Рос орешник...

СВИДЕТЕЛЕЙ НЕ БЫЛО

13 сентября. Суббота.

Она лежала на мокром асфальте, запрокинув юный подбородок, кусая свои удивленные, детские губы и изо всех сил зажимая ладонями правый бок. Но кровь сочилась и сочилась, тихонько и горячо, и она чувствовала ее, но боялась смотреть. Крови она всегда боялась. Острая боль жгла невыносимо. Девочка не смела кричать. Вечер. Густые сумерки. Силы уходили куда-то в землю. Но ей казалось, главное — встать. Если бы встать, то сразу станет легче и можно идти… Не валяться же здесь, среди улицы, всю ночь. Стыд-то какой! Девочка правой рукой одернула платьице в горошек и поджала ноги. Озноб. И ни души на улице. Только где-то вдали слышались женские голоса. И боль, боль малиновая, тягучая.

«О-о-ох! Мамочка, мама…» Она жалобно заплакала, тоненько и негромко. Ей мельком подумалось, что вот от мамы-то уж ей попадет — точно! И опять тут же вспомнились короткие, страшные удары ножом в живот. Она сперва даже не поняла, что у него нож в руке. Она вообще ничего не успела понять тогда и поэтому даже не защищалась, а смотрела на него во все глаза, медленно оседая на асфальтовую дорожку. Но он нагнулся и ударил ее еще два раза, уже сидящую. Она только вскрикнула: «Больно!» И все.

Когда он отошел от нее, девочка еще подумала: «Ладно, хоть не убил…» Но она боялась отвести от него глаза и, сраженная неожиданной болью, четко видела, как он закружился на месте, потом стал рыться в карманах, достал что-то белое, опять взглянул на нее:

— То-то! Теперь будешь знать!

Ножик он все еще держал, вытянув перед собой, осторожно, боясь запачкать пиджак. Он, видимо, хотел чем-то вытереть лезвие, то ли носовым платком, то ли еще чем, но ей это было неважно, она смотрела ему только в лицо, серое, туманное и необъяснимо страшное. Ей казалось, что он беззубый. Он снова пытался что-то найти в своих карманах, но потом, видимо, раздумал:

— Поняла? Теперь будешь знать! Фифа! Мы тоже гордые… То-то! Поняла?

Она не очень вникала в смысл его слов, ей хотелось кричать, боль ее переполняла, но она не унизилась перед ним до крика, а лишь, крепче зажав раны и окаменев, смотрела, смотрела на него… И он не выдержал. Вдруг заторопился, суетливо сунулся вправо, а потом, резко повернувшись к ней спиной, почти побежал вдоль улицы.

А она уже не могла встать. Она сперва сидела, опираясь рукой о землю, но потом все поплыло перед глазами и, зажимая бок, она легла, потрясенная болью и всем тем, что было до нее. Сколько прошло времени, она не понимала. Женские голоса в черном вечере то приближались, то гасли. Теперь, оставшись одна, девочка плакала тоненько и жалобно. Вдруг из окна дома напротив послышался голос:

— Оля, это ты?

Она встрепенулась и ответила четко куда-то в темноту:

— Я не Оля, я — Ирина…

Потом она опять лежала молча какое-то время. По дороге кто-то шел разговаривая. Теперь мужчин она боялась и голоса не подавала. Но тут ясно услышала, что идут вроде бы женщины. Пока она собиралась крикнуть, они уже прошли мимо, но все-таки девочка слабо крикнула, не узнав своего глухого, чужого голоса:

— Помогите!

Они услышали и вернулись. Это были две девушки:

— Кто это тут?

— Я…

— Ой, да что с ней? Зоя, смотри…

— А чего смотреть? Избили девчонку. Это надо же так…

Они подошли совсем близко. Одна наклонилась. Девочка слабо попросила:

— Помогите мне встать. Мне надо туда… — и она показала в конец квартала. — Доведите меня, пожалуйста…

Девушки попробовали приподнять ее, но она сильно застонала, запрокидывая голову:

— О-о-ой… Нет, нет! — и они, оробев, опустили ее.

Тут подошли еще какие-то женщины. Начали что-то говорить, послышался и мужской голос. Он строго спрашивал:

— Как тебя звать?

— Ирина… — она отвечала еле слышно, но все понимала.

— Сколько тебе лет?

— Пятнадцать.

Он опустился на корточки и двумя пальцами приподнял полу ее голубого пальтишка. Девушка, стоявшая рядом, вскрикнула:

— Ах, да ее порезали! Вон даже кишки видно…

— «Скорую» надо! Вызывайте быстрее.

А мужчина снова спрашивал:

— Тебя кто?

— Не знаю…

— Может, у тебя есть враги?

— Что вы!..

И девочка закрыла глаза. Ей было больно говорить. Но она слышала, как загудела машина, как ее клали на носилки и везли. Врач в белом халате еще в машине внимательно осмотрел раны. Он и женщина рядом опять задавали вопросы, но она отвечала одно:

— Потом, потом…

Ей хотелось быстрее, быстрее доехать до этой больницы, чтобы прекратилась страшная боль. Болело все тело. Руки-ноги покалывало как иголками. А живот жгло и не давало дышать. Но она была в сознании. Она была в сознании, когда санитарки снимали с нее окровавленную одежду. Девочка попросила:

— Пожалуйста, пусть мне все сделают под наркозом… И… маме… маме ничего не говорите, пожалуйста…

Санитарки, привыкшие ко всему в травматологической больнице, только переглядывались. И когда ее повезли на каталке, длинной и дребезжавшей, и черные волосы ее рассыпались по белой простыне, одна вздохнула вслед:

— Молоденькая какая… Господи, исковеркали-то ее как!

И опять девочку в коридоре окружили сестры:

— За что тебя так?

Она снова всхлипнула и уже в который раз проговорила с отчаяньем:

— Не знаю… Ни за что…

— Расскажи, как все получилось? Кто тебя ударил? Сколько их было?

— Потом, потом…

Врач быстро вновь осмотрел и велел готовить к операции. Через несколько минут каталку повезли в операционную, и сестры в последний раз увидели ее черные рассыпанные волосы, и все… Жить ей оставалось полчаса. И из этих дверей ее вывезут уже с остановившимся взглядом, и руки ее будут беззащитно лежать вдоль юного и искромсанного тела, и белая простыня уже накроет ее наглухо, все еще удивленную своей неожиданной, внезапной смертью… И долго еще сестры будут вспоминать ее последние слова:

— Не знаю… Ни за что…

— Расскажи…

— Потом, потом… Ни за что…

А «потом» и не было.

14 сентября. Воскресенье.

«Ни за что…» Он подчеркнул эти слова, едва слышно произнесенные Ириной в больнице, когда ее везли в операционную. Увы! Эти слова стали последними для пятнадцатилетней девочки. Пять ножевых ран, каждая из которых несла смерть. Нелепую смерть. Что же произошло там, на пустынной улице? Почему погибла именно она, эта девочка, остановилось это сердечко, едва ли успевшее полюбить?.. И одновременно, в тот же миг остановились сердца всех ее потомков!

«За что тебя так?» И ее тихое, сказанное с отчаяньем: «Не знаю… Ни за что…» Сергей Гарусов, следователь прокуратуры Первомайского района города Кирова, медленно закрыл уже начавшую пухнуть папку. Да… Опрошены почти все жители ближайших домов, но никто (никто!) не мог ничего существенного показать, чтобы хоть как-нибудь высветить случившееся. Никто не видел преступника. С в и д е т е л е й н е б ы л о.

Молодой следователь взглянул на часы. Стрелки неумолимо приближались к девяти часам вечера. Он убрал дело в сейф, выключил свет. Кончался воскресный день. На улице еще светились голубым и желтым окна. Голубым — от воспаленных телеэкранов, желтым — от усталых лампочек. Завтра для города начнется новая трудовая неделя. И полетят дни за днями. А Иринина парта в школе будет пустовать. Такое траурное, пустое место. Свидетелей не было. Не было?

А осень беспечно осыпала листья, и ненастные сумерки обволакивали деревья. Ветер становился пронзительным. Сергей поднял воротник, нетерпеливо дожидаясь троллейбуса. Казалось, что он никогда не придет. Прошло десять минут. И вот он появился, продолговатый, как зверь, на лбу, в кружочке, припечатана девятка. Значит, вот он, этот самый девятый. Сергей зашел в заднюю дверь, и почти пустая машина нехотя тронулась. Вчера вот так же ехали две женщины и она, Ирина… Казалось, они и сейчас стояли где-то здесь, рядом, невидимые. А троллейбус вез их неумолимо навстречу самому страшному… А если бы они сели не в этот, а в следующий? Было бы все по-другому? Возможно… Или бы на два троллейбуса раньше? Наверное, эти же мысли терзают и мать Ирины: «Почему именно в этот сели? Приспичило? Подождали бы, чтоб беда мимо пролетела… Так нет, они еще бежали сломя голову, чтоб успеть именно в этот проклятый…» Да кто же теперь угадает, что думает мать в эту мрачную ночь… Эта, еще не старая, но какая-то измученная жизнью женщина. Он вспомнил ее тихий, немного растерянный голос…

Боровалова Раиса Петровна:

«Да, по этому адресу я проживаю с дочерью Ириной, ученицей 9-го «Б» класса, школы № 46. С мужем Валентином Михайловичем мы развелись восемь лет назад… Да, так уж получилось… Но продолжали жить вместе до января сего года. А с января… А с января он живет с другой женщиной, где-то на улице Хлыновской. Сегодня… Сегодня, в это черное число, 13 сентября, полвосьмого вечера мы поехали на девятом троллейбусе… Еще бежали к нему, боялись не успеть… Мы — это я, дочка Ирина и подруга моя, Анна Григорьевна Прасолова. Она моя старая знакомая из Горького, в гости ко мне приезжала и горьковским поездом должна была уехать обратно…

А Ирина… Доченька моя! Так вот, Иришка с утра с одноклассниками ездила в совхоз на уборку. А я копала картошку дома с бабушкой, то есть моей матерью — Климовой Любовью Никитичной. Ирина утром была, как всегда, веселая… Ничего ее не печалило… Но я как-то больше с Аней разговаривала, ведь давно не виделись…

Так вот, сели мы в этот девятый… еще бежали, торопились, и ведь я, именно я, крикнула: «Быстрее, а то не успеем…»

У театра я с Аней вышла, чтобы пересесть на троллейбус, что к вокзалу идет. Я билеты Иришке отдала, и мы с Аней поторопились выйти. Я ведь даже не оглянулась на дочку-то… Хоть бы из дверей, последний разик… Так нет, не оглянулась, а ведь жить-то ей оставалось, выходит, несколько часиков, и живой я ее уже больше не видела…

Так вот, вышли мы с Аней, а этот девятый и повез ее… Ирина хотела проведать бабушку, у нас был уговор, что она съездит проведает, а потом на вокзал ко мне вернется, и мы с ней вместе домой поедем. Я Аню провожу и буду ждать. Ну, проводила я Аню. И все хожу по этому вокзалу. Посижу, похожу. А Ирины нет. Долго я ждала, очень долго, потом начало под сердцем сосать. Но, в чем дело, знать не знаю… Долго я на дверь смотрела, где она должна была войти. Нет, входили все не те… Тогда я рванулась искать ее. У бабушки Иришки не было, она ее и не видела… Я — домой. Тоже никого. И все жду, что сейчас должна прийти… Пришла милиция. У меня и ноги подкосились…»

— Дом культуры «Авангард», — вдруг резко объявил в микрофон пожилой водитель, и Сергей, почему-то оглянувшись в дверях на салон троллейбуса, поспешно вышел.

Вчера Ирина, по логике вещей, должна была, перейдя на другую сторону улицы, пройти по ходу движения троллейбуса до конца квартала и свернуть за угол на пересекающую улицу Володарского. Но она, видимо хорошо зная район, перебежав дорогу, ступила в сторону, в глубь квартала, и пошла дворами, сокращая свой последний путь. Девятиклассница, видимо, помнила, что гипотенуза любого треугольника короче суммы двух катетов. Конечно, если бы не собака…

Медведев В. В., кинолог:

«14 сентября 1980 года в 8 часов утра я заступил на дежурство вместе со своей служебно-розыскной собакой по кличке Болт и выехал для работы у дома № 166 по улице Володарского. Около дома № 21 по улице Пролетарской я дал собаке одежду пострадавшей, она ее обнюхала и стала искать след. Она обнаружила его на тротуаре, напротив калитки дома № 166, место было присыпано песком. Таким образом, могу пояснить, что Болт взял след и повел. Сначала вниз метров пятнадцать по улице Володарского до калитки дома № 164, потом, свернув вправо, дворами, еще через одну калитку в заборе до дома 306 (в глубине квартала, приписан к улице Красноармейской), обогнув его, Болт опять свернул направо и по тропке из глубины дворов вывел прямо на улицу Красноармейскую, потом через дорогу к остановке троллейбуса — Дом культуры «Авангард», где след оборвался. По правилам, одежда давалась собаке на расстоянии не менее десяти метров от места преступления.

После этого я второй раз применил собаку уже с другого места… Болт уверенно прошел по тому же следу. Вообще Болт — лучшая собака в нашем питомнике, работает около трех лет, и очень-очень редко теряет след. Я убежден, что он правильно показал дорогу потерпевшей к месту преступления…»

Вот оно… это место… Сергей медленно прошел до перекрестка. Сегодня днем он здесь вместе с понятыми составлял протокол места происшествия, была составлена подробная схема, сделаны необходимые фототаблицы…

Молчаливо чернела возле тротуара трава. Ветер все-таки нынче силен, так и пронизывает, словно хочет и вовсе замести все следы… Нет, надо собраться с мыслями. Ничего не упустить. Вероятно, преступник ушел к перекрестку к улице Пролетарской, в сторону рынка. От Красноармейской приближались две девушки, громко разговаривая между собой. Они, видимо, и подстегнули его, он заторопился… Ведь девушки первыми подошли к раненой. За забором, во дворе дома, который стоял напротив метрах в двадцати от тротуара, развешивала белье Видякина, женщина из четвертой квартиры. Она, услышав глухой стон и плач, решила, что это опять Слобожанина Манефа из дома напротив лупит свою дочку. А Манефа Васильевна, услышав жалобные стоны, подумала то же самое о Видякиной, ибо у той росли две дочки. Она и крикнула из окна второго этажа:

— Что с тобой, Оля?

— Я не Оля, я — Ирина…

Слобожанина М. В., швея:

«Вечером, 13 сентября, я находилась дома. Так же дома была моя мама, тяжело больная женщина. Примерно в промежутке между 21 и 22 часами я услышала голос соседки Видякиной Татьяны, она звала свою дочь Олю. Я подумала, что она ее разыскивает. Примерно минут через пять я услышала плач детский. Подумала, что Видякина нашла свою дочь и теперь наказывает ее. Потом какой-то удар, плач, и вдруг плач прекратился. Я еще сказала своей матери, что вот соседка так бьет свою дочь, что та и плакать перестала. Через несколько минут снова послышался детский плач со словами: «Ой, мамочка, мне больно!» Ну я не выдержала и, выглянув в окно, крикнула, что, мол, с тобой, Оля? И услышала: «Я не Оля, я — Ирина…» Она еще говорила, что ей плохо, тяжело. Я сказала, что сейчас выйду. А тут еще Видякина мне крикнула: мол, что у вас случилось. А я в ответ:

— Так ведь это у вас что-то случилось…

Когда я вышла, то на асфальте увидела женщину, она лежала, а около нее стояли две девушки. Тут и Видякина подошла. Я, конечно, вначале не поняла, что лежит ребенок, видела только, что одета по-женски. Одна из девушек говорила возбужденно, мол, где здесь телефон, нужно вызвать «скорую помощь», мол, чего вы ничего не предпринимаете, в смысле, что плохо ворочаетесь. Я сказала, что вон в той стороне телефон, беги. Она ответила, что не знает где, что здесь впервые. Она побежала к телефону, я — за ней, и мы вместе вызвали «скорую помощь». Вернее, когда я подошла, то девушка уже разговаривала по телефону. Девушку спросили, куда ехать, и она вопросительно посмотрела на меня. Я объяснила ей. Затем я вернулась обратно. Потерпевшая стонала и на вопросы, которые ей задавали, не отвечала и говорила, что больно.

Подошла «скорая помощь», врач попросил помочь погрузить раненую, все отошли. Я помогла положить девочку на носилки. Увидела, как у нее распахнулся плащ. Под плащом было платье в горошек, оно было в крови. Когда подошла «скорая», то уже собрался какой-то народ. Один мужчина сказал, что надо записать свидетелей. Потерпевшая мне незнакома, я ее раньше не видела. Имен она никаких не называла. В нашем доме в этот вечер у соседей никаких ссор и скандалов не было. Вообще же улица у нас шумная, оживленная, но в этот вечер, а особенно в то время, я, по-моему, даже шума машин не слышала, словно вымерло все…»

Гарусов опять задумался. Неужели свидетелей не было? Никого? Но преступник не мог не оставить следов… И от этого малого, держась за слабую ниточку, надо разматывать, разматывать клубочек до конца. Но только, только не оборвать. Особенно — этот пропуск…

Сапожников Ю. И., дежурный следователь Первомайского райотдела милиции:

«…При осмотре места происшествия мной на траве газона, в нескольких сантиметрах от лужи крови и рвотной массы, был обнаружен разовый бумажный пропуск за 28 августа на имя Попова. Пропуск лежал на траве сверху, совершенно сухой и не был смят. Такое было впечатление, что пропуск только что уронили или бросили. В этот день до самого вечера шел дождь, а пропуск был совершенно сухой, именно это меня и насторожило. Я поднял пропуск, осмотрел его и положил себе в папку, а в отделе милиции упаковал его в конверт и опечатал гербовой печатью…

На месте происшествия, кроме того, обнаружены: чек магазина за 13 сентября 1980 года, значок «Мишка олимпийский» и обертка от жевательной резинки «Мятная».

Все это было взято с места происшествия, кроме того, взяты образцы крови. После осмотра места происшествия мы приступили к опросу жильцов близлежащих домов.

Во время опроса поступило сообщение по радиостанции, что с потерпевшей в травмбольнице очень плохо. Сразу после этого сообщения я с инспектором УР Гавриловым Б. Н. направился в травмбольницу, но, когда мы прибыли туда, раненая уже скончалась. В больнице мы изъяли одежду потерпевшей и вернулись в отдел милиции…»

15 сентября. Понедельник.

Утро. Почему же телефон молчит?

На столе пачка фотографий. Снимали с разных точек, чтобы охватить все «пространство». Гарусов разложил карточки в несколько рядов. Четыре снимка составили общую панораму места происшествия. Снимали так, что хорошо просматривалась противоположная, нечетная сторона. Угловой трехэтажный каменный дом, здесь же, на углу, чернела водоразборная колонка. После дома укатанный проезд во двор. Редкие, но высокие деревья, деревянный двухэтажник… Вон из того окна на втором этаже крикнули: «Это ты, Оля?» Затем метров двадцать открытое пространство с последними, еще не вырубленными старыми яблонями в глубине… Опять деревянный двухэтажный дом… А на переднем плане панорамы — забор, скрывающий «то» место.

На другом фото — крупным планом место преступления: тротуар вдоль дома № 164, забор и калитка дома № 166… А на следующем — перекресток… По центру, к горизонту, уходит улица Володарского. Уж не к колонке ли побежал преступник после всего содеянного? Никто не видел, конечно… Но ведь кровь… Он не мог не испачкаться в крови! Гарусов внутренне содрогнулся, представив, как холодная струя смывает все улики с ножа и с рук этого…

Последний ряд фотографий — панорама со стороны дальнего перекрестка. По трем снимкам можно шариковой ручкой прочертить последний путь Ирины… А вот и ее портрет в школьной форме. Оборки белого фартука. Комсомольский значок. Густые черные волосы. И чуть раскосые глаза… Темные-темные… Упрекающие? Фотография ее класса. Двадцать четыре пары глаз… Ждущих глаз — так кажется Гарусову. И он переводит взгляд на фото отца и матери. Мать смотрит прямо, а вот отец как-то в сторону. Или опять кажется?

Следователь, пододвинув к себе дело, раскрыл отмеченные закладкой показания отца Ирины.

Боровалов В. М., электромеханик:

«…Вступил в законный брак с Раисой Петровной… Поженились, значит, хоть мать меня и предупреждала! Ну, ладно… Родилась дочка. Когда? Где-то в марте… Назвали Ириной. Поначалу с женой жили нормально, но потом возникли ссоры, взъедалась она в основном из-за ревности. Довела до того, что мы развелись. Я работал в то время в мехколонне, и мне дали место в общежитии… Несколько раз я пытался восстановить нормальные отношения с женой, да где там! Через месяц-два она опять выгоняла меня, все характер показывала. Но года три назад я все-таки вернулся к ним. По характеру жена вспыльчивая. Из-за каждой мелочи скандалила, чуть что и заводилась, как граммофон… Причем начинала с меня, а кончала всегда дочерью. Ругала ее, что якобы плохо учится, хотя училась Ирина нормально… О том, что девочка меня любила, можно судить и по тому, что, когда я ездил по командировкам, она однажды написала мне письмо, где говорила: «Если будешь скитаться по белу свету, я не буду считать тебя отцом». Она меня любила.

Ну, ладно… В январе этого года из-за постоянных осложнений, выражавшихся в виде ссор со стороны жены, я был вынужден уйти жить к другой женщине. Я ведь тоже не железный…

13 сентября меня в Кирове не было! Алиби! В этот самый день, в субботу, я вместе с моей новой женой поехал в Сидоровку к ее сестре. Уехали мы утром, а приехали только в воскресенье в начале восьмого вечера.

По поводу смерти Ирины ничего пояснить не могу. Лично у меня с дочкой ни разу скандалов не было, я даже никогда голоса на нее не повышал. В последнее время мы не виделись. Не помню. Однажды я к ним тут заходил, но плохо помню, т. к. был немного выпивши… Кажется, дочка мне что-то говорила… Не помню».

«Да, этот отец… Что-то в нем есть такое… Значит, ездил в Сидоровку?» А телефон все молчит. «Чего же не звонит инспектор УР Борис Гаврилов?» Он возглавляет группу сотрудников милиции, которая помогает ему, следователю прокуратуры. Ребята опросили почти весь район, перетрясли всю шпану, всех сумасшедших города перепроверили, нашли шофера троллейбуса, а затем и тех немногих пассажиров, кто ехал с Ириной. «Может, кто следил за девочкой еще в машине? Но…»

Пересмотрев внимательно еще раз новые бумаги, поступившие сегодня утром, Гарусов медленно перечитал показания рабочего шинного завода, который вчера вечером, после работы, сам пришел к своему участковому.

Кузнецов В. В., станочник:

«…Вечером 13 сентября я с семьей ходил в Южную баню. Жена и дети ушли домой раньше, а я с другом Гребенкиным Володей выпил после бани на остановке восьмого маршрута автобуса. С нами был еще один… познакомились в бане… Он был со своим родственником. Их, кажется, звали Виктор и Геннадий. Который был повыше — Геннадий. А может, и наоборот… Если бы знал, что понадобится, так я бы и фамилии спросил. А тогда и в голову не пришло. На четверых мы выпили бутылку белой и бутылку бормотухи. От остановки, когда те сели в автобус, мы с Гребенкиным дошли до угла, постояли минуты три, поговорили… И он пошел в свою сторону, а я в свою — по четной стороне улицы Володарского по направлению к Красноармейской. Сколько было времени, сказать не могу, т. к. в баню часов не беру, но приблизительно — это было начало десятого. По дороге я никого не видел, прохожих не было, ничего подозрительного не заметил…

Стал проходить двухэтажный деревянный дом и увидел, что какой-то народ окружил девочку, которая лежала на асфальте. На мой вопрос, кто ее ударил, сказала одно слово — мужчина. И, по-моему, она еще сказала, что ее ударили ножом. Минут через пять пришла «скорая»… После отъезда машины мы все разошлись, а вот вчера, услышав сообщение по телевизору, я сказал участковому, что сам видел, знаю…

Я был одет тогда в синие брюки, светло-синий пиджак, светлую рубашку. Ношу небольшую бородку.

Дополняю: я еще ее спрашивал, есть ли у нее враги? Девочка ответила: «Ну, что вы!»

Наконец телефон оживает.

— Гарусов слушает.

— Это Гаврилов из уголовного…

— Привет, Борис. Есть что-нибудь?

— Все так называемое новое у тебя на столе… Наши стараются… Но сам понимаешь… В какие-то пять, шесть, семь минут, максимум — восемь этот негодяй исчез… Попов еще не у тебя?

— Он вызван на десять утра.

— Там, пожалуй, алиби. Но есть одно подозрение. Он упорно давит на то, что пропуск вместе с накладной передал некоему инженеру Бокову. Жена Попова утверждает, что накануне заходил его брат, тоже Попов, но Владимир и взял у них дома штормовку. Ночь с тринадцатого на четырнадцатое Попов-второй будто бы находился на рыбалке… Адрес его записал?

— Да, да… А значок? «Мятная»? Чек?

— Чек — от кассового аппарата «Ока» № 9164, установленного в торговом зале магазина № 11 «Фрукты-овощи». Магазин находится в пятнадцати минутах ходьбы от места происшествия. Значок. Выявлено человек двадцать — двадцать пять фалеристов, то есть любителей значков. В основном это дети и молодежь. Тут есть один момент, указывающий на случайность потери. Хозяина олимпийского мишки определим завтра-послезавтра. «Мятная» пока висит в воздухе. Эти жевательные резинки в каждом киоске, в каждом продуктовом магазине…

— Понятно… А где Боков?

— Инженер шесть дней назад укатил в командировку. Мы по согласованию с заводским начальством позвонили в тот город, и сегодня наши коллеги должны посадить его на первый же поезд… Без очной ставки не обойтись… В отделе кадров взяли фотографию Бокова. Три на четыре. Но узнать можно. Будем встречать.

— Хорошо. Я после разговора с Александром Поповым еду в школу, затем к Климовой — бабушке Ирины. Если что, давай знать…

— Договорились.

Попов А. М., шофер:

«13 сентября в семь утра был на заводе. С работы домой приехал примерно в 15 часов, у дома я встретил Коковихина Алексея, моего соседа, проживает в квартире № 1. Мы с ним решили по случаю субботы взять на двоих бутылку водочки. Я сбегал в «Искру» и принес «Старорусскую». В комнату свою не заходил, а вместе с бутылкой пошел к соседу. В 47 часов прибежала жена и погнала меня домой. Больше на улицу я не выходил, это жена может подтвердить. Затопили титан, и я вымылся в ванне. В 20 часов пришел сосед со своим будущим тестем. Мы сидели, пили чай, ну и… еще одну бутылку. Смотрели по телевизору очевидно про невероятное.

…Пропуск за 28 августа помню хорошо, я не отдал его охраннику в воротах. Охранник из проходной и не выходил. Там ворота автоматические, он нажал кнопку, и ворота открылись. Этот пропуск остался с накладной. Когда я пришел в отдел кооперации, то отдал пропуск вместе с накладной инженеру Бокову. Я точно помню, что отдавал и пропуск и накладную.

В последние месяцы, пока тепло, обычно хожу в штормовке, это такая брезентовая, непромокаемая куртка с капюшоном. Штормовку и болотные сапоги брал мой старший брат на рыбалку. С кем рыбачит — не знаю. Вернул в воскресенье вечером. В коридоре оставил и ушел. Ничего не сказал. Торопился. Лично я ножа у него никакого не видел. Иногда ходили за грибами, он брал нож обыкновенный, кухонный».

Выписав Александру Попову повестку на завтрашний день, Сергей Гарусов заторопился на улицу и почти бегом направился к красному «Москвичу». Порывисто открыл дверь и сел рядом с шофером:

— Здравствуй, Виктор! Будешь со мной кататься?

— Согласно приказу, — он повернул ключ зажигания и, оглянувшись на улицу через заднее стекло, нажал на сцепление. — Куда?

— К сорок шестой школе. Знаешь?

— Опаздываем?

— Сейчас в школе у одной учительницы «окно». Сорок пять минут плюс перемена.

…Через десять минут Гарусов, быстро взбежав по ступенькам, толкнул тяжелую дверь. Затем также бегом — на второй этаж. В коридорах стояла осуждающая тишина. Когда он вошел в учительскую, все подняли головы.

— Здравствуйте. Мне бы Галину Петровну?

Но уже женщина, смотревшая почему-то чуть удивленно, протягивала руку:

— Сергей Олегович? Я вас представляла постарше.

— Да вот, такой есть… Может, поговорим в коридоре?

— Как вам будет удобно.

И под скорбное молчание они вышли из учительской и медленно пошли вдоль одинаковых коричневых дверей, на которых белели таблички с траурными черными буквами…

— И кто бы мог подумать? Господи, и за что такое горе… Все в школе, и педагоги и ученики, поражены. Слов нет выразить наше отчаянье. Какой только подлец мог поднять на нее руку?

— Вы давно в сорок шестой?

— Здесь я работаю преподавателем четырнадцатый год. Ирину учила с восьмого класса, а в этом году стала ее классным руководителем…

— Хорошая была девочка?

— Была… Слово какое жуткое… Скромная, вежливая. Училась ровно. Без троек. Отвечала за работу культмассового сектора, активно участвовала в художественной самодеятельности, ходила в балетный кружок, оформляла классную стенную газету…

— А была ли у нее наиболее близкая подруга, с кем бы она могла делиться, скажем так, самым сокровенным?

Ведь, что ни говори, девочке пятнадцать лет. В эти годы пробуждаются новые чувства…

— Я поняла вас… О Ирине можно сказать, что она девочка доброжелательная ко всем одноклассникам, этакий ровный, спокойный характер. Ну а выделить кого-то затрудняюсь… Пожалуй, она дружила чуть больше с Волосковой Леной и Артемовой Светой… Ну а личного? Личного у нее еще, бесспорно, не было. Среди парней она никого не выделяла…

— А старше? Может быть, среди десятиклассников у нее были поклонники? Или, может, среди ребят, окончивших школу в прошлом году?

— Нет, не замечала…

— А дома как у нее жизнь складывалась?

— Дома?..

— Да, дома.

— Дома, на мой взгляд, у нее было все сложней. Мать она любила, жили они дружно. Только вот, пожалуй, мать держала ее в ежовых рукавицах, чтоб из дома вечером — никуда. Хотя Ирину и не тянуло из дома. Отец… Отец ушел от них, кажется, минувшей зимой. Да и раньше он все фокусы выкидывал. Ирина сначала хотела вернуть отца в дом, очень переживала его уход, но затем поняла, что отец не стоит этого. Мать Ирины рассказывала, что муж часто пил и скандалил, плохо относился к Ирине, называя ее дармоедкой и иждивенкой. И был такой случай, что он бегал за Ирой с ножом.

— Даже так?

— Может, это она со зла так сказала. Возможно, отец Ирины и не гонялся за ней, а просто сильно скандалил. Я ведь точно не могу сказать, это все со слов матери. Кроме того, соседка Бороваловых, Молчанова, рассказывала мне, что совсем недавно, в сентябре, в школе уже занятия начались, Боровалов скандал устроил, что дочь ему сказала, чтобы тот больше не приходил. Все это я говорю с чужих слов, сама свидетелем не была.

— Вы видели Ирину в последний раз…

— …в субботу. Мы всем классом ездили в подшефный совхоз «Красногорский».

— И чем занимались?

— Морковку дергали. По два человека на ряд и за ботву морковку из земли выдергивали. В кучи бросали, потом в мешки загружали.

— Ничего не заметили в поведении Ирины?

— Нет. Ничего. Веселая была… Как всегда, жизнерадостная… Работали до обеда, где-то в час дня пошел дождь. Около трех вернулись на автобусе в город…

— Никто из одноклассников за ней в совхозе, как бы выразиться точнее, не ухаживал? Ведь Ирина — ровесница Дездемоны.

— Нет. Повторяю, и Ира относилась к мальчикам безразлично.

— Ну, спасибо вам большое.

— Пожалуйста. А вам вопрос разрешите задать.

— Сколько хотите.

— Вы найдете е г о?

— Обязательно! Это наша работа.

«Обязательно… Как это я, не успев подумать, мгновенно ответил? И получилось убедительно…» — думает Гарусов, не спеша покидая тишину школьного здания. Вот-вот должен раздаться звонок с урока.

— Гаврилов по рации вызывал… — Рука Виктора тянется к ключу. — Теперь куда?

— Сейчас решим, — следователь откидывает крышечку впереди себя, достает телефонную трубку и через минуту слышит знакомый голос:

— Первое: диктую отправление с автовокзала на Сидоровку: 6.15, 9.30, 13.15, 17.05. Прибытие и отправление из Сидоровки: 7.40 и 7.55, 10.55 и 11.05, 14.40 и 14.50. Последний рейс: прибытие 18.30, отправление 18.35. Какое будет указание?

— Автобус в пути… один час двадцать пять минут. Нам же, на машине, около часу — туда, час — обратно. Там, надеюсь, управимся за два-три часа. Так ты намекаешь, что отец мог уехать последним рейсом тринадцатого и вернуться утром в воскресенье? Я сам проверю… А второе?

— Читаю показания Титляновой Лидии Афанасьевны. Пенсионерка живет по улице Володарского, 164, в квартире № 2. Слушай: «13 сентября, ровно в 20.00, я смотрела на часы, я пошла в хлебный магазин. Сколько проходила — не знаю, но считаю, что вернулась домой около девяти часов вечера, примерно за 10—15 минут. Соседка Овсянникова красила пол. На часы, придя из магазина, я не смотрела. Соседей Бурчевых не было дома. От магазина я шла по улице Пролетарской, а затем свернула на свою улицу и шла по проезжей части. Когда подходила к мусорному ящику, то увидела, что по тротуару медленным шагом идет мужчина. Я побоялась его и отошла к противоположной стороне дороги. Улица была не освещена и поэтому мужчину я не разглядела. Был он в чем-то темном, наверное, в костюме, но не в куртке и не в плаще. На голове ничего не было. Ростом — не выше меня. Нетолстый. Шел он медленно, как будто прогуливался. Я больше ничего не могу сказать о нем, было темно. Никаких звуков, стонов я не слышала. Придя домой, я никуда не выходила и ничего не слышала. Утром, в половине восьмого, уехала к сыну и внукам, там же и заночевала, вернулась домой сегодня, в 12 дня, после того как сготовила обед для сына. Мужчину я видела с расстояния около семи метров, но из-за темноты разглядела его плохо, если встречу — не узнаю. Одет был в темный костюм, на голове ничего не было, волосы недлинные, цвет сказать не могу. Лицо не разглядела. В руках у него ничего не было. Я больше не оборачивалась и, куда он ушел, не видела, видела только, что он дошел до угла. Я перешла через дорогу и, открыв калитку, прошла к себе домой». Пока все.

— Спасибо. Позвони в Сидоровку, в сельсовет, предупреди, что часам к шести вечера, когда народ с работы пойдет, подъедем. Пусть ждут гостей. Мы же — к бабушке Ирины…

Климова Л. В., бабушка Ирины:

«…Внучка лицом в отца выдалась. Симпатична девка росла… И волосы как смоль. Валентин-то мужик смазливый. Оттого налево и гулял. Душа моя с самого начала чуяла, что не будет у Раиски, у дочки, спокойной семейной жизни… Рая-то институт одолела, он же — неуч. Ей на концерт-кино охота, а зятек по сторонам зыркает. Да и бабы чужие сами льнули. Красавец, на цыгана похож. И Райка, хоть с образованием, за него держалась… Любил и винцо попить, особливо если на дармовую…

Нет, Ирину он не бил. Или, может, боялся: она ведь как взглянет. А с января, как другая его прибрала, начал он буянить, денег, что по алиментам высчитывали, жалеть. Это его та бабенка накачивала, вот он и бесился, что в месяц шестьдесят рубликов уходило на Ирину. У него от этих денег ум помутился. Говаривал со зла, что, мол, могла бы Ирина и сама работать, а учиться вечером. Но Раиса молодец, форс твердо держала, хотела дать дочери полное образование. Но Ирину блюла шибко строго. Боялась, что это самое — отцовское — в ней взыграет. Но внучка и сама была от ухажерства далека… Нет, нет… В школе или по соседству у нее никого не было. Не успела…

Я тут, однако, приметила, что дружок внука (это от сына) о ней выспрашивает у Юры. Юра — это мой внук от сына Василия. У меня двое: дочь Раиса и Василий. У Васьки в семье вроде, тьфу, тьфу, не сглазить, ладно. Дочь его, старшая внучка, замужем. По любви живет. Юрка-то работает шофером на автобусе. Работа по нраву. Так что у Василия, слава богу… А Раиса… Молода: сорок лет. Другая бы давно нашла себе нового, а эта по цыгану бесится. И сама нервничает, и ему истерики устраивала… Надо было давно пнуть под зад…

Может, все по-другому и пошло. И внучку бог прибрал… Не дано Раисе счастья, не дано… Внученьку больно жалко. Хороша девка росла…

Тринадцатого мы с дочей копали картошку на участке. Потом Рая поспешила к подруге. Я уделывала картошку в «яме». Домой вернулась в шесть вечера. Дочь прибежала после одиннадцати…

…Что за дружок у Юры, не знаю хорошо. Зовут Колей. Где работает? Где работает… Не знаю…»

Кассир-контролер, девушка двадцати двух — двадцати трех лет с новеньким обручальным кольцом, счастливо сверкавшим на весь небольшой магазинчик, работала быстро и уверенно. Левой рукой перебирала в металлических сетках, что подставляли покупатели, правой выбивала чеки. Получала деньги, выдавала сдачу. «Профессионально работает», — отметил Гарусов и огляделся. Картошка, морковь, свекла, яблоки, помидоры — все было свежим, сочным, видимо, недавно поступившим с полей. На полках хозяйничали стеклянные и железные банки с различными наклейками. Обычный магазин. Ничего примечательного.

Гарусов прошел к заведующей. Та приветливо встретила его («Звонили из милиции»), но взяла протянутый следователем конверт с чеком настороженно.

— Ваш чек?.. Простите… Имя… Отчество?

— Елена Семеновна. Наш…

— Что-нибудь он вам, Елена Семеновна, говорит?

Она уставилась на клочок бумажки:

— Ничего не вижу криминального. Все правильно отбито…

— Дело в том, что именно этот чек оказался на месте преступления. И вполне возможно, что человек, у которого был этот чек, то есть покупатель вашего магазина, преступник. Понятно?

Заведующая мучительно вникала в его слова, пытаясь сообразить, с какой стороны грозит опасность:

— Не очень…

— Елена Семеновна, можно ли вспомнить, я понимаю это невозможно, но все же: кто мог этот чек унести в своем кармане?

— Что вы? Столько народу… Тринадцатое… Суббота… В выходные самый наплыв… Да и арбузы подвезли. Машину. Две с половиной тонны. Вчера закончили. Я боюсь, что ничем помочь вам не смогу.

— В зале были?

— Я весь день в торговом зале.

— А на кассе кто работал?

— Тринадцатого? По нечетным — Тома Рузаева, то есть… Как же ее новая фамилия? Ах, да, Сарышева… По четным дням — Валя Сивцова. Кроме девушек, в каждой смене — две женщины, они фасуют, подают товар, следят за порядком в зале. И уборщица…

— Сегодня пятнадцатое. Тома?

— Конечно.

— Можно с ней поговорить?

— Конечно.

Они выходят в зал. Заведующая приближается к кассе, шепчет на ухо девушке. Та бросает на молодого следователя любопытный взгляд и встает. Елена Семеновна садится на место девушки, которая подходит к Гарусову, выбирающему получше сеточку с помидорами.

— Поздравляю вас, Тома!

— С чем же? — Девушка удивлена и не скрывает этого.

— Со свадьбой!

— Спасибо. Начальница доложила?

— Жениха небось в магазине высмотрела?

— Где уж здесь… На танцах. В Халтуринском парке.

— А здесь что? Не попадаются молодые?

— Попадаются…

— Ах да, вы здесь недавно?

— Почему? Сразу после училища. Пять лет…

— Так вы уж и наверняка многих покупателей знаете?

— Нет. Они в общей массе все на одно лицо.

— В субботу работали? Ваш чек?

— Мой. Арбузы. Я полные килограммы сначала отбиваю: 2 рубля 10 копеек, затем граммы: 18 копеек. Итого: два двадцать восемь. Отбила чек после обеда. Здесь два арбуза. Семь килограмм шестьсот грамм. Все крупные арбузы с утра выбрали, гору целую перебрали, переворошили… Четырех- и трехкилограммовые пошли после обеда…

— Какая вы, Тома, умница! А может, вспомните — кто покупатель?

Она так пристально, с прищуром всматривалась в чек, что в душе следователя всколыхнулось: «Неужели? Неужели?..»

— Нет… Не помню… — Девушка была огорчена не меньше, чем Гарусов. — Народу было очень много. Очередь большая. Мужчины и женщины. И средних лет, и пожилые, и молодежь… За арбузами все стоят…

— Тома, вы работаете пять лет, покупателей ведь многих знаете?

— Я же сказала, ни с кем здесь не знакома. Никому ничего не оставляю…

— Но в лицо ведь знаете?

— Ну… Если просто в лицо… Есть, конечно, постоянные кадры. Особенно пенсионеры. Надо — не надо, все одно по магазинам шастают.

— Тома, давай договоримся так… Через час или полтора в магазин придет милиционер, в гражданском, конечно. А вы вспоминайте, вспоминайте. Ну, пожалуйста. Очень прошу. Он будет «восстанавливать» послеобеденную очередь. Как увидишь кого-нибудь субботнего — ему показывай…

— Так это нехорошо, а если человек ни в чем не виноват?

— Я же говорю: «восстанавливать» арбузную очередь. Когда человек долго в очереди стоит, то он, хочешь не хочешь, многих запомнит, кто впереди, кто позади… А пенсионеры… Они ведь свой район неплохо знают. Постарайся, Томочка, очень постарайся. А завтра сможешь выйти на работу? Нам очень поможешь…

— Но чтобы тот не торчал возле меня. Еще муж увидит… Он каждую смену приходит…

…Въехав на территорию автоколонны, и Сергей и Виктор быстро нашли в первом же ряду готовых к выезду машин нужный автобус 17-45. Вокруг никого не было, и следователь пошел искать Юрия Климова. В ближайшем здании двухэтажного гаража ему указали на одну из красных дверей («У Лехи в слесарке»), и через две минуты молодые люди вышли на улицу. Двоюродный брат Ирины не удивился, когда к нему подошел следователь.

Климов Ю. В., водитель автобуса:

«Я живу с отцом и матерью. Старшая сестра замужем, живет в семье мужа. Ирина — моя двоюродная сестра. Взаимоотношения у меня с ней хорошие, ссор между нами никогда не бывало. В детстве, в школьные годы, я частенько ходил к ним в гости, но чаще мы играли у бабушки. После демобилизации из армии я начал ходить реже. Только по делу. Бывал в основном один. Но раза три-четыре заходил с другом Ерлашовым Николаем. Он живет в общаге на углу улиц Дерендяева и Милицейской, а работает в Уралхиммонтаже. Ему двадцать один год.

В субботу, тринадцатого, я работал во вторую смену на 119-м маршруте. А после обеда в этот день я должен был работать и от автовокзала до аэропорта. Примерно в 20.10 подъехал к диспетчерской на центральном рынке, высадил пассажиров и двинулся на заправку. Пообедать не успел, т. к. в 20.55 необходимо было выезжать с автовокзала в аэропорт. На автовокзал приехал примерно в 20.40. Домой вернулся в час ночи.

14 сентября в семь часов утра к нам приехала мать Ирины, и от нее я узнал, что сестра погибла. Кто мог убить ее — не знаю, но на своих друзей не думаю.

В воскресенье 7 сентября ко мне приезжал Ерлашов Николай, и мы решили отдохнуть. Родителей дома не было, и поэтому я решил навестить Бороваловых, чтобы занять денег. У них дома была одна Ирина. Я занял у нее 17 рублей, и мы с Николаем пошли в «Юбилейный». В ресторане сидели до закрытия, но выпитого показалось мало, и я предложил поехать к Бороваловым, т. к. знал, что у них есть вино. Там мы с Николаем еще выпили и остались ночевать. Больше Николай, по-моему, Ирину не видел. Мы сидели на кухне, Ирка нам не мешала. Она была у себя в комнате и не выходила. Стелила нам на раскладном диване ее мать. Я вернул долг в пятницу. Николай 13 сентября собирался ехать домой в поселок Вахруши Слободского района, т. к. у него приехал в отпуск брат из Саратова.

Жили родители у Ирины, я считаю, обычно, как все. То сходились, то расходились, ссорились иногда, — ну в общем, как все».

Борис Гаврилов дал о себе знать в последний раз где-то около девяти вечера, когда «Москвич» мчался по шоссе и впереди, уже близко, полыхало белым ровное поле городских огней. Еще километров десять, еще минут восемь, и появятся первые кварталы.

— Ну как поездка? Как Петровка, 38, поживает? То есть не Петровка, а Сидоровка?

— Хорошо поживает. Картошку копает.

— Еще не всю выкопали? — посмеивается Боря. — Мало, видно, помощников?

— Немного… Но наш-то помощник побывал… Хотя и небольшой он любитель работать в огороде.

— Побывал все-таки? Прикатили в субботу. Не на автобусе, а через Нововятск на теплоходе. Вернулись в воскресенье. Последним рейсом, 18.35. Копали в деревне Кузнецы, это в трех километрах от Сидоровки. Рядом участок Носовой Маргариты Николаевны, она все подробно выглядела и как на духу рассказывала. И еще свидетели. Приезжая своего нового мужика показывала.

— Не густо, не густо… Вы сколь мешков накопали? Вам помощников не надо? Выгружать?

— Ты все шутишь… А у тебя есть что?

— Первое. Попов, это который Владимир, утверждает, что к брату Александру заходил одиннадцатого сентября в десять минут девятого вечера. Время запомнил, так как был на футболе на стадионе «Динамо», а по дороге зашел к брату, взял у него штормовку и рюкзак. Штормовку в рюкзак не складывал, а так и нес: штормовку в руке, а рюкзак повесил на плечо. Содержание карманов штормовки и рюкзака не проверял и, было ли что в карманах, не знает. Шел по нечетной стороне улицы Пролетарской от улицы Большевиков до улицы Свободы, у кафе «Северянка» перешел на четную сторону, так и дошел до своего дома. В пятницу заходил к брату за сапогами. Тринадцатого сентября рано утром встал на рыбалку. Минут пять седьмого на автобусе третьего маршрута от диспетчерской на улице Пролетарской доехал до моста и отправился пешком до лодочной станции. Там его ждал товарищ по работе Шарапов Александр с сыном Алексеем. Втроем доехали на моторке до Загорского моста, где и рыбачили. Ночевали на берегу в палатке. Вернулись в воскресенье после обеда.

У дома № 166 и вообще по улице Володарского Попов-второй утверждает, что в последние два-три месяца ни разу не ходил. Вот так-то!

Второе. Выявлены первые покупатели из арбузной очереди. Пока ни членов семей, ни самих работников завода «Луч» не зарегистрировано. Завтра Томе будут помогать двое…

И последнее. Инженер Боков прибывает на поезде Москва — Соликамск в 20.30 московского времени, или полдесятого по-нашему. Через полчаса он ступит на родной перрон…

— Намек понял. Ну что ж, я его встречу. Фотография, надеюсь, уже лежит на вокзале в линейном отделении милиции…

— Естественно. Какие будут указания?

Боков А. С., инженер:

«Начальником отдела комплектации завода работает Рычков Михаил Григорьевич. Отдел поделен на три бюро. Я работаю в бюро кооперативных поставок и комплектации, начальником которого является Горбушин Леонид Аркадьевич. Я вхожу в группу кооперативных поставок счетной техники и в этой должности работаю десять лет. Года четыре как Кирово-Чепецкий филиал является поставщиком картонных коробок. Для получения продукции с филиала мы накануне делаем заявки в автотранспортный цех. Там выделяют машину, водителя. Когда водитель приходит к нам, мы даем устное задание, говорим, что тот поедет в Кирово-Чепецк получать коробки. Обычно туда мы ездим два раза в неделю, и система налажена так, что на две недели вперед у себя в бухгалтерии мы оформляем доверенность на получение коробок, которую направляем в отдел сбыта филиала.

Шофер, отправленный за коробками, документов от нас не получает. Он сам в Чепецке выписывает в бюро пропусков по данной по телефону заявке себе пропуск, въезжает на территорию, по выписанной в отделе сбыта накладной ему грузят коробки. Накладные отдаются нам, мы фиксируем в журнале и передаем накладную на склад. Пропуск должен сдаваться на проходной филиала охраннику.

Шофера Попова я знаю. Он не раз ездил за коробками. Но я не помню, ездил ли он именно 28 августа этого года… Не помню. В конце месяца много работы, люди в командировках, и работать приходится допоздна. Шофер мог оставить накладную и в мое отсутствие на столе, так что запись в журнале не поможет определить, кто принял у него накладную. Но я утверждаю и убежден, что шофер Попов мне пропуска не оставлял. Это я утверждаю потому, что не было ни одного такого случая, чтобы шофер передавал мне пропуска.

По улице Володарского не хожу. Как туда попал пропуск, не имею представления».

…Понедельнику оставалось существовать каких-то полчаса. Сергей Гарусов, постояв с минуту на т о м месте, медленно пошел к ближнему перекрестку. Ирина была на сто процентов права: ее лишили жизни «ни за что». Преступник появился в ее короткой жизни случайно и внезапно. Появился, чтобы совершить свое черное дело. Он вот так же дошел до перекрестка и повернул назад… Последняя прохожая (Титлянова) уже свернула с пустынной улицы. Через минуту-две появится Ирина… Судьба неумолимо ведет ее к дому № 166, ни позже, ни раньше, а именно торопит Ирину к той секунде, чтоб успеть столкнуться с н и м. Она даже сокращает свой путь дворами. Неудержимо… А потом преступник вновь прибежит к перекрестку… «Вы его найдете?» — «Обязательно». А от понедельника уже ничего не осталось. А тот негодяй (ведь где-то рядом?) небось уже спать завалился. И неужели ничего его не тревожит? Возможно, лишь одно: страх за себя.

16 сентября. Вторник.

Ровно в девять утра пришел вызванный для дачи показаний Александр Шарапов. Он осторожно постучался и, робко приоткрыв дверь, заглянул в кабинет. «Рыбак», — машинально отметил про себя Гарусов и улыбнулся:

— Да, да… Проходите. Добрый день. Садитесь.

— Здрасьте. Я не один… В коридоре сын… Позвать? Он был со мной… С нами… На рыбалке…

— Пока не надо. Знаете, почему вас сюда пригласили? Да вы садитесь, не стойте.

— Догадываюсь.

— Слышали об убийстве?

— Как не слышал…

— Я должен вас предупредить об ответственности по статье 181 УК РСФСР за дачу заведомо ложных показаний и по статье 182 за отказ от дачи показаний. Вы обязаны говорить только правду.

— Все понимаю… Понимаю… Буду говорить только ее. Скрывать нечего…

— Давно Владимира Попова знаете?

— Володю? Сколько лет, точно не помню… Но сколько же… Десять? Или больше? Пожалуй, лет пятнадцать… А может, и не пятнадцать, но не меньше десяти — это правда… Мы трудимся вместе на «Электробытприборе», в одном цехе. Токари. Ну и отдыхаем, то есть рыбачим вместе…

— Вот и расскажите про последнюю рыбалку.

— Ну, значит, так. — Шарапов мучительно сморщил лоб, и следователь понял, что «рыбак», как только получил повестку, не раз рассказывал про себя события последних выходных и встречи с Владимиром Поповым. Репетировал. — Мы с Володей еще, кажись, в среду договорились вместе ехать на Вятку. На пятницу, на двенадцатое сентября то есть. На моей лодке марки «Казанка». Но двенадцатого не смогли. Не нашли бензина, а выбрались в субботу около семи утра. С лодочной станции. С нами был и мой старший сын Алексей. Поплыли к Загорскому мосту. Ну и ловили рыбу… Правду говорю.

— Где именно?

— В районе впадения Пижанки в Вятку. Ночевали с субботы на воскресенье на левом берегу в палатке… Правду говорю.

— Не холодно?

— Да ничего… Под утро маленько прохладновато…

— Владимир Попов на ночь глядя не отлучался? Вопрос понятен?

— Да. Вопрос понятен. Он был все время с нами. Никуда не отлучался даже на тридцать минут…

— Когда вернулись?

— Вернулись в воскресенье в четвертом часу дня. Отъезд и приезд мы отмечали на лодочной станции. Отмечал нас дежурный. Нет, Володя был все с нами… Правду говорю… Сына спросите, он тоже скажет. И дежурный на станции должен помнить, он выпросил, как всегда, пару лещей…

Они оба, и Александр Попов и Александр Боков, пришли почти одновременно, к десяти часам. Сев друг против друга, напротив следователя, каждый из них старался не смотреть на соседа.

Сергей Гарусов подробно объяснил им права и обязанности и, достав бланк протокола очной ставки, закончил словами:

— Вы можете также задавать друг другу вопросы. Имеете право по окончании ознакомиться с протоколом и требовать его дополнения, внесения поправок, подлежащих обязательному внесению в протокол. Каждый из вас подписывает свои показания и каждую страницу в отдельности. Понятно?

— Как не понятно? Понятно… — пробурчал Боков, а Попов лишь утвердительно кивнул головой.

«Допрашиваемые на вопрос, знают ли друг друга и в каких отношениях находятся между собой, показали:

Ответ Попова: «Отношения с Боковым только служебные, нормальные».

Ответ Бокова: «Попова знаю только по работе, неприязненных отношений нет».

Вопрос к Попову: «Ездили ли 28 августа в Чепецкий филиал? Какие документы и кому передавали после этой поездки?»

Ответ: «Да, я ездил в этот день в Чепецк. В бюро пропусков получил пропуск на въезд на территорию. Кроме того, после загрузки машины коробками получил от кладовщика накладную. Когда выезжал с территории, пропуск не забрали, количество коробок не проверили. Охранник, не выходя из проходной, нажал кнопку, открыл ворота, и я выехал. И накладную и пропуск я, помнится, отдал инженеру Бокову. Документы были скреплены скрепкой».

Вопрос к Бокову: «Получали ли вы от Попова вместе с накладной пропуск?»

Ответ: «Я вообще не видел ни накладной, ни пропуска».

Вопрос к Попову: «Вы настаиваете, что передавали документы Бокову?»

Ответ (после продолжительного раздумывания): «Я могу сказать точно, что документы отдавал. Но кому? Конкретно не помню и настаивать не могу. Обычно я отдаю документы или Бокову, или Локуневу, или Горбушину… Вот кому-то из троих… Боков не подтверждает, и я не могу утверждать и наговаривать на человека…»

Вопросы Бокова к Попову: «Вы во сколько приехали? И приехали сразу к нам? Или в гараж?»

Ответ: «Я пришел сразу в отдел в 17 часов, в гараж не заезжал».

Вопрос Бокова к Попову: «Кто из бюро звонил в цех для разгрузки?»

Ответ: «Не помню, мне так кажется, что вам передавал, и вы тогда должны были звонить».

Вопросов друг к другу не имеем. Протокол прочитан, записано верно».

Гарусов протянул исписанные листки Попову:

— Читайте и расписывайтесь. Потом вы, — он обратился к инженеру. — И знаете что? Поедем сейчас на завод, попробуем разобраться на месте. Не возражаете?

«…Одно верно: все-таки Попов отдал эти злополучные бумажки в бюро. Но кому? Горбушин, как помнится, — начальник. И заниматься таким элементарным пустяком, как оформление накладной на коробки, будет только, когда никого не окажется в отделе. Здесь прозвучала мимоходом еще фамилия… Локунев… Локунев… Локунев, — раздумывал следователь, пока перечитывал протокол. — Фамилия эта мне встречалась… Вчера…»

Сергей открыл сейф, достал папку и тут же у раскрытого железного ящика стал быстро листать подшитые показания жильцов ближайшего района. «Вот!» Полстранички текста… Но адрес! Улица Пролетарская, дом 23а, квартира № 1… Почти напротив! Угловой трехэтажный каменный дом…

Локунева Н. П., завод «Физприбор», шлифовщица:

«По указанному адресу я проживаю с 1953 года. Со мною живут моя мать — Шабурова Анна Алексеевна и сын — Локунев Николай Юрьевич. Мать — на пенсии, сын работает инженером на заводе. 13 сентября мы все были дома. Сын пришел из бани в шесть часов вечера, и мы вместе ужинали, смотрели телевизор, отдыхали. Никаких криков и ничего другого не слышали. Об убийстве девочки узнали на следующий день, во дворе, когда милиционеры обходили квартиры. Девочку не знали. Больше сказать нечего».

«Москвич» мчит по Пролетарской, а сидящие на заднем сиденье Попов и Боков по-прежнему молчат и, кажется, в чем-то упрекают друг друга. Инженер время от времени то сопит возмущенно, то глубоко вздыхает. А брат рыбака самоотверженно смотрит только вперед, на дорогу, и хлопает глазами. Не доезжая метров ста до пересечения с улицей Володарского, Виктор резко сбросил скорость, и машина теперь катит медленно-медленно, со скоростью пешехода.

Проехав перекресток, возле углового трехэтажника остановились. Гарусов первым выбрался из автомобиля и открыл заднюю дверцу: «Можно вас?»

— Вон там, возле девочки лежал пропуск, — они втроем стояли на углу квартала, и Сергей рукой показывал на противоположную сторону. — Его, весьма вероятно, обронил преступник.

— Не знаю… — едва слышно бурчит инженер, а Попов пожимает плечами.

«Спросить про Локунева? Знают ли они, что он живет в этом доме? Если спросить, они сразу же сообразят, что неспроста вопрос задан, и на сына шлифовщицы упадет тень. А если он не причастен?» — думает Гарусов, а вслух говорит:

— Я оставлю вас на некоторое время? Не возражаете? Да… И когда же этот дом выстроен? Как думаете?

— Этот? — инженер смотрит на следователя с легкой иронией. — Вас тогда на свете не было. В наши дни такие не строят. Дом поставлен в послевоенные годы. На совесть сработано, не одну сотню лет простоит. Хотя, конечно, выглядит тяжело, не по-современному. Буквой Г спланирован, так как угловой. На два фасада…

Гарусов медленным шагом пошел вдоль дома по улице Володарского. До конца здания. Вспомнил указанный въезд на фотографии. «Сюда, если бегом, — меньше минуты». Обогнул дом. Во двор выходят четыре подъезда. «Тридцать секунд до дальнего, первого, подъезда».

Следователь пересек наискосок двор и вышел теперь на Пролетарскую. Вон дожидается пассажиров Виктор в «Москвиче». Руки, как всегда, на баранке. Боков и Попов терпеливо торчат на углу, возле колонки. Сергей подошел к ним.

«Пять глубоких ран… Руки в крови… С такими руками домой заявляться никак нельзя. Дома — мать и бабушка. Значит, бегом сюда, к колонке… Обмыть руки, осмотреть и отряхнуть костюм… И нож… Он тоже весь в крови… И его обмыть… Холодная вода хорошо смывает кровь. А потом? Домой… По Пролетарской… На т о й стонет девочка… Голоса приближаются… Сразу во двор, через улицу, было нельзя… Могли заметить… Только к колонке… Обмыть… И домой по Пролетарской. Но куда девать нож? Домой или выбросить? Домой нельзя! Если выбросить, то куда?..»

Первый подъезд. Первый этаж. Квартира номер один. Дверь, обитая дерматином. Пластмассовые планки крест-накрест. Медные заклепки. Желтая кнопка звонка.

Следователь коротко нажимает. Слышатся шаги, и вход в квартиру открыт.

— Анна Алексеевна? Здравствуйте, — Гарусов широко улыбается старушке. — Я из прокуратуры…

— Заходите, заходите. — И следователь шагает в проем.

Небольшой коридор. Прямо — комната. Дверь приоткрыта. Отсюда только что вышла хозяйка. Две кровати. Ее и дочери. Налево вторая комната («Локунева?»). Направо — кухня.

— Приходил же только что один. Сказывал, что из милиции… И полчаса не прошло. Товарищ, поди, твой? Про арбуз спрашивал. И че вы друг за дружкой ходите?..

— Да вот так получилось… Разошлись… Ищу я его. Устал. Попить-то не найдется?

— Как не найдется, — и они проходят на кухню. — Че это ты? С похмелья? Глаза-то красные… Или ночью плохо спишь… Не высыпаешься?

— Дочь-то еще трудится?

— Тянет. До пенсии два годочка осталось.

— И внук на работе?

— Где же еще? На заводе…

— Арбузы-то спелые попались?

— Хороший принесла, сладкий.

— В субботу?

— В субботу.

— Один арбуз?

— Один.

— Один?

— Один. Мне же тяжело тащить-то…

— А когда в магазине были?

— Так я уж все рассказала твоему товарищу. Его ко мне Филиппова направила, в очереди виделись. Он все про тех, с кем стояла, расспрашивал… Особенно, кто позади…

— Когда в магазине были? После перерыва?

— Где-то так. В половине четвертого домой пришла.

— Внук что делал?

— Коля? Как раз из кино пришел. Обедал с матерью. После обеда арбуз и умяли. Потом Коля в баню засобирался.

— А вечером? Часов в восемь-девять? Коля на улице гулял? Суббота же…

— Дома сидел. Если и выходил, то ненадолго. Мы с дочкой отдыхали. Не видели. Да дома он сидел.

— У вас в семье у каждого свои ключи?

— Да.

— Внук мог выйти из квартиры, и вы бы этого не заметили?

— Мы в восемь часов ушли отдыхать. К себе в комнату. Коля у себя сидел. Если он уходил, то ненадолго… Кино по телевизору шло, Коля заглядывал к нам, звал смотреть. Мать-то уж дремала, а я вышла, посидела, но быстро сморило меня, старую. Что-то непонятное казали, и я ушла.

— Во сколько вас внук к телевизору позвал?

— В половине десятого… А что случилось? Что случилось? Тот про арбузы, а вы про телевизор. Что случилось?

— Да так, ничего. Пойду дальше искать… его. Спасибо за водичку.

Попов и Боков стояли возле «Москвича», курили. Увидев выскочившего на улицу следователя, лишь удивленно переглянулись.

— Извините. Еще три минуты. Извините, — Гарусов побежал к телефонной будке, той самой, откуда была вызвана «скорая помощь» для Ирины.

— Борис? Слава богу. Боря, он должен был выбросить нож где-то в радиусе максимум до двухсот метров. Пошли побольше ребят. Осмотрите дом 23а. Угловой. В каждом подъезде, вниз по лестнице, вход в подвал, там клетушки, где жители дома хранят, видимо, старое барахло, ну и картофель… И так далее… Затем чердак. Хотя вряд ли… Но проверить надо. Канаву вдоль обочины. Ящик для мусора… Двор… Вдали забор, за которым стройка… Металлический гараж.

— Кто он?

— Локунев Николай Юрьевич. Тридцать лет. Работает на заводе. Я еду на завод.

— Задание понял.

Попов и Боков уже находились в «Москвиче». Тихо разговаривали и… улыбались. «Помирились», — отметил следователь, садясь в машину.

— Нужна ваша помощь… Согласны?

— Согласны, — миролюбиво протянул инженер, а второй торопливо кивнул.

…Возраст Николая Локунева сразу трудно определить. Настолько бесцветная личность. Можно дать и двадцать пять, и под сорок. Редкие волосы, прикрывающие лысину. Темный костюм. Импортный… Поношенный. Ростом невысок — сто шестьдесят два? Сидит весь сжавшись, как воробей в сильный мороз, весь в своих мыслях. Казалось, он лишь старательно делал вид, что вникает в разложенные бумаги. Когда в комнату вошел следователь, он нервно вскинул голову, но взгляд его мгновенно потух, и он, успокоенный, склонился над столом.

Боков посадил Сергея Гарусова за пустой конторкой («Зина в годовом отпуске») лицом к Локуневу. На следователя никто из восьми находившихся в бюро комплектации не обратил внимания. Лишь сидевший у окна за двухтумбовым большим столом («Горбушин?») взглянул поверх очков на Сергея: «Не из Ярославля?»

Следователь перед этим с час просидел в отделе кадров и у Рычкова, начальника отдела комплектации, и сейчас незаметно наблюдал за Локуневым.

После школы — Кировский пединститут, физический факультет… Поступал — лишь бы куда приткнуться. Учился Локунев средне, только бы не ругали… Замкнутый, скромный… После учебы — Кильмезский район, село… Год протянул. Не видя особого усердия, его легко отпустили… Перебрался в Халтуринский район… На один месяц! Уже 30 сентября уволен с должности учителя физики Солоцкой школы. Вернулся в Киров, четыре с половиной месяца отдыхал дома… Определился учеником слесаря на приборостроительный завод. Через месяц и тринадцать дней уволен в связи с призывом в СА. После службы — удачный взлет… Старший инженер в Центре стандартизации и метрологии… И здесь год. Качеств, необходимых инженеру, не проявил. За ним требовался постоянный контроль. Порученную работу не всегда доводил до конца. Поощрений и взысканий не имел. 3 мая уволен по личному желанию.

Два года назад пришел в отдел кадров завода. Взяли слесарем, но спустя год, учитывая диплом вуза и нехватку кадров, перевели инженером в отдел кооперативных поставок. К возложенным на него обязанностям относится без должной инициативы и желания. Зарекомендовал себя плохим инженером: не хочет анализировать и работать на перспективу. Вопросы комплектации, экономические и правовые, — познает и применяет на деле с трудом. Общественной работой не занимается, замкнут. Первого августа переведен на должность техника.

— Может, просто характер такой? Ну нет у человека способностей? — вспомнил Гарусов свой вопрос Рычкову, начальнику отдела.

— Не характер, а холодный расчет. Единственная его цель — чтобы только не работать. Нет способностей? Капля камень точит. Научиться всему можно.

— Почему ж не выгоните? По собственному желанию?

— Людей не хватает. Мужики — на вес золота. В командировки надо ездить. А бабы… Сами знаете. К семье тянутся. К постоянству. Да и на нашем предприятии женщины повышенной декретоспособности… Не хватает людей… Вот и держим.

— Да… Женщин на заводе много. Локуневу уже тридцать — а неженатый…

— Кто ж за него пойдет? Даже какая ни на есть разведенка отказывается, так как сразу раскусывает, что этот мужик и дома работать не будет. Ему бы только поесть, поспать да в кино сходить. Как слизень по жизни ползет. Ей-богу, похож, не раз в голову приходило почему-то.

…В комнату без конца входят и выходят… Постоянно раздаются звонки… После одного из звонков женщина, работавшая на счетной машинке и одновременно хватавшаяся за телефонную трубку, громко объявила: «Есть здесь Гарусов?» Когда же протягивала Сергею трубку, спросила: «Вы не из Ярославля?»

Звонил Гаврилов:

— Нож складной, самодельный, раскрывающийся по типу «лиса». Общая длина 177 мм. Длина лезвия 77 мм, ширина — 14 мм. Нож нашли не в подвале, а в трех с половиной метрах от колонки, в канаве, в куче листьев. Я осмотрел нож, но пятен крови не обнаружил. Отправил в лабораторию. Просил и умолял, чтобы сделали побыстрей, к вечеру.

Локунев совершенно не отреагировал и на этот звонок, хотя продолжает на каждого входящего поднимать голову. «Кого высматривает? Чего ждет? Или просто дикий страх в груди? Неужели чувствует? Не может не чувствовать…»

Наконец, как договорились, появляется и Александр Попов. Он, видно, бегал в гараж, к своей машине, и сейчас в штормовке. Водитель сразу двинул к Локуневу:

— Я, с полмесяца назад, разовый пропуск Чепецкого филиала за 28 августа вместе с накладной на коробки тебе не отдавал?

— Пропуск? Лежал где-то… Чего это спохватились?

— Требуют.

— Где-то был… В бумагах. Я не знал, что с ним делать… Последний раз видел пропуск… в пятницу. Прибирал в столе. — Локунев полез во внутренний карман пиджака (Мелькнуло: «Изготовлено в Польше»), достал записную книжку. — Сюда положил. Хотел спросить, куда его сдавать. Кому он понадобился?

— Вот им, — выдавил Попов, показывая на подошедшего следователя. — Он из милиции.

— Из прокуратуры, — поправил Гарусов, — Где пропуск?

Глаза Локунева словно заледенели. Он побледнел, руки, державшие записную книжку, напряженно замерли.

— Не знаю.

— Вы хорошо помните, что клали в пятницу пропуск в записную книжку?

— Часов пять… В конце дня… Прибирал в столе…

— В пятницу положили, а в субботу обронили. Вспомните… Т а м!

— Где?.. Т а м?..

— Напротив своего дома. Около девяти вечера… Минут без двух-трех девять… Вспомнили? Ну, что — поехали?..

— Я ж на работе.

— Уже обговорено и это.

Все в комнате, за исключением Бокова, смотревшего во все глаза, не обращали никакого внимания на разговаривавших. Многие потом и не вспомнили, когда исчезли эти трое: Попов из транспортного, Николай Локунев и третий, неизвестно откуда появившийся («Кажется, он был из Ярославля»). Да и были ли они?

…Кончается вторник, Сергей Гарусов вновь на улице Володарского. Следователь медленно приближается к месту, где трое суток назад упала девочка. Он ясно представляет, как в с е произошло, как Локунев трусит, озираясь по сторонам, к колонке. Подставляет нож под струю холодной воды. Старательно моет. Вспоминаются сухие строчки цитологической экспертизы. «…Исследование производили методом тонкостной хроматографии в двух модификациях — горизонтальная хроматография в чашках Петри и вертикальная хроматография. Предварительно все смывы подвергали экстрагированию… Для контрольных исследований была приготовлена вытяжка из заведомого пятна крови в разных разведениях… По капле вытяжек последовательно наслаивали на листы хроматографической бумаги «Сулифол» и помещали для соответствующей разгонки в заранее подготовленные камеры (насыщенные смесью бутанола, ледяной уксусной кислоты и дистиллированной воды). Разгонка в чашках Петри протекала 15 минут, в вертикальной камере — 50 минут. Пластинки прогревали и затем последовательно проявляли 0,1 % спиртовым раствором подкисленного основного бензина и 3 % перекисью водорода. Положительные реакции — синие зоны окрашивания вблизи линии финиша — получены лишь с заведомой кровью. Со всеми исследуемыми вытяжками реакция была о т р и ц а т е л ь н о й. На представленном на экспертизу ноже кровь НЕ обнаружена».

Не обнаружена, не обнаружена… Смыл все-таки! Обмыл со всех сторон. Этот Локунев очень и очень непрост. Сплав трусости и холодного расчета. Голыми руками не возьмешь — выскользнет. Выскользнет, как слизень… Додумался — симуляция душевнобольного. Желание выиграть во что бы то ни стало время для обдумывания и выработки тактики… Запоздалое отчаянное желание отказаться от пропуска… Запутать, запутать… На всякий случай внедряет в события еще одну женщину, якобы им раненную… Сместить акцент в сторону… Уверен, что нож не найден, а чтобы не искали, ненавязчиво подставляет другое орудие преступления («Куплен в магазине, в Одессе, год назад»). И настораживающее знание статей уголовного кодекса. Статей, не предусматривающих высшую меру.

Но главное: выиграть время. Ведь стационарное обследование в областной психиатрической больнице продлится не меньше 20 дней.

Утопающий хватается за соломинку длиною в эти дни. Имеет право? Но этот шаг будет для преступника — единственным и последним… Ибо почва из-под ног будет выбита.

12 октября. Воскресенье.

— Здравствуйте, — в голосе ни тени сомнения. Уверенность. Или кажется?

Локунев проходит и садится на стул, лицом к двери. Следователя и его разделяет стол.

Молчание.

Сергей Гарусов читает полученные еще вчера и потому уже хорошо знакомые две страницы убористого машинописного текста. Блеклые глаза Локунева ощупывают три пухлые папки на столе. Взгляд насторожен («Что в них?»). Осторожно поднимает глаза («Почему ничего не спрашивает?») на следователя.

Локунев повел плечами, как бы ненароком, стараясь незаметно сбросить начинающую давить тишину. «Все-таки волнуется», — отметил Гарусов, а вслух сказал:

— Познакомьтесь с актом стационарной судебно-психиатрической экспертизы.

«И руки дрожат», — следователь отвернулся к окну. Сегодня еще и семи не было, как он уже сидел за этим столом. А за окном глубокая осень. И низкое пасмурное небо. Скоро, скоро повалит белый снег. Деревья уже давно без листвы…

— Прочел.

— Распишитесь в протоколе ознакомления с заключением экспертизы.

Медленно расписывается, даже этим тянет время.

— Читаю еще раз. Для ясности. «Заключение: на основании вышеизложенного комиссия пришла к заключению, что Локунев в настоящее время психическим заболеванием не страдает, способен отдавать отчет своим действиям и руководить ими. 13 сентября Локунев не страдал хроническим или временным психическим заболеванием, мог отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими, в отношении инкриминируемого ему деяния Локунева следует считать ВМЕНЯЕМЫМ». Что скажете? А?

— Я отказываюсь давать какие-либо показания для органов следствия. Я не совершал убийства и говорить об этом лишний раз я не хочу. Никто не видел меня, и никто не подтвердит этого. — Локунев как-то весь выпрямился, глядя мимо следователя, словно уверовав во что-то.

— Почему вы так убеждены, что вас никто не видел?

— Я был дома.

— Взгляните на показания Титляновой Лидии Афанасьевны…

Локунев торопливо хватает бумагу. «Разговор только-только начался, а он — все! Нервы сдали… Заторопился-то как…»

— Она пишет, что не опознает в лицо… Так на любого можно указать.

— Она в а с видела. Хотя и не опознала, конечно. Было темно. Вы дошли до конца квартала и повернули назад.

— Не-ет. Меня никто не видел… Свидетелей, кто подтвердит, не было… Ни один суд в мире не признает виновным без свидетелей…

— Вы хотели, наверно, сказать: не признает меня виновным без доказательств?

— Это одно и то же. Людей же не было…

— А как оказался пропуск на месте преступления? И почему вы утверждаете, что людей на улице не было, если вы дома сидели?

— Я и говорю: никто меня не видел, раз я дома сидел. А пропуск? Понятия не имею… Я его выбросил в корзину… или когда с работы шел… Ну, конечно, я шел в пятницу и выронил. Полез в карман за чем-то и выронил. Да случайно он там оказался. Вот ведь! А? Из-за какой-то малюсенькой бумажки ни за что меня и расстреляют…

— Н и з а ч т о? Вы выронили пропуск, когда доставали записную книжку. Хотели вырвать листки, чтобы обтереть нож… Пропуск нашли совершенно сухой, а ведь в тот день шел дождь, вся трава была сырешенька… Ни за что?

— Не помню. Не было дождя…

— Ознакомьтесь. — Гарусов протянул лист.

— Ну что там? — он не взял.

— Не хотите читать? «На ваш запрос Кировская зональная гидрометеорологическая обсерватория сообщает, что 13 сентября сего года осадков выпало 0,15 мм. Дождь наблюдался с 13 до 18 часов 50 минут».

— Пропуск кто-то подбросил, чтобы на меня подумали… Я смотрел телевизор.

— Что смотрели?

— По первой программе показывали «Стакан воды», по другой — передачу «Очевидное — невероятное».

— Фильм смотрели?

— Да.

— Расскажите, я этот фильм тоже видел.

— Не помню. У меня голова болела…

— Во сколько вышли из бани?

— В шесть вечера.

— Дальше?

— Пошел домой.

— Разве? А вас в магазине видели.

— Каком?

— Вам лучше знать. Если не хотите говорить, тогда слушайте. После обеда вы съели арбуз, купленный бабушкой. Засобирались в баню. После бани пошли в магазин № 11 «Овощи-фрукты», где, выстояв за полчаса очередь, купили два арбуза, заплатив 2 рубля 28 копеек. С арбузами вернулись домой около семи вечера. Правильно я говорю?

— Да.

— Вы признаете, что были в магазине и купили два арбуза?

— Да. — Локунев недовольно поежился.

— Напоминаю, как вы покупали. Выбрав, как все, заранее, положили арбузы, как полагается, на весы перед кассиром. Она отбила чек. Левой рукой подхватили один арбуз, правой подали деньги. Девушка протянула чек, вы, машинально сунув его в карман пиджака, быстро подхватили второй арбуз и отошли в сторону, к столу, где оба арбуза положили в сетку с бельем. Так?

— Да.

— А потеряли его, именно этот чек, там же, где пропуск, когда выхватили из кармана нож…

После продолжительного молчания:

— Я не выхватывал нож… Я просто гулял… И потерял его. Чек…

— Значит, признаете, что все-таки выходили на улицу?

— Да… Но я не встречал никакой девушки… Старуху Титлянову видел…

— Будете читать?

— Что еще?

— Результаты экспертизы наложения микрочастиц волокон. Четырнадцать страниц текста. И вывод, который я все же прочитаю вслух: «1. На одежде Бороваловой (на пальто и колготках) обнаружено 10 волокон, имеющих общую родовую принадлежность с волокнами двух групп из ткани пиджака и брюк Локунева. 2. На одежде Локунева (на брюках и пиджаке) обнаружено 7 волокон, имеющих общую родовую принадлежность с волокнами из ткани пальто Бороваловой».

— Я не убивал… Она шла навстречу. Я задумался. Было очень темно. Мы столкнулись, я ее нечаянно задел… Да она почти набежала на меня…

— Столкнулись? А дальше?

— Я пошел сразу домой. Я испугался, мне показалось, что кто-то догонял девушку…

— Догнал и ударил пять раз ножом. Вашим ножом…

— Никто не видел меня.

Следователь достал раскрытый нож… Положил на чистый лист. Локунев ошалело смотрел на него. Наконец еле слышно промолвил:

— Этот нож не мой… Я его впервые вижу…

— С год назад, когда работали слесарем, вы его сами сделали на заводе.

— Нет… Никто не видел… Нет.

— Мы обратились на ваш завод, в центральную заводскую и химическую лаборатории. Я лишь зачитаю отдельные места: «Лезвие… Марганца в пределах 0,2—0,4 %, углерода 1,03 %… Марка ШХ-15 в виде полос и прутков горячекатаных, холоднотянутых… имеется в перечне материалов на заводе. Рукоятка ножа. Содержание меди 94 %. Никель… Бериллий… Бронза… Поступает на завод в виде полос и лент. Черные накладные пластинки, клей, заклепка, соединяющая лезвие ножа и рукоятку… Заклепка — фиксатор клинка… Установлено содержание. Данная сталь поступает в виде листов и лент и в виде проволоки… Припой…» В общем, читайте сами.

Локунев опять держит дрожащие страницы, но уже не читает, а лишь бездумно скользит по тексту. Время тянет. Лихорадочно ищет спасения. Тоскливо смотрит на дверь. И опять:

— Я не убивал.

— Нож ваш?

— Мой… Но я его давно выбросил в кучу листьев. Давно. Три или четыре месяца назад…

— Летом? Когда и листья не опадали?

— Месяц назад. Стояли какие-то парни… Или парень, не помню. Он видел, как я бросил нож… туда… в канаву. И потом он подобрал. У меня другой нож. В Одессе купил.

— И «лиса», и этот, одесский, и третий, хозяйственный, что в кухонном столе лежал, тоже самодельный с рукояткой из черной пластмассы — все три ножа были на экспертизе. Ни много ни мало двадцать пять страничек должны читать плюс шестнадцать фотографий. А вот снимки характера колото-резаных повреждений на ткани пальто, платья, сорочки, колготок… Вот характер ран на препаратах кожи потерпевшей…

Вы ударили пять раз именно этой «лисой», только этим ножом, и никаким другим. А потом побежали к колонке и обмыли водой, зная, что холодная вода хорошо смывает кровь, и выбросили нож тут же, в канаву. Дома не заметили вашего отсутствия. Включили телевизор и пошли звать бабушку… Вы уникальный трус. Ударили девочку. На парня вы бы не посмели поднять руку, побоялись бы. Не говоря уже о мужике или взрослой женщине… Зачем вы ударили ее?

— Это не я.

— Вот смотрите. — Гарусов взял раскрытый нож. — Вот здесь, на сгибе, имеется наложение маслянистого вещества. Вы смазывали нож, чтобы он лучше закрывался и раскрывался. Так?

— Ну…

— При стереоскопическом исследовании клинка обнаружено, что к этому маслянистому веществу прилипли короткие обломки различных текстильных волокон. Кроме того, в трех из пяти ран погибшей также обнаружены текстильные волокна. Так, например, по нижнему краю раны № 1 прилипло волокно красного цвета комбинации. В глубину и в края раны № 2 внедрены волокна черного и белого цвета. Черные — от вашего польского костюма, белые — от плавок девушки, а в ране № 5 — волокна вашей сорочки… А на ноже, вернее на сгибе ножа, в том маслянистом веществе, обнаружены волокна пальто и комбинации Бороваловой, ну и, конечно, волокна из брюк и пиджака вашего модного костюма, того, польского… А? Вы слышите меня?

Он еле кивает головой.

— Теперь вернемся к самому началу нашего разговора, к медицинской экспертизе. Цитирую: «В отделении первые дни был замкнут, необщителен, держался одиноко. Потом изменил поведение, охотно беседовал с окружающими, читал книги, слушал радио». В первые дни вы мучились, думали… Два пути… Какой выбрать? По первому один шаг сделан. Написали повинную. Идти дальше? Бить себя в грудь, рвать волосы, плакать, каяться, ползать по полу — ну, в общем, что угодно, лишь бы сохранить себе жизнь. Вы выписали как-то для себя, что на суде учитываются следующие смягчающие обстоятельства: признание вины и полное раскаяние, а также совершение преступления впервые… Идти по этому пути? Получить срок, может, и большой, но сохранить жизнь. Но вы, как всегда жалея себя, выбрали иной путь — надо открутиться, вывернуться, избавиться и от срока… Поэтому — только отказываться, отказываться от всего… Не докажут… Свидетелей не было. Единственно, чего вы боялись, — это пропуск. Но и от него — отпихиваться всеми силами. Выбросили в корзину, оставили на столе, потеряли… Теперь ваша очередь говорить… Рассказывайте…

— Что?..

— Как все произошло. Молчите? Могу помочь. Вернулись из магазина домой. Арбузы по дороге укутали в белье, в полотенце, спрятали от матери и бабушки. Прятали от тех, кто тридцать лет вас кормил… Из кого вы тихонько высасывали все соки и деньги. Ибо свои вы, жалея, относили регулярно в сберкассу, откладывая себе на будущее, ибо родные, знали, не вечны.

Прошли в свою комнату — не заметили. Заперлись и, достав «лису», разделали первый арбуз… После ужина в восемь часов мать и бабушка ушли отдыхать. А вы выкатили из-под кровати второй арбуз… И где-то минут без двадцати-пятнадцати девять, завернув корки и семечки в газету, незаметно выскользнули в коридор и на улицу. Выбросили отходы в мусорный ящик, раскрыли нож… Рассказывайте теперь сами дальше.

Локунев побледнел и вдруг выпалил:

— А чего она отвергает, не зная души человека? Как можно отталкивать? Подумаешь, нашлась тоже… Я, может, просто хотел познакомиться…

— Не понимаю.

— Чего не понимать? Я отказываюсь давать показания.

— Это уже не важно.

Локунев мрачно замер.