Россия и мир в 2020 году

Глава 12 Африка южнее Сахары. Нестабильность в рамках нормы

К 2020 году принципиальных изменений в регионе Африки южнее Сахары не произойдет. Черный континент в общественном восприятии представляется территорией постоянных войн и государственных переворотов, эпидемии СПИДа и покинутого властями на произвол судьбы населения. В целом такой взгляд на вещи излишне упрощает ситуацию. В течение предстоящих пяти лет только в четырех африканских государствах велика вероятность сепаратистских конфликтов, а в девяти не исключена болезненная смена политического режима. В совокупности это чуть больше четверти всего числа стран региона и чуть меньше трети его площади.

В Нигерии, Камеруне, ЦАР, Нигере, Сомали столь же остро, как и сейчас, будет ощущаться проблема терроризма. Кризисные ситуации могут побудить крупные державы Африки – ЮАР, Нигерию, Эфиопию – вмешиваться в дела стран-соседей. Несмотря на многочисленные проблемы, не менее шести государств претендует на лидерство в масштабе всего континента. Но только двум странам представится возможность показать себя – ЮАР и Нигерии. В противовес ожиданиям, Южно-Африканская Республика не сможет добиться аналогичного политического статуса.

Страны региона останутся крайне зависимыми от экспорта, то есть в конечном счете от своих заокеанских потребителей. В среднесрочной перспективе африканские экономики продолжат рост, за счет которого будет меняться баланс внешнеторговых отраслей. Несмотря на краткосрочные трудности, среднесрочный прогноз позитивный. Африка южнее Сахары постепенно будет формировать новую структуру собственной экономики.

По негласной традиции границы в Африке не должны пересматриваться. В основе этой традиции – инстинкт самосохранения молодых африканских государств. Большинство границ на континенте было проведено колонизаторами XVIII–XIX веков в произвольном порядке, так что пересмотр одной случайно проведенной разделительной линии грозит ревизией границ для всего континента.

Но внутри африканских государств немало сторонников пересмотра границ – этнические и религиозные меньшинства, население географически обособленных регионов, транснациональные преступные и религиозные сообщества. Единственный способ соблюсти традицию и собственный интерес – создать новое государство путем отделения от уже существующего. Если отделение будет признано, то возникнет полноценная страна (как в Южном Судане), если нет – возникнет очередной очаг нестабильности, неуправляемая территория, на которую будет распространяться номинальная юрисдикция существующего государства (классический пример – Сомалиленд). Таким образом, изменять границы в Африке не принято, но и не запрещено.

Самостоятельно преодолеть сопротивление существующих государств сторонники пересмотра границ не могут – необходимо внешнее вмешательство. Образцом в этом плане является отделение Южного Судана, проводившееся при поддержке США. Косвенная цель Вашингтона состояла в том, чтобы нарушить поставки суданской нефти в Китай, но попутно удалось сдвинуть с мертвой точки многолетний конфликт между арабизированным населением севера Судана и негроидными этносами юга.

На вовлечение крупных игроков в африканские дела влияют три фактора – стратегическое положение отдельной страны, наличие важных для мировой экономики ресурсов или противодействие интересам других игроков. С учетом этого в зону риска до 2020 года попадают 11 стран, но только в четырех из них вероятность негативного сценария высока (Судан, Южный Судан, Ангола и Сомали). Это не означает, что борьба за независимость территорий обязательно начнется – многое зависит от элиты африканских государств и от настойчивости заинтересованных держав.

Появление новых государств необязательно произойдет путем вооруженных конфликтов. В Африке достаточно территорий, которые де-факто уже независимы и самостоятельны. Прежде всего речь идет о Сомалиленде, который при поддержке Великобритании сформировал вооруженные силы и долгие годы функционировал успешнее, чем остальные части Сомали. Вопрос признания независимости Сомалиленда – это вопрос времени, поскольку это непризнанное государство уже давно разорвало связи с остальной частью страны. Сомалиленд находится в откровенно враждебных отношениях с находящимся южнее Пунтлендом, который согласился на статус автономии (штата) в составе Сомали. Формула управления в Могадишо опирается на «союз 4,5 клана» и не предусматривает участие господствующей в Сомалиленде клановой группы исак в общесомалийском политическом процессе.

Еще одна автономия в Сомали, которая может вернуться к уже дважды провозглашенной независимости, – Джубаленд. Это государственное образование возникло вокруг ареала произрастания наркотического растения чат (кат). Под давлением мирового сообщества и существующих исламских доктрин федеральное правительство Сомали может озаботиться борьбой с наркоторговлей, что автоматически означает возникновение очагов сопротивления в долине реки Джуба.

Другие африканские территории, где власть государства не ощущается уже продолжительное время, также могут оформиться в самостоятельное политическое явление. Например, Руанда и далее будет поощрять нестабильность в провинции Северное Киву (Демократическая Республика Конго), где после геноцида размещаются беженцы хуту и тутси. Цель этих акций – замкнуть потоки нелегальных поставок драгоценных и редких металлов на руандийские посреднические структуры, отвлечь хуту и тутси внутри Руанды от конфронтации. В итоге в Северном Киву с периодичностью в 2–3 года уже несколько раз формировались альтернативные институты управления. Сходная ситуация складывается в Восточной провинции под влиянием Уганды. Также из-за давних сепаратистских традиций вероятна активизация повстанческих группировок в провинции Катанга. Иными словами, не исключена угроза фрагментации почти всего региона Великих Озер.

В Анголе вероятна активизация сепаратистского движения в провинции Кабинда, которая отделена от основной части страны полоской территории Демократической Республики Конго. Правительство Анголы испытывает сложности с выстраиванием этнического равновесия внутри страны (перекос в сторону мбунду, составляющих лишь четверть населения) и одновременно стремится проводить политику равноудаленности от основных центров силы в мире. С учетом этого внешние силы могут быть заинтересованы в усилении сепаратистского движения в провинции, которая обеспечивает до 80 % нефтяной выручки страны. Хотя активизация сторонников независимости Кабинды – скорее вопрос большого торга между КНР и США в контексте смены политического режима во всей Анголе. Возможно также, что это будет первый конфликт на континенте, где активную роль сыграет Бразилия.

Весьма драматическими могут быть сепаратистские процессы в Эфиопии, где существуют предпосылки для отделения как минимум двух кылилей (штатов) на юге страны – Оромия и Сомалия (ранее – Огаден). Вновь объединившиеся воедино в 2012 году фракции Фронта освобождения оромо пользуются поддержкой Эритреи, а активисты Фронта национального освобождения Огадена получают материальные и людские ресурсы от сородичей из соседнего Сомали и от мусульманских фондов. Ранее эфиопские власти могли сдерживать активность сепаратистов, играя на этнических противоречиях. Кроме того, Аддис-Абеба затягивает геологоразведочные работы по поиску нефти и тормозит заключение соглашений о добыче, исходя из того, что углеводороды «притягивают конфликты». Однако нынешний премьер Хайле Марьям Дессалинь не пользуется широкой поддержкой внутри эфиопской элиты, что существенно снижает его свободу маневра перед лицом внутренних угроз и внешнего давления. Слабость федеральной власти и конституционно закрепленное право штатов на отделение составляют два фактора, способствующих активизации сепаратизма в Оромии и Сомалии на среднесрочную перспективу.

Конфликт в Судане носит перманентный характер. Однако есть вероятность, что исторический регион Дарфур в той или иной форме провозгласит независимость. Противостоящие правительству вооруженные движения (в основном принадлежащие к этносу загава) вполне способны сформировать государственный аппарат, проблема лишь в том, как обеспечить минимальные потребности населения. В отличие от Южного Судана, в Дарфуре нефтяные месторождения не столь крупные и требуют дополнительных вложений для начала полноценной добычи и организации транспортировки. Если сотрудничество КНР и Судана, несмотря на существующие противоречия, продолжится, то активность Вашингтона в продавливании самостоятельности Дарфура возрастет. Аналогична ситуация на востоке Южного Судана, где этнос нуэр выстраивает альтернативную государственность.

Несмотря на подавление туарегского восстания в Мали, потенциал для восстановления независимого государства Азавад сохраняется. Однако туарегский национальный проект в Мали конкурирует с исламистским проектом единого государства в зоне Сахеля (пространство полупустынь и саванны южнее пустыни Сахара). Более того, решительно против независимости Азавада выступают США и Франция. Возможных вариантов два: существование Азавада по сценарию Сомалиленда (независимый, но не признанный) или перенос активности туарегов на север Нигера. В этой стране туареги обладают устоявшейся организацией, а традиционная знать инкорпорирована в институты управления. Также возможно, что активность туарегов всколыхнет соперничающие с ними племена тубу в северных регионах Чада и в Нигере.

Наконец, крайне неустойчиво положение Нигерии. Пока основные сецессионистские движения подавляются правительством, но популярность независимости дельты реки Нигер, самоопределения народа огони или восстановления Республики Биафра на юге страны не снижается. Конкретное развитие ситуации зависит о соблюдения религиозно-этнического баланса в органах управления Нигерии и от того, насколько стабильным будет социальное положение народа игбо. Аналогичное неопределенное положение в Замбии, где этнос лози добивается восстановления Баротселенда – государственного образования колониальных времен.

Таким образом, основная зона политической неопределенности – это полоса от Мали до Сомали (регионы Сахеля и Африканского Рога). Наибольшее влияние на динамику нестабильности в этой полосе будет оказывать ситуация в Судане, где развернулось противостояние США и КНР. Другой благотворный для баланса в Сахеле элемент – Ливия – надолго выведен из строя. В целом ситуация будет далекой от нормы, но не экстраординарной для Африки.

В Африке руководителя государства воспринимают не как нанятого на службу народу чиновника, а, скорее, как вождя, олицетворяющего гармонию и порядок. Поэтому африканские лидеры в целом склонны переделывать политические институты «под себя», поскольку обладают собственным пониманием гармонии. Кроме того, вождю, а не чиновнику сложнее покинуть свой пост, поэтому многие президенты и премьер-министры надолго задерживаются у власти. А когда необходимость смены руководства в африканской стране все же созревает, передача власти оказывается болезненной и может приводить к социальным (и даже военным) конфликтам. Поэтому в Африке политическая стабильность и экономический рост нередко отождествляются с несменяемостью лидера страны. То есть большинство режимов персонифицировано, хотя существуют и исключения (Мозамбик, Замбия, Бенин).

В африканских реалиях не столь уместно говорить о демократии или диктатуре – характеристики этих понятий причудливо переплетаются в политических системах континента. Многие страны попросту имитируют основные характеристики государственных институтов, чтобы быть понятными партнерами для остального мира (прежде всего западного). С большой долей условности можно выделить в Африке южнее Сахары девять демократических и восемь авторитарных государств, все остальные страны занимают промежуточное положение между этими двумя полюсами. Но даже авторитарные режимы (за исключением Эритреи и Свазиленда) регулярно проводят президентские и парламентские выборы, обеспечивают сносные возможности для политической агитации. К 2020 году количество отчетливо авторитарных в Африке сократится, однако в условный клуб диктатур могут вернуться Гвинея, Того и Габон.

В 2005–2014 годах в 48 (с 2011 г. – 49) государствах Африки южнее Сахары получили должности 55 президентов и премьер-министров, то есть менее одного лидера на страну за 10 лет. И это при том, что из-за косвенного влияния «арабской весны» за период 2010–2014 годов скорость смены руководства заметно возросла – до 0,77 лидеров на страну в пятилетку (по сравнению с 0,4 лидера на страну за предыдущий период). Эти данные демонстрируют, что персоналии у власти на континенте меняются крайне медленно. Более того, скорость смены руководства с затуханием протестной активности в странах Магриба будет иметь тенденцию к снижению.

С учетом этого дестабилизация политических режимов возможна, если последние еще не окрепли (переход власти произошел недавно) или, наоборот, «одряхлели» (лидер находится на посту долгое время и, возможно, сам уже не молод). В целом уход руководителей африканских стран с поста обусловлен тремя основными причинами: скоропостижной кончиной, нарушением этнического или религиозного баланса, давлением внешних сил. Последняя разновидность причин встречается все реже и обычно комбинируется с другими факторами. Дело в том, что авторитарные режимы в Африке могут быть вернейшими союзниками стран развитой демократии, поэтому наиболее часто вмешивающиеся в политические процессы континента державы не могут в полной мере реализовывать свою неолиберальную повестку дня. Напротив, нелиберальные государства с глобальными амбициями слишком привержены принципу невмешательства во внутренние дела, чтобы манипулировать масштабными политическими процессами в африканских странах.

Таким образом, политическая нестабильность наиболее вероятна в странах, где многолетние лидеры преодолели условную планку в 65 лет и где существуют крупные этнические (этнолингвистические, религиозные) группы, в значительной степени недовольные своим социальным положением. С учетом этого в зону риска попадают 13 стран, причем в четырех случаях явно присутствуют оба фактора.

С учетом интересов внешних игроков (прежде всего США и Франции) режимы в Джибути, Камеруне и Чаде останутся стабильными. В итоге к 2020 году велика вероятность драматического изменения политического ландшафта в Анголе, Зимбабве, Республике Конго и Эритрее. То есть в эпицентре перемен окажутся главным образом авторитарные режимы южной части Африки. Крайне неопределенная ситуация в ДРК, где президент Жозеф Кабила стремительно утрачивает популярность и одновременно пытается обеспечить избрание на новый срок. Продолжение правления Кабилы может вызвать открытое недовольство в западных провинциях страны.

Недавно пришедшие к власти силы в ряде африканских стран могут не удержаться. Под угрозой стабильность в пяти государствах. В Гвинее-Бисау президенту Жозе Вазу придется балансировать на грани противостояния с влиятельными кругами в армии, как и главе Мали Ибрагиму Кейте. В Центральной Африканской Республике временная администрация должна провести выборы в условиях, когда коалиция мусульманских группировок «Селека» не отказывается от претензий на руководство страной. Точки опоры во враждебной политической среде будет искать обладатель самой длинной фамилии среди президентов мира – лидер Мадагаскара (Эри Радзаунаримампианина). Дело в том, что руководитель острова победил на выборах, на которых было запрещено участвовать предыдущим президентам страны. Наконец, в Буркино-Фасо конфигурация власти после военного переворота определится в течение 2015–2016 годов. В целом большинство указанных государств находится в Западной Африке или является зоной преимущественных интересов Франции.

Таким образом, в среднесрочной перспективе политическая нестабильность вероятна на юге континента, а в краткосрочной – в странах в окрестностях Гвинейского залива. В ближайшее время предстоят тест на лидерство для Нигерии в Западной Африке и проверка на прочность на нынешних рубежах влияния ЮАР.

Помимо традиционной угрозы вооруженных конфликтов и активизации сепаратистских движений, в Африке существуют транснациональные преступные сообщества. Их деятельность традиционно относят к так называемым новым вызовам и угрозам (НВУ). Справедливости ради стоит отметить, что в иерархии проблем континента терроризм, пиратство или наркотрафик находится на высоком, но не первом месте. Однако именно сетевой характер этих явлений составляет главнейшую опасность: государственные и региональные границы не способны удержать их в пределах континента. По сути, борьбу с новыми вызовами и угрозами в Африке ведут глобальные державы, подталкивающие местные страны к более активным действиям.

Одна из причин скрытого сопротивления африканских элит в борьбе с НВУ состоит в том, что крайне сложно провести грань между добром и злом. Например, правящую партию ЮАР – Африканский национальный конгресс – ранее причисляли к террористическим организациям (в том числе в Вашингтоне). Аналогично выращивание наркотического растения чат на юге Сомали и пиратство на северо-восточном побережье этой же страны часто являются единственно возможным занятием для отдельных групп местного населения. В общем, в африканских реалиях транснациональные преступные сообщества нередко выступают партнерами государства на локальном уровне или даже подменяют государственный аппарат. Так что борьба с пиратством или терроризмом на Черном континенте отличается неторопливостью из прагматических соображений.

Терроризм в Африке южнее Сахары преимущественно осуществляется организациями с исламистской идеологией. Наиболее известное исключение из правила – угандийская Армия сопротивления Господа, исповедующая весьма оригинальный взгляд на христианство. Но акцентирование религиозной составляющей терроризма было бы ошибочным: большинство африканских террористических организаций возникли на почве этнических противоречий. Эти структуры отражают затаенное недовольство действующими политическими режимами и обильно используют религиозную и антизападную фразеологию. Всего пять организаций представляют опасность в краткосрочной перспективе, поскольку насчитывают более 1000 человек и обладают устоявшейся структурой. В среднесрочной перспективе не исключено появление новых крупных террористических группировок в регионе Сахеля и Великих Озер. О себе будут заявлять и более мелкие организации, хотя это будут скорее пиар-акции с поправкой на террористическую специфику.

Крупнейшая глобальная террористическая организация «Аль-Каида» находится в партнерских отношениях с «Аль-Каидой» Исламского Магриба (АКИМ) и сомалийским «Аш-Шабабом» («Движение сражающейся молодежи»). Однако это партнерство ограничивается редкими денежными переводами и посылкой отдельных инструкторов. После падения режима Каддафи в Ливии АКИМ усилилась и стала направлять небольшие группы вооруженных боевиков «патрули» на территории от севера Мали до запада Судана. Эти группы нередко собирали некое подобие налога с местного населения и организовывали локальные ячейки. Однако убийство лидера АКИМ Абдулхамида Абу Зейда в 2013 году привело к нескольким расколам в организации, и многие ее ячейки остаются пассивными. Если ситуация хотя бы в одной из четырех стран (Ливия, Мали, ЦАР, Судан) обострится до открытого военного конфликта, вероятна активизация АКИМ и распространение ее деятельности в северные районы Нигерии.

«Аш-Шабаб», несмотря на чувствительные поражения от войск Африканского Союза, продолжает контролировать до 10 % территории Сомали. Эта организация пережила несколько расколов и слияний с локальными некрупными группировками. «Аш-Шабаб» поддерживается в основном отдельными лидерами клановой группы хавийе, которые недовольны текущим распределением власти в стране. Поскольку конфигурация должностей и принцип «4,5 клана» из сомалийской политики в ближайшее время не исчезнут, борьба «Аш-Шабаба» продолжится. Весьма вероятен «ребрендинг» организации, возвращение к эгалитаристским лозунгам Союза исламских судов. Поскольку «Аш-Шабаб» отрезан от океанского побережья, то связь с «Аль-Каидой» стала эпизодической, что будет способствовать пересмотру приоритетов.

Движение «Ансар ад-Дин» («Защитники веры») представляет главным образом интересы племени туарегов ифора. Лозунги борьбы за шариатское государство нередко скрывают собой недовольство текущим статусом племени – в том числе в фантомном государстве туарегов Азавад на севере Мали. Главная опасность «Ансар ад-Дин» в том, что организация переняла идею мобильных групп у АКИМ, что расширяет зону риска от Буркина-Фасо до Чада. Не исключен союз организации с АКИМ, поскольку их тактические цели совпадают, а ресурсная база заметно ограничена.

Исламистская группировка «Боко Харам» (настоящее название – «Джаммату Ахлис Сунна лид-Давати вал-Джихад», то есть «люди, приверженные учению Пророка о проповеди и джихаде») и христианская Армия сопротивления Господа – это классические террористические организации с локальными целями. «Боко Харам» близка к расколу, поскольку тактика нигерийского правительства дает плоды (переговоры с умеренным крылом организации). По мере того как раскол станет достоянием гласности, активность группировки увеличится, а акты насилия ужесточатся. В более усеченной форме «Боко Харам» продолжит существование, поскольку осуществить наиболее действенную меру – арест ключевых лидеров организации – нигерийские силы правопорядка не способны. Аналогичная ситуация с Армией сопротивления Господа, отражающей недовольство социальным статусом этноса ачоли. Разгромить базы Армии в Южном Судане угандийские власти не способны, как и полноценно удовлетворить запросы ачоли.

Источник: International Maritime Organization.

В Африке расположены две из четырех наиболее активных зон пиратства – Гвинейский залив и Аденский пролив. За последние годы активность африканских пиратов заметно снизилась и мировой центр нападений на морские суда сместился в Южно-Китайское море. У побережья Сомали пиратство удалось затушить с помощью военно-морского патрулирования территории, а в Западной Африке показатели пиратской активности стабильны. Поскольку ЕС стремится снизить затраты на борьбу с пиратством, в ближайшие пять лет операция «Аталанта» у сомалийского побережья будет свернута, вместо нее будут запущены тренировочные программы для береговой охраны и поставки вспомогательного оборудования. С учетом этого активность сомалийских пиратов несколько возрастет, но не достигнет прежних масштабов.

Ситуация с наркотрафиком в Африке более спокойная, чем в целом по миру. Из-за невысоких доходов лишь 0,17 % населения постоянно употребляют наркотики, причем в половине случаев – каннабис (высушенные и измельченные стебли, листья и соцветия конопли). По мере роста доходов населения вероятно увеличение потребления героина и метамфетамина. Кроме того, в международной статистике не учитывается то обстоятельство, что многие традиционные африканские приправы и напитки также обладают психотропным воздействием. Более того, на Африканском Роге жевание листьев наркотического растения чат является частью повседневной культуры.

Пока основные маршруты поставки наркотических веществ обходят Африку стороной: кокаин из Колумбии и Перу направляется в США, а опиаты из Афганистана и Мьянмы наряду с европейским рынком осваивают азиатско-тихоокеанский. Вместе с тем порты Западной Африки используются как перевалочные базы для европейского рынка кокаина. Слабость государственного аппарата может привести к переносу части метамфетаминовых лабораторий, ориентированных на европейский рынок, из Северной Африки в Западную.

В течение последнего десятилетия международное сообщество опасалось слияния в какой-либо форме пиратских, террористических и наркодилерских сообществ. Несколько зафиксированных случаев в Сомали и в регионе Сахеля позволяют сделать вывод, что у этих сообществ слишком разные интересы. Максимум, на что способны подобные преступные сообщества, – это «крышевание» организаций со стороны более крупной структуры в обмен на долю в прибыли. Такие альянсы нельзя назвать прочными. Поэтому ситуация с новыми вызовами и угрозами в Африке останется тревожной, но стабильной.

Одна из причин повышенной конфликтности и нестабильности в Африке – это отсутствие полноценных субрегиональных держав, которые выполняют консолидирующие функции и задают ориентиры для более слабых стран. Проблема не только в негативном опыте времен колониализма и «холодной войны», когда робкие инициативы государств континента приносились в жертву во имя глобальных интересов. Как настоящие «вожди», африканские лидеры и элиты слишком долго любовались собственной исключительностью, не формулируя для себя видение грядущих перспектив. Отсылки к африканскому менталитету, знающему лишь «сегодня» (а не «завтра»), часто не имеют под собой основания, ведь только получившие образование в Европе представители элиты вели свои страны к светлому будущему, а не вся масса населения.

Очевидно, что субрегиональный лидер должен обладать солидной военной силой и не быть экономическим карликом. Кроме того, у будущей региональной сверхдержавы должна быть стратегия развития окружающего пространства, видение будущего. В условиях Африки также желательно, чтобы субрегион был однородным хотя бы в религиозном или лингвистическом плане. На практике ситуация нередко противоположная: в Сахеле и Западной Африке наблюдается «ползучая» экспансия ислама на христианские и анимистские местности, а население поделено на франкоговорящих и англоговорящих. В Южной Африке полоса бывших британских колоний в географическом смысле скована бывшими португальскими зависимыми территориями, что сказывается на культурном отторжении стран. Единственный субрегион, где можно достичь религиозной однородности, – это Африканский Рог. Но для этого доля мусульман в Эфиопии должна вырасти настолько, чтобы изменить укоренившуюся христианскую риторику государства. Дилемма Эфиопии состоит в том, отринуть ли два тысячелетия христианской истории ради статуса региональной державы.

Наиболее продвинулись на пути консолидации субрегионы Западной и Южной Африки. Тем не менее достигнутый прогресс недостаточен. В Южной Африке у потенциального лидера нет видения будущего. Отчасти из-за этого из небытия может вернуться конфронтация ЮАР и Анголы. Нынешний правящий в Анголе режим со времен борьбы за независимость по инерции опасается усиления Претории, чем отчасти и объясняется высокий даже по африканским меркам уровень военных расходов. Однако из-за зависимости ангольской экономики от цен на энергоносители страна не будет проявлять открытый экспансионизм, отпугивающий инвесторов. В то же время при угрозе крушения режима Жозе душ Сантуша последний может прибегнуть к дестабилизации обстановки в субрегионе (в частности, в ДРК и Замбии). Вероятно, ЮАР и Ангола попытаются избежать подобного сценария при посредничестве КНР. Поэтому в среднесрочной перспективе нельзя исключать демонстративного сближения Лусаки и Претории. Если этот шаг будет сделан, то можно будет говорить о наличии стратегии ЮАР в субрегионе.

В Западной Африке нет явного соперничества потенциальных субрегиональных держав, очевидным лидером является Нигерия. Нигерийское лидерство пока опирается на четыре страны субрегиона – Гамбию, Гану, Гвинею и Сьерра-Леоне. То есть Абудже удалось вовлечь в совместный проект потенциального соперника – Гану. Авторитет этой страны в Западной Африке базируется отчасти на воспоминаниях об одноименной средневековой империи, отчасти – на огромном авторитете прежних руководителей страны Кваме Нкрумы и Джерри Роллингса. Важно, что экспортные отрасли Нигерии и Ганы пока не конкурируют (нефть и какао-бобы соответственно), хотя разведка нефти в Гане представляет потенциальную угрозу для баланса сил в субрегионе.

Нигерийское лидерство подкрепляется солидным инструментарием «мягкой силы»: нигерийская киноиндустрия (Нолливуд) по количеству произведенных фильмов стабильно занимает второе место в мире. Препятствием для консолидации субрегиона является неустойчивая политическая ситуация, в том числе в самой Нигерии. Если Абуджа сумеет более активно участвовать в урегулировании конфликтов и политических кризисов, а также добьется прогресса в формировании Западноафриканской валютной зоны, статус субрегиональной державы будет достигнут. Однако до 2020 года такое развитие событий маловероятно.

В Восточной Африке и на Африканском Роге конфигурация сил крайне неопределенная. Наиболее значительным потенциалом для лидерства обладает Эфиопия, но в современных реалиях такая ситуация не устраивает Судан и Эритрею. Наличие в Восточной и Центральной Африке государств среднего размера с неплохими экономическими показателями (Кения, Уганда, Танзания, Судан) ограничивает влияние Аддис-Абебы пространством Африканского Рога. Таким образом, расклад сил подталкивает Эфиопию к субрегиональному лидерству, к которому страна пока не готова. Стратегия действующего руководства страны фактически дублирует китайскую доктрину «мирного возвышения»: экономическое развитие обеспечит влияние. С учетом этого в среднесрочной перспективе усиление Эфиопии продолжится, но будет сопровождаться весьма осторожной внешней политикой.

В Центральной Африке располагается «спящий богатырь» – Демократическая Республика Конго. Именно у этой страны наибольший потенциал для консолидации субрегиона. Пробуждение ДРК резко изменит соотношение сил не только в Центральной, но и в Южной Африке. Однако для того, чтобы запустить создание субрегиона, необходима смена политического режима и пересмотр баланса этнического представительства (с повышением роли народностей баконго и монго). К 2020 году подобных сдвигов не предвидится.

Наиболее вероятными лидерами в масштабах всего континента могут стать Нигерия, ДРК и Эфиопия. Со значительно меньшей долей вероятности знаменосцами панафриканского единства станут Ангола, Судан или ЮАР. Слабым местом любой африканской сверхдержавы остается структурное несовершенство экономики, выражающееся даже не столько в недиверсифицированном экспорте, сколько в отсутствии стимулов для повышения производительности труда. С учетом иных факторов лидерства выходит, что основным претендентом на лидерство в Африке остается Нигерия, чей потенциал с функциональной точки зрения распределен наиболее равномерно.

Многие претенденты на панафриканское лидерство – это прибрежные государства, что в меньшей степени позволит им обеспечить связность территории. Более того, ЮАР слишком географически удалена от основной части континента, а влияние Эфиопии ограничивает полоса государств среднего размера в Восточной и Центральной Африке. Таким образом, будущее Африки с большой долей вероятности будет зависеть от Нигерии, от ее способности преодолеть внутренние противоречия, выработать панафриканскую стратегию и консолидировать пространство Западной Африки.

Экономические показатели африканских стран могут внушать как оптимизм, так и пессимизм. С одной стороны, в 2000–2013 годы средний годовой рост ВВП государств Африки южнее Сахары составлял 5 %, и даже мировой финансовый кризис и «арабское пробуждение» не смогли переломить эту тенденцию, хотя темпы роста и снижались до 2–4 %. Более того, доля континента (без учета стран Магриба) в общемировом объеме добавленной стоимости обработанной продукции не снижалась, в отличие от показателей Европы и Северной Америки. С другой стороны, структура экономики большинства африканских государств практически не меняется, а доля в мировом объеме добавленной стоимости составляет лишь 1,5 %. В мире товаров с добавленной стоимостью такая ситуация носит тревожный характер. Проще говоря, практически невозможно стать экономически успешной страной (не говоря о процветании всего континента), если продавать углеводороды, а затем закупать гаджеты и бытовую технику, сделанные из полимерных материалов (фактически из переработанных углеводородов). Африке предстоит найти выход из замкнутого круга политических и экономических проблем, с частью из которых удастся справиться к 2020 году.

В колониальную эпоху континент остался ориентированным главным образом на экспорт сырья, так что внутренний рынок африканских стран остается крайне неразвитым. Ситуация со временем не поменялась, так как основная часть иностранных инвестиций по-прежнему направлялась в отдельные экспортные отрасли, такие как добыча полезных ископаемых и сельское хозяйство. В наше время южнее Сахары расположено 28 стран, чей экспорт заточен на продажу практически одного товара: 6 нефтеэкспортеров, 7 поставщиков продовольствия и 15 государств, торгующих минеральным сырьем (в основном металлическими рудами). Первая проблема Африки – узкая специализация экспорта.

В 2013 году показатель включенности стран Африки в мировую экономику – экспортная квота (отношение экспорта к ВВП) – составлял 30 %, что почти совпадает с мировым уровнем экспортной квоты. Для девяти стран южнее Сахары этот показатель превышает 50 %, для еще 14 – колеблется в пределах 30–40 %. Справедливости ради стоит отметить, что от экспорта практически не зависят Бурунди и Сомали (менее 10 %). Особенно угрожающая ситуация в пяти странах, где именно за счет экспорта происходит наполнение государственного бюджета. В целом просматривается следующая закономерность: более слабые экономики открыты для внешних рынков даже больше, чем сильные экономики. Поэтому вторая проблема Африки состоит в том, что в существующем внешнеторговом формате «невидимая рука» склоняет чашу весов не в пользу Черного континента. Иными словами, экспорт делает африканские страны излишне зависимыми от предпочтений и состояния экономик покупателей (в основном западных стран и КНР).

Источники: World Bank, African Economic Outlook, US Energy Information Administration.

Международные финансовые институты пытаются сгладить неравномерность развития стран Африки, но их больше интересуют сокращение государственных затрат, устранение наиболее кричащих социальных проблем и защита окружающей среды. Поэтому часть международных программ ориентирована на сохранение экспортной ориентации африканских экономик. Например, страны континента взяли обязательство к 2025 году удвоить продуктивность сельского хозяйства и увеличить отчисления в отрасль из госбюджетов до 10 % (так называемые обязательства Мапуту). Пока только девять государств Африки достигли запланированных показателей, а большинству государств это, скорее всего, не удастся. В итоге страны – поставщики сельскохозяйственной продукции из-за этих мер усилили «однобокость» своего экспорта.

Для преодоления зависимости от экспорта и его узкой сырьевой специализации существуют простые и опробованные рецепты: стимулирование внутреннего спроса и наращивание промышленных (в первую очередь обрабатывающих) мощностей. Внутренний спрос укрепить крайне сложно – в Африке относительно высокие показатели безработицы (7,7 %) и населения за чертой бедности (46,8 %). Антирекорды по уровню безработицы бьют страны Южной Африки – ЮАР (25 %), Лесото (25 %) и Свазиленд (23 %). В остальных государствах данные, вероятно, неполные. Аналогично антирекорды по доле населения за чертой бедности (свыше половины) продемонстрировали девять стран, в числе которых и Нигерия (62 %). А Мадагаскар – лидер антирейтинга в масштабах всего мира (88 %). Таким образом, чтобы поднять внутренний спрос, нужно кардинально улучшить показатели занятости населения.

Вопросы занятости и индустриализации взаимосвязаны и требуют вложения капиталов. Однако часто африканские страны затрачивают такое количество ресурсов на вооруженные силы (в среднем – 7 % от государственного бюджета) и на выплаты по долгам, что на развитие средств уже не остается. По этой причине к 2020 году, вероятно, замедлится развитие как минимум пяти стран, которые упустили возможность вложиться в собственный экономический рост.

Источник: World Bank.

Нехватка ресурсов вынуждает страны Африки южнее Сахары активно обращаться к инвесторам и кредиторам, что заметно снижает свободу выбора экономических приоритетов государств континента. Вдобавок к тому, что почти весь экспорт Африки ориентирован на крупнейшие экономики мира, кредитные обязательства еще больше привязывают страны к покупателям их сырьевой продукции. Континент методом проб и ошибок нашел выход – настойчивые требования списания задолженностей, партнерство с набирающими силу государствами (БРИК) и панафриканская интеграция. Поэтому к 2020 году при отсутствии масштабных кризисов доля ЕС и США во внешней торговле стран Африки южнее Сахары продолжит снижаться – ориентировочно на 5–10 %, а доля внутриафриканской торговли вырастет с 8 до 12–15 %.

Благоприятные условия для экспорта (в африканских условиях это основной фактор развития) обеспечивают государствам региона возможности для накопления капитала и устойчивого экономического роста. Однако при темпах роста 5 % и выше экономики африканских стран столкнутся с нехваткой электроэнергии. Чтобы обеспечить доступ населения к электроэнергии, в Африке необходимо вводить ежегодно генерирующие мощности на 7 тысяч мегаватт (а вводятся до 1 тысячи мегаватт). Страны с большими объемами добычи углеводородов почти не страдают от недостатка электроэнергии, но используют ресурсы крайне неэффективно. Например, 98 % добываемого в Республике Конго натурального газа направляется для обеспечения нефтедобычи или просто сжигается прямо на месторождении.

В краткосрочной перспективе для некоторых государств внешнеэкономические условия станут неблагоприятными. На рост стран, экспортирующих сельскохозяйственную продукцию, по-прежнему оказывают влияние природные факторы. Так, распространение вируса Эбола и борьба с этим заболеванием на 2–3 года подорвали аграрный сектор в Западной Африке. Например, в Кот-д’Ивуаре заброшенными оказалось 40 % ферм. Поэтому в 2015–2016 годах Западная Африка может столкнуться с масштабным голодом. Кроме того, из-за резкого сокращения экспорта какао-бобов рост экономик стран Гвинейского залива (особенно Ганы, Камеруна, Кот-д’Ивуара и Сьерра-Леоне) снизится до 1–2 %. Аналогично стремительное опустынивание зоны саванн будет сказываться на сокращении поголовья скота в регионе Сахеля.

Очевидно, что на экономику стран-нефтеэкспортеров негативно влияют колебания цен на нефть. В Африке южнее Сахары от этого существенно страдают девять государств, сильнее всего – Ангола и Республика Конго. Географически зона экономического застоя, вызванного низкими ценами на нефть, будет располагаться на атлантическом побережье Африки – от Габона до Намибии. Рост африканских стран-нефтеэкспортеров будет стремится к 1–2 %.

Основная проблема африканской экономики – недостаточно развитый «человеческий капитал». На континенте прижилась оригинальная, но не слишком эффективная культура труда и сохранилась низкая квалификация работников. «Ползучая» индустриализация континента, которая происходит в последние 10 лет, сталкивается с разного рода вызовами, в центре которых – сами африканцы. Исходя из параметров образованности и здоровья, портрет среднестатистического жителя Африки южнее Сахары – молодой (до 15 лет), недоедающий (в одном случае из пяти) и малообразованный. Кроме того, африканцы с трудом обеспечивают базовые потребности, что является ощутимым препятствием для того, чтобы даже задуматься о формировании инновационной экономики. Этот комплекс проблем Африка южнее Сахары не разрешит как минимум еще несколько десятилетий.

В целом нет оснований говорить о радикальном росте внутреннего спроса и полноценной индустриализации в Африке. Прогресс в решении социально-экономических проблем будет тормозом экономического роста в долгосрочной перспективе. К 2020 году странам Африки южнее Сахары удастся лишь ослабить экспортную зависимость, сбалансировать экспортные отрасли.

Парадоксально, но снижение зависимости от кредиторов и инвесторов будет происходить за их собственный счет. На какие уступки при этом придется пойти африканским руководителям – пока неясно. Вероятность таких уступок неизбежна с учетом сокращения в краткосрочной перспективе выручки стран, ориентированных на экспорт углеводородов и сельскохозяйственной продукции.