Россия времени Ивана Грозного

ВВЕДЕНИЕ ОПРИЧНИНЫ

В воскресенье 3 декабря 1564 г. царь Иван со своими детьми и царицей Марьей отправился в подмосковное село Коломенское праздновать Николин день (6 декабря). Царский «подъем» настораживал угрюмой торжественностью. Странным казалось и то, что царь брал с собой не только «святость» (иконы и кресты), но и драгоценности, одежду и даже «всю свою казну». Царя в его таинственной поездке сопровождал «выбор» из дворян и детей боярских в полном вооружении. Конечная цель выезда хранилась в тайне. Все понимали, что дело не ограничивалось простой поездкой на богомолье. Пробыв из-за распутицы две недели в Коломенском, Иван IV направился в Троицкий монастырь, а оттуда в Александрову слободу. Возникшая в начале XVI в. Александрова слобода была удобным местом на пути в Переславль на «великокняжескую потеху». Окруженная рвами и р. Серой, она казалась Ивану IV надежной крепостью.

Только через месяц после приезда в слободу, 3 января 1565 г., Иван IV направил митрополиту послание, в котором перечислял вины бояр, детей боярских и приказных людей, которые обвинялись в «изменах» и нанесении убытков «государьству его до его государьского возрасту (т. е. до совершеннолетия)».¹ Вина церковных иерархов заключалась в заступничестве за тех, кого царь хотел «понаказати». Особая грамота была адресована посадскому населению Москвы. Царь, явно стремясь заручиться его поддержкой, писал, чтобы «они (черные люди, купцы. — Авт.) себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет».

Послание было оглашено на собрании служилых и посадских людей, напоминавшем заседание Земского собора. Опасаясь усиления власти бояр и помня времена боярского правления, участники его просили митрополита быть ходатаем перед царем, чтобы «государства своего не отставлял и своими государьствы владел и правил, якоже годно ему». Обвиненные в изменах бояре признавали за царем полное право казнить и миловать «лиходеев». Гости, купцы и жители посадов просили, чтобы государь, оставшись у кормила власти, «наипаче же рук сильных избавлял», и выражали готовность сами уничтожить — «потребить» изменников. Челобитная от москвичей содержала просьбу править страной, «как ему, государю, годно», предавать казни «изменников и лиходеев». Отныне самодержавная власть царя становилась как бы добровольно принятой населением столицы. Это было важным фактором установления неограниченной диктатуры. Грозному, как первому царю, важно было установить прерогативы власти.

Современники приписывали инициативу новой реформы то Марии Темрюковне (Г. Штаден), то двоюродному брату покойной царицы Анастасии В. М. Юрьеву, то одному из думных бояр А. Д. Басманову. Мысль о создании гвардии телохранителей давно пришла в голову царю. Он сторонился шумной и многолюдной Москвы, предпочитая ей либо загородные села и дворцы, либо путешествия по святым местам. На этот раз речь шла не только о защите «богохранимой» личности монарха, но и об искоренении «крамолы» и укреплении его власти. Для этого создавался особый воинский корпус из 1000 человек. Первоначально 570 человек составили опричный (особый) двор, вскоре опричное войско достигло 5 тыс. человек. В него входили представители и знатных княжеских родов (Барятинские, Одоевские, Пронские, Трубецкие, Щербатовы), и старомосковской боярской знати (Бутурлины, Воронцовы, Годуновы, Колычевы, Плещеевы, Салтыковы), и незнатных фамилий (Малюта Скуратов, Василий Грязной), татарские и черкесские мурзы (Черкасский), выходцы из Литвы (князья Вяземские, Пивовы), немецкие авантюристы (Штаден, Шлихтинг). Опричникам предписывалась особая форма одежды: грубые нищенские или монашеские верхние одеяния на овечьем меху, нижние же из шитого золотом сукна — на собольем или куньем. Всадники должны были привязывать собачьи головы на шее у лошади и шерсть на кнутовище. «Это обозначает, — по словам опричников И. Таубе и Э. Крузе, — что они сперва кусают, как собаки, а затем выметают все лишнее из страны».² Верхушка опричников образовывала своеобразное братство, которое проводило карательные экспедиции. «Братия» во главе с царем-игуменом, Афанасием Вяземским — келарем, Малютой Скуратовым — пономарем, предававшаяся разгулу и насилиям, была вооружена заостренными монашескими посохами и длинными ножами, спрятанными под верхней одеждой.

На содержание опричного корпуса и царские расходы передавались значительные территории на западе, севере и юге страны, которые и составили особое владение царя — опричнину^{16}. За пределами государева удела — опричнины оставалась земщина, которая должна была заплатить колоссальную контрибуцию «за подъем», т. е. за выезд, царя из Москвы (100 тыс. руб., равную стоимости почти 2 млн. четвертей ржи). Текущими государственными делами должны были по-прежнему заниматься приказы и Боярская дума. «О больших делах» (ратных и земских) докладывали царю. Царь сохранял положение высшей инстанции и в судебных делах, и в области международных отношений.

Наряду с земской создавалась и опричная Боярская дума, осуществлявшая верховное управление и суд на территории государева удела. В нее входили кн. М. Т. Черкасский (брат царицы), Плещеевы, Алексей и Федор Басмановы, Вяземский и Зайцев. Территориальное разделение земщины и опричнины по-разному истолковывалось в исторической литературе. С. Ф. Платонов считал, что опричнина включила основные центры княжеского землевладения. С. Б. Веселовский полагал, будто в число опричных вошли лишь земли с развитым поместным землевладением. Если первый видел в ней государственную реформу, то второй лишал ее политического смысла, видя в опричнине лишь борьбу с отдельными лицами. К этой точке зрения присоединился и Р. Г. Скрынников. Он выдвинул гипотезу о том, что опричнина пережила два этапа: на нервом (в 1565–1566 гг.) ее основной удар был направлен против княжеско-боярской оппозиции (его результатом были начавшиеся казни и ссылка в Казанский край множества феодалов), а на втором, во время массового террора (1567–1572 гг.) пострадали е первую очередь представители старомосковского боярства. Нам этот вывод не представляется раскрывающим в достаточной мере существо опричнины. Целью введения опричнины, на наш взгляд, была борьба с пережитками политической децентрализации (удельным княжеством Владимира Старицкого и его сторонников, обособленностью Великого Новгорода и прерогативами «князей церкви»). Географическое распределение опричных земель позволяет дать ответ на вопрос о целях создания «государева удела». Север опричнины занимала полоса земли, расширявшаяся к Белому морю, начиная к востоку от Александровой слободы и включая Суздальский уезд, Плесскую волость, Буйгород, Городец и Юрьевец на Волге, Галич, Вологду, Великий Устюг, Каргополь и Холмогоры, т. е. бассейн Северной Двины, Онеги, небольшую часть бассейна Волги. Опричные земли делили бывшие новгородские владения на две части, отрезая новгородцам путь на север. Они перерезали и путь по Волге, отдавая часть его в руки опричников. В опричнину переходили важнейшие торговые пути на север и восток, значительная часть побережья Белого моря, где располагались центры русско-английской торговли (Холмогоры). Большая часть этих земель была населена черносошным или дворцовым крестьянством, платившим в государеву казну пушнину за «наместнич и волостелин корм». Передавая эти земли в опричнину, Грозный подрывал основы самостоятельной новгородской торговли. В его же руках оказывались и основные центры соледобычи в районе Галича и Соли Галицкой. Суздаль и Шуя принадлежали к районам поместного и вотчинного землевладения, как и большинство западных опричных земель (Вяземский уезд, окрестности Рузы и Можайска, Медынский уезд, Белев, Козельск, Перемышль). Это были стратегически важные форпосты — заслоны на западных и юго-западных границах государства от частых нападений крымского хана. Вязьма и Можайск, кроме того, граничили с владениями старицкого князя. Именно здесь предполагалось наделить землей основную массу опричников, выселив отсюда прежних владельцев.

Опричными землями стали и владения дворцового хозяйства, которые должны были поставлять соль из Балахны, Старой Русы и Тотьмы, рыбу — из волости Вселуки на озере Селигер, железо — из погоста Ошта на одноименной реке, притоке Онежского озера. Пастбища для многочисленных табунов находились на р. Пахре в Домодедовской волости Московского уезда.

За пределами опричнины оставались центральные, так называемые земские, уезды, изобиловавшие вотчинами феодальной аристократии (Московский, Стародубский, Ярославский, Переславль-Залесский и др.).

В самой Москве в состав опричнины вошли Чертольская улица с Семчинским селом, Арбат с Сивцевым вражком до Дорогомиловского всполья, левая от Кремля сторона Никитской улицы, кроме Новинского и Савинского монастырей. Все они вели на запад, к опричным Можайску и Вязьме. Разделение Москвы на опричную и земскую должно было создать дополнительную опору царской власти в самом городе, предотвратить возможные выступления городского населения и уничтожить подворье старицкого князя в Москве.

Северной резиденцией царя и как бы второй столицей должна была стать Вологда, где с 1565 г. под руководством выдающегося инженера Размысла начали создавать новый опричный кремль. Сюда свозились «всякие запасы» на царский обиход.

Введение опричнины сопровождалось расправами с неугодными царю лицами. «За великие изменные дела», т. е. за поддержку в 1553 г. кандидатуры старицкого князя в качестве преемника царя Ивана, был казнен казанский воевода, боярин кн. Александр Борисович Горбатый с 15-летним сыном. Их судьбу разделили представитель старомосковского боярства П. П. Головин, тесть Горбатого, и несколько князей Оболенских, близких к старицким князьям. В мае 1565 г. в Казань были сосланы некоторые ростовские и ярославские князья. Ярославские поплатились ссылкой за то, что из их среды происходил изменник Курбский, а ростовские — за то, что к ним принадлежал инициатор выдвижения кандидатуры старицкого князя в 1553 г. — С. В. Лобанов-Ростовский. Позднее многие ростовские князья или были казнены, или насильственно пострижены в монахи. Казни весны 1565 г. направлялись против сторонников кандидатуры старицкого князя на царский престол. Это было не столько запоздалой расплатой за события 1553 г., сколько мерой, направленной на подрыв опоры Владимира Андреевича среди московской аристократии. «Представители знатных родов», которые «были изгнаны безжалостным образом из старинных унаследованных от отцов имений, — пишут Таубе и Крузе, — должны были тронуться в путь зимой среди глубокого снега… Если кто-либо из горожан в городах или крестьян в селах давал приют больным или роженицам, хотя бы на один час, то его казнили без всякой пощады».³

В Казани и Свияжске оказались и переселенцы из других городов — Можайска, Суздаля, Костромы, Москвы, Переславля-Залесского, Торжка, Костромы, т. е. как опричных, так и земских территорий, а также торговые люди и ремесленники из Москвы, Твери, Костромы, Владимира, Вологды, Рязани, Пскова, Углича, Устюга, Нижнего Новгорода. Демографическая политика времени опричнины завершала длительную историю «сводов» — насильственного переселения, которым русское правительство широко пользовалось на протяжении всей предшествующей истории складывания единого государства. Жители Новгорода, Твери, Рязани и других районов по мере их присоединения переселялись в центр, откуда на эти территории приезжали бояре с принадлежавшими им холопами, купцы и даже посадские люди.

«Сведенцы» из разных областей должны были осваивать вновь присоединенные земли Поволжья. На их благонадежность в борьбе с возможными мятежами местного населения правительство Грозного могло положиться: испуганные примером многочисленных казней, переселенцы должны были стать верной опорой царя в краю, заселенном нерусскими народами.