Российское крестьянство в революции и гражданской войне

Глава 4. Диктатура коммунистов в деревне

Исследователи комбедов с давних пор выясняют их взаимоотношения с Советами. В правительственных органах тех лет не было ясности по вопросу о функциях и задачах создаваемых в нелегкой борьбе комбедов. Не было ее и на местах.

Если Советы (волостные и сельские) являлись конституционными органами государственной власти в деревне, то комбеды должны были выполнять контрольные и учетно-распределительные функции. Декрет о комбедах и инструкции Наркомпрода подчеркивали, прежде всего, продовольственные функции этих органов. НКВД наделял комбеды более широкими полномочиями, поручая им укрепление сельских Советов и допуская возможность замены Советов комбедами.

Весь период комбедовского строительства наполнен борьбой за изгнание из низовых органов власти крестьян, не согласных с политикой центральной власти. Это была одна из основных задач коммунистов в деревне. Комбеды, объединившие бедняцкий актив, неизбежно вступали в конфликты с Советами, защищающими интересы крестьян-собственников. Они присваивали функции власти, далеко выходя за пределы полномочий, определенных декретом и инструкциями. Губернские и уездные Советы, а также комитеты РКП(б), не препятствовали комбедам в расширении их функций и превращении в фактические органы власти коммунистов. Так, захват власти, роспуск “кулацких” и просто бездеятельных Советов представители губисполкома и делегаты из уездов рассматривали как нормальное следствие избытка революционной энергии пробудившейся к политической жизни бедноты[762].

Превращение комбедов в органы власти создавало двоевластие, и на местах не просто было решить вопрос о приоритете власти в деревне. Когда Советы находились “под влиянием кулаков”, съезды комбедов, исполкомы уездных Советов, комитеты РКП(б) высказывались за передачу власти комбедам.

Одним из первых подобным образом был решен вопрос в Московской губернии, где большая часть Советов не принимала политику центра. В результате в Щелковской волости Московского уезда во всех селах комбеды были “на положении власти, к чему были вынуждены самой жизнью”[763]. В августе губернский съезд комбедов, созванный по инициативе бюро окружного комитета РКП(б), постановил: “Там, где Советы превращаются в оружие эксплуатации трудящихся, попадают в руки кулацких сил деревни, комбеды должны взять власть в свои руки”[764]. Богородский, Звенигородский, Можайский уездные исполкомы Советов постановили передать власть комбедам[765].

Калужский губернский съезд комбедов 24 сентября также высказался за передачу им власти[766]. Председатель Тамбовского губкома РКП(б) Ж. Миллер считал, что в деревне власть должна принадлежать хорошо организованным комбедам[767]. Козловский уездный комитет партии полагал, что волостные Советы должны быть заменены комбедами, поскольку на местах сильное стремление к этому[768]. В Моршанском уезде власть перешла к комбедам ввиду сильных позиций в Советах состоятельного крестьянства. В Усманском уезде упразднение сельских Советов было санкционировано съездом председателей и инструкторов уездных комбедов[769]. В Добринской, Демешинской, Дрязгинской волостях этого уезда власть в селах была передана комбедам по настоянию коммунистов[770]. По инициативе уездных комитетов РКП(б), исполкомов Советов и съездов передача власти комбедам была произведена в Буйском, Касимовском, Кологривском, Льговском, Нерехтском, Малоархангельском, Саранском, Шлиссельбургском и других уездах[771]. В Нижегородской губернии этот процесс захватил Воскресенский, Княгининский, Лукояновский, Семеновский, Сергачский и другие уезды. Так, в Воскресенском уезде Советы 10 волостей вместо их перевыборов были просто заменены комбедами[772]. Постановлением уездного исполкома от 19 сентября все волостные и сельские Советы Княгининского уезда заменили комбедами[773].

В тех случаях, когда в ходе организации комбедов Советы переизбирались, и в деревне появлялись два социально однородных органа власти, возникало ненужное двоевластие. Стремясь избежать его, Новгородский губисполком в конце августа принял инструкцию, предлагавшую Советам сдать дела комбедам[774]. В Бежецком уезде Тверской губернии[775], в Ардатовском уезде Симбирской губернии[776], в Щигровском уезде Курской губернии[777] замена Советов комбедами понималась как осуществление “диктатура деревенской бедноты”. Сосредоточение власти в руках комбедов превращало их в чрезвычайные органы с неограниченными и неопределенными полномочиями.

Вопрос о функциях комбедов и приоритете власти 26 сентября 1918 г. рассматривался коллегией НКВД. Комбеды не должны идти по линии работы Советов, поскольку они не являются органами власти, разъяснялось в принятом постановлении. “Как органам специального назначения, названным комитетам предоставлены лишь функции чисто продовольственного характера с задачами фиска”[778]. 20 октября НКВД опубликовал циркулярную телеграмму “О взаимоотношениях комитетов бедноты с волостными Советами”. В ней еще раз указывалось, что комбеды являются продовольственной организацией и передача им управления на местах признается нежелательной. Губернским и уездным исполкомам вменялось в обязанность упразднить, опираясь на комбеды, кулацкие волостные Советы путем их перевыборов. Советам предписывалось сотрудничать с комбедами, содействовать им в проведении их непосредственных задач[779].

Началась кампания восстановления Советов.

Была ли замена Советов комбедами искажением политики центральной власти? Созданные в соответствии с требованием партийной программы коммунистов и для достижения их цели — углубления социалистической революции через развитие гражданской войны в крестьянстве, комбеды олицетворяли этот процесс. Императивное осуществление ими доктринальных задач РКП(б) влекло за собой массовые нарушения законности, злоупотребления властью и оружием. Замена крестьянских Советов приводила к изоляции власти, сужению ее социальной базы. Комбеды, опираясь на вооруженную силу продотрядов, разрушали вековой уклад крестьянской жизни, внедряли силовой принцип решения неотложных вопросов на основе пресловутой уравнительности. Комбеды превращались в военную форму диктатуры коммунистов в деревне.

Процесс комбедовского строительства породил ошибки левизны, ускорения и подталкивания революционного процесса в деревне. Источник ошибок — увлеченность, экстремизм и левачество, порожденные пролетарским энтузиазмом и желанием скорее уничтожить действительных и мнимых врагов, с одной стороны. С другой — исторически обусловленная теоретическая, политическая и культурная неподготовленность практических работников к руководству революционным строительством в таких грандиозных масштабах и сложных условиях переплетения политических, социальных, экономических, военных и классовых проблем. С третьей стороны — успехи в борьбе с эсерами за крестьянство, первые победы над армиями интервентов и внутренней контрреволюцией вызвали у многих коммунистов состояние революционной эйфории, отрыва от действительности.

Стремясь к упрочению коммунистической диктатуры, партийные и советские работники губернских, но чаще уездных рангов рекомендовали распускать и переизбирать не только кулацкие, но и беспартийные исполкомы и комбеды и выбирать в новый состав только бедняков и коммунистов. Такая практика была распространена в аграрных губерниях — Воронежской, Калужской, Курской, Орловской, Симбирской, Саратовской, отмечалась и в Пермской.

Но особенно широко она практиковалась в Тамбовской губернии, где имела самые тяжелые последствия, приведшие к ноябрьским восстаниям, а потом и к антоновщине. А началось с того, что 9 июля Тамбовский губисполком, борясь с левыми эсерами, постановил считать органами власти фракции коммунистов Советов[780]. Поскольку речь шла о срочном удалении политических конкурентов из Советов, формулировкам не придавали особого значения. В августе состоялся губернский съезд комитетов бедноты. На нем присутствовало 398 коммунистов и 4 сочувствующих из 411 делегатов[781]. Партийный состав съезда вызвал явное “головокружение от успехов” у его руководителей, и они решили добиться чисто коммунистического состава всех органов власти в губернии, не считаясь с реальными условиями в деревне и настроениями крестьянского большинства, о которых они не имели ясного представления. Коммунистический состав съезда комбедов выдвинул лозунг: “Вся власть — нашей партии”[782]. 20 сентября в уезды была разослана телефонограмма, оповещавшая, что на предстоящие съезды Советов созываются только коммунисты, а все беспартийные будут исключаться из их состава. Реализуя эту установку, мандатная комиссия Козловского уездного съезда Советов (28 сентября - 12 октября) исключила из числа делегатов 45 человек[783]. На съезде остались только коммунисты.

В сентябре третий Тамбовский губернский съезд Советов принял решение “обнародовать в пределах Тамбовской губ. верховную диктатуру РКП(б) и комбедов и ходатайствовать перед ВЦИК об объявлении “верховной диктатуры РКП(б)” по всей территории РСФСР”[784]. Эта установка стала осуществляться в уездах, волостях и селах губернии. В ноябре на съезде председателей и секретарей волостных Советов Кирсановского уезда секретарь укома партии Агейкин, проводя линию на очищение Советов от “шкурников”, предложил ввести в них только коммунистов. Он был поддержан руководящими работниками исполкома Красновым и Буровым, которые считали, что выборы по Конституции проводить нельзя, так как в Советы попадут саботажники и кулаки. “У нас сейчас диктатура партии коммунистов, и выборы производит она”, работать в Советах могут только коммунисты[785], говорил Краснов. На съезде представители волостей обращали внимание на ненормальность отношений партийных ячеек с Советами, высказывали озабоченность низким уровнем развития сельских коммунистов, которые сводят личные счеты, отбирают деньги, вещи, реквизируют кур без ведома Советов, растаскивают и проматывают все. Партийные ячейки подменяют исполкомы и комбеды, вызывая недовольство населения[786].

18 декабря на расширенном заседании Усманского уездного комитета РКП(б), где присутствовали представители 9 волостных парторганизаций, секретарь укома Спиридонов, определяя задачи сельских ячеек, также проводил мысль о “диктатуре партии”. Она легла в основу решения уездного съезда председателей и инструкторов комбедов, решившего упразднить в деревне Советы, а в новые органы власти ввести только коммунистов[787].

Руководящие работники Тамбовской губернии оправдывали свои левацкие установки близостью фронта, крайней остротой борьбы в деревне, засильем кулаков в Советах, низким политическим уровнем крестьянской бедноты. На деле это свидетельствовало о неумении коммунистов вести работу в широких массах. Убеждение, разъяснение, воспитание здесь заменились приказом, давлением, насилием, администрированием. Заметим, кстати, что во главе всех уездных комитетов РКП(б), кроме Липецкого, и большинства уездных исполкомов Советов в губернии стояли присланные коммунисты, не знавшие местных условий и особенностей тамбовской деревни. Проводимая ими “диктатура партии” была опасным сектантством. Отстранение беспартийных от участия в деятельности Советов и комбедов отрывало партию от масс. Так формировались административно-командные, “военно-коммунистические” методы руководства деревней.

Противопоставление коммунистов трудящимся вело к бесконтрольности, злоупотреблениям, бюрократизации, с одной стороны. С другой — исполнение функций власти партийными ячейками побуждало “шкурные элементы” к вступлению в партию, что привело к разбуханию сельских организаций РКП(б) Тамбовской губернии, их сильной засоренности маргинальными элементами[788]. К концу октября 1918 г. в губернии организовалось 277 партийных ячеек с 7566 коммунистами[789]. В Тамбовском уезде в ноябре было 20 волостных и 48 сельских партячеек, Спасском — 22 волостных и 39 сельских ячеек, в Кирсановском — партячейки были созданы в 40 из 42 волостей, в Моршанском — в 51, в Козловском — в 52 и т. д.

“Правда”, информируя о деятельности уездных партийных организаций Тамбовской губернии за декабрь-январь, отмечала ненормальное положение в Спасском уезде, в ряде волостей которого ячейки выполняли советскую работу. Зубово-Полянскую и Ачадскую ячейки пришлось распустить. Секретарь уездной парторганизации был арестован за превышение власти и “соглашательство” с буржуазией[790]. В Борисоглебском уезде 29 волостных и 3 сельских ячейки РКП(б) объединили 1700 членов, но среди них было “много темных элементов” и, чтобы избавиться от них. необходимо было провести перерегистрацию ячеек[791].

К марту 1919 г. в Тамбовской губернии было 568 ячеек РКП(б) с 13 400 членами, из них 9535 членов состояли в 438 волостных и сельских организациях[792]. Сравнение их численности с количеством сельских партийных ячеек в более развитых промышленных районах показывает чрезмерную и неоправданную форсированность партийного строительства в этой аграрной губернии, приведшей к засоренности ячеек социально чуждыми и шкурными элементами. Так, в Московской губернии, избежавшей левацкого увлечения “диктатурой партии”, число сельских парторганизаций выросло в 20 раз, но к концу 1918 г. в волостях и селах было создано только 124 сельских и волостных ячейки с 1365 коммунистами[793], т. е. почти в 5 раз меньшее количество ячеек и в 7 раз меньшая их численность, чем в Тамбовской губернии. В Орловской, Тульской, Владимирской, Тверской губерниях также отмечался быстрый рост партийных ячеек в деревне, но он по темпам и масштабам был близок к Московской губернии. В Орловской губернии за июнь-декабрь было оформлено 120 ячеек, в Тульской губернии в конце 1918 г. было 162 ячейки, во Владимирской — 199, Тверской — не менее 240[794]. Неоправданно высокие темпы партийного строительства отмечались в Пензенской губернии, где к концу года среди политически и культурно отсталого русского и мордовского крестьянства появилось 300 сельских организаций РКП(б)[795]. Это был результат деятельности коммунистов из продотрядов, форсировавших организацию пролетарских сил в деревне.

Как показали партийные конференции, состоявшиеся в сентябре-декабре, во многих местах комбеды, Советы и партийные ячейки были похожи по своим функциям. Делегаты с мест часто говорили о непонимании сельскими ячейками своих обязанностей, подмене ими комбедов и Советов. Иногда, как это было в уездах Тамбовской губернии и Дмитровском уезде Орловской губернии, инициатива исходила от руководителей уездов, взявших курс на “диктатуру партии”. Но чаще это происходило из- за незнания своих функций сельскими коммунистами, не имевшими опыта работы, слабо разбиравшимися в политике Советской власти. Низкий уровень культуры, отсутствие повседневного руководства и контроля за их деятельностью привели к тому, что партийные ячейки, как и комбеды, стали органами гражданской войны, злоупотреблявшими насилием и выполнявшими не свойственные партии административные, карательные и хозяйственные функции. Они собирали налоги, проводили реквизиции, облагали население контрибуциями, решали споры о земле и т. п. Морецкая хуторская ячейка Саратовской губернии, например, в три дня собрала все недоимки по земским сборам — 22 тыс. руб.[796] Административно-хозяйственной деятельностью и командными методами увлекались деревенские ячейки РКП(б) Владимирской, Вятской, Казанской, Рязанской, Симбирской и других губерний. Подобные методы работы широко практиковались в Ардатовском, Балахнинском, Васильсурском, Княгининском, Сергачском, Нижегородском уездах Нижегородской губернии[797].

Инструктор ВЦИК Смирнов, обследовавший состояние советской работы в Усманском уезде Тамбовской губернии, особо отмечал должностные злоупотребления коммунистов. Терроризированные местными властями крестьяне Княже-Байгорской, В.-Матренской и других волостей день и ночь шли к нему с жалобами. Произвол творился от имени Советов и коммунистической партии. Крестьяне с ужасом говорили о местных коммунистах, которые силой брали женщин в жены, присваивали конфискованные вещи и пр. Самыми употребляемыми словами коммунистов были: арестуем, расстреляем. Крестьяне, заключал инструктор ВЦИК, нуждаются в просвещении. Для Советской власти они ничего не жалеют, но просят их избавить от власти местных “коммунистов”[798].

Члены комбедов и Советов в Тамбовской губернии, как и в большинстве других, не получали денежного вознаграждения за труд, из-за чего некоторые бедняки бросали работу, другие компенсировали свои труды самовольными конфискациями, реквизициями и прочими мерами, терроризировавшими деревню. Такие методы добычи средств практиковали и партийные ячейки. В Липецком уезде, как выяснилось на ноябрьской уездной конференции РКП(б) из выступлений 19 представителей сельских ячеек коммунистов с. Телелюй, Ситовки, Кузьминские Отвержки и других, в партийных ячейках видят власть, так как именно они борются со спекуляцией, самогоноварением, штрафуют, проводят реквизиции хлеба, конфискуют мельницы и пр. Подобная работа порождала враждебность населения к коммунистам[799].

В ноябре на Кирсановском уездном съезде волостных и сельских Советов также шла речь о трениях Советов, комбедов и партийных ячеек. Не зная своих прав, обязанностей и не представляя своих функций, ячейки РКП(б) неоправданно вмешивались в дела Советов и комбедов. На жалобы работников Советов, что крестьяне ничего не получают за сданный хлеб и это может подорвать авторитет Советской власти, председатель уездного комитета РКП(б) Агейкин говорил на съезде о диктатуре партии и о том, что сначала надо разбить Антанту и классовых врагов, организовать сельскохозяйственные коммуны, устроить жизнь на коммунистических началах, а потом уже получать соль, керосин, спички, деготь и пр.[800] Подобные руководители, далекие от понимания действительных нужд крестьянина, своей революционной экзальтацией, а попросту — пустозвонством, поощряли произвол деревенских диктаторов.

Нарастающее непонимание между крестьянами и местной властью вылились 24 октября в восстание, центром которого стали Рудовская, Вышенская и Софийская волости. После ликвидации выступления с крестьян была собрана контрибуция: 1 млн руб., 10 тыс. пудов хлеба, 100 пудов масла, 3 тыс. овец, несколько сот лошадей и коров. Часть конфискованного предназначалась для 9 тыс. бедняков[801]. В результате в ноябре-декабре в уезде произошли новые выступления, массовым стало уклонение от мобилизации в Красную Армию и дезертирство. Жестокость при подавлении выступлений оттолкнули крестьян от коммунистов.

Сохранившиеся материалы партийных ячеек Лебедянского уезда показывают ту же картину. Комбеды умышленно скрывают хлеб, препятствуют его реквизиции. Бедняцкий актив, сплотившийся в ячейки РКП(б), превышает свои права, выполняет функции власти. В октябре Сезеневская волостная организация РКП(б), обсудив вопрос о деятельности комбеда, просила уездный комитет партии (не Совет, а комитет партии, поскольку в уезде осуществлялась “диктатура партии”!) распорядиться о реквизиции хлеба, чтобы не оставить без него бедноту[802]. Ей же был признан “не на высоте положения” председатель Зуевского комбеда и избран другой. Осуществляя “диктатуру”, партячейка утверждала протоколы волостной ЧК, назначала контрибуции, определяла размеры штрафов, распределяла излишки хлеба и пр.[803]

Слабость Советов и комбедов при огромной концентрации в губернии продотрядов и присланных коммунистов показывала их неумение организовать работу по просвещению пролетарского актива и сплочению вокруг него средних крестьян. Руководители уездных организаций, упиваясь революционными речами и мечтами о грядущем коммунизме и мировой революции, проявили себя никчемными практиками.

О присвоении сельскими ячейками РКП(б) властных полномочий говорилось на многих уездных конференциях Тамбовской губернии[804]. По указанию губкома Усманский уездный комитет РКП(б) провел ревизию партийной ячейки с. Талицкий Чамлык. Дела ее оказались в хаотическом состоянии, не выписывались газеты и брошюры, не было библиотеки, не читались лекции, не проводились митинги, не принимались к сведению циркуляры укома. Все внимание коммунистов поглощала хозяйственно-административная деятельность[805].

Методы работы коммунистов вызывали серьезное недовольство в деревне. В Новгородском уезде большинство партийных организаций, отмечалось в докладах с мест на уездной конференции, исполняли преимущественно хозяйственную работу. Видегощская ячейка создавала артель для заготовки дров, Новоселецкая — артель сапожников и сельскохозяйственные артели, Медведская — кузнечные артели, Волховская — богадельни. Ячейки занимались распределением хлеба, жалованья и пр. Коммунисты не имели ясного представления о своих задачах, пропагандистская и культурно-просветительская работа велась слабо. О таких же недостатках в деятельности деревенских коммунистов говорилось на Демянской и Боровичской уездных конференциях РКП(б)[806]. Много жалоб на ненадежность состава сельских ячеек партии, незнание своих функций, злоупотребления поступало из Вятской губернии. Сходы крестьян просили избавить их от коммунистов[807]. В ноябре 1918 г. о недостатках в работе коммунистов в Раненбургском уезде Рязанской губернии писал В.И. Ленину некто Ф. Козьмин. “Много плохого замечается в Раненбургском уезде. Многие местные коммунисты ведут себя отвратительно, — сообщал он. — Идеи коммунизма ими оплевываются и топчутся. Поэтому авторитет Советской власти падает. Население относится к местной власти с отвращением, страхом и ненавистью”[808].

Установка “на полную диктатуру партии коммунистов (большевиков)” и создание комбедов только из коммунистов была принята в октябре Козельской уездной конференцией РКП(б) Калужской губернии[809]. Подобный курс проводила и Валдайская уездная организация РКП(б) Новгородской губернии[810], волостная организация РКП(б) с. Апраксино Нижегородского уезда[811] и др. А Дмитровский уездный исполком Орловской губернии пошел еще дальше. 16 октября он постановил пригласить на уездный съезд Советов представителей комбедов и партячеек, а волостные и сельские Советы, как состоящие в большинстве из кулаков, на съезд не допускались[812]. В данном случае партийные ячейки прямо приравнивались к органам власти, тем самым нарушалась не только Конституция, но и устав партии.

Долгую и трудную борьбу с левыми эсерами коммунисты Курской губернии завершили административным путем, проведя на III губернском съезде Советов (октябрь) установку на избрание в комбеды только членов РКП(б)[813]. Этим был дан толчок к необоснованно быстрому росту партийных ячеек в деревне, вхождению в них “шкурных элементов”. Курс на “диктатуру партии” получил свое логическое завершение в Аткарском уезде Саратовской губернии. Здесь перевыборы волостных Советов (январь-февраль 1919 г.) дали 100% мест коммунистам. Но добились этого партийные ячейки, попирая волю большинства крестьянства, предъявляя ультиматум не только кулакам, но и средним крестьянам, составлявшим здесь от 35 до 70% крестьян. К ним коммунисты относились как к кулакам. Нередко в селах властью являлся не Совет, а партячейка[814].

Левацкий курс приводил во многих местах к приему в партию всех желающих. В Пензенской губернии отмечалась запись целыми селами, как например в с. Торопово Наровчатского уезда[815]. Нередко запись в партию проводилась на митингах и сельских сходах, как это делал в ноябре инструктор Задонского уездного исполкома П.И. Абрамов. За неделю им было создано 6 сельских ячеек партии[816]. Грубое администрирование вместо идейно-политической и организаторской работы подрывало авторитет РКП(б), вызывая недоверие к ней. возмущение и озлобление крестьян.

Спор о праве на власть в деревне между комбедами и Советами был решен VI Чрезвычайным Всероссийским съездом Советов (ноябрь 1918 г.) в пользу конституционных органов. Поскольку отношения партийных ячеек и Советов получили не меньшую остроту при большом непонимании проблемы практического осуществления руководящей роли партии в Советах, вопрос был рассмотрен VIII съездом РКП(б) (март 1919 г.), определившим их функции и взаимоотношения. Но и последующая практика далеко не всегда следовала курсом, определенным съездом Коммунистической партии. В условиях политической монополии РКП(б) ее аппарат врастал в государственную систему, становясь ее костяком и осуществляя несвойственные партии функции. Партия стала фундаментом “военно-коммунистической” системы, активным проводником командно-административных методов руководства деревней.

Государство, не имевшее возможности удовлетворить потребности деревни в товарах первой необходимости, но обязанное дать минимум хлеба рабочим и бедноте потребляющих районов, неизбежно вступало в конфликт с крестьянами хлебопроизводящих губерний. Задача состояла в том, чтобы изымая хлеб из деревни, сохранить и упрочить коммунистическую власть. Сделать это было непросто, поскольку крестьяне 10-12 производящих губерний не собирались дарить Советской власти имевшийся у них хлеб. Для обеспечения многих миллионов голодающих его надо было учесть и перераспределить. Монополия государства на хлеб предполагала нормирование потребления. До войны средняя годовая норма потребления крестьянина составляла от 13,7 до 15,8 пуда на душу, у зажиточного — до 18,2 пуда. Весной 1918 г. наркомпродом были установлены нормы для всех хлебопроизводящих губерний — 12 пудов зерна и 1 пуд крупы на человека, 18 пудов на лошадь, 9 пудов на крупный рогатый скот и 3 пуда на мелкий скот[817]. Нормы были ниже средних. Весь продовольственный и кормовой хлеб сверх установленных законом норм считался излишним и подлежал сдаче государству по твердым ценам, увеличенным в августе 1918 г. в три раза.

Урожай 1918 г. был хорошим, но его действительный объем мог быть определен лишь подворным учетом, от которого освобождалась беднота. Для правильного учета требовался налаженный продовольственный аппарат и заинтересованность в нем крестьян. Но ни того, ни другого в деревне не было. К тому же подворный учет не мог быть проведен сразу. А голод требовал немедленной доставки хлеба в города, армии. Надо было позаботиться и о создании государственного семенного фонда. Для него предназначался урожай озимых хлебов, посеянных в 1917 г. помещиками. Эти так называемые экономические посевы не подлежали разделу. Но уже в августе из Пензенской, Симбирской, Тамбовской, Калужской, Курской, Нижегородской, Орловской губерний стали поступать сообщения, что урожай с экономических полей расхищается, крестьяне препятствуют его учету, делят между собой, что уездные органы не могут и не желают отбирать расхищенный хлеб, что нужны сильные продовольственные отряды[818]. 23 июля в губернии была направлена правительственная телеграмма, объявлявшая урожай с экономических полей собственностью государства. Продкомам и земельным комитетам предписывалось организовать уборку этих хлебов, не допуская раздела урожая крестьянами и присвоения его какими-либо организациями[819]. Наркомпрод направил на места 700 своих уполномоченных, опытных работников по хлебозаготовкам, 30 тыс. рабочих выехали в деревню в составе уборочно-реквизиционных отрядов[820]. Уездные Советы создавали уборочные отряды из бедноты, безработных горожан. На основе трудовой повинности к уборке экономических посевов привлекалась городская буржуазия. Труд горожан и бедняков оплачивался натурой.

Вернуть большую часть хлеба, увезенного крестьянами с полей, удалось лишь в Костромской, Пензенской, Орловской, отчасти в Тамбовской губерниях. В Калужской губернии в Перемышльский и Мещовский уезды для возвращения хлеба пришлось посылать вооруженные отряды. Волостные продкомы, препятствовавшие его обмолоту и вывозу, арестовывались[821]. В Курской губернии большая часть экономического хлеба была расхищена и спрятана. 16 августа губпродком издал распоряжение о возвращении захваченного хлеба. Но поскольку крестьяне отстаивали его с оружием в руках, комбеды не сумели отобрать его. Лишь усилиями полутора тысяч рабочих Московского продовольственного полка, действовавшего в губернии с 16 августа по 17 ноября, от расхищения было спасено 75 тыс. пудов в Старо-Оскольском и Ново-Оскольском уездах и до 90 тыс. пудов в Дмитриевском уезде[822], что было весьма немного по сравнению с огромными посевами помещиков. Чтобы не обострять и без того сложную обстановку в Курской губернии, Свердлов и Цюрупа отменили распоряжение губпродкома о возвращении расхищенного экономического хлеба[823]. Больше всего семенного хлеба — 8 млн пудов удалось заготовить в Саратовской губернии, где экспедицию возглавлял член Коллегии Наркомзема В.Н. Харлов[824].

Ни в одной губернии власти не имели точных данных ни о засеянных площадях, сведения о которых уменьшались крестьянами на сотни тысяч десятин, ни об урожайности с десятины, которая сознательно занижалась на 15-20 пудов. Ленин требовал от ЦСУ сведений о количестве излишков по каждой волости[825]. Настаивая на ответственности села и всей волости за сдачу хлеба, он предлагал ввести в практику назначение в каждой хлебной волости 25-30 заложников из богачей, отвечающих жизнью за сбор и ссыпку всех излишков[826]. Рекомендованные Лениным жесткие меры сбора хлеба в 1918 г. не получили распространения. Наркомпрод искал более гибкие методы его изъятия, которые бы меньше озлобляли крестьян и могли дать максимальный результат. В качестве эксперимента в ряде губерний стала применяться система соглашений, договоров продовольственных органов с крестьянами через Советы и комбеды о добровольной сдаче ими хлеба с оплатой части его товарами.

Впервые эксперимент был опробован летом в Вятской губернии А.Г. Шлихтером. В сентябре он применил его в Ефремовском уезде Тульской губернии, добившись значительного в тех условиях результата. Здесь, в Ефремовском уезде, продовольственные работники не могли накормить своих рабочих и бедноту даже при помощи чрезвычайных комиссаров и военной силы. Обследование урожая в уезде было проведено частично и поверхностно, “на глазок”. Об объеме урожая на экономических полях, не говоря уже об излишках в крестьянских хозяйствах, никто не имел представления. Вместо организации ссыпки зерна селения облагались хлебными контрибуциями по самовольным нормам. Крестьяне охотно шли на это, рассматривая такие контрибуций, как откуп от власти. Волостные и сельские Советы противодействовали любым попыткам контроля. Из 17 волостей только в трех Советы оказывали слабую помощь продовольственным работникам, в 9 — совсем не помогали, держась “нейтрально”, в 4 — оказывали сопротивление. Здесь комбеды не были созданы даже в сентябре, лишь в одной волости агитаторами из Тулы было организовано 4 сельских комбеда[827]. Таким же было положение и в Епифановском уезде, где ссыпкой хлеба руководили кулаки, причем ссыпался он в частные амбары. От небрежного хранения здесь погибло 40,3 тыс. пудов; за сданный хлеб крестьяне не получили ни обещанных денег (2 млн руб.), ни товаров, значительные запасы которых лежали на складах[828]. Восстание, начавшееся в уезде в ноябре, окончательно сорвало заготовку хлеба.

В район деятельности экспедиции Шлихтера входили также Данковский уезд Рязанской губернии и Лебедянский уезд Тамбовской губернии. Данковский уезд был богат хлебом, имел много экономических посевов, но в Советах и комбедах уезда пролетарские позиции были слабыми[829]. Местные советские работники творили произвол, на продовольственной почве возникало много эксцессов, приведших в начале ноября к восстанию крестьян, сорвавших деятельность экспедиции. Не смогли добиться результатов сотрудники Шлихтера и в Лебедянском уезде, где комбеды создавались кулаками. Они удовлетворяли хлебные потребности местной бедноты и, подкупая ее таким образом, побуждали задерживать хлеб в селениях[830]. Уездный исполком до декабря не принимал решительных мер к реорганизации Советов и комбедов. Комбеды в уезде не дали практических результатов[831].

17 сентября Шлихтер провел совещание наскоро организованных комбедов Ефремовского уезда. От волостей и сел съехались до 300 представителей. По договоренности крестьяне согласились поставить 1 069 762 пуда ржи и 1 222 541 пуд овса. После сдачи установленной нормы никакие реквизиции хлеба в уезде не допускались. Получив объем разверстки, волостные комбеды заключали договоры на поставку определенного количества пудов с каждого селения. Неопытные в работе комбеды под руководством деятельных помощников Шлихтера в короткие сроки успешно выполняли договорные обязательства[832]. Некоторые комбеды пытались провести уравнительное (подесятинное, подушное) обложение хлебом. Однако руководство экспедиции, решительно вмешавшись, запретило уравнение бедняка с кулаком. 10 ноября Шлихтер издал циркуляр, обязывавший комбеды брать хлеб у кулаков и зажиточных крестьян. Только при недостатке этого хлеба для выполнения обязательств разрешалось брать излишки у середняков. А если и их не хватит, можно было покрывать дефицит излишками хлеба бедноты[833]. Если и его было недостаточно, разрешалось взять хлеб в богатом, более урожайном соседнем селе. Все излишки сверх договора брались на учет комбедами и могли быть проданы только Советской власти по твердым ценам[834]. 15% сданного хлеба оплатили товарами, которые распределялись через кооперацию[835]. За 45 дней работы в Ефремовском уезде было заготовлено 2 376 887 пудов — на 4,8% больше, чем по договору[836]. В Епифановском уезде из-за восстания было собрано лишь 15,7% излишков, но экономический хлеб был собран с 1063 дес. Из 67 633 полученных пудов хлеба бедноте уезда было выделено 23 890 пудов[837]. Всего в четырех уездах было собрано 2 748 866 пудов.

Присутствие вооруженных продотрядов являлось побудительным фактором, хотя к оружию экспедиции прибегать не пришлось. Успех был достигнут благодаря воздействию не на отдельного крестьянина, а на все сельское общество, которое через Советы и комбеды было принуждено обслуживать государство. Опыт работы Шлихтера показал, что с крестьянами можно достичь соглашения при условии внимательного отношения к их нуждам, понимания их психологии, уважения к их труду. Доверие к крестьянам, совместное обсуждение с ними трудного вопроса определения излишков, твердое проведение своей линии без угроз и произвола, выполнение данных обещаний, посильная помощь им — все это встречало понимание у крестьян, приближало их к участию в решении общенародного дела. Разъяснение, помощь, деловой контроль наиболее ценились крестьянами.

Договорно-разверсточный метод давал гарантированный сбор хлеба. Он частично практиковался и в других губерниях — Пензенской, Калужской, Псковской, Симбирской. Однако в Казанской губернии применение договоров с крестьянами дало лишь 18% сбора излишков[838]. Здесь в организации разверстки было допущено серьезное нарушение классового принципа — обложение велось уравнительно. Такая разверстка (в Цивильском уезде с каждой десятины 3 пуда ржи и 5 пудов овса[839]) наносила ущерб бедняцко-середняцким хозяйствам, существенно не задевая кулака.

Однако опыт договорных отношений с обществами крестьян не получил в 1918 г. широкого развития. В большинстве уездов объектом сбора излишков было не сельское общество, а крестьянская семья. Давление на нее комбедов и продотрядов оказалось малоэффективным, приведя к излишним насилиям. Так Тульский губпродком через комбеды и продотряды за три месяца в 8 уездах сумел получить с крестьян лишь 2 633 850 пудов[840].

Без товаров ни продотряды, ни комбеды не в состоянии были получить хлеб у крестьян. Комбеды работали в основном на удовлетворение потребностей своих членов, в лучшем случае обеспечивали нужды уезда. Проводимый ими учет не соответствовал действительным запасам[841], хотя на Тульском губернском съезде комбедов (25-27 октября) их деятельность оценивалась высоко: “блестяще проделали продовольственную работу”, провели вторичный учет, борьбу со спекуляцией и самогоноварением. Председатель съезда считал, что комбеды организовали “более чем удовлетворительный подвоз хлеба на ссыпные пункты’’[842]. Если иметь в виду, что до октября крестьяне вообще не давали хлеба, сбывая его “полуторапудникам”, т. е. легализованному мешочничеству, то 11% излишков, собранных к концу года, можно считать успехом. За весь заготовительный год в губернии было взято лишь 38,3% излишков[843].

Изучение широкого круга документальных источников показывает, что хлеб в основном сдавало среднее крестьянство. В этом проявлялось изменение его политических позиций, поворот к поддержке Советской власти. Труднее было с состоятельными крестьянами. Сдавая некоторое количество излишков, они утаивали основную массу. Пока вся община не была связана круговой порукой, имущие крестьяне находили способы уклониться от контроля комбедов. Ни комбеды, ни продотряды, ни инструктора и уполномоченные не имели критериев для отделения середняка от кулака, если последние не применяли наемной рабочей силы.

Во второй половине 1918 г. продотряды и комбеды были главными рычагами осуществления хлебной монополии. Но результативность их деятельности нельзя признать высокой. Причин этого несколько. К моменту созревания хлебов и первому укосу комбеды еще не были созданы. К учету они приступили с опозданием: в конце сентября-октябре хлеб был убран, часть уже была продана, другая спрятана. Опоздание определило провал учетной компании. К тому же учет проводился не специалистами. В большинстве губерний к нему привлекли учеников-подростков, гимназистов, студентов и враждебно настроенную к Советской власти интеллигенцию. Единой методики учета не существовало. Он проводился на глаз или путем опроса посевщиков, которые занижали данные об урожайности. Так, в Алатырском уезде Симбирской губерний, по данным комбедов и волостных Советов, излишков хлеба не было. А по сведениям, имевшимся в распоряжении заместителя наркома внутренних дел А.Г. Правдина, прибывшего в район в качестве особоуполномоченного Совнаркома по продовольствию, в уезде должно было быть около миллиона пудов излишков разных хлебов[844]. В Тамбовской губернии урожай ржи с десятины был определен в 39 пудов, вместо действительных 65-85 пудов[845]. В результате такого учета многие села и волости вместо производящих оказывались в числе потребляющих. Попытки переучета всегда встречали сопротивление крестьян. Хороший урожай 1918 г. обеспечил бедноту своим хлебом и у нее не было причин портить отношения с односельчанами. Поэтому нередко комбеды и Советы сами способствовали сокрытию излишков, декретированные нормы потребления в производящих губерниях в расчет не принимались. Бедняцкие комбеды часто заботились лишь об удовлетворении хлебом своих членов, что легче удавалось сделать без обострения отношений с зажиточными крестьянами. Они в свою очередь умело использовали крестьянские сходы, проводя через них популярный в деревне “справедливый принцип” уравнительности. Он лежал в основе подесятинного обложения хлебом, по числу едоков и пр. Хлеб оказалось проще учесть и взять в бедняцко-середняцких губерниях. Показательна в этом отношении Пензенская губерния, где большинство крестьян были бедными. Середняки здесь составляли 23% (по сравнению с такой же категорией крестьян Саратовской и Самарской губерний они были бедняками). Зажиточных крестьян (одно-двухлошадных) в губернии было только 6%[846]. С помощью продотрядов в губернии был создан новый продовольственный аппарат. Губерния была разделена на 53 района (по 3-7 на уезд), за каждым был закреплен инструктор и уполномоченный по реализации урожая. Им были выделены средства, из бедноты и беспосевных крестьян созданы уборочные артели. Поскольку крестьяне начали делить экономический хлеб и противодействовать учету своего урожая, в помощь инструкторам и уполномоченным были привлечены 380 рабочих из Петроградского продотряда — по 40 человек на уезд (в Пензенском — 50, Инсарском — 70)[847]. Не все уполномоченные оказались на высоте. В Чембарском уезде вместо организации учета уполномоченный занялся сбором добровольных пожертвований[848].

В Нижне-Ломовском уезде была введена разнарядка по деревням, излишки должны были быть сданы в две недели. За неисполнение хлеб подлежал конфискации. Стремясь избежать этого, крестьяне прятали хлеб, складывали необмолоченные снопы в одоньи, как околотки[849]. В Инсарском, Саранском, Керенском, Краснослободском, Мокшанском уездах крестьянские сходы отказывались давать сведения об урожайности, сопротивлялись учету. В большинстве волостей конфликты были ликвидированы мерами морального воздействия. К помощи вооруженной силы пришлось прибегнуть лишь в Елизаветинской, Михайловской и Богородской волостях Мокшанского уезда, где сходы под влиянием эсеров противились учету и требовали допущения свободной торговли[850]. Наиболее решительно и последовательно действовали пролетарские по составу комбеды. Например, Перхляйский сельский комбед в Саранском уезде предписал владельцам излишков немедленно сдать их, в противном случае весь хлеб и имущество подлежали конфискации, а сами они выдворялись из губернии[851]. Именно на таких действиях настаивал Ленин, но информация о них в источниках незначительна.

Участие средних крестьян в комбедах придавало их работе более осторожный, взвешенный характер. Они старались не обострять отношений в общине, искали и находили компромиссные решения. Вхождение средних крестьян в комбеды повышало их авторитет и кулаки наиболее хлебных уездов — Наровчатского и Чембарского — вынуждены были подчиниться органу, представляющему большинство деревенского населения[852].

Немалую роль в успехе хлебозаготовительной кампании в Пензенской губернии сыграло то, что левые эсеры, отказавшись от борьбы, распустили свою организацию. Образовав новую партию революционных коммунистов, критикуя несовершенство продовольственной работы Советов, они тем не менее помогали общему делу. К началу декабря хлебозаготовки в губернии дали наивысший показатель — 55,8%, а в январе 1919 г. все предполагаемые излишки — 3 259 871 пуд были собраны[853]. Сверх излишков по инициативе комбедов рабочим Москвы и Петрограда посылались продовольственные подарки из добровольных взносов. Но без эксцессов не обошлось и здесь, хотя в Пензенской губернии их число было незначительным. При обыске у кулака Тутаева в селе Глушково Б.-Полянской волости крестьяне, подстрекаемые кулаками, убили председателя комбеда А.И. Ембулатова, председателя волостного Совета Х.И. Ембулатова и сотрудника уездной ЧК Румянцева. За это восемь зачинщиков были расстреляны, на кулаков была наложена контрибуция в 25 тыс. руб.[854]

Наиболее серьезные выступления на почве реквизиции хлеба произошли в ноябре в нескольких селах Пензенского и Саранского уездов — Трофимовщине, Романове, Пятине и Ладе. В с. Лада крестьянами был уничтожен продотряд владимирских рабочих. В ответ за 6 убитых продармейцев было расстреляно 12 крестьян, взято 24 заложника и наложена контрибуции в 250 тыс. руб.[855] В остальных селах выступления были ликвидированы без расстрелов, коммунисты ограничились лишь взятием заложников.

В большинстве хлебопроизводящих губерний не было разрушено единство экономических интересов средних крестьян и кулаков. Владельцам товарного хлеба удалось скрыть от контроля его большую часть. Показательна в этом отношении Курская губерния, имевшая свыше 17 млн пудов излишков[856]. Учет хлеба, докладывал в сентябре на Московской областной партийной конференции член губкома Н. Добродицкий, проходит с большими затруднениями[857]. Основная причина, по его мнению, заключалась в слабости партийных организаций, продорганов и комбедов, во многих из которых усматривалось влияние кулаков[858]. Здесь легко можно было получить хлеб в обмен на товары (только Корочанский уезд мог дать 1 млн пудов), в чем большую заинтересованность проявляло среднее крестьянство[859]. Но поскольку за сданный хлеб товары распределялись среди бедноты, ни кулаки, ни средние крестьяне не хотели сдавать его государству. При такой практике товарообмена хлебопроизводитель оставался равнодушным к призывам о помощи голодным, находя способы продажи и обмена хлеба с частными покупателями. В Курской губернии кулаки, подкупая бедноту, срывали работу комбедов. За август 1918 - январь 1919 г. комбедам губернии удалось собрать лишь 2,5 млн пудов хлеба, или 14,7% от общего количества излишков, а за весь заготовительный год — 25,2%[860]. Слабая результативность деятельности комбедов коренилась в том, что средние крестьяне и беднота Курской губернии не поддерживали продовольственной политики Советской власти. Хороший урожай здесь обеспечивал бедноту хлебом. Брать хлеб у курских крестьян силой власть не решилась.

На первом месте по объему урожая в 1918 г. среди производящих губерний центра была Тамбовская губерния, имевшая 36 млн пудов излишков[861]. Несмотря на значительную численность присланных сюда продотрядов, продовольственных уполномоченных и партийных работников, волостные и сельские Советы и комбеды не удалось сделать надежным инструментом хлебной монополии. Учет экономического хлеба был проведен с большим занижением. С выявлением и изъятием излишков крестьянского хлеба большинство комбедов не справилось.

В докладе, адресованном Ленину, Свердлову, Цюрупе, Максимову, Серебрякову, Рыкову, руководитель чрезвычайной продовольственной экспедиции Московского Совета В.И. Соловьев, действовавшей в сентябре в составе 250 человек в Борисоглебском и Новохоперском уездах Воронежской губернии, назвал причины слабой ссыпки хлеба. До середины сентября, т. е. до массовой организации комбедов, на ссыпной пункт активно поступал экономический хлеб. Со второй половины месяца ссыпка уменьшилась почти в 4 раза, особенно резко снизилась сдача крестьянского хлеба. “Причина в том, что, сорганизовавшись в комбеды, беднота стала задерживать хлеб в деревне. Опасаясь, что будет вывезен весь хлеб и она останется необеспеченной, комбеды стали запрещать ссыпку хлеба до окончания учета и выяснения излишков”. Учет проводился по нескольку раз. Даже при сознательном преуменьшении излишков хлеба в деревне было много, считал Соловьев. Из его разговоров с крестьянами стало ясно, что комбедам “просто жаль с хлебом расставаться с непривычки-то. Власть им дали, — говорили сельчане, — ну и показывают...”[862] О том, что комбеды препятствуют доставке хлеба на ссыпные пункты и не только в этой губернии, говорил Свердлов 14 октября на заседании межведомственной комиссии, решавшей вопрос о судьбе комбедов[863].

В Тамбовской губернии несправедливые действия комбедов, сообщал в ЦК РКП(б) уполномоченный по Моршанскому уезду И.Иволов, задевают среднее крестьянство. На этой почве были выступления. Особое озлобление крестьян вызывали реквизиции, проводимые из-за бездействия Советов и комбедов партийными ячейками[864]. О том же в конце октября в ЦК РКП(б) писал член Петроградской организации РКП(б) А. Федоров. Сообщая о неблагополучии и дискредитирующем поведении коммунистов в Моршанском уезде, он отмечал, что их работа среди крестьян ведется неправильно, “страшно задевается среднее крестьянство, т. е. за счет среднего крестьянства делается все, что и создает ненависть к Советской власти”[865]. В конце октября одновременно по всему уезду вспыхнули вооруженные выступления. Поводом послужили реквизиции хлеба у средних крестьян и даже бедноты[866].

В Тамбовской губернии было собрано более 14 млн пудов хлеба (39,5%)[867]. Основная масса его была взята путем реквизиций. Часто за отобранный хлеб крестьяне не получали не только денег или товаров, но и каких-либо квитанций. Такие действия властей, продотрядов, воинских частей крестьяне расценивали как грабеж. Реквизиции с помощью вооруженной силы продотрядов стали массовыми с октября, когда кончился срок действия свободной закупки хлеба “полуторапудниками”. Полтора месяца относительно свободной продажи хлеба “избаловали” крестьян, которые перестали считаться с комбедами и продотрядами, усилившими в октябре нажим на владельцев хлеба. На этой почве в конце октября - начале ноября вспыхнули серьезные восстания крестьян в 7 из 12 уездов Тамбовской губернии.

IV губернский съезд Советов (26 февраля - 1 марта 1919 г.) дал оценку обстановке, которая привела к восстаниям. Среди причин, вызвавших их, отдел управления назвал произвол местных властей, в том числе партийных ячеек и комбедов, аморальное поведение сельских коммунистов[868]. Проанализировав документы местных Советов, губисполком опротестовал 455 их протокольных постановлений. Из них 61 по Кирсановскому уезду, 52 по Тамбовскому, 50 по Борисоглебскому, 47 по Елатомскому, 43 по Моршанскому и т. д.[869]

Несколько иной характер носила хлебозаготовительная кампания в Поволжье, где созрел богатый урожай. В первые недели после освобождения от власти Комуча крестьяне сдавали хлеб добровольно. Но, запасясь деньгами, они перестали подвозить хлеб к ссыпным пунктам: им требовались товары. Наркомпрод, учитывая это, направил сюда большие партии предметов первой необходимости. Товарообмен проводился через кооперацию, имевшую разветвленную сеть потребительских обществ, распределительных пунктов и лавок. Товары распределялись комиссиями в составе одного члена волостного Совета, двух членов комбеда и двух из правления кооператива. Сельские комбеды представляли списки граждан, имеющих право на получение товаров без сдачи хлеба, и списки лишенных права получать товары за несдачу излишков или ссыпку недостаточного количества зерна. Предполагалась оплата товарами 40% сданного хлеба. Однако Средне-Волжский кооператив, собрав зачетных квитанций за сданный хлеб на 1 154 483 руб., отпустил по ним товаров на 989 510 руб. Выше всего хлеб был оплачен в Самарском уезде — 50%. В Ставропольском было оплачено 33%, в Бузулукском — 21, Пугачевском — 13%[870].

Хлеба в Самарской губернии уродилось так много, что при определившемся повороте среднего крестьянства в сторону Советской власти не было нужды в продотрядах. В декабре ответственный представитель Наркомпрода сообщал из губернии, что товарообмен дает самые положительные результаты: “хлеб подвозится к ссыпному пункту по собственному почину, нередко больше, чем за сто верст. При таком положении нет надобности в применении вооруженной силы, поэтому заготовка хлеба продотрядами здесь совершенно не производится; часть отрядов отправлена обратно, часть оставшихся работает по охране грузов и складов, а также по организации комбедов”[871].

Иная картина наблюдалась в Саратовской губернии, где из 14 млн пудов заготовленного хлеба[872] 8 млн было получено с экономических полей, к уборке которых привлекали по трудовой повинности буржуазию, безработных и пр. Остальной хлеб был собран продотрядами и комбедами. Чрезвычайная ревизия, проведенная Советом обороны в Саратовской губернии, отмечала, что продовольственные работники часто путали середняка с кулаком, применяя к нему такие же крутые меры воздействия[873]. Революционные коммунисты губернии настаивали на привлечении к суду председателей некоторых комбедов[874]. На VIII съезде РКП(б) и в беседах с сотрудниками агитпоезда “Октябрьская революция” весной 1919 г. представители Поволжья упрекали комбеды за произвол в отношении средних крестьян и неумелые действия в хозяйственных вопросах[875]. В с. Алексеевка и Базарный Карабулак при учете хлеба были занижены нормы потребления. Этим воспользовались кулаки, подбив на восстание против Совета средних крестьян и зависимых от них бедняков. В выступлениях против реквизиции хлеба в с. Б.Карабулаке участвовало до 3 тыс. человек. В с. Алексеевка только что избранный Совет не сумел пресечь агитацию против учета. Крестьяне разгромили Совет, убив 12 человек. При подавлении восстания было расстреляно 32 человека[876].

Как и везде, крестьяне Поволжья были заинтересованы в индивидуальном обмене хлеба на товары и настаивали на его проведении, в чем находили поддержку кооперативов. На непосредственном обмене товаров на хлеб построил работу “красный купец” — представитель Союза коммун Северной области С.В. Малышев, прибывший в Саратов с петроградским продотрядом и 15 вагонами товаров. Успех его плавучей лавки на барже превзошел все ожидания. Ленин приветствовал его действия[877]. Но это было исключение из правил товарообмена, установленных правительством. Если бы продорганы позволили владельцам хлеба сдавать его непосредственно в обмен на товары, а бедноте покупать товары за деньги (в определенной пропорции), экономический эффект продовольственной политики, несомненно, был бы выше, меньше было бы и злоупотреблений, насилий, недовольства. Но власть не имела товарных фондов для индивидуального обмена с крестьянами. Поэтому, как признавал член коллегии Наркомпрода М.И. Фрумкин, отвечающий за организацию товарообмена, снабжение товарами носило скорее характер премии не за сдачу хлеба, а за оказание помощи при извлечении хлеба.

Он не считал это ошибкой. Система снабжения товарами тех, кто мало производил и еще меньше сдавал хлеба, писал он, диктовалась всей политической обстановкой и исключительными условиями существования Советской власти[878].

Ленин оценивал товарообмен 1918 г. прежде всего с классовых позиций: “Когда мы создавали комитеты бедноты, — писал он, — когда старались произвести товарообмен с деревней, мы стремились не к тому, чтобы богатый получил товары, а чтобы в первую голову получил бедняк те немногие товары, которые мог дать город, дабы, помогая бедноте, мы могли с ее помощью победить кулака и взять от него излишки хлеба”[879].

12 хлебопроизводящих губерний за заготовительную кампанию 1918/19 г. получили товаров на 1700 млн руб.[880] Товарами было оплачено в среднем 20-25% хлеба. Через Наркомпрод деревне было передано сельскохозяйственного инвентаря и машин на 5 799 372 руб.[881] Этого было крайне недостаточно для удовлетворения потребностей деревни.

В первую четверть заготовительного года (август-октябрь) хлебных излишков было собрано 12,5% к плану, за вторую (ноябрь-январь) — 16,1%, всего 67,5 млн пудов[882]. За шесть месяцев работы комбедов и продотрядов из 12 производящих губерний было извлечено лишь 28,6% излишков. Они приблизительно поровну распределились между губерниями черноземного центра и Поволжья.

В имеющейся литературе нет ответа на вопрос, сколько хлеба собрано комбедами и сколько продотрядами. Источники не позволяют отделить хлеб, заготовленный продотрядами, от хлеба, добытого комбедами. Лишь в редких случаях даны сведения, но и те далеки от полноты. Например, в Тамбовской губернии продотряды заготовили 1700 тыс. пудов[883]. В Курской губернии продотряды взяли 6,3% излишков. Но не подлежит сомнению, что без давления вооруженной силы рабочих отрядов было бы невозможно дать городу даже этот объем хлеба.

Большая насыщенность производящих губерний продотрядами в сентябре-октябре сдерживала протесты хлебодержателей, и их сопротивление учету не выходило за пределы волости. Основной формой их борьбы против монополии государства на хлеб в эти месяцы были саботаж, убийства при учете и реквизиции хлеба, поджоги домов членов комбедов, коммунистов. Это была не организованная борьба, а акты мести отдельных хлебовладельцев, редко — всех жителей деревни.

18 потребляющих губерний не могли своими ресурсами прокормить население. Здесь каждый лишний пуд хлеба имел особую цену, поэтому борьба за учет и изъятие излишков приобретала более жесткий характер.

13 августа 1918 г. народный комиссар продовольствия направил Советам и продкомам потребляющих губерний телеграмму, предупреждавшую, что хлеб им будет доставляться лишь после того, как будут исчерпаны собственные ресурсы. Рекомендовалось исчислять излишки по средним данным прошлых лет, произвести разверстку и объявить населению сроки сдачи хлеба. В наиболее хлебородных уездах предлагалось сосредоточить лучшие продотряды. Работа по учету и сбору хлеба должна была сопровождаться широкой устной и печатной агитацией. Телеграмма заканчивалась напоминанием ленинского положения о том, что в борьбе за социализм и Советскую Россию победит тот, кто победит кулаков в борьбе за хлеб[884].

Советы и продкомы потребляющих губерний тщательно готовились к учету урожая. Норма потребления на человека здесь равнялась 9 пудам. В губерниях были подготовлены кадры инструкторов по учету, проведены съезды, разработаны инструкции, созданы учетные комиссии.

Тверской губпродком, охраняя интересы бедноты, предупредил о недопустимости разверстки хлеба на все хозяйства[885]. 21 августа в губернии закончились агитаторские курсы, подготовившие работников по реализации урожая, организации комбедов, чистке Советов. Среди агитаторов 65% были коммунистами. В губернии действовало 383 заградительно-реквизиционных отряда[886]. Им пришлось провести нелегкую работу, создавая комбеды, переизбирая Советы, проверяя запасы хлеба. Как и везде, кулаки и среднеобеспеченные крестьяне сопротивлялись учету. В Омутской волости Вышневолоцкого уезда крестьянский сход принял резолюцию: провести учет, но излишки не отправлять в город, а продавать нуждающимся по 60 руб. за пуд[887]. В Бубновской волости сход высказался за свободную торговлю, а в Никулихинской — постановил: лодырей к учету посевов не допускать и хлеба нм не давать[888]. Инструктор отдела управления этого уезда И.С. Шикломанов, обследовав в конце октября семь волостей, нашел, что комбеды слабы, их состав не отвечает декрету, за правильность проведенного ими учета ручаться нельзя. Не получая содержания, комбеды облагали граждан контрибуцией для собственных потребностей. Некоторые комбеды пришлось реорганизовать[889]. О том же сообщали члены Зубцовского уездного исполкома К.Воронцов и К.Павлов[890].

С большой ответственностью готовились к учету урожая в Калужской губернии, где во главе отделов были поставлены лица, имевшие опыт продовольственной работы и достаточный политический кругозор (большинство из них, как и губернский комиссар А.А. Соколов, имели высшее образование)[891]. Все отделы четко знали свои функции. Население Калужской губернии потребляло в мирное время свыше 20 млн пудов хлеба в год. При средней урожайности сбор хлеба в губернии равнялся 10,5 млн пудов, около 10 млн пудов в губернию ввозилось[892]. Из 11 уездов только четыре — Перемышльский, Мещовский, Лихвинский и Козельский — могли дать избытки хлеба. Тарусский и Боровский едва прокармливали свое население. Остальные 5 уездов должны были снабжаться привозным хлебом. Для семенного фонда и питания рабочих предназначался урожай с экономических полей. Но в Перемышльском, Мещовском и Козельском уездах при попустительстве уездных и волостных продкомов крестьяне захватили этот хлеб и обмолотили его, за что губпродком арестовал руководителей исполкомов Бурнашевской, Губинской, Дешевской и некоторых других волостей[893]. Мещовский уезд мог дать до 15 тыс. пудов экономического хлеба, только в Новосельской волости его было до 6 тыс. пудов, но волпродком препятствовал его обмолоту и вызову. В волость были направлены уполномоченные с вооруженным отрядом. Членов исполкома арестовали[894].

Труднее оказалось учесть крестьянский хлеб, излишки которого предполагалось собрать через товарообмен с участием кооперации. На комбеды была возложена обязанность выдать владельцам хлеба наряды и побуждать крестьян к их выполнению. При выполнении плана сдачи хлеба беднота поощрялась: получала 10% от сданного хлеба и в кооперативе предметы первой необходимости. Но сбор крестьянского хлеба был сопряжен с невероятными трудностями: недостаток подготовленных работников, сепаратизм хлебных уездов и др. Волостные продкомы, а их было свыше 200, шли на поводу у хлебодержателей, бессистемно расходовали народные деньги, неправильно распределяли продукты[895]. Губпродком решил заменить волостные продкомы 52 районными и шире привлечь к распределению продуктов кооперацию, имевшую 465 раздаточных пунктов. О комбедах, организацией которых ведали Советы, к сентябрю имелись сведения лишь из трех уездов[896]. Для помощи в учете хлеба калужане послали в продотряды 1325 человек. В 52 волостях у крестьян удалось выявить только 473 тыс. пудов излишков[897].

Подобным же было положение и в Костромской губернии, рабочие которой послали более 1400 человек в продотряды для добычи хлеба в Поволжье. В самой губернии хлеб был в основном в Ветлужском и Варнавинском уездах, где уже в августе и в первой половине сентября кипело восстание. После его подавления продотряды и комбеды провели переучет хлеба. Для стимулирования его ссыпки в уезды было направлено товаров на 726 315 руб. В обмен на них крестьяне дали 40 618 пудов, и предполагалось получить еще до 60 тыс. пудов хлеба. 5263 комбеда учли 925,5 тыс. пудов. Но населению требовалось более 5,5 млн пудов хлеба[898].

В ноябре в Словинской волости Макарьевского уезда крестьяне перебили членов учетно-реквизионного отряда. Как по команде восстали семь волостей, где в это время проводилась мобилизация крестьян в Красную Армию[899]. В мятежную Нижне-Нейскую волость прибыл комиссар губчека с тремя красноармейцами. После разъяснения крестьянам положения Советской власти сход вынес решение о полной поддержке ее политики и решительно осудил выступление. А в Верхне-Нейской волости (самой зажиточной в уезде) комиссар Галкин и его помощники были арестованы крестьянами и приговорены к расстрелу. По дороге к месту казни комиссар обратился к крестьянам с разъяснением ошибочности их участия в восстании и предупредил о неминуемости его разгрома, чем внес раскол в их среду. Несмотря на угрозы главарей, вопрос о дальнейших действиях был поставлен на голосование. Большинство проголосовало за прекращение восстания и освобождение арестованных[900].

Доктринальные установки коммунистов были главной причиной восстаний крестьян промышленных и северо-западных губерний в конце 1918 г. Во всех уездах потребляющей полосы прослеживается та же тенденция, что и в производящих губерниях: с одной стороны, стремление уменьшить количество хлеба в волости, исходящее как от Советов, так и комбедов, с другой — стремление уездных продорганов и реквизиционных отрядов собрать побольше хлеба. С этой целью уездные работники сокращали нормы потребления, чем вызвали большое недовольство и возмущение крестьян. Так, в Тейковском уезде Иваново-Вознесенской губернии норма потребления была уменьшена до 7 пудов, а Крапивинский волостной комитет бедноты даже сократил ее до 5,5 пудов, что привело к взрыву возмущения крестьян. Представители уездного исполкома восстановили семипудовую норму, тем самым успокоили бедноту и средних крестьян. Но зажиточные деревни — Медведово, Трубино, Савино, Афанасовка отказались и по этой норме сдавать хлеб[901]. Далеко не всем работникам волостных Советов и комбедов уезда хватало понимания, что перераспределением хлеба они спасают голодающих детей и рабочих. Во многих волостях приходилось проводить повторный учет с помощью дружинников и продотрядов[902].

Действия комбедов и Советов Тейковского уезда не были местной особенностью голодающего района. Они типичны для потребляющих губерний. Председатель Можайского уездного комбеда Макаров также самовольно снижал норму потребления с 9 до 7 и даже 5 пудов[903]. А в Верейском уезде комбед Богородской волости постановил потребительной нормой считать 12 пудов. Здесь излишки отбирались по спекулятивным ценам — по 100 руб. за пуд[904].

Как и в производящих губерниях наибольших успехов комбеды добивались при согласованных действиях с Советами и партийными ячейками. В Глазовской волости Можайского уезда, например, сельские комбеды установили деловые контакты с волостным Советом. Если владельцы хлеба не отдавали излишки, комбед сообщал об этом Совету и с его помощью проводил реквизицию. Такая практика в октябре была одобрена уездным съездом комбедов и Советов. Чтобы избежать самоуправных действий, обыски и изъятие хлеба разрешалось проводить только по ордерам волостных Советов[905].

К учету хлеба в большинстве волостей потребляющих губерний приступили с большим опозданием — в октябре-ноябре. Учетная работа комбедов накалила обстановку в деревне. Советы и комбеды, посягавшие на крестьянский хлеб, часто разгонялись, на сходах происходили драки, членов комбедов избивали. Так в Тверской губернии 29 октября в Раевской волости Вышневолоцкого уезда были разогнаны Совет и комбед, разоружен реквизиционный отряд, избиты инструктор Ларигин и член комбеда Акимов. По селам началась антисоветская агитация. После подавления выступления в волости было арестовано 26 человек, наложена контрибуция в 200 тыс. руб.[906] В Субботинской волости Зубцовского уезда крестьянами с. Двоенки и Подберезовка были убиты три уездных работника, причем член уездного исполкома К.Павлов, энергично утверждавший власть бедноты, был зарыт в землю живым[907].

В потребляющих губерниях в большинстве уездов учет хлеба комбедами выявил мало излишков. В Корчевском уезде, по сообщению председателя исполкома Д.А. Булатова, учет хлеба был проведен блестяще, в общественные амбары ссыпано 12 тыс. пудов, но это не обеспечивало всех нуждающихся[908]. Не хватало своего хлеба и в других уездах. Ввиду отсутствия больших излишков, хлеб реквизировался и в хозяйствах средних крестьян, что толкало их к совместным выступлениям с кулаками.

Ретроспективно оценивая комбеды, некоторые съезды Советов отмечали, что от их действий пострадало среднее крестьянство. На VII Осташковском съезде Советов (июль 1919 г.) делегаты из волостей говорили, что многие комбеды, не столько созидали, сколько разрушали, отталкивая своими действиями среднее крестьянство от Советской власти[909]. Неправомерность действий комбедов и продотрядов в отношении средних крестьян признал V Тверской губернский съезд Советов. В его резолюции “О продовольственном вопросе” было записано: вместо учета хлеба и отчуждения его излишков продотряды производили незаконные реквизиции продуктов и вещей, не подлежащих учету, допускали бесчинства и произвол, чем во многих местах восстановили население против Советской власти и довели дело до открытых выступлений. Также критически была оценена деятельность комбедов: они устранили среднее крестьянство от власти, занимались незаконными реквизициями и контрибуциями.

И “вместо того, чтобы объединиться со средним крестьянством в борьбе с кулаками, восстановили его против власти Советов”[910].

Самоуправные действия комбедов, Советов, партийных ячеек, продотрядов, ЧК, сбор незаконных контрибуций, бессистемные реквизиции вызывали возмущение крестьян, создавая взрывоопасные ситуации. В с. Панове Лукояновского уезда после подавления выступления крестьян 26 августа продотряд собрал контрибуцию в 17 тыс. руб. Из них 10 530 руб. были отданы комбеду, остальные разделены между членами отряда, Совета, военкомата и коммунистами[911]. В Чернухинской волости Арзамасского уезда Нижегородской губернии члены партийной ячейки и Совета незаконно отбирали у крестьян д. Мельниково продукты. Их бесчинства сопровождались пьянством. При голоде в деревне представители власти имели запасы продуктов. Для себя они установили паек в 18 фунтов хлеба в месяц против 13 всем остальным. Негодование крестьян вылилось в “побоище между гражданами и коммунистами”. В этом же уезде председатель Терюшевского волостного комбеда Маштаков и агент губпродкома по закупке скота Озерович вымогали взятки продуктами[912].

В начале сентября при конфискации хлеба произошло выступление крестьян в 10 деревнях Шалдежской волости Семеновского уезда Нижегородской губернии. Четверо руководителей выступления были расстреляны. С имущих участников восстания была собрана контрибуция в 57 тыс. руб.[913] Семеновский уезд был потребляющим и уездные власти следили за тщательностью учета хлеба, проводя повторный учет, когда действие комбедов вызывали сомнения. Так было в богатом с. Линево Ямновской волости. 23 декабря в село прибыл член уездного комбеда Мельников в сопровождении 10 коммунистов Мало-Сукинской организации Завражской волости, трое из которых имели оружие. Крестьяне с. Линево, издавна враждовавшие с жителями этой волости, воспротивились переучету, избив Мельникова. 25 декабря ночью в село прибыл отряд уездной ЧК в составе 30 человек. Крестьянин Буслаев не допустил учетчиков к хлебу, а 75-летняя М.Буслаева ударила в набат, созывая сельчан. С дубинами и кольями собрались они у дома священника, где разместился отряд.

Милиция задержала толпу и коммунисты сумели выбраться из дома, но все же один был пойман и избит. Активные участники выступления скрылись, но троих крестьян расстреляли, а четверых подвергли аресту[914]. В марийском с. Емангаши Васильсурского уезда против отряда коммунистов, прибывшего для изъятия излишков хлеба, поднялось все население. Зажиточные крестьяне, сообщала комиссия, выяснявшая обстоятельства восстания, пользовались большим влиянием в селе. Среднее крестьянство действовало с ними в контакте, часть бедноты была задавлена, а часть шла на поводу у кулаков[915]. Созванный сельским писарем Сарановым сход разослал гонцов по волости, подбивая население воспротивиться учету хлеба и идти на помощь в Емангаши. Собравшаяся у ссыпного пункта толпа убила председателя уездного комбеда Зубова и члена уездного комитета партии Гузанова. Выступление было подавлено отрядом Егорьевских коммунистов: 20 человек расстреляли, 26 — посадили в тюрьму и затем также приговорили к расстрелу[916].

От беззаконий комбедов, партячеек и Советов больше всего страдало среднее крестьянство. Начальник милиции Нижегородского уезда в отчете, представленном 14 января 1919 г. в губернское управление милиции, отмечал: со стороны среднего крестьянства наблюдается недовольство и открытый ропот против отдельных представителей Советской власти, как избранных, так и командированных губпродкомом и чрезвычайной комиссией. Из местных органов особое недовольство вызывали отдельные члены комбедов, которые брали на себя несвойственные им функции, совершали несправедливые действия. Возмущение крестьян вызывали и некоторые отряды, которые запугивали жителей бесцельной стрельбой и требовали с середняков неположенное[917]. Недовольством средних крестьян воспользовались правые эсеры, пытавшиеся восстановить свои организации в Сергачском, Княгининском, Арзамасском уездах[918] и поднять крестьян против диктатуры коммунистов. V Нижегородская губернская конференция РКП(б) признала “шкурничество комбедов” распространенным явлением в губернии[919].

Комбеды Смоленской губернии проводили учет бессистемно. Многие комбеды были пассивны, в них сидело немало кулаков и “темных” элементов. В Сычевском и Гжатском уездах действия комбедов вызвали недоверие и резко критическое отношение среднего крестьянства[920], что послужило основанием для их участия в ноябрьских восстаниях. Комбеды Смоленской губернии, имевшей высокий процент среднего крестьянства, по оценке А.В. Луначарского, представившего доклад в Наркомпрод после одной из поездок в губернию в составе агитпоезда “Октябрьская революция”, часто хозяйничали чрезвычайно неряшливо, диктатура бедноты тяжело сказалась на среднем крестьянстве[921].

О притеснении комбедами средних крестьян поступали сведения из многих уездов. В декабре 1918 г. коммунист Платов писал во ВЦИК, что крестьяне некоторых волостей Рыбинского и Пошехонского уездов Ярославской губернии (Арефинской, Панфиловской, Николо-Троицкой, Егорьевской) прежде сочувственно относившиеся к коммунистической партии, из-за произвола комбедов, взяточничества, безнаказанности их действий, необоснованных контрибуций, натуральных повинностей изменили отношение к коммунистам. Подобные действия комбедов, заключал Платов, наносят больший вред, чем любой злейший враг[922].

Много нареканий поступало на противозаконные действия партийных ячеек. Крестьяне с. Цыбино Михайловской волости Бронницкого уезда Московской губернии в постановлении своего схода, адресованном центральной власти, писали, что со дня революции их селение, состоящее преимущественно из беднейших крестьян, поддерживало Советскую власть. Положение резко изменилось с появлением партийных ячеек. В них вошли “несоответственные (так в документе — Т. О.) люди, которые даже не знают, что такое коммунист”. Они “идут против народа и этим поднимают народ против Советской власти”, отбирают все продукты. На просьбы дать разъяснение, наставляют револьвер и отправляют в тюрьму, принудительно заставляют работать, не считаясь с тем, что перед ними беднота. Сельский сход делегировал к Ленину, как вождю революции, В.Подкопаева, Ф.Тяпкина и П.Кашева за разъяснениями. Их полномочия удостоверялись подписями и печатью сельского Совета[923].

Уездные Советы боролись с "засоренностью" комбедов и нарушениями ими законности. В октябре были арестованы председатель Карачаровского волостного комбеда и член Можайского уездного комбеда, возглавлявший реквизиционный отряд, действия которых вызвали недовольство населения[924]. В декабре за злоупотребления было арестовано большинство членов Спасского волисполкома Васильсурского уезда[925]. В феврале 1919 г. была обследована деятельность Любимского и Даниловского уездных и волостных исполкомов. Волостные Советы, проводившие репрессии в отношении бедноты и середняков, были переизбраны, виновные привлечены к ответственности[926].

В Северных губерниях, особенно остро ощущавших продовольственный кризис, за март-октябрь 1918 г. на почве голода произошло 198 волнений, в 71 селении беспорядки были ликвидированы с применением оружия[927]. Деятельность комбедов здесь не была результативной. Лишь с приездом 400 рабочих-учетчиков был проведен повсеместный и строгий контроль и перераспределение хлеба. Но ни один уезд восьми губерний этого района не имел годового запаса хлеба.

Для ослабления голода среди рабочих Москвы и Петрограда правительство пошло на временное нарушение хлебной монополии, разрешив им по удостоверениям предприятий закупку по вольным ценам и провоз полутора пудов хлеба частным путем в течение пяти недель — с 24 августа по 1 октября. Разрешением на провоз полутора пудов воспользовалось 70% населения Петрограда, закупив или обменяв на вещи 1 043 500 пудов хлеба. Всего одиночками в разрешенный срок было вывезено 2 651 302 пуда. За это же время продотряды вывезли лишь 1 890 858 пудов. Даже не имея вагонов, “полуторапудники” доставили значительно больше хлеба, чем государственные органы[928].

Временное разрешение на закупку хлеба по вольным ценам сорвало его централизованную заготовку в производящих губерниях. Оно лишало смысла запретительные акции комбедов и заградительно-реквизиционных отрядов, легализуя спекуляцию и поощряя рвачество хлебовладельцев. После пяти недель относительно свободной продажи хлеба поставить под контроль хлебодержателей, спекулянтов, навести порядок на транспорте оказалось чрезвычайно трудно. Пришлось применять силу для реквизиции и конфискации хлеба, что привело к росту конфликтов и созданию к началу ноября новой взрывоопасной ситуации в деревне.

Несмотря на запретительные меры, население потребляющих губерний частным порядком вывезло из производящих районов более половины объема централизованных заготовок — 68,4 млн пудов против 53 млн пудов, собранных Наркомпродом[929]. Столь незначительное количество заготовленного хлеба не дает основания для положительной оценки продовольственной деятельности комбедов и продотрядов. В лучшем случае они содействовали изъятию хлеба, внося озлобление и дезорганизуя хозяйственную жизнь деревни.

Ленин крайне негативно относился к мелкому производителю хлеба. Всякий крестьянин, считал он, по наклонности является спекулянтом[930]. А крестьянам было чем спекулировать. К ноябрю 1918 г. в их руках оставалось более 85% товарного хлеба, к февралю 1919 г. они удерживали до 70% излишков, которые так или иначе поступали на рынок.

Комбедам и продотрядам не удалось ни подчинить мелкотоварного производителя учету и контролю, ни тем более изменить саму психологию крестьянина.

Опыт продовольственной работы комбедов и продотрядов был предметом обсуждения II Всероссийского совещания продовольственных работников, собравшегося в канун нового 1919 г. Совещание признало продовольственное положение тяжелым. Комбеды и их методы работы не получили поддержки съезда. Решая вопрос о способах заготовок хлеба, совещание высказалось за введение разверстки, как дававшей наибольшие практические результаты. Но вводилась она не на договорной основе, а на обязательно-принудительной поставке крестьянами определенного Наркомпродом количества хлеба. На 1919 г. в 12 хлебопроизводящих губерниях разверстывалось 260 млн пудов хлеба, т. е. его среднестатистический избыток. Теоретически от поставки хлеба освобождалось 60% деревенского населения — беднота и маломощные средние крестьяне, имеющие посев в 3-4 дес. на семью в 6 человек. Хлеб должны были дать кулаки и зажиточные крестьяне. Но они не имели такого объема товарного хлеба. Тем более, что 1919 г. был засушливым. К тому же суровая действительность гражданской войны вносила свои коррективы, опрокидывая самые благие намерения правительства.

Во второй половине 1918 г., в период деятельности комбедов, Советы подводили итоги ликвидации частного землевладения. Окончательно определялась судьба имений, собиралось расхищенное имущество помещиков, их скот и инвентарь. Уточнялись нормы наделов пашни, сенокосов, владения скотом. Одновременно с этим велось уравнение крестьянских земель и перераспределение их излишков, инвентаря и скота.

Комбеды помогали земельным отделам Советов в учетно-контрольной работе. С их помощью в Орловской губернии почти в 11 раз увеличилось число выделенных для коллективных хозяйств имений — 400 против 37 в начале года[931]. Землепользование многопосевных крестьян уменьшилось в 4 раза[932]. В Воронежской губернии у этой категории крестьян было отобрано свыше 530 тыс. дес. земли, число их хозяйств сократилось с 10,8% до 1%. Землю получили 25 тыс. безземельных и 176 тыс. малоземельных крестьян губернии. Бедняки и средние крестьяне увеличили свое землепользование на 2 082 663 дес.[933] В Тверской губернии ликвидация помещичьего землевладения завершилась к концу года. Крестьяне получили 283 720 дес., или 76% земель помещиков. Здесь частные собственники из крестьян имели земли больше, чем помещики. У них было отобрано 698 783 дес. удобной земли. Летом и осенью беднота и середняки увеличили свое землепользование на 982 513 дес., или на 56%. Безземельные получили 88 088 дес., в среднем по 4,5 дес. Удвоились земельные участки крестьян, имевших ранее до 5 дес., на 73% увеличились владения крестьян, имевших от 5 до 8 дес.[934]

Голодной весной 1918 г. за кусок хлеба и горсть семян беднота, солдатки, вдовы и сироты отдавали кулакам полученную от Советской власти землю. Некоторые комитеты бедноты заставили кулаков вернуть земли, взятые у бедноты. Для зажиточных крестьян комбеды вводили трудовую повинность по обработке земель бедноты и красноармейских семей. Этот вопрос был предметом специального рассмотрения Моршанского уездного съезда комбедов Тамбовской губернии, состоявшегося в начале августа 1918 г. Восстанавливая права бедноты на землю, съезд постановил: “1) Всю засеянную площадь исполу или другими способами убрать тем гражданам, которым причиталась земля...; 2) убрать им, т. е. беднякам, хлеб со своей земли бесплатно, ни в коем случае не идти на соглашение с кулаками и спекулянтами”[935]. В Рыбинской волости Моршанского уезда одним из первых постановлений комбеда было изъятие у кулаков 300 дес. посева и распределения их среди бедноты[936]. В Ржаксинской и Булгаковской волостях Кирсановского уезда комбеды заставили кулаков вспахать землю бедноты и убрать урожай ржи[937]. В конце года в губернии была распределена вся земля — частновладельческая, монастырская, казенная и прочая, всего 2 184 585 дес. Из 3097 частновладельческих хозяйств в 76 были созданы совхозы, появились 63 коммуны, земледельческие и подсобные артели. В их пользовании было 22 995 дес. Земли[938].

В Нижегородской губернии к 14 июня на учет было взято 971 частновладельческое имение[939]. По данным III губернского съезда Советов (октябрь 1918 г.) в губернии ликвидировались хозяйства не только дворян, но и “столыпинских помещиков”, т. е. хуторян. Крестьяне проводили передел земель хуторян и отрубников, разрушали их сельскохозяйственные постройки, инвентарь, изгоняли их “в 24 часа”. Земельные отделы приняли меры к охране законных интересов хуторян, но волну гонений на них удалось сбить лишь к октябрю 1918 г.[940] По данным на конец года, в 11 уездах было реквизировано 1292 сельскохозяйственных владения площадью 1 493 470 дес.[941] На их базе было создано 53 коллективных хозяйства, из них 27 коммун, 20 артелей, 3 товарищества и 3 совхоза[942]. Остальная земля была передана крестьянам, увеличившим наделы пахоты почти в два раза.

Эта картина типична для всех губерний. В Бельском уезде Смоленской губернии в период комбедов на учет было взято 175 хозяйств площадью 50 274 дес. В 17 из них были организованы совхозы, имевшие 1990 дес., но ими была засеяна лишь пятая часть площади. В 29 имениях обработка земли велась артелями, в 5 — коммунами. Из 15 630 дес. пахотной земли коллективами из-за отсутствия семян было засеяно лишь 251,7 дес., т.е. 1,6%. Остальная земля была разделена[943].

В начале года в Московской губернии учет земель был проведен формально. Помещики до июля проживали в своих имениях. Только комбеды окончательно определили судьбу имений, выслали помещиков[944]. На 20 сентября на учет было принято 104 имения площадью в 10 тыс. дес.[945] В имениях помещиков было создано 30 коллективных хозяйств, объединивших 2300 человек. Они пользовались 2536 дес. земли, из них пашни — 1836 дес. Колхозы не смогли освоить всю землю и большая ее часть осталась незасеянной[946], что вызывало недовольство крестьян. Беднота обращалась в губземотдел с просьбами передать им эту землю под озимые. С 20 августа по 18 сентября в отделе побывало 170 ходоков, было рассмотрено 160 дел о покосах[947]. Крестьяне требовали раздела земель крупных владельцев, отрицательно относясь к коммунам[948].

Московский губземотдел, с лета руководимый коммунистами, стоял на левацких позициях, не допуская раздела крупных имений, и признавал право пользования ими только за коммунами, артелями или совхозами. Дробление их между крестьянами он считал политической ошибкой[949]. Однако проект губземотдела о неделимости крупных частновладельческих участков был отклонен Наркомземом[950].

Ликвидация помещичьего землевладения и развернувшееся наступление на земельную собственность кулаков привели к концу года, по данным 10% выборочной сельскохозяйственной переписи 1919 г., к сокращению беспосевных хозяйств на 38%. Наибольший процент наделения беспосевных землей — 60,7 — дал Центрально-Земледельческий район, на втором месте — 59,5% — Средне-Волжский. На 44,1% сократилась численность беспосевных в Северном районе, на 42,2% — в Промышленном, на 40,8% — в Северо-Западном. В 25 губерниях почти исчезли хозяйства крупных посевщиков. Эта категория крестьян была ликвидирована в Приозерном районе, на 95,5% сократились кулацкие посевы (свыше 13 дес.) в промышленном районе, на 91,8 — в Центрально- Земледельческом, на 91,4 — в Средне-Волжском, на 90,8 — Северо-Западном. В Нижне-Волжском и Приуральском районах нивелировка шла менее активно, прежде всего из-за военных действий. Здесь число беспосевных крестьян уменьшилось соответственно на 16,3 и 19,8%, а число крупнопосевных хозяйств — на 68,6 и 63,3%[951].

К началу 1919 г. в Европейской России было распределено приблизительно 17 215 926 дес. земли, из которых 95,3% перешли крестьянам, 0,8% — коммунам и артелям, 3,9% — совхозам, фабрично-заводским коллективам, больницам, школам и пр. Землю получили миллион бесхозяйственных крестьян[952]. Число мелких посевщиков (до 2 дес.) возросло с 6 до 8-9 млн, составив 43%. Группа средних посевщиков (от 2 до 4 дес.) увеличилась на 10%, а число дворов, сеющих свыше 4 дес., уменьшилось. Хозяйства, засевавшие свыше 10 дес., исчезли в Костромской, Ярославской, Московской, Тверской, Вологодской губерниях. Во Владимирской губерний их осталось 0,1%, в Пермской — 0,6, а в хлебопроизводящих губерниях их численность упала с 7 до 3%[953]. Таким образом, произошло увеличение числа мелких и средних хозяйств, уменьшение и исчезновение крупных и сокращение хозяйств выше среднего уровня. Нивелировка деревни сгладила социальные полюсы, увеличив удельный вес среднего крестьянства.

Процесс земельного уравнения не был закончен в 1918 г. За три года революции, по данным специальной анкеты ЦСУ, охватившей опросом 1103 селения, переделы земли произошли в 66% селений, в 34% их не было. Наиболее интенсивно переделы происходили в районах острой нехватки земли: в 94 % селений Центрально-Земледельческого района (данные по 193 селениям), в 82% селений Средне-Волжского района (данные по 182 селениям), в Приуральском — в 69% (данные по 127 селениям), Северном — в 63% (данные по 136 селениям), в Промышленном — в 53 % (данные по 239 селениям), в Северо-Западном (Приозерном) районе — 43% и Нижне-Волжском — 48%[954].

Как видим, переделы даже за три года не ликвидировали кулака. Не везде даже ставился вопрос об уравнении их землепользования. 30 октября 1918 г. ВЦИК в декрете “Об обложении сельских хозяев натуральным налогом” отмечал, что уравнительное распределение земли проведено еще не везде. Более состоятельные и богатые крестьяне в таких местах по-старому владеют большими по размеру и лучшими по плодородию участками земли[955]. Одна из главных причин этого — отсутствие сельскохозяйственных орудий и семян у бедноты.

Крестьянское хозяйство России всегда испытывало острую потребность в инвентаре и машинах. За годы мировой войны сельское хозяйство оказалось в состоянии острого кризиса из-за того, что промышленностью не восполнялась даже естественная убыль инвентаря и машин. В 1918 г. их производство составляло лишь 15% к довоенному уровню. Государственное производство и импорт удовлетворяли лишь 9,6% потребностей крестьянских хозяйств в машинах и орудиях[956]. В этот год деревня получила 32 049 плугов, 10 253 бороны, 104 016 кос, 70 360 серпов, 1138 молотилок, 1657 зерноочистительных машин[957]. Но это было лишь 10,2% от поставок 1913 г.[958], т. е. крайне мало для удовлетворения потребностей крестьян, впервые получивших землю. Земельные отделы с помощью комбедов проводили сбор, перераспределение и общественное использование помещичьего и кулацкого инвентаря и скота.

Собрания бедноты определяли нормы владения скотом. Все сверхнормативные излишки подлежали сдаче комбедам, которые распределяли их между коммунами и нуждающимися бесплатно или по доступной цене. Волостной комитет бедноты и Совет Игнатовской волости Ардатовского уезда Симбирской губернии ввиду распродажи кулаками своего скота и инвентаря постановили: “отобрать у местных деревенских кулаков и капиталистов излишний скот и все излишнее имущество (подчеркнуто мною — Т.О.), и передать местным сельским коммунам, где такие организованы, где нет — беднейшему населению” по средней стоимости. Тогда же были определены нормы владения скотом. Семья, состоявшая из 8-15 человек, могла владеть 2 лошадьми, 2 коровами, теленком и одной нерабочей лошадью. Семья из 18-25 человек могла иметь 3 лошади, 3 коровы, 2 жеребенка и 2 теленка[959]. Нормы владения инвентарем, имуществом и вещами также определялись комбедом и Советом. К осуществлению этого постановления решено было приступить через две недели. Это типичный пример грубого, вульгарного коммунизма, основанного на уравнительности, нивелировке, проводимой в комбедовский период.

В некоторых волостях центрально-черноземных губерний у кулаков было отобрано около 70% лошадей и 20-30% рогатого скота[960]. В губерниях создавались племенные рассадники и прокатные пункты инвентаря и машин. В первую очередь они удовлетворяли потребности коллективных хозяйств, затем бедноты. В Нижегородский уездный земельный отдел поступило 120 заявлений от крестьян и 74 — от коллективных хозяйств об отпуске им инвентаря и скота из принятых на учет имений. Просьбы коллективов были удовлетворены на 70%, крестьян — на 60%[961].

В результате перераспределения скота к концу 1918 г. в 25 губерниях число безлошадных и многолошадных хозяйств уменьшилось при значительном росте однолошадных дворов. Так, в трех уездах Курской губернии число безлошадных хозяйств сократилось на 10,7%, а дворов с одной лошадью увеличилось на 33,4%. Процент хозяйств с двумя лошадьми уменьшился на 7,4, с тремя — на 1,7, с четырьмя — на 1,7, с пятью — на 1,7. В пяти уездах Тамбовской губернии изменения выразились в следующих показателях: процент безлошадных сократился на 9,4, с 1 лошадью увеличился на 22,3, с двумя — уменьшился на 8,8, с тремя — на 3, с четырьмя — на 0,7, с пятью — на 0,4[962]. В Смоленской губернии количество безлошадных крестьян уменьшилось на 1,4%, число хозяйств с одной лошадью увеличилось на 11%. Почти на 50% сократилось количество хозяйств с 3-5 лошадьми[963]. В промышленных губерниях — Владимирской, Иваново-Вознесенской, Костромской, Ярославской, количество безлошадных сократилось на 14-17%, а бескоровных более чем на 50%[964]. По 25 губерниям число хозяйств, имевших четыре и более лошадей, уменьшилось на 60%[965]. Представляет интерес заключение Тульского губкома РКП(б), сделанное по итогам 1918 г.: “Деревенская беднота, входившая в комбеды, во многих уездах превратилась в середняков-крестьян, обзавелась постройками, скотом, которые поступили в ее распоряжение”[966].

Таким образом, за год коммунистической диктатуры был экспроприирован класс помещиков. На основе закона о социализации земли, предусматривавшего уравнительный раздел всех земель, резко сократилось крупное землевладение крестьян. Кулак превращался в середняка, и это сохраняло за ним моральное влияние на крестьян-собственников, сочувствие которых было на его стороне. Слой средних крестьян стал основным в деревне.

Перераспределение средств производства, как и нормирование потребления, не углубляло социальную дифференциацию, а сокращало полярные группы крестьянства, уравнивая их под середняка. Эта тенденция была отмечена Лениным в марте 1921 г. на X съезде РКП(б): “Крестьянство стало гораздо более средним, чем прежде, противоречия сгладились, земля разделена в пользование гораздо более уравнительное, кулак подрезан и в значительной части экспроприирован — в России больше, чем на Украине, в Сибири меньше. Но в общем и целом, данные статистики указывают совершенно бесспорно, что деревня нивелировалась, выравнялась, т. е. резкое выделение в сторону кулака и в сторону беспосевщика сгладилось. Все стало ровнее, крестьянство стало в общем в положение середняка’’[967].

В условиях сохранения товарного производства нивелирующая тенденция не могла быть продолжительной. Она могла удерживаться только в искусственно созданных условиях ограничения воздействия законов рынка, не признающих никакого уравнения, дифференцирующих крестьянство. С помощью комбедов Советская власть вводила протекционизм в отношении бедноты, по существу делая ее государственным иждивенцем, освобожденным от уплаты налогов. Бедноте предоставлялась в первую очередь материальная, техническая и социальная помощь. Комбеды должны были обеспечить щадящий режим для среднего крестьянства и жесткое принуждение к зажиточно-кулацким хозяйствам. Эта политика закреплялась в законе о введении натурального подоходного налога (октябрь 1918 г.). Но протекционистская политика в отношении крестьянского большинства была нарушена гражданской войной, вынуждавшей прибегать к принудительным мобилизациям, трудовой повинности для всех крестьян, реквизициям хлеба и прочим мерам “военного коммунизма”.

Уравнительный раздел земли привел к понижению производительности сельского хозяйства, падению его товарности, росту внутридеревенского потребления хлеба. Мелкое хозяйство консервировало старые приемы земледелия, нерационально использовало скот, инвентарь. С экономической точки зрения уравнительный раздел был нецелесообразен, на что обращали внимание ученые еще в 20-х годах (Л. Крицман и др.). Общим итогом практики “военного коммунизма” было разрушение сельскохозяйственного производства.

Ленин оценивал итоги аграрных преобразований прежде всего с политических позиций. Ради успеха революции, писал он, “пролетариат не вправе останавливаться перед временным понижением производства... Обеспечение пролетарской победы и ее устойчивости есть первая и основная задача пролетариата. А устойчивости пролетарской власти быть не может без нейтрализации среднего крестьянства и обеспечения поддержки весьма значительной доли, если не всего, мелкого крестьянства”[968]. Достичь этого можно лишь удовлетворением их потребностей за счет крупного землевладения. Иначе большевикам власти не удержать[969].

В 1918 г. партия коммунистов через советские органы сделала первые практические шаги к осуществлению своего программного требования — организации социалистического производства в сельском хозяйстве. В историко-экономической литературе весьма обстоятельно представлена теория вопроса и позитивная сторона создания общественных хозяйств, несмотря на незначительные практические результаты их организации. Гораздо слабее раскрыты ошибки и искажения в отношении среднего крестьянства, роль комбедов в насильственном насаждении общественных форм производства, усиливших недоверие крестьян к коммунистам, протесты, восстания.

Приняв Крестьянский наказ за основу первого аграрного закона, Советская власть тем самым отступила от программного требования РСДРП(б) об организации в каждом имении общественного производства, но не отказалась от перспективы социалистического преобразования сельского хозяйства. Это входило и в отдаленные планы левых эсеров. По общему согласию советских партий власть поощряла создание земледельческих коллективов. Левые эсеры, руководившие земельными отделами до лета 1918 г., были инициаторами создания коммун. В июле-августе для их организации правительством было выделено 60 млн руб.[970] В ноябре для улучшения сельского хозяйства и преобразования его на общественных началах был создан миллиардный фонд[971]. Организация сельскохозяйственных коллективов стала первейшей задачей ячеек РКП(б) и комбедов. Однако на октябрь, по оценке Свердлова, данной на заседании межведомственной комиссии по комбедам, они мало сделали для развития коммун. В конце 1918 г. насчитывалось 3812 коллективных хозяйств[972]. Основная их масса была создана рабочими, они же составляли большинство их членов[973].

Идея о создании общественного производства слабо пробивалась в сознание крестьян. Беднота, получившая землю, стремилась выбиться “в люди” через укрепление своего хозяйства. Острейшая потребность в инвентаре подталкивала их к созданию артелей, товариществ по совместной обработке земли. Так, беднота с. Елизарово Павловского уезда Нижегородской губернии 23 декабря, обсудив вопрос о невозможности в предстоящий сев обработать землю ввиду неимения лошадей и инвентаря, постановила создать артель и назвать ее “Общий труд”. Необходимые артели машины — молотилку, сеялку, веялку, жнейку — решено было взять у хуторянина Соплякова, а у Беклемишева — веялку, привод к молотилке и косилку. Поскольку имеющиеся у крестьян лошади не могли работать из-за отсутствия корма, собрание бедноты просило выделить им трактор и 1100 пудов семян, овса и пр. В артель записалось 39 бедняков[974].

Коллективные хозяйства, создаваемые за счет имущества хуторян, отрубников, кулаков, на землях общин были ненавистны крепкому крестьянину. Коммуны, артели, совхозы были первыми объектами нападения при восстаниях.

Созданные из-за нужды и голода коллективные хозяйства бедноты не могли стать производителями товарной продукции, большинство из них имело потребительский характер, но Советская власть не отказывалась от их поддержки, видя за ними будущее.

В период комбедов расширилась пропаганда общественного производства. Организации РКП(б) считали своей первейшей задачей агитацию за создание сельскохозяйственных коммун, чтобы “отбить у крестьянина инстинкт собственности”, внушить ему идеи коммунизма, как это записано в решении расширенного заседания Усманского уездного комитета партии от 18 декабря 1918 г., на котором присутствовали представители волостных организаций РКП(б)[975].

Осенью партийные конференции и съезды Советов Воронежской, Калужской, Московской, Петроградской, Тверской, Иваново-Вознесенской губерний высказались против раздела помещичьих земель, за передачу их в коллективное пользование[976]. Среди коммунистов немало было и леваков. Стремление поскорее решить проблему социалистической перестройки сельского хозяйства не останавливало некоторых местных руководителей и перед применением насилия. 7 октября 1918 г. на заседании Кимрского уездного исполкома Тверской губернии его председатель, некто Звирздынь, допускал возможность организации сельскохозяйственных коммун силой[977]. Энергичные меры к организации коммуны из двух волостей принимались в Калязинском уезде этой же губернии. Земельный съезд Ярославского уезда в ноябре принял резолюцию, объявлявшую уезд коммунистическим, в виде одной сельскохозяйственной коммуны[978]. Но крестьяне без энтузиазма встречали такие решения коммунистов. В одной из волостей Пошехонского уезда крестьяне убили председателя исполкома за насильственное введение коммуны[979].

Идея насильственной перестройки сельского хозяйства, распространенная среди части партийных и советских работников, получила отражение в работе I Всероссийского съезда земельных отделов, комитетов бедноты и коммун (11-20 декабря 1918 г.), где левые требовали декретирования общественной запашки, форсированного создания коммун. На съезде Ленин дал теоретическое осмысление практического опыта аграрных преобразований, сформулировал основные положения социалистической переделки сельского хозяйства. Первое из них гласило: “...переход от мелких единичных крестьянских хозяйств к общественной обработке земли требует долгого времени, что он ни в коем случае не может быть совершен сразу”[980]. Этот шаг в жизни крестьян Ленин приравнивал к величайшему перевороту, который осуществим “лишь тогда, когда необходимость заставляет людей переделать свою жизнь”[981]. Второе: “...в странах с мелким крестьянским хозяйством переход к социализму невозможен без целого ряда постепенных предварительных ступеней”[982]. Третье: “...перевод на общественную обработку земли возможен лишь путем примера, лучшей организацией труда, ее высшей производительностью”. Четвертое: “...продвижение по пути социалистического строительства возможно лишь в меру пробуждения сознания трудящейся части крестьянства и ее самостоятельной организации”[983].

Определив общие закономерности социалистического преобразования сельского хозяйства, Ленин в данном выступлении, как и многие делегаты съезда, переоценил степень готовности крестьянства к восприятию идей социалистического преобразования сельского хозяйства и роль комбедов в создании условий для этого. Образование комбедов и данный съезд, говорил Ленин, показывают, что “...сознание в самых широких массах трудящегося крестьянства проснулось, и что стремление к установке общественной обработки земли есть в самом крестьянстве, в большинстве трудящегося крестьянства”[984]. Здесь будет уместно напомнить, что к концу 1918 г. лишь 0,15% крестьян были объединены в различные сельскохозяйственные коллективы, владевшие 0,8% земельной площади. Но, выразив уверенность в стремлении большинства крестьян к социалистическому преобразованию сельского хозяйства, Ленин не настаивал на его немедленной реализации. Наоборот, он повторил ранее высказанную мысль о том, что “к этому величайшему из преобразований мы должны подходить с постепенностью. Немедленно ничего нельзя здесь сделать...”[985].

Однако многие делегаты полагали, что переходный период от капитализма к коммунизму будет кратковременным и трех лет будет достаточно для перевода крестьянских хозяйств на путь общественного производства. Эти настроения делегатов съезда получили отпор со стороны наркома земледелия С.П. Середы. Признавая распыление земли в результате аграрной революции и возникшей теперь проблемы ее собирания и общественной обработки, он, тем не менее, подчеркивал, что Советская власть не выдвигает задачи непосредственного перехода к социализму в деревне, мысль об экспроприации мелких крестьян не может прийти в голову сознательному коммунисту[986].

Однако, в принятом съездом большинством голосов “Положении о социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию" главнейшей задачей земельной политики считалось “последовательное и неуклонное проведение широкой организации земледельческих коммун, советских коммунистических хозяйств и общественной обработки земли”[987]. Местные земельные органы призывались к энергичному переустройству земледелия на коммунистических началах. Но в опубликованном 14 февраля 1919 г. постановлении ВЦИК “О социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию” не было речи об ускорении или принудительном введении общественных форм хозяйства. Отдавая предпочтение коллективному земледелию, постановление подчеркивало, что переход к нему является добровольным делом единоличных хозяйств. Отмечая их отживающий характер (тоже дань крайне левым настроениям), оно указывало на постепенность обобществления единоличного землепользования[988].

14 марта в газете “Голос трудового крестьянства” был опубликован циркуляр Наркомзема о недопустимости принуждения в создании коллективных хозяйств. Никакие решения партийных конференций, писал член коллегии Наркомзема В.В. Кураев, подписавший циркуляр, не могут служить основанием для этого. Общественные формы хозяйствования могли вводиться только постановлениями самих крестьян.

Тем не менее практика принуждения к общественной обработке земли и вступлению в коммуны получила распространение. Форсирование коммунистами социалистического землеустройства приводило к тяжелым последствиям. Уполномоченный ЦК РКП(б) Д.А. Павлов с явным одобрением сообщал в конце декабря 1918 г. из Елецкого уезда Орловской губернии, что земельный отдел, возглавляемый Кенаревским — рабочим из местных крестьян, осуществляет план создания единой трудовой коммуны. За зиму через организацию коммунистов предполагалось подготовить крестьян к принятию этой идеи и с весны провести по всему уезду общественную обработку полей, обобществить инвентарь и пр. Возражения некоторых товарищей о том, что план в отношении 360 тыс. крестьян трудно выполним, утопичен, не были приняты во внимание уездными властями, приступившими к его реализации. Письмо заканчивалось восторженно: “Вот как мы шагаем, товарищи! (В следующий раз я Вам подробнее опишу это начинание и опишу те конкретные меры, которые мы предпримем сейчас же...)”[989]. Административная переориентация социально-экономического развития уезда привела в марте 1919 г. к восстанию крестьян. Председателю уездной коммуны пришлось бежать в г. Лебедянь (Тамбовская губерния), где он был убит преследовавшими его елецкими и присоединившимися к ним лебедянскими крестьянами. В Лебедянском уезде земельный отдел также стремился к насаждению коммуны, а нежелающих он был намерен принудить “силой диктатуры”[990]. Это привело к усилению в уезде антикоммунистических настроений. Партийные ячейки в волостях распались, коммунисты, пытавшиеся повлиять на движение, поплатились жизнью[991]. Восстание удалось прекратить лишь в середине апреля, когда стали осуществляться решения VIII съезда РКП(б) о недопустимости насильственного перевода крестьян к коллективному землепользованию и претворяться в жизнь декреты о льготах середнякам.

Революционный романтизм на практике трансформировался в уродливые формы насильственной перестройки крестьянской жизни. Характерные образцы административно-приказной переориентации социально-экономической жизни деревни дала Нижегородская губерния. Левацкую торопливость проявили коммунисты Княгининского уезда, где партийная конференция, съезд Советов, а за ними и съезд земельных отделов приняли постановления об обязательном для всех селений переходе к общественной обработке земли[992]. Постановление вызвало протесты крестьян, посылавших жалобы и ходоков в губернский Совет, Наркомзем и к Ленину. Крестьяне второго Зольянского общества с.Ичалки телеграфировали Ленину: “Княгининский уездный съезд партии принял решение о принудительной общественной обработке земли. Беднота и середняки против принудительной обработки, согласны на добровольные коллективы, коммуны. Большинство желает работать единолично. Уезд грозит репрессиями, ожидается прибытие отряда. Это подорвет доверие к Советской власти. Просят приостановить осуществление незаконного постановления”[993].

Принуждением крестьян к введению коммун грешили и коммунисты Алексинского уезда Тульской губернии. По сообщению в НКВД Асманова и Белугина в Алексашенской волости коммуна вводилась “под плетью”. Но как только поступило указание сверху прекратить эксперимент, она тут же распалась[994].

В Московской губернии партийные конференции принимали решения об усилении пропаганды преимуществ коллективного хозяйства и ставили в качестве практической задачи перевоспитание психологии крестьянина[995]. Коммунисты Симбирской губернии не только вели агитацию в пользу коммуны, но и осуществляли идею обобщения имущества крестьян[996], что привело к широкому восстанию в марте 1919 г.

Вмешательство органов коммунистической власти в хозяйственную деятельность состоятельных и средних крестьян накаляло обстановку в деревне. В некоторых уездах комбеды по существу запретили хозяйственную деятельность, разрушили торговлю, разорили кооперативы. Типичный образец такой деятельности — Сергаческий уезд Нижегородской губернии. Как о большой победе сообщали в губком РКП(б) председатель уездного комитета партии М.И. Санаев и секретарь В. Шувалов о подчинении всей жизни уезда комбедам. Они сосредоточили в своих руках все производство, потребление, учет, распределение, при них организованы боевые дружины. Кулаки лишены права участвовать в выборах, комбеды отобрали у них излишки скота и инвентаря. Без их ведома никто ничего не может продать или купить. Комбеды “обобществляют жизнь села, приготовляют ее к коммунизму”, докладывали в октябре партийные руководители уезда. Как особую заслугу они отмечали подчинение кооперативов комбедам[997]. В сентябре 1918 г. М.И. Санаев был на приеме у Ленина. После разговора с ним Ленин направил в “Правду” записку, в которой просил работников газеты записать со слов Санаева и напечатать “очень интересный материал о классовой борьбе в деревне и комитетах бедноты”[998].

Сейчас трудно восстановить, о чем шла речь в беседе, но очевидно, что в августе-сентябре “обобществление жизни села” и “приготовление ее к коммунизму” еще не проводилось. Но в октябре и позднее в уезде практиковался насильственный перевод крестьян к общественной обработке земли, что не отвечало их потребностям и не было принято ими. В результате в уезде произошло восстание крестьян. При расследовании его причин было признано, что оно лишь отчасти носило кулацкий характер. Во многих случаях восстание было вызвано “перегибами” отдельных представителей Советской власти. При его ликвидации, в свою очередь, были допущены действия “в высшей степени нетактичные”[999].

Вмешательство комбедов в деятельность кооперативов по существу разрушало их. Так было не только в Сергачском, но и Васильсурском, Лукьяновском и других уездах[1000]. 27 ноября 1918 г. отдел управления Нижегородского губисполкома в циркулярном письме уездным Советам указал на недопустимость вмешательства Советов, и тем более комбедов, в деятельность кооперативных организаций, как наносящих вред[1001].

В 1918 г. в стране было 54 тыс. кооперативов, из них 24 тыс. потребительных обществ, 16,5 тыс. кредитных товариществ, 2400 сельскохозяйственных кооперативов. Они объединяли несколько десятков миллионов сельских жителей[1002]. Новая власть декларировала большое значение кооперации в организации экономических связей города и деревни. Но коммунисты считали, что на дела кооперации немалое влияние оказывают кулаки. Поэтому комбеды, борясь с кулаками, реквизировали кооперативы, их наличные средства, товары, склады, лавки. Во многих губерниях (Владимирской, Вологодской, Нижегородской, Московской, Саратовской, Тамбовской) кооперация разрушалась. В 1918 г. кооперация по существу была отстранена от заготовки хлеба, продорганы использовали лишь ее склады и зернохранилища и в некоторых губерниях она допускалась к распределению товаров. Тем не менее, в 14 губерниях союз “Кооперативное зерно”, объединявший 30 местных кооперативов, поставил государству 25,6 млн пудов хлебопродуктов[1003].

21 ноября 1918 г. был принят декрет “Об организации снабжения населения всеми продуктами и предметами личного потребления и домашнего хозяйства”, гарантировавший неприкосновенность складов и лавок кооперации. Однако наступление на кооперативы в деревне продолжалось. 25 декабря Ленин направил телеграмму Совету коммун, губпродкомам, совнархозам и кооперации Северной области, а затем и Урала, где указывал на незаконность закрытия кооперативов, реквизиции их товаров и других акций, как нарушающих дело снабжения и расстраивающих организацию тыла Советской республики. Он требовал прекратить преследование кооперативов, возвратить им товары, включить их в распределительную сеть наравне с советскими лавками[1004]. Поскольку в конце 1918 г. кооперативы включались в систему Наркомпрода, Цюрупа издал циркуляр продовольственным комитетам, категорически запрещавший ломать их аппараты, устранять правления и принимать другие меры, разрушающие их. Губпродкомам предписывалось немедленно отменить все действия против кооперации[1005].

Основным итогом аграрных преобразований первого года коммунистической диктатуры была ликвидация капиталистического землевладения, его парцелляция. Более миллиона бедняков получили возможность вновь стать хозяевами, несколько миллионов увеличили свои наделы. Но крестьянство не пошло навстречу программному постулату коммунистов о создании общественных хозяйств. Не оставили ощутимого следа в социалистическом преобразовании сельского хозяйства и комитеты бедноты: крестьянство не приняло открытых форм насилия над своим образом жизни, упорно отстаивая свое право на землю и производимый на ней продукт. Оно непримиримо относилось к социальным экспериментам коммунистов, не принимало командных методов руководства деревней, вполне определенно выражая свое отношение к ним участием в восстаниях.

В мае 1918 г. финансовое положение страны было критическим[1006]. Основным методом получения денежных средств были контрибуции. Еще в апреле в “Очередных задачах Советской власти” Ленин высказал свое отношение к ним, считая их принципиально приемлемыми и заслуживающими пролетарского одобрения[1007]. Конституция РСФСР, принятая в июле 1918 г., основную цель финансовой политики определяла как экспроприацию буржуазии. Она не ограничивала возможности власти вторгаться в право частной собственности[1008].

До комбедов деревня по существу не платила налогов государству. Но и государство не субсидировало работу волостных и сельских Советов и комбедов. И они изыскивали средства на месте. Члены партийных ячеек также полагали, что их труд должен быть вознагражден. Для обеспечения своего существования Советы, комбеды, партячейки широко практиковали контрибуции и штрафы с населения. Получаемые ими средства не пополняли казну государства, а использовались для местных (часто для личных или групповых) нужд. Будучи бессистемными, они наносили ущерб всем крестьянам, имеющим хоть какой-то достаток. В апреле Наркомфин запретил местным Советам взимать контрибуции по своему усмотрению, как расстраивающие всю финансовую систему[1009]. Однако ВЦИК отменил этот циркуляр НКФ, пока не была выработана общая система обложения налогами. Об этом оповестила 21 апреля “Правда”. НКВД разрешал губернским и уездным Советам устанавливать налоги по своему усмотрению, но волостные и сельские Советы не должны были проявлять инициативу в этом деле. Однако с запрещением вышестоящей власти в деревне мало считались.

Массовое распространение штрафы и контрибуции получили в период комбедов. По данным 252 уездов, вопрос о взимании налогов, штрафов, контрибуций 1048 раз стоял в повестке дня объединенных заседаний комбедов и Советов[1010]. В общем балансе рассмотренных ими вопросов он составлял 8,4%. Объединенные заседания Советов и комбедов стремились к системности экспроприации средств сельской буржуазии, но в большинстве случаев достичь этого не удавалось. Деньги, хлеб, скот, личное имущество конфисковывалось у крестьян за участие в выступлениях против Советов, комбедов, продотрядов, партячеек, за отказ выполнять те или иные распоряжения. Так, в с. Сазыкино Елецкого уезда партийная ячейка во главе с председателем Котелкиным (он же председатель волостного Совета) и комбед “учили”, как пишет уездная газета, спекулянтов “уму-разуму” штрафами. По решению партячейки, одного спекулянта оштрафовали на 1 тыс. руб., конфисковали 69 пудов хлеба и 2,5 пуда сала за продажу хлеба без ведома бедноты. Полученные с него деньги пошли на нужды ячейки РКП(б), хлеб и сало были распределены между бедными[1011]. На зажиточных граждан с. Долгуши Калачевской волости Землянского уезда в октябре была наложена контрибуция в 500 тыс. руб. за хищническую порубку народного леса[1012]. В Солдатской волости Нижнедевицкого уезда два кулака с.Рындино за укрывательство оружия были оштрафованы уездной ЧК на 6 тыс. руб.[1013] Общее собрание граждан с. Елизарьева Ардатовского уезда Нижегородской губернии 8 сентября постановило устранить от должности председателя волостного Совета Кудашева и наложить на него штраф в 1 тыс. руб. за приобретение 10 пудов хлеба сверх положенной нормы без разрешения местного комитета бедноты[1014]. В с. Острецово Нерехтского уезда Костромской губернии образовавшаяся ячейка коммунистов обложила буржуазию налогом в 40 тыс. руб.[1015] В с.Пичеурах Ардатовского уезда Симбирской губернии комбед арестовал самогонщиков и оштрафовал их на 6 тыс. руб. На кулаков волости была наложена контрибуция в 57 тыс. руб. Эта акция вызвала выступление против комбеда[1016]. 17 октября Алешкинский волисполком Бежецкого уезда Тверской губернии постановил: за неисполнение распоряжений волостного комбеда (отказ выдать излишки хлеба) наложить на И. Яковлева, гражданина д. Лаврово, контрибуцию в 3 тыс. руб.[1017] На крестьян Вазерской волости Мокшанского уезда Пензенской губернии волисполком наложил контрибуцию в 66 464 руб. за разграбленные хутора и 25 тыс. за самовольные порубки леса[1018].

Возмущение у крестьян с. Каликина Лебедянского уезда вызвала конфискация имущества у крестьянина В.И. Кучина, совершенная по указанию председателя уездного комбеда Сафонова. Местная партийная ячейка постановила распределить конфискованное имущество между коммунистами и членами комбеда. Испугавшись такого произвола, крестьяне стали прятать личное имущество[1019].

Штрафы и контрибуции, по понятиям коммунистов, были одним из средств упрочения власти пролетариата. В то же время использование полученных таким путем средств для нужд бедноты и самих коммунистов свидетельствовало о вульгарном понимании ими принципов равенства, ничего общего не имеющем с социализмом. Право штрафовать кулаков за антисоветские выступления и другие нарушения революционных законов часто использовали уездные ЧК. Определить, сколько средств было изъято у крестьян-собственников через штрафы, не представляется возможным. По сведениям ВЧК, в 1918 г. было наложено 4705 штрафов на сумму 28 758 772 руб.[1020] Но есть основания думать, что эти сведения относятся лишь к городу. Выяснить количество штрафов, наложенных на сельских жителей, невозможно.

Другим широко практиковавшимся методом подавления и приемом имущественного поравнения сельских жителей являлись контрибуции. Это была карательная акция. Она налагалась военными властями и чрезвычайными комиссиями на село, волость, уезд за “контрреволюционные деяния”. Суммы контрибуций не регламентировались. В начале августа буржуазия Лебедянского уезда была обложена контрибуцией в 200 тыс. и к 13 августа было собрано 150 тыс. руб.[1021] На кулаков с. Лесновка Бобровского уезда в сентябре за попытку сопротивления Советской власти была наложена контрибуция в 50 тыс. руб.[1022] За участие в мятеже Киселевская волость Старицкого уезда заплатила 1,5 млн руб.[1023], Сберовская волость Вышневолоцкого уезда — 200 тыс.[1024], а Лунгинская волость того же уезда — 100 тыс. руб. и 2 тыс. пудов хлеба[1025]. Порой волостные власти увеличивали объем контрибуций для своих нужд. Так, в Поддубовской и Лубовской волостях того же уезда с кулаков было взыскано в 7 раз больше определенной карательными органами суммы — 350 тыс. вместо 50 тыс. руб.[1026] Для внесения контрибуции назначались жесткие сроки и собиралась она в присутствии карательного отряда. За невыполнение следовали арест, трибунал, расстрел.

В НКВД поступало много жалоб на непосильный размер контрибуций, грубые приемы их взыскания, несправедливые аресты. Так, крестьяне с. Акузова Сергачского уезда Нижегородской губернии жаловались на незаконные действия лиц, “именующих себя коммунистами”. Составив подложный приговор сельского собрания, они самочинно переизбрали волостной Совет, введя в него своих людей. Главным стал Кильдюшев, которого весной общество лишило права голоса за изготовление и продажу самогона. Крестьяне также обращали внимание центральной власти на действия братьев Якушевых, один из которых служил в каком-то уездном учреждении. Пользуясь своим положением, он разъезжал по волости и самовольно облагал крестьян налогом, угрожая всем револьвером. Вышеназванные лица, вошедшие в Совет, облагали контрибуциями бедных крестьян и даже отцов красноармейцев по нескольку раз. Административный подотдел НКВД предложил Нижегородскому губисполкому провести тщательное расследование указанных злоупотреблений, виновных в том лиц предать суду, о результатах сообщить заявителям, копии следственного материала представить в НКВД[1027].

Ссылаясь на постановление ВЦИК и циркуляр Наркомата юстиции, НКВД разъяснял исполкомам, что арест как принудительная мера к уплате налога не должен применяться. Лица, не внесшие контрибуции, могут быть привлечены к общественным работам. Такие разъяснения в ответ на жалобы населения были даны Старицкому уездному исполкому Тверской губернии[1028], ряду вологодских Советов и др.

По данным журнала “Власть Советов” за год (ноябрь 1917 - ноябрь 1918 г.) с деревни было собрано 17 947 379 руб. контрибуции[1029]. Наибольшие денежные взыскания были получены в деревнях Костромской губернии — 5 295 000 руб. В остальных губерниях контрибуционные суммы не превышали 2 млн руб.: Московская — 1 849 500 руб., Псковская —1 713 565, Орловская — 1 060 000 руб. В Тверской и Пензенской губерниях было собрано менее 1 млн руб.: в первой — 794 796, во второй — 753 521 руб. Более 300 тыс. руб. взыскано с крестьян Вятской, Владимирской, Пермской, Саратовской, Калужской, Вологодской губерний. От 100 тыс. до 300 тыс. рублей выплатили крестьяне Казанской (210 тыс.). Нижегородской (232 723 руб.). Самарской (226 тыс.), Смоленской (266 500), Тамбовской (116 567), Тульской (153 950 руб.). Менее 100 тыс. руб. было изъято из деревень Воронежской (65 080), Иваново-Вознесенской (50 тыс.), Новгородской (64 500 руб.), Череповецкой (45 500), Ярославской (33 тыс.), Рязанской (5 тыс.), Олонецкой (500 руб.).

Установить какие-либо закономерности наложения контрибуций трудно. Правомерно предположить, что наивысшие суммы должны были бы заплатить губернии, где больше всего происходило восстаний и контрреволюционных выступлений. По массовости выступлений и числу охваченных восстаниями волостей летом на первом месте были губернии Поволжья и Урала. Однако собранные в них суммы нельзя признать высокими. По восстаниям осенью на первое место претендуют Рязанская (11 из 12 уездов). Тамбовская (7 из 12 уездов), Смоленская, Калужская, Московская губернии. Но суммы полученных с них контрибуций весьма скромные. По этому поводу можно высказать два предположения. Первое — во время ликвидации ноябрьских восстаний контрибуции не получили широкого распространения как карательная мера. Второе — сведения об этих сборах еще не поступили в НКВД. И то и другое предположения имеют основания.

Погубернские итоги сбора контрибуций наглядно показывают бессистемность их взыскания. Так, в Костромской губернии, давшей 5,2 млн руб. (больше всех), 4 млн были получены в одном Ветлужском уезде: 2 млн руб. как контрибуция за восстание, и на 2 млн было реквизировано золотых и серебряных вещей и монет[1030].

Штрафы и контрибуции в первую очередь должны были платить кулаки, богатые крестьяне, торговцы, спекулянты и прочие лица, причислявшиеся к эксплуататорам. Середняки и беднота облагались лишь при их непосредственном участии в восстаниях. Но сельская буржуазия никогда не торопилась с внесением своей доли и нередко изыскивала возможности переложить тяжесть обложения на все население, используя распространенность уравнительных настроений. Характерный случай имел место в Нижнедевицком уезде Воронежской губернии. По предписанию Орловского окружного военкомата на уезд за контрреволюционное выступление была наложена контрибуция деньгами, зерном и скотом. Из-за бездеятельности комбедов кулаки переложили значительную долю выплаты на бедноту, но не прямо, а косвенно. В некоторых волостях в уплату контрибуции на собранные с населения деньги у кулаков купили зерно и скот по высоким ценам, так что в итоге кулаки ничуть не пострадали от обложения. В других волостях поступили иначе. Настроенные кулаками сходы постановили, что скот, полученный беднотой из помещичьих имений, является общим, поэтому его надо отобрать в уплату контрибуции. Комбеды и в этих волостях не защитили бедноту[1031].

Количество скота и хлеба, изъятого через контрибуции, установить невозможно. Денежная контрибуция в 17,9 млн. руб., собранная в течение года с крестьян 29 губерний, была относительно невелика, если учесть, что всего с города и деревни было собрано 826 471 840 руб. контрибуций. Но и последняя сумма не представляется большой на фоне денежного изобилия, имевшегося у населения. В стране циркулировало в это время приблизительно 60 млрд руб.[1032]

С целью изъятия излишков денег у городской и сельской буржуазии 30 октября 1918 г. был введен единовременный чрезвычайный налог в 10 млрд руб. Он предназначался для организации Красной Армии, пополнения казны[1033]. К тому же предполагалось, что высокие ставки на кулацкие хозяйства заставят их продавать хлеб и другие продукты государству.

Обложению чрезвычайным налогом не подлежали лица, получавшие пенсию или зарплату менее 1500 руб. и не имевшие запасов. От него освобождалась беднота, а средние слои облагались небольшими ставками. Вся тяжесть налога должна была лечь на богатых крестьян и городскую буржуазию. Считалось, что в городах будет обложено в среднем 6-8% жителей, в деревнях — 10-12%[1034]. Уплата налога обеспечивалась личной и имущественной ответственностью. В деревнях списки лиц, подлежащих обложению, должны были составлять налоговые комиссии из 2 членов волисполкома и 3 членов комбеда. Раскладку налога надо было закончить к 1 декабря, а взыскание провести не позднее 15 декабря[1035].

Чрезвычайный налог являлся грандиозной революционной контрибуцией. Но поспешное введение налога, непродуманность порядка обложения и способов взыскания, отсутствие толковых инструкций свидетельствовали об очередном революционном порыве правительства, одним ударом намеревавшегося покончить с финансовой состоятельностью буржуазии. Наркомфин не имел представления ни о действительных запасах денег у населения, ни об удельном весе социальных групп в губерниях. Сумма налога на губернию уравнительно делилась по уездам, а там “на глазок” по волостям и селениям. Местные органы в свою очередь увеличивали обложение на десятки миллионов рублей для собственных нужд. Тамбовский губисполком, например, рассматривая чрезвычайный налог как форму контрибуции, накладывал повышенные ставки на те волости, где были мятежи или развита спекуляция[1036].

Много недоразумений происходило от того, что не было критериев для определения состоятельности крестьянских хозяйств. Выяснилось, что деревня “не умеет выделить среднего рядового крестьянина, обязанного известным достатком труду собственных мозолистых рук и который, следовательно, должен быть свободен от налога”[1037], — писал В.Н. Селицкий, заведующий отделом печати НКВД, обобщая газетные сообщения о практике распределения чрезвычайного налога. В некоторых местах в основу определения зажиточности крестьян были положены квитанции за сданный хлеб. Но такая практика вызывала много нареканий и законное недовольство средних крестьян и бедноты[1038].

Декрет допускал проявление инициативы бедноты в способах реализации налога. Когда в комиссии попадали бедняки, они, осуществляя свое понимание социальной справедливости, раскладывали налог на зажиточно-кулацкие семьи, вызывая их гнев и часто расплачиваясь за это своей жизнью и имуществом. Представительство средних крестьян в комиссиях приводило к уравнительности в его раскладке — подушной, подворной, подесятинной. Этот способ, облегчавший ношу кулака, часто поддерживался и беднотой, не преодолевшей общинных традиций уравнения. Такая практика отмечалась в Казанской, Пензенской, Иваново-Вознесенской, Тамбовской и Рязанской губерниях[1039]. В интересах кулака был сбор налога и на основе круговой поруки, как это имело место в Костромском уезде[1040]. Когда в налоговые комиссии попадали кулаки, а это было далеко не редким явлением, они находили способы переложить налог с себя на средних крестьян и бедноту.

Бывало и так, что сумма налога оказывалась непосильной для волости. Например, на Таузаковскую волость Мокшанского уезда был определен налог в 420 тыс. руб. Комиссия, обсудив вопрос, нашла, что с обществ можно собрать только 95 275 руб.[1041] Непосильным оказался налог в 380 тыс. и для Вазерской волости, с которой только перед этим была взыскана контрибуция в 80,5 тыс. руб.[1042] Борисовский волостной Совет Пензенского уезда 30 декабря, рассмотрев вопрос об уплате чрезвычайного налога (82 138 руб.), решил ходатайствовать перед Наркоматом финансов о сложении его ввиду несостоятельности крестьян[1043]. Если в этой волости от внесения налога отказывались ввиду бедности, то в Чернцовской вносить налог отказались кулаки, заявив о непризнании решений комбеда и Совета[1044].

Для многих уездов Казанской, Смоленской губерний налог оказался непосилен из-за разорения деревень гражданской войной и восстаниями[1045]. Из Вологодской, Костромской, Рязанской, Смоленской, Ярославской губерний во ВЦИК и НКВД поступали многочисленные жалобы на то, что налог всей тяжестью лег на бедняцко-середняцкие хозяйства[1046]. В Смоленской губернии крестьяне среднего достатка были обложены высокими ставками, за неуплату продавалось имущество, в счет погашения налога засчитывались деньги за мобилизованных лошадей[1047].

При взимании налога применялись репрессии — аресты, распродажа имущества, избиения, купание в ледяной проруби. И тем не менее налог поступал слабо. В Даниловском уезде Ярославской губернии в феврале было собрано лишь 6,8% от назначенной суммы, в Любимском уезде — 2,8%[1048]. В Рязанской губернии из 155 млн руб. налога было взыскано 39,417 млн, т. е. около 26%. Здесь в наиболее богатых уездах — Данковском и Раненбургском — в налоговых комиссиях засели кулаки. Чуть ли не каждые две недели по их настоянию происходили перевыборы Советов. В конце концов, они добились своего: переложили свою долю налога на середняков и даже бедноту. За преступления по сбору налога весной 1919 г. в уезде было арестовано 22 члена комиссий[1049]. В Данковском, Спасском, Егорьевском и Рязанском уездах на почве сбора чрезвычайного налога отмечалось нарастающее возмущение населения[1050].

Из 250 млн руб., причитавшихся с Орловской губернии, на 22 декабря было собрано лишь 1,348 млн (0,5%). Много жалоб поступало на раскладку и методы сбора налога. Председатель губисполкома Б. Волин писал, что НКФ и НКВД дают противоречивые указания и инструкции к взысканию чрезвычайного налога. Наркомат финансов в лице Н. Крестинского настаивал на применении репрессивных мер вплоть до ареста и конфискации имущества. Но Нарком внутренних дел Г.И. Петровский требовал, чтобы репрессия определялась только судом. На местах широко применяются репрессии, сообщал Волин Петровскому: в волостях на этой почве идет брожение, а в Дмитровском уезде произошло серьезное восстание нескольких волостей[1051]. В Брянском уезде сбор налога также привел к восстанию. Здесь применялась одна мера взыскания — арест. Это породило враждебность крестьян к власти[1052]. В Ливенском уезде беднота и средние крестьяне, желая пойти навстречу Советской власти и ради укрепления Красной Армии, жертвовали, чем могли[1053]. Уездный исполком, видя, что налог поступает с трудом, выдал уполномоченным по проведению чрезвычайного налога мандаты на право ареста и расстрела лиц, мешающих его сбору. В Вышне-Ольшанской волости 15 декабря со всех плательщиков налога взяли подписку о его уплате в 48 часов[1054]. В Воловской волости было собрано 189 тыс. руб., но многие деревни отказались платить налог. Уездный уполномоченный Д.И. Хализов в течение трех дней — 18-20 декабря — проводил митинги в наиболее зажиточных деревнях — Липовец, Казаковка, Натальевка и Ивановка. 23 декабря уполномоченный с трудом (под страхом расстрела) созвал съезд волостных налоговых комиссий. Явились представители 14 сельских комиссий, на следующий день — еще 5, а 19 сельских комбедов и Советов уклонились от создания налоговых комиссий и явки на съезд. Хализов для наведения порядка считал необходимым расстрелять человек 60, в первую очередь членов этих комбедов и Советов, как якобы кулацких подголосков. Для сбора налога уполномоченный намеревался послать в Воловскую волость отряд с пулеметом[1055]. Военно-приказная практика таких ретивых уполномоченных приводила к восстаниям крестьян. За незаконные действия многие члены налоговых комиссий Ливенского уезда были преданы суду, из них 8 человек осуждены на 10 лет[1056].

В Елецком уезде на применении репрессий при сборе чрезвычайного налога настаивал секретарь укома РКП(б) К.Гроднер[1057]. 16, 23, 30 января и 20 февраля 1919 г. общие собрания коммунистов городской организации, на которых присутствовали представители волостей, обсуждали вопрос о ходе реализации налога[1058]. Повторялось типичное для всей страны отношение крестьян к налогу: середняк вносит свою долю, а кулаки уклоняются от его уплаты. Входя в налоговые комиссии, они перекладывают свои обложения на середняков и бедноту. Только там, где сельские коммунисты проявили активность, удалось заставить кулаков внести кое-что. Но без репрессий кулаки налог не платили. В наиболее богатой волости, Краснополянской, на 23 января из 3170 тыс. обложения было собрано только 410,71 руб.[1059]. В волости были неоднократные вооруженные выступления крестьян. Из Стегаловской, Никольской и других волостей неплательщиков доставляли в уездную ЧК. Их имущество конфисковывалось и распродавалось[1060].

За месяц (18 декабря - 18 января) в Орловской губернии на почве чрезвычайного налога произошли три восстания — в Болоховском, Кромском уездах и Брянском районе[1061]. В Курской губернии чрезвычайный налог вызвал восстание в Тимском и Новооскольском уездах. Агитация против него велась в Фатежском уезде. В Курском уезде многие комбеды считали, что обложению подлежат все, и требовали от финансового отдела разъяснить понятие “среднее крестьянство”[1062].

Ни в одном уезде к назначенному декретом сроку (15 декабря) не было собрано даже 5% налога. Но за два месяца — с 13 ноября по 18 января — его распределение и попытки сбора вызвали 26 восстаний в 13 губерниях: Вологодская, Пензенская, Орловская, Псковская, Костромская — по 3, Тульская, Калужская, Вятская, Московская — по 2, Смоленская и Курская — по 1[1063].

Комиссия ВЦИК, работавшая в Вятской губернии в мае-июне 1919 г., выяснила, что чрезвычайный налог и мобилизации подорвали доверие крестьян к коммунистам и Советской власти. Подводя итоги обследования, председатель комиссии Ю. Стеклов отмечал, что выявленные недостатки и состояние деревни являются общими для всей страны. Комиссия признала ошибочность проведения некоторых мероприятий. “Когда мы раздеваем кулаков, — говорил Стеклов, — мы делаем неправильно”, потребительский коммунизм ни к чему не привел. Он призвал отказаться от “раздевания кулаков и кустарей”[1064].

НКВД располагал сведениями о трех восстаниях в Вологодской губернии, имевших место с 13 ноября 1918 по 18 января 1919 г. Но случаев выступлений против налога, убийств коммунистов и советских работников за два этих месяца было значительно больше. Только за декабрь в пяти уездах Вологодской губернии произошло 14 беспорядков и вооруженных выступлений. 3 декабря в Братковской волости был разоружен и арестован отряд чрезвычайной комиссии и члены исполкома, которые пытались собрать налог. В тот же день в Харинской волости недовольство обложением чрезвычайным налогом привело к аресту председателя волисполкома. Сход решил налог не платить, а исполком переизбрать. Сбор налога в волости приостановился. Крестьяне не дали произвести аресты неплательщиков, избили сотрудника чрезвычайной комиссии[1065]. 6 декабря в Тотемском уезде произошло выступление мобилизованных, недовольных обложением их семей налогом. 10 декабря из-за налога был совершен самосуд над четырьмя служащими Заозерского волисполкома, а в Куракинской волости были убиты военный комиссар, член чрезвычайной следственной комиссии, и четыре члена комбеда, за что вскоре было расстреляно 10 крестьян[1066]. В этом же уезде, в Косиковской волости, три дня происходили беспорядки и велась агитация за убийство военкома и коммунистов. В те же дни в Верхкокшенгской волости крестьяне, недовольные учетом хлеба и налогом, убили 16 продотрядовцев[1067].

Вологодский губернский Совет, не желая обострять обстановку, пошел навстречу крестьянству. Состоявшийся в конце декабря II губернский съезд Советов постановил, что средние крестьяне, имеющие 2 коровы на 6 человек и хлеба на весь год, обложению чрезвычайным налогом не подлежат[1068]. Это означало, что большая часть крестьян Вологодской губернии освобождалась от непосильного бремени. Совет прекратил разорение крестьян. Решение съезда успокоило деревню. Вологодский губернский Совет был единственным в стране, понявшим вред репрессионных методов сбора чрезвычайного налога.

Пензенская губерния, как и Вологодская, была бедняцко-середняцкой, хотя она относилась к другому экономическому району — Поволжскому. Здесь налоговые комиссии, стремясь выполнить директиву центра, беспощадно выколачивали налог не только с середняков, но и с бедноты, продавая последнюю лошадь, единственную избу, разоряя крестьян. Во многих местах налог взыскивался с применением вооруженной силы. В Голицинской и Долгоруковской волостях Н. Ломовского уезда с 22 по 28 декабря налог собирал уездный отряд в 30 человек и специально мобилизованные для этого коммунисты. 25 декабря ими были арестованы 25 крестьян в селе Голицино и один в селе Долгоруково, как неплательщики и зачинщики беспорядков. Крестьяне этих сел сговорились не платить налог и перебить уездный отряд. Но неожиданно появившийся мокшанский отряд ЧК нарушил их планы. 26 декабря толпа долгоруковских крестьян поднялась с кольями на членов мокшанского отряда, выявлявших зачинщиков беспорядков. Выстрелы разогнали крестьян. Налог в этих (и других) селах был собран с помощью отрядов[1069].

Как уже говорилось, инструкции Наркомфина допускали применение репрессий в отношении “классовых врагов”. Но круг этих врагов искусственно расширялся. Необоснованность налоговых сумм и сроков сбора приводили к разорению крестьян, к необходимости взимать налог силой, злоупотреблению приказами и принуждением.

Интересно письмо Г.И. Петровскому, присланное из Саранского уезда, типичного для Пензенской губернии. Его автор, А. Ивенин, вел революционную работу в уезде еще в 1900-1904 гг., а в начале 1919 г. оказался здесь по болезни. Обращаясь к наркому внутренних дел, Ивенин писал: “Пользуюсь Вашим разрешением писать Вам лично о положении на местах... Население настроено против Советов. Втихомолку ждут переворота. Повинны в этом всецело местные уездные власти, произвол которых в управлении не знает границ и очень часто превосходит в своей разнузданности все самое дикое из того, чем мы вспоминаем проклятый царизм. При взимании чрезвычайного налога применяются пытки мрачного средневековья. Крик “расстреляю” раздается гораздо чаще, чем при крепостном праве раздавался крик „запорю”. В некоторых деревнях так называемые коммунистические ячейки облагают отдельные дома обедами и потом берут с хозяев контрибуцию, за недостаточно вкусно изготовленный обед. Никакие возражения со стороны граждан не допускаются, и в особенности не любят здесь ссылок на декреты. Наскоро испеченные коммунисты совершенно неспособны разбираться в вопросах государственной политики, зачастую ведут, и при том вполне добросовестно, агитацию, безусловно вредную для дела действительного осуществления социализма. Раскладка налогов, производство реквизиций и конфискации совершаются вне каких бы то ни было соображений целесообразности с точки зрения осуществляемых центральной властью социальных идеалов. Производят же все это люди, до революции известные местному населению с самых дурных сторон, люди зачастую с уголовным прошлым. О полном отсутствии гарантии личной неприкосновенности и говорить не приходится: сами действия уездных властей вопиют об этом... Недовольство народа местными властями все увеличивается и весной может вылиться в бурные формы”[1070]. Выход автор письма видел в усилении “самой суровой диктатуры социалистического центра над безусловно несоциалистическими властями... путем немедленного устранения лиц, неспособных по складу своего мышления понять смысл и значение, внутренний характер и главную этическую ценность социалистической политики”[1071].

Объективность анализа положения в деревнях Саранского уезда, данного в письме Ивенина, подтверждается материалами III Пензенской губернской конференции РКП(б), состоявшейся в середине декабря 1918 г. В докладе секретаря Саранского укома партии Герцовской отмечалась слабость организации (два месяца назад уездная организация была распущена) и неблагополучие в советских учреждениях. Но и у самих руководителей уездной организации не было четкого понимания предназначения чрезвычайного налога и методов его сбора[1072].

Вологодская, Орловская, Вятская, Пензенская губернии не были исключениями. Подобные методы практиковались и в деревнях Центрально-Промышленного района. На этой почве в Московской губернии в ноябре-декабре было зафиксировано два восстания, причем в Можайском уезде в мятеже участвовала и деревенская беднота[1073]. На 20 февраля 1919 г. из Волоколамского уезда в губернский исполком поступило 1355 жалоб на раскладку налога. Поступление налога в уезде было крайне слабое — около 2 тыс. руб.[1074]

Одной из характерных особенностей сбора чрезвычайного налога было лучшее его поступление из бедных и средних по зажиточности волостей и уездов. С наибольшей полнотой это можно проследить по материалам Нижегородской губернии. Здесь губернская печать регулярно информировала население о мероприятиях по сбору налога и результатах по уездам. По итогам на 26 января, 15 марта и 25 июля 1919 г. наибольшие сборы дали — Павловский и Семеновский уезды[1075]. Здесь выступлений против налога не было, хотя агитация против него в декабре велась[1076]. Из других уездов поступала масса жалоб на неправильность обложения. К неплательщикам применялись меры принуждения: их отправляли на общественные работы, описывали имущество. Из каждых 10 неплательщиков одного предписывалось арестовать[1077]. Для выявления причин слабого поступления налога 16 апреля 1919 г. было проведено объединенное заседание губисполкома, губкома РКП(б), совета профсоюзов и представителей районных комитетов. В докладе губернского отдела финансов отмечалось неверное понимание декрета и особенно неправильные меры по его взысканию, что на почве общего недовольства могло способствовать контрреволюционному движению, объединению бедноты и кулаков[1078].

Много жалоб на неправильное обложение и непосильные ставки поступало от крестьян Симбирской губернии. Здесь во многих волостях не соблюдался классовый принцип раскладки. К тому же местные власти к 100 млн руб., разверстанных Народным комиссариатом финансов, добавили еще 30 млн на свои нужды. Сбор налога по уездам шел неравномерно, давая от 6 до 40% плана[1079]. В Сенгилеевском уезде из 17,5 млн руб. было собрано 2,4 млн[1080]. В Свияжском уезде, разоренном войной, население подало 15 544 жалоб и заявлений на невозможность уплаты налога[1081]. В Симбирском уезде из 170 тыс. жителей обложению подлежало лишь 8892 человека (5,2%). К 15 млн руб. по плану уездные власти добавили еще 15 млн. Из них 20% легло на среднее крестьянство, которое внесло налог почти без репрессий. Как везде, кулаки уклонялись от уплаты. По уезду было произведено 25 арестов, 33 продажи имущества в зачет налога. Злоупотребления отмечены в одном случае, за что виновный комиссар был отдан под суд. По поводу налога поступило 175 жалоб, из них удовлетворено 4, отказано 68, 94 оставлены на рассмотрение волостей. Жалобы подавались в основном бедняками, ошибочно обложенными налогом. Но удалось собрать лишь 1,2 млн руб., т.е. всего 6%. Взыскание было прекращено в связи с развитием восстания в соседних уездах. Представитель Наркомфина Порш, обследовавший уезд, докладывал председателю ВЦИК М.И. Калинину, что полного расслоения населения налогом не получилось[1082].

Поскольку с мест в правительственный аппарат шли тысячи жалоб от трудящихся на разорение их хозяйств непосильным обложением, 10 января 1919 г. Наркомфин опубликовал циркуляр о недопустимости разорения хозяйств среднего достатка. За невыплату налога запрещалось продавать семена, скот, орудия труда, необходимые в хозяйстве, а также хлеб, овощи, топливо, обычную одежду и домашнюю утварь[1083].

12 марта 1919 г. на заседании Петроградского Совета в речи и ответах на записки Ленин акцентировал внимание на отношении правительства к крестьянину-середняку, осуждая насилия по отношению к нему: “Мы против насилия над средними крестьянами, мы за соглашение с ними, за уступки”[1084]. Отвечая на записку о том, что чрезвычайный налог ложится на середняка, Ленин признал, что поступает очень много жалоб по этому поводу. Им было дано задание ЦСУ провести пробное обследование нескольких волостей для выяснения, как крестьяне распределили этот налог[1085]. По данным председателя ЦСУ Попова, налог в большинстве случаев крестьяне распределяли справедливо. Ленин напомнил о классовом характере налога, но признал, что трудно точно определить состоятельность каждого крестьянина и возможны ошибки[1086].

Практика, как было показано выше, порождала большее количество “ошибок” в реализации чрезвычайного налога, чем это смогло выявить обследование нескольких волостей. Не считаться с этим Советское правительство не могло, и 9 апреля 1919 г. декретом ВЦИК были введены льготы средним крестьянам по уплате налога. Декрет констатировал, что большинство середняков добровольно внесло свою долю. Это давало основание считать, что не уплатившее меньшинство было обложено ошибочно. Невнесенные небольшие суммы обложения кассировались. Освобождались от налога и хозяйства, обложенные 1-3 тыс. руб. Ряду категорий крестьян налог значительно уменьшался. Хозяйства, обложенные свыше 15 тыс. руб., должны были внести деньги в две недели, в противном случае они предавались суду “за неподчинение Советской власти”[1087].

Финансовые итоги сбора 10-миллиардного чрезвычайного налога были более чем скромными. К концу 1920 г. поступило 1,6 млрд руб.[1088] Максимальные показатели дали Вятская, Казанская и Симбирская губернии — 51-84%. Чрезвычайный налог, разоряя средних крестьян, нивелировал их с беднотой, усиливая обнищание деревни и рост недовольства.

Конец 1918 г. ознаменовался нарастанием протеста крестьян против беззаконий и злоупотреблений революционных властей, против грубого диктата и насилий нарождающейся военно-коммунистической системы. Копившееся недовольство крестьян в ноябре-декабре вылилось в массовые восстания.

2 сентября 1918 г. ВЦИК Советов принял постановление о превращении страны в военный лагерь. Он призвал трудящихся отдать все силы священному делу вооруженной борьбы против врагов социализма. 11 сентября Революционный Военный Совет республики объявил о повсеместной мобилизации в Красную Армию бывших офицеров, унтер-офицеров, военных чиновников, чиновников, медицинского персонала и молодежи 1898 г. рождения. Призыв новобранцев должен был проводиться в течение месяца — с 15 октября по 15 ноября[1089]. 22 сентября последовал приказ о призыве в Красную Армию рабочих и крестьян пяти возрастов (1897-1893 гг. рождения). Его проведение было отложено до конца октября — начала ноября с тем, чтобы крестьяне закончили полевые работы. Это был первый массовой призыв крестьян в армию в губерниях Центральной части страны.

Мобилизационные резервы крестьянства центральной России были огромными. К 1 ноября в Московском военном округе (Московская, Смоленская, Витебская, Калужская, Рязанская, Тамбовская губернии) они были использованы лишь на 15%[1090], прежде всего за счет рабочих, унтер-офицеров, солдат специальных служб, добровольцев. Массовые призывы крестьян не проводились и в других округах этой части страны.

Осенью 1918 г., как полагало руководство, в стране создались благоприятные условия для вовлечения крестьян в Красную Армию. Считалось, что позиции диктатуры пролетариата в деревне упрочились, обозначились успехи в партийном строительстве на селе, создании волостного военного аппарата, стал налаживаться учет военнообязанных, началось обучение военному делу трудящихся крестьян. Комбеды активизировали бедноту. Информация военных органов, исполкомов Советов и съездов комбедов говорила о том, что к октябрю население большинства волостей относилось к Советской власти положительно[1091].

Одним из показателей позитивных сдвигов в настроении крестьянства было усиление притока в армию добровольцев из деревни. Только Самарская губерния в сентябре-октябре дала 10 тыс. добровольцев[1092]. Осенью крестьяне Поволжья определенно поддерживали хлебную монополию и Красную Армию. За две недели октября в Московском военном округе число добровольцев увеличилось более чем вдвое: с 55 978 до 127 125 человек[1093]. Усиление притока добровольцев в период объявленной массовой мобилизации в некоторой степени объясняется корыстными мотивами: семьи добровольцев получали льготы. Заключительным аккордом добровольческого формирования Красной Армии было создание полков из комбедовского актива.

Формирование частей из добровольцев комбедов продолжалось шесть месяцев, до апреля 1919 г. К этому времени из актива бедноты было создано 11 полков, несколько отдельных батальонов, рот и отрядов. Общая их численность достигла 40 тыс. человек[1094], т. е. 8% от полумиллионного актива, если считать среднюю численность комбедов по 3-4 члена. К концу же года полки деревенской бедноты насчитывали лишь 10,5 тыс., т. е. 2% комбедовского актива. Из многих губерний Центральной России сведений об этих формированиях не поступало.

В историографии создание полков деревенской бедноты подается обычно, как убедительное проявление роста классовой сознательности и героизма трудящегося крестьянства. Однако незначительность их общей численности не дает достаточных оснований для такой оценки. Выделение наиболее сознательной части пролетарского актива в особые части имело больше отрицательных, чем положительных последствий, проявившихся во время массовой мобилизации крестьян. Без актива бедноты социальный состав большинства новых формирований был представлен в основном средними крестьянами, что делало полки политически неустойчивыми.

Мобилизации начались с Петроградского военного округа. 30 августа был объявлен призыв рабочих и крестьян 1896-1897 гг. рождения и бывших унтер-офицеров 1893-1895 гг. рождения по Петроградской губернии, а 17 октября он был распространен на весь округ. Призыв рабочих прошел без осложнений. Крестьяне же не понимали, зачем их отрывают от семьи и хозяйства, с кем и ради чего ведется война. Восстания призывников произошли в 13 уездах: Выборгском, Вышегорском, Каргопольском, Лужском, Новоладожском, Новоржевском, Опочецком, Петергофском, Порховском, Псковском, Торопецком, Холмском, Ямбургском. Был убит заведующий агитационно-вербовочным отделом Ямбургского уезда Липпо. Комиссар Красногородской волости Опочецкого уезда Егоров после пыток был повешен, облит бензином и сожжен[1095].

Для ведения разъяснительно-агитационной работы Псковский губком послал в уезды 75 руководителей. Коммунисты волостных ячеек первыми отправлялись на фронт[1096]. Мобилизация в губернии прошла с наибольшим успехом. Нельзя, конечно, не учитывать, что крестьяне Псковской губернии уже имели возможность понять, что значит для них утрата Советской власти и возвращение помещиков. Поэтому на октябрьский призыв откликнулось вдвое больше крестьян, чем предполагалось: вместо 6168 явилось 12 845, из них в армию было принято 9622 человека. По пяти мобилизациям, проводившимся в ноябре-декабре, вместо 2905 призывников явились 9911, из них было принято 7675 человек[1097]. Всего в Петроградском округе за октябрь-декабрь в армию пошли 99 891 рабочих и крестьян[1098].

Результативной была осенняя мобилизация в Уральском военном округе. Из многих уездов — Кунгурского, Красноуфимского, Глазовского, Слободского, Котельнического, Яранского — в сентябре сообщали о сознательном отношении к призыву трудящегося крестьянства и революционном настроении новобранцев[1099]. Здесь крестьяне уже приобрели практический опыт участия в гражданской войне. На 15 ноября в округе были призваны 64 662 человек, в основном из Вятской губернии[1100].

Но ошибки при проведении призыва, особенно несоблюдение классового подхода, вскоре дали о себе знать. 24 сентября из III армии сообщали, что контрреволюционные элементы заражают своей агитацией крестьянские части, ухудшая настроение и превращая их в ненадежные[1101]. В ряде формирующихся частей имели место мятежи. Общекрестьянские полки, разлагаемые антисоветскими агитаторами, не проявляли стойкости в боях. 21 рота и весь состав 1-го советского полка перешли на сторону противника[1102].

В губерниях Центральной России в сентябре-октябре спокойно и результативно прошла мобилизация 20-летних, а также ранее служивших на флоте. Но слабым был второй призыв бывших унтер-офицеров и фельдфебелей. В Пензе, в уездах Тамбовской, Тульской, Тверской, Костромской, Курской, Псковской, Новгородской губерний имели место их выступления[1103]. Орловский военный округ в докладе РВСР и Совету Обороны признал эту мобилизацию унтер-офицеров неудовлетворительной[1104]. В их среде всегда оказывалась небольшая, но активная антибольшевистская прослойка. Волнения и бунты прекращались разъяснительной работой, арестом агитаторов, обеспечением призванных пищей и обмундированием.

Казалось, ничто не предвещало массовых выступлений мобилизованных крестьян. Резолюции партийных конференций, съездов Советов и комбедов говорили об успехах в борьбе с классовыми врагами. Но Высшая Военная инспекция, проводившая обследование округов накануне массового призыва крестьян, отмечала в докладе, представленном РВСР и Совету Обороны 5 ноября 1918 г., что в Московском военном округе массовая мобилизация не вызывает революционного энтузиазма, а порождает довольно сильную струю недовольства. Одну из причин этого она видела в слабости партийной работы. “Как общее правило, — писал Н.И. Подвойский, — в деревне нет еще организованных групп, проникнутых коммунистическим миропониманием и способных руководить общественным мнением в каждый данный момент. Те немногочисленные партийные ячейки, о которых читаем в отчетах губкомпарт и укомпарт, являют собой пока что только эмбрионы будущих влиятельных партийных объединений. Влияние их во многих случаях пока недостаточно. Поэтому политическое настроение деревни носит неустойчивый, изменчивый, легко всколыхивающийся характер. Сегодня целая волость собирается под красные знамена для торжественного празднования Октябрьской годовщины, а завтра эта же волость под влиянием случайного кулака-агитатора идет громить Советы и комбеды”[1105].

Очень остро стоял вопрос обеспечения армии обмундированием, продовольствием, оружием, жильем. Из-за их отсутствия в ряде мест приходилось распускать мобилизованных по домам. Голод побуждал новобранцев к самовольным отлучкам.

Многие тыловые губернские и уездные ЧК, взяв сотни заложников, тем не менее не ведали об активизации контрреволюционного подполья и о том, что к ноябрю во многих уездах белогвардейцы создали подпольные штабы, организовали диверсионные группы для разрушения железнодорожных путей и мостов, нарушения телеграфной и телефонной связи, что в деревнях распространялись антисоветские воззвания и контрреволюция готовилась восстаниями крестьян отметить годовщину пролетарской революции.

В ноябре-декабре в 138 уездах Европейской части России произошли восстания с участием мобилизованных крестьян[1106]. С 1 по 25 ноября восстания имели место более чем в 80 уездах. Мобилизованные крестьяне были вовлечены в движение в 11 из 12 уездов Рязанской губернии, в 7 из 12 Тамбовской, в 9 Смоленской. По шесть уездов было охвачено восстаниями в Калужской, Костромской губерниях, по четыре — во Владимирской, Московской, Тульской, Череповецкой и т. д.

В Рязанской губернии восстания начались 1 ноября с Михайловского, Касимовского, Спасского, Сапожковского, Пронского, Раненбургского уездов, захватив вскоре и остальные, кроме Егорьевского. Это было неожиданностью для губернских и уездных властей. Еще недавно рязанский губвоенком доносил в Москву о широкой разъяснительной работе в уездах, успешной подготовке к мобилизации, удовлетворительном учете и военном обучении населения. Состоявшийся в октябре съезд Советов рапортовал о благополучии на местах, хотя в ВЦИК и ЦК РКП(б) поступали тревожные сигналы из уездов.

Одновременность выступлений, единые методы борьбы и лозунги свидетельствовали, по мнению властей, о координации выступлений из одного центра, наличии опытного военного руководства. Главными организаторами восстания в Рязанской губернии были признаны миллионер Прохоров и офицеры, многие из которых служили в военных комиссариатах и милиции[1107]. Вскоре выяснилось, что руководители движения стремятся не только к срыву мобилизации, т. е. лишению Красной Армии резервов, но и к разрушению ее тыла, коммуникаций, по которым идет снабжение Южного фронта и доставляется продовольствие Москве и потребляющим губерниям.

1 ноября в г. Михайлове мобилизованные и проходившие военное обучение крестьяне, захватив оружие, разошлись по уезду, громя Советы и комбеды, отказывающиеся присоединиться к ним. Арестованных советских работников восставшие собрали в школе на станции Виленки и готовили над ними расправу[1108]. Советы Михайловского уезда присоединились к восставшим. Средние крестьяне и беднота во многих местах поддержали выступления мобилизованных[1109]. В Плахинской волости возглавил штаб восстания председатель волсовета Туманов, а его помощниками были матрос-дезертир из Кронштадта Никитин и местный дьякон. В селах Ижевском, Новом и Старом Киструссе штабами мятежников руководили местные военруки Мельников, Любомиров, инструктор всевобуча Тарасов, учитель Ракчеев, левые эсеры Гутков и Макшин, бывшие офицеры Чельцов, Николаев, Алексеев[1110]. Общее руководство осуществлял штабс-капитан Голубкин. На 12 ноября в восстание было втянуто 20 волостей уезда[1111]. Отряд уездного Совета был разбит повстанцами в первые же дни. Город Михайлов был окружен многотысячными толпами крестьян, вооруженных вилами и топорами.

Во всех уездах повстанцы собирались вокруг уездных городов, но захвачен ими был только Касимов. 1 ноября собранные здесь новобранцы стали требовать вооружения и обмундирования, одновременно заявляя о нежелании идти на войну. Часть из них удалось посадить на пароход и отправить в Рязань. Но подбиваемые провокаторами мобилизованные высадились в Туме, вооружились, разогнали местный Совет и направились в Касимов. Оставшиеся в Касимове мобилизованные также вооружились и вместе с прибывавшими новобранцами из Тумы осадили уездный исполком. Ими был убит уездный военный комиссар Плюхин. Разойдясь по уезду, повстанцы стали разгонять Советы и убивать неугодных им членов. Угрозами расстрела и поджога домов восставшие принуждали крестьян идти к городу. Всюду распространялся слух о падении Советской власти в Москве, Петрограде, где якобы уже другая “народная власть”. Вместо Советов создавались волостные и сельские управления из кулаков, солдат и офицеров. За неделю восстание охватило 10 волостей, т. е. половину уезда. Центром стало село Занины-Починки.

2 ноября солдатским собранием Занинской волости было создано управление, первым постановлением которого было: мобилизовать всех 20-35-летних и создать из них партизанский отряд. Было предписано задерживать всех сочувствующих коммунистам. Разрешалась свободная торговля. По селам был разослан приказ, предписывавший немедленно отобрать у бывших комбедов документы и передать их новой власти. Чтобы старая власть не вернулась, всем гражданам 18-40 лет приказывалось вооружиться и с двухнедельным запасом провизии явиться на сборный пункт в с. Занины-Починки. За неявку приказ грозил жестокой расправой[1112]. Восстание было ликвидировано к 14 ноября, но из этого уезда оно перекинулось в Спасский и Елатьмский уезды Тамбовской губернии и Меленковский уезд Владимирской губернии[1113].

Наибольшей жестокостью отличалось восстание в Сапожковском уезде, где охватило 8 волостей. Здесь к 6 ноября было убито 40 коммунистов, членов Советов и комбедов. Особенностью восстания было участие в нем комбедов. Повстанцы захватили оружие из военкоматов и обоз с 300 винтовками. Выступление было ликвидировано к 18 ноября[1114].

В Спасском уезде восстание, как в Касимове и Михайлове, началось с отказа идти на фронт и самовольного ухода мобилизованных из города. В движение была втянута и беднота 7 волостей. Штабы повстанцев здесь, по данным советских источников, состояли из левых эсеров и офицеров. Восстание началось во время уездного съезда, на котором было представлено 80 коммунистов и 75 левых эсеров[1115]. Секретарь уездного комитета РКП(б) В. Новиков в своем докладе о событиях в уезде приукрасил состояние политического просвещения крестьянства, руководство Советами и комбедами. Об истинных настроениях крестьян уком партии не был осведомлен. Только когда на съезде выяснилось угрожающее положение, фракция коммунистов создала отряд для борьбы с восстанием[1116]. На съезде фракция левых эсеров не спешила отмежеваться от восставших. Часть ее разошлась по волостям, став членами повстанческих штабов[1117]. 14 ноября в с. Киструсь был взят уездный штаб мятежников, в состав которого входили левые эсеры из волостных военных руководителей и милиционеров[1118].

Активно участвовали в антикоммунистическом движении левые эсеры в Раненбургском уезде, где в восстание были втянуты почти все волости. Движение организовывалось на средства зажиточных крестьян[1119]. Здесь в рядах уездной организации РКП(б) было много проходимцев. Воровство, взяточничество, пьянство, совершаемое работниками Советов — “коммунистами”, привело к тому, что это слово среди крестьян стало ругательным. Почва для восстания была создана их злоупотреблениями. После подавления выступления лица, дискредитировавшие РКП(б), были преданы суду[1120].

В Пронском уезде восстание проходило по общему шаблону, но здесь главными руководителями, по данным официальных источников, были помещики: штабс-капитаны Слюз и Селезнев. Последний устроил штаб восстания в своем имении[1121].

12 ноября нарком внутренних дел Г.И. Петровский просил Рязанский губисполком объяснить причины восстаний и принять меры к их подавлению. Председатель губисполкома отвечал, что толчком к восстаниям послужила мобилизация: “Положение губернии серьезное. Волна восстаний прокатывается по Тамбовской губернии, всей Рязанской, носит характер крестьянских повстанческих движений. Меры подавления принимаются самые решительные... прибыла значительная помощь центра”[1122].

Губернским военным комиссарам Шуковскому и Гусарову, как и другим должностным лицам, была свойственна самоуспокоенность и недооценка серьезности происходящего в уездах. Получив тревожные сведения, Гусаров ограничился посылкой в некоторые уезды агитаторов и приказов о принятии решительных мер. В уезды посылались небольшие отряды, но связи с ними губвоенком не имел. Отряды были разбиты повстанцами. В Алексеевской волости Касимовского уезда отряд губвоенкома был взят в плен, в Михайловском уезде отряд ЧК из 20 человек уничтожен крестьянами[1123]. В Сапожковском уезде толпой был растерзан командир взвода ЧК Кузнецов[1124] и т. д. Сил в губернии явно недоставало, но Гусаров отказался от помощи МВО, упустив время и возможность ликвидировать восстание на начальной стадии. Только 7 ноября в губернии было введено военное положение, в уездах созданы военно-революционные Советы и сформирован отряд в 1 тыс. человек.[1125] Вскоре МВО пришлось значительно увеличить карательные отряды, доведя их численность до 100-650 человек на уезд[1126]. Для снятия осады уездных городов, взятия укрепленных селений, где размещались штабы повстанцев, проводились настоящие военные операции. Командиры отрядов, посланных на ликвидацию восстаний, отмечали, что, как правило, толпа повстанцев “испарялась”, как только издали слышала выстрелы; “крестьяне не выносят стрельбы, особенно пулеметной”[1127].

Советские органы проводили расследования обстоятельств крестьянских восстаний. Как общее явление следственные комиссии отмечали оторванность губисполкомов и губкомов РКП(б) от деревни, их неумелую работу. В докладе о причинах восстания в Касимовском уезде одной из первых называлось непродуманное постановление уездного исполкома об упразднении волостных и сельских Советов и замене их комбедами. По указанию губернского исполкома оно было отменено. Но двойная реорганизация вредно отразилась на работе Советов и настроениях крестьян. Комиссия отмечала безнравственные действия некоторых советских работников, злоупотреблявших властью, неправильно толковавших декреты. Обращалось внимание на слабую политическую работу коммунистов, не проводивших борьбы с агитацией кулаков, белогвардейцев, эсеров, меньшевиков, монархистов и черносотенцев[1128].

Большое значение в ликвидации восстаний имела разъяснительная работа, помогавшая крестьянам понять, куда их тянула контрреволюция. Так, общее собрание представителей селений Бахмачеевской волости Михайловского уезда 14 ноября после доклада агитатора Перцова единогласно постановило: выдать всех подстрекателей и зачинщиков выступления, добровольно сдать оружие и указать, кто скрывает его. Собрание заявило, что оно признавало и признает Советскую власть. Было постановлено “возобновить праздник Великого Октября, во всем помогать Советской власти”. Крестьяне решили провести учет 18-50-летнего населения и по первому призыву явиться на защиту рабоче-крестьянской власти. Общее собрание с. Плахина 13 ноября представило начальнику отряда Красной Армии, находившемуся в с. Бахмачеево, “мирное заявление”, в котором сообщалось о ликвидации восстания и горячем приветствии Советской власти. Крестьяне клеймили позором авантюристов, “затуманивших их темные головы преступными призывами”. Они просили прислать не карательный отряд, а агитаторов, “для направления наших мыслей по пути Советской политики”[1129].

На многотысячных собраниях крестьяне откровенно говорили о своих бедах и заботах. Много претензий высказывалось в адрес уездных Советов, о которых у крестьян создавалось представление как о скопище саботажников, игнорирующих волю крестьян, освобождающих явных контрреволюционеров, арестованных в деревне. Жители Токаревской волости заявили, что только из-за этого сошлись с кадетами и кулаками[1130].

В уездах была проведена проверка деятельности исполкомов. Выяснилось, что в Скопине председатель Совета расстрелял 11 заложников. В Касимове председатель Совета арестовал и расстрелял президиум съезда за то, что не был избран в его состав[1131]. Лица, злоупотреблявшие властью, были преданы суду.

В соседней с Рязанской губернией — Тамбовской, выступления мобилизованных начались с конца октября на почве злоупотреблений и насилий при реквизиции хлеба. С 5 по 21 ноября восстания мобилизованных проходили в Кирсановском, Козловском, Лебедянском, Моршанском, Спасском, Тамбовском, Шацком уездах. Они начались, когда на фронте против Краснова развернулись ожесточенные бои.

О неблагополучии в организации Красной Армии в Тамбовской губерний правительству и Всероссийскому Главному штабу было известно как по результатам июньской мобилизации, так и по докладам инспекторов, обследовавших осенью деятельность губвоенкомата. К осенней мобилизации учет военнообязанных не был закончен, его данные не отличались точностью, призыв нетрудовых элементов в тыловое ополчение не дал практических результатов (510 человек), а в северных уездах лица этой категории населения не были даже взяты на учет[1132]. Все объявленные в губернии мобилизации проходили крайне слабо и медленно, в октябре в Борисоглебске произошел мятеж унтер-офицеров[1133]. Докладывая о ноябрьских восстаниях, губвоенком называл причины. Они были общие для всех губерний: недовольство реквизициями и чрезвычайным налогом, возмущение деятельностью некоторых представителей Советской власти, непонимание декрета об отделении церкви от государства, нежелание идти в армию.

Наиболее массовыми восстания были в уездах, где экономическое положение населения было удовлетворительным или хорошим. Считалось, что отношение населения к Советской власти здесь, как и везде: рабочие и деревенская беднота за Советскую власть, средние крестьяне — нейтральны, зажиточные — по большей части враждебны[1134]. Но эти оценки были опровергнуты в первые же дни восстания. В Шацком уезде в нем участвовали не только средние крестьяне, но и часть бедноты. Движение в уезде шло под эсеровскими лозунгами и началось одновременно с соседним Касимовским уездом. 30 октября, когда был объявлен сбор мобилизованных 1897 г. рождения, на призывные пункты явилось 200 человек вместо ожидаемых 800. В некоторых волостях мобилизованные были распущены волостными военкомами, остальные разошлись самовольно. На запрос уездного военного комиссара, что делать и как поступать с активными выступлениями, и можно ли применить оружие для сбора разбежавшихся мобилизованных и расстрелы на месте агитаторов против Советской власти и призыва в Красную армию, из Тамбова был получен одобряющий ответ губвоенкома. Он подтверждал право расстреливать на месте антисоветских агитаторов и активных противников мобилизации. В волости, отказывающиеся от призыва, предписывалось направлять карательные отряды[1135].

3 ноября председатель уездного исполкома Хлыстов сообщал губвоенкому, что проведение мобилизации осложнилось. Сопротивление переросло в восстание, охватившее несколько волостей. Высланные отряды отступают под давлением хорошо вооруженных повстанцев. Шацк окружен, имеющихся сил недостаточно. Губвоенком рекомендовал не останавливаться перед расстрелами и самым решительным образом карать восставших[1136]. 4 ноября после длительного боя повстанцы были отогнаны от уездного города[1137]. 7 ноября в Шацк прибыли отряды, направленные штабом Восточного фронта из Пензы (525 человек) и из Моршанска[1138], которые и подавили восстание.

В Моршанском уезде, по мнению властей, четко прослеживалась связь восставших призывников с армией Краснова. Восстание вспыхнуло одновременно во всех селах. Выдвигавшиеся требования Учредительного собрания ясно указывали на правоэсеровское руководство восставшими[1139]. Самоуправства комбедов облегчали эсерам антисоветскую пропаганду.

Характерные особенности движения наглядно прослеживаются по материалам Краснополянской волости, ставшей одним из центров восстания в Моршанском уезде. 12 ноября в волости появился отряд братьев Меркуловых из с. Отьясы. Здесь они были поддержаны бывшими земскими начальниками Крымским и Васильевым и четырьмя офицерами — Сахаровым, Николаевым, Дмитриевым, Соколовым — сыновьями священников, которые объявили себя диктаторами и руководителями мятежа. Созданные ими отряды врывались в села, набатом созывали крестьян, заявляя, что они из армии Краснова. Была восстановлена свободная торговля хлебом, скотом и всеми товарами, разрешена бесплатная и неограниченная рубка леса. После этого каждому обществу предлагалось составить протокол о присоединении к восстанию, в противном случае грозили сжечь селение. Священники благословляли повстанцев на борьбу с коммунистами. В движении приняло участие большое число крестьян, хотя многие шли под давлением и угрозами. Мятеж в уезде был хорошо организован. Каждый домохозяин обязывался поставить определенное количество продуктов и лошадей. Кузнецы ковали пики. Разрушались мосты и средства связи[1140]. Однако ряд сел, где оказались крепкие ячейки РКП(б) и сплоченные Советы, не злоупотреблявшие властью, отказались присоединиться к восстанию. Для защиты Советской власти там создавались отряды. В селах Токаревка и Знаменка такие отряды насчитывали по 100 человек[1141].

Повстанцы собирались вокруг станции Верды-Ягодное. Из Калуги и Моршанска сюда были посланы советские отрады с двумя броневиками и пулеметами, но 9 ноября они были разбиты мятежниками у станции Фитингоф, что способствовало распространению восстания на весь уезд. Тысячные толпы, руководимые офицерами, двинулись к Моршанску, разрушая железнодорожный путь, занимая станции[1142]. На 10 ноября только в северо-восточной части уезда собралось до 12 тыс. повстанцев с 6-7 орудиями и 10 пулеметами. Отряду Красной Армии пришлось отступить[1143]. 16 ноября губвоенком рекомендовал отрядам, направленным на подавление восстания в уезде, произвести публичные расстрелы арестованных и впредь расправляться с повстанцами самым решительным образом[1144].

Восстание в Тамбовской губернии было ликвидировано частями Красной Армии и продовольственной дивизии. К 20 ноября большинство очагов было подавлено, за исключением района у границ Тамбовского, Моршанского и Кирсановского уезда, где штаб мятежников укрылся в с. Большое Гагарино. 21 ноября губвоенком Шидарев сообщил, что штаб и главные силы повстанцев окружены[1145]. Партийные организации уездов потеряли много коммунистов, убитых и замученных повстанцами. Большой урон был нанесен комбедовскому и советскому активу.

Отдел управления губисполкома при участии члена ВЦИК Ж.А. Миллера создал комиссию, которая обследовала деятельность учреждений губернии и следующим образом представила причины восстания. Прежде всего был отмечен организованный характер выступлений, выявлена широкая связь штаба восстания с волостями через эсеров и попов. Обращалось внимание на то, что борьба велась с применением правил военного искусства. В центре внимания руководителей восстания была железная дорога, обеспечивавшая Южный фронт. Офицеры стремились создать из повстанцев “Народную армию” наподобие армии Комуча. Среди причин, вызвавших столь массовое движение, кроме подпольной агитации врагов Советской власти, была названа деятельность отдельных работников из советского и партийного аппарата, ЧК и комбедов. Эти компрометирующие власть работники “нередко, не уясняя себе точно своих прав и обязанностей, превышали свою власть”, были грубы, нарушали интересы среднего крестьянства. Шквал реквизиций, контрибуций и штрафов, растраты народных денег, пьянки, кулачные расправы и пр. терроризировали бедноту и среднее крестьянство и в значительной степени явились причиной восстания[1146], признала комиссия.

Правительство придавало большое значение выяснению причин восстаний, социального состава участников, их организаторов. 12 ноября нарком внутренних дел в предписании губисполкомам отмечал, что “восстания, вспыхивающие за последнее время в городах, уездах, волостях и селениях различных губерний, имеют какую-то еще не вполне выясненную связь между собою, которая придает им характер как бы единого контрреволюционного фронта. Такой характер носят восстания в смежных губерниях: Владимирской, Рязанской, Тамбовской и др.” Г.И. Петровский требовал выяснить, чем вызваны выступления: действиями и распоряжениями местной власти, ее отдельных представителей, продовольственным кризисом, хлебной монополией, мобилизацией или недовольством общей политикой Советской власти. Нарком интересовался партийностью и классовой принадлежностью контрреволюционных агитаторов, связью восставших с иностранными империалистами, источниками финансирования, целями и лозунгами движения, его организованностью, размахом, мерами ликвидации мятежей[1147].

Согласно документам, присланным в НКВД, ВЦИК и военные ведомства, организаторами восстаний были офицеры, помещики, кулаки; основную массу восставших составляли среднее крестьянство и частично беднота. Причины восстаний везде были одинаковы: недовольство действиями местной власти, ее злоупотреблениями, искажениями политики правительства. “Причину участия среднего и беднейшего крестьянства в восстаниях, — докладывал заведующий отделом печати НКВД В.Н. Селицкий, обобщая материалы прессы за ноябрь-декабрь, — нужно искать в действиях многих комбедов, в состав которых входит местное кулачество. Например, во многих деревнях Рязанской губернии комбеды ухитряются раскладывать налог (чрезвычайный — Т. О.) в обратной пропорциональности: чем беднее крестьянин, тем больше он платит”[1148].

Чем ближе губернии находились к линии фронта, тем сильнее была организованность антисоветского движения. Согласно обнаруженным следственными комиссиями документам в Тамбовской, Воронежской, Рязанской, Тульской губерниях действовали агенты донской контрреволюции и Краснова. В Вятской, Пермской, Симбирской — действовали агенты Колчака, в Смоленской, Новгородской, Псковской — агенты Северной армии белых и Булак-Балаховича, изменившего Советской власти. Восстания мобилизованных крестьян представлялись как составная часть общего плана контрреволюции, предусматривавшего разрушение тыла Красной Армии, нарушение единства тыла и фронта, лишение армии резервов, разрушение транспортных магистралей и средств связи фронта и тыла.

Много надежд белогвардейцы возлагали на восстания в Западной области. Выступления здесь начались с уездов, где было сильным влияние левых эсеров: сначала в Духовщинском, Поречском, Велижском, затем в Витебске и Смоленске. Движение началось 4 ноября, а к 11 ноября почти вся губерния была охвачена восстанием. Западный облисполком и Смоленский губисполком, надеясь справиться своими силами, своевременно не информировали правительство о происходящих в области событиях.

В Духовщинском уезде восстание началось 8 ноября с Шиловичской волости, а 9 в него уже включилось четыре волости.

Пять тысяч повстанцев двинулись свергать власть в Духовщине. Город был захвачен, но уже 10 ноября мятежники были разогнаны. Широкий размах движение приняло в Поречском и Сычевском уездах, где были уничтожены все дела волостных военкоматов, разогнаны Советы. В Поречском уезде свирепствовала банда братьев Жигаловых, вырезавшая членов Советов и комбедов[1149].

Руководители восстания в Гжатском и Вяземском уездах рассчитывали нарушить сообщение с Москвой и изолировать Западную область от центра. Через Гжатск они держали связь с мятежниками Медынского и Боровского уездов Калужской губернии, Ржевского уезда Тверской, Верейского и Нарофоминского уездов Московской губернии, где недовольство крестьян также было вызвано диктаторством комбедов, которые ущемляли интересы средних крестьян при реквизиции лошадей и коров для армии. Под угрозой расстрела и поджога деревень штаб повстанцев провел мобилизацию 15-45-летних крестьян, приказав им идти к Гжатску. В восстание были вовлечены 19 волостей. Советы и комбеды в них были разогнаны. 18 ноября Гжатск был в руках восставших. К ним присоединился формировавшийся там 23-й полк[1150]. Повстанцам удалось прервать железнодорожное сообщение между Вязьмой и Можайском. Это была крупная удача, сулившая соединение с повстанцами Можайского уезда. Но соединения не произошло благодаря своевременно принятым мерам. Восстание в уездах Московской губернии не получило большого распространения[1151].

Согласно выводам смоленской чрезвычайной следственной комиссии, это было не просто “восстание кулаков”, а часть организованного во всероссийском масштабе заговора против “диктатуры пролетариата”. Отмечалась высокая организованность восстания, хорошо налаженная связь с штабом Северной армии в Пскове, а также с Москвой и Петроградом[1152]. Мобилизация крестьян в Западной области была отложена, а число лошадей, требуемых с волостей, уменьшено в 2 раза[1153].

В непосредственной связи с восстаниями в уездах Смоленской губернии находились выступления в Калужской губернии, охватившие 6 уездов. Движение развертывалось под лозунгом — не давать солдат и лошадей Красной Армии, не платить налогов. Наиболее серьезный характер движение приняло в Медынском уезде, охватив 17 из 22 волостей[1154]. Руководили им, по данным следствия, офицеры, военруки, инструкторы всевобуча и левые эсеры. Ядро повстанцев составляли кулаки, а массовость движению придавало участие средних крестьян.

Еще за три недели до начала выступления по уезду распространялись прокламации и велась усиленная антисоветская агитация. Уже в октябре был создан военный совет и штаб во главе с бывшими офицерами царской армии Н. Золотовым и П. Коньковым. Они происходили из богатых крестьян Глуховской волости, ставшей организационным центром восстания. По уезду распространялось воззвание с конкретной программой борьбы с Советской властью. В деревнях создавались “десятки” под руководством двоек. Десятки сводились в сотни, и каждая волость должна была сформировать полк. Командный состав повстанцев состоял из кадровых офицеров, фельдфебелей, унтер-офицеров. По всем волостям были созданы “народные штабы” во главе с офицерами. Штаб губернской “народной армии” возглавил Андреев из Адуевской волости. Приказ о начале восстания поступил от военного совета и штаба “народной армии”. Оно приурочивалось к первому дню празднования годовщины Октябрьской революции — 7 ноября. Конечной целью восставших была Москва. Путь к ней лежал через Медынь и Калугу.

13 ноября повстанцы окружили Медынь[1155]. В их числе были 3 тыс. мобилизованных крестьян и рабочих писчебумажных Кондровской, Троицкой и Полотняно-Заводской фабрик. Повстанческий штаб этого района, руководимый штабс-капитаном Н. Морозовым (инструктор всевобуча Троицкой волости), Е. Коноваловым и Н. Усачевым (крестьяне д. Маслово), Трибовым и Шематовым (рабочие Кондровской фабрики), остановил фабрики. Восставшие заняли станцию Говардово, прервав сообщение с Калугой. В восстании участвовало 7-8 тыс. крестьян. В Адуевской, Глуховской, Топоринской, Кременской волостях Медынского уезда и соседних волостях — Никольской, Серединской, Ильинской Боровского уезда были разогнаны Советы, в Адуевской волости расстрелян военком Буровиков[1156]. Из рабочих Говардовского района к восстанию примкнули немногие.

В подавлении восстания приняли участие рабочие и молодежь из крестьян нескольких волостей. 19 ноября восстание было ликвидировано, но часть повстанцев отступила в Боровский уезд, а оттуда в Московскую и Смоленскую губернии[1157]. Во время подавления этого восстания было убито и расстреляно 199 человек, среди них 60 заложников. Кроме того, по приговорам революционного трибунала и губчека часть активных участников была заключена на разные сроки в концентрационные лагеря[1158]. Главные руководители восстания скрылись. Следственной комиссией среди материалов восставших в Медынском уезде был обнаружен список членов англо-франко-американского “Союза народов”. По нему было арестовано и расстреляно 25 офицеров. Была установлена их связь с петроградским белогвардейским подпольем. В Боровском уезде офицеры принадлежали к партии Народной свободы[1159].

Сообщая в НКВД о ликвидации восстания, член Медынского уездного исполкома Капустин объяснял его как результат общего недовольства населения запрещением свободной торговли хлебом и скотом, действиями некоторых комбедов, пытавшихся занять привилегированное положение, неправильным толкованием декретов, недовольством мобилизацией лошадей, слабой работой коммунистов, отсутствием агитаторов, провокацией кулаков[1160].

В Московской губернии наибольший размах восстание получило в Верейском уезде, смежном с Калужской и Смоленской губерниями, где оно охватило 18 волостей. В движение были втянуты 10 тыс. крестьян[1161]. 14 ноября военный комиссар губернии М.Ф. Думпис сообщал в округ, что все силы в губернии мобилизованы и приведены в боевую готовность, но их недостаточно, на подавление восстания приходится выделять воинские части от каждого уезда[1162].

Еще один крупный очаг восстания во время осенней мобилизации возник на стыке смежных северных губерний: Ярославской, Костромской, Череповецкой и Вологодской[1163]. Как и везде, по мнению следственных органов, восстание готовилось исподволь офицерами, проживавшими в деревнях под чужими фамилиями. Мобилизованные крестьяне громили волостные исполкомы и военные комиссариаты, убивали военкомов и членов Советов, забирали деньги, оружие и переходили в соседние волости[1164]. Население 7 волостей Череповецкого уезда не подчинилось распоряжению о мобилизации. Восставшие задержали направлявшихся на сборные пункты крестьян Кирилловского уезда. Поверив слухам, те вернулись в свои деревни. Местные кулаки воспользовались этим, организовав довольно сильное восстание в уезде[1165].

За участие в восстаниях в 1918 г., по данным ВЧК, было расстреляно 2431 человек, за призыв к восстанию — 396, в концентрационные лагеря заключено 1791, в тюрьмы посажено 21 988, заложниками взято 3061 человек[1166]. Определить, сколько было репрессировано за ноябрьско-декабрьские восстания, не представляется возможным.

22 ноября 1918 г. в циркулярной телеграмме НКВД низовым Советам и комбедам подводился итог пережитому. Среди причин восстаний особо отмечалась роль политической темноты и несознательности населения, равнодушие исполкомов к работе в деревне (в значительной степени оно было следствием вмешательства комбедов в деятельность Советов), склоки в исполкомах, злоупотребления властью. Нарком предписывал усилить внимание к деревне, членам Советов быть ближе к населению, избравшему их. Ответственные работники должны разъяснять населению вред восстаний, ведущих к реставрации старого порядка. Он предупреждал, что власть будет жестоко карать крестьян за нападения на местные органы власти и одновременно вести борьбу со злоупотреблениями. Расширением разъяснительной работы в массах Советы должны обеспечить успех мобилизации[1167].

К концу ноября с основными очагами восстаний было покончено. Но в декабре они стали вспыхивать вновь, хотя ноябрьского накала в движении не было. К ранее выявленным причинам добавилось недовольство насильственным насаждением коммун, отделением церкви от государства, неправильной раскладкой и сбором чрезвычайного налога. Мобилизованные требовали освобождения их семей от его уплаты.

Восстания нанесли немалый урон: сожженные деревни, разрушенные мосты, дороги, линии связи. Погибли многие партийные, советские, комбедовские работники, пролетарский актив деревни. Тысячи крестьян были репрессированы.

В декабре ВЦИКу был представлен доклад комиссии П.Г. Смидовича, созданной Президиумом для выяснения обстоятельств восстаний в Тульской и Рязанской губерниях. Ее выводы в полном объеме относятся ко всем губерниям[1168].

Комиссия, определяя причины крестьянских восстаний, пришла к выводу, что при всей тяжести материального положения, неналаженности производства и распределения продуктов выступления крестьян объясняются не этими причинами. В целом в 1918 г. положение крестьян не ухудшилось, а улучшилось. Недостаток продовольствия был причиной выступлений только в Крапивенском уезде Тульской губернии. Основная же причина беспорядков в деревне, с точки зрения комиссии, заключалась в несовершенстве государственного аппарата на местах, в его неспособности к планомерной работе и выполнению необыкновенно высоких требований, предъявляемых правительством к местным органам власти. Плохая работа местных руководителей вела к неосведомленности крестьянства в общих вопросах советского строительства, незнанию декретов. Слабо распространялась политическая литература. К тому же деревня не привыкла читать, живя слухами, отмечалось в докладе[1169].

Проанализировав работу волостных исполкомов — самого массового звена государственного аппарата, комиссия признала ее плохой. Особое внимание было обращено на произвол местных властей. Деревня, говорилось в докладе, чувствуя на себе произвол местных властей, ждет от них худшего и не доверяет завтрашнему дню[1170]. К злоупотреблениям, своекорыстию, развалу работы на местах приводила власть 30-40 человек из беднейших крестьян, которым необходимо было обеспечить свое материальное положение[1171]. Комиссия пришла к выводу, что численный состав волостной власти должен быть сведен до минимума, а ее материальное положение регламентировано. Был поставлен вопрос о курсах для подготовки работников волостного звена государственного аппарата и пополнения его “сознательными, честными лицами из центра, которые принесут избавление от местных диктаторов”[1172]. Комиссия ставила задачу усилить аппарат уездной власти, который в ряде уездов до сих пор по существу не был организован. В качестве примера приводился Каширский уезд Тульской губернии. Создание контрреволюционных гнезд в уездах и недовольство средних слоев населения являлись результатом слабости уездной власти, заключила комиссия[1173].

Значительную долю вины за создавшуюся в деревне обстановку комиссия возлагала на политическую неграмотность крестьянства, слабость воспитательной работы, пассивность пролетарских элементов, неналаженность агитационно-пропагандистской деятельности, нехватку активных и подготовленных кадров, случайный состав партийных ячеек, слабость партийного контроля за работой советского аппарата, подмену партийным аппаратом Советской власти. Сельские коммунисты, не понимая своих задач и функций, противопоставляя себя деревне, дискредитировали власть. Они не только определяли состав исполкомов, но издавали распоряжения и постановления, вплоть до вынесения смертных приговоров[1174]. Комиссия с неодобрением отнеслась к совмещению работы председателей исполкомов и партийных комитетов, как нарушающему Конституцию. Центральный Комитет партии, писалось в докладе, считает обязательными, наряду с мерами по чистке партии, соблюдение Конституции, Устава партии, восстановление независимости выборов и всей советской работы[1175].

Недостаточная организационная и материальная подготовленность мобилизационных мероприятий была названа одной из причин беспорядков. Так, недостаток корма для лошадей приводил к гибели реквизированных животных, что вызывало возмущение крестьян. Для призванных не хватало продовольствия, одежды, помещений. Плохие условия содержания толкали людей на самовольные отлучки и возвращение домой. Оказавшись на нелегальном положении, дезертиры активно участвовали в крестьянских выступлениях[1176]. Некоторые волостные военные комиссары из местного населения, опасаясь за свои семьи и имущество, не только не противодействовали беспорядкам, но и сами участвовали в них.

Одной из главных причин восстаний комиссия называла усилия англо-американского империализма по срыву мобилизации, как составную часть их общей борьбы с диктатурой пролетариата[1177]. В докладе это положение не раскрывалось, поскольку не было выявлено каких-либо материалов, подтверждающих это. Но эта мысль стала одной из ведущих в коммунистической пропаганде во все годы гражданской войны. С большим основанием белогвардейские армии определялись как организующие центры контрреволюции.

Серьезный упрек был сделан в адрес губернских и уездных чрезвычайных комиссий, не разглядевших реальной угрозы в скоплении офицеров в деревнях и не принявших своевременных мер.

Определив социальную базу восстаний — кулаки, дезертиры и втянутые обманом и угрозами средние крестьяне и часть бедноты, комиссия ВЦИК тем не менее сделала вывод о том, что внутри Советской России в настоящее время нет сил, которые “организованным выступлением могли бы угрожать Советской власти”[1178].

Приведенный комиссией Смидовича перечень причин крестьянского повстанческого движения, был, разумеется, не полон. Главная из них — доктринальные основы большевисткой политики — даже не упоминалась. Вместе с тем упорное сопротивление российской деревни коммунистическому диктату вынуждало революционную власть ставить задачи по улучшению работы советского аппарата. В циркуляре НКВД, “спущенном” по телеграфу 25 декабря, отмечалось, что наряду с происками контрреволюционеров повстанческое движение провоцируется неумелыми и нетактичными действиями советских работников, их склонностью подменять руководство деревней командными методами[1179].

Вопрос о борьбе с контрреволюцией в деревне в конце ноября 1918 г. обсуждался второй Всероссийской конференцией чрезвычайных комиссий. 28 ноября в резолюции “О кулацких восстаниях” отмечалась необходимость усиления борьбы с контрреволюцией и обращалось особое внимание “на исходные пункты белогвардейцев”[1180]. 4 декабря 1918 г. президиум ВЧК издал приказ губернским чрезвычайным комиссиям об улучшении разъяснительной работы среди деревенской бедноты и усилении борьбы с контрреволюцией. Он предлагал местным комиссиям связаться с комбедами и сельскими партийными организациями и установить надзор за всеми крупными селами и волостями. Агитирующих против Советской власти арестовывать и препровождать в ЧК. Но делать это надо так, подчеркивалось в приказе, “чтобы при этом не страдала и не озлоблялась деревенская беднота, которую арестовывать не надо”. Бедноте необходимо разъяснять, что действия кулаков и белогвардейцев направлены на восстановление власти помещиков и капиталистов[1181].

19 декабря был издан приказ об изменении и улучшении методов работы местных чрезвычайных комиссий, неправильные действия которых особенно озлобляли крестьян. В связи с новой политикой Советской власти в отношении мелкобуржуазной демократии, президиум ВЧК предписывал местным чрезвычайным комиссиям быть внимательнее к колеблющимся мелкобуржуазным массам, не применять террор к политически пассивным группам, дать им возможность работать под контролем Советской власти[1182]. Практика ЧК, однако, давала примеры далекие от подобных рекомендаций.

Ввиду массовых жалоб, уездные ЧК в Центральной России были распущены в начале 1919 г.

Ноябрьско-декабрьские восстания 1918 г. в Центральной России были протестом крестьян против командно-административных методов руководства деревней, против складывающейся системы “военного коммунизма” и против коммунистической утопии в целом. В этой борьбе крестьяне-собственники выступали единым фронтом, поскольку практика комбедов и партячеек существенно задевала их общие интересы. Несмотря на массовость, одновременность и огромный территориальный размах крестьянских восстаний конца 1918 г., новый — внутренний — фронт гражданской войны еще не сложился.

Интересна оценка последних шести месяцев 1918 г., данная одним из лидеров эсеров Н.В. Святицким. К концу 1918 г. он пришел к очень серьезному выводу: “Даже если часть масс отходит от большевиков, это не значит, что она стремится под лозунги. Учредительного собрания. Не надо преувеличивать размеры этого отхода, как это делают эсеры в Советской России”[1183]. Сочувствие, поддержка и активное участие масс не на стороне эсеров, писал Святицкий[1184]. Отход от большевизма еще не означает отхода масс от Советской власти, самые формы которой как нельзя более пришлись по сердцу самым широким слоям трудового населения России[1185]. “Активно-творческие элементы трудовой массы оказались в рядах стойких защитников Советской власти. Они не с нами, а против нас”[1186]. Таков был вывод одного из защитников “народовластия”.

Ленин искал причины колебаний средних крестьян Центральной России. В ноябре 1918 г. он говорил, что “у нас нет порядочного тыла”[1187], что к РКП(б) и Советам часто примазываются элементы совершенно ненадежные, жульнические, которые политически колеблются, продают и изменяют. Кроме того, говорил Ленин, “мы наблюдаем неумелое пользование властью, только как властью, когда люди говорят: я получил власть, я предписал, и ты должен слушаться”[1188]. Ленин признавал, что к власти иногда примазываются худшие элементы и недобросовестные люди. И считал, что необходима беспощадная борьба с ними и суровый суд[1189].

Революция вытолкнула на поверхность огромный пласт маргинальных личностей, людскую накипь, активность которых в период гражданской войны чрезвычайно возросла. Многие из них пристраивались в советском аппарате, особенно на уездном уровне. Они легко усваивали все крайности партийной и классовой борьбы, попирая нормы общечеловеческой морали, гуманизма, дав простор разгулу низменных инстинктов, ничем не сдерживаемого насилия, часто переходившего в уголовные действия. К сожалению, находились теоретики, оправдывавшие это насилие и даже возводившие его в принцип коммунистического строительства, как это делал “любимец партии” Н.И. Бухарин.

Но можно ли было допустить свободную торговлю хлебом? Это основной вопрос, обострявший отношения крестьян с Советской властью. На него Ленин отвечал категорически: свободная торговля — поворот назад, к господству и всевластию капиталистов, власти денег, к свободе наживы. “Мы хотим идти вперед к социализму, к правильному распределению хлеба между всеми трудящимися. Все излишки хлеба должны быть по справедливой цене отданы Советскому государству, а государство должно распределить их между трудящимися поровну... Власть капиталистов, “свобода торговли” не возвратится”[1190].

Весной 1919 г., исходя из своей установки о враждебности кулаков пролетарской (социалистической) революции, Ленин квалифицировал все крестьянские восстания против Советской власти как кулацкие по своим целям и движущим силам. 12 марта 1919 г. он признал, что “мы переживали ряд кулацких восстаний и переживаем”[1191]. Но массовый характер восстаний он отрицал. “Чтобы в России были крестьянские восстания, которые охватывали бы значительное число крестьян, а не кулаков, это неверно. К кулакам присоединяется отдельное село, волость, но крестьянских восстаний, которые охватывали бы всех крестьян в России, при Советской власти не было. (Заметим, что таких восстаний никогда и нигде не было в истории вообще — Т.О.) Были кулацкие восстания и они будут при таком правительстве, которое настаивает, что всякий излишек хлеба должен быть передан по твердой цене голодным. Такие восстания неизбежны...”[1192].

Акцентируя внимание на кулацком характере восстаний, Ленин подчеркивал их контрреволюционность и признавал, что они стали одним из основных компонентов гражданской войны. Но Ленин признавал это лишь за летними восстаниями, имевшими место в восточных губерниях страны. Относительно характера ноябрьско-декабрьских восстаний он не дал четких определений. Попытка оторвать выступления кулаков от массовых восстаний крестьян, имевших место в конце 1918 г., была продолжением его идеи о совершившемся расколе крестьянства. Однако осенне-зимние восстания были не кулацкими, а общекрестьянскими. В них кулаки представляли интересы крестьян как класса мелких собственников, товаропроизводителей, интересы которых не совпадали с целями диктатуры коммунистов. Поскольку революционное государство не ставило задачи изменить систему отношений с крестьянством как классом товаропроизводителей, которому оно объявило беспощадную войну, не мог оправдаться и прогноз Ленина относительно сокращения количества “восстаний кулаков”. Более того, вскоре восстания приобретут уже форму крестьянской войны с диктатурой коммунистов.

После подавления ноябрьско-декабрьских восстаний по семи военным округам (Петроградский, Московский, Ярославский, Орловский, Приволжский, Уральский, Западный) на призывные пункты, по официальным данным, явилось 1 134 356 человек. В армию было направлено 790 429 человек. Из них: 128 168 унтер- офицеров, 22 315 бывших офицеров, 10 885 моряков, несколько тысяч медицинских работников, 599 608 рабочих и крестьян и 5799 представителей буржуазии и помещиков, направленных в тыловое ополчение[1193]. Теперь армия на 83,4% состояла из мобилизованных, и лишь 16,6% являлись добровольцами. Ноябрьско-декабрьская мобилизация дала самое большое пополнение Красной Армии.

Но часть крестьян уклонилась от явки на призывные пункты.

В годы мировой войны нормальной считалась неявка 10% призывников.[1194] Осенью 1918 г. от призыва уклонились 200 032 человека, что составляло 17,6% от числа явившихся[1195]. Учитывая сложность обстановки, процент уклонившихся нельзя считать значительным. Дезертировало с призывных пунктов 48 928 человек, или 6,2% от числа принятых[1196], что также ненамного превышало средний показатель в годы империалистической войны (5,3%). По расчетам военных специалистов, нормальным считалось дезертирство, неявка (по уважительным причинам) и уклонение в пределах 25%[1197]. В данном случае этот процент не был превышен, что дает основания считать осеннюю мобилизацию крестьян успешной.

Всего за 1918 г. была проведена мобилизация крестьян 7 возрастов. По данным мобилизационного отдела Всероссийского Главного штаба, составленным для доклада Совету Труда и Обороны, по этим призывным возрастам на учете состояло 1 911 821 рядовых и 196 838 бывших унтер-офицеров. На сборные пункты явилось 1 724 824 рядовых и 107 163 унтер-офицеров. Среди рядовых от призыва уклонилось 312 166 человек, или 16,3% от состоявших на учете и 17,9% от числа явившихся. Среди бывших унтер-офицеров уклонилось 89 675 человек, или 45,5% от состоявших на учете и 83,7% от числа явившихся[1198]. Эти данные показательны. Наиболее активно выражали свое нежелание идти на фронт крестьяне, имевшие хозяйства достатка выше среднего — а это, в основном, бывшие унтер-офицеры. Часть унтер-офицеров сознательно не желала воевать на стороне Советской власти, сопротивлялась мобилизации. Попав в армию, они нередко переходили на сторону белых. Именно ими были организованы восстания в гарнизонах Брянска, Орла, Коростени, Рогачева, Гомеля, Вологды, Нижнего Новгорода, Твери, Сызрани, Самары, Царицына и др.

Призыв в Красную Армию каждый раз превращался в неофициальный референдум доверия Советской власти. В конце 1918 г. после серьезных колебаний около 80% крестьян высказывалось за Советскую власть. Это была не только беднота, но и значительная часть среднего крестьянства.

Итоги первого года диктатуры пролетариата были подведены в начале ноября 1918 г. VI Чрезвычайным Всероссийским съездом Советов. Это был первый съезд, на котором не было политической оппозиции. 97,5% делегатов принадлежали к партии коммунистов или сочувствовали ей[1199]. Съезд обсудил вопрос о создавшемся в деревне двоевластии (комбеды и Советы). Большинство состоявшихся накануне губернских съездов отмечало укрепление низовых органов власти, их способность самостоятельно, без дополнительных контрольно-учетных организаций проводить политику диктатуры пролетариата. Съезды подчеркивали революционную роль комбедов в упрочении Советов. Однако последовавшие вскоре восстания крестьян, опровергнув эти радужные выводы, подтвердили необходимость ликвидации комбедов, как “ударных органов” (выражение Л.Д. Троцкого) диктатуры пролетариата.

Вопрос о целесообразности существования комбедов был поставлен впервые в середине октября межведомственной комиссией из представителей ВЦИК, народных комиссариатов внутренних дел, земледелия, финансов, Наркомтруда, ВСНХ и Госконтроля. Располагая сведениями лишь об 11,5 тыс. комбедов, члены комиссии тем не менее имели представление о реальных тенденциях развития классовой борьбы в деревне, роли и месте в ней организаций бедноты. Объединяя революционный актив деревни, комбеды нередко выходили за пределы своей компетенции, сплошь и рядом превращаясь в универсальные органы Советской власти на местах[1200]. Свердлов считал, что свою историческую роль, как орган классовой борьбы бедноты, комбеды прекрасно выполнили, теперь они мешают основной организационной работе[1201]. Представитель ВСНХ Соловьев предложил слить комбеды и Советы так, чтобы доминирующая роль в волостных Советах осталась за пролетарскими элементами[1202].

Документы съездов местных Советов, состоявшихся в конце 1918 - начале 1919 г. (Тверской и Пензенский губернские, Юрьевецкий и Болховский уездные съезды и др.) отмечали, что комбеды не оправдали возлагавшихся на них надежд, оттолкнув от советской власти средних крестьян. “Если в прошлом году, — говорил В.В. Кураев на заседании аграрной секции VIII съезда РКП(б), — даже в лево-эсеровские дни, они (среднее крестьянство — Т.О.) ругали нас, то все же они верили нам, они не хотели никого взамен нас. Если вы пойдете теперь в деревню, вы увидите, что они всеми силами нас ненавидят, этого отрицать нельзя. Если сейчас ничего серьезного из этого факта не проистекает, то только потому, что нет силы, которая организовала бы их”[1203].

Поскольку на VI Всероссийском съезде Советов не было политической оппозиции, итоговая оценка комбедов была исключительно позитивной. Высоко оценив их роль в развитии революции в деревне, съезд постановил ликвидировать создавшееся там двоевластие путем слияния комбедов и Советов. Только при этом условии беднейшее и среднее крестьянство получит полную возможность окончательно закрепить за собой завоевания социалистической революции[1204], было записано в резолюции съезда. Съезд Советов принял решение о широкой амнистии политических заключенных. Освобождению из тюрем подлежали и крестьяне, “по несознательности участвовавшие в восстаниях” (речь шла о летних восстаниях — Т.О.), а также заложники[1205].

4 декабря 1918 г. была опубликована Инструкция ВЦИК о порядке перевыборов волостных и сельских Советов. ВЦИК предлагал в кратчайший срок провести перевыборы всех волостных и сельских Советов, а там, где они были ликвидированы комбедами, избрать их вновь. Губернские и уездные исполкомы должны были создать избирательные комиссии, которые должны были руководить проведением выборов в деревне. ВЦИК обращал особое внимание комиссий на соблюдение установленных Советской Конституцией норм избирательного права. Избирать и быть избранными в Советы могли 18-летние граждане РСФСР обоего пола независимо от вероисповедания, национальности, оседлости и т.п., не эксплуатирующие чужой труд. Лишались права участвовать в выборах помещики, кулаки, торговцы и другие лица, живущие на нетрудовые доходы или лишенные собственности в процессе революции, а также бывшие агенты полиции, жандармерии, стражники, служители религиозных культов, монахи и пр. “Вчерашние эксплуататоры не могут принимать участия в выборах Советов, — подчеркивалось в инструкции ВЦИК. — Перевыборы будут иметь революционный смысл только тогда, если Советы будут избраны деревенской беднотой и средним трудовым крестьянством”[1206].

Лишение эксплуататоров избирательных прав было одним из теоретических положений программы государственного строительства коммунистов. Они провозгласили его еще в "Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа". Конституция РСФСР, принятая в июле 1918 г., подтверждала это. Она же юридически закрепляла прямые выборы только в сельские Советы. Депутаты в них избирались из расчета: 1 на 100 жителей, но не менее 3 и не более 50 депутатов на селение. Срок полномочий сельских Советов, как и ранее, устанавливался в 3 месяца[1207]. После избрания сельских Советов в течение пяти дней должны были проводиться съезды Советов для переизбрания волостных исполкомов. На них делегаты посылались из расчета один от десяти членов сельских Советов (если членов меньше, то один от Совета). Исполнительный комитет, избранный съездом, становился органом Советской власти в волости. В течение трех дней после перевыборов волостные и сельские комбеды должны были сдать все дела и средства новым Советам и прекратить свою деятельность[1208].

Слияние комбедов с Советами проходило в декабре 1918 - марте 1919 г. Это была первая всероссийская избирательная кампания, которой руководила коммунистическая партия. Она должна была подвести итоги социального эксперимента по ускоренному расколу крестьянства. Выборы проходили после ликвидации восстаний, со всей неотложностью показавших необходимость улучшения деятельности низовых Советов. Особенно большое внимание уделялось уездам, где были восстания.

В ряде губерний эсеры пытались использовать выборную кампанию для распространения своей литературы и закрепления в Советах. В Нижегородском уезде попытки левых эсеров использовать выборы для восстановления своего влияния на деревню[1209] были пресечены коммунистами, так же, как и в Рязанской губернии, где эсеры в восьми уездах распространяли листовки с призывами к восстанию против коммунистов[1210]. Политотдел Южного фронта в помощь коммунистам губернии командировал 11 агитаторов и два отряда[1211]. Часть выявленных групп эсеров была арестована. 6 февраля 1919 г. Рязанский губисполком подвел итоги перевыборов. Ответственные за их проведение отмечали сложность обстановки в деревне. Член обкома партии, продовольственный комиссар губернии А.С. Сыромятников говорил, что в Ряжском уезде население враждебно относилось к прежнему составу Советов, работа которых была поставлена плохо. Военные комиссариаты не знали, кого надо мобилизовывать. Некоторые военкомы вводили военное положение на близлежащих улицах возле военкомата. Работа отделов хаотична, процветает пьянство, самодурство, вражда между сотрудниками[1212]. В ряде деревень крестьяне отказывались голосовать за коммунистов и “целых списков коммунистов провести нигде не удалось, по большей части списки были комбинированными”. Но на волостных съездах при выборе исполкомов списки коммунистов и бедноты проходили полностью[1213]. Аналогичным было положение и в других уездах. В ходе перевыборов состав Советов губернии был обновлен, в них вошло 45-50% коммунистов и 20-25% сочувствующих[1214]. Согласно мнению Рязанского губисполкома, население было удовлетворено новым составом Советов[1215].

В Тамбовской губернии кулаки и эсеры Усманского, Кирсановского, Козловского уездов вели кампанию против Советов и в то же время добивались права участвовать в выборах. В Андреевской волости Борисоглебского уезда кулаки уничтожили избирательные списки, убили одного и ранили двух членов избирательной комиссии[1216]. Но коммунисты держали выборы под своим контролем. Итогом их деятельности было избрание в Советы от 27% (Елатомский уезд) до 62,8% (Кирсановский уезд) коммунистов, 55,4-83,5% сочувствующих им, 3,3-15,7% беспартийных и 0,5-1,9% левых эсеров[1217].

В Смоленской губернии в условиях острой борьбы проходила выборная кампания в Духовщинском, Сычевском, Гжатском, Бельском уездах. Для коммунистов выборы прошли удовлетворительно, закрепив за ними и им сочувствующими большинство мест в волисполкомах[1218]. В тех случаях, когда в состав Советов проходили кулаки и спекулянты, избирательные комиссии назначали повторные выборы. Так 14 января Смоленская уездная избирательная комиссия по требованию коммунистов Богородицкой волости произвела перевыборы, изменив состав волисполкома[1219]. Повторные выборы состоялись в Озерищенской и Волочковской волостях, где вследствие “малосознательности” населения и пассивности партийных ячеек “контрреволюционным” агитаторам удалось вызвать недовольство Советской властью и ввести в исполкомы в большинстве кулаков. В этих волостях были созданы ревкомы и приняты энергичные меры по политической обработке населения[1220]. Позже выяснилось, что среди сочувствующих, прошедших в волисполкомы, было много элементов “колеблющихся, неустойчивых, примазавшихся к Советской власти”[1221].

Сельские партийные ячейки, комбеды и избирательные комиссии тщательно готовили списки избирателей, не допуская в них лиц, лишенных избирательных прав по Конституции, а также участников восстаний. Они же намечали кандидатов в Советы. В Курмышском уезде Симбирской губернии в Языковской волости не были допущены к выборам 102 человека (6,8%). Кроме того, 540 “кулаков” были высланы из волости[1222]. В Подольском уезде Московской губернии в 12 волостях права голоса было лишено 819 человек[1223]. В Краснохолмском уезде Тверской губерний “кулаки” не были допущены к выборам в 16 селениях Рачевской волости, в 43 из 46 деревень Делединской волости и в 14 из 15 селений Могочской волости[1224]. Таким образом перевыборы Советов обеспечивали в органах власти политическую монополию коммунистов и бедноты.

Активность крестьян на выборах была различной. Она зависела от многих причин: доверия населения к коммунистам, близости фронта, обеспеченности продовольствием, удовлетворенности крестьян деятельностью прежнего состава Советов и комбедов, силы общинных традиций, наличия мужчин. В период выборов многие мужчины выполняли трудовую повинность — заготавливали дрова, очищали дороги от снежных заносов и т. д. Сказывалась и психологическая подавленность среднего крестьянства, участвовавшего в восстаниях, что отражалось на его отношении к выборам.

Непривычное к демократическим принципам выборов крестьянство не могло сразу отказаться от традиционного представительного принципа общины: 1 голосующий от 5-10 дворов. Такой порядок прослеживается и в большинстве протоколов и сельских анкет о выборах. Так, в выборах Тружинского сельского Совета Ивонской волости Задонского уезда Воронежской губернии имели право участвовать 1650 избирателей. Однако голосовало лишь 302 человека, т. е. один представитель от 5 избирателей, или 18,3% от имеющих право голоса. И выбирали Совет только мужчины[1225]. В селе Ясековичи Вышневолоцкого уезда Тверской губернии из 3130 избирателей в выборах Совета участвовали лишь 35 мужчин, т. е. один от 9-10 избирателей, или 1,1% от имеющих право голоса[1226]. Стоит отметить, что в новых условиях “десятидворцы” представляли интересы не зажиточных крестьян, как это было прежде, а бедноты и середняков.

Иными были выборы в Московской губернии. В 600 селениях Подольского уезда Московской губернии в голосовании участвовало 60% избирателей[1227]. В ряде волостей — Белутовская, Заборьевская и др., избирательные комиссии отметили 100-процентное участие крестьян. В 27 селениях Домодедовской волости из 3834 избирателей голосовало 3550 (92,5%), а 126 человек (3,2%) не были допущены к выборам. Из намеченных кандидатов 21 были отклонены волостной избирательной комиссией. В с. Новдинском в выборах участвовало 155 из 170 жителей, имевших право голоса, а 15 человек не голосовали, так как в это время уехали за хлебом. При выборах Колычевского сельсовета комиссия отстранила 30 человек. В Добрятинской волости из 8479 избирателей явилось 3064 (36,1%). Здесь не были допущены к выборам 50 человек (0,6%). Больше всего было лишено права голоса при выборах 11 сельских Советов в Островской волости (327 человек) и в Вороновской волости (180 человек)[1228]. Всего по уезду к голосованию не было допущено 713 человек. В Подольском уезде в 144 сельских Совета было избрано 518 членов, из них 14 коммунистов (2,7%), 274 сочувствующих (52,8%). Беспартийные получили 230 мест (44,5%)[1229]. В уездах, где были восстания, крестьяне не голосовали за коммунистов. Так, в Верейском уезде в 148 сельских Советах коммунистов среди избранных было 3%, сочувствующих — 23%, беспартийных — 73%, левых эсеров и анархистов по 0,3%[1230]. В Можайском уезде из 186 сельских Советов коммунисты были представлены лишь в 82. В 104 Совета были избраны только беспартийные[1231]. В Московской губернии только из Клинского уезда поступили сообщения о вялом ходе избирательной кампании, незначительной явке, враждебном отношении населения к выборам. Основной причиной политической апатии был голод[1232].

По данным пяти губерний — Казанской, Московской, Нижегородской, Тверской и Тульской, в 763 сельских Совета было избрано 30 276 членов[1233]. Абсолютное большинство их было беспартийными, стоящими на платформе Советской власти. В Советах Тульского уезда все 1770 членов были беспартийными[1234]. В сельских и волостных Советах Нижегородской губернии коммунистов было 15%, сочувствующих — 36%, беспартийных — 49%[1235]. Причем наивысший процент коммунистов (35) дали выборы в 230 сельских Советов Княгининского уезда[1236]. Этому уезду коммунисты губернской парторганизации уделяли особое внимание, поскольку крестьянство здесь активно сопротивлялось всем мероприятиям Советской власти.

Основная масса новоизбранных членов сельских Советов была из бедноты и средних крестьян, причем представительство бедноты колебалось от 31% (Вяземский уезд Смоленской губернии) до 70% (Царевококшайский уезд Казанской губернии). Середняков было от 29% (Дмитриевский уезд Курской губернии) до 70% (Тетюшский уезд Казанской губернии). Наиболее равномерным представительство бедноты и середняков было в Нижегородской губернии — по 47,8%, в Вышневолоцком уезде Тверской губернии — по 50%. В Северной области беднота имела некоторое преимущество: 54 против 40% средних крестьян.

Но и кулакам удавалось пройти в Советы. Они получили 0,7% мест в Нижегородской губернии, 5% в Вяземском уезде, 7,3% в Старорусском, 9% в Новгородском, 14,9% в Вятской губернии. В Можайском уезде, в сельских Советах которого большинство состояло из беспартийных, отчетные документы отмечали наличие во многих Советах кулаков, выдававших себя за беспартийных середняков. Их наличие в сельских Советах после перевыборов отмечалось и в других местах. Избирательные комиссии и волисполкомы в последующем выявляли и удаляли из органов власти кулаков и лиц, не оправдавших доверия бедноты.

Рабочие в сельских Советах были представлены неравномерно. Их было больше в промышленных волостях, в селах с отхожими промыслами и пригородных селениях больших городов, и меньше в аграрных губерниях. Около 50% членов вновь избранных сельских Советов составлял комбедовский актив. Комбедовцы обычно становились их председателями.

В сельских Советах исполнительным лицом являлся председатель. Работоспособность сельской власти зависела, прежде всего, от авторитета председателя Совета у односельчан. Бедняк и коммунист авторитетом у крестьян-собственников не пользовались. Они удерживали власть давлением сверху и силой оружия. И, как показали ближайшие же месяцы нового года, прочность такой власти была иллюзорна. Самое массовое звено государственного аппарата — сельские Советы — еще долго (до 1925-1926 гг.) оставались наиболее слабым звеном в системе коммунистической диктатуры.

В течение недели после избрания сельских Советов созывались съезды для формирования волостной власти — исполкомов. Их выборы показали, что коммунистическая партия стала единственной политической силой в деревне.

Ни в одной волости правые эсеры не выступали на выборах под своими лозунгами. Они получили ничтожно мало мест в сельских и волостных Советах. В ряде случаев им удавалось попасть в Советы в качестве беспартийных. Так же редко проходили в Советы, открыто защищая свою платформу, левые эсеры. Например, в Мценской волости Новгородской губернии левые эсеры на тайном сходе предложили не избирать в Совет коммунистов. И им удалось провести в его состав беспартийных. Однако Совет был вскоре переизбран[1237]. Единично в некоторых волостях в Советах были представлены революционные коммунисты.

В нашем распоряжении имеются данные о партийном составе 1423 волостных исполкомов 96 уездов 16 губерний Центра, Поволжья и Урала. В их состав было избрано 8955 членов. Из них коммунистов было 3681 (41,1%), сочувствующих РКП(б) — 2872 (32%), беспартийных — 1797 (23,6%), прочих 3,4%[1238]. Коммунисты и сочувствующие РКП(б) вместе имели в волостных исполкомах 73,1%. Высокое представительство коммунистов в Советах нередко отражало левацкое стремление превратить партию из руководящей силы в правящую. Это был упрощенный метод руководства народными массами и прямой путь к командно-административной системе.

Из 23,6% беспартийных членов волостных исполкомов большинство определяли свою позицию как стоящие на платформе Советской власти, поддерживающие ее, сочувствующие ей. Но среди них наряду с искренними сторонниками Советской власти были и те, которых называли “примазавшиеся”, хотя немало их было и среди коммунистов.

Наиболее полные данные о партийности и социальном составе волостных Советов удалось собрать по четырем промышленным губерниям — Владимирской, Московской, Нижегородской, Смоленской и трем аграрным губерниям — Курской, Тамбовской, Рязанской.

В Московской губернии, по сведениям 7 уездов (Богородский, Верейский, Дмитровский, Звенигородский, Можайский, Московский, Серпуховский), в волостные исполкомы было избрано коммунистов 51,7%, сочувствующих — 18%, беспартийных — 31%. Более всего коммунистов было представлено в волисполкомах Богородского (91,7%) и Верейского (89%) уездов. Наименьший процент коммунистов был в волисполкомах Подольского уезда — 13,3. Здесь же было больше всего беспартийных — 50%. В этом уезде в волостные Советы прошли 1 левый эсер, 2 сочувствующих им, 1 анархист. 33% членов были сочувствующие РКП(б). На втором месте по числу беспартийных был Звенигородский уезд, в 16 волостных Советах которого было 49% беспартийных[1239].

В Нижегородской губернии, по данным 266 волостей 11 уездов, в волостные исполкомы были избраны 1801 человек. Из них 742 (41%) были коммунисты, 486 (20,6%) сочувствующие им, 558 (31%) — беспартийные, 6 (0,3%) — левые эсеры и сочувствующие, 8 (0,4%) — анархисты и представители других партий[1240].

Упрочение позиций коммунистов в низовых Советах в ходе их перевыборов и слияния с комбедами имело место во всех губерниях. В аграрных губерниях, где еще в сентябре-октябре 1918 г. было заметно влияние левых эсеров, выборы дали значительное увеличение числа коммунистов в Советах. Так, в 18 волостных исполкомах Льговского уезда в октябре коммунистов и сочувствующих было 43,7%, а левых эсеров — 51,8%. В декабре коммунистов стало 57%, сочувствующих 9,5%, революционных коммунистов — 16%, беспартийных — 17,5%. В 16 волостях Курского уезда из 191 членов Советов коммунистов стало 131 (68,6%), кандидатов партии и сочувствующих — 36 (18,8%), остальные места принадлежали беспартийным. Таким образом почти 88% мест заняли коммунисты и сочувствующие[1241].

В Задонском уезде, как сообщала 5 февраля 1919 г. “Правда”, перевыборы “очистили Советы”. В них вошли 54,5% коммунистов, 40,9% сочувствующих, 7,6% — беспартийных. В числе избранных было 45,4% бедняков и 54,5% середняков[1242]. Однако, это был результат левацкой установки на “диктатуру партии”. В некоторых местах избирательные комиссии предписывали проводить в волостные исполкомы и сельские Советы только коммунистов и сочувствующих. Так из-за беспартийности членов волисполкома не был утвержден Бородинский Совет Можайского уезда[1243] и др.

В результате слияния комбедов и Советов беднота имела в органах власти от 30 до 70% (в среднем 48%), середняки столько же, рабочие от 0,5 до 28% (в среднем 3%). Представительство прочих социальных прослоек было незначительным (в среднем менее 3%). Большинство мест в волостных исполкомах имели крестьяне: более 80% в Тверской, Тульской, Курской, Орловской, Тамбовской, Владимирской губерниях. В Рязанской губернии — около 75%. В Нижегородской губернии крестьяне в волисполкомах составляли 54,4% (808 членов из 1485), причем беднота и средние крестьяне в губернии были представлены на равных. 287 членов были рабочими (19,3%), 25 (1,7%) кустарями, 364 (24,5%) — прочими (в основном секретари исполкомов, но были и учителя, фельдшеры, художники).

Рабочие в волостных Советах Тульской губернии составляли в среднем 22,2%, во Владимирской — 18,3, в Рязанской 25,4, в трех уездах Тверской губернии — в среднем 18,3% (в Новоторожском — 28%, Старицком — 21%, Зубцовском — 6%). В аграрных губерниях рабочие в волостных Советах были представлены весьма неравномерно — от 0 до 25%. В основном это были рабочие, вернувшиеся из городов, отходники и члены продотрядов. Они занимали должности председателей Советов, заведующих отделами. Введение в Советы рабочих и вообще лиц со стороны облегчало коммунистам руководство деревней, но оно приводило к отрыву власти от крестьянства.

Советская Конституция впервые уравняла женщин в политических правах с мужчинами. Но участие женщин в выборах сельских и волостных Советов было крайне редким явлением.

Общие итоги выборов низовых Советов коммунисты считали удовлетворительными. И они были лучшими из всех выборов, проходивших в 1918-1920 гг. Слияние комбедов с Советами закрепило в деревне политическую монополию РКП(б). Бедняцко-середняцкий состав Советов не изменился и в последующие перевыборы. Но удельный вес коммунистов в связи с многочисленными мобилизациями в Красную Армию и падением их политического и морального авторитета в сельских Советах понизился затем до 2,8% (вместе с сочувствующими — до 5,2%), в волостных исполкомах — до 32%[1244].

Устранение политических противников от участия в выборах, лишение избирательных прав части населения, равно как и предшествовавшие этому жестокие способы подавления взрывов народного недовольства, были прямым следствием установления в стране однопартийной системы власти. О ненормальности такого положения заявляли ближайшие и менее удачливые попутчики коммунистов в революционной борьбе — левые эсеры. “Вы отупели до того, — обращаясь к руководителям РКП(б), говорила в ноябре 1918 г. лидер эсеров М.А. Спиридонова, — что всякие волнения в массах объясняются только агитацией или подстрекательством. Вы перестали быть социалистами в анализе явлений, совершенно уподобляясь царскому правительству, которое тоже повсюду искало агитаторов и их деятельностью объясняло все волнения”[1245]. Обращение “в конце концов, к господству, к обману масс, к насилию”, — таков был подмеченный лидером левых эсеров вектор эволюции утверждавшейся в России однопартийной власти большевиков[1246].