Рота почетного караула

3

РПК, РПК, РПК, — рокочущее барабаном, это созвучие воспринималось как некий таинственный шифр жизни, которой теперь предстояло им жить.

Лейтенанта Горикова, того самого, что сопровождал их на службу, было не узнать. Что-то переменилось в нем, как только очутились в расположении части: где вагонное добродушие, где веселость и покладистость «своего парня»? Опять собрал всех на плацу, подал команду: «Становись!» И тут же тихо и невозмутимо приказал: «Разойдись!» Позавчера ему не понравилось одно, вчера — другое, а сегодня выяснилось — долго становились в строй, надо в считанные секунды, так, словно к локтям привинчены магниты: раз, два, три — и шеренга как спаянная.

Всех призывников разобрали по росту, и Андрей, у которого рост был метр восемьдесят пять, попал в первый взвод — взвод кандидатов в роту почетного караула. Оказалось, что ниже ста восьмидесяти сантиметров в РПК вообще не берут.

— Р-р-рав-няйсь!

По этой команде надо повернуть голову направо — как можно резче — и увидеть грудь четвертого человека. Если нагнешься — покажется пятый, а может, и шестой, а завалишься чуть назад — всех заслонит первый, правый. Грудь четвертого человека — в самый раз, высчитано, выверено веками строевой практики. Стараясь выравняться, Андрей скосил глаза на грудь Аврусина, уже проявившего незаурядные способности к шагистике. Сухопарый, жилистый, Аврусин весь был как на шарнирах, и лейтенант, сразу оценивший «природные данные», уже несколько раз выводил его из строя для наглядной демонстрации строевых приемов. Аврусин Андрею не нравился, неприязнь началась еще в вагоне. Не кто-нибудь, даже не лейтенант, а почему-то именно Аврусин сделал тогда замечание Руслану за длинные волосы. Его-то какое дело?

Третьим стоял Нестеров — бледный, растерявший свои веснушки, с тем мучительным выражением послушания и покорной внимательности на лице, с каким у доски стоит незадачливый ученик, — Нестерову уроки строевой не давались, он часто путал ногу, не мог подладить отмашку рукой.

Смешливый, готовый по пустяку расхохотаться, Линьков стоял слева от Нестерова, едва сдерживая улыбку, и лейтенант подозрительно на него посматривал.

Совсем рядом, касаясь правой руки, вытянулся Руслан Патешонков, с роскошными своими кудрями он распрощался в день приезда и сейчас был удивительно похож на ощипанного петушка. Его гитаре разрешили висеть в каптерке.

— От-ставить!..

Лейтенант неторопливо осмотрел шеренгу — медленно-медленно слева направо, потом зигзагами: от подбородков (не слишком ли опущены) к ногам (не слишком ли сведены носки сапог), — и румянец, свекольно заливавший его щеки, растворился, лейтенант наконец-то позволил себе улыбнуться.

— А он не простак, — шепнул Андрею Патешонков. — Это для первого знакомства — рубаха-парень и прочее, а потом так зажмет — запищим.

Патешонков сказал это совсем тихо, но лейтенант услышал, и воздух будто разорвало:

— Р-р-раз-говорчики!

На его щеках опять проступили свекольные пятна.

Прошелся вдоль шеренги сосредоточенный, словно шахматист, дающий сеанс одновременной игры. Вскинул затененные ресницами, посветлевшие, совсем штатские глаза:

— Вопросы есть?

Андрей ослабил ногу, через смущенное покашливание спросил:

— У меня есть, товарищ лейтенант. Что же это все-таки такое, РПК?

Конечно, он знал, но интересно, что скажет лейтенант.

Лейтенант молча кивнул — вопрос показался ему существенным.

— Матюшин! — не оборачиваясь, позвал он стоявшего позади не то загоревшего, не то просто смуглого долговязого сержанта. — Устав гарнизонной и караульной служб!

Матюшин бегом кинулся в казарму и через минуту вернулся с тоненькой книжкой.

Лейтенант нащупал взглядом Андрея:

— Звягин, выйти из строя!

Андрей сделал вперед два шага, неловко покачнувшись, повернулся лицом к шеренге.

— Читайте вслух погромче! — приказал лейтенант, протягивая устав.

Андрей открыл первую страницу и вопросительно посмотрел на лейтенанта.

— Страница сто семьдесят шесть, — с расстановкой, поднимая взгляд поверх шеренги, словно видел эту страницу на противоположной стене кирпичного дома, подсказал лейтенант Гориков, — параграф триста сорок первый… Нашли?

Андрей впился в строчки.

— «Почетные караулы… — начал он неуверенно. — Почетным караулом называется подразделение (команда), назначенное для отдания воинских почестей. Почетный караул назначается для встречи лиц, указанных в статье двадцать первой…»

Андрей запнулся: что за чайнворд?

— Отлистайте на страницу семнадцать, — невозмутимо сказал лейтенант.

— «Начальник гарнизона встречает прибывающих в расположение гарнизона Председателя Президиума Верховного Совета СССР, Председателя Совета Министров СССР, Генералиссимуса Советского Союза, Министра обороны СССР, Маршалов Советского Союза и адмиралов флота Советского Союза. Для встречи этих лиц выстраивается почетный караул…»

— Стоп! — оборвал лейтенант и поднял ладонь. — Ясно, что за лица? — И подтянулся, развернул плечи, словно сейчас на плацу должны были появиться эти государственного ранга люди. — Продолжайте, — кивнул он Андрею, не меняя позы.

Андрей уже со знанием дела вернулся к знакомому параграфу и продолжал читать спокойнее, даже с выражением:

— «Кроме того, почетный караул может назначаться: к боевым знаменам, выносимым на торжественные заседания; на открытие государственных памятников; для встречи и проводов представителей иностранных государств; при погребении военнослужащих, а также гражданских лиц, имевших особые заслуги перед государством…»

— Стоп! — опять остановил лейтенант. — На сегодня хватит, остальное проработать самостоятельно. Вопросы? Нет? Разойдись!

Шеренга пошатнулась, распалась, и, тяжело громыхая сапогами, словно подошвы были железные, солдаты ринулись к лавочке — перекурить.

Кто-то выхватил из рук Андрея устав.

Патешонков, вытянув худую, петушиную шею, восторженно толкал Андрея в бок.

— Королей и герцогов видел? Ни в жизнь! А тут они сами тебе навстречу! Ваше величество! Рядовой Звягин!

Андрей нехотя поддержал шутку:

— Я предпочел бы принцессу…

— И во Дворец бракосочетаний! — рассыпался смешком Линьков.

— Тебе все шуточки… — грустно одернул его Андрей.

После перерыва лейтенант Гориков представил им командира отделения.

— Сержант Матюшин! — Щелкнул каблуками долговязый сержант, тот самый, что бегал за уставом, и доверчиво посмотрел на шеренгу.

Одет он был опрятно, даже несколько щеголевато, но в пределах той допустимой нормы, которая позволяет выглядеть одновременно и уставным, и элегантным. Мундир облегал его плотную фигуру так, словно был сшит на заказ, хотя и казался поношенным, как бы уже выбеленным солнцем. И всем сразу понравилась эта не парадная, а будничная, свойственная солдатам последнего года службы подтянутость, стройность, которая дается не напряжением, а естественна, как привычная поза или походка.

— Ну, так с чего начнем? — простецки, по-свойски улыбнулся сержант и, опустив голову, в каком-то веселом раздумье прошелся вдоль строя.

Это его добродушие, товарищеская непринужденность — подумаешь, чего бы ему выламываться: на какие-то два-три года старше! — сразу передались шеренге. Она зашаталась, как забор, потерявший опору. И из возникшего тут же говорливого ручейка, побежавшего от фланга к флангу, выплеснулся озорной голос:

— Начнем с кибернетики!

Сержант поймал этот камешек, брошенный в его огород, не моргнув глазом.

— Пожалуйста, можно… Вот вы, — уперся он немигающим взглядом в осклабившегося Линькова, — ответьте, пожалуйста, во-первых, что такое кибернетика, во-вторых, каков диапазон ее действия?

— Ну, это и первоклассник знает… — насмешливо отозвался, борясь со смущением, Линьков и потер стриженый затылок так, что, показалось, раздалось поскрипывание.

На его лицо тенью вдруг упала сосредоточенность подающего надежды математика, любимца учителей, бессменного победителя школьных олимпиад.

— Я знаю! — перебил Аврусин. — Кибернетика — это, так сказать, наука об общих принципах управления… о средствах управления и об использовании их в технике, в живых организмах…

— Примерно так, — спокойно согласился сержант и опять взглянул на Линькова: — А как называется труд Андре-Мари Ампера?

Линьков совсем сник, замялся. И остальные стыдливо молчали, потупив взоры, как в школе, когда учитель начинал выбирать в классном журнале фамилии.

— «Очерки по философии наук». Это он придумал название «кибернетика», — торопливо выпалил опять Аврусин.

— Смотри какой деловой! — шепнул Патешонков.

— Прекрасно! — сказал сержант. — Ну, а теперь к делу.

— Перекурить бы эту кибернетику! — снова обрел форму Линьков.

И шеренга прыснула, поломалась. Нестеров полез в карман за сигаретами.

Сержант встрепенулся:

— Р-р-азговорчики! От-ставить!

И, точь-в-точь как у лейтенанта, что-то в нем выпрямилось, сжалось. Приложил руки к бедрам, словно готовясь сделать взмах невидимыми крыльями, и повернул влево-вправо головой.

— Равняйсь!.. Смирно!.. Вольно!

Как бы незримым тросиком схваченные, подбородки дернулись вправо, мгновенно повернулись обратно, и строй снова спружинил вниз на чуть согнутом колене. И — молчок!

— Тема первого занятия: обучение строевой стойке, — строго сказал сержант, спрятав совсем уже глубоко добродушие и простоту, беспечность, которые сближали его с шеренгой, делали похожим на всех. Между ним и строем пролегла черта.

Оказалось, что даже такой пустяк, как постановка носков сапог, требует своей методики.

— Носки свести вместе. Делай — раз! — скомандовал сержант. — Носки развести. Делай — два!

— Во даем! — развеселился Линьков. — Ансамбль пляски острова Пасхи!

Андрея одолевала усталость. Как сквозь сон, вслушивался он в монотонный голос сержанта, который учил теперь «держать грудь». Смешно подумать, но и в этом тоже была своя наука. Чтоб приподнять грудь, надо сделать глубокий вдох, в таком положении ее задержать, «выдохнуть и продолжать дыхание с приподнятой грудью». Устав давал точную инструкцию.

— А такой фокус знаете? — услышал Андрей и не сразу осознал, что сержант обращался к нему.

— Какой? — механически спросил Андрей, пытаясь сбросить одеревенелость.

— Смирно! — скомандовал в ответ сержант и внимательно посмотрел на Андреевы ноги.

— Поднять носки сапог!

Андрей легко оторвал носки от асфальта, но тут же запрокинулся назад, замахал руками, едва удержав равновесие.

— Вот-вот! — обрадованно, что фокус удался, усмехнулся сержант. — Значит, неправильная стойка, не подали корпуса вперед. Попробуйте еще.

Андрей чуть подался вперед, стараясь не сгибаться, попытался приподнять носки сапог и не смог, они были словно припаяны к асфальту.

Тупая, как зубная боль, злоба вдруг засаднила в Андрее.

— Вы что, смеетесь? — спросил он, едва сдерживаясь, чтобы не сказать грубость. — Я что вам, кукла?

— Над чем… смеюсь? — опешил на мгновение сержант.

Губы его дрогнули, он виновато заморгал, не поняв или обидевшись.

— Над нами смеетесь… — процедил Андрей. — Мы что же, выходит, совсем олухи?

Сержант отступил на шаг, смерил Андрея взглядом, как будто видел впервые, и в щелочках прищуренных глаз, ставших снова похожими на лейтенантские, блеснула усмешка.

— Я бы сказал вам, Звягин. Но вы сами… Надеюсь, сами… — И, отвернувшись, словно сразу потеряв к Андрею интерес, сержант выкрикнул: — Разойдись!

Натертые ноги ныли. Андрей подошел к высоким зеркалам, стоявшим сбоку плаца, под развесистыми тополями. Зачем они здесь? Неужели недостаточно тех, что в умывальнике? На крайний случай можно вполне обойтись своим квадратненьким, вделанным в футляр электробритвы…

Ослепительно высверкнуло голубым, потом над небом мелькнул корявый сук тополя, и, как в дверном проеме, показался незнакомый солдат. Темные, ввалившиеся глаза отрешенно, с болезненным блеском недовольства смотрели на Андрея.

«Неужели это я?» — не узнавал он.

Фуражка нависала на уши, мундир болтался, как на вешалке, и, выдавая едва заметную кривизну ног, жестяными раструбами топорщились голенища сапог. В зеркале качнулось раскрасневшееся лицо Линькова.

— А ты знаешь, зачем эти трюмо? — скорчив рожицу, спросил он. — Строевую отрабатывать. С самим собой! Во дают!

Приковылял Нестеров. Жалостно признался:

— Не клеится у меня. Ну хоть ты что… Вместе с левой ногой левая рука поднимается… Какой-то я недоконструированный…

Капли пота скатывались по его щекам, оставляя грязноватые бороздки.

В тот день Андрей еле дождался отбоя. Вытягивая в постели затекшие, сделавшиеся чужими ноги, он долго размышлял о превратностях судьбы, о воле чистого случая, по которому попал в РПК, о будущем, которое виделось ему теперь лишь горячим, отшлифованным подошвами серым плацем, покачиванием бесконечных шеренг, вздрагивающих от ударов барабана… «А этот сержант… — с раздражением вспомнил Андрей. — Тоже еще фокусник… Носки врозь… Кто дал ему право?»

Белый парашют — его мечта — покачивался в синеющем окне.

«Только в ВДВ, только в ВДВ», — повторял про себя Андрей.

Патешонков тоже не спал, вздыхая, ворочался рядом.

— Послушай, Руслан! — позвал Андрей тихо. — Ну их к аллаху, а? Махнем в ВДВ? Я больше не могу, понимаешь, не могу… Мне этот плац уже снится.

— Как это махнем? — приподнялся Патешонков. — Да это же… особая рота!

— Особая топать?

— Выбрось из головы! — угрожающе прошептал Патешонков. — Ты же знаешь… Перевод может разрешить только сам министр…

— А что министр? Напишу министру! — как о само собой разумеющемся сказал Андрей.

Но холмистый силуэт на соседней кровати больше не шевельнулся. Раздался тихий притворный храп.

«Напишу, — решил Андрей, все больше распаляясь от собственной идеи, озарившей беспросветный сумрак завтрашних дней. — Завтра же узнаю адрес и напишу».

И он представил, как закругленно выведет на тетрадном листе: «Министру обороны Союза ССР… Заявление».

Нет, точнее будет: «Рапорт». Но не слишком ли официально? Ведь это всего-навсего личная просьба. Конечно, проще и правильнее: «Заявление».

«Заявление. Уважаемый товарищ министр!» Да, уважаемый… Иначе как же? «Уважаемый…» — прочтет командир всех командиров, и подобреет его лицо. «А что, вполне воспитанный молодой человек», — кивнет министр и улыбчиво глянет поверх очков на стоящего рядом генерала. «Уважаемый товарищ министр! — повторил Андрей, холодея от восторга, от уважения к самому себе, так запросто обратившемуся к столь высокому лицу. — Пишет Вам выпускник средней школы, призванный… согласно Вашему приказу в ряды Советской Армии. — Вот это «согласно Вашему приказу» тоже понравилось Андрею, такую фразу министр не сможет не оценить. — Извините, что отрываю Вас своим письмом от важных дел по… охране — нет, обеспечению обороны нашей страны. Но я вынужден, просто вынужден к вам обратиться… Во время приписки… в военкомате мне было обещано направить меня в ВДВ, — продолжал Андрей подбирать, как ему казалось, для весомости сугубо канцелярские выражения. — Однако произошло недоразумение. Непонятно, по какой причине я оказался в роте почетного караула, где сейчас нахожусь в карантине. — Андрей все больше вдохновлялся уверенностью, что министр обязательно поймет и исправит ошибку военкомата. — Смею Вас… заверить, — пробовал, перебирал Андрей каждое слово, — я ничего не имею против роты почетного караула. Очевидно, это подразделение носит важную функцию. И эта рота, безусловно, нужна. Однако я ходатайствую перед Вами о переводе меня в воздушно-десантные войска. Во-первых, потому, что я с детства мечтал о службе парашютистов, и, во-вторых, у меня в аттестате только одна четверка, и, следовательно, я мог бы быть более полезен нашим славным Вооруженным Силам в ВДВ. На мой взгляд, в роте, где я прохожу карантин, могут служить и другие, имеющие склонность к основному предмету, а именно к строевой подготовке».

Андрея охватили сомнения: достаточно ли весомы аргументы? «А у него почему нет склонности к строевой?» — озадаченно спросит министр генерала. Нет, что-то не так… Надо высказать свое отношение к службе. Да-да, иначе будет непонятно.

«…Как гражданин Советского Союза, выполняющий священную обязанность, — все больше проникаясь гордостью за себя, шептал Андрей, — я хотел бы отдать все свои силы и знания на самом трудном посту. И солдатские годы я хочу прожить так, чтобы быть достойным тех, кто отстоял нашу любимую Родину…» Эта последняя фраза понравилась Андрею больше всего.

«Вот так и напишу… Завтра же… Узнаю адрес и напишу», — успокоенно согреваясь и засыпая, подумал Андрей.

На другой день, оглядываясь, чтобы никто не увидел, он опустил письмо в почтовый ящик.