Роза в цвету

Глава 3 Мисс Кэмпбелл

Пока путешественники разбирают вещи, подберем – со всей возможной сноровкой – спущенные петли в полотне нашего скромного повествования.

После того майского дня, когда Роза сделала свой выбор, целых четыре года она жила неброской, но насыщенной жизнью. Учеба, спорт, работа по дому и другие достойные удовольствия сделали ее счастливым и одухотворенным существом, год от года прираставшим в женской прелести, но неизменно сохранявшим девственную свежесть, которую девочки так стремительно утрачивают, если им выпадает слишком рано выйти на мирскую сцену и получить там собственную роль.

Причем речь идет о девочке не особенно одаренной и отнюдь не совершенной, склонной к девическим фантазиям и причудам, несколько избалованной всеобщей любовью и считающей, что все живут такой же беззаботной и защищенной жизнью, как и она; тем не менее, когда взывали к ней чужая нужда и боль, ее доброе, склонное к состраданию сердечко переполнялось милосердием, и она с безрассудной щедростью делилась с другими. Несмотря на свои совершенно человеческие слабости, девочка была добродетельна по своей природе, поэтому все помыслы ее устремлялись к чистому, справедливому и подлинному – как цветы тянутся к свету; под зелеными листьями и маленькими зелеными шипами расцветала прекрасная женская душа.

Когда Розе исполнилось семнадцать лет, доктор Алек объявил, что она готова к кругосветному путешествию – которое, как он считал, лучше любой школы довершит ее образование. Но как раз тогда бабушка Мира начала сдавать и скоро тихо отошла – устремилась на встречу с возлюбленным, которой ждала так долго. Молодость, будто по волшебству, вернулась на лицо покойницы, озарив его утраченной красотой, а все воспоминания о ней сосредоточились вокруг романтической истории из ее прошлого. Бабушка Мира, в отличие от большинства пожилых женщин, общалась в основном с молодежью, и на похоронах вместо седовласых матрон тут и там мелькали любившие ее девушки – они подготовили славную старую деву к вечному сну, встали у гроба и забросали ее могилу белыми цветами, которыми ей так и не суждено было украсить себя.

Когда прошли похороны, оказалось, что бедная бабушка Изобилия ходит как потерянная – ведь она лишилась пожизненной заботы; доктор Алек не решился ее оставить, а Роза с радостью принялась возвращать свои долги, без лишних слов окружив милую старушку нежностью и лаской. Вот только бабушка Биби, всю жизнь жившая ради других, быстро взбунтовалась против этого добровольного самоотречения, быстро нашла новые силы в искренней вере в Бога, утешение – в бодрящей занятости, а источник здоровых развлечений – в уходе за тетушкой Сарой, которая была идеальной пациенткой: и не умирала, и не поправлялась.

И вот наконец настал день, когда путешественники со спокойной душой тронулись в путь: в свой восемнадцатый день рождения Роза в сопровождении дяди Алека и верной Фиби отправилась осматривать и познавать огромный прекрасный мир, который ждет нас всех – вернее, тех, кто умеет его использовать и ценить.

Фиби определили заниматься музыкой у лучших учителей, и, пока она с радостью и рвением совершенствовала свой дивный голос, Роза с дядей воодушевленно исследовали разные страны – в результате два года промчались как светлый сон, и родственники стали требовать их возвращения.

Они прибыли обратно, и вот пришло время наследнице приготовиться к тому, чтобы занять свое законное место: в двадцать один год ей предстояло получить в свое распоряжение большие деньги – и она уже давно осваивала искусство ими пользоваться. В мозгу у нее роились великие планы, ибо, хотя сердце ее сохранило прежнюю щедрость, время научило ее осмотрительности, а наблюдения показали, что самая дальновидная филантропия состоит в том, чтобы научить бедных помогать себе.

Доктору Алеку порою было нелегко смирять порывы юной благотворительницы, которая вознамерилась с ходу заняться учреждением больниц, строительством домов, усыновлением детей и заключением в свои объятия целого мира.

– Погоди, душа моя, осмотрись, пойми, что к чему. Мир, в котором ты жила, гораздо меньше и честнее того, в который ты входишь. Испытай себя, разберись, подходят ли тебе проверенные временем методы: я надеюсь, ты достаточно взрослая, чтобы принимать собственные решения, и достаточно умненькая, чтобы понять, как именно лучше творить добрые дела, – сказал дядя, пытаясь смириться с мыслью, что птичка скоро вырвется из-под его крыла и начнет совершать первые свои самостоятельные полеты.

– Знаешь, дядя, я ужасно боюсь, что ты расстроишься, – начала Роза с непривычной для нее нерешительностью, хотя в глазах ее светилось явно продуманное желание. – Ты любишь, чтобы я говорила честно, я привыкла делиться с тобой всеми своими дурацкими соображениями, так что выскажусь прямо, и если мысль моя покажется тебе совсем глупой и неправильной, ты так и скажи – я не хочу, чтобы ты отверг меня полностью, пусть я уже и большая. Ты предлагаешь мне подождать, испытать себя, использовать проверенные временем методы. Именно так я и хотела бы поступить, и мне кажется, лучший способ – пожить жизнью, какой живут другие девушки. Ну, совсем недолго, – добавила Роза, заметив, как посуровело дядюшкино лицо.

Он действительно расстроился, однако не мог не признать, что это совершенно естественное желание, а чуть поразмыслив, понял, что у этой затеи есть и свои положительные стороны. Тем не менее перспектива эта внушала ему некоторые опасения, ибо изначально он намеревался тщательно отбирать племяннице круг общения и как можно дольше ограждать ее от тлетворного влияния света – так поступают многие ответственные родители и опекуны. Однако дух Евы жив во всех ее дочерях, запретный плод им кажется румянее всех яблок из их собственных садов, и даже самым мудрым не удержаться от искушения откусить от него хоть малую толику. Вот и Роза, взиравшая из защищенных чертогов своего девичества на царство женщин, в которое ей вот-вот предстояло вступить, вдруг ощутила желание приобщиться к его радостям, прежде чем она возьмет на себя все связанные с ним обязанности, – и в силу природной искренности она не стала этого скрывать.

– Что ж, душа моя, хочется попробовать – пробуй, но только не в ущерб здоровью; а кроме того, проявляй умеренность в увеселениях и смотри, чтобы не потерять больше, чем обретешь, – если получится. – Последние слова доктор Алек произнес совсем тихо, стараясь сохранять бодрость тона и гнать тревогу с лица.

– Я знаю, что это глупо, но мне хочется немножко побыть обыкновенной бабочкой, понять, каково это. Ты сам знаешь, что я за границей волей-неволей навидалась светской жизни, пусть и со стороны, а тут, дома, я постоянно слышу от других девушек о всевозможных удовольствиях, которым они намерены предаваться этой зимой; словом, если это не вызовет у тебя слишком сильного презрения, я бы хотела попробовать.

– И какой срок ты себе определишь?

– Ты как считаешь: три месяца – это слишком долго? Новый год – самое подходящее время что-то изменить в жизни. Все будут приветствовать меня в новом кругу, придется мне, хочешь не хочешь, быть приветливой и веселой, чтобы не прослыть мрачной и неблагодарной, – произнесла Роза, довольная, что нашла столь весомый повод для своего нового эксперимента.

– Но тебе может так понравиться, что три месяца превратятся в долгие годы. В юности удовольствия особенно сладки.

– Боишься, что они меня опьянят?

– Это мы поглядим, душа моя.

– Поглядим! – И Роза удалилась прочь с таким видом, будто дала некую клятву и теперь намерена ее сдержать.

Весть о том, что мисс Кэмпбелл намерена наконец появиться в свете, была встречена с превеликим облегчением, и приглашения на прием, который собиралась устроить бабушка Изобилия, принимали с большой готовностью. Тетя Клара была сильно разочарована тем, что замысленный ею грандиозный бал не состоится, но тут Роза проявила твердость, предоставив славной старушке делать все по-своему.

В результате прием превратился в симпатичнейшую встречу друзей, которые собрались поприветствовать вернувшихся домой путешественников. Встреча прошла в славном старомодном гостеприимном духе – просто, сердечно и искренне, так, что даже те, кто явился с целью разбранить, остались и получили удовольствие, и очень многие оценили тихое очарование, которое не описать словами.

Особое любопытство вызвала Фиби, и многие в тот день азартно сплетничали, прикрывшись веерами, ибо встречавшим ее много лет назад трудно было узнать бывшую служаночку в импозантной молодой даме, державшейся со спокойным достоинством и всех очаровавшей своим голосом. «Золушка стала принцессой» – таков был единодушный вердикт, и Роза от души порадовалась этой небольшой сенсации, ибо с тех пор, как Фиби попала в их круг, ей, Розе, пришлось выдержать немало битв, но теперь вера ее оправдала себя сполна.

Сама мисс Кэмпбелл имела большой успех и так дивно справлялась со своими обязанностями хозяйки, что даже мисс Блиш простила ее за прискорбное пренебрежение Уортом[10] – хотя и покачала головой при виде белых одеяний, совершенно одинаковых, вот только у Розы оно было с алой отделкой, а у Фиби с голубой.

Все девушки так и вились вокруг возвратившейся подруги, ибо Роза до своего отъезда была всеобщей любимицей – и, вернувшись, нашла свой трон незанятым. Молодые люди, собравшись своим кругом, признали Фиби первой красавицей. «Правда, за душой у нее ни денег, ни связей, так что толку-то». Соответственно, Фиби восхищались как неким изящным украшением дома – и уважительно оставляли ее в покое.

А вот милочка Роза была «то, что надо» – так это именовали добропорядочные юнцы, и множество глаз с упоением следило за светловолосой головкой, которая мелькала то в одной комнате, то в другой – этакое новое Золотое руно, ради добычи которого придется преодолеть множество препятствий, ибо крепкие кузены окружали Розу тесным кольцом, а еще с нее не сводили глаз бдительные тетушки.

Стоит ли удивляться, что нашей барышне этот ее новый мир показался просто очаровательным, что первый глоток удовольствия вскружил ей голову, ибо все ей радовались и улыбались, льстили и благоволили, нашептывали на ухо лестные пророчества и выражали взглядами и жестами поздравления и комплименты, которые не решались произнести, – в результате ей стало казаться, что свое старое «я» она оставила где-то за границей, превратившись в новое, необычайно одаренное существо.

– Дядюшка, как здорово! Похоже, когда первые три месяца кончатся, мне захочется продлить срок еще на три, – прошептала Роза после ужина доктору Алеку, который стоял и смотрел, как они с Чарли танцуют в первой паре в большом зале.

– Не спеши, душенька, не спеши и не забывай о том, что ты не бабочка, а смертная девушка, тебе дана голова, и она завтра наверняка будет болеть, – ответил дядя, глядя на ее разрумянившееся довольное личико.

– А мне хочется, чтобы завтра не настало вовсе, чтобы сегодня длилось вечно – так все приятно, так все добры, – ответила Роза с тихим счастливым вздохом, подхватывая пышные юбки, точно белая птичка, распушившая перышки перед полетом.

– Я поинтересуюсь твоим мнением в два часа ночи, – ответил дядя с многозначительным кивком.

– И я отвечу совершенно точно! – А больше Роза ничего не успела сказать – Чарли увлек ее в праздничную многоцветную толпу.

– Бесполезно, Алек: с какой мудростью ни воспитывай девушку, настанет час, когда она вырвется на волю и с той же рьяностью, что и самые легкомысленные ее подруги, кинется искать удовольствий, ибо «природа их ведь такова»[11], – заметил дядя Мак, притопывая в такт музыке, – похоже, он и сам был не прочь получить свою долю удовольствия.

– Да, моя девочка все проверит на личном опыте, вот только я почти не сомневаюсь, что с нее довольно будет небольшой пробы. Я хочу убедиться, что она в силах выдержать это испытание, потому что, если нет, можно считать, что труды мои пошли прахом – а такое лучше узнать сразу, – отвечал доктор с улыбкой надежды на губах – притом что в глазах его затаилась тревога.

– Да все она выдержит, славное наше сердечко! Позволь ей немного порезвиться и порадоваться жизни – а там она, глядишь, и угомонится. И я лишь уповаю на то, что и вся наша молодая родня проявит столь же умеренную резвость и пройдет этот этап так же безболезненно, как и она, – добавил дядя Мак, покачав головой: он смотрел на роившихся вокруг молодых людей.

– С твоими сыновьями все, надеюсь, в порядке?

– К счастью, да! Оба пока не доставляют мне особых хлопот, хотя Мак чудаковат, а Стив совсем щеночек. Но я не жалуюсь – они это перерастут, потому как по сути своей они ребята славные – за что спасибо их матери! А вот с Клариным сыном неладно, причем она будет баловать его и дальше, хотя он уже не мальчик, а мужчина, – если не вмешается его отец.

– В прошлом году в Калькутте я подробно описал ситуацию брату Стивену, и он отправил сыну письмо, вот только у Клары полна голова всяких планов, и она потребовала, чтобы Чарли еще на год остался дома, хотя отец и настаивал на его переезде в Индию, – ответил доктор – они уже шагали прочь.

– «Настаивать» уже поздно: Чарли взрослый, и, боюсь, Стивен обнаружит, что все эти годы держал его в недостаточной строгости. Бедолага, тяжко ему приходилось в последнее время – и будет, боюсь, того тяжелее, если он не вернется домой и не наведет тут порядок.

– Вряд ли он так поступит без крайней нужды. Жизнь в жарком климате высосала из него все силы, он теперь совсем не хочет волноваться, а ты представляешь, как непросто управляться с недалекой женщиной и распоясавшимся юнцом. Придется нам с тобой, Мак, вмешаться и посодействовать бедному старине Стиву.

– Лучшее, что мы можем сделать для паренька, – поскорее его женить: пусть обзаведется своим домом.

– Но ему, друг мой, всего двадцать три года… – начал доктор, которому идея эта явно показалась нелепой. А потом, переменившись в лице, он добавил с печальной улыбкой: – Впрочем, я забыл о том, что и в двадцать три случается и питать надежды, и страдать…

– И с мужеством пройти испытания, и выйти из них закаленным человеком, – подхватил дядя Мак, опустив руку брату на плечо. – в голосе его звучало искреннее одобрение. А потом, явно решив больше не мучить брата, он вернулся к разговору о молодежи и полюбопытствовал: – Полагаю, ты не разделяешь мнения Клары по определенному вопросу?

– Ни в коей мере. Для моей девочки годится все только самое лучшее, а Клара способна избаловать даже ангела, – поспешно ответил доктор Алек.

– Вот только тяжело будет отпускать нашу маленькую Розу из семейного круга. Может, ей подойдет Арчи? Воспитали его хорошо, и вообще он отличный парень.

Братья успели дойти до кабинета, то есть были наедине, и все равно доктор Алек понизил голос. Он произнес с нежной тревогой, видеть которую было очень приятно:

– Ты знаешь, Мак, что я против браков между двоюродными, так что пребываю в некоторой растерянности: девочку эту я люблю как родную дочь и мне страсть как не хочется отдавать ее человеку, которого не изучил до самой подноготной и к которому не испытываю полнейшего доверия. Строить планы совершенно бессмысленно, пусть выбирает сама – но мне бы так хотелось, чтобы она осталась в семье и стала одному из наших мальчиков достойной женой!

– Так и нужно поступить, так что оставь свои теории и займись другим: испытай старших мальчиков и сделай одного из них счастливым. По-моему, все они ребята достойные, и хотя еще слишком молоды для женитьбы, мы можем начать исподволь подталкивать их в правильном направлении – ведь никому же не ведомо, когда настанет нужный момент. Да уж, в нынешние времена жить в окружении молодежи – все равно что сидеть на пороховой бочке! Вокруг тишь да гладь, но первая же искра породит взрыв – и один Господь ведает, куда он нас закинет!

И дядя Мак поудобнее устроился в кресле, будто уже решив Розину судьбу, доктор же мерил кабинет шагами, дергая себя за бороду и хмуря брови, – ему, похоже, будущее виделось куда туманнее.

– Да, Арчи славный паренек, – сказал он наконец, отвечая на вопрос, который раньше проигнорировал. – Честный, толковый, уравновешенный, и если он рано или поздно обнаружит, что у него есть сердце, из него получится прекрасный муж. Я, наверное, всего лишь старый дурак, но мне бы хотелось видеть в молодом человеке чуть больше романтических склонностей, чуть больше душевного тепла и воодушевления. А наш Арчи! Можно подумать, ему уже сорок лет, а не двадцать три или двадцать четыре, такой он трезвомыслящий, невозмутимый, спокойный. Я и то его моложе и мог бы предаваться нежной страсти, прямо как Ромео, будь у меня сердце, которое можно предложить женщине.

Доктор говорил с явным смущением; что до его брата, тот в ответ разразился хохотом:

– Да уж, Алек, ужасно жаль, что все твои романтические склонности и прекрасные свойства растрачиваются втуне! Чего бы тебе не подать молодежи пример и не приударить за какой-нибудь барышней? Джесси все гадает, как тебе удалось за это время не влюбиться в Фиби, а Клара убеждена, что ты лишь дожидался того момента, когда она окажется под заботливым крылом тетушки Изобилии, чтобы сделать ей предложение в добром старомодном духе.

– Я? – Доктор явно опешил от этой мысли, потом обреченно вздохнул и с мученическим видом добавил: – Если эти славные дамы наконец оставят меня в покое, я буду им благодарен до гроба. Ради бога, Мак, разубеди ты их, а то они так и будут навязывать мне бедную девочку – и лишат ее душевного покоя. Она многого достигла, я очень ею горжусь, но она, право же, заслуживает лучшего суженого, чем старик вроде меня, чье единственное достоинство – постоянство.

– Ну, как знаешь, я же просто пошутил. – И Мак с тайным облегчением закрыл эту тему. Этот достойнейший человек много думал о семейных делах, и намеки дам его не на шутку встревожили. После короткого молчания он вернулся к предыдущему разговору, ибо темой его были собственные его скрытые чаяния.

– Мне кажется, Алек, ты недооцениваешь Арчи. Ты знаешь его куда хуже, чем я, но уверяю: под невозмутимостью и сдержанностью таится настоящее сердце. Я сильно к нему привязался, очень его ценю и, право же, не думаю, что ты сможешь найти для Розы лучшую партию.

– Если она сама согласится, – уточнил доктор, улыбкой отвечая на деловитую манеру, в которой его брат вершил судьбы двух молодых людей.

– Она согласится на что угодно, лишь бы заслужить твое одобрение… – начал дядя Мак, твердо веря в собственные слова, ибо двадцать пять лет в браке с прозаической женой полностью отучили его от всего романтического.

– Строить планы совершенно бессмысленно, потому что вмешиваться я не намерен, разве что давать советы – и если бы мне пришлось выбирать между мальчиками, я выбрал бы своего крестника, – серьезным тоном произнес доктор.

– Что, моего Гадкого утенка? – страшно изумившись, воскликнул дядя Мак.

– Ты же знаешь, что твой Гадкий утенок превратился в лебедя. Мне этот мальчик всегда нравился своей искренностью и самобытностью. Да, пока он жестковат, такое зеленое яблочко, но сердцевина у него здоровая, и со временем яблочко станет наливным. Я уверен, что из него вырастет прекрасный мужчина чисто кэмпбелловского толка.

– Я тебе от души признателен, Алек, но эта затея безнадежная. Он у нас славный малый и, возможно, еще станет предметом нашей гордости, вот только Розе он не пара. Ей нужен муж, который после нашего ухода сможет распоряжаться ее состоянием, а для этого, уж поверь, не найти никого лучше Арчи.

– Да чтоб его, это состояние! – не сдержался доктор Алек. – Я хочу, чтобы Роза была счастлива, и если эти ее деньги – всего лишь камень на шее, я бы предпочел, чтобы она поскорее от них избавилась. Признаюсь тебе: я страшно боялся этого момента, до последнего держал ее вдали от дома, а за границей меня охватывала дрожь всякий раз, как к нам присоединялся какой-нибудь молодой человек. Пару раз едва пронесло, но теперь дела мои совсем плохи – это видно по сегодняшнему «успеху», как его называет Клара. Какое счастье, что я не отец множества дочерей!

– Да полно тебе, согласись на Арчи и устрой ее судьбу прямо сейчас, надежно и счастливо. Таков мой совет – надеюсь, ты сочтешь его разумным, – проговорил заговорщик постарше с видом человека, умудренного опытом.

– Я над этим подумаю, но только, Мак, сестрам ни слова. Мы с тобой – два старых осла, потому и занимаемся сводничеством, но я же вижу, что меня ждет, и мне легче оттого, что можно излить кому-то душу.

– Решено. Обещаю никому не проговориться, даже Джейн, – ответил дядя Мак, сердечно пожав брату руку и сочувственно хлопнув его по плечу.

– Ну и что за страшные секреты здесь обсуждаются? У вас тут масонская ложа, а это таинственные знаки? – раздался у двери радостный голос, и на пороге явилась Роза; она с любопытством улыбалась, глядя на двух своих дядюшек, которые, рука об руку, перешептывались и загадочно кивали друг другу.

Дядюшки вздрогнули, будто два школьника, которых застали за обсуждением будущей проказы, – да так, что Розе их стало жалко, ибо она по невинности своей предположила, что братья в этот радостный день предаются сентиментальным воспоминаниям, а потому она добавила поспешно, поманив их к себе, но не переступая порога:

– Женщины, понятное дело, сюда не допущены, а вот вас, любезные Чудаки, очень просят присоединиться к остальным, ибо бабушка Биби желает, чтобы мы станцевали старомодный контрданс, и в первую пару должны встать мы с дядюшкой Маком. Я вас выбрала, сэр, потому что вы танцуете первостатейно – с «голубиными крылышками» и всем прочим. Так что прошу за мной, а тебя, дядя Алек, дожидается Фиби. Она у нас, как ты знаешь, довольно стеснительная, но с тобой, полагаю, станцует и только порадуется.

– Спасибо, спасибо! – хором воскликнули оба джентльмена.

Ни о чем не подозревавшая Роза получила огромное удовольствие от «виргинского рила»: подскоки под названием «голубиные крылышки» удались на славу, партнер совершил все сложные эволюции без единой ошибки и с безупречной галантностью вывел ее в середину. Когда они оказались в конце, Роза отступила в сторону, чтобы дать своему кавалеру отдышаться: дородный дядя Мак решил по такому поводу выложиться полностью и без единой жалобы танцевал бы буквально до упаду, если бы Роза того пожелала.

Что же касается Мака-младшего, он подпирал стену – волосы упали ему на глаза, а на лице застыло скучающее выражение; отцовские гимнастические подвиги он созерцал с уважительным изумлением.

– Ну, дружок, теперь твоя очередь. Роза свежа, как маргаритка, а вот нам, старикам, такого долго не выдержать, так что занимай-ка мое место, – пригласил его отец, вытирая пот с лица, алевшего, как пион.

– Нет уж, сэр, благодарствуйте, я все это терпеть не могу. С удовольствием побегаю с тобой взапуски, кузина, но в этой духовке париться не собираюсь, – невоспитанно откликнулся Мак, отступая к открытому окну и, похоже, готовясь к побегу.

– Да ладно, неженка, ради меня можешь не оставаться. Нельзя мне бросать своих гостей ради пробежки под луной, даже если бы я и рискнула отправиться на нее морозной ночью в тонком платье, – ответила Роза, обмахиваясь веером; ее явно не обидел отказ – она слишком хорошо знала привычки Мака, и они ее только забавляли.

– Да там всяко лучше, чем торчать в этой пыльной, жаркой, шумной комнате, где пахнет газом. Из чего, как ты думаешь, состоят наши легкие? – вопросил Мак, явно готовый вступить в дискуссию.

– Я когда-то знала, но забыла. Забросила за другими занятиями свои хобби, которым так старательно предавалась пять-шесть лет назад, – ответила Роза, смеясь.

– Ах, какие славные были времена! А ты долго будешь заниматься всем этим, Роза? – поинтересовался Мак, бросив неодобрительный взгляд на танцоров.

– Думаю, месяцев трех мне хватит.

– Тогда до встречи перед Новым годом! – И Мак исчез за занавеской.

– Роза, душенька, ты должна на него как-то повлиять, пока он не стал совсем уж медведем. После твоего отъезда он с головою ушел в свои книги, причем так успешно, что мы к нему не суемся, хотя мать часто сетует на его манеры. Я тебя прошу, займись его воспитанием – ему давно пора бросить все эти чудачества и отдать должное многочисленным дарованиям, которые за ними скрываются, – попросил Розу дядя Мак, сильно скандализованный поведением сына.

– Ах, я слишком хорошо знаю свой колючий каштан и не боюсь его уколов. А вот другие боятся, так что я попробую на него повлиять и сделать из него гордость всего семейства, – с готовностью пообещала Роза.

– А за образец возьми Арчи, таких юношей – один на тысячу, и девушка, которой он достанется, никогда об этом не пожалеет, – добавил дядя Мак: ему, любителю сводничать, последнее собственное замечание показалось весьма глубоким.

– Ах боже мой, как я устала! – воскликнула Роза, упав в кресло после того, как между часом и двумя ночи последняя карета укатила прочь.

– Ну, что скажете, мисс Кэмпбелл? – поинтересовался доктор, впервые в жизни обращаясь к ней так, как нынче вечером обращались почти все.

– Скажу, что мисс Кэмпбелл, похоже, ждет веселая жизнь, если все продолжится в том же духе: по крайней мере, пока эта жизнь ей очень нравится, – откликнулась девочка, на устах которой все еще трепетала улыбка, ибо уста только что впервые отведали того, что в свете принято называть удовольствием.