Розеттский ключ

ГЛАВА 1

При виде множества нацеленных в грудь мушкетов волей-неволей задумаешься, не сбился ли ты с праведного пути. И я действительно задумался об этом, глядя на ружейные дула, казавшиеся огромными, как разинутая пасть дворняги, бегающей по каирским улицам. Но нет, грехи мои ничтожны, более того, я уверен в своей правоте, а вот французская армия, на мой взгляд, сбилась-таки с праведного пути. И я мог бы объяснить это моему бывшему союзнику, Наполеону Бонапарту, если бы он не находился за пределами слышимости, на прибрежных дюнах, с отчужденным и раздражающе рассеянным видом подставив свои блестящие пуговицы и награды лучам средиземноморского солнца.

Первый раз я оказался на одном берегу с Бонапартом, когда он высадил свою армию в Египте в 1798 году, и тогда он поведал мне, что нынешним утопленникам предначертана вечная слава. И вот спустя девять месяцев с момента той высадки в палестинской гавани Яффы к вечной славе уже собирались приобщить и меня самого. Французские гренадеры готовились пустить в расход несчастных мусульманских пленников, а заодно с ними и меня, и в очередной раз я, Итан Гейдж, пытался придумать, как бы мне обмануть злополучную судьбу. Близился, видите ли, момент массовой казни, а мне как раз удалось навлечь на себя сильное недовольство генерала, с которым мы когда-то едва не подружились.

Как далеко зашли мы оба за короткие девять месяцев!

Я спрятался за спиной самого здоровенного, на мой взгляд, чернокожего пленника с Верхнего Нила, прикинув, что только в его мощном торсе может застрять мушкетная пуля. Всех нас согнали подобно стаду на этот пустынный берег, на темных лицах поблескивали лишь белки округлившихся глаз; красные, кремовые, изумрудные и синие краски мундиров почти не просматривались под пятнами крови и копотью — следами недавнего варварского нападения на город. В толпе пленных с турецкими сержантами соседствовали гибкие марокканцы, высокие и суровые суданцы, агрессивные албанцы, черкесские кавалеристы и греческие пушкари — разнородные рекруты обширной империи, посрамленной французами. И в эту компанию угораздило попасть также одинокого американца, вашего старого знакомого. Не только меня озадачивало их непонятное встревоженное ворчание — даже сами они зачастую не понимали друг друга. Военнопленные столпились на берегу, их офицеры уже погибли, и этот беспорядок поразительно контрастировал с четкими рядами наших палачей, выстроившихся как на параде. Вызывающее поведение турок разъярило Наполеона (им не следовало насаживать головы французских послов на пики), а множество голодных пленников стало бы непомерной обузой для его вторжения. Поэтому нас вывели из апельсиновой рощи на песчаный полумесяц берега, окаймленный изумрудно-золотистыми, поблескивающими на мелководье волнами, на южной окраине захваченного порта, куда не долетал дым со стороны горящего на холме города. Я видел зеленые плоды, чудом уцелевшие на опаленных обстрелом деревьях. Мой прежний благодетель и недавний враг, сидевший на своей лошади подобно молодому Александру, готов был (по причине отчаяния или излишней расчетливости) проявить дикую беспощадность, о которой подчиненные ему командиры будут еще долго шептаться на протяжении многих военных кампаний. Однако он даже не счел нужным удостоить устроенную им бойню своим вниманием, а увлеченно читал очередной мрачный роман из своей полевой библиотечки, по привычке стремительно пробегая взглядом по книжным страницам, затем вырывая прочитанные и раздавая их своим офицерам. Босоногий и окровавленный, я топтался на берегу всего в каких-то сорока милях от того места, где умер ради спасения нашего мира Иисус Христос. Последние несколько дней преследований, перестрелок и пыток отнюдь не убедили меня в том, что усилия Спасителя по улучшению человеческой натуры увенчались заметным успехом.

— Готовьсь!

Множество мушкетных курков было разом взведено.

Сторонники Наполеона обвинили меня в шпионаже и предательстве, потому-то я и оказался среди прочих пленников на берегу близ Яффы. И более того, по стечению обстоятельств в таком обвинении имелось зерно правды. Но изначально, по крайней мере, я и не помышлял ни о какой измене. Я жил в Париже как простой американец, чьи знания в области электрических сил — и необходимость спасения от совершенно несправедливого обвинения в убийстве — привели к тому, что год назад меня приняли в компанию именитых ученых, трудившихся в Египте во время его ошеломительного завоевания Наполеоном. Я также проявил изрядную изворотливость, попадая в самые опасные переделки. Меня пытались отправить на тот свет мамелюкские кавалеристы, любимая женщина, арабские головорезы, бортовые залпы британских пушек, мусульманские фанатики и французские гусары, но вообще-то я вполне миролюбивый и славный парень!

В роли моей самой последней французской Немезиды выступил закоренелый мерзавец Пьер Нажак, убийца и вор, упорно стремившийся отомстить мне за то, что в прошлом году я ранил его в окрестностях Тулона, когда он пытался отнять у меня священный медальон. Это долгая история, достоверно описанная в предыдущей книге. Нажак вновь ворвался в мою жизнь подобно разъяренному кредитору и теперь злорадно наблюдал, как я тащусь в толпе пленных, подгоняемой саблями кавалерии. Он предвкушал мою близкую кончину с тем же чувством торжества и ненависти, какие испытывает человек, умудрившийся раздавить на редкость омерзительного паука. А мне оставалось лишь сожалеть, что в свое время я не прицелился чуть повыше и на пару дюймов левее.

Как я упоминал раньше, вся эта история началась с карточной игры. Тогда в Париже благодаря удачному раскладу я выиграл таинственный медальон, из-за которого и начались все мои неприятности. На сей раз очередная попытка разжиться деньжатами, выиграв у озадаченных моряков британского военного фрегата «Дейнджерс» имеющуюся у них наличность перед высадкой на берег в Святой земле, не принесла мне особых выгод и, в сущности, хотя это спорно, привела меня к сегодняшнему затруднительному положению. Позвольте же мне повторить: азартные игры — порочное занятие и только глупец готов во всем полагаться на удачу.

— Цельсь!

Но я забегаю вперед.

Итак, большую часть своих тридцати четырех лет я, Итан Гейдж, провел, стремясь избегать всяческих проблем и утомительной работы. Как, безусловно, не преминул бы заметить мой ныне покойный наставник, работодатель и великий человек Бенджамин Франклин, эти два стремления противоречат друг другу так же, как положительные и отрицательные электрические заряды. Стремление уклониться от работы почти неизбежно уводит с праведного пути, что как раз порождает проблемы. Но подобные уроки — как головная боль от похмелья или измены красотки — забываются столь же часто, как и усваиваются. Именно отвращение к кропотливому труду усугубило мою склонность к карточной игре, той самой, что наградила меня золотым медальоном, из-за которого я отправился в Египет, убегая от преследований множества влиятельных негодяев и отъявленных головорезов, в тот самый Египет, что подарил мне встречу с моей очаровательной, но ныне потерянной Астизой. Она, в свою очередь, убедила меня, что мы должны спасти мир от хозяина Нажака, франко-итальянского графа и колдуна Алессандро Силано. Все это вынудило меня перейти на сторону противников Бонапарта. Но в ходе египетской экспедиции я умудрился влюбиться, найти тайный путь в Великую пирамиду, а в результате этого чертовски важного открытия опять был вынужден спасаться бегством на захваченном у французов воздушном шаре и потерял все, что стало для меня дорогим.

Я уже говорил вам, что это долгая история.

Так или иначе, но прекрасная и сведшая меня с ума египетская жрица Астиза — изначально моя потенциальная убийца, а потом служанка и возлюбленная, — не сумев забраться в корзину воздушного шара, упала в Нил вместе с моим заклятым врагом графом Силано. С тех пор я с отчаянным упорством старался разузнать об их судьбе, и мою тревогу усугублял тот факт, что напоследок мой враг крикнул Астизе: «Ты же знаешь, я по-прежнему люблю тебя!» Представляете, что значит по ночам терзаться сомнениями? Какие же чувства их связывали? Именно поэтому я согласился на предложение отчаянного английского сумасброда сэра Сиднея Смита, и он высадил меня на берег в Палестине для сбора разных сведений незадолго до вторжения туда армии Наполеона. Дальнейшая цепочка событий привела меня в плен к французам, и теперь я стою перед множеством оружейных стволов.

— Огонь!

Но прежде чем я расскажу вам о том, что случилось после этого мушкетного залпа, вероятно, надо вернуться назад, к моменту окончания моей предыдущей истории, когда в октябре 1798 года меня подняли на борт британского военного корабля «Дейнджерс» и он, вспенивая воды морских глубин, на всех парусах понесся к Святой земле. Какой же уверенной силой дышало все вокруг, реяли на ветру английские флаги, мускулистые матросы, распевая во весь голос удалые песни, натягивали крепкие пеньковые лини, высокомерные офицеры в треуголках мерили шагами квартердек, и брызги средиземноморской воды, засыхая на жерлах пушек, искристо поблескивали соляными звездочками. Иными словами, как раз к такому типу воинственного, сурового похода я успел проникнуться изрядным отвращением, с трудом пережив стремительные атаки мамелюкской конницы в битве при Пирамидах, взрыв «Ориента» в Абукирском сражении и вероломные нападения арабского змеепоклонника, Ахмеда бин Садра, которого мне в итоге удалось отправить в уготованную ему преисподнюю. Я едва перевел дух после этих ураганных приключений и скорее предпочел бы, убравшись домой в Нью-Йорк, заняться мирной работой счетовода или галантерейщика, а возможно, даже адвокатскими делами, связанными с печальными завещаниями, доставшимися облаченным в траур вдовам или неоперившимся, невинным отпрыскам. Да, спокойная работенка за столом, заваленным пыльными гроссбухами, — такая жизнь мне сейчас вполне подошла бы! Но сэр Сидней, конечно, не мог прочесть мои тоскливые мысли. Однако я и сам окончательно понял, что больше всего в этом мире сейчас меня волнует судьба Астизы. Я не мог спокойно отправиться на родину, не выяснив, выжила ли она после падения в Нил вместе с негодяем Силано и не требуется ли ей моя помощь.

Насколько же проще было жить, потакая лишь собственным желаниям!

Планы в голове Смита, вырядившегося как турецкий адмирал, громоздились подобно штормовым облакам, приносимым шквалистым ветром. Он получил приказ помочь туркам и всей Оттоманской империи остановить продвижение французских войск из Египта в Сирию, поскольку молодой Наполеон уже вознамерился создать собственную восточную империю. Сэр Сидней нуждался в союзниках и разведчиках и, выловив меня из Средиземного моря, предложил встать на сторону англичан и поработать к нашей общей выгоде. Как он справедливо заметил, мне не стоило безрассудно возвращаться в Египет к разъяренным моим бегством французам. Я мог разузнать об Астизе и в Палестине, одновременно выяснив, какие из многочисленных религиозных сект готовы выступить против Наполеона. «Наша цель Иерусалим!» — провозгласил Смит. Уж не лишился ли он рассудка? Ведь этот полузабытый город на задворках Оттоманской империи, покрытый пылью веков и погрязший в эпидемиях и бесконечной вражде религиозных фанатиков, выживал теперь, как известно, только благодаря усердно навязываемым визитам легковерных паломников трех вероисповеданий. Но, по мнению такого воинственного английского прожектера, как Сидни Смит, преимущество Иерусалима заключалось в том, что он находился в Сирии, на перекрестке многочисленных культур, являя собой многоязычное сборище мусульман, иудеев, православных греков, католиков, друзов,[1] маронитов,[2] монофиситов,[3] турок, бедуинов, курдов и палестинцев, чье неизбывное неуважение друг к другу уходило в глубь тысячелетий.

Честно говоря, я не рискнул бы приблизиться к такому сборищу и на сотню миль, если бы Астиза не пришла к выводу, что украденная Моисеем из недр Великой пирамиды священная книга древней мудрости могла попасть вместе с его потомками в Израиль. А это означало, что самое вероятное место ее хранения находится в Иерусалиме. До сих пор все связанное с Книгой Тота, даже одни слухи о ней, влекло за собой лишь неприятности. Однако, если в ней действительно сокрыты тайны обретения бессмертия и власти над миром, разве мог я начисто отказаться от ее поисков? То есть судьба упрямо влекла меня в Иерусалим.

Смит считал меня заслуживающим доверия союзником, и, по правде говоря, мы заключили что-то вроде соглашения. Я познакомился с ним в цыганском таборе после того, как подстрелил Нажака. И он выдал мне перстень с печатью, благодаря которому после абукирского фиаско французов адмирал Нельсон не повесил меня на нок-рее. В общем-то за Смитом закрепилась слава настоящего героя, он сжигал французские корабли и с помощью бывшей подружки, подавшей сигнал в зарешеченное окно его камеры, сбежал из парижской тюрьмы. Потом мне удалось набрать кучу сокровищ в тайном подземелье Великой пирамиды, но пришлось и расстаться с ними, дабы не утонуть. Также спасая свою шкуру, я украл у моего друга и товарища Никола Жака Конте воздушный шар, потом поджег его, рухнул в море, и меня подняли на палубу «Дейнджерса», где судьба еще раз свела меня лицом к лицу с сэром Сиднеем и предоставила на милость этого британца. Мне уже осточертели военные действия и погоня за сокровищами и хотелось поскорее уехать домой в Америку, однако мои суждения мало кого интересовали.

— Итак, Гейдж, дожидаясь в сирийской Палестине известий о судьбе вожделенной вами дамы, вы можете также разведать, какие христиане и евреи готовы оказать сопротивление Бонапарту, — предложил мне Смит. — Ведь они могут встать на сторону лягушатников, и если Бони поведет туда свои войска, то нашим турецким союзникам понадобится помощь, чтобы противостоять его наступлению. — Он положил руку мне на плечо. — Насколько я понимаю, вы превосходно подходите для такого задания, поскольку не только добродушны, общительны и не имеете прочных корней, но и совершенно не обременяете себя глубокими раздумьями или вопросами веры. Считая вас, Гейдж, не слишком значительным человеком, люди с легкостью поделятся с вами своими мыслями.

— Только потому, что я американец, а не англичанин или француз…

— Именно так. К нашей обоюдной выгоде. Джеззара поразит то, что нам удалось завербовать даже такого легкомысленного человека, как вы.

Джеззар-паша, чье имя в переводе означает «мясник», правил в Акре с деспотичной жестокостью, снискавшей ему дурную славу, и британцы наверняка рассчитывали на него в борьбе с Наполеоном.

— Но я плохо говорю по-арабски и ничего не знаю о Палестине, — резонно заметил я.

— При вашем роскошном остроумии и храбрости это пустяки, Итан. У нас есть союзник в Иерусалиме, мы зовем его Иерихон, раньше он служил в британском флоте, а теперь держит там кузницу и торгует скобяными товарами. Он поможет вам разыскать Астизу и выполнить наше задание. У него есть торговые связи с Египтом. Несколько дней вашей искусной дипломатии, вероятные прогулки по следам самого Иисуса Христа, и вы вернетесь обратно со священной реликвией в кармане, лишь слегка запылив сапоги и разрешив другую вашу проблему. Судьба порой распоряжается нами поистине изумительно. Тем временем я помогу Джеззару организовать оборону Акры, на тот случай если Вони двинется на север, как вы предупреждаете. И тогда уже в ближайшем будущем мы с вами станем чертовски прославленными героями, которых будут чествовать в салонах Лондона!

Если кто-то начинает нахваливать вас и употреблять эпитеты вроде «роскошный», то самое время проверить, на месте ли ваш кошелек. Но, клянусь сражением при Банкер-хилл,[4] я хотел разузнать о судьбе Книги Тота и терзался воспоминаниями об Астизе. Момент, когда она принесла себя в жертву ради моего спасения, стал худшим мгновением в моей жизни, — честно говоря, я не страдал так, даже когда взорвалась моя любимая пенсильванская винтовка, — а в моем разбитом сердце зияла столь огромная дыра, что в нее могло свободно пролететь пушечное ядро. Такое поведение, на мой взгляд, очень похвально для женщины, и мне хотелось быть достойным ее. В общем, конечно, я сказал «да», самое опасное слово в английском языке.

— Мне не хватает только одежды, оружия и денег, — заметил я.

Из сокровищницы Великой пирамиды мне удалось вынести лишь двух маленьких золотых серафимов, или коленопреклоненных ангелов; по утверждению Астизы, они когда-то украшали посох Моисея, а я весьма постыдно спрятал их в штанах. Поначалу я планировал заложить их, но теперь они приобрели для меня своеобразную сентиментальную ценность, несмотря на то что норовили исцарапать меня. По крайней мере, они представляли собой резервный запас драгоценного металла, о котором я предпочел умолчать. Пусть лучше Смит выдаст мне денежное пособие, раз уж ему так хочется завербовать меня.

— Вы превосходно смотритесь в арабской одежде, — заявил этот британский капитан. — Да и ваша кожа, Гейдж, изрядно задубела и потемнела от солнца. Прикупите в Яффе плащ и тюрбан, и вас будет не отличить от аборигенов. А вот английское оружие может привести вас в тюрьму, если турки заподозрят, что вы шпионите в нашу пользу. Целым и невредимым вам поможет остаться ваш собственный ум. Я могу выдать вам лишь карманную подзорную трубу. Именно такой прибор великолепно подойдет вам для того, чтобы заранее увидеть приближение военных отрядов.

— Вы забыли о деньгах.

— Королевское содержание будет вполне уместным.

Он выдал мне кошелек с набором серебряных и медных монет: испанских реалов, оттоманских пиастров и русских копеек, среди которых поблескивали всего два датских серебряных талера. Да уж, королевская «щедрость».

— На это едва ли удастся даже позавтракать!

— Ну не могу же я снабдить вас фунтами стерлингов, Гейдж, они мгновенно выдадут вас с головой. Вы ведь изобретательный человек. Сумеете как-нибудь разжиться деньжатами! Адмиралтейство знает, что делает!

Что ж, изобретательность надо проявлять прямо сейчас, сказал я себе, подумав, не сыграть ли мне по-приятельски в картишки со свободными от вахты членами экипажа. Когда я еще был на хорошем счету в ученой компании египетской экспедиции Наполеона, то с удовольствием обсуждал законы вероятности с такими знаменитыми умниками, как математик Гаспар Монж и географ Эдме Франсуа Жомар. Эти разговоры заставили меня задуматься о более систематическом подходе к определению решающих взяток и выгодных ставок, позволив усовершенствовать игровое искусство.

— А могу ли я предложить вашим людям сыграть в карты?

— Хм! Но будьте осторожны, как бы они не оставили вас вовсе без завтрака!

ГЛАВА 2

Я начал с «брелана», неплохой карточной игры с наивными моряками при условии удачного блефа. В парижских салонах у меня была отличная практика — в одном Пале-Рояле на шести акрах земли насчитывалась сотня игральных салонов, — а эти честнейшие английские моряки не могли соперничать с тем, кого они вскоре назовут франкским обманщиком. В общем, я изрядно обобрал их, притворяясь, что имею на руках приличные карты, и проверяя их терпение — или позволяя им ошибиться в моей слабости, когда карты на моих руках были убедительнее, чем набитые деньгами кушаки мамелюкского бея, — а потом предложил сыграть в другие игры, в которых все, казалось, зависело лишь от удачного расклада. Энсины и помощники канониров, уже проигравшие половину месячного содержания в требующем навыка «брелане», азартно поставили на кон целое месячное жалованье в новой игре, основанной на чистом везении.

Хотя, конечно, в любой игре есть свои тонкости. В простом «ландскнехте» банкомет, коим был я, определяет начальную ставку, которую должны поддерживать понтирующие игроки. Сначала открываются две карты, левая карта — банкомета, а правая карта — понтеров. Потом я продолжаю открывать карты до тех пор, пока не выпадет одна из открытых карт. Если первой выпадает правая карта, то выигрывает понтер, а если первой выпадает левая карта, то выигрывает банкомет. Равные шансы, верно?

Но по правилам если первые две карты одинаковы, то выигрыш сразу переходит к банкомету. Легкий математический расчет после нескольких часов игры обеспечил мне значительную прибыль, и в итоге они взмолились о другой игре.

— Давайте сыграем в «фараона», — предложил я. — Такая игра сейчас очень популярна в Париже, и я уверен, что удача вернется к вам. Вы же мои спасители, в конце концов, и я у вас в долгу.

— Да уж, хитрый американец, мы должны отыграть наши денежки.

Но в «фараоне» обычно у банкомета еще более выигрышное положение, поскольку он, как сдающий, безусловно выигрывает первую карту. А последняя карта в колоде из пятидесяти двух карт называется «заложницей» и не учитывается. Более того, банкомет выигрывает также при выходе двух одинаковых карт. Несмотря на очевидность моих преимуществ, они полагали, что со временем обставят меня, если будут играть целую ночь, хотя время как раз работало на меня — чем дольше мы играли, тем больше становилась выигранная мной горка монет. Чем сильнее они веровали в то, что когда-нибудь я неизбежно должен потерять удачу, тем более непоколебимым становилось мое преимущество. На борту корабля, конечно, много не заработаешь, поэтому я не особо рассчитывал на приличный выигрыш, однако обыграть меня захотело так много народа, что, когда на рассвете вдали замаячили берега Палестины, мое состояние значительно увеличилось. Мой старый приятель Монж в очередной раз мог бы назвать математику властительницей удачи.

Забирая у проигравшего деньги, важно убедить его в том, что он великолепно играл, а проигрыш объясняется лишь капризами фортуны, и смею сказать, что я проявил столько сочувствия и понимания, что приобрел надежных друзей среди тех, кого обобрал больше всех. Они поблагодарили меня за то, что я простил долги четырем самым азартным неудачникам, хотя оставшийся при мне изрядный выигрыш позволил бы любому путешественнику пожить в Иерусалиме на широкую ногу. А когда я вернул одному идиоту заложенный им медальон с локоном возлюбленной, они были готовы выбрать меня председателем судового комитета.

Однако пара матросов упорно не желала смириться со своими проигрышами.

— У тебя какая-то дьявольская удача, — сердито бросил здоровенный краснощекий моряк, недаром прозванный Большим Недом, хмуро пересчитывая оставшуюся у него мелочь.

— Или ангельская, — возразили. — Твоя игра была мастерской, приятель, но провидение, видимо, улыбнулось мне в эту длинную ночь.

Я осклабился со всей любезностью, приписываемой мне Смитом, и постарался подавить зевок.

— Никому не может везти с таким завидным постоянством.

Я пожал плечами.

— Только тем, кто быстро соображает.

— Я хочу, чтобы ты сыграл со мной в кости, — заявил этот красномундирник,[5] прищурившись и скривившись, будто извилистая александрийская улочка. — Вот тогда и проверим, не отвернется ли от тебя удача.

— Разумный человек, мой любезный моряк, в частности, не станет проверять свою удачу на чужих костях. Кости являются дьявольской игрушкой.

— Ты не желаешь дать нам шанс отыграться?

— Просто мне хватает карточных игр, а вы можете сами продолжать играть в ваши кости.

— Ну тогда понятное дело, этот американец слегка трусоват, — язвительно заметил приятель здоровенного моряка, приземистый и задиристый парень, прозванный Малышом Томом. — Да еще жадничает, опасаясь, что два честных матроса могут выиграть у него.

Если размерами Нед походил на небольшую лошадь, то Том выглядел как мелкий бульдог.

Меня посетило тревожное предчувствие. Остальные моряки следили за нашим разговором с нарастающим интересом, поскольку не задумывались о продолжении игры для возвращения своих денег.

— Напротив, господа, мы все доблестно сражались в карты целую ночь. К сожалению, вы проиграли, хотя я уверен, что вы играли прекрасно, меня даже восхитило ваше упорство, но, вероятно, при случае вам стоит позаниматься математикой. Каждый человек добивается успеха своим умом.

— Чем позаниматься? — переспросил Большой Нед.

— По-моему, он имел в виду, что хитроумно облапошил нас, — выдал свое толкование Малыш Том.

— Бросьте, в данном случае нечего и говорить о каком-то обмане.

— И все же наши матросы сомневаются в вашей честности, Гейдж, — с неприятным для меня воодушевлением заметил один лейтенант, кошелек которого я облегчил на пять шиллингов. — Говорят, вы меткий стрелок и умело сражались с лягушатниками. Конечно, вы не позволите красномундирникам подвергнуть сомнению вашу репутацию.

— Разумеется, не позволю, но мы все знаем, что игра была честной и…

Большой Нед громыхнул кулаком по столу, и пара игральных костей, точно две блохи, спрыгнула с его громадной ладони.

— Позволь нам отыграть наши деньги в эти кости, или тебе придется встретиться со мной в полдень на шкафуте, — прорычал он с улыбочкой на редкость противной и притворной.

Очевидно, этот здоровяк не привык проигрывать.

— К тому времени мы будем уже в Яффе, — попытался увильнуть я.

— Тем больше у нас будет свободного времени для выяснения отношений.

Что ж. Быстро осознав, что мне предстоит сделать, я встал из-за стола.

— Ладно, пожалуй, нужно преподать тебе урок. Встретимся в полдень.

Игроки одобрительно загомонили. Новость о предстоящей драке долетела с носа до кормы «Дейнджерса» лишь чуть медленнее, чем слух о романтическом рандеву мог бы пролететь по всему революционному Парижу. Моряки предвкушали, что их ждет зрелищный кулачный поединок, в котором Большой Нед изрядно намнет мне бока, заставив поплатиться за каждый выигранный пенни. А потом я взмолюсь о пощаде, пообещав отдать весь выигрыш. Желая выкинуть из головы слишком яркие картины этого малоприятного будущего, я поднялся на квартердек, решив глянуть на приближающиеся берега Яффы в новую подзорную трубу.

Настроив это отличное карманное оптическое устройство, я увидел, как маячит на равнинном туманном берегу главный порт Палестины, пока не ведая о будущем его завоевании Наполеоном. На вершине холма за крепостными стенами высились башни и минареты, а на склонах теснились жилые кварталы, спускаясь к подножию террасами домов с куполообразными крышами. В окрестностях зеленели апельсиновые и пальмовые рощи, переходящие в золотистые поля и бурые пастбища. В амбразурах чернели жерла орудий, и, хотя до городской гавани оставалось еще более двух миль, до нас уже доносились завывания муэдзинов, призывающих правоверных на молитву.

В Париже мне доводилось пробовать привезенные из Яффы апельсины, знаменитые своей толстой кожурой, которая позволяла транспортировать их в Европу. Этот процветающий город окружали такие обширные фруктовые сады, что он выглядел как замок посреди лесных угодий. Турецкие флаги трепетали на теплом осеннем ветру, на заборах висели красочные ковры, а запах топящихся углем печей доносился уже до нашей палубы. При подходе к берегу обнаружились коварные рифы, заметные по светлым участкам на водной поверхности, а чуть дальше темнела небольшая гавань, заполненная одномачтовыми арабскими суденышками и фелюгами. Как и прочие большие корабли, мы бросили якорь, не подходя к берегу. Стайка арабских лихтеров тут же направилась в нашу сторону в надежде на нечаянный заработок, и я приготовился к отъезду.

Но до того, конечно, надо быстренько разобраться с этим несчастным моряком.

— Я слышал, что из-за вашей прославленной удачи, Итан, вы поссорились с Большим Недом, — сказал сэр Сидней, протягивая мне сумку с сухими галетами, на которых я должен был продержаться до прибытия в Иерусалим; этот англичанин наверняка понятия не имел, из чего их стряпают. — У него бычья силища, а башка крепка как дуб, и держу пари, что мысли в ней не менее дубовые. У вас есть план, как перехитрить его?

— Я мог бы сыграть в его кости, сэр Сидней, но подозреваю, что если бы их еще немного утяжелить, то ваш фрегат дал бы сильный крен на один бок.

Он рассмеялся.

— Да уж, он обманул многих новичков, а вида его мощных бицепсов достаточно для того, чтобы умолкли любые жалобщики. Он не привык проигрывать. Многие моряки обрадовались, что вам удалось обчистить его. Жаль только, что поплатиться за это вы можете собственным черепом.

— Вы могли бы запретить наш поединок.

— Нет, парни раззадорились, как петухи, и не собираются сходить на берег до самой Акры. Хорошая потасовка поможет успокоить их. Вы выглядите достаточно изворотливым и ловким. Заставьте его поплясать!

Да уж, изворотливость проявить придется. Я отправился на поиски Большого Неда и нашел его около плиты на камбузе, где он смазывал жиром свои впечатляющие мускулы, чтобы они выскальзывали из моего захвата. Он весь уже лоснился, как рождественский гусь.

— Можем мы поболтать без свидетелей?

— Неужто желаешь дать задний ход?

Он усмехнулся. Его зубы выглядели такими же здоровенными, как клавиши новомодного пианино.

— Да я подумал тут немного над этим делом и пришел к выводу, что нам лучше враждовать с Бонапартом, а не друг с другом. Но у меня есть своя гордость. Послушай, давай попробуем разобраться с этим иным способом.

— Нет. Ты отдашь деньги не только мне, но каждому матросу нашей команды!

— Это невозможно. Я же понятия не имею, кто сколько проиграл. Но если ты пойдешь со мной прямо сейчас, пообещав оставить меня в покое, я отдам лично тебе вдвое больше того, что ты проиграл.

В его глазах блеснула жадность.

— А, дьявол с тобой, так и быть, но отдай втройне!

— Тогда пошли быстро на нижнюю палубу, и я достану свой кошель, не вызывая ажиотажа.

Он потащился за мной, как тупой, но усердный дрессированный медведь. Мы спустились на нижнюю палубу фрегата, где находились склады.

— Я спрятал деньги здесь, чтобы никто не украл их, — объяснил я, поднимая люк трюма. — Мой наставник, Бен Франклин, говорил, что богатство умножает проблемы, и смею сказать, что он попал в точку. Тебе стоит запомнить это.

— Будь проклят твой мятежный Франклин! Его давно нужно было повесить!

Я спустился вниз.

— О боже, кошель куда-то делся. А, вижу, он упал. — Растерянно посмотрев вокруг, я взглянул на этого маячившего в полумраке Голиафа с той искусной притворной беспомощностью, которую испытывало на мне множество девиц. — Сколько ты проиграл, три шиллинга?

— Четыре, клянусь Богом!

— Значит, втройне будет…

— Да, ты должен мне десять!

— Твои руки длиннее моих. Может, попробуешь достать кошель?

— Дотягивайся сам!

— Я могу лишь коснуться его кончиками пальцев. Надо бы найти какой-нибудь багор или хоть палку.

Я стоял, старательно изображая полную беспомощность.

— Ну и наглый же ты, американец… — Он опустился на колени и сунул голову в трюм. — Тут вообще ни черта не видно.

— Там, справа, неужели ты не видишь, вон там серебро поблескивает? Вытяни руку, насколько сможешь.

Хмыкнув, он опустился в люк по грудь и начал шарить внизу рукой.

Тогда я собрал все силы и одним толчком помог ему перевалиться через край. Даже нижняя половина тела Неда оказалась тяжеленной, как мешок с мукой, но в итоге это сыграло мне на руку. С громким всплеском он рухнул в грязную трюмную воду, и, не дав ему опомниться и позвать на помощь, я быстро закрыл люк и задвинул засов. Батюшки, какие цветистые выражения понеслись снизу! Чтобы заглушить их, я перекатил на этот люк несколько бочек с водой.

Потом я достал свой кошель оттуда, куда на самом деле спрятал его, — из-за бочек с галетами, — сунул за пояс и, засучив рукава, поднялся на шкафут.

— Ну что, судовой колокол уже пробил полдень! — крикнул я. — Где же мой противник, во имя короля Георга?

Поднялся хор голосов, призывающий Большого Неда, но ответа не последовало.

— Может, он спрятался! Не стану винить его за то, что он расхотел встречаться со мной.

Для виду я бодро молотил кулаками воздух.

Малыш Том сердито сверкнул глазами.

— Клянусь дьяволом, я готов сразиться с тобой.

— Ну уж нет. Я не собираюсь драться с каждым моряком на этом корабле.

— Нед, — заорал Том, — выходи же да вздуй хорошенько этого хитрого америкашку, как он того заслуживает!

Но ответа никто не дождался.

— Интересно, не вздремнул ли он на брам-стеньгах?

Я задрал голову, насмешливо взглянув на мачты, и с изумлением увидел, что Малыш Том начал карабкаться наверх, продолжая кричать и обливаясь потом.

Я нервно прохаживался по палубе, как нетерпеливый драчун, а потом, сочтя, что достаточно показал свою смелость, обратился к Смиту:

— Долго еще мы будем ждать этого труса? Ведь у меня неотложные дела на берегу.

Матросы выглядели сильно разочарованными и очень недоверчивыми. Если я не уберусь в ближайшее время с борта «Дейнджерса», то, как понял Смит, он, вероятно, потеряет своего новоявленного и единственного американского агента. Запыхавшийся и расстроенный Том спустился на палубу. Смит проверил песочные часы.

— Да, уже четверть первого, и Нед упустил свой шанс. Проваливайте, Гейдж, и выполните свое задание ради любви и свободы.

Поднялся рев негодования.

— Не надо садиться за карты, если не можете позволить себе проиграть! — крикнул Смит.

Под свист и язвительные насмешки моряков я беспрепятственно дошел до веревочной лестницы. Том устремился на нижние палубы. Время поджимало, и, боясь новых осложнений, я спрыгнул на грязные рыбацкие сети в один из арабских лихтеров.

— Пошли к берегу, и я заплачу лишнюю монету, если ты быстро доберешься до него, — прошептал я лодочнику.

Я оттолкнулся от борта фрегата, и этот мусульманский рыбак начал с удвоенной энергией грести к береговым скалам гавани, хотя я предпочел бы, чтобы он еще удвоил усилия.

Я повернулся и помахал Смиту, сопроводив прощальный жест вежливыми словами:

— Жду не дождусь нашей новой встречи!

Явная ложь, конечно. Только бы узнать о судьбе Астизы и разведать, где находится Книга Тота, и я больше ни за что не приближусь к англичанам или французам, которые уже тысячу лет враждуют, как кошка с собакой. Лучше уж отправлюсь в Китай. Особенно учитывая, что с оружейной палубы доносились возмущенные крики и там появилась голова Большого Неда, побагровевшего от яростного напряжения, похожего на мокрую крысу. Я глянул на него в новую подзорную трубу и заметил, что он весь испачкался, получив боевое крещение в грязной трюмной воде.

— Только вернись, трусливый прохвост! Я разорву тебя на части!

— А по-моему, прохвостом оказался ты, Нед! Надо вовремя являться на поединок!

— Ловко ты надул меня, американский шельмец!

— Я же обещал преподать тебе урок!

Становилось плохо слышно, поскольку мы быстро удалялись к берегу. Сэр Сидней снял шляпу и, криво усмехнувшись, отсалютовал мне. Английские моряки столпились на нижней палубе возле баркаса.

— Слушай, Синдбад, а ты мог бы грести немного быстрее?

— За дополнительную монету, эфенди.

Вскоре началась отчаянная гонка, поскольку весла сильных моряков бурно вспенивали волны, точно лопасти водяного колеса, а на носу шлюпа маячил Большой Нед. Хорошо еще, что Смит рассказал мне кое-что о Яффе. В город ведут только одни ворота, а без проводника в нем легко заблудиться. Учитывая фору на старте, я успею затеряться на его извилистых улочках.

Чтобы выиграть еще немного времени, я схватил рыбацкую сеть моего перевозчика и, не дав ему времени для возражений, швырнул ее в сторону приближающегося баркаса, надеясь, что в ней запутаются весла правого борта, и лодка действительно начала кружить на одном месте, а моряки выкрикивали такие проклятия, какие вогнали бы в краску и закаленного в боях сержанта.

Мой перевозчик выразил протест, но у меня было достаточно денег, чтобы расплатиться за пропавшую сеть и убедить его продолжать грести. Исполненный решимости найти Астизу и навсегда забыть о военных перипетиях, я выпрыгнул на каменный причал на добрую минуту раньше моих преследователей — моля Бога о том, чтобы судьба никогда больше не подкинула встречи с Большим Недом или Малышом Томом.

ГЛАВА 3

Яффа поднималась румяным караваем на дрожжах Средиземного моря, в легкой дымке скрывались разбегающиеся к югу и северу извилистые пустынные берега. Она уступила первенство торгового порта лежащей к северу Акре, выбранной Мясником-Джеззаром в качестве резиденции, но оставалась еще процветающим сельскохозяйственным городом. В нее постоянным потоком прибывали направляющиеся в Иерусалим паломники, а убывали из нее торговые корабли, груженные апельсинами, хлопком и мылом. Лабиринт ее улиц вел к башням, мечетям, синагогам и церквям, вздымавшимся на вершине городского холма. Незаконные пристройки домов нависали над темноватыми улочками. А по каменным ступеням неизменно цокали копыта бредущих вверх и вниз ослов.

Каким бы неблаговидным путем ни достались мне выигранные деньги, но они оказались бесценными, когда уличный мальчишка привел меня на верхний этаж гостиницы к его разочаровывающе невзрачной сестре. Деньги позволили мне прикупить хлебные лепешки, съедобную закуску из бобовой муки под названием фалафель, несколько апельсинов и подкрепиться всем этим, спрятавшись в комнате с тенистым балконом, пока банда разъяренных британских моряков промчалась вверх по одной улице и спустилась по другой, тщетно пытаясь найти мою грешную персону. Запыхавшиеся и разгоряченные, они наконец обосновались на пристани в христианском трактире, чтобы обсудить мое вероломство за кружкой скверного палестинского вина. А я тем временем украдкой выскользнул из дома, чтобы потратить еще часть выигрыша. Я купил коричневый, окаймленный белыми полосами бедуинский халат с длинными рукавами, новую обувь, свободные легкие штаны (гораздо более уместные в здешней жаре, чем плотные европейские), кушак, фуфайку, две легкие рубахи и материю для тюрбана. Как и предсказывал Смит, в итоге я превратился в еще одного экзотичного обитателя этой многоязычной империи, предусмотрительно державшегося подальше от заносчивых и подозрительных турецких янычар в их красно-желтых башмаках.

Выяснилось, что до святого города не ездят никакие экипажи и туда нет даже приличной дороги. Я стал излишне бережлив — опять-таки благодаря наставничеству Франклина, — что не позволило мне истратить кучу денег на покупку и содержание лошади. Но зато я скромно приобрел осла, способного худо-бедно дотащить меня до иерусалимских стен. Оружие мне тоже не помешало бы, и тут мне вновь удалось сэкономить, ограничившись покупкой арабского ножа с рукояткой из верблюжьей кости. Я плохо управлялся с саблей и не мог также позволить себе потратиться на один из длинных и нескладных, но богато украшенных турецких мушкетов. Их перламутровая инкрустация очаровательно поблескивала, но я видел, как скверно они проявили себя в Египте в сравнении с французскими мушкетами во время сражений с Наполеоном. Да и какой же мушкет может сравниться с шикарной пенсильванской винтовкой, которой мне пришлось пожертвовать в Дендере, чтобы спасти Астизу. Если упомянутый Иерихон знаком с кузнечным ремеслом, то, возможно, он сумеет выковать нечто подобное!

В качестве проводника и телохранителя на пути в Иерусалим я выбрал бородатого и упорно торгующегося дельца, назвавшегося Мухаммедом — такое имя, похоже, носила половина мусульманского мужского населения этого города. Благодаря моим элементарным познаниям в арабском языке и примитивному французскому Мухаммеда, которому он выучился у французских купцов, завладевших торговлей хлопком, мы сносно понимали друг друга. По-прежнему экономя средства, я прикинул, что если мы покинем город достаточно рано, то вознаграждение, причитающееся ему, можно будет урезать на день. К тому же мне хотелось выскользнуть отсюда незаметно на тот случай, если английские моряки еще шныряют по улочкам.

— Значит, договорились, Мухаммед, но я предпочитаю отправиться в путь после полуночи. Дорога будет свободнее, как ты понимаешь, да и прохладнее ночью. Рано вставать очень полезно, говаривал Бен Франклин.

— Как пожелаете, эфенди. Может, вы убегаете от врагов?

— Нет, конечно. Говорят, что по натуре я миролюбив.

— Тогда, должно быть, от кредиторов.

— Мухаммед, ты же знаешь, что я заранее выдал тебе грабительское вознаграждение. У меня достаточно денег.

— А-а, ну тогда из-за женщины. Сварливая жена? Я видал христианских жен. — Он неодобрительно покачал головой и передернул плечами. — Сам шайтан не смог бы их утихомирить.

— В общем, будь готов к полуночи, договорились?

Несмотря на мою печаль из-за потери Астизы и пылкое стремление узнать о ее судьбе, признаюсь, что часок-другой я пытался найти в Яффе общительную девицу. Арабские мальчишки со смущающей настойчивостью зазывали прохожих, суля разнообразные сексуальные утехи, от самых грубых до изощренных, несмотря на осуждение проституции любой из местных религий. Я не привык вести монашескую жизнь и рано или поздно прибегнул бы к услугам здешних прелестниц. Но фрегат Смита маячил на якоре перед входом в гавань, и при небольшом упорстве и моем пресловутом везении Большой Нед вполне мог найти меня в объятиях шлюхи, лишенного остатков хитроумия. Поэтому, серьезно взвесив возможные последствия, я похвалил себя за благочестие, решив, что найду утешение в Иерусалиме, хотя даже мысль о плотских отношениях в этой Святой земле заставила бы поперхнуться моего старого пастора. И, по правде говоря, воздержание и сохраненная Астизе верность добавили мне самоуважения. Египетские испытания приучили меня к некоторой сдержанности и дисциплине, и вот я успешно прошел первую проверку. Как любил повторять мой наставник Франклин: «Чистая совесть сулит вечный праздник».

Мухаммед опоздал на час, но зато быстро вывел меня из темного лабиринта улочек на грязную от навоза мостовую за городскими воротами. Торговля требовала держать их открытыми по ночам, и я прошел под сводчатой аркой с тем радостным возбуждением, что появляется обычно перед началом нового рискованного путешествия. Моя ажитация усиливалась также тем, что мне удалось успешно пройти восемь кругов ада в Египте, восстановить кредитоспособность благодаря умелой карточной игре и получить задание, не имевшее ничего общего с усердной работой, несмотря на мои недавние неискренние мечты о кропотливых трудах усердного клерка. Книга Тота, как считали верующие, могла даровать многое, начиная от ученой мудрости и кончая вечной жизнью, но, вероятно, она утрачена навеки… и все-таки хотя бы ничтожный шанс ее случайного обнаружения придавал моему путешествию оптимистичный настрой кладоискательства. Также, несмотря на мою похотливую натуру, я действительно страстно полюбил Астизу. И возможность узнать о ее судьбе, будучи пособником Смита в Иерусалиме, подстегивала меня все сильнее.

Итак, мы выехали из ворот… и остановились.

— В чем дело? — спросил я припавшего вдруг к земле Мухаммеда, размышляя, не собирается ли он сотворить некую дорожную молитву.

Но нет, он устроился поудобнее, точно собака, улегшаяся на ковре возле камина. Никто не умел так наслаждаться отдыхом, как турки; во время сна размягчались, казалось, даже их кости.

— Дорога в Иерусалим полна банд бедуинов, эфенди, они грабят всех невооруженных паломников, — небрежно заметил из темноты мой проводник. — Идти по ней в одиночку не просто рискованно, это чистое безумие. Сегодня, немного позже, мой родственник Абдулла поведет туда караван верблюдов, и мы присоединимся к нему для безопасности. И тогда уж мы с Абдуллой обеспечим защиту нашему американскому гостю.

— Но зачем же мы тогда так рано вышли?

— Вы заплатили, вот мы и вышли.

Сказав это, он погрузился в глубокий сон.

Вот проклятье. В кромешной темноте ночи мы отошли всего на полсотни шагов от городских стен, и я плохо представлял себе даже, в какую сторону нам предстоит идти, к тому же, вполне вероятно, он говорил правду. Палестина была печально известна как страна, наводненная бандитами, враждующими кланами, мародерствующими дезертирами и вороватыми бедуинами. Поэтому часа три я пребывал в смятенном раздражении, с тревогой ожидая, что обманутые моряки могут случайно набрести на меня, но Абдулла и его фыркающие верблюды вышли-таки из ворот задолго до рассвета. Мы познакомились, мне одолжили на время турецкий пистолет, мое состояние уменьшилось еще на пять английских шиллингов в уплату за оружие и дополнительный эскорт, а шестой шиллинг пошел на пропитание моего осла. Я пробыл в Палестине меньше суток, но мой кошелек уже значительно отощал.

Разведя костер, мы заварили какой-то травяной напиток и долго чаевничали.

Наконец звезды потускнели, забрезжил рассвет, и мы двинулись в путь через апельсиновые рощи. Вскоре рощи сменились полями хлопчатника и пшеницы, раскинувшимися за обсаженной финиковыми пальмами дорогой. В утренних сумерках темнели крытые соломой фермерские дома, местонахождение которых подтверждал заливистый собачий лай. А о продвижении нашего каравана возвещали скрипящие седла да ворчание верблюдов. Небо посветлело, защебетали птицы, закукарекали петухи, и в розовом сиянии рассвета проступили на горизонте резкие очертания холмов, на которых разворачивалась когда-то библейская история. Леса в Израиле истощились, деревья зачастую сжигались ради получения угля и золы для производства мыла, однако после безводной египетской пустыни эта прибрежная равнина выглядела такой же плодородной и радующей глаз, как долины голландской части Пенсильвании. Да уж, поистине обетованная земля.

Святая земля, как я узнал у проводника, номинально входила в состав Сирии, провинции Оттоманской империи, а местная столица, расположенная в Дамаске, находилась под властью Блистательной Порты.[6] Но так же, как Египет до захвата его Бонапартом, в сущности, контролировался независимыми мамелюками, так и Палестина на самом деле находилась под властью Джеззара-паши, выходца из Боснии, бывшего мамелюкского воина, который правил ею из Акры и уже четверть века славился своей неуемной жестокостью, с тех самых пор как подавил мятеж в нанятых им же войсках. Джеззар удавил нескольких своих жен, не затрудняясь проверкой слухов об их неверности, изувечил ближайших советников, чтобы помнили, кто хозяин, и утопил раздражавших его генералов и капитанов. Такая жестокость, как полагал Мухаммед, была необходима. Эту провинцию населяли многочисленные религиозные и этнические группы, которые чувствовали себя здесь так же спокойно, как кальвинисты на пиршестве католиков. Вторжение в Египет породило новый поток беженцев в Святую землю, Ибрагим-бей привел сюда своих мамелюков и поисках опоры и защиты. В ожидании французского вторжения прибывали сюда и новые оттоманские рекруты, а британское золото и обещание морской поддержки разгорячили их и без того горячую южную кровь. Одна половина населения шпионила за другой половиной, и каждый клан, секта или верующие многочисленных конфессий глубокомысленно взвешивали возможности Джеззара и пока непобедимых французов. Вести о поразительных победах Наполеона в Египте, последней из которых стало подавление мятежа в Каире, потрясли всю Оттоманскую империю.

Я знал также, что Наполеон еще надеялся в конечном счете объединиться с силами Типу Султана, известного франкофила, сражающегося с войсками губернатора Британской Индии Ричарда Уэлсли. Крайне честолюбивый Бонапарт уже собирал верблюжий корпус, рассчитывая в итоге пересечь восточные пустыни более успешно, чем Александр. Этот двадцатидевятилетний корсиканец хотел превзойти великого македонца, стремительно проскакав до Южной Индии, чтобы примкнуть к «гражданину Типу» и лишить Британию ее богатейшей колонии.

По заданию Смита мне надлежало разобраться в жуткой мешанине взглядов и предпочтений местного населения.

— Палестина похожа на запутанное скопище праведников, — заметил я Мухаммеду, плетясь рядом с ним по пыльной дороге на спине моего худосочного осла, хребет которого по жесткости мог сравниться со стволом гикори,[7] к тому же это животное едва ли способно было быстро передвигаться даже под весом десятилетнего ребенка. — А фракций тут у вас не меньше, чем в городском совете Нью-Гемпшира.

— Все люди здесь у нас святые, — мирно сказал Мухаммед, — но нет ничего более раздражающего, чем равно святой сосед, исповедующий другую веру.

Аминь, верно сказано. Для иного человека убежденность в своей правоте оборачивается уверенностью в неправоте соседа, что является причиной половины мировых кровопролитий. Французы и англичане могут служить прекрасным примером, продолжая обрушивать друг на друга бортовые залпы и спорить, кто из них более демократичен: Французская республика с ее кровавой гильотиной или Британский парламент с его долговыми тюрьмами. Прежде, живя в Париже и интересуясь только карточными играми, женщинами да случайными фрахтовыми контрактами, я ни к кому не испытывал особой неприязни, да и мною, насколько я помню, все были довольны. Но выигрыш пресловутого медальона привел меня в Египетский поход, к знакомству с Астизой, Наполеоном, Сиднеем Смитом, и вот я уже погоняю эту бедную скотину к мировой столице твердолобой вечной вражды. В тысячный раз я задумался о том, что же меня довело до такой жизни.

Из-за позднего выхода и неторопливой поступи верблюжьего каравана мы долго добирались до Иерусалима, прибыв туда в сумерках третьего дня. Это утомительное путешествие и извилистые узкие дороги, которые мог перегородить любой обладающий чувством собственного достоинства козел и, очевидно, не приводившиеся в порядок со времен Понтия Пилата, за малое время привели нас от бурых, поросших клочковатым кустарником холмов в предгорья, напоминающие крутизной Аппалачские горы. Мы вскарабкались к селению Баб аль-Вад, к соснам и можжевельникам, зеленеющим над побуревшими осенними лугами. Воздух стал значительно холоднее и суше. Поднимаясь и опускаясь, обходя непреодолимые преграды, мы продолжали путь вместе с кричащими ослами, пускающими ветры и покрытыми пеной верблюдами, оставляя на обочинах повозки перегонщиков скота, чьи быки бодались, пока их хозяева спорили друг с другом. Мы обогнали облаченных в коричневые рясы монахов и миссионеров из Армении, бородатых ортодоксальных иудеев с длинными пейсами, сирийских купцов, одного или двух французских переселенцев, занявшихся торговлей хлопком, и неисчислимые группы замотанных в тюрбаны мусульман, уныло постукивающих суковатыми посохами. Словно пенные водные потоки, струились вниз по склонам гор гонимые бедуинами стада овец и коз, а по обочинам дорог соблазнительно покачивали бедрами юные селянки, ловко удерживая на головах большие глиняные кувшины. Талии женщин были затянуты яркими кушаками, а темные глаза блестели, как черные камушки на речном дне.

К сожалению, девушки, приходившие к нам в гостиницы, выглядели значительно менее соблазнительными. Впрочем, не слишком привлекательными выглядели и сами гостиницы, называемые здесь караван-сараями, — зачастую они представляли собой просто обнесенные стенами дворы, разделенные на кишащие блохами загоны. Нам также встречались отряды воинственных всадников, которые в четырех разных местах стребовали с нас дань за проезд. И всякий раз я ожидал, что мои проводники потребуют у меня несправедливо завышенную долю. Эти сборщики дорожной дани казались мне обычными грабителями, но Мухаммед уверял, что эти местные деревенские бандиты не подпускают к дороге гораздо более страшных головорезов и каждая деревня имеет право на долю дорожной мзды, так называемый гафар. Вероятно, он говорил правду, ведь налоги на защиту от грабителей взимают власти всех стран земли. Эти вооруженные мужланы были чем-то средним между частными вымогателями и полицейскими чиновниками.

Когда я забывал о растущей утечке монет из кошелька, то начинал замечать своеобразное очарование Израиля. Хотя Палестина и не выглядела столь древней, как Египет, зато была настолько общеизвестной, что, казалось, в ушах звучат голоса давно ушедших иудейских героев, христианских святых и мусульманских завоевателей. Мощные стволы оливковых деревьев достигали в обхвате размеров винной бочки, а раскидистые кроны за бесчисленные века успели сплестись в плотные шатры. Останки исторических руин встречались на склоне каждого холма. Останавливаясь на водопой, мы спускались к источникам или колодцам по скалистым уступам, истертым и отполированным множеством сандалий и башмаков, которые топтали их на протяжении тысячелетий. Как и в Египте, здесь сияло яркое солнце, разительно отличающееся от туманного светила Европы. Воздух также имел особый привкус пыли, наводящий на мысль о многовековой истории и множестве живших здесь народов, вдыхавших его до нас.

А в одном из караван-сараев мне напомнили, что я не слишком отдалился от того мира, где был создан мой медальон. Нам встретился один чудак неопределенного вероисповедания и возраста, получавший скудную пищу от хозяина за поденную работу, причем он выглядел таким кротким и непритязательным, что мы обратили на него внимание, лишь когда нам понадобилась кружка воды и лишняя овчина для лежанки. Особое внимание я мог бы уделить юной служанке, но потрепанный, машущий метлой парень меня совершенно не заинтересовал, поэтому когда я разделся после полуночи и на мгновение выложил моих золотых серафимов, то испуганно отскочил, столкнувшись с ним и впервые осознав его присутствие. Он таращил глаза на моих распростерших блестящие крылья ангелочков, и сначала я подумал, что этот старый босяк крутится тут в надежде поживиться чужим добром. Но вместо этого он попятился, оцепенев от ужаса.

Я накрыл серафимов бельем, их блеск исчез, словно загашенное пламя свечи.

— Тайный знак, — пробурчал он по-арабски.

— Что?

— Стрелы шайтана. Да защитит вас милосердный Аллах.

Он вел себя как настоящий безумец. И все же его перепуганный вид встревожил меня.

— Это моя личная реликвия. Держи язык за зубами.

— Мой имам по секрету рассказал мне о ней. И о логове…

— О каком логове?

Они же хранились в тайнике Великой пирамиды!

— Логове Апопа, — буркнул он и, ничего больше не добавив, развернулся и убежал.

В общем, я был поражен не меньше, чем в тот момент, когда сработали подвески священного медальона. Апоп! Так называют змеиного бога, или демона, чье логово, по утверждению Астизы, находилось в недрах Египта. Я не воспринял ее слова серьезно — в конце концов, я же ученик Франклина, здравомыслящий западный человек, — но что-то же двигалось в той дымящейся пропасти, к которой мне совершенно не хотелось приближаться. Однако я надеялся, что весь гот кошмар и сам Апоп остались далеко позади в Египте… А теперь его имя произнесли вновь! Клянусь шакалоголовым Анубисом, мне более чем хватило языческих богов и богинь, испортивших мне жизнь, точно нежеланные родственники, натащившие грязи в дом на своих ботинках. И вот некий дряхлый подметала опять произнес змеиное имя. Наверняка это ничего не значащее совпадение, но оно привело меня в смятение.

Я поспешно оделся, вновь спрятав ангелочков, и быстро вышел из крохотной спальни, чтобы найти улизнувшего старика и спросить его, что означало в здешних краях это имя.

Но он точно сквозь землю провалился. А утром владелец постоялого двора сказал, что этот слуга, очевидно, сбежал, прихватив с собой свои убогие пожитки.

И вот наконец мы прибыли к легендарному Иерусалиму. Признаюсь, вид его меня совершенно потряс. Город теснился на одном из множества холмов, и с трех сторон его окружали крутые склоны узких долин. А с четвертой, северной стороны обычно приходили захватчики. На окрестных взгорьях раскинулись оливковые рощи, виноградники и фруктовые сады, да и сам город напоминал цветущий сад. На несколько миль протянулось надежно защищавшее жителей кольцо внушительных крепостных стен, воздвигнутых по приказу мусульманского султана Сулеймана Великолепного.[8] Ко времени нашего прибытия в городе обитало около девяти тысяч человек, живущих за счет паломников, скромного гончарного и мыловаренного производства. Вскоре я выяснил, что тысячи четыре горожан были мусульманами, тысячи три — христианами и около двух тысяч — иудеями.

Украшением города несомненно служили его здания. Золотой купол важнейшей мусульманской мечети Омара, возведенной над священной скалой, сверкал в лучах закатного солнца. Ближе к тому месту, где мы остановились, возле Яффских ворот высилась древняя военная цитадель, ее зубчатые бастионы завершались круглой, похожей на маяк башней. Такие же огромные каменные глыбы, какие я видел в Египте, образовывали и фундамент здешней крепости. Подобные глыбы я заметил потом также на Храмовой горе, на площади древнего иудейского храма, хотя ныне они служили основанием для главной городской мечети. Очевидно, Иерусалим заложили древние титаны.

На фоне небесной синевы темнели очертания многочисленных куполов, минаретов и колоколен, возведенных крестоносцами или прочими завоевателями, которые стремились увековечить в священном строении, прославляющем их веру, память об очередной кровавой бойне. Создавалось впечатление, что эти богоугодные строения соперничают друг с другом, как овощные прилавки на субботнем базаре; звон христианских колоколов перемежался криками муэдзинов и монотонным бормотанием иудейских богомольцев. Виноградные лозы, наряду с цветами и кустарниками, скрывали трещины полуразрушенных стен, а на площадях и в садах высились мощные стволы пальм. Спускающиеся от крепостных стен рощи оливковых деревьев распространялись по каменистым долинам, где дымились кучи сжигаемого мусора. От этих земных адских свалок взгляд возносился к небесам, там кружили птичьи стаи под божественными облачными чертогами, совершенными по своим изысканным формам. На закате Иерусалим, как и Яффа, приобретал теплый медовый оттенок, его известняки словно оживали в золотистых солнечных лучах.

— Многих людей приводят сюда какие-то надежды и чаяния, — заметил Мухаммед, пока мы глазели на раскинувшуюся за крепостными стенами древнюю столицу. — А вы что хотите найти, эфенди?

— Мудрость, — ответил я, в общем-то не покривив душой.

Ведь именно она вроде бы содержалась в Книге Тота, и, клянусь очками Франклина, я смог бы воспользоваться ее благами.

— Да еще я надеюсь узнать здесь новости о дорогом мне человеке, — прибавил я.

— Ну и запросы у вас, однако! Многие отдают таким поискам всю жизнь, не находя в итоге ни мудрости, ни любви, поэтому вы поступили разумно, придя сюда, где обе ваши молитвы могут быть услышаны.

Насколько мне известно, именно из-за славы святого города Иерусалим захватывали, сжигали, грабили и разрушали чаще, чем любое другое место на земле.

— Будем надеяться, — ответил я. — Ладно, давай я расплачусь с тобой и пойду искать человека, у которого буду жить.

Я постарался не слишком бренчать монетами, появившимися в моем кошельке после выдачи остатка оговоренной платы. Он жадно взял деньги, а потом заявил с искусно разыгранным возмущением:

— Неужели я не достоин никакой награды за то, что поделился с вами знаниями о Святой земле? Никакого вознаграждения за безопасную доставку? Никакого проявления щедрости за столь великолепный вид?

— Ты готов слупить дополнительную плату и за хорошую погоду.

Мухаммед выглядел обиженным.

— Я старался хорошо служить вам, эфенди.

Не желая обидеть его, я склонился к седлу, чтобы он не видел, как мало у меня осталось наличности, и выдал ему чаевые, которые уже едва мог себе позволить. Поклонившись, он разразился бурными изъявлениями благодарности.

— Аллах да улыбнется вам за вашу щедрость!

Не сдержав ворчливого настроения, я буркнул:

— Бог в помощь.

— Да пребудете вы в мире и здравии!

Его благословения, как оказалось, не имели никакой силы.

ГЛАВА 4

Проехав по грязной дороге и деревянному мосту под темными чугунными Яффскими воротами к расположенному за стенами базару, я заметил, что Иерусалим изрядно обветшал. Местный субаши (полицейский) проверил, нет ли у меня оружия — запрещенного в оттоманских городах, — но разрешил оставить скромный кинжал.

— Мне думалось, что франки вооружены получше, — проворчал он, узнав во мне европейца, несмотря на арабский наряд.

— Я всего лишь паломник, — ответил я.

Его взгляд выразил явное недоверие.

— Странно, что вы прибыли в одиночестве.

Ловко продав осла за ту же цену, что заплатил за него, — вернул хоть немного денег! — я попытался сориентироваться.

Движение через эти ворота шло непрерывным потоком. Купцы встречали свои караваны, паломники самых разных вероисповеданий, войдя в святые стены, громко возносили благодарственные молитвы. Но оттоманское владычество уже два века пребывало в упадке, а слабые правители, набеги бедуинов, взимание грабительских налогов и религиозные столкновения привели к тому, что процветающий город зачах, словно ростки кукурузы, пробивающиеся на мощеных дорогах. Рыночные прилавки теснились на главных улицах, но выцветшие тенты и полупустые полки только подчеркивали уныние этого исторического периода. Иерусалим погрузился в вялую дремоту, а на его башнях поселились птицы.

Мой проводник, Мухаммед, поведал, что город теперь делится на разные кварталы, где живут мусульмане, христиане, армяне и иудеи. По извилистым улочкам я постарался как можно быстрее добраться до северо-западного квартала, разместившегося вокруг церкви Гроба Господня и резиденции францисканцев. Улицы там выглядели почти безлюдными, по ним носились лишь курицы, которых вспугнуло мое появление. Половина домов казалась покинутой. Эти домишки возвели из древних камней, но неряшливо пристроенные к ним деревянные навесы и балконы торчали, словно фурункулы на дряхлой коже древней старухи. Как в Египте, мечты о процветающем Востоке оказались разбитыми.

Расплывчатые указания Смита и мои личные изыскания вскоре привели меня к двухэтажному дому, сложенному из известняка и возвышающемуся за крепкими деревянными воротами, которые венчала подкова; в остальном его фасад выглядел совершенно непритязательно — в арабском стиле. С одной стороны виднелась небольшая дверца, и до меня донесся едкий запах горящего в кузнице угля. Я постучал в эту скромную входную дверь, подождал, а когда постучал снова, то открылось смотровое оконце. С удивлением я осознал, что на меня смотрит, скорее всего, женский глаз: в Каире я успел привыкнуть к здоровенным мусульманским привратникам и скрывающимся в гаремах женам. Более того, смотревшие на меня светло-серые, полупрозрачные глаза вообще редко встречались на Востоке.

Вспомнив совет Смита, я начал по-английски.

— Меня зовут Итан Гейдж, у меня есть рекомендательное письмо от английского капитана для человека, которого называют Иерихоном. И вот я прибыл…

Дверной глазок захлопнулся. После нескольких минут ожидания у меня появилось сомнение относительно правильности выбранного дома, но дверь вдруг как-то сама собой распахнулась, и я осторожно вошел. Сразу стало понятно, что я попал в рабочий двор кузнеца, вымощенный изрядно закоптившимися плитами. Впереди под крышей пристройки жарко горело пламя горна, а на ее стенах висело множество инструментов. Слева располагалась скобяная лавка, полная законченных изделий, а справа темнел сарай с запасами металлического сырья и угля. Слегка нависая над этими тремя пристройками, поднимался жилой этаж из неокрашенного дерева, окаймленный балконом с увядшими розами в железных горшках. Несколько лепестков белело на прокопченных плитах двора.

Дверь за мной закрылась, и я осознал, что за ней действительно скрывалась женщина. Ничего не сказав, она удалилась, словно призрачное видение, но продолжала искоса следить за мной, и откровенность ее любопытства показалась мне удивительной. Я, конечно, парень симпатичный, но вряд ли такой интерес вызвала именно моя наружность. Свободное платье девушки оставляло открытыми лишь стройные лодыжки, голову покрывала накидка, традиционная в Палестине для любых верующих, и, несмотря на скромно опущенное лицо, я увидел достаточно для получения общего впечатления. Обитательница этого дома была милым и прелестным созданием.

Округлость ее красивого лица навевала воспоминания о прелестницах, изображенных на полотнах эпохи Возрождения; гладкая, светлая для этой части мира кожа сохранила бледную матовость. Линия полных губ изящно изгибалась, а когда мне удалось встретиться с девушкой глазами, она застенчиво потупила взор. Как у многих жителей Средиземноморья, нос у нее был с легкой горбинкой, которую я всегда находил соблазнительной. Из-под накидки выбивалась лишь пара волнистых прядей, которые наводили на мысль о том, что девушка светловолоса. О ее фигуре я мог сказать только, что она выглядела достаточно стройной. Потом девушка исчезла за дверью дома.

Закончив эту безотчетную предварительную оценку, я обернулся и увидел бодро вышедшего из кузницы крепкого бородача в кожаном переднике. Пламя горна слегка подпалило мощные бицепсы кузнеца. Копоть, однако, не скрыла его рыжеватых волос и поразительно синих глаз, смотревших на меня с некоторым недоверием. Неужели и викингов занесло к берегам Сирии? Его суровую, воинственную внешность смягчали полноватые губы и румяные щеки, которые предполагали наличие у их обладателя той благочестивой доброты, что была свойственна, по моим представлениям, святому плотнику Иосифу. Ангелоподобная моложавость роднила его с встретившей меня женщиной. Он сбросил кожаную рукавицу и протянул мне мозолистую руку.

— Гейдж?

— Итан Гейдж, — подтвердил я, пожимая его твердую, как доска, ладонь.

— Иерихон.

Возможно, природа и наделила этого здоровяка женственными губами, но рукопожатие его было крепким, как тиски.

— Вероятно, ваша жена объяснила…

— Сестра.

— В самом деле?

Что ж, вот уже и приятное известие. Не скажу, что в этот момент я начисто забыл об Астизе, просто женская красота возбуждает естественный интерес в любом здоровом мужчине, и лучше всего сразу определить, кто есть кто.

— Она боится незнакомцев, поэтому не надо смущать ее. Вполне впечатляющее предупреждение от могучего как дуб брата.

— Ну конечно. Однако она, очевидно, понимает английский язык, такие удивительные познания заслуживают похвалы.

— Было бы более удивительно, если бы ей не удалось приобрести таких познаний, ведь она жила в Англии. Вместе со мной. Но она не имеет никакого касательства к нашим делам.

— Такое очарование пропадает зря. Она сравнима с самыми изысканными дамами.

Он среагировал на мое остроумие с живостью каменного истукана.

— Смит известил меня о вашем задании, поэтому я готов предоставить вам временное жилье и дать проверенный временем совет: в дураках останется любой иноземец, пытающийся понять политическую жизнь Израиля.

Я решил проявить свойственную мне учтивость.

— Значит, я быстро справлюсь с заданием. Задам вопрос, не пойму ответа и отправлюсь домой. Как обычный паломник.

— Вы предпочитаете арабскую одежду? — спросил он, смерив меня взглядом.

— Она удобна, безлика и, на мой взгляд, может принести известную выгоду на базарах и в кофейнях. Я немного говорю и понимаю по-арабски. — Мне захотелось проверить его остроумие. — Правда, что касается вас, Иерихон, то мне непонятно, как могла рухнуть такая крепость.

Он озадаченно промолчал.

— Вспомните библейскую историю с рухнувшими стенами Иерихона. А вы выглядите крепким как скала. Надеюсь, вы используете свою силу во благо?

— Я родился в деревне. И там нет никаких стен.

— А я и не рассчитывал встретить в Палестине такие синие глаза, — смущенно промямлил я, не зная, что еще сказать.

— Крестоносцы постарались. Корни моей семьи уходят в глубь веков. В наследство нам мог бы достаться смешанный набор красок, но в нашем поколении верх взяла европейская бледность. Кто только не побывал в Иерусалиме: крестоносцы, персы, монголы, эфиопы. Полный набор разнообразных вероисповеданий, мировоззрений и народов. А вы откуда будете?

— Американец, предки быстро и благополучно забыты, что является одним из преимуществ жителей Соединенных Штатов. Верно ли я понимаю, что вы изучили английский, общаясь с моряками Британского флота?

— Из-за эпидемии чумы мы с Мириам стали сиротами. В католическом приюте нас познакомили с внешним миром, а потом в Тире я нанялся на английский фрегат и научился чинить металлические корабельные части. Моряки и прозвали меня Иерихоном. А в Портсмуте я поступил подмастерьем к одному кузнецу и вызвал к себе сестру. Это был мой долг.

— Но почему-то вы не задержались там.

— Нам не хватало солнца. Понятно, почему англичане бледные, как дождевые черви. Во флоте я познакомился со Смитом. За проезд сюда и определенное жалованье я согласился держать открытыми глаза и уши. Мне приходится принимать друзей Смита, которые выполняют тут его распоряжения. Век живи, век учись, дураком помрешь. Соседи считают, причем их мнение недалеко от истины, что я просто извлекаю пользу из своего знания английского языка, приманивая случайных жильцов.

Да, этот кузнец умен и грубовато прямодушен.

— Сидней Смит считает, что мы с ним можем помочь друг другу. Я попал с Бонапартом в Египет. А теперь французы планируют двинуться в ваши края.

— И Смит хочет узнать, чего можно ожидать от здешних христиан, иудеев, друзов и монофиситов.

— Именно так. Он старается помочь Джеззару организовать сопротивление французам.

— Вряд ли ему помогут те, кто ненавидит тирана Джеззара, жестоко попирающего их права. Не так уж мало людей сочтут французов освободителями.

— Если так, то я готов доставить сообщение обратно. Но мне еще нужна помощь, чтобы разобраться с моим собственным делом. В Египте я потерял след одной близкой знакомой. В общем, она упала в Нил. Мне необходимо узнать, жива ли она и если жива, то как мне спасти ее. Мне говорили, что у вас есть связи в Египте.

— Женщина? Так она дорога вам? — Он, похоже, слегка успокоился, узнав, что меня интересует кто-то помимо его сестры. — Такие сведения стоят дороже, чем сбор политических слухов в Иерусалиме.

— И насколько дороже?

Он опять окинул меня оценивающим взглядом.

— Больше, по моим подозрениям, чем вы можете позволить себе заплатить.

— Так вы не хотите помочь мне?

— Мои желания тут ни при чем, а вот мои связные в Египте не захотят помочь вам, учитывая отсутствие денег.

Я уверил себя, что он не пытается обмануть меня, а просто говорит правду. Мне также хотелось бы обзавестись помощником, если я собираюсь как-то продвинуться в поисках книги, и этот синеглазый кузнец превосходно подходил на такую роль. Поэтому я намекнул ему на то, что мой интерес связан еще с одним видом поисков.

— Думаю, вы сможете помочь мне. А я обещаю разделить с вами величайшее сокровище на этой земле.

Он наконец рассмеялся.

— Величайшее сокровище? И какое же?

— Это тайна. Но оно может сделать человека владыкой мира.

— Ах так. И где же спрятано такое сокровище?

— Прямо под нашим носом, я надеюсь, в Иерусалиме.

— А вам известно, какое множество идиотов надеялось найти в Иерусалиме несметные сокровища?

— Но тот, кто найдет их, будет далеко не идиотом.

— Вы хотите, чтобы я потратил свои деньги на поиски вашей женщины?

— Я хочу, чтобы вы тем самым сделали вклад в ваше благополучное будущее.

— Смит, видимо, нашел смелого и наглого пройдоху, — заметил он, облизнув губы.

— Не слишком ли поспешно вы судите о людях?

Он мог с недоверием относиться к моим словам, и все-таки они его заинтересовали. И я мог поспорить, что плата за сведения об Астизе будет для него не такой уж большой. К тому же ему, как всем нам, свойственна алчность: каждый человек мечтает найти спрятанные сокровища.

— Я подумаю над вашим предложением.

Кажется, мне удалось зацепить его.

— Есть еще одна вещь, которую мне хотелось бы раздобыть, — добавил я. — Хорошую винтовку.

Иерихон жил скромно, несмотря на приличный доход от его скобяной торговли. Он исповедовал христианскую веру, и потому обстановка в его доме отличалась большим разнообразием, чем в мусульманском жилище: магометане полагаются лишь на подушки, которые можно легко передвинуть, чтобы изолировать женщин, когда в гости приходят мужчины; в этом традиции бедуинских кочевников остались неизменными. Христиане, напротив, привыкли держать головы ближе к теплому потолку, чем к прохладному полу, и предпочитают в суматохе своей оседлости церемонно восседать на высоких стульях. Поэтому вместо исламских подушек и сундуков Иерихон обзавелся стульями, столом и вместительными шкафами. Однако грубо сколоченная мебель отличалась пуританской простотой. Дощатый пол не сочли нужным покрыть коврами, и единственным украшением оштукатуренных стен служило затейливо выполненное распятие с изображением какого-то святого: чисто, как в монастыре, и так же неуютно. Сестра кузнеца, Мириам, содержала дом в безукоризненном порядке. Еды было вдоволь, но также простой: хлеб, оливки, вино и овощи, ежедневно покупаемые на ближайшем рынке. Ради поддержания мышечной силы могучего брата Мириам готовила мясо, но такое дорогое удовольствие случалось не так уж часто. Приближалась зима, а тепло в доме поддерживал лишь топившийся углем кухонный очаг да кузнечный горн, находившийся на нижнем этаже. В самые студеные дни лишенные стекол оконные проемы заставлялись мешками с опилками, отчего в доме становилось еще сумрачнее. Из-за пронизывающих ветров, холодной воды и дороговизны свеч и масла мы существовали в режиме сельских жителей, по свету пробуждаясь и в сумерках отходя ко сну. Для такого парижского бездельника, как я, жизнь в Палестине стала настоящим потрясением.

Наше сближение началось с изготовления моей новой винтовки. Молчаливый и спокойный Иерихон считался усердным и искусным мастером (думаю, мне следовало бы взять с него пример) и пользовался в городе заслуженным уважением. Оно читалось во взглядах покупателей — мусульман, христиан и евреев, — заходивших в закопченный внутренний двор за потребными в хозяйстве железными орудиями. Я наивно полагал, что открою ему секреты изготовления хороших ружей, но он знал больше меня.

— Вы хотите такую охотничью винтовку, как у германских егерей? — спросил он, когда я описал утраченное мной оружие. — Мне приходилось делать такие. Нарисуйте-ка на песке, какой длины ружье вам нужно.

Я нарисовал ствол длиной около метра.

— Не великоват ли?

— Такая длина обеспечивает хорошую прицельность и дальность выстрела. Сорок пятый калибр как раз то, что надо; скорость полета пуль тут будет выше, хотя они и меньше мушкетных. К тому же можно сделать более значительный запас патронов, учитывая меньший вес пуль и пороха. Ковкая сталь с глубокой винтовой нарезкой обеспечивают большую точность, а курок на ложе, кроме того, уберегает лицо от вспышки пороха на ружейной полке. Мне доводилось держать в руках винтовку, которая с пятидесяти метров прошивала шляпку гвоздя три раза из пяти выстрелов. И пусть приходится заряжать ее целую минуту, но зато первый же выстрел наверняка поразит цель.

— В наших краях обычно пользуются гладкоствольным оружием. Оно заряжается быстро, и стрелять можно чем угодно, хоть камешками. А для такой винтовки понадобятся очень точно отлитые пули.

— Это гарантирует меткость выстрела.

— В ближнем бою порой выигрывает скорость.

Во флоте у него, очевидно, сложилось предвзятое мнение о морских сражениях и отчаянных абордажных захватах.

— Но меткий выстрел позволит не подпустить врага близко. По-моему, сражения с обычными мушкетами так же бессмысленны, как походы в бордель с завязанными глазами: можно, конечно, случайно добиться желаемого результата, но с той же вероятностью можно и сильно промахнуться.

— Ну об этом мне ничего не известно.

Черт возьми, похоже, он совершенно не воспринимает юмора.

Он задумчиво оглядел сделанный на песке рисунок.

— Да, непростая работенка, ее и за месяц не закончишь. И вы собираетесь заплатить мне за нее из ваших сокровищ?

— Двойную цену. А пока вы будете мастерить винтовку, я буду проводить усердные поиски.

— Нет уж. — Он неодобрительно покачал головой. — Легко обещать деньги, которых еще не раздобыл. Вы будете моим подмастерьем в кузнице. Узнаете наконец на личном опыте, что такое настоящая работа. А в свободные дни можете охотиться за вашим сокровищем или разведывать обстановку, выполняя поручение Сиднея Смита. Кстати, можете выставить ему счет, чтобы расплатиться со мной.

Честный труд? Сама идея показалась мне интересной — по правде говоря, я иногда завидовал мастерам вроде Иерихона, — но одновременно и устрашающей.

— Ладно, я буду помогать вам в кузнице, — решил поторговаться я. — Но вы должны пообещать, что обеспечите меня нормальной едой и сном. Сделаем винтовку хотя бы к концу зимы, когда сюда заявится Наполеон, а к тому времени я найду сокровище да вдобавок получу деньги от Смита. Выжать что-то из военно-морского министерства — все равно что пытаться продать шнурки для башмаков, но до весны еще далеко. Всякое может случиться.

— Тогда разводите огонь и беритесь за дело.

Я старательно и быстро выполнял все его указания, до ломоты в спине таскал металлические заготовки и перелопатил кучу угля.

— Мириам считает, что вы хороший человек, — в итоге неохотно признал он.

И я понял, что благодаря ее поддержке завоевал у него некоторое доверие.

Сначала Иерихон выковал металлический прут, так называемый дорн, немного меньшего диаметра, чем ствол моей будущей винтовки. Он раскалил брусок дамасской стали, или прокатной заготовки, и сформировал из нее полосу той же длины, что будущий ружейный ствол. Затем начал наматывать размягченный металл по спирали на дорн. Я держал этот прут и передавал ему нужные инструменты, а кузнец, поместив заготовку ствола в специальный желоб наковальни, бил по ней молотом, сплавляя края. Сковав небольшой участок заготовки, он вытаскивал дорн, и еще мягковатый металл с шипением погружался в бочку с водой. И, продолжая постепенно раскалять и наматывать заготовку, он сваривал металл дюйм за дюймом. Работа оказалась не только нудной и кропотливой, но и необычайно зачаровывающей. Эта удлиняющаяся трубочка вскоре могла стать моим новым надежным спутником. Горячая работенка не давала мне замерзнуть, и я получал, к собственному удивлению, своеобразное удовольствие от тяжелого физического труда. Простая, но сытная еда и здоровый сон привели к тому, что я даже полюбил праведную скромность моего нового жилища. Заметно наросли и мои начавшие укрепляться еще в Египте мускулы.

— Вы еще не женаты, Иерихон? — попытался я как-то вызвать его на разговор.

— Разве вы видели в нашем доме жену?

— Почему же, ведь вы красивый и преуспевающий мужчина?

— Не встретил пока никого, на ком захотел бы жениться.

— Я тоже. Трудно встретить хорошую девушку. А потом пропала и моя знакомая египтянка…

— Мы вскоре получим известие о ее судьбе.

— Значит, вы так и сиротствуете тут вдвоем с сестрой, — продолжал выспрашивать я.

Он раздраженно отложил молот.

— У меня уже была жена. Она умерла, вынашивая моего ребенка. Потом началась другая жизнь. Я нанялся на британский корабль. А Мириам…

— Продолжает заботиться о вас как о скорбящем брате, — вставил я, осознав ситуацию.

— Так же, как я забочусь о ней, — не сводя с меня мрачного взгляда, буркнул он.

— А если у нее появится поклонник?

— Она не желает никаких поклонников.

— Но она очень красивая девушка. Добрая. Скромная. Послушная.

— А вы лучше думайте о вашей египтянке.

— И все-таки вам нужна жена, — заявил ему я. — И дети, чтобы научить вас смеяться. Может, я помогу вам найти подходящую особу.

— Мне не нужны в доме чужие люди. И лишние траты.

— И все же вы терпите их, с тех пор как я здесь!

Я усмехнулся, а он угрюмо сдвинул брови, и мы вернулись к ковке металла.

В свободное время мне удалось немного познакомиться с Иерусалимом. В зависимости от исследуемого квартала я слегка разнообразил свои наряды и старался разжиться полезными сведениями, общаясь с людьми на арабском, английском и французском языках. Иерусалим привык к паломникам, и на мои топорные речи никто не обращал особого внимания. На городских перекрестках шла бойкая торговля, там смешивались богачи и бедняки, а воинственные янычары зачастую делили трапезу с простыми ремесленниками. Бедноту обеспечивали похлебкой в хаскийях, так называемых благотворительных столовых, а кофейни привлекали людей всех вероисповеданий, там они с удовольствием потягивали бодрящие напитки, курили кальяны и обсуждали дела. Насыщенный ароматом этих темных зерен воздух с густой примесью турецкого табака и гашиша действовал одурманивающе и возбуждающе. Порой я уговаривал прогуляться со мной и Иерихона. Язык у него мог развязаться только после кружки — а то и двух — вина, но уж если он начинал неохотно говорить, то выдавал бесценные замечания о жизни его родины.

— Все в Иерусалиме уверены, что живут на три ступени ближе к небесам, — заявил он как-то. — А это означает, что все вместе они создают тут собственный маленький ад.

— А мне показалось, что ваш обезоруженный город ведет на редкость мирный и набожный образ жизни.

— Только до тех пор, пока один верующий не наступит на набожную мозоль другого.

На вопросы о причине моего пребывания в здешних краях я отвечал, что являюсь торговым представителем Соединенных Штатов, которым и правда служил в Париже. Я говорил, что пока выжидаю тут время, собираясь потом заключить сделку с победителем. Мне хотелось дружить со всеми.

Переполняемый слухами о скором вторжении Наполеона город гудел как растревоженный улей, бурно споря по поводу того, какая сторона с большей вероятностью одержит победу. Четверть века люди терпели жестокое правление Джеззара. Бонапарта, однако, следовало остановить. Англичане контролировали морские подходы, а Палестина была всего лишь островком в обширных водах Османской империи. Мусульманские общины шиитов и суннитов пребывали в острейшей взаимной вражде, а менее многочисленные христиане и иудеи также с тревогой и недоверием поглядывали друг на друга, и в итоге оставалось совершенно неясным, кто может взяться за оружие и против кого его направить. Потенциальные религиозные диктаторы полудюжины разных вероисповеданий мечтали создать собственные пуританские утопии. Смит надеялся, что я привлеку рекрутов для британской стороны, но, в сущности, мне вовсе не хотелось помогать ему. Меня по-прежнему прельщали идеалы Французской республики и нравились люди, с которыми довелось поработать, заманчиво выглядели и мечты Наполеона о просвещении Ближнего Востока. Чего ради я должен встать на сторону высокомерных британцев, с отменной жестокостью пытавшихся подавить независимость моей родины? На самом деле мне хотелось лишь дождаться новостей о судьбе Астизы и выяснить, есть ли хоть какая-то вероятность того, что легендарная Книга Тота каким-то невероятным образом за три тысячи лет не рассыпалась в прах. А потом бежать без оглядки из этого восточного бедлама.

В общем, по возможности я знакомился с местной кальянной культурой. При скромных размерах города по нему неизбежно распространились слухи о подрабатывающем в кузнице Иерихона неверном, рядившемся в арабские одежды, но слишком много горожан с темным прошлым задерживались тут по самым разнообразным причинам. Я практически ничем не отличался от множества людей, живущих в ожидании, — а ожидание лучших времен как раз и составляет главную часть человеческой жизни.

ГЛАВА 5

На протяжении зимы я всячески старался привлечь внимание Мириам. Как-то раз я приобрел на базаре обработанный янтарь с застывшим внутри насекомым. Камень выдавали за гладкий и блестящий амулет, приносящий удачу, но я увидел в нем полезный для науки артефакт. Однажды я подкрался к девушке сзади, пока она ощипывала курицу, энергично потер янтарь о свой халат, а потом протянул руку над этими пушистыми перьями. Часть из них поднялась к моей ладони.

— Как вам это удалось? — в смятении спросила она.

— В Европе и Америке я овладел таинственными силами, — монотонно произнес я.

Она перекрестилась.

— Грешно заниматься магией в почтенном доме.

— Это не магия, а простой фокус с электрическими силами, о которых рассказал мне мой наставник Франклин. — Перевернув ладонь, я показал ей камень. — Даже древние греки знали о силе его притяжения. Если потереть янтарь, он обретает свойство притягивать вещи. Мы называем такую магию электрическим притяжением. Я изучил некоторые свойства электрических зарядов.

— Какая дурацкая затея, — неуверенно сказала она.

— Вот, попробуй сама.

Не обращая внимания на настороженность, я взял ее руку и вложил в нее янтарь, радуясь предлогу минутной близости с девушкой. Ее сильные пальцы покраснели от работы. Потом я потер янтарем по ее рукаву и поднес камень к перьям. Естественно, несколько перышек поднялось и прилипло к его поверхности.

— Теперь ты тоже узнала кое-что об электричестве.

Она пренебрежительно хмыкнула и отдала камень обратно мне.

— Как вы находите время для бесполезных игр? — спросила она.

— Но что, если они вовсе не бессмысленны?

— Если вы такой ловкий, то пусть ваш янтарь поможет вам ощипать следующую курицу!

Я рассмеялся и провел янтарем вдоль ее щеки, подняв им прядь ее роскошных волос.

— Вероятно, его можно использовать как гребешок, — заметил я, когда опустившиеся волосы рассыпались белокурой вуалью, из-под которой за мной подозрительно следили глаза Мириам.

— А вы, вероятно, наглец.

— Скорее мне присуща дерзость любознательного человека.

— И на что же распространяется ваша любознательность? — Задавая вопрос, она покраснела.

— Ага. Вот вы уже и начинаете понимать меня, — подмигнув, сказал я.

Но на этом она предпочла закончить наше общение. В свободное время я пытался подыскать компаньонов для карточных игр, но вряд ли на земле найдется еще один город, где люди настолько не расположены к каким-либо интересным вариантам проведения досуга. Развлечений в Иерусалиме оказалось меньше, чем на аскетичном пикнике квакеров. Не нашлось там и особых сексуальных искушений, ведь местные жительницы ходили запеленатые в плотный одежный кокон, точно младенцы в завьюженном северном Мэне, поэтому мне поневоле пришлось продолжить начавшееся в Яффе воздержание от любовных утех. Правда, поначалу женщины то и дело одаривали меня соблазнительными взглядами, но я пережил сокрушительный удар — их очарование мне отравили зловещие болтуны кофеен, красочно описывающие увечья, наносимые разъяренными отцами или братьями гениталиям совратителя. Мое богатое воображение невольно охлаждало вожделение и наводило на благочестивые мысли.

Со временем скука и разочарование так утомили меня, что и решил развлечься, вспомнив электрические опыты Франклина и даже воодушевившись игрой с янтарем. Ведь парижские салоны очаровал остроумный трюк с наэлектризованным поцелуем — легко добиться искры, проскочившей между губами целующихся, если зарядить женщину от моего устройства, — но после пребывания в Египте я стал относиться к таким опытам более серьезно. Возможно ли, что в древности людям удалось превратить эти таинственные силы в могущественную магию? Не в этом ли заключался секрет взлета их цивилизации? За время этой досадной зимней задержки в Иерусалиме мне захотелось хотя бы завоевать некое уважение с помощью науки. Электричество было здесь в новинку.

С неохотного дозволения Иерихона я соорудил в качестве генератора заряда фрикционное ручное устройство со стеклянным диском. Когда я крутил его ручку, то между прокладками, имевшими проволочный вывод, накапливался статический заряд, передаваемый в стеклянные сосуды со свинцовыми сердечниками: мой кустарный вариант лейденской банки. Для соединения этих искрообразующих батарей я использовал полоски меди, а накопленное в них электричество заставляло вздрагивать коснувшихся их клиентов, причем онемение пальцев долго не проходило. Психологов, изучающих человеческую природу, не удивило бы то, что многие люди захотели испытать таинственную силу и затем трясли в благоговейном страхе онемевшими конечностями. Я даже завоевал репутацию мага, когда, наэлектризовав собственные руки, притянул к пальцам медную стружку. В общем, видимо, я уподобился графу Силано, став фокусником. Люди начали шептаться о моих способностях, и, признаюсь, меня порадовала такая дурная слава. На Рождество я откачал воздух из стеклянной сферы, раскрутил ее с помощью моего устройства и приложил к ней ладонь. Возникшее фиолетовое сияние осветило сарай, приведя в восторг соседских ребятишек (правда, две старушки хлопнулись в обморок, раввин выскочил во двор, а католический священник угрожающе направил в мою сторону крест).

— Это всего лишь салонный фокус, — заверил я их. — Во Франции мы постоянно устраивали такие зрелища.

— Но во Франции живут одни неверные и атеисты! — возразил священник. — От вашего электричества никакой пользы.

— Наоборот, ученые доктора во Франции и Германии полагают, что электрическим шоком можно исцелять больных или безумных.

Но поскольку всем известно, что лекари чаще убивают, чем исцеляют, соседей Иерихона едва ли впечатлило такое утверждение.

— Неужели вы потратили столько времени на сооружение устройства, способного лишь причинить боль? — спросила Мириам, также по-прежнему пребывая в сомнениях.

— Но почему оно причиняет боль? Именно это и хотел понять Бен Франклин.

— Это происходит из-за движения, верно?

— Да, но почему? Разве вы получаете электрический заряд, сбивая масло из молока или вытаскивая ведро из колодца? Нет, тут возникает особая сила, и, как полагал Франклин, на ней, возможно, основана жизнь всей нашей Вселенной. Л вдруг именно электричество оживляет наши души?

— Вот уж богохульство!

— Нашим телам присущи электрические свойства. Электрики пробовали оживлять умерших преступников с помощью электричества.

— Тьфу! — с отвращением воскликнула она.

— Но их конечности действительно двигались, хотя дух уже отлетел. Не в электричестве ли заключена наша жизненная сила? Что, если мы сумеем овладеть этой силой так же, как научились владеть огнем, или мышцами, или лошадьми? Что, если древним египтянам удалось покорить ее? Представьте человека, узнавшего, как обрести невообразимое могущество.

— И это то, что вы ищете, Итан Гейдж? Невообразимое могущество?

— Если бы вы увидели древние пирамиды, то задумались бы, не имели ли их строители такого могущества. Почему бы нам вновь не обрести его в наши дни?

— Возможно, потому, что оно принесло больше зла, чем добра.

Между тем Иерусалим обладал своим собственным магическим очарованием. Не знаю, могла ли человеческая история впитаться в землю, как зимний дождь, но посещаемые мной места несли в себе ощутимые, даже навязчивые признаки времени. Каждая стена хранила воспоминания, каждая улица помнила исторические события. Здесь проповедовал Иисус, там Соломон приветствовал царицу Савскую, на этой площади обосновались крестоносцы, а через эти ворота вошел Саладдин, отвоевав город. Самый замечательный, на мой взгляд, юго-восточный городской район включал в себя и искусственно насыпанную Храмовую гору, где в библейские времена Авраам собирался принести в жертву Исаака. Площадь на ее вершине, вымощенная плитами по приказу Ирода Великого, протянулась на четверть мили в длину и три сотни ярдов в ширину, занимая, как мне сказали, тридцать пять акров земли. Неужели ее воздвигли только для того, чтобы скрыть простой храм? Почему она такая большая? Не спрятано ли под ней что-то более важное? Мне вспомнились наши бесконечные размышления об истинном назначении пирамид.

На этой горе до первого прихода вавилонян стоял храм Соломона, позднее также разрушенный и перестроенный римлянами. А потом на его же основании мусульмане возвели златокупольную мечеть. В том же южном районе имелась и другая мечеть, Аль-Акса, перестроенная крестоносцами. Каждая вера стремилась оставить здесь свой след, но общий результат вылился в невозмутимый пустырь, возвышавшийся над торговым городом, как сами небеса. Там резвились дети и жевали траву овцы. Я поднимался туда иногда через Железные ворота и обходил его по периметру, обозревая окрестные холмы в карманную подзорную трубу. Мусульмане оставили меня в покое, шепча, что я — джинн, избранный таинственными силами.

Несмотря на мою репутацию, а возможно, и благодаря ей мне иногда позволяли подходить к выложенной синими плитами священной скале, сняв обувь перед вступлением на ковер с красно-зелеными узорами. Возможно, они надеялись, что я приобщусь к исламу. Купол мечети опирался на четыре мощных простенка и двенадцать колонн, интерьер украшали арабские письмена и мозаичные узоры. Под ним находилась священная скала — Куббат ас-Сахра, основополагающий камень мироздания; Авраам собирался здесь принести в жертву своего сына, а Мухаммед вознесся с него на небо. С одной стороны от скалы возвышалась ограда, как говорят, под ней находилась какая-то пещерка. Не спрятано ли там что-нибудь интересное? Если на этом месте когда-то стоял храм Соломона, то не здесь ли схоронены главные иудейские сокровища? Но спускаться в эту пещерку не разрешалось никому, а когда я задерживался там слишком надолго, мусульманский уборщик выпроваживал меня из мечети.

В общем, я проводил дни, строя разные предположения и помогая Иерихону мастерить подковы, серпы, печные щипцы, дверные петли и прочие разнообразные бытовые скобяные товары. Времени для разговоров с кузнецом у меня имелось в избытке.

— А нет ли в этом городе тайных подземелий, где в древности могло быть спрятано нечто ценное?

Иерихон разразился лающим смехом.

— Тайные подземелья в Иерусалиме? Да любой погреб связан с лабиринтом заброшенных туннелей и затерянных улочек. Не забывайте, что этот город на протяжении тысячелетий грабило множество разных народов, включая ваших европейских крестоносцев. Здесь порубили столько голов, что грунтовые воды могли бы превратиться в кровь. Это просто многослойный пирог, начиненный руинами, не говоря уже о множестве соединяющихся пещер и каменоломен. Тайные подземелья? Да наземная часть Иерусалима представляет лишь малую толику того, что скрыто под землей!

— Я хочу найти то, что принесли сюда древние израильтяне.

— Только не говорите мне, что вы ищете ковчег Завета! — со стоном произнес он. — Это же идиотский миф. Может, эта святыня и стояла когда-то в храме Соломона, но о ней ничего не слышали с тех самых пор, как Навуходоносор еще в пятьсот восемьдесят шестом году до Рождества Христова разрушил Иерусалим и пленил евреев.

— Да что вы, у меня и в мыслях нет ничего подобного.

Хотя подобные мысли у меня имелись, по крайней мере возникла надежда, что поиски ковчега могут привести меня к книге или, в сущности, он-то мне и нужен. Ведь «ковчег» означает «ларец», а ковчег Завета, предположительно, представлял собой некий сундук, сделанный из акации и обложенный золотом, в нем бежавшие из египетского плена евреи хранили священные скрижали с Десятью заповедями. Считалось, что он обладал магическими силами и защищал их от врагов. Естественно, я задумался, не хранилась ли там заодно и Книга Тота, поскольку Астиза полагала, что Моисей забрал ее с собой. Но пока я не стал рассказывать о своих подозрениях.

— Тогда ладно. Но вам понадобится уйма времени, чтобы раскопать иерусалимские подземелья, и я подозреваю, что труды ваши будут тщетными. Ползайте по этим норам, если хотите, но найдете вы там только керамические черепки да прогнившие кости.

Мириам вела себя сдержанно, но постепенно я понял, что за ее молчаливостью скрывались острый ум и глубокий интерес к истории. Насколько она и Астиза различались по характеру, настолько же походили они друг на друга по умонастроению. Первые дни моего пребывания в их доме она готовила и подавала нам еду, но сама ела отдельно. Так продолжалось до тех пор, пока я, поработав какое-то время в кузнице с Иерихоном, не завоевал малую толику доверия, а вскоре мне удалось доказать им и свое приличное воспитание, что позволило ей присоединиться к нам за столом. Мне ее нерасположенность к общению показалась странной, в конце концов, мы же не мусульмане, чтобы изолировать друг от друга мужчин и женщин. Сначала она говорила только самое необходимое — в этом она также отличалась от Астизы, — а нужда что-то сказать у нее возникала редко. По моим представлениям, природа наделила ее подлинной красотой — при виде таких красавиц мне обычно вспоминается клубника со сливками, — но лишь за столом она нехотя снимала с головы накидку. Тогда волосы ее струились таким же, как у Астизы, водопадом, только не черным, а золотистым, и трудно было отвести глаза от ее лебединой шеи и прекрасного лица. Я продолжал гордиться своим целомудренным поведением (поскольку попытки найти амурное приключение в Иерусалиме сравнимы с поисками девственницы на диване парижского распутника, я старался найти моральное удовлетворение в моей вынужденной добродетельности), но меня поразило то, что красота Мириам, похоже, не потрясла еще никого из соседских парней. По вечерам девушка тщательно мылась в деревянной лохани, и я, слыша плеск воды, невольно представлял себе ее груди и живот, округлости бедер и стройные длинные ноги, образы которых виделись моему взбудораженному воображению в мыльных ручейках, низвергающихся по совершенным очертаниям ее бедер, коленок и лодыжек. И тогда, издав тихий вздох, я старался переключиться на мысли об электричестве и в итоге сжимал кулаки, пытаясь собрать туда всю свою волю.

За ужином Мириам с удовольствием прислушивалась к нашим разговорам, оживленно поблескивая очаровательными глазками. Брату и сестре удалось повидать мир, и поэтому они с радостью слушали мои истории о жизни в Париже, детстве и отрочестве в Америке, о ранних торговых походах за мехами с охотничьей партией на Великие озера, о путешествиях по Миссисипи к Новому Орлеану и на Карибские сахарные острова. Их также заинтересовала экспедиция в Египет. Я не стал посвящать их в тайны Великой пирамиды, но описал Нил и живописную красоту его берегов, прошлогоднее морское сражение и храм в Дендере, в котором побывал, углубившись в южные края. Иерихон много рассказывал мне о Палестине и странствиях Иисуса по Галилее, а также о христианских святынях, сохранившихся на Масличной горе. Постепенно поборов нерешительность, Мириам начала принимать участие в наших разговорах, и ее замечания показывали, что она знала об истории Иерусалима гораздо больше, чем я мог себе вообразить, — более того, гораздо больше своего брата. Она не только умела читать — что довольно редко для женщин мусульманского мира, — но и любила чтение, а поскольку кавалеры и малые дети ее не обременяли, то все свободное время она поглощала книги, которые покупала на базаре или заимствовала в женских монастырях.

— О чем вы читаете? — однажды поинтересовался я у нее.

— О прошлом.

Иерусалим обладал богатейшим и многообразным прошлым. Холодной зимой я бродил по окрестным холмам, глядя на длинные тени, отбрасываемые безымянными руинами. Как-то раз сильный ветер принес легкий снежок, белое покрывало затянуло голубые небеса, а стылое солнце парило в вышине, как призрачный воздушный змей. Лишь его свет лениво и скупо освещал поднебесные пейзажи.

Между тем изготовление винтовки продолжалось, и я заметил, что Иерихон с удовольствием занимается этим требующим большого мастерства делом. Закончив сварку ствола, мы довели его внутренний диаметр до нужного размера, я вертел рукоятку, а он подталкивал зажатый в тиски ствол в мою сторону. Тонкая работенка. Когда мы завершили этот этап, Иерихон тщательно проверил внутреннюю поверхность, отшлифо вав и исправив все неровности и огрехи. Искусный разогрев И ковка сделали ружейную трубку идеально прямой и гладкой.

Винтовая нарезка ствола, по которой будет лететь пуля, проводилась с особой точностью. Она осуществлялась с помощью семи метчиков и поэтапного вращения. Эта работа требовала необычайной кропотливости, метчики сменяли друг друга, и для получения нужной глубины нарезки каждый из них приходилось протаскивать через ствол по паре сотен раз.

Но до завершения было еще далеко. Затем последовала полировка и воронение стали, изготовление множества мелких металлических деталей для кремневого замка, курков, пороховницы, патронной сумки, шомпола и прочих мелочей. Мои руки были не лишними, но за все качество отвечал только Нерихон, его мясистые лапищи производили детали, изящество которых соперничало с изысканными изделиями, сплетенными ловкими пальчиками кружевницы. Во время такой сложнейшей работы он выглядел счастливейшим из смертных.

Однажды меня удивила и скромница Мириам, пожелавшая измерить длину моих рук и плеч. Оказалось, что она собиралась вырезать ложу для винтовки, которая должна соответствовать размерам стрелка так же, как ладно скроенное пальто. Она сама любезно предложила свои услуги.

— У нее точный глаз и отменный художественный вкус, — пояснил Иерихон. — Нарисуйте ей примерные размеры и изгибы привычной для вас ружейной ложи.

В Палестине, конечно, не росли клены, поэтому выбрали акацию, такое же дерево использовалось и для ковчега: оно, конечно, тяжелее, чем мне хотелось бы, но зато его древесина очень прочна и долговечна. После того как я набросал желаемую форму, отличную от арабских ружей, девушка сделала по моему эскизу изящный рисунок, навеявший мне мысли о Пенсильвании. Когда она снимала мерку, чтобы определить удобный размер приклада, прикосновение ее пальцев заставило меня трепетать как мальчишку.

Вот каким целомудренным я стал.

Так я и зимовал, посылая Смиту туманные политические и военные сведения, которые могли бы смутить любого стратега, достаточно глупого, чтобы обратить на них внимание, но однажды вечером наш ужин прервал стук в дверь дома Иерихона. Кузнец вышел во двор и вернулся вместе с запыленным, заросшим бородой путником, прибывшим с торговым караваном.

— Я привез для американца новости из Египта, — заявил гость.

Сердце забилось у меня в груди.

Мы усадили его за грубо сколоченный трехногий стол, предложив оливки, хлеб и кружку воды — будучи мусульманином, он отказался от вина. Пока он, смущенно благодаря нас за гостеприимство, поглощал еду с жадностью голодного волка, я встревоженно ждал, поражаясь охватившему меня ужасному волнению. За проведенные с Мириам недели мысли об Астизе улеглись на дно копилки моей памяти. Сейчас долго скрываемые чувства вырвались из-под спуда с такой силой, словно я еще держал Астизу за руку или в отчаянии смотрел, как она покачивается на канате под корзиной воздушного шара. Меня уже начало трясти от нетерпения, а щеки запылали огнем. Мириам следила за мной.

Хозяин обменивался с гостем традиционными приветствиями, они желали друг другу благополучия, расспрашивали о здоровье и воздавали хвалы божественному провидению.

— А как у вас обстоят дела с…

Так начинался один из самых принципиальных вопросов моего времени, учитывая широкую распространенность подагры, малярии, водянки, обморожений, воспалений глаз и прочих разнообразных мучительных хворей, — и далее следовало перечисление тягот, перенесенных в путешествии.

Наконец благословенный миг…

— А что слышно о судьбе подруги этого человека?

Посланец допил воду и степенно стряхнул с бороды хлебные крошки.

— Ходят слухи, что во время октябрьского мятежа в Каире французы потеряли воздушный шар, — начал он. — Но никто не говорит, что на его борту улетел этот американец; он вроде просто исчез или дезертировал, бросив французов. Ходит много историй о том, что его видели в самых разных местах, и не менее разнообразны предположения о его дальнейшей судьбе. — Он глянул на меня и уставился на дощатую поверхность стола. — Но вашу собственную историю не подтверждает никто.

— Но наверняка ходят какие-то слухи о судьбе графа Силано, — сказал я.

— Граф Алессандро Силано тоже исчез таинственным образом. Говорят, он занимался исследованием Великой пирамиды, а потом пропал. Некоторые предполагают, что он погиб в этой самой пирамиде. Другие считают, что он вернулся в Европу. Легковерным кажется, что исчез он с помощью магии.

— Нет-нет! — запротестовал я. — Он тоже упал с того воздушного шара!

— Об этом, эфенди, никто ничего не знает. Я рассказываю нам только то, о чем говорят в Каире.

— А об Астизе?

— Нам не удалось найти никаких ее следов.

Мое сердце екнуло.

— Никаких следов?

— Дом Келаба Альмани, у которого вы жили и которого называли Енохом, после его убийства опустел, и там устроили французские казармы. Юсуф аль-Бени, приютивший, по вашим словам, эту женщину, вообще отрицает, что она жила у него гареме. Ходили слухи о какой-то красавице, сопровождавшей корпус генерала Дезе в экспедиции по Верхнему Египту, но если это верно, то, значит, она тоже исчезла. Об упомянутом вами раненом мамелюке Ашрафе мы ничего не слышали. Никто не вспоминает о появлении Астизы в Каире или в Александрии. Солдаты болтают о какой-то соблазнительной красотке, верно, но ни один не утверждает, что видел или знал именно ее. Такое впечатление, что ее вообще не существовало.

— Но она тоже упала в Нил! Целый отряд видел их падение!

— Если и так, приятель, значит, она не выплыла. Воспоминания о ней подобны миражу.

Все во мне словно оцепенело. Я пытался постичь возможность смерти Астизы, погребения ее выброшенного на берег тела. Я надеялся, что она выживет, даже если ее посадили в тюрьму. Но полное исчезновение?! Неужели течение унесло ее в море и никто так и не нашел ее, хотя бы чтобы устроить приличные похороны? Что же случилось с ней на самом деле? И Силано, похоже, тоже бесследно пропал… Но это как раз усиливало мои сомнения. Неужели ей удалось выплыть и она ушла с ним? Такое мучительное предположение показалось мне гораздо более ужасным.

— Вам наверняка известно еще что-то! О боже, ее же знала вся армия! Сам Наполеон обратил на нее внимание! Ведущие ученые взяли ее на корабль! А теперь вдруг все начисто потеряли память?

Он сочувственно посмотрел на меня.

— Мне очень жаль, эфенди. На мой взгляд, Господь порой оставляет нам больше вопросов, чем ответов.

Человек привыкает ко всему, кроме неопределенности. Самыми страшными монстрами являются те, с которыми мы еще не столкнулись. Но я столкнулся с ними, услышав ее последние слова, которые и сейчас звучали в моей голове: «Найди ее!» После этого Астиза перерезала веревку, и ее крик постепенно затихал, пока она летела вместе с Силано в нильские воды, блестящие в ослепительных лучах солнца, а мой воздушный шар уносился ветром к морю… Неужели все это было просто кошмарным видением? Нет! Ее падение было реальным, как этот трехногий стол.

Иерихон уныло поглядывал на меня. И в его унынии, помимо сочувствия, сквозило настороженное осознание того, что именно эта египтянка удерживала меня на расстоянии от его сестры. Мириам взглянула на меня с особой откровенностью, в ее глазах читалось скорбное понимание. И в этот момент я догадался, что она тоже кого-то потеряла. Именно поэтому она не поощряла поклонников и брат стал для нее единственным близким человеком. Нас всех объединяло горе.

— Что же за ответ вы в итоге привезли мне? — прошептал я.

— Ответ заключается в том, что ваше прошлое осталось в прошлом. — Наш гость поднялся. — Мне очень жаль, что я не смог привезти белее обнадеживающие вести, но я всего лишь посланник. Друзья Иерихона будут, конечно, продолжать собирать сведения. Но не стоит обольщаться. Она исчезла бесследно.

И, сказав это, он также исчез из нашего общества.

ГЛАВА 6

Первая здравая мысль призывала меня немедленно покинуть Иерусалим и проклятый Восток раз и навсегда. Странная экзотическая одиссея с Бонапартом — бегство из Парижа, отплытие из Тулона, штурм Александрии, знакомство с Астизой, а затем ужасные битвы, потеря моего друга Антуана Тальма и жуткие тайны Великой пирамиды — так напоминала погребальную процессию, что то и дело возникало желание посыпать голову пеплом. Ничего хорошего она мне не принесла — ни богатства, ни прощения за мнимые парижские преступления, ни приличного статуса в обществе отправившихся в наполеоновскую экспедицию уважаемых ученых и никакой печной любви с пленившей и околдовавшей меня женщиной. Я потерял даже свою драгоценную винтовку! Единственной настоящей причиной моего прибытия в Палестину было желание узнать о судьбе Астизы, и теперь, когда выяснилось, что о ней ничего не известно (могло ли быть более жестокое известие?), выданное задание потеряло для меня всякий смысл. Меня совершенно не волновало грядущее вторжение в Сирию, судьба Мясника-Джеззара, карьера Сиднея Смита или политические расчеты друзов, монофиситов, иудеев и всех прочих фанатиков, охваченных бесконечной жаждой мести и пылающих завистью друг к другу. Как же меня самого угораздило оказаться в таком безумном, пропитанном ненавистью некрополе? Пора опомниться и отправиться на родину, в Америку, пора вернуться к нормальной жизни.

И все-таки… мою решимость уехать и покончить со всеми несчастьями ослаблял сам факт неизвестности. Никто ничего не слышал ни о жизни, ни о смерти Астизы. Она просто исчезла. Если я уеду, то буду мучиться сомнениями всю оставшуюся жизнь. Слишком много воспоминаний связывало меня с ней — во время путешествий по Нилу она показала мне звезду Сириус, помогла мне победить Ашрафа в яростной битве при Пирамидах, меня пленили ее изящество и красота, когда она в одиночестве отдыхала во внутреннем дворике дома Еноха, и ее уязвимость и чувственность в цепях храма Дендеры. А потом на нильских берегах она подарила мне незабываемые, полные нежной страсти ночи! За сотню, а то и за две сотни лет человек, возможно, и свыкся бы с такими воспоминаниями — но отрешиться от них не смог бы никогда. Ее живой образ постоянно преследовал меня.

История Книги Тота, если уж на то пошло, вполне могла оказаться сказкой — ведь мы нашли в подземной сокровищнице пирамиды лишь пустой золотой ларец и треклятый посох, возможно в насмешку оставленный Моисеем, — но тем не менее вдруг она не придумана и желанная реликвия на самом деле спрятана где-то под моими ногами? Иерихон приближался к завершению работы над винтовкой, и я с гордостью думал, что приложил руку к изготовлению оружия, которому, вероятно, суждено превзойти по качеству потерянное в Дендере ружье. А еще я привязался к Мириам и чувствовал, что она стала моим товарищем по несчастью, пережив когда-то трагическую потерю. После известия об исчезновении Астизы красота женщины, с которой я делил кров, чьи руки готовили мне еду и вырезали деревянную ложу для моего ружья, показалась мне еще более дивной. Кто, собственно, ждет меня в Америке? Никто. В общем, несмотря на испытанное разочарование, я вдруг решил еще немного задержаться, по крайней мере до окончания изготовления винтовки. Опять Я поступил как игрок, ожидающий удачной раздачи карт. Может быть, очередная карта будет выигрышной.

К тому же меня заинтересовало, кого потеряла Мириам.

Она общалась со мной с пристойной сдержанностью, однако теперь наши взгляды встречались чаще, чем раньше. Передавая мне тарелку с едой, она подходила заметно ближе, и тон ее голоса — возможно, только в моем воображении? — стал более мягким и сочувственным. Иерихон начал пристальнее следить за нами обоими и иногда сердито вмешивался в наши разговоры. Мог ли я винить его? Она была для него прекрасной помощницей, преданной как собака, а я был никчемным иноземцем, охотником за сокровищами с неопределенным будущим. Я невольно мечтал обладать ею, и Иерихон, будучи здоровым парнем, отлично понимал, какие желания свойственны мужчинам. Хуже того, я мог увезти ее в Америку. В итоге, по моим наблюдениям, он начал посвящать горазда больше времени изготовлению моей винтовки. Ему хотелось поскорей закончить ее и распрощаться со мной.

В сумрачном спокойствии Иерусалима мы пережили последние зимние дожди. По сообщениям, Дезе, лучший генерал Бонапарта, продолжая поход к верховьям Нила, доложил ему о новых победах и обнаружил новые впечатляющие руины. Смит бороздил море, поддерживая блокаду Александрии и осуществляя связь Акры с Константинополем в целях подготовки к весеннему наступлению Наполеона. Французские войска стягивались к Эль-Аришу, ближайшему к палестинской границе городку. Усиливающийся жар солнца медленно прогревал городские камни, слухи о приближении войны становились все более определенными, и вот в один из туманных вечеров, когда перед ужином Мириам собралась пройтись по городским базарам за недостающими приправами, я вдруг решил последовать за ней. Мне хотелось улучить момент, чтобы поговорить с ней без покровительственного присутствия Иерихона. Уважаемые мужчины в Иерусалиме не стали бы навязывать свое общество одинокой женщине, но я надеялся, что мне случайно представится возможность для разговора. Я изнывал от одиночества. О чем же мне хотелось поговорить с Мириам? Этого я и сам пока не знал.

Я следовал за ней на расстоянии, усиленно придумывая благовидный предлог для разговора и планируя, где можно опередить ее и пойти навстречу, чтобы наше столкновение выглядело случайным. Как странно, что нам, людям, приходится придумывать окольные пути, чтобы попросту излить кому-то свои чувства. Однако Мириам шла слишком быстро. Обогнув водоемы Езекии, она спустилась к большому базару на границе квартала, купила там что-то, прошла мимо пары прилавков и повернула на улицу, ведущую к рынкам мусульманского квартала Везефы, за резиденцией паши.

А потом Мириам исчезла.

Только что я видел, как она спускалась по виа Долороза к Темничным воротам Храмовой горы и минарету Баб аль-Гаванима, а через мгновение исчезла из виду. Недоуменно вытаращив глаза, я оглядывал опустевшую улицу. Неужели она заметила мое преследование и решила улизнуть? Ускорив шаги, я поспешно миновал ряд закрытых ворот, пока наконец не осознал, что, должно быть, зашел слишком далеко. Возвращаясь обратно, я проходил мимо древней римской арки, перекинутой через улицу, когда из ближайшего двора до меня донесся громкий и страстный разговор нескольких людей. Странно, как звуки или запахи могут порой разбередить воспоминания, и я мог поклясться, что один мужской голос был мне очень знаком.

— Куда он здесь ходит? Что ищет?

Вопросы задавались угрожающим тоном.

— Я не знаю! — испуганно ответил голос Мириам.

Мимо железной ограды я прошел в сумрачный, усыпанный каменными обломками двор, используемый иногда в качестве загона для коз. Испуганную молодую женщину окружили четыре грубияна во французских мундирах и европейских башмаках. Как уже говорилось, вооружение мое ограничивалось висевшим на поясе арабским кинжалом. Но они пока не видели меня, поэтому я мог воспользоваться преимуществом внезапности. Судя по виду, они были не робкого десятка, поэтому я окинул взглядом двор в поисках более основательного оружия. Как любил говорить Бен Франклин: «Располагая лишь собственными средствами, положись на власть фортуны». Хотя сам он тогда располагал средствами немалыми.

В итоге мне приглянулся изувеченный каменный купидон, давно лишившийся лица и оскопленный в ходе выполнения мусульманами или христианами указов об уничтожении фальшивых идолов или непристойных фаллосов языческих богов. Он лежал на боку среди обломков, точно забытая кукла.

Эта довольно тяжелая скульптура — примерно в треть человеческого роста, — к счастью, не удерживалась на земле ничем, кроме собственного веса. Еле-еле мне удалось поднять ее над головой. И, вознося молитву этому римскому богу любви, я швырнул его воплощение в сторону сгрудившихся негодяев. Купидон обрушился на их спины, и они, извергая проклятия, кучей попадали на землю, словно сбитые шаром кегли.

— Беги домой! — крикнул я стоявшей в нерешительности Мириам, заметив, что одежда на ней была уже частично порвана.

Испуганно кивнув мне в ответ, она сделала шаг в сторону, но тут один из мерзавцев дотянулся до ее ноги. Я подумал, что он потянет ее за собой вниз, но она с ловкостью танцовщицы огненной джиги резко ударила его прямо между ног. Я услышал лишь глухой звук удара, и француз оцепенел, как фламинго, замерзший в квебекских снегах. Она вырвалась на свободу и выбежала из ворот. Смелая девушка! Я не догадывался, насколько она отважна и сведуща в вопросах мужской анатомии.

Теперь свора французских бандитов ополчилась на меня, но я уже вновь вооружился купидоном, ухватив его за голову. Раскрутившись вместе с ним, я в подходящий момент выпустил его из рук. Двое мерзавцев опять упали, а изваяние, увы, разбилось. Между тем жители окрестных домов, услышав шум ожесточенной драки, начали громко возмущаться. Третий бандит уже вытаскивал спрятанную под плащом саблю — очевидно, пронесенную в город тайно, без предъявления у ворот Иерусалима, — но мне удалось успокоить его арабским кинжалом, прежде чем он справился с ножнами, и клинок вернулся на место. Я частенько участвовал в драках, но мне еще не приходилось никого закалывать, и меня поразило, с какой легкостью лезвие моего кинжала вошло в плоть, с жутким звуком царапнув по ребрам. Француз захрипел и так резко отпрянул, что рукоятка выскочила у меня из руки. Я невольно пошатнулся, осознавая, что остался совершенно безоружным.

Тем временем допрашивавший Мириам негодяй вытащил пистолет. Слыша возмущенные крики жителей, он, конечно же, не осмелится осквернить все законы и стрелять в этом священном городе!

Но пистолет оглушительно громыхнул, полыхнув молниеносным огнем, и что-то обожгло мне висок. Полуослепленный, я отскочил в сторону. Пора немедленно отступать! Шатаясь, я выбежал на улицу, а шельмец, размахивая саблей, последовал за мной, плащ развевался за его спиной, как крылья черной птицы. Откуда же взялся этот дьявол на мою голову? Ошарашенный выстрелом, я слабо различал происходящее вокруг.

Когда я наконец повернулся, чтобы хоть как-то попытаться отразить нападение, мимо меня пролетела какая-то палка и ее конец ударил моего преследователя в верхнюю часть груди. Он зашелся жутким кашлем и рухнул на спину, поскольку ноги его скользнули вперед. Ловя ртом воздух, он изумленно таращил глаза. На помощь мне, как оказалось, пришла Мириам, схватившая шест рыночного навеса и метнувшая его как копье! Мне просто везет на встречи с сообразительными и отважными женщинами.

— Ты! — выдавил он, устремив взгляд на меня, а не на нее. — Почему ты все еще не сдох?

Я мог бы задать ему тот же вопрос. В полумраке узкой улочки я с изумлением узнал сначала эмблему, которую выбил удар Мириам из-под его рубахи, — букву «G», заключенную в масонские циркуль и угольник, — а потом и смуглую физиономию «таможенника», который привязался ко мне во время поездки в Тулон, когда я в прошлом году бежал из Парижа. Тогда он пытался украсть у меня медальон, и в итоге я выстрелил в него из винтовки, а Сидней Смит, оказав мне нежданную поддержку, покончил с другим бандитом. Раненый «таможенник», завывая, рухнул на тулонскую дорогу, а я сбежал в лес, размышляя, смертельна ли его рана. Очевидно, он выжил. Что же этот дьявол делал теперь в Иерусалиме, вооружившись до зубов?

Но я с ужасом понял, что он, конечно, прибыл сюда с той же целью, что и я, намереваясь раскрыть древние тайны. Этот приспешник Силано, вероятно, не собирался сдаваться. Он явился сюда за Книгой Тота. И для начала разыскивал меня.

Но мне не удалось убедиться в своих подозрениях: он с трудом поднялся на ноги и, услышав вопли прохожих и крики стражей порядка, убежал, хрипло ругаясь.

Когда мы отправились к дому Иерихона, Мириам начала бить дрожь, и я обнял ее за плечи. Между нами никогда еще не было такой физической близости, но сейчас мы шли, бессознательно прижавшись друг к другу. За зиму я успел хорошо изучить Иерусалим и теперь выбирал наименее людные улочки, где сновали разве что крысы; я заметил их, когда оглядывался через плечо, проверяя, нет ли за нами слежки. Обратный путь к дому Иерихона шел в гору — этот город вообще построен на холмах, и христианский квартал расположен выше мусульманского, — поэтому после подъема мы зашли в ближайший укромный уголок перевести дух и заодно убедиться, что я выбрал верное направление, несмотря на плачевное состояние моей головы.

— Мне очень жаль, Мириам, — сказал я. — Им не нужна была ты, они гнались за мной.

— Кто же эти люди?

— Тот, что стрелял в меня, француз. Я видел его раньше.

— Где видели?

— Во Франции. Честно говоря, я тогда тоже стрелял в него.

— Итан?!

— Он пытался меня ограбить. Жаль, что я его не прикончил.

Она смотрела на меня так, словно видела впервые в жизни.

— Нет, он не пытался отнять у меня деньги, его интересовало совсем другое. Я пока не рассказывал вам с братом ту историю.

Она удивленно приоткрыла рот.

— Видимо, пора это сделать.

— А та женщина, Астиза, тоже причастна к ней? — тихо спросила она.

— Да.

— А кто она такая?

— Ее интересует древняя история. На самом деле она жрица, служительница одной очень древней египетской богини, Исиды, если ты слышала о такой.

— Черная Мадонна, — прошептала она.

— Кто-кто?

— Когда-то давно люди поклонялись изваяниям праматери богов, вырезанным из черного камня. Одни просто воспринимают их как вариант христианских статуй, но другие считают, что на самом деле это продолжение культа Исиды. То есть что существуют две разные мадонны — белая и черная.

Как интересно! Имя Исиды не раз всплывало в ходе моих поисков в Египте. И вот оказывается, что эта скромная, молчаливая женщина, судя по всему благочестивая христианка, также знает кое-что о ней. По-моему, ни одна из языческих богинь не пользуется такой широкой известностью.

— Но почему такое различие: белая и черная?

Мне вспомнился черно-белый шахматный рисунок пола в парижской масонской ложе, где я познавал секреты франкмасонства. А еще две одинаковые по форме колонны, обрамлявшие алтарь в той ложе, они также различались по цвету: одна — черная, а вторая — белая.

— А вас не удивляет, почему есть ночь и день? — заметила Мириам. — Ведь все в мире двойственно, такое учение возникло в глубокой древности, задолго до появления Иерусалима и Иисуса. Мужчина и женщина. Добро и зло. Высота и низость. Сон и бодрствование. Наше сознательное и бессознательное. Мироздание находится в постоянном противоречии, и все-таки противоположности должны сходиться, чтобы образовать целое.

— То же самое говорила мне Астиза.

Она кивнула.

— Вы не заметили, что на шее у стрелявшего в вас француза висела медаль, символизирующая эти противоречия?

— Ты имеешь в виду масонский знак пересекающихся циркуля и угольника?

— Я видела такие в Англии. Циркуль описывает круг, а плотничий угольник образует квадрат. И опять двойственность. А буква «G» означает God — по-английски «бог», или gnosis — по-гречески «знание».

— Еретическая ложа египетского обряда зародилась как раз в Англии, — объяснил я.

— Так что же нужно тем людям?

— Они ищут то же самое, что и я. То, что искали мы с Астизой. Они могли взять тебя в заложники, чтобы добраться до меня.

— Его пальцы впились в меня, точно когти, — все еще дрожа, сказала она.

Я испытал чувство вины из-за того, что нечаянно вовлек ее в эту историю. Поиск сокровищ, казавшийся легким приключением, грозил теперь серьезными опасностями.

— У нас появились соперники, и лучше бы нам успеть опередить их в поисках. Наверное, мне понадобится помощь Иерихона.

Она потянула меня за руку.

— Тогда пойдем скорей домой.

— Погоди. — Я увлек ее обратно в тень. Сознавая, что эта драка придала нашим отношениям долю чувственной близости, я решился задать более личный вопрос. — Ты ведь тоже потеряла кого-то, правда?

— Ну пойдем, пожалуйста, нам надо торопиться, — с нетерпением бросила она, уклоняясь от ответа.

— Я прочел это по твоим глазам, когда тот посланец сообщил мне, что Астиза пропала бесследно. Поначалу меня удивляло, почему у тебя нет мужа или жениха. Ты ведь очень красивая. Но у тебя уже кто-то был, я прав?

Она нерешительно помолчала, но пережитая опасность пробила брешь в ее сдержанности.

— Да, благодаря Иерихону я познакомилась с одним парнем, учеником кузнеца в Назарете. Мы тайно обручились, видя, что брат начал ревновать. Оставшись сиротами, мы с Иерихоном очень сблизились, но мои поклонники причиняли ему боль. Он все узнал и сильно рассердился, но я все равно хотела выйти замуж. Однако судьба развела нас, моего жениха призвали на службу в оттоманскую армию. И в итоге его отправили в Египет, откуда он так и не вернулся. Он погиб в сражении при Пирамидах.

В том сражении я, естественно, участвовал с другой стороны и видел, какую кровавую бойню устроили французские войска. Мамелюки понесли огромные потери.

— Прости, — неловко произнес я.

— Такова война. Война и судьба. А вскоре Бонапарт может прийти даже сюда. — Она передернула плечами. — То тайное сокровище, что ты хочешь отыскать, может помочь нам?

— В чем помочь?

— Остановить все эти убийства и ненависть. Вернуть святость нашему городу.

В общем, хороший вопрос, верно? Астиза и ее сторонники сомневались, вправе ли они воспользоваться магической Книгой Тота в благих целях или должны просто уберечь ее от недостойных людей, способных совершить зло.

— Я знаю только, что будет очень плохо, если стрелявший в нас негодяй найдет его первым.

И в этот момент я решился поцеловать ее.

Воспользовавшись преимуществом нашего волнения и смущения, я сорвал с ее губ этот краденый поцелуй, но все-таки она не сразу оттолкнула меня, хотя я крепко обнял ее, невольно испытывая сильное волнение: опасность и физическая близость этой женщины всколыхнули затаенные желания. Она слабо ответила на мой поцелуй. Потом, отстранившись от меня, тихо вздохнула.

Стремясь избежать новой близости, Мириам перевела взгляд на мой висок.

— У вас голова в крови.

Ей явно хотелось уклониться от разговора о наших отношениях. Я действительно чувствовал горячую влагу на виске, да и голова чертовски болела.

я, подавляя малодушный страх. — Пойдем поговорим с твоим братом.

— Похоже, нам пора поскорее закончить вашу винтовку, — заметил Иерихон, когда я поведал ему нашу историю.

— Отличная идея. А может, вы еще сделаете мне томагавк, — предложил я и тут же не сдержал стон от боли.

Мириам обрабатывала мою рану. Ее сильные руки оказались на редкость мягкими, и я чувствовал лишь легкое жжение, пока она бинтовала мне голову. Пистолетная пуля лишь оцарапала меня, но ее смертельная близость вызвала настоящий шок. По правде говоря, я также наслаждался тем, что со мной нянчатся. И вообще в отношении непосредственной близости с этой девушкой последний час превзошел для меня все четыре месяца пребывания в их доме.

— Практическая сфера применения таких топориков исключительно широка, а в Египте я лишился и подаренного индейцами томагавка. Нам необходимо подготовиться как можно лучше.

— Нужно выставить охрану на тот случай, если эти негодяи разнюхают, где мы живем. Мириам, ты больше не будешь выходить из дома.

Она открыла рот, но, подавив возражение, тут же закрыла.

— У меня появилась идея по усовершенствованию вашего ружья, если оно бьет так точно, как вы говорите, — задумчиво произнес Иерихон, продолжая мерить шагами комнату. — Вы, кажется, говорили, что издалека толком не разглядишь мишень.

— Верно, однажды я целился в одного мерзавца, а попал в его верблюда.

— Я заметил, что вы бродили по городу с маленькой подзорной трубой. Что, если воспользоваться ею для более точного прицеливания?

— Но как?

— Закрепив ее на стволе.

Вот уж совершенно нелепая идея. Она утяжелит ружье, сделает его более громоздким и осложнит процесс перезарядки. И вообще, такая идея наверняка плоха, поскольку никто раньше не пытался прицепить к стволу никаких подзорных трубок. Но что, если такое оснащение действительно поможет попасть в невидимую простым глазом мишень?

— Вы думаете, это возможно? — спросил я, осознав, что Франклин заинтересовался бы такого рода усовершенствованием: новинки, пугавшие большинство людей, привлекали его, как пение сладкоголосых сирен.

— Можно попробовать. Кроме того, нам необходима помощь, если эти бандиты еще в городе. Вы думаете, что убили одного?

— Проткнул кинжалом. Но кто знает? Во Франции я подстрелил их вожака, а он объявился здесь собственной персоной, целый и невредимый. Видимо, от этих мерзавцев трудно отвязаться.

Мне вспомнилось, с каким ожесточенным упорством преследовали меня в Египте Силано и Ахмед бин-Садр, нанося удар за ударом. Да, я не только нуждался в новой винтовке. Мне необходимо было еще успеть освоить ее.

— Я собираюсь связаться с Сиднеем Смитом, — объявил Иерихон. — Может, он пришлет нам подмогу, решив, что Британии выгодно обеспечить безопасность здешних агентов. Кстати, Мириам обмолвилась, что это нападение как-то связано с обещанным вами сокровищем. Что же вы ищете на самом деле?

Пришло время и мне довериться им.

— Здесь, в Иерусалиме, возможно, спрятано то, что способно изменить весь ход этой войны. Завершив почти безуспешные поиски в Египте, мы решили, что их нужно продолжить в Израиле. Однако всякий раз как я нахожу спуск или лестницу в подземный ход, так оказываюсь в тупике. Это не город, а сплошные каменные завалы. А теперь еще и эта банда французов наверняка начнет рыскать повсюду.

— Они спрашивали о вас, — напомнила Мириам.

— Да, но интересно, они только что узнали о моем присутствии или услышали о нем давно? Иерихон, могли ли ваши люди в Египте, пытаясь разузнать о судьбе Астизы, невольно выдать место моего нынешнего пребывания?

— Разве что невольно… но погодите. Что же составляет предмет ваших поисков? Что за сокровище вы все тут ищете?

— Книгу Тота, — тяжело вздохнув, ответил я.

— Книгу? — Он выглядел разочарованным. — Мне казалось, вы говорили, что это настоящее сокровище. Неужели я потратил целую зиму, делая винтовку ради какой-то книги?

— Книги бывают бесценными, Иерихон. Возьмем, к примеру, Библию или Коран. Но эта книга совсем иная, в ней заключена древняя мудрость и могущество… магии.

— Магии? — с вялым равнодушием повторил он.

— Можете, конечно, мне не верить. Я знаю лишь, что из-за этой книги — а вернее, из-за выигранного мной медальона, указывающего путь к хранилищу этой книги, — люди пытались убить меня, подбрасывали змей в мою кровать, преследовали меня на верблюдах и кораблях. Оказалось, что тот медальон открывал тайную дверь в сокровищницу Великой пирамиды, и мы с Астизой проникли туда. Там мы нашли подземное озеро с островком сокровищ, мраморной храмовой беседкой и золотым ларцом для этой книги.

— Так вы уже завладели сокровищем?

— Увы. Так уж получилось, что единственным выходом из недр той пирамиды служили подземные туннели, заполненные речным потоком. И тяжесть захваченных сокровищ не давала мне выплыть. Пришлось все бросить. Но главное сокровище иудеи могли спрятать здесь, в Иерусалиме.

Он смерил меня тем же недоверчивым взглядом, что я обычно замечал в Париже у моей квартирной хозяйки, мадам Дюррел, объясняя ей причины задержки арендной платы.

— Ну и где же книга?

— Золотой ларец был пуст. Зато в островной беседке обнаружился странный посох. И Астиза убедила меня, что этот посох принес в сокровищницу тот, кто украл книгу, и этим человеком, наверное, был…

Я помедлил, понимая, как прозвучат мои слова.

— Кто же?

— Моисей.

На мгновение он будто оцепенел. Потом прищурился и разразился презрительным лающим смехом.

— Ну и дела! Я приютил сумасшедшего! А Сидней Смит знает, что вы безумны?

— Я не рассказывал ему всех подробностей, да не стал бы рассказывать и вам, если бы не встретил того француза. Конечно, все это звучит очень странно, но тот грабитель помогал моему заклятому врагу, графу Силано. А значит, время не терпит. Мы должны найти эту книгу раньше его.

— Книгу, украденную Моисеем?

— Неужели это так невероятно? Египетский принц убивает надсмотрщика в припадке ярости, бежит из страны, потом возвращается, побеседовав с огненным кустом, с намерением освободить порабощенных евреев. Всему этому вы ведь верите, правда? Однако откуда вдруг у Моисея появилось небывалое могущество, как он умудрился вызвать чуму, разделить морские воды и накормить израильтян в пустыне Синая? Большинство людей назвало бы это просто чудесами, божественным даром, но что, если он обнаружил указания, научившие его, как все это сделать? Так полагает Астиза. Будучи принцем, он знал входы и выходы в пирамиде, верхняя часть которой служила лишь пустой приманкой и своеобразным указателем места тайного подземного хранилища, оберегающего священную книгу от недостойных глаз. Моисей выкрал ее, и когда фараон обнаружил, что она пропала, то как раз и стал преследовать Моисея и еврейских рабов на шестистах колесницах, но их поглотили воды Красного моря. А потом армия этих бывших рабов входит в Обетованную землю и успешно отвоевывает ее у законно живущих там культурных племен. Что же им помогло? Ковчег, дарующий таинственные силы, или книга древней мудрости? Я понимаю, насколько невероятной кажется вся эта история, однако тот француз тоже верит в нее. Иначе его приспешники не попытались бы схватить вашу сестру. И важность этой проблемы так же реальна, как синяки у нее на плечах и запястьях.

Выстукивая пальцами дробь по столу, кузнец глянул на меня тяжелым взглядом и буркнул:

— Чистое безумие.

Я огорченно тряхнул головой.

— Ладно, а что вы скажете на это? — спросил я, дотянувшись до плаща и вытащив двух золотых серафимов, размером в четыре дюйма каждый.

Мириам ахнула, а Иерихон вытаращил глаза. Его поразил, как я понял, не столько блеск золота, сохранившийся за тысячи лет, а скорее то, что эти коленопреклоненные ангелы с простертыми друг к другу крыльями когда-то украшали ковчег Завета. Они совершенно не походили на дешевые подделки, продававшиеся в ремесленных лавках. Более чем убедительную весомость этой золотой реликвии усиливало непревзойденное ювелирное мастерство.

— Один встреченный мной старик назвал их тайным знаком, — продолжил я, — Я не знаю, что он имел в виду. Более того, я сам не знаю, насколько правдива вся эта легенда. Год назад меня вынудили покинуть Париж, и с тех пор мне пришлось столкнуться с множеством научных теорий, различными предположениями и верованиями. Но в египетских пирамидах, похоже, зашифрованы математические законы, совершенно недоступные пониманию простых обывателей. А как вообще зародилась человеческая цивилизация? Такое впечатление, что в Египте она появилась уже полностью сформированная. Согласно легендам, люди обрели письменность и овладели законами зодчества, медицины и астрономии благодаря некоему мудрецу Тоту, прославившемуся как египетский бог, предшественник греческого бога Гермеса. Божественный Тот предположительно создал священную книгу мудрости, настолько могущественную, что ее могли с равным успехом использовать как во благо, так и во зло. И вот египетские фараоны, осознав ее значение, спрятали ее под Великой пирамидой. Но если Моисей выкрал ее, то эту книгу могли — должны были — принести евреи именно сюда.

— Моисей ведь так и не дошел до Обетованной земли, — возразила Мириам. — Он лишь увидел ее перед кончиной за водами Иордана с горы Нево. Бог не позволил ему войти.

— Но его наследники вошли, причем вместе с заветным ковчегом. Что, если помимо священных скрижалей в том ковчеге хранилась и Книга Тота? Разве ее не могли спрятать под храмом Соломона? И вдруг она избежала тления и пережила разрушение как Первого Храма Навуходоносором и вавилонянами, так и Второго Храма Титом и римлянами? Что, если она все еще лежит в тайнике, ожидая момента нового обнаружения? И вдруг первым ее найдет Бонапарт, мечтающий стать вторым Александром? Или сторонники графа Силано, которые мечтают прославиться и обеспечить могущество их порочной масонской ложе египетского обряда? Ведь даже если Астиза погибла, то Силано мог и выжить после падения с воздушного шара. Эта книга способна нарушить весь ход истории. Ее необходимо найти и защитить от злоупотребления или, в худшем случае, уничтожить. И ведь я предлагаю лишь осмотреть все вероятные тайные места, опередив французов.

— Вы целую зиму прожили в нашем доме, работая в моей кузнице, и до сих пор ни словом не обмолвились мне об этом? — При всем своем возмущении Иерихон, однако, с интересом поглядывал на золотых серафимов.

— Мне хотелось уберечь вас с Мириам от опасностей. Такие поиски не назовешь забавной игрой, скорее уж ночным кошмаром. Но сейчас если вы знаете о каких-то подземных ходах, то должны помочь мне. Тот француз не успокоится. Нам надо поторопиться, но шансов у нас больше.

— Я же занимаюсь кузнечным делом и никогда не лазал по здешним подземельям.

— И я вовсе не солдат, а простой торговый представитель, вовлеченный в какие-то дьявольские войны. Иногда судьба призывает нас, Иерихон. Ты призван помочь мне в этом деле.

— Ради нахождения магической Книги Моисея?

— Не Моисея, а Тота.

— Ага. Ради того, чтобы найти еретическую книгу, написанную каким-то мифическим божеством, языческим идолом.

— Нет! Ради того, чтобы предотвратить использование ее могущества в порочных целях недостойными людьми — еретиками из масонской ложи египетского обряда. — Я все больше расстраивался, сознавая, как безумно звучат мои доводы.

— Египетского обряда?

— Братец, ты помнишь, мы слышали о них в Англии, — вмешалась Мириам. — Там же ходили слухи о тайном обществе, совершающем порочные обряды. О них также с отвращением отзывались остальные масоны.

— Да, верно, — воодушевился я. — И как раз один из них, как я полагаю, напал на вашу сестру.

— Но я работаю с твердым железом и обжигающим огнем, — возразил Иерихон. — С реальными земными вещами. Мне ничего не известно о древнем Иерусалиме и его секретных туннелях или о потерянных книгах и порочных масонах.

Я досадливо поморщился. Как же еще привлечь его на мою сторону?

— Однако мы знаем, что в этом городе есть один ученый, который исследовал древние туннели, — заявила Мириам.

— Ты же не имеешь в виду того ростовщика?

— Но ведь раньше-то, братец, он изучал древности.

— Так он историк? — вмешался я.

Мне вспомнился Енох, который помог мне в Египте.

— Скорее он напоминает изувеченного сборщика податей, но верно, никто больше его не знает об истории Иерусалима, — признал Иерихон. — Мириам успела познакомиться с ним. Ладно, значит, нам нужны фонари, кирки, помощь от Сиднея Смита и… совет Хаима Фархи.

— И кто же он такой? — бодро спросил я, с облегчением понимая, что кузнец поддался на уговоры.

— Один книгочей, знающий как облупленных всех охотников за сокровищами, которые приходили сюда раньше… Кстати, возможно, рыцари-крестоносцы уже успешно опередили вас в этих поисках.

ГЛАВА 7

Я ожидал, что Хаим Фархи в какой-то мере будет обладать основательностью Аристотеля и внушительным достоинством Еноха, моего египетского наставника и толкователя древних книг, убитого приспешниками Силано. Но при встрече с ним мне с трудом удалось скрыть изумление. И не только потому, что появившийся в доме малорослый худощавый еврей средних лет со скрученными в спираль пейсами и в мрачном темном облачении вовсе не обладал солидностью Еноха. Дело в том, что мне еще не приходилось видеть столь изувеченного человека. Вместо носа на его лице осталась пара дырок, напоминающих поросячий пятачок. Правое ухо также отсутствовало. А пустую глазницу правого глаза стягивал уродливый шрам.

— О господи, что с ним случилось? — прошептал я Иерихону, пока Мириам принимала у двери его плащ.

— Он навлек на себя гнев Мясника-Джеззара, — тихо ответил кузнец. — Только не вздумайте жалеть его. Он воспринимает эти увечья как почетный орден. В итоге Джеззар облек его своим доверием, и он стал одним из самых влиятельных банкиров в Палестине. Даже после пыток Фархи сохранил преданность этому истязателю.

— Неужели люди доверяют ему свои сбережения и обращаются за ссудами?

— Ну, ущерб-то нанесли его физиономии, а не мозгам.

— Равви Фархи славится как самый выдающийся историк в нашей провинции, — немного громче обычного произнесла Мириам, когда они направились к нам, оба догадываясь о содержании нашего перешептывания. — Он также знаток древних мистических учений иудаизма. Его мудрый совет будет полезен любому человеку, надеющемуся проникнуть в тайны прошлого.

— О, я весьма признателен вам за то, что согласились нам помочь, — дипломатично сказал я, изо всех сил стараясь скрыть потрясение от такого знакомства.

— А я признателен вам за выдержку при виде злосчастия, выпавшего на мою долю, — ответил Фархи невозмутимым тоном. — Поверьте, я прекрасно понимаю, какое впечатление произвожу на окружающих. Мое безобразие отражается во взгляде любого испуганного ребенка. Но уединение увечного уродца дает мне время для погружения в легенды нашего славного города. Иерихон сообщил мне, что вы ищете утраченные реликвии стратегического значения, верно?

— Допустим.

— Допустим? Бросьте, разве вы не понимаете, что если мы хотим добиться успеха, то должны доверять друг другу?

Жизнь отучила меня от излишней доверчивости, но я не стал делиться своим опытом, а просто промолчал.

— И что эти тайные реликвии могут иметь некоторую связь с ковчегом Завета, — продолжил Фархи. — Разве это тоже относится лишь к области допущений?

— Нет, это верно.

Очевидно, он уже знал все, что я рассказал в доме Иерихона.

— Мне понятны как ваши побуждения, так и то, почему вы забрались в такие дальние края. Тем не менее моя печальная обязанность предупредить вас о том, что, возможно, вы опоздали на семь столетий. В поисках желаемого вами могущества в Иерусалим приходило множество людей.

— И вы готовы сообщить мне, что при всех стараниях они ничего не нашли.

— Напротив, я как раз собирался сказать, что, возможно, они нашли именно то, что ищете вы. Или, если их поиски и не увенчались успехом, вероятно, что и вы не преуспеете в таковых. Они проводили тут долгие годы. А Иерихон сообщил мне, что у вас в запасе в лучшем случае дни.

Что же известно этому изувеченному книгочею?

— А что именно они могли найти?

— Как ни странно, ученые все еще ведут дискуссии по данному поводу. Уехав из Иерусалима, группа христианских рыцарей приобрела непостижимое могущество, однако оно оказалось бессильным перед предательством. Так нашли они что-то? Или нет?

— Сказки, — с усмешкой бросил Иерихон.

— Но на них основана история, братец, — тихо заметила Мириам.

— Эти истории о тайных сокровищах в подземельях — просто легенды, — возразил Иерихон.

— В каждой легенде есть отголосок правды, — парировала сестра.

Я посматривал на эту троицу. Похоже, в последнее время они частенько спорили на эту тему.

— Какие легенды?

— О наших предках, рыцарях-храмовниках, — объяснила Мириам. — Их полное название — Бедные Христовы рыцари-защитники храма Соломона. Не все эти воинствующие монахи оставались холостяками, и, согласно преданиям, наш род происходит именно от них. Они искали то же самое, что ищете вы, и некоторые полагают, что нашли.

— И что же они нашли?

— Это любопытная история, — сказал Фархи. — Насколько я понял, господин Гейдж, вы ведь жили в Париже? Вы, случаем, не бывали в графстве Шампань, эта историческая область находится юго-восточнее Парижа, но севернее Труа?

— Мне довелось проезжать по этим краям и наслаждаться их красотами и дарами земли.

— Более тринадцати веков тому назад там произошло одно из самых великих сражений за всю историю Европы. На закате империи римляне нанесли поражение Аттиле, великому гунну.

— Битва на Каталаунских полях, — сказал я, мысленно поблагодарив Франклина за то, что пару раз он упоминал об этом древнем побоище: старина Бен был кладезем уникальных сведений и читал исторические фолианты толщиной в руку, написанные англичанином Гиббоном.[9]

— В этой битве Аттила завладел таинственным древним мечом, обладающим магической силой, его происхождение теряется в глубине тысячелетий. Легенды о магии и рассуждения о том, что в нашем мире существуют силы, превосходящие простую силу мышц и стали, передаются из поколения в поколения франками, осевшими тогда в районе Шампани. И некоторые из франкских умников полагали, что в нашем мире есть некие незримые сущности, недоступные обычному пониманию или восприятию. Знаменитый святой и ученый-мистик Бернар Клервоский также ознакомился с их воззрениями.

Это имя тоже показалось мне знакомым. Французский ученый Жомар упоминал его в Египте, когда мы впервые спустились в Великую пирамиду.

— Минутку, я слышал о нем. Он толковал что-то о божественных измерениях, о высоте и ширине. О том, что священным сооружениям можно придать божественную соразмерность.

— Верно. Этот святой говорил: «Что есть Бог? Он есть длина, ширина, высота и глубина». А могущественный рыцарь Андре де Монбар, дядюшка святого Бернара, разделял идею того, что древние мудрецы могли спрятать тайны могущества на Востоке. А тайник, вероятно, устроили под храмом Соломона, от него-то и получила название Храмовая гора, и она находится поблизости от того дома, где мы с вами беседуем.

— Франкмасоны верят в это по сей день, — заметил я, вспомнив моего покойного друга, журналиста Антуана Тальма, и его восторженные рассуждения.

— В девятнадцатом году одиннадцатого века, — продолжил Фархи, — дядя Бернара, Монбар, в компании девяти рыцарей отправился в уже захваченную крестоносцами Святую землю с некой особой миссией. Прибыв в Иерусалим, эти девять рыцарей решили организовать новый орден воинствующих монахов, защитников храма, то бишь храмовников или, на французский манер, — тамплиеров. Однако их исходные цели казались загадочно-непонятными. Они намеревались вроде бы защищать христианских паломников, но эти выходцы из Шампани поначалу вовсе не стремились привлекать в свои ряды сторонников, и их мало заботила безопасность на дороге из Яффы. Вместо этого они, добившись от правителя Иерусалима, царя Балдуина Второго особого разрешения, разместили резиденцию своего ордена в мечети Аль-Акса, на южной стороне Храмовой горы.

— Неужели тем девяти пришельцам удалось обосноваться на Храмовой горе?

Фархи кивнул, не сводя с меня здорового глаза.

— Любопытно, не правда ли?

— А что связывало первых тамплиеров с Моисеем и ковчегом? — спросил я.

— Здесь мы переходим в область предположений, — сказал Фархи. — Ходят слухи, что они прокопали подземные ходы под основание исходного храма Соломона и нашли… нечто. Завершив здесь свои дела, они вернулись в Европу, получили особый статус от Папы и стали в итоге первыми на этом континенте банкирами и самым могущественным военным орденом. Желающих вступить в их ряды было хоть отбавляй.

Их богатство достигло несусветных размеров, и даже короли уже побаивались могущества ордена тамплиеров. А потом, в одну-единственную ужасную ночь — в пятницу тринадцатого октября тысяча триста девятого года — французский король приказал провести изрядную чистку и арестовать магистров упомянутого ордена. Сотни его монахов подверглись пыткам и сожжению на кострах. А с ними погибла и тайна того, что они нашли в Иерусалиме. С тех пор начали слагать легенды: как мог непритязательный рыцарский орден так быстро достичь невообразимого богатства и могущества?

— Вы полагаете, что они нашли ковчег?

— Никто никогда не видел его следов.

— Вскоре после этого, — добавила Мириам, — начали слагаться баллады о рыцарях и поисках Святого Грааля.

— Чаши для причащения с Тайной вечери? — уточнил я.

— По одной из версий, — согласился Фархи. — Но в исторических источниках можно найти самые разнообразные сведения о Граале, его описывают как котелок, блюдо, камень, меч, копье, рыбу, плиту… и даже как тайную книгу.

Он пристально следил за моей реакцией.

— Книгу Тота!

— До сих пор я не слышал, чтобы ее так называли. И тем не менее вы рассказали Иерихону и Мириам захватывающую историю. Ведь бог Тот был предшественником греческого бога Гермеса. Вам известно об этом?

— Да, я узнал об их связи в Египте.

— В легенде о Парцифале, законченной в начале тринадцатого века, герой ищет совета у мудрого отшельника Треврицента.[10] Вам знакомо такое имя?

Я отрицательно покачал головой.

— Некоторые ученые полагают, что оно происходит от французского «трижды знающий».

Это пояснение взволновало меня.

— Трижды знающий! Ведь в греческой мифологии Гермеса называли Трисмегистом, и этот трижды знающий, открыватель всех искусств и ремесел отождествлялся с древним египетским богом Тотом!

— Да. Трижды величайший, легендарный Творец мира и открыватель всех наук. Он был первым великим автором, у нас, иудеев, его называют Енохом.

— Енохом называли и моего наставника в Египте.

— Неудивительно. Итак, после ареста тамплиеров обвинили в ереси. Им ставили в вину проведение непотребных обрядов, однополое сексуальное общение и поклонение таинственному Бапхомету.[11] Слышали о нем?

— Нет.

— Он изображался демоном или дьяволом с козлиной бородкой. Однако в его имени есть нечто интересное. Если оно происходит из Иерусалима, то, возможно, имеется в виду искаженное арабское слово «абуфихамат», которое произносится как «буфихимат». А это означает «отец мудрости». И кто же это мог быть для людей, называвшихся рыцарями Храма?

Я слегка задумался.

— Царь Соломон.

— Точно! Связи расширяются. В древности, живя под гнетом иноземцев, евреи вели порой тайные записи, заменяя буквы цифрами. В такой Атбашской тайнописи каждая буква еврейского алфавита на самом деле обозначала другую букву. Первую букву исходного алфавита заменяли последней, вторую — предпоследней и так далее. Если записать слово Бапхомет на еврейском языке и перевести его с помощью Атбашского шифра, то получится «софия», что по-гречески означает «мудрость».

— Бапхомет. Соломон. София. Значит, эти рыцари поклонялись не демону, а мудрости?

— Такова моя версия, — скромно произнес Фархи.

— Тогда почему же их преследовали?

— Потому что король Франции боялся их и хотел заполучить их богатства. А разве не лучший способ опорочить могущественных врагов — обвинение их в богохульстве?

— А возможно, эти рыцари поклонялись чему-то более реальному, — предположила Мириам. — Разве вы не говорили нам, Итан, что английское слово thought, что означает «мысль» или «мышление», будто бы происходит от того самого Тота?

— Говорил.

— И тогда связи простираются еще дальше. Бапхомет является отцом Мудрости, то есть Соломоном, то есть Софией… но не мог ли он также иметь связь с мышлением, Тотом, вашим исходным богом всех научных знаний?

Я потрясенно молчал. Неужели рыцари-тамплиеры, предполагаемые предшественники наших братских масонских лож, знали об этом древнем египетском божестве? И даже поклонялись ему? Связала ли вся эта запутанная история одной нитью масонов с тамплиерами, а тамплиеров соответственно с греками, римлянами, иудеями и в итоге с Древним Египтом? Возможно ли, что параллельно общеизвестной истории существует и некая тайная история, объединяющая все мировые эпохи?

— А как, собственно, Соломон обрел мудрость? — задумчиво произнес Иерихон. — Если такая книга действительно существовала, то, должно быть, этот царь имел ее в своем распоряжении…

— Ходили смутные слухи, что Соломон обладал способностью вызывать демонов, — сказала Мириам. — И в общем эти истории переплетаются — праведники ищут только знаний, но сами знания могут развратить, указав путь к богатству и пороку. Заключается ли благо или вред в самом знании? Помните историю Эдемского сада с древом познания добра и зла? Похоже, начало этих легенд и дискуссий теряется в глубине времен.

Меня ошеломили означенные перспективы.

— Так вы полагаете, что рыцари-тамплиеры уже нашли эту книгу?

— Если и нашли, то вполне могли потерять ее во время последующих гонений, — сказал Фархи. — Возможно, от вашего разлюбезного Грааля осталась лишь кучка пепла или его передали на хранение в другие руки. Однако могущества тамплиеров никто не унаследовал. Ни один из рыцарских орденов не мог сравниться с ними, и с тех пор ни одно из братств не достигало уже особой популярности в Европе. А когда Жака де Моле, последнего великого магистра, приговорили к сожжению на костре за отказ выдать секреты ордена, он наложил ужасное проклятие и предрек, что король Франции и Папа последуют за ним в могилу в течение года. Для обоих пророчество сбылось. Вот и гадайте, нашли ли они ту книгу. Была ли она потом утрачена. Или ее…

— Перепрятали, — предположила Мириам.

— В Храмовой горе! — воскликнул я.

— Допустим так, но в столь глубоких тайниках ее будет трудно отыскать вновь. Более того, когда Саладдин отвоевал Иерусалим у крестоносцев, они, видимо, уже не могли проникнуть в тайные подземелья. Даже сейчас мусульманская стража ревностно охраняет священные места. Безусловно, мусульмане слышали о таких историях. И тем не менее они не дают разрешения ни на какие исследования. Открытие подобных тайн может потрясти все религии до основания, а ислам полагает черную магию порождением шайтана.

— Вы подразумеваете, что туда невозможно проникнуть?

Если мы попытаемся и нас обнаружат, мы будем казнены. Это священная земля. В прошлые времена раскопки приводили к мятежам. А наше проникновение могут расценить как угодно, к примеру, как очередную попытку выкопать мощи святого Петра.

— Тогда о чем мы говорим?

Мои собеседники обменялись понимающими взглядами.

— Ну… значит, нас не должны обнаружить.

— Вот именно, — сказал Иерихон. — Фархи предложил один возможный путь.

— А почему же он сам не воспользовался этим путем?

— Потому что он мокрый, грязный, узкий и, вероятно, неверный, — охотно пояснил Фархи. — Мы ведь опирались всего лишь на маловразумительные исторические легенды, но вот прибыли вы и заявили, что некая необычайно ценная реликвия могла быть доставлена сюда из Древнего Египта. Готов ли я поверить в это? Не готов. Вы можете оказаться талантливым выдумщиком или легковерным глупцом. Но могу ли я быть излишне недоверчивым, сознавая, что ее существование может придать моему народу могущественные силы? Разумеется, не могу.

— Так вы сможете сопроводить нас?

— Да, в меру возможностей изувеченного счетовода.

— Ради доли найденных сокровищ, я полагаю.

— Ради истины и знаний, достойных Тота.

— Но их, как заметила Мириам, можно использовать как во благо, так и во зло.

— То же самое, друг мой, можно сказать и по поводу денег.

Почему-то всякий раз, как малознакомые люди проявляют альтруизм и называют меня другом, я начинаю раздумывать, в какой из моих карманов они хотят запустить руку. Но разве я нашел здесь хоть что-то за месяцы самостоятельных поисков? Может быть, мы с ним сможем быть полезными друг другу.

— Откуда же мы начнем?

— Между храмом Омара и мечетью Аль-Акса находится фонтан Аль-Кас, — решительно сказал Фархи. — Вода в него поступает от древних водохранилищ, расположенных под Храмовой горой. Эти соединенные туннелями водохранилища сообщаются друг с другом. Некоторые летописцы полагают, что они являются частью системы подземных каналов, которые тянутся до самой скалы Куббат ас-Сахра, на которой Авраам приносил жертву Богу, — до краеугольного камня мироздания. Более того, эти водохранилища должны также подпитываться подземными источниками, а не только дождевой водой. В связи с этим десять лет назад Джаззар поручил мне найти древние записи о подземных ходах под Храмовой горой. Я сообщил ему, что ничего не нашел.

— Вы солгали?

— Признание в неудаче обошлось дороговато. В наказание меня изуродовали. Но главное, что я действительно нашел старые отрывочные записи, описывающие тайный путь к такому великому могуществу, какого нельзя было позволить достичь человеку, подобному Джеззару. А мы можем проникнуть в подземелье через источник Гион, что питает Силоамский пруд за городскими стенами. И тогда мусульмане не увидят нас.

— Сеть этих водохранилищ, — добавила Мириам, — может спускаться на ту глубину, где евреи хранили в тайниках ковчег, книгу и остальные сокровища.

— Только если их не обнаружили первыми рыцари-тамплиеры, — заметил Фархи. — И они также могли их перепрятать… после сожжения Жака де Моле. Есть и еще одна сложность, которая удерживала меня от проведения исследований.

— Эти туннели заполнены водой?

У меня сохранились страшные воспоминания о моем спасении из Великой пирамиды.

— Возможно. Но это еще не самое страшное. В одном из обнаруженных мной документов упоминались запечатанные двери. То есть то, что когда-то было открытым, теперь может оказаться закрытым.

— Решительные люди преодолеют любые запертые двери, достаточно применить силу мускулов или мощь пороха, — с воодушевлением заметил Иерихон.

— Никакого пороха! — воскликнул Фархи. — Вы что, хотите вызвать панику в городе?

— Тогда обойдемся мускулами.

— А что, если мусульмане услышат, как мы там копаемся? — спросил я.

— Такой вариант, — заметил банкир, — был бы крайне прискорбен.

Моя винтовка наконец была готова. Для точного определения центра наводки Иерихон аккуратно приклеил на линзу нашего своеобразного оптического прицела два волоска Мириам, и когда я опробовал это новое ружье за городом, то обнаружил, что уверенно попадаю в тарелку с двухсот ярдов. Мушкеты, для сравнения, легко мазали и после пятидесяти. Но когда я залез на крышу нашего дома, намереваясь последить за передвижениями французских бандитов, то никого из них не обнаружил, хотя до боли в глазах вглядывался в ближайшие улицы. Неужели они убрались из города? Мне это представлялось сомнительным, скорее уж сюда прибыл Алессандро Силано, чтобы тайно руководить ими, и тогда я смогу захватить его и разузнать об Астизе.

Но казалось, этой банды вовсе не существовало.

Из отполированной меди Мириам сделала две копии серафимов и закрепила их на обеих сторонах деревянной ружейной ложи и на пороховницах, где я хранил заодно смазочное масло. Попадая в ствол вместе с патроном, оно очищало его от остатков пороха перед каждым выстрелом. Серафимы простерли друг к другу крылья так же, как на ковчеге. Девушка также вырезала мне рукоятку для нового томагавка. Я был так доволен, что дал сомневающемуся Иерихону советы о том, как выигрывать в «фараоне», если ему доведется сыграть в карты, а в подарок Мириам купил золотой испанский крестик.

После нашего вечернего приключения меня совершенно не удивило, что Мириам упорно намеревалась сопровождать нас, несмотря на склонность иерусалимских женщин к уединению.

— Ей известно много древних легенд, от которых меня клонит в сон, — признал Иерихон. — А порой она понимает непостижимые для меня премудрости или те, что я не считаю нужным постигать. К тому же мне не хочется оставлять ее одну дома, пока по городу шныряют французские мерзавцы.

— На том и порешим, — заключил я.

— Кроме всего прочего, — заметила она, — вам обоим не хватает женской интуиции.

— Главное, чтобы мы двигались тихо как мыши, — добавил Иерихон. — Мириам сказала, что вы овладели навыками краснокожих индейцев.

По правде говоря, почерпнутый мною у индейцев опыт состоял главным образом в том, чтобы избегать всяческих встреч с этими дикарями и откупаться от них подарками при неизбежности такой встречи. О редких стычках с ними у меня сохранились ужасающие воспоминания. Перед Мириам я, конечно, прихвастнул (в силу дурной привычки) моими фронтирскими подвигами, однако сейчас было поздно признаваться в этом.

Мы уже подготовились к выходу, и к нам присоединился одетый во все черное Фархи.

— Мое участие, возможно, будет даже важнее, чем я полагал, — заметил он. — Со времени нашего последнего разговора я изучил знакомые тамплиерам иудейские тайны, включая нумерологию еврейской каббалы и книгу Зоар.

— Еще одна книга? И о чем же в ней толкуется?

— Некоторые из нас полагают, что Тору, или, по-вашему, Библию, можно прочесть на двух уровнях. На одном мы видим всем известные истории. А второй могут прочесть только посвященные, он представляет другую тайную священную историю, написанную между строк или зашифрованную с помощью числового кода. Такого рода толкования и содержатся в Зоаре.

— Неужели Библия закодирована?

— Каждой букве еврейского алфавита соответствует определенное число, и помимо того существует еще десять цифр, представляющие священные сефироты. В них и скрыта тайна шифра.

— Что же это такое?

— Сефироты, или сферы, определяют шесть направлений бытия: четыре главных — восток, запад, север и юг, добавочные — верх и низ, а также вещественные сущности Вселенной — огонь, воду, эфир и Бога. Эти десять сефирот и двадцать две буквы описывают тридцать два «пути премудрости», которые, в свою очередь, открывают семьдесят два священных имени Бога. Кстати, может быть, Книга Тота тоже закодирована? Тогда еще надо будет искать к ней ключ. Ладно, попробуем разобраться.

Ну вот, опять та же сумасшедшая тарабарщина, с которой я постоянно сталкиваюсь с тех пор, как выиграл в Париже проклятый египетский медальон. Сумасшествие, очевидно, заразно. Такое множество людей готово поверить в легенды, нумерологию и математические чудеса, что я тоже начал в них верить, хотя редко понимал заумные разговоры книжников. Но если уж изувеченный банкир вроде Фархи готов лазать по подземельям ради еврейской нумерологии, то такое занятие уж всяко достойно моего времяпрепровождения.

— Да уж, желательно. Ну что, пора в путь. — Я повернулся к Иерихону. — А зачем вы решили тащить с собой мешок раствора?

— Чтобы заделать стены, которые мы продырявим. Никто не узнает о краже, если скрыть все следы воровства.

Мне понравился ход его мыслей.

С наступлением темноты мы украдкой вышли из Навозных ворот. Уже начался март, а вместе с ним и вторжение Наполеона. До нас дошли известия о том, что пятнадцатого февраля колонна французских войск вышла из расположенного у границы Палестины Эль-Ариша, одержала легкую победу в крепости Газа и двинулась на Яффу. Время поджимало. Мы спустились по каменистому склону к Силоамскому пруду, входящему в водопроводную систему со времен царя Давида, и я оживленно начал раздавать советы, где надо пригнуться, а где лучше поторопиться, стараясь показать, что делюсь опытом алгонкинских индейцев. Честно говоря, моей стихией был скорее игорный салон, чем дикая природа, но мне удалось произвести впечатление на Мириам.

Недавно народилась новая луна, ее узкий серп еле-еле освещал темный склон холма, а ночи ранней весной еще дышали прохладой. Пока мы перелезали через древние развалины, пас облаяли собаки, сторожившие навесы и укрытия редких чабанов и пастухов. За нашими спинами темнели на фоне неба городские стены, окружающие южную часть Храмовой горы. Я различил в вышине очертания Аль-Аксы и стены и арки пристроек тамплиеров.

Посматривают ли сюда, вниз, мусульманские стражники? Пока мы крались вдоль стен, у меня возникло тревожное чувство, что за нами следят.

— Тут кто-то есть, — прошептал я Иерихону.

— Где?

— Не знаю. Я их чувствую, но не вижу.

Он оглянулся кругом.

— Да нет тут никого. По-моему, вам удалось спугнуть тех французов.

Покрепче сжав винтовку, я взялся за томагавк.

— Вы трое идите вперед. А я проверю, нет ли за нами слежки.

Но ночная тьма выглядела такой же пустой, как черный ящик фокусника. Наконец, сознавая, что меня ждут, я вернулся к Силоамскому пруду, прямоугольному чернильно-черному провалу на дне долины. Истертые каменные ступени вели к платформе, с которой женщины раньше набирали в кувшины воду. Встревоженно зачирикали гнездящиеся в выщербленных каменных стенах воробьи. Едва различимые в темноте лица подсказали мне, где остановились остальные.

Оказалось, что наша группа заметно увеличилась.

— Сир Сидней прислал подмогу, — пояснил Иерихон.

— Англичан?

И тут я понял, к чему вели мои дурные предчувствия.

— Нам же не помешают лишние руки в подземелье.

— Лейтенант Генри Тентуистл с британского корабля «Дейнджерс», к вашим услугам, мистер Гейдж, — нагнувшись ко мне, прошептал в темноте их командир. — Вероятно, припоминаете, как успешно обдули меня в «брелан».

Я мысленно чертыхнулся.

— Мне повезло, что вы проявили такое мужество, лейтенант.

— А вот и энсин Поттс, его вы обыграли в «фараон». Забрали жалованье за полгода.

— Ну, вряд ли так много. — Я пожал Поттсу руку. — Но я отчаянно нуждался в средствах, чтобы достойно выполнить задание короны здесь, в Иерусалиме.

— А тех двух парней вы также узнаете, я полагаю.

Даже в полночном мраке у Силоамского пруда я узнал эти большие, как рояльные клавиши, зубы и враждебный оскал широкой улыбки.

— Ты задолжал мне поединок, — процедил их обладатель.

— И наши денежки, кроме того.

Да, разумеется. К нам присоединились Большой Нед и Малыш Том.

ГЛАВА 8

— Гордись такой честью, мистер, — ехидно заявил Большой Нед.

— Да уж, ради тебя мы впервые в жизни вызвались добровольцами, — добавил Малыш Том.

— Сэр Сидней решил, что для всех нас будет только лучше, если мы поработаем вместе.

— И все мы пришли сюда, чтобы помочь тебе.

— Очень рад, — вяло промямлил я и шепотом спросил Иерихона: — Вы что, не могли посоветоваться со мной?

— Выучка сэра Сиднея: держи язык за зубами, меньше выболтаешь.

Что ж, мудро. И старина Бен говорил: «Трое могут сохранить тайну, если двое из них мертвы».

— Поэтому он ввел в курс дела еще четверых?

— Насколько мы поняли, тут на кону стоят большие деньги, и даже такому проныре, как ты, будет трудно утащить их, — с довольным видом пояснил Малыш Том. — А когда нас вооружили кирками, то мы сказали друг другу: что ж, должно быть, придется откапывать клад с сокровищами! Да и наш янки, он сможет разобраться с Недом прямо там, как обещал на фрегате… или поделится с нами долей.

— Не такие уж мы простаки, как ты думаешь, — пробасил Большой Нед.

— Понятно. Ладно, парни, — сказал я, глянув на откровенно недружелюбные ухмылки моряков, и, подавляя предчувствие грядущих несчастий, примирительно добавил: — Всегда буду рад принять помощь от тех, с кем познакомился на досуге за приятной карточной игрой. Итак. Дело наше чревато большими опасностями, и мы должны вести себя тихо как мыши, но зато есть и реальный шанс войти в историю.

Тайных кладов не будет, но мы, возможно, найдем тайный путь в стан врага на тот случай, если Бони захватит этот город. Таково наше задание. Мой принцип — что было, то прошло, и пусть будет, что будет, ведь худой мир лучше доброй ссоры. Так что давайте рассчитывать на взаимную поддержку. Ведь каждое пенни моего выигрыша пошло в итоге на дело государственной важности.

— Государственной важности? А на что нашему государству такое прекрасное ружье? — поинтересовался Маленький Том.

— Вот эта винтовка? — Она, как назло, блеснула своей замечательной отделкой. — Пожалуй, это отличный пример. Оружие необходимо для вашей же безопасности, ведь я должен защищать вас.

— Дорогостоящая защита, на мой взгляд. Эта штуковина так же шикарна, как первоклассная проститутка. Держу пари, на нее угрохана куча денег.

— В Иерусалиме она ценится очень дешево, — соврал я. — Отсталое восточное производство, тут слыхом не слыхивали о мастерстве европейских оружейников… В сущности, барахляное ружьишко, разве что с виду красивое. — Я уклонился от обжигающего взгляда Иерихона. — Короче, я не обещаю, что мы найдем что-то ценное. Но если найдем, то вы, парни, конечно, можете забрать мою долю, а сам я удовольствуюсь каким-нибудь пыльным свитком. В общем, надеюсь, войдя в это подземелье, мы будем стараться всячески помогать друг другу добраться до желанной цели. Ведь, как говаривал Бен Франклин, в темноте все кошки серы.

— Кто говаривал? — переспросил Том.

— Чертов американский мятежник, по которому плачет виселица, — буркнул Большой Нед.

— И что же этот висельник имел в виду?

— Что мы свора блудливых кошек или что-то вроде того.

— Что мы все должны забыть о ссорах и объединиться до окончания дела, — поправил Тентуистл.

— А что это еще за девица с нами? — спросил Малыш Том, ткнув пальцем в Мириам.

Она резко отступила, смерив его неприязненным взглядом.

— Моя сестра, — прорычал Иерихон.

— Сестра! — Том отшатнулся, словно ударенный электрическим зарядом. — Ты притащил сестру на охоту за сокровищами? Чего же ради, разрази меня гром?

— Она многое знает, — сказал я.

— Да черт с ней, пусть идет, — буркнул Нед. — А кто это там за тобой?

— Наш еврейский проводник.

— Еще и еврей?

— А девицы приносят одни несчастья, — проворчал Том.

— Да уж, не придется ли нам тащить ее на себе, — добавил его приятель.

— Так я вам и позволила, — фыркнула Мириам.

— Будь осторожен, Нед, — предупредил я. — Ее колено знает, как послать тебя в нокаут.

— Да неужели?

Он глянул на нее с новым интересом.

Клянусь лугами Лексингтона,[12] от них можно ждать одних неприятностей! Я не испытывал бы более серьезную треногу, если бы пригласил анархистов для составления конституции. В общем, в полнейшей растерянности мы спустились в этот обмелевший водоем и прошли его по колено в воде. Питающий пруд поток истекал из грота, закрытого железной решеткой.

— Ее установили для безопасности детей и животных, — пояснил Иерихон, поднимая железный лом. — А не ради любителей приключений вроде нас.

Лом сослужил свою службу, замок с тихим лязгом слетел С нетель, и проржавевшая решетка со скрипом открылась. Как только мы вошли в грот, наш торговец скобяным товаром закрыл за нами эту калитку, приладив к ней захваченный из дома новый замок.

— Для этого запора лом не понадобится, у меня есть ключ.

Я оглянулся назад и окинул пристальным взглядом темные берега водоема. Не крадутся ли по ним какие-то тени?

— Вы никого не видели? — прошептал я Фархи.

— Я потерял способность видеть, как только мы вышли дома Иерихона, — пробурчал старый банкир. — Я не имею обыкновения дрызгаться в грязи по ночам.

Вскоре прохладная, но не холодная вода уже скрыла наши бедра. Раскинутых в стороны рук как раз хватило, чтобы выяснить ширину туннеля, по которому мы шли, его высота варьировалась от десяти до пятнадцати футов, а на каменных стенах виднелись четкие следы работы древних кирок. По этому рукотворному каналу город царя Давида снабжался водами природного источника, сообщил нам Фархи. Мы то и дело оступались, натыкаясь на препятствия неровного дна. Когда мы углубились в подземелье, Иерихон осмелился зажечь первый фонарь, и я догнал Тентуистла.

— Не могли ли вы привести на хвосте любопытных попутчиков? — спросил я.

— Мы заплатили нашим проводникам за молчание, — сказал лейтенант.

— Ага, и к тому же в Иерусалиме ни с кем даже словом не перемолвились, — вставил Нед.

— Погодите. Значит, компания из четырех «неприметных» английских моряков разгуливала по самому городу?

— Нам нужно было закупить провизию.

— Я же велел вам прятаться до темноты! — сердито прошипел Иерихон.

— Мы принарядились в арабские накидки и держались особняком, — заявил Тентуистл в свою защиту. — Из-за этого чертова капюшона я даже не видел толком дороги до Иерусалима, не разглядел и здешних красот. А ведь это прославленный город.

— Арабские накидки! — воскликнул я. t— Да вы так же похожи на арабов, как Санта-Клаус! Ваши краснолицые физиономии настолько узнаваемы, что с тем же успехом вы могли бы прошествовать под британским флагом!

— А вы что, рассчитывали, что мы будем целый день пухнуть с голоду, а потом ночью копать вам яму? — возмутился Большой Нед. — Тогда уж притащили бы нам жратвы, если вам так не хотелось, чтобы мы прошлись по базарам вашего драгоценного города.

Ладно, теперь все равно ничего не поправить. Я повернулся к Иерихону, его удрученное лицо озарялось янтарным светом фонаря.

— Давайте-ка поторопимся.

— Я повесил крепкий замок на решетку. Но вам с винтовкой лучше держаться в арьергарде.

— Не троньте меня! — взвизгнула вдруг из темноты Мириам.

— Простите, неужели я задел вас? — развратным тоном произнес Малыш Том.

— Не ерепенься, куколка, я обеспечу тебе безопасность, — добавил Нед.

Испуганный Иерихон взмахнул киркой, но я удержал его руку.

— Я разберусь с ними.

Поскольку я замыкал наш отряд, то незаметно подошел к Меду сзади и вставил ствол винтовки ему между ног.

— Дьявол тебя раздери! — взвыл он.

— Ах, как я неловок, — сказал я и, резко дернув винтовкой, прижал ее дуло к щеке Тома.

— Сукин сын!

— Уверен, что всем нам будет удобнее, если мы будем держаться на некотором расстоянии.

— Я буду идти так, как захочу… — Вдруг Том взвыл и подпрыгнул. — Эта сучка подкралась сзади!

Мириам вооружилась ломиком.

— Простите, неужели я задела вас?

— Я предупредил вас, джентльмены. Соблюдайте дистанцию, если вам дороги ваши мужские достоинства.

— А я лично кастрирую того, кто еще раз тронет мою сестру, — добавил Иерихон.

— И мой хлыст попляшет по вашим спинам, — добавил Тснтуистл. — Энсин Поттс! Проследите за порядком!

— Слушаюсь, сэр. Вы двое, ведите себя прилично!

— Ну, мы ж просто пошутили… Господь не даст соврать! Ба, что это с ним приключилось?

Фархи вошел в круг света от фонаря, и матросы перепугались, впервые увидев его изуродованное лицо: пустую глазницу, отрезанный нос и отсеченное ухо.

— Я тронул его сестру, — хитро сказал еврей.

Матросы побелели и отступили от Мириам как можно дальше.

Мы долго плутали по подземелью почти по пояс в воде, и если и была польза от такого похода, так это в том, что он сбил спесь с напористых матросов. Они не привыкли ни к тесным помещениям, ни к земляным работам, и поддерживала их дух только надежда заполучить древнее богатство. Желая заставить их попыхтеть, я предложил Тентуистлу, чтобы Нед и Том помогли Иерихону нести мешок с раствором.

— Чего ради мы тащим сюда такую тяжесть, когда тут полно всяких камней? — раздраженно спросил Нед, но покорно, как мул, взвалил на спину мешок, когда все мы собрались вокруг фонаря.

Разок я решил задержаться для проверки и, пропустив всех вперед, смотрел, как они уходят, оставляя меня в сгущающейся темноте. Словно эхо, по туннелю прокатился легкий шум. Может, лязгнул сбитый замок? Однако на таком расстоянии громкость этого звука скорее напоминала падение булавки. Наконец я опомнился и поспешил догнать остальных.

Вскоре вода зажурчала громче, поскольку свод туннеля постепенно понизился. В итоге нам пришлось передвигаться едва не ползком.

— Мы приближаемся к подземному источнику, — предупредил Фархи. — Согласно легенде, где-то над ним находится центр Иерусалима.

— А я думаю, что мы попали в ослиную задницу, — проворчал Малыш Том.

Поднимая и опуская фонари, мы старательно осмотрели все стены и действительно обнаружили под сводом какой-то темный и узкий лаз, не шире, чем карман скряги. Я не мог даже представить, что он выведет нас куда-то, но когда, поддерживая друг друга, мы забрались наверх, то оказались в сухом на сей раз проходе, поворачивающем обратно к центру города. Мы продолжали двигаться вперед, переползая через упавшие с потолка камни, причем Мириам это удавалось лучше любого из нас. Она первой проверила вместимость очередной мышиной норы, Большой Нед вскоре начал ругаться, еле проталкиваясь по тесному подземному каналу с объемистым мешком раствора. Его физиономия поблескивала от пота. Затем стены туннеля стали более ровными, очевидно, тут их уже подтесывали древние мастера. Начался постепенный подъем, но потолок неизменно маячил в футе над нашими головами, и вдвоем в этом узком коридоре было бы не развернуться. То и дело слышались проклятия Неда, ударявшегося головой о своды.

— Легенда гласит, что этот коридор строили ровно на ширину щита, — сказал Фархи. — Один воин мог защитить его от целой вражеской армии. Мы пойдем направо.

По мере нашего продвижения воздух становился все более спертым, а свет фонарей слабел. Я потерял ощущение времени и не представлял, сколь далеко мы зашли. Меня бы не удивило, если бы мне сказали, что, бродя и ползая по этим туннелям, мы умудрились достичь Парижа. Но пока мы миновали лишь пещерные своды и добрались до каменной кладки из обтесанных камней.

— Стены Ирода, — пробормотал Иерихон. — Значит, мы уже под Храмовой горой, правда, значительно ниже ее основания.

Мы ускорили шаги, и вновь я услышал журчание воды. Коридор вывел нас в большую пещеру, очертания которой едва проступали в слабом фонарном свете. Иерихон дал мне подержать его фонарь, а сам осторожно спустился в водоем.

— С глубиной все в порядке, — заявил он, — самое большее по грудь, и вода чистая. Мы уже дошли до подземных резервуаров. Теперь надо вести себя как можно тише.

Первый резервуар вывел нас к следующему коридору. Точно так же мы прошли еще два резервуара, каждый примерно по десять ярдов от края до края.

— В более влажные сезоны, — сказал Иерихон, — все эти каналы заполняются водой.

Вскоре поднимающийся туннель привел нас в сухую пещеру, и наконец наш путь резко оборвался. Потолок казался выше из-за обвалившихся камней, которые наполовину заполнили пространство зала, соответственно подняв и уровень пола. В дальнем конце виднелась верхняя часть каменного арочного свода. Проблема заключалась в том, что проход был полностью заложен обломками строительного мусора и кирпичами.

— Гром и молния, значит, мы зря тут корячились, — прохрипел Нед.

— Интересно! — удивленно бросил Иерихон. — Похоже, те, кто забил этот проход, не желали, чтобы мы увидели то что спрятано за ним.

— Или не хотели, чтобы мы выбрались отсюда, — добавила Мириам.

— Лучше бы мы захватили бочонок пороха, — с досадой произнес матрос, сбросив с плеча тяжелый мешок с раствором.

— Нет, главное сохранить тишину, — сказал Фархи. — Нам надо расчистить этот проход до утреннего богослужения.

— И заложить его вновь, — вставила Мириам.

— Полный бред, — презрительно буркнул Нед.

— Старина Бен сказал бы: «Утраченного времени не воротишь», — попытался я воззвать к разуму этого дубоватого верзилы.

— А Большой Нед сказал бы, что настало время воротить деньжата, нечестно заграбастанные карточным мошенником, — заявил он, скосив на меня взгляд. — Лучше бы, мистер, за этим завалом оказалось что-нибудь ценное, иначе я вытрясу из тебя не только содержимое твоих дырявых карманов, но и твою жалкую душонку.

Но, несмотря на угрозы, они с Малышом Томом все-таки энергично взялись за дело, мы образовали цепочку из восьми человек и передавали друг другу камни, чтобы быстрее освободить проход к основанию заложенного арочного пролета. Через два часа каторжного труда нам удалось расчистить завал. Широкий подземный проход был закупорен, как бутылка, разномастными известняковыми блоками.

— Вполне понятно, почему его заложили, — задумчиво произнес Тентуистл. — Чтобы в город не могла проникнуть вражеская армия.

— Этот арочный проход соорудили древние евреи, — уверенно заявил Фархи, — но арабы, крестоносцы или тамплиеры замуровали его. Землетрясения обрушили часть сводчатого потолка, и с тех пор про него забыли, он упоминается разве что в легендах.

— Так давайте размуруем его, — устало сказал Иерихон, поднимая железный прут.

Первый камень обычно труднее всего высвободить. Мы боялись стучать и грохотать, поэтому осторожно вычистили раствор, а потом наши силачи, Нед и Иерихон, попытались извлечь массивный камень. Их мускулы вздулись, известняковый блок еле двигался, скрежеща, как тяжеленный сундук, но в итоге они выдрали его из кладки и, подхватив на руки, тихо, точно домашние тапочки, опустили на пол. Фархи упорно поглядывал в потолок, словно мог как-то увидеть реакцию мусульманской стражи, дежурившей за каменной толщей.

Нагнувшись к отверстию, я вдохнул выходящий из него спертый воздух. Темнота. Выскребая раствор, скрепляющий соседние блоки, мы по очереди извлекли их и сложили у стены. Наконец отверстие стало достаточно большим, чтобы в него мог пролезть человек.

— Мы с Иерихоном пойдем на разведку, — сказал я. — А вы, моряки, оставайтесь на страже. Если там обнаружатся сокровища, то мы передадим их вам сюда.

— Вот еще, дьявол тебя разрази! — запротестовал Большой Нед.

— Я согласен, — решительно сказал Тентуистл. — Мы выполняем задание нашего морского командования, господа, и, нравится вам это или нет, все мы служим Британской короне. Кроме того, все изъятое достояние принадлежит государству и будет распределено позднее согласно призовым правам. Ваш вклад несомненно будет принят во внимание.

— А нам ваше морское командование не указ, — возразил Иерихон.

— Но вы же получаете жалованье от сэра Сиднея Смита, — заметил Тентуистл. — И Гейдж также работает на него. А значит, во имя короля и Британии, мы проникнем в эту дыру все вместе.

Я положил руку на ствол винтовки, оставленной у стены пещеры.

— Вас послали сюда не как кладоискателей, а как рабочую и охранную команду, — попытался возразить я.

— А вас, Гейдж, послали в Иерусалим как разведчика короны, а не как частного искателя сокровищ.

Рука лейтенанта потянулась к пистолету, его примеру последовал и энсин Поттс. Нед и Том схватились за рукоятки сабель. Иерихон с угрожающим видом взял наперевес лом.

Мы все дрожали от возбуждения, точно соперничающие псы в мясной лавке.

— Прекратите! — прошипел Фархи. — Вы что, окончательно сдурели? Начнете драку, и сюда сбегутся все мусульмане Иерусалима! Ссоры сейчас просто недопустимы.

Немного поколебавшись, мы опустили руки. Он был прав, со вздохом признал я.

— Ладно, и кто из вас хочет идти первым? В Египте дой стеной прятались змеи и крокодилы.

Ответом мне было встревоженное молчание.

— Похоже, ты, мистер, у нас самый опытный, — наконец буркнул Нед.

В общем, я пролез в дырку, помедлил чуток, убедившись, что никто на меня не нападает, вытянул из отверстия фонарь и осветил темный проход.

От неожиданности я едва не выронил светильник. Из рассеявшейся темноты на меня уставились зловеще оскалившиеся черепа.

При ближайшем рассмотрении черепа оказались ненастоящими, их изваяли из камня. И все-таки этот своеобразный фриз из высеченных в камне черепов со скрещенными костями, отделявший стены от сводчатого потолка, производил жутковатое впечатление. В Египте мне не встречалось ничего подобного. Остальные пролезли за мной, и когда они разглядели этот отвратительный бордюр, у моряков вырвались самые разные восклицания — от испуганного «Господи Иисусе!» до более радостного, но преждевременного заявления: «Пиратский клад!»

У Фархи нашлось более прозаичное объяснение.

— Пираты тут ни при чем, господа. Такие скелетные украшения присущи стилю тамплиеров. Вам известно, господин Гейдж, что эмблемы из подобных черепов со скрещенными костями появились по меньшей мере во времена этих бедных рыцарей?

— Я видел их также на масонских ритуалах. И на церковных кладбищах.

— Естественно, ведь всех нас тревожат мысли о смерти.

По обрамленному черепами коридору мы прошли в более просторное помещение. Там я увидел другие украшения, по моему разумению также имевшие масонское происхождение. Пол покрывали плиты в виде уже знакомой мне черно-белой шахматной доски, применяемой архитекторами со времен Дионисий, за исключением того, что посередине этот узор видоизменялся. Расположенные зигзагами черные плиты образовывали знак, похожий на гигантскую молнию. Странно. При чем тут молния?

Внутри зала, по обе стороны от входного проема, высились две массивные колонны: одна черная, а другая белая.

Рядом с входом, в стенных нишах друг напротив друга стояли скульптуры, похожие на мадонн, одна из алебастра, а вторая из эбенового дерева: белая и черная мадонны. Богоматерь и Мария Магдалина? Или Богоматерь и древняя Исида, богиня звезды Сириус?

— Двойственность мира, — пробормотала Мириам.

Невысокий куполообразный потолок выглядел, однако, достаточно мощным, чтобы выдержать вес давящей на него сверху платформы Ирода. В дальнем конце находился каменный алтарь, за которым также темнела ниша. Больше в этом зале ничего не было. Судя по размерам, он мог бы служить трапезной, и, возможно, рыцари пировали здесь, отдыхая от сооружения подземных ходов и поисков тайных кладов царя Соломона. И все-таки он был неутешительно пуст.

Мы обошли весь зал — он оказался пятьдесят шагов в длину. Поверхность алтаря украшала сдвоенная плита. С одной стороны на ней было грубо высечено изображение купольного храма, а с другой — двух рыцарей на одной лошади.

— Печать тамплиеров! — воскликнул Фархи. — Она подтверждает то, что именно они построили этот зал. Видите, это же храм со скалой вознесения Мухаммеда, такой же, как нынешняя мечеть над нами, они определяют место храма Соломона, так изначально называли его храмовники. И опять же два их рыцаря на одной лошади… Некоторые считают, что это символизирует добровольное принятие ими обета бедности.

— Но есть и такие, кто считает, что это знак двойственности мира, — сказала Мириам. — Мужчины и женщины. Развития и упадка. Ночи и дня.

— Да здесь же ни черта нет, — вмешался Большой Нед, окидывая взглядом подземный зал.

— Тонкое наблюдение, — сказал Тентуистл. — Похоже, господин Гейдж, мы корячились тут впустую.

— Исключительно во имя британской короны, — с кислой улыбкой отшутился я.

— Да уж, этот американец выжал из нас все соки, — проворчал Малыш Том.

— Эй, поглядите-ка сюда! — воскликнул энсин Поттс. Он старательно разглядывал Белую Мадонну. — Может, за ней есть особая дверца? Или тайный проход!

Мы собрались вокруг. Энсин потянул за поднятую в благословении руку мадонны, и статуя повернулась. При этом стена за ней отъехала в сторону, и мы увидели винтовую лестницу, хотя в этот стенной проем можно было протиснуться только боком. Крутые ступени уходили вверх.

— Наверное, она выведет нас к основанию храма, — сказал Фархи. — К древней резиденции тамплиеров, теперь ставшей мечетью Аль-Акса. Скорее всего, верхний проход закрыт, но мы должны постараться вести себя как можно тише. Звуки поднимаются вверх как по дымоходу.

— А чего тут тихариться-то? — удивился Нед. — Здесь внизу все равно ничего нет.

— Мы рядом с мусульманской святыней, глупец, и к тому же в священной еврейской земле. Если хоть кто-то из верующих услышит нас, они схватят всю нашу компанию, некоторым проведут обрезание, потом будут пытать за осквернение святыни и закончат полным расчленением наших бренных тел.

— О-о…

— Давайте попробуем открыть и Черную Мадонну, — предложила Мириам.

Мы перешли к другой статуе, но на сей раз, как бы Поттс ни давил на ее руку, скульптура осталась неподвижной. Дуализм Мириам, казалось, не принес пользы. Мы разочарованно топтались вокруг.

— Фархи, где же храмовые сокровища? — спросил я.

— Разве я не предупреждал, что тамплиеры могли опередить вас?

— Но этот зал выглядит по-европейски, значит, они сами построили его, а где же более древние помещения? И зачем они вообще так старались? Они явно переусердствовали, если хотели построить обычную трапезную.

— Здесь нет никаких окон, — заметил Поттс.

— Наверное, тут проводились какие-то ритуалы, — рассудительно заметила Мириам. — Но настоящими делами или поисками они занимались в другом подземелье. Где-то должен быть еще один проход.

— Эти стены выглядят слишком монументально, — сказал ее брат.

Мне вспомнились люки в египетском храме Дендеры, и я пригляделся к полу. Черные и белые плиты диагонально расходились от алтаря.

— По-моему, Большому Неду стоит попытаться сдвинуть этот каменный стол, — сказал я. — Давай, покажи свою силушку!

Сначала его усилия ни к чему не привели. Потом к нему присоединился Иерихон, а в итоге и мы с Малышом Томом. Все мы кряхтели от натуги, и наконец алтарный стол начал со скрежетом поворачиваться на скрытой опорной оси. Когда он отъехал в сторону, мы увидели отверстие люка. В подземный мрак уходила узкая лесенка.

— Вот это уже поинтереснее, — отдуваясь, пробурчал Нед.

Спустившись по ступеням, мы столпились в небольшом нижнем помещении. В конце его темнела массивная железная дверь, покрытая рыжими пятнами ржавчины. На дверной поверхности выделялось также десять позеленевших от времени медных дисков, каждый размером с обеденную тарелку. От верхнего диска расходились вниз лучи двух боковых рядов из трех дисков. А между ними, но пониже располагался вертикальный ряд из трех последних дисков. В центре каждого диска находилась затейливая щеколда.

— Десять дверных ручек? — спросил Тентуистл.

— Скорее, десять замков, — сказал Иерихон. — Видимо, поворот каждой такой щеколды сдвигает засов, скрытый в косяке этой железной двери. — Он попытался повернуть одну рукоятку, но ничего не вышло. — Жаль, что их не прошибешь даже ломом.

— А значит, ее, возможно, никому не удалось открыть и все сокровища остались в сохранности, — сделал вывод Нед, удивив меня сообразительностью. — По-моему, это добрый знак. Того и гляди наш мистер найдет в конце концов заветный клад. Что же они в древности ценили так высоко, что решили выкопать эту кроличью нору да еще снабдили ее такой мощной дверью?

— Десять замков? И ни одной замочной скважины, — заметил я.

Как ни старались Иерихон с Недом дубасить или толкать массивную преграду, она даже не шелохнулась.

— Она вмурована в камень, — наконец вынес заключение кузнец. — Может, это и не дверь вовсе, а чистое украшение.

— Времени осталось мал о, — предупредил Фархи. — Скоро рассветет, и мусульмане начнут молиться над нашими головами. Если мы будем колотить по железу ломом, нас наверняка услышат.

— Погодите, — сказал я, вспомнив тайну египетского медальона. — Не кажется ли вам, что это особый рисунок? Десять дисков, расходящихся, как лучи солнца… десять — это же священное число. И оно что-то означало для тамплиеров, как я подозреваю.

— Но что?

— Сефирот, — медленно сказала Мириам. — Это дерево.

— Дерево?

Фархи вдруг отступил назад.

— Да-да, теперь я догадался! Эц Хаим, Древо жизни.

— Каббалистическая символика, — подтвердила Мириам. — Еврейская мистика и нумерология.

— Рыцари-тамплиеры тоже были евреями?

— Разумеется нет, но они склонялись к экуменизму, когда речь шла о поиске древних тайн, — рассудил Фархи. — Изучив еврейские тексты, они узнали, где находится этот подземный тайник. Мусульмане поступали так же, как и все прочие люди. Их интересовала любая символика, способная открыть путь к нужным знаниям. Перед нами десять сефирот, завершающихся кетером, или венцом, от него отходит бина, распознавание, а напротив — хокма, символ мудрости, и так далее.

— Милость или великодушие, крепость или суд, торжество, красота или великолепие, слава или величие, основание, независимость или царство, — процитировала Мириам. — Все непостижимые аспекты Бога. Мы не в силах постичь Его, кроме как через подобные проявления Его сущности.

— Но как все это связано с дверью?

— Наверняка тут какая-то загадка, — сказал Фархи и поднес поближе свой фонарь. — Да, я узнаю еврейские слова, написанные на древнееврейском языке. Хезед, тиферет, нецах…

— Египтяне верили, что слова обладают магическим свойством, — припомнил я. — Что, произнося их, можно вызвать божество или обрести силы…

Большой Нед перекрестился.

— Прости Господи! — ужаснулся он. — Что за языческое богохульство! Да еще эти ваши рыцари, принявшие иудейское учение… Неудивительно, что их посжигали на кострах!

— Они не приняли его, а воспользовались им, — терпеливо пояснил Иерихон. — Здесь в Иерусалиме принято уважать чужие верования, даже если мы сомневаемся в их истинности. Тамплиеры, видимо, разгадали тайну этой двери. Возможно, ее задвижки следует поворачивать в правильной последовательности.

— Первый венец, — предположил я. — Вон ведь кетер наверху.

— Давайте попробуем начать с нее, — согласился Иерихон, однако щеколда осталась недвижимой, как и остальные.

— Минутку, надо подумать, — сказал Фархи. — Если мы ошибемся, то ничего не сработает.

— Или мы попадем в ловушку, — заметил я, вспомнив опускающиеся с потолка плиты, которые едва не раздавили меня в пирамиде. — Тут наверняка скрывается какая-то загадка, чтобы не допустить к святыням недостойных.

— С чего бы начал тамплиер? — задумчиво произнес Фархи. — Крепость? Они были воинами. Слава? Они нашли славу. Мудрость? Если среди сокровищ была книга. Ум?

— Мысль, — сказала Мириам. — Мышление подобно Тоту, как та книга, что ищет Итан.

— Мышление?

— Если соединить линиями эти диски, то они пересекутся вот здесь, в центре, — показала она. — Разве не в центре сосредоточен для еврейских каббалистов непостижимый разум Бога? Разве не к центру он стягивается? Не к сущностному единству? К тому, что мы, христиане, называем душой.

— Ты права, — сказал Фархи, — но в этом месте нет никакой задвижки.

— Да, единственное место без замка — в сердце. — Определив точку пересечения лучей от десяти дисков, она пристально пригляделась к этому центру. — Но здесь вырезана маленькая окружность.

И, прежде чем кто-то успел остановить ее, Мириам взяла ломик, который раньше использовала для защиты от Малыша Тома, и ударила концом точно в центр этого кружка. Глухой, раскатистый гул заставил всех нас вздрогнуть. Но кружок скрылся в толще двери, послышался щелчок, и вдруг все десять замков на десяти медных дисках начали одновременно поворачиваться.

— Приготовьтесь к любым опасностям! — воскликнул я и поднял винтовку.

Тентуистл и Поттс схватились за пистолеты. Нед и Том достали из ножен кортики.

— Нас ждет богатство, — выдохнул Нед.

Когда замки перестали вращаться, Иерихон слегка навалился плечом на дверь, и она со скрежетом медленно опустилась на цепях, как подъемный мост, и с тихим стуком легла на запыленный пол. В воздух взмыло серое облачко, а когда оно рассеялось, мы увидели, что этот мост перекинут через зияющий в полу провал. Дно скрывалось в кромешном мраке.

— Основательная пропасть, — озадаченно произнес Фархи, вглядываясь в темную бездну. — От начала времен эта горная вершина связывалась с путем к небесам, но, возможно, нам открылся проход в подземный мир.

— Все в мире двойственно, — повторила Мириам.

Из каменной трещины дохнуло холодным воздухом. Все мы испытывали смутную тревогу, а мне вспомнилась адская бездна египетской пирамиды. И тем не менее алчность побудила нас пройти по мосту.

Второе помещение оказалось значительно меньше верхнего зала тамплиеров, оно напоминало келью с низким сводчатым потолком. Свод украшали скопления звезд, знаки зодиака и диковинные создания доисторических времен — подобные круги символов я видел в храме Дендеры. В его центре поблескивала, по-видимому, золоченая сфера, изображавшая, я думаю, солнце. В центре кельи стоял каменный пьедестал примерно в половину человеческого роста, похожий на постамент для статуи или выставочный стенд, но пустой. На стенах были начертаны письмена, но таких букв я никогда прежде не видел, они не имели ничего общего с арабским, еврейским, греческим и латинским алфавитом. Они отличались также и от египетских иероглифов. Большинство знаков имело геометрическую форму: квадраты, треугольники и окружности, но остальные выглядели как змейки или миниатюрные лабиринты. В дальнем конце помещения громоздились деревянные и медные сундуки, рассохшиеся и проржавевшие от времени. А в них…

Не было ничего.

И опять мне припомнилась Великая пирамида, где предназначенное для великой книги золотое хранилище также оказалось пустым. Бесконечный ряд жестоких разочарований. Сначала обнаружилась пропажа книги, потом пропала Астиза, и вот теперь новая насмешка…

— Что за дьявольщина! — возопили Нед и Том, хлопая крышками сундуков.

Нед швырнул один из сундуков в каменную стену, и старое дерево с грохотом разлетелось на куски.

— Здесь же ни черта нет! Все украли!

Украли или нашли и перепрятали. Если здесь и хранились сокровища — а я подозревал, что хранились, — то их давно унесли: тамплиеры увезли их в Европу и, вероятно, перепрятали в новый тайник, когда их магистров отправили на костер. Но возможно, они пропали еще в те времена, когда Навуходоносор поработил евреев.

— Тише, вы, идиоты! — взмолился Фархи. — Вы что, специально крушите тут все с таким грохотом, чтобы сообщить о наших поисках мусульманской страже? Ведь Храмовая гора испещрена пещерами и подземными ходами! — Он повернулся к Тентуистлу. — Неужели грубая сила английских моряков соперничает с дубовыми мозгами?

Лейтенант вспыхнул.

— А что написано здесь на стенах? — спросил я, разглядывая непонятные символы.

Все промолчали, даже Фархи ничего не мог сказать. Но тут Мириам, занимавшаяся какими-то подсчетами, обратила наше внимание на узкий выступ на верхней границе стены у начала свода. Там стояли странные каменные подсвечники или масляные лампы.

— Фархи, сосчитайте их, — попросила она.

Изувеченный банкир выполнил ее просьбу.

— Семьдесят два, — медленно произнес он. — Подобно семидесяти двум именам Бога.

Иерихон подошел к ним.

— Надо же, в них еще есть масло, — с удивлением заметил он. — Как же оно могло сохраниться за столько веков?

— Возможно, они являются частью хитроумного механизма, открывающего дверь, — предположила Мириам.

— Нам обязательно надо зажечь их, — с внезапной убежденностью заявил я. — Их свет принесет нам полное понимание.

Мне представилось, что свет предусмотрен храмовой магией, чтобы помочь нам разобраться в этом тайнике. Иерихон поджег щепку над фитилем своего фонаря и поднес ее к маслянистой поверхности первого каменного светильника. Она загорелась, потом язычок пламени пробежал по масляному каналу, воспламенив следующий.

Один за другим по всему периметру свода вспыхивали огни светильников, образовав своеобразную огненную цепь, и в итоге сумрачное помещение озарилось светом и наполнилось живыми изменчивыми тенями. Но этим чудеса не ограничились. На сводчатом потолке обнаружились каменные ребра, сходящиеся к центру, и в каждом ребре имелся желобок. От поднимающегося снизу тепла или света эти желобки начали светиться жутковатым пурпурным цветом, похожим на тот, что я видел во время электрических опытов с вакуумными стеклянными трубками.

— Логово Люцифера, — прошептал Малыш Том.

Солнечная сфера в центре потолка, показавшаяся мне позолоченной, также начала изливать сияющий свет. И фиолетовый луч, подобный тому свечению, что я устраивал с помощью электрических зарядов на Рождество, упал вниз, прямо на каменный постамент в центре кельи.

А ведь там, возможно, лежала некая книга или свиток, предназначенные для чтения.

Иерихон и Мириам молча перекрестились.

В центре постамента действительно обнаружилось углубление, в котором могла лежать книга или свиток. Но их там не было, и луч света упал прямо на камень…

И тогда раздался громкий скрежет, словно проворачивалось проржавевшее колесо. Моряки замерли в молчаливом изумлении. Я глянул на потолок в поисках признаков начавшегося разрушения.

— Эй, поглядите-ка на Черную Мадонну! — крикнул энсин Поттс с лестницы, ведущей наверх в трапезную тамплиеров. — Она поворачивается!

ГЛАВА 9

Мы ринулись наверх к этой статуе, словно рассчитывали увидеть чудо. Недвижимая раньше рука повернулась, и вместе с ней отодвинулась и Черная Мадонна, а в нише обнаружился проход, подобный тому, что находился за Белой Мадонной. Когда статуя остановилась, то оказалось, что она указывает на вновь открывшийся путь.

— Клянусь всеми святыми, — заявил Нед, — там должны быть сокровища!

Поттс, вооруженный пистолетом, зашел первым и вскарабкался по крутому извилистому коридору.

— Погодите! — воскликнул я.

Если с помощью этого странного светового луча открылся новый проход, то только потому, что пропавшая с постамента книга позволила лучу пройти в отверстие. То есть, возможно, отверстие в постаменте являлось ключом к новым тайным сокровищам… либо передавало тамплиерам сигнал тревоги, свидетельствующий о пропаже книги…

— Там может быть ловушка!

Но все четыре моряка уже скрылись в проходе, мы с Иерихоном неохотно последовали за ними, а Мириам и Фархи замыкали шествие. Ряд грубо высеченных ступенек напомнил мне о мастерстве строителей водных туннелей, уходящих от Силоамского пруда: очевидно, тамплиеры трудились здесь гораздо позже. Может, по этим ступеням поднимался еще сам царь Соломон или даже Авраам? Лестница поднималась вверх по спирали и приводила к каменной плите с массивным железным кольцом.

— Тяни, Нед! — приказал Тентуистл. — Тяни изо всех сил, и покончим с этим делом! Скоро уж светать начнет!

Матрос выполнил приказ, и, когда он медленно сдвинул плиту, я заметил, что обратная сторона двери выглядит как необработанная скала. Значит, с другой стороны эту последнюю дверь могли и не видеть, воспринимая ее просто как часть пещерной стены. Известно ли вообще сейчас в Иерусалиме о существовании такого прохода?

— Куда, черт возьми, мы попали? — удивился Поттс.

За скальной дверью обнаружилась более просторная и светлая пещера.

— Подозреваю, что мы попали в пещеру, что находится прямо под священной скалой, — шепотом произнес я. — Над нами Куббат ас-Сахра, священная скала, исходный камень мироздания и мечеть Омара.

— Да, прямо над нами когда-то стоял храм Соломона, — задыхаясь от спешки, взволнованно сказал Фархи, шедший в хвосте нашей компании. — И там могли храниться храмовые сокровища или даже сам ковчег…

— И мы прямо под тем местом, откуда нас могут услышать охранники мечети, — предостерег Иерихон.

Все происходило слишком быстро.

— Вы думаете, что мусульмане…

Моряки потеряли терпение.

— Вперед за сокровищами! — крикнул Нед и вместе с остальными моряками ринулся в светлый коридор.

Послышался крик какого-то араба, раздался выстрел, и голова бедного Поттса разлетелась на куски.

Только что энсин с безумным воодушевлением звал меня вперед, а через мгновение его мозги забрызгали всех нас. Он рухнул, как марионетка, лишившаяся управляющих ею ниток кукловода. Узкий проход заполнился пороховым дымом и знакомым едким запахом.

— Быстро вниз! — крикнул я, и мы сбежали обратно по ступеням.

Нас сопровождали грохочущие выстрелы и свистящие пули.

— Аллах акбар!

Великий боже! Мусульмане, обнаружив проникновение неверных в их святая святых, призвали на помощь охранников-янычар. Наше неосторожное появление мгновенно расшевелило осиное гнездо. Сквозь клубы дыма я увидел, как стражники перезаряжают ружья.

Я тоже выстрелил, и раздался ответный крик. Следом прогремел пистолет Тентуистла, упал второй стражник, и теперь уже янычары в панике искали укрытия.

— Отступаем! — крикнул я. — Быстрей, ради бога! Обратно через ту дверь!

Однако когда мы начали закрывать плиту, янычары бросились за нами, и дюжина мусульманских рук ухватилась за ее край. Издав громовой крик, Нед резанул кортиком по нескольким пальцам, но после очередных выстрелов за плечо схватился Малыш Том. Кляня все на свете, он повалился на бок. Дверь продолжала неумолимо открываться, поэтому Нед, взревев как медведь, набросился на удерживающие ее руки и обрубил их все с остервенением воинствующего дервиша. Потом он с грохотом установил плиту на место и подпер одним из наших ломов, чтобы янычарам пришлось помучиться, открывая ее. Мы сбежали по винтовой лестнице в пустую тамплиерскую трапезную. Сверху уже доносились тяжелые удары мусульман, колотивших по скальной плите.

Если бы они добрались до нас, то перерезали бы всех за такое святотатство.

Нам оставалось надеяться только на разобранный арочный проход. Когда мы шли сюда по узким туннелям, Фархи упомянул, что один человек тут мог остановить армию. Мы пронеслись по коридору с бордюром из черепов к проделанному нами час назад отверстию. С кинжалом и винтовкой я мог бы выиграть немного времени, дав моим спутникам возможность скрыться в подземном лабиринте. Надо же было нарваться на эти чертовы неприятности!

Однако положение наше таинственным образом изменилось в худшую сторону. Проделанное нами отверстие заметно уменьшилось. Вытащенные камни вновь легли на свои места, а в оставшуюся щель проползти было невозможно.

— Au revoir,[13] месье Гейдж! — крикнул знакомый голос через эту узкую щель.

И вновь я узнал ехидный голос так называемого таможенника, пытавшегося ограбить меня во Франции и пристрелить в Иерусалиме после того, как мне удалось вырвать Мириам из лап его банды. На сей раз он прощался со мной, блестя глазами в отверстии для единственного не доложенного камня! Значит, магия тут ни при чем, это очередные происки предателя Силано. Последний камень скользнул на место перед нашими лицами, начисто закрыв проход. Как я и опасался, этот француз проследил за нами, взломал повешенный Иерихоном замок, открыл решетку Силоамского пруда и, вероятно услышав наши крики, узнал, что мы не нашли сокровища. И тогда, решив помешать нашему возвращению, он начал закладывать отверстие, воспользовавшись нашим же мешком с раствором, который тащил Большой Нед. Нас сгубила собственная предусмотрительность.

— Никакой раствор не может так быстро застыть! — взревел Нед.

Но либо этот известняк слишком быстро скрепляется, либо обновленную кладку подперли с другой стороны балками и камнями. Пытаясь пробить стену, Нед отскакивал от нее как мяч. Матрос начал в отчаянии молотить по закрытому арочному проходу кулаками, его приятель Малыш Том шатался как пьяный, зажав рукой кровоточащую рану.

— Не трать попусту времени! — рявкнул Тентуистл. — Мусульмане скоро откроют верхнюю плиту и спустятся по лестнице к Черной Мадонне!

— Есть же еще лестница за Белой Мадонной! — воскликнул Фархи. — Она наш единственный шанс!

Бегом мы вернулись в зал тамплиеров. Раздался грохот, и по винтовой лестнице за черной статуей прокатилось эхо воинственных криков арабов. Они проломили плиту! Мы с Тентуистлом подбежали к проходу и наугад выстрелили вверх, свист наших пуль вызвал легкое замешательство у преследователей. Тем временем Фархи уже протиснулся за Белую Мадонну и начал подниматься по второй лестнице. Иерихон подтолкнул сестру следом за евреем. Потом и вся наша компания последовала за ними к проходу, и мы один за другим начали подниматься по ступеням. Большой Нед даже пропустил меня вперед.

— Я позабочусь об этом сброде! — крикнул наш голиаф, обхватил Белую Мадонну и, поднатужившись, поднял ее.

Уже появившиеся в зале тамплиеров янычары начали удивленно оглядываться, а потом заорали, увидев нас на другой стороне. Повернувшись боком, Нед едва протиснулся в узкое отверстие, втащив за собой голову Мадонны, и забил этим каменным изваянием весь вход. Оно должно было задержать погоню. Мы бросились бежать вверх по лестнице.

Волна мусульман с дикими криками хлынула за нами и, наткнувшись на преграду, откатилась с возмущением и разочарованием. Они принялись тянуть статую, стремясь освободить проход.

Мы карабкались вверх в отчаянной спешке. Вслед нам неслись разочарованные крики и грохот яростных ударов по статуе, которая защищала наш путь к свободе. Слышались и очередные выстрелы, но пули, не причиняя нам вреда, лишь выбивали осколки из нижних ступеней. А в городе уже явно началась тревога, и возмущенные мусульмане собрались на Храмовой горе, ожидая нашего неминуемого появления. Мы приблизились к запиравшей выход из подземелья железной решетке. Пальнув по замку из пистолета, Тентуистл устранил эту проблему. Распахнувшаяся решетка зазвенела, как гонг. Воспользовавшись паузой, я зарядил винтовку. Мы оказались на Храмовой горе, в мечети Аль-Акса. Я сразу заметил признаки проведенной крестоносцами реконструкции; благодаря рядам стрельчатых арок и высоких окон это темноватое сооружение теперь представляло собой странную архитектурную смесь арабского дворца и европейского собора. Как и подозревал Фархи, лестницу за Белой Мадонной построили, должно быть, для обеспечения тайного прохода из главной резиденции тамплиеров в подземные коридоры и залы.

Мы подбежали к двери мечети. В предрассветной мгле темнела перед храмом обширная площадь, уже заполненная сотнями вооруженных чем попало и растревоженных, как пчелы в улье, мусульман. За ними невозмутимо маячили голубые штаты и золотой купол мечети Омара, у ее входа как раз и собрались объятые ужасом и гневом правоверные. Монотонное гудение размахивающей дубинками толпы прорезалось тревожными возгласами. К счастью, там было мало янычар и мало ружей. Наконец кое-кто из них увидел нас, толпа с громкими воплями развернулась и ринулась в наступление.

— Что за свистопляску вы нам устроили, — бросил мне Нед.

И тогда я прицелился.

По ночам мечеть Аль-Акса освещали огромные медные паникадила, которые зажигали, опуская вниз с помощью длинных белых веревок. Одно из таких паникадил — с несколькими дюжинами свечей, вставленных в железную конструкцию десятифутовой ширины с кованой решеткой, весившей значительно больше тонны, — горело над главным входом мечеть. Когда толпа хлынула внутрь, я поместил петлю веревки, накинутую на вбитый в изысканно украшенный потолок крюк, в центр прицельной трубы винтовки, отмеченный перекрещенными волосками, и спустил курок.

Мой выстрел перебил веревку, светильник рухнул вниз, как гильотина, и приземлился со страшным грохотом на первые ряды толпы. Остальные преследователи моментально дали задний ход, испуганно глядя наверх. Этого промедление было достаточно, чтобы дать нашей похожей на грязных и окровавленных троглодитов компании драгоценные секунды для отступления к задней части мечети.

— Они завладели священными реликвиями Мухаммеда! — на разные голоса выкрикивала разъяренная толпа.

Египте или Будда во время его долгих странствий? Неужели история всех вероучений, мифов и легенд, переплетаясь в затейливо написанных древних текстах, являет собой бесконечную череду наследования древнейшей мудрости и скрывает столь же бесконечную череду тайн? Еретические мысли… Но они невольно посетили меня здесь, в этом религиозном центре мира.

Мы пробежали по вытертым красным коврам, покрывавшим каменный пол мечети, и быстро миновали небольшие приемные, расположенные за главным залом, опасаясь, что впереди нас ждет очередной тупик. Но в том конце, где Аль-Акса и Храмовая гора выходили к внешней городской стене, темнела очередная запертая дверь. Большой Нед изо всех сил треснул кулаком по этой преграде, и на сей раз она подалась, осыпав пол сухими щепками старого дерева. Мы выглянули наружу. По южному краю Храмовой горы проходила крепостная стена Иерусалима. Дойдя до башни, она поворачивала на запад и спускалась с горы вместе с раскинувшимся за ней городом.

— Если нам удастся попасть в лабиринт улиц, то мы собьем их со следа, — выдавил Фархи.

Спотыкаясь от усталости, банкир с Мириам и раненым Томом побежали вдоль крепостного вала к лестнице, что вела вниз, к Навозным воротам. Задержавшись на валу, мы с Тентуистлом перезарядили ружья, а Нед и Иерихон взяли сабли на изготовку. Когда в дверном проеме показались первые преследователи, мы встретили их выстрелами. Потом под прикрытием дымовой завесы в атаку бросились наши фехтовальщики. Раздались стоны раненых, топот убегающих ног, и Нед выбежал к нам, забрызганный кровью.

— Теперь они будут поосторожнее, — заявил он, сверкнув широкой белозубой улыбкой.

Иерихон выглядел несчастным, его клинок потемнел от крови.

— Этот грех на твоей совести, — сказал он моряку.

— Насколько я помню, кузнец, именно вы с вашей драчливой сестрой втянули нас в эту дьявольскую передрягу.

Мы продолжали спешное отступление, слушая их переругивания.

Если бы толпа была получше вооружена, мы уже были бы мертвы. Но тяжелые испытания ограничились лишь несколькими выстрелами, хотя пули летели нам вслед с жутким свистом, способным вызвать оцепенение, если позволить себе задуматься о нем. Закончив спуск по лестнице, мы выбежали на улицы Иерусалима. Навозные ворота уже давно закрыл отряд янычар, вооруженных кривыми саблями и готовых преградить нам выход из города. Над нами, на зубчатых крепостных стенах, толпились орущие мусульмане, и первые преследователи уже бросились к лестнице.

— Скорей в Еврейский квартал! — крикнул Фархи. — Это наш единственный шанс!

С минаретов уже неслись крики, призывающие к оружию, трезвонили и христианские колокола. Мы перебудили весь город. Люди в смятении устремились на улицы. Со всех сторон доносились крики, перемежаемые собачьим лаем и блеянием овец. Мимо нас промчалась перепуганная коза, свернув на ближайшую улицу. Запыхавшийся Фархи вел нас вверх по улице в сторону синагоги Рамбана и Яффских ворот, толпу мусульманских преследователей освещала прерывистая огненная змейка зажженных факелов. Даже если бы я успел вновь зарядить винтовку и выстрелить, мой одиночный выстрел уже не смог бы удержать нарастающий гнев, который мы вызвали, посягнув на их святыни. Если мы не найдем помощи, то будем обречены.

— Мусульмане взбунтовались! — кричал Фархи высыпавшим на улицы встревоженным евреям. — Они хотят поджечь синагоги Рамбана и Йоханана бен Заккая! Надо позвать на подмогу христиан!

— Синагоги! Спасем наши священные храмы! — на разные голоса вторил ему хор толпы.

И благодаря его хитрости мы обрели защитников. Евреи преградили путь хлынувшей в их квартал волне мусульман. А христиан предупредили, что осквернить хотят храм Гроба Господня. В итоге началось столпотворение, грозившее перерасти в жуткий хаос.

Тем временем Фархи умудрился незаметно покинуть нас.

Я собрал остальных.

— Нам надо разделиться! Иерихон и Мириам, вы живете здесь. Ступайте домой!

— Я слышал, как мусульмане выкрикивали мое имя, — мрачно заметил кузнец. — Нам нельзя оставаться в Иерусалиме. Они меня опознали. — Он сердито глянул на меня. — Теперь мой дом разграбят и сожгут.

Я испытал мучительное чувство вины.

— Тогда захватите все, что сможете, и бегите к морю. Смит организует оборону Акры. Там вы найдете защиту.

— Пойдем с нами! — воскликнула Мириам.

— Нет, вы же местные жители, и ваши передвижения не привлекут внимания. А на нас все будут пялиться, как на снеговиков в июле. — Я вложил в ее руку серафимов. — Возьми их и спрячь до нашей новой встречи. Мы, европейцы, сумеем как-нибудь вывернуться, немного побегаем, а потом выскользнем из города, не дожидаясь рассвета. А теперь вы поспешите к дому, а мы пойдем в другую сторону, чтобы отвлечь преследователей. Не волнуйтесь. Мы еще встретимся в Акре.

— Из-за каких-то давно опустевших сундуков я потерял хороший дом и репутацию, — с горечью бросил Иерихон.

— В той келье хранилось нечто важное, — упорствовал я. — Вы же понимаете, что хранилось. Вопрос в том, куда все перепрятали. И когда мы найдем новый тайник, то разбогатеем.

Он пристально посмотрел на меня, гнев в его взгляде смешивался с отчаянием и надеждой.

— Уходите же побыстрей, а то скоро рассветет, и тогда Мириам своим грязным видом будет привлекать ненужное внимание!

Тентуистл уже дергал меня за руку.

— У нас тоже не лучший видок, так что надо, пока не поздно, выметаться из города!

Итак, мы разделились. Догоняя моряков, я оглянулся на брата и сестру и крикнул:

— Мы обретем мудрость!

Мы направились к Сионским воротам. Я еще раз обернулся, но Иерихон и Мириам уже затерялись в толпе, словно обломки кораблекрушения в бушующем море. Мы поплелись по улицам с замедленной безнадежностью. Рука Малыша Тома сильно кровоточила, и он не мог быстро передвигаться, но держался мужественно. Войдя в Армянский квартал, мы достигли желанных ворот. Охранники куда-то ушли, вероятно, их отправили подавлять мятеж или искать его виновников: первая удача в нашем провальном приключении. Мы сняли массивный засов, с трудом отворили сворку ворот и покинули город. Небосвод еще лишь начинал розоветь. Огни фонарей, факельный свет и грядущий рассвет окрасили небо и городские стены за нашими спинами в оранжевые тона. Впереди нас ждали тенистые зеленые убежища.

Справа находилась гора Сион и гробница Давида. Слева в темной низине маячила долина Гиона и Силоамский пруд.

— Мы обойдем город с севера и выйдем на Наблусскую дорогу, — сказал я. — Если будем идти по ночам, то дня за четыре доберемся до Акры и пошлем весть Сиднею Смиту.

— А как насчет сокровищ? — спросил Тентуистл. — Что будет с ними? Неужели мы откажемся от поисков?

— Вы же видели, что здесь их не оказалось. Сначала надо попытаться выяснить, где дальше искать. Я молю Бога, чтобы Фархи не схватили. Он может знать вероятные места новых поисков.

— Нет. По-моему, он предаст нас. Почему вдруг он так незаметно ускользнул?

Я тоже размышлял о его исчезновении.

— Сначала хорошо бы подумать, как спасти наши собственные шкуры, — пробасил Большой Нед.

И тут наш лейтенант вдруг пошатнулся, а по холму разнесся отзвук выстрела. Еще несколько пуль взметнули пыль у наших ног. Тентуистл с хриплым стоном опустился на землю. Потом до меня донеслась французская речь.

— Точно, они все-таки выбрались! Рассредоточимся! Отрежем им путь!

Похоже, именно банда французов, прицепившаяся в городе к Мириам, пыталась замуровать нас в подземелье. Выбравшись оттуда по нашему пути через Силоамский пруд, они услышали, что в городе началось восстание, и решили дождаться первых беженцев.

Я пристроился рядом с Тентуистлом и прицелился. Найдя в прицеле одного из сидевших в засаде бандитов, я спустил курок. Моя пуля сразила его наповал. Отличная винтовка. Я лихорадочно перезарядил ружье.

Нед взял пистолет Тентуистла и тоже выстрелил, но дальность пистолетной стрельбы не позволила ему достать наших противников.

— Своими вспышками ты только помогаешь им прицелиться, — сказал я ему. — Забирай Тома и лейтенанта, и отходите обратно к воротам. Я немного задержу их здесь, а потом мы затеряемся в Армянском квартале.

Над головой просвистела очередная пуля. Тентуистл закашлялся, сплюнув кровавую слюну, глаза его начали тускнеть. Очевидно, долго он не протянет.

— Ладно, мистер, попробуй выиграть нам немного времени.

Нед потащил назад Тентуистла, за ним нетвердой походкой последовал Том.

— Поттс погиб, еще двое наших ранены, — пробурчал он. — От твоих чертовых затей одни неприятности.

Рассвет набирал силу. Французы подобрались поближе, и их пули опять засвистели. Я выстрелил еще разок и оглянулся. Моряки уже проходили в ворота. Нет времени перезаряжать, пора уходить! Прижимаясь к земле, я поспешил к ним. Бандиты приближались, как стая голодных волков. Потом я услышал стук. Ворота закрывались! Я стремительно сбежал к ним и, оказавшись у стены, услышал, как лег на место засов, оставив меня за городом. Да, засов с лязгом улегся на крюки.

— Нед! Открой! — крикнул я, слыша угрожающий приказ подлого таможенника, но успел распластаться на земле, прежде чем прогремел залп. Пули градом забарабанили по железным воротам. Практически я находился в положении поставленного к стенке преступника. — Скорей, они уже на подходе!

— Я думаю, мистер, на этом наши пути расходятся, — отозвался Нед.

— Но у меня-то какой путь? Побойся Бога, не дури…

— Вряд ли эти лягушатники будут охотиться за парой бедных британских моряков. Тебе ведь одному известны тайны сокровищ, верно?

— Как, ты хочешь бросить меня им на расправу?

— Может, ты сумеешь обхитрить их так же, как нас.

— Проклятье, Нед, давай останемся вместе, как говорил лейтенант!

— Его уже нет, да и мы уходим. Не обманывал бы ты, мистер, честных моряков за карточной игрой, тогда и друзей не потерял бы. Так-то.

— Но я не обманывал, я переиграл вас!

— Один черт.

— Нед, открой ворота!

Но в ответ раздался лишь приглушенный скрежет металла.

— Нед! — Лежа на земле, я барабанил по неподатливому железу. — Нед, впусти меня!

Но он не сжалился, конечно, и я, напрягая слух, услышал их шаги, удаляющиеся в сторону мятежного города. Повернувшись назад, я обнаружил, что французы уже находятся всего в нескольких ярдах и на меня нацелены дула мушкетов. На лице одного верзилы расплылась кровожадная улыбка.

— Мы распрощались под Храмовой горой, но судьба опять свела нас! — воскликнул их вожак, снял треугольную шляпу и отвесил ироничный поклон. — Вы просто какой-то вездесущий, месье Гейдж, но и мне везет на встречи с вами! — У него была усмешка палача. — Конечно, вы помните нашу первую встречу на тулонской дороге? Пьер Нажак, к вашим услугам.

— Еще бы не помнить, редко встретишь грабителя, прикинувшегося таможенником. Так, значит, ваше настоящее имя Пьер Нажак?

— Относительно настоящее. Что случилось с вашими друзьями, месье?

— Разочаровались в карточной игре, — сказал я, медленно вставая.

ГЛАВА 10

Как дьявольски мне не повезло, я понял, когда Нажак заставил меня созерцать шрам его пулевого ранения. Именно благодаря мне год назад его грудь обезобразил паршивый красный рубец, из-за которого он долго не мог мыться с мылом и мочалкой. Маленькая воронка под левым соском — на пару дюймов левее и ниже — подтверждала, что меткость подвела меня. Более того, я обнаружил, что от Нажака чертовски дурно пахнет.

— Ваша пуля сломала мне ребро, — сказал он. — Представляете, как я обрадовался, оклемавшись и узнав, что вы, возможно, еще живы и я могу помочь хозяину разыскать вас. Сначала вы поступили достаточно глупо, направив своих разведчиков в Египет. Потом, прибыв в эти края, мы заловили трясущегося старого болвана, и он, как только мы слегка поджарили ему пятки, признался, что встретил некоего европейца с золотыми ангелами самого шайтана. Вот тогда-то я и почуял, что вы обретаетесь где-то поблизости. Чем дольше откладывается месть, тем она становится слаще, вы ведь согласны со мной?

— Да, пожалуй, я дам вам знать, когда соберусь окончательно пристрелить вас.

Встретив мою скромную шутку недобрым смехом, он встал и саданул меня в висок с такой силой, что ночная мгла вспыхнула голубыми искрами. Связанный по рукам и по ногам, я покачивался над костром, моя одежда медленно тлела, и боль наконец стала настолько нестерпимой, что я начал извиваться.

Это весьма порадовало моих мучителей, хотя, с другой стороны, обычно мне даже нравилось быть в центре внимания. Жаль, что ожоги продолжали еще долго терзать меня. Дело происходило ночью следующего дня после нашего бегства из Иерусалима, и единственными чувствами, удерживающими меня от потери сознания, были страх и боль. Истощенный и измученный, я чувствовал себя ужасно одиноким. Банда нажаковских громил увеличилась до доброго десятка, половина — французы, а остальные — уродливые, как жабы, бедуины, казалось собравшие на себя вековую грязь арабской кухни. Помимо отсутствия половины зубов у всего личного состава, в этой банде отсутствовал и тот француз, которого я заколол, отбивая Мириам. Я потешил себя надеждой, что набил руку за этот год и он отправился в мир иной. Хотя, возможно, он тоже где-то зализывал свою рану, мечтая о том дне, когда пырнет меня под ребро при очередной встрече.

Настроения Нажака не улучшило и то, что при мне не оказалось никаких ценностей, кроме винтовки и томагавка, которые он, по воровской традиции, не преминул присвоить. Серафимов я доверил Мириам, а во время той ночной вылазки лишился и кошелька — похоже, с легкой руки Малыша Тома или даже Большого Неда. Никого не порадовали и мои упорные рассказы об опустошенной подземной сокровищнице Иерусалима, не менее разочаровывающей, чем остров сокровищ в недрах Египта.

Что же я делал там, если не нашел ничего ценного?

И я ответил, что выяснял, как выглядит снизу краеугольный камень мироздания.

В общем, меня изрядно поколотили, но убить не решились. После нашего бегства туннели под Храмовой горой кишели людьми, как муравейник, и мусульмане, вероятно, пребывали в недоумении относительно предмета наших поисков. Поднятый ими шум исключал возможность возвращения туда этой французско-арабской банды, поэтому я оставался для них единственной путеводной нитью к тайным сокровищам.

— Я дожарил бы вас прямо сейчас, если бы Бонапарт и мой хозяин не хотели видеть вас живым, — прорычал Нажак.

Он позволил арабам поразвлечься, и они вовсю орудовали кинжалами, забрасывая мои ноги и руки тлеющими красными углями, но не более того. Время было достаточно позднее, и мои истошные крики не привлекали внимания.

Но измученное сознание вскоре покинуло меня, и я очнулся от боли лишь на следующее утро, когда меня пнули в бок, приглашая к завтраку, состоявшему из воды и гороховой лепешки. После чего мы продолжили путь от Иерусалимских холмов к тем прибрежным равнинам, где уже маячили вдали столбы дыма.

Французская армия усердно трудилась.

Когда мы прибыли в лагерь Наполеона, у меня возникло странное ощущение, как у скитальца, вернувшегося домой, пусть и в положении пленника. Я хорошо помнил поход армии Бонапарта к Каиру и случайную встречу с солдатами из подразделений Дезе в Дендере. А сейчас военные в европейских мундирах разбили белые палатки уже под стенами Яффы. От кухонных костров доносились знакомые запахи походной пищи, и снова мой слух радовало мелодичное изящество французской речи. Когда мы проезжали через первые ряды палаток, солдаты с любопытством поглядывали на банду Нажака, а некоторые из них, очевидно признав меня, удивленно переглядывались. Не так давно я еще числился в отряде французских ученых. И вот теперь меня доставили в лагерь в качестве дезертира и пленника.

Да и сама Яффа выглядела знакомой, хотя представала передо мной в новом виде с выгодных позиций осаждающей стороны. В гавани уже не пестрели разноцветные навесы и красочные ковры, а в крепостных стенах зияли свежие раны от артиллерийского обстрела. Оттоманские пушки, видно, тоже не молчали, о чем свидетельствовали расколотые стволы и срезанные кроны апельсиновой рощи, в чьей тени расположилась наполеоновская армия. Уже вздымались защитные земляные валы над вырытыми в песчаной почве окопами, и множество лошадей французской кавалерии возбужденно перемещались в устроенных для них тенистых загонах, откликаясь испуганным ржанием на орудийные залпы. Взмахи лошадиных хвостов напоминали движения маятника метронома, а от взлохмаченных грив исходил знакомый и приятный запах.

Нажак скрылся в большой палатке Наполеона, а я оцепенело торчал на средиземноморском солнце с непокрытой головой, томясь от жажды и склоняясь к фатализму. Однажды в Канаде я испытывал подобное смутное чувство мучительной неизвестности на реке Святого Лаврентия во время головокружительного падения на скалы… однако тогда мне повезло налететь на куст и, миновав скалистую твердь, нырнуть в воду.

И здесь, возможно, найдется какой-то спасительный куст.

— Гаспар! — еле ворочая языком, выдавил я.

Да, я увидел поблизости выдающегося французского математика Гаспара Монжа, который помог мне разрешить некоторые загадки Великой пирамиды. Он стал доверенным советником Наполеона после знаменитых генеральских побед в Италии, а во время Египетского похода наставлял меня, как непутевого племянника. И вот ему пришлось сопровождать эту армию и в Палестину.

— Гейдж! — прищурившись, воскликнул Монж, подходя ближе. — Как вы здесь оказались? По-моему, я советовал вам уехать в Америку!

Гражданское платье ученого давно потеряло пристойный вид, на коленках появились заплаты, куртка изрядно пообтрепалась, щеки заросли щетиной. Он выглядел как усталый пятидесятидвухлетний человек.

— Я пытался. Послушайте, а вы слышали что-нибудь об Астизе?

— О той женщине? Но она ведь сбежала с вами.

— Верно, но нас разлучили.

— Вы улетели на воздушном шаре вместе с ней — так сообщил мне Конте. Ох и разъярился же Никола из-за вашей проделки! Спасительный полет, как же все наши ученые завидовали вам… и зачем вы вернулись в этот жуткий бедлам? Милостивый боже, парень, я понимал, что вам далеко до настоящего ученого, но вы, похоже, начисто лишились и здравого смысла.

— Пожалуй, я согласен с вами, доктор Монж.

Он ничего не знал не только о судьбе Астизы, но, очевидно, и о нашем проникновении в глубины пирамиды, и я сразу решил, что лучше не посвящать его в былые приключения. Если французы, не дай бог, узнают, какие в ней скрыты сокровища, то разнесут эту древнюю громадину в пух и прах. Лучше оставить фараона покоиться с миром.

— Астиза упала в Нил, а воздушный шар в конечном счете опустился в Средиземное море, — пояснил я. — А Никола тоже здесь?

Я слегка опасался встречи с Конте, экспедиционным воздухоплавателем, после того как украл его разведывательный воздушный шар.

— К счастью для вас, он задержался на юге для организации нормальной доставки нашей осадной артиллерии. В его гениальной голове родился проект великолепной конструкции многоколесных повозок для транспортировки пушек через пустыню, но у Бонапарта нет времени на внедрение подобных новшеств. Мы рискнули отправить их морем. — Монж умолк, осознавая, что выбалтывает секреты. — Но почему вы торчите здесь в одиночестве, со связанными руками? — Он выглядел озадаченным. — В какой грязи вы вывалялись и откуда эти ожоги… о господи, что же с вами приключилось?

— Он английский шпион, — заявил Нажак, выходя из палатки. — И вы, месье ученый, рискуете навлечь на себя такое же подозрение, уже просто разговаривая с ним.

— Английский шпион? Не болтайте чепухи. Гейдж — дилетант и бездельник, прирожденный бродяга. Какой уж из него шпион, его же никто всерьез не воспринимает.

— Неужели? А вот наш генерал воспринимает.

После этих слов появился и сам Бонапарт, полог его шатровой палатки величественно вздулся, словно заряженный электрической силой ее обитателя. Выехав из Тулона около года тому назад, все мы успели уже побронзоветь под южным солнцем, и лицо генерала также покрывал густой загар, но успех и ответственность придали его чертам особую жесткость, хотя он еще не отметил даже тридцатилетний юбилей. Жозефина ему изменяла, правоверные египтяне с презрением отнеслись к его планам преобразования Египта на манер Французской республики, и ему пришлось жестоко подавить восстание в Каире. Его идеализм находился в осадном положении, а в романтизме была пробита серьезная брешь. Здесь, в Палестине, серые глаза Наполеона уже поблескивали ледяным огнем, темные волосы разлохматились, в его воинственной внешности появилось нечто ястребиное, а походка стала более нервной и взвинченной.

— Итак, вот и вы! Я полагал, что вы давно мертвы.

— Он перешел на сторону англичан, mon general,[14] — с готовностью пояснил Нажак.

Этот бандит напомнил мне школьного ябедника, и я пожалел, что не прострелил ему язык.

— Это правда, Гейдж? — подавшись ко мне, спросил генерал. — Вы перебежали от меня на сторону врагов? Неужели вы отказались от разумных республиканских идей и спелись с реакционерами, роялистами и турками?

— Нас развели случайные жизненные обстоятельства, генерал. Я лишь пытался узнать о судьбе женщины, с которой познакомился в Египте. Возможно, вы помните Астизу.

— Еще бы, нечасто красотки палят из мушкетов. Судя по моему опыту, Гейдж, любовь приносит людям больше зла, чем добра. Так именно ее вы рассчитывали отыскать в Иерусалиме, когда Нажак захватил вас?

— Как ученый, я пытался провести некоторые исторические исследования и…

— Нет! — запальчиво оборвал меня он. — Уж одно-то я теперь знаю наверняка, научные исследования вам недоступны!

И я не собираюсь больше тратить время, выслушивая ваш идиотский лепет! Вы перебежчик, лжец и лицемер, сражавшийся в компании с английскими моряками! Вероятно, вы действительно могли бы стать их шпионом, как и сказал Нажак. Если бы не были чертовски глупы, как не раз подчеркивал Монж.

— Сэр, когда я следовал в Тулон, чтобы присоединиться к вашей экспедиции, Нажак пытался украсть у меня ценный медальон. И предатель как раз он!

— Он сам подстрелил меня, — вставил Нажак.

— Он пособник графа Алессандро Силано и член еретической ложи египетского обряда, враг всех истинных масонов. Я уверен в этом!

— Замолчите! — прервал меня Бонапарт. — Я отлично понял, что вы, Гейдж, враждебно относитесь к графу Силано. Я также знаю, что он проявил поразительную преданность и стойкость, несмотря на травму, полученную при исследовании пирамид.

«Так, — подумал я, — значит, Силано жив». Плохие новости сыпались одна за другой. Неужели граф заявил, что упал не с воздушного шара, а свалился с пирамиды? И почему никто ничего не говорит об Астизе?

— Если бы вы обладали преданностью Силано, — продолжал Бонапарт, — то не докатились бы до такого ужасного положения. Побойтесь Бога, Гейдж, вас обвинили в убийстве, а я предоставил вам все возможности для спасения, и, однако, вы болтаетесь, как маятник, из стороны в сторону.

— Такая уж подлая у него натура, mon general, — с наглым видом подпел Нажак.

Мне отчаянно захотелось задушить его.

— На самом деле вы искали здесь сокровища, не так ли? — требовательно спросил Наполеон. — Вас сгубила американская расчетливость, а попросту говоря, жадность.

— Жажда познания, — поправил я, не слишком погрешив против истины.

— Ну и что же вам удалось познать? Говорите правду, если цените свою жизнь.

— Ничего, генерал, как вы можете видеть по моему положению. Такова правда. Все, что я говорю, правда. Я всего лишь американский исследователь, втянутый в войну не по своей…

— Наполеон, очевидно же, что этот парень скорее дурак, чем изменник, — вмешался математик Монж. — Его грех заключается в невежестве, а не в предательстве. Взгляните на него. Что он может знать?

Мгновенно сообразив, что определение математика для меня выгоднее, чем обвинения Нажака, я изобразил глупую усмешку — уж не знаю, насколько глупой она получилась, учитывая мою врожденную сообразительность.

— Могу сообщить вам, что политическая обстановка в Иерусалиме чертовски сложна, — тупо проговорил я. — Совершенно непонятно, кому отдают предпочтение христиане или иудеи, а друзы на самом деле охвачены…

— Достаточно! — Бонапарт обвел нас мрачным взглядом. — Гейдж, я не знаю, что с вами делать. То ли расстрелять, то ли дать вам шанс проявить способности в налаживании отношений с турками. Может, мне послать вас в Яффу, чтобы вы дождались там прихода моих войск? Мои солдаты уже теряют терпение, особенно после сопротивления в Эль-Арише и Газе. Или лучше отправить вас к Джеззару с рекомендательным письмом, поясняющим, что вы шпионите для меня?

— Думаю, я мог бы помочь доктору Монжу… — пролепетал я, подавив отчаяние.

Но тут прогремел пушечный залп, послышались звуки труб и возбужденные крики. Мы все глянули в сторону городских стен. Под грохот турецких пушек из южных ворот Яффы вышла колонна оттоманской пехоты. На ветру трепетали флаги, а ряды турок неслись вниз по склону к незавершенным валам огневых позиций французов.

В ответ прозвучали сигналы французских трубачей.

— Проклятье, — проворчал Наполеон. — Нажак!

— Oui, mon general![15]

— Я должен руководить сражением. Вы сможете выяснить, что ему известно на самом деле?

— О да, — с усмешкой ответил он.

— Потом доложите мне. Если он по-прежнему бесполезен для нас, то я прикажу расстрелять его.

— Генерал, — вновь попытался Монж. — Позвольте мне поговорить с ним.

— Если вы и поговорите с ним, доктор Монж, то только ради того, чтобы услышать его прощальное слово.

И Бонапарт устремился в сторону грохочущей артиллерии, призывая своих адъютантов.

Я не трус, но когда улюлюкающая банда франко-арабских головорезов подвесила меня за ноги над вырытой в дюнах ямой, то через некоторое время мне захотелось малодушно рассказать им все, что они хотят услышать. Кровь уже, казалось, вскипала в моей голове, и мне просто хотелось прекратить эту чертову пытку. Французы отразили вылазку оттоманской пехоты, но смелым туркам все же удалось добежать до незаконченных укреплений огневой батареи, и количество убитых ими французов сильно разозлило войска Наполеона. Когда прошел слух, что я стал английским шпионом, несколько пехотинцев с воодушевлением предложили банде Нажака помощь и, быстро выкопав яму, соорудили над ней из стволов пальмы что-то вроде турника, на котором и подвесили меня. Формально эту пытку устроили для того, чтобы заставить меня признаться во всех утаиваемых секретах. Но практически мои мучения стали наградой отборным негодяям, фанатичным садистам и извращенным грабителям банды Нажака, своеобразным поощрением, гарантирующим выполнение ими в ходе этого вторжения любой грязной работы.

Я уже множество раз говорил им чистую правду: «В подземелье ничего не было!», «Я ошибся, рассчитывая найти там хоть что-то!», «Да и не знал я толком, что хотел там найти!»

Но если пытка практически становится самоцелью, то жертве лучше говорить только то, что способно умерить раж мучителей. Такая пытка скорее похожа на медленную казнь.

В общем, они обвязали веревкой мои лодыжки и подвесили меня вниз головой на поперечной балке над выкопанной в песке ямой так, чтобы мои руки не доставали до ее краев. Яма уходила в глубину на добрых десять футов, да и прекратили ее рыть только потому, что уперлись в какие-то камни, и тогда заявили, что такой глубины вполне хватит для моей могилы. Потом один из бедуинов подошел к яме с плетеной корзиной и высыпал туда ее содержимое. Вниз упал шипящий и извивающийся клубок змей.

— Не правда ли, Гейдж, оригинальный способ казни? — задал риторический вопрос Нажак.

— Вам грозит проклятие Апопа, — пробурчал я, уже потеряв нормальный голос из-за прилива крови к голове.

— Что?

— Проклятие Апопа! — громче прохрипел я.

Он притворился, что ничего не понял, но реакция арабов показала, что эти слова прозвучали вполне внятно. Они отпрянули, услышав зловещее имя и явно зная это древнее змеиное божество Египта, которому поклонялся изменник и убийца Ахмед бин-Садр. Более того, очевидно, судьба опять свела меня с остатками его египетской шайки, поскольку от моих слов они так задергались, словно пытались вылезти из своих подлых шкур. Я заронил опасения в их головы. Какие же страшные тайны могли мне открыться, — мне, поразившему иерусалимских горожан электрической магией? Нажак, однако, сделал вид, что ему незнакомо это имя.

— Змеиные укусы чертовски болезненны и убивают мучительно медленно. Мы прикончим вас быстрее, месье Гейдж, если вы поведаете нам, что на самом деле искали и что вам удалось найти.

— У меня есть более приятное предложение. Идите к дьяволу…

— Вы отправитесь к нему первым, месье. — Он обернулся к бандитам, державшим мои веревки. — Опускайте его!

Веревка рывками начала опускаться. Моя голова достигла уровня земли, и я, покачиваясь над самой ямой, видел теперь только башмаки и сандалии, владельцы которых продолжали глумиться в свое удовольствие. Удерживающая меня веревка продолжала опускаться. Откинув назад голову, я глянул на дно ямы. Да, в глубине шипели эти твари, ползающие на брюхе, как им и предначертано. Они напомнили мне о предательской смерти бедняги Тальма и о всех отвратительных злодеяниях, совершенных Силано и его головорезами ради получения священной книги.

— Я прокляну вас именем Тота! — крикнул я.

Движение веревки вновь прекратилось, и между арабскими бандитами разгорелся какой-то спор. Я не мог уследить за бурным потоком слов, но разобрал знакомые: «Апоп», «Силано», «колдун» и «электричество». Все-таки я приобрел репутацию! Они явно побаивались меня.

Нажак сердито прикрикнул на своих приспешников. Веревка опустилась еще на фут и вновь остановилась, спор продолжался. Внезапно раздался грохот пистолетного выстрела, от очередного рывка я опустился еще фута на два и опять остановился. Мое тело уже почти погрузилось в яму, и до змей оставалось около четырех футов.

Я глянул вверх. Слишком долго споривший с Нажаком бедуин осел на землю, одна из его обутых в сандалии ног свесилась с края ямы.

— Следующий спорщик успокоится навсегда вместе с американцем на дне этой ямы! — угрожающе заявил Нажак.

Споры затихли.

— Ну что, теперь все согласны со мной? Опускайте его! Медленно, чтобы он успел помолиться!

О, я действительно молился, и молился как одержимый. Какая гордость может устоять перед угрозой змеиных укусов? Но молитвы не принесли никакой пользы, разве что бандиты получали все большее удовольствие, продолжая опускать веревку. Я выкрикивал все, что, по моим предположениям, им хотелось услышать, молился разным богам, извиваясь и обливаясь потом, капли которого обжигали мои глаза. Когда мои жалкие стоны начали надоедать, кто-то подтолкнул меня, и я начал раскачиваться. Поистине головокружительное ощущение. Еще немного, и я мог бы потерять сознание. Оцепенело следил я, как змеи скручиваются в кольца, но вдруг заметил еще кое-что.

— Эй, вы забыли лопату!

— Для вашего же удобства, месье Гейдж, вы сами зароетесь в могиле после того, как змеи израсходуют свой яд, — крикнул Нажак. — Или, может, вам легче объяснить, что же вы увидели под Храмовой горой?

— Я уже сказал, что ничего!

Меня опустили еще на фут. Вот что получается, когда говоришь правду.

Окаянные змеи издавали отвратительное шипение. Эти рептилии разъярились на меня совершенно несправедливо, поскольку не я сбросил их в яму.

— Ладно, была там одна интересная вещица, — внес я изменение.

— Терпение не относится к моим достоинствам, месье Гейдж.

Веревка вновь опустилась.

— Погодите, погодите! — всерьез запаниковал я. — Поднимите меня, и я все расскажу!

Я придумаю что-нибудь! Пара раскачивающихся змей уже тянула вверх головы, явно намереваясь укусить меня.

Лучи восходящего солнца проникли в мою могилу. И вновь мой блуждающий взгляд скользнул по лопате, подползающим к ней змеям и остановился на неровном дне ямы, выкопанной усердными могильщиками. Только сейчас я осознал, что там внизу проступает какая-то изогнутая поверхность, похожая на рыжий обломок глиняного сосуда или черепицы. Она имела довольно правильную округлую форму, как мне показалось, возможно даже цилиндрическую, насколько можно было судить по слою налипшего сверху песка. Похоже на какую-то трубу, прикинул я. Нет, точно… это действительно груба.

И эта труба, размышлял дальше я, тянется в сторону моря.

— Думаю, мы услышим вас и оттуда, — сказал Нажак, заглядывая в яму.

Я протянул вниз руки, пытаясь дотянуться до ручки лопаты. Но до нее оставалось еще около фута. Заметив эти попытки, мои мучители любезно приспустили веревку. Но тут одна из змей взвилась к моей ладони, и я резко поднял руки и испуганно потер их, вызвав тем самым хохот внимательных наблюдателей. Теперь они начали заключать пари на то, успею ли я схватить лопату, прежде чем рептилии укусят меня. И вновь меня опустили на пару дюймов. Ох, как же великолепно развлекались мои захватчики!

— Убив меня, вы никогда не найдете величайшее сокровище! — предупредил я.

— Так поведайте же нам скорей, где оно спрятано?

Очередной спуск на несколько дюймов.

— Я могу только отвести вас туда, если вы сохраните мне жизнь!

Переводя взгляд с ползающих змей на лопату, я раскачивался и изгибался, постепенно приближаясь к ее деревянной рукоятке.

— И что же это за сокровище?

Тело очередной змеи изогнулось в мою сторону, я невольно взвыл и услышал новый приступ общего смеха. Мне не удавалось так развеселить даже парижских куртизанок.

— Это…

Веревка опустилась еще ниже, змеи застыли в боевой готовности, но в последний момент я успел дотянуться до ручки лопаты и, схватив ее, отразил их выпад. Мой отчаянный удар отбросил на песчаные стены двух самых прытких рептилий, вызвав спонтанное падение остальных. Рухнувшие друг на друга твари зашипели с новой ужасающей яростью.

— Вытащите, вытащите же меня, я все расскажу, клянусь Богом, только вытащите!

— Какое же, месье Гейдж? Какое именно вы нашли сокровище?

Что же еще я мог придумать? В голове воцарилась одуряющая пустота; тупо зажав деревянную рукоятку обеими руками, я размахнулся и, получше прицелившись, яростно ударил лезвием лопаты по изогнутой поверхности глиняной трубы. Она разбилась!

В яму хлынула мутная жидкость.

Вряд ли кто-то поразился больше меня.

Под удивленные возгласы бандитов веревка опустилась еще немного, и мои волосы окунулись в зловонную смесь сточной и морской воды. Неужели здесь проходит яффская клоака? Я в отчаянии зажмурился, ожидая, что извивающиеся твари впрыснут свой яд мне в нос, уши или глаза. Но шипение вдруг стало заметно тише.

Я приоткрыл глаза. Змеи ползли по бортам ямы, убегая от вонючего потока. Очевидно, мне подбросили пустынных змей и их не порадовала вырвавшаяся из трубы жидкая мерзость так же, как меня.

Веревка опять дернулась, и теперь уже мой лоб погрузился в грязную клоаку. Клянусь долларом Гамильтона,[16] неужели я избежал змеиного яда только для того, чтобы захлебнуться нечистотами?

— Грааль! — заорал я. — Я знаю, где спрятан Грааль!

Услышав этот вопль, Нажак отдал приказ, и меня начали медленно вытаскивать из ямы.

Арабы подняли шум, крича, что это электрическое чудо, а я колдун, превративший песок в воду. Нажак с недоверием поглядывал на зажатую у меня в руках лопату. Яма внизу продолжала наполняться, змеи пытались забраться наверх, но падали обратно.

Моя голова уже поднялась над землей, привязанное за ноги тело раскачивалось, как мясная туша на крюке.

— Повтори-ка, что ты там сказал? — потребовал Нажак.

— Грааль, — вяло выдохнул я. — Святой Грааль. А теперь, умоляю, пристрели меня.

И конечно же, ему самому этого хотелось. Но вдруг Бонапарт сочтет мое признание очень важным? Раздумья Нажака прервал грозный гул, стремительно выросший до яростного рева, — французская армия начала атаку.

ГЛАВА 11

Зверство невозможно оправдать, но иногда оно объяснимо. Войска Бонапарта боролись с собственным разочарованием с тех самых пор, как высадились в Египте прошлым летом. Одуряющая жара, бедность и враждебность населения — все стало потрясением. Французы ожидали, что их будут приветствовать как республиканских спасителей, несущих дары просвещения. Вместе этого им оказывали упорное сопротивление, сочтя неверными и безбожниками, а остатки скрывавшихся в пустынях мамелюкских отрядов до сих пор вели партизанскую войну. Гарнизоны в деревнях жили под постоянной угрозой быть отравленными днем или зарезанными под прикрытием ночи. На все это Наполеон ответил продолжением похода и отправился покорять Палестину.

В Газе французов встретил неожиданно ожесточенный отпор. Ранее турецких пленных отпустили, взяв с них обещание сохранять нейтралитет, но в подзорные трубы офицеры увидели, что им противостоят их бывшие пленники, примкнувшие к защитникам стен Яффы. В Европе такую ситуацию сочли бы вопиющим нарушением правил ведения войны. Однако даже это могло бы не вызвать последующей массовой бойни.

Неукротимую всеобщую ярость вызвали действия турецкого военачальника Ага Абдаллы — в ответ на предложение Наполеона обсудить условия сдачи города он казнил двух французских послов и выставил их насаженные на кол головы на всеобщее обозрение.

С безрассудной гордостью мусульмане рассчитывали на численное превосходство. Французская армия протестующе взревела, подобно разъяренному льву.

Теперь о жалости уже не могло быть и речи. Артиллерийская атака началась через считанные минуты. Воздух взорвал грохот и свист пушечных ядер, взметались к небесам клубы земли и обломки городских зданий. Поначалу войска ликовали при каждом удачном попадании, но за долгие часы бомбардировки сокрушение обороны Яффы превратилось в монотонную работу. С востока и севера орудия выдавали по залпу через каждые шесть минут. А с южной стороны, где пушечные жерла нацелились на город через ущелье, покрытое густой растительностью, которая могла служить хорошим прикрытием для будущей атаки, выстрелы слышались каждые три минуты, и в крепостных стенах постепенно расширялись бреши. Оттоманская артиллерия вела ответный огонь, но из устаревших орудий и неумелыми канонирами.

Нажак помедлил, убедившись, что все его змеи утонули, потом приковал меня к стволу апельсинового дерева, а сам пошел наблюдать за обстрелом и обдумывать сказанные мной слова. Ему не хотелось пропустить столь впечатляющую своими жертвами битву, но я подумал, что он найдет минуту, чтобы доложить Бонапарту о моей болтовне насчет Святого Грааля. Сгустились сумерки, в Яффе замелькали огни, а я все торчал под деревом, томимый голодом и жаждой, и слушал однообразный грохот пушек. Этот гром меня в итоге и убаюкал.

На рассвете в южной стене образовалась большая брешь. Многие похожие на свадебный пирог белые дома были обезображены черными дырами, Яффа прикрывалась уже лишь дымовой завесой. Прицельный огонь французов отличался почти хирургической точностью, и проломы в стенах неуклонно увеличивались. Я заметил множество использованных ядер, они чернели, точно изюм в тесте, в грудах обломков под крепостными стенами. Вскоре к ущелью направились два гренадерских отряда и саперное подразделение, тащившее взрывчатку. К штурму готовились и другие отряды.

Нажак развязал меня.

— Пошли к Бонапарту. Если ему не понравятся ваши откровения, то вы сдохнете.

Наполеон стоял в окружении офицеров, уступая всем в росте, но превосходя всех по масштабу личности, и сопровождал свои приказы резкими жестами. Заполонившие ущелье гренадеры отсалютовали, достигнув проломленных стен Яффы. Оттоманские пушечные ядра с грохотом врезались в заросли, сотрясая листву, как рыскающие медведи. Пехотинцы не обращали внимания на эту неточную стрельбу и ливень пуль, срезающих листья.

— Посмотрим, чьи головы в итоге насадят на кол! — крикнул один сержант, когда очередной отряд, примкнув штыки, протопал в сторону крепости.

Бонапарт мрачно улыбнулся.

Старшие офицеры пока не замечали нас, но, когда первые отряды двинулись на штурм, Наполеон резко переключил свое внимание на меня, словно желал заполнить чем-то тревожное время ожидания исхода операции. Вышедшие из ущелья гренадеры, паля из мушкетов, бросились в пролом, но он даже не оглянулся.

— Итак, месье Гейдж, насколько я понял, вы теперь творите чудеса, извлекая воды из камней и заговаривая змей?

— Я обнаружил старый трубопровод.

— И Святой Грааль, насколько я понял.

— Генерал, — вздохнув, сказал я, — именно его я искал в пирамидах, и именно им стремится завладеть граф Алессандро Силано вместе с его еретической масонской ложей, чтобы погубить всех нас. И Нажак тоже заодно с этими мерзавцами, ведь они…

— Месье Гейдж, я очень долго терпел ваши невнятные речи и не помню, чтобы вы принесли нам какую-то ощутимую пользу. Если вы еще не забыли, я предложил вам сотрудничество, предложил участвовать в переделке этого мира на основе идей наших двух революций — французской и американской. Но вы сбежали на воздушном шаре, разве я не прав?

— Но только потому, что Силано…

— У вас есть пресловутый Грааль или нет?

— Пока нет.

— Вам известно, где он?

— Нет, но мы искали его, когда вот этот Нажак…

— Вы знаете, что именно вы ищете?

— Не совсем, хотя…

Он повернулся к Нажаку.

— Очевидно же, что он ничего не знает. Зачем вы опять притащили его ко мне?

— Но там, в яме, он сказал, что знает!

— Еще бы, когда ядовитые змеи тянутся к голове, можно сказать все, что угодно. С меня хватит всей этой вашей чепухи! Я хочу, чтобы его наказание послужило уроком всем прочим болтунам и изменникам: он не только бесполезен, но и чертовски утомителен! Его проведут перед строем пехотинцев и расстреляют как предателя. Я устал от масонов, колдунов, змей, рассыпающихся в прах богов и всех прочих идиотских легенд, что мне пришлось выслушать с начала этого похода. Я член государственного института! Франция — воплощение научной мысли! Единственный Грааль — это огневая мощь.

В этот момент пуля сбросила с генерала шляпу и сразила стоявшего за ним полковника, пробив ему грудь.

Вздрогнув, генерал потрясенно глянул на упавшего офицера.

— Mon dieu! — Нажак перекрестился, что я счел верхом лицемерия, учитывая, что цена его набожности едва ли потяпула бы даже на европейский грош. — Это знак! Вам не следовало говорить такого!

Наполеон на мгновение побледнел, но справился с волнением. Он сосредоточенно взглянул на толпящихся на стенах врагов, перевел взгляд на распростертого полковника и высоко поднял свою шляпу.

— Пулю получил Ламбе, а не я.

— Но таково могущество Грааля!

— Второй раз небольшой рост спасает мне жизнь. Если бы я вымахал, как генерал Клебер, то умер бы уже два раза. Таково объяснение вашего чуда, Нажак.

Мой захватчик не сводил глаз с дырки в генеральской шляпе.

— Возможно, это знак того, что мы еще можем быть полезны друг другу, — вставил я.

— Я хочу, чтобы этого американца не только связали, но и заткнули ему рот. Еще одно слово, и я лично убью вас.

Сочтя наш разговор законченным, нисколько не улучшив мое бедственное положение, он гордо удалился, командуя на ходу:

— Отлично, они заняли хорошую позицию! Ланне, дайте-ка трехфунтовым по тому пролому!

Я рад, что мне не довелось увидеть дальнейшего избиения. Турецкие войска сражались с такой отчаянностью, что один капитан инженерных войск по имени Аим умудрился незаметно пробраться по яффским подвалам и, зайдя в тыл захватчикам, пошел на них со штыком. Разозленные французские солдаты уясе начали бои на городских улицах.

Тем временем на северной стороне города генерал Бон превратил свою отвлекающую атаку в настоящее наступление во всех направлениях. Вид многочисленных французских войск сломил дух защитников, и турецкие новобранцы начали сдаваться. Однако французы еще не утолили ярость, вызванную глупой казнью послов. Начавшиеся убийства и грабежи в итоге пробудили неукротимое, дикое бешенство. Пленных поражали пулями и добивали штыками. Дома подвергались полному разорению. Когда вечерние сумерки набросили легкий покров на этот кровавый день, улюлюкающие победители уже тащились по улицам, сгибаясь под тяжестью трофеев. Размахивая окровавленными саблями, они продолжали палить по окнам из мушкетов. Обезумевшие мародеры бросали без помощи даже своих же раненых соотечественников. Офицеров, пытавшихся остановить эту бойню, с угрозами отпихивали в сторону. Женщин лишали не только покрывал, но и остальной одежды. С любым мужем или братом, пытавшимся защитить их, расправлялись на месте, и насилие свершалось прямо на трупах. Осквернялись как мечети и синагоги, так и христианские церкви, и в их пламени гибли без разбору мусульмане, иудеи и христиане. На трупах родителей лежали плачущие дети. Дочери, насилуемые на телах умирающих матерей, отчаянно молили о милости. Пленников сбрасывали с крепостных стен. Стариков, больных и ущербных убивали прямо в постелях. Кровь журчала в сточных канавах, как дождевая вода. В эту чудовищную ночь все страхи и разочарования почти годовой мучительной кампании обрушились на один беспомощный город. Прибывшее из столицы разума гуманное войско сошло с ума.

Бонапарт отлично понимал, что не стоит даже пытаться остановить эту разрядку; история знала множество примеров такой полной анархии со времен падения Трои до грабежей крестоносцев в Константинополе и Иерусалиме.

— Глупо запрещать то, что невозможно предотвратить, — заметил он.

К рассвету людские страсти поутихли, изнуренные солдаты растянулись на земле рядом со своими жертвами, ошеломленные содеянным и пресыщенные, точно сатиры после буйной оргии. Голод, дьявольски яростный голод был утолен.

Более трех тысяч мрачных, голодных и испуганных оттоманских пленников также достались в наследство победителям после осады Яффы.

Наполеон не отступил от своих жестоких решений. При всем его восхищении поэтами и творцами, в душе он оставался артиллеристом и военным инженером. Он вторгся в Сирию и Палестину, где жило около двух с половиной миллионов человек, приведя с собой всего тринадцать тысяч французских солдат и две тысячи египетских наемников. После падения Яффы в его войсках появились случаи чумы. Строя потрясающие планы, он мечтал, подобно Александру Великому, дойти до Индии, пополнив армию азиатскими наемниками, и утвердить границы империи на Востоке. Однако Горацио Нельсон практически уничтожил флот Наполеона и лишил его возможности получить подкрепление из Франции, а Сидней Смит усердно организовал защиту Акры, поэтому Бонапарту необходимо было запугать Мясника и вынудить его к сдаче города. Он также побоялся отпустить на свободу пленников, но был не в состоянии кормить и охранять их.

Тогда-то он и решил устроить массовую казнь.

Это было самое чудовищное решение в его противоречивой карьере, а мне оно казалось еще более чудовищным, поскольку я сам оказался в числе пленных, которых он распорядился казнить. Меня даже не удостоили чести пройти перед собравшимися полками в качестве достопримечательного изменника и шпиона; Нажак попросту втолкнул меня в толпу потрепанных и покалеченных марокканцев, суданцев и арабов, как будто я ничем не отличался от турецких рекрутов. Эти несчастные еще не знали своей участи, ведь они сдались, полагая, что им сохранят жизнь. Может, Бонапарт отправит их на кораблях в Константинополь? Или их отвезут в Египет для рабского труда? Или они будут тупо торчать под стенами дымящегося города, пока французы не отправятся дальше? Но нет, ничего подобного их не ожидало, и мрачные ряды гренадер и фузилеров, выстроившихся с мушкетами в шеренги, вскоре вызвали страшные догадки, и началась паника. На берегу с двух сторон от толпы пленных расположились отряды французской кавалерии для предотвращения попыток бегства. На краю апельсиновой рощи выстроилась пехота, а за нашими спинами плескалось море.

— Они собираются убить нас! — раздавались отдельные возгласы среди пленных.

— Аллах защитит нас, — обещали другие.

— Как он защитил Яффу?

— Послушайте, я пока не нашел Грааль, — прошептал я Нажаку, — но он существует… это книга… и если вы убьете меня, то сами никогда не найдете ее. Еще не поздно договориться…

Он ткнул меня в спину острием сабли.

— Вы собираетесь совершить ужасное преступление! — прошипел я. — Мир не простит вас!

— Чепуха. Война списывает все преступления.

В самом начале этой истории я уже описал надвигающуюся казнь. Одним из замечательных ощущений, связанных с осознанием смерти, является обострение всех чувств. Словно легкокрылый мотылек, я ощущал малейшую вибрацию воздушных масс, мое обоняние различало запахи моря, крови и апельсинов, босые ноги чувствовали каждую песчинку на берегу, а в ушах громко отдавались еле слышные шорохи и щелчки заряжаемого оружия, взмахи грив и перетаптывание застоявшихся лошадей, жужжание насекомых и крики птиц. Как же не хотелось умирать! Люди рыдали и молили о пощаде на дюжине языков. Над плененной толпой разносился приглушенный молитвенный гул.

— По крайней мере, я утопил ваших проклятых змей, — вяло заметил я.

— Зато вскоре вы почувствуете, как пуля вонзается в тело, — ответил Нажак. — И не одна: пальба тут будет нешуточной. Я надеюсь, вы будете долго мучиться, истекая кровью, — свинец наносит отвратительные раны. Пули сбивают с ног и выворачивают кишки. Я лично предпочел бы змеиный яд, но такой расстрел практически не хуже.

Увидев, что на нас нацелились мушкеты, он быстро отошел в сторону.

— Огонь!

Земля содрогнулась от оглушительного грохота, и первые ряды пленников зашатались. Пули достигали цели, в воздух взлетали обрывки плоти и фонтаны крови. Так что же спасло меня? Мой темнокожий сосед, в мольбе воздев руки, побежал за Нажаком, будто этот головорез мог даровать помилование, и заслонил меня от мушкетов как раз в момент первого залпа. Полученные пули опрокинули его на спину, и я оказался под кратковременным щитом. С криками падали раненые, и на меня пролилось так много крови, что поначалу я испугался, что тоже ранен. Некоторые пленники рухнули на колени, а часть бросилась прямо к рядам французов. Но большинство, включая меня, почти подсознательно устремилось к морю.

— Огонь!

Громыхнул второй ряд стрелков, и пленники задергались, кружась и падая в смертельной пляске. Мой сосед словно поперхнулся, изо рта у него хлынула кровь; другому снесло макушку, и его голова скрылась в брызгах красного тумана. Волны взметнулись вверх слепящей завесой, приняв в свои объятия сотни людей, пытавшихся избежать ужаснейшего и невообразимого кошмара. Некоторые падали и со стонами продолжали ползти по мелководью. Другие продолжали бежать, схватившись за раненые руки или ноги. Призывы к Аллаху звучали безнадежно.

— Огонь!

Надо мной засвистели пули, я нырнул и поплыл по дну, осознав при этом, что большинство турок вокруг меня даже не умеют плавать. Стоя по грудь в воде, они, казалось, оцепенели. Я проплыл несколько ярдов и оглянулся назад. Частота выстрелов снизилась благодаря тому, что часть солдат бросилась вперед, примкнув штыки. Раненых и парализованных страхом людей закалывали, как свиней. Остальные французы спокойно перезаряжали ружья и, переговариваясь друг с другом и указывая на очередные мишени, целились в тех из нас, кто уже достиг воды. Залпы превратились в общую беспорядочную стрельбу.

За меня цеплялись тонущие пленники. Я отвязался от них и продолжал бегство.

Примерно в пятидесяти ярдах от берега светлела полоса плоского рифа. Он скрывался под волнами всего на глубине одного или двух футов. Многие из нас доплыли до этого каменистого возвышения, вскарабкались на него и поползли в сторону морских глубин. При этом мы стали отличными мишенями; многие внезапно замирали, дергались и падали в уже порозовевшую пенную воду. Гавань за нами кишела ныряющими головами и спинами раненых или утонувших турок, а французы бродили по мелководью с саблями и секирами.

Это было безумие! Чудесным образом я оставался невредимым, пока Наполеон следил за казнью с вершины дюны. Преодолев риф, я нырнул в глубину с безнадежностью отчаяния. Куда я мог доплыть? В замешательстве я вяло перемещался за дальним краем рифа, наблюдая, как толпятся вверху пленные и падают, найденные в итоге очередными пулями. Не Нажак ли там яростно носится по берегу, выискивая мой труп? Изгибаясь к набережной Яффы, риф заметно повышался и выступал из воды. Может быть, за ним найдется укромное местечко?

Бонапарт, как я заметил, уже удалился, не имея желания досматривать до конца устроенную им бойню.

Я доплыл до выступающей из воды скалы, на которую уже карабкались прискорбно заметные, как мухи на бумаге, люди. Французы спустили на воду небольшие баркасы, чтобы прикончить уцелевших пленников.

Не представляя, что делать, я опустил голову под воду. Открытые глаза позволили мне увидеть дрыгающиеся ноги людей, которые цеплялись за наше ненадежное убежище, и туманную синеву вокруг уходящей вниз скалы. На глубине темнел провал подводного грота. В таком безвыходном положении он выглядел благословенно удаленным от ужасного шума, царящего на поверхности. Я нырнул и вплыл туда, вытянув руки. Они натыкались на острые и скользкие изгибы известняка. И вдруг моя протянутая вверх из последних сил рука оказалась на воздухе. Я вынырнул на поверхность воды.

Мои легкие вновь наполнились воздухом! Я оказался в воздушном кармане подводной пещеры, еле освещенной лучом света, падавшим из узкой щели над моей головой. До меня вновь донеслись крики и выстрелы, но приглушенные каменной толщей. Я не смел крикнуть о своей находке, чтобы не выдать французам спасительное убежище. В любом случае места в моей крохотной пещерке едва хватало для меня самого. Поэтому я, дрожа всем телом, погрузился в терпеливое ожидание, оцепенело слыша, как бьются о скалы деревянные корпуса лодок, грохочут последние выстрелы и последние стоны пленных затихают под ударами сабель или штыков. Солдаты действовали с методичной расчетливостью; им не хотелось оставлять живых свидетелей.

— Вон там! Добей еще одного!

— Погляди, вон корчится какой-то дохляк.

— Вон еще один, прикончи его!

Наконец все стихло.

Я остался единственным выжившим.

Когда все проклятия и вопли сменились тишиной, я осознал, что все-таки выжил, все сильнее дрожа от холода. В Средиземном море не слишком большие приливы, поэтому риск утонуть был невелик. На казнь нас вывели утром, но только на закате я осмелился покинуть свое убежище. Моя кожа посинела, как у разбухшего от воды утопленника. Одежда порвалась в клочья, и зубы выбивали барабанную дробь.

Что дальше?

Я окоченело передвигал конечностями, удаляясь в морскую даль. Мимо проплыла пара трупов. Я видел, как вырисовывается на фоне неба догорающая Яффа, окаймленная огнями тлеющих углей. В достаточно ярком звездном свете проступали темные силуэты прибрежных кустов и деревьев. Между ними проглядывали костры французов, и до меня доносились случайные выстрелы, крики или взрывы горького смеха.

Продолжая плавание, я столкнулся с какой-то темной штуковиной, но, слава богу, это оказался не труп, а бочонок из-под пороха, выброшенный во время сражения кем-то из противников. Ухватившись за него, я почувствовал себя более уверенно. Еще несколько часов над моей головой кружили звезды, а очертания Яффы становились постепенно все более туманными. Холод отнимал у меня последние силы.

А потом в предрассветных сумерках, спустя почти сутки подле начала расстрела, я заметил лодку. Это был небольшой арабский лихтер, похожий на тот, что доставил меня в Яффу с борта «Дейнджерса». Хрипло вскрикнув, я взмахнул рукой и закашлялся, лодка подошла ближе, над бортом появились чьи-то горящие глаза, поглядывающие на меня с пристальной настороженностью испуганного животного.

— Помогите, — еле пробормотал я.

Сильные руки схватили меня и втащили на борт. Вяло, точно медуза, я без сил растянулся на дне и, моргая, смотрел в серое небо, не вполне уверенный в том, жив я или мертв.

— Эфенди?

Я вздрогнул. Знакомый голос!

— Мухаммед?

— Что вы делаете в открытом море, если я доставил вас в Иерусалим?

— А ты-то когда успел стать моряком?

— Когда пал наш город. Я украл лодку и покинул гавань. К сожалению, я понятия не имею, как управлять этой посудиной. Поэтому просто дрейфую по течению.

Поморщившись от боли, я приподнялся на локтях. Город маячил в туманной дали, и я с облегчением понял, что мы находимся вне досягаемости от преследования французов. В лихтере обнаружился треугольный парус, а я научился управлять подобными лодками на Ниле.

— Ты пустил свой хлеб по водам, — прохрипела. — Я умею управляться с парусом. Мы сможем добраться до какого-нибудь дружеского судна.

— Но что случилось в Яффе?

— Все мертвы.

Он выглядел потрясенным. Несомненно, в осажденном городе у него оставались друзья или родственники.

— Нет, не все, конечно, — добавил я, хотя первый ответ был Долее честным.

Долгие годы уже историки силятся объяснить стратегические причины вторжения Наполеона в Египет и Сирию, причины этой бойни в Яффе и его военных походов, не имеющих очевидной цели. Труды ученых тщетны. Войны не имеют никакого разумного оправдания, они основаны исключительно на эмоциях. Если им и присуща логика, то это логика адского безумия. Все мы не ангелы: пороки, глубоко скрытые у большинства, доставляют удовольствие немногим, но у всех проявляются во время войны. Люди отказываются от всего ради такого проявления, снимая крышку с котла этих страстей, они едва понимают, что в нем кипит, а потом уже навечно погружаются в их пучину. Французы — при всей путанице с республиканскими идеалами, союзами с далекими индийскими султанами, научными исследованиями и реформаторскими мечтами — прошли, помимо прочего, через ужасный катарсис, который позволил им понять, что выпущенный на волю порок неизбежно уничтожит и их самих. Война губительна для славы.

— А вы знаете, какой корабль дружественный? — спросил Мухаммед.

— Британский, вероятно, и у меня есть новости, которые необходимо им доставить.

«И должники, с которыми нужно разобраться», — мысленно добавил я.

— У тебя есть вода?

— Да, есть и хлеб. И немного фиников.

— Тогда, Мухаммед, мы отправимся в совместное плавание.

— Все в руках Аллаха, верно? — просияв, сказал он. — А вы нашли то, что искали в Иерусалиме?

— Нет.

— Значит, найдете позже.

Он поделился со мной водой и скудной провизией, но, даже совсем немного подкрепившись, я испытал необычайный прилив сил, словно зарядился электричеством.

— Когда судьба неуклонно ведет тебя, то она же помогает и выжить, — с уверенностью заявил Мухаммед.

Как утешительно было бы обрести такую веру!

— А может, я не достоин таких поисков и судьба карает меня за грешное любопытство. — Я отвернулся от жуткого зарева на далеком берегу. — Ладно, лучше помоги-ка мне поставить парус. Мы возьмем курс на Акру, к английским кораблям.

— Да, и вновь я буду вашим проводником, эфенди, на моей новой и крепкой лодке! Я доставлю вас к англичанам!

Я отдыхал, пристроившись на банке.

— Спасибо за спасение, приятель.

— И за него вы будете должны мне всего лишь десять шиллингов! — кивнув, добавил практичный Мухаммед.