Ручей на Япете

СКУЧНЫЙ РАЗГОВОР НА ЗАРЕ Фантастический рассказ

Голос Серова был неприятен. Словно муха билась, билась, билась в иллюминатор… Горин глубоко вздохнул, по еще несколько секунд прошло, пока ему удалось разложить это жужжание на составляющие. Наконец он стал понимать слова.

— Горин! — бормотал Серов. — Коллега Горин! Да вы меня слушаете?

— Слушаю, — нехотя ответил Горин. Ему не хотелось разговаривать.

— О чем вы задумались?

— Да ни о чем. Что тут думать?

— Ошибаетесь, коллега. Глубоко ошибаетесь! Именно думать! — Серов произнес это точно таким тоном, каким читал лекции уже много лет подряд; по голосу старика нельзя было понять, какие чувства сейчас владеют им, и владеют ли вообще: голос профессора всегда дребезжал, как плохо собранный механизм. — Думать! Мыслить, анализировать, делать выводы!

Горин мысленно испустил стон. Стало ясно, что от старика не отвязаться и он не даст покоя.

— Я согласен с вами, профессор, — сказал он, стараясь произносить слова как можно яснее.

— Вот и чудесно! Вот и великолепно! Человек должен думать, друг мой. Так скажите же, что именно вы об этом думаете?

Горин с трудом отвел взгляд от пепельницы. Пепельница была массивная, привычная, смотреть на нее было приятно, это успокаивало. Теперь Горин стал смотреть на кресло. На нем не было мягкой подушки, на которой так удобно было сидеть. Горин негромко выругался.

Серов мелко, противно засмеялся.

— Это великолепно! — сказал он затем. — Это исчерпывающе, если говорить об эмоциональной стороне. Но меня интересует анализ. В конце концов, мы здесь для того, чтобы наблюдать и делать выводы. Вернемся поэтому к нашей теме. Только скажите: как вы себя чувствуете?

— Немного болит голова, профессор, — сказал он. — А вы?

— Голова? В чем дело?

— Нет, ничего. Мне еще вчера казалось, что я простудился. Как себя чувствуете вы?

Профессор ответил не сразу.

— Полагаю, что «нормально» будет самым точным определением. Нормально. В пределах нормы, вы понимаете?

«Зануда», — подумал Горин и ответил:

— Разумеется, я понял.

— На таких, как я, мало что оказывает влияние. Недаром в институте меня звали Верблюдом.

— Гм… — Горин ощутил некоторую неловкость.

— Что? Ну да, незачем снабжать вас давно имеющейся у вас информацией. Я, кстати, не обижался, принимая во внимание мою неприхотливость и выносливость.

Горин пробормотал что-то неразложимое на слова. Всякий знакомый с профилем Серова и его манерой задирать голову и смотреть свысока вряд ли ошибся бы, устанавливая генезис клички.

— Да, студенты, студенты… Обязательно примите что-нибудь от головной боли, слышите?

— Пройдет, — сказал Горин устало. — Все проходит…

— Фу, коллега, стыдитесь. Не хватает только, чтобы вы оказались нытиком. Самая гнусная порода людей. Вы согласны? — Серов умолк и через несколько секунд чуть ли не с удовлетворением произнес: — Вы меня все-таки не слушаете. Так я и полагал. О чем же вы думаете?

Горин думал о Лилии; кресло рядом с ним принадлежало ей. Но говорить Серову о Лилии было незачем.

— Да так, — сказал он. — Думаю в общем…

— Вот это плохо. Никогда не надо думать в общем. Всегда — конкретно. Это необходимо для работы и, кроме всего прочего, помогает поддерживать тонус. Итак, начнем с анализа конкретной обстановки, если не возражаете.

— Вряд ли это нам под силу, — проворчал Горин. — Мы не специалисты.

— Да, — сказал старик. — Не специалисты. Но наш долг перед специалистами… Однако не заставляйте меня высказывать тривиальные вещи. Начнем с конкретной обстановки.

Горин взглянул на часы. Строго говоря, это было невежливо; такая мысль почему-то развеселила Горина. И до восхода оставалось уже немного.

— Одну минуту, профессор. Скажите: вы оптимист?

— Я? Как вам сказать, друг мой… Полагаю, что ученый по природе своей должен быть здоровым пессимистом. Потому что, зная невозможность достижения конечной цели — абсолютного знания, — он все же делает все возможное для постижения частностей. И конечно, исходит при этом из объективных данных. И занимается этим всю жизнь. Всю жизнь! Этого вы не забыли?

Горин, помолчав, ответил:

— Нет.

— Вот и великолепно. Да, вы не голодны? Я хочу есть.

Серов громко зачмокал. Но Горину есть все равно не захотелось. Было такое ощущение, словно он насытился навсегда.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал старик. — Итак, начнем с того, что нам повезло.

— Повезло?

— Вне всякого сомнения. Наблюдать подобное явление, если не ошибаюсь, не приходилось еще никому. В литературе, во всяком случае, подобное не описывалось… О!

— Что?

— Нет, пустяки… Следовательно, не будем терять времени. Я не люблю терять время, вы, надеюсь, имеете об этом представление. Давайте же проанализируем то, что мы наблюдали, и попытаемся установить причины.

— Вы думаете, в этом есть смысл?

— Приступая к работе, я всегда предпочитаю думать, что результат будет достигнут, и… Да. Итак, восстановим последовательность событий. Да вы примете таблетку или нет? Что вы за работник с больной головой? Примите сейчас же. Возьмите там, справа…

— Да, знаю, — пробормотал Горин.

Он проглотил таблетку и запил водой. Оказывается, ему хотелось пить. Таблетка подействовала почти мгновенно.

— Другое дело, — сказал старик. — Даже дыхание у вас нормализовалось. Итак, что мы имели вначале? Предмет…

— Лучше — тело, — сказал Горин.

— Почему — лучше? Хорошо, пусть тело. Итак, тело, обладающее массой… Попытайтесь охарактеризовать массу как можно точнее.

Горин помолчал, подсчитывая.

— Полагаю, — сказал он, невольно подражая манере старика, — что масса составляла… на интересующий нас момент… двадцать семь тысяч — двадцать семь тысяч пятьсот тонн.

Он поморщился: красный огонек раздражал его, и звук падающих капель тоже. Но тут ничего нельзя было поделать.

— Для простоты примем двадцать семь тысяч. Следовательно, тело, обладавшее массой в двадцать семь тысяч тонн, соприкасалось с грунтом в отдельных точках…

— В шести точках, — уточнил Горин.

— В шести точках — в течение…

— Сейчас… Двух часов и четырнадцати минут.

— Двух часов и четырнадцати минут. Коллега, вы наблюдали на протяжении этих двух часов и четырнадцати минут что-либо, что можно было бы теперь интерпретировать как начало процесса?

— Нет, — сказал Горин. Он подумал еще, пытаясь вспомнить, и повторил: — Нет.

— К сожалению, мы не вели специальных наблюдений, и это, безусловно, влияет на точность наших выводов. Но все же можно предположить, что процесс начался внезапно.

— Это был взрыв.

Старик неожиданно рассердился.

— В самом деле? Какое смелое утверждение! — ядовито сказал он. — А мне показалось, что это была майская роза! — Серов фыркнул. — Взрыв. Конечно, взрыв! Но что взорвалось? По какой причине? По-вашему, причина, конечно, была… м-м… субъективной?

Горин понял, о чем говорил старик.

— Да, — тихо ответил он.

Против ожидания, старик не разбушевался, но, вздохнув, сказал:

— Ну что же — исследуем и эту вероятность, хотя, с моей точки зрения, это будет пустой тратой времени. Впрочем… сделаем лучше наоборот. Вы же не станете возражать, друг мой, против того, чтобы ваша версия осталась заключительной и вступила в силу лишь тогда, когда все прочие предположения не подтвердятся?

«Какие еще предположения?» — подумал Горин, прежде чем кивнуть в ответ. Подумав, что кивка недостаточно, он проговорил:

— Пожалуйста. Пусть будет так.

Профессор сделал вид, что не заметил тона, каким эти слова были сказаны.

— Дело в том, друг мой, что ваше утверждение мы не можем ни доказать, ни опровергнуть: оно не входит в категорию предсказуемых событий. Поищем поэтому иные возможности. Например, не заметили ли вы… Лично мне показалось, что тело, о котором мы говорим, испытало весьма эффективное воздействие снизу, со стороны грунта. Что?

— Мне трудно сформулировать точно, — сказал Горин. — Впечатление было такое, словно распахнулась поверхность…

— Я отдаю, разумеется, должное вашей смелости в формулировках, но, позволю себе заметить, не понимаю, как это поверхность может распахиваться. Дверь может распахиваться, а не поверхность. Проявление неизвестной нам силы уместнее было бы сравнить с извержением небольшого вулкана. Здесь мы не касаемся протяженности события во времени, я хочу дать, так сказать, зримую картину.

— Я хотел бы указать, — ехидно заметил Горин, — на отсутствие серьезных свидетельств в пользу гипотезы извержения.

— Почему вы против, коллега?

— Потому, профессор, что этот, как вы выражаетесь, зримый пример может заставить нас мыслить в неправильном направлении. Существует целый ряд систематических ошибок, коренящихся именно в следовании неправильным представлениям, в результате чего…

— Вы еще станете учить меня тому, как не допускать систематических ошибок! — оборвал его Серов. — Ну погодите. Вы согласны с тем, что источник силы находился не выше, а ниже поверхности? Под землей — сказали бы мы, если бы дело происходило на Земле.

Горин не ответил.

— Коллега! Коллега!

— Нет, ничего, — медленно сказал Горин. — О Земле — зря…

— Ну простите меня, друг мой. Итак, если источник силы находился в глубине, а сила воздействовала на тело в продолжение весьма малого промежутка времени… Какова, кстати, ваша оценка?

Горин попытался сосредоточиться.

— Мне показалось, что все произошло в долю секунды.

— Несомненно. Но за какую долю? Я лично склоняюсь к оценке промежутка времени в десять-пятнадцать сотых секунды, но, принимая во внимание, так сказать, психические корни возможной ошибки, могу допустить, что явление длилось до трех десятых секунды. В литературе можно найти указания на возможность таких вот внезапных и кратковременных извержений. Мы же отвергаем эту гипотезу. Почему?

— Во-первых, сам характер местности не таков, чтобы можно было предположить возможность тектонических явлений…

— Иначе нас с вами здесь и не оказалось бы, — буркнул Серов.

— Согласен. Во-вторых, ничего не извергнуто, кроме того количества поверхностной породы, которое неизбежно при таком взломе ее изнутри.

— Да, вокруг в основном обломки тела, а не здешних минералов. Значит, не извержение… Ох!.. — застонал он снова.

— Профессор, может быть…

— Нога ноет немного. Ну-с, не извержение. Но и не взрыв — не такой взрыв, какой предположили вы. Что же?

— Попытаемся найти, — сказал Горин, чувствуя, что и в самом деле начинает увлекаться поисками. — Предположим, что на небольшом расстоянии под поверхностью существует некоторая полость. Разумеется, чем-то заполненная. Тело, вступив в контакт с поверхностью астероида, тем или иным образом воздействует на вещество, заполняющее полость, и оно взрывается.

— Я на вашем месте не делал бы столь опрометчивых заявлений, что заполняет каверну. И каким образом объект воздействует на это неизвестное вещество.

— Ну, это могла быть, допустим, нефть. Легкие фракции…

— Бензоколонка под поверхностью, великолепно. Но это все же не… Одним словом, до нас здесь не бывало людей, коллега.

— И не будет, — пробормотал Горин, чувствуя, как боль в голове разгорается снова.

— Будут, друг мой. Обязательно будут. Не сомневайтесь в этом. Что, опять голова? Возьмите еще порошок. Сколько их у вас?

— Останется четыре.

— Ну, тогда хватит.

— Хватит, — мрачно сказал Горин.

— Не сердитесь, мой друг — ничего не поделаешь. Но это не должно мешать работе. Работать надо как играет спортсмен: до финального свистка… Итак, что касается нефти, с уверенностью можно сказать, что здесь ее быть не могло. Не говоря уже о том, что это… тело никак не могло воздействовать на нее таким образом, чтобы произошел взрыв. Согласны?

— М-м…

— Нет-нет, тепловое воздействие абсолютно исключается. Все успело остыть. Два с четвертью часа — вполне достаточное время. Оставим нефть в стороне: она ни при чем.

— Хорошо. Скажите, профессор, вы не допускаете, что в природных условиях могли самопроизвольно образоваться такие вещества, какие употребляются для производства взрывов?

— Взрывчатые вещества? До сего времени, во всяком случае, они нигде в природе не обнаружены. Даже там, где вещество не ограничивается, так сказать, минеральным царством. Я бы сказал даже, что открытие их означало бы, что ряд наших коренных представлений из области химии не соответствует действительности. Нет, это чересчур рискованное допущение. Полагаю, что говорить о наличии таких веществ нам с вами не следует.

— Тогда… Тогда невдалеке от поверхности могла находиться значительная залежь химически чистых — или достаточно чистых — расщепляющихся материалов…

— Эти материалы не умеют молчать, друг мой. Они доложили бы о своем присутствии сразу же, как только мы с вами появились здесь.

— Но предположим, что они доложили, а мы своевременно не отреагировали.

— Это уже из области субъективных причин.

— Не обязательно. Могли отказать соответствующие приборы…

— Этих приборов такое множество — не могли же они отказать все сразу. Да и сию минуту наши приборы…

— Мой показывает присутствие.

— А мой — нет. Значит, вам не повезло.

— Все равно.

— Разумеется. «Не повезло» я говорю просто, чтобы дать оценку этой случайности. Нет, друг мой, расщепляющихся материалов здесь не было, и сейчас присутствуют лишь те, которые входили в состав тела.

— Тогда что же?

— Вот и я не знаю что. Это и заставляет меня ломать голову.

— Что же, профессор, не пора ли нам вернуться к причинам субъективного, как вы говорите, характера? И предположить, что просто-напросто кто-то…

— Нет! — резко сказал Серов. — Не время! И никогда не будет время! Слышите? Вы находитесь в экспедиции первый раз, а я уж и не помню в какой. И я вам говорю: никаких субъективных причин быть не могло! Мы имеем дело просто с каким-то новым явлением природы.

— Вы полагаете, что явление произошло бы так или иначе, и это… наше тело оказалось здесь, в месте проявления этого эффекта, лишь по случайности?

Серов помолчал.

— Нет, этого я не думаю, — ответил он наконец. — Я полагаю, что тело каким-то образом повлияло на течение определенных процессов, своим появлением как-то стимулировало, катализировало их, и в результате… Но я пока не вижу механизма этого явления.

— Я тоже. Послушайте, профессор: а если в той полости был газ?

— Газ?

— Именно! Тело, вступив в контакт с поверхностью астероида, неизбежно нарушило ее структуру. Возможно, образовались микроразломы. Газ получил выход на поверхность. Температура оставалась достаточно высокой…

— Для возгорания газа? Сомневаюсь. Кроме того, газ в полости — если он был — находился под немалым давлением. Предположим, какая-то часть его получила выход на поверхность. Допустим даже, она загорелась. Ну и что? Возник бы факел. Это послужило бы предупреждением, позволило принять необходимые меры предосторожности. Пламя не могло пробраться к массе сжатого газа: слишком велико было бы давление изнутри.

— Да, — сказал Горин. — По-видимому, вы правы. По, откровенно говоря, больше ничего мне не приходит в голову. Скорей наоборот.

— Что значит — наоборот?

— Скорей выходит из нее…

— Ну… Ну что вы… Не надо так. Помолчим немного и подумаем.

— Помолчим, — согласился Горин.

Они помолчали. Горин прислонился лбом к холодному стеклу и закрыл глаза. Так было легче. Резко падали капли. Прошло время; наверное, много времени. Они не считали его, хотя чувствовали, как уходят минуты. Горин открыл глаза.

— Заря, профессор.

— Что? Что?? Где заря? А? Где? Где???

— Да нет, профессор. Просто заря. Скоро взойдет солнце.

— Ах да, — пробормотал Серов. — Я и забыл… Да, взойдет солнце. Мы его увидим.

В голосе его не было, однако, уверенности.

— Ну, вы придумали, профессор?

— Я? Да… собственно, нет. Я, знаете, немного отвлекся, ушел в воспоминания. Все-таки есть что вспомнить. Но в общем и целом увиденная нами картина ясна — источник силы располагался под поверхностью. Неясен пока только механизм… Нога, знаете, не дает сосредоточиться. Почему-то хочется побежать. — Старик тонко засмеялся, и Горин улыбнулся тоже. — А вы, друг мой, поняли что-нибудь?

— Мне кажется, да, профессор.

— Ого! Это любопытно. Ну говорите, излагайте…

— Я тоже вспоминал. И совершенно точно, мне кажется, вспомнил, как это выглядело.

— Видите, — грустно сказал Серов. — Вы оказались выдержаннее меня: я вспоминал о разных вещах, не имеющих отношения к предмету нашего исследования, а вы…

— Это просто потому, что больше вспоминать мне, по сути дела, не о чем.

— Да, возраст… Вы не можете себе представить, как я сожалею. Да, так что же вам удалось восстановить в памяти?

Старик умолк, переводя дыхание после двух длинных фраз.

— Я вспомнил цвет. Вы не забыли?

— Цвет? Должен признаться, да.

— Попытайтесь восстановить его в памяти. Это важно. Это была не красная и не желтая вспышка. Вначале она была голубой. Ярко-голубой и с небольшим оттенком зелени.

— Белое я тоже помню. Белое там было. Да, это я помню отчетливо, друг мой.

— Говорите короткими фразами, так будет лучше.

— Попробую. Спасибо. Так что же?

— Голубая вспышка громадной мощности. Цвет молнии.

— Молнии? О! Это мысль!

— Электрический разряд. Понимаете?

— Любопытно. Проаргументируйте.

— Масса нашей… Нашего… — Горин запнулся.

— Масса тела, друг мой. Итак?

— Тело состояло в основном из металла.

— Процентов на семьдесят, да.

— Достаточно солидная масса. Могучий электрод.

— Ну допустим. Но источник энергии?

— Под поверхностью, как мы и думали.

— Не понимаю…

— Подумайте, профессор. Если мы допускаем, что в том районе, где произошел контакт тела с астероидом, могла оказаться полость…

— Разумеется — мы наблюдали показания приборов…

— То можно предположить также, — примем на минуту, что в этой полости мог оказаться выход каменного угля.

— На астероиде — каменный уголь? Ну знаете ли… Да… Еще нефть туда-сюда, ее генезис нам, в конце концов, еще не вполне ясен. Но уголь…

— Погодите, профессор. А насколько нам ясен генезис астероидов?

— Вы имеете в виду гипотезу Фаэтона?

— Можно ли зачеркивать ее совершенно?

— Не знаю; вот если бы мы успели детально исследовать хотя бы этот самый астероид…

— Но, так или иначе, мы можем принять, хотя бы на мгновение…

— Допустим.

— И уже гораздо проще — не правда ли, профессор, — предположить наличие выхода цинка.

— Самородного? Гм… Ну, а откуда же вы возьмете серную кислоту? Ведь для того, чтобы образовалось нечто подобное природному элементу Гренэ, нужна и серная кислота!

— Это не так уж сложно. Если есть окислы серы и вода — мы получим кислоту. Это школьная химия… Вода могла существовать в виде льда, но высокая температура, возникшая при установлении контакта с телом, заставила ее…

— И все же, друг мой… даже при наличии всех этих совпадений… — Старик помолчал, переводя дыхание. — Даже при наличии их мы получили бы лишь сернистую кислоту, — а она в водном растворе очень слабо ионизирована. Вряд ли ваш элемент мог бы…

— Ну не знаю, — обиженно сказал Горин.

— Не обижайтесь. Гипотезы нельзя принимать на веру.

— Конечно…

— Хотя должен сказать, что в вашей идее относительно электрического разряда…

— Не спешите, профессор, берегите силы…

— …Есть что-то привлекательное.

— Спасибо.

— Эта идея мне нравится. Такой разряд мог вызвать… Черт!

— Вы…

— Мог вызвать, я говорю, замыкание в полости нашего тела. А там было предостаточно веществ, способных взорваться.

— Еще бы!

— Могли также расстроиться магнитные поля…

— Именно, профессор, — сказал Горин, и у него перехватило дыхание. — Расстроились магнитные поля. На краткий миг. Но этого хватило. Однако, если вы считаете, что угля быть не могло, то как же…

Профессор помолчал, размышляя.

— Не согласен, друг мой. Никому не удавалось наблюдать в естественных условиях подобные источники тока. Они — изобретение человека. Человек, друг мой, его разум — самое прекрасное…

— Жизнь прекрасна во всех проявлениях, — пробормотал Горин стандартную фразу. Он думал о Лилии, и фраза показалась ему точно выражающей мысль.

— Это, безусловно, тонко подмечено, — сказал старик, на мгновение перестав кряхтеть; последние минуты он только тем и занимался. — Жизнь во всех проявлениях — это…

Он умолк и через секунду закряхтел еще сильнее. Горин чувствовал, как все ближе подступают воспоминания, еще немного — и они овладеют им и больше уже не выпустят.

— Скажите, — произнес вдруг Серов уже другим, бодрым и даже чуть звенящим голосом. — Скажите, а вы за это время не наблюдали ничего… к чему могла бы относиться ваша фраза?

Фраза относилась к Лилии, но старик не мог знать этого. Горин повел глазами.

— Я наблюдаю пепельницу, — пробормотал он. — И кресло. Вот и все, маэстро.

— Понимаете, — сказал старик, — мне тоже пришла в голову мысль… Разряд, очевидно, имел место. Именно электрический. И если думать о его источниках, мы можем остановиться на одном из двух выводов: или под поверхностью и в самом деле имеется какой-то заряженный пласт — но от явлений природы, которые не обладают инстинктом и не могут выбирать слабое место для удара, наше тело было достаточно хорошо защищено…

— Да, оно было защищено, однако могло ведь случиться…

— Погодите, дайте закончить. Или… или это была жизнь.

— Жизнь?

— Конечно же! Заряженные пласты до сих пор не наблюдались, зато обладающие мощным электрическим зарядом существа есть и на Земле, и на других планетах. Мощностью, конечно, на много порядков ниже, но это уже не принципиально. А если здесь и в самом деле существует жизнь — на поверхности или под нею, — то она неизбежно обладает обменом, основанным на прямом усвоении энергии Солнца. В таком случае не исключено, что эти существа в случае опасности могут защищаться именно таким способом…

Горин подпирал голову кулаком — иначе она не могла держаться прямо. Страшно хотелось спать.

— Мы бы заметили, профессор, — промямлил он. — Но было пусто.

— Если жизнь была на поверхности. А если — под нею?

— В этой полости?

— Не обязательно.

— В веществе такой плотности?

— Ну этой плотности далеко до предельной. А если существо обладает плотностью большей, скажем, на два порядка…

— Может быть, — устало проговорил Горин. — Может быть, существо. Или вся эта глыба. Весь астероид.

— А почему бы и нет? Горин, вы что, уснули?

— Еще нет, профессор. Но близок к этому.

— Не смейте спать! Не спите, мальчик! Именно сейчас вы не можете позволить себе это. Подумайте: ведь место, где мы находимся, — единственное пригодное для посадки!

— Очень удобное место, — пробормотал Горин.

— Сюда будут садиться!

Горин напрягся, отталкивая сон.

— Не спите же! Ну хотите… хотите — споем песню, а? Или я расскажу вам анекдот. Я в юности знал массу анекдотов, очень смешных. Не спите. Поймите: придет новый корабль и сядет здесь!

— Этого нельзя допустить, — через силу проговорил Горин.

— Ни в коем случае! Вы понимаете, что нужно сделать?

— Я не вижу, что мы сможем…

— Дать знак опасности!

— Крест? А как?

— Как? А мы?

— Мы?

— Ну конечно же! Мы сами!

Горин размышлял, глубоко дыша.

— Не успеть.

— Надо успеть! Надо!

Горин промолчал. Кровь по-прежнему капала из рассеченного лба и из плеча, в скафандре образовалась уже лужица, и грудью Горин лежал в этой лужице и чувствовал, как с каждой каплей уходит жизнь, как приходит сон, носивший, впрочем, иное название… Он пошевелил руками, примеряясь, как будет ползти. Потом — ногами.

— У меня мало шансов, профессор. А вы?

— Я, к сожалению, нетранспортабелен, как говорят медики. Конечно, будь мы предусмотрительнее, мы захватили бы, выходя, тележку. А так… Видите ли, друг мой, у меня раздроблены ноги, и что-то лежит на них. Кусок обтекателя, по-моему. Двигаться я не могу.

— А как же вы…

— Как я не истек? Я, знаете ли, лежу наклонно, вниз головой. Тут такой рельеф. Как вы думаете, до меня далеко?

— Около километра, — прикинул Горин. — Выйдя, мы успели разойтись метров на четыреста, и взрыв потом швырнул нас… Да, судя по тому, как ясно мы слышим друг друга, что-то около километра — если бы было больше, прием был бы хуже, рации ведь у нас слабые.

— Вы должны доползти. Доползти, освободить меня от обтекателя — при здешнем напряжении гравитации это совсем не трудно, — выпрямить и лечь поверх крестообразно.

— Вы думаете, они…

— Не знаю, поймут они или нет, что это означает. Но садиться не станут, чтобы не сжечь нас. Спустят человека. А там уж разберутся…

— Ползу, — сказал Горин.

Он и в самом деле двигался. Между пепельницей и валявшимся на камнях вверх ногами искореженным креслом было относительно ровное место, можно было надеяться проползти и не разрезать скафандр. Там, где лежал профессор, придется ползти осторожнее: там, по-видимому, будет больше металлических обломков. Ползти придется не прямо, а по дуге, минуя место, где произошел взрыв: этот район наверняка не пройти даже на ногах, не то что на животе. Горин полз, стукаясь головой о внутреннюю поверхность шлема и отплевываясь, когда текущая сверху кровь попадала на губы.

— Но если я положу вас горизонтально… — пробормотал он.

Серов услышал его.

— Не бойтесь. Это буду уже не я. Видите ли, у меня помяло регенератор, и он действует все хуже, так что…

Горин застонал.

— Я понимаю, друг мой, и мне очень неудобно, что придется оставить вас одного.

— Ненадолго, — прохрипел Горин.

— Но это будут невеселые минуты. Ищите утешение в одном: те, кто прилетит сюда после нас, останутся в живых. Их корабль не взорвется, как наша «Заря».

— Да, — буркнул Горин.

Голова грозила, расколоться; он повернул голову в шлеме вправо, нашарил вспухшими губами рожок первой помощи и высосал еще одну таблетку. И снова зашевелил руками и ногами, передвигаясь меж обломков, как древняя рептилия.

— И потом, — сказал Серов, — как-никак мы сделали открытие.

— Только не знаем какое.

— Пласт или жизнь? Я думаю, что это все же жизнь. Во всяком случае, я записал это в полевой блокнот. Руки, к счастью, уцелели. Блокнот будет лежать на груди. — Серов говорил теперь, отделяя слово от слова долгими паузами. — Когда вы ляжете сверху, возьмите его и положите у себя на груди. Пусть его найдут. Обязательно…

— Спасибо вам, профессор, — пробормотал Горин.

— Что вы? За что?

— Вы помогли мне. Иначе я умер бы, думая, что во всем виноват кто-то из наших, из экипажа. Я решил, что взрыв произошел по чьей-то небрежности…

— Я знал, почему вы говорили о субъективных причинах. Но это было не так, мы с вами установили. Вас извиняет то, что это первая ваша экспедиция. Иначе вы бы знали. Это были не такие люди. Им можно верить больше, чем себе.

— За это я и благодарю вас.

— Нет, что вы. Я просто помог вам прийти в себя. Вы видите меня? Я зажег фонарик, но плохо представляю, с какой стороны вы должны появиться.

— Не беспокойтесь. Я ползу по пеленгу. Рано или поздно я вас увижу.

— Хорошо, друг мой. Я пока помолчу. Попробуйте сэкономить. Перед глазами, знаете ли, такие круги… Но вы будете слышать мое дыхание. Хорошо, если бы вы увидели фонарик, прежде чем оно прекратится.

— Я увижу, профессор, — пробормотал Горин. — Увижу…

— Тогда прощайте, друг мой. Я, кажется, отключаюсь.

— Подождите, профессор, — попросил Горин.

Теперь он слышал только дыхание, громкое и хриплое, все более учащающееся. Он полз, и лужица плескалась в скафандре. Ползти приходилось, минуя обломки «Зари», разметанные внезапным и мощным взрывом, от которого уцелели лишь они двое, вышедшие, чтобы взять пробы грунта там, где он не был обожжен при посадке корабля. Горин полз и знал, что доползет. Посветлело. В черных камнях отразился первый луч солнца. Оно всходило впереди, и Горин подумал, что теперь ему будет легче ползти. Всегда легче, если видишь, куда надо двигаться.