Бледный стоял перед Татищевым кунгурский комендант Афанасий Усталков.
А под окнами собралась толпа горожан. Опустел торг, закрылись лавки. Не стучат молоты в кузницах. Сухо прогремела барабанная дробь, всё стихло, и с высокого крыльца офицер прочитал указ.
Объявлено было: всем купцам, и посадским людям, и крестьянам, знающим, где лежат медные и железные руды, копать их и привозить для осмотра в Кунгур. А кто не укажет рудных мест, станет утаивать, те ослушники биты будут кнутом нещадно.
— Слышишь, комендант? — грозно сощурился Татищев.
Усталков молчал.
— У Строгановых кто взятки брал? — спрашивал Татищев. — Кто на заставах караулы учредил, чтоб рудоискателей ловить? Кто у них горные снасти отнимал?
Усталков всё ниже клонил голову.
— Отвечай, комендант, отчего на Мазуевском заводе медь не плавят?
— Там плотина развалилась, шахты затопило, — сказал Усталков.
— Что же не починил?
— Работников нет. Все разбежались.
— А почему разбежались? Ты крестьянам на заводах деньги платил? Нет. Себе в карман клал. Ты им заводскую работу за подати казне считал? Тоже нет. Какой же ты после этого России слуга? Изменник ты, вот кто. Отдай шпагу!
Рухнул Усталков на колени. Завопил:
— Смилуйся, Василий Никитич!
— Встань, — поморщился Татищев. — Не срами российский мундир.
Шагнул к коменданту и вырвал у него из ножен шпагу.