Ружье

Глава 4

Дом 234 по Южной Второй улице оказался угловым. Это здание из красного кирпича когда-то считалось шикарным. Оно было богато украшено лепниной, а верх арки венчало скульптурное изображение женской головы с отбитым носом и голубой надписью на губах «Сюда». Когда Карелла и Клинг подошли к подъезду, у дверей на улице стояли двое парней. Учуяв сыщиков, они напряженно смотрели, как те изучают фамилии на почтовых ящиках. Однако вслух парни ничего не сказали.

У. Дамаск жил в квартире 31.

На лестнице воняло трущобой. Трущобные звуки раздавались в коридорах, за дверями квартир и во дворе. Всюду кипела жизнь, невидимая, напряженная, порой очень бурная. Обитатели этой многослойной каменной пещеры, вонявшей мочой и прогорклым жиром, ели, пили, спали, занимались любовью и испражнялись. На площадке второго этажа на Клинга и Кареллу уставилась крыса размером с кошку. Свет, проникавший с улицы через окно, отражался в бусинках крысиных глаз. Карелла, уже на всякий случай вытащивший револьвер, чуть было не выстрелил, но вовремя сдержался. Крыса не отступила, и, когда сыщики, прижимаясь к перилам, прошли мимо, она повернула голову и посмотрела им вслед, готовая в любой момент пуститься наутек.

Квартира 31 находилась в середине коридора. Клинг подошел к двери, послушал, что творится внутри, покачал головой, отошел и прислонился спиной к противоположной стене. Карелла занял позицию рядом с дверью, снял револьвер с предохранителя и положил палец на спусковой крючок. Клинг хорошенько оттолкнулся от стены и со всей силой ударил ногой в дверь чуть выше замка. Дверь распахнулась. Клинг ураганом ворвался в комнату, и Карелла с револьвером в руке последовал его примеру. В комнате никого не было.

Они прочесали всю квартиру. Дверь ванной была закрыта. Карелла медленно левой рукой повернул ручку, рывком распахнул дверь и, держа револьвер перед собой, вошел. В ванной тоже было пусто.

– Позови техника, – сказал он Клингу. – А я посмотрю, нет ли здесь чего интересного.

Квартира была маленькой и очень грязной. Входная дверь, так ловко выбитая Клингом, находилась как раз напротив гостиной. В углу расположился гарнитур из трех предметов: одно кресло с золотой обивкой, другое – с голубой и темно-бордовая тахта. Над телевизором висела репродукция картины под Рембрандта – улыбающийся крестьянин с трубкой. На тахте валялась иллюстрированная утренняя газета. Номер был от 9 сентября. На полу стояли банки из-под пива и полная окурков пепельница. На кухне в мойке скопился недельный запас грязных тарелок, а на столе стояла посуда с остатками завтрака. Судя по окаменевшим овсяным хлопьям в чашке, последний раз Дамаск завтракал здесь месяца два назад, примерно в то время, когда купил газету. На полу в ванной, возле унитаза, Карелла обнаружил открытый номер «Лайфа», на умывальнике – безопасную бритву и комья застывшего крема для бритья. Куда бы ни отправился Дамаск, бритву он с собой не взял. Около крана холодной воды лежали два кусочка туалетной бумаги с крошечными пятнышками крови. Похоже, хозяин брился, порезался и воспользовался туалетной бумагой, чтобы остановить кровь. В раковине у стока застряли волосы и кусочек мыла «Айвори». У одной из гнутых на старинный манер ножек ванны лежали скомканные мужские трусы. За тюбиком пасты на умывальнике гнездились тараканы, по полу бегали мокрицы. Ванная комната была, пожалуй, самым прелестным уголком в квартире.

Немногим уступала ей спальня.

Неубранная кровать выглядела отвратительно: подушка лоснилась от жира, а простыни были заляпаны спермой. На ночном столике стояла коробка, в которой, судя по надписи, находились противозачаточные средства. Карелла потряс коробку над кроватью, и из нее вывалились два презерватива. В комнате пахло грязным бельем и окурками. Карелла подошел к окну и распахнул его. На ступеньке пожарной лестницы примостились порожняя молочная бутылка и коробка из-под крекеров. В квартире дома напротив женщина в цветастом халате убирала кухню и что-то напевала. Вздохнув, Карелла отошел от окна.

В единственном стенном шкафу на полу лежала груда грязных сорочек и нижнего белья. На вешалке одиноко висел коричневый костюм. Взглянув на ярлык, Карелла не без удивления отметил, что он куплен в одном из самых дорогих магазинов мужской одежды. На полке лежала мягкая серая шляпа. В дальнем углу шкафа Карелла обнаружил открытую шкатулку, а в ней «Айвер Джонсон» калибра 0,22 и семнадцать патронов.

На комоде в спальне стояла бутылка виски, спиртного в ней оставалось пальца на три. Рядом два стакана, причем на одном из них виднелись следы помады. На комоде лежала коробка спичек и смятая пачка из-под сигарет «Уинстон». Когда Карелла открывал ящик комода, вошел Клинг вместе с техником-смотрителем. Это был колченогий негр лет сорока пяти в грубых хлопчатобумажных брюках и черном свитере. У него был вид человека, очень недовольного тем, что, во-первых, он негр и, во-вторых, колченогий. Он явно не любил белых, не любил людей, пышущих здоровьем, и полицейских. Тем не менее он терпеливо ждал, когда его начнут допрашивать двое белых и абсолютно здоровых полицейских.

– Это техник-смотритель, – сказал Клинг. – Его зовут Генри Янси.

– Здравствуйте, мистер Янси, – сказал Карелла. – Я детектив Карелла, а это мой коллега детектив Клинг.

– Я уже с ним познакомился, – буркнул Янси.

– Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, если вы не возражаете.

– А если возражаю? – отозвался Янси.

– Нам просто хотелось бы узнать кое-что о жильце этой квартиры.

– Что именно? – спросил Янси. – Спрашивайте побыстрей, а то мне надо на улицу, забирать мусорные баки. Иначе полиция меня оштрафует.

– Мы постараемся вас не задержать, – сказал Карелла. – Кто снимает эту квартиру?

– Уолтер Дамаск.

– Он давно здесь живет?

– Года три-четыре.

– Женат?

– Нет.

– Живет здесь один?

– Как сказать, – пожал плечами Янси. – Вообще-то один, но, когда он здесь, к нему ходят женщины.

– Он здесь редко бывает?

– Бывает, но не регулярно.

– Нельзя ли поточнее?

– Он то появляется, то снова куда-то исчезает. Я не задаю вопросов, если жилец исправно платит за квартиру.

– А он платит исправно?

– Владелец дома не жалуется, значит, платит. Я здесь только техник-смотритель.

– Когда вы его видели в последний раз?

– Не помню.

– Недавно?

– Не помню.

– Может, в сентябре?

– Говорят вам, не помню.

– Мистер Янси, нам бы очень не хотелось тревожить жильцов на этаже, чтобы выяснить, когда Дамаск был здесь в последний раз.

– Это же ваша работа, – сказал Янси и уточнил: – Тревожить людей.

– Ничего подобного, – сухо заметил Клинг. – Наша работа – найти человека, подозреваемого в убийстве.

– А кого убили? – спросил Янси.

– Почему вас это интересует? – в свою очередь полюбопытствовал Карелла.

– Просто так, – пожал плечами Янси.

– Попробуйте все-таки вспомнить, когда вы в последний раз видели Дамаска.

– Не то в конце лета, не то в начале осени.

– До Дня Труда[7]?

– Вроде бы.

– И с тех пор не встречали?

– Я не уверен, что и тогда его видел.

– В этом месяце вы его видели?

– Нет.

– Значит, в октябре не видели, так?

– Так.

– Но в сентябре вы его видели, причем, как вам кажется, до Дня Труда, так?

– Так.

– Он был один?

– С ним была женщина.

– Вы знаете, кто она?

– Нет, он все время приводил новых женщин.

– Эту женщину вы прежде встречали?

– Пару раз.

– Но не знаете ее имени?

– Нет, не знаю.

– Как она выглядела?

– Не помню.

– Белая, негритянка?

– Белая.

– Волосы?

– Рыжие.

– Глаза?

– Не помню.

– Хорошенькая?

– Для белой женщины хорошенькая.

– Сколько же ей лет?

– Лет тридцать.

– Она из здешних?

– Не думаю. Я видел ее, только когда Дамаск приводил ее к себе.

– Часто приводил?

– По крайней мере несколько раз.

– Сколько лет Дамаску?

– Лет сорок.

– Как он выглядит? – спросил Карелла.

– Вашего роста, темные волосы, голубые глаза. Хорош собой.

– Ты слышал, Берт? – сказал Карелла.

– Угу, – отозвался тот, не отрывая глаз от блокнота.

– Он белый? – решил уточнить Карелла.

– Белый.

– Цвет лица?

– Я же сказал – белый.

– А точнее? Смуглый, бледный, желтоватый?

– Лицо светлое такое...

– Телосложение?

– Примерно как ваш приятель.

– Усы или бороду носит?

– Нет.

– Шрамы есть?

– Нет.

– Татуировка?

– Нет.

– Какие-то особые приметы?

– Вроде никаких.

– Физические дефекты?

– Вы имеете в виду, не колченогий ли он?

– Я имею в виду вообще любые физические дефекты, – не дрогнул Карелла.

– Нет, никаких дефектов.

– Так, теперь о голосе. Какой у него голос?

– Голос как голос...

– Хриплый, приятный, мягкий, женственный?

– Он не пел!

– Шепелявит, может, или заикается?

– Нет, ничего такого. Голос вроде бы мягкий. И еще он говорит быстро. Очень быстро.

– Берт! – сказал Карелла. – У тебя вопросы есть?

– Кольца, перстни...

– Носит ли он кольца или какие-то другие украшения?

– У него было кольцо с инициалами.

– С какими? "У" или "Д"?

– "У".

– На правой или на левой руке?

– На правой вроде бы.

– Еще что-нибудь?

– Браслет.

– Золотой, серебряный?

– Серебряный.

– На нем что-нибудь выгравировано?

– Я вблизи его не видел, – сказал Янси.

– Вы не знаете, где работал Дамаск?

– Нет, я здесь только техник-смотритель.

– Но вы уже нам очень помогли, мистер Янси, – сказал Карелла.

– Вы отлично обрисовали этого человека, – уточнил Клинг.

Янси подозрительно на них посмотрел. Он не ждал от белых ничего хорошего и скептически покачал головой, давая понять этим ищейкам, что его грубой лестью не проймешь.

– Мне надо идти к моим мусорным бакам, – сухо напомнил он.

– Если что, мы поговорим с патрульным, – пообещал Карелла.

– Как же! И штраф, наверно, заплатите?

– Штрафа не будет, мистер Янси. Попробуйте вспомнить, когда Дамаск обычно уходит из дома и когда возвращается?

– Если у него и есть работа, то ночная, – сказал Янси. – Здесь я его встречал только днем.

– Он уходит из дому по вечерам?

– Вроде да.

– В какое время?

– Часов в восемь, девять.

– Но вы не знаете, куда он направляется?

– Нет.

– Спасибо вам, мистер Янси.

– Это все?

– Все. Спасибо.

Янси похромал к двери. Прежде чем выйти из квартиры, он повернулся и спросил:

– Но с глазами-то у меня порядок, верно?

– В каком смысле? – не понял Карелла.

– Обрисовал-то я вам его как следует, – буркнул Янси и был таков.

Карелла подошел к комоду. В верхнем ящике, в коробке с булавками для галстука и запонками, он обнаружил неоплаченный еще чек на сто десять долларов семьдесят девять центов, выписанный на имя Уолтера Дамаска. Его подписал некто Дэниэл Кадахи из «Уютного уголка».

– Что-нибудь важное? – спросил Клинг.

– Надеюсь, – ответил Карелла.

«Уютный уголок» был ночным клубом с баром в Риверхеде на Довер-Плейнз-авеню. Владельца звали Дэниэл Кадахи. Когда Карелла с Клингом пришли к нему в пять вечера, он обедал.

– В этом заведении обедаешь не когда хочется, а когда есть возможность, – объяснил хозяин. – Еще немного, и здесь будет настоящий дурдом.

Кадахи был невысокого роста, с лысой головой и сломанным носом. На правом виске – шрам от ножа, правый глаз то и дело подергивался, может, при мысли о том, как его в свое время чуть не выкололи. Кадахи сидел за столиком у стойки бара, ел бифштекс с жареным картофелем и запивал пивом «Хайнекен». Бар был обставлен в псевдоуютном стиле: скатерти в клетку, деревянные панели по стенам, фальшивые свечи-лампочки на столах. В одном конце зала было место для танцев, там стояли инструменты. Судя по надписи на большом барабане, группа, игравшая в баре, называлась «Мародеры Кена Мерфи».

Кадахи пригласил детективов сесть, что они и сделали, в то время как Кадахи продолжал расправляться с бифштексом. Прожевывая очередной кусок, он сказал:

– Ну конечно, я знаю Уолли. И куда же подевался этот тип?

– Он у вас работает?

– Вышибалой.

– Каждый день?

– Кроме воскресенья. По воскресеньям заведение закрыто.

– Когда вы видели его в последний раз, мистер Кадахи?

– Вечером в пятницу. Он должен был выйти на работу и в субботу, но не вышел. Жду его сегодня, но придет или нет, никому не известно.

– Он не звонил?

– Нет.

– А вы ему?

– У него нет телефона.

– С ним никак нельзя связаться?

– Он живет в Айсоле в какой-то жуткой трущобе. Я туда не поеду, хоть озолоти!

– Он живет на Южной Второй, правильно?

– Вроде бы. Там сплошные негры и пуэрторикашки. Я бы не сунул туда носа даже в сопровождении отряда Национальной гвардии.

– У него, значит, телефона нет?

– Нет.

– Как же так?

– В каком смысле?

– Редко у кого нет телефона.

– Да он там толком и не живет. Невелика разница, есть у него телефон или нет.

– Если он живет не там, то где? – спросил Клинг.

– А черт его знает! Он работает, остальное меня не колышет. В его частную жизнь я не вмешиваюсь. За семьдесят пять долларов в неделю он выбрасывает из клуба тех, кто поднимает волну. Таков наш уговор. А жить он может, где ему взбредет в голову, – хоть в парке на скамейке. Мне все равно.

– Он не женат, как вы думаете?

– Если да, то у него целый гарем.

– То есть?

– На нем всегда виснут девки. Он у нас красавчик. Вроде бы даже собирался стать актером.

– Он когда-нибудь говорил вам, что женат?

– Нет. По-моему, он холостяк. Парню с такой внешностью и жениться-то глупо!

– Значит, в пятницу вечером, как вы сказали, он был здесь?

– Да.

– В какое время?

– Пришел к девяти. Ушел, когда закрылись.

– А именно?

– В два. Обычно в будни мы закрываемся в час. В пятницу – в два. В субботу – в три. В воскресенье вообще не работаем. Вот так.

– Значит, он ушел в два?

– Да. Я с ним расплатился, и он исчез.

– Этот чек вы ему дали? – спросил Карелла и вынул из кармана трофей.

– Мой чек. Я плачу раз в две педели. Это его заработок за две недели минус страховка и что забирает государство. Остается как раз сто десять долларов семьдесят девять центов.

– Это означает, что он был у себя между субботой и понедельником, – сказал Клинг.

– Что, что? – не понял Кадахи.

– Мысли вслух, – пояснил Карелла.

– А! – сказал Кадахи и подлил себе пива из бутылки. – Вы, ребята, не желаете выпить или закусить?

– Нет, спасибо, – поблагодарил Клинг.

– Слишком рано для вас?

– На работе не положено, – объяснил Карелла.

– Эх, если бы мне платили по пять центов за каждого полицейского, которому не положено пить, а он все равно заходит ко мне и принимает по три порции! Особенно зимой.

– М-да, – только и сказал Карелла.

– А зачем вам понадобился Уолли? Он что-то натворил?

– Не исключено.

– Вы нам не дадите знать, если он появится? – спросил Клинг.

– Почему бы и нет? А что он сделал?

– Убил кое-кого.

Кадахи присвистнул и снова отхлебнул пива.

– Вы когда-нибудь видели его с оружием? – спросил Клинг.

– Нет.

– На работе он не носит ничего такого?

– Нет.

– Мы имеем в виду «Айвер Джонсон» калибра ноль двадцать два, – пояснил Карелла.

– Я как-нибудь отличу «Айвер Джонсон» калибра ноль двадцать два от «паккарда» выпуска тридцать седьмого года, – хмыкнул Кадахи. – Он что, из этой пушки стрелял?

– Нет, – сказал Карелла и нахмурился.

– И когда он отличился?

– В ночь на субботу.

– После того как ушел отсюда?

– Похоже.

– Он не мог ничего такого сделать, – отрезал Кадахи. – Если, конечно, она его в это не впутала.

– Кто?

– Эта девка.

– Какая девка?

– Он ушел отсюда в пятницу с какой-то девкой.

– Кто такая?

– Не знаю. Но я ее видел здесь и раньше. Она иногда приезжала за ним в желтом «бьюике».

– Как она выглядит?

– Хорошенький помидорчик, – сказал Кадахи. – Рыжие волосы, зеленые глаза, все на месте.

– Говорите, он ушел с ней в ночь с пятницы на субботу?

– Да.

– В два часа?

– Так точно.

– Она была в «бьюике»?

– Да, она всегда ездит в этой желтой подводной лодке.

– Дамаск не сказал, куда они собираются?

– Куда бы вы поехали с хорошенькой девицей в два часа ночи? – осклабился Кадахи.

До Южной Второй сыщики добрались за сорок две минуты. Они ехали спокойно, не превышая скорости, а затем внесли поправку на слабое движение в два часа ночи и вычли десять минут. Это означало, что Дамаску и его рыжеволосой подруге потребовалось около получаса, чтобы доехать из «Уютного уголка» до его квартиры. Если они отправились именно туда, то должны были приехать примерно в половине третьего. Правда, не исключено, что они направились к рыжеволосой. А может, сразу поехали к Лейденам, где Дамаск выстрелил четыре раза – по два в каждого из супругов, а девица стояла и смотрела. Это выглядело не очень правдоподобно, но Карелла и Клинг были опытными полицейскими и знали, что, когда дело касается убийства, ничего неправдоподобного быть не может.

Генри Янси как сквозь землю провалился. Они поднялись на третий этаж и постучали в квартиру 33.

– Кто там? – раздался женский голос.

– Полиция.

– Дьявол! – выругалась женщина.

Детективы ждали у запертой двери. Затем послышались шаги, звякнула цепочка, щелкнул замок. Дверь открыла женщина лет сорока, на голове у нее были бигуди, а сверху наброшен платок. Она была в переднике и в руке держала деревянную ложку.

– Что случилось? – спросила она. – Я готовлю ужин.

Карелла показал ей значок и сказал:

– С вашего разрешения мы зададим вам несколько вопросов.

– А что случилось? Мы ничего такого не сделали.

– Вы были дома ночью в пятницу?

– Да – и я, и муж. Так что, если где-то что-то стряслось, мы к этому отношения не имеем.

– В половине третьего вы спали?

– Да.

– Вы не слышали, кто-нибудь проходил по лестничной площадке?

– Говорю вам, мы спали.

– И ничего не слышали?

– А вы слышите, что происходит вокруг, когда спите? – спросила женщина.

– Благодарю вас, – сказал Карелла, и женщина захлопнула дверь.

– Не могу взять в толк, зачем он покупал ружье, если у него в шкафу был револьвер, – задумчиво произнес Карелла.

– Я многого тут не могу взять в толк, – ответил Клинг. – Зайдем в тридцать вторую.

Женщина из этой квартиры сообщила им, что в пятницу вечером ходила на собрание «Американского легиона» и вернулась с мужем домой в половине четвертого. Ничего подозрительного она не заметила.

– Вы вообще ничего не слышали? – спросил Карелла.

– Ровным счетом ничего.

– А обычно вы слышите, что творится у соседей?

– Ну, стены-то довольно тонкие.

– Как, по-вашему, туда никто не входил?

– В каком смысле? Что, их ограбили? У нас в доме недавно обокрали несколько квартир.

– Нет, никого не ограбили, – сказал Карелла. – Просто мы пытаемся узнать, был ли в ночь на субботу Уолтер Дамаск у себя или нет.

– Не был, – ответила женщина.

– Откуда вы знаете?

– Я видела его внизу, возле дома.

– И что же он там делал?

– Садился в желтый автомобиль.

Они снова поехали в центр – такой уж сегодня выдался день – и установили, что добраться от Южной Второй до квартиры Лейденов на Саут-Энджелс-стрит можно минут за двадцать (опять-таки если сделать десятиминутную поправку на ночное движение). Это означало, что Дамаск мог выехать от своего дома примерно в половине четвертого (проведя час в обществе загадочной рыжеволосой девицы) и приехать к Лейденам без двадцати четыре. Если добавить пять минут на езду в лифте или подъем на третий этаж на своих двоих, можно считать, что убийство произошло в три сорок пять. Глубокой ночью кто-то четырежды выстрелил из ружья, и ни одному из жильцов не пришло в голову заявить об этом в полицию!

Тут было о чем подумать.

Было уже полвосьмого, и оба сыщика сильно устали.

Они решили, что раздумья можно отложить до утра. Карелла позвонил в следственный отдел и сообщил, что они заканчивают смену. Детектив Мейер Мейер, дежуривший у телефона, сказал на это: «Короткая сегодня смена». Впрочем, так он говорил всегда, независимо от того, кто во сколько звонил, чтобы сообщить, что заканчивает работу.

Его работа только начиналась.

Дело в том, что зарезали женщину.

Никакой пикантности, никакой эротики. Просто в грудь ей вонзили хлебный нож – самое заурядное убийство. Нападавший, судя по всему, нанес удар снизу вверх, а не сверху вниз, потому что нож был воткнут под левую грудь.

Пол кухни был в крови, женщина лежала у раковины в осколках битой посуды. Похоже, убийца напал на нее в тот момент, когда она мыла тарелки. В общем, заурядное убийство, из тех, что случаются вечером в понедельник. Просто женщина лежала на полу в луже собственной крови, а в груди у нее торчал хлебный нож.

Мейер Мейер прибыл на место преступления в три минуты первого ночи.

Патрульный Стюарт Коллистер позвонил в участок в 23.55, после того как на улице к нему подошел человек и сказал: «Извините за беспокойство, там наверху лежит мертвая птичка!» Этой птичкой и оказалась женщина лет пятидесяти с хлебным ножом в груди. Ее потускневшие карие глаза глядели в потолок, большой рот был искусно уменьшен помадой. На ней было черное платье, черные чулки, черные лакированные туфли и нитка жемчуга. От нее уже попахивало, так как лежала она давно. Цвет лица нельзя было назвать очень уж свежим, потому что радиаторы отопления работали вовсю и в такой жарище разложение шло полным ходом. В общем, самая обыкновенная смерть от удара ножом.

Мейер вышел поболтать с ребятами из отдела по расследованию убийств, затем пообщался с фотографом и только после этого отыскал патрульного Коллистера, который допрашивал человека на улице.

Тот выглядел слишком уж лихо для своих лет. Мейер решил, что ему шестьдесят с небольшим. На нем был синий блейзер с медными пуговицами, бежевые отутюженные брюки, голубой свитер-водолазка, а на ногах – коричневые замшевые сапоги. Седые волосы он причесывал так, как это, наверно, делал Юлий Цезарь до того, как начал лысеть и пристрастился к лавровым венкам.

Свидетеля звали Барнабас Коу, и он сгорал от нетерпения рассказать Мейеру, как обнаружил труп.

– Во-первых, как ее зовут? – спросил Мейер.

– Марджи Ридер. Маргарет.

– Возраст?

– Пятьдесят два года.

– Это ее квартира?

– Да.

– Итак, я вас слушаю.

Они стояли у входа в квартиру, а мимо них сновали криминалисты со своим оборудованием. Приехал судмедэксперт; из квартиры вышел фотограф, чтобы взять лампу-вспышку из кожаной сумки, которую оставил в коридоре. Появился сотрудник окружной прокуратуры, поздоровался с Мейером и направился к ребятам из отдела по расследованию убийств, чтобы вместе с ними предаться воспоминаниям о незабываемых убийствах, которые им довелось расследовать. Мейер был высоким голубоглазым человеком, и свою лысину он не пытался скрыть под шляпой. Императорская прическа Барнабаса Коу приходилась ему как раз по подбородок. Коу говорил, глядя в глаза Мейеру, голова его тряслась от возбуждения, голубые глаза сверкали.

– Мы с Марджи были друзьями. Жили на одной лестничной площадке. Когда, кстати, это было? В шестидесятом году, нет, в шестьдесят первом. Никаких амуров, но дружить дружили. Безумная женщина эта самая Марджи. Мне она нравилась. Потом ей пришлось уехать, потому как здесь жить гораздо дешевле, а денежный ручеек иссяк.

– То есть?

– Страховка за мужа. Он сыграл в ящик сразу после войны. Я имею в виду ту большую войну.

– Отчего он умер?

– Рак легких, – сказал Коу и, помолчав, добавил: – Хотя в жизни не выкурил ни одной сигареты.

Мейер кивнул. Он с восхищением рассматривал пеструю одежду Коу, слушал его бойкую речь и ждал, когда же тот стянет с себя резиновую маску шестидесятилетнего старца и покажет миру свое юношеское лицо.

– Так или иначе, – продолжал Коу, – мостов мы не сжигали, даже когда она перебралась сюда. Квартал, что и говорить, не рай, можно сказать, это просто выгребная яма. Верно я говорю? Дешевка – она всегда дешевка. Что за радость жить в свинюшнике? Не понимаю.

– Никакой радости, – согласился Мейер, глядя на морщинистое, усталое лицо своего собеседника. А тот, поблескивая глазами, продолжил рассказ:

– Марджи, конечно, не жила в свинарнике. У нее очень даже симпатичная квартирка. Для этих мест, – уточнил он.

– Само собой, – отозвался Мейер.

– Она время от времени заезжала ко мне, когда бывала в центре, ну и я иной раз заглядывал к ней. Она, после того как переехала, завела себе новое хобби – стала писать стихи. Представляете?

– Угу, – ответил Мейер.

– Когда я к ней приезжал, она всегда угощала меня своей писаниной. «О, город-великан, твои объятья душат, и терпкий запах твоих сточных канав – твой едкий пот – пьянит и вызывает отвращение...» Лихо?

– Еще как, – согласился Мейер. – А вы, собственно, что здесь...

– Сегодня у меня было свидание с маленькой пуэрториканской птичкой, у нее гнездышко на Эйнсли. Прелесть, просто прелесть! Огромные карие глаза, маленькое упругое тело. Конфетка!

Мейер промычал что-то неопределенное.

– Должен был доставить ее домой в целости и сохранности к половине двенадцатого. Родители строгие, как не знаю кто. Слава Богу, они не послали с ней дуэнью. Ей только девятнадцать, а когда имеешь дело с сеньоритами, всего можно ожидать.

Коу улыбнулся и подмигнул Мейеру. Тот чуть было не подмигнул ему в ответ, но вовремя взял себя в руки.

– Времени у меня оставалось – девать некуда, вот я и решил нагрянуть к Марджи. Узнать, как она поживает, послушать ее новые вирши. «Твой волосатый инкубус вселяет ужас» – это еще один ее перл. Жуть, да?

– Жуть. Что же вы увидели, когда пришли?

– Я постучал в дверь. Никто не ответил. Я снова постучал, опять молчание. Потом повернул ручку. Сам не знаю зачем. Обычно ведь как бывает: стучишь – не открывают. Значит, никого нет дома. Ты поворачиваешься и уходишь. Верно?

– Верно.

– Но я повернул ручку, и дверь открылась. Я окликнул ее: «Марджи!» Мне никто не ответил. Я заглянул в квартиру. Запашок – будь здоров! Это меня удивило. Марджи всегда была такой чистюлей, что просто кошмар. В общем, я взял и вошел. И увидел ее в кухне на полу с ножом в груди.

– И что вы сделали?

– Закричал.

– А потом?

– Побежал вниз.

– Потом?

– Нашел патрульного и сказал ему, что в квартире наверху – убитая. Я сказал, что Марджи убили. – Коу помолчал и спросил: – Вам нужно имя сеньориты?

– Зачем?

– Чтобы проверить мой рассказ. – Коу пожал плечами. – Чтобы удостовериться, что я провел с ней вечер, а не зарезал бедняжку Марджи.

– Судя по виду бедняжки Марджи, – сказал Мейер, – мне следовало бы поинтересоваться, что вы делали неделю назад.