Рука Джотто

Глава 11

Он вернулся в галерею Бирнеса на полчаса позже Флавии, и уже оттуда они вместе двинулись в путь через центральную часть Лондона к вокзалу. Ливерпуль-стрит в половине шестого вечера можно рекомендовать только физически крепким людям со стальными нервами. Флавии показалось, что она попала в ад. Современный, отремонтированный, но, без сомнения, – ад. Косметический ремонт здания нисколько не отразился на абсолютно сумбурной системе движения транспорта.

– Боже милостивый, – простонала Флавия, протискиваясь вслед за Аргайлом к платформе с флажком «5.15 – Норвич». Была уже половина шестого, но поезд почему-то еще не ушел.

Она в немом изумлении взирала на вереницу старинных вагонов с облупившейся краской, наполовину оторванными дверями и с почерневшими от грязи окнами. Не веря своим глазам, Флавия покачала головой и попыталась заглянуть в вагон сквозь мутное грязное стекло. На каждый квадратный миллиметр вагона приходилось по человеку, при этом все они как-то умудрялись читать газеты и делать вид, что передвигаться таким диким способом – совершенно естественно для цивилизованного человека.

– Это и есть экспресс, о котором ты говорил? – спросила Флавия, оборачиваясь к Аргайлу.

Он смущенно кашлянул. Очень трудно отрицать очевидное, даже если ты истинный патриот своей страны.

– Ничего, как-нибудь втиснемся, – пробормотал он. – Наверное.

– Я не понимаю, почему такая давка? Разве люди не могут пересесть на другой поезд?

Такой вопрос мог задать только человек, живущий в стране с нормальной транспортной системой.

Аргайл начал было оправдываться и говорить, что управление железной дороги собирается перебросить старые вагоны на другое направление, скорее всего на Брайтон, но его речь заглушил громкий треск в динамике, за которым последовал невообразимый гул.

– Что это? – морщась от невыносимого звука, прокричала Флавия.

– Не знаю.

В динамике послышались хрип и неразборчивое бормотание, однако пассажиры немедленно отреагировали на сообщение. С единым дружным вздохом они свернули свои газеты, подхватили сумки, вышли из вагонов и распределились по платформе. Казалось, никого не обеспокоил и не возмутил тот факт, что поезд должен был отойти от платформы еще двадцать минут назад.

– Простите, – обратилась Флавия к хорошо одетому мужчине лет пятидесяти, надежно пристроившемуся у колонны. – Что это было за объявление?

Он удивился ее вопросу.

– Поезд опять отменили, – объяснил он. – Следующий будет через час.

– Уму непостижимо, – проговорила Флавия, переварив эту информацию. Терпению ее наступил предел. – Я не собираюсь торчать здесь еще целый час для того, чтобы втиснуться в вагон для перевозки скота. Если людям нравится стоять тут словно стадо баранов, это их проблема. Я больше не останусь здесь ни секунды.

Подавив желание развернуть дискуссию о баранах и вагонах для скота, Аргайл поплелся за ней в пункт проката автомобилей, находившийся за углом.

Он прикинул, что в автомобиле они будут двигаться со скоростью три мили в час и что даже с учетом ожидания следующего экспресса на поезде они все равно добрались бы быстрее, однако высказывать свои соображения, учитывая боевое настроение Флавии, не рискнул. К тому же в автомобиле они могли свободно поговорить о Джеффри Форстере.

– Ну и что ты об этом думаешь? – спросила Флавия, когда он передал ей разговор с Люси Гартон. Машина проехала еще три метра и снова остановилась. Как Аргайл и ожидал, они больше стояли, чем двигались.

– Я думаю, это дает нам новые зацепки.

– Да? Какие же?

– В течение нескольких лет Форстер продавал картины из коллекции Уэллер-Хауса, правильно?

Флавия кивнула.

– Когда дядя Годфри пятнадцать лет назад отбросил копыта, была произведена инвентаризация коллекции. Так вот, пятнадцать лет назад коллекция насчитывала семьдесят две картины. Полгода назад, после смерти Вероники, была произведена новая инвентаризация. И что бы ты думала?

– Ну, говори, не томи меня.

– В коллекции по-прежнему оставалось семьдесят две картины.

Поток машин снова пришел в движение, и Флавия попыталась перестроиться в соседний ряд, где, как ей казалось, был шанс разогнаться до двадцати миль в час. Попытка оказалась неудачной, и она снова вернулась к разговору:

– Это означает, что он либо купил новые картины – это можно проверить, сравнив акты инвентаризации, – либо он ничего не продавал.

Аргайл возбужденно кивнул.

– Думаешь, он использовал Уэллер-Хаус в качестве прикрытия? – спросила Флавия.

– Смотри: Форстер крадет картину и находит покупателя. Но ему необходимо скрыть ее происхождение, чтобы не вызвать подозрений. В наше время очень трудно продать картину без документов, еще труднее продать картину из итальянской коллекции. Поэтому он находит старинную английскую коллекцию, уничтожает все имеющиеся на нее документы, кроме краткой описи, где указаны лишь названия и авторство картин. После этого он начинает продавать краденые картины через надежный торговый дом, прикрываясь коллекцией Уэллер-Хауса.

– И даже если у кого-то возникнет сомнение, – продолжила его мысль Флавия, – никто не сможет ничего доказать, потому что он похищал картины, с которых не было сделано репродукций. А новые владельцы были также достаточно осторожны, чтобы не фотографировать свои приобретения.

– Именно так. Конечно, риск оставался, но незначительный, поскольку вероятность того, что краденая картина попадется на глаза человеку, способному опознать ее, была чрезвычайно мала.

Флавия кивнула.

– Твоя приятельница пообещала выслать тебе список купленных и проданных им картин?

– Да, через пару дней. Она не хочет, чтобы об этом кто-нибудь узнал.

– Я могла бы официально снять с нее свидетельские показания.

Аргайл обдумал ее предложение.

– А что, других свидетелей нет?

– Одна свидетельница при смерти и к тому же небеспристрастна. Сандано тоже нельзя трогать: я обещала ему не упоминать его имени. Синьора делла Куэрция недееспособна. Уинтертон может подтвердить только то, что Форстер опознал ворованную картину. Вероника Бомонт умерла. Поэтому показания твоей знакомой относительно того, что Форстер продавал какие-то картины, выдавая их за картины из коллекции Уэллер-Хауса, нам бы очень пригодились. Надо бы выяснить, кому он продал картины. В его бумагах были данные о покупателях?

– Я не все успел просмотреть.

Ход мыслей Флавии изменился.

– А что говорят о нем в поселке? На сегодняшний день я еще не слышала о нем ни одного хорошего слова. Уинтертон отметил, что у него не было вкуса – это, кстати, противоречит теории Боттандо о Джотто; Бирнес фыркает, называя его очаровательным. Разве это – недостаток?

– Ты находишься в Англии, дорогая, здесь у людей свои понятия.

– Я не понимаю, что в этом плохого? Мне, например, нравятся очаровательные люди.

– Но ведь ты – итальянка, – терпеливо заметил Аргайл. Они проехали еще несколько сот ярдов. – Во-первых, слово «очаровательный» вообще не подходит мужчине. А во-вторых, это подразумевает некоторую поверхностность, склонность к подхалимажу и желание подняться по социальной лестнице за счет своего обаяния, а не реальных достоинств, и, кроме того, это слово означает, что человек – большой любитель женщин.

– Это тоже порок?!

– Дамский угодник, – мрачно сказал Аргайл, – что может быть хуже? Лобызать ручки, расточать комплименты… словно какой-нибудь с континента… Я еще понимаю, когда так сюсюкают с собакой, но с противоположным полом…

– Ну знаешь, у вас очень странные понятия. Ладно, расскажи мне, пожалуйста, о своей хозяйке. Она мне понравится?

– Миссис Верней? Обязательно. Во всяком случае, мне нравится. Она по-настоящему очаровательна. Предупреждаю твой вопрос: женщинам разрешается быть очаровательными. Это приемлемо даже для Англии.

– Понятно. И в чем заключено ее очарование?

– Она умеет раскрепостить человека. С ней чувствуешь себя как дома, даже в этом огромном промозглом амбаре, в котором она живет. Кроме того, она умна, немного склонна к черному юмору и очень остра на язык.

– Почему она меня пригласила? – подозрительно спросила Флавия.

– Вероятно, ей любопытно взглянуть на тебя. Думаю, это нормально – тебе тоже интересно посмотреть на нее. Но скорее всего главная причина кроется в том, что она ужасно одинока. У нее здесь не такая уж насыщенная жизнь, дорогая.

Машина въехала в поселок в начале десятого. Когда они подъезжали к Уэллер-Хаусу, дождь прекратился, словно приветствуя их появление в Норфолке, а Мэри встретила как дорогих гостей. Она сразу провела их на кухню:

– Вы, должно быть, ужасно проголодались, я припасла для вас еды.

Мэри Верней усадила Флавию напротив себя, и женщины вежливо оглядели друг друга. Флавия казалась утомленной, Мэри была необычно тиха и осторожна.

Но прошло несколько минут, и напряженность рассеялась. Флавия немного выпила и вздохнула свободнее; почувствовав это, Мэри тоже расслабилась. Вскоре между ними завязался оживленный разговор; женщины настолько увлеклись, что Аргайл даже слегка обиделся: они совершенно не обращали на него внимания – так, словно он был пустым местом. Они обсуждали все на свете – безобразное состояние британской железной дороги, погоду, ужасы проживания в Лондоне, Риме и Париже и невозможность выращивать зелень для салата в открытом грунте в условиях английского климата.

– Вы уже пришли к какому-нибудь заключению насчет Джеффри? – будто бы невзначай спросила Мэри Верней.

– Пока нет, – ответила Флавия. – Мы продолжаем собирать доказательства.

– Похоже, он имел отношение к похищению еще одной картины, – вставил Аргайл без всякой на то нужды – просто он уже устал молчать и решил напомнить о своем присутствии. – Поллайоло. К сожалению, для вас есть плохая новость.

– Какая?

Вообще-то Флавия не собиралась посвящать в подробности дела человека, с которым познакомилась каких-то полчаса назад, но поскольку большую часть информации Мэри Верней уже все равно получила от Аргайла, вряд ли был смысл скрывать от нее остальное.

– По нашим предположениям, Форстер мог продавать под прикрытием вашей коллекции другие картины, – сказала Флавия.

Мэри заинтересовалась:

– Зачем? Что это ему давало?

– Вы когда-нибудь слышали об отмывании денег?

– Конечно.

– Точно так же отмывают краденые картины. Им сочиняют фальшивую родословную. Старинная коллекция, которая больше ста лет нигде не выставлялась, – идеальное прикрытие для подобного рода махинаций. Дело могло сорваться лишь в том случае, если бы кто-нибудь решил лично связаться с вашей сестрой.

– Он только зря потратил бы время. Я уже говорила – Вероника была не от мира сего.

– Я думаю, это обстоятельство его особенно устраивало.

Мэри задумчиво смотрела на гостью.

– Наверное, поэтому он спрятал опись имущества, – предположила Флавия.

– Возможно, – согласилась Мэри.

– Что тут происходило в мое отсутствие? – снова напомнил о себе Аргайл. – Убийства, ограбления, аресты?

– Ничего такого, – чуть ли не с сожалением ответила Мэри. – Здесь тихо как в могиле. Вот только Джессика вернулась.

– Жена Форстера? – оживилась Флавия.

– Да, она вернулась сегодня утром. Бедняжка в ужасном состоянии, известие о смерти мужа явилось для нее страшным ударом. Я предложила ей переехать на время ко мне, полагая, что ей будет страшно ночевать в этом доме одной, но она отказалась.

– Вы очень добры к ней.

– Да, – подтвердила Мэри Верней, – очень. Должна признаться, я от всей души надеялась, что она не согласится. Конечно, я всегда рада помочь человеку в трудную минуту, но, честно говоря, – она понизила голос, словно их могли услышать, – эта женщина так убивалась по мужу, что я сама чуть не взвыла.

– Полиция уже говорила с ней?

Она пожала плечами:

– Откуда мне знать? Даже Джордж Бартон пребывает в полном неведении о том, что здесь происходит. А если не знает Джордж Бартон – не знает никто.

Прошло еще полчаса такой же праздной болтовни. Аргайл расправился с ужином гораздо быстрее, поскольку его полностью исключили из дальнейшей беседы, и в два часа ночи отправился спать. Женщины, не переставая трещать, перешли в гостиную. Последним, что он услышал, выходя из комнаты, было: «А не выпить ли нам по рюмочке бренди?»