Румо, или Чудеса в темноте

I. ШТОРР-ЖНЕЦ

Румо долго блуждал по Вольпертингу. Из-за кислой вони он не мог долго находиться возле дыры, прежде накрытой черным куполом, но нигде не находил покоя. Каждый дом, каждая площадь, каждая улица напоминали ему о жителях Вольпертинга, о сородичах и друзьях, а главное — о Рале. Его будто громом поразило, разум отказывался верить тому, что говорили органы чувств: вся прежняя жизнь в мгновение ока без следа исчезла с лица земли. Румо бежал без оглядки, боясь остановиться хоть на минуту и услышать мертвенное безмолвие, охватившее город. И пусть тишину нарушал лишь звук шагов по мостовой, кашель и хлопанье дверей, когда Румо заглядывал в дома, — все лучше, чем эта гнетущая тишина.

Домой Румо вернулся глубокой ночью. Ему стало жаль времени, впустую потраченного на бесцельное шатание по городу. Он стал собираться в дорогу. В мастерской Орнта ла Окро нашел все необходимое: смоляной факел, флягу для воды, немного вяленого мяса и огниво. Мясо положил в сумку, флягу с водой повесил на пояс, взял факел и огниво и отправился на площадь Черного купола.

— Что ты задумал? — спросил Львиный Зев.

— Будем убивать? — вторил ему Гринцольд.

— Мы отправляемся в путь, — ответил Румо.

На площади Черного купола Румо обнаружил, что кислый запах почти совсем рассеялся. Вольпертингер зажег факел, подошел к краю провала и посветил вниз.

— Черный купол никуда не исчез. Он там.

Румо обошел вокруг ямы, осветив ее края факелом. Черный купол, разделившись на шесть равных секторов, опустился под землю.

— Черный купол не сооружение и не памятник. Это врата.

Теперь, когда неприятный запах улетучился, Румо мог зажмуриться и принюхаться. Серебряная нить там! Тонкая, едва уловимая, она уходила в гигантскую дыру и терялась в потемках.

— Что теперь? — спросил Львиный Зев.

— Спускаемся, — отозвался Румо, вынув меч из-за пояса.

Под землю вела такая широкая лестница, что по ней могла бы спуститься целая армия. Плоские каменные ступени кое-где перепачканы слизью. Вероятно, тысячи ступеней уходили глубоко-глубоко. Величественное сооружение.

Румо недооценил глубину подземелья. Он спустился уже довольно глубоко, когда факел вдруг погас. Румо очутился в кромешной темноте.

— Ничего не вижу, — сказал Румо.

— Это плохо, — отозвался Львиный Зев.

А Гринцольд простонал:

— Один неверный шаг — и окажемся внизу быстрее, чем хотелось бы.

— Обычно я вижу с закрытыми глазами, — продолжал Румо. — Когда слышны какие-нибудь звуки. А тут так тихо.

— Может, тебе самому пошуметь? — предложил Львиный Зев.

— В смысле?

— Ну, спой что-нибудь.

— Я не умею петь, — возразил Румо.

— Все умеют. Просто одни — хорошо, а другие — плохо. Но петь умеют все.

— Я не знаю ни одной песни.

— Я знаю песню, — встрял Гринцольд.

— Песню? — удивился Львиный Зев.

— Конечно. Я знаю много боевых песен. Мы пели их, отправляясь в битву.

— Батюшки мои! Но лучше, чем ничего. Какая у тебя любимая песня?

— Песнь крови.

— Многообещающе.

— Могу напеть. А Румо подхватит.

— Ничего другого не остается, — вздохнул Львиный Зев. — Значит, поем, три, четыре…

— Кровь! — начал Гринцольд.

— Кровь? — переспросил Румо.

— Не переспрашивай. Просто пой, — вздохнул Львиный Зев.

— Крооовь!.. — снова пропел Гринцольд.

— Крооооовь! — прохрипел Румо.

— Батюшки мои! — воскликнул Львиный Зев. — Ты и впрямь петь не умеешь.

— Мы будем петь или нет?

— Будем.

— Еще раз — крооовь!

— Крооовь! — громко и фальшиво протянул Румо, зажмурившись.

— Крооовь! Крооовь! Крооовь! Крооовь! Крооовь! — откликнулось эхо.

Подземелье озарилось призрачным мерцающим зеленоватым светом. Но свет скоро потускнел и погас.

— Сработало! — обрадовался Румо. — Я вижу эхо.

— Отлично! Пой дальше.

— Кровь! Кровь! — усердствовал Гринцольд.

— Брызги летят издалека!

Кровь, кровь!

Кровь обагрила платье врага!

Кровь! Кровь!

Брызги летят издалека!

Кровь! Кровь!

Кровь проливалась века!

— Кровь! Кровь! — нерешительно повторял Румо.

— Брызги летят издалека!

Кровь, кровь!

Кровь обагрила платье врага!

Кровь! Кровь!

Брызги летят издалека!

Кровь! Кровь!

Кровь проливалась века!

Румо крепко зажмурился. Подземелье снова озарилось зеленоватым светом, и Румо в подробностях разглядел каждую ступеньку, каждый камень в кладке стены. Он стал спускаться дальше.

— Клинком взмахни,

Пусть враг умрет!

Лишь помани —

И смерть придет!

— Клинком взмахни,

Пусть враг умрет!

Лишь помани —

И смерть придет!

— Кровь! Кровь!

Брызги летят из-да-ле-ка!

Кровь, кровь!

Кровь обагрила платье врага!

— Кровь! Кровь!

Брызги летят из-да-ле-ка!

Кровь, кровь!

Кровь обагрила платье врага!

— Сруби топором

Злому троллю главу!

— Что? — возмутился Львиный Зев.

— Гляди, как она

Покатилась в траву!

— Сруби топором

Злому троллю главу!

Гляди, как она

Покатилась в траву!

— Второй куплет!

— Наконец-то…

— Мозг! Мозг!

Брызги летят из-да-ле-ка!

Мозг! Мозг!

Мозг размазан по платью врага!

— Оооо… — простонал Львиный Зев.

Не переставая петь, Румо спускался все глубже в бесконечный тоннель, озаренный тусклым зеленоватым светом эха. Тут и там не хватает целого пролета, по камням ползут широкие трещины, ступеньки перепачканы вонючей слизью или поросли мхом. Но сработана лестница на совесть. На много километров уходит она под землю.

Румо устал петь, а однообразная демонская песня стала раздражать его не меньше, чем Львиного Зева. Он хотел было прерваться ненадолго, как вдруг заметил, что спуск кончился. Лестница вывела вольпертингера к огромным каменным воротам, ведущим в тоннель. Открыв глаза, Румо увидел тусклое голубоватое свечение в конце тоннеля.

— Пришли, — сказал он. — Впереди — свет.

— Свет? — удивился Львиный Зев. — Откуда здесь, глубоко под землей, свет?

— Скоро узнаем, — ответил Румо.

В тоннеле ему снова пришлось перешагивать через лужи липкой слизи. С высоты не меньше сотни метров капала вода. То и дело в темноте слышался писк: видимо, крысы или летучие мыши.

Голубоватое свечение в конце тоннеля с каждым шагом становилось все ярче.

— Удивительное место, — произнес Румо. — Интересно, кто это все построил?

— Жутковато здесь! — подал голос Львиный Зев.

Выйдя из тоннеля, Румо на мгновение потерял равновесие. Он очутился на каменном утесе, словно терраса, нависавшем над огромной лощиной. Среди сизых скал темнело множество лужиц, тут и там клубились облака светящегося тумана. С каменного свода на высоте в несколько сот метров свисали устрашающего вида сталактиты. С них беспрестанно капала вода. Подземелье озарялось голубоватым дрожащим светом.

Румо от неожиданности замер.

Сверкали даже капли, падавшие со сталактитов. Они собирались в лужи, и казалось, будто идет дождь из голубого света. Над подземной долиной тянулись куда-то стаи черных птиц, а может, летучих мышей или еще каких тварей.

Румо вынул меч и поднял повыше, чтобы Гринцольд и Львиный Зев полюбовались необычайным зрелищем.

— Батюшки мои, — прошептал Львиный Зев.

— Откуда исходит голубое свечение? — спросил Румо.

— Может, тут растут светящиеся губки или грибы? — предположил Львиный Зев. — Я видел такое в пещерах.

— Подземный мир, — выпалил Гринцольд.

На мокрых скалах, гладко отполированных капавшей сверху водой, было трудно устоять. Один неверный шаг — и свернешь себе шею. Спускаясь очень медленно и осторожно, Румо благополучно очутился на дне лощины.

Здесь, внизу, туман казался гуще, а свечение — ярче, голубая вода капала, как мелкий дождик, а в темных лужах, судя по виду и запаху, стояла нефть. В подземелье пахло совершенно непривычно для Румо. Чужой, таинственный, дурманящий и опасный запах. Румо зажмурился. Серебряная нить трепыхалась под сводами гигантской пещеры, теряясь в голубом тумане. Вольпертингер решил идти за ней.

Нефтяные лужи стали попадаться чаще, а запах усилился. Румо старался обходить их стороной. По берегам сидели какие-то мелкие пушистые создания с крючковатыми клювами. Они с любопытством и недоверием поглядывали на чужака и недовольно фыркали ему вслед.

Углубившись в пещеру, Румо едва не задохнулся от ядовитого зловония. Он полез на холм, а добравшись до вершины, вдруг остановился.

— В чем дело? — спросил Львиный Зев.

Румо окинул взглядом огромную нефтяную гладь. Она занимала все пространство между стенами пещеры, теряясь где-то вдали. Это уже не лужа, это целое озеро. Дальнейший путь отрезан. А зажмурившись, Румо к своему ужасу понял, что серебряная нить исчезла! Либо ее перебил резкий запах нефти, либо она и впрямь оборвалась. Румо не знал, как быть. Он отчаянно метался по берегу взад-вперед.

Светящийся голубой туман стелился над озером, пульсируя, как живой.

Едва открыв глаза, Рала почуяла кислый запах.

Не видно ни зги: видимо, теперь глубокая ночь. Рала вспомнила, как после трудного дня без сил упала в постель. Лапы будто свинцом налиты. С утра до вечера она учила вольпертингеров плавать в небольшом озере за городом и буквально падала от усталости.

Вернувшись домой, Рала встретила у дверей Орнта ла Окро, старого столяра. Кажется, он собирался ей о чем-то рассказать, но лишь торопливо поздоровался и скрылся в ночи. И отчего все так странно ведут себя с ней в последнее время? Она все больше жалела о своем прыжке в Вольпер.

Рала съела немного хлеба и выпила стакан молока. В постели она лишь на секунду задумалась о Румо и тут же уснула.

Но вот Рала проснулась. Все тело по-прежнему болит. Так сильно, что Рала едва может встать, едва шевелится. Точнее, не может пошевелиться вовсе. Ралу охватила паника, она стала биться и кричать, но вышло у нее лишь испуганное рычание.

Рала инстинктивно принюхалась. Снова почуяла этот неприятный кислый запах, будто преследовавший ее, и что-то еще.

Металл.

Да, Рала поняла, что находится в каком-то свинцовом футляре, запертая со всех сторон.

Теперь Рала по-настоящему запаниковала. Она в гробу! Погребена заживо.

— Рала! — отчаянно крикнул Румо. Голос его разнесся над озером. — Рала!

— Рала! Рала! Рала! — отзывалось эхо откуда-то сверху, будто заблудившись между сталактитами. С потолка пещеры с угрожающим треском и хрустом посыпались мелкие камешки. Зверьки с крючковатыми клювами, кишевшие повсюду, тут же попрятались за камнями и в расщелинах скал. Раздался грохот: сталактит величиной с дерево отломился от свода, полетел вниз, прямо в туман над озером, громко булькнул, и снова стало тихо.

— Ну и нервная же тут обстановка, — заметил Львиный Зев.

— Эй! — шепнул чей-то голос в тумане. — Совсем спятил?

Румо схватился за меч.

— Битва? — прорычал Гринцольд.

— Не знаю, — ответил Румо. — Там кто-то есть, на озере.

Неизвестное и опасное существо? Говорящий туман? Живая нефть? Румо был ко всему готов.

В тумане мелькнула тень, и вскоре показалась исполинская фигура в длинной лодке. Фигура, закутанная в черный плащ с капюшоном, стоя в полный рост, отталкивалась шестом от дна озера.

— Ты чокнулся, малыш? — шепнула фигура. — Разве можно здесь так орать? Меня чуть не пришибло этим чертовым сталактитом.

— Простите, — пробормотал Румо.

— Тсссс! — зашипел великан в плаще. — Здесь говорят только шепотом, ясно?

Румо кивнул.

— Чего тебе тут надо? — Исполин осторожно причалил к берегу.

— Ищу кое-кого. Своих друзей.

— Вот оно что. Ты один из этих псов? Так и есть. То были твои друзья?

— О чем это ты?

— Послушай, малыш: твоих друзей вели здесь. Радуйся, что тебя с ними не было. Ты можешь жить. А им предстоит умереть. Ступай-ка, откуда пришел. И наслаждайся жизнью, счастливчик. — Лодка стала отчаливать от берега.

— Постой! — громко крикнул Румо.

С потолка пещеры посыпались камни.

— Шшшш! — снова зашипел великан. — Или жить надоело?

— Знаешь, где мои друзья? — прошептал Румо.

— Может быть.

— Отвезешь меня к ним?

— Нет.

— Почему?

— Потому что, в отличие от тебя, не спятил.

— А через озеро можешь переправить?

— Могу. Но не стану.

Румо подумал немного.

— А если я заору так, что тут все обвалится?

— Ты этого не сделаешь!

— Рала! — крикнул Румо что есть мочи. — Рааалааа!

Грохот прокатился по пещере, вдалеке что-то треснуло, и сталактит с гулким всплеском рухнул в озеро. По поверхности пробежала легкая рябь.

— Полезай в лодку, — прошипел великан, втянув голову в плечи. — Только заткнись! Тебе и впрямь жить надоело!

Одним прыжком Румо очутился в лодке.

— Сиди! — шепнул черный великан. — Да помалкивай!

Румо повиновался. Исполин оттолкнулся от берега. Лодка бесшумно заскользила в клубах светящегося тумана.

— Ты видел их?

— Может быть. Может быть, я видел, как фрауки переправляли через озеро свору псов. Может, они были без сознания и связаны. А может, все было иначе.

— Фрауки?

— Я сказал «фрауки»? Может быть. А может, и нет.

— Так ты отвезешь меня к друзьям?

— Может быть, а может… нет, это невозможно.

— А знаешь, я еще и петь могу! Не слишком хорошо, зато громко.

Исполин хмыкнул.

— Кровь! — звонко запел Румо. — Кровь! Брызги летят издалека!

Сталактиты затрещали, будто сосульки на солнце.

— Шшшш! Перестань, ненормальный! Я не могу отвезти тебя туда! Это очень далеко. Перевезу на тот берег, и все. Дальше — сам.

— Ясно.

Довольно долго они ехали молча. Наконец перевозчик спросил:

— Скажи-ка, откуда ты знаешь эту демонскую песню? Где-то я ее слышал.

— Хм! — зазвучал в голове Румо голос Гринцольда. — Откуда мне знаком этот голос?

— А могу я узнать, кто ты или что ты? — поинтересовался Румо.

Фигура обернулась. Клочок тумана проплыл прямо под капюшоном, осветив череп с огромными узко посаженными глазницами и массивной челюстью, выдававшейся вперед. Самое удивительное — череп был не белый, а черный.

— Я мертвец, — отвечал скелет.

Румо съежился и немного отодвинулся.

— Эй, гляди, в штаны не наложи! Я мертвец, а не сама смерть. Не путай посланника с посланием.

— Постойте-ка, — заговорил Гринцольд. — Где-то я слышал эту поговорку. И голос… мне знаком этот голос.

— И не очень-то ерзай там: еще напорешься на косу!

Румо заглянул под скамейку. Там и впрямь лежала внушительных размеров коса.

— Коса? Ну конечно! Тысяча чертей! — взревел Гринцольд. — Это он! Тот тип, что меня укокошил!

— Коса? — насторожился Румо. — Для чего она в подземелье?

— Косить головы.

— Разумеется! Например мне! — не унимался Гринцольд. — Это он! Мой убийца! Прикончим его! Прошу!

— Заткнись, — пробормотал Румо.

— Что ты сказал? — подозрительно переспросил скелет.

— Ничего, — отмахнулся Румо.

— Узнай его имя! Спроси, как его звать!

Румо задумался. Как могло случиться, что они встретили того, кто убил Гринцольда наверху, в Цамонии, сотни лет назад?

— Как твое имя? — спросил Румо.

— Имя? — усмехнулся перевозчик. — Все зовут меня Шторр-жнец.

— Так и знал! — прорычал Гринцольд. — Шторр-жнец! Невероятно! Околачивается тут как ни в чем не бывало! Он же хладнокровный убийца! Скорей вытаскивай меня, и прикончим его! Прошу!

— А тебя как звать? — поинтересовался Шторр-жнец.

— Румо.

— Румо? Тебе говорили когда-нибудь, что…

— Говорили.

— Румо, ты обязан его пришить, понимаешь? Моя смерть на его совести! Убей его! Со всей жестокостью!

Румо старался не обращать внимания на вопли Гринцольда.

— Послушай, Шторр-жнец, есть у тебя история? — спросил он.

— У каждого есть, — отвечал Шторр. — Моя даже довольно забавна.

Челн, будто корабль-призрак, скользил по черному озеру сквозь сверкающий туман. Откинув капюшон, Шторр взглянул на Румо пустыми глазницами.

— Ну, так вот, — начал он, — я немного приврал. Не то чтобы я совсем уж мертв. Иначе не разгуливать бы мне тут бодрячком, верно? — скелет хрипло захохотал. — По сравнению с другими мертвецами я еще полон жизни! Это рядом с тобой я полутруп. История моя невероятна, и я не требую в нее верить… Но пусть только кто-нибудь скажет, что я лгу — вмиг скошу голову с плеч, как полевой цветок, ясно тебе?

— Ясно, — отрезал Румо.

— Начинается история так: мы, то есть армия отчаянных йети с Северных гор, шатались по Цамонии, внушая… м-даа… страх и ужас — чем еще заняться йети, когда они молоды? Мы думали, мир принадлежит нам — и это правда.

Румо взглянул на озеро. Поверхность нефти переливалась всеми цветами радуги.

— Эх, парень, вот время-то было! В нас все кипело! В какой бы трактир мы ни зашли — музыканты тут же умолкали, а нам подавали пиво за счет заведения. Да и кто бы нас остановил? Мы направлялись к Драконгору — в те времена кто только не осаждал Драконгор!

— Знаю, — перебил Румо.

— Так ты знаток истории, да? Кто не осаждал Драконгор, не мог называться солдатом, так-то! Поговаривали, там было чем поживиться: в горе спрятан алмаз размером с целый дом, золото в рудниках можно отрывать голыми руками, а пещеры полны драгоценностей. «Эй вы! — крикнули мы, подойдя к горе. — Безмозглые ящеры! Погодите-ка, сейчас мы поднимемся и покажем, почем фунт изюму!» — перевозчик глухо засмеялся.

— А они облили вас смолой, — негромко добавил Румо.

— Ага, откуда ты знаешь? — удивился йети. — Ну да, проклятые динозавры окатили нас смолой. Ну и перемазались же мы! Но что нам — мы же йети! Подумаешь, смола — мы и не думали отступать. «Эй, слабаки! — отвечали мы. — Книжные черви, это все, на что вы способны?»

— И тут они обдали вас расплавленным свинцом, — вставил Румо.

— Черт побери, да ты и без меня все знаешь, парнишка! Может, сам расскажешь историю?

— Ладно, — отмахнулся Румо. — Прости.

Йети уперся шестом в дно и оттолкнулся.

— Теперь я потерял нить…

— Они облили вас свинцом, — подсказал Румо.

— Да, точно. Расплавленным свинцом. А это, я тебе скажу, кое-что покрепче. Мы потеряли половину солдат. Вот уж воистину тогда у нас началась черная полоса, — обернувшись, йети тихонько рассмеялся. — Понимаешь, черная полоса!

Румо механически хихикнул.

— Итак, мы отступили. Самый ужасный эпизод в моей истории только начинается, уж поверь мне. — Шторр вздохнул и повернул лодку, обходя торчавшую из озера скалу.

— Мы снова стали бродить по Цамонии, только теперь шли зигзагами: стоило моим солдатам увидеть что-нибудь, хоть отдаленно напоминавшее крепость или замок, мужество покидало их, а некоторые начинали хныкать. Армия ноющих йети — зрелище невыносимое, особенно для предводителя. Срочно нужна победа, хоть одно удачное нападение, не то армии отчаянных йети вот-вот придет конец. И тут мы очутились на границе Беспределии. Слыхал про Беспределию?

— Я читал, что это страна мыслящего зыбучего песка, — ответил Румо.

— А, так ты из этих умников, что умеют читать? Теперь ясно, отчего у тебя не все дома, — сказал йети. — Но ты прав: мыслящий зыбучий песок, хотя тогда я этого не знал. Так вот, подходим мы к границе Беспределии. Ни войска, ни оборонительных сооружений. Ничего. Один песок. Только я хотел подать сигнал к наступлению, как в голове у меня раздался голос:

— Не делай этого. Я зыбучий песок. Мыслящий песок. Вы все погибнете.

Шторр язвительно захохотал.

— Конечно, я подумал, это уловка. Мы слыхали про несметные сокровища в жерле вулкана, что возвышался посреди Беспределии. Молодого отчаянного йети не напугать какими-то голосами в голове. Выстроив армию в шеренгу, я отдал приказ к наступлению.

Шторр на мгновение перестал толкать лодку.

— Ну вот, едва мы сделали первый шаг, всех до единого затянуло в зыбучий песок. Хлюп — и армии как не бывало! Провалиться в зыбучий песок — ощущение не из приятных, скажу я тебе.

Перевозчик снова толкнул лодку.

— Но это еще не конец — о нет! Только провалившись в зыбучий песок, понимаешь, что такое настоящие муки. Песок сдирает плоть с костей! Мы проваливались все глубже, а песчинки стирали кожу и проникали через нос в череп до самого мозга. И все началось с начала. Мы начали мыслить после смерти! Вот и теперь башка у меня полна мыслящим песком.

Йети встряхнул головой, и Румо услышал, как внутри зашуршал песок.

— Не знаю, как долго мы проваливались вниз, по каким подземным тоннелям падали — время казалось мне вечностью. Уж лучше быть заживо погребенным! Наконец, через дыру в своде, мы, точнее, все, что от нас осталось, провалились сюда, в пещеру, и плюхнулись в это проклятое озеро. Нефть пропитала кости, они почернели и стали гибкими. Нефть — источник энергии. Не знаю, как так вышло, но в ней сохранилась древняя жизнь, жидкая сила! Вот и мы, хоть и умерли, а все еще живы. Ни живы, ни мертвы. Ни два ни полтора. А в голове — мыслящий песок.

Румо ушам своим не верил. Даже Гринцольд умолк, впечатленный рассказом йети.

— Чтобы занять себя чем-то, мы вырезали лодки из больших кусков угля и с тех пор плаваем по озеру. Пассажиры случаются редко. Вот и вся история. До сегодняшнего дня.

— Отличная история.

— Еще бы. Есть над чем посмеяться.

Туман немного рассеялся и тонким искристым покрывалом лежал теперь над озером. Неподалеку Румо увидел другие лодки с такими же исполинскими фигурами, закутанными в черное.

— Мои солдаты, — гордо объявил Шторр. — Бессмертные солдаты.

— Так куда мы плывем? — спросил Румо.

— На другой берег. Тебе же нужно в Бел, разве нет?

— Бел? Что еще за Бел?

— Город дьявола. Королевство безумного Гаунаба. Туда отвезли твоих дружков.

— Здесь, под землей, — город?

— Еще какой!

— А кто такой Гаунаб?

— Правитель Бела. Чокнутый. — Шторр покрутил пальцем у виска.

— Если мои друзья там, то и мне нужно туда. Пойду в Бел.

— Так я и думал. Ты совсем спятил, — рассмеялся скелет. — Эй, ребята! — крикнул он. — Глядите, у меня пассажир!

— Тсс! — шикнул Румо, показав вверх.

— Тут нет сталактитов, — произнес Шторр, глядя на гладкий черный свод пещеры. — Можно говорить в голос.

Остальные лодки подплыли ближе.

Ими правили сородичи Шторра в таких же плащах. Под капюшонами виднелись черные черепа, а в лодках лежало оружие: мечи, дубины, топоры. Лодки все прибывали, и Румо сделалось не по себе. Он взялся за рукоятку меча.

— Убей его! — прохрипел Гринцольд.

— Парень по доброй воле направляется в Бел, — хохотал Шторр. — Каково?

— Отличная мысль! — воскликнул один из йети. — Не хуже, чем мысль затащить нас в зыбучий песок.

— Точно! — крикнул другой. — «За мной! — сказал он тогда. — За мной, ребята, мы разбогатеем!»

Йети противно захохотали.

— Они мне вечно будут это припоминать, — проворчал Шторр. — Стоило один раз ошибиться…

— Эй, парень! — окликнул Румо один из йети. — Смотри, по дороге в Бел не угоди в лапы фраукам!

— Придержи язык, Окко! — велел Шторр.

— Кто такие фрауки? — спросил Румо.

— Послушай-ка, — начал Шторр, наклонившись к Румо. — Как я понимаю, ты не хочешь, чтобы тебя отговорили от затеи отправиться в Бел. Это безумие, но поступай как знаешь… Если я расскажу про фрауков, ты еще раз крепко задумаешься, идти ли тебе туда. Так рассказать тебе про фрауков?

— Нет, — отрезал Румо.

— Ребята, его не переубедить! — воскликнул Шторр. — Вот что такое мужество! Его-то мы и утратили.

— Этот малый просто дурак! — возразил Окко. — С тех пор как у меня в котелке — мыслящий песок, я сперва дважды подумаю, а уж потом сделаю. По мне, добровольно идти в этот сумасшедший город — последнее дело.

— Вот именно, — перебил его Шторр. — Мы слишком много думаем. Превратились в шайку трусов.

— Ну, так ступай с ним! — крикнул Окко. — Покажи парнишке дорогу в Бел. Так же как показал нам дорогу к зыбучим пескам.

Шторр поспешно толкнул лодку дальше.

— Идиоты! — пробурчал он. — Сколько можно припоминать.

— Прости, малый! — бросил Окко вдогонку. — Мы хоть и мертвецы, а жить нам не надоело!

Его приятели расхохотались.

— Слыхал? — продолжал Шторр. — Черт побери, они мертвецы. Но ни один не отважился бы пойти в Бел. В подземном мире не знают ни жалости, ни законов. Бел — это сумасшедший дом Гаунаба, где безумие правит бал.

Показался другой берег нефтяного озера. Румо нетерпеливо заерзал на месте.

— А как отсюда попасть в Бел?

— Туда ведет много дорог. Не знаю даже, какую тебе посоветовать. Все они опасны. Можно пойти через зал Гаунаба, но это очень-очень далеко, да и на фрауков наткнешься наверняка. Можно — через Холодные пещеры, но там — жуткий холод и полно ледоглыбов. Есть тайные ходы в своде подземного мира, но в них сам черт ногу сломит. Лучше всего просто иди вперед: все дороги подземного мира рано или поздно выведут в Бел. Вопрос лишь в том, как далеко ты сможешь зайти. Здесь, под землей, есть лишь два пути: вперед и назад.

— Назад я не пойду.

Шторр вздохнул. Лодка уперлась в дно. Румо спрыгнул на берег.

— Ну допустим, — сказал он. — А как доберешься до своего Бела, что делать-то будешь?

— Войду в город и освобожу друзей. А потом подарю Рале шкатулку.

— Какой еще Рале? Что за шкатулку?

— Рала… это моя возлюбленная, — промямлил Румо. — Я вырезал для нее шкатулку из древесины нурнийского дуба.

— Ого! — рассмеялся Шторр. — Еще лучше. Шкатулка! И ради этого ты в одиночку потащился в Бел? С кухонным ножом?

— Прикончи же его! — снова взвыл Гринцольд.

— Мне не впервой. Я и без ножа справлялся.

— Ну разумеется. Ты мне нравишься, парень, — ухмыльнулся Шторр. — И у тебя и впрямь не все дома.

— Спасибо, — буркнул Румо.

— Это не комплимент, — пояснил Шторр. — Это я тебя ругаю.

— А я благодарю не за ругань, а за то, что переправил меня.

Шторр рассмеялся. Затем оттолкнул лодку от берега и скрылся в тумане.

II. БЕЛ

Урс ничуть не удивился, когда Румо не явился к ужину. В последнее время такое случалось. Румо избегал общения, предпочитая по вечерам слоняться в полном одиночестве по переулкам Вольпертинга. Возвращался поздно ночью и тут же ложился спать.

Урс надеялся, что разговор с Орнтом ла Окро принесет плоды. С тех пор как появился Румо, жизнь Урса чертовски усложнилась. Тут и изматывающие уроки фехтования в лесу, и бесконечные разговоры по ночам, и стычки с Рольфом, и обязанности городского друга. До прихода Румо все было намного проще. Пусть скучнее, но Урс любил скуку. Даже лелеял ее.

Вот почему он даже обрадовался, что Румо где-то пропадает, предвкушая изумительно скучный вечер. Урс приготовил незамысловатый ужин: старательно нашпиговал кусок говядины несколькими десятками зубчиков чеснока и поставил томиться в печь на несколько часов.

Не почитать ли Урсу перед сном старые добрые «Приключения принца Хладнокрова»? Нет, слишком увлекательно. Посмотрим, не найдется ли в скромной библиотечке Урса чего-нибудь менее нервного? Вот, «Пятьдесят пять способов карамелизации сахара». Нет, это он знает назубок. А как насчет «Об отраде огорода» — невыносимо скучной книжки по уходу за огородом безнадежно устаревшего драконгорского писателя Данцелота Слоготокаря? То, что нужно! Урс перечитает главу о синекочанной цветной капусте.

Урс вынул жаркое из горшка, откупорил бутылку выдержанного портвейна, уселся с вином, мясом и книгой за стол и провел изумительно скучный вечер. В конце концов заснул головой в тарелке.

Проснувшись, Урс немедленно почуял кислый запах. Неужели его стошнило? Странно, вроде не так уж много выпил. А как он попал в кровать? И почему тут так жестко? Все ясно: он уснул на полу! Урс попытался встать. Что-то звякнуло в темноте, и Урс почувствовал холодный металл на запястьях. Его приковали цепью! Что это? Шутка братьев Родникс? Или Урс все еще спит?

Он услышал шарканье чьих-то лап. Темноту прорезала полоска света, и помещение озарилось будто бы отблесками пламени.

Это не комната Урса. Он очутился в тесной камере: ни окон, ни мебели, только стены из грубо отесанного черного камня. Да еще в полу Урс разглядел две круглых дыры размером с кулак, куда уходили цепи, сковывавшие его лапы. А это что за звук? Гул голосов?

Едва Урс поднялся, как его стошнило. Стало хуже. Шатаясь, он побрел к двери. Цепи почти не мешали: звено за звеном они выползали из отверстий в полу.

Выйдя из камеры, Урс увидел, что свет и впрямь исходил от двух больших факелов, висевших на стене справа и слева от двери. На мгновение он ослеп, но вскоре глаза привыкли к свету. Урс очутился на галерее; вправо и влево уходила стена с такими же дверями и факелами. Вверху — темнота. По другой стороне галереи тянулся каменный парапет, из-за которого, похоже, и доносились голоса и смех.

Урсу не раз снились подобные сны. Почти реальные ощущения, яркие краски, окружающая обстановка видна во всех подробностях. И происходит что-нибудь ужасное: землетрясение, наводнение, пожар, падение метеоритов. Такова расплата за поздние плотные ужины: перегруженный работой желудок наказывал хозяина кошмарными снами.

На сей раз происходящее казалось особенно реальным. Столько запахов одновременно Урс в последний раз чуял на ярмарке у стен Вольпертинга: аромат еды, запах пота, горящее масло.

В двери слева показался еще один вольпертингер. Урс встречал его прежде, но имени вспомнить не мог. Лапы также в цепях, на морде — изумление.

— Урс? — удивился вольпертингер. — Это ты?

Урс двинулся вперед, к черному парапету. Цепи волочились следом. С каждым шагом гул голосов становился громче, запах усиливался, беспокойство Урса росло. Что там, за стеной, да и стоит ли выяснять? Не лучше ли забиться обратно в каморку и дождаться утра?

Урс заглянул за парапет. Он увидел большой круг, точнее, восьмиугольную арену, освещенную огнями факелов, совершенно пустую, аккуратно посыпанную белым песком. Сам Урс, очевидно, находился на балконе гигантского театра, огибавшем арену по всей окружности. Выше располагался еще один, более узкий, ярус, похоже, пустой. Нижний, самый широкий, ярус жуткого театра заполняла публика. Урс отпрянул. С первого взгляда ясно: ему все это снится, ведь таких странных существ на свете просто нет.

Он снова перегнулся через парапет, чтобы получше разглядеть. Примерно половину зрителей составляли двуногие существа с бледной, как у утопленников, кожей. Череп выше лба раздваивался, отростки напоминали рога. Одеты существа были в дорогие одежды из бархата и блестящего шелка, в свете факелов сверкали украшения: золото, брильянты, серебряные браслеты.

Бледнокожие существа занимали передние ряды, позади них теснились зрители иного сорта, привлекавшие внимание своей разношерстностью. Крохотные карлики и исполины по два метра ростом, покрытые зеленой, красной, желтой или синей чешуей. Урс разглядел крылатых обезьян, гномов с крокодильими головами, свиней со слоновьими хоботами. Объединяло их только то, что всех их будто собрали из кусков разных животных.

Среди этой пестрой публики тут и там мелькали кровомясы, йети, брюквосчеты, свиноты и прочие толстокожие существа. Счет зрителей в театре шел на тысячи. Безусловно, это самое удивительное место, где Урсу когда-либо приходилось бывать — во сне или наяву.

Только теперь внимание Урса привлек отгороженный сектор на противоположной стороне арены. От публики четырехугольную ложу отделяла стена и отряд солдат-кровомясов. Зрителей в ложе двое. Посередине — трон, напоминавший большую кровать с балдахином.

Разглядев фигуру, восседавшую на троне, Урс второй раз отпрянул от парапета.

Такого причудливого создания Урс еще не видывал: непропорционально большая голова на тонкой шее, крохотные глазки, мускулистые плечи и ноги, тщедушное тельце, слишком длинный узкий нос, бесформенный лоб, и при всей этой грубости — удивительно изящные руки. Но всего неприятней выглядел рот карлика, будто прорезанный ножом от уха до уха. Отвратительный оскал. Карлик разительно отличался от остальных зрителей: судя по белой коже, принадлежал к знати, а поскольку восседал на троне, мог быть даже королем.

Однако больше всего поразило в нем Урса не телесное уродство. Никогда еще не встречал он особу, так явно выставлявшую напоказ свою злость. Карлик то делано закатывал глаза так, что оставались видны только белки, то злобно прищуривался, то снова широко распахивал веки, безжалостно обводя колючим взглядом публику. Он беспрестанно корчил гримасы, высовывал длинный тонкий язык и то и дело противно блеял, отчего зрители, сидевшие поблизости, ежились, как от ударов плеткой. Урс недоумевал, как удалось такому неприятному созданию пробраться к нему в сон.

Еще одна фигура в ложе шныряла позади трона. Та же бледная кожа, как у утопленника, тот же раздвоенный череп, но, в отличие от карлика на троне, существо было высоким и тощим. А еще ему, похоже, не нравилось быть на виду. Казалось, фигура желала спрятаться за трон.

Тут карлик влез с ногами на сиденье трона. Фигура в черном властно подняла правую руку, и гул голосов в театре умолк. Правитель, не переставая ухмыляться, облизнулся и начал тонким писклявым голоском:

— Бродо жалоповать, о выное нленипки Тратеа сикравой мерсти! Вы дебуте рдаться! И вы гипобнете! О, стлисчавцы! О, бранизные! Вас веприли, бычто вы казаполи сочавыйшее кусисство чтепонной блипуке! Вы разситесь! И вы реумте! Вот шава басудь! Да чненатся бийсутво!

Слова карлика гулко прокатились по театру. Его речь, хоть и прозвучала на непонятном языке, была, очевидно, обращена к вольпертингерам. Урсу даже показалось, что карлик с другого края арены вперил в него взгляд своих крохотных сверкающих глазок.

Сосед-вольпертингер в недоумении взглянул на Урса.

— Ты что-нибудь понял? — спросил он.

Только теперь Урс заметил, что из камер к парапету вышло множество вольпертингеров, закованных в цепи. Вдалеке он разглядел Рольфа, узнал Тсако, Биалу и многих других. На противоположной стороне стоял Ушан Делукка.

Неожиданно Урс вспомнил имя своего соседа: Коррин Чернодвор.

— Нет, — ответил Урс. — Ничего не понял.

— Где мы? — продолжал Коррин. — Это сон?

Публика молчала. Казалось, ее глубоко тронула речь карлика. Слышались только нервное покашливанье и шарканье ног.

Тут Урс подумал: «Если он спрашивает, не сон ли это, кому же из нас двоих он снится?»

— Где мы? — повторил Коррин. — Что это за народ? И кто, черт побери, этот отвратительный карлик?

Гаунаб Аглан Ацидаака Бенг Элель Атуа Девяносто Девятый был, как нетрудно догадаться, девяносто девятым правителем Бела. Помимо обычных прав и обязанностей это означало, что он и есть тот самый побег разветвленного родового древа, чьему потомку суждено стать сотым королем подземного мира и исполнить Красное пророчество.

Красное пророчество — это древняя надпись на ветхой каменной стене в центре Бела, сделанная кровью великого алхимика и прорицателя Йоты Бем Тагхда. Давным-давно тот вскрыл себе вены острием гусиного пера и исписал всю кровь до последней капли. Пророческое видение случилось у него вдали от дома, чернил под рукой не оказалось, вот и пришлось воспользоваться собственными жизненными соками. Прорицатель исполнил свой долг, приняв мученическую смерть. Так сказано в летописи Бела.

Красное пророчество составлено на древнем языке, надпись почти стерлась, но за сотни лет кропотливого труда алхимики Бела разобрали и перевели его. Пророчество состоит из двадцати предсказаний, восемнадцать из которых понятны лишь посвященному. Написанные своего рода тайным алхимическим шифром предсказания кишат давно вышедшими из употребления словами. Если верить переводчикам, предсказания обещают жителям Бела счастье, здоровье и благополучие, но, чтобы они сбылись, необходимо поддерживать искусство алхимии на высочайшем уровне. Вот вам первая причина развития алхимии в Беле.

Девятнадцатое предсказание, напротив, сулит городу ужасную катастрофу: наводнение в результате прорыва свода пещеры или извержение подземного вулкана, однако в том лишь случае, если алхимии перестанут уделять должное внимание. Вот вам вторая причина развития алхимии в Беле.

Двадцатое, и последнее, пророчество под страхом опустошительной эпидемии предписывает сотому правителю Бела покинуть город со своим войском и фрауками и завоевать наземный мир.

Гаунаб Аглан Ацидаака Бенг Элель Атуа Девяносто Девятый был вполне доволен тем фактом, что он лишь девяносто девятый, а не сотый правитель Бела. Его отнюдь не тянуло покидать Бел и завоевывать чужой мир. Гаунаба и с трона-то вставать не тянуло. С него вполне хватит королевской обязанности председателя в Театре красивой смерти. Иной раз и от этого устаешь. Ему нравилось наблюдать, как другие сражаются, убивают и умирают, нравилось слышать восхищенные возгласы публики. Король подземного мира — что может быть лучше? И, что немаловажно, счастливый король.

Трудно сказать, обязан ли город Бел своим названием белому цвету кожи его обитателей, или, наоборот, беляне стали именовать себя так по названию столицы. Первым правителем Бела, как известно из летописей, был Гаунаб Аглан Ацидаака Бенг Элель Атуа Первый. При нем город представлял собой несколько пещер, вручную выдолбленных в скале. Жители питались жирными лавовыми червями, выкапывая их из земли, или пожирали умерших сородичей.

Происхождение белян также остается загадкой, однако белоснежная кожа этого народа позволяет утверждать, что беляне всегда жили под землей и не нуждались в солнечном свете. Историки полагают, что предки современных белян не видели света и цвета, а вместо глаз у них были щупальца. Позднее щупальца выродились в роговидные наросты на головах белян. Но это лишь одна из версий.

Достоверно известно, что летопись белян как народа начинается с Гаунаба Первого. Хотя, по большому счету, до народа им было далеко: речь шла о нескольких сотнях подземных существ со слабо развитым мозгом и глазами, белоснежной кожей и серебристыми волосами, случайно собравшихся вместе. Гаунаб Первый запугал и поработил их силой и жестокостью. О силе Гаунаба Первого ходят легенды: говорят, он раскалывал головой скалы и в одиночку голыми руками выдолбил в камнях Бел. Те, кто знал, какая сила таится в нынешнем убогом потомке Гаунаба Первого, не сомневались в правдивости легенд.

Правление династии Гаунабов делят на десять периодов, по десять королей в каждом: Первый Период — от Гаунаба Первого до Гаунаба Десятого, Второй Период — от Гаунаба Одиннадцатого до Гаунаба Двадцатого, Третий Период — от Гаунаба Двадцать Первого до Гаунаба Тридцатого и так далее. Десятый Период пока охватывает лишь девять правителей: от Гаунаба Девяносто Первого до Гаунаба Последнего.

Согласно Красному пророчеству, с Гаунаба Сотого начнется новое летосчисление, так что Гаунаб Сотый станет одновременно Гаунабом Первым, а Гаунаб Девяносто Девятый — Гаунабом Последним.

Один Гаунаб сменял другого, передавая потомкам бремя духовного, нравственного и физического распада, цепь наследников престола ни разу не прерывалась. Очень может быть, история Бела и его жителей сложилась бы совсем иначе, не обладай первый правитель таким скверным характером. Беляне были не так уж злы и дурны, они просто не знали другой жизни. Среди них встречались и вполне миролюбивые, добродушные личности, пусть и довольно редко. Однако Гаунаб Первый оказался воплощением всех дурных качеств, о каких только может мечтать идеальный тиран: властности, кровожадности, бешенства, коварства, беззастенчивости и мании величия. Его характер и политические воззрения задали манеру правления без малого ста поколениям монаршей фамилии, а также легли в основу культуры и общественного уклада целого народа. Двенадцать сыновей Гаунаба Первого ни в чем ему не уступали. Когда тот стал дряхлым и беззащитным, сыновья сговорились и забили отца камнями до смерти. За этим последовала многолетняя междоусобица — череда одиннадцати убийств. Последний из брато- и отцеубийц и занял престол, став Гаунабом Вторым. О нем известно лишь то, что у него было одиннадцать пальцев. Двадцать с лишним поколений тиранов сменили друг друга, и Бел из нескольких пещер постепенно превратился в город.

Жизнь королевской семьи считалась образцом для подражания, какие бы варварства и зверства ни чинили правители. Даже самые миролюбивые члены общества воспринимали угнетение, подкуп, ложь, пытки и убийства как совершенно естественные явления повседневности. Именно благодаря этим гражданам — алхимикам и архитекторам, составлявшим духовную элиту Бела, и некоторым другим жителям — город не погряз в хаосе.

В древнем Беле из искусств были признаны только алхимия и архитектура. Город непрестанно разрастался, и строители пользовались большим спросом. В алхимии же удивительным образом сочетались наука и искусство: медицина и литература, физика и философия, химия и биология. Музыки и живописи в Беле почти не знали, а скульптура считалась лишь частью архитектуры.

Питались беляне червями и насекомыми, в избытке водившимися под землей, а также рыбой, раками, улитками, пауками и растениями из подземных водоемов, способными расти в темноте. Особым деликатесом считались летучие мыши — попробуй, поймай, — шерстяные пауки, населявшие туннели подземного мира, и всевозможные грибы, произраставшие в городской канализации. Благодаря такому разнообразию жители никогда не испытывали недостатка в пище, что и стало одной из причин бурного расцвета города.

Лишь несколько столетий спустя, при Гаунабе Двадцать Седьмом алхимики и солдаты Бела отважились на первые вылазки к поверхности земли. Беляне давным-давно обнаружили проходы вулканического происхождения, однако не решались их обследовать. Ходили самые невероятные слухи об опасностях наземного мира: дескать, воздух там ядовит, а в засаде подстерегают ужасные чудовища. Тем удивительнее было обнаружить наверху вполне пригодный для дыхания воздух. Из-за бледной кожи беляне с трудом переносили солнечный свет, поэтому выходили на поверхность по ночам. Под покровом темноты, тщательно маскируясь, они потихоньку наблюдали за жителями наземного мира и их привычками, а вернувшись домой, писали увлекательные отчеты для Бельской академии алхимии. Беляне боялись всего незнакомого, а уж о жизни при свете солнца нечего и думать, поэтому они отказались от затеи вступить в контакт с жителями наземного мира, ограничившись научными наблюдениями.

Вылазки белян на поверхность не остались незамеченными. За ними следил полуночный народ. Темные личности следовали за белянами по пятам, когда те возвращались домой. Разного рода авантюристы, бандиты и солдатня — в общем, всякий сброд — первыми прошли потайными ходами в подземный мир. Многие погибли в этих походах: одни сломали шею, сорвавшись в пропасть, других сожрали подземные хищники, третьи замерзли насмерть в холодных пещерах. И все же кое-кому удалось добраться до Бела. Разумеется, беляне приняли чужаков не слишком-то радушно: схватили, пытали и, не разобрав языка, перебили. Тем не менее легенды о подземном мире неудержимо распространялись среди отбросов общества. Те, кому нечего было терять и бояться — в основном беглые преступники, — нескончаемым потоком потянулись в Бел, и беляне вскоре смекнули, что могут почерпнуть от этих беглецов и авантюристов ценные сведения о наземном мире, а им самим не придется выходить на солнечный свет. Вскоре беляне и пришельцы из наземного мира стали понимать друг друга, и в конце концов даже самые упрямые из подземных жителей поняли, что общение выгодно обеим сторонам. Итак, беляне заключили с пришельцами сделку: последним предоставят убежище и будут вести с ними торговлю, за что те гарантируют держать в секрете существование подземного мира.

В духовном плане население Бела мало что выиграло, приняв в свои ряды новых граждан, ведь речь шла в основном о преступниках, контрабандистах, торговцах оружием и бывших солдатах. Беляне скоро заметили, что дурным характером и злобой новички не только им не уступали, но могли даже переплюнуть. С другой стороны, в экономике подземного мира случился доселе неслыханный подъем: сомнительные делишки в наземном мире стали приносить доход. Раздобыв в Беле оружие, бандиты отправлялись наверх разбойничать, и часть добычи попадала в город. Рабы, угнанные в подземный мир, обеспечивали даровую рабочую силу. Все это не могло не повлиять на культуру Бела, и со временем подземные жители перешли на цамонийский язык.

При каждом новом правителе богатство города приумножалось. В толще земли вокруг Бела обнаружили месторождения полезных ископаемых: железной руды, золота, алмазов, угля. Пещеры под Белом приспособили под городскую канализацию, город продолжал расти вглубь, все больше походя на гигантскую металлургическую фабрику. Кузницы появились на каждой улице, а стук молотов задавал ритм целому городу.

Четвертый Период правления Гаунабов ознаменован так называемыми войнами с фрауками. По названию может показаться, будто речь идет о войне двух народов, однако это неверно. Фрауков нельзя считать цивилизованным народом: это существа, почти лишенные разума, они руководствуются исключительно инстинктом питания и размножения. Пришли фрауки, вероятно, из той части подземного мира, где, по слухам, имелся выход к морю, и сразу стали настоящим стихийным бедствием. О грядущем нападении чудовищ жителей Бела предупреждал сильный запах стоялой морской воды и тухлой рыбы. Это не раз спасало горожанам жизнь. Однако полчища фрауков атаковали город с такой силой и упорством, что производили впечатление организованной армии, и бесчисленные сражения остались в памяти белян как войны.

Какими бы ужасными и опустошительными ни были войны с фрауками, жителям Бела все же удалось одержать победу над захватчиками и даже приспособить тех для своих нужд. И все благодаря обонятельному гипнозу, придуманному алхимиком Хемоном Цифосом. Он укротил врага при помощи зелья с кисловатым запахом. Отныне обязанность по приручению фрауков была возложена на гильдию алхимиков, и влияние их при дворе усилилось.

Еще одним важным последствием войн с фрауками стало создание гомункулов. Идея противопоставить чудовищам армию искусственно созданных существ также принадлежала алхимикам. Смешав вещество, добытое в подземном нефтяном озере, с другими секретными ингредиентами, они получили так называемый «материнский суп», из которого создавались гомункулы.

В центре Бела установили гигантский котел из подземной руды, наполнили материнским супом, а под ним развели огромный костер. Затем в суп побросали беременных самок всевозможных подземных тварей, пойманных в пещерах под Белом: пещерных воронов, костяных раков, свиней-трубачей и хоботковых жуков, и все это несколько раз вскипятили. Клетки животных смешались с доисторической субстанцией, что содержалась в нефти, и немного погодя из бурлящего и клокочущего варева стали выходить гомункулы: существа с хоботами или клювами, с клешнями, как у раков, или лапами, как у кротов, в самых причудливых сочетаниях.

Однако создать гомункулов удалось, когда фрауки давно были побеждены и приручены. Из материнского супа вышли не только солдаты, но и огромное множество рабов. Новые гомункулы регулярно пополняли их ряды. Благодаря нескончаемому потоку гомункулов благосостояние Бела существенно возросло: бесплатная рабочая сила стала выполнять самую тяжелую и опасную работу. Наряду с коренными белянами и пришельцами из наземного мира, гомункулы стали третьей кастой Бела, имевшей куда больше обязанностей, чем прав. Численность гомункулов неуклонно росла, но жили они недолго.

Но вот разрушительные войны позади, и горожане желают получить вознаграждение за свои страдания и лишения. Гаунабу Пятьдесят Первому пришла в голову мысль построить Театр красивой смерти.

В разгар трех последних войн с фрауками Гаунаб Пятьдесят Первый наблюдал за ходом сражения с безопасного расстояния, сидя на балконе дворца. В жизни не видывал он ничего прекраснее! Когда же войны были позади, правитель впал в глубокое отчаяние, и только идея создания театра вернула ему радость жизни. Гаунаб велел архитекторам соорудить в центре города огромную восьмиугольную арену, чтобы устраивать там бои фрауков и рабов. Предполагалось, что театр будет служить для увеселения одного лишь короля, однако мудрые советники убедили его позволить всем горожанам посещать бои.

Вскоре выяснилось, что устраивать бои с фрауками — плохая идея. Если слишком уж разозлить этих тварей, гипнотическое зелье алхимиков перестает действовать, и фрауки становятся опасны для зрителей. Для состязаний использовали лишь самые мелкие экземпляры, но и те, разбушевавшись, нередко насмерть затаптывали укротителей, нападали на зрителей, а однажды едва не сожрали самого Гаунаба Пятьдесят Первого.

Итак, от боев с фрауками решили отказаться, заменив их поединками рабов и гомункулов, рабов и пришельцев или рабов и диких зверей, лучше поддававшихся дрессировке, чем фрауки. Гаунаб Пятьдесят Первый понял, что бойня без участия фрауков доставляет ему ничуть не меньше удовольствия — тогда-то и родился Театр красивой смерти, ставший с тех пор культурным центром Бела.

Тем временем нравственный и физический распад членов королевской семьи стремительно продолжался. Гаунабы делались все уродливей и меньше ростом, а язвительная ухмылка все шире. Эпилептические припадки, истерия, мании, депрессии и буйное помешательство стали отличительной чертой династии Гаунабов.

Никто не решался заявить в лицо королю о его душевном нездоровье, и придворные врачи представляли болезнь добродетелью, галлюцинации — даром пророчества, а приступы безумия возвели в культ.

Когда у короля случались припадки, врачи давали ему крепкую микстуру, чтобы еще усилить бешенство. Если правитель впадал в депрессию, окружающие делали все, чтобы только омрачить его состояние. Целые поколения придворных считали особым шиком подражать поведению монархов: разыгрывать припадки бешенства, имитировать истерический хохот. Уродство и слабость сделались всеобщим идеалом красоты, и, желая произвести благоприятное впечатление, беляне старались принимать на публике самый болезненный вид.

Этот идеал переняли и строители. Гармония исчезла из архитектуры, на смену ей пришли уродливые аляповатые формы и малопригодные для строительства материалы. Кривые углы, горбатые крыши и глубоко просевшие стены господствовали в архитектуре Бела. Фасады отделывали окаменелой чешуей доисторических рыб или панцирями подземных насекомых. Печные трубы торчали, как рога у черта, ворота зияли, будто разинутые пасти, а окна походили на пустые глазницы черепов. В дело шли кости, окаменелые щупальца осьминогов и клешни раков. Из панцирей мертвых фрауков, удалив внутренности, тоже устраивали жилища. Красок в Беле почти не знали, и со стороны подземный мир мог показаться черно-белым: по серым улицам ходили бледнолицые жители, закутанные в темные одежды.

Освещение в городе, конечно, имелось, но только самое необходимое: слабый, мерцающий свет. Улицы освещались бледно-желтыми медузами в каменных чашах с водой, в окнах мерцали факелы и свечи из темного воска, а в жаровнях пылали общественные костры. От вездесущего дыма и сажи и без того нездоровая и мрачная атмосфера Бела становилась еще тягостней.

Несмотря на болезни и крайне дурное обхождение врачей, почти все Гаунабы дожили до глубокой старости. Даже Гаунабу Первому стукнуло сто шестьдесят четыре, и он, несомненно, протянул бы еще немало, не устрой ему собственные дети столь жестокую расправу. В среднем Гаунабы со своим букетом болезней жили по сто восемьдесят — двести лет. Всю жизнь короли делали вид, будто стоят одной ногой в могиле, но большинство из них умирало дряхлыми стариками.

При всем при том болезни и прихоти Гаунабов (за исключением нескольких поджогов и дурацких законов) почти не проявлялись на публике. Как любили шутить придворные врачи, болезнь прячется во дворце. Безумие короля при нем же и оставалось.

Так продолжалось довольно долго. Лишь при Гаунабе Шестьдесят Втором безумие, что называется, вышло за ворота. Помутнение его рассудка ощутили на себе и жители наземного мира. Именно Гаунаб Шестьдесят Второй приказал строить так называемые города-ловушки, прочитав о них в одной детской книжке.

Алхимик Нгюан Чугс Кан, ветеринар и учитель при дворе Гаунаба Пятьдесят Восьмого, для отпрысков королевской фамилии написал книгу, где просто и наглядно изложил основные принципы большой политики. Книгу с роскошными картинками он преподнес сыну тогдашнего правителя, Гаунабу Пятьдесят Девятому, в десятый день рождения.

Королей в книжке изобразили огромными и сильными черными пещерными медведями, простой народ — преданными и отважными крысами-альбиносами, гнувшими спину перед правителем, верных королю советников и придворных дипломатов — светящимися гусеницами, предателей — опасными змеями, врагов правителя — вампирами и болотными пиявками. Такая картина мира вполне доступна детскому пониманию. Сам город Бел Нгюан представил в виде мудрого столапого и стоглазого паука, притаившегося под землей. В один прекрасный день ему суждено выйти на поверхность. На ярких иллюстрациях паук строил в наземном мире домики-ловушки. Стоило земным существам устроиться в домике, как приходил паук и пожирал их. Таким юный принц увидел символ осуществления Красного пророчества.

Однако на Гаунаба Пятьдесят Девятого книга не произвела впечатления. Небрежно пролистав ее и завизжав от страха при виде паука, он забросил ее в ящик, набитый игрушками. Двое следующих Гаунабов также не проявили к книжке интереса, однако ценный подарок ручной работы передавался из поколения в поколение, пока не попал, наконец, в руки Гаунаба Шестьдесят Второго — к тому времени уже взрослого.

У этого короля безумие проявлялось чаще всего в виде мании. Сумасбродные идеи били ключом. Как-то раз он на целый год запретил белянам разговаривать иначе как шепотом. Короля с трудом отговорили от женитьбы на окаменелой рыбе. Он одинаково отвратительно рисовал, музицировал и сочинял стихи и постоянно выдумывал новые пакости. И вот однажды, роясь в королевской библиотеке, наткнулся на книжку Нгюана Чугс Кана.

Семена попали в благодатную почву. Гаунаб Шестьдесят Второй стал первым королем Бела, претворившим в жизнь идеи из детской книжки. Король обладал художественным вкусом и имел страсть к архитектуре и возведению монументальных сооружений. Бел стал застраиваться величественными зданиями по эскизам Гаунаба, однако под землей, в ограниченном пространстве, королю было не развернуться. Гаунаб Шестьдесят Второй пожелал продолжить строительство в наземном мире, однако советники то и дело его отговаривали. Пока алхимики не нашли средства для защиты от солнечных лучей, говорили они, строить что-то в наземном мире не имеет смысла. Но, несомненно, такое средство будет найдено.

Книжка Нгюана Чугс Кана запустила в воспаленном сознании Гаунаба Шестьдесят Второго цепную реакцию безумных видений и идей. И вот его градостроительные мечты, Театр красивой смерти, гомункулы, фрауки, искусство алхимии, иллюстрации из книжки, наземный и подземный мир слились воедино, в чудовищный, но абсолютно гениальный план.

Созвав советников, архитекторов, генералов, алхимиков и служителей Театра красивой смерти, правитель объявил о своем намерении поручить гомункулам, способным работать и при солнечном свете, построить в наземном мире город, проведя оттуда лестницу в подземный мир. Построив город, гомункулы должны вернуться в Бел.

Королевские советники, недоуменно переглянувшись, вяло захлопали в ладоши. Очередная дорогостоящая безумная затея Гаунаба.

А король стал излагать план дальше. Беляне станут ждать, терпеливо, как стоглазый паук, пока в городе не поселятся жители. А они, несомненно, поселятся. Ведь что может быть лучше для народа, чем хороший город?

Архитекторы закивали. Им все стало ясно.

Когда жители уснут, армия белян верхом на фрауках поднимется в город, одурманит горожан алхимическим газом и утащит в Бел.

Теперь закивали генералы. Идея применения фрауков им понравилась. Алхимики, укрощавшие фрауков, тоже закивали.

Взятым в плен рабам, продолжал Гаунаб, применение найдется: они станут работать в свинцовых шахтах, в канализации, у плавильных печей, в кузницах и так далее. А самые сильные и боеспособные пленники будут развлекать публику в Театре красивой смерти.

Служители Театра красивой смерти восхищенно захлопали. Убивать рабов направо и налево — о таком они и не мечтали.

Город же вновь опустеет, продолжал Гаунаб Шестьдесят Второй, в ожидании нового урожая. Снова и снова. Навеки. Во благо Бела и на славу Гаунабам.

Советники, архитекторы, генералы и служители театра сидели как громом пораженные. Такой головокружительный замысел не приходил в голову еще ни одному Гаунабу. Они зашушукались. Впервые в истории Бела король высказал здравую мысль. Одним махом решалось множество проблем. Трудности с созданием рабов останутся позади. Армия и фрауки будут заняты делом, вместо того чтобы сотни лет ждать, когда же сбудется Красное пророчество. В театре начнутся новые представления. А сумасшедший король наконец-то займется делом и перестанет досаждать придворным очередными безумными затеями. Город-ловушка! Гениальное безумие!

Настало время напряженной работы над проектом. Чтобы не ставить под угрозу Бел, было решено использовать жерло вулкана, расположенное довольно далеко от города. Жерло выходило на поверхность в малонаселенной местности.

Приступили к делу. Архитекторы осмотрели стройплощадку и засели за чертежи. Дома и улицы спроектировали так, как принято в наземном мире. Гомункулам велели прорубить лестницу в жерле вулкана. Эта колоссальная работа многим стоила жизни. Наконец город был построен. Один из архитекторов посоветовал обнести город высокой стеной, чтобы тот казался надежно укрепленным. Это должно привлечь какой-нибудь воинственный народ, который станет украшением Театра красивой смерти. Под конец из прочной подземной руды соорудили хитроумный затвор — черный купол, накрывавший спуск в подземный мир. Утопленный в землю купол открывался только снизу. Когда все было готово, строители вернулись в Бел: семена посажены, осталось дождаться урожая.

Гаунаб Шестьдесят Второй едва вытерпел год, так его разбирало любопытство. Он приказал доставить первый урожай города-ловушки, и вот солдаты верхом на фрауках поднялись по лестнице, под покровом ночи открыли купол и обнаружили множество спящих жителей. Их одурманили и уволокли в Бел.

Волей случая в городе поселилась целая армия бравых солдат — богатая добыча как для войска Бела, так и для Театра красивой смерти. За первый же год город-ловушка принес отличный урожай.

Гаунаб Шестьдесят Второй велел запереть вход в подземный мир и ждать следующего урожая. Окрыленный успехом, он занялся проектированием и строительством других городов-ловушек.

Второй город построили к северу от Бела, однако он не принес такой богатой добычи, как первый. Эта местность была густо населена, и среди местных жителей быстро разнесся слух, что в новом городе, за одну ночь выросшем из-под земли, творится что-то неладное. Селиться тут решился только отъявленный сброд, и урожай оказался скудный. В тех краях часто валил снег, покрывая крыши домов города-ловушки, и народ Цамонии прозвал его Снегвиллем.

Третий и последний город-ловушку Гаунабу Шестьдесят Второму даже строить не пришлось: он давно существовал.

Нетерпеливый король пожелал такой город, где не нужно ждать урожая, а можно пополнять припасы регулярно, по мере надобности, как в кладовой.

Архитекторы и алхимики долго ломали голову над этой задачей, и наконец кто-то додумался занять уже существовавший город. У алхимика, предложившего это, был на примете городок, расположенный на северо-западе Цамонии: Туман-город.

— Туман-город, — удивился Гаунаб. — А что в нем такого особенного?

— Этот город, Ваше Величество, — отвечал алхимик, — идеальная ловушка. Его населяют разбойники и контрабандисты, вот уже сотни лет они наши союзники. Из подземного мира туда ведет жерло вулкана. Немаловажно и отдаленное расположение города. А еще — туманная медуза.

— Туманная медуза, — переспросил Гаунаб, всегда интересовавшийся научными феноменами. — Медуза из тумана?

— Можно и так сказать, Ваше Величество. Над Туман-городом висит вечный туман, подобный гигантской медузе. Я долго изучал этот туман и твердо убежден: мы имеем дело не просто с водяным паром, а с живым существом. Вероятно, это существо вышло из моря — плотность его тела не выше, чем у водяного пара. Я полагаю, это гигантская медуза.

— Но с чего ты взял, что туман живой? — перебил его Гаунаб.

— Его сильфидная плотность слишком высока для простого погодного явления, — отвечал алхимик. — К тому же туман проявляет зачатки разума. Реагирует на музыку и даже издает звуки. Обычный туман на такое не способен.

— Ну, и как это поможет нашим намерениям?

— Ваше Величество, мне вспомнилась победа над фрауками. Они ведь тоже гигантские морские твари с зачатками разума. Вероятно, нам удалось бы загипнотизировать медузу Туман-города алхимическим газом. Как известно, газ оказывает гипнотическое и усыпляющее действие на большинство живых существ — не зря мы применяем его при сборе урожая в городах-ловушках. Добавив гипнотический газ в сильфидный кровоток медузы, мы превратим ее в гигантскую живую ловушку. С помощью гипноза туман задержит пленников, а потом придем мы и заберем их.

— Хм, — отозвался король. — Ты болван! Да ведь и наши союзники, жители Туман-города, тоже окажутся под гипнозом! Еще одна подобная глупость — и я велю искромсать тебя на двенадцать кусков.

Алхимик вздрогнул, но тут же парировал:

— С позволения Вашего Величества, об этом я тоже подумал. Как вам известно, фрауки постепенно привыкают к газу и становятся к нему невосприимчивы. Точно так же можно приучить к нему жителей Туман-города. Это весьма жадный народец — своего не упустят. — Алхимик низко поклонился и умолк.

Такая безумная идея не могла не понравиться Гаунабу. Беляне договорились с жителями Туман-города, и когда те стали невосприимчивы к газу, загипнотизировали туманную медузу. В отличие от Снегвилля, эксперимент с Туман-городом полностью себя оправдал. Газ проникал в каждый закоулок и гипнотизировал всех, кто приезжал в Туман-город, медуза же спала глубоким сном. Судя по тому, как туман клубился и шелестел, то сгущаясь, то рассеиваясь, медузе снились какие-то беспокойные сны. Гигантским куполом нависла медуза над городом, и тот, кто попадал в ловушку, уже не возвращался. Алхимик, предложивший эту невероятную идею, стал личным советником короля.

И все же самым урожайным оставался первый город-ловушка, построенный по приказу Гаунаба Шестьдесят Второго. Из века в век названия его менялись: он звался то Жабоградом, то Мумингом, то Бертенвиллем — в зависимости от того, кто там поселялся. Через какое-то время жители исчезали. Однажды в тех краях очутился цамониец по имени Гот. Войдя в город, он никого в нем не обнаружил. Пахло чем-то кислым. Гот был вольпертингером, вот и назвал реку, протекавшую через город, Вольпером, а сам город — Вольпертингом и населил его себе подобными.

Многие увидели бы в короле, строившем города специально, чтобы заманить туда народ, а потом поработить или перебить, только сумасшедшего. Но для белян он был лучом света, даже когда, стоя совершенно голым на балконе дворца, пускал в подданных горящие стрелы. Гаунаб Шестьдесят Второй стал королем, прорубившим окно в наземный мир.

Все уже привыкли, что история Бела — это история расцвета и развития города, история побед и завоеваний Гаунабов, однако с началом Седьмого Периода настали тяжелые времена: ужасные эпидемии, разрушительные землетрясения, нашествия насекомых. Казалось, беды, обещанные Красным пророчеством, приходят одна за другой. Однако город к тому времени очень разросся, подобные напасти не могли уничтожить его подчистую, и, несмотря на причиненный ущерб, жизнь продолжалась. Алхимики нашли лекарство против эпидемий; на месте зданий, разрушенных землетрясениями, возвели новые, еще более величественные; насекомых истребили. Безудержному росту Бела пришел конец, начался спад, впрочем, такой медленный, что даже правители ничего не заметили. Гаунаб сменял Гаунаба, Театр красивой смерти переживал взлеты и падения, беляке регулярно собирали урожай в городах-ловушках, а больше ничего особенного не происходило. В Восьмой и Девятый Периоды застой окончательно сменился упадком, и правящие Гаунабы впали в апатию. Отныне они лишь культивировали свои болезненные причуды да присутствовали на театральных представлениях. Город разъедали пороки, и в конце концов жители, как и их король, стали ко всему равнодушны.

В Гаунабе Последнем нашли отражение все ошибки и грехи, когда-либо совершенные белянами и их правителями. Повстречать такое уродливое, сгорбленное и лживое создание, такое ограниченное и злобное, даже в Беле — дорогого стоит. Собственное уродство он искренне считал красотой, жестокость путал с искусством, ненависть с любовью, а радость — с болью. Он много чего путал: право и лево, верх и низ, хорошее и плохое, перед и зад, и даже слоги в словах.

Гаунаб Аглан Ацидаака Бенг Элель Атуа Девяносто Девятый был правителем Бела, королем подземного мира, распоряжался жизнью и смертью в Театре красивой смерти, и, если бы безумие и злоба вдруг ожили, несомненно, они воплотились бы в образе Гаунаба.

Урс потер глаза. Теперь он совершенно уверен: это не сон. Слишком убедительно, слишком реально выглядело все происходящее. Урс окончательно проснулся.

Дурман и кислый запах улетучились. Вольпертингеров похитили — неизвестно, по какой причине, как нередко бывает в нашем жестоком мире.

— Мы в аду? — спросил Коррин. — Как мы сюда попали?

— Понятия не имею, — отвечал Урс.

— Как думаешь, что они с нами сделают? — продолжал Коррин.

— Уф, — вздохнул Урс, — ты задаешь слишком много вопросов. Я-то почем знаю?

— Я просто хотел разобраться, — объяснил Коррин. — До сих пор мне казалось, я сплю.

— Мне тоже, — отозвался Урс. — Но сны не бывают так ужасны.

Урс вновь обратил взор на королевскую ложу. Все зрители также выжидающе глядели на отвратительного карлика на троне. Позади него беспрестанно суетилась высокая фигура, стараясь угодить королю. Прислужник подавал ему фрукты и бокалы с напитками, взбивал подушки, обмахивал веером, то и дело наклоняясь к карлику, шептал что-то ему на ухо, а тот лишь гадко ухмылялся. Но как бы раболепно ни держался черный, Урс не мог отделаться от мысли, что на этом спектакле он второе по значимости лицо.

Фрифтар был высочайшим советником Гаунаба Последнего по политическим и стратегическим вопросам. Происходил из семьи дипломатов, много лет служивших при дворе короля.

Рядом с низкорослым и уродливым Гаунабом Фрифтар выглядел элегантно. Худой, бледный и высокий, он почти лишен был мимики и жестикуляции. Но благоприятное впечатление он производил только рядом с отвратительным Гаунабом. В остальное время демонические черты лица, крючковатый нос и торчащие вперед зубы делали его настоящим пугалом.

Тот, кто считал Фрифтара серым кардиналом, который, стоя за троном и дергая за веревочки, управляет глупым Гаунабом, как марионеткой, тот серьезно недооценивал безумного монарха. В Гаунаба Последнего будто вселились злые духи всех его предков-тиранов. За почти сотню поколений самовлюбленность королей раздулась до предела, и у них появилось острое чутье на любого рода заговоры. Замышлять что-то против одного Гаунаба означало пойти против всей династии. Заговорщик мог действовать сколь угодно мудро и осмотрительно, и все же не смог бы скрыть своих козней. Гаунаба, при всем его сумасшествии, необразованности, жестокости и нравственном падении, оберегали духи предков. Благодаря им Гаунаб чуял самые изощренные интриги, а того, кто вызывал его гнев, ждала смерть. Фрифтар отлично это знал.

Больше всего советник опасался непредсказуемых перепадов настроения короля. Несмотря на маленький рост, руки и челюсть у Гаунаба были очень сильные. В дурном настроении он мог напасть на первого встречного и буквально разорвать на куски. Если король вдруг умолкал и замыкался в себе, будто слушая внутренний голос, это означало скорый припадок бешенства. Гаунаб отрешенно глядел в одну точку, улыбаясь еще противнее.

Сам Фрифтар трижды побывал на волосок от гибели. Спасло его только то, что он вовремя исчезал с глаз разъяренного короля, и тот находил себе другую жертву.

Нет, тут дело не только в дипломатии и хитроумных интригах. Фрифтару пришлось изрядно потрудиться, чтобы получить теперешнее весьма теплое местечко. Лишь благодаря своей почти сверхъестественной выдержке ему удалось стать незаменимым для Гаунаба: зеркалом, в котором король выглядел красивее, чем на самом деле, эхом, повторявшим речи короля так, что те звучали умнее, тенью, сглаживавшей угловатые черты правителя. Если Гаунаб что-то предлагал, Фрифтар умел сформулировать это более деликатно. Если о чем-то спрашивал, советник отвечал так, будто ответ уже содержался в вопросе. Когда же король путал слоги в словах, Фрифтар немедленно переводил мысль монарха на нормальный язык. Во множестве мелочей Фрифтар старался все время идти на шаг впереди правителя. Во всем Беле никому, кроме него, это не удавалось, вот почему Фрифтар сделался незаменим. А то, что король не замечал маленьких услуг советника, было тому только на руку, ведь это значило, что ни безумный король, ни духи его предков не замечают интриг.

Да, Фрифтар и впрямь мог считаться вторым по значимости лицом в Театре красивой смерти, в Беле и во всем подземном мире. Еще в детстве он был маленькому королю товарищем по играм, и с тех пор их связь превратилась почти в симбиоз: один не мог обходиться без другого.

Фрифтар жаждал власти, как воздуха. Гаунаб же не мог обойтись без Фрифтара, как хромой без костыля, он не сумел бы даже объясниться с подданными. При дворе давно заметили, что присутствие Фрифтара действовало на короля, как валерьянка, к тому же он наловчился разбирать непонятную тарабарщину Его Величества. Так Фрифтар стал ближайшим помощником короля.

С первого же дня на новом посту Фрифтар знал, что подбираться к власти следует очень медленно и осторожно. Десятки лет он довольствовался ролью половика у дверей королевских покоев. Сносил самые постыдные унижения, необъяснимые перепады настроения и приступы ярости, принимал их как дар и неустанно благодарил. И только когда последний придворный шут уверился, что камердинер — безгранично преданный, лишенный всякого тщеславия слуга и его нечего опасаться, Фрифтар нанес первый удар.

Первой его целью стали королевские врачи. Светила медицины обладали при дворе огромной властью и влиянием. Несколько сот лет они распоряжались здравоохранением и даже командовали алхимиками. Алхимики, в свою очередь, распоряжались фрауками, и, едва разобравшись в этих хитросплетениях, Фрифтар принялся их распутывать. Никто лучше него не мог бы отличить безобидные болячки Гаунаба от по-настоящему серьезных болезней. Однако он долго не вмешивался в действия врачей, даже когда был убежден, что короля лечат неправильно.

Наконец Фрифтару представилась возможность выдвинуться. Однажды у Гаунаба случился ужасный приступ удушья. Король вдруг перестал дышать, посинел и едва не лишился чувств. Никто, кроме Фрифтара, не знал, что причиной тому — искривление грудной клетки и чудовищные кулинарные пристрастия монарха. Гаунаб недавно плотно пообедал жирными шерстяными пауками, и во время заседания совета его стало ужасно пучить. Король изо всех сил сдерживал газы, отчего кишки его так раздулись, что прижали легкие к ребрам и туда перестал поступать воздух. Главный пульмонолог попытался восстановить дыхание королю, сделав массаж, но тот из синего стал фиолетовым и закашлял. У врача не оставалось иного средства, кроме как рассечь трахею.

На том заседании присутствовали почти все самые влиятельные политики Бела. Фрифтар схватил удачу за хвост. Выступив вперед, он громко, чтобы все слышали, задал два вопроса. Во-первых, действительно ли операция необходима, и во-вторых, опасна ли она для жизни монарха? На оба вопроса врач ответил утвердительно. Тогда Фрифтар обратился к присутствовавшим политикам с третьим вопросом: поддерживают ли они столь рискованную меру? В ответ все закивали.

Тут Фрифтар схватил короля под руки, сдернул с трона, поднял повыше и резко встряхнул. Поднялась суматоха, кто-то взвизгнул, что королевский советник спятил и пытается убить короля. Но тут Гаунаб громко пукнул и стал жадно глотать воздух. Фрифтар осторожно усадил короля на трон, и тот вскоре пришел в себя.

Отныне Гаунаб безоговорочно доверял Фрифтару. Уже на следующий день после злополучного происшествия высочайший советник начал расправу над врачами. Главного пульмонолога заключили в тюрьму, где тот умер от воспаления легких. Над остальными придворными светилами медицины Фрифтар установил строгий надзор. Теперь он сам прописывал королю лекарства. Назначил ему диету (довольно вкусную) и велел хоть немного двигаться. Всего за полгода здоровье Гаунаба заметно поправилось. Самочувствие короля теперь полностью зависело от Фрифтара.

Постепенно советник прибрал к рукам больницы и лаборатории алхимиков. Всюду совал он свой длинный нос. Никто и никогда прежде не пользовался такой властью и влиянием в Беле, как Фрифтар. А ведь он даже не приходился королю родственником.

Теперь Фрифтар задумал получить безграничную власть над знатью и простым народом. Изучая историю Бела, он пришел к выводу, что всеобщий упадок последних столетий напрямую связан с упадком Театра красивой смерти. Правители, занятые исключительно своим безумием, этого не заметили. А Фрифтар понял: развлечение народа — важный инструмент правления. Театр красивой смерти — идеальное развлечение.

В эпоху расцвета ежедневные представления были главным событием в Беле. В театре тогда служили тысячи борцов, тренеров, сторожей и дрессировщиков. В замысловатом подземном лабиринте содержался целый зоопарк опасных диких зверей, а сложные механизмы позволяли поднимать клетки прямо на арену.

Трудно сказать, при каком именно правителе начался упадок Театра красивой смерти — должно быть, это случилось в Восьмой Период. Руководители становились все продажнее, представления — скучнее, поскольку экономили на всем. Организаторы пеклись о собственном удобстве, а не о зрелищных боях. Зверей осталось всего несколько десятков, и никто не заботился о замене, когда те гибли в бою. Механизмы под полом заржавели и в один прекрасный день совершенно вышли из строя. На разбитом стадионе по-прежнему проводились сражения, но при полупустых трибунах. Из театра запустение перекинулось на город. Росла преступность, бои устраивали прямо на улицах, подпольные тотализаторы росли, как грибы после дождя. Рано или поздно все эти безобразия неминуемо кончились бы беспорядками, это лишь вопрос времени.

Фрифтар принял от Гаунаба бразды правления театром. Собрав лучших архитекторов и строителей, повелел им вернуть стадиону былое величие. Рабочие отремонтировали механизмы, возвели дополнительные трибуны, отремонтировали королевскую ложу. Для театра отловили новых зверей, борцам стали платить хорошее жалование. Немало королевских придворных лишились своих постов, некоторые — даже головы, а кое-кто очутился на арене с глазу на глаз с голодным пещерным медведем.

Фрифтар, однако, понимал, что этого мало, что успех и популярность так просто не вернуть. Тогда он прибегнул к несложной хитрости, чтобы привлечь к театру всеобщее внимание. По завершении ремонта он устроил пышную церемонию открытия, где в присутствии короля объявил смерть третьим величайшим искусством Бела, наряду с архитектурой и алхимией. С поощрения короля, мастерство смерти — разумеется, только в театре, на глазах у публики — обещало вознестись на небывалые высоты. Даже дорогостоящее строительство не принесло таких великолепных плодов, как эта крохотная ораторская уловка. В мгновение ока убийство стало искусством, а солдаты и разбойники — его творцами. Бывать в Театре красивой смерти стало престижно — неважно, по какую сторону барьера. Из грубого народного развлечения бои превратились в изящный способ времяпрепровождения, и публика толпой повалила в театр. Знати пришлось вновь занять свои места в передних рядах: никто не хотел прослыть невеждой.

Фрифтар вылечил больное сердце Бела, и оно снова забилось в нужном ритме. Пришло время пожинать плоды самоотверженного труда, ведь в Театре красивой смерти под одной крышей собирались все те, над кем советник жаждал власти: король, знать и народ.

Увлекательные представления сделали Фрифтара популярным политиком и признанным деятелем искусства. Но главная цель — впереди: свергнуть Гаунаба Последнего, уничтожить знать и захватить власть.

В голове Фрифтара созрел отчаянный план: произвести государственный переворот во время необычного представления в Театре красивой смерти. Подготовку он начал давно. По доносам шпионов Фрифтара новые жители первого города-ловушки — их называли вольпертингерами — обещали незабываемое зрелище. Таких отважных воинов в Беле еще не видывали. План Фрифтара был прост и кровав. Пока король, знать и народ будут с упоением наблюдать, как вольпертингеры убивают друг друга на арене, театр окружит армия верхом на фрауках. В разгар боя, на пике всеобщего восторга, Фрифтар у всех на глазах заколет короля стеклянным кинжалом и объявит правителем себя. Знать будет повержена, и начнется новая эра. Отныне короли будут зваться не Гаунабами, а Фрифтарами.

Но великолепному плану Фрифтара не суждено было осуществиться. На пути королевского советника и его тщеславия встали непредвиденные обстоятельства в виде армии непобедимых и кровожадных машин. В Бел вступил ужасный генерал Тиктак и его медные болваны.

И вот лишенная всякого смысла речь короля отгремела над стадионом, а зрители все не отрывали глаз от трона. Король блеял, будто бешеная коза. Тут настроение у него резко испортилось, и он гневно сверкнул глазами в сторону Фрифтара.

— Чепому тезрили не дируаплоют? — злобно прошипел он. — Они тшо, лохогли? Я тшо, яснено разивылся? Где оциваи?

— Все дело в акустике, Ваше Величество, вот зрители и не аплодируют, так бывает, — с поклоном отвечал Фрифтар. — Разумеется, выразились вы ясно, ваша речь звенела, будто серебряный колокольчик, разливалась в эфире, будто пение эльфов. Однако теперь земной магнетизм временно усилился, и звук уходит вниз. Позвольте же мне повторить вашу речь своими нечестивыми устами, но погромче, чтобы она докатилась даже до немытых ушей черни.

— Вайда! Рейско! — Гаунаб нетерпеливо махнул рукой. — Пыглуй рсбод! Дувсю пятпрествия!

— Добро пожаловать, о новые пленники Театра красивой смерти! — перевел Фрифтар королевскую тарабарщину. — Вы будете драться! И вы погибнете! О, счастливцы! О, избранные! Вас привели, чтобы вы показали высочайшее искусство почтенной публике! Вы сразитесь! И вы умрете! Вот ваша судьба! Да начнется убийство!

С этими словами зрители встали и разразились продолжительными овациями.

— To-так шелуч, — буркнул Гаунаб. — Зусра бы так.

Фрифтар воздел руки кверху, и аплодисменты смолкли. Он вновь обратился к вольпертингерам.

— А чтобы вы раз и навсегда усвоили правила, вот вам наглядный пример. Первый бой с участием одного из вас.

— Капожи им дменых ваболнов! — прошипел Гаунаб. — Дменых ваболнов!

Фрифтар стукнул себя по лбу.

— Ах, да! Как я мог позабыть? — И он торжественно указал на верхний ярус трибун, все еще казавшийся пустым. — Позвольте представить: медные болваны!

Над головами скованных цепями вольпертингеров послышался шум: щелчки, треск, скрежет и лязг. Из темноты к парапету один за другим выступили сотни воинов, с головы до ног облаченных в доспехи, засверкавшие в свете факелов.

По рядам прикованных вольпертингеров пробежал шепот, а публика так рьяно затопала, что стадион зашатался.

Гаунаб захлопал в ладоши.

— Дменые ваболны! Дменые ваболны! — хрипел он.

— Медные болваны! — кричала публика. — Медные болваны!

Фрифтар опустил руку, и зрители сели. Настала гробовая тишина, и королевский советник подошел к парапету ложи.

— Этот бой не для публики, — продолжал он. — Не сетуйте, если он не станет зрелищным. Это лишь демонстрация правил новым участникам. Правила просты, их всего два. Первое гласит: «Драться!»

— Драться! — хором повторила публика.

Фрифтар поднял два пальца.

— А второе правило гласит: «Нет второго правила!»

— Нет второго правила! — ревела публика. Фрифтар ухмыльнулся.

— Нетрудно запомнить.

— Нет ровтого випрала! — хохотал Гаунаб.

Фрифтар поднял обе руки и громко крикнул:

— Покажите пример!

— Да, кажипоте товчёр меприр, — нетерпеливо рявкнул Гаунаб. — И найначите, коненац! Ты бравыл ходяподщего ристака?

— Да, — кивнул Фрифтар. — Самого старого.

Открылись северные ворота, пропустив старого вольпертингера. Это был столяр Орнт ла Окро. Нерешительными шагами он вышел на середину арены. Похоже, он едва очнулся от дурмана и не понимал, где находится. В лапе он держал меч.

Открылись южные ворота. Немного погодя на арену приковылял на трех лапах пес. Беспородный бурый щенок с черными пятнами. Будь у него рожки, он сошел бы за молодого вольпертингера. Зрители расхохотались.

— Вот твой противник! — объявил Фрифтар Орнту. — Убей его!

— Да, ейуб еов! — вторил ему Гаунаб.

Орнт недоуменно посмотрел наверх, не двигаясь с места. Он и не думал нападать на щенка. С какой стати ему убивать песика? Он вообще никого не собирается убивать. Куда он попал? Орнт помнил только как, переживая за Румо, напился в стельку и завалился спать. Теперь столяр страдал тяжелейшим похмельем, а мир вокруг будто сошел с ума. Подняв меч повыше, он стал разглядывать публику в надежде разгадать эту загадку.

Гаунаб подскочил на коротеньких ножках.

— Ты не лаежешь еов бивауть? — отчего-то радостно крикнул он.

Орнт недоуменно взглянул на королевскую ложу. Чего этот уродливый карлик хочет от него? Язык этот ему незнаком, и Орнт ответил так, чтобы поняли все: бросил меч в песок и сплюнул. Трехлапый пес, виляя хвостом, приковылял поближе и стал обнюхивать меч.

— Ты не желаешь его убивать? — старательно перевел Фрифтар, взявшись за подбородок, будто вдумчивый посетитель музея перед картиной. Это был условный сигнал. Медные болваны зашевелились, стадион огласился лязгом металла, а зрители умолкли. Кое-кто даже привстал, чтобы лучше видеть. Десятки медных болванов натянули тетиву арбалетов, направив стрелы на Орнта ла Окро.

— Орнт! — раздался крик с трибуны вольпертингеров. — Возьми меч! Подними его!

Орнт поглядел наверх. Кто-то звал его по имени. Знакомый голос, кажется, Снежный Урс.

— Первое правило: «Драться!» Второе правило: «Нет второго правила!» — торжествовал Фрифтар.

Орнт развернулся и пошел в сторону ворот, через которые вышел на арену. Довольно с него этого балагана!

Фрифтар подал другой, едва заметный, сигнал: слегка оттопырил мизинец.

— Орнт! — Голос Урса разнесся по стадиону. — Подними чертов меч!

В рядах медных болванов раздались щелчки, затем послышалось жужжание, будто в театр залетела стая жуков. Когда звук стих, оказалось, что в Орнта вонзились десятки стрел разной длины. Его старое безжизненное тело рухнуло в песок, ломая торчащие стрелы. По трибуне вольпертингеров прокатился стон.

Щенок с любопытством обнюхивал Орнта. В воздухе снова что-то зажужжало, и одна-единственная длинная медная стрела, пронзив щенку горло, пригвоздила его к арене.

— Убийство началось! — торжественно объявил Фрифтар, подавая королю кубок.

— Да, — прошептал Гаунаб. — Онецнак-то! Бийсутво чаналось!

Румо решил идти через Холодные пещеры. По совету Шторра он целый день шел прямо, пока не очутился у отвесной стены. Румо увидел с десяток широких тоннелей. Одни вели вертикально вверх, другие вниз. Немного поразмыслив, вольпертингер выбрал относительно пологий спуск.

Чем ниже он спускался, тем становилось холоднее и ветренее. Румо не знал, что такое настоящий мороз. Но он непоколебимо следовал своему девизу «пути назад нет» и шел дальше.

Тоннель, как и почти весь подземный мир, озарялся голубым сиянием. Стены поросли пушистым белым инеем, сверху свисали тонкие сосульки. Удивительные насекомые, похожие на безглазых ледяных кузнечиков, негромко стрекотали. Холодный ветер с воем проносился по пещере.

— Лучше бы мы пошли длинной дорогой, — ворчал Львиный Зев.

Гринцольд упорно молчал: он явно обиделся на то, что Румо не выполнил его просьбы зарубить Шторра-жнеца.

— Теперь уже поздно, — сказал Румо.

— Никогда не поздно, при известной гибкости натуры, — возразил Львиный Зев. — К тому же есть кое-какая разница между решимостью и упрямством.

— Пути назад нет, — твердо заявил Румо.

Через полдня пути тоннель кончился, и Румо очутился в гигантской пещере. Под ногами лежал ровный слой голубоватого льда. Причудливые ледяные фигуры намерзали на стенах тысячелетиями, но казалось, будто целый водопад застыл в мгновение ока. В сводах зияло множество огромных дыр, откуда в пещеру с воем врывался холодный ветер. Здесь не было ни светящегося тумана, на голубого дождя — только снег и ветер.

— Ну и холодина, — вставил реплику Львиный Зев.

Румо осторожно ступил на лед. По пещере, откалывая мелкие льдинки, бегало несколько десятков пушистых зверьков с крючковатыми клювами.

Голубое зеркало под лапами Румо угрожающе заскрипело, затрещало и сильно прогнулось. Вольпертингер увидел, как в темной воде заходили пузыри воздуха.

— Надеюсь, ты понял, что идешь по воде? — спросил Львиный Зев.

— Понял. Спасибо, что напомнил. Не очень-то мне по вкусу ходить там, где земля сама ходуном ходит.

— Это называется лед. Та же вода, только очень холодная. И никогда не знаешь, какой толщины лед и когда он проломится. Ха-ха-ха!

Румо старался не обращать внимания на лепет Львиного Зева и холод, двигаясь вперед и внимательно оглядывая пещеру. Тут и там над гладью озера возвышались удивительные фигуры: причудливые нагромождения глыб льда, напоминавшие то засыпанный снегом дом, то ель, то далекие горы.

Ветер посвистывал без умолку, пронося мимо Румо мелкие снежинки, монотонно шелестел, завывал, свистел. Лед то и дело угрожающе потрескивал, снег хрустел при каждом шаге — вот и все звуки, какие Румо предстояло услышать в ближайшее время, за исключением разве что болтовни Львиного Зева.

— Должно быть, ужасно — погибнуть в ледяной воде. Сразу и утонешь, и замерзнешь, — после длительной паузы заметил Львиный Зев. — Все равно что умереть дважды.

Румо молча шагал дальше. Это самый верный способ. Если отвечать Львиному Зеву, тот разойдется пуще прежнего. А если молчать, тот рано или поздно заткнется.

— Да и умираешь, наверное, в полном сознании. Холодная вода весьма бодрит!

Уж лучше бы говорил Гринцольд, презиравший и жизнь, и смерть.

— А мне вот интересно, что произойдет раньше: сперва замерзнешь, а потом уж захлебнешься, или наоборот?

— Еще слово, и я вколочу тебя в лед, а дальше пойду один.

— Пустые угрозы. Я их не боюсь. Я твое единственное оружие. Да будь я хоть ржавым шилом, ты не бросил бы меня. Ха-ха-ха!

Румо зарычал.

— Дурак! — пискнул Львиный Зев.

— Как ты меня назвал?

— Дураком! — дерзко отвечал Львиный Зев. — И тупицей!

Румо снова зарычал.

— Рычи-рычи! Обзываюсь, как хочу, а ты ничего мне не сделаешь. Ты зависишь от меня. Дороже меня в целом мире нет! Ха-ха-ха!

— Предупреждаю!

— Ну-ну! Болван! Пустая голова! А может, в карты сыграем?

— Уймись, говорю тебе!

Львиный Зев совсем разошелся. Он затараторил скороговоркой:

— Давай сыграем в карты, давай сыграем в карты, давай сыгра…

Вынув Львиный Зев из-за пояса, Румо с силой воткнул его в лед и зашагал дальше.

— Эй, Румо! — завопил Львиный Зев. — Ты чего?

Румо быстро удалялся.

— Румо! Я же пошутил! Не валяй дурака!

Румо не оглядывался. Голос Львиного Зева звучал все тише.

— Румо! Прости! Этого больше не повторится! Честное слово!

Румо остановился и обернулся:

— Поклянись!

— Клянусь! Клянусь!

— Не слышу!

— Клянусь, что никогда больше не буду обижать Румо!

— Клянись, что говорить станешь, только когда тебя спрашивают.

— Да-да! В этом тоже клянусь!

Румо вернулся, вытащил меч изо льда и сунул за пояс.

— О, боже! — выпалил Львиный Зев. — Ну и холодина! Если вода подо льдом хотя бы половину…

— Львиный Зев!

— Ладно-ладно! Умолкаю.

Румо заметил, что лед перестал трещать при каждом шаге, напротив, казалось, он стал толще и прочнее. Зверьки с клювами попадаться перестали, но Румо, к своему беспокойству, то и дело натыкался на животных, глубоко вмерзших в лед: летучих мышей, огромных рыб и существ, похожих на тюленей, с длинными когтями и утиными клювами. Белый медведь лежал подо льдом на спине, и Румо показалось, что он помахал ему правой лапой.

«Ты пройдешь по озеру, как по земле», — Румо вдруг вспомнил предсказание ужасок. Там было продолжение, но его Румо позабыл.

— Как все эти звери оказались подо льдом? — вполголоса спросил Румо.

— Провалились — как еще? — воскликнул Львиный Зев.

— Но лед теперь куда толще, чем раньше.

— Толстый лед тоже ломается.

— Помолчи-ка! — велел Румо.

Он остановился. Впереди, метрах в ста, высились две огромные ледяные скульптуры — куда больше, чем те, что встречались прежде.

— Что там?

— Не знаю. Ничего не чую. Показалось, кто-то шевелился.

— Если лед начнет шевелиться, мы пропали.

— Сам знаю.

— Я имею в виду, если бы льду посреди озера вдруг вздумалось пошевелиться, мы бы…

— Да заткнись же, наконец!

Вынув меч из-за пояса, Румо зашагал к белым громадинам. Издали глыбы льда, громоздившиеся друг на друга, походили на великанов с мокрыми бородами, вышедших из воды. Через пятьдесят шагов Румо принял их за острые зубцы на стенах замка, а через сто — за призраков, застывших на ледяном ветру в неистовом танце. Наконец вольпертингер очутился между ними. Это просто глыбы льда, плотно уложенные друг на друга. Никого тут нет. Ему почудилось.

— Берегись! — взвизгнул Львиный Зев, и Румо невольно пригнулся. Что-то мелькнуло у него над головой, в воздухе свистнуло, как от резкого взмаха мечом. Румо обернулся и снова встал в полный рост. Ничего. Никого, кто мог бы размахивать мечом. Лишь гигантские ледяные глыбы, застывшие на ветру и во времени.

— Что это было? — удивился Румо.

— Берегись! — снова крикнул Львиный Зев, и Румо упал на колени. Снова что-то просвистело над головой, но на сей раз Румо успел заметить льдину, похожую на длинный острый язык, прежде чем та слилась с ледяной фигурой позади него. Румо стоял на коленях, сжимая меч.

«И сразишься с ожившей водой», — вспомнилась ему вторая часть предсказания ужасок.

— Ледоглыбы, — ужаснулся Львиный Зев. — Шторр предупреждал о них.

— Живые льдины, — прошептал Румо.

— Льдины-убийцы, — шепнул Львиный Зев в ответ. — Помнишь зверей во льду?

Румо стал соображать. Два ледоглыба: один впереди, другой сзади, оба вооружены острыми льдинами. Но великаны ведь накрепко примерзли к своему месту: стоит отойти на несколько шагов, и его не достанут.

— Надо сматываться, — пискнул Львиный Зев.

Румо медленно встал на задние лапы и, пригнувшись, шаг за шагом стал осторожно отступать.

Ледоглыбы не двигались.

— Иди, — шептал Львиный Зев. — Не останавливайся…

Пятясь, шаг за шагом, Румо отошел на безопасное расстояние. Тут ледоглыбы до него не дотянутся, даже самыми длинными льдинами. Если, конечно, они не пускают их, как стрелы.

Вдруг раздался такой треск, будто лед на озере раскололся до самого горизонта. Правый ледоглыб вдруг покачнулся и пошел по льду, будто подталкиваемый невидимой рукой. Белые осколки льда летели в стороны, сыпал снег, поверхность озера дрожала. Теперь ледоглыб походил на великана, который вмерз в лед по грудь и двигается, отталкиваясь руками. В мгновение ока он сдвинулся метров на двадцать, преградив Румо путь.

Трещина во льду позади ледоглыба тут же затянулась: вода с шипением замерзла. Снова раздался треск — второй ледоглыб двинулся на Румо. Осколки льда полетели во все стороны. Льдины, из которых он состоял, с оглушительным грохотом рассыпались и вновь наползали друг на друга — раз, другой, третий, — и вот ледоглыб уже стоит прямо перед Румо. Трещина во льду снова затянулась. Оживший лед гонится за Румо! Будто гигантские шахматные фигуры загнали его в западню.

— Попробуй проскочить между ними, налево или направо, — шепнул Львиный Зев. — Скорей!

Недолго думая, Румо втянул голову в плечи и бросился вправо. В тот же миг раздался треск и перед ним возникла расщелина, наполненная чернильно-черной водой. Румо едва успел затормозить, несколько секунд балансируя над пропастью. Отскочив от трещины во льду, вольпертингер развернулся и, съежившись, бросился в обратную сторону. Льдина, будто нож гильотины, рухнула прямо у него перед носом. Румо отпрянул, уперся в лед передними лапами, кувыркнулся и опять встал на задние лапы. Снова послышался треск: второй ледоглыб запустил в него сосулькой. Румо успел увернуться, и хрустальная стрела пролетела мимо. Едва вольпертингер побежал дальше, как лед перед ним опять разверзся, и трещина в метр шириной наполнилась бурлящей водой. Спереди и сзади — ледоглыбы, справа и слева — широченные разломы.

— Мы в ловушке, — охнул Львиный Зев.

Ледоглыбы беспокойно покачивались из стороны в сторону, льдины непрерывно наползали друг на друга, меняясь местами.

— Следи за тем, что сзади, — велел Румо Львиному Зеву.

Продолжая покачиваться, ледоглыбы поочередно трещали и скрежетали — неужто они так разговаривают? Похоже, чудовища о чем-то спорили.

Раздался звук, похожий на звон бьющегося стекла, — видимо, крик ледоглыба. У чудовища, высившегося перед Румо, выросли два огромных ледяных клинка — длиннее и шире самого большого боевого меча.

Второй ледоглыб издал тот же крик и выпустил такие же ледяные клинки.

— Четыре меча против одного, — буркнул Румо, перебрасывая Львиный Зев из одной лапы в другую.

— Да уж, — шепнул Львиный Зев. — Нам бы не помешала помощь бывалого воина. Гринцольд, отзовись же! Мы знаем, ты тут.

Гринцольд не отвечал.

Ледоглыб, стоявший перед Румо, треснул от края до края, льдины разошлись, будто гигантская пасть, полная черной воды. Ледоглыб заклокотал и окатил волной сапоги Румо. Темная вода тут же превратилась в гладкий каток. Три крупные золотистые рыбины запрыгали по льду, отчаянно глотая воздух.

— Ну и арсенал у них! — воскликнул Львиный Зев.

Румо расставил лапы пошире. Один ледоглыб высился справа, другой — слева. Подняв меч, Румо приготовился к нападению.

— Первым нападет правый, — предупредил Львиный Зев.

— Ты слышишь их мысли?

— Да, но ни слова не понимаю. Какой-то ледяной язык. Но, кажется, правый ледоглыб злится сильнее, чем левый, так что…

Раздался звенящий визг, и правый ледоглыб махнул мечом из стороны в сторону. Румо не решился отразить атаку и предпочел пригнуться. Удар пришелся в пустоту, но тут же последовал второй удар слева. Одним прыжком Румо отскочил назад.

Однако Румо выбрал неудачное место для акробатических трюков: едва его подошвы коснулись льда, он поскользнулся и шлепнулся на спину.

Следующий удар пришлось парировать в положении лежа. К удивлению Румо, огромный ледяной клинок сломался о лезвие Львиного Зева. На Румо посыпались осколки. Ледоглыб снова оглушительно взвизгнул и взмахнул вторым клинком. Удар — и оружие противника обратилось в груду мелких льдинок. Один ледоглыб обезоружен.

— Молодец! — похвалил Румо Львиный Зев. — А теперь вставай-ка!

Поднявшись, Румо повернулся ко второму ледоглыбу. Тот с треском отпрянул, протяжно взвизгнул и втянул клинки.

— Другое дело! — обрадовался Львиный Зев. — Испугались!

Ледоглыбы снова заговорили на своем странном языке.

— Они не знают, что делать, — шептал Львиный Зев. — Кроме ледяной воды, у них ничего нет…

Внезапный грохот заглушил слова Львиного Зева, и лед начал трескаться. Чудовища резко приподнялись, ломая на куски ледяную корку. Размахивая лапами, Румо старался удержаться на одной из льдин.

— Сунь меня за пояс! — пропищал Львиный Зев. — Не упусти меня! Не то мы оба пропали!

Румо послушно заткнул меч за пояс, однако потерял равновесие. Льдина перевернулась, и вольпертингер упал в темную воду.

Вынырнув, Румо успел глубоко вдохнуть и разглядел ледоглыбов, с любопытством склонившихся над ним. Но тут его потянуло ко дну, и он с ужасом услышал, как лед с треском сомкнулся у него над головой.

— Плыви! — кричал Львиный Зев. — Уплывешь подальше и пробьешь лед мечом. Это единственный шанс!

«Но я не умею плавать, — мелькнуло у Румо в голове. — Как это делается?»

— Не знаю, — ответил Львиный Зев. — Я тоже не умею.

«Тогда я погиб».

— Ну, я умею плавать, — мрачно подал голос Гринцольд.

— Гринцольд! Где ты пропадал все это время? — воскликнул Львиный Зев.

— Нигде. Меня оскорбили.

— Так ты умеешь плавать? — перебил его Львиный Зев.

— Ну да. Умею.

— Так научи же скорее Румо!

— Нет. Я только хотел сказать, что мог бы помочь вам. Но не стану. Стану я помогать тому, кто не пожелал доставить мне крохотную радость!

«Гринцольд! — взмолился Румо. — Я задыхаюсь!»

— Пфф! Мне-то что за дело?

— Гринцольд! — крикнул Львиный Зев во все горло. — Если ты нас не спасешь, случится вот что: Румо погибнет. А мы оба — ты и я — пойдем ко дну озера и пролежим там долго-долго. Оба. Одни. В ледяной воде. И клянусь, я сведу тебя с ума своей болтовней!

Гринцольд задумался.

— Обещаешь убить Шторра-жнеца, если мы снова его встретим?

«Да! Да! — в отчаянии подумал Румо. — Обещаю!»

— Ну, ладно, — отозвался Гринцольд. — Подними передние лапы над головой, ладонями наружу. И резко отведи назад.

Румо последовал совету Гринцольда и тут же ударился головой о корку льда.

— Видишь, все просто! Сопротивляйся воде. И не забывай шевелить задними лапами! Видел, как плавают лягушки?

Двигая задними лапами, как лягушка, и одновременно гребя передними, Румо поплыл подо льдом.

— Еще!

Румо задыхался и с трудом сопротивлялся порыву открыть пасть и глотнуть воздуха.

— Еще!

С каждым рывком Румо удалялся от ледоглыбов, а боль в груди становилась невыносимее.

— Еще!

«Больше не могу! — мелькнуло в голове у Румо. — Задыхаюсь!»

— Еще разок!

Румо сделал последний рывок. Перед глазами плясали красные огоньки, голова гудела, как колокол.

— Здесь! — выпалил Гринцольд. — Здесь лед потоньше.

Румо схватил меч и изо всех сил вонзил в лед.

— Сильней!

Румо ударил в другой раз.

— Еще сильней! — велел Гринцольд.

— Давай же! — пискнул Львиный Зев.

Румо наносил удар за ударом. Наконец меч пробил ледяную корку.

Прижавшись губами к отверстию, Румо глубоко вдохнул. В пасть попали мелкие льдинки. Вонзив меч в лед, Румо стал откалывать крупные куски. Наконец ему удалось высунуть голову наружу. Румо стал жадно вдыхать ледяной воздух.

Неподалеку он увидел ледоглыбов, склонившихся надо льдом. Похоже, они не понимали, куда подевалась жертва.

— Румо умеет плавать! — торжествовал Львиный Зев.

Еще через полдня Румо дошел до берега озера. Ледоглыбов он больше не встречал, но ему чудилось, будто те гонятся за ним, желая заморозить с головы до пят. Ледяное озеро казалось живым организмом, существовавшим лишь для того, чтобы убивать всех, кто отважится ступить на его поверхность. Румо ни на минуту не останавливался. Он не сомневался: стоит присесть отдохнуть — он погибнет. Одежда и шерсть покрылись коркой льда, и лишь благодаря своей выносливости Румо не замерз насмерть.

Он бежал и бежал, пока не заметил одного из тех зверьков с крючковатым клювом, неуклюже топавшего по льду.

— Зверек, — сказал Румо.

Еще один. Три, четыре. Вдалеке — много черных точек, должно быть, там их еще больше.

— Где зверь, там суша. Если, конечно, зверь не водоплавающий, — заметил Львиный Зев.

Зверьки стали попадаться все чаще. Они откалывали кусочки льда клювами и грызли. Невдалеке Румо увидел, как ледяная гладь озера переходит в черные скалы, поросшие сизым мхом. Скалы поднимались уступами и исчезали в потемках.

Ступив на твердую землю, Румо облегченно вздохнул. Лишь теперь он был уверен, что ушел от ледоглыбов.

Зачерпнув немного снега, Румо утолил жажду и стал взбираться на скалы.

Через несколько часов стало теплее, да и мелких пушистых зверьков тут водилось больше. Они вылезали из отверстий в скалах, которые от уступа к уступу становились все шире. Наконец дыры стали такими широкими, что Румо мог бы вытянуться в полный рост. Зверьки тут так и кишели, издавая громкий писк.

Румо взглянул вверх. Осталось пройти с полдюжины скалистых уступов. Он решил сделать привал. Румо ужасно устал, надо хоть немного отдохнуть. Усевшись, он прислонился к скале. Пушистые зверьки тут же вскарабкались на Румо. Вскоре они облепили его с головы до лап. Прильнув к вольпертингеру, зверьки замурлыкали. Румо будто укрыли живым одеялом.

— Какие доверчивые создания, — заметил Львиный Зев.

— Не мешало бы прирезать парочку да напиться крови, — пробурчал Гринцольд.

— Я так соскучился по тебе и твоим дельным советам, — отвечал Львиный Зев. — Рад, что ты вернулся, Гринцольд.

Румо почти мгновенно уснул.

III. МЕДНАЯ ДЕВА

Рала не могла понять, лежит она или стоит. Хотела заговорить, но губы не слушались. Хотела открыть глаза, но веки не повиновались.

Рала совсем не боялась. Она была бодра, жива и бесстрашна. Это странно, бояться бы следовало, хоть чуточку. И все же, хотя она ничего не видела, не слышала — даже пошевелиться не получалось, — умиротворение ее все росло. Говорят, сумасшедшие в безвыходном положении часто проявляют удивительное спокойствие.

Тут Рала вспомнила, что она вольпертингер, и принюхалась. Пахло дымом и каким-то металлом, кажется, свинцом. Неужто ее похоронили заживо? Или она умерла? Но ведь она в полном сознании. Хоть бы какой-нибудь сигнал извне: понять, что жива! Ничего. Рала долго лежала так в темноте. Лежала в ожидании.

Вот! Наконец-то! Какой-то скрип! Противный скрежет металла о металл, такой протяжный и мучительный, что шерсть встает дыбом. Рале он показался самой прекрасной музыкой. Кто-то царапал крышку гроба.

Затем раздался голос: какой-то чужой, холодный, мертвый шепот. Казалось, он доносится отовсюду. Временами его перебивали неравномерные механические щелчки, похожие на тиканье неисправных часов.

— Рала? — говорил голос. — Ты [тик] наконец проснулась? Да? Мои [так] приборы [тик] показывают, что ты проснулась. Значит, мы, наконец, можем начать. Ты [так] готова к смерти? Так медленно еще никто [тик] никогда не умирал!

После того как генерал Тиктак и его медные болваны исчезли из Цамонии, по стране поползли легенды, будто они сбежали в преисподнюю. Как и во всякой легенде, тут была доля правды, и, как это часто бывает, правда оказалась удивительней всякого вымысла. Действительно, генерал Тиктак угодил прямиком в преисподнюю, но на этом его история не закончилась — она только началась. Там, внизу, он нашел все, о чем только мечтал: родную стихию и вечную смерть. Он по-настоящему сильно переменился духовно, перерос того генерала Тиктака, каким его знали в наземном мире. Но даже не это главное. Вот что еще произошло с генералом в подземном мире: он нашел любовь.

Бросив армию после поражения у Драконгора, генерал Тиктак бежал без оглядки. Он шел часы, дни, недели напролет, ни разу не остановившись и не оглянувшись.

Лишь через месяц генерал Тиктак впервые остановился и поглядел назад. Все его солдаты, точнее, все, кто уцелел — несколько сот медных болванов, — стояли на почтительном расстоянии. Медные болваны ни на шаг не отставали от своего генерала, ожидая его приказов.

В ту минуту Тиктак понял, что солдаты пойдут за ним куда угодно. Шагни генерал прямиком в плавильную печь, и тогда войско не отстало бы от него. Вот что значит слепо повиноваться! С такой армией он добьется чего угодно.

— Мы ждем приказов, генерал Тиктак! — отчеканили медные болваны, колотя кулаками в доспехи.

Итак, медные болваны отправились бродить по Цамонии, нападая на деревни и незащищенные города, но, в отличие от обычных солдат, не преследовали никакой определенной цели. Не стремились разбогатеть или завоевать город, обратив его жителей в рабство, делали только то, чему их учили: крушили и убивали, потом шли дальше, чтобы снова крушить и убивать. Медным болванам нравилась эта беспощадная гонка — будь их воля, они вечно бы вот так скитались. Но однажды генералу Тиктаку наскучила такая жизнь. Ему хотелось крушить в иных масштабах и убивать более изощренно. Но разве развернешься на этом жалком континенте?

Однажды медные болваны повстречались с армией воинов-демонов, и, хотя числом те превосходили войско Тиктака, до конца дня почти никто из демонов не дотянул, а те, кто уцелел, болтались на кольях и молили о смерти.

Генерала Тиктака крайне интересовало все, что связано со смертью. Склонившись над умирающими демонами, генерал проревел:

— Отвечайте [тик], куда вы думаете [так] попасть, когда с вами будет [тик] покончено?

— В подземный мир! — в один голос отвечали воины.

— В подземный мир? Почему [тик] вы хотите попасть в подземный [так] мир?

— Потому что там — вечная смерть, — хрипел один из воинов.

— Вино там пьют, разбавив его кровью! — кряхтел другой.

— Убийства и пытки там ценятся не меньше, чем любовь и рождение — здесь, — стонал третий.

— Как интересно [тик], — отчеканил генерал Тиктак. — Как попасть [так] в это чудесное место?

— Тебе? Никак! — расхохотались воины-демоны. — Ты просто дурацкая машина и не можешь умереть. А в подземный мир отправляются лишь после смерти.

— Что ж [тик], не станем задерживать [так] путников, — прогремел генерал Тиктак и сам перерезал демонам глотки.

С этих пор генерал Тиктак был одержим желанием попасть в подземный мир. Заявить генералу, будто ему что-то не по плечу, — значило разбудить в нем стремление поскорее этого добиться. Так воины-демоны перед смертью положили конец бессмысленным скитаниям медных болванов. Тиктак непременно спустится в это мрачное королевство пыток и смерти, чего бы это ни стоило; если понадобится, он готов придушить себя собственными руками. Но ему мало добраться туда, он задумал сделаться правителем в мире зла!

Медным болванам велено было расспрашивать каждого встречного о том, как попасть в подземный мир. «Расспрашивать» означало выжимать из жертвы все соки. Под пытками чего только не скажешь, и медным болванам называли множество мест, где мог находиться потайной спуск в подземный мир: гигантская пропасть в Мидгардских горах, подводная пещера неподалеку от Бухтинга, кратер в ущелье Демоновой Устрицы. Медные болваны без устали скитались туда-сюда по всей Цамонии в поисках входа в подземный мир, но их поджидало одно разочарование за другим.

В один прекрасный день они набрели на небольшой городок, прозванный Снегвиллем за то, что на крышах домов вечно лежал снег. Завидев городок еще издали, генерал Тиктак решил его захватить. Медные болваны наточили мечи, зарядили арбалеты и, как водится, «расспросили» парочку местных жителей, взятых в плен неподалеку от города. Среди них оказался старый слепой друид, живший отшельником на холме близ Снегвилля.

Он предостерег медных болванов:

— Обходите стороной этот город, он проклят! Кто бы в нем ни поселился — все исчезают за одну ночь. Вот уже несколько дней я чую кислый запах, а жители опять как в воду канули. Остерегайтесь этого города! Он пожирает своих детей.

Генералу Тиктаку история понравилась, и он решил проявить великодушие: велел убить друида сразу, не подвергая долгим и жестоким пыткам. Медные болваны вошли в Снегвилль, и тут-то Тиктак по-настоящему удивился. Никто не вышел им навстречу, не оказал сопротивления: город был пуст, как и говорил старик, — город-призрак. Заснеженные крыши домов сверкали в лунном свете, и генерал Тиктак недоумевал, почему жители бросили такой красивый город. Не иначе как слепой старик запугал всех своей болтовней. Подумать только: из-за каких-то детских страшилок пустует такой город! Даже убить некого. Тиктак даже пожалел, что так милостиво обошелся со слепцом.

Когда медные болваны вышли на рыночную площадь Снегвилля, их взорам предстало странное зрелище: посреди площади зияла дыра размером с небольшой пруд, откуда тянуло чем-то кислым. Подойдя к краю, генерал Тиктак поглядел вниз. Длинная-предлинная лестница уходила куда-то вглубь. Тиктак велел привести одного из пленников, пойманных в окрестностях города.

— Что это [тик] такое? — спросил он.

— Не знаю! — ответил пленник, дрожа от страха.

Схватив несчастного за горло, генерал Тиктак швырнул его в подземелье. Долго-долго доносился до него крик бедняги.

— А я [так] знаю, — отчеканил он, когда крики смолкли. — Это врата [тик] в подземный мир.

Бел пришелся генералу Тиктаку по вкусу. Никогда прежде не бывал он в таком большом, прекрасном, величественном и мрачном месте. Темные переулки, призрачный свет, жутковатые здания, странные жители, сажа и грязь — все это страшно понравилось генералу, когда медные болваны вошли в Бел. Впервые у него не возникло желания разрушить город — напротив, ему захотелось стать частью Бела, важной его частью, разумеется.

Никто не пытался остановить медных болванов. Лязгая доспехами, продвигалась металлическая армия по мрачным улицам, и все, кто попадался им на пути, спешили укрыться в потемках. То и дело медным болванам встречались маленькие шайки кровомясов и других грубых созданий, почтительно уступавшие им дорогу. Но самыми многочисленными жителями города были, похоже, бледнокожие рогатые создания или причудливые существа-гибриды, как нельзя лучше вписывавшиеся в городскую среду. Генерал Тиктак пришел в восторг.

Тиктак остановился и велел схватить несколько местных жителей — самый быстрый и надежный способ сориентироваться в незнакомом городе. Пленники тут же выложили генералу все сведения. Город называется Бел, это центр подземного мира, правит здесь король Гаунаб Девяносто Девятый, его ближайший советник — некий Фрифтар, а прямо сейчас почти все жители смотрят представление в Театре красивой смерти.

Набросив одному из пленников на шею длинную цепь, медные болваны велели показывать дорогу к театру.

Вход в театр кое-как охранял небольшой отряд кровомясов. Они так опешили при виде пришельцев, что даже не успели выхватить оружие. На них обрушился град стрел. Медные болваны вошли в театр по трупам.

Когда медная армия к всеобщему удивлению очутилась на арене, там как раз шел неравный бой. Кровомясы, вооруженные топорами и мечами, учиняли расправу над несколькими пленниками, только что угнанными из Снегвилля. Но и они пали под градом стрел медных болванов, ничего не успев сделать.

А на арену выходили все новые медные воины. Публика, король, его советник и стража словно окаменели, не веря собственным глазам: армия живых машин вошла в Театр красивой смерти и наставила арбалеты на зрителей. Повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь тиканьем да стуком машин.

Генерал Тиктак важно выступил в центр арены. Кто-то из публики вскрикнул при виде огромного металлического воина. Эта гигантская машина казалась совсем уж невероятной и вселяла еще больший страх. Несколько медных болванов изрыгнули пламя из стальных пастей.

— Кто здесь [тик] король? — прогремел генерал Тиктак.

— Я ролько! — отвечал Гаунаб, дрожавший от волнения, стоя ногами на троне.

— Это наш король, Гаунаб Аглан Ацидаака Бенг Элель Атуа Девяносто Девятый, — пояснил Фрифтар, подобострастно склонившись перед своим правителем. — А я Фрифтар, его советник и распорядитель Театра красивой смерти. Именем короля отвечайте, кто вы такие? И с какой стати вы вот так ввалились сюда, перебив наших солдат?

Генерал Тиктак наслаждался повисшей паузой. Наконец молчание стало невыносимо. Весь театр затаил дыхание.

— Меня зовут [тик] генерал Тиктак, — его рев докатился до самых дальних трибун. — А это моя [так] армия медных болванов. Мы пришли, чтобы…

Снова повисла напряженная пауза. Медные болваны наставили арбалеты на публику, кое-кто — даже на короля.

— …служить вам! — договорил Тиктак. Медленно опустившись на колени, он покорно склонил голову перед Гаунабом Девяносто Девятым.

Театр ликовал.

В эту секунду Тиктак пленил Гаунаба. Огромный медный болван внушил ему такой страх и так благородно доказал, что бояться нечего, — все дипломатические уловки Фрифтара поблекли в свете этого поступка. Какая восхитительная, блестящая и опасная новая игрушка! Воин из металла с механизмом вместо сердца желает служить ему, Гаунабу!

Как бы ему самому хотелось стать бессмертным и бессердечным существом! Генерал Тиктак обладал всем, о чем Гаунаб только мог мечтать: вечное здоровье, неуязвимость, неиссякаемая сила. По сравнению с ним его собственные генералы — беспомощные трусы, отродясь не видевшие иного поля брани, кроме арены театра, да и ту — лишь из удобной ложи.

Вскоре после эффектного появления Тиктака между ним и королем состоялся долгий разговор. Фрифтар старательно переводил. Порешили на том, что медным болванам позволят остаться в Беле. Но сперва они должны сложить оружие и ждать, пока король и советники определят круг их обязанностей.

Генерал Тиктак отправился расквартировывать медных болванов, а Гаунаб еще немного посовещался с Фрифтаром.

— Я лажею начназить ергенала Тактика вноглакодуманющим шенай миарей, — заявил Гаунаб.

— В самом деле? — Фрифтар старался не подать виду, что пришел в ужас. — Желаете назначить генерала Тиктака главнокомандующим нашей армией? Прекрасная мысль. Как всегда.

— Рапвда? Ниагельно! Он язуневим! Он лёсин! Рождёпринный инво!

— Да, он прирожденный воин. Неуязвимый. Идеальный главнокомандующий. В вопросах политики Вы, Ваше Величество, удивительно прозорливы. — Повторяя слова Гаунаба, Фрифтар успевал прокрутить в голове сотню вариантов ответа.

— Годабларю. Мне он нраповился.

— Жалко вот…

— Тшо? Тшо кожал? — нетерпеливо перебил советника Гаунаб.

— Одним словом… генерал Тиктак — яркая, всесторонне одаренная личность. Какая утрата для Театра красивой смерти.

— Что ты еимешь в дуви?

— Ваше Величество, Вы видели лица зрителей при его появлении? Какое сочетание страха и восхищения! Стоит ему шевельнуть пальцем, и публика глядит, как завороженная. Как это… изысканно!

— Сканизыно?

— Я хочу сказать, у него есть все данные, чтобы выступать в Театре красивой смерти. Публика валом повалит. Он один соберет полный зал. Солдат из металла! Воин без сердца! И его медные болваны! Если назначить генерала Тиктака начальником театральной стражи, народ будет в восторге.

— Ронад? С киках пор нас теринесует нимнее ронада?

Фрифтар звонко рассмеялся.

— Ваше Величество, верно подмечено! Этой шуткой вы, конечно, хотели напомнить мне, как важно, чтобы простолюдины думали, будто кого-то интересует их мнение! — Фрифтар сделал вид, что крепко задумался. — Впрочем, вы всегда правы! В точку! Это мысль государственного мужа!

— Вераз? — смутился Гаунаб. Вообще-то, он имел в виду совсем другое. Гаунаб покачал головой. Потом сделал вид, что вспомнил. — Да, менино кат.

— Гениально! — воскликнул Фрифтар, подливая королю вина. — Медные болваны — стражники Театра красивой смерти! Для привлечения публики! И как я сам не догадался? Театр многое приобретет благодаря медным болванам. Время от времени они могут участвовать в сражениях и убивать пленников!

— Вабиуть никпленов! — восхищение Фрифтара передалось и Гаунабу. — Да! Вабиуть никпленов!

— Одну минуту, Ваше Величество, я потихоньку начинаю понимать, к чему вы клоните: следует надстроить театр еще одним ярусом, верно? Над ярусом пленников, откуда медные болваны смогут их охранять. Ну конечно! Как оригинально!

— Гинаорильно? Да! Гинаорильно! — вскрикнул Гаунаб, хлопая в ладоши. — Раохнять! Да, раохнять!

— Итак, генерал Тиктак назначается начальником стражи Театра красивой смерти? — как бы между прочим спросил Фрифтар. — Можно сообщить об этом народу и знати? Готовить указ?

— А? — Гаунаб почесал в затылке, напряженно задумавшись. — Да, обсощай. Котава ямо ролековская ляво.

— Ваша королевская воля? Как Вам будет угодно, Ваше Величество! — Фрифтар откланялся, а монарх облегченно откинулся на подушки.

По дороге в покои королевский советник хвалил сам себя за твердость духа. Он был на волосок от провала. Должности главнокомандующего Фрифтар добивался много лет, плетя интриги, а безмозглый король хотел просто так отдать ее Тиктаку. Ну нет! А так, коль уж придется мириться с присутствием генерала, — пусть лучше тот попадет в театр к остальным шарикам, которыми жонглировал советник. Вопрос в том, как долго Фрифтару удастся ни одного не уронить?

С тех пор как генерал Тиктак завоевал расположение Гаунаба, силы его увеличивались почти каждый день. Но, в отличие от Фрифтара, раскинувшего сети интриг и шпионажа, генерал в буквальном смысле сделал себя сам.

Он побывал во всех оружейных мастерских города, где ему показали новейшие достижения военного искусства. Генерал выбирал, что ему заблагорассудится: клинок тут, набор стрел там, миниатюрный арбалет, тетиву из драгоценного металла, зубы из двенадцатислойной стали, стеклянный кинжал, наполненный ядом. Все это установили в его медном корпусе. День ото дня он рос в ширину и в высоту, обзаводясь все новым изощренным оружием. Руки и ноги стали длиннее, грудь и спина — шире, к тому же генерал так потяжелел, что камни мостовой крошились у него под ногами.

Его арсенал включал все высочайшие достижения оружейного мастерства Бела. Из левого глаза он выпускал стрелы, начиненные снотворным или ядом. Острые кинжалы автоматически выдвигались из пальцев. Спрятанный в груди баллон с горючей смесью позволял плеваться огнем. Каждый уголок корпуса скрывал в себе коварное оружие. Он считал себя вечным двигателем, совершенством, не знающим предела. Ветхость, износ, время, болезни — для генерала Тиктака эти слова почти ничего не значили. Десять лет, сто или тысяча — разницы никакой. Разумеется, у генерала то и дело появлялась ржавчина, изнашивались шарниры, разбалтывались винты и гайки, разряжались алхимические батареи, но механикам не составляло труда заменить ту или иную деталь новой, еще более совершенной. Время шло только на пользу генералу: методы обработки металла и легирования совершенствовались, оружие становилось все изощреннее и эффективнее. Тиктак предвкушал технический прогресс грядущих столетий. Ненасытный генерал найдет применение всякому новому изобретению. Настанет момент, когда никто не сможет его остановить, а пока придется приспосабливаться. Сейчас он просто карлик по сравнению с тем, каким станет. Тогда-то он раздавит стальным кулачищем отвратительного короля и растопчет его народец, как тараканов. О, как же он этого ждал! Но пока для достижения своих целей приходилось прибегать к докучливой дипломатии.

Тиктак часто задавался вопросом: что так разительно отличает его от остальных медных болванов, возвышает над ними? Почему его считают генералом? Он никому не подчинялся, но знал: какой-то таинственный элемент в его механическом нутре управляет им. Генерал догадывался: этот хитроумный мотор вживили ему при рождении алхимики. Это не алхимическая батарея и не паровая машина, а какая-то мыслящая субстанция, не знавшая ни отдыха, ни сна, ни покоя, ни умиротворения. Это таинственное Нечто беспрестанно терзало Тиктака вопросами: «как вырасти еще выше?», «как стать еще сильнее?» или «как внушать еще больше страху?». Но чаще всего Тиктак задавался таким вопросом: «как убивать еще утонченнее?».

Как он только не убивал: при помощи всевозможного оружия, пыточных машин, ядов и даже голыми руками. Никто не знал об убийствах и смерти больше, чем Тиктак. Каждой из своих жертв он заглядывал в глаза за секунду до смерти и узнавал о ней почти все. Видывал такое, что, если бы существовала научная степень доктора смерти, ее несомненно присвоили бы Тиктаку как ведущему специалисту в этой области. Он выяснил, что в последний миг перед смертью боль — даже самая сильная — уходит. Но куда?

Чтобы узнать о смерти все до мелочей, нужно больше времени. Речь не о сроке, отпущенном самому генералу, — у него-то времени предостаточно, ведь он бессмертен. А вот жертвы умирают чересчур уж быстро. Запустив механизм, его нельзя приостановить или замедлить, отчего генерал каждый раз ужасно огорчался. Минуту назад Тиктак распоряжался жизнью и смертью, и вдруг кто-то более сильный начинает устанавливать правила игры. А ему всегда хотелось растянуть процесс умирания на дни, недели, месяцы!

И вот судьба привела генерала Тиктака в Бел. Город зла приготовил для генерала ответ на вопрос, не дававший ему покоя: «как убивать еще утонченнее?». И как бы странно это ни звучало, ответ крылся в любви.

Многие считают, будто зло не знает любви. Это опасное заблуждение. Способность любить — это не привилегия добра, а, вероятно, единственное, что связывает его со злом. Любовь всегда приходит неожиданно, просто однажды оказываешься в нужное время в нужном месте. В случае генерала Тиктака этим местом оказалась оружейная мастерская, где также делали машины для пыток и казни.

Тиктак заглянул сюда в поисках новых смертоносных безделушек. Оружейник разложил перед ним свои последние шедевры, среди них — пыточные щипцы с алмазными шипами и позолоченный зазубренный диск для метания.

Тиктак стал разглядывать щипцы. Какие мощные! Ими можно расколоть и медного болвана, даже самого Тиктака — стоит лишь надавить посильнее. Взвесил в руке позолоченный диск — таким ничего не стоит перерубить противника, как дерево. Оба орудия великолепны.

Однако Тиктак был в дурном настроении, и угодить ему оказалось непросто. Он не желает, чтобы хозяин что-то ему навязывал, лучше он сам, не торопясь, пороется в мастерской. Тиктак заглянул в каждый уголок. Наконец оружейник отвел его в большую темную комнату — кладбище металла, как он сам говорил. Тиктак велел зажечь факел, и, когда его свет озарил груду металлолома, кое-что в самом дальнем углу привлекло его внимание. Похоже на саркофаг. Тиктака очень привлекали гробы, саркофаги же он считал истинными шедеврами мастеров гробовых дел. Он решил подойти ближе, хозяин последовал за ним с факелом. Возбуждение Тиктака росло с каждым шагом. Нет, это не саркофаг. Кажется, Тиктак знает, что это: он часто слышал про эту вещь, но ни разу не видел. Подумать только: кто-то оставил гнить такую ценность! Это все равно что найти в куче мусора огромный брильянт. Тиктак обнаружил настоящую медную деву.

Медная дева — это машина для пыток и казни — два в одном. Та, что стояла перед Тиктаком, своими пустыми глазницами и оскаленной пастью напоминала примитивные доспехи или привидение, обреченное на вечные муки. Корпус состоял из толстого серого свинца, а все украшения и болты были медные. Передняя часть медной девы распахивалась, как двустворчатая дверь. Корпус легко мог вместить даже крупную жертву. С внутренней стороны дверей торчали десятки тонких, длинных медных — к особой радости Тиктака — шипов. В медную деву помещали приговоренного к казни, захлопывали дверцы, и шипы пронзали тело с головы до ног. Хозяин мастерской со знанием дела пояснил Тиктаку, что главное назначение этой машины — искусно изрешетить тело жертвы. Если же закрывать двери медной девы медленно, казнь превратится в пытку. Жертвам, попрощавшимся с жизнью в чреве медной девы, по словам оружейника, несть числа. Петли страшно скрипят, а на шипах засохла кровь. Жалкое зрелище. Он давно собирался отправить в переплавку это старье.

За такое неслыханное неуважение генерал Тиктак прикончил хозяина мастерской, не сходя с места: приставил палец к затылку и выпустил медное лезвие, проткнув бедняге мозг. Труп упал к изножью медной девы — по мнению генерала Тиктака, там ему и место. Да как он посмел так дурно с ней обойтись? Назвать ее старой и жалкой! Тиктак с нежностью посмотрел на деву. У них так много общего: оба они — машины изощренной и мучительной смерти. Оба большей частью сделаны из меди. Они будут расти вместе. И вместе убивать.

И генерал Тиктак заревел так, что стены задрожали. Впервые в жизни он влюбился.

Генерал Тиктак велел слугам доставить медную деву в пыточную камеру у себя в башне и вынести оттуда вон все остальные орудия пыток. Дыбу — вон! Гаротту — вон! Стул с шипами — вон! Одно их присутствие оскорбляет деву. Отныне Тиктаку не придется прибегать к столь примитивным приспособлениям. Затем он принялся самолично чистить и приводить в порядок деву. Сперва отмыл шипы от крови. Чья она? Сильно ли страдали жертвы? Долго ли? Много ли их было? И кто их пытал? Поборов вспыхнувшую ревность, Тиктак стал полировать медные детали пастой. Как же они засверкали! Смазал петли и натер остальные детали. Затянул потуже все болты и, наконец, оглядел свою работу. Медная дева стала как новая.

Тиктак задумался. Чего-то не хватало. Но чего? Подвижности? Жизни? Нет. Он отнюдь не собирался вмонтировать в медную деву механизм, подобный тому, что тикал внутри него самого, она нравилась ему именно такой: молчаливой и неподвижной. И все же чего-то недоставало. Тиктак ходил кругами, разглядывал деву со всех сторон, распахивал и захлопывал дверцы, и наконец до него дошло: не нужно больше жизни. Нужно больше смерти!

Созвав лучших алхимиков, врачей и инженеров Бела, генерал Тиктак изложил им свой план. Медная дева должна стать самой шикарной, изысканной и прекрасной машиной смерти из когда-либо существовавших. Ей не нужно уметь ходить, как медные болваны, — пусть всегда стоит здесь, в башне генерала Тиктака. Само слово «машина» не подходит деве: слишком оно технически-грубое. Ведь, по замыслу Тиктака, деве предстояло исполнять весьма тонкую работу. Она станет произведением искусства, подлинным виртуозом смерти. Тиктак пожелал подвести к машине систему трубопроводов, чтобы управлять ею поворотом вентилей, оснастить тончайшими иглами, чтобы впрыскивать жертвам эликсиры, яды, зелья и снадобья.

Ученые и мастера все как один почесывали в затылках и беспомощно переглядывались. Но вдаваться в расспросы никто не отваживался. Генерал Тиктак проявил удивительное великодушие, изложив свой замысел подробнее.

— Прежде всего, [тик] я желаю, — начал он, — заменить шипы медной девы на тонкие [так] полые иглы, подсоединив их к хитроумной [тик] системе медных трубок и сосудов, установленных [так] рядом с медной девой. А в этих [тик] трубках и сосудах пусть циркулируют всевозможные [так] алхимические жидкости.

Алхимики очень хотели бы знать, какие именно жидкости имеет в виду генерал, но смолчали.

— И я желаю сам впрыскивать [тик] эти жидкости узникам медной девы через иглы. Желаю [так] подчинить себе кровоток жертвы и все жизненные процессы! Желаю трубки [тик] и вентили! Насосы и фильтры! Желаю [так] играть на организме, как на [тик] музыкальном инструменте!

Кое-кто из алхимиков начал догадываться, к чему клонит медный генерал.

— Одни сосуды наполните [тик] смертоносными ядами, другие — живительными алхимическими [так] настойками, третьи — кислотами, отварами и [тик] всевозможными зельями, вызывающими боль. Сок [так] белладонны! Раствор опиума! Валерьяна, мышьяк, отвар мелиссы, кофеин, настойка дурмана. И пусть [тик] алхимики создадут совершенно новые сильнодействующие средства, которые [так] ускоряют смерть и продляют жизнь. Усиливают [тик] и притупляют боль. Вселяют [так] смертельный ужас. Наводят [тик] в голове чудовищный [тик] хаос! И пробуждают безудержное [так] счастье!

По ускорившемуся тиканью ученые заметили растущее волнение генерала, его настойчивость и решительный настрой.

— Я желаю [тик], — громыхал он, — создать машину [так], что позволит управлять смертью! И [тик] тогда смерть не будет [так] больше делом природы [тик]. Смерть будет предметом [так] искусства!

Окончив речь, генерал пристально поглядел на каждого из присутствовавших.

— Я желаю [тик] невозможного, — добавил он тише. — И как можно [так] скорее.

Алхимики, врачи и инженеры поспешили в лаборатории и мастерские и принялись за работу с таким рвением, какого никогда прежде не выказывали. Генерал требовал невероятного. С тем же успехом он мог бы приказать сделать его невидимкой или создать машину для производства золота. Несколько месяцев ученые мужи трудились денно и нощно, применяя все свои знания, и с небывалым усердием. Сыграли свою роль и регулярные визиты генерала Тиктака в мастерские и лаборатории. Одно его присутствие наталкивало на решение казалось бы неразрешимых задач и превращало усталость в жажду деятельности. Через полгода невозможное стало возможным. К полнейшему удовольствию генерала Тиктака, медная дева была готова.

Однако на практике все оказалось намного труднее, чем задумывалось. В ходе экспериментов генерал Тиктак, к своему разочарованию, обнаружил, что искусство убивать требует весьма тонкого подхода. Первый же узник медной девы отдал концы в тот самый миг, когда в его тело вонзились иглы — от страха. Следующие трое протянули всего несколько минут: от нетерпения Тиктак переборщил с живительными зельями, и сердца жертв не выдержали. Мало-помалу он научился сдерживаться, однако ни один из пленников не продержался в медной деве больше часа.

Генерал Тиктак понял: медная дева — инструмент тонкий, и, чтобы овладеть им, придется изрядно потрудиться, да и организмы жертв довольно чувствительны — одними ядами и зельями тут не обойтись.

Но отчасти виноваты и сами испытуемые. Они хотели умереть и умирали. Каждый, кто попадал в медную деву, стремился поскорее ее покинуть, и самый быстрый способ — смерть. Сколько бы Тиктак ни накачивал жертвы зельями, вызывавшими радость, машина нагоняла такой ужас, что они предпочитали умереть. Генерал пытал самых закаленных в боях воинов, матерых солдат, покрытых шрамами богатырей, не покидавших поле битвы даже под градом стрел или с пробитой головой, но и они держались всего день-другой, оскверняя медную деву грубыми ругательствами. Чтобы разгадать тайну смерти, Тиктаку нужен невероятно выносливый подопытный. Его смерть должна растянуться на недели и месяцы. А то и на год.

Генерал извел еще с десяток несчастных, прежде чем понял: медная дева — это скрипка без струн. Есть и инструмент, и виртуозный исполнитель — не хватает только души. Благородной и утонченной машине нужно равное ей существо, лишь тогда зазвучит музыка, о какой мечтал Тиктак. Генерал решил не пачкать понапрасну кровью дорогой инструмент и дождаться, пока в руки к нему не попадет достойная жертва.

Продолжать поиски души медной девы в Беле — все равно что охотиться на ягненка в стае волков. Тем не менее шпионы генерала шныряли по улочкам Бела в поисках нужного материала. Но те, кого притаскивали шпионы, ни на что не годились.

Тиктак решил самолично отправиться в наземный мир на поиски подходящей жертвы, а то и нескольких. Он уже совсем было снарядился в путь, как вдруг пришло известие: в Бел доставлен новый урожай города-ловушки. Генералу полагалось самому осмотреть новых гладиаторов и убедиться, что они не угрожают безопасности короля. Тиктак был уверен, что никто из пленников не может представлять опасности для него и медных болванов, но все же и в этот раз не стал уклоняться от докучливой обязанности и отправился поглядеть на новых воинов.

Их пригнали из города под названием Вольпертинг. Судя по названию — какое-нибудь сборище деревенских простофиль. Странные распоряжения Фрифтара всегда ставили генерала в тупик. Он не мог дождаться дня, когда заживо вырвет сердце из груди советника чокнутого короля.

Тиктак осматривал не всех пленников, а лишь запертых в одиночных камерах Театра красивой смерти. Старых и слабых держали в большой общей тюрьме, где те относительно свободно передвигались.

Генерал Тиктак осматривал одну камеру за другой, и то, что он там увидел, поразило и обрадовало его сверх всякой меры. Первые же трое пленников, еще не очнувшихся от усыпляющего газа, показались генералу куда более подходящими для медной девы, чем все жители Бела вместе взятые. Что за благородные создания! Похожи на собак разных пород, но, очевидно, ходят на двух лапах, а на головах растут рожки. Все как один мускулистые и натренированные. Тиктак приказал открыть остальные камеры, и его восторгу не было предела. Вот прирожденные воины, а не какие-то солдафоны, готовые родную мать продать за кусок хлеба. Вот настоящие бойцы, разумные существа с задатками хищных зверей. Подумать только, как рьяно станут они бороться со смертью в корпусе медной девы! Генерал Тиктак едва не сошел с ума от радости.

Какое неслыханное расточительство — истреблять этих благородных созданий ради грубых развлечений в Театре красивой смерти! Нужно скорее спасать самые ценные экземпляры, пока они не полегли на песке арены. Достаточно объявить, что пленники представляют слишком большую опасность для короля, и можно делать с ними, что угодно. Но кого выбрать? Все они великолепны. Генерал в нерешительности ходил от камеры к камере. Экспедиция в наземный мир откладывается. Тем временем сторож отпер следующую камеру, и Тиктак заглянул внутрь.

В память генерала глубоко врезалось всего несколько самых ярких эпизодов его жизни: поле битвы в Нурнийском лесу — первое, что предстало его взору при рождении, вал камней, что обрушился на медных болванов с Драконгора, вид на Бел издали и, конечно, медная дева. То, что увидел генерал Тиктак в этой камере, поразило его настолько, что, будь он один, непременно упал бы на колени.

Там, на каменном полу, неестественно подвернув лапы, одурманенная и прикованная цепями, лежала Рала. Генерал не мог отвести взгляд.

Вот это счастье, вот это удача! По медному корпусу Тиктака прокатилась дрожь, алхимические батареи затрещали, он лишился дара речи и только тикал. Изо всех сил он сдерживался, чтобы на радостях не оторвать сторожу голову.

Идеальные пропорции — медную деву будто отливали специально для этого создания. Невероятная красота! Генерал Тиктак обладал особым чутьем, когда дело касалось отваги и страха. В этой девушке пылала неугасимая жажда жизни, а смерти она боялась не больше, чем мертвец. Сомнений нет: перед ним — душа медной девы. Наконец-то исполнится давняя мечта генерала: сыграть симфонию смерти.

Проснувшись, Румо почувствовал себя свежим и отдохнувшим. Зверьки, укрывавшие его живым одеялом, теперь копошились неподалеку. Румо встал и заглянул в отверстия в скале.

— По какой дороге пойти? — спросил он.

— Трудно сказать, — ответил Львиный Зев.

— Какая первая попадется, по той и иди! — предложил Гринцольд.

Дорога оказалась не из легких. Румо ступал по острым камням, тоннель, разветвляясь, постепенно сужался, каменные глыбы, преграждавшие путь, становились все внушительнее. Румо приходилось то протискиваться в узкие расщелины, то ползти. Пушистые зверьки исчезли. Оставалось только надеяться, что дорога не упрется в отвесную скалу.

— Ступай осторожнее. Повсюду трещины с километр глубиной, — предостерег Львиный Зев.

— Ты-то откуда знаешь?

— Тебе ведь известно, я работал на рудниках. Уж в чем в чем, а в пещерах я кое-что смыслю, я же пещерный тролль! Форма камней говорит о тектонических сдвигах. Острые камни образуются после землетрясений. Легкий толчок — и мы окажемся заперты здесь навеки. Ха-ха-ха!

— По-твоему, это смешно? — спросил Румо.

— Мне не привыкать, — ответил Львиный Зев. — Слыхал когда-нибудь, как шутят горняки? Прежде во время работы мы рассказывали друг другу разные страшилки. Это помогает не бояться.

Какая-то слизь капнула Румо за шиворот. С потолка пещеры свисали огромные белые жуки без глаз, с длинными щупальцами.

— Спокойно. Они питаются мертвечиной, — сказал Львиный Зев. — Но могут сожрать глаза — тогда ты покойник. Глаза они любят. Может, оттого, что у самих их нет.

Румо с отвращением отмахнулся от щупалец одного из жуков, тянувшихся к нему.

— В темноте всегда так! — пояснил Львиный Зев. — Природа вытворяет всякие фокусы там, где никто ее не видит.

— Это уж точно, — согласился Гринцольд. — Мне случалось воевать в пещерах Мидгарда. Три года под землей. Так вот, я видал таких зверей, которых следовало бы запретить!

— Вот-вот! Темнота рождает чудовищ. Меловые черви, земляные пауки, железные гусеницы, фосфорные улитки, тоннельные крысы, потолочные ползуны, прозрачные сосуны, многолапые прищепники, ледяные мотыльки, лавовые черви — кажется, все самое отвратительное скапливается там, где никто не видит.

Румо взбирался по природной лестнице из сваленных друг на друга плит гранита. Навстречу бежала тысяченожка не меньше метра в длину. Румо отпрянул, и чудовище, щелкая челюстью, похожей на кусачки, просеменило мимо. Видимо, тысяченожка тоже слепая.

— Да уж, от этих тварей лучше держаться подальше, — проговорил Львиный Зев. — Червь-кусальщик. Безобиден, пока ты не спишь и можешь отойти в сторону. Но горе тебе, если кусальщик наткнется на тебя во сне. Проест насквозь. Заберется в ухо, прогрызет мозг, все туловище и вылезет из задней лапы. Черви-кусальщики не знают преград.

— Так и есть, — подтвердил Гринцольд. — Знавал я одного демона — кусальщик прогрыз ему во сне обе ноги, да еще дважды! В одну сторону прошел через бедра, в другую — через голени. Бедняге потом пришлось ходить на руках.

— А слыхали про хищные подземные грибы? А про осьминогов, живущих на суше, среди камней? Щупальца у них — по две сотни метров в длину. А в присосках можно уместиться целиком.

— Еще бы! — подхватил Гринцольд. — А минералеона встречать приходилось? Вот это тварь! Длиной — метров двенадцать, и умеет маскироваться под любой камень. Наступишь и не заметишь.

— Это еще что, — не унимался Львиный Зев. — Под землей водятся совсем крохотные мошки. Они залетают через нос прямо в мозг. Откладывают там яйца, а те вырастают размером с арбуз. Такое случилось с одним троллем у нас в рудниках. Идем мы с ним как-то по шахте, и вдруг голова у него раздулась, как тыква — бах! — и лопнула прямо у меня на глазах, а оттуда вылетели миллионы мелких мошек…

— Наводнение пауков! — мрачно перебил его Гринцольд.

— Ого, наводнение пауков — это сила! Шахты вдруг заполняют шерстяные пауки с кулак величиной. Можешь попытаться дышать, не проглотив ни одной из этих мохнатых тварей, но будь уверен, ничего не выйдет.

Румо тяжело вздохнул. И без болтовни Гринцольда и Львиного Зева идти тяжело! Уже довольно долго он шел пригнувшись: мешали острые камни, свисавшие со свода. Всюду ползали жирные слизняки, оставляя фиолетовые светящиеся липкие следы.

Румо заметил, что ступает теперь на мягкую землю, песок и гальку.

— Похоже, скалы кончились, — сказал Румо.

— Значит, мы поднялись выше, — ответил Львиный Зев. — Верхние слои земли мягче.

Румо почуял знакомые запахи: земля, перегной, смола. Ему почудилось, будто он бывал здесь прежде. Разумеется, это невозможно.

— Пахнет лесом, — заметил Румо.

Почва становилась все более податливой и влажной, при каждом шаге раздавалось хлюпанье, будто Румо шел по мокрому мху. Тысячи слизней кишели под ногами, ползали по сводам, оставляя фиолетовый светящийся свет. Все твердое, холодное и острое сменилось мягким, теплым и влажным. Румо наступил в лужу.

Присев на корточки, Румо пощупал жидкость лапой. Густая, липкая и на удивление знакомая.

— Ну? — спросил Львиный Зев. — Можно пить?

— Нет, — ответил Румо. — Это кровь.

Медная дева готова. Изысканное орудие убийства, наконец, обрело душу. Прекрасная вольпертингерша идеально заполнит собой машину смерти, будто та создана специально для нее.

Едва увидев Ралу, генерал Тиктак велел своей гвардии строго охранять пленницу и никого к ней не подпускать. А сам поспешил в башню, подготовить медную деву. Наполнил резервуары зельями, отполировал машину и трубки медной шкуркой и велел слугам зажечь в камере свечи. Наконец отдал приказ доставить вольпертингершу.

Тиктак успел узнать, что ее зовут Рала. К радости генерала, она еще не пришла в себя: можно незаметно поместить ее в машину и ввести иглы.

Итак, за дело! Перво-наперво генерал впрыснул пленнице немного кофеина с белладонной. Немного сахара, растворенного в дистиллированной воде, — для мозга? Почему бы и нет! Невеста должна очнуться бодрой и свежей. В трубках послышалось веселое бульканье, медная дева сверкала в пламени свечей. Никогда еще генерал не предвкушал такой радости. Он будто получил дорогую награду за еще не совершенное дело.

Издалека в камеру пыток доносился приглушенный шум из Театра красивой смерти. Вскоре на арену вывели первого вольпертингера. Жители Бела будто с ума посходили. Слух о небывалом урожае города-ловушки разнесся молниеносно, и каждый желал поглазеть на вольпертингеров в бою.

Но генерала это не интересовало. Ничуть. Глупые побоища в театре наскучили ему с самого начала. Много ли он пропустит? Жалкую возню на арене, кровь, пьяную публику. Нет, у него найдутся дела поважнее. Тиктак готовился к совершенно необычной свадьбе: он схватит, подчинит и уничтожит тело Ралы. Ее смерть станет самой долгой, мучительной и прекрасной на свете.

Ушан Делукка вышел на арену через северные ворота. Зрители на трибунах совершенно распоясались: они орали, хохотали, шумели, бросали друг в друга хлебом и фруктами, не обращая никакого внимания на новичков Театра красивой смерти.

Ушан был в прекрасном расположении духа. Легко ступая, он улыбался и махал публике. Его вместе со всеми друзьями угнали в рабство, в город, населенный кровожадными чертями, и вот-вот убьют у всех на глазах, и все же это не испортило Ушану настроения. А все потому, что в подземном мире не было погоды.

Тут не знали ни дождя, ни солнца, ни низкого давления, и Ушана не мучили головные боли, звон в ушах и депрессии. Проснувшись в Беле, Ушан почувствовал, будто сбросил с плеч огромную тяжесть. Будто всю жизнь носил свинцовые вериги и, наконец, от них избавился. Попав в плен в этот кошмарный мир, Ушан впервые почувствовал себя свободным.

Ушан остановился, повернулся на месте и послал публике воздушный поцелуй. Какой необыкновенный день!

Раздался громкий удар гонга, и публика вмиг смолкла.

Пол арены раздвинулся, и в середине открылся проем примерно два на четыре метра.

— Нагельфар, Нагельфар! — негромко приветствовала его толпа. — Нагельфар!

Ушан замер в удивлении. Похоже на какой-то ритуал.

Снова послышался гонг, и из-под пола показалась остроносая гондола, а в ней стоял краснокожий великан на три головы выше Ушана, облаченный в доспехи: кожаные наплечники, бронзовый нагрудник, серебряные наколенники. На голове у него был золотой шлем в форме черепа с серебряным лезвием на макушке, на бедрах — украшение из костей, обеими руками он опирался на огромный меч. Гондола остановилась, и борец ступил на арену.

Публика неистовствовала.

— Нагельфар-паромщик! Нагельфар-паромщик! — скандировали зрители все громче.

Ухватив меч обеими руками, Нагельфар направил его на публику. Гондола исчезла под полом, и проем закрылся.

Зрители затопали.

«Видать, этот Нагельфар — любимчик публики», — подумал Ушан.

Нагельфар был одним из последних представителей народа осиров — богатырей с севера Цамонии. Нагельфаром-паромщиком его прозвали за то, что всех без исключения соперников он отправлял в царство смерти по реке крови. Овации он любил не меньше, чем драки, и взял себе за правило: убивать красиво. Нагельфар никогда не торопился, подолгу измывался над противником, нанося ему мелкие раны, пока тот в конце концов не умирал в муках. Нагельфару как прославленному мастеру поставляли соперников гораздо слабее него, а потому он мог позволить себе немного озорства.

Нагельфар никогда не проигрывал, и публика это знала. Сражения с его участием считались, скорее, ритуалом с заранее предрешенным исходом, интрига состояла лишь в том, как именно Нагельфар убьет соперника. Одного удара ему было мало, он наносил третий, четвертый, пятый, десятый — с последним голова противника падала в песок. Нагельфар не дрался, он истязал. Не умерщвлял жертву, а забивал, как скот.

Из всех пленников Нагельфар сам выбрал Ушана. Вольпертингер с огромными мешками под глазами не мог быть особенно силен, да и едва ли отличался проворством. Когда Ушан выступил против Нагельфара с тонкой шпагой, в рядах зрителей послышались язвительные шутки и смех. Он бы еще с вареной макарониной вышел!

— Новый пассажир, Нагельфар! — крикнул кто-то. Несколько зрителей рассмеялось.

Нагельфар поворачивался во все стороны, держа гигантский меч обеими руками над головой. Трибуны сотрясались от топота зрителей.

На Ушане не было доспехов — только обычный костюм из замши и шпага. Неторопливо приблизившись к Нагельфару, он остановился и небрежно взмахнул шпагой, будто в знак приветствия.

— Вжик, вжик, вжик! — просвистел Ушан, но из-за шума никто его не услышал. Ушан поклонился, послал публике пару воздушных поцелуев и вразвалочку направился к воротам — так же, как выходил на арену.

Краснокожий великан у него за спиной с хрипом упал на колени, из множества ран между доспехами фонтаном била кровь. Никто ничего не видел. Этот вольпертингер вообще вынимал шпагу? Над Театром красивой смерти повисла звенящая тишина.

Нагельфар рухнул в песок лицом вниз и больше не шевелился.

Ушан снова остановился, обернулся и низко поклонился. Никто не аплодировал. Ушан удалился с арены.

Король перестал ерзать на троне.

— Тшо тоэ котае? — недоумевал он. — Ты тшо-бунидь няпол, Тарфриф?

— Это самый короткий поединок из всех, что я видел! — отвечал Фрифтар. Он был ошарашен не меньше других зрителей. — Честно говоря, я ничего не понял.

Гаунаб взглянул на труп, лежавший в кровавой луже.

— Фагельнар рёмтв, — неслышно прошептал он. — Фагельнар-ромпащик рёмтв.

— Да, Нагельфар мертв, — механически перевел Фрифтар. — Эти вольпертингеры и впрямь превосходные бойцы, молва не врет, а внешность обманчива. Узнаю, как звать этого воина, и внесу в список фаворитов.

— Да, — ответил Гаунаб. — Сивне в соспик. Он ривофат.

Фрифтар поклонился, ухмыльнувшись украдкой. Зрители были сбиты с толку, в театре стоял гвалт. Именно так Фрифтар все себе и представлял! Вольпертингеры, очевидно, лучший урожай, собранный в первом городе-ловушке.

— Кровь? — Гринцольд уж и не надеялся. — Настоящая кровь?

Румо стоял на коленях перед красной лужей, каких в тоннеле множество. Румо перепачкал в липкой жиже лапы и одежду.

— Пахнет кровью, — сказал он. — И смолой. Знакомый запах!

— Кровь и смола, — протянул Львиный Зев. — Напоминает Нурнийский лес. Кровь нурний пахнет смолой.

— Надо отсюда убираться, — ответил Румо. — Плохой запах.

Едва он договорил, как из лужи вынырнуло кроваво-красное щупальце, напоминавшее мускулистую руку. Пять отростков, похожих на пальцы, обвились вокруг лапы Румо и потащили в лужу.

— Что такое, в чем дело? — завопил Львиный Зев.

Румо попытался высвободиться, но щупальце оказалось сильнее.

— Вынь меня! — скомандовал Гринцольд.

Свободной лапой Румо выхватил меч из-за пояса, размахнулся и одним ударом отрубил щупальце. Из обрубка фонтаном забила кровь.

— Фу-у-у! — взвизгнул Львиный Зев.

Обрубок щупальца молниеносно скрылся в кровавой луже, а отрубленный кусок упал на землю. Встав на пальцевидные отростки, щупальце немного помедлило, а затем, словно паук, побежало к луже и прыгнуло туда. Брызги крови разлетелись во все стороны, из глубины пошли пузыри, затем все стихло.

Румо встал.

— Я же предупреждал, — завопил Львиный Зев, — здесь, внизу, распускаются самые отвратительные цветы зла. Нужно идти очень осторожно.

Сунув меч за пояс, Румо продолжил путь, стараясь держаться подальше от кровавых луж.

У следующей развилки Румо остановился. В тоннеле он снова учуял знакомый запах и в ужасе отпрянул.

— В чем дело? — спросил Львиный Зев.

— Нурнии! — выпалил Румо. — Тоннель кишит ими. Не меньше полудюжины.

— Черт! Да как они сюда попали?

— Понятия не имею, — ответил Румо. — Они меньше тех, что в лесу. С меня ростом. Похоже, спят. Не шевелятся.

— Так перебьем их! — предложил Гринцольд.

— Лучше поищем другую дорогу, — возразил Львиный Зев.

На цыпочках Румо дошел до следующей развилки. Тоннель оказался пуст, но красных луж было особенно много.

— Смотри, куда ступаешь! — крикнул Львиный Зев.

Румо на цыпочках пробирался между лужами. Что-то теплое и липкое капнуло ему за шиворот с потолка — кровь. Послышалось бульканье, и Румо замер на месте.

— Что это? — шепнул Львиный Зев.

— Не знаю.

Большой пузырь поднялся из ближайшей лужи и с шумом лопнул.

Румо отступил на шаг, прижался к стенке тоннеля и вынул меч.

Тут пузыри пошли из всех луж сразу, красная жидкость закипела, забурлила, тоннель огласился бульканьем и клокотанием.

— Я как-то видел небольшое извержение вулкана, — проговорил Гринцольд. — Начиналось очень похоже.

Жидкость стала плескать через край, поднялся пар, и из бурлящей крови, к изумлению Румо, показались какие-то существа с восемью лапами. Выбравшись на сушу, они остановились, покачиваясь из стороны в сторону.

Румо знал, что это за существа. Новорожденные детеныши нурний, похожие на листочки. Вольпертингер оглянуться не успел, как нурненыши заполонили пещеру. Румо не мог сделать и шагу, не наступив на одного из них, а нурненыш, конечно, позовет родителей. Он еще сильнее вжался в стенку и замер.

— Тут, под землей, целая фабрика нурний, — раздался тонкий голосок.

Румо поглядел вниз. Там сидел один из тех пушистых зверьков с крючковатым клювом и нахально смотрел на Румо.

— Здорово, Румо! — приветствовал его зверек. — Вот и свиделись опять.

Румо ничего не понимал. Когда он успел познакомиться с одним из этих созданий? Он не знал, что они и говорить-то умеют.

— Я Иггдра Силь! — прогундосил зверек. — Помнишь?

— Иггдра Силь? — опешил Румо. — Нурнийский дуб? Здесь, под землей?

— Корни, дорогой мой! — пискнул зверек, кивнув на корни, во множестве свисавшие со стен. — Сейчас ты находишься прямо под Нурнийским лесом, на пару сотен метров глубже того места, где мы познакомились. Я ведь говорил тебе: «Глубоко уходят мои корни». Здесь, внизу, я обычно разговариваю через эльмов.

— Эльмов? — переспросил Румо.

Зверек выпрямился в полный рост и расправил передние лапки.

— Да. Я эльм. Один эльм, много эльмов. Пушистые зверьки с клювами, дальние родственники камнероек. Эльмы — коренные жители подземного мира, к тому же самые многочисленные, не считая насекомых. А ты как попал в это унылое место, мальчик мой? Ты в беде? — Эльм с любопытством уставился на Румо.

— Я… я ищу свою возлюбленную.

— Ралу? С тех самых пор? Ты разве не подарил ей нашу шкатулку? — Эльм подбоченился и с укоризной посмотрел на Румо.

— Ралу похитили, — пояснил Румо. — Пока я ходил в Нурнийский лес. Вот ищу ее теперь.

— Скверно. Похитили. Но кто?

— Это я и пытаюсь узнать. Вот только, боюсь, я заблудился. Тут все кишит нурниями, и повсюду эти кровавые лужи…

— Знаю, знаю, паршивое место. Это кровь павших в Нурнийском лесу — я рассказывал тебе. Проклятые лужи никогда не высохнут! Кровь отравила всю землю. Из нее лезут нурнии и прочая мерзость: щупальца, кровавые пауки.

Эльм отпихнул назойливый листочек.

— Идем! — пискнул он. — Надо убираться отсюда, пока какая-нибудь из этих козявок не завизжала и не позвала мамочку.

— Но если я сдвинусь с места, наступлю на них! — возразил Румо.

— Расчищу тебе путь, — пообещал Иггдра Силь. — В подземном мире эльмы живут, как рыба в воде. На них никто внимания не обращает. Следуй за мной.

Эльм поскакал вперед, расталкивая нурненышей, чтобы Румо мог пройти. Крохотные создания спотыкались и падали, но крика не поднимали.

— Не будь эльмов, подземный мир опустел бы, — продолжал Иггдра Силь, пока эльм разгонял нурненышей. — Они рыхлят землю, чтобы другие могли передвигаться, а еще — поедают разносчиков болезней. Тебе станет не по себе, если я расскажу, что ел на завтрак, мой мальчик. Все здесь уважают эльмов.

Наконец они очутились в тоннеле, где не было ни кровавых луж, ни нурненышей. Эльм остановился.

— Здесь мы в безопасности, — заявил он.

Румо больше не чуял запаха нурний. Сунул меч за пояс.

Эльм клюнул сапог Румо.

— А теперь расскажи толком, — продолжал он, — что приключилось с твоей Ралой?

Румо вздохнул:

— Если коротко: ее и всех моих друзей утащили в город под названием Бел.

Эльм ужаснулся.

— В Бел? Плохо. — Зверек взволнованно забегал кругами. — Очень плохо. Бел. Как нарочно. Ой-ой-ой!

— Что ты знаешь про Бел? — спросил Румо.

Эльм остановился, сочувственно взглянув на Румо.

— Только слухи. Туда мои корни не достают. Ужасные слухи. Там всем заправляет чокнутый Гаунаб. А Бел — это огромный сумасшедший дом. Безумие правит там железной рукой. Ой-ой-ой! — эльм продолжал бегать кругами.

— Я иду туда. Знаешь дорогу?

— Дорогу в Бел? Ой-ой-ой! До нее-то мои корни достают. Дорогу в Бел! Батюшки мои!

— Покажешь?

Эльм остановился.

— Конечно! — ответил он. — Конечно, парень, разумеется, покажу. Только сперва…

Эльм замялся.

— Сперва?.. — переспросил Румо.

Эльм смущенно потупился и переминался с лапки на лапку.

— Ну же! — Румо терял терпение.

— У меня маленькая просьба, — эльм кашлянул.

— Какая?

Эльм умоляюще поглядел на Румо.

— Могу я взглянуть на шкатулку?

— Вон оно что, — облегченно выпалил Румо, вынимая шкатулку из сумки. Развернув промасленную бумагу, он поставил шкатулку перед зверьком. Шкатулка оказалась размером почти с эльма.

— Вот она, — объявил Румо. — Как тебе?

Эльм стал внимательно и придирчиво оглядывать шкатулку, обошел вокруг, осторожно пощупал клювом.

— Ну? — смутился Румо.

У эльма дух захватило. Он не находил слов.

— Она… восхитительна, — дрожащим голосом проговорил он наконец. — Шедевр!

Румо вздохнул с облегчением.

Зверек еще раз протопал вокруг шкатулки, оглядев ее со всех сторон. Растерянно развел лапки в стороны, и Румо заметил у него в глазах слезы.

— Эта шкатулка… Она… У меня нет слов, я…

Зверек разрыдался.

— Ааааа! — завывал он.

— Ты чего ревешь? — удивился Румо.

— Ааааа! — всхлипывал эльм. — Я… так… тронут! Ааааа! В первый раз из меня получилось что-то хорошее. Искусство! А ведь до сих пор мои ветки служили только виселицей!

Зверек засопел.

— И вот из меня получилась шкатулка для возлюбленной! Ааааа!

— Ну-ну-ну! — успокаивал Румо эльма, нежно поглаживая пальцем по спине. Ему даже неудобно стало.

Смахнув слезы, эльм выпучил на Румо покрасневшие глаза.

— Уж если ее сердце не растает теперь, — торжественно заявил он, — оно не растает никогда! Это самая красивая шкатулка в мире!

— Твои слова очень много для меня значат, — ответил Румо. — Благодарю. Но, чтобы подарить шкатулку Рале, я должен сперва отыскать ее. Так ты покажешь дорогу?

— Еще как покажу! — воскликнул Иггдра Силь и побежал вперед. — Покажу дорогу к самому сердцу возлюбленной! Следуй за мной! Я выведу тебя из мрака к свету!

Эльм широкими скачками запрыгал по тоннелю, и Румо едва поспевал за ним.

Три дня кряду генерал Тиктак отлаживал медную деву. Предстояло обыграть каждую вену, каждый мускул, каждый нерв. Подаются ли жидкости в нужном количестве? В порядке ли печень, сердце, почки? Работают ли вентили? Не засорились ли трубки?

Сперва Тиктак впрыскивал самые простые вещества: соленую и сладкую воду, кофеин, травяные отвары, питательные составы и безобидные стимуляторы, чтобы проверить функции организма Ралы. По его приказу врачи оснастили медную деву приборами для проверки сердцебиения, дыхания и температуры тела, однако любимой игрушкой Тиктака стала шкала на сто делений, объединявшая все эти показатели и позволявшая узнать запас жизненных сил жертвы: если стрелка указывает на сто — испытуемый жив-здоров, если на ноль — мертв. Генерал Тиктак назвал прибор термометром смерти.

Тиктак повернул колесико, по трубкам потек кофеин, и сердце Ралы забилось чуть медленнее. Открыл один из вентилей, пустив настойку перца, и у Ралы поднялась температура. Закрыл вентиль — и температура упала. Так генерал провел целый день. Он крутил вентили, нажимал кнопки, играл с колесиками, и тело Ралы то нагревалось, то остывало, сердце билось то быстрее, то медленнее, вольпертингерша то успокаивалась, то впадала в возбуждение, то засыпала, то пробуждалась. Тиктак не причинял ей боли, не вводил лекарств, не делал опасных прививок. К концу первого дня термометр смерти по-прежнему показывал «сто». Медная дева работала, как только что смазанный часовой механизм. Вечером генерал Тиктак впрыснул Рале в кровь валерианы, и та на несколько часов погрузилась в глубокий сон.

Второй день начался с обильного завтрака: большой дозы кофеина и сахара. Невеста генерала Тиктака должна быть здорова телом и душой. Шутки в сторону! Сегодня он опробует различные яды и лекарства в небольших количествах и посмотрит, как они действуют, прежде чем увеличить дозу. Тиктак впрыскивал Рале по чуть-чуть мышьяка, белладонны или настойки мухомора, после чего каждый раз старательно очищал кровь. Он лишь хотел понаблюдать за реакцией организма на эти вещества, поэтому никаких более серьезных последствий, чем легкая тошнота и небольшие галлюцинации, не было. И Рала оправдала ожидания Тиктака: другие испытуемые непременно впадали в панику, а сердце Ралы билось ровно, дыхание не сбивалось, и термометр смерти уверенно показывал «сто». Наконец, введя изрядную дозу экстракта мелиссы, генерал погрузил Ралу в глубокий сон.

Третий день также начался с бодрящих настоек и ударных доз сахара. Тут Рале стало плохо. Неизвестно, что именно так подействовало, но вольпертингерша почувствовала кисловатый привкус в пасти, язык распух, в глазах жгло, а горло болело, как при простуде. Тиктак вылечил ее в мгновение ока, введя концентрированный травяной отвар и специальное алхимическое зелье.

В тот день Тиктак повторил операцию несколько раз. Рала то заболевала, то выздоравливала. Тошнота, головокружение, головная боль, жар, удушье — симптомы исчезали так же быстро, как и появлялись. У генерала имелось средство, в считаные минуты устранявшее любое искусственно вызванное недомогание. Достаточно открыть кран, повернуть колесико, отрегулировать вентиль, и страдания Ралы прекратятся.

Тиктак понемногу привыкал к новому инструменту. Пределов возможностей Ралы он пока не знал, но уже понял, что можно делать сейчас, а с чем лучше повременить. Так же и в любви: нащупываешь пределы возможностей любимого и учишься их не переступать.

Тиктак снова взглянул на термометр смерти. Стрелка указывала на «девяносто девять». Процедуры совсем немного ослабили жертву. Генерал погрузил Ралу в сон, на сей раз смесью валерианы и отвара мелиссы. В тот вечер генерал еще долго стоял у медной девы, глядя на нее с нежностью.

Рала довольно много времени провела в медной деве, но не могла бы сказать наверняка, сколько длилось ее заключение. День? Два? Три? Неделю? Одно знала твердо: за это время она изучила свое тело, как никогда прежде.

Придя в себя после похищения, Рала впала в отчаяние. Никогда еще не попадала она в столь безвыходное положение. Отчаяние сменялось яростью, но страху Рала сопротивлялась изо всех сил. Если страх парализует мысли, она погибла. Пошевелиться Рала не могла, и единственное, что ей оставалось, — это думать. Она отвергала страх, как прежде отвергала смерть.

Да и что особенного в том, что приходится терпеть? Рала смирилась с абсолютной беспомощностью своего положения, и все остальное стало неважно. Ее тошнило, знобило, бросало в жар, кружилась голова, накатывала то тревога, то усталость, но все это — знакомые ощущения, они исчезали так же быстро, как появлялись. Куда неприятнее были странные, непонятные образы, проходившие перед внутренним взором, звучавшие в ушах таинственные голоса и ощущение, будто по телу ползают жуки. Но и эти галлюцинации длились недолго. На время Рале показалось, будто в нее вселился кто-то другой, однако вскоре это странное ощущение сменилось умиротворением и усталостью, и Рала уснула.

Рала поняла: есть кто-то, кто причиняет ей все эти страдания, неясно лишь, зачем ему это нужно. Все эти дни ей представлялось, будто она беспрестанно двигается, хотя не могла даже пошевелиться. Только теперь она осознала, как много у нее энергии, даже во сне. Почувствовала, как течет по венам кровь, как стучит сердце. Жизнь кипела в ее теле, словно в большом городе. А теперь, когда враг у ворот, забурлила еще сильнее. Нет, ей нельзя поддаваться страху и отчаянию, как и жителям любого осажденного города, когда те готовятся к обороне.

На арену Театра красивой смерти Урс входил с готовностью умереть. Умереть без боя: обороняться по-настоящему он и не думал. Меч собирался бросить к ногам противника.

Урс провел в театре уже несколько дней, прикованный цепью, как и другие пленники. Он до сих пор не знал, как вольпертингеры очутились в этом ужасном мире и что на уме у местных жителей, однако видел довольно гнусностей и понял, что выхода нет.

Отсюда не убежишь. На арену вольпертингеров выводят под конвоем вооруженных до зубов солдат, да вдобавок целый отряд медных болванов держит наготове арбалеты. На помощь извне нечего и надеяться, остается лишь покориться системе, став бойцом театра. Пока против вольпертингеров выступали всевозможные головорезы из местных, но Урс понимал: рано или поздно их заставят поднять оружие друг на друга. Это станет началом конца его рода, пережить подобное невозможно. Урс желал умереть, прежде чем один вольпертингер убьет другого.

До сих пор вольпертингеры не проиграли ни одного боя. Против них выпускали одного или сразу нескольких противников, диких зверей или матерых убийц — ни один вольпертингер не пал в сражении, кроме Орнта ла Окро, так подло убитого.

Задал тон поединок Ушана Делукки, затем Биала Бухтинг одержал головокружительную победу над двумя братьями-воинами. Олек Дюнн с одной лишь пращой одолел целый отряд. Ни один вольпертингер даже не был серьезно ранен. Но Урс решил твердо. Он никогда никого не убивал и не станет. Настал день, когда Урс покинет этот кошмарный мир и сделает это красиво, демонстративно отказавшись от оружия.

Под конвоем небольшого отряда солдат и медных болванов Урс вышел из камеры на арену. Уже там вольпертингерам позволялось выбрать оружие, лежавшее на столе. Урс не глядя схватил короткий меч и вышел на поле битвы.

Раздались жидкие аплодисменты. Публика теперь относилась к вольпертингерам с уважением, но без особого восторга. Соперником Урса оказался огромный мускулистый дикий свинот, целиком заросший жесткой черной шерстью. Грива, заплетенная в косички, пестрела множеством цветных бусин, мелких костей и зубов. В носу у него висело огромное золотое кольцо, а на поясе болталась дюжина мечей в кожаных ножнах.

— Как тебя звать? — спросил Урс, подходя к противнику. Не то чтобы его так уж интересовало имя этого громилы. Но нужно же сказать перед смертью: «Убей меня, такой-то и такой-то!» Без имени соперника тут не обойтись.

— Тебя это не касается, молокосос, но я скажу, ведь это последнее, что ты в жизни услышишь. Меня зовут Эвел. Эвел Многолапый.

Урс вцепился в рукоятку меча. Эвел? Тот самый Эвел, что убил его приемного отца Корама Марока?

— Ты Эвел Многолапый?

Громила кивнул.

— Помнишь Корама Марока? — продолжал Урс.

— Что за допрос?

— Имя Корам Марок тебе ни о чем не говорит?

— Нет. Не говорит.

Урс перестал сжимать меч так сильно.

Свинот хлопнул себя по лбу.

— Эй, погоди-ка! — спохватился он. — Корам… Корам Марок? Это… это не тот псович, весь в шрамах? Ну конечно! Дело было… постой-ка… зимой! Много лет назад. Этот Кромек слыл лучшим дуэлянтом Северного края. Крепкий парень, надо признать, но техники — никакой. Я раскроил ему черепушку. Двойным ударом.

Урс вновь сильнее сжал рукоятку меча. Он принял новое решение: сегодня он не умрет. Умрет кое-кто другой.

— Что ж, начнем, Эвел, — проговорил он. — Покажи все свои лапы.

Редко в Театре красивой смерти случались столь зрелищные бои. Многие и вовсе ни разу не видели ничего подобного. Ни одно сражение в театре не длилось так долго, хотя исход его был предрешен с первой минуты: маленький вольпертингер не оставил непобедимому воину Театра красивой смерти ни малейшего шанса. В этом поединке Эвел никому не показался многолапым. В первую же минуту Урс перерезал Эвелу сухожилия на правой лапе, и тот продолжил драться одной левой. В ходе этой ужасной бойни Урс наносил врагу рану за раной, а тому не удалось ни разу дать сдачи. Через несколько часов изнурительного боя Эвел стал умолять Урса прикончить его.

Но и это еще не все: Урс не удостоил Эвела последнего смертельного удара. Тому пришлось упасть на собственный меч, чтобы прекратить мучения.

— Кто отэт гертинперволь? — спросил Гаунаб, увидев Эвела в луже крови. Во время бесконечного поединка король, казалось, впал в транс, и только теперь очнулся. — Как вое вузот?

— Его… эээ… зовут Урс, — отвечал Фрифтар, распорядитель Театра красивой смерти.

— Он нме винратся! — заявил Гаунаб. — Дакогни не девил, бышто кто-то так тязисал ниперсока. Невси его в соспик ривофатов.

— Да, — согласился Фрифтар, — и я никогда не видел, чтобы кто-то так истязал соперника. Необычайный талант. Разумеется, я внесу его в список фаворитов.

— Кожал, ранегел Тактик воэто не дивит. Где он тоянпосно падапроет?

— Да, и впрямь жалко, что генерал Тиктак этого не видит. И мне неизвестно, чем он все время занят. Говорят, он заперся у себя в башне и велел не беспокоить. Я бы и сам не возражал, если бы генерал выполнял свои обязанности в театре. Следует приказать ему от вашего имени явиться в театр?

— О, тен, — поспешно отозвался король. — Рояветно, он нязат. Не таснем меу шаметь.

— Слушаюсь, Ваше Величество. Вероятно, генерал Тиктак занят важными делами на благо Бела.

Фрифтар хлопнул в ладоши, и толпе стали раздавать хлеб. Затем он внес Урса в список фаворитов.

— Здесь, под землей, повсюду мои корни! — воскликнул эльм. Он без устали бежал впереди Румо, перепрыгивал через препятствия и тяжело дышал, но не умолкал ни на минуту. Иггдра Силь пользовался возможностью наговориться. — Вон там и там — видишь? Корни — это мои глаза и уши, ничто от меня не скроется. Мой мир — там, где я расту, а где не расту — и мира нет. По мне — ты будто бы идешь в никуда. Я не знаю, что там, за этими пещерами, до меня только слухи доходят. Иной раз путник вроде тебя забредет в лабиринт — поговоришь с ним. Но редко. И потом, это такой народ — никогда не знаешь, что у них у всех на уме.

— Ясно, — ответил Румо.

— Эй! — спохватился эльм. — Я не тебя имел в виду! Ты другой. Ты странствующий романтик. Несешь возлюбленной шкатулку.

— Расскажи, что знаешь про Бел, — перебил Румо.

— Как уже сказал, могу передать только слухи. Как-то один бандит шлялся туда-сюда между Белом и наземным миром. Ужасно болтливый. Уверял, будто Бел населяют светлокожие черти. Своих жертв они убивают в огромном театре. Такие дела.

— А что там за фрауки? — спросил Румо.

Эльм замер и обернулся. Румо тоже остановился.

— Фрауки? — переспросил Иггдра Силь. — Хочешь узнать про фрауков? Признаться, я слыхал про них такие ужасы, что едва ли решусь повторить. Сам я не уверен, что эти фрауки вообще существуют. Одни говорят, что фрауки — это гигантские всеядные чудовища. Другие — что они напоминают пауков, только лап у них куда больше, а еще они прозрачные. Третьи уверяют, будто одна их вонь — уже смертоносное оружие.

Эльм поспешил дальше, и Румо двинулся за ним.

— Докуда ты меня проводишь? — снова заговорил Румо.

— Я же сказал, парень: куда достают корни, — ответил Иггдра Силь. — Где они кончатся, кончатся и мои владения. Осталось не так уж много. Дальше пойдешь один.

— Ты уже здорово помог мне, — поблагодарил Румо.

— Только не подумай, будто я завидую твоей прыткости. Ничто не вечно. Вот моя философия: все живые существа подобны деревьям, понимаешь? Каждый рано или поздно пустит корни. Пустишь и ты однажды, вот увидишь. Пойдут у тебя годичные кольца, а сам станешь старым и толстым. Как я.

— Может быть, — отозвался Румо.

— А что станешь делать, если Рала мертва? — неожиданно спросил Иггдра Силь.

— Что?

— Понимаю, предположение не из приятных, и все же — думал ты об этом когда-нибудь?

— Нет.

— И не хочешь думать?

— Да. То есть нет.

— Любишь ты отвечать односложно.

— Да.

Тем временем тоннель расширился, и Румо заметил, что корни, прежде свисавшие отовсюду, попадались реже и реже. Да и голосок эльма становился все тоньше и тише.

— Ну вот, мои владения подходят к концу, — сказал он. — Не хочу показаться сентиментальным, но, пока шкатулка при тебе, я словно бы иду с тобой. Перерастаю сам в себя. В виде шкатулки.

— Хм.

— Это уже даже не односложный ответ, — усмехнулся Иггдра Силь. — Буду скучать по нашим глубокомысленным беседам.

Тоннель вывел спутников в большую пещеру, где колыхался голубоватый туман. Высоченные стволы взмывали ввысь, бесконечные ряды деревьев — насколько глаз хватало.

— Это Мертвый лес, — шепнул эльм, наконец остановившись. — Лес обмана.

Румо пригляделся. Серые мертвые деревья поблескивали в каплях беспрестанно моросившего дождя.

— Лес не деревянный, а каменный, — проговорил Иггдра Силь. — За миллионы лет сталактиты и сталагмиты срослись между собой. Поговаривают, этот лес не такой уж мертвый, как кажется на первый взгляд. Могу посоветовать лишь одно: держи ухо востро.

— Так и сделаю, — пообещал Румо.

— Пройдешь лес, а там и до Бела недалеко. Ориентируйся по черным грибам, что растут на стволах каменных деревьев. Грибы укажут в сторону Бела.

Эльм поднял лапку.

— И еще кое-что! Ни в коем случае не ешь черных грибов, как бы ни был голоден. Кроме грибов, в лесу есть нечего, но от них, говорят, сходят с ума. А еще ходят слухи, будто грибы могут обратить тебя в одно из привидений, обитающих в тумане среди деревьев.

— До тебя долетает не так уж мало слухов, — заметил Румо.

— И не говори, — вздохнул Иггдра Силь. — Здесь нам придется расстаться. Про то, что тебя ждет дальше, я знаю лишь понаслышке. Всего тебе хорошего, Румо. И береги шкатулку!

Эльм побежал обратно в тоннель, петляя из стороны в сторону, и вскоре исчез в потемках лабиринта.

Румо повернулся и вступил в каменный лес.

Впервые генерал Тиктак мог гордиться не только собой. Разумеется, гордился он и собой — за то, что воплотил свои смелые научные и технические идеи, но больше всего он гордился Ралой. С самого начала он почувствовал в вольпертингерше необычайную волю к жизни, но никак не ожидал полнейшего презрения к смерти. Она провела в медной деве больше времени, чем все прочие жертвы, а термометр смерти ни разу не падал ниже восьмидесяти. Игры давно кончились, и Рала теперь подвергалась таким пыткам, каких никому доселе переносить не приходилось. Какая сила и ярость! Даже на поле брани генерал никогда не видал такой отваги, хоть от сотни противников разом.

Чего только он с ней не проделывал! Как-то целый день вводил ей эликсир, изрядно повышавший чувствительность, а затем стал впрыскивать настойки, вызывавшие судороги. В тело Ралы будто вонзались десятки кинжалов, а та даже не вскрикнула. Разумеется, пульс и дыхание участились, она несколько раз вздрогнула, но не более. Вскоре все пришло в норму, и Рала в изнеможении заснула. Что за отважная девчонка!

Да, Тиктак гордился Ралой, но отношения должны строиться на взаимном уважении, и Тиктак решил завтра же внушить жертве уважение к себе. Он станет воздействовать на самый чувствительный орган: мозг.

Подойдя к шкафчику с зельями, Тиктак вынул одну из склянок и долго разглядывал этикетку. Некоторое время назад он велел одному из алхимиков создать зелье, чтобы вызвать страх. Склянка содержала результат работы ученого.

Зелья, вызывавшие страх, существовали и прежде, однако все они обладали и обратным действием. Приступы паники сменялись у жертвы состоянием эйфории. Поэтому алхимик постарался свести на нет нежелательный эффект некоторых ядов: дурмана, тень-травы и ведьминых колпаков — грибов из Мертвого леса. Разложил на отдельные химические элементы и убрал все лишнее. Затем смешал все три яда в эликсир, способный вызывать самые страшные галлюцинации.

Но, прежде чем отнести готовое зелье генералу Тиктаку, алхимик задумался. Действительно ли у него получилось то, чего желал Тиктак? Каждый житель Бела знал: стоит генералу прогневаться на подчиненного, того неминуемо ждет смерть. Чем же усилить действие зелья, чтобы генерал уж точно остался доволен?

И тут алхимику пришла в голову потрясающая мысль. Чтобы претворить ее в жизнь, ученому пришлось расплатиться по старым счетам, подмаслить, кого следует, и кое-кому кое-чего пообещать. Но наконец он получил желаемое: крохотную пробирку с каплей красного вещества. Алхимик поспешил в лабораторию и принялся за работу. Смешал красную жидкость с зерномыльной транссубстанцией и искусственной липемией, подверг лиофилизации и гидрированию и, наконец, получил щепотку красного порошка, похожего на молотый шафран. Растворив порошок в спирте, ученый добавил его в склянку с ядом. Проще говоря: алхимик влил в яд законсервированную каплю крови Гаунаба Девяносто Девятого — по его расчетам, это придаст зелью нотку безумия.

Гарра оглядывал меч, который держал в лапах. Тяжелый. Бессмысленно. Нелепо. Глупо. Для чего нужны ножи — понятно: резать хлеб. Но зачем понадобились мечи?

Разумеется, Гарра знал: мечи нужны, чтобы сражаться. Чтобы убивать. Но принять этого он не мог. Нелегко приходилось вольпертингеру с такими взглядами, но так уж сложилось. Подумать только: быть представителем народа первоклассных борцов и не иметь ни малейшей склонности к борьбе.

Гарра Мидгард выбрал профессию учителя. На собственном примере хотел доказать, что вовсе не каждый вольпертингер обязан всю жизнь размахивать мечом. Еще несколько дней назад он лег в постель с этой мыслью и вот теперь стоит на какой-то арене с мечом в лапах, а тысячи странных созданий пялятся на него. Очевидно, сейчас ему придется сразиться!

Хотя один раз Гарра все же ударил кое-кого мечом. С тех самых пор на голове бургомистра Вольпертинга красуется вмятина. В одной из драк Черной и Красной банд школьных хулиганов Гарра перестарался. Но его меч был из дерева. Когда Йодлер Горр рухнул наземь, а вокруг разлилась лужа крови, Гарра едва не умер от страха. Но Йодлер вскоре открыл глаза, а Гарра зарекся брать в лапы меч. Еще раз с отвращением взглянув на меч, Гарра швырнул его в песок.

И тут же, как по команде, открылся люк в полу, и из подвала театра появились две клетки.

Внутри — насколько Гарра мог рассмотреть сквозь толстые прутья — сидели два лохматых серых чудовища с огромными челюстями. Из-за короткой белоснежной шерсти головы их легко было бы принять за голые черепа — если бы не подвижные желтые глаза. Что это за страшилища? Познаний Гарры хватало на то, чтобы вести уроки биологии, однако этих зверей опознать он не мог. Может, дикие обезьяны?

Фрифтар подал едва заметный знак, в клетках что-то щелкнуло, и двери распахнулись. Чудовища, казалось, не сразу поняли, что свободны. Не решались двинуться с места и лишь недовольно рычали. Гарра заметил у обоих по большой дубинке.

Не пора ли ему убираться подобру-поздорову? Но куда? Ворота арены заперты.

Чудовища, наконец, отважились выйти из клеток, но их, похоже, пугал смех публики. С трибун полетели куски хлеба и овощи, отчего звери взбесились. С пронзительными криками они носились по арене, размахивая дубинками, и тут Гарра привлек их внимание. Обезьяны стали понемногу приближаться, а он стоял и наблюдал. Теперь он уверен: судя по походке, это обезьяны.

Первый удар дубинкой пришелся ему между шеей и лопаткой. К удивлению Гарры, боли он почти не почувствовал, только толчок. Его организм вырабатывал вещество, приглушавшее самую сильную боль. И все-таки Гарра предпочел бы узнать об этой особенности при других обстоятельствах. Например, прочесть в книге.

Вторая дубинка угодила по голове, третий и четвертый удары повалили вольпертингера наземь.

Нет, думал Гарра, в этом мире из него не выйдет героя, о нем не расскажут на уроках героеведения! Он еще раз взглянул на разъяренных обезьян. Град ударов сыпался на него, потом стало темно.

Фрифтар наклонился к Гаунабу.

— Обезьяны из Мертвого леса, — надменно пояснил он королю. — Дикие экземпляры. Я велел поймать и выдрессировать их специально для Вашего Величества. Их научили бояться огня и орудовать дубинками. Думаю, они доставят нам немало удовольствия.

Фрифтар довольно ухмыльнулся. Обезьяны пришлись как раз вовремя. Беспокойство Фрифтара росло, росло и недовольство зрителей. Нужно что-то делать! Эти вольпертингеры одного за другим истребляли лучших бойцов. Театр красивой смерти уже лишился любимцев публики: Нагельфара-паромщика, черных братьев и Эвела Многолапого. Наконец-то еще один вольпертингер повержен, и это он, Фрифтар, принес седого старика в жертву обезьяньим дубинкам. Вот что значит старая добрая бойня!

— И тшо это за цкадурая акдра? — прошипел Гаунаб. — О чем ты обвоще мадул? А?

Фрифтар смутился. Только теперь он заметил, что публика не аплодировала. Наоборот, с трибун слышались возмущенные возгласы и свист.

— Слупошай, как стисвит ронад! — язвительно продолжал Гаунаб. — Ты лвабон!

Фрифтар был окончательно сбит с толку. Такой реакции он не ожидал. Подобные сражения всегда нравились публике, да и королю тоже. А теперь зрители свистят, а король — в бешенстве. Неужели в Театре красивой смерти что-то переменилось, а советник и не заметил? Фрифтар не находил нужных слов.

— Ну, я думал… — начал он.

— Ты мадул! — брызгал слюной Гаунаб. — С киках это роп? Мадую здесь я, тикрен! Помзани!

В глазах короля сверкнуло безумие всей династии. Фрифтар тщательно обдумывал дальнейшую речь. Одно неверно сказанное слово, один неловкий жест — и его жизнь окажется под угрозой.

— Прошу прощения, Ваше Величество, я ошибся! — покорно пробормотал он. — Позвольте заверить вас, что следующий бой удовлетворит вашим высочайшим требованиям и пожеланиям народа. Склоняю главу в глубочайшем смирении и стыде.

— Лоскняй! — фыркнул Гаунаб. — Лоскняй логову, капо есть, что лоскнять! — Он швырнул в советника подушкой.

Согнувшись в низком поклоне, Фрифтар попятился к выходу. Он знал, когда можно ходить с высоко поднятой головой, а когда лучше не подставлять ее под удар. Пока рано с ней расставаться.

IV. УКОБАХ И РИБЕЗЕЛЬ

Какой унылый лес, — пропищал Львиный Зев. — Деревья из камня, кроны из тумана. Дождь идет беспрестанно. Немудрено, что тут растут одни эти отвратительные грибы.

Если Иггдра Силь ничего не перепутал, найти дорогу в Мертвом лесу и впрямь нетрудно. Почти на каждом каменном стволе росли черные грибы с маленькими остроконечными шляпками, и все они указывали в одну сторону. В сторону Бела, как надеялся Румо.

— Они растут и в наземном мире, в Большом лесу, — заявил Гринцольд. — Как-то в юности, когда я еще жил в лесу, полгода питался почти только этими грибами. К ним привыкаешь. Только мучаешься жуткими видениями, а из других измерений доносится ужасающая музыка. Я тогда целый месяц мыслил задом наперед и видел все черно-белым, а еще…

— Тссс! — прошипел Румо, остановившись.

— Что? — испугался Львиный Зев.

— Два голоса, — сказал Румо. — Где-то в лесу. Недалеко.

— Наверняка это привидения, про которых говорил Иггдра Силь. Они жутко завывают?

— Нет. Это не привидения. Голоса о чем-то спорят.

— О чем же?

Румо прислушался.

— Они говорят какую-то чепуху, — прошептал он. — Что-то о Беле. Прослежу за ними.

— Отличная мысль, — обрадовался Гринцольд. — А потом мы их прикончим!

— Непременно, — вздохнул Львиный Зев. — Так и сделаем.

Румо вырос перед двоими незнакомцами, будто из-под земли. Подкрасться к ним, прячась за огромными каменными стволами, не составило труда. С мечом в лапах он шагнул им навстречу, преградив дорогу.

Путники до смерти перепугались, но и Румо порядком удивился, ведь незнакомцы не были похожи ни на кого, с кем вольпертингеру до сих пор доводилось встречаться.

Тот, что повыше, доходил Румо до груди. Худой, бледнокожий, на голове — рожки, одет в странный черный костюм, а в руках — тонкое деревянное копье.

Второе существо выглядело совсем уж странно: вдвое ниже своего спутника, с головой и клешнями рака и куриными лапами. Голову венчала воронка, а вместо одежды на нем красовался бочонок.

Румо потерял дар речи.

— Вольпертингер! — прохрипел высокий, наставив копье на Румо. Руки у него дрожали.

— Так и есть, — отвечал Румо. — Я вольпертингер. А вы кто такие?

— Меня зовут Укобах, — ответил высокий.

— А я Рибезель, — добавил низкий.

— Откуда вы? И куда идете?

— Мы из Бела! — заявил Укобах.

— Идем в наземный мир! — подхватил Рибезель. — Да здравствует Снежный Урс!

И оба подняли вверх кулаки.

Тут Румо опешил.

— Урс? — переспросил он. — Вы знаете Снежного Урса?

Укобах и Рибезель были представителями двух самых многочисленных групп жителей Бела. Укобах — знатный белянин, дальний родственник короля Гаунаба. Рибезель, напротив, происходил из низшей касты гомункулов, существ, созданных алхимиками.

Многочисленное семейство Укобаха имело значительное влияние на политику города и поддерживало близкие связи с политической и военной элитой, а кое-кто даже был представлен ко двору. Образование, какое получил Укобах, в Беле было доступно лишь избранным, и семья ожидала, что однажды он займет высокий пост на королевской службе.

У Рибезеля не было ни отца, ни матери. Как и все гомункулы, он появился на свет из алхимического варева — в Беле его называют материнским супом. Гомункулы исполняли в Беле самую черную работу, не имели никаких прав и не охранялись законом: убить гомункула не считалось преступлением. Любому белянину ясно: большего неравенства в социальном положении, чем между Укобахом и Рибезелем, и представить нельзя.

С самого детства Укобаха Рибезель был его слугой. Сопровождая Укобаха на уроках, Рибезель получил точно такое же образование, что и его господин. Рибезель стал Укобаху интересным собеседником, советчиком во всех делах, а также верным и равноправным другом, но об этом знали только они двое.

При посторонних они старательно притворялись господином и слугой, ведь дружба между белянами и гомункулами строго-настрого запрещалась и стоила бы Рибезелю головы.

Оставаясь же наедине, друзья превращались в ярых революционеров и противников государственного порядка. Они ставили под сомнение всемогущество и непогрешимость Гаунабов, представления в Театре красивой смерти считали не искусством, а варварством, ненавидели гнетущую архитектуру и вообще всю атмосферу города, им не нравилось, что алхимия ценится превыше всего. Укобах тайно рисовал картины, на которых Бел горел ярким пламенем, а Рибезель писал уничижительные стишки, высмеивавшие короля. Они с гордостью показывали друг другу свои творения, а потом тщательно прятали. Укобах и Рибезель были не только мятежниками, но еще и художниками, философами, вольнодумцами и предсказателями. До хрипоты спорили над любыми важными вопросами. Верно ли истолковано Красное пророчество? Действительно ли Бел — центр подземного мира? Имеют ли беляне право нападать на города в наземном мире и угонять жителей в рабство? Правда ли, что, если долго пробыть на солнце, можно сгореть? И что воздух в наземном мире ядовит?

Рибезеля не устраивало, что с его сородичами обращаются, как со скотом, что их колотят и убивают. Ему ничего не оставалось, кроме как смириться, и он лишь благодарил судьбу за то, что ему выпал столь приятный жребий — стать слугой Укобаха. Впрочем, это не мешало ему мечтать лишь о побеге из Бела.

Укобаха тоже возмущали порядки, заведенные в Беле. Он стыдился невежества своих сородичей, их снисходительного отношения к низшим слоям общества, а политическая карьера, что пророчило ему семейство, вызывала отвращение. Его окружали роскошь и комфорт, однако Укобах мечтал о свете, небе, облаках и дожде, о дуновении ветра и шуме воды. Ему снились города, где день сменяет ночь, где живут удивительные создания и встречаются все те чудеса, о которых он и Рибезель читали в научных трактатах алхимиков. Оба горели желанием увидеть наземный мир, и с каждым днем оно пылало все сильнее.

Но на уроках им рассказывали об ужасных опасностях, подстерегавших в пути, о ледоглыбах и нурниях, о гигантских мотыльках-кровопийцах и обезьянах, населяющих Мертвый лес. Страх чересчур глубоко пустил корни в их душах. Слишком тернист путь к воротам в наземный мир, к тому же их запрещено отворять без официального разрешения.

Да, пожалуй, Укобаха и Рибезеля иначе, как трусами, не назовешь. Но в один прекрасный день все переменилось. В Театре красивой смерти случилось событие, перевернувшее их жизнь с ног на голову, — первый бой Снежного Урса.

Укобах с детства ненавидел театр. Когда родители впервые привели его посмотреть представление, мальчика едва не стошнило, и с годами мало что поменялось. Укобах и Рибезель считали варварством убивать беззащитных пленников ради забавы. Но у них не хватало мужества протестовать открыто, и приходилось регулярно посещать представления.

Друзей поразил поединок одного из вольпертингеров с прославленным бойцом Нагельфаром, но все произошло слишком быстро. Пресловутый любимец публики неожиданно свалился замертво на арене театра, а пленник торжествовал. Это что-то новенькое. Укобах и Рибезель долго и не без злорадства обсуждали это неслыханное происшествие.

Затем начался бой Снежного Урса и Эвела Многолапого. Укобаху и Рибезелю отродясь не приходилось видеть такого великолепного поединка. Низкорослый вольпертингер не только не желал умирать сам, но и отказывался прикончить противника, когда тот об этом умолял. Это революция! Если Укобах и Рибезель и считали кого-то героем, так это Снежного Урса. Его имя, словно огонь пожара, разнеслось после боя по театру, и друзья проболтали о нем ночь напролет. Это знак! Маленький пленник, восставший против системы, станет их путеводной звездой, сигналом к тому, чтобы наконец решиться на побег.

Укобах и Рибезель договорились идти через Вольпертинг: это самый короткий путь из Бела в наземный мир. И ворота открыты. Из школьных уроков оба знали: урожай городов-ловушек собирают в два этапа. Сперва беляне открывают ворота и угоняют население — на это уходят все силы. Через некоторое время небольшой отряд возвращается в пустой город, заметает следы, оставшиеся от прежних жителей, ремонтирует постройки и запирает ворота на много-много лет, а то и десятилетий.

— Если мы не уйдем сейчас, — заявил Рибезель, — не уйдем никогда.

«Это пройдет. Это вот-вот кончится. Это пройдет. Это вот-вот кончится», — такое заклинание Рала то и дело бормотала последние несколько дней, и каждый раз желание исполнялось. Когда Ралу мучила боль, бросало то в холод, то в жар, она хваталась за единственную соломинку. Научилась ценить минуты покоя между пытками, когда чувствовала себя нормально.

Рала повторяла заклинание, и когда под действием ядов накатила нестерпимая тошнота. Сперва она решила, что у нее лишь кружится голова, но вот все вокруг завертелось быстрей и быстрей, Рала будто падала в бездонный колодец, казалось, ее выворачивает наизнанку.

«Это пройдет, — повторяла она про себя, — это вот-вот кончится». Но время шло, а легче не становилось. Тошнило нестерпимо, на мгновение Рала даже захотела умереть, но вновь, как за соломинку, схватилась за единственную мысль: «Это пройдет. Это вот-вот кончится».

Наконец все прошло, как всегда, внезапно. Хуже быть уже не может, думала Рала. Она все вынесет.

На следующий день Тиктак принялся за мозг Ралы. Началось все почти безобидно: неприятные видения, странное беспокойство, непривычные звуки. Постепенно беспокойство нарастало, звуки становились пронзительнее, а видения — ярче. Рала чувствовала вкус звуков и слышала цвета. Зазвучала отвратительная музыка со вкусом прогорклого масла, Ралу обступили давно знакомые образы. С замиранием сердца она увидела Талона, Вольпертинг, Рольфа, Румо, затем все задрожало и расплылось, как отражение в воде. Образы заплясали, будто бесплотные духи, они переплетались и путались, как путались мысли Ралы. Слова и слоги смешались у нее в голове в кашу.

Тщетно Рала пыталась вспомнить, где она и кто. Мысли кружились в вихре, разлетались в разные стороны, и наконец не осталось ничего, кроме холодной тьмы, безнадежно мертвой пустоты. И из глубины этой бездны под звуки отвратительной музыки поднималось какое-то существо, воплощенное безумие и ярость. Рала не знала, что это был призрак Гаунабов, вобравший в себя всю злобу и уродство королевской семьи Бела. Их лица соединились в одну гримасу, вид которой не выдержало бы даже зеркало. Гримаса росла, приближалась, и Рале вдруг пришла чудовищная мысль: это ее собственное отражение, лик ее страха.

Тут Рала потеряла самообладание и закричала. Если бы она продержалась еще мгновение, не закричала бы, признав поражение, она немедленно сошла бы с ума, последовав за сумасшедшим королем в империю безумия.

Рала не потеряла рассудок, но сопротивление ее было сломлено. Она готова к смерти.

Когда Рольф вышел на арену, в театре стояла гробовая тишина. Все уставились на Рольфа. Этот вольпертингер показался зрителям более боеспособным, чем предыдущий. Узкие терьерьи глазки злобно сверкали, а гибкая походка выдавала в нем натренированного бойца. Бой обещал быть знатным. Тишину нарушало лишь покашливание и скрежет шлифовального круга: это за кулисами театра бойцы точили мечи. Так музыканты настраивают свои инструменты.

Гаунаб был не в духе. Прошлое представление оказалось настолько убогим, что король всю ночь не сомкнул глаз и промучился головной болью, а голоса, звучавшие в голове, повелевали ему вцепиться зубами Фрифтару в глотку.

— Денаюсь, нме нраповится эта вабит, — прошипел Гаунаб. — Не то в дуюслещий зар ты мас жеокашься на реане с чомем в карух!

Фрифтар не стал спорить.

— Смею заверить Ваше Величество, битва будет выдающаяся. Я подобрал совершенно особенных бойцов.

Фрифтар хлопнул в ладоши, раздался гонг, и в стене, окружавшей арену, открылись сразу шесть ворот, прежде невидимых. Из них вышли шестеро вооруженных до зубов воинов.

Первый — горный великан с огромным золотым топором.

Второй — псович с трезубцем.

Третий — кровомяс с моргенштерном.

Четвертый — дикий свинот с двумя мечами.

Пятый — осир с косой.

Шестой — зеленый лесной карлик с копьем.

Стоя посреди арены, Рольф медленно поворачивался во все стороны, оглядывая противников. У самого Рольфа за поясом торчало четыре ножа.

Очнувшись в Беле, Рольф успел порядком поразмыслить над своим положением. Мыслил он так: хотя жизни его угрожала огромная опасность, ему уже приходилось выпутываться из безвыходной ситуации. Гораздо хуже то, что он не знает, где Рала. Рольф уверен: сестра жива — ее смерть он бы почуял. Значит, самое главное теперь — отыскать и освободить Ралу. План у него простой: драться до последнего вздоха.

Рольф еще раз обернулся, выбирая жертву. Меч? Нет. Коса? Нет. Копье? Да, разумнее всего первым обезоружить противника, который может напасть издалека. Значит, лесной карлик.

В голове у Рольфа вдруг раздался звон — больше никто в театре его не слышал. Будто кто-то задел струну, натянутую через все тело, от макушки до пят. Звук резкий, словно кричали от боли. Прежде с ним такого не бывало, однако он понял, что это значит: кто-то где-то прямо сейчас причиняет боль Рале. Рольф напрягся, как тетива лука, запрокинул голову и завыл. От этого протяжного воя на трибунах стих даже самый тихий шепот, а шерсть у всех шестерых противников встала дыбом.

В глазах Рольфа вспыхнуло белое пламя, и он унесся в свой мир. Тихонько зарычал, оскалил зубы, зажав между ними один из ножей, еще два держал в лапах: один — лезвием вперед, другой — назад. Сражение началось.

Зрители Театра красивой смерти уже видели, как сражаются вольпертингеры. За исключением двоих стариков, все они бились очень отважно. Давали фору любому сопернику. Но то, что вытворял со своими ножами этот вольпертингер, превзошло все ожидания зрителей. Он не просто быстро двигался — казалось, он мог оказаться сразу в нескольких местах. Ножи будто летали по воздуху: оглянуться не успеешь, как нож уже вонзился врагу в горло, в грудь, в спину или между глаз. Рольф носился по арене как вихрь, поднимая клубы желтой пыли. Кровь хлестала фонтаном. Время будто остановилось, пока шел первый бой Рольфа Лесса.

Танец Рольфа прервался столь же неожиданно, как и начался. Рольф, запыхавшись, остановился посреди арены, весь перемазанный кровью, будто художник — красной краской. В глазах его еще сверкало белое пламя, а враги полегли замертво. Зрители повскакали с мест, и Театр красивой смерти огласился небывалыми восторженными криками.

Гаунаб подпрыгивал на троне, как бешеная обезьяна, колотил кулаками подушки и визжал от восторга.

— С аму тисой! С аму тисой! — вопил он. — Тастифанка! Отэт гертинперволь — тинисный нидожхук! Негий! Ожобаю вое! С аму тисой! С аму тисой!

— Да, фантастика, — механически перевел Фрифтар. — Этот вольпертингер — истинный гений в искусстве смерти. Внесу в список фаворитов.

Вдруг Гаунаб угомонился. Перестал подпрыгивать на троне и колотить подушки, а только смотрел отсутствующим взглядом и дьявольски ухмылялся. Фрифтар знал, в чем дело. Гаунаб Девяносто Девятый слышит голоса остальных девяносто восьми Гаунабов, и скоро, очень скоро, у него случится приступ бешенства.

Больше всего Фрифтар опасался, что припадок начнется в театре. И дело не в том, что весь Бел увидит. Просто в ложе, кроме Фрифтара и короля, никого нет — не так-то легко убраться с дороги и подсунуть Гаунабу жертву, на которой тот сможет сорвать злость. Ведь это все равно что оказаться запертым в клетке с львом, да вдобавок наступить ему на хвост.

Изо рта Гаунаба свесилась ниточка слюны, и он завертел головой туда-сюда. Губы беззвучно шевелились — вероятно, он отвечал остальным Гаунабам. Фрифтар вздохнул. Разумеется, он заранее продумал план на такой случай, но он был довольно унизителен. Советник встал на четвереньки за спиной Гаунаба и полез под трон, как ребенок, спасающийся от землетрясения.

И едва Фрифтар скрылся в убежище, как Гаунаб впал в небывалое бешенство. Театр огласился обезьяньим визгом, одним прыжком король вскочил на ограждение ложи, схватил за горло первого попавшегося стражника — огромного кровомяса, почти вдвое крупнее его самого, — и одним мощным рывком втащил в ложу. Тот будто попал в клетку к хищникам. Кровь брызнула во все стороны, зрители завопили от ужаса. Многие понаслышке знали о монарших припадках безумия, но свидетелями таковых до сих пор становились лишь приближенные ко двору. Теперешний припадок превзошел все ожидания. Гаунаб не успокоился, пока стражник не испустил дух. Затем король улегся прямо на труп и крепко уснул.

Фрифтар выбрался из-под трона. Зрители никак не могли прийти в себя, вытянув шеи, все разглядывали окровавленного безумца. Главный советник, ухмыляясь, склонился над храпящим Гаунабом. Судьба преподнесла ему очередной сюрприз.

Укобах и Рибезель, взятые в плен, зашагали вперед, Румо последовал за ними, сжимая меч в кулаке.

— Ты ведь понимаешь, что посылаешь нас на верную смерть? — заговорил Укобах.

Румо не отвечал.

— Меня бросят в материнский суп, — захныкал Рибезель. — А Укобаха отправят в Театр красивой смерти. Как государственных изменников.

— Где Рала? — строго спросил Румо.

— Сто раз тебе говорили, — простонал Укобах. — Не знаем мы никакой Ралы. Мы вообще не водим знакомства с вольпертингерами. Видели Снежного Урса в театре, вот и все.

— Расскажи-ка про театр! — велел Румо.

— Опять? Мы же все рассказали! — снова заныл Укобах. — Ты знаешь про Бел, про города-ловушки и про весь наш проклятый подземный мир больше, чем многие местные жители. И все равно хочешь вернуть нас в этот ад. Это же смертный приговор!

— Пощады не ждите, — отрезал Румо.

Рибезель резко остановился и обернулся.

— А знаешь что? — начал он. — Ты вовсе не такой злодей, каким хочешь казаться. Ты еще ничего.

Румо и Укобах тоже остановились.

— Вот как? — удивился Румо. — Неужели?

— Так и есть. Будь ты по-настоящему жесток, прикончил бы одного из нас, на страх второму. Да и зачем стеречь двоих пленников, если хватит и одного? Нет, жестокий злодей поступил бы по-другому.

— Рибезель! — крикнул Укобах. — Зачем ты подсказываешь ему такое?

Румо задумался.

— Укобах, Рибезель! — вдруг воскликнул он. — Позвольте представить вам двух моих друзей.

Укобах и Рибезель переглянулись. Кроме них и вольпертингера поблизости никого не было.

Румо выставил вперед меч. Пленники отпрянули.

— Не бойтесь! — Он указал на раздвоенный клинок. — Вот мои друзья. Это Гринцольд, а это Львиный Зев.

— Наоборот, — возразил Львиный Зев.

Укобах и Рибезель теснее прижались друг к другу. Может, вольпертингер и не злой, но, очевидно, чокнутый.

— Львиный Зев и Гринцольд, — продолжал Румо. — Позвольте представить: Укобах и Рибезель. — Румо размахивал мечом перед самым носом Укобаха и Рибезеля. Те отпрянули еще дальше.

— Очень приятно, — пискнул Львиный Зев.

— Прикончим их! — прохрипел Гринцольд.

— Они вас слышат, — объявил Румо пленникам, — а вот вы их не услышите. Только я их слышу. У себя в голове. Ясно?

— Конечно! — кивнул Укобах.

— У себя в голове! — поддакнул Рибезель.

— Мои друзья — опасные воины-демоны… очень жестокие, — добавил Румо.

— И вовсе нет! — возмутился Львиный Зев.

— Именно так! — рявкнул Гринцольд.

— Их мозги вплавлены в клинок. И они говорят со мной. — Приложив меч к уху, Румо задумчиво прислушался.

Укобах и Рибезель старательно закивали.

— Да, — протянул Румо. — Непредсказуемые ребята. Кровожадны. Беспощадны. Я во власти их чар. Делаю все, что они велят. Вот такое древнее… проклятье.

— Понимаем, — сказал Рибезель. — Проклятье.

— Так вот, будь моя воля, я бы сейчас же вас отпустил. Но я должен слушаться Гринцольда и Львиного Зева.

— Ну конечно!

— Разумеется!

Прижав меч к губам, Румо что-то пробормотал, затем поднес его к уху. Сделал вид, что внимательно слушает, и несколько раз кивнул. Затем опустил меч.

— Гринцольд и Львиный Зев велели мне заставить одного из вас сожрать другого, если не будете слушаться, — заявил Румо.

— Ничего подобного! — крикнул Львиный Зев.

— Хоть я такого и не говорил, — буркнул Гринцольд, — это в моем духе.

Румо пожал плечами:

— Очень жаль, но вам придется отвести меня в Бел. Проклятье, сами понимаете…

Укобах и Рибезель снова кивнули.

— Ладно, отведем тебя в Бел, — вздохнул Укобах. — Но какой смысл? У всех ворот стоят стражники, узнав в тебе вольпертингера, тебя тут же схватят. Чтобы выйти из города, нам пришлось подделать разрешение короля. Ты идешь на верную смерть. И нас за собой тянешь.

— Насчет этого не беспокойтесь. На месте что-нибудь придумаем, — заверил Румо своих спутников.

— Впрочем, — вступил вдруг Рибезель, — есть одна неохраняемая дорога в Бел.

— Вот как? — удивился Румо.

— Да. Можно пройти по канализации. Она приведет нас в самый центр Бела. Прямо в Театр красивой смерти.

— Отлично! — обрадовался Румо. — Как только проведете меня по канализации в театр, я вас отпущу.

Укобах бросил на Рибезеля испепеляющий взгляд.

— Не смотри на меня так! — сказал тот. — Что мне оставалось? Сам видел, как он меня пытал.

Укобах не всегда играл в жизни Рибезеля главную роль. Между рождением и поступлением на службу к Укобаху Рибезель прожил довольно незаурядную для гомункула жизнь.

Появившись из материнского супа, Рибезель, как и все гомункулы, рожденные в алхимическом зелье, чувствовал себя очень странно. Оно и немудрено: попробуй-ка появиться на свет уже взрослым. Гомункулам приходилось нелегко.

Суп кипел, части тел самых разных существ соединялись вместе, и вот новый гомункул готов. Его не учат ходить, не кормят молоком, у него не режутся зубы — со всем приходится разбираться самому. Первым уроком обыкновенно становился пинок под зад, которым какой-нибудь неотесанный солдафон сталкивал с платформы новоиспеченного бесправного гражданина. Не избежал этого и Рибезель. Получив сильный толчок, он скатился с платформы прямиком в сутолоку городской жизни. Новых граждан Бела тут же осматривали, прикидывая, на что те годятся.

Грубые лапы схватили Рибезеля, стали вертеть и ощупывать. Со всех сторон его пихали беляне, солдаты и другие гомункулы. После осмотра новорожденных рабов им поручали те или иные обязанности. Тут решалась их судьба.

— Клешни, глаза навыкат, дышит жабрами — может работать под водой. Пусть чистит тоннели! В канализацию его! — объявил чей-то голос, но Рибезель не понял ни слова, ведь учиться говорить гомункулам тоже предстояло самостоятельно. Рибезеля отвели в городскую канализацию.

Если составить полный список профессий, какие существуют в Беле, и распределить их по порядку привлекательности, вверху списка очутился бы король, а внизу — чистильщик тоннелей. Первые несколько лет Рибезель чистил подземелья Бела, приспособленные под канализацию, от микробов и паразитов. Губки-сосальщики, нефтяные улитки, навозные черви, пауки с присосками, бактоморфы, чумные лягушки, тоннельные клещи, трубные вампиры — вот истинные хозяева этого мира, темного и мокрого. Их приходилось держать в узде, не то в один прекрасный день они захватили бы Бел. Чистильщик тоннелей — не просто неприятная, а одна из самых опасных профессий в подземном мире. Все твари, водившиеся в канализации, большие и маленькие, непременно были ядовиты, переносили заразу, могли укусить или высосать кровь. Чистильщики тоннелей обычно протягивают не больше года, но многие в первый же день бесследно исчезают в ненасытном лабиринте труб.

Вооружившись длинной веревкой и ржавым трезубцем, Рибезель отправился в канализацию и крайне удивился, вернувшись в город к концу дня. Он по колено вымазался в вонючей коричневой жиже, а на трезубец насадил всех червей и пауков, каких сумел разглядеть в тусклом свете медузьей горелки. Рибезель благодарил судьбу, что ни один из паразитов не оказался крупнее собаки. В первый же день Рибезель подобрал в куче мусора воронку и бочонок и приспособил как доспехи для защиты от опасностей, подстерегавших в подземелье. Доспехи столько раз спасали ему жизнь, что даже много лет спустя, когда Рибезель мог позволить себе приличную одежду, он не пожелал с ними расстаться.

Подземные каналы естественного происхождения возникли в доисторические времена. Запутанный лабиринт походил на губку. Многие алхимики утверждают даже, будто подземелья Бела — и есть гигантская окаменевшая губка. Нужно обладать превосходной памятью и недюжинным чутьем, чтобы не заблудиться. Сородичи Рибезеля пропадали почти каждый день, но никто по ним не горевал. Быть может, их уносило сточными водами, или они сталкивались с подземным чудищем покрупнее собаки — подземелье таило множество опасностей, одна хуже другой.

Рибезель не только превосходно ориентировался в тоннелях, но и невероятно метко насаживал паразитов на трезубец. Так бы и провел он всю жизнь, чистя канализацию, пока в один прекрасный день его не настигла бы смерть. Но однажды Рибезель спас жизнь маленькому белянину, по неосторожности угодившему в канализационный люк, где малыша едва не сожрали кровавые крысы. В награду Рибезелю позволили занять новую должность. Так кончилась трудная жизнь Рибезеля в клоаках Бела и началась новая, в качестве слуги Укобаха.

— Ну ладно, — вновь заговорил Укобах, когда все трое двинулись дальше. — Мы оказываем тебе услуги одну за другой. Выдали все тайны своего народа и с риском для собственной жизни пытаемся незаметно провести в Бел. Думаю, теперь твоя очередь.

— Ты о чем? — не понял Румо.

— Твоя очередь рассказывать. Идти еще далеко. Интересно, зачем ты так рвешься в Бел вопреки здравому смыслу. Хотелось бы знать, ради чего мы рискуем жизнью. И кто такая эта таинственная Рала?

— Я не мастер рассказывать, — возразил Румо.

— А ты просто пропускай неинтересные места, — посоветовал Рибезель. — Рассказывай только самое занятное.

Рала готова к смерти. Она могла стерпеть все: боль, озноб, жар, тошноту, но только не эту гримасу безумия. Кто бы ни стоял за всем этим, он победил. Противника, вступившего в сговор с безумием, не одолеть. Рала хотела просто уснуть, без снов, без боли, без страха.

— Рала?

Рала вздрогнула. Кто ее зовет? Снова этот голос?

— Рала? Не бойся! Это всего лишь я.

Внутренним взором Рала видела лишь черноту.

— Я прошел долгий путь.

Что-то мелькнуло в потемках.

— Да, очень долгий путь, дочурка. — Из темноты выступила массивная черная фигура, и Рала узнала Талона. Талон Когтистая Лапа, медвежий бог, ее приемный отец и спутник на охоте.

— Здравствуй, Рала! — приветствовал ее Талон.

— Здравствуй, Талон! Я думала, ты умер, — отвечала Рала. В последнее время с ней столько всего произошло, что она ничему не удивлялась.

— Не решаюсь спросить, — продолжал Талон, — но медлить нельзя. Итак, скажи мне, детка: неужели то, что я вижу, происходит на самом деле?

— А что ты видишь?

— Ты желаешь умереть?

— Верно, — отозвалась Рала.

— Шутишь?

— Вовсе нет.

— Не то чтобы я вмешивался в твои дела, но я-то уже умер и знаю: не так-то это приятно.

— Я больше не могу, — прошептала Рала.

— Понимаю. Хм. Больно, да?

— Боль я могу терпеть.

— Что может быть хуже боли?

— Ужас, Талон. Страх.

— Ясно. Это трудно вынести.

— Ты восстал из мертвых, только чтобы сказать мне это?

— Что? Да. Нет! Ну вот, ты сбила меня с мысли.

— К делу, Талон! Я умру, и мы будем вместе.

— Плохая идея. Я умер слишком рано. Совершил ошибку. Учись на моих ошибках.

— Какая же это ошибка? Что ты мог поделать?

— Убежать, когда в меня летела палка, — ответил медведь.

— Послушай, Талон. Я не могу больше. Я устала. Мне страшно. Я хочу спать.

— Ты уже говорила. Помнишь, что мы делали в лесу?

— Охотились?

— Конечно! Охотились. На кроликов. Весело было?

— Только не кроликам.

— Верно. А помнишь, что делали кролики?

— Убегали.

— Именно. А помнишь, как они убегали?

— Перебегали от одного укрытия к другому.

— Именно так они и делали! Мелкие поганцы. И как часто им удавалось уйти?

— Часто.

— Вот-вот, девочка моя. Очень часто, — усмехнулся Талон. — Понимаешь, к чему я клоню?

— Я должна бежать?

— Умница! Узнаю свою Ралу! Побежали вдвоем! Как прежде, в лесу. — Талон так взглянул на Ралу, что та едва не расхохоталась.

— Но как это сделать? Я и пошевелиться не могу. Меня заперли в этой машине.

— Знаешь, в чем прелесть смерти? — шепотом спросил Талон.

— Нет. Наверное, в том, что все позади.

— Да что ты знаешь о смерти! Нет, совсем наоборот. Главное — впереди, все только начинается, дочурка! Дух обретает свободу. Свободу от разума, ведь разум — это тюрьма, а заботы и страхи — в ней тюремщики. Когда умрешь, дух вырвется на свободу сквозь прутья решетки и ты, наконец, поймешь, что такое свобода.

— Ближе к делу, Талон.

— Я научу тебя, как освободиться от оков.

— Правда?

— Разумеется, ты не сможешь унестись в космос, увидеть кольца Сатурна и все такое — нет! Для этого пришлось бы умереть по-настоящему. Мы ведь этого не хотим. Послушай-ка! Я научу тебя освобождать дух от разума, и тот станет свободно парить в твоем теле. Это я умею!

Рала рассмеялась.

— Я поняла: на самом деле тебя здесь нет, все это — лишь прекрасный сон, он заставляет меня забыть о боли. Но продолжай!

— Некогда спорить, хотя мне есть что ответить. Скажу еще вот что: то, что вы, живые, называете снами, на самом деле — нечто иное. А теперь идем! — И Талон протянул ей свой огромный коготь.

Рала колебалась.

— Идем же! — проревел Талон. — Пора убираться отсюда.

Генерал Тиктак пребывал в прекрасном настроении. В последнее время такое случалось нередко. Сегодня он приступит к допросу — самой интересной части работы. Воля Ралы сломлена. Что за крик! Не просто крик, а фанфары, сигнал к началу нового этапа их отношений. С сегодняшнего дня он начнет разговаривать с пленницей, и они вдвоем пойдут по следам смерти. Процесс начнется сегодня!

Настала великая, неповторимая минута. Нельзя осквернять ее какой-нибудь глупой болтовней. Первый вопрос особенно важен. Генерал долго над ним размышлял. Нужно дать Рале почувствовать его страсть, нежность, понимание. Задача для настоящего поэта, и генерал Тиктак очень гордился тем, что придумал подходящий вопрос сам.

Медленно и торжественно приблизился генерал к медной деве, склонился над ней и прошептал:

— Испытываешь ли ты [тик] то же удовольствие, что и я?

Рала не отвечала. Конечно, она смутилась, не ожидая столь романтического вопроса, и теперь, вероятно, ищет подходящий ответ. Нужно дать ей немного времени.

Тиктак стал ждать.

А может, она не так его поняла? Или он спросил слишком тихо? Несколько минут спустя он повторил вопрос, на сей раз немного отчетливей:

Теперь-то Рала непременно ответит — не хочет же она испортить торжественный момент. Пусть дерзит или ругает его, но только не молчит!

прогремел Тиктак, склонившись над медной девой.

Нет ответа.

Генерал Тиктак ничего не понимал. В таком положении любая жертва воспользовалась бы случаем хоть на мгновение забыть о боли. Неужели ей неинтересно знать, кто ее истязатель?

Вдруг его как громом поразила ужасная мысль: да уж не умерла ли Рала? Генерал поспешно проверил приборы. Учитывая обстоятельства, показатели в норме: пленница дышит, сердцебиение ровное. Термометр смерти показывал «шестьдесят восемь».

— В последний [так] раз спрашиваю, — грозно проревел генерал Тиктак. — Я жду ответа!

Нет ответа. Генерал Тиктак серьезно занервничал. Рала жива: приборы не лгут. И воля ее сломлена: крик тоже не лжет.

И тут Тиктак наконец понял. Ну конечно! Упрямство тут ни при чем. Рала не сошла с ума и не лишилась дара речи. Нет, ей удалось такое, о чем он и помыслить не мог.

Рала сбежала!

Покинула тюрьму своего разума и прячется где-то в теле. Это единственное объяснение. На сей раз стены пыточной сотряс крик самого генерала Тиктака.

Укобах всхлипнул и смахнул слезинку.

Все трое все еще шагали по унылому Мертвому лесу. Румо закончил свой рассказ. Теперь Укобаху и Рибезелю известно о его чувствах к Рале, о дружбе с Урсом, о шкатулке и о том, как он решил в одиночку идти в Бел и освободить вольпертингеров.

— Отродясь не слыхал такой романтической истории! — воскликнул Укобах. — Неужели такое случается в наземном мире? Бескорыстная любовь? Дружба до последнего вздоха? Верность навек?

Из тумана над головой раздался неприятный визг. Похоже, визжал какой-то дикий зверь. Румо поднял голову.

— Видимо, обезьяны, — пояснил Рибезель. — Они довольно опасны.

Румо сжал рукоятку меча.

— А как давно ты и Рала вместе? — пропыхтел Укобах.

— Вообще-то, мы пока не вместе, — ответил Румо, понурившись. — Мне еще нужно ее… завоевать.

— Погоди-ка, — встрял Рибезель, — так ты спустился в подземный мир, чтобы спасти девчонку, хотя даже не знаешь, любит ли она тебя?

— Да, но серебряная нить…

— Что за серебряная нить? — удивился Укобах.

— Эх, вам не понять.

— Я-то уж точно не понимаю! — согласился Рибезель. — Мы, гомункулы, мало смыслим в любви, да что там — совсем не смыслим, такова уж наша биология. Но рисковать жизнью ради любви, не будучи уверенным, что она взаимна, — нет, этого мне не понять.

Укобах немного успокоился.

— А представь, покажешь ты ей шкатулку, а она тебе — от ворот поворот. Что будешь делать? — поинтересовался он.

— Об этом я пока не думал, — упрямо ответил Румо.

— А ты, я смотрю, не любитель думать, — не унимался Рибезель. — Решаешь все трудности грубой силой, размахивая демонским мечом.

Румо заметил, что для пленника Рибезель ведет себя довольно нагло. Он открыл заложникам душу, а те потеряли к нему всякое уважение. Румо попытался сменить тему.

— Расскажите мне о фрауках!

— У-у-у, фрауки! — Укобах картинно всплеснул руками. — Сразу и не объяснишь. Это такие… чудовища. Слишком большие для нашего мира. Им бы давно следовало вымереть. Очень опасные. Трудно описать.

— Много лет назад фрауков удалось приручить, — добавил Рибезель. — Алхимики изобрели зелья и газы, позволяющие управлять фрауками: успокаивать, раздражать, гипнотизировать — все что угодно. Мы даже ездим на них. Ну, то есть не мы двое, а солдаты нашей армии.

— Опасные твари, — подтвердил Укобах. — Как раз сейчас мы даем огромный крюк, чтобы обойти их пещеры.

— Что? — опешил Румо.

— Обходим фрауков. Как можно дальше.

— И надолго затянется путь?

— Ну, дня на два, на три. Но по-другому никак. Не можем же мы идти через пещеры фрауков.

Рибезель противно хихикнул.

— Погодите-ка, — остановился Румо. — Если пойти через пещеры фрауков, придем на два-три дня раньше?

— Ну да.

— Сию же минуту поворачиваем!

— Что? — вскрикнул Рибезель. — Ты спятил?

— Нельзя терять время, — ответил Румо. — Мало ли что случится за три дня!

— Но от фрауков еще никто не уходил живьем, — взмолился Укобах.

— Меня уверяли, будто я не найду дорогу в Бел, — парировал Румо. — И вот у меня — личный проводник.

Укобах окинул Рибезеля испепеляющим взглядом.

— Это ты во всем виноват! — прошипел он. — Фрауки! Только их нам не хватало!

Где-то вверху завизжали обезьяны, и Рибезель втянул голову в бочонок.

Рала и Талон преобразились. Они походили на два красных зернышка, чуть вогнутые с обеих сторон.

— Что с нами случилось? — спросила Рала Талона, парившего рядом с ней в огромном пространстве. — Отчего мы так странно выглядим? И где мы? В воде?

— Мы кровяные тельца, дочурка, — отозвался Талон, — и мы у тебя в крови. Я подумал, тут легче всего остаться незамеченными. Если тебе не нравится цвет, можем превратиться в белые кровяные тельца. Твой дух свободен!

— Нет, нет, — возразила Рала. — Цвет мне нравится. Какой забавный сон.

Другие кровяные тельца, такие же, как Рала, проносились мимо во все стороны.

— Ты по-прежнему думаешь, это сон? Еще немного — и я обижусь. Я из кожи вон лезу: восстаю из мертвых, не позволяю тебе умереть, освобождаю твой дух, превращаю нас обоих в кровяные тельца, а ты в благодарность заявляешь, что это только кажется.

— Прости. Все это так… невероятно.

— Мы превратились в кровяные тельца, ведь они самые проворные. Потом, если захочешь, превратимся еще во что-нибудь. Может, хочешь стать электрическим импульсом и путешествовать по нервной системе?

— Откуда ты все это знаешь? Ты ведь медведь.

— Я мертвый медведь, детка! И знаю все.

— Вот как?

— Спроси, о чем угодно!

— Что будет дальше?

— Как что? Убежим! Надо поскорее убираться отсюда. Пока мы слишком близко к мозгу. Предлагаю отправиться по сонной артерии прямо к сердцу. Я думал, ты спросишь о тайнах мироздания или вроде того.

— Не сейчас.

— Спрашивай еще!

— А почему кровь, по которой мы плывем, не красная?

— Потому что это вода. Кровь по большей части состоит из воды. Ты ведь умеешь плавать, правда?

— Да, — ответила Рала, — умею.

— Тогда — за мной!

Талон нырнул в пульсирующий поток кровеносных телец. Ралу несло течением следом за ним. Вена отвесно шла вниз, и красные тельца встречались все чаще. Попадались и желто-белые тельца, похожие на комочки шерсти.

— Это белые кровяные тельца, — пояснил Талон. — Наши главные союзники. Твои солдаты, Рала. Борются с болезнями.

Выстроившись в колонну, белые тельца, обогнав красные, скрылись за ближайшим поворотом. Рала и Талон поворачивали то в один, то в другой тоннель.

— Как много тут тоннелей, — проговорила Рала, — как много места!

— Да, — ответил Талон, — лучшего места, чтобы спрятаться, не найти.

Под ними зияла глубокая черная бездна. Часть красных телец устремилась туда.

— Это сонная артерия, — сказал Талон. — Чувствуешь, как тянет?

— Да! — крикнула Рала. Она вздрагивала в такт сердцебиению.

— Тогда вперед! — скомандовал Талон. — Это самый короткий путь к аорте. Итак, вниз!

Вслед за потоком кровяных телец Талон и Рала устремились в черную бездну.

Генерал Тиктак вышел из себя. Сомнений нет: Рала сбежала.

Разумеется, тело ее тут, в медной деве, точно бабочка приколотое сотнями игл. И, судя по растущим показаниям термометра смерти, Рала жива. Но дух ее исчез. Мозг опустел. Сколько угодно мог Тиктак впрыскивать яды — все без толку. Он швырнул пузырек с зельем безумия в стену, и тот разлетелся на тысячу осколков.

Впервые в жизни медный болван засмеялся — к своему собственному удивлению: не думал он, что способен на такое. Жестяной смех генерала прозвучал так жутко, что тот на мгновение испугался. Что тут смешного? — спрашивал он сам себя.

Его перехитрила девчонка — вот что смешного. Смылась из самой неприступной тюрьмы. Едва генерал показал ей, на что способен, как она продемонстрировала, на что способна сама!

Тиктак мерил шагами камеру, уже не в ярости, а в радостном возбуждении. Эта девчонка — гений, и битва за ее тело только начинается. Рала ждет погони? Что ж, Тиктак устроит погоню, подчинится желанию пленницы. Электрический разряд прокатился по корпусу генерала. Он отправится в погоню и выследит Ралу. Выследит — а дальше что? Уничтожит? Нет, эта девчонка положительно не даст генералу соскучиться. Какая захватывающая игра!

Тиктак направился к шкафу со склянками. Что же дальше? Привычные зелья тут больше не помогут. Нужно что-то посильнее.

В дальнем углу шкафа стоял пузырек темного стекла, на нем — этикетка с надписью от руки. Генерал взял пузырек и прочел:

Генерал взвесил пузырек в руке. Нет, еще рано. Слишком сильное средство.

Поставив пузырек на место, он оглядел другие припасы. Столько всего! С чего же начать?

Сидя в темной камере, Рольф грыз стальные цепи, сковывавшие его лапы, — эта привычка осталась с тех пор, как Рольф сидел на цепи у кровомяса Нидхуга. Зажмурившись, он постарался уловить вибрации, излучаемые Ралой. Рольф знал: она где-то рядом.

В последнее время две вещи занимали Рольфа куда больше, чем неволя. Первая — звук, услышанный во время битвы. Целыми днями Рольф не мог думать ни о чем другом, звук эхом отдавался у него в ушах, а внутреннему взору снова и снова представлялась перепуганная Рала. Но однажды, когда Рольф в очередной раз попытался почуять Ралу, ему неожиданно представился другой образ. От него веяло свободой, Рольф чувствовал, что Рала больше не страдает, что она свободна и весела, а иногда даже смеется. Рала жива — в этом он уверен как никогда, но ей по-прежнему угрожает величайшая опасность — в этом он тоже уверен. И все же положение сестры переменилось к лучшему. Похоже, опасность Рале даже нравится.

Рольф перестал грызть цепь и ухмыльнулся. Эта черта Ралы ему знакома. Еще в лесу она порой до смерти пугала его своим отчаянным безрассудством. Иногда исчезала на неопределенное время, и Рольфу оставалось лишь улавливать вибрации вроде тех, что он ощущал теперь в камере. Обоняние тут ни при чем: дело в особой связи между братом и сестрой.

Прежде Рала всегда возвращалась, часто потрепанная, исцарапанная и перепачканная кровью, но всегда с трофеем для брата: чьим-нибудь рогом, когтем или оторванным щупальцем. Трусом Рольфа никак не назовешь, однако Рольф выходил из опасного положения с облегчением, а Рале все мало.

Растянувшись на жестком полу, Рольф попытался уснуть. Нужно хорошенько отдохнуть, чтобы осуществить свой план. Он решил изменить стратегию. Нет смысла дальше подчиняться ритуалам театра или надеяться на возможность побега: стража не дремлет.

Рольф задумал взять в плен короля. Задача непростая, но не сказать, что невозможная. Стена вокруг арены хоть и высока, вольпертингера ей не остановить. И уж если кому под силу одолеть ее в два-три прыжка, так это Рольфу. План его таков: запрыгнуть в королевскую ложу, расправиться сперва с тем тощим типом, а потом схватить маленькую обезьяну — похоже, он и есть король. Рольф возьмет его в заложники. Жизнь карлика в обмен на жизнь Ралы.

Дверь камеры лязгнула и бесшумно отворилась. В проеме с факелом в лапе стоял кровомяс, выглядевший особенно бестолковым, и советник короля. Фрифтар оценивающе уставился на Рольфа.

— В хорошей форме, — сказал Фрифтар. — В ближайшее время он не будет участвовать в битвах. Запирай дверь. И ты лично отвечаешь за то, чтобы отобранные вольпертингеры никуда не делись из камер до моего приказа. Как тебя звать?

— Кромек Тума! — проворчал кровомяс. — Сто шестьдесят килограммов, рост — два двадцать семь, сорок семь медалей за отвагу, канонир.

— Да-да, — отмахнулся Фрифтар. — А теперь отведи меня к пленникам по имени Ушан Делукка и Снежный Урс. Хочу еще раз взглянуть.

Дверь захлопнулась, и Рольф тихонько зарычал.

— Расскажи про солнце, — попросил Укобах. — Правда ли, что можно поджариться в его лучах?

— Разумеется, — соврал Румо.

— А воздух? Он ядовит?

— Само собой, — отрезал Румо. — Дышать им могут только те, у кого, как у нас, не меньше трех легких.

— Значит, так и есть, — вздохнул Укобах.

— Глупости! — возразил Рибезель. — Он тебя дурачит.

Румо усмехнулся. Укобах и Рибезель — будто дети малые.

— А правда, что еда растет прямо на деревьях? — не унимался Укобах.

— Еще бы! — ответил Румо. — А еще — свежий ветер, чистая вода и облака в небе.

— Что за облака? — удивился Рибезель.

— Облака, — начал Румо, — облака — это… это… — он запнулся. Правда, что такое облака? — Это летучая вода, — нашелся он.

Вот уже несколько часов какой-то запах шибал в нос, и чем глубже спускались путники, тем он становился резче и невыносимее. К запаху моря примешивалась вонь тухлой рыбы, мертвых моллюсков и гнилых водорослей, разлагавшихся на мокрых камнях. Такая же вонь стояла на Чертовых скалах, но здесь несло сильнее. А еще Румо почуял тот же кислый запах, что и в Вольпертинге.

— Почему тут пахнет морем? — спросил Румо.

— А почему у вас вода летает? — отозвался Укобах. — Это вонь от фрауков.

Путники давно миновали Мертвый лес и шли теперь по огромным пещерам среди сталагмитов. Похоже, пещеры населяли лишь летучие мыши, летавшие так низко, что их то и дело приходилось отгонять.

— Фрауки здесь?

— В ближайшей пещере, — отвечал Рибезель. — Ты сам напросился. Пойди-ка туда, погляди на них — тогда поймешь, что мы не зря предупреждали. И мы пойдем обратно. Сколько времени потеряли!

Вольпертингер пошел вперед, а Укобах и Рибезель со вздохами и причитаниями плелись следом. С каждым шагом Румо все больше хотелось повернуть назад и не видеть того, что издавало такую вонь.

Они еще долго спускались по черной каменной лестнице, частью имевшей природное происхождение, частью рукотворной, и, наконец, вышли на широкое плато к каменным воротам. На воротах были высечены таинственные знаки.

— Пещеры фрауков, — пояснил Укобах.

У каменных ворот воняло просто невыносимо. Румо услышал странные звуки.

— Их охраняют? — спросил Румо.

— А какой смысл? Из-за вони сюда никто и на пушечный выстрел не подойдет. Примерно раз в месяц их кормят и одурманивают, а все остальное время фрауки — сами по себе, — пояснил Укобах.

— Ну же, заходи, — подталкивал Рибезель.

— Того, кто видел фрауков, уже ничем не напугаешь.

Румо прошел через ворота и очутился в гигантской пещере. Похоже, когда-то тут текла вода: все камни гладкие, круглые и блестят, как полированный янтарь. Румо стоял на каменном выступе между полом и сводом пещеры, высотой метров двести и длиной около двух километров. Но интерес представляла не сама пещера, а то, что в ней находилось.

После всех недавних приключений Румо совершенно разучился удивляться. Но теперь он удивился вдвойне, а то и втройне. Никогда прежде не видывал он таких странных огромных созданий: метров по пятьдесят, двадцать или десять ростом. Были и настоящие великаны, метров по сто в высоту. Жуткие громадины, а ведь Румо еще высоко стоит! Чудовища напоминали одновременно больших морских пауков, живших в лужах на Чертовых скалах, светящихся медуз и безглазых жуков, водившихся в подземном мире. Еще фрауки походили на нурний: лап у них не меньше дюжины. У Румо не хватало слов описать этих тварей.

— Двенадцать лап, как у морских пауков, желтый панцирь, туловище, как у краба, светло-голубое, — проворчал Укобах. — Ни глаз, ни ушей, ни крыльев, зато сотни четыре длинных белых щупалец свешивается до земли. Спина защищена очень твердым панцирем, брюхо представляет собой прозрачную выпуклую мембрану, сквозь нее видны голубоватые внутренности, в том числе двенадцать сердец. Посреди брюха — длинный прозрачный хобот. С его помощью фрауки чувствуют запахи, дышат и питаются. За это описание меня хвалили на уроках биологии.

Укобах отвесил легкий поклон.

— Они спят, — добавил Рибезель. — На ходу. Фрауки ходят во сне. Вообще-то, в природе они так себя не ведут: тут дело в снотворном, которым накачивают их алхимики. Так они блуждают во сне, но, стоит им наткнуться на что-нибудь чужеродное, — тут же проснутся. И если ты не фраук и не привычный для них паразит, тебя тут же засосут хоботом. А поскольку брюхо у этих тварей прозрачное, можно несколько часов кряду наблюдать, как переваривается жертва.

— Все верно, — подтвердил Укобах. — Как-то раз учитель водил нас сюда на экскурсию, и мы видели, как фрауки пожирают пещерных медведей. Тебе известно, что фрауки изображены на гербе Бела?

Румо поднял меч, желая показать фрауков Гринцольду и Львиному Зеву.

— Батюшки мои! — пискнул Львиный Зев. — Что это?

— Я же говорил, далеко мы не уйдем, — вздохнул Укобах. — Можем мы, наконец, повернуть и идти другой дорогой?

Румо оглядел неповоротливых великанов.

— Они же такие медлительные, — проговорил он. — Да их можно подковать прямо на ходу.

— Это только издалека кажется, — заверил Рибезель.

— Разве они опасны, пока спят? — не верил Румо. — Проберемся у них между лап. Нужно только быть осторожными.

— Лучше убей меня! — взмолился Укобах, бросившись на колени перед Румо. — Убей меня прямо тут, и покончим с этим!

— Он прав, — вторил Рибезель. — Ты идешь на верную смерть.

— Пути назад нет, — решительно сказал Румо.

Под лапами фрауков вонь стояла адская.

Спуск в пещеру прошел без приключений, но лишь внизу Румо оценил масштаб опасности. По лапам чудовищ стекала вязкая слизь, время от времени она капала с брюха, капли шлепались на желтые камни. Пол пещеры, залитый слизью, был очень скользкий, кое-где клубилась густая дымка. В этом вонючем тумане Укобаха громко стошнило за спиной у Румо.

— Тссс! — шикнул Румо.

— Как раз шуметь можно сколько угодно, — отозвался Рибезель. — Фрауки глухие. И слепые. Берегись их щупалец!

Фрауки размахивали щупальцами во все стороны. Некоторые были такими тяжелыми и толстыми, что их ударом можно снести голову.

Чудовища беспрестанно двигались. Топтались на месте, натыкались друг на друга, спотыкались, но ни один не просыпался и не падал. Подобным чувством равновесия обладают лунатики. Иногда они бились друг о друга панцирями, и тогда в пещере будто гроза гремела, а на пол обрушивались водопады слизи. И чем крупнее фрауки, тем громче они шумели. Казалось, гигантские бревна падают с большой высоты на каменный пол. Чудовища вдобавок скрипели и хрустели суставами лап, посвистывали и рассекали воздух щупальцами. Черные крылатые создания летали среди фрауков или гроздьями свисали с их туловищ. А еще по ним ползали метровые улитки.

Румо не мог сказать, сколько фрауков было в пещере — вероятно, не меньше сотни. С десяток великанов высотой в половину пещеры, штук двадцать пять — вдвое ниже и менее яркого окраса, остальные — мелкие экземпляры от десяти до двадцати метров. Итого примерно тысяча двести лап в непрерывном сомнамбулическом танце. Пол пещеры дрожал, как во время землетрясения.

Подав сигнал, Румо двинулся вперед, подталкивая мечом Укобаха и Рибезеля. Особенно беспокоили его мелкие фрауки. Они двигались быстро и непредсказуемо, угрожающе хлестали щупальцами, и путники то и дело оказывались в опасной близости от лап. Капли слизи размером с бочку шлепались на каменный пол возле Румо, Укобаха и Рибезеля. Поскользнувшись, Укобах шлепнулся на спину в вязкую слизь. Зато Рибезель двигался как настоящий конькобежец.

— Ничего не выйдет, — крикнул Укобах чуть не плача. Румо упрекал себя, что втянул этого, в сущности, ребенка в столь опасные приключения, и пообещал себе не спускать с него глаз.

Два громадных фраука налетели во сне друг на друга — раздался треск, будто столкнулись два больших деревянных корабля. Водопад слизи накрыл Укобаха с головы до ног и повалил на пол. Румо и Рибезель успели отскочить. Они помогли задыхавшемуся Укобаху подняться и пошли дальше. Белянин был в шоке, но, похоже, это пошло ему на пользу: теперь он шел механически, не озираясь по сторонам и перестав то и дело падать.

Дорогу путникам преградили два мелких фраука — раз в десять больше Румо. Неторопливо переступая с ноги на ногу, они кружились, будто в танце. Справа и слева от них толпились великаны раз в десять крупнее, то и дело налетая друг на друга — обойти их невозможно.

Румо и Рибезель не успели оглянуться, а Укобах уже шагнул прямо под ноги танцующим фраукам. Его спутникам не оставалось ничего, кроме как пойти за ним и либо защитить белянина от опасности, либо погибнуть вместе с ним. Румо и Рибезель старались двигаться с осторожностью, пригнувшись и втянув голову в плечи, Укобах же шагал, вытянувшись во весь рост и не обращая внимания на щупальца, рассекавшие воздух. Лапы фрауков опускались каждую секунду, одна из них едва не задела Румо и тут же взметнулась вверх. Сустав хрустнул, как поваленное дерево, и вольпертингер поспешил дальше.

А Укобах, кажется, уже вышел из опасной зоны. Шел, не оглядываясь, и остановился лишь когда заметил, что миновал танцующих фрауков. Улыбнувшись, он помахал отставшим Румо и Рибезелю. Теперь Рибезель, поскользнувшись на слизи, вытянулся во весь рост. Румо хотел помочь ему, но заметил целый ворох надвигавшихся на них щупалец и тоже шлепнулся в слизь. Просвистев прямо у них над головами, щупальца втянулись. Румо и Рибезель вскочили и бросились бежать. Наконец они подбежали к Укобаху, с трудом переведя дух. Тот глупо ухмылялся.

— Ну, чего вы застряли? — удивился он.

Румо обернулся. Фрауки продолжали танец, но теперь — на безопасном расстоянии. Облако миазмов накрыло Румо, Укобаха и Рибезеля, однако все трое уже настолько привыкли к вони, что и внимания не обратили.

— Вон там должен быть вход в Бел, — откашливаясь, проговорил Рибезель, указывая в туман. Укобах, словно по приказу, повернулся и скрылся в тумане в указанном направлении.

Румо и Рибезель поспешили за ним. Вдруг раздался гулкий удар и из тумана послышался крик Укобаха.

— Ай! — взвизгнул тот.

— В чем дело? — спросил Рибезель, подходя к хозяину. Укобах потирал голову.

— Я обо что-то стукнулся, — отвечал он.

Завеса тумана рассеялась, и из-за нее показалась гигантская лапа фраука, принадлежавшая стометровому великану. Туловище его скрывалось в вышине. Румо заметил, как зашевелилась жесткая шерсть на лапе чудовища.

— Фраук просыпается, — прошептал Рибезель.

Он был прав. Фраук издал звук, который способен произвести только глухой великан. От жуткого рева воздух в пещере и щупальца остальных фрауков завибрировали. Сотни летучих мышей взлетели с тел монстров. Это был сигнал к побуждению.

В пещере поднялась невероятная суматоха, топот, скрип и свист слились в оглушительный шум, фрауки все чаще натыкались друг на друга. Гигантская лапа стояла как вкопанная, лишь шерсть на ней шевелилась. И вдруг из тумана к Укобаху потянулся гигантский хобот. Одним прыжком Румо очутился возле Укобаха, и чудовище с хлюпаньем втянуло в хобот обоих. Фраук потащил добычу наверх.

— Укобах! — кричал Рибезель. Он глядел, как исчезал в тумане хобот, и ничего не мог поделать.

Румо и Укобаха окатило теплой слизью, и оба тут же почувствовали, как чудовище их засасывает.

Укобах даже не пикнул: казалось, от страха он потерял дар речи. Румо подтолкнул голову белянина вниз и скомандовал:

— Пригнись!

Выхватив меч из-за пояса и сжав обеими лапами, Румо вонзил его в хобот и прорезал по кругу, будто мокрую бумагу. Вместе с отрезанным куском хобота Румо и Укобах рухнули с высоты нескольких метров. Слизь смягчила удар, а Рибезель немедленно помог обоим выбраться из скользкого хобота.

Раненый фраук так оглушительно заревел, что пещера ходуном заходила. Вскочив на задние лапы, Румо подхватил Укобаха и бросился бежать во всю прыть. Рибезель старался не отставать. Все трое поспешили убраться подальше от оглушительного свиста и топота тысячи лап.

В теле Ралы шла война. Двое солдат — Рала и Талон — перебирались из укрытия в укрытие, защищая осажденный город от непрерывных вражеских атак.

Бактерии, усеянные шипами, носились по плазме, выпуская стрелы во все, что двигалось. Растекаясь по кровеносным сосудам, яды настигали и убивали все живое. Нервы Ралы сотрясали электрические разряды, а легкие наполнялись алхимическими газами.

Не подвергался атакам один только мозг. Противник решил заманить Ралу обратно, оставив мозг единственным убежищем, и окончательно сломить сопротивление Ралы, взяв в плен ее дух.

Но Рала и Талон не попались в ловушку. Они предпочли спасаться бегством, прячась среди красных кровяных телец.

Рала поняла, что разумнее всего подчиниться пульсирующему кровотоку, двигаясь вместе с ним. Нет никакого смысла плыть против мощного течения, да ей бы это и не удалось, как и остальным кровяным тельцам. Едва Рала поняла это, ей стало проще.

Многие вены оказались закупорены тромбами или заполнены ядами, всюду подстерегали опасные бактерии, однако Рале и Талону всегда удавалось отыскать лазейку или кружной путь, о которых враг пока не догадывался. Рала узнала много нового о гениальном устройстве своего тела, научилась прятаться от могущественного врага. Всюду видела она, как защитные силы организма борются против захватчиков. Все вокруг бурлило, клокотало, бродило и текло, все беспрестанно двигалось. Рала увидела саму жизнь за работой. Подумать только: какое усердие — и все ради ее существования. Рале стало стыдно, что она так скоро утратила мужество.

Итак, шла война между естественным кровообращением Ралы и искусственно созданной машиной смерти генерала Тиктака, война между двумя сложными системами сосудов, между плотью и металлом. На службе у Тиктака состояли микробы, бактерии, вирусы и яды, у Ралы — белые и красные кровяные тельца. Никто и никогда еще не видывал столь ожесточенной, беспощадной и кровопролитной битвы между болезнью и здоровьем, какая разыгрывалась в теле Ралы.

Выбравшись из пещеры фрауков, Румо, Укобах и Рибезель очутились в огромном тоннеле, шедшем немного под горку. Сюда вполне уместились бы даже самые громадные из двенадцатилапых чудовищ. Румо то и дело оглядывался: не преследуют ли их фрауки. Вскоре путники вошли в голубую пещеру. С потолка непрерывно падали капли. Посередине раскинулось озеро с кристально чистой водой.

— Водяной грот, — объявил Укобах. — Вода течет из родника, ее можно пить. Отдохнем, но недолго: тут часто останавливаются те, кто держит путь из Туман-города в Бел.

При упоминании Туман-города Румо насторожился, но расспрашивать не стал. Ему хотелось лишь пить и умыться — остальное его сейчас мало интересовало. Путники подошли к озеру и стали смывать с себя слизь фрауков. Рибезель даже искупался, сняв воронку и бочонок.

— До сих пор не верится, что мы вышли живыми из пещер фрауков, — крикнул он, бултыхаясь в прохладной воде.

— Один из них меня чуть не сожрал, — буркнул Укобах.

— А Румо спас тебе жизнь! — подхватил Рибезель, лежа в воде брюшком кверху.

— Если бы не он, меня бы не засосало в хобот! — возразил Укобах. — А теперь фрауки наверняка пустились в погоню. А уж когда алхимики во время обхода увидят, что мы натворили в пещере, за нами пошлют целое войско. Мало того, что мы государственные преступники, так еще и на фрауков напали. Мы давно покойники, только похороны что-то откладываются. Спасибо нашему новому другу! — Укобах язвительно уставился на Румо.

Румо смущенно потупился.

— Некогда тут торчать, — сказал он. — Надо идти.

— Кстати, куда дальше-то? — поинтересовался Укобах. — Где твой хваленый потайной ход, Рибезель?

Рибезель выбрался на берег и влез в бочонок.

— Нужно обойти Бел кругом, — заявил он, — не то нас сцапает стража. Тут рыщут патрули на фрауках, черные следопыты, солдаты и всякий сброд. А пойдем мы через угольные водопады.

— Через угольные водопады? — поперхнулся Укобах. — Ты спятил?

— Угольные водопады? — переспросил Румо.

— Глубоко под Белом текут реки черной угольной воды. Оттуда можно попасть в канализацию. Так сказать, мы войдем в Бел через подвал. Дорога трудная, но это единственный способ незаметно пробраться в город.

— Это безумие, — вздохнул Укобах. — Приближаться к угольным водопадам равносильно самоубийству.

— Отлично, — сказал Румо. — Идем.

Генерал Тиктак был растерян. Дело пошло совсем не так, как представлялось ему в самых сладких мечтах. Вместо виртуозного концерта — жалкие потуги с постоянными заминками.

Целыми днями не отходил он от медной девы, вертел краны и вентили, впрыскивал настойки и яды, заражал Ралу вирусами, надеясь сломить ее волю и загнать обратно в мозг. Ему не терпится расспросить пленницу о смерти, а та упорно избегает допроса. Он закупоривал вены, закачивал в них зелья, натравливал на жертву все новые бактерии, применял сильнодействующие газы и даже электрошок — все напрасно.

Наконец, бросив вентили, генерал воздел руки кверху. Из окон башни вновь раздался его яростный крик, заставивший жителей Бела содрогнуться. В последнее время им часто приходилось слышать этот крик.

Метнувшись к шкафу с зельями, генерал распахнул дверцу. Помедлив немного, Тиктак, дрожа от нетерпения, сунул руку в глубь шкафа и вынул пузырек, который несколько дней назад уже доставал. Он вновь прочел надпись:

Теперь пора. В особых случаях нужны особые средства. Рала сама его вынудила.

Тиктак повернул пузырек. С обратной стороны тоже приклеена этикетка, рукописная надпись мелкими буквами гласила: «Разработано придворным алхимиком Тифоном Цифосом».

Генерал Тиктак вздохнул. Тифон Цифос — вот настоящий ученый! Гениальный алхимик.

В первый раз Тифон Цифос, придворный алхимик Бела, необычайно порадовал генерала Тиктака, создав то самое зелье безумия, что едва не свело Ралу с ума. Но едва ли алхимик мог счесть это успехом, ведь тут же последовало новое распоряжение генерала, равносильное смертному приговору. Тиктак дал алхимику дальнейшие инструкции, добавив, что в случае провала лично снимет ему голову с плеч. Тифон Цифос поспешил в лабораторию.

Налив в колбу спирта и слегка разбавив дистиллированной водой, алхимик осушил ее одним глотком. Все пропало — это ясно как день.

Генерал Тиктак изъяснялся весьма туманно и ненаучно, но вот что понял Тифон: ему поручено создать жидкость для инъекций, такую же губительную, как медные болваны. Генерал желал получить вирус столь же боеспособный, неуязвимый, беспощадный и кровожадный, как медные болваны, с одной лишь разницей: крохотные воины должны пройти сквозь иглу шприца.

Услыхав это, Тифон едва чувств не лишился. С тем же успехом генерал мог бы приказать остановить время или превратить воду в кровь.

Очевидно, предводитель медных болванов, как и остальной народ, простодушно верил во всемогущество современной алхимии. Но у всякой науки есть пределы! Тифон отлично знал: алхимики сами виноваты в том, что их переоценивают. Извечная завеса тайны, красивые фокусы и безудержное бахвальство некоторых представителей этой профессии создали им образ всесильных волшебников.

Спирт оказал благотворное влияние. Тифон привел мысли в порядок. Вот страхи запрятаны подальше, и вперед выступает дух исследования. Так ли уж неразрешима задача? Это лишь на первый взгляд! Еще колбочку спирта. Дело мастера боится. Если у Тифона получится, он станет самым уважаемым алхимиком в Беле! Итак, за работу!

Дни и ночи напролет алхимик, как бешеный, царапал пером в записной книжке. Идеи сыпались одна за другой. В список попали вирусы, кислоты, бациллы, кровяные черви, пожиратели клеток, красная чума, черная оспа, зеленая чесотка, гральзундский грипп, все смертельные яды, опаснейшие паразиты и болезни крови. А как проявит себя та или иная болезнь под воздействием того или иного яда? Комбинаций множество, одна опасней другой. Тифон Цифос создавал логарифм смерти.

Покончив с теоретической частью, он приступил к практической. Несколько недель кряду вокруг его лаборатории творились чудеса. В радиусе километра вдруг пропали все мелкие животные: кошки, собаки, крысы и мыши, а в воздухе день и ночь ощущался странный сладковатый запах, исходивший из дома Тифона. Там алхимик сваливал трупы несчастных зверей, использованных для опытов.

Тифон смешивал вирусы, как художник смешивает краски. Изобретательности ему было не занимать. Никто прежде не додумался одновременно заразить организм смертельно опасным вирусом гральзундского гриппа и черной чумы, а затем ввести возбудитель серой холеры. Никому не приходило в голову сочетать полосатую оспу со жгучей крапивницей и парализующей проказой. И коль уж на то пошло — отчего бы не сделать еще один шаг, объединив неслыханные результаты обоих экспериментов? И результаты оказались столь чудовищны, что белые волосы Тифона всего за неделю стали черными как смоль, и он исхудал до костей. Случайно увидав свое отражение в зеркале, алхимик перепугался. День ото дня он все больше походил на то, что пытался создать: на ходячую смерть.

Прошло месяца два, и срок, когда генерал Тиктак желал получить результат, неуклонно надвигался. Тифон Цифос надеялся, что созданный им вирус удовлетворит требованиям генерала. Вирус не просто смертелен — он заменит собой смерть. Когда зараженный умрет в ужасных муках, вирус упрямо и неумолимо продолжит работу, разрушая каждую клетку трупа до полного исчезновения. Труп бесследно исчезнет. Цифос с удивлением наблюдал этот процесс на трех кошках, целиком разложившихся у него на глазах всего за день — и следа не осталось, ни единой шерстинки.

«Должно быть, вирус придется генералу Тиктаку по вкусу, — подумал Тифон Цифос. — Назову его субкутанным эскадроном смерти».

Осталась одна проблема: вирус невозможно остановить. Чтобы заразиться, не нужно даже прикасаться к больному. Уничтожив одно тело, болезнь принималась искать новую жертву, походя на шайку разбойников, осаждавшую города один за другим. Непредсказуемый, словно орда варваров, вирус иногда прерывал свою разрушительную работу и переключался на другой организм — Тифон заметил это в ходе опытов на лабораторных животных. Сам он во время экспериментов надевал герметичный костюм с искусственной подачей воздуха и надеялся вскоре укротить свое детище. Вирус обладал еще одной весьма необычной и коварной чертой — ее Тифон задумал преподнести генералу как подарок, в скромной надежде на продвижение по карьерной лестнице среди придворных алхимиков. Оставалось лишь заставить субкутанный эскадрон смерти погибать вместе с жертвой.

Но пока он раздумывал над этой задачей, в дверь лаборатории постучали двое солдат генерала Тиктака. Они велели Тифону немедленно явиться к генералу с докладом.

Тифон знал, что возражать бессмысленно. Взяв свои записи и шприц со смертельным вирусом, он отправился к генералу.

— Как обстоят [тик] дела с моим заданием? — спросил генерал Тиктак, когда Тифон Цифос предстал перед ним. У алхимика тряслись поджилки.

— Я изобрел невиданный доселе смертельный вирус, — начал Тифон, — но…

Генерал Тиктак жестом остановил его.

— Никаких «но» в [тик] моем присутствии! Никаких «но», «нет» и [так] «невозможно» — под страхом [тик] смерти.

Тифон потупился.

— Покажи мне вирус! [тик] Он при тебе?

Подойдя ближе, алхимик вынул шприц.

— Достаточно одной капли. А целого шприца хватит на сотню жертв. Но…

Тифон прикусил губу, но слишком поздно.

— Я тебя [так] предупреждал, — прогремел Тиктак, забирая шприц. — Слишком [тик] много «но»! — Другой рукой он схватил Тифона. — Достаточно одной [так] капли, говоришь?

Тифон и пикнуть не успел, как генерал воткнул иглу ему в руку. Осторожно впрыснув капельку жидкости в вену алхимика, генерал отпустил его.

— Извини мне мою [тик] нетерпеливость, — проговорил генерал Тиктак. — Посмотрим, на что [так] способен твой вирус.

Тифон будто обмяк, даже удивившись немного, как быстро он смирился со смертным приговором.

— Как называется твой [тик] вирус? — спросил генерал Тиктак. — Или ты не успел дать [так] ему название?

— Я назвал его субкутанным эскадроном смерти, — пробормотал Тифон.

— Хорошее [тик] название. Научное и в то же [так] время воинственное.

— Спасибо, — ответил алхимик.

— Однако твой [тик] вирус медлит! — нетерпеливо прогремел Тиктак.

У Цифоса закружилась голова и подкосились ноги — первый признак того, что эскадрон принялся за работу.

— Он уже начал действовать, — возразил Цифос. — Одних он убивает всего за день, других — за неделю. Меня он, похоже, быстро одолеет… Можно мне сесть?

— Нет, — отрезал генерал Тиктак. — Против тебя [тик] я ничего не имею. Мне нужно [так] лишь в точности изучить [тик] симптомы. Начинается с ног?

Тиктак не позволил ему даже самую малость — умереть сидя. Тут-то Тифон Цифос решил утаить от генерала, насколько опасен вирус. Умолчит он и про приготовленный сюрприз: коварное свойство, присущее вирусу. Нет, свои последние тайны Тифон Цифос унесет в могилу, ведь только так он сумеет отомстить. Разумеется, самому генералу субкутанный эскадрон смерти не причинит никакого вреда. Тифон сейчас умрет, а примерно через час погибнет и вирус, ведь генерал — машина, он не может заразиться, а поблизости нет ни одного живого существа, на которое могла бы перекинуться болезнь. Но вирус в шприце — кто знает, вдруг когда-нибудь он нарушит планы генерала. Тифон снабдил вирус подходящим оружием. Алхимик создал целую армию воинов: слишком маленьких, чтобы их разглядеть, но способных одолеть самого сильного противника.

В последний раз улыбнувшись, алхимик произнес последние слова:

— Да. Начинается с ног.

Остаток дня генерал Тиктак наблюдал, как умирает Тифон Цифос. Творение алхимика и впрямь порабощало и уничтожало всякое проявление жизни — без особых усилий, тихо и безжалостно. Казалось, будто кто-то пожирает тело изнутри, одновременно снимая оболочку. На глазах у Тиктака Тифон со страшным криком бился на полу в конвульсиях. Серая, как камень, кожа стала рваться, словно пергамент, а затем рассыпалась в пепел. У мертвеца выпали волосы и зубы, вывалились язык и глаза. Плоть высохла, щеки впали, обнажив кости — личину смерти.

«Пусть же Бел и всех его жителей сожрут изнутри, как меня теперь», — вот последнее, что мелькнуло в голове у Тифона Цифоса.

— Подумать только! — удивился генерал Тиктак. — Вот так изобретение! — Генерал покачал головой, разглядывая шприц с субкутанным эскадроном смерти. — Какая потеря! И какая награда! — Генерал потерял гениального ученого, но в награду получил невидимую и беспощадную армию.

Каждый отсек подземного мира пахнет по-разному — вот что уяснил Румо. В пещере с падавшими сталактитами, где он встретил Шторра-жнеца, ужасно воняло нефтью, в Холодных пещерах — снегом и стоялой водой, в Нурнийском лабиринте — прелой листвой и кровью, в Мертвом лесу — ядом черных грибов. В пещерах фрауков разило фрауками, а в водяном гроте разносился приятный аромат гальки и чистой родниковой воды. Но гигантская пещера, куда Румо, Укобах и Рибезель вошли теперь, не имела определенного запаха. Никогда прежде Румо не чувствовал столько запахов одновременно: ни придя впервые в Вольпертинг, ни на ярмарке. Румо учуял Бел, столицу подземного мира.

Пещера, в центре которой располагался Бел, по размеру уступала лишь Холодным пещерам. Свод, нависавший на километровой высоте, отражая призрачный рассеянный свет города, походил на желтоватый купол.

Окружал Бел лабиринт длинных узких расщелин, глыбы застывшей лавы, пересохшие русла рек. Сажа, столетиями оседавшая на камнях, окрасила их в черный цвет.

— Каков твой план? — спросил Рибезель.

— Да, Румо, каков твой план? — повторил Укобах.

— Мне тоже интересно, — пискнул Львиный Зев.

— У тебя план-то есть? — пробурчал Гринцольд.

Не слишком ли многого они требуют? Какой еще план? Румо предпочел бы войти в город через главные ворота с факелом в лапе, сжечь его дотла и освободить сородичей. Был бы сейчас Смейк рядом! Уж если кто и знает, как освободить сотни пленников из охраняемого вражеского города, так это бывший военный министр.

— Доберемся по канализации до центра, — начал Румо. — А там видно будет.

— Это понятно, — возразил Укобах. — Дальше-то что? В городе полно врагов. А ты единственный вольпертингер на свободе. Что ты будешь делать?

— Да, — подхватил Рибезель. — Дальше что?

— Очень правильный вопрос, — вторил Львиный Зев.

— Нет у тебя никакого плана, да? — вставил Гринцольд.

Румо не отвечал.

— Похоже, у него нет плана, — шепнул Укобах Рибезелю.

Переход до угольных водопадов прошел без приключений, не считая того, что Румо, Укобах и Рибезель повстречали в темном ущелье патруль верхом на фрауке. Пятеро солдат-белян из армии подземного мира оседлали небольшого фраука ростом около десяти метров. Тот с трудом пробирался по узкой улочке с тяжелой ношей.

Румо издалека учуял и услыхал чудовище. Он и его спутники спрятались за каменным выступом, и солдаты их не заметили. Фраук, тяжело дыша, прошел мимо. Румо увидел, что один солдат держал факел, а еще один — длинную палку с привязанной к ней бутылкой, ею он размахивал перед монстром. Длинные щупальца хлестали по воздуху, ощупывая все подряд, хобот фраук прижимал к светящемуся голубому брюху. Суставы скрипели и щелкали при каждом порывистом шаге.

— Для чего бутылка на палке? — поинтересовался Румо, когда патруль скрылся из виду. — Солдаты так управляют монстром?

— Фрауки ничего не видят и не слышат, они ориентируются только по нюху и осязанию, — отвечал Рибезель. — Алхимики создали зелья, чтобы приманивать или усыплять фрауков. В той бутылке, наверное, зелье с запахом дохлой свиньи, привлекающее фраука. По большому счету — страшно бестолковые создания. Как и почти все, кто ориентируется по запаху.

Румо сурово взглянул на Рибезеля.

— Идем дальше! — велел он.

Через несколько часов путники, наконец, добрались до обрыва, где начинался спуск к угольным водопадам.

— Ничего не видно! — заскулил Укобах. — Один неверный шаг — и мы погибли!

Даже у Румо закружилась голова, когда он ступил на узкую каменную лестницу без перил, что вела вдоль отвесной стены в черную бездну. Водопадов в темноте было не разглядеть, лишь из глубины доносился их рокот. Свинцово-серый туман окутывал все клубящейся пеленой.

— Держитесь за стену, — крикнул Рибезель. — И будьте осторожны: кое-где не хватает ступенек. До канализации совсем недалеко.

— «Недалеко» — это сколько? — простонал Укобах.

— Не больше километра, — отозвался Рибезель.

Все трое, тесно прижавшись к стене, осторожно спускались по лестнице, Рибезель шел первым. Мало того что ступеньки были неровные, узкие и непрочные — вдобавок они намокли и поросли скользким мхом. Чем ниже спускались путники, тем громче раздавался рокот водопадов и тем гуще становилась темная пелена.

Они разглядели водопады, лишь очутившись в нескольких десятках метров от них: три чернильно-черных потока, бьющих из скалы, с рокотом исчезали в темно-серой бездне тумана. Румо еще крепче прижался к стене.

— А где вход? — прокричал Укобах. — Где твоя чертова канализация?

— Вон там! — крикнул в ответ Рибезель. — Совсем близко.

Спустившись еще на несколько ступенек, все трое очутились у ворот, вырубленных в скале.

— Канализация! — с гордостью воскликнул Рибезель, словно привел друзей в свои владения. Миазмы, ударившие им в нос, могли бы потягаться с вонью в пещерах фрауков.

Румо, Укобах и Рибезель стояли в тоннеле, слабо освещенном красным светом фонаря на стене, по щиколотку в черной воде. Фонарь представлял собой стеклянный сосуд со светящейся медузой внутри.

— Медузья горелка, — пояснил Рибезель. — Они тут повсюду развешаны. Медузосветов кладут в сосуд с питательной жидкостью, и они светят, пока не погибнут. Вот это я понимаю, прогресс! В мои времена тут было хоть глаз выколи. Мы ходили со свечками на касках. Капля воды — и ты в кромешной темноте.

Рибезель огляделся.

— Нам туда, — заявил он, указывая налево. — Так мы попадем в центральную канализацию. — Рибезель затопал вперед, Румо и Укобах — за ним.

— Чем тут воняет? — спросил Укобах.

Рибезель указал на мутную воду.

— Здесь вода черная от копоти, а вот выше… ну, вы догадываетесь…

Укобах брезгливо поднял ногу. Рибезель многозначительно кивнул.

— И берегитесь! Твари, что тут водятся, вполне под стать месту обитания — если вы понимаете, о чем я.

— Что еще за твари? — спросил Укобах.

— Например, каложоры. Сажевые змеи. Осьминоги. Гигантские крабы. Многолапые…

— Кто такие каложоры? — воскликнул Укобах.

— Огромная мохнатая шестиногая тварь.

Укобах вздрогнул.

— Хочешь сказать, они питаются…

— Ну да. И не только, — ответил Рибезель. — При таком рационе все прочее для этой твари — деликатес.

— Какая гадость! — фыркнул Укобах.

— Ну, не все так страшно, — возразил Рибезель. — Зато вода теплая, и иногда попадаются отличные штуки. Невероятно, что только народ не выбрасывает в канализацию! — Рибезель указал на ответвление. — Там центр!

Такого жуткого создания Рала никогда прежде не видела. Оно постоянно меняло форму, выворачивалось наизнанку, выпускало то щупальца, то иглы, разевало и захлопывало пасть. Шкура пузырилась и колыхалась, беспрестанно меняя цвет. Чудовище выпускало мутные сгустки слизи, становилось то прозрачным, то черным, при этом монотонно пощелкивая. Но самое удивительное — оно двигалось против кровотока. С подобным Рала еще не сталкивалась.

— Что это? — спросила она Талона. Оба прятались в тонкой жилке в левом легком и видели, как странное создание уплывает по вене. Минуту назад оно походило на кусок сырого мяса, а теперь стало совершенно прозрачным.

— Не знаю, — ответил Талон. — Выглядит устрашающе.

Потоком плазмы принесло отряд из шестерых белых кровяных телец. Они преградили путь незваному гостю. Тот остановился и, приняв форму винта, стал менять цвет, при этом пощелкивая: зеленый, серый, розовый и опять серый, розовый, зеленый.

Раздался хрип, и существо выпустило четыре щупальца с клешнями-ножницами. Чудовище разрезало двоих защитников Ралы, словно бумагу, и отбросило обрывки в сторону. Остальные растворились в чернильном облаке. Все произошло за несколько мгновений.

Снова раздались щелчки, на сей раз чаще, и существо превратилось в серую пятиконечную звезду. Звезда разделилась на две точно таких же звезды, беспрестанно менявшие цвет.

— Они размножаются, — ужаснулся Талон.

Откуда ни возьмись, появилось еще с полдюжины таких существ. Подплыв к звездам-близнецам, существа тоже приняли форму звезд, и число их удвоилось. Вместе они двинулись дальше, против течения, круша все на своем пути.

— Нужно убираться отсюда, — сказал Талон.

Высадившись в тело Ралы, субкутанный эскадрон смерти немедленно и беспощадно принялся за дело.

Генерал впал в замешательство. Впервые в жизни он руководствовался не желаниями, а чувствами.

Через систему трубок медной девы он впрыснул субкутанный эскадрон смерти в тело Ралы — всего одну каплю, но он ведь и сам видел, на что способна эта капля. Как он мог потерять самообладание? Но пути назад нет: смертный приговор вынесен и обжалованию не подлежит.

Вся работа, все честолюбивые планы, грандиозный спектакль смерти пошли насмарку из-за минутной несдержанности. Не станет Ралы — медная дева превратится в бесполезную груду металлолома! Больше никогда не найти ему столь изысканной начинки для своей машины, как эта вольпертингерша, поправшая смерть!

В отчаянии генерал Тиктак нажимал рычаги и вертел краны, крича и ругаясь. Скорей, добавить того-сего! Тиктак принялся накачивать Ралу тонизирующими настойками, пропускал электрические разряды, разогревал — в общем, пытался вернуть к жизни всеми подручными средствами. Взглянул на термометр смерти: тот упал ниже шестидесяти.

Генерал Тиктак бессмысленно кричал на медную деву, приказывал субкутанному эскадрону смерти немедленно вернуться, колотил по машине стальными кулаками, оставляя в обшивке глубокие вмятины. Стал выдергивать трубки и вентили — из них брызнули алхимические отвары, настойки и зелья, вырвались с шипением газы, наполнив камеру едким запахом. Пучками выдергивал он медные провода и швырял в стену. Собственными руками уничтожал генерал Тиктак медную деву.

Вдруг он остановился. Снова взглянул на термометр смерти. Показания продолжали падать: «пятьдесят один», «пятьдесят», «сорок девять»…

— Кто? — взревел генерал Тиктак, оглядываясь, будто в поисках виноватого. — Кто [тик] это сделал?

Воздев руки кверху, он застонал, будто раненый зверь от невыносимой боли. Ему невмоготу смотреть, как умирает Рала, ее мучения он ощущал на себе. Отчего он вдруг стал так раним? Генерал в последний раз поглядел на шкалу смерти: «сорок пять», «сорок четыре», «сорок три»…

Нет, это невыносимо! Генерал сорвался с места и, накинув плащ, выбежал вон. Со всех ног бежал он прочь от башни и скрылся в темных переулках Бела.

В теплой и влажной канализации Бела обитало неслыханное множество разнообразных животных и растений. Не только в подземном мире, но и во всей Цамонии не было такого разнообразия флоры и фауны.

Стенки тоннелей поросли дышащим мхом и светящимися грибами, их усеивали тысячи улиток-сосальщиков, в зловонной жиже хлюпали пиявки, ядовитый плющ разрастался прямо на глазах, кишели светящиеся муравьи, а с потолка сыпались дождевые клещи. Медузосветы, сбежавшие из стеклянных фонарей, расползлись по всей канализации и светились разноцветными огоньками. Румо то и дело приходилось стряхивать какого-нибудь кусачего или сосущего паразита.

— Без шлема я бы тут и трех дней не протянул, — заявил Рибезель, с гордостью постучав по воронке на голове. — А кое-кто из моих товарищей изошел гноем после укуса паука.

Укобах натянул ворот плаща на голову.

— Не мог предупредить до того, как мы сюда пришли? Я бы утопился в угольном водопаде.

— Не очень-то легкая смерть, — заверил его Рибезель. — Вода падает в кипящую лаву и испаряется. Сперва ошпаришься, потом поджаришься и, наконец, отравишься ядовитыми газами.

— Далеко до театра? — прервал их Румо.

— Рукой подать. Километра два-три.

— А где держат пленников?

— В самом Театре красивой смерти пленники содержатся в одиночных камерах, — ответил Укобах. — Но только молодые и сильные. А еще рядом с театром есть здание, где держат не слишком опасных пленников. Стариков обычно. Огромная общая тюрьма. В общем, чтобы освободить всех вольпертингеров, тебе предстоит взломать две тюрьмы.

По тоннелю прокатился гул. Стайка светящихся мошек взметнулась в воздух.

— Что это? — испугался Укобах.

— Труба лопнула, — пояснил Рибезель. — Если повезет, наш тоннель не затопит.

— А если не повезет? — поинтересовался Укобах.

Рибезель пожал плечами.

— Кто охраняет Театр красивой смерти? — продолжал расспросы Румо.

— О, всего-то пара сотен вооруженных до зубов солдат, — отвечал Укобах. — А еще — медные болваны. Для тебя — раз плюнуть. — И он истерично рассмеялся.

— На это можно взглянуть и по-другому, — возразил Рибезель. — Да, стражников много, но они охраняют вольпертингеров и короля. Нападения извне никто не ждет. Тем более теперь, когда театр стерегут медные болваны.

— Вот только не начинай! — огрызнулся Укобах. — Это безумие! Один в огромном городе! К тому же незнакомом.

— Он прав, — сказал Рибезель, глядя на Румо. — Никаких шансов. Еще не поздно повернуть назад.

— Пути назад нет, — тихо произнес Румо. — Я должен подарить шкатулку.

— Знаю, — вздохнул Рибезель. — Ты говорил.

В ту самую минуту, когда захватчики вторглись в тело Ралы, борьба превратилась в победоносную завоевательную войну, в бойню, в массовое убийство. Нечего было и надеяться защититься. Субкутанный эскадрон смерти пришел не воевать, а победить.

Где бы ни пытались укрыться Рала и Талон, в каждой вене они натыкались на мертвые или умирающие кровяные тельца. Щелканье вражеских воинов заглушало биение сердца. Каждую артерию патрулировал отряд бесформенных вирусов.

В конце концов Рала и Талон решили прикинуться мертвыми, затаившись среди гор умирающих кровяных телец. Из своего укрытия они беспомощно наблюдали за работой неутомимых захватчиков.

— Где нам спрятаться? — Голос Ралы зазвучал совсем слабо.

— Ума не приложу, — растерялся Талон. — Они повсюду. И их все больше.

Никто более не отваживался попадаться на пути всемогущих захватчиков. Те плодились, число их неуклонно росло. Из одного вируса получалось два, из двух — четыре, из четырех — восемь и так далее. Армия идеальных машин смерти постоянно росла, и никто не мог ее остановить.

Если субкутанный эскадрон смерти не был занят погоней или резней, он отравлял кровь, выделяя кислоту, резал нервные окончания клещами, прокалывал вены шипами или прогрызал в них дыры. Кровяные тельца гибли целыми легионами, и Рала чувствовала, что каждый из них, безжизненно падая на дно сосуда, уносил частичку ее сил и воли к жизни.

— Это конец, — прошептала Рала. — Нет смысла обороняться или бежать. Битва проиграна. Они убьют последний кусочек меня, и я умру.

— Ты знаешь, я стараюсь до последнего не терять оптимизма, — отозвался Талон. — Но, боюсь, на сей раз вынужден с тобой согласиться. Никогда не сталкивался со столь разрушительной силой.

— Что будет потом? — спросила Рала.

— Эге, — отвечал Талон, — разве ты хочешь сама себе испортить сюрприз?

— Мы будем вместе?

— Будем. Вот — одним сюрпризом меньше.

— Как бы я хотела сказать Румо, что люблю его!

— Для этого слишком много препятствий, крошка.

— Не могу больше, — прошептала Рала.

— Так не сдерживайся, — ответил Талон. — Там, куда ты попадешь, не может быть хуже, чем здесь.

Обоих, будто сухими листьями, осыпало мертвыми кровяными тельцами. По телу Ралы в последний раз прокатилась едва заметная дрожь, она тихонько вздохнула и затихла.

— Рала? — подал голос Талон. Ни звука, ни единого движения.

Рала умерла.

Талон должен идти, здесь он уже все потерял — потерял ее. Скоро, очень скоро этот мир разрушится — разрушение уже началось. Тело Ралы начнет распадаться клетка за клеткой, пока не обратится в пыль. И тогда дух Ралы обретет свободу.

Талон сделал все, чтобы это время пришло как можно позже, но теперь он столкнулся с силой, которая ему не по зубам. Он еще не встречал смерть в таком обличье; быть может, кто-то создал ее специально для Ралы. Талон был уверен: никто и никогда не оказывался один на один со столь могущественным и безжалостным противником. И никто не защищался так отчаянно, как Рала.

Талон покинул гибнущий мир. Он исчез. Ни стенки, ни затворы медной девы не могли ему помешать. Исчез, как исчезают лишь духи. Очень скоро он и Рала вместе полетят следом за кометами.

Новый день в Беле отмечал отнюдь не восход солнца, затмевавшего блеск луны, и не щебетание птиц. И днем, и ночью подземный мир окутывал мрак. Лишь двенадцать гулких ударов колокола разносились над городом, вспугивая стаи летучих мышей. День в Беле длился вдвое дольше, чем в наземном мире, а тот, что начался теперь, обещал стать особенным. Фрифтар продумал все до мелочей.

Не случайно советник короля по пути в Театр красивой смерти повернул к башне генерала Тиктака. Фрифтар беспокоился. В пещерах фрауков кто-то напал и ранил одну из самых крупных тварей. «Кто мог суметь отрубить кусок хобота такому великану?» — спрашивал он себя. Фрифтар принял меры. К фраукам приставлена круглосуточная стража, охрана ворот усилена. Но больше всего сейчас беспокоил Фрифтара генерал Тиктак.

Советник набирался мужества передать генералу Тиктаку повеление короля: снова регулярно появляться в Театре и выполнять свои обязанности. Фрифтар задумал преподнести это не как приказ, но как милостивый дар. Он скажет, будто сегодняшний сенсационный бой — лучший бой с участием вольпертингеров — устраивается лично для предводителя медных болванов.

И все же сердце Фрифтара бешено колотилось — как и каждый раз, когда приходилось встречаться с генералом. Даже Гаунаб куда более предсказуем, чем эта безумная ходячая машина. При каждом разговоре с ним Фрифтар чувствовал себя улиткой, ползущей по лезвию бритвы.

Фрифтар хотел уже постучать в медную дверь башни, как вдруг заметил, что та приоткрыта. Странно. В Беле никто не оставлял двери открытыми. Фрифтар несколько раз громко окликнул генерала. Ответа нет. Может, спит? Нет, исключено: машине сон не нужен. Очевидно, генерала нет дома.

Фрифтар нервно хихикнул. Выдался исключительный случай пошпионить! Нельзя упускать такой шанс. Вдруг он найдет что-то, что позволит дискредитировать ненавистного врага в глазах короля.

Толкнув дверь, советник вошел в башню. Обычно такие вещи он поручал своим слугам. Щекотливое положение! Интересно, на что похоже жилище машины?

Башня Тиктака озарялась сумеречным светом, маленькие окна занавешены плотными шторами, в комнате коптило несколько свечей, пахло машинным маслом и полиролью для металла. Всюду полно оружия: всевозможные мечи, шпаги, сабли, обнаженные клинки всех размеров, топоры, копья, кинжалы, косы, алебарды, сюрикэны разбросаны на столах, на полу, развешаны по стенам. Ничего, кроме оружия, инструментов и мелких деталей. Колеса, шурупы, гайки, металлические болванки, гаечные ключи и щипцы. Ни стульев, ни кровати, ни кухни. Зато множество зеркал всех размеров. Разумеется, именно так и устроен быт машин: они не едят, не спят, не сидят. Оставаясь один, генерал закручивал гайки или разглядывал себя в зеркало. Фрифтар подавил смешок.

По широкой лестнице черного мрамора он стал подниматься на второй этаж.

— Генерал Тиктак! — окликнул он еще раз для верности. — Эй?

Еще одна медная дверь — и снова не заперта. Фрифтар вежливо постучал.

— Эй? Генерал Тиктак?

Никого. Вперед!

Фрифтар очутился в камере, где стояла медная дева. Пришлось зажать нос — такой резкий тут стоял запах. Именем Гаунаба, что это? Лаборатория? Камера пыток? Фрифтар догадывался, что интересы и пристрастия машины смерти могут показаться странными, но даже он удивился, увидев в квартире генерала Тиктака столь древнее орудие пыток. Как старомодно и мило! Однако, похоже, генерал Тиктак оснастил медную деву по последнему слову техники. Все эти трубки и вентили! Все клокочет, свистит, шипит и постукивает. Этим приспособлением совсем недавно пользовались. Но почему трубки оборваны? Откуда эти вмятины на боках машины? Кто-то бесновался здесь в гневе. А что в медных сосудах? И, самое главное: кто внутри медной девы? Какую страшную тайну открыл Фрифтар?

Делать нечего, Фрифтару придется без спроса заглянуть еще в одну дверь. Глубоко вздохнув, он стал медленно и осторожно открывать створки медной девы. Фрифтар дрожал от страха: мало ли что могло оказаться внутри.

Беспрекословно подчиняясь приказам Тифона Цифоса, солдаты субкутанного эскадрона смерти, покончив с кровотоком Ралы, принялись за тело. Они сожрут все до последней клетки, а потом поднимутся в воздух и отправятся на штурм новой крепости из плоти. Захватчики не знали, что заперты в металлическом корпусе медной девы.

Но судьба распорядилась так, что свинцовые ворота вдруг распахнулись настежь. За ними стояло еще одно тело, свежий, здоровый организм, а поскольку большая часть работы в теле Ралы окончена, субкутанный эскадрон жаждал приняться за новое дело.

Итак, крохотные воины Тифона устремились наружу. Пробравшись сквозь стенки артерий, плоть и кожу Ралы, они бросились на Фрифтара.

Открывая медную деву, королевский советник был готов к самому ужасному. Тем больше он удивился, увидев там мирно лежавшую вольпертингершу. Она спит? Или мертва? Если бы не все эти тончайшие иглы — неужели это он выдернул их, открыв двери? — зрелище могло показаться вполне мирным. Какое прелестное создание!

Почему Фрифтар прежде не видел эту вольпертингершу? Судя по всему, она могла бы стать звездой Театра красивой смерти. Почему генерал Тиктак утаил ее от советника и короля?

Фрифтар пощупал пульс. Да, она мертва.

— Ох! — вдруг вырвалось у него.

Фрифтар почуял ледяное дуновение, исходившее от пленницы, отчего волосы у него встали дыбом. Казалось, будто холод проникает сквозь поры кожи и кровь стынет в жилах. Его бросало то в жар, то в озноб, кружилась голова, накатывала тошнота, колени подгибались, а на лбу выступил пот. Фрифтар задыхался, сердце бешено колотилось; чтобы не упасть, ему пришлось схватиться за одну из створок. Под кожей зудело, будто сотни муравьев бежали по венам.

— Ооох! — снова простонал Фрифтар.

Неожиданно недомогание прошло, силы вернулись к нему. Фрифтар отпустил дверь, глубоко вздохнул и смахнул пот со лба. Растерянно взглянул он на мертвую вольпертингершу. Что это было? Неужели даже после смерти эти создания обладают какой-то непонятной силой?

Выбежав из камеры пыток, Фрифтар стремглав бросился вниз по лестнице, выскочил из башни и помчался по улицам Бела, отряхиваясь на ходу. Остановился он лишь у ворот Театра красивой смерти. Фрифтар оглядел стену с замурованными в нее черными черепами. Театр! Сегодня здесь состоится лучший бой из тех, что он когда-либо устраивал.

Эта мысль его успокоила. Фрифтар чувствовал легкое недомогание, но предстоящее зрелище, несомненно, полностью его исцелит. Настало время одного за другим прикончить этих непредсказуемых вольпертингеров.

Румо и его спутники, увязая в иле, брели по канализации Бела. Похоже, самая грязная старая часть, населенная жуткими тварями и странными водорослями, осталась позади. Здесь каналы проложены вручную, а кирпичные стены регулярно чистят от грязи и паразитов.

— Сейчас мы, так сказать, в цивилизованной части канализации, прямо под центром города, — заявил Рибезель.

— А театр далеко? — спросил Румо.

— Совсем близко, — отвечал Рибезель. Голос его зазвучал торжественно. — Мы неподалеку от исторического места!

— Исторического? — удивился Укобах.

— Увидишь, Уко, — заверил его Рибезель. — За мной!

Рибезель зашлепал впереди. Он повел Румо и Укобаха по каналам, выложенным красным мрамором. Здесь текла чистая вода. Улучив возможность, все трое ополоснулись, прежде чем двинуться дальше. Вдруг Рибезель остановился.

— Вот то место! — Голос его задрожал. Вверх уходила труба с железной лестницей внутри.

— И что там? — спросил Укобах. — Ничего не вижу.

— Это та самая вентиляционная шахта, куда ты провалился в детстве, Уко. Тут я тебя и нашел, полумертвого, разогнав стаю чумных крыс, собиравшихся сожрать тебя заживо.

— Не может быть! — воскликнул Укобах. — Серьезно? — Он всхлипнул.

— Ну да. Тут и решилась наша судьба. Она же и привела нас обратно. Шахта ведет прямиком во дворец твоей семьи.

Рибезель обернулся к Румо:

— Тут ты можешь подняться. Попадешь в дворцовое водохранилище. Увидишь большую черную дверь — она ведет на улицу. Иди налево до первого перекрестка. Там повернешь направо и выйдешь прямиком к Театру красивой смерти. Не спутаешь: он выстроен из черных черепов. А напротив театра — тюрьма с остальными пленниками.

— Спасибо, — сказал Румо. — Вы мне очень помогли.

Румо пошел к лестнице.

— Сдается мне, — продолжал Рибезель, — ты и шагу ступить не сможешь, не вызвав переполоха.

— Там видно будет.

— У тебя по-прежнему нет плана, верно? — спросил Укобах.

Пожав плечами, Румо стал взбираться по ступенькам.

— Он ушел, — немного погодя проговорил Укобах.

— Да, — отозвался Рибезель.

— Наконец-то. Безумец.

— Он спас тебе жизнь! — заметил Рибезель. — И сдержал слово. А мог бы потащить нас с собой.

— Но он же взял нас в плен!

— А наш народ взял в плен его сородичей! И вот-вот перебьет всех до последнего.

— Он погибнет, — сказал Укобах.

— Они все погибнут.

Оба молча переглядывались.

— Его схватят, едва он высунется на улицу, — проговорил, наконец, Рибезель. — Представь: вольпертингер свободно разгуливает по городу.

— А еще эта шкатулка!

— Да-да. Романтические сопли.

— Ну, мы сделали все, что могли.

— Да.

— Всему есть предел.

— И он настал.

— Какое романтичное место, — вздохнул Рибезель. — Здесь началась одна дружба, и кончилась другая.

Оба всхлипнули.

— Мы могли бы пойти с ним и сделать вид, что он наш пленник, — предложил Рибезель. — Так бы мы без труда проводили его до самого театра.

— Да и в тюрьму попасть нам ничего не стоит.

— Раз плюнуть.

Оба снова помолчали.

— Он уже наверху? — спросил Укобах.

— Наверняка, — ответил Рибезель.

— Так скорей!

И они стали карабкаться по лестнице.

— Румо! — хором кричали Укобах и Рибезель. — Подожди! Мы идем с тобой!

V. ТЕАТР КРАСИВОЙ СМЕРТИ

Бел: город, где нет ни неба, ни облаков, ни звезд, ни солнца, лишь серые краски и неприятные запахи. Одна архитектура чего стоит. Сгорбленные, сутулые дома, покрытые чешуей и увенчанные рогами, грозно нависают над улицами, фасады похожи на страшные рожи, двери — на разинутые пасти, окна — на пустые глазницы, все серое и черное. На веревках, натянутых между домами, болталось грязное тряпье — будто трупы повешенных. Жилищами служили и пустые панцири фрауков, тускло освещенные изнутри. Вулканический дым поднимался из зиявших тут и там дыр.

— Какой отвратительный город, — прошептал Румо. — И вы тут живете?

— Жили, — уточнил Укобах. — И уже почти сбежали из этого ада, да вот повстречали на беду некоего Румо и держим путь навстречу собственной гибели, растеряв остатки разума в канализации.

— Я вас не заставлял.

— Мог бы спасибо сказать.

Укобах и Рибезель делали вид, будто конвоируют пленника. Вольпертингер шагал впереди, Укобах нес его меч, подгоняя Румо, гомункул маршировал позади. Для начала они решили идти в тюрьму напротив театра: она, по словам Укобаха, охранялась не так надежно.

— Странно, на улицах мало народу, — заметил Рибезель. — Должно быть, в театре какое-то особое представление.

Они прошли мимо дома с тускло освещенными черными свечами окнами. В них красовались всевозможные челюсти. Если им попадались прохожие, Укобах и Рибезель принимали особенно воинственный вид. Укобах колол Румо мечом под ребра.

— Вперед, пленник! — громко кричал он. — Без глупостей!

— Ну, ты не очень-то, — шипел Румо. — Меч острый.

— Молчать, пленник! — приказывал Укобах. — Ах ты, щенок!

— Тссс! — шикнул Рибезель. — Мы пришли. Это тюрьма.

Держа лапы за спиной, будто связанный, Румо оглядел здание. Огромная черная коробка, мрачная и однообразная, без окон, с единственной дверью. Образцовая тюрьма.

— Сколько стражников?

— Когда как, — шепнул Рибезель. — Иногда только двое, иногда — дюжина. Следить ведь нужно только за одной дверью. Еще смотря сколько стражи требуется в театре. На этих пленников внимания обращают мало — все они старые и слабые. Стучать?

Румо кивнул. Рибезель постучал в дверь.

— Кто там? — прорычали изнутри.

— Э-э-э, Резебиль и Обуках из тайной полиции Фрифтара! — крикнул в ответ Рибезель. — Поймали бродячего вольпертингера. Наверное, сбежал отсюда.

— Отсюда никто не сбегал, — прорычал другой голос. — От нас не сбежишь.

— Вы что, даже смотреть не станете?

— Нет.

Рибезель задумался.

— Ваши имена?

— Зюго и Йогг из тюремной стражи. А что?

Укобах показал два пальца. Стражников всего двое.

Румо снова кивнул.

— Передам Фрифтару, что вы отказываетесь сотрудничать… э-э-э… с тайной полицией.

Дверь приоткрылась. За ней стояли двое кровомясов, вооруженных до зубов.

— Это же совсем молодой вольпертингер, — начал один. — Наверняка сбежал из театра, — добавил второй. — Тут одно старичье.

— Так вы нас впустите? — спросил Укобах. — Нам нужны цепи. Он едва связан. Опасный тип.

Вздохнув, кровомясы открыли дверь, Укобах и Рибезель подтолкнули Румо. Когда они вошли в тускло освещенную каморку, Зюго и Йогг уже лежали без чувств на полу.

— А ты быстрый, — сказал Укобах.

— Это они медленные, — возразил Румо. Он огляделся: деревянный стол, три стула, оружейный шкаф. Запертая массивная дверь.

— Пленники там, — сказал Укобах. — Твои друзья.

Румо отпер замок и распахнул обе створки. Впервые с той поры, как он попал в подземный мир, на него повеяло приятным знакомым запахом. Запахом вольпертингеров, множества вольпертингеров.

Уже много дней кряду дверь камеры Урса отворяли лишь затем, чтобы бросить кусок хлеба или сменить кувшин с водой. Но сегодня все было иначе. Позади стражников выстроился целый отряд медных болванов, готовых конвоировать Урса на арену.

Как и прежде, его привели в арсенал, где он мог вооружиться. Урс выбрал удобный широкий обоюдоострый меч и приготовился к выходу на арену. За воротами, как полагал Урс, его ждало полдюжины солдат или голодный пещерный медведь.

После поединка с Эвелом Многолапым Урс решил использовать свою боеспособность по полной. Если Урс не прикончит противника, тот убьет кого-то из вольпертингеров. Жестокая логика, но не он выдумал законы этого гнилого мира.

Но если прежде Урса выводили на арену сразу после выбора оружия, то на сей раз пришлось ждать. Ждал он долго — часами, как ему показалось. С арены и трибун до него доносился шум: звон мечей, рычание диких зверей, хлопки публики. Похоже, сегодня на арену вывели куда больше бойцов, чем обычно. То и дело раздавался гнусавый голос Фрифтара, толкавшего пространные речи в перерывах между сражениями. Беспокойство Урса нарастало. Не иначе, в Театре красивой смерти для него на сей раз приготовили что-то особенное.

Увидав пленников в общей камере, Румо вспомнил, как, пропитанный кровью, вошел в пещеру на Чертовых скалах, чтобы освободить пленных добротышек. И на сей раз пленники поглядели на него, как на призрак, никто не мог вымолвить ни слова.

Огромная камера едва освещалась медузьими горелками. Пленники большей частью сидели на полу, некоторые стояли кучками. Из утвари Румо разглядел лишь соломенные тюфяки и одеяла, разбросанные по полу. В тусклом свете вольпертингер узнал многих сородичей: школьных учителей, кое-кого из мастеровых — в основном пожилых. Попадались и другие жители Цамонии. На соломенном тюфяке сидела Ога Железград, недоверчиво глядя на Румо.

— Румо? — удивилась она. Куда только девались вся ее строгость и напыщенность!

Румо узнал бургомистра Йодлера Горра. Он сидел, прислонясь к стене, и оглядывал Румо с не меньшим удивлением, чем остальные.

— Румо? — спросил он. — Отчего тебя прислали к нам? Плохо дело? Ты заболел? Или ранен?

Румо опустился перед ним на колени.

— Никто меня не присылал. Я пришел освободить вас.

Бургомистр навострил уши.

— Тебя не взяли в плен?

— Когда напали на Вольпертинг, я ходил в Нурнийский лес. Вернулся — а город пуст. На месте черного купола зияет огромная дыра. Я шел за вами и вот очутился здесь.

— Ты знаешь, что это за место? — спросил бургомистр. — Где мы?

— Это Бел, столица подземного мира, — отозвался Румо. — Вас одурманили и утащили сюда. Ты знаешь, где Рала?

— Здесь ее нет. Что ты задумал, Румо?

— Думаю, сперва я должен освободить остальных вольпертингеров. Их держат в плену в так называемом Театре красивой смерти. Потом мы вернемся за вами и все вместе выберемся из города.

— Мне нравится твой план, — одобрил бургомистр. — Быть может, это твое призвание: строить планы?

— Нет, — возразил Румо. — Вот уж точно нет. Послушай-ка! У меня — двое союзников, они выросли в этом городе. Одного из них я возьму с собой в театр, второй останется у дверей, притворившись стражником. Сидите тихо, пока мы не вернемся.

— Об этом я позабочусь, — пообещал бургомистр.

— Хорошо. Расскажи остальным! — Румо встал, а бургомистр поспешил передать всем приятную новость.

Румо хотел было идти, как вдруг кто-то негромко окликнул его.

— Румо? Это ты? — спросил голос из темноты. Прищурившись, вольпертингер разглядел два силуэта, сидевшие у стены. Один — необычайно толстый и увесистый, второй — маленький и тощий.

— Румо здесь? — спросил тощий, открыв глаза. Огромные круглые глаза сверкнули в потемках, как две луны. Удивившись, Румо шагнул ближе. Увидал Фольцотана Смейка и доктора Оцтафана Колибриля.

По тому, как вели себя солдаты, явившиеся за ним в камеру, Рольф понял: затевается что-то необыкновенное. С ним обращались с большой осторожностью, даже с уважением: причиной тому, разумеется, — его прежние успехи на арене. Рольфа считали безумным художником смерти, способным быть в нескольких местах сразу.

Своего намерения Рольф не изменил. Он попытается захватить маленького сумасшедшего короля в заложники и потребует в обмен на его жизнь отпустить Ралу и других вольпертингеров. Нужно лишь опередить стрелы медных болванов.

Рольфа подвели к столу с оружием, и он взял сразу три ремня, а не один. Одним он подпоясался, два других перекинул через плечи. Затем Рольф вооружился двумя мечами, шестью ножами и четырьмя сюрикэнами. В лапу он взял небольшой топорик. Этого дня он очень ждал и очень боялся. Во всяком случае, теперь Рольф во всеоружии.

Не успел Смейк дочитать дневник, который доктор Оцтафан Колибриль вел на маяке в Туман-городе, как его взяли в плен весьма необычным способом. Сперва тумангородцы молча и неподвижно стояли вокруг маяка, где заперся Смейк. Потом духовой оркестр вдруг заиграл какую-то странную мелодию, отчего туман, окутывавший маяк, стал неистово колыхаться и так напирать на огромные окна, что те угрожающе прогнулись внутрь. У Смейка не выдержали нервы, и он сам сдался в плен.

Тумангородцы молча сопроводили Смейка в какое-то здание, где тот провел взаперти несколько дней вместе с доктором Оцтафаном Колибрилем, чье душевное здоровье оказалось серьезно подорвано, и семью другими пленниками — мидгардскими гномами.

Гномы, несколько недель подряд дышавшие ядовитым туманом, тоже лишились рассудка. Они считали, будто их куда больше, чем на самом деле, да и Смейку вскоре стало казаться, будто он заперт в тюрьме не с семью гномами, а с несколькими десятками.

Однажды дверь тюрьмы отворилась. Под конвоем дюжины свирепых кровомясов, среди которых Смейк с удивлением узнал Кромека Туму, Цордаса и Цориллу из трактира «У стеклянного человека», пленников провели сквозь густой туман в пещеру на берегу моря. Оттуда по длинному лабиринту они спустились под землю и после долгого утомительного перехода попали в Бел. Трижды на них нападали гигантские хищные насекомые — помесь паука и мотылька, трое кровомясов распрощались с жизнью. В Беле Смейка и доктора — как пленников второго сорта — отправили в тюрьму возле театра. К Колибрилю вернулось душевное равновесие, и они со Смейком возобновили глубокомысленные беседы, хоть и не при столь приятных обстоятельствах, как хотелось бы. Вскоре тюрьма заполнилась вольпертингерами. Смейк расспрашивал их про Румо, но никто не мог ничего толком рассказать. Да, они знакомы с ним, но где он теперь — никто не знает.

И вот Румо снова ворвался в жизнь Смейка, ровно при тех же обстоятельствах, что и в первый раз, когда он щенком очутился в пещере на Чертовых скалах.

— Смейк? — удивился Румо.

— Ну конечно! — отозвался Смейк, скаля акулью пасть в улыбке. — Ты Румо, я Смейк.

— Здравствуй, Румо, — сказал Колибриль.

— Здравствуйте, доктор, — ответил Румо. — Смотрю, вы нашли друг друга.

— Очень туманная история. Потом тебе расскажу, — перебил Смейк. — Как ты попал в подземный мир, парень? Что ты тут делаешь?

— Я пришел выручать товарищей.

— Так тебя не взяли в плен? — Глаза Колибриля вспыхнули.

— И ты сумел пройти через весь подземный мир и Бел? — продолжал ухмыляться Смейк. — Твое появление вселяет надежду в сердце старого друга.

— Тут будет потрудней, чем с циклопами, — отозвался Румо. — В тот раз чертями кишел только остров, а теперь — огромный город.

— Дело мастера боится, — многозначительно произнес Смейк, подняв кверху сразу несколько указательных пальцев.

— У тебя есть план? — спросил Колибриль.

— Не совсем, — смутился Румо.

— Тебе повезло, что нашел нас, — обрадовался Смейк. — Ведь у нас — пять мозгов на двоих.

— Мне нужно попасть в здание Театра красивой смерти, — заявил Румо. — Там держат остальных вольпертингеров. Пойдете со мной?

— Я с удовольствием, — ответил Смейк. — А вы, доктор?

— Немного размяться не повредит.

— Тогда вперед! — скомандовал Румо.

— Погоди минутку! — Смейк схватил Румо одной из своих лапок. — Ты нашел ответ на мою загадку? «Что одновременно становится длиннее и короче?»

— А, ну это легко, — хмыкнул Румо. — Конечно же, это жизнь.

— Верно! — ухмыльнулся Смейк.

Ушан Делукка чувствовал себя превосходно. Уже спускаясь по лестнице под конвоем солдат, он знал: сегодня на арене он покажет такое, на что не был способен прежде.

Отсутствие всякой погоды в подземном мире опьяняло Ушана с каждым днем все больше. То, что наверху нагоняло на него слабость и усталость, не давая порой пошевелиться, вдруг исчезло, и он почувствовал прилив сил, как в молодости.

Ушана привели в арсенал у выхода на арену, и он стал выбирать оружие. Публика галдела. Ушан слышал рычание диких зверей и отчаянные крики пленников. Чуял свежую кровь и пот, катившийся от страха, но сам ничего не боялся. Ушан Делукка был в превосходном настроении.

Учитель фехтования взглянул на стол. Что бы такого выбрать? Разумеется, он возьмет шпагу, самую лучшую, превосходно заточенную. Взяв одну из шпаг, он рассек воздух.

— Вжик, вжик, вжик! — посвистывал Ушан.

Генерал Тиктак блуждал по Белу, не разбирая дороги. Булыжники мостовой крошились под его тяжелыми шагами, а встречные в ужасе прятались кто куда.

Ему больно? Глупости, он не может чувствовать боль, у него нет нервной системы, он машина. Тогда отчего он так страдает? Неужто от мыслей? Мыслей о смерти Ралы. Тиктак знал: его напичканный оружием корпус скрывает что-то, способное страдать. Но никогда он не чувствовал этого так остро, как теперь.

Наконец он остановился. Та самая улица. Тот самый дом. Дом кузнеца, где Тиктак нашел медную деву. Проклятую медную деву, снова ставшую бесполезной грудой железа. Рала была ее душой, а теперь медная дева пуста.

Тиктак распахнул дверь, опечатанную по его приказу. В мастерской с прошлого раза ничего не изменилось. Скелет кузнеца так и лежал на полу.

Генерал Тиктак что-то искал.

Он искал огромные стальные щипцы с алмазными шипами — такие мощные, что ими можно проломить даже медного болвана. Где эти чертовы щипцы? Тиктак опрокидывал верстаки — инструменты, обрезки металла и шурупы разлетались во все стороны.

Вот они, щипцы!

Тиктак взвесил их в руке. Мощный инструмент с хитроумным гидравлическим механизмом и грозными шипами из чистейших алмазов.

Генерал приставил клещи к груди. Будь он проклят, если не найдет эту чертову штуку, что причиняет такую боль!

Румо, Смейк и доктор Колибриль единодушно решили, что Рибезель останется со старыми вольпертингерами, прикинувшись стражником, и будет держать дверь на засове. Зюго и Йогга связали, заткнули пасти и спрятали в камере под соломой. Смейк, Колибриль и Укобах проводят Румо в Театр красивой смерти и помогут освободить вольпертингеров. Укобах хорошо знает устройство театра, так что они войдут незамеченными.

Но едва все они вышли из тюрьмы, их планы были перечеркнуты. Не успели они повернуть к театру, как Румо втянул носом воздух, и его внутреннему взору предстала мрачная пугающая картина. Запах множества вольпертингеров доносился со стороны театра.

И тут Румо почуял серебряную нить.

Сердце так и подпрыгнуло в груди. Сомнений нет: тут, в самом центре мрачного Бела, несмотря на адскую вонь, блестит тонкая серебряная нить. Рала здесь, должно быть, совсем рядом.

— Нам туда! — заявил Румо.

— Но к театру совсем в другую сторону, — возразил Укобах.

— Знаю. Но я чую запах Ралы, — ответил Румо.

— Неужели?

— Ралы? — удивился Смейк. — Что еще за Рала?

По дороге Румо попытался объяснить Смейку, кто такая Рала. Рассказал про Вольпертинг, про Нурнийский лес и шкатулку — разумеется, снова задом наперед.

— Ясно, ты втрескался, — подытожил Смейк.

— Интересно, — добавил Колибриль. — Серебряная нить. Видимые запахи и ощущения. Я ставил кое-какие эксперименты с оцтокуляром. Обоняние вольпертингеров еще так слабо изучено!

Тем временем Укобах изо всех сил старался, чтобы их пестрая компания походила на конвой пленников, и надеялся не встретить солдат. И все же общество, состоявшее из вольпертингера, червякула, эйдеита и белянина привлекало внимание прохожих.

— Вперед! — кричал Укобах, потрясая мечом. — Вперед, жалкие рабы!

Наконец Румо остановился перед темной башней.

— Рала здесь.

Укобах поежился.

— Здесь? Отлично! Это башня генерала Тиктака!

— Как, генерал Тиктак — в Беле? — удивился Смейк.

— Да. Командует медными болванами. А те охраняют пленников в театре.

— Медные болваны охраняют театр? — опешил Смейк. — Ну, пиши пропало.

— Я иду туда, — сказал Румо. — Там Рала.

— А что, если генерал Тиктак у себя? — спросил Укобах.

— Убью его. Дай мне меч!

— Ясно, — вздохнул Укобах, возвращая Румо меч. — Убьешь генерала Тиктака. Как бы не так.

Урс не ждал ничего хорошего и все же с облегчением вышел на арену.

Зал был переполнен. Фрифтар, стоя у парапета королевской ложи, объявлял:

— Театр красивой смерти представляет Снежного Урса!

Урса встретили громкими аплодисментами.

«Интересно, кто на этот раз? — задавался вопросом Урс. — Солдаты? Дикие звери? Те и другие? Или что-то пострашнее?»

Открылись вторые ворота, и на арену, поигрывая шпагой, небрежно вышел Ушан Делукка.

— Вжик, вжик, вжик, — посвистывал Ушан.

— Театр красивой смерти представляет Ушана Делукку! — провозгласил Фрифтар.

Аплодисменты раздались еще громче.

Урс опешил. Другой вольпертингер. На это он не рассчитывал.

Распахнулись третьи ворота. На арену вышел Рольф.

— Театр красивой смерти представляет Рольфа Лесса!

Зрители вскочили с мест, приветствуя бойцов восторженными криками и топотом ног.

«Ушан? — с удивлением подумал Урс. — Рольф? Неужто им предстоит сразиться с кем-то втроем?»

— Тройной бой! — раздалось с трибун. — Тройной бой! Тройной бой!

Три вольпертингера стояли посреди арены. Их забрасывали цветами и венками. Фрифтар поднял руку, и аплодисменты смолкли.

— Если вы не знакомы с правилами тройного боя, — прокричал Фрифтар, — я их вам объясню.

Ушан, Рольф и Урс смущенно переглядывались.

— Самое главное в тройном бою, — продолжал Фрифтар, — погибает не один боец, а двое. Первым умрет глупейший: тот, кто постесняется объединиться с одним из противников, чтобы вместе прикончить третьего. А когда тот будет мертв, первые двое дерутся один на один.

— Мы не станем убивать друг друга, — крикнул Урс в ответ.

Гаунаб показался у балюстрады рядом с Фрифтаром.

— Жиска ми! — прошипел он. — Жиска ми, что дебут, лиес каотжутся!

— Ах да, — подхватил Фрифтар. — Чуть не забыл. Если вы откажетесь убивать друг друга, ваших старших товарищей одного за другим станут выводить на арену в качестве живых мишеней для медных болванов — пока не перестанете упрямиться. И уж поверьте мне, упрямиться бесполезно. Да начнется бой!

— Тройной бой! — скандировала публика. — Тройной бой! Тройной бой!

Ушан взмахнул шпагой.

— Вжик, вжик, вжик! — посвистывал он. — Знаете, что мне больше всего здесь нравится?

Урс и Рольф молча на него уставились.

— Погода, вот что!

— Да ведь здесь, под землей, нет никакой погоды, — удивился Урс.

— Вот именно! — усмехнулся Ушан. — Вам-то все равно, но вы и представить не можете, как это важно для меня. Здесь во мне будто проснулись сверхъестественные силы. Вжик, вжик, вжик!

— К чему ты клонишь? — спросил Урс.

— Он предлагает нам с тобой драться против него, — догадался Рольф. — Хочет показаться героем.

— Я не стану драться с вольпертингером, — возразил Урс.

— Как ни крути, а драться придется, — сказал Рольф. — Не то они перебьют наших.

— Тогда убейте меня первым, — перебил его Урс. — А там уж разбирайтесь между собой.

— Еще один герой, — пробурчал Рольф.

— Вжик, вжик, вжик! — посвистывал Ушан. — Повторяю для тех, кто не понял с первого раза. Вы ведь знаете, на что я способен, а здесь, под землей, мои силы удвоились. Ваш единственный шанс — объединиться против меня, а еще это наш единственный шанс выиграть время.

— Время для чего? — поинтересовался Урс.

— Не знаю, — ответил Ушан. — Вдруг случится чудо.

— Согласен, — вклинился Рольф. — Время мне понадобится. Я собираюсь взять в заложники чокнутого короля.

— Ну, так почему бы нам не совместить приятное с полезным? — усмехнулся Ушан.

Обитая медью дверь черной башни оказалась не заперта, и Румо без колебаний шагнул внутрь.

Сомнений нет: это жилище воина. Повсюду — оружие: мечи, топоры, кинжалы. Посреди комнаты — большое зеркало. Румо вспомнил фехтовальный парк Ушана Делукки.

— О боже, — шепнул Укобах. — Поверить не могу, что мы пробрались в покои генерала Тиктака. Это же смертный приговор.

— Здесь никого нет, — ответил Смейк.

В несколько прыжков Румо взобрался по лестнице на верхний этаж и остановился у второй приотворенной двери. Вынув меч, он толкнул дверь задней лапой.

— Что там наверху? — крикнул Смейк.

Едва Румо вошел в камеру, где стояла медная дева, память вернулась к нему. В один миг перед глазами пронеслось прошлое, настоящее и будущее: ярмарка, шатер со звездами, профессор со множеством мозгов, комод-оракул. Вот что Румо видел в ящике комода! Предсказание обратилось в жестокую действительность. Безжизненное тело Ралы лежало в гробу.

Рала мертва.

У Румо закружилась голова. Меч выпал у него из лап и лязгнул о пол. Румо потерял сознание.

Рибезель стоял у склада оружия: тут были мечи, топоры, копья. Вдруг снаружи послышались шаги. Работая в канализации, Рибезель носил с собой копье, но уже давно не брал его в лапы. Он поспешил схватить одно из них.

В дверь постучали.

— Кто там? — как можно смелее крикнул Рибезель.

— Проверка поста! — проревел голос снаружи. — Открывай!

— Нельзя! — отозвался Рибезель.

— Почему?

— Карантин. У вольпертингеров эпидемия.

— На кой черт мне твои вольпертингеры? Я проверяю стражу.

— Черт, — буркнул Рибезель.

— Что?

— Нет, ничего.

— Ну, так как, мне идти за подкреплением?

Рибезель отпер дверь.

На пороге стоял кровомяс, вояка в высоком звании. Войдя внутрь, он недоверчиво повертел головой по сторонам и, остановившись перед Рибезелем, глянул на того сверху вниз.

— А где Зюго и Йогг? Они должны быть на посту, — прорычал он.

— Заболели! — рявкнул Рибезель.

— Заболели? Оба? — удивился солдат. — Я же видел их сегодня утром. Как огурчики.

— Видимо, заразились, — отвечал Рибезель. — Эпидемия.

Солдат отступил на шаг.

— Заразная?

— Очень.

Солдат снова недоверчиво оглядел Рибезеля.

— А ты как сюда попал? Никогда не видел стражников-гомункулов!

— Я первый. Первый стражник-гомункул. Идея Фрифтара. — Рибезель отдал честь.

— А где форма? Что это на тебе за рухлядь?

— Временная мера. Пришлось сдать форму для дезинфекции. Эпидемия же.

— А почему ты один? По правилам должно быть два стражника.

— Напарник отлучился.

— Отлучаться с поста запрещено.

— Сам знаю.

— Вот как? А знаешь ли ты, что по правилам на посту положено находиться с арбалетом? Копья запрещены.

— Знаю. Но все арбалеты унесли в театр.

— Знаешь? А нет такого правила. Говори сейчас же, кто ты такой? — Кровомяс схватился за меч.

Резким движением гомункул вонзил копье в горло кровомясу. Солдат с хрипом рухнул на колени, затем шлепнулся на пол к ногам Рибезеля.

Рибезель задумался. И правда, кто он? Слуга? Гражданин Бела? Нет, все это в прошлом. Тут его осенило. Он подошел к мертвому солдату.

— Спрашиваешь, кто я? — проговорил он. — Я повстанец.

Очнувшись, Румо увидел, что Смейк, доктор и Укобах склонились над ним. Он лежал на столе в нижнем этаже башни. Хотел подняться, но силы его покинули.

— Потерпи чуть-чуть, Румо, — сказал доктор. — Скоро пройдет.

— Где Рала?

— Еще наверху.

— Это та самая Рала, о которой ты говорил? — спросил Смейк.

— Да, — ответил Румо. — Что с ней?

— Кто-то убил ее, — отозвался Укобах. — И не просто убил — перед смертью ее пытали. Не иначе, генерал Тиктак. Больше никто не заходит в башню.

— Она не могла умереть, — спорил Румо. — Я вижу серебряную нить. Я чую Ралу. По-прежнему.

— Пусть это прозвучит неприятно, — тихонько проговорил Колибриль, — но у мертвых тоже есть запах. Он исчезнет, когда тело разложится.

— Мне нужно к ней! — Румо с трудом встал и стал взбираться по лестнице.

— Не делай этого, мальчик мой! — крикнул Смейк.

Румо поднялся по ступенькам, а когда встал на колени перед свинцовым гробом, предсказание оракула окончательно сбылось. Именно в таком положении Румо увидел себя тогда в шатре у Соловеймара. Когда же он снова встал, в голове вертелась лишь одна мысль: все, что он отныне совершит, он совершит во имя Ралы.

Урс убедился, что Ушан дерется за двоих, если не за троих, а то и за четверых. Все трое двигались по арене, словно танцоры, и ведущим, несомненно, был учитель фехтования. Никогда еще Урс не видел такой легкости и грации в движениях Ушана. Как жаль, что тот растрачивает талант в драке с сородичами.

— Вжик, вжик, вжик! — покрикивал Ушан. — Я легок, как перышко! Ядовит, как скорпион. Проворен, как птица. Вжик, вжик, вжик!

Сперва все трое лишь создавали видимость настоящего боя, но искушенная публика вскоре разгадала их хитрость, и с трибун послышался свист.

— Это все, на что вы способны, ребята? — подначивал Делукка Рольфа и Урса. — Вы не на уроке, халтура тут не пройдет. Напрягитесь немного, если не хотите, чтобы наши товарищи стали живыми мишенями. Нападайте! Нападайте как следует! Попытайтесь убить меня!

— Я не стану этого делать! — упрямился Урс.

— Ты не всесилен! — добавил Рольф. — Я могу тебя ранить.

— Нет, не можешь, Рольф! — торжествовал Ушан. — Никто не может. Как бы ты ни старался, на мне не будет ни царапины! Попробуй-ка. Ну же! Давай!

Ушан приплясывал вокруг обоих противников.

— Так! Так! И вот так! — выкрикивал он, осыпая их градом ударов. Урс и Рольф чувствовали легкие уколы по всему телу, будто на них напал рой пчел.

— Да я бы каждого из вас уже раз по пять убил! Ну же! Нужно драться! Не ради себя, так ради других. Шутки в сторону! Попытайтесь, наконец, убить меня! Все равно ничего не выйдет, салаги!

— Если я захочу кого-то убить, — убью, — отвечал Рольф.

Ушан остановился, опустив шпагу.

— Вы что, еще не поняли? Я непобедим! Я неуязвим! Преподать вам урок, да?

Ушан не двигался, а Урс и Рольф медленно наступали.

— Ты не у себя в фехтовальном парке, Ушан, — шепнул Урс. — Да и я не последний ученик.

— Вот-вот, — подхватил Рольф. — Не очень-то задавайся, старик!

— Вжик, вжик! — только и свистнул Ушан, а Урс и Рольф скорчились от боли, схватившись за носы. Ушан уколол их в самое больное место. Рольф и Урс заскулили, а публика разразилась хохотом.

— То-то же, — выпалил Делукка. — Теперь-то вы будете драться по-настоящему? Готовы убить меня?

Башня генерала Тиктака на время сделалась пристанищем беглецов. Вновь спустившись на нижний этаж башни, Румо спокойно и сдержанно передал остальным свои дальнейшие намерения. Сообщники единогласно решили, что от хилого эйдеита и жирного червякула пользы в бою будет мало, поэтому Колибриль и Смейк останутся стеречь тело Ралы: после освобождения сородичей Румо во что бы то ни стало хотел забрать его в Вольпертинг. Укобах отведет его в Театр красивой смерти.

— Делай то же, что делал на Чертовых скалах, — посоветовал Смейк.

— Попытаюсь, — отозвался Румо.

Театр красивой смерти — восьмиугольное черное сердце Бела. Толстые стены выложены из черепов, почерневших от постоянной копоти.

— Это все черепушки врагов династии Гаунабов, — пояснил Укобах, беспокойно озиравшийся, пока они вдвоем пробирались вдоль стены театра. — В театр ведут несколько ворот. Я как представитель знати частенько заглядывал за кулисы. Знаю, как устроена эта адская машина. Нам лучше зайти через подвал — там, откуда разносят мясо диким зверям. Подвал не охраняется: уж очень страшные там звери, зато оттуда можно попасть куда угодно, даже на черную лестницу, ведущую на ярус пленников. Уж в чем я точно уверен: никому еще в голову не приходило тайно пробраться внутрь! До сих пор отсюда лишь мечтают сбежать. — Укобах нервно хихикнул. Из театра доносился смех, аплодисменты и пронзительные крики — очевидно, представление в самом разгаре.

— Скажи-ка, — спросил Укобах, — а что такого ты натворил на этих — как их — Чертовых скалах?

— Убил столько врагов, сколько смог, — ответил Румо.

— Ясно, — сказал Укобах. — Это уже план!

Они пробрались в подвал театра через незарешеченное окно — это не составило труда. Очутились в комнате, заваленной обглоданными костями. В смрадном воздухе жужжали жирные мухи. Из соседнего помещения сквозь стену доносился звериный рык. Укобах открыл дверь. В темном коридоре спутники увидали еще дюжину дверей.

Укобах распахнул одну из них. Посреди камеры стоял паук ростом с человека, покрытый красной шерстью, с восемью желтыми глазами с тарелку величиной и мраморно-серыми крыльями. Он обматывал паутиной болотную свинью. Паук заметил незваных гостей и взмахнул крыльями. Укобах захлопнул дверь.

— Не та дверь! — воскликнул он.

Следующие двери Укобах лишь слегка приоткрывал и тут же захлопывал снова. Оттуда то раздавался устрашающий рык, то била в нос жуткая вонь, то высовывалось щупальце. Наконец он нашел нужную дверь.

— Лестница, — шепнул он. — Ведет на ярус пленников. — Румо и Укобах стали взбираться наверх. Звук аплодисментов то нарастал, то затихал. Румо чувствовал множество неприятных запахов: кровь, пот, страх, гнев. Неестественные запахи постановочной смерти.

Дойдя до конца лестницы и заглянув в следующую дверь, Румо и Укобах увидели коридор, тускло освещенный несколькими факелами. То, что Румо разглядел, поразило его. В конце коридора перед черной деревянной дверью стоял массивный стол. Сидя за столом, трое стражников клевали носом. Перед ними красовались три пустые бутылки. Но удивило Румо не то, что солдаты пренебрегают службой, а то, что все трое ему знакомы. Стражниками оказались Цордас, Цорилла и Кромек Тума, кровомясы из трактира «У стеклянного человека».

С тех пор как Румо и Смейк оставили Кромека Туму в одиночестве выть в трактире «У стеклянного человека», с ним произошли удивительные перемены. Он сменил профессию, нашел верных друзей и родной дом. Но самое главное — с тех пор он больше не выл.

Тогда Кромек пришел в себя как раз вовремя. Цордас и Цорилла набивали мешки его добром и готовились смыться, но Кромек их застукал. В ужасной потасовке победил Кромек: Цордас и Цорилла еще не оправились после стычки со Смейком и Румо.

Пока те двое приходили в себя, Кромек задумался: а что, если торговля спиртным вовсе не его призвание? Он терпеть не мог прислуживать посетителям, дело не приносило ни гроша дохода, а очнувшись после припадка, каждый раз обнаруживал, что его грабят. Определенно пора что-то менять.

— Послушай-ка, Кромек Тума, — раздался в голове знакомый голос. — Похоже, трактирщик из тебя никудышный. — Это говорил стеклянный человек, тот самый голос, что приказал ему выстроить трактир.

— Но в прошлый раз ты…

— Ладно, признаю, я ошибался. Но ведь я твое помешательство и ни за что не отвечаю.

— Нет?

— Я был невменяем. Но теперь вижу ясно. Кристально четко. Как сквозь брильянт, спрессованный из чистых мыслей. Представляешь, как четко?

— Нет, — отвечал Кромек.

— Безумно четко, приятель! Послушай-ка! Ты должен вернуться к прежним занятиям. Думаю, солдат — самая подходящая для тебя профессия.

— Даже не знаю. Не так-то легко мне будет попасть в армию. Я ведь таскал голову князя Йенадепура, насаженную на копье. Пошли слухи. Кто меня теперь возьмет на службу?

— Понимаю. Но я говорю не о земной службе. Слыхал ты про подземный мир?

— Еще бы. Солдаты у костра только про него и болтают. Да у них не все дома…

— А ведь подземный мир на самом деле существует. Что ты на это скажешь?

— Скажу, что ты рехнулся.

— И отчасти ты прав, черт возьми, ведь я твое помешательство. Но сведения о существовании подземного мира у меня из надежного источника. Такого надежного…

— Откуда же?

— От другого помешательства.

— Вы что, разговариваете друг с другом?

— Разумеется. Мы все связаны. Телепатией. Голоса, понимаешь? Мы те самые голоса, что…

— Ладно, ладно, — Кромек схватился за голову. — Оставь подробности при себе. У меня голова болит.

— О подземном мире я знаю от некоего Гаунаба, — заявил стеклянный человек.

— У вас даже имена есть?

— А как же! Я стеклянный человек. Этот — Гаунаб. А еще есть тысячелетний пес, Мефесто-трескун, двенадцатиязыкий змей и…

— Ладно, ладно! И что, в подземном мире есть армия?

— Еще какая! Туда берут только отъявленный сброд. А кто и на это звание не тянет, становится генералом.

— И как туда попасть?

— Туда ведет много дорог. Советую пойти через Туман-город.

— Почему?

— Это самый безумный путь! — стеклянный человек дьявольски захохотал.

Когда Цордас и Цорилла очнулись, Кромек дал им понять, что, если они еще раз попытаются его обобрать, он порубит их на куски, засолит и будет носить с собой вместо припасов на черный день. Оба почуяли, что тот не шутит, и торжественно пообещали исправиться. В конце концов, все трое сделались закадычными друзьями. Кровомясы хоть и тупы, жестоки и коварны, но не злопамятны. Кромек поделился с друзьями намерением податься в подземный мир, Цодрасу и Цорилле затея пришлась по душе, и они решили идти все вместе. Сожгли дотла трактир «У стеклянного человека» и отправились в путь, следуя внутреннему голосу Кромека.

Наконец они дотопали до Туман-города, и неприветливые жители приняли их в тайный «Союз друзей Бела». Тумангородцы открыли кровомясам тайну своего города, рассказали о городах-ловушках. Перво-наперво новоиспеченным друзьям Бела, вместе с другими кровомясами, поручили доставить в подземный мир очередную партию рабов. К огромной радости Кромека, Цордаса и Цориллы, среди пленников оказался тот самый жирный червяк, что так подло надул их на пару с вольпертингером. Кромек решил, что это знак свыше: дескать, он на верном пути.

В подземный мир вел запутанный лабиринт пещер. Кровомясам он сразу понравился. Да, там водятся очень опасные гигантские крылатые пауки (по дороге такие сожрали троих кровомясов) и много других неприятных созданий, и все же мрачная атмосфера Бела пришлась им по вкусу. Доставив рабов, все трое поступили на службу к Гаунабу Девяносто Девятому. Никто не попрекнул Кромека, дескать, тот насадил голову своего князя на копье. Похоже, на сей раз голос в голове дал дельный совет. Кромек, Цордас и Цорилла успели послужить в разных подразделениях армии подземного мира, пока не попали в Театр красивой смерти. Выступив в нескольких боях — от них требовалось всего-то рубить головы беззащитным гномам, — кровомясы, по воле случая, устроились на теплое местечко театральных стражников.

Когда в Бел доставили пленных вольпертингеров, Кромек впервые за долгое время занервничал. Убедившись, что того вольпертингера из «Стеклянного человека» среди пленников нет, он немного успокоился, и все же присутствие этих тварей ему серьезно досаждало. Сражения, которые Кромек видел в театре, пробудили в нем дурные воспоминания, и даже во сне вольпертингеры, скаля зубы, гнались за ним, пока кровомяс не просыпался с криками. Кромек снова запил. В тот самый день, когда состоялся тройной бой, он осушил три бутылки самого крепкого подземного вина и крепко уснул. Во сне за ним гнался огромный белый пес, ужасно похожий на ту дворнягу из «Стеклянного человека».

Румо тихонько подкрался к столу, за которым храпели трое стражников, Укобах осторожно ступал за ним. Румо вытащил меч.

— Будем драться? — спросил Гринцольд.

— Как можно меньше, — шепнул Румо.

Гринцольд разочарованно вздохнул.

— Что ты задумал? — поинтересовался Львиный Зев.

Наклонившись, Румо трижды громко стукнул по столу. Кромек Тума, Цордас и Цорилла проснулись и осоловелым взглядом уставились на него.

— Здорово, Кромек, — поприветствовал Румо. — Давно не виделись.

Цориллу Румо уложил ударом в лоб. Цордаса он не тронул: тот еще понадобится, чтобы освободить пленников. А Кромек Тума опять завыл.

Смейк печально разглядывал Ралу в медном гробу. Какое прекрасное, благородное создание! Идеальная спутница жизни для Румо!

— Как вы смотрите на то, чтобы вместе со мной нарушить планы смерти? — спросил невзначай доктор Колибриль, будто предлагая Фольцотану Смейку сыграть партию в шахматы.

— Что? — глухо переспросил Смейк.

— Я спрашиваю, не желаете ли поучаствовать в небольшом научном приключении? Победить смерть и немного поработать на благо собственного бессмертия? — Доктор ободряюще улыбался.

— По-моему, ваши эйдеитские шуточки сейчас не ко времени. Мне совсем не смешно.

— Я и не думал шутить. Совершенно серьезно предлагаю. Как в прошлый раз, в лесу.

— Я снова должен залезть к вам в мозг?

— Это первая остановка. А конечная цель — сердце Ралы.

— И что это даст?

— Трудно сказать. Над ее организмом кто-то изрядно потрудился. И боюсь, будет небезопасно. Но в первый раз всегда трудно. Шансы — пятьдесят на пятьдесят.

— Как в карточной игре?

— Да, как в карточной игре. А я смогу проверить расчеты.

— Так растолкуйте же мне правила игры, доктор.

— Первая остановка вам известна. Нанесете визит моему мозгу. Отправляйтесь сразу в комнату, где стоят микромашины исчезнувших крох. Садитесь в подкровную лодку. Из моих вен вы попадете в вены Ралы, а там уж запустите ее сердце при помощи инструментов исчезнувших крох. Вот и все.

— Все? — рассмеялся Смейк. — А как я попаду из вашего тела в тело Ралы?

— Это проще простого. Я соединю наши кровеносные системы. Здесь превосходная лаборатория, есть все, что нужно. Да мне и нужна всего-то стерильная трубка.

Смейк уставился на доктора. Похоже, тот и впрямь не шутит.

— Доктор, у меня тьма вопросов! Это опасно? Есть ли хоть самый ничтожный шанс на успех? И как мне искать дорогу в теле Ралы?

— Вопросов всего три, и на все — один ответ: все образуется. Да, мои расчеты говорят: все как-нибудь образуется.

— Как-нибудь? А еще ученый называется!

— Звучит не очень убедительно, да вы ведь и сами знаете, как точны мои расчеты.

— А что, если кто-то войдет, пока мы… Я хочу сказать, что, если вернется генерал Тиктак?

— Тогда мы всяко пропали.

— Вы правда считаете, что может сработать?

— Только представьте, какой сюрприз для Румо! Лично мне хочется его отблагодарить. Он спас мне жизнь. А сколько раз вы, Смейк, обязаны ему жизнью? Раз? Два?

Смейк уставился на медную деву.

— На сегодняшний день — три, — пробормотал он. — Позволите сунуть палец вам в ухо?

— Я настаиваю! — улыбнулся Колибриль.

Гаунаб возбужденно подпрыгивал на троне и колотил подушки.

— Петерь-то они рудется, как лагапоется! — пыхтел он. — Не на жинзь, а на мерсть.

Сперва воины на арене лишь присматривались друг к другу, но бой набирал обороты. Похоже, двое молодых вольпертингеров объединились против старого, а тот отражал все атаки с такой легкостью, какой от него никто не ожидал. Публика, затаив дыхание, наблюдала драку между вольпертингерами — именно на такой эффект и рассчитывал Фрифтар. Впервые на арене Театра красивой смерти состоялся такой зрелищный бой. Это не какие-то там варвары или грубые солдафоны, а настоящие художники.

— Я знаю, что еще можно сделать, — добавил Фрифтар. — Как подбросить поленьев в костер. Я уже послал отряд доставить в театр нескольких старых вольпертингеров. Медные болваны устроят небольшое состязание в стрельбе. Думаю, тех троих на арене это раззадорит.

Гаунаб ухмыльнулся.

— Да! — воскликнул он. — Дебум биувать гертинперволей, чтобы гертинперволи биували рудг рудга!

— Да, Ваше Величество, — кивнул Фрифтар. — Ваши идеи, как всегда, великолепны. Убьем нескольких вольпертингеров, а остальные перебьют друг друга.

По ритмичному лязгу доспехов Рибезель понял, что к тюрьме приближается целый отряд солдат.

В дверь постучали.

— Кто там? — прохрипел Рибезель.

— Театральная стража! — проворчали в ответ. — Приказано доставить вольпертингеров в театр.

— Сейчас! — отозвался Рибезель.

Отпер дверь. Снаружи стояла дюжина вооруженных до зубов солдат. Что за звери — не видно из-за доспехов.

— Входите, — велел Рибезель.

Солдаты вошли в тюрьму.

— Откуда кровь на полу? — спросил предводитель.

— Слишком упрямый вольпертингер. Пришлось прикончить.

— Ясно, — буркнул солдат. — Почему не в форме?

— Кровь, — мрачно ответил Рибезель. — Перепачкался кровью вольпертингера. Ну и мерзость! Сколько вам надо пленников?

— Полдюжины. Будут мишенями для медных болванов.

— Здорово! — расхохотался Рибезель. — Ну, выбирайте! — и он отпер дверь в камеру. Предводитель и Рибезель отступили в сторону, а солдаты вошли внутрь.

— Стоять! — рявкнул предводитель.

Солдаты встали по стойке «смирно». Глаза их медленно привыкали к темноте. Предводителю пришлось сильно прищуриться, чтобы разглядеть, что творилось в камере. Дюжина вольпертингеров с самым решительным видом стояли полукругом. Хоть и старые, но вооружены. Один из них — здоровенный детина с вмятиной на голове — вышел вперед и сказал:

— Сдавайтесь подобру-поздорову.

Рибезель приставил к горлу предводителя отряда копье.

Цордас, хоть и был идиотом, понимал, что один на один против Румо шансов у него нет. Цорилла лежал в отключке, а когда Кромек перестанет выть — никому неизвестно.

Усевшись против Цордаса на стол, Румо приставил меч ему к горлу.

— Слушай и мотай на ус, — начал он. — Сейчас ты четко и ясно расскажешь мне, где держат пленных вольпертингеров. И не вздумай соврать или утаить что-то важное. И заруби на носу: одно неверное движение — и ты труп. А будешь меня слушаться — может быть, останешься в живых. Давай!

— В камерах — по две двери, — отвечал Цордас. — Передняя ведет на балкон театра, задняя — на черную лестницу. Вольпертингеры в камерах прикованы цепями.

— Ясно. Ты поможешь мне открыть двери на лестницу и снять с пленников цепи.

— Ничего не выйдет. Театр охраняют медные болваны.

— Ты мне поможешь, или жить надоело?

— Трудно сказать, — отозвался Цордас. — Видать, я и так и эдак покойник.

Холодное серое королевство смерти. Потерянный, вычеркнутый из жизни мир. И зачем только Смейк подвизался участвовать в этом безумии?

— Доктор Колибриль! — позвал он. — Ауу?

Разумеется, нет ответа. Колибриль уже давно не отвечал.

Поначалу все было просто, ведь доктор помогал Смейку. Он пробрался в мозг Колибриля, проник в комнату, где хранятся микромашины исчезнувших крох. Завел подкровную лодку, прибегнув к ласковому управлению. Духи знаний помогли провести лодку по кровеносной системе Колибриля. Под телепатическим руководством доктора, лучше любого анатома знавшего свое тело, Смейк держал путь к сердцу Ралы. Лодка бесшумно и проворно, как форель, шла по артериям и венам. Наконец Смейк очутился в стерильной трубке, соединявшей кровоток доктора и Ралы.

Но едва Смейк проплыл сквозь искусственный канал и оказался в крови Ралы, связь резко оборвалась. Свет внутри лодки потускнел, электрическое жужжание стихло. Глядя сквозь прозрачную мембрану, Смейк видел чужой, безжизненный мир. Оставалось полагаться только на себя.

Мотор лодки заглох, она дрейфовала в постепенно остывавшей и густевшей плазме по вене, усеянной мертвыми кровяными тельцами и другими микроорганизмами. Обстановка напоминала поле проигранной битвы.

Мертвое тело Ралы совсем не то, что мозг Колибриля. Ничего похожего на библиотеку, на летающее хранилище знаний. Нет тут кубов и квадратов, светящихся трапеций и пирамид, напоминающих городские здания. Здесь, скорее, заросли джунглей. Как найти дорогу? В прошлый раз Колибриль напичкал его знаниями до отказа, но именно до анатомии дело не дошло. Смейк не мог отличить мочеиспускательного канала от вены, а нервного ствола — от жировой клетки. Всюду узлы, опухоли, вздутия, наросты. Что это: сердце или печень, лапа или мозг?

Смейк готов был впасть в истерику, но понимал, что это не поможет. А вдруг?

— Помогите! — крикнул Смейк. — На помощь!

— Помогите! — отозвался гнусавый писклявый голосок. — На помощь!

— На помощь!

— На помощь!

Смейк испугался. Он не очень-то рассчитывал получить ответ. Откуда голос? Снаружи? Или изнутри лодки?

— Эй? — крикнул он. — Доктор Колибриль? Это вы?

— Тебя зовут Колибриль?

— Это твое имя?

— Колибриль?

— Нет, меня зовут Смейк, и я…

— Смейкия?

— Тебя зовут Смейкия?

— Здравствуй, Смейкия.

— Смейк. Меня зовут Смейк.

— Его зовут Смейк.

— Смейк.

— Смейк. Смейк. Смейк.

Странно: голоса звучали совершенно одинаково, но, казалось, говорят трое.

— Что ты делаешь в нашей подкровной лодке, Смейк?

— Чем ты это объяснишь, Смейк?

— Выкладывай, Смейк!

— Это… Это ваша лодка? — удивился Смейк.

— Разумеется.

— Вы исчезнувшие крохи?

— Что?

— Кто?

— Как?

— Э-э-э… Исчезнувшие крохи… Так вас называют… Точнее, Колибриль называет… Ученый, открывший вас, и…

— Вы называете нас исчезнувшими крохами?

— В общем, да.

— Вот дела!

— Неслыханно!

— Почему бы сразу не назвать нас пропащими ничтожествами?

— Прошу прощения, но это не я выдумал название.

— Ты, видимо, вообще редко думаешь.

— А ты не думаешь ли…

— …что обидел нас?

— Ну, не сердитесь! Скажите, как вас правильно называть.

— Не можем.

— Невозможно.

— Слишком рискованно.

— Да? Почему же?

— У нас есть имя, но не такое, к каким ты, со своими ограниченными представлениями, привык.

— Ты не поймешь нашего имени. Для твоего скудного ума оно слишком сложное.

— Стоит лишь произнести наше имя — ты с ума сойдешь. На самом деле это число. Необъятное для тебя число.

— Хотите сказать, необъятно большое число?

— Нет, необъятно малое.

— Безумно малое.

— Такое малое, что время поворачивает вспять, стоит лишь его произнести.

— А что, если нам обойтись без имен и просто продолжить разговор?

— Это невежливо.

— Дурной тон.

— Слишком просто!

— Уфф! Ну так, черт побери, придумайте себе имя сами!

— Меня зови Смейк.

— А меня Смейксмейк.

— Тогда меня — Смейксмейксмейк!

— Звать вас Смейком, Смейксмейком и Смейксмейксмейком? Но мы же запутаемся… Вам ничего лучше на ум не приходит?

— Нет, у нас нет фантазии.

— Совсем?

— Мы ее изжили. Ты и представить не можешь, сколько времени прошло с тех пор.

— Много или мало?

— Ты что, смеешься над нами, Смейк?

— А у вас нет чувства юмора?

— Нет. Юмор мы тоже изжили давным-давно.

— Я смотрю, вы много чего изжили.

— Еще бы! Например, мы изжили пространство и время. Боль и смерть.

— Войны и налоги.

— А главное — величину. В любом ее проявлении.

— Вот как? Что же у вас осталось?

— Числа. Только числа вечны.

— Так давайте я буду звать вас по числам. Например, один, два и три, идет?

— Это не числа. Это слова.

— Черт возьми, да называйтесь, как хотите! Вы просто редкостные зануды!

— Ты так и не ответил на наш вопрос.

— Что ты делаешь в нашей подкровной лодке?

— А?

— Я должен заставить биться мертвое сердце.

— Ой-ой-ой!

— Вот так замахнулся!

— Не много ли хочешь?

— Доктор Колибриль сказал…

— Этот Колибриль действует мне на нервы, хоть мы и не знакомы.

— Сперва обозвал нас крохами…

— Исчезнувшими крохами!

— Потом уволок нашу лодку…

— А теперь хочет совершить чудо.

— Колибриль говорит, чудес не бывает. А вот наука может достичь уровня чуда. Думаю, он рассчитал, что исчезну… что вы мне поможете.

— Ох уж этот Колибриль! Как же, станем мы помогать совершить чудо тому, кто украл пашу лодку. При том, что чудес не бывает.

— С чего нам тебе помогать?

— Назови хоть одну причину.

— Скажем так, речь идет о делах сердечных.

— Разумеется — о кардиологической операции.

— Нет, я имею в виду любовь.

— О, боже!

— Любовь мы тоже давно изжили.

— Знаешь ли ты, что любовь — это такой ряд чисел, что, если вычесть из него такой же ряд чисел, получится «ноль».

— Такое выйдет с любым рядом чисел.

— И тебя это не пугает? Если станешь слишком долго об этом думать, то…

— Ах, оставь его в покое! Так что там за любовная история?

— Вот только не надо сантиментов! Это в прошлом! Мы изжили всякую сентиментальность.

— Да ведь я просто спрашиваю! Собираю факты. Голые холодные факты.

— Это история любви, победившей смерть.

— Не может быть! Как роман… ой, то есть расскажи поподробнее! Больше голых холодных фактов.

— Эта любовь такая огромная и чистая! Влюбленным не раз пришлось сразиться со смертью, чтоб быть вместе, но, похоже, на сей раз смерть взяла верх.

— Как ужас… ой, я хочу сказать интересно. Какие холодные голые факты! А дальше?

— Да, дальше!

— Дальше, дальше!

Ворота на арену открылись, и Гаунаб всхрюкнул от удовольствия. Схватив подушку, прижал ее к груди, предвкушая, как во время бойни разорвет ее и будет разбрасывать перья.

— Кольско гертинперволей конпричат дменые ваболны? — спросил он Фрифтара.

— Я велел вывести на расстрел полдюжины, — отвечал тот.

— Льтоко сешть? — Гаунаб казался разочарованным. — Ловамато! Чепому не надведцать?

— Я велел медным болванам убивать медленно, выпустив как можно больше стрел. Все решат, будто убито дюжины две.

Ухмыльнувшись, Гаунаб снова стал глядеть на арену.

Фрифтар снова стал хозяином положения в Театре красивой смерти. Отныне вольпертингеры начнут истреблять друг друга вместо того, чтобы уничтожать драгоценных бойцов. Тройной бой ознаменует начало конца этой гордой расы. Вольпертингеры придут и уйдут, театр и Бел останутся навеки. Все шло великолепно, но Фрифтар чувствовал себя неважно. Несмотря на веселье, ему так и не удалось отделаться от неприятного ощущения, охватившего его утром при виде мертвой вольпертингерши в медной деве. Что, если он подхватил грипп? Но он никогда не болел гриппом и не знал, что при этом чувствуют.

Безобразие! Разве может первый советник, ответственный за здоровье граждан Бела, заболеть? Встряхнувшись, Фрифтар сосредоточился на битве.

— Неплохо! — похвалил Ушан. — Но надо еще чуть-чуть поднапрячься. — Все трое порядком выдохлись и теперь стояли посреди арены, с трудом переводя дух.

— Еще? — прохрипел Урс. — Я и так выложился по полной, Ушан! Тебе не в чем меня упрекнуть!

— Не в чем, — согласился Ушан. — Но дело принимает серьезный оборот. Я прошу вас кое-что для меня сделать.

— Что еще? — кашлянул Рольф. — Драться еще яростнее?

— Нет, теперь убейте меня.

— Что?

— Вы должны убить меня. С минуты на минуту на арену выведут вольпертингеров. И будет поздно: многие погибнут. Убейте же меня, немедленно! Для наших друзей это единственный шанс.

— Их все равно выведут на арену, — возразил Рольф. — Пора действовать. Втроем мы сможем перебраться через стену королевской ложи.

— Медные болваны изрешетят нас стрелами — и пикнуть не успеем, — ответил Ушан. — Убейте меня! — взмолился он. — Прошу вас. Поторопитесь, пока не поздно!

— Уже поздно, — проговорил Урс, указывая мечом на ворота.

На арену выходили их сородичи, но не шестеро дряхлых стариков — несколько дюжин молодых, сильных, до зубов вооруженных вольпертингеров появились из всех ворот одновременно. Рольф заметил своих друзей: Биалу Бухтинга, Тсако Красенбора и Олека Дюнна. Урс увидел тройняшек Родникс. Ушан узнал многих учеников фехтовальной школы.

Последним на арену вышел Румо.

Публика на трибунах зашепталась, беляне и гомункулы повскакали с мест. Фрифтар неподвижно уставился на вольпертингеров, Гаунаб повизгивал, медные болваны схватились за оружие. Румо выбежал на середину арены, где Рольф, Ушан и Урс с удивлением наблюдали за происходящим.

— Здорово, Румо, — выпалил Урс. — Ты где пропадал?

— Были кое-какие дела.

— Так это ты всех освободил? — опешил Ушан.

— Мне кое-кто помог, — отозвался Румо.

— А где Рала? — спросил Рольф. — Почему ее нет?

— Рала умерла, — ответил Румо.

— Нет!

— Ее до смерти запытал некто генерал Тиктак. Я надеялся встретить его здесь. Вы его знаете?

Рольф разрыдался. Остальные молча покачали головами.

— Где она? — всхлипнул Рольф.

— Ее тело охраняют двое моих друзей. Разберемся тут и заберем ее. А теперь нужно драться!

— Да, — согласился Ушан Делукка. — Теперь нужно драться.

Румо поднял меч повыше, чтобы дать оглядеться Гринцольду и Львиному Зеву. Солдаты с трибун поспешили к выходам на арену.

— Батюшки! — пискнул Львиный Зев.

— Вот это да! — простонал Гринцольд. — Да я уж и не мечтал о такой битве!

— Это самая грустная история из всех, что мне приходилось слышать.

— Хотя мы давно изжили грусть.

Третий голос всхлипнул.

— Ну так что? — спросил Смейк. — Вы мне поможете? Покажете дорогу в сердце Ралы?

— Ладно, Смейк.

— Мы поможем.

— При одном условии.

— Все, что в моих силах! Чего вы хотите?

— В свое время узнаешь.

— Эй, так не годится!

— Ты торгуешься?

— Он торгуется!

— Мы уходим! Еще посмотрим, как он…

— Ладно, ладно! — крикнул Смейк. — Сделаю все, что пожелаете.

— То-то же. Мы не торгуемся. Мы это изжили.

— Мы привыкли, чтобы нас слушались.

— Самокритику мы тоже изжили. Мы никогда не ошибаемся. Смейк вздохнул.

— Ладно, начнем. Вы придумали себе имена?

— Да. Мы хотим зваться исчезнувшими крохами.

— Неужели?

— Ну мы поразмыслили. Не такое уж плохое название. Во всяком случае, довольно точно нас характеризует.

— Ведь мы такие крохотные, нас почти нет.

— Исчезнувшие крохи — великолепно.

— Я буду исчезнувшей крохой номер один.

— Я буду исчезнувшей крохой номер два.

— Я буду исчезнувшей крохой номер три.

— Так-то лучше, — обрадовался Смейк. — Что теперь?

— Включай акустическое ласковое управление, — велела исчезнувшая кроха номер один.

— Мурлыкай, — велела исчезнувшая кроха номер два.

— И учти — у нас очень высокие требования к мурлыканью, — добавила исчезнувшая кроха номер три.

— Бррррррррр, — зафыркал Смейк. — Бррррр…

— Ты не мурлыкаешь! — возмутилась исчезнувшая кроха номер один.

— Ты жужжишь! — заявила исчезнувшая кроха номер два.

— Ты что, шмель? — спросила исчезнувшая кроха номер три.

Румо опустил меч. Это был сигнал: вольпертингеры начали штурмовать стены вокруг арены. Одни встали друг другу на плечи, другие, ступая на скрещенные лапы и мечи, словно по живым лестницам лезли наверх, и через несколько мгновений десятки вольпертингеров перебрались через ограждение. На трибунах началась паника, зрители с криками бросились к выходу.

Рольф взглянул на медных болванов. Кое-кто уже выпустил стрелы, но большинство из них оказались застигнуты врасплох и никак не могли зарядить арбалеты.

— Я захвачу короля! — заявил Рольф.

— А я останусь внизу, — ответил Ушан, — тут хватит работенки.

В воротах арены показались солдаты, вооруженные до зубов. Числом они намного превосходили вольпертингеров.

Рольф бросился к балкону чокнутого короля.

Фрифтар действовал быстро. Он сотни раз прокручивал в голове подобную ситуацию. Мятеж. Королевскому советнику полагалось учитывать такую вероятность. Сперва следует успокоить эту визжащую обезьяну. Он протянул Гаунабу руку, тот схватил ее и вцепился зубами. Фрифтар и бровью не повел.

— Тшо петерь ладеть? Тшо петерь ладеть? — верещал Гаунаб. — Тшо ман ладеть?

— Не беспокойтесь, Ваше Величество, у нас все готово на такой случай. Мы же много раз с вами репетировали.

— Я свё бызал! — хныкал Гаунаб.

— Сомкнуть ряды! — приказал Фрифтар солдатам, и те выстроились плотной стеной вокруг ложи, закрыв Фрифтара и Гаунаба.

«Так и знал, что ты, безмозглый тупица, все забудешь!» — подумал Фрифтар, а вслух сказал:

— Я знаю, Ваше Величество заняты делами поважнее, вам не до таких мелочей. Сперва откроем трон.

— Кротоем ртон?

Выпустив руку Гаунаба, Фрифтар шагнул к трону. Потянул на себя рычаг, и трон разделился надвое. Каменная плита под троном сдвинулась в сторону, открыв лестницу, которая вела в подвал театра.

— Стнилеца! Стнилеца! — взвизгнул Гаунаб, захлопав в ладоши.

— Ну вот, вы и вспомнили, Ваше Величество! А теперь мне нужно ваше согласие. Сам я не могу принимать столь серьезное решение. — Фрифтар вынул маленький свиток. — Могу я объявлять тревогу и вызвать фрауков?

Гаунаб съежился.

— Рафуков? Без эвото каник?

— Боюсь, что нет, Ваше Величество. Вы сами видели, как дерутся вольпертингеры. Нужно приложить все усилия. Думаю, одного фраука хватит.

— Ну длано. Дона кат дона. Зывывай рафука!

— Благодарю, Ваше Величество! — Пошарив под троном, Фрифтар достал маленькую свинцовую клетку. Открыв дверцу, вынул затрепетавшую летучую мышь и сунул свиток в кольцо, прикрепленное к лапке. Летучая мышь расправила крылья, и Фрифтар выпустил ее. Громко хлопая крыльями, летучая мышь поднялась в воздух.

— Тиле! — крикнул Гаунаб ей вслед. — Тиле к рафукам!

Советник взял короля за руку.

— Вы позволите, Ваше Величество?

В последний раз взглянув на поле битвы, они, держась за руки, зашагали по потайной лестнице. Каменная плита встала на место, и трон сложился. Фрифтар и Гаунаб исчезли, а солдаты бросились в бой на арене.

Укобах притаился на черной лестнице. Он уже достаточно погеройствовал — к битве на арене он не готов. В отличие от Рибезеля, Укобах никогда не учился обращаться с оружием.

Укобах задумался. Он превосходно знает устройство театра — это куда полезнее. Чем бы еще помочь мятежникам?

«Ох!» — ему в голову пришла мысль, столь ужасная, что он постарался тут же ее отогнать, затолкать поглубже, как чертика, нечаянно выскочившего из коробки. Это безумие поистине Гаунабовых масштабов! Прочь эту мысль! Но что если… Затея безумна, но какое произведет впечатление! Нет! Слишком опасно! Вероятно, Укобах погибнет первым.

Тут он вспомнил о Рибезеле. Тот ни секунды не колебался, когда ему поручили опасное задание: защищать вольпертингеров. А Укобах засел тут в потемках и скрывается от ответственности.

Он еще раз обдумал свою мысль: сумасбродно, рискованно, непредсказуемо. Укобах глубоко вздохнул и стал спускаться в подвал к диким зверям.

Рольф перепрыгнул через парапет королевской ложи, но короля там не оказалось. Чокнутый монарх и его советник исчезли. Вольпертингер нос к носу столкнулся с двумя дюжинами лучших воинов Бела, жаждавших крови.

Тысячу раз Рольф прокручивал в голове это мгновение: вот он врывается в ложу, берет в заложники короля и требует освободить Ралу.

Лишь теперь до Рольфа дошло: Ралы нет в живых, освобождать некого. Рольф мог бы отомстить королю, но тот сбежал. Лишь две дюжины солдат в черной форме, с оружием наготове шли прямо на него. Вся ложа озарилась вдруг ярким пламенем, но — вот что странно — огонь был не горячий, а холодный, он не обжигал, а обдавал леденящим холодом.

Кто мог — отвел взгляд, а кто не мог — стал свидетелем ужасной бойни. Рольф мелькал то тут, то там, он был проворнее, яростнее, опаснее любого из своих врагов. Вооруженный целым арсеналом, Рольф не забывал и про зубы. Вокруг него все трещало, лопалось, раскалывалось надвое, то и дело раздавались душераздирающие крики. Белое пламя Рольфа на сей раз горело особенно долго и ярко.

Когда Урс забрался на балкон, никто из королевской стражи не уцелел. Урсу оставалось лишь остановить Рольфа.

— Довольно, — проговорил он. — Они все убиты.

Румо и Ушан Делукка дрались на арене спина к спине.

— Вжик, вжик, вжик! — покрикивал учитель фехтования, размахивая шпагой. Солдаты так и падали, будто марионетки, которым перерезали нитки.

— Знаешь, что мне больше всего нравится тут, внизу, Румо? — крикнул Ушан.

— Нет! — откликнулся Румо.

— То, что здесь нет погоды!

Румо не отвечал. Он занят, некогда болтать о погоде.

— Битва! — постанывал Гринцольд. — Наконец-то битва!

— Осторожно! Сзади! — кричал Львиный Зев, и Румо вовремя уворачивался от удара топором.

— Руби! — прорычал Гринцольд, и Румо повалил наземь солдата с топором.

— Хочу попросить прощения, — продолжал Ушан.

— За что?

— Я недооценил тебя, парень.

— Берегись! — завопил Львиный Зев. — Слева! Меч! Пригнись!

Румо пригнулся, и меч просвистел у него над головой.

— Контрудар! — скомандовал Гринцольд. — Двойной угловой!

Схватив меч обеими лапами, Румо размахнулся и раскроил шлем солдату.

— Они отступают, — заметил Львиный Зев.

— Уже? — разочаровался Гринцольд.

Театральная стража и впрямь отступала. Солдаты поняли, что численным превосходством вольпертингеров не напугать: почти все они продолжали драться на арене, усеянной трупами. Стражники отступали в глубь театра.

Румо поднял взгляд на трибуны.

Публика бежала в панике. Зрители визжали, толпились в дверях, спотыкались и падали. Вольпертингеры преследовали их, будто разъяренный пчелиный рой. Прыгая по трибунам и хватая солдат, вольпертингеры одним своим видом нагоняли ужас. Особенно паниковали беляне. Они толкались, напирали, насмерть затаптывали сограждан. Прежде они наблюдали дерущихся лишь издали, и лишь теперь поняли, что значит бояться за свою жизнь.

Медные болваны даже прицелиться не могли — так быстро мелькали вольпертингеры среди зрителей. Время от времени они беспорядочно стреляли в толпу, но попадали больше в белян, чем в мятежников.

Румо обтер меч об одежду убитого солдата. Это еще не победа, это лишь начало битвы. Театр красивой смерти пошатнулся, но Румо твердо решил расшатать весь Бел до самых основ. Он отомстит за Ралу.

Смейк перестал мурлыкать. Электрическое жужжание смолкло, и лодка остановилась.

— Мы на месте? — спросил он.

— Нет, — ответила исчезнувшая кроха номер один.

— Но мы в сердце, — сказала исчезнувшая кроха номер два.

— В мертвом сердце, — добавила исчезнувшая кроха номер три.

— Почему мы остановились?

— Кажется, мы что-то слышали.

— Здесь? Здесь все мертво.

— Видимо, мы ошиблись.

— Я думал, вы никогда не ошибаетесь.

— Это и настораживает. Если нам кажется, будто мы что-то слышали, значит, мы что-то слышали.

— Но теперь ничего не слышим.

— Ну, можем плыть дальше? — спросил Смейк.

— Минуточку, — сказала исчезнувшая кроха номер один.

— Нужно принять важное решение, — сказала исчезнувшая кроха номер два.

— Вопрос жизни и смерти.

— Понимаю, — кивнул Смейк. — Речь о жизни Ралы.

— Не только.

— Что вы хотите сказать?

— О твоей жизни тоже.

— А в чем дело? Что-то не так?

— Мы заметили, что винты вращаются все с большим усилием.

— Кровь свертывается.

— Чем гуще кровь, тем труднее плыть.

— И что это значит?

— Это значит, что пока мы еще можем добраться до цели. И если операция пройдет успешно, то и обратно: плазма вновь станет жидкой. Но если ничего не получится и кровь окончательно свернется, мы не сдвинемся с места. И эта лодка станет тебе гробом, застывшим в крови.

Смейк проглотил слюну.

— Мы еще можем вернуться.

— Просто хотим предупредить.

— Решать тебе. Мы еще можем повернуть.

Смейк задумался.

— Как по-вашему, каковы шансы на успех операции?

— Как и в любом рискованном деле: пятьдесят на пятьдесят.

— Как в карточной игре?

— Можно и так сказать.

— Ну, так сыграем!

— Как скажешь, Смейк. Не мог бы ты продолжить мурлыкать?

По визгу публики, лязгу оружия и предсмертным крикам, доносившимся из Театра прекрасной смерти, Рибезель и вольпертингеры поняли, что затея Румо увенчалась успехом. Распределив между собой оружие пленных солдат, они стояли в нерешительности.

— Там сражаются, — проговорил Рибезель. — Слышите шум?

— Да уж получше, чем ты, — ответил Йодлер Горр. — Мы же вольпертингеры. Я могу определить, какими мечами они дерутся. Мы старые, но не глухие.

— И что нам делать? — спросил Рибезель.

— Идти и помочь нашим, — заявил бургомистр.

— Но Румо велел здесь дожидаться.

— Тогда у нас оружия не было. А теперь есть.

Йодлер Горр обернулся к остальным вольпертингерам.

— Что скажете? Неужто мы слишком стары, чтобы драться?

— Конечно, стары, — отвечала Ога Железград, потрясая дубинкой. — Идемте же скорее, пока совсем не рассыпались в прах!

— А ты что скажешь? — спросил бургомистр гомункула.

Рибезель поднял копье.

— Мы давно покойники, — проговорил он. — Только похороны что-то откладываются.

— Отличный девиз, — похвалил бургомистр. — Сам придумал?

— Нет, — смутился Рибезель. — Один добрый друг.

«Я давно покойник, — подумал Укобах. — Только похороны что-то откладываются».

Здравый смысл или безумие нашептывали ему выпустить на волю диких зверей из Театра красивой смерти? Даже если отбросить этот вопрос, останутся еще два не менее важных вопроса: сколько зверей нужно? И каких?

Укобах видел дюжину дверей. Открывать все сразу — слишком рискованно, в этом он уверен. Укобах решил: трех довольно. Три непредсказуемых экзотических чудовища вполне способны посеять хаос.

Какие же двери открыть? В какой камере сидит красный паук, Укобах отлично помнил. Хоть и жутко выпускать такое чудище, но придется. Остальных он выберет наугад: распахнет две двери — и бежать!

С замиранием сердца Укобах приближался к двери, за которой скрывался гигантский паук. Интересно, он спит? Или караулит? И может ли представить себе, что у кого-то, кто однажды уже заглядывал к нему, хватит ума заглянуть второй раз?

Укобах глубоко вздохнул.

Затем решительно надавил на большую ржавую ручку и распахнул дверь. Даже не заглянув внутрь, он поспешил отпереть следующую дверь. Оттуда послышалось жуткое шипение, а в нос ударила нестерпимая вонь, но Укобах уже отскочил к третьей двери.

Открыв последнюю дверь, Укобах бросился к лестнице, взбежал на несколько ступеней и лишь тогда остановился и обернулся посмотреть, что же он натворил.

Крылатый паук уже выбрался из камеры. Он вертелся на месте и хлопал крыльями, очевидно, пытаясь сориентироваться в новой обстановке.

Из соседней камеры выползала крыса-альбинос величиной с крокодила — белоснежная шкура, красные когти и длинный красный хвост. На месте глаз у этой слепой твари росли длинные белые щупальца. Крыса злобно зашипела, показав желтые кривые зубы, и громко защелкала хвостом.

Из третьей двери показался хрустальный скорпион — пришелец из ледяного мира Холодных пещер, великан длиной метров пять или шесть. Совершенно прозрачное тело, казалось, состоит из одних острых углов и краев. Укобаху рассказывали об этом создании на уроках биологии. Стоит лишь прикоснуться к его ледяному туловищу, как на коже появляются раны, странным образом похожие на ожоги. Рассекая воздух клешнями, скорпион поднял ядовитое жало. Его яд мгновенно превращает жертву в кусок льда.

Укобах выпустил на волю трех опаснейших тварей подземного мира! Словно завороженный, он продолжал стоять на лестнице. Гигантский паук, наконец, огляделся. Он согнул лапы, рубиново-красная шерсть взъерошилась, паук захлопал крыльями и поднялся в воздух.

Укобах очнулся от оцепенения. Ужасное насекомое, подергивая лапами, летело прямо на него. Вероятно, паук решил, что двуногого малыша будет легче всего запеленать в кокон.

Огромными прыжками Укобах бросился вверх по лестнице.

Забившись в угол каморки, Гаунаб растерянно глядел на советника. Помещения с грубыми кирпичными стенами в подвале театра, где прятались король и Фрифтар, не было ни на каких официальных планах. Дверь, что ведет сюда из коридора, не отличить от кирпичной кладки, а мастеровых, выстроивших каморку, Фрифтар собственноручно отравил.

Гаунаб отбросил королевские замашки и безропотно отдался на волю Фрифтара. Король никогда и помыслить не мог о возможности мятежа или свержения его с престола. И вот теперь все случилось так внезапно, что Гаунаб мигом превратился в беспомощного напуганного ребенка.

— Здесь Ваше Величество в полной безопасности, как, впрочем, и всегда, — успокаивал его Фрифтар. — Никто, кроме вас и меня, не знает о существовании этой комнаты. Съестных припасов и лекарств хватит на несколько недель. Все к услугам Вашего Величества.

Фрифтар указал на стол с фруктами, сыром, хлебом и напитками.

— Но чепому они котае троусили? — хныкал Гаунаб. — Ведь тоэ прещезано!

— Да, в Театре красивой смерти запрещено поднимать мятежи. И, уж поверьте, Ваше Величество, мы накажем каждого, кто осмелился поднять против вас оружие.

— Да, канажи их! — требовал Гаунаб. — Канажи жабезлостно!

— Накажу, Ваше Величество, всех до одного. Теперь мне нужно подняться наверх, посмотреть, что там делается. Я доложу вам обстановку. Быть может, вы немного поспите и освежитесь? Лекарства и вино — на столе.

— Да, споплю, — ответил Гаунаб и заковылял к столу с зельями. — Тоэ нме мопожет.

— В таком случае приятных сновидений. Думаю, когда вы проснетесь, все будет по-старому.

Нажав на один из кирпичей в стене, Фрифтар открыл потайную дверь. Шагнув в коридор, запер дверь снаружи. Советник уже решился было, подперев дверь клином, заживо похоронить маленького идиота в подземелье. Мысль приятная, но, увы, Фрифтар — последний, с кем видели монарха, и подозрение неминуемо падет на него.

Фрифтар вдохнул поглубже. Перво-наперво следует разобраться с вольпертингерами. Как им удалось освободиться из камер? И где носит этого треклятого генерала Тиктака, когда он особенно нужен?

Скорбь генерала Тиктака все нарастала, будто стервятник, пожирала его, отрывая кусок за куском. Генерал и представить не мог, что способен на такие переживания. Он не мог бы сказать, сколько времени провел в оружейной мастерской, потроша собственные внутренности алмазными щипцами в попытках отыскать таинственное Нечто, причинявшее столь невыносимую боль. Тиктак вскрыл обшивку, переломал стальные ребра, вывел из строя множество смертоносных механизмов, но ничего не нашел. Можно подумать, эта штука — такая же умная и хитрая, какой была Рала, и умеет двигаться.

Наконец он прекратил поиски. В гневе отбросил щипцы прочь. Гнев, да, гнев — вот и все, что ему осталось. Ему хотелось драться. Хотелось крушить. Хотелось убивать. Генерал Тиктак направился в Театр красивой смерти. Уж теперь-то он сделает все, чтобы этот мрачный день стал еще мрачнее.

Подкровная лодка снова остановилась.

— Где мы? — спросил Смейк.

— Мы на месте, — отвечала исчезнувшая кроха номер один.

— Мы приплыли в аорту. Мы в сердце сердца, — проговорила исчезнувшая кроха номер два.

— Обычно здесь кипит сама жизнь, — добавила исчезнувшая кроха номер три. — Но теперь тут ничего не кипит.

— Более мертвого сердца мне еще видеть не приходилось.

— Кто-то изрядно тут потрудился.

— Да. Этот кто-то, похоже, задумал перещеголять смерть.

— И ему это удалось.

— И что теперь? — спросил Смейк.

— Начинается тонкая работа.

— Ищем контакты. Шесть микроскопических контактов.

— Амалориканский адапс.

— Галлюцигеновый симпатикант.

— Опабинийскую мембрану.

— Иохойский холмик.

— Айсгеаийский эпиксель.

— И одонтагрифское жерло.

— Понятно. Чтобы подключить инструменты?

— Верно. Ауратические инструменты исчезнувших крох. Самые маленькие и самые действенные хирургические инструменты из всех, что когда-либо существовали.

— И что будет потом?

— Сперва нужно найти контакты. Это довольно трудно. Они еще меньше, чем мы.

— Можешь себе такое представить?

— Нет, не можешь.

Смейк вздохнул.

— Если найдем — а это еще не факт, — сможем подключить ауратическое оборудование. И вот тогда — держи кулаки!

— А теперь можешь еще немного помурлыкать.

— С удовольствием! А что, кончается энергия?

— Нет.

— Нужно, чтобы ты заткнулся.

— Мы не можем сосредоточиться.

Театр заметно опустел. Зрители все еще метались в панике на трибунах, но кто-то, очевидно, отдал приказ солдатам заняться эвакуацией театра.

Рольф и Урс вернулись на арену к Румо и Ушану, к ним присоединились Олек Дюнн, Тсако Красенбор и Биала Бухтинг. Стали обдумывать план действий.

— Рано или поздно трибуны опустеют, — заметил Ушан Делукка. — Им останется только запереть ворота, и железные болваны изрешетят нас стрелами. Пора выбираться.

Олек Дюнн стрелял из пращи по солдатам на зрительских трибунах.

— Надо пробраться на ярус медных болванов, — сказал он в промежутке между бросками. — Прикончим их — выиграем войну.

— Их не прикончишь, — возразил Урс. — Они медные. Это самоубийство.

Вдруг по театру разнесся вопль, еще более отчаянный и исполненный ужаса, чем крики зрителей на трибунах.

На арену выбежал Укобах, размахивая руками.

— На помощь! — вопил он. — Румо, помоги!

Вольпертингеры, солдаты, медные болваны — все замерли на месте. Следом за Укобахом из ворот, привлекая к себе всеобщее внимание, выскочило красное чудовище на длинных лапах.

Гигантский паук остановился и огляделся. Затем завертелся на месте, перебирая всеми восемью лапами и размахивая крыльями.

Укобах, задыхаясь, приблизился к Румо и его друзьям.

— Это Укобах. Он помог вас освободить, — представил его Румо.

— Очень рад, — учтиво поклонился Ушан. — Но скажи-ка, Укобах, кого это ты с собой притащил? — И он небрежно указал шпагой на чудовище, капавшее слюной.

— Это паук, — отвечал Укобах, прячась за спиной Румо. — Гигантский крылатый паук. Понятия не имею, что за идиот его выпустил!

Рибезель во главе маленького отряда пожилых, но решительно настроенных вольпертингеров шагал к Театру красивой смерти. На ближайшем перекрестке путь им неожиданно преградила целая армия.

Таких громадин Рибезель в Беле еще не встречал. С головы до ног закутаны в черные плащи, на головах — огромные капюшоны. Вооружены кто гигантским топором, кто мечом, кто дубиной. От нескольких сотен воинов несло гнилью, будто из открытого гроба. Вольпертингеры и Рибезель приготовились к бою.

Главарь странных воинов, исполин с гигантской косой, поднял руку и прогремел:

— Эй, дворняги! Вы вольпертингеры? Тогда вы наверняка знаете, где найти этого болвана Румо!

— Вы ищете Румо? — бургомистр выступил вперед, крепко сжимая рукоятку меча. — Зачем он вам?

— Хотим ему помочь, — пробурчал черный великан. — Могу себе представить, в какие переделки он вляпался.

Рибезель шагнул к бургомистру.

— Мы тоже идем на помощь Румо. А вы кто такие?

— Мертвые йети, — буркнул исполин и откинул капюшон, обнажив черный череп.

Рибезель и вольпертингеры отшатнулись.

— Не бойтесь, — успокоил их черный исполин. — Мы не такие уж мертвые, как на первый взгляд. Меня зовут Шторр. Шторр-жнец. Мне кое-что пришло в голову, и вот я здесь.

— И что же пришло тебе в голову, а, Шторр-жнец? — поинтересовался бургомистр.

— Тебя это не касается, — отрезал Шторр. — Это я скажу только Румо. Ну так что, знаете, где он?

— А вы умеете драться? — спросил Рибезель.

Шторр обернулся к своим воинам:

— Что скажете, ребята? Умеем мы драться?

— Нет! — выкрикнул кто-то из задних рядов.

Гнев вытеснил боль, шум битвы заглушил скорбь. Хаос, воцарившийся в Беле, сыграл генералу на руку. Чем ближе к Театру красивой смерти, тем чаще навстречу ему попадались раненые беляне и солдаты, бежавшие с громким криком. Но Тиктаку все равно: пусть Бел горит ярким пламенем, Гаунаб сожрет Фрифтара, а весь подземный мир рассыплется в прах. Чужие страдания отвлекали его от собственных.

Перво-наперво ему нужно оружие сверх того, которым напичкан его корпус. Внушительное оружие, изготовленное по его личному приказу. Генерал Тиктак направил стопы к своей башне.

Подумать только, какие перемены всего за пару часов! В оружейную мастерскую он шел через безмятежно дремавший город, и вдруг — такое безумие. Великолепно! Из Театра красивой смерти доносился шум битвы. Но не обычный лязг десятка мечей и рев публики — нет, там шла настоящая война!

Генерал Тиктак вошел в башню. Взял гигантский меч, выкованный специально для него из местной руды, и огромный черный топор. Любимое оружие. Кусок заточенного металла, без всяких выкрутасов — чтобы убивать, лучше ничего не придумано.

Тиктак замер на мгновение. Не подняться ли в пыточную? Еще раз взглянуть на Ралу? В последний раз? Он ведь так с ней и не попрощался.

— У нас новости, Смейк, — пропищала исчезнувшая кроха номер один.

— Хорошая и плохая, — добавила исчезнувшая кроха номер два.

— Что? — встрепенулся Смейк, едва не уснувший под собственное мурлыканье и электрическое гудение подкровной лодки. — Какие?

— Сперва хорошая: мы нашли контакты.

— Серьезно? Здорово! За работу?

— Не спеши. Плохая новость: там охрана.

— Охрана? — Смейк вытянулся.

— Выгляни-ка через мембрану.

Смейк протер глаза и выглянул наружу через прозрачную мембрану. От увиденного сон как рукой сняло.

— Это еще что? — вскрикнул Смейк.

— Мы и сами задаемся этим вопросом, — отозвалась исчезнувшая кроха номер один.

— Но не успеваем ответить, как эта штука уже выглядит по-другому, — добавила исчезнувшая кроха номер два.

— Она то и дело меняет форму и цвет, — пояснила исчезнувшая кроха номер три. — Это непостижимо!

«Непостижимо» — вот какое слово лучше всего описывает существо, плававшее в мертвом теле Ралы. Оно без устали меняло устрашающую форму и цвет, при этом потрескивая, будто кто-то ломал кости.

— Да что же это? — беззвучно прошептал Смейк.

— Мы все еще думаем над ответом на этот вопрос, — проговорила исчезнувшая кроха номер один.

Странное создание снова поменяло цвет, хрустнуло и выпустило облако мутной слизи.

— Вот что за звук мы слышали. Мы и впрямь не ошибаемся. В этом мертвом мире еще осталась жизнь.

— Мы полагаем, это болезнь. Она все и устроила.

— Болезнь? — удивился Смейк. — Но что болезнь забыла в мертвом теле?

Жуткое создание в густеющей крови, которое Смейк увидал сквозь мембрану, — и есть тот самый сюрприз, приготовленный для генерала Тиктака. Часовой смерти — вот кого Тифон Цифос вживил в субкутанный эскадрон смерти.

Во время работы над субкутанным эскадроном смерти алхимика осенила необыкновенная мысль. «Если уж я, — думал Тифон, — создаю самую ужасную болезнь, почему бы не наделить ее еще одной коварной особенностью?»

Болезнь и без того получилась — хуже не придумаешь: мучительная, смертельная, неизлечимая, передается крайне необычным способом. И все же кое-чего она не умела. Впрочем, не умела этого ни одна другая болезнь: продолжать работу, даже когда вирус покинет тело.

Тифон давно уже представлял свое творение как военный отряд и задумал создать часового-камикадзе, который оставался бы в теле на случай, если его попытаются оживить. Даже после смерти больного субкутанный эскадрон смерти оставался стеречь свою разрушительную работу — в этом и заключался сюрприз.

— Смейк? — окликнула исчезнувшая кроха номер один.

— Ты в порядке, Смейк? — спросила исчезнувшая кроха номер два.

Смейк уставился на непонятное трескучее создание, как на призрака.

Чего от него ждать? А что, если операция сорвется? Судя по всему, чудовище способно принимать любое обличие и творить все, что заблагорассудится. Это новый полновластный хозяин тела Ралы.

— Что теперь? — спросил Смейк.

— Послушай-ка, Смейк! — заговорила исчезнувшая кроха номер один. — Начинается самое неприятное.

— Что же?

— Ты должен выйти и убить эту тварь.

— Что? Вы шутите?

— Нет, Смейк, мы не шутим. Тебе ведь известно: мы изжили юмор.

— Так не пойдет. Я не могу.

— А как же наш уговор? — напомнила исчезнувшая кроха номер два.

— Какой уговор?

— Уже забыл? — удивилась исчезнувшая кроха номер три. — О том, что мы можем тебя кое о чем попросить.

— Да, припоминаю.

— Но знаешь что, Смейк?

— Нет.

— Мы даже не станем просить тебя об одолжении.

— Не станете?

— Незачем об этом просить.

— Тебе, как ни крути, придется повиноваться.

— Выйди и убей эту тварь. Это твой единственный шанс выбраться отсюда.

Тяжело ступая, подошел генерал Тиктак к лестнице, положив оружие на нижнюю ступеньку. Медная дева. Там, наверху. А в ней — мертвое тело Ралы. Он поднялся на одну ступеньку. Дело всей его жизни. Его любовь. Да, нужно попрощаться.

Он поднялся еще на одну ступеньку. Свой величайший триумф и единственную любовь он уничтожил собственными руками! Нестерпимая боль вернулась.

«Рала, Рала, Рала», — стучало в голове.

Тиктак поднимался выше. С каждой ступенькой боль становилась все невыносимей. С помощью медной девы он надеялся превзойти саму смерть, но та отняла у него победу, оказавшись еще более непостижимой и непредсказуемой, чем прежде. Это его величайшее поражение.

«Рала, Рала, Рала», — стучало в голове.

Вот он стоит у входа в камеру пыток, стоит лишь распахнуть приоткрытую дверь, и он увидит ее, но кто знает, во что превратили ее беспощадные когти вируса Тифона Цифоса? Тиктак вспомнил, как ужасно выглядело стремительно разлагавшееся тело алхимика.

Тиктак схватился за ручку и плотно затворил дверь. Нет, он не вынесет вида Ралы. Никогда. Позже он вернется и сожжет башню. Но теперь он должен убивать.

Развернувшись, генерал Тиктак спустился по лестнице. Схватив оружие, направился к потайному ходу, идущему под землей прямиком в Театр красивой смерти. Он покажет Фрифтару и чокнутому королю, что такое настоящий бой. Больше того: покажет им, что такое война.

— Твоих рук дело? — тихонько спросил Румо Укобаха, чтобы остальные не услышали. — Ты выпустил это чудовище?

— Нет, — шепнул Укобах. — Я выпустил трех чудовищ.

Паук продолжал кружиться на тонких лапах и размахивать крыльями, похоже, не решаясь, на каком из лакомых кусочков остановить выбор. Все вольпертингеры направили оружие на гигантское насекомое, но никто не отваживался напасть первым. Медлил даже Олек, неторопливо раскручивая пращу.

Медные болваны на балконе тоже выжидали: зачем им стрелять, если чудовище, вероятно, сделает за них часть работы, сожрав парочку вольпертингеров? В эту минуту паук стал звездой Театра красивой смерти.

Паук замахал крыльями, поднимая тучи пыли, что-то хрустнуло, и чудовище поднялось в воздух. Дрыгая лапами, паук покружил над ареной, над головами Румо, Укобаха, Ушана, Рольфа и его друзей, и полетел в сторону трибун. Покружив еще немного, он бросился на кучку белян, толпившихся у выхода.

— Кажется, он на нашей стороне, — проговорил Укобах, потупившись. — Во всяком случае, пока.

Медные болваны вновь осыпали арену градом стрел, и вольпертингеры схватили щиты и латы убитых солдат, чтобы защититься. Солдаты преградили выходы с арены, но нападать не решались.

— Говорю же вам, надо прорываться и продолжать бой снаружи, — снова крикнул Ушан.

— Выходы с трибун еще забиты зрителями, — ответил Урс. — А ворота заняты солдатами. Нам не выбраться, мы в ловушке.

— Тогда остается лишь ждать чуда, — вздохнул Укобах.

Новый град стрел обрушился на арену, и все поспешили укрыться.

Рибезель провел вольпертингеров и йети в канализацию под Театром красивой смерти. Даже здесь слышался шум битвы, а предсмертные крики гулким эхом катились по лабиринту тоннелей. Вонь стояла невыносимая, ведь из театра в канализацию сбрасывали не только мусор со зрительских трибун и звериный помет, но и куски трупов. Вода была красной от крови, всюду белели обглоданные скелеты. Под ногами воинов кишели полчища крыс, тараканов и прочих падальщиков.

— Ты же сказал, что ведешь нас в театр, — прорычал Шторр-жнец, шедший во главе отряда вместе с бургомистром и Рибезелем. — А мы тащимся по какой-то клоаке.

— «Собирайтесь, мы идем в Бел!» — сказал нам Шторр, — крикнул кто-то из йети. — Еще одна из твоих грандиозных идей!

Остальные йети грубо захохотали.

— Они не всерьез, — пробормотал Шторр. — На самом деле довольны до смерти.

— Уже недалеко, — подбадривал Рибезель спутников. — В соседнем тоннеле есть люк, который ведет в театр. Можем подняться на любой ярус.

— Тогда полезем на самый верх, — решил Шторр. — Сможем оглядеться.

— Но там — медные болваны.

— Что за медные болваны?

— Самые ужасные воины Бела.

— Пф! — фыркнул Шторр. — Ну и напугал.

— Они правда опасны, — возразил Рибезель. — Говорят, они бессмертны.

— И что? — хмыкнул Шторр. — Мы тоже. Говорят.

Несколько йети рассмеялись.

— Вы и впрямь намерены тягаться с медными болванами? — ужаснулся Рибезель.

— Ты же сам слышал, малыш, — усмехнулся Шторр. — Я славлюсь отличными идеями.

Выйдя через потайной ход в один из коридоров театра, генерал Тиктак, по-прежнему сжимавший в кулаках меч и топор, нос к носу столкнулся с существом не менее странным, чем он сам: гигантским скорпионом с огромными клешнями, выставившим вперед ядовитое жало. Но больше всего поразили генерала не размеры чудовища, а то, что скорпион был совершенно прозрачный, как отполированный хрусталь.

— Как хрустальный [тик] скорпион попал в служебный коридор? — удивился генерал Тиктак. — Да у них тут [так] полная неразбериха, раз дикие звери разгуливают на свободе, — генерал шагнул к чудовищу.

Не медля ни секунды, скорпион ударил Тиктака ледяным жалом. Но жало отскочило от металлической обшивки, и стеклянное чудище отпрянуло. Тиктак даже не пошатнулся.

— Ты очень [тик] опасный и очень красивый зверь, — похвалил генерал Тиктак скорпиона, — но ты [так] выбрал неподходящего противника. Сказать по правде, [тик] во всем Беле тебе не найти менее подходящего противника. Иди и найди [так] кого-нибудь другого, пока по-настоящему меня не разозлил.

Он помахал мечом, желая отогнать назойливое насекомое. С быстротой молнии скорпион вытянул клешню и крепко ухватил генерала Тиктака за руку. Хрусталь гулко ударил по металлу.

Вздохнув, Тиктак одним ударом топора отрубил хрустальную клешню. Та со звоном грохнулась на каменные плиты. В ту же минуту генерал обрушил меч на голову скорпиону. Раздался звон бьющегося стекла, и чудовище рассыпалось по полу тысячей осколков.

Не обращая больше внимания на скорпиона, генерал перешагнул через осколки. Они захрустели под его ногами, как колотый лед.

— Да что же это [тик] со мной? — спрашивал сам себя генерал Тиктак. — Взывать к разуму [так] хрусталя — все равно что искать сердце [тик] в моем металлическом теле.

Поднявшись на следующий этаж, генерал столкнулся с еще одним надоедливым созданием, скользким типом по имени Фрифтар, стоявшим между ним и королем. Тиктак с трудом удержался, чтобы не прикончить и его.

Фрифтар изумленно уставился на генерала, на его разорванную грудь и выгнутые наружу ребра. Но не стал задавать вопросов, а лишь сообщил о мятеже вольпертингеров. Тиктак принял это известие совершенно невозмутимо, будто Фрифтар рассказывал, что ел на завтрак.

— Так, так, — прогремел генерал. — Мятеж. Я [тик] его подавлю. Что-то [так] еще?

— Нет-нет, — ухмыльнулся Фрифтар. — Это все. Только небольшой мятеж.

— Иди! — велел Тиктак Фрифтару. — Иди [тик] и спрячься вместе с королем, пока я все [так] не улажу!

— Премного благодарен, — Фрифтар поклонился и пошел прочь.

Значит, мятеж вольпертингеров. Ну, тут не о чем волноваться. Тиктак один способен заменить целую армию, пару сотен мятежных рабов он одолеет и без своих медных болванов.

Работа — это хорошо. Работа, где не обойтись без смертоубийства — еще лучше! С тех пор как генерал обосновался в Беле, он постоянно рос, делался все сильнее, смертоноснее и неуязвимее. Теперь генерал прирос отчаянием и скорбью — незаменимое оружие, если обратить их в гнев и направить против неприятеля. Бел ждет битва, какой подземный мир не видал за всю историю!

Фрифтар подумал, что внешний вид генерала и загадочные предметы в его башне каким-то образом связаны, но как именно — не понимал. Выглядел генерал, будто петух ощипанный, но не похоже, чтобы это сильно ему мешало. Наоборот, он казался еще опаснее, будто раненый зверь, готовый на все.

Фрифтар подвел итог: король в безопасности, тревога объявлена, вольпертингеры — в ловушке, генерал Тиктак нашелся и наведет порядок. Похоже, все налаживается. Он уже мысленно организовал показательный процесс под собственным руководством, обещавший стать самым грандиозным представлением в Театре красивой смерти.

Если бы не ломота в костях. Его бросало то в жар, то в озноб, порой накатывала странная тошнота. В редкие минуты полной тишины Фрифтар слышал тихое ритмичное потрескиванье в ушах. Встряхнувшись, Фрифтар вернулся к насущным делам. Нужно отыскать место для засады, откуда он сможет наблюдать выход генерала Тиктака на арену. Жаль только, величайшая битва в стенах Театра красивой смерти пройдет при почти пустых трибунах.

Солдат субкутанного эскадрона смерти вертелся вокруг своей оси, выпуская тучи мелких черных пузырьков. Смейк в ужасе отпрянул от мембраны и завопил.

— Почему я? — кричал он. — Почему всегда именно я попадаю в такое положение? Чем я это заслужил?

— Ты ведь не ждешь от нас ответа, верно? — спросила исчезнувшая кроха номер один.

Смейка удивил странный тон, с каким прозвучал вопрос.

— Что вы хотите сказать?

— Мы все знаем, Смейк.

— Что знаете?

— Да все. Все про тебя.

— Про меня? Да что такого вы можете про меня знать?

— Пример привести?

— Теперь вы меня заинтриговали.

— Ну, к примеру, нам известно, что ты служил арбитром на боксерских соревнованиях фенгенов и военным советником во время междоусобных войн наттиффтоффов.

— А еще имел официальную лицензию секунданта, допускавшую участие в дуэлях флоринтской знати, и выступал судьей на шахматных турнирах вольпертингеров, проходивших в Бухтинге.

— Кроме того, ты был организатором петушиных боев, принимал ставки на всецамонийском турнире по борьбе орнийских червяков, был заводилой на мидгардских состязаниях гномов и крупье в городе Форт-Уна — столице азартных игр.

Смейк смущенно хихикнул.

— Эге, да вы и впрямь немало про меня разузнали. Вы что, читаете мысли?

— Разумеется, читаем, Смейк. И, кроме того, нам известно, что ты прячешь в каморке воспоминаний. Под темным покрывалом.

У Смейка подкатил комок к горлу.

— Не думаешь ли ты, что мы бы позволили тебе разъезжать на своей самой ценной машине, не выяснив абсолютно все?

Смейка бросило в пот. Про каморку воспоминаний он не рассказывал никому. Даже Румо.

— Нам все про тебя известно, Смейк, с той самой секунды, как ты ступил на борт лодки. Сюда можно попасть, только пройдя полную проверку.

— Мы недоверчивы, Смейк.

— Доверие мы давно изжили.

— И что вам известно о каморке воспоминаний? — строго спросил Смейк.

— Нам известно, что ты прячешь под покрывалом, — ответила исчезнувшая кроха номер один.

— Это картина, — добавила исчезнувшая кроха номер два.

— А на ней — Драконгор, верно, Смейк? — спросила исчезнувшая кроха номер три.

Смейк сделал глубокий вдох. Он молчал.

— Ну что, Смейк? Неужели остроумие тебя покинуло?

— Не понимаю, о чем вы, — неуверенно пробормотал Смейк.

— Ты был там. Был в Драконгоре.

— И не просто был. Ты навеки изменил облик Драконгора, Смейк.

— Это ты обагрил Драконгор.

— Неправда! — вскричал Смейк. — Никто не знает…

— Да, никто не знает, что именно ты был предводителем почитателей, организовавшим так называемую мирную осаду Драконгора.

— Великолепный план, Смейк. Просто блестящий.

— Ты был хозяином пивной, где собирались вояки, тщетно осаждавшие Драконгор. И ты был тем издателем, якобы собиравшимся публиковать произведения ящеров.

— И ты пробил оборону Драконгора, Смейк.

— Поздравляем. Вот так успех!

— Кто дал вам право рыться в моих воспоминаниях?

— Да ладно тебе, Смейк, неужто ты думаешь, мы пошли бы с тобой на столь опасное дело, не имея против тебя козырей?

— С невинной овечкой?

— Герой в таком деле не годится.

— Тут нужен отчаянный.

Смейка душил кашель. Ему кажется или на борту стало не хватать воздуха?

— Признай же, Смейк!

— Это ты обагрил Драконгор.

— Кровью.

— И кровь эту, похоже, можно смыть только кровью.

— Придется искупаться, Смейк.

— В крови Ралы.

Смейк молчал, слышно было лишь, как он тяжело дышал. Исчезнувшие крохи тоже умолкли.

— Тогда я был другим, — наконец проговорил он. — Я был молод. Я виноват. Но я искупил вину. Побывал на Чертовых скалах.

— Как видишь, этого мало, Смейк. Ведь теперь ты здесь.

— Ты притягиваешь неудачи, как магнит — металлические опилки.

— На тебе лежит проклятье, Смейк. Проклятье Драконгора.

— И что же мне делать? — отчаянно вскрикнул Смейк.

— Вот теперь ты правильно мыслишь, — ответила исчезнувшая кроха номер один.

— Именно! — подхватила исчезнувшая кроха номер два. — Нужно что-то делать.

— Драться! — добавила исчезнувшая кроха номер три. — Впервые в жизни придется драться самому, а не посылать в драку кого-то другого.

Рибезель привел вольпертингеров и йети на ярус медных болванов, и Шторр-жнец скомандовал:

— Ты и вольпертингеры — спрячьтесь пока. Сейчас полетят щепки. Смотрите же!

Затем Шторр молча отдал приказ к наступлению. Медные болваны, стрелявшие по вольпертингерам, никак не ожидали нападения йети со спины, но тут же побросали арбалеты и ринулись на нового врага. Началась самая жестокая битва в истории Театра красивой смерти. От ударов дубинами, мечами, огромными молотами, косами, моргенштернами и топорами летели искры, и было светло как днем.

Рибезель, Йодлер Горр и остальные вольпертингеры тихо стояли в сторонке, как завороженные наблюдая за битвой. Ярус медных болванов походил теперь на кузницу: грохотал металл, летели стальные стружки, воины стонали под яростными ударами неприятеля. Попади Рибезель или кто-то из вольпертингеров в эту мясорубку, его бы раздавили, как муху.

Гомункул заметил, как трое йети окружили медного болвана и молотили того без устали и со знанием дела. Снова и снова замахивались они мечами и топорами, осыпая болвана сокрушительными ударами, будто стучали молотами по наковальне. Били они ритмично, и вскоре Рибезель увидел, как из шлема медного болвана стали выпадать первые болты. Йети удвоили старания.

Проходя мимо с огромной косой в руках и указывая на дерущихся, Шторр крикнул Рибезелю:

— Это они-то бессмертны? Еще посмотрим! Ты спрашивал, умеем ли мы драться? Теперь-то что скажешь, малыш?

Шторр-жнец снова бросился в бой, с такой силой огрев одного из медных болванов в грудь стальной рукояткой косы, что тот рухнул с балкона спиной вниз.

— Сражайтесь, ребята, сражайтесь! — проревел он.

— Заткнись, Шторр! — крикнул один из йети. — Чем мы, по-твоему, заняты?

Румо и другие вольпертингеры готовились прорвать оцепление, но не успел Ушан Делукка подать знак — на ярусе медных болванов началась невероятная суматоха. Все посмотрели наверх. С балкона посыпались искры, донеслись крики и лязг оружия. Среди медных солдат откуда ни возьмись появились гигантские фигуры в черных плащах с капюшонами и затеяли жестокую битву. Самый рослый черный великан размахивал огромной косой, остальные орудовали дубинами, топорами, молотами и мечами. Театр сотрясался от ударов дерущихся. Даже красный паук, укутывавший в кокон последнюю визжавшую жертву на трибуне, оторвался от своего занятия и во все глаза уставился на ярус медных болванов.

— Это еще что такое? — удивился Урс. — Кто эти великаны?

Румо глазам своим не верил.

— Союзники, — отвечал он. — Мертвые йети.

Генерал Тиктак появился на арене Театра красивой смерти через главные ворота. Он ждал, что его первый выход после столь долгого перерыва встретят бурными овациями, но теперь не до шика. Он должен показать свою власть. При виде битвы, разыгравшейся на арене и трибунах, его мрачное настроение немного улучшилось. Вольпертингеры против солдат, вольпертингеры против белян, стрелы и копья так и свистят в воздухе. Зрители в панике затаптывают друг друга насмерть, а на верхней галерее медные болваны дерутся с целым войском великанов в черных плащах. Великолепно! Да еще гигантский красный паук, пойманный в Зале Гаунаба, пожирает визжащих зрителей — вот уж отрадное зрелище! А как летят искры! Как лязгает железо! Первоклассная битва! Как же он скучал по войне!

Генерал Тиктак зашагал вперед прямо по трупам. Поднял топор и меч в знак приветствия. Обычно медные болваны приветствовали генерала криками и лязгом доспехов, но, учитывая нынешние обстоятельства, можно и обойтись. Солдаты и стражники, увидев генерала, осмелели, выбрались из укрытий и устремились на арену, приветствуя Тиктака одобрительными возгласами. Вольпертингеры удивленно разглядывали огромную дребезжащую машину смерти, похожую на бога мести. Одно лишь присутствие самого большого и смертоносного из медных болванов поднимало боевой дух армии Тиктака и вселяло страх в души врага. Тиктак успел привыкнуть к такому положению вещей.

Он остановился посреди арены, открыв стальную челюсть. Раздалось бульканье, скрежет камня о камень, посыпались искры, и генерал изрыгнул длинный язык пламени, склонившись к ближайшему вольпертингеру, и буквально испепелил его, облив смесью кислоты и нефти. Лишь черное облако дыма исчезло в темноте под сводами театра. Тиктак выпрямился, откинул полы плаща, обнажив искореженную грудь. Захлопнул челюсть, передернул плечами, и из груди вылетели два зазубренных диска. Описав большой круг над ареной (вольпертингерам пришлось подпрыгнуть, чтобы увернуться), диски вновь скрылись в груди Тиктака и со скрежетом затормозили.

В три шага генерал приблизился к кучке вольпертингеров, уложив двоих молниеносными ударами меча и топора, третий отлетел в сторону, получив удар обухом.

Сунув меч в ножны, генерал стал поворачиваться во все стороны, словно задумавшись, что же делать дальше. Подняв голову, он заметил кое-что на зрительских трибунах. Размахнувшись, он с невероятной силой метнул топор. Несколько раз со свистом перевернувшись в полете, топор с треском вонзился в гигантского паука. Тот взревел и рухнул на собственную добычу, завернутую в кокон.

Боевые действия на арене и трибунах прекратились, все наблюдали эффектный выход генерала. Не прекращали драться только медные болваны на верхнем ярусе.

Тиктак шагнул к одному из стражников театра, на беду очутившемуся поблизости, схватил его за горло, поднял, будто куклу, и подбросил высоко над ареной. Тот с хрустом шлепнулся на пол.

— Хотите сразиться? — прогремел огромный медный болван. Эхо разнесло его слова по Театру красивой смерти. — Хотите воевать? Так [тик] идите же сюда! Я генерал [так] Тиктак! Я и есть война!

«Вот он, значит, какой, генерал Тиктак», — подумал Ушан.

И действительно, генерал появился весьма эффектно. Огромный, сильный, вооружен до зубов. Изрыгает пламя, метает диски, умеет обращаться с мечом и топором. Неуязвимый и беспощадный. Ходячая крепость, способная заменить целую армию. Но Ушана Делукку генерал отчего-то не впечатлил.

Учитель фехтования впал в эйфорию, о какой и не помышлял прежде. Самый быстрый, изящный и опасный воин на арене, он косил неприятелей, как траву. Рольф, движимый жаждой мести, и прирожденный боец Румо — просто дети в сравнении с Ушаном, сочетавшим талант, годы тренировок, боевой дух и тактические хитрости.

Еще кое в чем Ушан давал сородичам фору: он не боялся умереть. Предложив Рольфу и Урсу убить его, он будто открыл невидимые врата, и на него хлынул нескончаемый поток энергии.

И тут на арену выходит этот медный болван, безмозглая машина, убивает его друзей и учеников и заявляет, будто он и есть война. Генерал Тиктак? Не его ли упоминал Румо? Не он ли до смерти запытал Ралу?

Да, выглядит жутко, будто вобрал в себя злобу целой армии убийц. Похоже, он может тягаться с любым воином на арене. Даже с Ушаном Делуккой.

«Видимо, это он, — подумал Смейк. — Думал, я пережил его тогда, на Чертовых скалах, на дне вонючей лужи. Но я ошибался. Он настал только сейчас — худший момент в моей жизни! Я ныряю в кровь. В больную мертвую кровь».

— Соберись же, Смейк, — велела исчезнувшая кроха номер один.

— Представь, что это вода, — посоветовала исчезнувшая кроха номер два.

— Кровь состоит в основном из воды, — добавила исчезнувшая кроха номер три.

«Эге, да я даже тут вас слышу!» — подумал Смейк.

— Мы же исчезнувшие крохи, Смейк.

— Уж будь уверен, ты услышишь нас где угодно, если мы того захотим.

— Как ощущения, Смейк?

Смейк вышел из лодки. Прошел сквозь стенку, как призрак, по-другому он не мог объяснить, как очутился снаружи. Никаких люков не открывал.

— Это не совсем верное объяснение, Смейк.

— Произошло смешение молекул в результате симпатетической вибрации.

— Двери-то мы давно изжили.

Смейк инстинктивно стал дышать жабрами.

«Я дышу кровью, — думал он, — мертвой кровью».

— Ну, хватит уже про кровь!

— Что за навязчивая идея?

— Сосредоточься на противнике.

Противник. Противник кружил прямо над ним, там, где исчезнувшие крохи предполагали найти контакты для инструментов и провести ауратическую операцию. Монстр выворачивался наизнанку, вертелся вокруг своей оси, выпускал слизь, делался то прозрачным, то снова серым или черным, словно неустанно напоминая о том, как опасен.

— Послушай-ка, Смейк! — окликнула исчезнувшая кроха номер один. — Вот что мы выяснили: перед тобой — смертельный вирус, это плохо, но ты заразиться не можешь.

— Точно?

— Да, чтобы заразить кого-то, вирусу нужно попасть в кровоток. Ты размеры сравни. И, что самое главное, это последний экземпляр в организме, насколько нам известно.

— Ладно.

— Но…

— Что но?

— Вирус все-таки может тебя убить.

— Похоже на то.

— Просто массой возьмет. Опять-таки сравни размеры. Теперь внимание: хорошая новость.

— Неужели?

— Ты тоже можешь его убить.

— И как же? — недоверчиво спросил Смейк.

— Подчиняйся животным инстинктам.

— Каким еще животным инстинктам? Откуда они у меня?

— Ты сродни одному из самых опасных животных на планете, Смейк.

— Как это?

— Ты смертельно опасная боевая машина.

— Ужас океана.

— Акула, Смейк!

— Не забывай, Смейк: ты акула.

Ушан Делукка знал наверняка, кого генерал Тиктак убьет следующим. Снежного Урса.

Ушан Делукка превосходно разбирался в боевых искусствах и шахматной игре, поэтому ему нетрудно было все рассчитать. Генерал Тиктак — самая могущественная и подвижная фигура на шахматной доске — ферзь. Если мыслить стратегически: кто из противников наносит наибольший урон его солдатам? Румо и Рольф, Урс и Тсако, Олек и Биала. И, разумеется, Ушан Делукка. От лап этих вольпертингеров стражники театра мерли как мухи.

Значит, следующим ходом Тиктак захочет устранить кого-то из них. Румо? Нет, он слишком далеко, Рольф куда ближе к генералу. Тсако — ближе, чем Рольф. Олек — ближе, чем Тсако. А Биала — ближе, чем Олек. Но ближе всех — Снежный Урс.

Повернувшись спиной к железной машине, Урс дрался сразу против пятерых. Нет, их уже только четверо. Сделав пару шагов, Тиктак устранит одного из опаснейших врагов. Логичный ход.

Ушан живо представил, что арена театра — это шахматная доска. Что делают, когда одна из важнейших фигур под угрозой? Жертвуют пешкой. Вот единственный выход. Кто станет пешкой, пожертвованной вместо Урса? Разумеется, он сам — Ушан Делукка.

Ушан отбросил шпагу — в этом бою шпага не понадобится. Ему и вовсе никогда уже не понадобится шпага. Ушан решительно зашагал к генералу. Какую легкость и силу он при этом ощущал! Никогда в жизни он не чувствовал себя лучше.

Молниеносный выпад Урса — еще одним противником меньше. Ушан знал: боец он превосходный. Но на арене театра Урс превзошел сам себя. Очень может быть, Снежный Урс когда-нибудь станет лучшим фехтовальщиком Вольпертинга, а то и всей Цамонии — в этом Ушан не сомневался.

— Эй! — крикнул учитель фехтования, остановившись прямо позади генерала Тиктака. — Эй, генерал Тиктак! Так тебя зовут?

Стальной великан медленно обернулся к Ушану.

— Да, [тик] это я. А ты кто [так] такой?

— Меня зовут Ушан Делукка.

— Очень рад, — генерал слегка поклонился. — Скажи, Ушан Делукка, почему [тик] ты явился ко мне без оружия? Потерял [так] шпагу? Или рассудок?

— Нет, — усмехнулся Делукка, — мне терять больше нечего.

— А как же жизнь? — удивился генерал. — Она тебе [тик] не дорога?

— Ах, я ею не особенно дорожу, — отозвался Ушан. — Жизнь мне по большей части в тягость, особенно в плохую погоду. К тому же во мне жизни больше, чем ты можешь вообразить.

— Что ты хочешь [так] этим сказать? — не понял Тиктак.

— Я хочу сказать, эту битву ты проиграл. И неважно, сколько врагов убьешь — победу тебе не одержать. Никак. Даже если уцелеешь только ты один, знай: в каждом трупе на поле битвы жизнь когда-то кипела так, как тебе и не снилось. Такова уж твоя судьба. Я никогда не видывал более жалкого зрелища, чем ты. И мне тебя жаль, вот и все, что я хочу сказать.

— Это все? — разозлился генерал Тиктак, тыча пальцем в Делукку. — Я [тик] понял. Ты нарочно провоцируешь [так] меня убить тебя вместо одного из друзей.

Ушан не отвечал. Закрыв глаза, он окунулся в мир, открывшийся внутреннему взору. Он увидел развевающиеся красные и желтые, золотистые и медные ленты. Цвет битвы, запах отваги и страха, триумфа и поражения. Цвета всей его жизни переплелись в огромное полотно. Ушан никогда не видывал такой красоты.

«Интересно, как выглядит рай фехтовальщика? — подумал Ушан Делукка. — Похож он на мой парк?»

Тиктак согнул большой палец.

Послышался щелчок, и указательный палец генерала, будто стрела, полетел в Ушана. Вольпертингер даже не заслонился лапой, и стальной палец глубоко вонзился ему в грудь.

Ушан не издал ни звука, лишь отступил на шаг. Тиктак еще раз согнул большой палец, снова раздался щелчок, несколько хлопков сотрясли воздух, и три оставшихся стальных пальца вонзились в грудь Делукки.

От руки генерала к телу вольпертингера тянулись четыре проволоки. Генерал Тиктак в третий раз щелкнул большим пальцем, приведя в действие механизм возврата стрел. В корпусе генерала что-то зажужжало, Ушана оторвало от земли и понесло на Тиктака. Пальцы встали на место. Тиктак держал вольпертингера перед собой.

— Никто [тик] прежде не отваживался говорить мне правду в глаза, — прохрипел генерал Тиктак. — Ты герой, Ушан Делукка.

Схватив свободной рукой вольпертингера за голову, Тиктак выдернул пальцы у того из груди и поднял руку. В ней он держал еще бившееся сердце Ушана.

Рибезель утешался тем, что в битве медных болванов и мертвых йети он выступает не воином, а летописцем. Он запомнит каждую минуту во всех кровавых подробностях, чтобы передать потомкам, ведь ничего подобного больше не повторится.

Это была самая жестокая и беспощадная битва из всех, что когда-либо разыгрывались между двумя армиями. Плащи и пропитанные нефтью кости йети горели ярким пламенем, но они продолжали бой. Медные болваны молотили куда ни попадя, хотя им давно поотрубали головы. Отрубленные руки и ноги падали на пол, а их прежние обладатели сражались как ни в чем не бывало, кое-кто даже вооружался чужой отрубленной конечностью. У одного медного болвана из обрубка шеи била струя пара, а у йети, с которым он дрался, черепушка полыхала огнем. Двое йети колотили тяжелыми молотками медного болвана, лишившегося обеих рук. В воздухе так и свистели осколки костей, шестеренки, болты и зубы, пар шипел в вентилях, доспехи гудели, будто колокола, и все это заглушал рев йети. Шторр-жнец, ругаясь, размахивал косой во все стороны, и медные болваны разбегались кто куда, ведь коса рубила даже металл.

Сперва казалось, что, благодаря своей выносливости и неожиданности нападения, йети сумеют одержать победу, но чем дальше, тем призрачнее становилась эта надежда. Конечно, то один, то другой медный болван время от времени падал с балкона через парапет, или его разбивали вдребезги сокрушительными ударами молотов и дубинок. Выносливостью йети едва ли уступали металлическим воинам, ведь они не чувствовали боли и не боялись смерти. Медным болванам приходилось дробить скелеты на мелкие кусочки. И все же сражение обещало завершиться в пользу механических солдат, ведь металл куда крепче костей. Все больше йети падали и больше не поднимались, поскольку в скелетах не оставалось ни одной целой кости. Медные болваны применяли все свое оружие: зубчатые диски, острые, как бритва, ножницы, огнеметы.

Рибезель задумался, не попытаться ли ему и вольпертингерам прорваться на арену, но лестница кишела солдатами неприятеля, и это была бы верная гибель. Рибезелю оставалось лишь смотреть, как войско Шторра редеет, как медные болваны теснят йети все дальше, запоминать ход событий и надеяться на то, что удача вновь повернется к йети лицом.

— Все уго, Смейк?

«Уго»?

— Ах, это просто фигура речи, мы спрашиваем, все ли с тобой в порядке. Уго — это невозможно малое число, и…

«Да, да, понял, — подумал Смейк. — Все уго. Я плыву в мертвой крови навстречу смертельной болезни — разумеется, уго!»

— Удачи, Смейк!

— Да, удачи!

— Она тебе понадобится.

Голоса исчезнувших крох неожиданно смолкли, и Смейк снова остался в одиночестве. Под ним простиралось бескрайнее поле брани, усеянное зверски убитыми кровяными тельцами, а вверху покачивался отвратительного вида солдат смерти, последний представитель беспощадной болезни, преграждавший дорогу к сердцу Ралы. Тишину нарушало лишь потрескиванье.

Смейк подплыл ближе к противнику. Зрелище отвратительное и опасное, но захватывающее, особенно вблизи. Странное существо неустанно двигалось, меняло цвет и форму. Звезда, покрытая радужной чешуей, превратилась в полупрозрачный серый шар, наполненный молочно-белой жидкостью. В следующий миг существо походило уже на огненный пузырь лавы, поднявшийся из подводного вулкана. Неизменным оставалось лишь монотонное потрескиванье.

«Кто ты? — мысленно спросил Смейк. — Смерть?»

Пузырь лавы превратился в зеленую пористую губку и стал выпускать струйки черной слизи.

«Щелк, щелк», — услышал Смейк.

«Нет, — решил Смейк. — Ты не смерть. Смерть придет, когда ты уйдешь. Смерть — это облегчение. Смерть — добро. А ты зло».

Губка сжалась в серый шарик, и из него стали расти длинные белые волосы.

«Щелк, щелк, щелк».

«Впрочем, неважно, кто ты. Ты всего лишь безмозглый солдат. Главное — кто я».

Шар сплющился в белую медузу с черными фасеточными глазами.

«Щелк, щелк, щелк, щелк».

«Знаешь, кто я? Знаешь, что я?»

Медуза изо всех сил завертелась на месте, окрашиваясь то в желтый, то в зеленый, и из середины ее стала медленно выдвигаться острая черная пика.

«Щелк! Щелк, щелк!»

«Я скажу тебе, кто я, — продолжал Смейк. — Я тоже зло. Это я обагрил Драконгор кровью. И я тоже опасен. Куда опаснее тебя. Кто ты вообще такой? Дилетант! Что ты понимаешь в драках, а?»

«Щелк, щелк, щелк».

«Давно ли ты на свет появился? — не унимался Смейк. — Месяц назад? Неделю? А я живу на свете миллионы лет. Ведь я акула».

Существо вновь переменило внешний вид. Приняло продолговатую форму, стало серым, а по бокам выросли четырнадцать лапок, вооруженных когтями. Спереди появилась пасть со множеством острых зубов. Одним словом, существо теперь, хотя и грубо, походило на Смейка, но казалось куда опаснее.

Румо, Урс, Рольф, Тсако, Биала и Олек со всех сторон окружили генерала Тиктака, остановившись на почтительном расстоянии. Все они наспех прикончили своих противников-солдат, увидев, что генерал сотворил с Ушаном Делуккой. Безжизненное тело учителя фехтования лежало у ног медного болвана.

— А, — ухмыльнулся генерал Тиктак. — Меня [тик] окружили. Я в ловушке. Это [так] ваш друг?

Он наступил на тело Ушана, так что затрещали кости.

— Кто [тик] следующий? — крикнул он.

— Ты генерал Тиктак? — спросил Румо.

— Ну, я.

— Это ты убил Ралу?

Генерал Тиктак невольно схватился за грудь и съежился. Но только на миг, затем снова расправил плечи.

— Кто [тик] это спрашивает? — гневно проревел он.

Румо не отвечал. Теперь ему известно: перед ним Тиктак, до смерти запытавший Ралу.

Генерал Тиктак смерил взглядом противников. Румо, Рольф, Урс, Тсако, Биала и Олек стали медленно окружать генерала.

Многие вольпертингеры, покончив с соперниками, присоединились к ним. Почти все стражники были убиты или сбежали.

— А, — снова заговорил Тиктак. — Хотите [так] танцевать?

Он сбросил плащ, представ перед вольпертингерами во всем величии. Генерал целиком состоял из металла: из меди, стали, серебра и железа. Корпус его представлял собой гигантские доспехи, собранные из разнообразных материалов и напичканные всевозможными механизмами. Целая армия в одном корпусе.

— Прежде чем все вы умрете, — строго отчеканил Тиктак, — вам [тик] следует кое-что знать. Поселившись в Беле, я переменился. Я [так] вырос. Многому научился. Я [тик] любил и страдал. Стал другим. Вы думаете, [так] я большой. Но я еще больше. Вы и не представляете, насколько. Хотите [тик] увидеть своими глазами?

Не дожидаясь ответа, генерал Тиктак склонил голову набок, вставил указательный палец в отверстие в шее и повернул, как ключ. Послышалась мелодия, похожая на бой вышедших из строя часов. Под эту музыку голова генерала несколько раз повернулась вокруг своей оси, шея вытянулась. Внутри раздавались щелчки и тиканье, элементы доспехов раскладывались и раздвигались, открывая внутренности, где вращались шестерни, натягивалась проволока, потрескивали алхимические батареи, поршни ходили вверх-вниз — в общем, все двигалось. На спине распахнулись две серебряные дверцы, и из отверстия, как телескоп, стали выдвигаться металлические конечности. На глазах у изумленных вольпертингеров генерал Тиктак не только отрастил новые руки и ноги, но и удвоился в размерах. Оружие, прежде скрытое в корпусе генерала, — арбалеты, кинжалы, стрелы, — выдвинулось наружу в полной боевой готовности. Перед мятежниками предстала напичканная оружием четырехрукая крепость на четырех ногах — обновленный генерал Тиктак, еще больше, опаснее, смертоноснее и неприступнее, чем прежде.

— Постоянно расти! — заревел генерал Тиктак с высоты. — Вот ключ к власти! И [так] это только начало. Я буду расти, пока достанет металла. Буду [тик] расти, пока весь металл не превратится в генерала Тиктака!

Вольпертингеры окаменели. Гигантская машина завораживала.

— Хотите танцевать? — прогремел генерал. — Ну так [тик] танцуйте!

Вольпертингеры приготовились к бою. Никто не знал, на кого обрушится первый удар. Что, если на всех сразу?

И вдруг пол театра задрожал — несильно, но ощутимо. Вольпертингеры замерли.

— В чем дело? — спросил кто-то.

Даже Тиктак насторожился. Еще один подземный толчок. Доспехи генерала задребезжали.

Вольпертингеры беспокойно переглядывались. Что это за толчки? Битва на ярусе медных болванов продолжалась, но дело явно в другом.

— Землетрясение? — предположил Биала.

Но толчки слишком уж равномерны для землетрясения, следуют друг за другом с промежутком в несколько секунд и все нарастают. И тут по театру пронесся ветер, пахнувший тухлой рыбой.

— Это еще что? — фыркнул Урс.

— Фраук, — крикнул Румо в ответ. — Один из самых больших.

Суматоха на трибунах усилилась. Зрители еще отчаяннее пытались выбраться из театра. Только йети и медные болваны, казалось, не обращали на толчки никакого внимания, продолжая ожесточенно молотить друг друга.

Театр озарился тусклым голубоватым светом, светящаяся слизь дождем полилась на арену. Казалось, театр накрыло огромное летающее чудовище, светящийся диск, внутри которого что-то пульсирует. Только теперь все разглядели, что туловище опирается на двенадцать лап, расставленных вокруг театра. Гигантский фраук накрыл собой Театр красивой смерти.

Зрители на трибунах отчаянно визжали. Из чрева чудовища доносился пронзительный свист и непрерывное бульканье.

Генерал Тиктак покачивался из стороны в сторону. В один миг он превратился из великана в муравья. Какой идиот поднял по тревоге фраука? Ведь он, генерал, был хозяином положения!

— Что это за штука? — спросил Рольф.

— Это фраук, — сказал Укобах, рискнувший выйти из укрытия.

— Фраук? Тоже машина?

— Нет, этот живой.

— На чьей он стороне? — поинтересовался Биала.

— Точно не на нашей, — отвечал Укобах.

— А он может еще вырасти?

— Он может сожрать нас. Что угодно может сожрать.

— Как? — полюбопытствовал Урс. — Пасти я не вижу.

— Она есть, уж поверь, — отозвался Укобах.

Длинные толстые щупальца поползли через барьеры вдоль трибун, разбрасывая в стороны и давя зрителей, на беду очутившихся на дороге. Нескольким вольпертингерам пришлось проявить изрядное проворство, чтобы увернуться. Фраук осматривался, не разбирая своих и чужих.

— Уверен, что он не на нашей стороне? — переспросил Биала. — Пока что он только помог.

— Им не так-то легко управлять, сидя верхом, — пояснил Укобах. — Наездникам туго приходится. Такой крупный экземпляр еще никогда не пригоняли в город.

Тем временем через стену театра перевесился гигантский хобот фраука. Будто огромная змея, пополз он по пустым трибунам в поисках жертв, зрители визжали, спотыкались и падали. Отверстие в хоботе с хлюпаньем открылось, чудовище жадно втянуло воздух и немедленно учуяло тех, кто в панике пытался пробиться к выходу. Вытянув хобот, фраук стал засасывать всех подряд, без разбора. Как же кричали те несчастные, кого несло по прозрачному хоботу прямо в пульсирующий желудок этой твари!

Но Румо не особенно испугался фраука. Он знал, на что способно это существо, его больше занимал генерал Тиктак, как и все прочие, завороженно наблюдавший за гигантским чудищем. Сжимая меч, он судорожно размышлял, как бы воспользоваться минутой всеобщего замешательства.

— У тебя есть план? — спросил Львиный Зев.

— Я вспомнил одну старую историю, — отвечал Румо.

— Что еще за историю? — буркнул Гринцольд.

— Историю битвы в Нурнийском лесу, — пояснил Румо. — В ней говорится о том, как появился на свет генерал Тиктак.

— Ты знаешь, как он появился на свет? — удивился Львиный Зев.

— Это легенда. Мне вспомнился эпизод, как алхимик, создавший генерала Тиктака, вложил в него кусочек цаомина, мыслящего вещества. Оно-то и вдохнуло жизнь в медного болвана. Если легенда не врет, у машины есть что-то вроде мозга. Или сердца.

— А если где-то есть сердце или мозг, можно их и вырвать, — подхватил Гринцольд.

Румо кивнул.

— Я проберусь внутрь генерала Тиктака, — заявил он.

Смейка душил кашель. Он снова сидел в подкровной лодке, пот градом катился по жирному туловищу.

— Все уго, Смейк?

— Да, Смейк, все уго?

— Да скажи же что-нибудь!

Смейк не мог бы сказать ничего вразумительного, даже если бы очень захотел.

— Невероятно, Смейк, — продолжала исчезнувшая кроха номер один.

— Как ты это сделал? — поинтересовалась исчезнувшая кроха номер два.

— Да, Смейк, как ты это сделал?

Смейк несколько раз глубоко вздохнул. Не так-то просто снова начать дышать легкими. Жабры продолжали неистово раздуваться.

— У него был позвоночник, — отвечал Смейк.

— Позвоночник? — переспросила исчезнувшая кроха номер один.

— Позвоночник? — переспросила исчезнувшая кроха номер два.

— Позвоночник у вируса? — переспросила исчезнувшая кроха номер три.

— Да! — отрезал Смейк. — У вируса был позвоночник! А позвоночник можно сломать.

Исчезнувшие крохи умолкли.

— Ладно, — через некоторое время продолжал Смейк, — можем мы, наконец, начать эту треклятую операцию?

— Конечно, Смейк.

— Мы готовы, если ты готов.

— Лодка в нужном положении.

— Что дальше? — спросил Смейк.

— Видишь контакты, Смейк? Видишь? Мы настроили смотровую мембрану на максимальное увеличение.

— Да, вижу, — ответил Смейк. На мышечной ткани сердца должно быть шесть необычных наростов и углублений. Но наросты и углубления здесь повсюду — Смейк не мог бы сказать, что особенного именно в этих шести.

— Вот амалориканский адапс, — сказала исчезнувшая кроха номер один. — Отвечает за ауратическую циркуляцию электричества в сердце.

— Это галлюцигеновый симпатикант, — подхватила исчезнувшая кроха номер два. — Пограничный ствол автономной нервной системы, проводит симпатетические вибрации галлюцигенового ключа.

— А это опабинийская мембрана, — продолжала исчезнувшая кроха номер три. — Через нее осуществляется стимуляция опабинийскими щипцами.

— Вот иохойский холмик, — снова заговорила исчезнувшая кроха номер один. — Пассивно-активно реагируя на раздражение иохойским жгутиком, помогает выровнять сердечный ритм.

— Это айсгеаийский эпиксель! — сообщила исчезнувшая кроха номер два. — Эпицентрический микроцентр аорты, служит для коронарного выравнивания симпатетических вибраций.

— А это одонтагрифское жерло! — подытожила исчезнувшая кроха номер три. — Пока точно не выяснено, как именно на него влияет одонтагрифский аспиратор, но влияние, безусловно, положительное.

— Все понятно, Смейк?

— Все понятно, — отвечал Смейк. — Теперь я в курсе.

— Тогда выводи инструменты, — велела исчезнувшая кроха номер один.

— Мммуррррр, — замурлыкал Смейк, — мммуррррр…

Румо просто прыгнул. Не стал долго раздумывать, куда прыгать: корпус генерала все равно для этого не приспособлен. Ухватился за серебряные дверцы на спине Тиктака. Отсюда Румо мог заглянуть внутрь. А там — еще больше оружия, и слышно лишь тиканье и лязг металла. Ничего похожего на сердце или мозг.

Генерал Тиктак вытянул стальные когти, желая отбросить Румо, как назойливое насекомое, но его руки, хоть и выдвигались далеко-далеко, почти не доставали до собственного тела. Генерал был создан для нападения, но не для самозащиты, никто, включая самого генерала, и помыслить не мог, что у кого-то хватит безрассудства атаковать.

Остальные вольпертингеры отважно метали в генерала копья, ножи, топоры, но больше ничем помочь Румо не могли, сами едва уворачиваясь от ударов и выстрелов Тиктака. Олек метко запустил из пращи камень в голову медного болвана, но раздался только гулкий звон, будто ударили в колокол.

— Забирайся внутрь! — скомандовал Львиный Зев. — Другого выхода нет, если собираешься отыскать его сердце. К тому же внутри безопасней.

Протиснувшись между двух металлических прутьев, Румо очутился в корпусе металлического воина. Все здесь тикало и щелкало, громко жужжали шестерни, ритмично стучали поршни, трещали алхимические батареи, заглушая звуки, доносившиеся снаружи. Румо будто попал в гигантский часовой механизм, ежесекундно отбивавший такт. Да есть ли тут сердце? Неужто такой сложной машине нужен живой мотор? Румо пробирался дальше. Все вокруг двигалось вверх-вниз, взад-вперед — того и гляди угодишь лапой в шестерню или напорешься на острую пружину. Все детали полированные, гладкие, обильно смазаны машинным маслом — очень трудно удержаться и не упасть.

— Нравится тебе [тик] там? — прогремел голос генерала Тиктака. Изнутри он звучал еще более гулко и безжизненно, чем прежде. — Нравится [так] внутри меня, вольпертингер?

Румо не отвечал.

— Устраивайся [тик] поудобнее! — крикнул Тиктак. — Гостем [так] будешь! А чтобы нам не [тик] помешали, закрою двери.

Что-то скрипнуло, шестерни и поршни задвигались быстрее. Послышалась та же мелодия, что и прежде, когда генерал разросся вдвое, но теперь она играла задом наперед и оттого звучала еще противнее. Доспехи складывались, клапаны захлопывались, детали сдвигались. Поршни и валы, за которые Румо цеплялся, балансируя, непрерывно вертелись, поднимались и опускались. Внутри генерала сгущалась тьма.

— Закрывается! — завопил Львиный Зев. — Выбирайся! Скорей!

Со всех сторон показались острые как бритва шпаги, зазубренные диски, лезвия, топоры, копья, стрелы и ножи. Одни вылетали с огромной скоростью, другие медленно выдвигались — слева, справа, сверху, снизу, спереди и сзади. Прямо над головой Румо просвистел топор, коса срезала с передней лапы клок шерсти, длинный обоюдоострый меч едва не проткнул вольпертингера, пройдя между задними лапами. Румо приходилось беспрестанно пригибаться и отпрыгивать в сторону, чтобы не лишиться головы или лапы. При этом Румо отчаянно пытался пробраться к выходу. Но едва он схватился за прутья, чтобы протиснуться между ними, серебряные дверцы захлопнулись, преградив выход из спины Тиктака. Стало темно и тихо, лишь сквозь узкие щели крест-накрест падали тонкие лучи света. Раздался звон, будто пробили часы.

— Мы в ловушке, — ужаснулся Львиный Зев. — Заперты внутри генерала Тиктака.

— Амалориканский крюк закрепляем в амалориканском адапсе, — объявила исчезнувшая кроха номер один. — Ауратическая циркуляция электричества сердцу обеспечена.

— Ммурррррр… — мурлыкал Смейк.

— Галлюцигеновый ключ вставляем в галлюцигеновый симпатикант и поворачиваем, — вторила ей исчезнувшая кроха номер два. — Симпатетические вибрации смогут беспрепятственно передаваться в автономную нервную систему.

— Ммурррррр… — мурлыкал Смейк.

— Опабинийскими щипцами зажимаем опабинийскую мембрану, — продолжала исчезнувшая кроха номер три. — Можно начинать опабинирование.

— Ммурррррр… — мурлыкал Смейк.

— Иохойским жгутиком стимулируем иохойский холмик, — снова заговорила исчезнувшая кроха номер один. — Пассивно-активная реакция, выравнивание сердечного ритма.

— Ммурррррр… — мурлыкал Смейк.

— Айсгеаийский винтоверт поворачиваем в айсгеаийском эпикселе! — подхватила исчезнувшая кроха номер два. — Можно приступать к коронарному выравниванию симпатетических вибраций.

— Ммурррррр… — мурлыкал Смейк.

— Одонтагрифский аспиратор погружаем в одонтагрифское жерло! — подытожила исчезнувшая кроха номер три. — Что бы он там ни делал — все будет как надо.

— Ммурррррр… — мурлыкал Смейк.

— Так. Подаем ауратический разряд.

— Держи кулаки, Смейк.

— Пожелай нам удачи!

— Удачи!

— Сколько у тебя кулаков, Смейк?

Смейк задумался.

— Четырнадцать, — отозвался он.

— Должно хватить.

— Да уж, — вздохнул Смейк. — Надеюсь, хватит. А вдруг на мне так и лежит проклятье?

— Никогда нельзя знать наверняка, — ответила исчезнувшая кроха номер один. — Однако приступим к операции.

Фрифтар захлопнул потайное окошко, откуда оглядывал стадион, и зажал рот рукой.

Театральное представление генерала Тиктака совершенно выбило его из колеи. Медный болван, напичканный оружием, стал еще больше, еще затейливее, еще опаснее, превратившись в непобедимую военную машину. Одной дипломатией тут не обойтись.

Ничуть не меньше беспокоил его фраук. Какой разгром! Эти кретины алхимики, как нарочно, послали самую гигантскую и неуправляемую тварь. Двадцатиметрового чудовища хватило бы с лихвой! Никогда прежде в город не пригоняли такую громадину, она же совершенно непредсказуема! Если выяснится, что это Фрифтар подал сигнал тревоги, с него взыщут за потери в рядах белян. А фраук глотает всех подряд: знать, богачей, военачальников!

Фрифтар выругался. Ничего не остается, кроме как сидеть тихо и ждать, пока генерал Тиктак и фраук отбушуют в Театре красивой смерти. Хорошо хоть чокнутый король спит.

Советник снова распахнул окошко. Невероятное зрелище, глаз не оторвать! Вся арена залита голубым дождем. Огромная машина сражается с вольпертингерами. Гигантский фраук одного за другим глотает ни в чем не повинных белян. Всюду мертвые и раненые. Слышны крики! С галереи медных болванов сыплются искры! Вот это спектакль! Сказать по правде, лучшее зрелище в истории Театра красивой смерти.

Генерал Тиктак торжествовал. Добыча в клетке. Пусть вольпертингеры и отличные воины, но вот со стратегическим мышлением у них туговато. Мышка попалась в мышеловку. Открытую дверь можно и запереть — неужто в Вольпертинге до этого не додумались?

В корпусе генерала припасено сорок семь больших мечей, четырнадцать стеклянных кинжалов, наполненных ядом, две дюжины дисков с алмазными зубцами, семь боевых топоров, восемнадцать копий и сотни стрел, дротиков и других снарядов, причем половина — отравленные. Имелась там встроенная гильотина, распылители кислоты, огнеметы, сюрикэны, арбалеты и много чего еще. Вольпертингер все равно что уже мертв, осталось только выбрать, как именно тот умрет. Безумец добровольно забрался в собственный гроб.

Генерал Тиктак решил совместить приятное с полезным. Продолжит битву с остальными вольпертингерами, испробовав на них несколько новых игрушек, и задаст перцу пленнику — пусть уворачивается от острых клинков! Впервые генерал Тиктак, к своему удовольствию, мог одновременно пытать, сражаться и убивать. Скорбь улетучивалась прямо на глазах.

Румо наконец ухватился за неподвижную перекладину в корпусе Тиктака. В тусклом свете, проникавшем сквозь щели и частокол ребер, он различал лишь смутные очертания замысловатых механизмов, вертящихся шестерней и смертоносных орудий.

— Ничего похожего на сердце или мозг, — отчаялся Румо. — Наверняка он давно их потерял, если они и были.

— Ты отправишься на поиски сердца ходячей смерти, но отыщешь его лишь в темноте! — пискнул Львиный Зев.

— Что?

— Последнее предсказание ужасок. Помнишь?

— К чему это ты? — удивился Гринцольд. — При чем тут эти старые перечницы?

— Это значит, мне нужно закрыть глаза, — догадался Румо. — Попробую почуять сердце генерала Тиктака.

— Хорошая идея, — обрадовался Гринцольд. — Вперед!

Крепко вцепившись в перекладину, Румо зажмурился.

— Что видишь? — спросил Львиный Зев.

— Вижу металл разных цветов, — отвечал Румо. — Вижу машинное масло — оно повсюду. Все движется и грохочет.

— А как насчет сердца? — перебил Гринцольд. — Сердце чуешь?

— Не знаю. Есть несколько незнакомых странных запахов. Кислота. Яд. Резкий запах пороха. Но ничего похожего на сердце. Или мозг. Видать, надежно спрятаны.

— Может, заберемся поглубже? — предложил Львиный Зев. — Наверняка генерал прячет сердце где-то глубоко-глубоко.

Открыв глаза, Румо стал спускаться ниже. Карабкаться по механизму генерала Тиктака стало еще опаснее, ведь тот двигался все быстрее, наклонялся то в одну, то в другую сторону, переступал с ноги на ногу, вертелся на месте. Мимо Румо со свистом проносились стрелы и клинки. Наконец он нашел еще пару неподвижных перекладин, крепко ухватился за них, зажмурился и принюхался.

— Ну что? — крикнул Львиный Зев.

Румо вновь почуял резкий запах пороха, нефти, горевшей в баках огнеметов, дым от кремней, еще воняло какими-то зельями и полиролью для металла. Пестрые ленты запахов переплетались в тесных внутренностях генерала, а среди них, в самом центре боевой машины, Румо разглядел ритмично пульсировавший зеленый огонек.

— Там что-то светится, — прошептал Румо.

— Где? — спросил Львиный Зев.

Румо полез дальше, теперь не открывая глаз.

— Смотри, за что хватаешься! — предостерег Гринцольд. — Тут полно острых лезвий, может, даже отравленных.

Протиснувшись между перекладин, пригнувшись перед вертящейся шестерней с острыми зубцами, перешагнув через стеклянный кинжал, наполненный красным ядом, Румо очутился прямо над источником пульсирующего света. Можно открыть глаза и посмотреть, что это.

В потемках было почти не разобрать. Какой-то серый свинцовый ящичек, похожий на кирпич, в разные стороны расходится множество трубок. Ящик жужжит и потрескивает. Румо дотронулся до него лапой: ледяной.

— Алхимическая батарея, — разочарованно вздохнул он.

— Батареи не светятся, — возразил Львиный Зев. — Оно там. Его сердце спрятано в батарее и залито кислотой. Должно быть, очень мощная штука, раз ты через свинец почуял. А тайник отменный.

Генерала Тиктака сильно качнуло, и Румо едва не напоролся на острый кинжал. Он искал, за что бы ухватиться, и вынул меч.

— Разруби ее! — приказал Гринцольд. — Разруби батарею и вырви сердце, пока он не понял, что мы задумали!

Размахнувшись, Румо одним ударом разрубил свинцовый корпус батареи. В трещину с шипением потекла светящаяся зеленоватая кислота и пошел едкий дым. Когда кислота вытекла, Румо разглядел внутри батареи кусочек какого-то белого вещества.

— Просто камень, — разочарованно буркнул Гринцольд.

— Цамомин, — прошептал Львиный Зев. — Хватай же его!

Сунув меч за пояс, Румо схватился за цамомин — и тут же отдернул лапу.

— В чем дело? — удивился Гринцольд.

Едва Румо коснулся камня, по телу его пробежал озноб, а в голове зазвучали тысячи голосов.

— Что?

— Очень неприятный на ощупь, — пояснил Румо.

— Не сможешь удержать? — спросил львиный Зев.

— Смогу. Но, боюсь, недолго.

Генерал Тиктак покачнулся. На секунду он будто потерял контроль над собой — ужасное и доселе незнакомое ему чувство. Внутри словно что-то оборвалось — проволока, трос или кабель, — выведя его из равновесия. Генерала качало туда-сюда. Но вот он снова овладел собой.

За время схватки с вольпертингерами Тиктака охватила эйфория, и он забыл обо всем. Теперь же генерал вспомнил: надо заняться псом, что засел у него внутри, пока тот чего-нибудь не натворил. Хоть и жаль, но пора заканчивать игры с вольпертингерами и заняться казнью пленника. Генерал Тиктак вздохнул. Все же пытать и сражаться одновременно не получается.

Он решил открыть дверцу на спине. Если этот парень и впрямь так глуп, как кажется, непременно попытается выбраться. Тут-то генерал Тиктак его и прикончит.

Послышался свист, Румо торопливо пригнулся, и над ним, словно маятник, рассекая воздух, пролетело лезвие топора. Ненадолго скрывшись в потемках, лезвие полетело обратно. Качнувшись в третий и четвертый раз, маятник остановился.

— Хватай же чертов камень! — крикнул Гринцольд. — И скорей убирайся отсюда!

Протянув лапу, Румо выхватил цамомин из свинцового ящика. Какой ледяной! Румо с трудом сдерживал желание положить камень на место. Теперь он мог цепляться только одной лапой.

Неожиданно доспехи на спине генерала раздвинулись, и внутрь ударили лучи света. И как нельзя кстати! Румо перемахнул через красный стеклянный кинжал, протиснулся между перекладинами и стал карабкаться вверх.

Со всех сторон слышались ужасные звуки: тут и там вертелись зазубренные диски, острые сабли пронзали темноту — казалось, весь металл, из которого состоит генерал, вознамерился отыскать пленника. Румо лез дальше, сжимая в кулаке цамомин, казавшийся непосильной тяжестью. Румо чувствовал, как леденеет ладонь, вся лапа, плечо и, наконец, голова.

— Расти! — наперебой шептали сотни голосов у него в голове. — Ты должен расти! Ты можешь стать самым большим вольпертингером. Ты должен им стать — с моей помощью!

Голоса сбили Румо с толку. Нечаянно схватившись за острое лезвие, он сильно поранился. Отдернув лапу, Румо на миг потерял равновесие.

— Расти! — не унимались голоса. — Ты должен расти! Ты можешь стать самым большим!

Окровавленной лапой Румо схватился за перекладину и подтянулся.

— Вместе мы сможем все! — нашептывал цамомин. — Ты такой сильный! А я сделаю тебя еще сильнее!

В темноте что-то щелкнуло. Арбалеты!

— Берегись! — крикнул Гринцольд. — Стрелы!

Румо услышал жужжание тетивы, пригнулся, и над ним просвистела целая туча стрел. Ударившись о металлическую стенку, стрелы посыпались вниз. Румо карабкался все выше.

— Ты великий воин! — нашептывал цамомин. — Только представь, чего мы добьемся вместе! Я сделаю тебя бессмертным.

— Не слушай глупую болтовню! — пискнул Львиный Зев. — Это же кусок камня!

— Ничто не разлучит нас, — прошипел цамомин. — Мы вместе навеки!

— Берегись! — снова крикнул Гринцольд, но поздно: молниеносным ударом меча из темноты Румо ранило в лапу, в которой он держал цамомин. Клинок тут же скрылся в темноте. К своему удивлению, Румо совсем не почувствовал боли. Лапа онемела.

— Клинок был отравлен, — продолжал цамомин, — но тебе яд не страшен: со мною ты неуязвим.

Румо увидел, как яд в ране с шипением испарился, и она мгновенно затянулась.

— Вот как мы сильны!

— Берегись! — завопил Львиный Зев. — Пригнись!

Румо втянул голову в плечи, и мимо него просвистел нож гильотины.

— Сосредоточься на том, чтобы выбраться, — велел Львиный Зев. — И не слушай болтовню.

Выход был уже недалеко. Сквозь щели Румо видел других вольпертингеров, карабкавшихся на генерала Тиктака со всех сторон: Рольфа, Олека, Биалу и остальных. Они протягивали Румо лапы.

— Сюда, Румо!

— Сюда!

— Сюда!

— У тебя получится!

Тиктак хватал вольпертингеров когтями и отбрасывал прочь, но на их месте тут же появлялись другие. Все они рисковали жизнью ради Румо.

— Еще, Румо!

— Еще немного!

В проеме показался Урс, он протягивал Румо лапу.

— Хватайся, Румо! Ну же! Давай!

Все тело Румо онемело от холода, он чувствовал только лапу, которой хватался за перекладины. Если, разжав ее, Румо не успеет уцепиться за лапу Урса, упадет в глубину корпуса генерала Тиктака, прямо на зазубренные диски и острые лезвия. В глазах у него помутилось.

— Он закрывает двери! — кричал Урс. — Скорее!

Подняв голову, Румо, как в тумане, увидел, что дверцы на спине генерала Тиктака медленно закрываются. Румо разжал хватку.

Урс тут же ухватил его за лапу, сжав, как в тисках.

— Держу! — крикнул он.

И Урс потянул Румо вверх. Стиснув зубы, Урс кряхтел от натуги, а его друг повис мешком и не двигался. Чертыхаясь, Урс вытащил Румо, подхватил под мышки, и они оба шлепнулись на песок арены.

Румо лежал, постанывая, глядел остекленевшими глазами и сжимал цамомин в кулаке. Урс помог ему подняться.

Остальные вольпертингеры тоже слезли с Тиктака. Генерал бестолково топтался на месте и беспорядочно потрясал оружием. Челюсть его отвисла, но из глотки слышалось лишь монотонное тиканье.

Олек приблизился к Румо.

— Что у тебя в лапе? — спросил он.

— Сердце Тиктака, — пробормотал Румо. — А сам он где?

— Сердце Тиктака? — удивился Олек. Он протянул Румо пращу. — У меня идея. Клади его сюда!

— Нет! — шипел цамомин в голове Румо. — Мы должны быть вместе! — Румо отпрянул от Олека.

— Ну же! — нетерпеливо повторил Олек, снова протягивая пращу. — Я избавлюсь от него.

— Да брось же, наконец, этот треклятый цамомин! — скомандовал Львиный Зев. — Брось его!

— Это приказ! — проревел Гринцольд.

Собравшись с силами, Румо положил камень в карман пращи.

Отступив на несколько шагов, Олек раскрутил пращу над головой, отпустил один конец веревки, и цамомин взлетел в воздух. Все, не отрываясь, следили за его полетом.

Описав дугу над ареной и трибунами, белый камень полетел прямо в хобот фраука, без разбору засасывавшего пыль, мусор, живых и мертвых зрителей и солдат. Попав в прозрачный хобот, камень затерялся среди обломков. Как он попал в желудок чудовища, вольпертингерам разглядеть уже не удалось.

Многие вновь обернулись к генералу Тиктаку, ошалело топтавшемуся на месте, как вдруг фраук затих. Чудовище перестало всасывать воздух, чем вновь привлекло всеобщее внимание. В брюхе у него громко заурчало, фраук опять стал втягивать воздух, остановился, потом еще и еще раз. Хобот задрожал, забился в судорогах, поднялся высоко над трибунами, где уже никому не угрожал. Вдруг он замер.

На мгновение все стихло, затем раздался ужасающий вой и свист. Гигантская тварь раскачивалась над стадионом, а в брюхе у нее бурлило и пенилось. Послышался гулкий хлопок, и брюхо фраука сильно вздулось. Еще один хлопок — брюхо раздулось еще сильнее, зрители завизжали и заметались. В брюхе снова громко заурчало, и из хобота хлынула каша из слизи, мусора и полупереваренных трупов. Все это растеклось по трибунам.

С третьим хлопком брюхо фраука лопнуло в нескольких местах. Огромные куски голубоватых внутренностей шлепнулись на арену. Чудовище еще раз оглушительно заревело, а одна из гигантских лап подогнулась, затем вторая, третья. Суставы трещали, как поваленные деревья. Стараясь удержать равновесие, фраук задел лапой стену театра, пробив в ней гигантскую дыру.

Великан неудержимо падал. Со свистом накренился он на сторону, снеся тушей огромный кусок стены театра. Трибуны завалило обломками и закопченными черепами. Панцирь фраука вместе с сидевшими на нем погонщиками грохнулся на землю за стенами театра, но внутри все услышали, как он треснул, а внутренности чудовища разлетелись по улицам Бела. В воздух взметнулись черные тучи пыли, скрыв от глаз ужасную картину. Затем сажа накрыла все черной пеленой.

Громкий звук огласил мертвый мир кровеносной системы Ралы.

Будто литавры или барабан на галере.

Этот звук с самого рождения Ралы отбивал такт, задавал ритм жизни в волнении и спокойствии, во сне и наяву. И этот звук замер с приходом субкутанного эскадрона смерти.

— Сердце снова бьется! — заявила исчезнувшая кроха номер один.

— Неплохо бьется, — подхватила исчезнувшая кроха номер два.

— Для сердца, мертвого еще минуту назад, превосходно бьется, — подметила исчезнувшая кроха номер три.

С трудом пробиралась подкровная лодка сквозь плазму. Масса по-прежнему была густой и вязкой, но с каждым ударом сердца, с каждым толчком, прокатывавшимся по венам, разжижалась.

— Процесс свертывания прекратился, — заявила исчезнувшая кроха номер один.

— Кровоток восстановлен, — подхватила исчезнувшая кроха номер два.

— Винты крутятся все свободнее, — добавила исчезнувшая кроха номер три.

Смейк увидел, как горы мертвых кровяных телец тоже пришли в движение, ритмично покачиваясь в такт сердцебиению. Мертвых? Нет, мертвых здесь больше нет. Миллионы крохотных лежебок постепенно просыпались от оглушительного шума.

Сердце неистово колотилось. Смейк ухмыльнулся. Как тут можно спать? Такой грохот и мертвого разбудит. Кровяные тельца сонно зашевелились, помешивая, согревая и разжижая кровь. А мощные удары сердца один за другим прокатывались по венам. Красные тельца порхали, как стаи бабочек, а среди них цветочной пыльцой носились белые тельца. Все закружилось в неистовом танце в такт сердцебиению и бурным потоком понеслось по венам. Смейк своими глазами наблюдал второе рождение, победу над смертью, одержанную не без его участия. Слезинка скатилась по щеке, но Смейк немедленно ее смахнул. Тут он истерически захохотал.

— Вот она — музыка жизни, — проговорила исчезнувшая кроха номер один.

— Мотив незатейливый… — продолжала исчезнувшая кроха номер два.

— Но это классика! — заявила исчезнувшая кроха номер три.

Лодка мчалась все быстрее.

— Музыка жизни! — воскликнул Смейк. — Невероятно! Никогда бы не подумал, что сердце бьется так красиво!

— Мы изжили смерть, Смейк! — сказала исчезнувшая кроха номер один.

— Так здорово бывает что-нибудь изжить, верно? — подхватила исчезнувшая кроха номер два.

— Ты как, Смейк? — спросила исчезнувшая кроха номер три. — Все уго?

— Да, — рассмеялся Смейк. — Все уго!

Вольпертингеры замерли, наблюдая последние конвульсии поверженного фраука. От оседавшей пыли все они стали похожи на черные статуи. Зрители и солдаты, перепачканные сажей, ползком выбирались из театра через трещину в стене.

Генерал Тиктак стоял на месте не двигаясь. Вольпертингеры столпились вокруг него на почтительном расстоянии.

— А вдруг он собирается с силами? — предположил кто-то.

— А вдруг он мертв? — воскликнул Урс.

— Он не мертв, — отозвался Биала. — Только не он.

Подняв камень, Олек вложил его в пращу и запустил в голову Тиктака. Глухой гул прокатился над развалинами театра.

— Он мертв, — повторил Урс. — Румо прикончил его. Вырвал ему сердце.

— Или выжидает, пока мы подойдем ближе, — заметил Олек.

— Посмотрим, — отозвался Урс, направляясь к генералу Тиктаку. Румо, прихрамывая, поплелся за ним. Силы еще не вернулись к нему.

— Осторожней! — крикнули им вслед.

Румо и Урс остановились у ног гигантского медного болвана и осторожно заглянули внутрь. Генерал не двигался. Все шестеренки и орудия замерли.

Урс ударил по ноге Тиктака. Затем взглянул на Румо.

— С ним покончено. Раз и навсегда!

Румо прислушался. Он постепенно приходил в себя, но слух еще не восстановился. Левая сторона тела по-прежнему не слушалась, в ушах свистело. И все же Румо кое-что услышал. Монотонный ритмичный стук. Он доносился из застывшего генерала.

— Слышишь? — спросил Румо.

— Ну да. Еще тикает.

— Но ведь он мертв, как он может тикать?

— Ну, не знаю, может, какая-нибудь пружина не до конца раскрутилась, — предположил Урс. — Он безобиден. Расслабься.

Зажмурившись, Румо втянул носом воздух. Почуял те же запахи, что и внутри Тиктака. Масло. Кислота.

Порошок с резким запахом.

Горючее в баках огнеметов.

Дым от кремней.

Схватив Урса за лапу, Румо потащил его прочь.

— В укрытие! — завопил он. — Сейчас взорвется!

Вольпертингеры бросились врассыпную.

— Его последнее оружие, — крикнул Румо.

Перепрыгнув через обломки стен, рухнувшие на арену, вольпертингеры попрятались.

В корпусе генерала Тиктака что-то затрещало, раздался гулкий хлопок, изо всех отверстий вырвались языки пламени, и мощным взрывом панцирь генерала разорвало на тысячи осколков. Серебряные, железные, стальные и медные кинжалы, мечи, топоры, зазубренные диски, стрелы, болты, гайки и дротики разлетелись в разные стороны и, просвистев над головами вольпертингеров, посыпались на трибуны. Голова Тиктака взлетела высоко вверх, туда, где прежде нависала туша фраука. В полете голова кувыркнулась несколько раз, как шпага в «Многократном Делукке». Повиснув на мгновение, словно луна из меди и стали, какой никогда не видели в мире, где нет неба, голова рухнула на стадион, глубоко зарывшись в землю. С шипением пролилось немного едкой кислоты, последние куски металла со звоном упали на арену, затем все покрылось слоем пыли. Стало тихо. Бой на ярусе медных болванов тоже прекратился.

Выбравшись из укрытия, вольпертингеры огляделись. Всюду блестело серебро и медь, в каждом обломке стены, в каждом камне, в каждом черном черепе кладки засел кусочек генерала Тиктака. Развалины Театра красивой смерти стали для него гигантским надгробием.

Румо и его друзья уже собрались уходить, как вдруг из ворот на арену высыпало странное общество: пожилые вольпертингеры и огромные черные фигуры. Во главе отряда шел Рибезель-мятежник, Йодлер Горр и Шторр-жнец.

— Что с медными болванами? — спросил кто-то.

— Они просто застыли, — отвечал Рибезель. — В один миг. Мы услышали взрыв, а потом… — он пожал плечами. — Так и остались там, наверху, будто у них завод кончился.

Румо вспомнил рассказ Смейка о событиях в Нурнийском лесу.

— Конец генералу Тиктаку — конец и медным болванам, — пояснил он. — С ним они родились, с ним и погибли.

Раненых наскоро перевязали, и бургомистр подал сигнал к отступлению. Вольпертингеры, йети, Укобах, Рибезель и все, кто выжил, стали перебираться через обломки стен наружу.

На несколько мгновений театр совершенно опустел. Но, едва все ушли, из ворот на арену вышла гигантская слепая крыса-альбинос с красным хвостом и когтями. Она еще долго ощупывала все в поисках живой добычи, но пришлось довольствоваться мертвецами.

VI. КРАСНОЕ ПРОРОЧЕСТВО

— Тшо за ушм? — недовольно проворчал сонный Гаунаб. — Как тут нусуть? То вакроть сетрятся, то тенсы духоном дяхот, то ткужий хогрот! В мёч лоде?

Маленький король осушил целый пузырек снотворного и проспал бы дня три кряду, если бы Фрифтар его не разбудил.

— Они бегут! — торжественно объявил Фрифтар. — Вольпертингеры бегут! Мы обратили их в бегство!

— Нои… губет? — Язык у Гаунаба заплетался, и понимать его стало еще труднее. — Гертинперволи губет? Свё ченконо?

— Да, все кончено! — Фрифтар понизил голос. — Это хорошие новости. Есть и не очень хорошие.

— Хиплое воности? — перебил Гаунаб, в ужасе зарывшись в одеяло.

— Скажем так, не очень приятные. Театр красивой смерти разрушен до основания. Генерал Тиктак погиб. Медных болванов больше нет. Огромные потери и в рядах гражданского населения. На жилой квартал рухнул фраук. — Фрифтар перевел дух.

Гаунаб протер глаза.

— И свё? — зевнул он. — Лобьше чениво?

Фрифтар набрался смелости. Предстояла самая неприятная часть разговора. Фрифтар состроил печальную мину.

— Боюсь, еще не все кончено, Ваше Величество. Не можем же мы позволить вольпертингерам уйти безнаказанными, после того как те разнесли Театр красивой смерти, уничтожили генерала Тиктака, множество солдат, гражданских и даже фраука?

— Не жемом? Чепому не жемом? — Гаунаб разочарованно встряхнул пустой пузырек из-под снотворного.

— Представьте, как это будет выглядеть в летописях. Мы должны отправиться в погоню за вольпертингерами с отрядом фрауков и истребить их раз и навсегда. — Фрифтара неожиданно стал душить приступ кашля.

— В мёч лоде? Ты бозалел? — Гаунаб поднял руку, заслоняясь от вирусов.

Фрифтар пожал плечами:

— Не знаю… Кажется, легкая простуда.

— Ступрода? Но ты же когнида не лебол!

— Да… ничего страшного… должно быть, небольшая инфекция.

— Фекинция? — поперхнулся Гаунаб. — Не ближаприйся со восей фекинцией!

Отвернувшись от короля, Фрифтар откашлялся в платок.

— Боюсь, в поход с фрауками вам придется отправиться без меня, Ваше Величество! Нужно полностью исключить опасность заражения.

— Нме? С рафуками? — едва выдавил Гаунаб.

— Именно так. Вы возглавите поход. Король должен продемонстрировать народу и военным свою силу. Не то мятеж, того и гляди, продолжится.

— Зеб тоэво каник? — Гаунаб закрылся подушкой.

— В ближайшие несколько недель в Беле все равно будет мало развлечений. Театр и часть города разрушены. Придется заняться кое-какими политическими делами. Восстанавливать разрушенные здания. Произносить речи. Успокаивать народ. Все это я могу сделать за вас. А еще нужно поскорее сжечь трупы, не то начнется эпидемия. — Фрифтара все сильнее душил кашель.

— Демиэпия? — хныкнул Гаунаб, сильнее стиснув подушку. — Не чухо каникой демиэпии!

Король задумался. Поход с фрауками — не так уж плохо. Прочь из этого хаоса! Подальше от беспорядка, мертвецов, инфекций и эпидемий!

— Это будет вроде прогулки! — добавил Фрифтар. — Триумфальное шествие. Я позабочусь обо всех удобствах. Распоряжусь, чтобы вас прямо сейчас доставили к фраукам. На то, чтобы мобилизовать и загипнотизировать фрауков, уйдет несколько дней, но вы проведете их в роскоши. Для вас разобьют большой шатер, кроме того, с вами поедут придворные повара, шуты, чтецы, танцовщицы — словом, все. И я велю не докучать вам проблемами.

Гаунаб съежился:

— Блепромами? Какими блепромами?

— Смею заверить, Ваше Величество, их не будет! Я отдам распоряжение погонщикам фрауков. На спине самого большого фраука установят трон с балдахином. Едва войско настигнет беглецов, вы примете командование и войдете в историю как король, подавивший мятеж вольпертингеров. А вам останется лишь отдать приказ уничтожить вольпертингеров и наблюдать за представлением с безопасного расстояния, сидя на троне. А потом вы с триумфом вернетесь в Бел.

Гаунаб хихикнул. Звучит заманчиво. Куда веселее, чем жечь трупы.

— И если я все правильно понял… — тихонько добавил Фрифтар.

— Что? — перебил Гаунаб, окончательно проснувшись. — Что ты випрально няпол?

— Если я правильно понял, тем самым вы исполните Красное пророчество.

— Я?

— Ну разумеется! — Фрифтар хлопнул себя по лбу. — Вот ваше предназначение!

— Назнапредчение?

— Конечно! — воскликнул Фрифтар. — Как я раньше не догадался? Красное пророчество исполняется! Вы — Гаунаб из Гаунабов! Начнется новая эра!

Гаунаб опешил.

— Но ведь льтоко дуюслещему Набугау стопредит тасть Набогаум из Набогаув, — возразил он.

— Вовсе нет, Ваше Величество! Вы не последний, а первый из Гаунабов! Возможно, кто-то ошибся в расчетах. Или неверно истолковали пророчество. Победа над вольпертингерами станет первой официальной войной против наземного мира. А значит, исполнится Красное пророчество. И вы станете Гаунабом Первым! Гаунабом из Гаунабов!

— Да! — взвизгнул Гаунаб. — Я Набгау! Набгау из Набогаув! — король ожесточенно колотил подушку.

Фрифтар перевел дух. Король загорелся идеей.

— Набгау! — каркал Гаунаб. — Набгау из Набогаув! Да, да! Зиве няме к рафукам! Я копринчу гертинперволей! Копринчу! Копринчу!

Йети и вольпертингеры молча двинулись к башне генерала Тиктака, невзирая на суматоху, творившуюся вокруг Театра красивой смерти. Всюду разбросаны куски поверженного фраука и его дурно пахнущие внутренности, беляне и гомункулы спешили на помощь раненым, не обращая внимания на чужаков.

Вот они у черной башни генерала. Румо и Рольфу предстояло тяжелое испытание: унести тело Ралы домой.

Оба молча вошли в башню, пока их сородичи обсуждали обратный путь.

— Она там, наверху, — сказал Румо.

Они поднялись по лестнице в камеру пыток, и Румо отворил дверь, пропуская Рольфа вперед.

Рала стоит посреди камеры, бледная, как призрак. Щеки ввалились, под глазами — темные круги, вся дрожит, едва не падает. Смейк и Колибриль поддерживают ее, доктор щупает пульс.

— Ба-бом, ба-бом, ба-бом! — повторял доктор. — Музыка жизни. Можно слушать бесконечно. Классика.

Рольф бросился навстречу Рале, брат с сестрой обнялись. Румо стоял как вкопанный. Как всегда при виде Ралы, он смутился.

— Ну же, — ухмыльнулся Смейк. — Чего замер, мальчик мой? Чудо жизни! Скромно замечу, что я принял в нем некоторое участие. Как в театре? Все уго?

Румо стоял как громом пораженный.

— Что? — рассеянно переспросил он.

— А, это такая фигура речи, — ответил Смейк. — Я спросил, все ли в порядке.

— Театр разрушен, — прошептал Румо. — Мой народ свободен. Генерал Тиктак мертв.

— Кто такой генерал Тиктак? — спросила Рала.

Все замолчали. Румо и Рала смущенно переглядывались, будто оба очнулись от кошмарного сна. Румо нащупал шкатулку на поясе, но не стал ее доставать.

— Нужно уходить, — проговорил Румо. — Воспользуемся суматохой, чтобы сбежать из города.

— Верно, — отозвался Смейк. — Всем нам есть о чем рассказать друг другу. Но сперва выберемся из этого отвратительного города.

Никто не решился помешать вольпертингерам и йети покинуть Бел. Они шли по пустым темным улицам, местные старались не попадаться им на глаза, а если попадались — тут же прятались в потемках.

Укобах и Рибезель шли впереди, так как знали кратчайший путь из города. За ними следовал Шторр-жнец со своими людьми, а вольпертингеры замыкали шествие. Румо догнал Шторра, чтобы кое о чем спросить.

— Зачем ты пошел за мной в Бел?

— Зачем? — усмехнулся Шторр. — А зачем меня понесло в зыбучий песок Беспределии? Потому что я тупица!

— Это точно! — крикнул кто-то из йети.

— А почему ты спрашиваешь? — Шторр заскрипел черными зубами. — Я скажу тебе зачем: уж точно не ради тебя. Я пошел ради Йелмы.

— Что за Йелма? — спросил Румо.

— Ну, слушай, — начал Шторр. — Я много думал о тебе, парень, после того как высадил из лодки. Плавал по черному озеру и размышлял, какой же ты идиот.

Румо фыркнул.

— А потом я расхохотался. Целый день в себя не мог прийти, вспоминая твою дурацкую затею одному пойти в Бел и драться с целой армией чертей, чтобы освободить возлюбленную. Ох, как же я хохотал.

Йети у него за спиной язвительно осклабился.

Румо уже и сам был не рад, что спросил.

— А потом я зарыдал, — продолжал Шторр. — Ну как, зарыдал — у нас, мертвых йети, не бывает слез. Больше похоже на сухой кашель, но так уж мы плачем, понял? Ревел я не из-за тебя, даже не надейся! Я черствый старый йети, и мне совершенно ни до кого нет дела. Окажись рядом лучший друг — а друзей у меня нет! — так вот, окажись он рядом и ударь в него молния, я бы и ухом не повел, понял?

Шторр взглянул на Румо мертвыми глазницами.

— Понял, — ответил Румо.

— Нет, я рыдал вовсе не поэтому. Рыдал я оттого, что увидел в тебе свое отражение, будто я не старое, мертвое страшилище, а молодой и сильный йети, каким был в твоем возрасте!

Румо кивнул.

Голос Шторра зазвучал моложе и звонче.

— Я один мог уложить двоих, троих — да что там — полдюжины йети. Я даже мочился против ветра! Мир принадлежал мне, и все в нем жили по законам Шторра, усек? Не зря меня прозвали Шторр-жнец. Йети с горячим сердцем!

— Это уж точно, — поддакнул йети, шедший позади.

Шторр снова понизил голос:

— В те времена я полюбил одну девушку-йети. Ее звали Йелма. Ну, там грустная история. Если вкратце — Йелма умерла. Заболела и вскоре умерла. О, как бы я хотел вернуть ее. Да узнай я, что ее утащили в город, где полным-полно злобных чертей, я бы голыми руками прорыл туда дорогу и вызволил мою Йелму! Но не было никакого города чертей, она просто умерла. Я понемногу успокоился, состарился, а в конце концов и сам умер, ну, или почти умер. Вот так.

Шторр надолго умолк. Его душил сухой кашель.

— А тут тебя заносит ко мне в лодку, и ты рассказываешь, что направляешься в город, кишащий чертями, чтобы освободить возлюбленную, один, с кухонным ножиком. И вот, когда ты ушел, а я вдоволь наревелся, нахохотался и все обмозговал, я сказал себе: «Отчего бы тебе не пойти следом за маленьким идиотом? Отчего бы не пойти в город, где полным-полно чертей, и рискнуть еще раз? Если ты этого не сделаешь, твоя Йелма никогда не простит тебя, и ты не посмеешь показаться ей на глаза, когда окончательно умрешь».

Шторр снова закашлялся.

— Именно этого мои воины от меня и ждали. «Эй, парни, — сказал я, — мы идем в город, где полно чертей, спасать этого болвана-вольпертингера». — «Ладно, — крикнули они в ответ, — это самая толковая твоя затея со времен похода в Беспределию». А я им: «Тому, кто еще раз помянет эту проклятую историю с Беспределией, я затолкаю в глотку весло, а потом суну в камыши вниз головой!» — Никто ничего не ответил, тогда я сказал: «Ладно, трусы, я иду в город, где полным-полно чертей, и мне все равно, пойдет кто-нибудь со мной или нет. А если вам так нравится быть мертвецами, то и сидите в своих дурацких лодках на этом вонючем озере, пока оно не застынет! И поминайте лихие времена! А я иду в Бел, ведь я в долгу перед Йелмой!» — И знаешь, что? Все, как один, пошли со мной, только небольшой отряд остался стеречь лодки. Мои воины! Мои придурки!

— Сам придурок! — буркнул йети, что шел позади.

— И знаешь, что я тебе скажу? — продолжал Шторр. — Мы пришли не зря. Одолели медных болванов! Показали этим чертям из Бела, почем фунт изюму. А еще я повидал твою Ралу! Слишком тощая, на мой вкус, но было бы жаль, если б она умерла. Считаю, поход состоялся. А ты подарил ей шкатулку? — Шторр заговорщически ухмыльнулся.

— Нет, — тихо ответил Румо.

Шторр опешил.

— Нет? Как нет?

— Не было случая.

— Какого еще случая?

— Подходящего.

— И когда же он, по-твоему, представится?

— Скоро, — ответил Румо.

— Как скоро? — не унимался Шторр.

— Очень скоро, — ответил Румо, замедлив шаг, дожидаясь сородичей.

Присев на осиротевший трон Гаунаба, Фрифтар оглядел опустевший Театр красивой смерти. Солдаты на арене копьями загоняли в клетку гигантскую крысу-альбиноса.

Королевский советник едва мог поверить в свою удачу. Среди разрухи, какой Бел не видывал со времен войн с фрауками, судьба так благосклонно к нему отнеслась.

От проклятого генерала осталось лишь мрачное воспоминание: в камнях застряла кучка металлических обломков, медная пыль осела на развалинах театра, кошмарный сон развеялся. Медные болваны превратились в безобидные статуи. Мятежники обратились в бегство.

А король Гаунаб попался на удочку и выступил в поход с фрауками. Не важно, чем он закончится, — Фрифтару хватит времени настроить народ против Гаунаба.

А ведь могло случиться что угодно! Революция! Бел объят пламенем! А сам Фрифтар приговорен к смертной казни. А вместо этого он на верном пути к престолу Бела.

Какой великий, какой значимый день в истории Бела! Должно быть, самый главный. Конец династии Гаунабов, и начало правления Фрифтаров!

Фрифтар оглядел стадион. Он прикажет все здесь отремонтировать. Нет, лучше снести до основания и отстроить новый театр, втрое больше. Театр Фрифтара навеки прославит его имя. А медных болванов расставят вокруг арены, как статуи, в память о былой эпохе. Он уже слышал восторженные крики, обращенные не к тупоумному монарху, а к нему, Фрифтару Усердному. Вот превосходное прозвище, так его и будут звать, ведь именно усердие и дисциплина, пот и слезы привели его сюда — на трон. Он первый из правителей Бела, кто станет руководствоваться разумом, а не безумием. Разумный правитель, король-мыслитель.

Поклонившись воображаемой публике под аплодисменты, Фрифтар снова уселся на трон.

Что такое? Почему ноги не слушаются? Колени будто ледяные, ступней он и вовсе не чувствует. Только без паники. Последние несколько часов были очень напряженные. Нужно просто немного передохнуть. Но странное дело: озноб поднимается все выше. Вот леденеют грудь, руки, шея. Лицо немеет, в голове — острая резкая боль. В ушах что-то щелкает. На лбу выступил холодный пот. Неужели он и впрямь серьезно заболел? Как не вовремя!

На подготовку фрауков ушло несколько дней. Затем их разбудили и загипнотизировали для долгого перехода. Верховное командование армии Бела пожелало взять в поход всех имевшихся фрауков, даже самых больших, а значит, идти придется через Зал Гаунаба, самую большую пещеру подземного мира. Другой дорогой, например, через тупик фрауков, гигантские твари попросту бы не прошли.

Гаунаб не выходил из шатра, где его развлекала труппа придворных шутов. Время от времени он принимал зелья Фрифтара и погружался в гипнотический сон.

Когда все было готово, шатер короля подняли лебедками на самого большого фраука. Сам король сидел, пристегнувшись к трону, прикрученному к платформе внутри шатра. Состояние Гаунаба граничило между эйфорией и истерическим страхом. Ему то хотелось завизжать от ужаса, то накатывали неудержимые приступы хохота — так Фрифтаровы зелья действовали на его нервную систему.

Со спины фраука открывался захватывающий вид на подземный мир, а чудовище перебирало двенадцатью лапами так плавно и размеренно, что наверху почти не ощущалось качки. Через несколько часов Гаунаб окончательно привык и почувствовал себя могущественным и неуязвимым, как никогда прежде. Он, повелитель фрауков, предводитель самой разрушительной армии Бела. Оглядываясь назад, Гаунаб видел, как огромное войско фрауков, больших и маленьких, послушно топает за ним, а над фрауками кружат на летучих псах его солдаты. Непобедимое войско! Куда интереснее Театра красивой смерти. Даже вонь, исходившая от фрауков, казалась ему приятным ароматом, а их жуткий вой звучал для него музыкой.

Караван довольно быстро добрался до Зала Гаунаба. В этих гигантских пещерах даже фрауки казались не больше муравьев. На спине каждого чудовища умещалось от десятка до сотни солдат, фрауки же служили источником света: чем сильнее сгущалась тьма, тем ярче светились их голубоватые внутренности. Кроме этого, на спинах самых больших тварей закрепили факелы и развели огонь в железных бочках.

С каждым шагом фрауки преодолевали огромные расстояния. Гаунаб не мог налюбоваться болезненной красотой своего мрачного королевства. Великолепно! По сводам пещер ползут страшные тени гигантских тварей. Стаи летучих мышей с визгом разлетаются и прячутся в темноте. Гаунаб и не подозревал, как велики его королевские владения. Великие предки! Их голоса, звучавшие в голове короля, подбадривали его.

— Дальше!

— Дальше!

— Повелитель фрауков!

— Исполни Красное пророчество!

— Король Бела!

— Кровь от крови нашей!

— Мозг от мозга нашего!

— Наш сын!

— Наша гордость!

Свет факелов выхватывал из мрака все новые удивительные пейзажи. Будто спящие великаны, вздымались в темноту огромные сталагмиты — выше самого большого фраука. Гаунаба на троне окружали мотыльки с гигантскими блестящими металлическими крыльями, производя ужасный грохот. Каскады ярких разноцветных камней, словно гигантские водопады, струились со сводов пещеры — глаз не оторвать от такого зрелища. Казалось, весь подземный мир старался предстать правителю в самом выгодном свете.

Сидя на троне, Гаунаб хихикал и повизгивал. Исполняется Красное пророчество! Его первый победоносный поход, но далеко не последний! Низ — это верх, левое — это правое, война — хорошо, мир — плохо. Никогда еще Гаунаб не чувствовал такой силы.

Укобах и Рибезель предупредили вольпертингеров, что беляне, вероятно, пустятся за ними в погоню с войском фрауков. Шторр лучше всех знал дороги подземного мира, и его единогласно избрали проводником.

Чтобы оторваться от фрауков, Шторр повел вольпертингеров самыми узкими тоннелями, извилистыми тропами и пещерами с низкими сводами. В этом мире господствовали слепые и глухие создания, они ориентировались на ощупь, и звуки их не пугали. Вольпертингеры то и дело натыкались в темноте на жутких тварей. Всюду попадались мокрые, острые и скользкие камни, путь то и дело преграждали широкие расщелины, ступать следовало очень осторожно. Приходилось подолгу идти в полной темноте: светящийся мох рос не везде, а из-за сильного запаха нефти путники опасались зажигать факелы. Было очень холодно, и под ногами хрустел лед.

Вернувшись из королевства смерти, Рала с каждым часом становилась все оживленнее и беспокойнее, будто хотела наверстать время, потерянное в медной деве. Она не останавливалась ни на минуту, то догоняла йети, то возвращалась к вольпертингерам, то и дело прицеливалась из арбалета в страшных насекомых, попадавшихся по пути. Жизнь возвращалась к ней буквально на глазах, движения становились быстрее, походка — изящнее, хватка — сильнее.

Румо, Урс, Рольф, Тсако и Биала замыкали шествие на случай нападения с тыла. Укобах и Рибезель присоединились к ним, а Смейк и Колибриль держались рядом с пожилыми вольпертингерами.

И все же в этом мрачном мире каждый был сам за себя. Если Бел — это сердце зла, то теперь вольпертингеры пробирались по его кишкам. И еще неизвестно, где хуже.

Только на третий день путники сделали привал. Йети не нуждались в сне и отдыхе, а вот у вольпертингеров, особенно старых, несмотря на выдержку и выносливость, силы иссякли.

В небольшой, хорошо просматривавшейся пещере развели костер. Большинство путников тут же улеглись спать, но Румо, Урс, Рольф и его друзья, Рала, Укобах, Рибезель, бургомистр, Шторр, Смейк и доктор Колибриль собрались у огня. Им было о чем поговорить.

Во время привала путники рассказали друг другу много интересного — едва ли у какого-либо другого костра когда-нибудь звучало столько невероятных историй.

Рала поведала о заключении в собственном теле, о медведе Талоне, о гримасе страха, о побеге через кровь и об ужасных солдатах смерти, преследовавших ее.

Рибезель живописал героическую битву йети с медными болванами, упомянув обезглавленных воинов, продолжавших бой при свете раскаленных металлических стружек, о титанической ярости Шторра-жнеца и сокрушительной мощи его гигантской косы. Еще он рассказал о происхождении гомункулов и их жизни, полной лишений.

Укобах признался, что это он освободил красного паука, хрустального скорпиона и крысу-альбиноса из подвала Театра красивой смерти и обрисовал схватку вольпертингеров с генералом Тиктаком. Кроме того, он вкратце изложил историю города Бела, рассказав о строительстве городов-ловушек и дрессировке фрауков. Большинство вольпертингеров только теперь узнали, кто такие Гаунаб и Фрифтар и что это за Театр красивой смерти.

Доктор Оцтафан Колибриль привел весьма детальное научное описание Туман-города и туманной медузы, накрывшей его, а также поведал, каково это — сойти с ума четырьмя мозгами сразу.

Смейк, разумеется, рассказывал дольше и лучше всех. Во всех подробностях расписал свое путешествие по мертвой крови Ралы, встречу с исчезнувшими крохами — тут глаза Колибриля ярко вспыхнули в темноте — и с солдатом смерти, то и дело менявшим облик, которому он сломал позвоночник. Умолчал он лишь об одной мелочи: о событиях в Драконгоре.

Шторр-жнец изложил историю мертвых йети. Припомнил, как впервые встретил Румо, как тот своим криком едва не обрушил половину подземного мира, не преминув заметить, каким-де надо быть идиотом, чтобы отправиться в Бел, вооружившись только кухонным ножиком.

Под конец Урс рассказал о последних минутах Ушана Делукки, без оружия выступившего против генерала Тиктака. То, что учитель фехтования тем самым спас Урсу жизнь, тот понял, лишь увидев сердце Делукки в руке Тиктака. Урс твердо решил продолжить дело Ушана, посвятив себя фехтованию. Когда Урс умолк, у многих в глазах стояли слезы.

И только Румо ничего не рассказал. Несколько раз он хотел встать, но, пока собирался с мыслями и решался, наконец, открыть рот, кто-нибудь другой брал слово. И все же Румо не слишком расстроился: он знал, что снова все напутает.

Когда все наконец умолкли и постарались уснуть, дабы набраться сил перед дальнейшим переходом, в голове у Румо подали голос Львиный Зев и Гринцольд.

— И почему ты ничего не рассказал? — возмутился Львиный Зев. — Да мы же пережили самые увлекательные приключения! Битва в Нурнийском лесу. Иггдра Силь. Шкатулка! Ледоглыбы. Фрауки. Сердце генерала Тиктака. Разве не такие истории проходят на уроках героеведения?

— Из меня рассказчик неважный, — защищался Румо.

— Конечно, и пусть Шторр-жнец над тобой насмехается, — буркнул Львиный Зев. — Здорово. Если так ты надеешься привлечь внимание Ралы, то туши свет.

— Надо было вовремя прикончить Шторра, — прорычал Гринцольд.

— Не хочешь ли ты сказать, что больше не жаждешь смерти Шторра? — удивился Львиный Зев. — Откуда такая милость в беспощадном воине-демоне?

— Он нам еще нужен, — пробурчал Гринцольд. — Пусть выведет нас из подземного мира. Там-то и прикончим его.

Растянувшись у себя в шатре, Гаунаб попытался уснуть. Но странное дело: чем больше вина и лекарств он глотал, тем трезвее себя чувствовал.

— Нме рашстно, — шептался он сам с собой под одеялом. — Чеотго нме рашстно?

Король выбрался из шатра к свету факелов и подошел к парапету, окружавшему платформу на спине фраука. Глубоко внизу простиралось его мрачное королевство; в воде, покрытой нефтяной пленкой, отражались голубые сталактиты. Что же вдруг так встревожило короля? Гаунаб отпрянул в глубь платформы. Вот его фрауки, его солдаты, его войско, гигантские чудовища пробираются сквозь мрак Привала фрауков — одной из отдаленных пещер по пути в наземный мир. Летучие собаки с воем рассекают воздух крыльями. Почему же кругом видится опасность и кажется, будто кто-то его преследует? В неровном голубоватом свечении фрауков казалось, будто пещера ожила и грозит Гаунабу множеством каменных пальцев, свисающих с потолка. За ними по пятам идут длинноногие тени — фрауки или демоны подземелья? Сверху на Гаунаба капает ледяная вода.

Почему Фрифтара нет рядом? Он бы успокоил короля. Почему Гаунаб совсем один? Перегнувшись через парапет, король подземного мира закричал в темноту:

— Тарфриф! Тарфриф! Чеотго нме рашстно?

Лишь во время долгой дороги через подземелья вольпертингеры ясно поняли, над каким жестоким миром они так беззаботно жили, какая тонкая преграда разделяет два мира и как велика опасность, что злые и беспощадные жители мира подземного однажды вырвутся на поверхность, сея смерть и ужас.

Навстречу им попадались черви длиной с дерево, вооруженные клешнями, разноцветные светящиеся муравьи размером с ладонь, земляные пауки, издававшие душераздирающие стоны. Преграда, отделявшая подземный мир от наземного, казалась теперь тонкой мембраной, сквозь которую не составит труда проникнуть любому, у кого достанет злобы. В этом мире мертвое оживало, из трупов делали всевозможных существ, в гнили зарождалась новая жизнь, а из крови, впитавшейся в землю, появлялись нурнии. Мрачный, жестокий мир, населенный кровожадными тварями, исполненный жутких звуков. Повсюду что-то хлюпало, трещало, скреблось и хрустело. Чем выше поднимались путники, тем мягче становилась земля. Переход через подземный мир, как никогда прежде, сплотил вольпертингеров. Все отвечали друг за друга, каждый шаг мог стать смертельным. Всюду подстерегали опасности, и никогда еще вольпертингеры так не заботились друг о друге.

После изнурительного подъема через Водяной грот, лабиринт тоннелей и узких пещер, путники вступили в Мертвый лес. Сквозь туман виднелись сталагмиты, похожие на стволы деревьев. Ни одно из обезьяноподобных существ не отважилось попадаться на глаза такому большому отряду. Слышался лишь пронзительный визг, да крупные камни время от времени сыпались из тумана.

Румо предупредил спутников, что нельзя есть черные грибы, но йети, не обращая на него внимания, наелись до отвала. После этого они несколько часов весело приплясывали среди каменных деревьев, кидались камнями в невидимых обезьян и глупо хихикали. Вскоре стали попадаться первые эльмы — маленькие зверьки с крючковатыми клювами, населявшие подземный мир. Они неутомимо рыхлили почву в Мертвом лесу, и Румо понял: до Нурнийского лабиринта совсем недалеко. Он побежал к Шторру, шедшему в голове процессии.

— Скоро пойдем через лабиринт под Нурнийским лесом, — сказал Румо.

— Зачем это? — удивился Шторр.

— Этой дорогой я шел сюда.

— Ты шел через Нурнийский лабиринт? — Шторр недоуменно уставился на Румо пустыми глазницами.

— Ну да. А вы что — нет?

— Нет, конечно! — расхохотался Шторр. — Мы пока в своем уме.

— Но из Холодных пещер в Бел можно попасть только через Нурнийский лабиринт.

— С чего ты взял? Постой-ка, ты что, серьезно шел через Холодные пещеры? Да там же полно ледоглыбов!

— Знаю, — буркнул Румо.

Шторр снова рассмеялся.

— Да ты как нарочно выбрал самый опасный путь в подземный мир, малыш! Поздравляю! Эй, парни, — крикнул он остальным йети. — Этого придурка тогда понесло через Холодные пещеры и Нурнийский лабиринт.

— И почему он до сих пор жив? — удивился один из йети.

Шторр ухмыльнулся:

— Каждый раз, как ты откроешь рот, я все больше сомневаюсь, что ты не чокнулся, дружище. Ты бы еще через пещеры фрауков двинул!

Румо промолчал.

— Есть прямая дорога над Холодными пещерами и под Нурнийским лабиринтом, — продолжал Шторр. — Мы пришли по ней.

— Что ж ты мне не сказал про нее, когда я спрашивал? — отозвался Румо. — Ты сказал только, что в подземном мире — много дорог.

— И не соврал, — подытожил Шторр.

Ни солдаты, ни врачи, ни алхимики — никто не решался приблизиться к Фрифтару. Словами не описать того, что происходило с королевским советником на троне Гаунаба Девяносто Девятого, несомненно лишь одно: болезнь наверняка ужасно заразна. Даже на почтительном расстоянии окружающие чувствовали себя в опасности и спешили поскорее убраться. Вскоре Фрифтар остался в Театре красивой смерти в полном одиночестве, разыгрывая спектакль одного актера перед мертвыми зрителями.

Но внешние проявления были только блеклым отражением того, что творилось у Фрифтара внутри. Выступление субкутанного эскадрона смерти в крови Фрифтара затмило все, что когда-либо происходило на арене театра. Ни один постановщик, даже сам Фрифтар, не мог и вообразить столь жестокое зрелище. Только теперь способность солдат субкутанного эскадрона менять облик проявилась в полной мере: вирус умел причинять боль самой разной природы. В его распоряжении имелись шипы и клещи, яды и кислота. Боль, которую испытывал Фрифтар, не шла ни в какое сравнение с той болью, что испытывали жертвы театральных представлений. И это еще не конец. Лишь в теле Фрифтара вирус Тифона Цифоса разросся до ужасающих масштабов.

Гаунаб очнулся от беспокойного сна. Голова гудела. Ну и кошмар ему приснился! Будто бы он уехал далеко от Бела на спине фраука, демоны-великаны гонятся за ним и грозят сталактитами, а его предки приплясывают кругом и дразнят трусом. Вот ужас!

Где носит Фрифтара с завтраком?

Встав с постели, Гаунаб голышом поплелся к занавеске и отдернул ее. Король тут же отпрянул, с трудом удержав отчаянный вопль. Перед ним простиралась гигантская пещера, а в воздухе кружили, сидя на спине летучих собак, солдаты с факелами. В свете факелов Гаунаб разглядел, что стоит на спине фраука, натужно посвистывавшего при ходьбе. Пахло морем и нефтью, а над головой грозно нависали огромные сталактиты.

Гаунаб задернул занавеску и, наконец, пришел в себя. С ужасом король вспомнил: это не сон, он повелитель фрауков, а Фрифтар и Бел остались далеко-далеко. Гаунаб с трудом поборол желание залезть под одеяло, выпив целый литр снотворного.

— Ваше Величество? — спросил снаружи чей-то голос. — Вы не спите?

— Нет, — проворчал Гаунаб.

— Я думал, вам приятно будет услышать, что большая часть пути позади, — продолжал голос, принадлежавший одному из генералов. — По нашим расчетам, уже сегодня может состояться решающая схватка с вольпертингерами.

— Да, да, — пробормотал Гаунаб. — Ну и?

— Я хотел лишь напомнить, что к этому времени мы будем ждать ваших приказаний.

— Да, да, — отмахнулся Гаунаб.

Приказания. С этим-то он справится. Нужно только приказать скормить этих противных вольпертингеров фраукам. Ничего особенного.

Гаунаб отхлебнул бодрящего зелья, накинул королевскую мантию и поплелся вон из шатра.

Дальше Шторр повел путников через маленькие пещеры и узкие тоннели, где попадались только эльмы и летучие мыши. Румо потихоньку проклинал Шторра за то, что тот не показал ему короткую дорогу. С другой стороны, Румо не встретил бы Укобаха и Рибезеля, и кто знает, чем обернулась бы его авантюрная затея. У судьбы — свой собственный путь, и не всегда прямой.

Вольпертингеры уже давно учуяли нефтяное озеро. Румо очень удивился, когда запах, столь отвратительный в первый раз, теперь показался ему почти приятным. Это последний этап пути, когда вольпертингерам требуется посторонняя помощь. Они почти дома.

На берегу нефтяного озера небольшой отряд йети поджидал своих товарищей. Шторр отдал несколько кратких приказаний, и вольпертингеры стали рассаживаться по лодкам. Шторр подал сигнал к отплытию, и флот скрылся в светящемся тумане.

За все время пути беглецы, кажется, впервые немного успокоились. Йети похвалялись перед приятелями победой над медными болванами, а многие вольпертингеры улучили минуту, чтобы немного вздремнуть. Рала молча сидела на носу лодки, Румо — рядом с ней. Может, его умиротворяло ее присутствие, может — мягкое покачиванье лодки и размеренный плеск нефти, хотя, скорее всего, Румо уснул от усталости.

— Мы почти нагнали их, Ваше Величество! — Кто-то заглянул в темный шатер короля. — Подъем позади, приближаемся к нефтяному озеру. Разведчики, высланные вперед на летучих собаках, донесли, что вольпертингеры прямо сейчас плывут через озеро. Послушно ожидаем ваших приказаний.

Гаунаб недовольно заворчал. Заботы, сплошные заботы. Скорей бы покончить со всем этим и вернуться в Бел. Гаунаб, кряхтя, поднялся с постели и поплелся наружу.

Пещера, где теперь находилась армия, была меньше и светлее, чем Зал Гаунаба, и теплее, чем Привал фрауков. Каменные своды светились, а со сталактитов капал голубоватый дождь. Свесившись через парапет платформы, Гаунаб увидел клубы тумана, будто змеи, расползавшиеся из-под лап фрауков. У короля закружилась голова, и он отпрянул от парапета.

На платформе, вытянувшись по стойке смирно, стояло полдюжины генералов — высшая знать Бела, — ожидая приказов короля. Поскольку приказов не поступало, а Гаунаб рассеянно глядел на фраука, шедшего следом, один из генералов заговорил первым:

— Самое время обсудить дальнейшую стратегию, Ваше Величество. Фрифтар велел не беспокоить вас по пустякам, однако ясно дал понять, что на данном этапе похода я обязан обратиться к вам. Ожидаем ваших приказаний.

— Да, — буркнул Гаунаб. — Ага.

Генералы выжидательно уставились на Гаунаба.

— Ну? — рявкнул Гаунаб.

— Приказывайте, Ваше Величество, — отважился проговорить один из них. — Нам дождаться, пока вольпертингеры вернутся к себе в город, или напасть прямо сейчас? Если следовать Красному пророчеству, стоит дождаться, пока они вернутся в город. Ведь в пророчестве ясно говорится о войне в наземном мире.

Гаунаб задумался. Все куда сложнее, чем он думал! Почему этот идиот Фрифтар его не предупредил? Исполнить Красное пророчество? Или просто атаковать? Может, атаковать сейчас, а потом велеть историкам записать, что пророчество исполнено? Да, так он и сделает. Ведь он король. Покончить с этим немедленно. И назад, в Бел. Гаунаб глубоко вздохнул.

— Лажею, бычто рафуки меднеленно акоатвали и чтоунижили гертинперволей! — приказал он.

Генералы непонимающе смотрели на короля.

— Как вы сказали? — переспросил один из них.

Гаунаб откашлялся.

— Лажею, бычто рафуки меднеленно акоатвали и чтоунижили гертинперволей! — повторил он громче.

Генералы нервно переглянулись. Им прежде не приходилось попадать в такое положение. Никто и никогда не говорил королю в лицо, что не понимает его слов.

— Вы лохогли? — вскрикнул Гаунаб. — Я казыприваю, бычто кляпротые рафуки меднеленно акоатвали и чтоунижили гертинперволей! Тоэ кат ложсно няпоть?

— Прошу прощения, Ваше Величество, — отважно проговорил один из генералов, — но мы не понимаем ваших приказов.

Остальные гневно сверкнули на него глазами. Такие слова — смертный приговор для всех.

Голос Гаунаба зазвучал тихо и вкрадчиво.

— Не нимапоете няме? — спросил он. — Жемот, я яснено ражавыюсь? Жетмо, у няме федект чери?

С озера донесся запах тухлятины, гигантский фраук дернулся, и все стоявшие на платформе качнулись.

Неожиданно Гаунаб совершенно успокоился. Язвительная улыбка растянулась еще шире, а взгляд опустел. В голове зазвучали голоса, голоса умерших Гаунабов.

— Слышишь нас, Гаунаб? — нашептывали они.

— Это мы.

— Гаунабы внутри тебя.

Гаунаб обрадовался. Наконец-то голоса! Они-то скажут, что делать.

— Мы гордимся тобой, Гаунаб!

— Ты кровь от крови нашей!

— Мозг от мозга!

— Великий повелитель фрауков!

— Неужели ты спустишь им это?

— Оскорбление Величества!

— Притворяются, будто не понимают приказов!

— Будто ты идиот, неспособный ясно выражаться.

— Хотят сделаться выше тебя, сами хотят командовать.

— Не позволяй им этого, Гаунаб!

— Именем всех Гаунабов: накажи их!

— Накажи, Гаунаб!

— Накажи!

Когда король очнулся от транса, все было кончено.

Один из генералов лежал на спине, подергиваясь, из разодранного горла хлестала кровь. Остальные в ужасе отпрянули.

Гаунаб встал на ноги. Как всегда после подобных эксцессов, его одолевала усталость.

— В чем дело? — крикнул один из погонщиков. — Фраук перестает повиноваться!

Чудовище встряхнулось, панцирь задрожал под ногами. Фраук остановился, беспокойно засвистев.

Гаунаб обтер кровь с губ.

— Тшо с мин? — спросил он. — Тшо с рафуком?

Панцирь чудовища задрожал еще сильнее. В брюхе забурлил желудочный сок.

— Фраук почуял кровь! — вскрикнул один из генералов. — Он просыпается от гипноза!

— Ваше Величество! — крикнул королю другой генерал. — Как вы могли пролить кровь на спине фраука? Теперь он чует только кровь! Неужто вам ничего неизвестно об этих тварях?

Нет, неизвестно. Ему и не нужно. Он ведь король. Да как смеет этот червь говорить с ним в подобном тоне?

Гаунаб молнией бросился на генерала, вцепился ему в глотку, вырвал зубами кадык и выплюнул через парапет.

— Кат-то, — проговорил он. — Дебушь назть, как вориготь со нмой в котам нето!

Гаунаб бросил свою жертву. Опершись на парапет, генерал хрипел, зажимая рукой рану, а кровь капала на спину фраука.

— Я нимаприю доманваконие! — заревел Гаунаб. — Дге гертинперволи? Я их ничутожу!

Поднялся жуткий ураган, и над краем панциря фраука показался прозрачный хобот. Он пополз по платформе к окровавленному генералу, с хлюпаньем открылся, и несчастного засосало внутрь. Вояка пролетел по хоботу, как неживая кукла, а фраук яростно засвистел.

Хобот приподнялся, задрожал от жадности, двинулся к другому окровавленному солдату и проглотил его. Чудовище стало искать следующую жертву.

Генералы что-то кричали погонщикам, но фрауки давно стали неуправляемы. Многие бросились к лебедкам, чтобы спуститься в спасательных корзинах.

Гаунаб бросился к трону, взобрался на сиденье и пристегнулся ремнем.

— Я роколь! — прокричал он. — Рафук, казыприваю виноповаться нме!

Хобот извивался по платформе, засасывая одного воина за другим, не разбирая чинов. Многие предпочли разбиться о землю, чем погибнуть в брюхе фраука. Воздух огласился отчаянными криками.

На спинах других фрауков царила та же суматоха. Один за другим они приходили в себя от алхимического гипноза. Чудовища поднимали хоботы, свист становился все громче, погонщики в панике изо всех сил обрызгивали фрауков алхимическими настойками или пытались спуститься на землю. Хоботы чудовищ втягивали в себя всех, кто не успел убежать, и даже летучих собак вместе с седоками.

Гаунаб вцепился в трон. Дул сильный ветер, настоящий ураган, поднимавший в воздух все, что не было закреплено: сумку с картами местности, оружие, щит с гербом Бела, фляги с водой. Гаунаб сидел на троне. Хобот самого большого фраука навис прямо над ним.

Но король не боялся. Смотрел отрешенно, растянув рот до ушей. С ним говорили голоса предков.

— Не бойся, Гаунаб! — кричали они.

— Ты Гаунаб из Гаунабов!

— Владыка подземного мира!

— С тобой ничего не может случиться!

— С нами ничего не может случиться!

— Мы будем жить вечно!

Нет, ему ничто не угрожает. Точнее, им ничто не угрожает. Только не королям Бела. Они будут жить вечно. Ремень держит крепко. Пусть ветер бушует сколько угодно: Гаунаб сидит на троне как приклеенный.

— Я Набгау Ланаг Каадациа Бенг Леле Аута Вянодесто Вядетый! — крикнул он прямо в хобот. — Я роколь! Я Набгау из Набогаув! Казыприваю бете…

Несколько болтов, крепивших трон к платформе, вырвались и просвистели мимо ушей короля.

— Казыприваю бете новаповиться нме!

Раздался треск, несколько кусков платформы оторвались на глазах у Гаунаба и полетели прочь. Трон задрожал, как при землетрясении.

— Казыприваю бете…

Снова раздался треск, и Гаунаба подняло в воздух. Последний законный правитель Бела растворился в едкой кислоте, попав в брюхо самого большого фраука подземного мира.

Румо проснулся. Его разбудил не шум, не толчок, не крик, а запах. Спросонья приподняв голову и принюхавшись, он учуял тревожный, внушавший страх запах Чертовых скал, зловоние тысяч разлагающихся морских тварей, запах смерти, всю жизнь преследующий Румо.

— Циклопы идут, — пробормотал он сквозь сон.

— Циклопы? — Урс, сидевший впереди, обернулся. — Нет. Это фрауки.

Румо стал понемногу приходить в себя.

— Судя по вони, их много, — сказал он.

— А почему их не слышно? — удивился Урс.

— Видал я, как фрауки переходят озеро, — проворчал йети-рулевой. — Ступают по нефти медленно и бесшумно, как привидения. Жуть! Им инстинкт подсказывает, что в этой пещере опасно шуметь.

— И сколько их? — спросил Урс.

— Пара сотен, — предположил Румо. — Возможно, все, какие есть.

— До берега уже недалеко, — сказал йети. — Доберемся.

— Фрауки пройдут везде, — возразил Румо. — В том числе по лестнице в Вольпертинг, если понадобится. Мы должны их остановить.

Первые лодки уже причалили. Вольпертингеры и йети высадились на берег и помогали высадиться остальным. Когда все были на берегу, начался совет.

— Надеюсь, ты не всерьез? — сказал Шторр. — Вам не одолеть фрауков. Их слишком много.

— Выбора нет, — ответил Румо. — Нельзя позволить им подняться. Мы для них последнее препятствие на пути в наземный мир. Я уже знаю, как обезвредить фраука. Он тебя всасывает, а потом…

Шторр положил Румо на плечо костлявую руку и откинул капюшон, обнажив блестящий черный череп.

— Послушай, парень, — Шторр скрипнул зубами, — я и так знаю, что ты чокнутый. У вас нет ни малейшего шанса справиться с фрауками.

— Но я победил одного, — спорил Румо.

— Ну конечно, парень! Конечно, победил, — неудержимо расхохотался Шторр.

Невыносимая вонь разлилась над озером, у всех захватило дух. Вдалеке, в клубах светящегося тумана, показались фрауки. Они шли бесшумно.

Вольпертингеры столпились у берега, разглядывая чудовищ. Очень медленно шагали фрауки через нефтяное озеро, беспрестанно размахивая щупальцами. Один за другим они появлялись из темноты, и слышался только скрип и хруст суставов. Похоже, их и впрямь несколько сотен — беляне пригнали всех своих фрауков.

Шторр и его солдаты отошли в сторону от вольпертингеров и, остановившись на берегу озера, стали шушукаться. Йети то и дело яростно рычали или дико хохотали. Наконец, Шторр один вернулся к вольпертингерам.

— Ладно, парень, — прогремел Шторр, возвышаясь над Румо с косой в руках. — Я понял. Принимаю вызов.

Румо непонимающе уставился на Шторра.

— Я покажу тебе, Румо, кто из нас более чокнутый.

— К чему ты клонишь? — не понял Румо.

Шторр грозно ухмыльнулся и, повернувшись к вольпертингерам, зарокотал:

— Слушайте все! Вы сделаете все, как я скажу! Уйдете вы или останетесь — мне все равно. Но не вздумайте вмешиваться! Смотрите спектакль или прячьтесь в укрытие — одно из двух. Я на вашем месте хоть одним глазком бы поглядел — уж будьте уверены, зрелище того стоит.

Шторр снова хлопнул Румо по плечу.

— Был рад знакомству, Румо. Это честь для меня. У тебя точно не все дома.

Румо совсем ничего не понимал.

— Да что ты задумал? — повторил он.

— Не твое дело, — отрезал Шторр. — Это только нас касается. Но пообещай мне кое-что.

— Что? — спросил Румо.

— Отдай ей наконец эту чертову шкатулку!

Румо кивнул и потупился.

Шторр повернулся и пошел к остальным йети, уже забиравшимся в лодки.

Вольпертингеры перешептывались. Что задумали йети?

Шторр и мертвые йети отчалили от берега. Предводитель стоял в самой большой лодке, опершись на косу. Он еще раз обратился к вольпертингерам, понизив голос, как в тот раз, когда впервые повстречал Румо.

— Должен сказать вам кое-что еще, — прошептал он. — Если мне когда и доводилось встречать настоящего героя, то вот он, этот дурилка с именем карточной игры. Но я положительно уверен: я и мои парни можем его переплюнуть! Протрите глазищи и смотрите, как работает Шторр-жнец и его армия мертвых йети! Смотрите хорошенько, ибо так ставятся рекорды, так пишется история. Будете рассказывать детишкам, да не вздумайте все переврать, не то явится ночью дух Шторра-жнеца да полоснет косой по горлу!

Вскоре лодки йети скрылись в голубых светящихся клубах тумана. Были слышны лишь скрип и хруст наступавших фрауков.

— Весьма самоуверенный тип, — прервал наконец Укобах всеобщее молчание.

— Они намерены сразиться с фрауками? — опешил Рибезель.

— Самоубийцы, — продолжал Укобах.

— У них никаких шансов. Во всяком случае, на лодках. Может, они знают, где спрятаться?

Никто не двинулся с места. Словно зачарованные, вольпертингеры смотрели, как рассеивается туман. Мертвые йети, стоя во весь рост в лодках, плыли прямо навстречу гигантским черным лапам, освещенным голубоватым сиянием, лившимся из брюха чудовищ.

До фрауков им теперь оставалось не больше пары сотен метров. Даже если бы Шторр и его солдаты передумали, поворачивать поздно.

— А не спеть ли нам, ребята? — крикнул вдруг Шторр так громко и отчетливо, что даже вольпертингеры услышали.

— Споем! — крикнули ему в ответ. — Отличная мысль, Шторр. Как всегда.

Йети расхохотались.

Вольпертингеры в растерянности стояли на берегу.

— Что они задумали? — спросила Рала.

Румо указал на острые сталактиты, свисавшие с потолка.

— Они умирают ради нас, — ответил он.

Вонь от наступавших фрауков стала совсем уж невыносимой. Румо яростно сжал рукоятку меча.

— Он жертвует собой, — проговорил Гринцольд. — Шторр жертвует собой.

— Они все жертвуют собой, — добавил Львиный Зев.

— Знает кто-нибудь хорошую песню? — крикнул Шторр.

— «Песнь крови»! — предложил один из йети. — Других мы не знаем.

— Отлично! — проревел Шторр. — Значит, «Песнь крови»!

Он набрал в грудь воздуху.

— «Кровь! Кровь! — запел он.—

Брызги летят издалека!

Кровь, кровь! Кровь обагрила платье врага!

Кровь! Кровь! Брызги летят издалека!

Кровь! Кровь! Кровь проливалась века!»

— «Кровь! Кровь! — хором вторили йети. —

Брызги летят издалека!

Кровь, кровь! Кровь обагрила платье врага!

Кровь! Кровь! Брызги летят издалека!

Кровь! Кровь! Кровь проливалась века!»

Жуткое эхо разлилось по пещере, вспугнув летучих мышей.

— «Клинком взмахни, пусть враг умрет!

Лишь помани, и смерть придет!»

— «Клинком взмахни, пусть враг умрет! — подпевали йети. — Лишь помани, и смерть придет!»

— «Кровь! Кровь! Брызги летят издалека! — ревели они. — Кровь, кровь! Кровь обагрила платье врага!»

Под сводами пещеры раздался треск. Огромная каменная глыба отломилась и, будто копье, полетела вниз, пробив панцирь самого большого фраука, и вылетела через брюхо, разорвав голубые внутренности в клочья. С глухим всплеском она утонула в нефтяном озере. Из брюха фраука струился каскад голубой слизи. Фраук замер на миг, затем жалобно взвыл, все двенадцать лап его с хрустом подогнулись, и он рухнул, как обветшалая башня.

Вся пещера огласилась криками и грохотом, снова послышался треск и хруст — на сей раз сразу в нескольких местах. На фрауков и йети обрушился град гигантских сталактитов. Лодки одна за другой шли ко дну, фрауки тоже падали целыми дюжинами. Чудовища в панике, с воем и свистом, бросились врассыпную, натыкаясь друг на друга. Стоял грохот, доселе неслыханный в подземном мире.

— Пещера обваливается! — чей-то крик вывел вольпертингеров из оцепенения. Помедлив еще мгновение, вольпертингеры наконец оторвались от удивительного зрелища, развернулись и бросились прочь, все быстрее и быстрее. Рала схватила Румо за лапу, и они побежали вдвоем.

Гигантские сталактиты продолжали падать в озеро, поднимая огромные волны. Они сбивали фрауков с ног и топили лодки.

Вольпертингеры бежали что было сил. Первые сталактиты стали падать и над сушей, осыпая беглецов дождем каменных осколков.

Крики фрауков стали тише, всего несколько чудовищ еще держалось на ногах, яростно размахивая щупальцами. По пещере прокатился рев громче прежнего, и вдруг сверху обрушилось огромное черное облако песка, глины и камней, погребя под собой уцелевших фрауков. Еще какое-то время раздавалось эхо, затем все стихло.

Вольпертингеры все еще бежали, но кое-кто из них все же решился остановиться. Румо и Рала тоже остановились и оглянулись.

Облако пыли плотной завесой прикрывало жуткую картину. Все взглянули наверх. Свод пещеры уцелел, хватило и небольшого каменного войска, чтобы уничтожить самых огромных чудовищ подземного мира, а вместе с ними — Шторра-жнеца и его отважных мертвых йети.

Неподалеку от Ралы и Румо стоял бургомистр Йодлер Горр. Отряхнувшись от пыли, он огляделся и сказал:

— Ну вот. А теперь — все домой.

Бой на арене давно закончился, но настоящая великая битва еще впереди. Субкутанный эскадрон смерти Тифона Цифоса поднялся из праха Фрифтара, бывшего королевского советника и распорядителя Театра красивой смерти, погибшего в муках.

Итак, Фрифтар отдал концы, сердце его остановилось, субкутанный эскадрон смерти, клетка за клеткой, уничтожил его плоть, внутренности и скелет, оставив лишь горстку пыли. Вот вирус поднялся над останками поверженного и стал кружить над пустыми трибунами, над осиротевшим ярусом пленников, над балконом медных болванов в поисках новой жертвы, но всюду находил лишь мертвые тела, где всю работу уже сделали до него. Невидимая микроскопическая армия добралась до стены театра и двинулась наружу.

Наконец-то: вокруг простирается Бел, город, полный жизни. И вирус бросился вниз, на Бел, исполняя проклятье Тифона Цифоса: «Пусть же Бел и всех его жителей сожрут изнутри, как меня теперь!»

С тех пор как Румо спустился в подземный мир, на площадь черного купола не ступала лапа вольпертингера. И вот они, один за другим, поднимались из темного подземелья. Уже сгущались сумерки, на темно-синем небе висели редкие облака. Вольпертингеры полной грудью вдыхали свежий воздух, купаясь в последних теплых лучах заходящего солнца. Многие отряхивались, будто желая отогнать запах подземного мира вместе с воспоминаниями о нем.

Вольпертингеры собирались вокруг черной ямы и вскоре заполонили всю площадь и соседние улицы. Никто и не думал расходиться, все ждали заключительного слова, которое отделило бы прошедшие события от дальнейшей жизни.

Все взгляды устремились на бургомистра, подбиравшего подходящие слова, сочинявшего речь еще во время подъема по лестнице. Когда все смолкли, Йодлер Горр вздохнул глубоко и произнес историческую фразу:

— Черт побери, понадобится громадная крышка, чтобы заткнуть эту проклятую дыру!

Никто не проронил ни слова, не шелохнулся, не слышалось ни возгласов одобрения, ни хлопков. Не эти слова ожидали услышать вольпертингеры после перенесенных страданий и потерь, не их следовало бы занести в городские летописи. И все же каждый знал: это самые правильные слова. Народ начал расходиться, а мастеровые тут же стали думать, из чего бы соорудить такую крышку.

— Я что-то не то сказал? — удивился бургомистр.

— Отнюдь, — ответил кто-то. — Молотком да в темечко. — Это был Фольцотан Смейк, вместе с доктором Колибрилем стоявший рядом с бургомистром.

Бургомистр задумался, уж не намекает ли червяк этим молотком и темечком на вмятину у него в голове, но тут же отогнал подозрения. Он снова на службе. В Вольпертинге чужаки — неслыханный поворот политической ситуации! Никогда прежде в Вольпертинг не допускались чужаки. Но не может же он взять и вытолкать их за ворота — в конце концов, они изрядно помогли при освобождении вольпертингеров. Йодлер сам сидел с ними в заточении. Они спасли Рале жизнь. А теперь нуждаются в его гостеприимстве. Ну и дела: всего за несколько минут от него уже второй раз ждут проявлений дипломатии.

— Мы будем рады разделить наш город с путниками, не имеющими дурных намерений, — проговорил Йодлер Горр. Уф! К счастью, он вспомнил условную фразу, предписанную Атлантидским декретом о путешествиях. Только заменил «костер» на «город».

— О, — отозвался Смейк. — Благодарим за оказанное гостеприимство…

— …и клянемся, — радостно подхватил доктор Оцтафан Колибриль, — не злоупотреблять вашим доверием.

«Так, с этими разобрались, — с облегчением подумал бургомистр. — Но как быть с двумя другими, теми, что из подземного мира?» — Бургомистр озабоченно поглядел на них сверху вниз.

Укобах и Рибезель стояли в последних лучах заходящего солнца.

— Воздух как воздух, — кашлянул Укобах. — Если он и отравлен, то это яд замедленного действия.

— Да и солнце не сказать чтоб испепеляло, — подхватил Рибезель, заслоняясь клешнями. — Мы не плавимся — ничего такого.

— Погодите до завтра, — ухмыльнулся Урс, стоявший возле них. — Днем солнце засияет в полную силу.

— Солнце еще и светит по-разному? — удивился Укобах.

— Оно вот-вот закатится — тогда совсем перестанет светить, — отвечал Урс. — Будет холодно и темно. Где будете ночевать?

Укобах пожал плечами.

— Об этом мы еще не подумали, — добавил Рибезель.

— Тогда пошли со мной. Сдается мне, у нас в доме в переулке Гота с сегодняшнего дня освобождается комната. — Он кивнул в сторону Румо и Ралы. Оба по-прежнему молча стояли посреди площади.

— Не мог бы ты проводить меня домой? — наконец проговорила Рала. — Уже ночь, а улицы в городе, кажется, небезопасны.

— Хорошо, — ответил Румо.

Они молча пошли по переулкам. Дома наполнялись жизнью: открывались ставни, зажигались свечи, взбивались перины, всюду слышался смех и звон посуды. Вольпертинг дышал полной грудью.

Наконец оба очутились у дверей домика Ралы. Взглянув на Румо, она провела лапой по левому плечу. Под шерстью оказался безболезненный шрам.

гласила надпись. Рала вошла в дом, оставив дверь открытой.

Румо зажмурился.

Да, вот она, серебряная нить, ведет прямиком в дверь домика Ралы!

— Иди же! — приказал Львиный Зев.

И Румо, пошатываясь, пошел следом за Ралой. Он крепко сжимал рукоятку меча, будто искал поддержки.

— Покажи ей шкатулку, — шепнул Львиный Зев. — Шкатулку из нурнийского дуба.

— Да, — добавил Гринцольд. — Она точно не устоит.

Пришло время закрыть ящик на букву «Р».

Закроем его из скромности, ведь Рала собирается открыть Румо тайну чуда любви.

Есть чудеса, которые случаются только в темноте.