Румпельштильцхен

Глава 4

В десять часов утра во вторник я позвонил Джиму Шерману.

Джим — один из двух владельцев «Зимнего сада». Это был высокий, довольно мускулистый мужчина. Лет ему было под сорок, но вот волосы его преждевременно поседели еще когда он был всего-навсего двадцатидвухлетним молодым человеком. Голубоглазый атлет, с кожи которого никогда не сходил темно-бронзовый загар, он очень старался создать себе имидж распутного пляжного плейбоя, хотя на деле Шерман был совладельцем ресторана, стоившего никак не меньше миллиона долларов и еще трех просторных квартир на престижном рифе Виспер — я слышал, что сдача их внаем приносила ему ежемесячно в виде дополнительного дохода кругленькую сумму в две тысячи долларов. Его компаньон Брэд Этертон был несколько постарше, лет ему было сорок пять — сорок шесть, его темные волосы заметно редели на макушке, а глаза были такими же пронзительно голубыми, как и у Джимма. Ростом Брэд был пониже, чем Джим, и одевался он не так вызывающе ярко как Шерман, и мягко говоря, вся совокупность характеризующих его качество послужила основой для того, что по городу поползли слухи о том, что он и Джим состоят в любовной связи, где Брэд является пассивным партнером, то есть ему была отведена роль женщины. Я не располагаю доказательствами того, действительно ли они являются теми, кем они считаются в глазах общественного мнения, и честно говоря, мне и вовсе нет дела до их сексуальных пристрастий. Когда Анита Бриант в своей злобной кампании против гомосексуалистов начала приводить цитаты из Библии, я перестал пить апельсиновый сок, который она же рекламировала на телевидении. Я знал, что Джим не появляется так рано в ресторане, поэтому я и позвонил ему домой, на престижный риф Фламинго.

— Алло? — пробурчал он в трубку, и я тут же понял, что мой звонок его разбудил.

— Джим, — заговорил я, — это Мэттью Хоуп. Извини, что я тебя так рано разбудил.

— Нет-нет, что ты, — быстро ответил Шерман, но я явно представил, как он пристально всматривается как раз в этот момент в циферблат часов, что стояли у него на столике у кровати.

— Вы наверняка уже слышали о Викки Миллер…

— Это ужасно, — ответил он. — Жутчайшее потрясение. У нас в ресторане вчера была полиция. Они все задавали вопросы. Боже, такая симпатичная…

— Да, — проговорил я. — Джим, я звоню тебе потому что знаю, что у вас с Викки должно было быть подписано что-то вроде контракта…

— Имеешь в виду ее выступления у нас?

— Да. Ведь у вас был контракт, правда же?

— Тебе это нужно для чего-то определенного?

— Нет-нет. Я просто хотел узнать, кто из юристов представлял ее интересы. У нее был адвокат?

— Да, был.

— А ты мне можешь сказать, кто это был?

— Какая-то фирма из центра города, а уж название-то у них было и просто в дюжину имен. Так, дай мне вспомнить… Джексон, Гаррис… по-моему так. Джексон, Гаррис, Кто-то, Кто-то и…

— А может быть Блэкстоун, Гаррис?

— Блэкстоун, Гаррис, точно.

— Блэкстоун, Гаррис, Герштейн, Гарфилд и Поллок?

— Да, вся эта компания, — подтвердил Джим.

— А тебе случайно не известно, кто именно там был адвокатом Викки?

— Очень сожалею, но этого я не знаю. Ведь все это было очень просто. Я вручил Викки экземпляры контрактов и попросил, чтобы ее люди взглянули на них, а через два дня она принесла их мне уже подписанными, — она прервался ненадолго. Теперь Шерман проснулся уже окончательно. — Мэттью, а как ты думаешь, кто это все устроил?

— Понятия не имею.

— Ее ведь забили до смерти, а?

— Да.

— Вот, сукин сын, — ругнулся Джим.

— Ну, Джим, — сказал я ему, — спасибо тебе за ценную информацию.

— Рад, что смог помочь тебе, — ответил Джим и положил трубку.

Я набрал номер Честного Эйба Поллока, с кем мне уже довелось разговаривать лишь вчера насчет одного из моих клиентов, собиравшегося купить винный магазин. Первое, что Эйб сказал мне в ответ на мое приветствие было:

— Ну поимей же совесть, Мэттью. Ведь на то, чтобы составить полную смету стоимости, требуется все-таки некоторое время.

— Я тебе звоню совсем по другому вопросу, — ответил я.

— Слава Богу, — сказал он, — но тогда давай, выкладывай все просто и доходчиво, не забывай, что еще очень раннее утро.

— Виктория Миллер, — начал я, — та женщина, что была убита в ночь на понедельник.

— И что из того?

— Я так понял, что ваша фирма просматривала контракт, который Викки Миллер собиралась заключить с «Зимним садом». На выступление там.

— Впервые об этом слышу, — признался Эйб.

— А ты можешь разузнать, кто из ваших занимался тем контрактом?

— Мэттью, а ты знаешь, сколько юристов работает здесь у нас?

— Сколько же?

— Да я даже сам не знаю, — ответил Эйб, — но поверь мне, что очень много. А когда тебе нужно все это узнать?

— Сейчас.

— Твое «сейчас» я как должен понимать: «сейчас — сей момент» или «сейчас — через десять минут», или может быть «сейчас — завтра утром»? Мэттью, ты все-таки потрудись оговорить сроки.

— Мне хотелось бы поговорить с ее адвокатом, Эйб. И если ты сможешь помочь мне найти его…

— Да что такого необыкновенного в этом концертном контракте? — Сам по себе он не столь уж и важен.

— А что же тогда?

— Важно, оставила ли она завещание или нет.

— Ты что, хочешь, чтобы я еще пустился и на поиски завещания? Поимей же совесть, Мэттью.

— Ты только выясни, кто из ваших представлял ее интересы, и тогда я уже стану надоедать исключительно ему, ладно?

— Подожди-ка, — сказал мне Эйб, — я оставлю тебя пока на линии, я не кладу трубку.

— Спасибо, поблагодарил я.

Я ждал.

Вошла Синтия с чашкой кофе для меня. На ней были темно-синие брюки в обтяжку, синие же лодочки на высоком каблуке и блузка нежно-голубого цвета. Я глядел на нее в крайнем удивлении; Синтия очень редко носила брюки в офисе, отдавая по большей части предпочтение юбкам, которые очень выгодно подчеркивали все достоинства ее стройных, покрытых золотистым загаром ног. Она поймала на себе мой взгляд.

— Что такое? — поинтересовалась она.

— Просто я несколько удивлен.

— А что, разве не хорошо?

— Да нет же, очень здорово, — поспешил успокоить я ее.

— Тогда в чем дело?

— Обычно ты носишь юбки…

— А это так, для разнообразия, — сказала она, передернув плечами. — А что, разве существует какой-нибудь регламент на этот счет?

— Нет, конечно.

— Ну ладно. А вот Фрэнк говорит, что я выгляжу просто потрясающе.

— А-а… так ведь они вообще ничего не понимает в женских ножках.

— Chacun son gout,[4] — заметила она. — Да, кстати, а ты знаешь о том, что ты все еще сидишь с телефонной трубкой в руке?

— Это я жду Эйба Поллока.

— Его всегда приходистя ждать целую вечность, — проговорила она. — Сливок у нас больше нет, а поэтому я налила тебе туда «Дари-Рич».

— Превосходно, спасибо, Син.

— Не за что, — ответила Синтия и выпорхнула из кабинета.

Я упорно продолжал ждать. Когда же Эйб наконец снова вернулся на линию, он сказал:

— Мэттью, кажется это займет еще некоторое время. У нас там наверху сейчас проводят большое совещание по поводу еще одной из наших многомиллионых сделок.

— Да-да, конечно.

— … и в данный момент я не могу никого вызвать оттуда. Ты в ближайшее время никуда не собираешься?

— Через двадцать минут мне нужно быть в банке «Трисити».

— Хорошо, ведь это рядом с нами. Ты сможешь зайти сюда после того, как освободишься? А я к тому времени разузнаю, кто же все-таки занимался этим контрактом, и ты тогда сможешь переговорить непосредственно с ним самим.

— Я не смогу быть у вас раньше двенадцати-половины первого, Эйб.

— Меня там тогда уже не будет, я ведь очень рано обедаю. Но, знаешь, я тогда оставлю для тебя записку, и еще я попрошу его дождаться тебя, идет?

— Я буду тебе очень признателен.

— Пустяки. А по тому, по другому вопросу, я тебя очень прошу, дай нам время хотя бы до конца недели. Ведь мой клиент — но только это строго между нами — не может сосчитать, сколько будет если к двум прибавить два, и у него целая вечность уйдет на то, чтобы просмотреть все свои книги и раскопать в них оптовые цены на все бутылки. Тогда с этим до пятницы, ладно?

— Отлично, Эйб.

— Я бы пожелал тебе прекрасного дня, — снова заговорил Эйб, — но мне кажется, что скоро пойдет дождь.

В Калусе во время сезона дождей можно ожидать грозу каждый день часа в три-четыре после полудня, как раз в это время зной в сочетании с высокой влажностью больше всего досаждают изнывающим от жары горожанам, нагоняя на них послеобеденную истому. Когда же на землю проливается дождь, то он безжалостно бросается в атаку на мостовые и тротуары, но хватает этого запала всего на какой-нибудь час или около того. Конечно, на какое-то время проливной дождь приносит хотя бы некоторое подобие облегчения, но стоит лишь ему перестать, как все тут же возвращается на круги своя, словно никакого дождя не было и в помине. О да, по сточным канавам текут быстрые потоки мутной воды, повсюду разливаются огромные темные лужи, и то здесь, то там дороги просто-напросто затопляет — но на смену непродолжительному ливню вскоре вновь приходят зной и влажность. И через каких-то несколько минут в воздухе снова повисает душное, потное марево. Но подобное бывает только во время сезона дождей. А январь вовсе не является таковым. В январе дождь вообще никто не ждет. Но тем не менее, как и предполагал Эйб, где-то в районе полудня на город обрушился сильный ливень. Это было как раз, когда я выходил из здания «Трисити», и конечно же за время своей короткой перебежки от банка до дверей конторы «Блэкстоун, Гаррис, Герштейн, Гарфилд и Поллок».

Большинство юридических фирм, особенно те, чьи названия сами по себе больше напоминают скороговорку, да еще такую, что язык можно сломать, позволяют своим секретаршам и служащим на коммутаторе отвечать на телефонные звонки просто и сжато, что-нибудь типа: «Юридическая служба». Но фирма «Блэкстоун, Гаррис, Герштейн, Герфилд и Поллок» не относилась к их числу. Когда я неторопясь вошел в огромную сплошь застеленную коврами приемную, располагавшуюся за массивными дубовыми дверьми, блондинка за секретарским столом весело щебетала в трубку телефона: «„Блэкстоун, Гаррис, Герштейн, Гарфилд и Поллок“, доброе утро…» Направляясь к ней через всю приемную, и на ходу стряживая воду с волос и с рукавов дорогого пиджака, который, как мне теперь казалось, обязательно сядет и будет впору если только моей дочери, я слышал, как она говорила в трубку: «Да, конечно, сэр, утро сегодня не очень доброе». Потом она еще слушала какое-то время. «Да, совершенно верно, сэр, — согласилась она, — это уже даже и не утро, действительно, уже день». Я молча стоял у ее стола. Блондинка взглянула на меня, мученически закатика глаза и сказала в трубку: «Да, и тоже не очень хороший, нет, сэр, а с кем вы хотели бы поговорить, сэр?» Затем она кивнула и сказала: «Подождите, пожалуйста», — и уже после этого она быстро подключила куда-то один из проводов.

— Я могу вам чем-нибудь помочь, сэр? — это уже ко мне.

— Эйб Поллок обещал оставить здесь для меня записку. Я — адвокат Хоуп.

Я понятия не имею, почему юристы именно так представляются другим юристам или людям, работающим в области юриспруденции, но тем не менее, почему-то так принято. Иногда мне кажется, что это как бы секретный пароль, что должен дать понять собеседнику, что его по телефону или лично пытается достать вовсе не водитель грузовика и не мусорщик, а юрист, такой же «его сиятельство адвокат», как и он сам. Но как бы то ни было, такова традиция. Для моего местного банка я просто «мистер Хоуп». А для юридических контор Блэкстоуна, Гарриса, Герштейна, Гарфилда и Поллока, я адвокат Хоуп.

— Да, сэр, — ответила мне секретарь. — Вот ваша записка.

С этими словами она протянула мне маленький листок для заметок, в верхнем углу которого были напечатаны имя и инициалы Эйба Поллока. В той записке он написал своим корявым почерком:

«Адвокат Миллер — Дейл О'Брайен будет ждать тебя здесь после обеда.»

— Не могли бы вы дать знать адвокату О'Брайен, что я уже пришел, — обратился я к секретарю. — Меня там ждут.

— Да, сэр, ответила она, и подключилась к коммутатору. Выждав некоторое время, она проговорила в трубку: «Вас ожидает адвокат Хоуп, — и кивнув добавила, — прямо здесь». После она вновь обратилась ко мне — Пройдите, сэр. Сначала войдете вон в ту дверь, а там найдете третий офис слева.

— Спасибо, — поблагодарил я.

Проходя через дверь, ведущую к внутренним помещениям, я слышал, как секретарша снова отвечает кому-то по телефону: «Блэкстоун, Гаррис, Герштейн, Гарфилд и Поллок, добрый день», — и я уже начинал чувствовать себя одним из членов фирмы: по крайней мере, первая проверка была уже позади, мое имя запомнили. Я подошел к двери, ведущей в третий слева офис, и осторожно заглянул вовнутрь. В небольшой приемной за столом секретаря сидела молодая женщина, которой, как мне показалось, не было еще и тридцати. Из приемной уже непосредственно в кабинет вела массивная дверь, отделанная панелями из орехового дерева. Женщина, видно, искала что-то в верхнем ящике стола, но услышав, как я вошел, она тут же взглянула в мою сторону.

— Привет, — сказала она.

У нее были волосы цвета опавшей осенней листвы, такие же рыже-коричневые, они вдруг неожиданно напомнили мне о том, что на свете еще бывает и смена времен года, чего мне все это время так недоставало в Калусе. И уж глаза-то у нее просто определенно были зеленые, потому что это был единственный цвет изо всех, что мог бы сочетаться с красновато-коричневым оттенком ее волос, он напоминал собой дурманящую зелень тропических зарослей. Лето в глазах, в волосах — осень, а губы ее дышали весенней свежестью, они были настоящими, на них не было даже штриха помады — а тогда где же могла находиться зима, чтобы можно было полностью завершить картину? Целый водопад веселых веснушек обрушивался с ее высоких скул вниз, к лисьему носику. Очки с большими стеклами были сдвинуты наверх, в волосы, и они казались двумя застекленными окошками на покрытой ржавчиной крыше. Близоруко щурясь, она какое-то время глядела в мою сторону, а затем опустила вниз очки и лучезарно улыбнулась — от этого сердце у меня в груди замерло. Я тут же осознал, что как только я закончу свои дела с О'Брайеном, ничто не помешает мне пригласить ее отправиться вместе со мной в путешествие по Бразилии, или на Галапагос, или на Аляску, Гавайи, в Россию в конце концов или может быть даже на Луну. Я был готов уехать вместе с ней куда угодно и даже до того как я закончу все свои дела с О'Брайеном, вот прямо сейчас, сию минуту, я был уже готов вообще даже не встречаться с этим О'Брайеном.

— Вы мистер Хоуп, — спросила она.

— Да, — ответил я, без тени смущения бесцеремонно разглядывая ее в упор. — Мистер О'Брайен ожидает меня.

Она опять воззрилась на меня. Зеленые глаза сверкнули за стеклами очков. Она мне ничего не сказала, и почему-то вовсе не спешила нажать на кнопку селектора или снять трубку телефона. Она просто сидела за столом, пристально разглядывая меня. Я подумал, что, должно быть, девушка просто не расслышала моих слов. И в тот же момент я с горечью подумал: «Вот всегда так, только со мной такое бывает. В кои-то веки я встретил самую прекрасную женщину на всей земле, а у нее, оказывается, проблемы со слухом, и что же, мне так и придется теперь орать ей „Я люблю тебя!“ прямо в самое ухо…»

— Мистер О'Брайен ожидает меня, — снова повторил я, на этот раз несколько громче.

— Дейл О'Брайен — это я, — был ответ.

Я поглядел на нее. Конечно же, я предполагал, что она могла оказаться Дейл О'Брайен. Ее волосы и глаза чем-то походили на те волосы и глаза, какие могли оказаться у человека по фамилии О'Брайен. Не говоря уже о веснушках. Ведь вот взять хотя бы Дейла Карнеги, он был мужчиной, или вот более современный пример — Дейл Робетсон, который также был мужчиной, хотя бы даже и актером, но ведь Дейл Эванс была женщиной, которая впоследствии вышла замуж за Роя Роджерса, у которого еще был конь по кличке Триггер. Короче, в тот момент я чувствовал себя законченным идиотом.

— Извините, — промямлил я, — Эйб меня не предупредил.

— Не надо, не извиняйтесь, — ответила она, — это почти всех вводит в заблуждение. Я как ловушка для шовинистически настроенных мужчин. Точно так же, как и моя подруга Дейн. Она хирург в больнице «Бен Тауб Дженерал», что в Хьюстоне. Доктор Дейн Кэнфилд, здорово, да? Все тут же начинают думать о Дейне Андрюсе, о мужчине, и разве в тот момент кто-нибудь вспоминает о Дейне Винтер? А ведь она-то женщина. Ведь даже профессионализм не освобождает от ответственности. У вас ко мне какое-то дело, мистер Хоуп? Давайте, пройдем в кабинет. Я вышла сюда, в приемную, за скрепками.

Дейл быстро встала из-за стола, вся такая женственно-грандиозная, длинные рыжие волосы каскадом ниспадали ей на плечи, живые зеленые глаза с любопытством разглядывали меня через стекла очков, а под лацканами коричневого пиджака угадывалась грудь прекрасной формы. Она обошла стол с другой стороны. Подобранная к пиджаку юбка с разрезом с левой стороны, идущим до колена, открывала моему взору красивые, плавно сужавшиеся книзу голени. На ногах у нее были бежевые туфли на высоких каблуках.

Я был не в силах оторваться от этого зрелища. Рядом с ней я вновь чувствовал себя мальчишкой.

— Мистер Хоуп, да входите же, — вновь обратилась она ко мне и смущенно засмеялась. Даже под густой россыпью веснушек я заметил, что щеки ее зарделись.

Кабинет, который она занимала, был обставлен очень скромно: большой, заваленный бумагами письменный стол, за которым стояло вращающееся кресло, с другой стороны к этому же столу были придвинуты под углом два стула с одинаковой обивкой, а три стены комнаты были вплотную заставлены книжными шкафами. На стене в застекленных рамках висели дипломы. Они подсказали мне, что степень бакалавра гуманитарных наук Дейл О'Брайен получила в Калифорнийском университете, а юриспруденцию она изучала уже в Гарварде. Были там еще и два сертификата, дающих право адвокатской практики: один для штата Калифорния и другой — для Флориды. Дейл зашла за стол, села в свое вращающееся кресло, сложила перед собой руки, как это может сделать только настоящий адвокат, и сказала:

— Так вы хотели узнать о контракте Викки?

— Это вам Эйб сказал?

— Он, можно сказать, перехватил меня на лету. А что, разве речь пойдет о чем-то другом?

— На самом же деле я хочу узнать, не оставила ли Викки перед смертью завещания. Кстати, мисс или миссис?

— Извините, что? — переспросила она.

— Я о вашем семейном положении.

— Госпожа, — сказала она, многозначительно улыбаясь, — но я не замужем, нет.

— Тогда может быть вы позволите мне пригласить вас сегодня вечером? — спросил я.

— Что, извините? — снова переспросила она.

— Ужин, — уточнил я. — Сегодня вечером. Со мной. Адвокатом Хоупом.

— Да, — согласилась Дейл, и в голосе ее слышалось удивление.

— Ну надо же! — я был удивлен не меньше.

В Калусе явно очень мало так называемых «уединенных» ресторанов; обычно в многочисленных разного рода забегаловках и закусочных, расположенных здесь, тарелки расставляются прямо на голом столе, а салфетки в подобных заведениях существуют лишь в одной разновидности — в бумажной. Ресторанчик «Билли Банджо» был примечательным исключением из этого правила. Расположен он был на берегу морского залива за зданием фешенебельного отеля «Трезубец», что на 41-м шоссе. Это было длинное приземистое и очень элегантно-современное сооружение из дерева и стекла, выстроенное вдоль взморья, откуда открывался поистине замечательный вид на поднимавшиеся из воды рифы Фламинго, Люси и Стоун-Крэб. Конечно кухня заведения не могла соперничать по изысканности с уровнем «Зимнего сада», но зато столы в «Билли Банджо» всегда были застелены красивыми узорчатыми скатертями, были там также и соответствующие салфетки, и начищенные до блеска серебряные приборы, и фужеры, сверкающие в мерцании оплывающих свечей.

Днем Дейл сказала мне, что по крайней мере она не составляла завещания для Викки, и что она вообще не имеет понятия, существует ли таковое вообще. Оба мы догадывались о том, что если в Калусе и был адвокат, который имел какое-либо отношение к данному завещанию, то о нем очень скоро будет объявлено в суде, занимающемся слушанием дел подобного рода. Больше тут обсуждать было нечего; оба мы знали, что нам предстояло провести вдвоем чисто светский вечер. В тот вечер Дейл на самом деле была ослепительна; она одела зеленую юбку с запахом, что-то типа саронга, которая как нельзя лучше подходила к блузке, отделанной красным кантом, пущенному по краю рукавов; талию ее вместо пояса обвивал скатанный аллый шарф. Огненные волосы были аккуратно уложены в прическу, а зеленый цвет глаз перекликался с зеленым цветом ее всего туалета. Еще на ней были серьги с бриллиантами и такое же колечко было надето ею на средний палец левой руки.

При виде этого кольца меня на какое-то время охватила паника, пока сама Дейл наконец не объяснила, что это колечко было подарено при помолвке еще ее матери, и что она не усматривает ничего предосудительного в том, чтобы и самой время от времени носить его. Я сначала выдвинул предположение, что более выигрышно данное украшение могло бы глядеться на правой руке, хотя если хорошенько поразмыслить — с точки зрения нашей культуры примитивных символов — то тогда это могло бы означать или расстроенную помолвку или же стать признаком временной паузы во взаимоотношениях. Дейл призналась мне также в том, что зачастую она умышленно носит это кольцо именно на левой руке. И вообще, будь она чуть посмелее, она бы носила еще и обручальное кольцо матери — а уж сочетание всего двух этих колечек могло бы стать куда более надежной защитой от всякого рода происков. Очень подробно и со всей той откровенностью, на которую я даже и не рассчитывал, она рассказала мне историю о том, как официантки, носившие обручальные кольца вдруг выяснили, что чаевых им дают гораздо меньше, чем те, у кого на пальцах отсутствовало подобное украшение. Аналогично этому, за шесть лет своей юридической практики, сначала в Калифорнии, а затем во Флориде, она пришла к выводу, что надетое на руку колечко из тех, что обычно жених дарит невесте при помолвке — хотя бы даже и чужое — тут же дает знать любому клиенту мужского пола, что обладательница его уже «сосватана», и в результате все отношения тут же ставятся на чисто деловую основу.

— А как же быть с мужчинами — не клиентами?

— В таких случаях это кольцо снимается? — искренне ответила она.

— Но ведь сегодня-то ты его надела, — не сдавался я.

— И то только потому, что оно подходит к серьгам, — проговорила Дейл и улыбнулась, как мне показалось, довольно обнадеживающе.

С тех пор, как я развелся с женой, мне удалось открыть для себя, что многие женщины — стараясь произвести впечатление или пытаясь войти в доверие, или же просто так, для того чтобы просто хоть как-то поддержать разговор — начинают без умолку рассказывать о какой-то своей сугубо личной ерунде, типа того, что им нравится, а что нет. Мне уже приходилось выслушивать подобных собеседниц, подробно излагавших мне, какие цвета им нравятся больше всего, какими фильмами они восхищаются, а какие — просто терпеть не могут, какие телешоу они регулярно смотрят, какими духами душатся, а также и то, покрывают ли они лаком ногти на ногах, или же предпочитают оставлять все, как есть, так сказать au naturel, и так до бесконечности. Но Дейл О'Брайен была совсем не такой.

Как мне показалось, она была довольно скрытной по натуре, предпочитая больше рассказывать о том колледже, где она училась (Калифорнийский университет в Санта-Круз, это я узнал еще в офисе из одного ее диплома, висевшего в рамке на стене), а потом еще и о юридическом факультете (Гарвард, это тоже мне было уже известно из другого диплома в рамке), а также и о том, где и когда она начала заниматься юридической практикой (в 1974 году в Сан-Франциско, с начальным заработком в 22.000 долларов), и о том, как долго уже она работает здесь, во Флориде (в июне будет четыре года), и ей очень не хотелось открыть передо мной свое человеческое «я», противопоставив его своему «я» профессиональному. Ну да, ведь наверное я был для нее всего лишь клиентом, обратившимся за юридической консультацией. Хотя… стоп! Ведь она все-таки сказала мне, что ей тридцать один год; так что ошибался я, когда решил, что тридцати ей еще не было. В разговоре Дейл также упомянула и о том, что ей принадлежит дом, тот самый, куда я заезжал за ней. Так получилось — чисто случайное совпадение — что автором проекта этого дома тоже был наш клиент Чарли Хоггс, и это его творение можно было с уверенностью назвать настоящей средиземноморской жемчужиной рифа Виспер. Но чем дальше продолжалось наше знакомство, тем все больше я начинал подозревать, что Дейл О'Брайен относилась именно к тому типу женщин, что стараются приберечь все откровения до того момента, как ей удастся надежно обосноваться в постели рядом с мужчиной, и только после того, как они отзанимаются любовью (желательно, чтобы оба при этом остались довольны друг другом), вот тут-то и выплеснется весь поток самых интимных подробностей.

Я все еще ждал, что мне все же удастся поглубже прозондировать почву нашего разговора. Это все как-то не получалось, пока она вскользь не заметила, что в доме вместе с ней живет еще и кот, которого зовут Сассафрас, и он…

— А у меня раньше жил кот, который очень любил слушать музыку, — тут же отреагировал на это я.

— Неужели? И что же это была за музыка?

— В основном джаз. Майлз Дэвис. Оскар Петерсон. Обычно он растягивался на полу в гостиной, точно посередине, между двумя колонками. Он даже двигал ушами в такт музыки. «Квартет современного джаза», ему ужасно нравилось слушать именно «Квартет современного джаза».

— А что с ним случилось?

— Он умер. Его смерть по времени совпала с гибелью моего брака. Я думаю, что он словно являет собой как бы воплощение самой сути развода.

Дейл замолчала в нерешительности, и выглядело это так, как будто в душе ей пришлось взвешивать все «за» и «против», решая, а хочется ли ей или нет переводить разговор на этот более интимный уровень. Наши взгляды встретились.

— Для тебя это было очень болезненно? — спросила она.

— Знаешь, кто-то однажды мне сказал, что развод является по сути своей некой разновидностью убийства. Я думаю, что это на самом деле так, — я покачал головой. — Иногда я чувствую, что, разведясь с женой, я оказал тем самым своей дочери очень плохую услугу. Возможно было бы проще не разрушать брак, сохранив при этом семью любой ценой.

— Нет, — Дейл была не согласна со мной.

— Но ведь другие-то люди каким-то образом все-таки договариваются.

— В этом деле оказался замешан еще кто-то?

— Да.

— А с чьей стороны? Со стороны твоей жены или с твоей?

— С моей.

— И что было дальше?

— Она тоже теперь развелась.

— А ты хоть видишься с ней?

— Нет. Она живет в Тампе.

— Это не так уж и далеко.

— Я не думаю, что что-то сейчас было бы иначе, даже если ее дом был всего в двух шагах от моего. Какое-то время мы оба молчали. Мне показалось, что она снова взвешивает все «за» и «против», раздумывая, а не стоит ли снова перевести разговор на более безопасную почву. Наконец она вновь обратилась ко мне с вопросом:

— Ты считаешь, что так или иначе твой брак все равно бы распался?

— Если, женившись или выйдя замуж, человек продолжает заглядываться еще на кого-нибудь, то можно быть уверенным, что подобный брак обречен. Да, это так.

— О'кей, — сказала в ответ Дейл, улыбнувшись. — Перекрестный допрос окончен.

Она опустила к себе в чашку ложечку сахара, и казалось, она была целиком поглощена процессом тщательного размешивания этого сахара в кофе. Дейл сидела, склонив голову. Наконец она сказала:

— Когда-то я и сама чуть было не вышла замуж.

— И когда это было?

— Я тогда еще только-только начала практиковать. В Сан-Франциско. Я жила там вместе с одним художником, — она подняла голову, и ее глаза снова встретились с моими. — Он малевал красками разные дебильные картинки, и на всех на них были такие пошлые глазастые зверушки с маленькими высунутыми язычками. Мне они сперва казались просто изумительными. И я ушло от него, как только осознала, что все это было просто-напросто несусветной чушью.

— Когда же?

— Четыре года назад, пятнадцатого мая. В тот день я ушла. А через месяц я перебралась во Флориду.

— И все же ты до сих пор помнишь тот день, а?

— О да, разумеется. Это было самым наиответственнейшим решением из тех, что мне когда-либо приходилось принимать в жизни. Я имею в виду то, что мы прожили вместе целых два года, а ведь это достаточно большой срок. И знаешь, я любила его. Во всяком случае, мне казалось, что я его любила. Пока…

Она поежилась.

— Пока ты не выяснила для себя, что тебе вовсе не нравятся его картины.

— Нет. Это случилось после того, как я осознала, что я его не люблю. Я даже прекрасно помню тот момент, когда это произошло, ну разве это не удивительно? Как-то раз мы с ним оказались в Лос-Анджелесе, гуляли в Парке МакАртура, и было это в воскресенье. Я еще тогда заметила вслух, что мне ужасно нравятся слова из песни, в которой поется об этом самом парке, ты наверняка знаешь, что это за стихи. А он мне на это сказал, что ему никогда вообще не было понятно, о чем, собственно говоря, там идет речь. Я посмотрела на него. Он шел рядом со мной, глубоко засунув руки в карманы, такой неуклюжий и в чем-то даже похожий на медведя бородатый мужик, на носу у него сидели такие маленькие очки а-ля Бенджамин Франклин, и пока мы с ним шли по дорожкам парка, он постоянно глядел на землю, себе под ноги — кстати, это был один из тех, когда над в воздухе над Лос-Анджелесом висит густое облако смога — и он только что сказал мне, что до него вообще никогда не доходил смысл той песни, которая для меня были олицетворением целого поколения! Я на это ничего не ответила. Мы все так же шли через парк. А по возвращении домой и после того, как он покурил «травки», ему вдруг захотелось заняться любовью, и вот тогда я впервые в жизни сослалась на головную боль. Я сказала человеку, с которым к тому времени я прожила уже два года, что у меня просто жутко разболелась голова, и попросила его повременить с этим. Через две недели после того вечера я уехала оттуда.

— И ты не…

— Нет-нет. Я не стала сочинять прощальной записки и прикалывать ее кнопкой на дверь ванной или лепить скотчем к холодильнику, ничего такого не было. Уже через неделю после той прогулки по парку мы говорили с ним об этом. Мы спокойно разговаривали тогда, как взрослые и вполне благоразумные люди, но в то же время сердце у меня в груди разрывалось от горя, потому что больше я его не любила. Я думаю, что он не так сильно как я страдал по этому поводу. Мы проговорили всю ночь напролет, напоследок все-таки занялись любовью, в первый и последний раз после той нашей прогулки в Парке Мак-Артура, но даже любовь в одной постели с ним больше не радовала. Когда я уходила, он подарил мне одну из своих картин. Она до сих пор валяется у меня где-то дома. Я никогда не смотрю на нее.

— Итак, — проговорил я, — и вот мы здесь.

— И наконец-то одни, — улыбнувшись, отозвалась она.

Мы еще долго сидели и пили кофе с какой-то бесстыдно-приторной стряпней под названием «Кокосовый шоколад»; в начале одиннадцатого я оплатил счет, и препроводил Дейл туда, где была припаркована моя «Гиа». Дождь перестал, но небо было по-прежнему затянуто низкими тучами, и вообще заметно похолодало. Здесь, в Калусе, когда бы вы ни упомянули о том, какой холод стоит на улице, или о том, что снова льет дождь, или что опять все пронизано удушающим зноем, короче говоря, стоит только упомянуть о том, что временами здесь выдается совершенно дрянная погода, местные жители (включая переселенцев, перебравшихся сюда с Севера) обязательно скажут вам на это: «О да, но ведь вы только подумайте о том, что в других местах дела с погодой обстоят еще хуже.» Понятие «другие места», очевидно, включает в себя наравне со всем прочим также и такие идиллические местечки как Барбадос или Виргинские Острова, или Антигуа, или Акапулько. А уж то, для чего перелетные птицы вообще утруждают себя дальней дорогой и слетаются в Калусу, всегда было для меня чем-то абсолютно недоступным пониманию. Ведь когда в краях с теплым климатом начинается похолодание (и пожалуйста, постарайтесь запомнить на будущее, что Калуса находится на самом севере субтропиков), то может показаться, что здесь у нас даже холоднее, чем это бывает при температуре минус четыре градуса по Фаренгейту в Утике, штат Нью-Йорк. И в ту минуту мне действительно было до такой степени холодно.

Дейл взяла меня под руку и придвинулась еще ближе. Мы уверенно шли по автостоянке, опустив головы под порывами холодного ветра. Оказавшись в машине, я включил обогреватель — кстати, впервые за все время с февраля прошлого года. Заодно я включил и радио, и покрутив ручку настройки, я наконец поймал сигнал нужную станцию. Именно ее я и искал: в эфире была программа из Манакавы под названием «Музыка для Нас».

По крайней мере одному из нас было абсолютно не до музыки.

У двери своего дома Дейл поблагодарила меня за прекрасный вечер и протянула мне на прощание руку. Я сказал, что скоро я ей снова позвоню, если, конечно, это будет удобно («Да, пожалуйста, Мэттью, позвони мне»), и затем, противостоя беснующему ветру, я пошел к машине. В то время, как я переезжал через мост, направляясь на материк, салон моей машины наполнили звуки «Звездной пыли» Арти Шоу.

Но для меня это было очень слабым утешением.