…Пойти, открыть и пропасть.
Уже тот далеко ушел на восток,
Не оставив на льду следа.
…Иду на восток — вот лейтмотив всех действий Русанова в попытке разгадать тайну его исчезновения. Слишком мало, чтобы создать более или менее удовлетворительную версию, объясняющую исчезновение метеора, прочертившего сумрачный арктический небосвод от горизонта до горизонта и оставившего во мраке полярной ночи свой след, который сохраняется до сих пор как пример верности избранному долгу, научного успеха и нестандартных решений, поражающих воображение его последователей уже почти на протяжении века. И еще — готовностью оплатить свой выбор самой высокой ценой…
В развитии описанных ниже событий нет ничего сколько-либо неожиданного. При внимательном изучении оставшихся немногочисленных документов обнаруживается полное сходство с экспедициями 1909–1911 годов, когда Русанов выдвигал в противовес официальным свои собственные программы, более обширные и, несомненно, более сложные, — стиль максималиста, привыкшего работать на пределе возможного. Только на этот раз предупреждение для высокого начальства прозвучало еще более отчетливо, если не вызывающе, о чем читателю известно по предшествующей главе. Таким образом, Русанов из своих намерений не делал секрета, как и не брал обязательств. На это обратил внимание, возможно, самый дотошный из биографов Русанова В. М. Пасецкий, отметив, что указанное намерение тот «не конкретизирует, не приурочивает к 1912 году, а как бы намечает на будущее» (1961, с. 135), с чем невозможно не согласиться. Не случаен, разумеется, зимовочный запас продовольствия, как и неоднократные предупреждения самого Русанова о возможности зимовки. Нет ничего неожиданного и в реакции руководства — в 1910 году губернатора Сосновского, а в 1912-м — высоких чиновников из министерств иностранных и внутренних дел, которые, имея лишь общее представление об арктических делах, препоручают окончательное решение своему бывалому протеже, целиком полагаясь на его опыт и знания. Поэтому те, кто говорят о каком-то неожиданном развитии событий после завершения работ на Шпицбергене, или искренне заблуждаются, или заведомо игнорируют известные факты, которых действительно немного.
Ограниченность информации о последнем походе Русанова требует предельной осторожности в воссоздании финала его последнего предприятия, начиная с того момента, когда 24 августа горы Шпицбергена растаяли в тумане за кормой «Геркулеса». Пока определенно можно утверждать о двух событиях.
Первое — достижение «Геркулесом» Новой Земли в последний день августа подтверждается телеграммой, оставленной Русановым в Маточкином Шаре и переданной с попутным рейсовым судном на Большую Землю:
«Юг Шпицбергена, остров Надежды окружены льдами. Занимались гидрографией. Штормом отнесены южнее Маточкина Шара. Иду к северо-западной оконечности Новой Земли, оттуда на восток. Если погибнет судно, направляюсь к ближайшим по пути островам: Уединения, Новосибирским, Врангеля. Запасов на год. Все здоровы. Русанов» (Визе, 1948, с. 108). Эта телеграмма была доставлена «Ольгой Константиновной» в Архангельск и 4 сентября (23 августа старого стиля) 1912 года поступила к управляющему делами архангельского губернатора Г. А. Садовскому достаточно быстро — всего за четверо суток. Еще трое суток ушло на ее изучение, прежде чем она проследовала дальше по адресу, отнюдь не официальному, — А. И. Стюнкелю, родственнику одного из чиновников Департамента общих дел МВД. О реакции директора этого департамента А. Д. Арбузова, который курировал всю подготовку последней русановской экспедиции, или М. М. Пуришкевича ничего не известно. Спустя месяц, 27 сентября текст телеграммы появился в газете «Новое время». К этому времени наверняка уже были опрошены вернувшиеся в Россию P. JI. Самойлович и 3. Ф. Сватош, которые ничем не могли помочь чиновникам МВД, поскольку Русанов с ними своими намерениями не поделился.
На переход со Шпицбергена до Маточкина Шара «Геркулес» затратил практически восемь суток, видимо, напрямую, поскольку по совокупности сведений кромка льда в Баренцевом море в то время располагалась на 76 градусе северной широты. Почти сорок лет спустя пребывание Русанова в Маточкином Шаре, по рассказам принимавших его ненцев, описал в своих воспоминаниях Вылка — он не мог оставаться равнодушным к судьбе человека, сделавшего для него так много.
«Судно “Геркулес” по прибытии в бухту Поморскую встало на якорь примерно в 500 метрах от берега. Русанов и другие члены экипажа добирались до берега шлюпкой. В становище Маточкин Шар Русанов больше всего находился у местного населения. В момент ухода последней шлюпки к борту своего судна в теплой и дружеской обстановке прощался с местными жителями, собравшимися проводить в дальний путь своего самого близкого друга — друга ненцев… Собрались все: мужчины (9 человек), женщины (8 человек) и дети (5 человек) бухты Поморской на берегу. В момент от-швартования шлюпки от берега все взрослое население из боевого оружия дало троекратный салют в честь отбытия своего незабываемого друга и неутомимого исследователя Арктики Владимира Александровича Русанова. Когда судно “Геркулес” уходило в море все дальше и дальше, жители бросились в гору, чтобы еще раз приветствовать и пожелать Русанову и его спутникам счастливого плавания.
Необходимо указать, что погода в тот момент не благоприятствовала путешествию Русанова, так как еще до проводов его на борт судна поднялся сильный восточный ветер, от которого даже стоявшее на рейде судно “Геркулес” дало большой крен на борт, и все жители становища Маточкин Шар вместе с Русановым удивлялись такому случаю. Хотя день был ясный, но над горами острова Новой Земли было много “сердитых” облаков, предвещавших нехорошую погоду. Пролив был чист и льдин не было. Здесь хочу пояснить в отношении еще наших старых примет: если подул восточный ветер и над горами появились белые облака, это значит, что из Карского моря приближается к берегам острова ледяной покров (разбитые льдины).
Отец мне рассказывал, что Пеанов, уходя в далекое плавание на шлюпке до своего судна “Геркулес”, все время махал своей шляпой провожающим его жителям и находился в необычайно хорошем настроении» (Пасецкий, 1971, с. 204–206).
Отметим пока лишь своеобразный стиль старого ненца (в момент написания письма ему было около семидесяти лет, причем после описанных в нем событий прошло более сорока), некоторую «заштампованность» и, видимо, определенную редакционную правку при публикации. Тем не менее описанные обстоятельства (в частности, начало боры при отходе судна со всеми сопутствующими ей признаками) даны совершенно отчетливо и не случайно — погодные условия играют в жизни новоземельцев значительно большую роль, чем для горожанина средней полосы России. Скорее всего, бора ускорила выход «Геркулеса» в свой последний рейс. Указание, что «судно уходило в море все дальше и дальше» с учетом конкретного мышления ненцев свидетельствует, что оно направилось именно в Баренцево море по западному берегу Новой Земли, а не в пролив Маточкин Шар к востоку, навстречу стоку, требовавшему сложной лавировки.
Второе, также очевидное событие, теперь не оставляющее сомнений, — достижение «Геркулесом» берегов Таймыра — было доказано находками гидрографов Главсевморпути в самом конце полевого сезона 1934 года, причем далеко в стороне от линии маршрута, обозначенного в последней телеграмме с Новой Земли.
Свидетельство пребывания участников экспедиции Русанова у таймырского побережья было получено при следующих обстоятельствах. В навигацию 1934 года гидрографическая партия А. В. Лютостанского из Сибирского гидрографического управления на боте «Сталинец» работала в шхерах Минина на востоке Пясинского залива. Район оказался сложным, часть островов и побережья была нанесена на карты схематично, а часть вообще отсутствовала. Когда между островами Кравкова и Рингнеса был обнаружен новый, неизвестный небольшой по размерам остров, на него была высажена группа топографа А. И. Гусева, который в процессе съемок обнаружил в его центральной возвышенной части столб высотой 2–2,5 метра, обложенный у основания грудой камней высотой около метра. Столб оказался в средней части затесанным, а на месте затеса была аккуратно вырезана надпись «Геркулес 1913». Он был установлен примерно на высоте 30–40 метров над уровнем моря. Вблизи были найдены также поломанные старые нарты и цинковая крышка от патронного ящика. Гусев разобрал каменную груду в надежде обнаружить какой-то письменный документ, однако его ожидания не оправдались. Засечками он определил положение находки: 75 градусов 42 минуты северной широты, 88 градусов 18 минут восточной долготы.
Вскоре на другом небольшом безымянном островке примерно в 80 километрах южнее в районе зимовья охотников Колосовых другой топограф со «Сталинца» Михаил Иванович Цыганюк 10–11 сентября наткнулся на остатки смерзшейся одежды, поломанный фотоаппарат «Кодак», горный компас с разбитым стеклом, дробовые патроны 16 калибра, остатки ружья и якобы два документа — мореходную книжку на имя Александра Спиридоновича Чукчина, окончившего Патрикеевское мореходное училище, а также справку о прохождении судовой службы, выданную Василию Григорьевичу Попову, датированную тем же годом, помимо нескольких визитных карточек. Эти сведения были опубликованы Н. Литке в «Известиях Государственного географического общества» (вып. 67, № 2 за 1935 год) со следующим заключением: «Совпадение дат столба “Геркулес” с датами документов позволяет сделать предположение, что удалось обнаружить район пребывания и, видимо, гибели экспедиции Русанова (столб, документы, одежда, шалаш). Все вышеуказанные вещи находятся пока у топографа Цыганюка, сотрудника Сиб ГУ, но телеграфно их предписано переслать в Ленинград…
Все вышеизложенное составлено на основании личного расспроса тт. Розанова и Руденко, лично видавших все вещи и лично говоривших с топографами Цыганюком и Гусевым» (Литке, 1935, с. 257). Добавим, что С. Д. Руденко — капитан гидрографического судна «Циркуль», а М. П. Розанов — начальник зверобойной Карской экспедиции, люди с положением и кругозором, очевидно, способные оценить значение подобных находок.
Казалось, разгадка русановской тайны близка — если уж стали доступными такие личные документы, как мореходная книжка Чукчина, то обнаружить все остальное, в первую очередь дневниковые записи участников отчаянного предприятия, — вопрос ближайшего будущего. Однако, к общему разочарованию, чего-либо подобного в акте приемки обнаруженных документов на постоянное хранение во Всесоюзный арктический институт не значится, причем особо отмечено, что найденные бумаги «настолько неясны и неполны, что не дают представления о содержании их текстов за исключением: 1) одной карточки (фотографии. — В. К.) “Георгий Николаевич Александров”, наклеенной на почтовую карточку, на которой осталось изображение дома с садом на берегу реки или моря; 2) части текста одного документа, содержащего слова: “Василью Григорьеву Попову в том, что он плавал на вверенном мне пароходе ‘Николай’ Д. И. Масленникова в должности матроса навигации 1911 года с 1 марта по 20 декабря 1911 г.”; 3) ясного оттиска почтового штемпеля “Архангельск 13. 4. 08”; 4) сохранившегося адреса на почтовой карточке “становище Териберка, Александру Петровичу Чукчину”; 5) текста истлевшей визитной карточки “Зенон Францевич Сватош”». И это все!
Однако сведения о находке мореходной книжки одного из членов экипажа «Геркулеса», увы, попали во многие серьезные публикации и стали чуть ли не главным доказательством в пользу версии гибели экипажа, поскольку, мол, подобные документы их владельцы берегут до последней крайности. Все правильно, кроме самого главного — столь убедительного документа на месте находок не оказалось, а то, что было обнаружено, носит настолько случайный характер, что наводит на мысль о сортировке с целью отбора необходимого для дальнейшего пути. Важный урок на будущее — информация, полученная из вторых рук, к сожалению, не может претендовать на достоверность — это не более чем некая ориентировка для дальнейшего поиска. Такой вывод следует из публикации Н. Литке.
Виднейший специалист в области полярных льдов и одновременно по истории изучения Российской Арктики член-корреспондент Академии наук В. Ю. Визе следующим образом интерпретировал результаты находок: «Сделанные “Сталинцем” и “Торосом” находки доказывают, что “Геркулесу”, несмотря на исключительно тяжелое состояние льдов в Карском море в 1912 году, все же удалось проникнуть далеко на северо-восток этого моря. Около берега Харитона Лаптева судно, по-видимому, было вынуждено зазимовать, а может быть, его раздавили льды. Выждав окончание полярной ночи, Русанов и его спутники, очевидно, направились пешком на Енисей, причем, весьма вероятно, двигались отдельными группами. Обнаруженный на острове Попова — Чукчина лагерь, был, по-видимому, одной из последних стоянок уже сильно ослабевших путников» (1948, с. 109).
На таком скудном информационном фоне любые детали приобретают важнейшее значение, и немало их содержится в письме второго помощника капитана «Сталинца» А. В. Ма-рышева в Архангельский краеведческий музей, отправленном также почти двадцать лет спустя после описанных событий:
«После рассказа Цыганюка о своей находке Гусев рассказал о своей. В кают-компании “Сталинца” возникли горячие дебаты, в результате которых стало ясно, что судно открыло следы экспедиции Русанова. Старший помощник капитана Ржевский-Бондырев и я неоднократно просили начальника отряда Лютостанского разрешить кому-нибудь из нас высадиться на остров Попова — Чукчина и произвести на нем детальные поиски и сбор предметов. Лютостан-ский, будучи очень ограниченным человеком, не придал должного значения находкам Гусева и Цыганюка (“Мало ли в Арктике людей гибло!”) и в нашей просьбе нам отказал. Таким же ограниченным человеком оказался и капитан “Сталинца” Дубровин, не поддержавший нашей просьбы и не высадивший одного из нас на поиски своей властью. Этим поиски были остановлены на два года.
По окончании плавания я вернул Цыганюку его находки, которые в конце концов попали в Музей Арктики в Ленинграде…
В 1936 году слухи о нахождении “Сталинцем” следов экспедиции Русанова дошли до Арктического научно-исследовательского института. Его директор, профессор Р. Самойлович, пригласил меня для информации. Кроме устного доклада, я дал Самойловичу письменный (который нигде не фигурирует в качестве документа. — В. К.), в котором подробно было изложено о находках Гусева и Цыганюка, а также были изложены соображения о судьбах экспедиции Русанова. Самойлович повздыхал о трагической судьбе экспедиции Русанова, но вопреки моим ожиданиям ничего конкретного об организации поисковой экспедиции не сказал. Больше я с Самойловичем не встречался.
В результате чьих усилий я не знаю, но осенью 1936 года гидрографическому судну “Торос”, находившемуся в ведении Гидрографического управления Главсевморпути, уходившему из Архангельска на автономную зимовку в архипелаге Норденшельда в Карском море, было поручено произвести поиски на острове Попова — Чукчина. Капитаном “Тороса” был В. А. Радзиевский, начальником экспедиции Н. Н. Алексеев.
“Торос” подошел к острову Попова — Чукчина в конце навигации и не располагал временем на детальные поиски, к тому же мне кажется, ни Радзиевским, ни Алексеевым, торопившимся к месту намеченной зимовки, не придавалось значения поискам в историческом смысле.
Остров был прочесан цепью людей. Все находки, в том числе донесения Русанова, которые были найдены в смерзшемся состоянии, были упакованы в яшик и с л/п “Георгий Седов” отправлены в Ленинград. Какие реликвии, кроме донесения Русанова, были тогда найдены, мне неизвестно (подчеркнуто мной. — В. К.). Все документы превратились в труху и в Арктический музей в Ленинграде попал лишь автограф от донесения. На этом единственном разе официальные поиски экспедиции закончились» (Пасецкий, 1971, с. 9–10). Видимо, в процессе этого посещения гидролог П. П. Рахманов нашел блокнот с автографом работы В. А. Русанова «К вопросу о Северном пути через Сибирское море». Можно лишь предполагать, что исследователь намеревал обобщить опыт плавания 1912 года.
В 1938 году уже в качестве капитана гидрографического судна «Профессор Визе» А. В. Марышев снова посетил остров Попова — Чукчина в поисках следов экспедиции Русанова, однако каких-либо ее признаков не обнаружил и пришел к выводу, что «по-видимому, торосовцы в своих поисках разворошили весь плавник и этим уничтожили место лагеря русановцев» (там же, с. 11), что не исключено. Этот моряк оставил описание острова, которое приводится ниже:
«Остров Попова — Чукчина состоит из двух возвышенностей, покрытых тундрой и соединенных между собой галечным перешейком, покрытым массой плавника, среди которого и был лагерь Чукчина и Попова. На перешейке острова имеется озеро, у которого и был расположен лагерь.
При посещении этого острова в 1938 году я обратил внимание, что обрывки одежды вели к озерку. Но озерко тогда было покрыто льдом. Я полагал, что в озерке найду останки Чукчина и Попова, поэтому я посетил в 1941 году этот остров. Озерко оказалось сухим, и на его дне я нашел головку норвежского сапога с горбатым носком, голенище которого, по-видимому, съедено песцами, и выцветшие обрывки синего свитера. Эти предметы я передал сотруднице Вашего музея в конце 1941 года после возвращения “Якутии” в Архангельск» (там же, с. 11–12).
Свою информацию Марышев также дополняет услышанными им сведениями о находке изъеденного ржавчиной винчестера на острове Колосовых (соседнего с островом Попова — Чукчина), а также находками в 1941 году костей, которые он принял за человеческие.
Однако вся эта, казалось бы, весьма ценная информация целиком опровергается специальным письмом М. И. Цыганюка, которое хранится ныне в фондах Музея Арктики и Антарктики, утверждавшего, что «никаких донесений Русанова, упоминаемых Марышевым в своей записке, в действительности найдено не было… Донесения Русанова, якобы найденные “Торосом”, не что иное, как выдумка Марыше-ва». Очевидно, эти взаимоисключающие свидетельства возвращают нас в 1934 год, когда выяснился сам факт пребывания последней русановской экспедиции у таймырского побережья, ровным счетом ничего не проясняя в судьбе участников экспедиции, причем целый ряд, казалось бы, убедительных обстоятельств со временем не только не получил подтверждения, а был опровергнут. Например, экипажем «Тороса» в Музей Арктики были переданы кости, которые под инвентарным номером 657 хранились в качестве человеческих останков вплоть до 1972 года. Однако специальная экспертиза в составе кандидата биологических наук Е. И. Кузьминой, кандидата географических наук В. А. Троицкого и главного хранителя фондов В. В. Кондратьевой актом от 22 июля того же года на основании заключения специалистов Зоологического музея Академии наук СССР признала их принадлежащими… кольчатой нерпе…
По нашему мнению, описанные находки подтверждают первоначальные планы Русанова плыть именно к Енисею, куда, видимо, его не допустили льды. Тем самым он почти выполнил свое намерение. Что касается пунктов, перечисленных в тексте последней телеграммы, оставленной на Новой Земле, то для понимания их появления в указанном документе остается переадресовать читателя к работам Русанова «О Северном морском пути в Сибирь» (особо фраза «Гольфстрим поднимается от острова Вилькицкого вдоль се-веро-западных берегов Азии по направлению к мысу Челюскина» (1945, с. 82) или «Возможно ли срочное судоходство между Архангельском и Сибирью…», где ключевая фраза «это течение медленно передвигает полярные льды от северных сибирских берегов к Гренландии» (там же, с. 66). Таким образом, отмеченное течение, по мнению Русанова, омывает острова, перечисленные в его телеграмме из Маточкина Шара, к которым он и намеревался направиться, «если погибнет судно», чего не понимали многие полярные историки, приписывая ему якобы пропуск частицы «не» в последней телеграмме от М. С. Боднарского до Д. И. Шпаро с А. В. Шумиловым.
Выделение этих двух главных опорных событий позволяет лучше понять неудачи проводившихся поисков. Все, что лежит между отплытием с Новой Земли и первыми находками у таймырского побережья, — это, видимо, десятки независимых друг от друга сюжетов, из которых складываются, как из рассыпанной мозаики, наши попытки обретения истины применительно к судьбе одного из самых значительных русских полярников. Состояние проблемы заставляет нас использовать все, что может пригодиться в будущем, тем более что сейчас невозможно определить, какое звено окажется решающим. В отличие от других полярных исследователей, трагический финал которых нам понятен (Циволька, Пахтусов, Седов и т. д.), судьба Русанова и после гибели не дает успокоиться нашей памяти, будоражит наши души, будит наш интеллект в стремлении разгадать загадку его исчезновения.
Не станем упрекать наших предшественников в потере времени. В сходных условиях поиски Франклина начались значительно позже после получения последних известий, чем поиски Русанова. А что касается всего последующего — Арктика умеет хранить свои тайны, и примеров тому множество. Так, мы, например, не знаем до сих пор всего, что сопутствовало гибели двух экипажей (почти 150 человек!) экспедиции Франклина полтора века назад. Вероятно, никогда не узнаем финала дрейфа «Святой Анны», не знаем, где и когда прервался последний полет Амундсена, как и многого другого. И тем не менее суждения многих специалистов в связи с исчезновением Русанова, включая также многочисленные гипотезы и домыслы, игнорировать нет оснований.
Из полярных корифеев о возможной судьбе Русанова первым высказался сам Нансен, к мнению которого все заинтересованные лица не могли не прислушиваться. Полярные пути-дороги Нансена и Русанова в первый раз почти пересеклись вблизи норвежской радиометеостанции на мысе Финнесет у южной окраины современного Баренцбурга на Шпицбергене. Значение этой едва не состоявшейся встречи Нансен понял, когда до него дошли слухи об исчезновении Русанова, и пожалел, что не смог переубедить упрямого русского. Думаю, что последнее сомнительно по двум причинам — Русанов едва ли поделился с ним своими намерениями да и едва ли поддался уговорам. Не тот случай и не та личность…
По мнению Нансена, «Русанов возымел несчастную идею, что благодаря впадающему в море Гольфстриму на востоке севернее Новой Земли должны находиться открытые водные пространства, которые и представляют самый верный и легкий путь к сибирским берегам. Он, очевидно, упустил из виду, что опыт прошлых лет указывает как раз обратное… С тех пор никто больше не слыхал об экспедиции. Быть может, судно было затерто льдами и стало дрейфовать на север, где и погибло, подобно “Святой Анне” — судну другой русской экспедиции под руководством Брусилова, в том же году застрявшего во льдах Карского моря…
Этот год был отмечен целым рядом несчастных экспедиций. Погибла германская экспедиция Шредер-Шранца, затем две русские экспедиции — Русанова и Брусилова, а еще одна русская экспедиция терпела бедствие на Земле Фран-ца-Иосифа, но эту экспедицию в конце концов удалось спасти.
Многовато для одного года! Причина этих неудач, по-видимому, в господстве уэлмановского газетного духа времени (как я назвал бы это), преуменьшавшего действительные трудности полярных экспедиций» (1938, с. 374–376).
Расшифруем отдельные положения, высказанные Нансеном, поскольку то, что было очевидно для его современников, спустя век уже требует пояснений. Начнем по порядку.
Во-первых, откровенно говоря, суждения Нансена по поводу открытой воды севернее Новой Земли на пути в Сибирь и противоположного опыта прошлых лет просто непонятны — не мог же он не знать о многочисленных плаваниях своих земляков, норвежских зверобоев, от которых и стало известно впервые о необычной ледовой обстановке на севере Карского моря. Во-вторых, оба исследователя — и Русанов, и Нансен, высказываясь по поводу одной и той же проблемы, не обладали всей полнотой необходимой информации, и уже поэтому ожидать совпадения в их суждениях невозможно. В-третьих, дрейф «Святой Анны» имел самое непосредственное отношение к поискам Русанова, а также к взглядам Русанова на ледовый режим Карского моря.
Летом 1912 года, то есть практически одновременно с Русановым, капитан «Святой Анны» Г. Л. Брусилов в своем стремлении пройти по Северному морскому пути вошел в Карское море через Карские Ворота к югу от Новой Земли (наиболее сложный вариант по Русанову), и у берегов Ямала попал в смертельную ловушку. Дрейфом льдов беспомощное судно буквально поволокло в Центральный Арктический бассейн, откуда в конце концов из всего экипажа уже на Земле Франца-Иосифа к людям вышло всего два человека, которые и рассказали о том, что произошло.
Такое развитие событий оказалось полной неожиданностью для современников, и трагический финал обрел мистический оттенок. В самом деле — из четырех предшествующих известных случаев дрейфа («Димфна» и «Варна» — в 1882–1883 годах, «Мечта» — в 1900-м и «Бельгика» — в 1907-м) он проходил или на юг вдоль побережья Новой Земли, или по часовой стрелке с выносом в Карские Ворота. Тогда не знали, что система дрейфа на юге Карского моря не остается постоянной. В 1912 году она оказалась разомкнутой, одновременно с усилением северной составляющей, что и решило судьбу «Святой Анны».
В недавнем прошлом проверка теории практикой в условиях Арктики нередко оплачивалась человеческими жизнями, как это произошло в конце концов и с самим Русановым, даже если он подтвердил правоту своих научных взглядов выходом к Таймыру… Однако развитие событий на Таймыре было за пределами его теоретических разработок и остается тайной, не поддающейся пока разгадке. Он превзошел по степени проникновения в природный процесс самого Нансена. Отметим, что последние русановские находки были сделаны всего в 350 километрах восточнее Диксона, совсем немного по арктическим понятиям. Однако любой опытный полярник со стажем или полярный историк напомнит, как один из спутников Амундсена погиб всего в четырех километрах от жилья на острове Диксон, когда у него за спиной осталось восемьсот, — Арктика способна нарушить самые логические построения и доводы, это несомненно.
Фраза «этот год был отмечен целым рядом несчастных экспедиций» не случайна, ибо нансеновский перечень был неполным. Трагические события одно за другим преследовали первопроходцев и на другом конце планеты в Антарктиде, где в полном составе погиб при возвращении с Южного полюса отряд Скотта, а немного позже та же участь постигла большую часть отряда Дугласа Маусона. Такой трагический период занял несколько лет и объяснялся тем, что со старыми подходами и техническим оборудованием (собачьи упряжки и моторно-парусные суда) полярники пытались решать новые задачи, для которых многократно испытанные заслуженные средства уже не годились. В сложившейся ситуации люди буквально надрывались, когда малейшая оплошность становилась непоправимой и вела к фатальному исходу. На общем мрачном фоне особую роль приобретал человеческий фактор, значение которого в каждом отдельном случае проявлялось по-своему и с трудом поддается оценке, как это, видимо, было и у Русанова.
А на этом сложнейшем, порой трагическом фоне иные деятели в стремлении к известности и дешевой популярности порой устраивали настоящие клоунады, в связи с чем Нансен особо выделил «уэлмановский газетный дух» («что ни строка — навет, что ни абзац — отврат», по Цветаевой). Американец Уолтер Уэлман начал свою деятельность в Арктике благодаря своему спонсору миллионеру Циглеру (его имя носит остров на Земле Франца-Иосифа). Спонсора будущий покоритель полюса «покорил» квадратной челюстью, которая, по мнению спонсирующей стороны, свидетельствовала о неукротимости духа в стремлении к цели. До полюса обладатель квадратной челюсти так и не добрался, но зато в одном из проектов предложил лететь к полюсу на воздушном шаре, снабженном гайдропом в виде… гигантской колбасы, начиненной самыми питательными и калорийными яствами. По мнению «изобретателя», задевая за торосы и оставляя на льду колбасные обрывки, подобное «новшество» обеспечило бы экипажу воздушного судна благополучное возвращение в цивилизацию в случае непредвиденной посадки на лед. Газеты с восторгом мусолили некоторое время столь оригинальный сюжет, пока не нашлось что-то не менее потрясающее воображение читателей. Испытать на практике это чудо-изобретение, кажется, не удалось, но отношение Нансена к подобным проектам было однозначным, что отражает процитированное выше замечание в стиле «О tempora, о mores!».
Некоторая замедленность в восприятии событий в Арктике в общественном сознании была связана с отсутствием в то время радиосвязи на малых судах, которая не спасла, как известно, суперлайнер «Титаник» в том же несчастном 1912-м, когда зловещая роль человеческого фактора (гонка за пресловутой Голубой лентой в сочетании с незначительными недочетами в организации судовой службы) на фоне природного процесса (усилившейся разгрузки ледников Гренландии в связи с началом потепления Арктики) проявилась в полной мере и обошлась почти в полторы тысячи жизней.
Самойлович в своих лекциях после возвращения со Шпицбергена также не считал ситуацию для экипажа и экспедиции на «Геркулесе» угрожающей, о чем свидетельствует текст его выступления:
«Теперь, когда мы находимся в этой уютной, ярко освещенной зале, 11 отважных людей и среди них одна женщина ютятся в небольшой, ими самими выстроенной избе, занесенной сугробами снега, среди бесконечной ледяной пустыни.
Беспроглядная шестимесячная полярная ночь окутала их, но вскоре уже на восточной стороне горизонта зардеется алая полоска далекого солнца. Солнечные лучи с каждым днем будут все ярче разгораться, будя воспоминания о далекой Родине и надежду на скорое возвращение. Пусть эти лучи скажут нашим соотечественникам, что их не забыли на Родине и ждут возвращения экспедиции с новыми ценнейшими сведениями о неисследованных полярных областях» (1913, с. 38).
В навигацию 1913 года в России уже обеспокоились отсутствием вестей сразу от трех экспедиций — Русанова, Брусилова и Седова, в связи с чем сторожевик «Бакан» получил задание на обследование севера Новой Земли — оно было выполнено, но ничего подозрительного обнаружено не было и, как мы теперь знаем, не могло быть: на то время все перечисленные экспедиции оказались совсем в других местах, причем в разных. Утверждение о том, что экспедиции
Русанова, Брусилова и Седова просто были забыты, не соответствует реальным фактам. Как только летом 1913 года печать сообщила об обнаружении останков на Гуляевских Кошках в Печорской губе неизвестного судна, в официальных кругах прошла целая серия запросов в попытке установить их принадлежность к одной из пропавших экспедиций. Тут же запросили даже Норвегию, поскольку «Геркулес» снаряжался, как известно, там… Обнадеживающих известий получено не было.
Показательно, что в догадках относительно судьбы Русанова и его спутников терялись самые информированные и прозорливые. Тот же Нансен в 1913 году во время своего плавания на Енисей при посещении острова Диксон позднее отметил в своей книге: «Приятно было бы также узнать, побывал ли здесь Русанов. Он должен был еще в прошлом году обойти с севера Новую Землю на моторной шхуне “Геркулес”, руководствуясь гибельным, на мой взгляд, расчетом, что этот путь к устью Енисея гораздо легче, чем южный, так как тут-де проходит Гольфстрим, который очистит ему путь от льдов…
…За Русанова труднее ручаться, чтобы он непременно стремился попасть в Диксонову гавань; но и у восточного побережья Карского моря он вряд ли побывал, так как там нигде ничего о нем не слыхали.
Скорее он направился к берегу Новой Земли, но только не к западному, так как экспедиция Седова не нашла там его следов. Значит, он перезимовал где-нибудь на восточном берегу, хотя странно, что мы до сих пор ничего не слыхали о нем или его спутниках.
Поэтому мне жутко становится за судьбу русановской экспедиции. Нет ничего невероятного, что судно затерло льдом и унесло к северу. Что случилось в таком случае с экипажем, трудно сказать» (1915, с. 72). Даже у крупнейшего знатока Арктики начала XX века по поводу участи Русанова сплошные гадания, причем не имеющие ничего общего, как оказалось, с реальной ситуацией, в частности выходом к таймырскому побережью, о чем Нансен просто не мог знать и, главное, не предполагал…
В создавшейся ситуации 18 ноября 1913 года (то есть год спустя после исчезновения отмеченных выше экспедиций) сорок видных членов Русского географического общества, среди которых были такие известные полярники, как Ф. Н. Чернышев, К. А. Воллосович, И. П. Толмачев, М. Я. Кожевников и ряд других, обратились в Совет РГО с письмом, начало которого говорит само за себя:
«Нижеподписавшиеся члены Императорского Русского географического общества обращаются к Обществу с просьбой взять на себя инициативу в деле организации помощи экспедиции Г. Я. Седова и к розыску экспедиций Г. Л. Брусилова и В. А. Русанова и оказанию им помощи. Нижеподписавшиеся обращают внимание общества на то, что вспомогательные экспедиции необходимо организовать уже в предстоящем 1914 году, так как всякое промедление в этом деле может иметь самые печальные последствия» (Архив РГО в Санкт-Петербурге).
Два месяца спустя П. П. Семенов-Тян-Шанский обратился к министру внутренних дел Н. А. Маклакову, повторив аргументацию авторов указанного выше письма, особо подчеркивая необходимость именно государственной помощи: «Помощь правительства, надлежащим образом, быстро и во время организованная, может их спасти и тем самым возвратить Отечеству энергичных честных работников для дальнейшей деятельности» (Архив РГО в Санкт-Петербурге).
Однако у администраторов самого высокого положения по последнему пункту были свои соображения, и в особом журнале Совета министров руководители всех трех экспедиций аттестовались как «легкомысленно, на свой страх и риск, пустившиеся в плавание» (Пинхенсон, 1962, с. 523–524). Очевидно, министры в своих суждениях об опасностях Арктики руководствовались иными соображениями, чем полярные исследователи. Интересно еще одно обстоятельство — хотя многие исследователи последнюю телеграмму Русанова из Маточкина Шара толковали как информацию о намерении плыть в Тихий океан (особенно в сопоставлении с десятым пунктом «Плана Шпицбергенской экспедиции»), суда Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана под начальством Б. А. Вилькицкого на навигацию 1913 года приказа отслеживать признаки присутствия Русанова и его «Геркулеса» восточнее мыса Челюскин не получали и, видимо, не случайно — никто из серьезных полярных моряков текст последней телеграммы Русанова с Новой Земли как намерение плыть в Тихий океан не воспринимал, подобная трактовка появилась позднее.
В навигацию 1914 года к поисковым работам на пространстве от Новой Земли и Земли Франца-Иосифа на западе и до мыса Челюскин на востоке привлекались четыре моторно-парусных судна — для того времени беспрецедентные поисково-спасательные силы, тем более что никто не мог сказать, сколько их необходимо для достижения цели. Казалось, такая армада сделает свое дело, даже в условиях начавшейся Первой мировой войны, но все получилось иначе.
«Герта» (капитан И. П. Ануфриев, с которым Русанов дважды встречался на Новой Земле в 1911 году), снабженная радио, с зимовочным запасом продовольствия на экипаж и экспедицию Г. Я. Седова, отправилась к мысу Флора на Земле Франца-Иосифа, где обнаружила записку о предстоящем возвращении седовской экспедиции, гибели самого Г. Я. Седова, встрече с остатками экипажа «Святой Анны» и судьбе самой шхуны. Таким образом, это судно выполнило свою задачу в довольно короткие сроки.
«Андромеда» (капитан Г. И. Поспелов, тот, что командовал «Дмитрием Солунским» в русановской экспедиции 1910 года) обследовала западное побережье Новой Земли. Позднее пароход «Печора» доставил в Крестовую губу гидросамолет типа «Морис Фарман» с мотором мощностью 70 лошадиных сил, причем сам аэроплан напоминал внешне этажерку. Отсюда морской летчик в чине поручика по адмиралтейству Я. И. Нагурский совершил несколько полетов у Новой Земли, открыв, таким образом, эру авиации в Арктике, — единственное, чего, кажется, в своих планах на будущее освоение Северного морского пути не предвидел Русанов. Г. И. Поспелов, принявший участие в одном из полетов, оценил возможности самолета как исследовательского средства, включая ледовую разведку для полярных мореплавателей. Однако это замечательное событие никак не прояснило судьбу последней экспедиции Русанова.
В навигацию 1915 года роковую роль для дальнейших поисков сыграло следующее обстоятельство… Как известно, на Земле Франца-Иосифа участники экспедиции Седова, возвращаясь на Большую Землю, встретили двух человек из экипажа шхуны «Святая Анна» — штурмана В. И. Альбанова и матроса А. Э. Конрада. Они доставили судовой журнал, по которому была восстановлена картина дрейфа в Карском море первоначально в северном направлении в обход Новой Земли с востока, а затем севернее Земли Франца-Иосифа общим направлением ближе к Шпицбергену. Руководствуясь этим, заведующий гидрометеорологической частью Главного гидрографического, управления Л. Л. Брейтфус заявил: «Если Русанову в 1912 году, также как и в 1910 году, удалось, несмотря на крайне неблагоприятное состояние льдов, проскочить в Карское море, обогнув мыс Желания, то он должен был бы подвергнуться здесь новой опасности… “Геркулеса” следует уже искать не в Карском море, а в водах к северу или северо-западу от Шпицбергена, то есть, надо полагать, судно это разделило участь судна “Фрам” и судна “Святая Анна”» (1915, с. 35). Такой, с позволения сказать, прогноз лишил экипаж «Геркулеса» и участников экспедиции Русанова последних шансов на спасение, если даже кто-то из них еще оставался в живых.
Неудивительно, что «Герта» в навигацию 1915 года направилась к берегам Шпицбергена, где не обнаружила ничего сколько-либо заслуживающего внимания, а «Андромеда» с тем же успехом обследовала север Новой Земли вплоть до ледников Норденшельда. Общий итог оказался разочаровывающим, хотя на востоке складывалась совсем иная поисковая ситуация.
«Эклипс», прочный зверобойный барк, несмотря на солидный возраст (построен еще в 1867 году), с самого начала предназначался для поисков Русанова прежде всего в Карском море, причем с расчетом на зимовку. Судно получило великолепное снаряжение и провиант из запасов Руала Амундсена, который по обстоятельствам военного времени вынужден был отложить очередной арктический вояж, но охотно поделился со спасателями, узнав о целях экспедиции. На судне находилась радиостанция с радиусом действия около 800 километров с русским же радистом Д. И. Ивановым. Обязанности капитана выполнял старый морской волк Отто Свердруп, которому в знаменитом дрейфе 1893–1896 годов Нансен поручил командование «Фрамом». Таким образом, Свердруп не был новичком в Карском море — в этом рейсе он практически повторил маршрут, проделанный 20 лет назад, причем в условиях неблагоприятной ледовой обстановки, которую родоначальник ледового и погодного прогноза в Арктике В. Ю. Визе охарактеризовал так: «При просмотре всех плаваний, совершенных между Енисеем и мысом Челюскин… навигационный сезон 1914 года был в этом районе наименее благоприятным в отношении льдов» (1948, с. 154). Действительно, достигнув 28 августа 1914 года острова Диксон и продолжив 4 сентября свое плавание на восток, «Эклипс» уже в 30 милях встретил тяжелый лед, который и задержал его у острова Скотт-Гансена на несколько дней. Только 12 сентября он достиг мыса Штеллин-га, где в ожидании улучшения ледовой обстановки простоял до 26 сентября, чтобы окончательно зазимовать в бухте, названной в честь судна. Таким образом, при своем плавании вдоль таймырского побережья Свердруп шел на восток и северо-восток мористей внешней кромки многочисленных прибрежных островов, что с точки зрения поставленной задачи оказалось роковым — он прошел на расстоянии всего 10 миль от тех мест, где в 1934 году были обнаружены немые свидетельства русановской экспедиции. Однако с учетом ледовой обстановки и характера побережья язык не поворачивается обвинить заслуженного полярного морехода в небрежности — всю операцию надо было планировать по-иному с использованием нескольких поисковых групп для тщательного прочесывания извилистого побережья с многочисленными островами. Но и это не все — на фоне общего разочарования от полученных поисковых результатов (между прочим, полностью достигнутых в отношении седовской экспедиции и частично брусиловской) «Эклипс» получил совсем иное задание, причем срочное.
В навигацию 1914 года ледокольные пароходы из Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана (начальник капитан 2-го ранга Б. А. Вилькицкий) «Таймыр» и «Вайгач» в своем плавании из Владивостока на запад успешно одолели в конце августа рубеж мыса Челюскин, считавшийся по ледовым условиям наиболее опасным, но вскоре у островов Фирнлея столкнулись с непроходимыми льдами и в конце концов после многих неудачных попыток зазимовали в заливе Дика на расстоянии 16 миль друг от друга. В это напряженное время вечером 8 сентября радист с «Таймыра» услышал в эфире работу судовой радиостанции — впервые в этой части Арктики, что, несомненно, было чрезвычайным событием. Последовал радиообмен:
«“Таймыр” и “Вайгач” находятся у островов Фирнлея. Скажите, кто вы и где». Ответ не заставил себя ждать:
«“Эклипс”, экспедиция для поисков Брусилова и Русанова, находимся между островами Тилло и Маркгама. Свердруп».
Хотя с началом зимовки корреспондентов разделяли какие-то 275 километров, по арктическим масштабам это было совсем немного, что способствовало в недалеком будущем и личным контактам. Первоначально Свердруп хотел даже подвести свой барк ближе к русским судам, чего, однако, не произошло, по мнению русских моряков, — к счастью, поскольку в этом случае «Эклипс» выходил из зоны слышимости станции в Югорском Шаре. В результате русские моряки впервые в условиях зимовки получили возможность не только связаться с руководством в Петербурге, но и общаться с родными на личные темы, а главное, согласовывать свои планы с начальством. Время было военное, общественная ситуация неспокойная, и планы на будущее менялись весьма часто. Уже по указанной причине устремления Свердрупа были направлены в основном на восток, тогда как первоначальная цель его поисков, как оказалось позднее, находилась на расстоянии вдвое меньшем, но в противоположном направлении.
Взаимодействие экипажей «Эклипса» и русских кораблей с завершением полярной ночи в будущем 1915 году между тем все усиливалось, а это означало, что первоначальная задача поисков Русанова на фоне отсутствия какой-то новой более или менее отчетливой информации оттеснялась новыми событиями на второй план все больше и больше. Как отмечалось, ледовая обстановка в навигацию 1914 года оказалась достаточно сложной и по мере завершения зимовки все чаще возникал вопрос — а освободятся ли корабли из ледяных оков к концу лета 1915 года, тем более что состояние экипажей оставляло желать лучшего, причем не обошлось и без смертных случаев. Главное гидрографическое управление в возникшей ситуации решило поиски Русанова прекратить и сосредоточиться на эвакуации части экипажей «Таймыра» и «Вайгача».
С этой целью по радио был согласован план отправки лишних людей с кораблей сначала на «Эклипс», а затем их пешего похода на Енисей по суше с помощью опытнейшего промышленника, бывшего военного моряка Никифора Алексеевича Бегичева, осевшего после демобилизации на Таймыре. С «аргишем» (стадом) из 500 оленей в конце мая он выступил из Вол очанки, пересекая обширное «белое пятно» на западе Таймыра общим направлением к бухте Эклипс, до которой было всего 600 километров, где зимовал Свердруп со своим судном. Карт на это пространство не было, и положение начального и конечного пунктов своего грандиозного маршрута относительно друг друга Бегичев представлял приблизительно, рассчитывая окончательно сориентироваться на морском побережье. Со своим многочисленным аргишем, который одновременно обеспечивал и транспорт, и провиант, он чувствовал себя в этой мертвой пустыне вполне уверенно. Тем временем капитан «Эклипса» начал принимать сорок русских моряков на свое судно, и новая незапланированная спасательная операция, возникшая спонтанно, но грандиозная по своим масштабам, набирала темп. На фоне этих перемещений десятков людей судьба экипажа «Геркулеса» все больше отходила на второй план, интерес к ней вытеснялся другими конкретными задачами. Освободившиеся изо льда «Таймыр» и «Вайгач» благополучно пришли 30 августа на Диксон, где по настоянию Академии наук шло строительство крупной полярной станции и мощной рации, которая уже держала связь с радиостанцией в Исакогорке вблизи Архангельска, куда ледокольные суда пришли 16 сентября. Кстати, здесь проявилось еще одно ру-сановское предвидение — русский метеоролог Мультанов-ский буквально «по крохам» составил первый прогноз развития ледовой обстановки для зимующих кораблей, который в значительной мере оправдался.
Не вдаваясь во второстепенные детали этого грандиозного предприятия, лишь отметим, что Бегичев доставил своих подопечных к сентябрю в Гольчиху на нижнем Енисее без каких-либо потерь. На этом поиски Русанова прекратились, если не считать посещения «Эклипсом» острова Уединения, поскольку он также значился в тексте телеграммы, оставленной Русановым в Маточкином Шаре. Результат был тот же, что и на Новой Земле, Шпицбергене и таймырском побережье…
Удивительно, как участники поисков проигнорировали пророческий прогноз, высказанный по свежим следам P. Л. Самойловичем: «Может быть также, что они успели обогнуть мыс Желания и, не достигнув устьев Оби или Енисея, принуждены были остаться на зимовку» (1913, с. 38). Как в воду глядел! Практически тоже самое утверждал участник седовской экспедиции Н. В. Пинегин, с которым Русанов встречался перед отправлением на Шпицберген: «Из записки, оставленной в Маточкином Шаре, можно заключить, что целью этого похода было стремление доказать возможность прохода на судне к устьям сибирских рек мимо оконечности Новой Земли» (1935, с. 42). А поисковики вместо сосредоточенного поиска именно в устьях сибирских рек вели его на огромном пространстве от Шпицбергена до мыса Челюскин с одинаковым нулевым результатом.
В том, что к мнению начинающих полярников, не отягощенных заслугами P. Л. Самойловича и Н. В. Пинегина, не прислушались, ничего удивительного нет. Однако каким образом организаторы поисков не приняли во внимание ближайшие планы исследователя, причем известные, представляется теперь в ретроспективе событий просто удивительным. В экспедицию 1910 года Русанов уже планировал будущие операции к устьям сибирских рек: «Если работы экспедиции дадут положительные результаты, то уже в 1911 году можно будет сделать первый пробный рейс из Архангельска в Енисей по новому Ледовито-Океанскому пути» (1945, с. 67). Однако, как мы уже знаем, полевой сезон 1911 года был целиком использован для работ на Южном острове Новой Земли. Тем самым выполнение планов, намеченных накануне экспедиции 1910 года, автоматически переносилось на 1912 год. На уровне того времени было трудно согласиться, что такой вариант является реальным, хотя будущее показало, что это так. Один из участников событий 1915 года морской врач JI. М. Старокадомский позднее писал, вспоминая горькую участь русановцев, что «может быть, замеченное с “Таймыра” вертикально поставленное бревно на мысе Штеллинга также было знаком, поставленным этими мужественными людьми» (1959, с. 276). Совершенно не исключено…
Следует отметить, что маршруты спасателей буквально со всех сторон окружают часть побережья, где впоследствии были обнаружены следы экипажа злосчастного «Геркулеса»: «Таймыр», «Вайгач» и «Эклипс» с севера, Бегичева с востока, а спустя шесть лет еще и с юга, образуя треугольник погрешностей со сторонами в первые десятки километров — и никто не сделал попытки проникнуть внутрь него… Больше всего этой возможности было у Свердрупа, тем более что он располагал собачьими упряжками, которые использовал для похода к «Таймыру» в мае 1915 года. Для похода на запад на вдвое меньшее расстояние ему понадобилось бы всего несколько дней, но этого не произошло. Разумеется, едва ли он застал кого-нибудь из участников последней русановской экспедиции в живых, это можно утверждать достаточно уверенно…
Именно такой финал последней экспедиции Русанова запечатлел в своих воспоминаниях известный художник В. В. Переплетчиков (тот, что образовывал Илью Вьитку во время его «зимовки» в Москве), даже если его трактовка в какой-то части является спорной: «Один мой знакомый переживал когда-то тяжелую душевную драму. Не зная, куда девать себя, он отправился на Новую Землю, не без мысли, что там, в опасностях полярной экспедиции, он, может быть, найдет естественный конец своей тяжелой жизни. Но случилось обратное: он увлекся полярными странами, совершенно переродился душевно, совершил туда ряд экспедиций… Теперь он, быть может, погиб, от него давно нет известий. И если он погиб, то погиб он бодрый, любя жизнь, любя эти волшебные страны… Торжествует другое: человеческая энергия, предприимчивость, любовь к знанию, которые не боятся смерти» (1918, с. 17). Эти строки напоминали реквием первопроходцу и тем, кто остался с ним, хотя и в мажорных тонах, заставляющие вспомнить знаменитые теннисоновский девиз: «Бороться и искать, найти и не сдаваться», которые исповедовало не одно поколение наших полярников.
Вспоминая все события, связанные с попытками разгадать загадку исчезновения одного из самых успешных и результативных российских исследователей Арктики, невольно приходишь к выводу, что неудачи поисковых экспедиций 1913–1915 годов были обусловлены целым рядом причин. Первая — сложность таймырского побережья с массой островов и укромных бухт, похожих друг на друга словно близнецы. Вторая — смена первоначального задания Свердрупу в связи с необходимостью эвакуации части людей из экипажей «Вайгача» и «Таймыра». Третья — распыление поисковых усилий на гигантском пространстве от Шпицбергена до Таймыра вместо сосредоточения усилий на определенном направлении. Успешная эвакуация части экипажей «Таймыра» и «Вайгача» приводит к мысли, что поиски экипажа «Геркулеса» были бы более результативными, если бы проводились с суши человеком, хорошо знавшим местные условия, каким был именно Бегичев, которому высокое руководство в Петербурге целиком доверяло и не вмешивалось в его действия в отличие от организации русановских поисков.
Судьба Русанова могла проясниться уже в 1921 году, когда Бегичеву поручили поиск участников экспедиции Амундсена, Тессема и Кнудсена, отправившихся с зимующего судна на Диксон и пропавших без вести. Обследуя участок таймырского побережья южнее полуострова Михайлова 10 августа Бегичев обнаружил в куту одноименной бухты остатки большого кострища: «Я увидел сожженные дрова и подошел к ним. Здесь лежат обгоревшие кости человека и много пуговиц и пряжек, гвозди и еще кой-чего есть: патрон дробовой, бумажный и несколько патронов от винтовки. Я их собрал и принес в чум… Я разобрался с вещами, которые нашел. Патроны оказались норвежские военного образца 1915 года. Тогда я узнал, что погиб какой-то из спутников Амундсена» (Болотников, 1976, с. 166). Как будто все однозначно…
И только в 1973 году Никита Яковлевич Болотников, биограф Бегичева, обратил внимание на странные совпадения в характере находок 1934 и 1921 годов… Бегичев в своем дневнике описал свои находки (из которых самая важная — человеческие останки) достаточно скупо. Однако существует опись доставленного С. А. Рыбиным из Комитета Северного морского пути в Новониколаевск (теперешний Новосибирск). В ней отчетливо прослеживается «французский след» в виде 25-сантимовой монеты и пуговиц с французскими клеймами — это во-первых. Да и сами по себе находки удивляют своим назначением. Зачем норвежцам понадобился полевой барометр-анероид, применяемый обычно в геологических маршрутах? Зачем в условиях практически «ночного» маршрута (октябрь-ноябрь) им были нужны солнцезащитные очки-консервы, откуда взялась у дальнозорких моряков оправа пенсне? (Известно, что пенсне носил механик Семенов с «Геркулеса».) Зачем в сухопутном маршруте был нужен багор? — и так далее. Остановимся все же на главном — человеческих останках и датировке обнаруженных патронов.
По поводу первого сомнения возникли уже при приемке материалов поисковой экспедиции, что отражено в заключении Рыбина, детально опросившего участников поиска: «Факт нахождения костей так серьезен, что при расспросах об этом обстоятельстве я приложил особое старание, чтобы понять, на основании каких признаков нашедшие убедились в том, что кости эти принадлежат человеку; и в результате же у меня самого такого убеждения не получилось… Размеры отдельных костей не превышали… длины десяти сантиметров, и только одна тонкая плоская кость, которую нашедшие признали за кость от черепа человека, и, как мне показалось, на этой именно кости построена уверенность их в том, что здесь сожжен труп человека» (Болотников, 1976, с, 183). Надо сказать, что ссылки на находки человеческих костей представляются всем поисковикам, особенно любителям, решающим доводом и поэтому встречаются очень часто, но, как это уже показано выше, путаница в их происхождении (от животных или человека) также рядовое явление.
По поводу второго едва ли не главное свидетельство принадлежит Бегичеву — патроны выпуска 1915 года, то есть после отправления экспедиции на «Геркулесе». Однако не менее важна идентичность патронов, найденных Бегичевым и среди находок 1934 года с одинаковым клеймом «R2P-1912». Наконец, дробовые патроны не нужны были норвежцам Тессему и Кнудсену просто из-за отсутствия мелкой дичи в то время года, когда состоялся их поход. В сохранившихся патронах нет выпущенных позднее 1912 года, а что касается ссылок по памяти — увы, человеческая память весьма несовершенна. Не случайно анализировавшие, хотя и с запозданием, находки 1921 года Н. Я. Болотников и Н. Н. Ур-ванцев пришли к общему заключению — Бегичев и его спутники вышли на стоянку участников русановской экспедиции на «Геркулесе» — третью из известных, а по времени обнаружения, таким образом, — первую. Но так как поисковики были ориентированы на поиски норвежцев (что они позднее и выполнили, но в другом месте), то свою первую находку они также связали с исчезновением норвежских моряков из экспедиции Амундсена. А жаль — более тщательные поиски могли бы привести к обнаружению еще сохранившихся в то время письменных документов Русанова и его спутников, раскрывающих заключительные события его последнего вояжа. Надо сказать, что в 70-е годы уже прошлого века была предпринята попытка установить сам факт кремирования человеческого тела средствами современной судебной медицины, она оказалась неудачной, поскольку сам исторический памятник оказался уничтоженным в результате своеобразного паломничества многочисленных любительских экспедиций, увы! Не повезло Русанову и его отважным спутникам ни в его последней экспедиции, ни в наше время — к этому нечего добавить.
С каждым годом шансы разгадать загадку, оставленную первопроходцем, таяли. Теперь надо было не упустить детали, которых все же оставалось немало. Так, в 1957 году остров Попова — Чукчина посетил знаток Таймыра гидрограф В. А. Троицкий, исходивший собственными ногами практически все его побережье. (Позднее он защитил кандидатскую диссертацию в Арктическом и антарктическом научно-исследовательском институте по восстановлению маршрутов различных экспедиций в этой части Арктики.) Последовали новые находки, включая все те же патроны 16 калибра, причем дробовые, характерные барочные гвозди с квадратной шляпкой, остатки ящика из-под консервов, носовую часть шлюпки с такими же гвоздями с квадратной шляпкой, остатки одежды и многое другое, причем повторился «французский след», судя по находке золотой (или позолоченной) запонки с фирменной маркой Klementz plate. На соседнем безымянном острове, получившем имя капитана «Геркулеса» Кучина, был обнаружен частично замытый галькой еще один фрагмент шлюпки со следами ремонта все с теми же характерными гвоздями с квадратной шляпкой. Сам Троицкий оценил значение своих находок достаточно сдержанно, как и подобает серьезному исследователю, отметив, что «чего-либо принципиально нового по сравнению с тем, что было известно ранее, обнаружить не удалось» (1962, с. 283). Однако уважаемый Владилен Александрович скромничал — собранная им информация об остатках экспедиции Русанова на материке спустя десятилетия сыграла свою роль, причем важнейшую, поскольку им были получены сведения о какой-то давней стоянке на восточных склонах горы Минина, о человеческих скелетах в двух километрах восточнее горы Высокой и т. д. В целом вся совокупность находок и сведений о них рисовала путь участников экспедиции от острова Геркулес через остров Колосовых и полуостров Михайлова на протяжении около сотни километров в юго-юго-западном направлении, то есть к ближайшим жилым местам в низовьях Енисея, что в высшей степени логично. Я помню, как в беседах с Владиленом Александровичем мы дискуссировали самые разнообразные версии. Например, расхищение ближайшими зимовщиками-промысловиками имущества, оставшегося после гибели русановцев, включая особо ценное — огнестрельное оружие. А учитывая свирепствовавшее в то время ОГПУ в связи с активизацией контрреволюционного элемента в период коллективизации, эти «дети Севера», сбежавшие в Арктику от непонятных событий на материке, держали язык за зубами среди людей с Большой Земли, чья деятельность для них нередко оставалась просто непонятной. Или другой вариант — последствия указания местных полицейских властей после знаменитого восстания туруханских ссыльных анархистов, разрешавшего аборигенам отстреливать всех появившихся в тундре неизвестных местным властям — такое тоже могло случиться в этих забытых Богом местах…
Не случайно живучим оказался миф о возможном открытии Русановым Северной Земли, особенно при отсутствии критического восприятия слухов и непроверенных сообщений. С другой стороны — никто и не удивился, если бы к заслугам Русанова добавилось бы еще и открытие очередного архипелага — это было так похоже на него.
Поводом для очередной легенды явился слух о находке какого-то скелета (опять скелет — как в старых пиратских легендах о таинственных кладах на далеких островах!) в заливе Ахматова на Северной Земле. По сообщению одного из ведущих гидрографов Главсевморпути той поры А. И. Косого, эта находка была сделана 12 июля 1947 года и с чужих слов описана им с подробностями и деталями, что делало версию крайне правдоподобной: «В 300 метрах от берега на поверхности земли, на участке радиусом около тридцати метров были разбросаны отдельные кости: правая голень со ступней, часть позвоночника, ребра, правая лопатка. В том же месте были обнаружены остатки костра, вокруг которого валялись пять вскрытых пустых консервных банок. По остаткам костра, ржавчине можно было без труда определить, что трагедия, следы которой были неожиданно открыты, разыгралась всего лишь несколько десятков лет назад» (1949, с. 308). Пожалуй, такая детальность добавляла убедительности слуху, а главное, позволяла в дальнейшем выстроить логическую цепочку в действиях Русанова после ухода с Новой Земли. Действительно, скелет мог принадлежать только одному из участников его экспедиции, поскольку судьбы участников экспедиции Вилькицкого и зимовщиков-североземельцев советского периода прослеживались по имевшимся документам самым детальным образом. При этом маршрут с выходом на Северную Землю (о существовании которой Русанов не знал, поскольку она была открыта экспедицией Вилькицкого лишь в сентябре 1913 года) в целом совпадал с тем, что был указан в последней телеграмме из Маточкина Шара. В этом случае находки на острове Попова — Чукчина можно было объяснить как принадлежавшие русановцам, отправленным на Большую Землю с каким-то сообщением (совсем как Тессем и Кнудсен немного позднее в экспедиции 1918–1920 годов Амундсена), после чего следовал сенсационный вывод — Русанов открыватель Северной Земли или, по крайней мере, один из сооткрывателей наравне с экспедицией Вилькицкого в 1913 году. Легенда красивая настолько, что даже автор настоящих строк однажды не устоял перед ней и выдал свой вариант на страницах популярного журнала, за что и получил отповедь от маститого историка, причем заслуженно (Корякин, 1975; Белов, 1977).
Однако наше время заставило нас более внимательно относиться к собственной истории. Целая бригада видных специалистов (включая доктора исторических наук М. И. Белова, В. А. Троицкого и некоторых других) буквально бросилась докапываться до первоисточника сообщения о скелете на Северной Земле, в основе которого оказался… совершенно не заслуживающий внимания пошлый полевой треп — некий топограф решил скрасить серость будней «полевой травлей», которая попала на страницы солидных изданий, обретя некую научную видимость. А окончательно прикончили эту недостойную легенду ребята из научно-спортивной экспедиции «Комсомольской правды», в 70-х годах буквально перекопавшие и перевернувшие все, что можно и чего нельзя, на пустынных берегах залива Ахматова. Ни таинственного скелета, ни даже ржавых консервных банок, ни красивой сказки, в которой герой этой книги просто не нуждался на фоне собственных реальных заслуг.
Не хочет он расставаться с нами, тревожит наши воспоминания и наши души. Не обойтись без него ни в солидных научных томах, ни в ночной тишине у костров из плавника на пустынных арктических берегах, когда воспоминания о предшественниках и экскурсы в полярную историю, освобождаясь от академического снобизма, вдруг становятся неожиданно близкими и нужными, особенно к месту — «Эй вы, молодые! Поближе к огню — я не первых встречаю и хороню. Идите сюда, и я расскажу…» Так было и так, слава богу, еще останется надолго, несмотря на круговерть современной жизни и засасывающие асфальтовые джунгли мегаполисов, где жизнь с каждым годом становится все более виртуальной. А где-то тем временем кто-то встанет и скажет под посвист ветра и шорох снежной крупы по брезенту палаток: «Ну, парни, мне пора… До скорого!» И люди, оставшиеся у костра, еще долго будут слушать, как гремят сапоги уходящего по прибрежной гальке, и, глядя на летящие искры, будут думать об ушедшем и тревожиться за него, как много лет назад под вздохи ночного ветра и равномерный гул морского прибоя. Каждому свое и в свое время!
Об обстоятельствах, способствовавших изданию трудов Русанова в советское время, уже писалось ранее. Несомненно, его научные разработки были востребованы, но для оценки исторической личности еще важна продолжительность времени, пока эта востребованность остается, когда судьба человека продолжает волновать коллег и потомков или медленные воды Леты уносят память о нем все дальше в потемки прошлого и спустя годы только узкий кружок специалистов может назвать две даты, с трудом припоминая то, что укладывается между ними. Определенно, к Русанову это не относится, тем более что дата его гибели остается открытой и продолжает интересовать нас. Несомненно, его научный опыт важен для ученого-полярника, нашего современника, но не только… Еще в этой жизни был полет, была непонятная для нас любовь, да и сама личность не оставляла окружающих равнодушными, что показательно само по себе. При жизни кто-то любил его, следовал за ним, а кто-то, как мы теперь точно знаем, не принимал. Принял бы он советскую власть? Стал бы одним из деятелей Главсевмор-пути, где наверняка столкнулся бы со Шмидтом, или… Важно другое — в нашей стране полярники никогда не оставались только представителями своей профессии, они обязательно формировали вокруг себя определенную общественную среду, их влияние и положение в российском (советском) обществе всегда выходило за пределы профессии экстремалов — так повелось по крайней мере со времен Петра (или Семена Дежнева?), то же можно сказать о Макарове, Седове, Колчаке, позднее Шмидте и даже Папанине. Любой непредвзятый читатель, не вдаваясь в детали, согласится, что каждый из перечисленных — выдающаяся личность, и Русанов был только одним из многих в этой полярной когорте. Полярник всегда по праву будет занимать в нашем обществе особое положение — для страны, фасадом обращенной в Арктику, две трети площади которой приравнены к территориям Крайнего Севера, иначе быть не может. Вот почему он остается в нашей памяти, хотя и не только поэтому… Свидетельство тому книги, научные и журнальные статьи, конференции, незатихающие дискуссии и научные споры, то затухающие, то разгорающиеся, словно ночной костер на дальнем берегу. Их пик пришелся на 70-е годы, когда общественность Орла вместе с Московским филиалом Географического общества и научно-спортивной экспедицией «Комсомольской правды» бурно отмечала столетие со дня рождения исследователя на его родине научнообщественной конференцией. Потом вроде бы этот интерес стал затихать, но нет…
Еще несколько лет назад казалось, что топливо для русановского костра на исходе, а сам он больше тлеет, чем светит. Однако молодцы орловчане во главе с журналистом В. Я. Сальниковым по наводке уже не раз упоминавшегося Владилена Александровича Троицкого все-таки добрались до гор Минина и Высокая к югу от полуострова Михайлова на Таймыре с их неизвестными скелетами. Не повторяя ошибок своих предшественников, они препоручили свои находки в руки специалистов. С тех пор события приобрели неспешный, но неотвратимый характер, и произошло то, что должно было произойти.
Лет двадцать назад один из ведущих специалистов НИИ судебной медицины в Москве Виктор Николаевич Звягин на заседании Полярной комиссии Московского филиала Географического общества публично демонстрировал (так и хочется написать — на глазах изумленной публики, что точно соответствует истине) решение исторической загадки — кто же из экипажа амундсеновской шхуны «Мод» в конце концов почти добрался до Диксона в далеком 1919 году — Тессем или Кнудсен? В прошлом судьбы этих моряков уже пересеклись с судьбами русановцев, и, конечно, что-то подобное могло и повториться — история она такая… Под руками Звягина на экране происходило совмещение фото оскаленного черепа с провалами глазниц с прижизненной фотографией молодого, полного сил человека, не помышлявшего о собственной гибели. Смотреть в затихшем зале, как под разными ракурсами в свете проектора осуществляется совпадение мягких тканей лица и очертаний костей мертвого черепа, было жутковато (истина часто бывает ужасной), зато сомнений у присутствовавших не оставалось: зал в едином вздохе отреагировал — Тессем! Но это не все — характеристика костей еще засвидетельствовала состояние здоровья и поведала о некоторых отклонениях в поведении Тессема, что и подтверждал дневник Амундсена.
На этот раз профессору Звягину предстояла не менее сложная работа, уже потому, что он не знал — кому именно из 11 участников последнего плавания «Геркулеса» принадлежал очередной череп и несколько крупных костей. Для начала он установил их принадлежность одному и тому же лицу. Возраст — что-то около 22–27 лет. Мужчина с преобладанием черт европеоида, представителя беломорско-балтийского типа. Рост — в пределах 168 плюс-минус два сантиметра, вес при жизни — 64 плюс-минус шесть килограммов. В конце концов из 26 возможных характеристик, необходимых для полной идентификации личности, совпали 24, после чего Виктор Николаевич, использовав также известные фотографии экипажа и экспедиции на «Геркулесе», пришел к выводу, что «результаты медикокриминалистического исследования не исключают принадлежности обнаруженных костей капитану “Геркулеса” А. С. Кучину», уроженцу Онеги.
Какое-либо совпадение полученных характеристик с известными особенностями других лиц на борту «Геркулеса» также практически исключалось. Состояние костей, так же как и описания свидетелей страшной находки, показали, что тело находилось длительное время на нартах в положении на животе. Были также отмечены очевидные признаки челюст-но-зубных заболеваний (парадонтоза), возможно, с проявлениями цинги, причем с отчетливыми следами воспалительных процессов, которые даже в условиях своевременной медицинской помощи чреваты воспалением мозговых оболочек с летальным исходом. Несомненно, при жизни обладатель черепа испытывал сильные страдания, которые могли сказаться в поведении и отразиться в отношениях с людьми. Сразу и диагноз, и приговор…
Остальные ждут своего часа, среди них Русанов. Как на войне — пока не захоронен последний погибший, не вернувшийся к своим из разведки, их вояж в неизвестность не завершен, а наш долг по отношению к ним остается невыполненным, повиснув на нашей памяти тяжким грузом, от которого не избавиться иначе, как найти место их гибели и наконец понять, как это случилось… Надежды теперь у нас стало чуточку больше, и она стала сменяться уверенностью — скоро…