Русанов

Глава 5. Такая старая Новая Земля

От побережья континента Евразии, разделяя Баренцево и Карское моря, протянулся по направлению к полюсу почти на тысячу километров затопленный морем горный хребет, отрезанный от материка проливами Югорский Шар и Карские ворота — это и есть Новая Земля с островом Вайгач. Это высокая (до полутора тысяч метров) горная цепь в броне ледников преграждает путь мощным воздушным и морским течениям в высоких широтах Арктики — отсюда жестокий и переменчивый нрав здешних мест, который испытали на себе поколения российских полярников. От первых из них о Новой Земле много веков назад и узнали просвещенные западноевропейцы.

Так, например, итальянец Юлий Помпоний Лет, живший в 1425–1498 годах, описывая Московию, указывает, что «на Крайнем Севере, недалеко от материка, находится большой остров; там редко, почти никогда не загорается день; все животные там белые, особенно медведи» (Визе, 1948, с. 16) — перечисленными особенностями это весьма напоминает Новую Землю.

В начале XVI века другой итальянец, Мавро Урбино, видимо, имевший связи с послом Ивана III при папском дворе Дмитрием Герасимовым, приводит уже более конкретные сведения: «Русские, плавающие по северному морю, открыли около 107 лет тому назад остров, дотоле неизвестный, обитаемый славянским народом и подверженный…вечной стуже и морозу. Они назвали сей остров Филоподия, он превосходит величиной Кипр и показывается на картах под названием Новая Земля» (там же). Этот итальянец впервые в литературе употребил современное название архипелага. Дмитрий Герасимов подал европейцам еще одну идею, в которой Новой Земле отводилась роль исходного рубежа, от которого впоследствии западноевропейские моряки пытались добраться до Китая, Индии и Чипанго (Японии). «Двина, — утверждал он, — увлекая бесчисленные реки, несется в стремительном течении к северу… море там имеет такое огромное протяжение, что, по весьма вероятному предположению, держась правого берега, оттуда можно добраться до страны Китая» (Белов, 1956, с. 41).

Примерно к тому же времени относятся по крайней мере еще два старинных документа, в которых несмотря на отсутствие самого топонима Новая Земля вся остальная историческая информация приводит именно к ней.

Так, врач из Нюрнберга Иероним Мюнцер в письме от 14 июля 1493 года португальскому королю Жоао II сообщает о русских, которые живут «под суровой звездой арктического полюса, как и великого герцога Московского, ибо немного лет тому назад под суровостью сказанной звезды недавно открыт большой остров Груланда… и на котором находится величайшее поселение людей под сказанным господством сказанного сеньора герцога» (Обручев, 1966, с. 106). Хотя сам С. В. Обручев полагает, что в этом письме сказано о Шпицбергене, но более вероятно, что речь идет все же о Новой Земле, которая была открыта нашими предками раньше указанного архипелага просто из-за близости к материку. Что касается таинственного Груланда, как и других топонимических вариаций на тему Гренландии (например, Енгронеланд), то в представлении ученых европейцев эпохи Возрождения, далеких от полярных дел, с ней ассоциировались любой значительный остров или архипелаг в Северном Ледовитом океане. Но и это не все.

Посол Священной Римской империи Сигизмунд Герберштейн, в первой половине XVI века долгое время живший в Московии, в своей книге уделил много внимания самым отдаленным окраинам страны местопребывания: «Ледовитое море на широком пространстве тянется вдаль за Двиною до самых устьев Печеры и Оби, за которыми, говорят, находится страна Енгронеланд. Судя по слухам, я думаю, что она отчуждена от сношений и торговли с нами как по причине высоких гор, которые покрыты постоянными снегами, так и вследствии постоянно плавающего по морю льда» (1866, с. 179–180). Ориентируясь по устьям Печоры и Оби, ясно, что Енгронеланд, по Герберштейну, не что иное, как Новая Земля. Так что, никакая она, с точки зрения историка, не новая, а достаточно древняя — по крайней мере, это наиболее старый из известных нам российских полярных архипелагов, причем название ему было дано поморами, очень своеобразной ветвью российского народа, единственного сообщества из россиян, чья жизнь была изначально связана с морем. Произошло это так.

На рубеже I и II тысячелетий с ухудшением климатических условий Господин Великий Новгород чаще стал испытывать недостаток в хлебе и других пищевых продуктах, поставляемых земледелием. А дальше повторялась ситуация, известная по Скандинавии, — избыток населения был вынужден покинуть родные места и искать пропитания на стороне. Древние скандинавы (викинги и норманны) именно по этой причине переплыли Атлантику, колонизировав до поры до времени Гренландию и даже Лабрадор (не говоря об Исландии, где они осели навсегда), а другие представители того же племени разбойничали на Средиземноморье. У новгородцев в сложившейся ситуации выбор был еще хуже — на запад не пускали оголодавшие «варяги», на юг — славянские родичи, сами с голодухи затянувшие пояса потуже. Оставался один путь — в Заволочье, как называли необжитые места к северо-востоку от границ бассейна Ильменя и Волги. И потянулись туда не от хорошей жизни большие и малые ватаги рисковых и активных людишек, которым нечего было терять на родине, на своих лодках-ушкуях, за что и прозвали их ушкуйниками. На новых землях они частично смешивались с чудью и югрой, предками современных коми и ненцев, частично оседали, чтобы заняться земледелием. Однако северные земли не отличались плодородием и не всегда были пригодны для животноводства. Волей-неволей пришельцы все чаще обращались к охоте, пушному промыслу, рыболовству, а с выходом к побережью Северного Ледовитого океана к добыче морского зверя. Выбив зверя, приходилось искать новые охотничьи угодья, сниматься с обжитых мест и искать новые промысловые участки в самых отдаленных северных землях. А на путях, пройденных разведчиками, основывались крепости-монастыри да малые и большие городки: Вологда (1147 год), Великий Устюг (1207), Холмогоры (XI век), Пустозерск (1499), Кола (1502 год) и многие другие. Пока Москва и Новгород решали свои проблемы огнем и мечом — кому володеть и править на Руси, народишко в Поморье осваивал морское дело, прокладывал таежные тропы по волокам на Югру и за Камень (в Зауралье), подчиняя чудь да югру, где миром, а где силой, вдали от центральной власти, где силу постепенно забирала Москва. Поморы рано осознали свою особую роль на Руси в качестве открывателей Севера, в том числе и на море-океане — достаточно вспомнить землепроходцев XVII века: пинежан Семена Дежнева и Михаила Стадухина, мезенца Исая Игнатьева, холмогорца Федота Попова, устюжанина Василия Пояркова и многих-многих других. В то время именно Север принял на себя миссию по расширению Руси, ибо центр Московского государства, в потрясениях Смутного времени утративший значительную часть населения от сражений и голода на рубеже XVI–XVII веков, едва ли был способен на подобное. Отсюда традиционная внутренняя независимость и особая непоказная исконная гордость северян, не очень понятная людям из средней полосы России. Далеко не всегда эти народные качества были по нраву представителям центральной власти, которая традиционно мучилась вопросами — а не учинят ли их северные подданные какое «воровство», не перекинутся ли к заморским «немцам», не покажут ли им запретные пути-дороги?.. Однако сами поморы знали, что пришельцам с их европейскими замашками на Севере не удержаться. Потому с иноземцами поморы вели себя соответственно — от них не бегали, все полезное на ус наматывали, себя не роняли, но и своих достижений не скрывали. Надо сказать, что представители западных морских держав, как люди практичные, быстро уяснили, кто в этих негостеприимных водах и на пустынных берегах первый, а кто — второй, и не пытались изменить сложившуюся ситуацию в свою пользу.

Западноевропейские моряки в своих поисках Северо-Восточного прохода в Китай и Индию просто не могли миновать Новой Земли. Первым здесь в 1556 году оказался английский шкипер Стивен Борро, который отметил интенсивное российское мореплавание в наших северных водах и целый ряд других важных для нас обстоятельств, в частности свободное отношение русских с иностранцами. Так, во время стоянки в Коле «к нашему борту причалила русская двадцативесельная ладья, в которой было 24 человека. Шкипер ладьи поднес мне большой каравай хлеба, 6 кольцевых хлебов, которые у них называются калачами, 6 сушеных щук и горшок хорошей овсяной каши… Он заявил мне, что отправляется на Печору… Пока мы стояли на этой реке, мы ежедневно видели, как по ней спускались вниз много русских ладей, экипаж которых состоял минимально из 24 человек, доходя на больших до 30. Среди русских был один, по имени Гавриил… он сказал мне, что все они наняты на Печору на ловлю семги и моржей; знаками он объяснил мне, что при попутном ветре нам было всего 7–8 дней пути до реки Печоры, и я был очень доволен обществом русских. Этот Гавриил обещал предупреждать меня о мелях, и он это действительно исполнил…

Мы выехали из реки Колы со всеми русскими ладьями. Однако, плывя по ветру, все ладьи опережали нас; впрочем, согласно своему обещанию, Гавриил и его друг часто приспускали свои паруса и поджидали нас» (1937, с. 100–101) — важное свидетельство о состоянии русского мореплавания того времени представителем страны, претендовавшей на звание владычицы морей. Знакомство с Новой Землей произошло позднее, после посещения англичанами Печоры в самом конце июля.

«Во вторник, 28-го, мы плыли к западу вдоль берега при сильном северо-западном ветре. Я уже собирался стать на якорь, как увидал парус, выбегавший из-за мыса, у которого мы думали стать на якорь. Я послал шлюпку навстречу; подойдя друг к другу, шлюпки вступили в разговор и начальник русской шлюпки сказал, что он был вместе с нами на реке Коле и что мы проехали дорогу, которая ведет на Обь. Земля, у которой мы находились, называется “Нова Зембла”, т. е. Новая Земля (New Land)… и добавил, что на Новой Земле находится, как он думает, самая высокая гора в мире и что Большой Камень, находящийся на Печорском материке, не идет в сравнение с этой горой» (1937, с. 107).

В описании этой встречи есть два важных момента: во-первых, поморы и англичане настолько понимали друг друга, что сумели донести друг для друга смысл русского топонима Новая Земля, и во-вторых, русский моряк явно бывал на севере Новой Земли, где видел высокие горы, значительно превышавшие Большой Камень — современные отроги Пай-Хоя, которые, скорее всего, он мог наблюдать только с моря, причем на значительном расстоянии.

Другой участник плавания 1556 года Ричард Джонсон главные результаты вояжа отразил так: «К северо-востоку от Печоры находится Вайгач… За Вайгачом находится земля, называемая Новой Землей, очень большая, но людей на ней мы не видели» (1937, с. 114). Наконец, брат шкипера, Уильям Борро, позднее составил карту, на которой впервые показал часть Новой Земли с губой Саханиха на самом юге архипелага, что совпадает и с широтой, измеренной английскими штурманами.

Борро, установив знакомство русских с Новой Землей, тем не менее еще не обнаружил их присутствия на архипелаге, хотя в более поздних английских документах, относящихся к 1584 году, говорится, что «холмогорцы ездят на Новую Землю ежегодно» (Визе, 1948, с. 16). Встречаются в зарубежных источниках и более удивительные сведения о деятельности в то время русских на Новой Земле. Так, англичанин Кристофер Холмс, торговый агент, проживавший в Вологде, сообщил в 1584 году, что русские используют для плавания к Оби путь через таинственный Matthuschan Yar — очевидно, Маточкин Шар в искаженной английской транскрипции, — откуда добираются до цели всего за пять суток.

Спустя сорок лет с Новой Землей познакомились голландские моряки, причем при драматических обстоятельствах, поскольку им первым из западноевропейцев пришлось испытать прелести зимовки в условиях Арктики. Три плавания в самом конце XVI века с целью все того же поиска путей в Китай и Индию в истории полярного мореплавания связывают с именем голландца Виллема Баренца.

В 1594 году он вышел на своем судне к мысу Сухой Нос немного севернее входа в Маточкин Шар и, обходя неизвестную для него сушу, устремился на север, тщательно отмечая в судовом журнале ее особенности, порой не совпадающие с современной ситуацией. Так, например, на своем судне он прошел проливом между Новой Землей и островом Адмиралтейства, который в наше время составляет с ней одно целое, превратившись, таким образом, в полуостров. Миновав Крестовые острова, расположенные на 76 градусе северной широты (названные так по стоявшим там русским крестам), голландцы вышли к Ледяному мысу, конец которого располагался на 77 градусе, выдвигаясь примерно на 12 километров за береговую черту. Самым дальним достижением голландцев в этом плавании стали Оранские острова вблизи северных пределов Новой Земли, откуда они повернули на юг, поскольку далее путь им преградили льды. Хотя в отчете об этом плавании много места занимают описания охоты на таких экзотических для европейцев животных, как белые медведи или моржи, для нашей книги важнее признаки присутствия поморов на архипелаге, которых оказалось немало, вплоть до настоящей промысловой базы в заливе Святого Лаврентия (вероятно, Строгановская губа современных карт), где были обнаружены три избы, корпус русского судна, вытащенного на сушу, несколько могил и склад муки. Правда, обитатели становища предпочли не встречаться с посетившими их пришельцами.

Второе плавание Баренца проходило к югу от архипелага через пролив Югорский Шар в Карское море, где голландцы, однако, не прошли дальше острова Местный, в районе современной Амдермы, достаточно далеко от Новой Земли.

Третье плавание голландцев в навигацию 1596 года началось с открытия Шпицбергена, который уже был известен русским поморам. Затем судно, на котором Баренц исполнял обязанности штурмана, направилось к берегам Новой Земли, повторяя обход западного побережья. За Оранскими островами берег Новой Земли повернул к югу — голландцы посчитали, что перед ними открывается путь к заветной цели и по такому случаю один из заметных мысов назвали мысом Желания. Наступила вторая половина августа, и вскоре льды преградили путь отважным морякам — надо было возвращаться, и вскоре их судно было блокировано льдом у полуострова Спорый Наволок, в гавани, получившей название Ледяной. Зимовка голландцев прошла в доме, построенном из выброшенного морем леса — плавника. За время зимовки (первой для западноевропейских моряков в условиях Арктики) от лишений и болезней умерло всего два человека, причем, похоже, голландцам удалось избежать цинги. Некоторые исследователи считают, что это произошло благодаря пиву, сваренному на хвойном сусле, сыгравшем роль противоцинготного средства. Зимой корабль был так поврежден льдом, что к весне стал непригоден для дальнейшего плавания. Возвращаться голландским морякам пришлось на сохранившихся судовых шлюпках. Лишения зимовки сказались на состоянии моряков, из которых трое, включая Баренца, погибли от истощения во время обратного плавания в открытых шлюпках вдоль сурового побережья с многочисленными ледниками. «Смерть Баренца, — заметил один из участников плавания, — очень огорчила нас, потому что он был нашим главным руководителем и единственным нашим штурманом». Тем не менее ценой жестоких испытаний с каждым днем шлюпки упорно продвигались на юг, пока в заливе Святого Лаврентия не состоялась встреча с поморами. На этот раз русские не стали избегать измученных голландских моряков. «Знаками мы объяснили им, — писал позднее один из голландцев, — что мы бросили судно во льдах. Тогда русские спросили: “Crabble pro pal?” и мы ответили: “Crabble pro pal”. Позднее кто-то из русских узнал среди голландцев знакомых моряков по прошлым встречам и поинтересовался, что же они пьют теперь. Голландцы показали на воду в ближайшем потоке, и русские отреагировали по-своему — “No dobbre”. Они снабдили несчастных голландцев небольшим количеством пищи и, главное, показали употребление ложечной травы в качестве противоцинготного средства, в котором, когда хвойное пиво закончилось, голландцы очень нуждались. Всего таких встреч до Колы, где голландцы обнаружили земляков на кораблях под флагами Соединенных провинций, было не менее шести и в каждом случае наши поморы выручали голландских моряков чем могли — без их поддержки те не выбрались бы из негостеприимных полярных вод.

В отличие от поморов западноевропейские моряки не только публиковали карты тех мест, где они побывали, но и книги о своих плаваниях, содержащие много полезной информации, — из этих записок стало понятно, что ожидает человека, решившегося на зимовку в условиях Новой Земли. Погодные условия Новой Земли голландцы описали так детально, что наш ведущий специалист по Арктике первой половины XX века Владимир Юльевич Визе особо отметил, что «они и сейчас имеют научную ценность» (1948, с. 31).

Благодаря плаваниям Баренца впервые на карту было положено почти все западное побережье архипелага, причем с географическими объектами, не сохранившимися до нашего времени, — например проливом между островом Адмиралтейства и Северным островом Новой Земли, Большим Ледяным мысом и некоторыми другими. Однако на этой же карте отсутствуют такие важнейшие объекты, как пролив Маточкин Шар, делящий Новую Землю на два главных острова Северный и Южный, другой крупный пролив — Костин Шар, отделяющий от Южного острова крупный остров Междушарский, и т. д. Эта карта служила верой и правдой мореходам почти триста лет — вплоть до съемок Георгия Яковлевича Седова весной 1913 года. Еще одна из исторических загадок — в 1598 году немец Конрад Лев показал Маточкин Шар на своей карте — тот самый, что «в упор» не разглядели голландцы (о причинах этого ниже) в своем шлюпочном походе при возвращении. Видимо, в распоряжении немца оказался какой-то неизвестный нам русский источник — других в то время о Маточкином Шаре просто не существовало.

Незадолго до своей гибели на противоположных берегах Атлантики западный берег Новой Земли в 1608 году посетил английский моряк Генри Гудзон, который под 72 градусом 12 минутами высаживался на новоземельское побережье у какого-то поморского креста, обнаружив, что «для человеческого взгляда — это приятная земля».

Вскоре западноевропейские китобои, первоначально осваивавшие воды Шпицбергена, добрались и до Новой Земли, где оставались вплоть до 1730 года, что, по-видимому, никак не отразилось на поморской деятельности на архипелаге, свидетельством чего остаются многие архивные источники:

1647 год — «С Новой Земли с кожею и салом моржовым и с костью рыбья зубу на Холмогоры и Двинский уезд торговых и промышленных людей в приезде осенью было много».

1651 год — «Посылан на Новую Землю для сыску серебряные и медные руды и узорчатого каменья и жемчугу для смотрения угожих мест Роман Неплюев».

1667 год — «Ходят на море на Новую Землю…в больших судах для моржового промысла мезенцы и пинежане. Кыр-калов Фома посылан на море для сыска руды и на Новую Землю» и т. д.

Лишь в 1667 году голландский китобой Виллем де Фламминг с одной из горных вершин убедился, что Маточкин Шар действительно рассекает Новую Землю от моря до моря. Не только добычей китов занимались голландцы в XVII веке на Новой Земле — в 1675 году Корнелий Снобегодовер вывез на родину с Новой Земли груз камней, содержащих, по его мнению, серебро. Вообще, легенды о серебре на архипелаге, как мы убедимся, оказались удивительно стойкими, но в итоге — бесплодными, и их сохранившимся отзвуком является название одного из заливов — губа Серебрянка. Особенности поморской топонимики в наше время бросаются в глаза на современной карте архипелага: губа — залив, нос — мыс узких и длинных очертаний, наволок — мыс тупых очертаний, шар — пролив, соединяющий разные моря, и т. д., в чем читателю предстоит убедиться не однажды. О Новой Земле порой вспоминало и церковное начальство. Так, в письме патриарха Иосифа II игумену Сийского монастыря сказано: «Мы, святейший патриарх, указали послать с Двины на Новую Землю с Иваном Неклюдовым для божественного пения попа и дьяка», но как это указание отразилось в жизни новоземельцев XVII века, осталось неизвестным.

Еще одно примечательное событие, увенчавшее усилия иностранцев в части поисков Северо-Восточного прохода в Китай и Индию в районе Новой Земли, имело место летом 1676 года на полуострове Адмиралтейства, где потерпел крушение английский корабль «Спиделль». Его экипаж спасся на берегу, причем сохранив наиболее ценное имущество. Для поддержания духа своих матросов капитан Джон Вуд не нашел ничего лучшего, как раздать виски и другие горячительные напитки. Случайно или нет, но в разгар этого мероприятия к негостеприимным берегам подошло другое английское судно «Просперус» (капитан Уильям Флоус), оказавшее помощь незадачливым землякам. История не сохранила, как именно спасенные отблагодарили спасителей, но сам факт остался в анналах истории Новой Земли как исключительный в назидание потомкам, даже если из описанного они могут сделать совершенно противоположные выводы.

Целый ряд событий на Новой Земле известен по надписям на поморских крестах, особенно поставленных по обету — по случаю удачного промысла, избавления от опасности, зимовки без цинги и по другим поводам. Иногда это только дата, как, например, на кресте в заливе Мелкий — 1718 год, но как много порой стоит за одной только датой. В других случаях присутствует текст, требующий определенного толкования, как это было с крестом, обнаруженным летом 1833 года гидрографом Петром Кузмичем Пахтусовым в устье реки Савиной: «Поставлен сей животворящий крест на поклонение всем православным христианам, 12 человек, кормщик Савва О…анов, на Новой Земле, по правую сторону Кусова Носа ЗСН оду июля… дня», то есть 7250 года от сотворения мира или 1742 года по современному летоисчислению. Сам Пахтусов считал, что крест поставлен легендарным Саввой Лошкиным (о котором ниже), хотя дата на указанном кресте не совпадает с тем временем, когда отважный олончанин совершил свой обход Новой Земли. Таким образом, если основываться на датах — Савва Лошкин (или Лоушкин?) и таинственный Савва О…нов — это совсем разные люди. Кроме того, известно, что Савва Лошкин плыл от Карских Ворот к мысу Желания («Доходы» у поморов), тогда как текст на кресте Саввы О…нова с указанием «по правую сторону Кусова Носа» архипелага свидетельствует о противоположном направлении плавания скорее всего из Маточкина Шара к югу. Это всего лишь один из примеров информативности таких текстов — определенно, с уничтожением таких крестов в советское время невосполнимо погибла часть поморской истории, о чем лишь остается сожалеть.

Поморская деятельность на Новой Земле в суровом по природной обстановке XVIII веке (недаром Европа в это время переживала так называемый «малый ледниковый период») не только не прекращалась, но ознаменовалась новыми событиями, способствовавшими изучению архипелага, что подтверждается, например, научной деятельностью Михаила Васильевича Ломоносова, который в своих трудах, несомненно, использовал информацию поморов, в том числе и с Новой Земли. Наш великий помор и научный корифей знал с их слов то, что оказалось для нас новостью во время экспедиционных исследований по программе Международного Геофизического года в 1957–1959 годах: «На Новой Земле…из-под ледяных гор (то есть ледников. — В. К.) ущелинами текут ручьи и речки; следовательно извнутрь земли теплота действует» (Перевалов, 1949, с. 147) — тем самым Ломоносов выдал своим последователям фору в два века! И не только в этом… Еще пример уже широкого ломоносовского теоретического обобщения, включая сведения с Новой Земли: «Горы, что на суше также разделяются на два рода, одни, подобно альпийским, покрыты вечным льдом и снегом, выше облаков восходят по большей части от берегов в некотором отдалении.

Другие суть самые береги, состоящие в крутых утесах, со льдами соединенных» (Перевалов, 1949, с. 162) — первое подразделение в мировой гляциологической литературе всех ледников на горные и материковые. Как величайшего теоретика, самого известного помора меньше интересовала просто географическая характеристика отдельных архипелагов и других местностей — это задача исследователей иного уровня, в чем наши предки тоже не подкачали. После их рассказов другой российский академик, выходец из Франции, Петр Людовик Ле Руа (тот самый, что описал робинзонаду четырех поморов на Шпицбергене в 40-х годах XVIII века, о чем будет рассказано ниже) выдал свою точку зрения на природу архипелага: «Новая Земля свойственно не есть остров… но куча льду, который от времени до времени умножился и собирался в одно место и так представился путешествующим» (1975, с. 39). Порой в сообщениях иностранцев реалии Новой Земли было трудно отличить от вымысла, что, например, характерно для книги «Мемории о самоедах», вышедшей в Кенигсберге в 1762 году, где приводится следующее описание Маточкина Шара: «Как раз посредине острова или, точнее, под 73 градусом северной широты на восточной стороне остров разрезается каналом или проливом, который поворачивает на NW, выходит в северное море на западной стороне, деля остров на две почти равные половины. Неизвестно, доступен ли этот пролив для мореплавания; он, несомненно, всегда бывает покрыт льдом, и по этой причине пролив не мог быть хорошо исследован» (Визе, 1948, с. 94). Возможно, ссылки на тяжелую ледовую обстановку в Маточкином Шаре действительно отражали условия «малого ледникового периода», но уже в скором времени эти сведения были опровергнуты.

В XVIII веке поморы не только снабжали исследователей необходимой природной информацией, но порой и сами принимали активное участие в изучении Новой Земли, как это имело место в 1768–1769 годах в первой, по мнению В. Ю. Визе, русской научной экспедиции на Новую Землю — уже поэтому она требует более детального описания.

Поводом для ее организации стало сообщение опытного в морском деле шуерецкого крестьянина кормщика Якова Чиракина, за плечами которого было девять зимовок, о том, что в 1766 году он «тогдашним летом одним небольшим проливом… оную Новую Землю проходил поперек насквозь на другое, называемое Карское море», причем он представил также снятый им план пролива и описание побережья от острова Междушарского до восточного устья Маточкина Шара. Архангельский купец Бармин для такого предприятия предоставил «кочмару», небольшое парусное судно грузоподъемностью около десяти тонн. Поскольку «добро» на экспедицию дала сама Екатерина II, она стала, таким образом, государственной. Помимо четырех военных моряков в ней приняло участие еще десять поморов, в их числе Чиракин. Научное оборудование экспедиции включало астрономический квадрант, астролябию, несколько компасов и лотов для промера глубин помимо «пасмурной трубы». Архангельский губернатор Головцын «по доброму своему поведению и совершенному знанию в науке» назначил начальником экспедиции «штурмана порутческого ранга» Федора Розмыслова, поскольку, как утверждал губернатор, «вы в мореплавании кормщика Чиракина превосходнее». Как мы увидим, подобное пренебрежение опытом поморов со стороны официальных лиц и на этот раз и в будущем имело самые неблагоприятные последствия.

Экспедиция получила крайне сложное невыполнимое задание: помимо съемки пролива Розмыслову поручалось при благоприятных условиях попытаться «не будет ли способов впредь испытать с того места воспринять путь в Северную Америку» — это сверх того, чтобы «осмотреть в точности, нет ли на Новой Земле каких руд и минералов, отличных и неординарных камней, хрусталя и иных каких курьезных вещей, соляных озер и тому подобного, и каких особливых ключей и вод, жемчужных раковин, и какие звери и птицы и в тамошних водах морских животные водятся, деревья и травы отменные и неординарные и тому подобных всякого рода любопытства достойных вещей и произрастаний натуральных». Для выполнения этой огромной естественно-научной программы у экспедиции не было ни средств, ни исполнителей. Мало этого — в «Наставлении» Розмыслову предусматривалось, «ежели благословлением Божиим Вами до реки Оби путь предпринят будет и Вы туда доедете благополучно, то сибирскому губернатору и кавалеру господину Чичерину дано с Вами в запас сообщение, чтобы Вас со всеми людьми принял под свою опеку». Похоже, не только иностранцы, но и сам архангельский губернатор не представлял реалий Новой Земли и полярных вод, что и проявилось уже в ближайшем будущем.

22 июля (по новому стилю) судно оставило Архангельск и довольно долго (почти месяц) добиралось до Новой Земли, где на побережье уже 22 августа выпал первый снег. 27 августа кочмара вошла в Маточкин Шар, его экипаж приступил к промеру, вскоре установив, что пролив «для прохождения судов глубинами весьма безопасен». Спустя почти две недели Розмыслов достиг восточного устья и убедился с ближайшего высокого побережья в отсутствии льда в Карском море. 16 сентября снег выпал при небольшом морозе, что послужило поводом для подготовки к зимовке в Тюленьем заливе (губа Белушья на Северном острове), где 23 сентября была выстроена изба. Вторую спустя три дня построили в десяти километрах юго-восточнее на мысе Дровяном уже на Южном острове — зимовать было решено двумя отдельными отрядами, равными по численности. В первых числах октября пролив замерз, а с 12 ноября наступила полярная ночь. «Зима, — отметил Розмыслов в своем описании зимовки, — происходила весьма крепко морозна, снежна и вихревата; ветры беспрестанные дули… снеги весьма глубоки, так что жилище наше занесено было двойным снегом, сколь оная высоту имело. И беспрестанная ночь при нас находилась… в трех месяцах мы уже не находили света немало и думали протчие, что уже не лишились ли мы дневного света навеки. И так мы во оной пустыне продолжали время свое весьма в худом здоровье…» Последнее замечание начальника экспедиции далеко не случайно, поскольку Чиракин заболел с самого начала зимовки и умер 28 ноября, и это было только началом, потому что к весне от цинги и других заболеваний вымерла половина участников экспедиции. Тем не менее, несмотря на эти потери, Розмыслов уже с мая приступил к астрономическим наблюдениям, а 22 мая «было приступлено к геодезическим работам», хотя люди продолжали гибнуть от болезней один за другим. В конце мая начали промер со льда, тем более что до середины июня толщина льда в проливе достигала двух аршин, а в июне приступили к описи берегов. 20 июля 1769 года «от идущих с гор ручьев» вскрылся лед в Тюленьем заливе, однако осмотр судна показал наличие течи, из-за которой вода в трюме за восемь часов поднималась на 35 сантиметров, причем дополнительная конопатка бортов привела лишь к тому, что «течь не весьма успокоилась». С началом августа лед в Маточкином Шаре взломало, но по проливу его носило еще целую декаду. Хотя к этому времени болезнь одолела самого Розмыслова настолько, что он передал руководство экспедицией своему помощнику Губину, подготовка судна к походу на Обь продолжалась своим чередом. 13 августа стало последним днем зимовки. Хотя Карское море выглядело свободным от льда, такая картина оказалась весьма обманчивой, и уже 15 августа в процессе плавания выяснилось, что «с верху мачты водяного проспекту не видно», и пришлось возвращаться к берегам Новой Земли, «дабы с худым судном не привести всех к напрасной смерти». Вынужденное возвращение привело кочмару в Незнаемый залив, на пути к которому скончался еще один человек — от всей экспедиции осталось всего шесть участников. В Маточкином Шаре Розмыслов встретил ладью помора Антона Ермолина, на судне которого оставшиеся в живых вернулись в Архангельск, бросив пришедшую в негодность кочмару в западном устье Маточкина Шара.

Полученные результаты весьма заинтересовали Санкт-Петербургскую академию наук, в связи с чем академик И. А. Гильденштедт в 1779 году составил докладную записку, в которой доказывал, что для изучения Новой Земли необходимо «путешествие, очень важное как для физической географии и натуральной истории, так и для торговли России в связи с до сих пор пренебрегаемой ловлей морских животных», подразумевая прежде всего добычу китов. Этот документ дальнейшего хода не получил, но тем не менее Академия наук вскоре издала первый сводный труд по географии архипелага, которому предшествовало появление на берегах Северного Ледовитого океана академической экспедиции под руководством академика Ивана Ивановича Лепехина вместе со своим помощником студентом (впоследствии также академиком) Николаем Яковлевичем Озерецковским. Именно последний закончил свои исследования на мысе Святой Нос (восточное побережье Чешской губы), «с конца которого с неописанным удовольствием смотрел на пространство Ледовитого моря, обращая глаза мои в сторону Новой Земли, на которой побывать тогда имел великое желание… Видя на море жестокие бури, оставил мое намерение в надежде на своих истинных друзей, граждан города Архангельска», одним из которых оказался родоначальник северо-ведения в современном понимании образованный мещанин города Архангельска Василий Васильевич Крестинин.

С 1759 года он фактически возглавлял «Историческое архангельское ютевретство» — группу любителей истории этого северного города. Крестинин совсем неплохо справился с поручением от академической экспедиции по сбору сведений о северных территориях России, опубликовав свои материалы в академическом издании «Новые ежемесячные сочинения» в 1788 году под заглавием «Географическое известие о Новой Земле полуночного края» с последующими двумя «Прибавлениями» на основе сведений, полученных от промысловиков-поморов, хотя сам не бывал на Новой Земле ни разу, удачно сгруппировав полученные сведения по тематическим разделам и, что важно, с характеристиками своих информаторов.

Рахманин Федот Ипполитов сын (родом из Мезени в свои 57 лет провел в море до 40 лет, 26 раз зимовал на Новой Земле, пять раз на Шпицбергене, несколько раз плавал на Енисей) рассказал Крестинину о юго-западном побережье Новой Земли от Карских Ворот до западного устья Маточкина Шара. Крестинин особо отметил достоинства своего информатора — «отличается еще от прочих кормщиков знанием своим читать и писать; он любопытен и имеет неограниченную склонность к обысканию неизвестных земель» (1802, с. 153).

Частично информация Рахманина перекрывалась со сведениями Ивана Шухобова («нынешний архангелогородский мещанин из поселян, упражняющийся 30 лет в мореходстве, неграмотный, но памятливый человек», четырежды зимовавший на Новой Земле), сообщившего об особенностях побережья между западным устьем Маточкина Шара и островом Междушарский.

Общую картину побережья к северу от западного устья Маточкина Шара с характеристикой шести губ сообщил Крестинину мезенец Федор Заозерский, сведений о котором почему-то не приводится. Самую же детальную характеристику архипелага сообщил Крестинину «Алексей Иванов сын Откупщиков, просто называемый Пыха, мещанин города Мезени, неграмотный старик 74 лет, упражняющийся от

13 лет… и даже до днесь в мореплавании… Никогда не зимовал на Новой Земле, звероловство его было и продолжается, в одно только летьнее время на водах между Маточкиным Шаром и Доходами (то есть мысом Желания. — В. К.)». Именно он-то и сообщил Крестинину об обходе всей Новой Земли своим другом Саввой Лошкиным с двумя зимовками на ее берегах — беспримерный подвиг по тем временам в условиях самой сложной ледовой обстановки.

Таким способом Крестинин собрал сведения практически о всей Новой Земле, не считая внутренних участков этого архипелага. Разумеется, побережье Карского моря, или, как говорят поморы, Карская сторона, было им описано в меньшей степени. О детальности труда Крестинина говорят названия глав («Местоположение, пространство и разделение», «Губы, реки и озера», «Горы и мысы» и т. д.), включая те, что посвящены хозяйственной деятельности поморов («Упражнения жителей», «Выгоды мезенцев от Новой Земли» и т. д.). К сожалению, Крестинин не присовокупил к своему труду достойной карты, что затрудняет в наше время использование этой работы, поскольку топонимика Новой Земли за два века претерпела значительные изменения.

В целом вклад Крестинина в географию Новой Земли переоценить невозможно, тем более что подобной работы на Западе не появлялось по той причине, что пределы и размеры даже самых изученных полярных территорий (таких, как Гренландия или Шпицберген) еще не были установлены. Его деятельность в «Клевретстве», как и публикация «Географического известия о Новой Земле…», с учетом накопления поморами обширной информации о природе северных островов, которой они охотно делились с учеными, по сути положили начало возникновению в Архангельске своего самостоятельного научного центра, предшественника современных «городов науки», что не имеет прецедента в истории России — чего-либо подобного на ее периферии в то время не наблюдается. Но это самое перспективное и совершенно не случайное начинание прервалось с безвременной гибелью самого Крестинина в 1795 году. Как и в других известных случаях на протяжении мировой истории от Джордано Бруно и до Андрея Дмитриевича Сахарова, наиболее активные исследователи нередко вступают в конфликт с «власть предержащими». Примерно так же произошло и с Крестининым, когда он подал в городской магистрат «Хронологическую записку о взыскании с мещанского общества подушной недоимки», по мнению «отцов города», содержавшую «многих непристойных, дерских и к настоящему делу немало неприличных изречений», за что член-корреспондент Санкт-Петербургской академии наук был приговорен к наказанию кнутом и ссылке в Сибирь, от чего его избавила только преждевременная смерть под стражей. Издавая описание академической экспедиции 1772 года академика Лепехина уже после смерти «шефа», его сподвижник и продолжатель академик Озерецков-ский полностью включил в это издание работу Крестинина, которая стала ему, таким образом, памятником на века.

Минеральные богатства Новой Земли продолжали привлекать внимание специалистов. В 1807 году на средства графа Румянцева к архипелагу отправилась экспедиция горного чиновника Василия Лудлова на яхте «Пчела», которой командовал отставной штурман Григорий Поспелов, хотя «и не имел он и возможности сделать точной описи берегов Новой Земли, им виденных; но, заметив с самого начала несходство карт, ему данных, с истиной, брал он часто пеленги, замечал положение берегов и по этим данным составил неплохую карту… от Костина Шара до Маточкина» (Литке, 1948, с. 84). Лудлов посетил губу Серебрянка, не обнаружив здесь ни малейшего признака серебряных руд. Из других полезных ископаемых он сообщил о признаках серы и медного колчедана, полагая, что в будущем «Новая Земля заслуживает точнейших исследований минералических» (Визе, 1948, с. 96).

Поскольку интерес к Новой Земле как у предпринимателей, так и у моряков оставался, правительство решило снарядить к ее берегам в 1819 году очередную морскую экспедицию на бриге «Новая Земля» под начальством лейтенанта Андрея Петровича Лазарева, представителя известнейшей фамилии в истории российского флота (один из его братьев — Михаил Петрович является открывателем Антарктиды, другой — Алексей Петрович участником кругосветного плавания на шлюпе «Благонамеренный»). Однако на этот раз он не стяжал славы в арктических водах, поскольку так и не достиг поставленной цели из-за массовых заболеваний в экипаже. Когда его корабль уже в середине сентября возвратился в Архангельск, «девятнадцать человек нижних чинов немедленно надлежало свезти в госпиталь. Три окончили жизнь еще до прибытия к порту» (Визе, 1948, с. 96).

Дальнейшие рекогносцировки побережья, его опись и съемки были поручены также военному моряку лейтенанту Федору Петровичу Литке, поначалу мало считавшемуся с деятельностью предшественников, что не однажды ставило его в сложное положение. Его первое плавание в 1821 году оказалось сугубо разведочным как с точки зрения навигации в полярных водах, так и в части исследований берегов. У юго-западного побережья архипелага он встретил сложную ледовую обстановку из-за массы льда, поступавшего через Карские Ворота с холодным течением, названным позднее в его честь. Потратив много времени на лавировку во льдах, он лишь 6 сентября достиг Машигиной губы, не обнаружив по пути к ней входа в Маточкин Шар, полагаясь лишь на изданные карты, — ведомственный снобизм, свойственный остзейскому офицерству, оказал ему дурную услугу. Уже миновав вход в Маточкин Шар, Литке пытался исправить положение, обратившись к унтер-офицеру из поморов Сми-ренникову, бывавшему на Новой Земле, но южнее, который, разумеется, не мог опознать незнакомого берега. Заключение Литке было однозначным: «На показания человека неморского (то есть не морского офицера! — В. К.) совсем полагаться нельзя» (1948, с. 131). К чести самого Литке надо отметить, что, возвратившись в Архангельск и ознакомившись с картами предшественников (в первую очередь Поспелова), он понял причины собственной неудачи и сделал правильные выводы.

Во втором плавании в навигацию 1822 года, оказавшись 19 августа у берегов Новой Земли, Литке понял, что в прошлогодних поисках Маточкина Шара вход в него он принял за залив, однако неудачи продолжались, порой не по его вине. Так, в описание важнейшего ориентира побережья севернее полуострова Адмиралтейства с характерной «одной превысокой, имеющей вид палатки горою», названной им в честь Крузенштерна, при публикации вкралась очевидная опечатка в величину широты, тем более досадная, что эта гора оказалась наивысшей среди остальных — 1547 метров по современным данным, отчего на многих картах она показывается безымянной. Зато Смиренников теперь в глазах командира восстановил свою репутацию, легко опознав при входе в Маточкин Шар остров Паньков, на котором до службы однажды провел целое лето. При дальнейшем плавании к северу на подходах к Машигиной губе была обнаружена новая губа — Литке назвал ее в честь дальнего родственника капитана 1-го ранга Сульменева, не имевшего к Новой Земле никакого отношения. Он также подтвердил, что остров Адмиралтейства, как это еще описали спутники Баренца, отделяется от Северного острова проливом, но уже недоступным для парусных судов из-за малых глубин. Буквально двое суток спустя Литке посчитал, что поставленная задача по достижению северных пределов Новой Земли выполнена, хотя по его определению мыс Желания оказался почти на полградуса южнее, чем у Баренца. Все остальное как будто зрительно совпадало с картой — и небольшие островки, которые он принял за острова Оранские, и крупный ледник (Литке первый использовал этот термин для Новой Земли вместо привычного для моряков «ледяные горы») на подходе к ним, опознанный Литке в качестве Ледяного мыса. Однако это была очередная ошибка… Общее впечатление от открывшейся его взгляду картины Литке выразил слова ми стихотворца: «И мнится, жизни в той стране от века не бывало». При возвращении в устье Маточкина Шара был определен астропункт — тем самым внесены некоторые исправления в съемки Розмыслова. Сам Литке подвел такой итог вояжу 1822 года: «Во вторую экспедицию совершено было гораздо более, нежели в первую. Высшее начальство трудами нашими было довольно» (1948, с. 195).

Однако в процессе обработки полученных результатов «возродилось подозрение, не другой ли какой мыс, например Нассаусский, приняли мы за мыс Желания. Хотя опись штурмана Розмыслова не было особенной причины подозревать в неверности, желательно было новым измерением Маточкина Шара вывести этот довольно важный в географии Новой Земли пункт однажды и навсегда из сомнения» (Литке, 1948, с. 195–196). С запозданием Литке принялся за изучение карты Баренца — результаты оказались неутешительными…

Поэтому не случайно в третье плавание в качестве лоцманов были взяты два помора: «Павел Откупщиков, сын того Алексея Откупщикова, по прозванию Пыха… от которого Крестинин брал часть известий своих о стране этой, найдя в Откупщикове человека, хотя и неграмотного, но со здравым рассудком и опытного… Нанят был кольский мещанин Матвей Герасимов, известный мужеством своим в 1810 году (при освобождении из английского плена и захватом пленившего его капера. — В, К.), который любопытствовал видеть Новую Землю… Я весьма был доволен обоими нашими лоцманами, отличившимися сколько добрым поведением, сколько и усердием своим. Оба они, особенно последний, были нам полезны местными сведениями своими и некоторым образом способствовали успеху нашей экспедиции» (Литке, 1948, с. 199). Оба помора показали себя настолько сведущими в своем деле, что по окончании экспедиции были награждены медалями Святой Анны.

Эти поморы прошлых упущений Литке, разумеется, исправить не могли, но, видимо, способствовали недопущению новых. Во всяком случае, Литке честно признался: «Мыс, принятый нами в прошлом году за мыс Желания, есть действительно мыс Нассавский… Островки, по западную сторону мыса Нассавского, которые мы прежде почитали Оранскими, названы теперь островами Баренца» (Литке, 1948, с. 228). Наблюдая непростую ледовую обстановку в тех же местах, что и в прошлом году, Литке сделал свой вывод: «Ледяные массы, несомые из Сибирского океана, неиссякаемого льдов источника, не оставляют никогда берега Новой

Земли… Не имея по этим причинам никакой возможности проникнуть до северо-восточной оконечности Новой Земли, оказался я принужденным предпринять обратный путь к Маточкину Шару» (1948, с. 227).

На этот раз была осуществлена детальная съемка пролива, причем обнаружилось хорошее совпадение с результатами Розмыслова. Затем судно направилось с описью на юг к Карским Воротам, при попытке войти в которые оказалось на каменистой банке, причем в самой серьезной ситуации. «Скоро вышибло руль из петли, сломало верхний его крюк и издребезжило всю корму; море вокруг судна покрылось обломками киля… Жестокость ударов усугубилась и страшный треск всех членов брига заставлял ожидать каждую минуту, что он развалится на части» (Литке, 1948, с. 240). Вскоре, однако, мореходам удалось благополучно сняться с опасного места, но после полученных повреждений осталось только возвращаться в Архангельск.

Между тем Адмиралтейский департамент продолжал настаивать на продолжении работ, нацелив командира «Новой Земли» на восточное побережье архипелага, одновременно предлагая «сделать покушение к северу на средине между Шпицбергеном и Новой Землей, для изведания, до какой степени широты возможно в сем месте проникнуть» (Литке, 1948, с. 249). Собственно, этой попыткой в вояже 1824 года дело и ограничилось: «Видя, что лед беспрерывно продолжается к западу и с каждой милею становится выше и плотнее, решился я оставить эту попытку, которая по крайней мере в этом году не обещала ни малейшего успеха» (Литке, 1948, с. 256). Как и в предшествующие годы, это решение было принято на 76 градусе северной широты.

Очевидно, надо было менять тактику в изучении самой Новой Земли и окружающих морей, тем более что достижения Литке на фоне деятельности поморов не выглядели успешными. В продолжении исследований было заинтересовано как купечество Архангельска, так и морское ведомство, в 30-х годах XIX века объединившие свои усилия в этом направлении. Однако требовался инициативный и отважный специалист, и он нашелся — им стал прапорщик Корпуса флотских штурманов Петр Кузмич Пахтусов, ранее хорошо зарекомендовавший себя на съемках арктического побережья материка на пространстве от Канина Носа до устья Печоры.

Первая экспедиция Пахтусова в 1832–1833 годах была организована на средства городского головы Архангельска Вильгельма Ивановича Брандта и советника корабельных лесов П. Клокова. Предполагалось, что экспедиция будет работать двумя отрядами. Лейтенант Кротов на шхуне «Енисей» должен был через Маточкин Шар плыть далее на Енисей, выстроив попутно на мысе Дровяной (где когда-то зимовал отряд Губина из экспедиции Розмыслова) зимовочную базу для второго экспедиционного отряда на боте «Новая Земля», возглавляемого самим Пахтусовым, с экипажем из десяти человек, задачей которого была опись восточного побережья Новой Земли. Таким образом, как обычно, исследование Новой Земли традиционно увязывалось с проблемой Северного морского пути в Сибирь. Однако все получилось иначе.

Оба экспедиционных судна практически одновременно оставили Архангельск в первых числах августа 1832 года, расставшись 7 августа у Канина Носа — как оказалось, навсегда… На пути к Новой Земле Пахтусов уже спустя три дня встретил ледяные поля, но тем не менее в тот же день вошел в губу Широчиха и уже с 13 августа приступил к работам в проливе Петуховский Шар, постепенно продвигаясь к востоку. Он понимал, что приближающаяся зима не позволит ему завершить задание, и одновременно со съемками стал готовиться к зимовке, для чего приспособил старую поморскую избушку в губе Каменка при входе в Карские Ворота. С конца сентября, когда зимовье было готово, он приступил к регулярным метеорологическим наблюдениям, первым инструментальным на Новой Земле. Зима прошла благополучно, и с наступлением светлого времени съемки и опись побережья были продолжены до той поры, пока 11 июля льды не позволили выйти в море на дальнейшее выполнение программы наблюдений. На месте зимовки остались две могилы погибших, очевидно, от цинги.

Только спустя месяц бот и его отважный экипаж вошли в воды Маточкина Шара, выполнив все намеченные работы, причем в условиях благоприятной ледовой обстановки, что немало способствовало успеху. Разумеется, других трудностей из-за переменчивой новоземельской погоды хватало, но начальник не позволял задумываться своим людям о возможных бедствиях, ибо, по его мнению, «отчаяние — первый повод к неудачам и всегда ведет за собою бедственные последствия, я старался скрывать мои опасения от товарищей моих и даже от самого себя» (1956, с. 75). При входе в Маточкин Шар с востока Пахтусов испытал те же трудности, что первоначально и Литке на западе — обычная ситуация для первопроходца, который своей работой открывает пути следующим за ним. Между тем окрестные горы укутались снеговым покровом, а вскоре отважного моряка и его товарищей ожидало неприятное открытие — на мысе Дровяной они не обнаружили каких-либо признаков пребывания их товарищей со шхуны «Енисей», как и необходимых припасов, которые те должны были оставить… «С того дня, — отметил в своем отчете Пахтусов, — не переставала преследовать меня грустная дума об участи моих енисейских товарищей» (1956, с. 78). И не только это — одновременно надо было решать проблему, возникшую в связи с благоприятной ледовой обстановкой. «Мне было и жаль, и совестно оставить берега никем не осмотренные… — делится своими сомнениями Пахтусов на страницах своего отчета. — Идти далее к северу — значило решиться на вторую зимовку, а мы не имели ни провизии, ни физических сил, необходимых для такого предприятия, хотя духом и были бодры… Пусть обвинят меня в робости, но для исполнения своих, хотя и полезных намерений я не хотел быть виновником гибели моих спутников» (1956, с. 80). Очевидно, оставалось возвращаться…

Из-за состояния своих людей и судна из западного устья Маточкина Шара Пахтусов не решился плыть напрямую в Архангельск, а направился к устью Печоры в обход острова Колгуева, достигнув материка после многих приключений уже поздней осенью.

Работы первой новоземельской экспедиции Пахтусова получили высокую оценку и было решено их продолжить, «чтобы описать восточный берег северного острова Новой Земли… попытаться, сколь позволят обстоятельства, проникнуть на восток и север от мыса Желания для осмотра, не имеется ли по сим направлениям каких-либо неведомых еще островов» (1956, с. 134). С учетом особенностей работы практически на «белом пятне» в инструкции от директора Гидрографического депо прямо указывалось, что «прежние опыты Ваши будут здесь Вас руководствовать более, нежели, что по сему предмету теперь предположить можно» (1956, с. 135).

Экспедиция вышла в море 5 августа 1834 года на шхуне «Кротов» и карбасе «Казаков», названных так в память пропавших без вести командира и его помощника со шхуны «Енисей», направившись к западному устью Маточкина Шара. На этот раз пролив был плотно закупорен зимними льдами, так что пришлось становиться на зимовку в устье реки Чиракина, рядом с остатками кочмары, брошенной экспедицией Розмыслова.

С наступлением весны сам Пахтусов продолжил работы Розмыслова и Литке по картированию Маточкина Шара, поручив своему помощнику Августу Карловичу Цивольке съемки к северу от Маточкина Шара по карскому побережью, что тот и выполнил на протяжении ста шестидесяти километров, отметив, что «в заливах Незнаемый и Медвежий видны были разлоги, которые, быть может, составляют часть проливов, проходящих до западного берега земли» (1956, с. 120) — тем самым на будущее обозначилась новая проблема, решать которую пришлось уже полярным исследователям XX века.

Между тем состояние зимовщиков оставляло желать лучшего. Еще 8 мая умер один из них, а ко времени выступления основной части экспедиции для выполнения поставленной задачи оказалось еще несколько больных. В результате в зимовье осталось четверо, а остальные 11 человек 29 июня отправились на карбасе «Казаков» на север. По пути они осмотрели губу Серебрянка, где были обнаружены остатки кораблекрушения — «по краске и размерению не оставалось сомнений, что все это было со шхуны “Енисей”… Не оставалось больше сомнений в погибели наших товарищей» (1956, с. 125), — отметил Пахтусов. «Мне кажется, — продолжил он далее, — что Кротов почел эту губу за Маточкин Шар (ибо она с устья похожа на пролив, более чем самый Шар) и когда увидел свою ошибку, то, может статься, стал отлавироваться» (1956, с. 125), но было уже поздно.

Такая находка оказалась скверным предзнаменованием, потому что уже спустя неделю карбас «Казаков» был раздавлен льдом у острова Верха почти на 76 градусе северной широты. Мыс, у которого это произошло, с тех пор известен под названием Крушения. В ожидании попутных ветров Пахтусов и Циволька продолжали съемки на окрестном побережье, отмечая многочисленные признаки пребывания пред-шественников-поморов в виде изб различной сохранности, остатки судов, а чаще могилы. Спустя десять дней потерпевшие крушение были спасены ладьей помора Афанасия Еремина, доставившей их в Маточкин Шар, откуда Пахтусов предпринял еще один маршрут по карскому побережью вплоть до 74 градуса 21 минуты северной широты, где был остановлен непроходимыми льдами. Вскоре после возвращения в Архангельск отважный моряк, организм которого был подорван перенесенными в экспедициях лишениями, скончался. Его заметки и результаты наблюдений были обработаны известным гидрографом Михаилом Францевичем Рейнеке, который так отозвался о результатах наблюдений за состоянием погоды — «эти данные — сокровище для метеоролога» (1956, с. 135). Несмотря на то, что поставленная задача так и не была решена, полученные результаты были высоко оценены последующими поколениями исследователей. Не случайно швед Адольф Эрик Норденшельд (о заслугах которого в изучении Новой Земли речь впереди) так оценил личность этого исследователя и его результаты: «По преданности делу, которому посвятил себя, по уму, мужеству и настойчивости Пахтусов занимает одно из выдающихся мест среди полярных мореплавателей всех наций. В то время не много было таких арктических экспедиций, доставивших такое множество драгоценных астрономических определений мест, геодезических измерений, метеорологических наблюдений, замечаний о приливе и отливе и пр.» (1881, с. 270).

Полученные результаты привлекли внимание Академии наук, которая летом 1837 года командировала на архипелаг академика Карла Максимовича Бэра на шхуне «Кротов» под командованием Цивольки и в сопровождении ладьи «Святой Елисей» с кормщиком Ереминым (который два года назад выручал Пахтусова с его людьми). Целью этой экспедиции было выяснить, «что в состоянии природа создавать на севере при столь незначительных возможностях, какие ей там представляются». Бэр на берегах Маточкина Шара и западного побережья Южного острова собрал богатые ботанические и геологические коллекции, провел собственные метеорологические наблюдения, сопоставляя которые с данными Пахтусова, пришел к выводу о разнице в климатических условиях по обоим морским побережьям Новой Земли, что объяснил различиями в ледовом режиме омывающих морей. С его легкой руки определение Карского моря в качестве ледового погреба превратило последнее на многие десятилетия в пугало для моряков. Тем не менее именно Бэр первым показал необходимость оценки взаимодействия суши, моря и атмосферы при характеристике не только Новой Земли, но и других полярных архипелагов.

Новая Земля оставила сильное впечатление в душе этого выдающегося исследователя. По его мнению, отсутствие древесной и даже травяной растительности «вызывает чувство одиночества, которое охватывает не только рефлектирующего мыслителя, но и самого грубого матроса. В этом ощущении нет ничего устрашающего. В нем есть что-то торжественное и возвышенное. У меня при этом всплыло представление, которое я не мог подавить, как будто я присутствую при первых актах творения и что зарождение жизни еще последует за этими днями». Открывшееся огромное поле деятельности вызвало у Бэра ощущение эйфории, которое привело его к следующему заключению: «Новая Земля есть настоящая страна свободы, где каждый может действовать и жить, как он хочет. В этом ее преимущество перед культурными странами. Далее, это единственная страна, по крайней мере в Европе, где пришелец не встречается как мошенник. Как только я попадаю в так называемые цивилизованные страны, так сейчас же меня встречает от имени правительства банда чиновников вопросами, не совершаю ли я чего-либо воспрещенного… На Новой Земле всякий пришелец принимается как честный человек».

Несмотря на столь оригинальные личные впечатления, научные результаты экспедиции Бэра оказались настолько значительными, что Академия наук выразила ему «усердную признательность за столь успешное использование возложенного на него важного и многотрудного поручения и объявила благодарность его сотрудникам, разделившим с ним труды и лишения» (1956, с. 15). Последнее в первую очередь относилось к Цивольке и, очевидно, Еремину, о котором Бэр особо отметил, что тот «искусен в своем деле и знает хорошо берега Белого моря, Новой Земли» (1956, с. 212) и т. д. Взаимодействие исследователей и первооткрывателей архипелага поморов спустя столетия продолжало успешно развиваться.

Тем временем петербургское начальство решило продолжить гидрографические работы на Новой Земле, столь успешно начатые Пахтусовым. Чтобы закончить эту работу, в 1838 году на негостеприимные берега архипелага была отправлена очередная экспедиция под начальством прапорщика Корпуса флотских штурманов Цивольки (деятельность которого частично описана выше) на шхунах «Новая Земля» и «Шпицберген» в сопровождении ладьи помора Ивана Яковлевича Гвоздарева. Интересно, что с отплытием из Архангельска 27 июня повторилась ситуация, описанная три века назад англичанином Борро, которая в изложении одного из участников выглядела так: «Видно было преимущество лодьи в ходу перед нашею шхуною» (1956, с. 167). Спустя месяц в заливе Мелкий приступили к строительству зимовочной базы из расчета на оба экипажа общей численностью 28 человек. В истории изучения Новой Земли эта экспедиция оказалась одной из самых несчастливых в связи со смертностью от цинги, жертвами которой стали девять человек во главе с Циволькой. Заменивший его прапорщик Корпуса флотских штурманов Степан Андреевич Моисеев в создавшейся ситуации многого сделать просто не мог. Из его попытки выйти к восточному побережью ничего не вышло, однако ситуация в куту Крестовой губы показала, что проливов в Карское море здесь быть не может. Основным достижением этой экспедиции стали картирование и опись разных участков западного побережья Новой Земли, причем Моисеевым первым были отмечены южные пределы выхода ледников к морю по крайней мере в Машигиной губе: «Восточные утесы этой Ледянки состоят из льда… То же самое я заметил в заливе Сульменева, где в глазах наших обрушилась огромная ледяная глыба, надвисшая над водою, и оставшаяся часть утеса все еще была ледяная чистого синеватого цвета» (Пахтусов, Моисеев, 1956, с. 191). Ценность подобного рода наблюдений выявилась позднее, когда были установлены значительные колебания ледников в связи с изменениями климата.

Большие потери личного состава в экспедициях 30-х годов XIX века остановили на время изучение архипелага, чему также способствовало ухудшение ледовой обстановки. Это время было использовано для обобщения накопленных материалов, для чего уроженец Архангельска сибирский купец Михаил Константинович Сидоров выделил значительные средства, освоением которых занималось Русское географическое общество во главе с Литке, чья деятельность на Новой Земле описана выше. Литке поручил эту работу своему земляку Карлу Свенске, одновременно привлекая в качестве редакторов и кураторов разделов академиков Бэра, лично знакомого с Новой Землей (зоология), Григория Петровича Гельмерсена (геология) и Франца Ивановича Рупрехта (ботаника). Компетентность и дотошность этих выходцев из Прибалтики обеспечили достойный уровень труда, даже несмотря на многие заимствования из работы Крестинина. В результате получился солидный, тщательно выверенный том, увидевший свет в 1866 году, содержащий массу количественных сведений (особенно по климату), а также совершенно новый раздел экономико-географического направления. Вместе с тем раздел «Геогнозия», характеризующий слагающие породы, уже не соответствовал новому уровню науки — он опирался в основном на минеральный состав пород, тогда как набирала силу идея их происхождения одновременно с характеристикой возраста и условий формирования и взаимного положения слагающих слоев. Таким образом, важнейший компонент природной среды Новой Земли не получил достойного отражения, тем более что исходного материала для этого, как предстоит убедиться читателю, практически не было, и каждому геологу, пожелавшему работать на архипелаге, открывалось немереное поле деятельности. И тем не менее по многим другим направлениям по сравнению с работой Крестинина прогресс был очевиден, хотя большая часть территории архипелага оставалась непосещенной человеком. Не случайно в работе Свенске оказались такие строки: «Еще много остается исполнить, много сделать открытий на Новой Земле. Внутренность ее еще доселе мало известна, реки, озера, горы и ледники ее, большей частью, почти вовсе не исследованы…» (1866, с. 44).

70-е годы XIX века стали для Новой Земли временем переоценки многих прежних представлений о природе и самого архипелага, и окружающих морей, а также его значения для будущего Северного морского пути в качестве исходного рубежа. Почти одновременно произошли два важных с точки зрения науки события. Во-первых, участник похода русских боевых кораблей к берегам Новой Земли в 1870 году под командованием адмирала Посьета академик Александр Федорович Миддендорф, проведя измерения температур воды в Баренцевом море на различных глубинах, обнаружил присутствие теплых вод, связанных с грандиозной системой Гольфстрима, истоки которого, как известно, находятся на экваторе. Во-вторых, год спустя норвежский промысловик Фридрих Мак обнаружил у берегов Новой Земли плоды тропических растений из бассейна Карибско-го моря. Таким образом, впервые Новая Земля рассматривалась в системе глобальных природных связей — идея, у истоков которой стоял Бэр. Это обещало в ближайшем будущем решительный прогресс в научном освоении этой части Российской Арктики, причем с выходом в практику.

Одновременно стало поступать все больше и больше сведений о природе самого архипелага, в первую очередь суши. В 1872 году австрийский геолог Ханс Хефер при высадках на острова в Архангельской губе обнаружил слагающие породы каменноугольного возраста порядка 280–350 миллионов лет. Более древние породы силурийского возраста (образовавшиеся 400–440 миллионов лет назад) он встретил в Маточкином Шаре, причем возраст пород он определил по находкам ископаемой морской фауны, нередко теплолюбивой. Таким образом, можно было сделать вывод о формировании слагающих пород на Новой Земле в условиях моря и развивать его на будущее, как вдруг швед Адольф Эрик Норденшельд несколько лет спустя привез образцы остатков деревьев пермского возраста (230–270 миллионов лет) с полуострова Гусиная Земля, и вся первоначально вырисовывающаяся схема поиска была нарушена. А тут еще в обломках пород стали попадаться совсем молоденькие ископаемые белемниты и аммониты, но, как назло, нигде в обнажениях — что сразу породило массу вопросов в геологической истории Новой Земли — отчего, почему? — на которые пока не было ответов, так что для будущих геологов новой формации (в отличие от геогностов типа Лудлова) тогда наметилось самое обширное поле деятельности. Прежде всего требовалось объединить отдельные находки на побережье (тем более что «глубинка» архипелага оставалась сплошным «белым пятном»), удаленные друг от друга на сотни километров, некой общей единой природной системой — для этого и понадобился Русанов.

Накапливались также сведения о климате Новой Земли, в чем в описываемое время отличились норвежские промышленники, нередко зимовавшие на архипелаге (например, Сиверт Тобисен на острове Большой Заячий в 1873–1874 годах или Челль Бьеркан в Малых Кармакулах в 1876–1877 годах). Несколько раньше немецкий географ Август Петерман опубликовал сводную карту на север Новой Земли по результатам съемок норвежских промышленников в тех местах, куда так и не добрались русские моряки. В это время в связи с климатическими изменениями в районе Новой Земли и в Карском море возникла благоприятная ледовая обстановка, которой немедленно воспользовались многие норвежские промысловики, в то время как наши поморы еще долго оставались в скованном льдом Белом море. Нередко норвежцы огибали Новую Землю с севера, публикуя все новые и новые сведения о своих успехах в освоении новых промысловых районов, что вызвало настоящий взрыв неоправданного энтузиазма среди ученых. На радостях немецкий географ Оскар Пешель возвестил: «Все, что до сих пор было нам сообщено о Новой Земле и о Карском море, оказывается грубой и постыдной мистификацией. Недоступность Карского моря — чистый вымысел, — оно может служить для рыболовства, но не ледником» (цит. по: Визе, 1948, с. 103). Действительно, целая серия плаваний норвежцев благоприятствовала такой точке зрения. Правда, уже осенью 1872 года льды от западных берегов Новой Земли утащили судно австро-венгерской экспедиции «Тегетгоф», что привело на будущий год к открытию Земли Франца-Иосифа. Потом участники экспедиции были вынуждены бросить свое судно и отплыли на шлюпках к Новой Земле, где в заливе Пуховый были взяты на борт шхуны помора Федора Воронина (деда знаменитого ледового капитана советской поры) — поморские традиции в части оказания помощи плавающим и путешествующим со времен Баренца не изменились. Не отрицая вклада иностранцев в изучение Новой Земли, лишь отметим, что, как правило, они шли по следам наших предков. Так, когда Фридрих Мак, как он считал, оказался в неизвестном заливе, он обнаружил там поморские кресты с именами и датами — по справедливости он назвал его Русской Гаванью. Очевидно, помня об этом, наши картографы оставили на картах архипелага, в свою очередь, норвежский топоним — гавань Мака.

До поры до времени русское правительство не обращало особого внимания на активность иностранцев в своих полярных владениях, что на какой-то момент породило у них даже неоправданные надежды, вплоть до территориальных приобретений, за что ратовали иные скандинавские газеты. В русских же правительственных кругах по этому поводу долгое время царило странное молчание, несмотря на то, что российские подданные ненцы из рода Вылки стали переселяться на Южный остров на постоянное местожительство из Печорских тундр еще с 1867 года. Немного позднее в Малые Кармакулы были переселены еще семь ненецких семей общей численностью 35 человек — таким образом, здесь возникло постоянное промысловое становище, которое было дополнено строительством спасательной станции для оказания помощи потерпевшим бедствие морякам и промысловикам. В 1878–1879 годах здесь остался на зимовку штабс-капитан Корпуса флотских штурманов Евстафий Алексеевич Тягин для выполнения программы метеонаблюдений, причем с женой — ему не только пришлось принимать у нее роды, но и крестить собственного ребенка. Для снабжения обитателей архипелага с 1880 года из Архангельска начались регулярные пароходные рейсы в Малые Кармакулы, в 1889 году продолженные до Маточкина Шара. Первые постоянные русские промышленники переселились на Южный остров лишь в 1893 году.

Примерно в то же время отчетливей обозначилась роль Новой Земли в качестве исходного рубежа Северного морского пути, в чем немалая роль принадлежала шведскому полярному исследователю Адольфу Эрику Норденшельду, который с улучшением ледовой обстановки в 1875–1876 годах совершил несколько плаваний в Карское море на деньги Сидорова, заинтересованного в развитии мореплавания на Севере. После первых же плаваний стала понятна роль новоземельских проливов для нормального развития Севморпути. Как отмечалось ранее, Норденшельд провел на Новой Земле целый ряд интересных наблюдений, в частности, отметив явное сходство ледниковых покровов Гренландии и Северного острова Новой Земли, не считая размеров.

Так или иначе, изучение архипелага продолжалось, хотя и не носило систематического характера.

Во время Первого Международного полярного года 1882–1883 годов в Малых Кармакулах действовала русская полярная станция под начальством лейтенанта Константина Петровича Андреева — в то время персонал таких станций практически во всех странах комплектовался из военных моряков, которым служба на берегу вдали от родных мест была достаточно знакома, как и производство необходимых наблюдений. Результаты наблюдений этой станции оказались крайне важными на будущее, поскольку характеризовали интенсивные атмосферные и другие природные процессы в зоне так называемого Арктического фронта на контакте различных воздушных масс воздуха из умеренного пояса и высоких широт. Однако выяснилось, что многие приборы просто неприспособлены для таких условий, показания которых то и дело «зашкаливало». В первую очередь это относилось к свирепому новоземельскому ветру — стоку (или встоку, названному так поморами, поскольку на побережье Баренцева моря он обычно задувал с востока), нередко создававшему проблемы с проведением наблюдений, особенно когда нельзя было покидать жилые помещения. Надо ли говорить, насколько это были важные данные в эпоху парусного мореплавания, даже если причины возникновения таких ветров до поры до времени оставались тайной Новой Земли за семью печатями — до ее разгадки оставалось всего полвека.

Эти результаты в окрестных водах были пополнены также наблюдениями на двух экспедиционных судах, дрейфовавших на юге Карского моря, — «Варна» и «Димфна». Тем самым впервые в этой части Арктики появилась возможность пространственного синоптического анализа, но, разумеется, лишь после окончания дрейфа, поскольку радио в то время еще не пришло в Арктику, и не только. С учетом дрейфа «Тегетгофа» выходило, что Новая Земля располагается между двумя различными системами дрейфа, течения которых направлялись в противоположных направлениях — в Карском море к югу, а в Баренцевом — к северо-востоку. Мозаика взаимосвязей в природной системе Новой Земли еще только начинала складываться в общую картину, но ее отдельные куски уже становились если не вполне понятными, то доступными для осмысления и, главное, для поисков причин, объяснявших природные особенности архипелага.

Во время Первого Международного полярного года произошло первое пересечение Южного острова, описанное в литературе, — ненцы подобные маршруты в связи с необходимостью (обычно в процессе охоты) совершали неоднократно. Врач с научной станции в Малых Кармакулах J1. Ф. Гриневецкий вместе с каюрами-ненцами на нескольких собачьих упряжках спустился на юг вплоть до полуострова Гусиная Земля, откуда, повернув в юго-восточном направлении, вышел на верховья реки Рогачева и, перевалив главный водораздел острова, в конце концов вышел к устью реки Савиной, где когда-то Пахтусов обнаружил поморский крест. Этот поход принес первые сведения о рельефе во внутренних районах Новой Земли, не описанных ни Крестининым, ни Свенске. Обладай Гриневецкий знаниями в области геологии, такой маршрут обогатил бы науку на десятилетия.

Тем временем ненецкое население на Новой Земле постепенно распространялось все далее к северу, продолжая вести в основном кочевой образ жизни, в связи с чем архангельская администрация продолжила в 1889 году пароходные рейсы вплоть до Поморской губы в устье реки Маточки. В связи с этим два года спустя шхуна «Бакан» под андреевским флагом провела необходимые работы между западным устьем Маточкина Шара и Малыми Кармакулами. В 1894 году было объявлено о создании становища в Поморской губе, которое посетил архангельский губернатор Александр Платонович Энгельгардт для ознакомления с условиями жизни на Новой Земле. В это же время у берегов Новой Земли, преимущественно у Южного острова, чаще стали появляться с демонстрационными целями наши крейсеры. В Петербурге вспомнили, что Новая Земля — это российская земля.

В 1887–1891 годах на Новой Земле несколько раз зимовал писатель Константин Дмитриевич Носилов, описавший свои поездки, условия жизни и быт новоземельских ненцев в книге «На Новой Земле», увидевшей свет в 1903 году. По жанру это нечто среднее между путевыми заметками и литературными очерками, ознаменовавшими вовлечение архипелага в литературную сферу деятельности. Во время своих зимовок Носилов провел метеорологические наблюдения, однако их результаты не публиковались.

По мере роста населения архипелага все острее вставал вопрос их обеспечения всем необходимым, в частности топливом (в первую очередь каменным углем). Для решения этой проблемы по запросу архангельского губернатора Академия наук в 1895 году отправила на Новую Землю отряд одного из ведущих специалистов Геологического комитета, будущего академика Феодосия Николаевича Чернышева для проведения необходимых разведок. Он обследовал участок Южного острова, примыкающий к Маточкину Шару вплоть до параллели устья реки Абросимова. Поскольку повсеместно он встречал породы, сформировавшиеся в морских условиях, Чернышев пришел к заключению об отсутствии перспектив на уголь в пределах обследованной территории. Другие его впечатления перекликаются с суждениями Бэра: «Глаз поражается почти полным отсутствием растительного слоя: везде мы встречали или скалистые выступы разнообразных пород, либо те же породы, раздробленные в острую щебенку; лед, снег и камень повсюду господствуют и придают ландшафту в высшей степени угрюмый характер» (1896, с. 23). Что касается прогноза развития природы Новой Земли в обозримом для геолога будущем, то он был сформулирован следующим образом: «Новая Земля подымается, идет нарастание глетчеров и фирновых полей, и если этот процесс достигнет известной стадии, то вся Новая Земля вновь окутается льдами и будет представлять ту же ледяную пустыню, какую мы видим к северу от Крестовой губы» (там же, с. 25). Отметим, что пересечение Южного острова от Малых Кармакул к устью реки Абросимова по заключению Чернышева прошло по сплошному пермскому полю слагающих пород.

1896 год на Новой Земле ознаменовался настоящим научным авралом в связи с наблюдениями полного солнечного затмения, когда на Малых Кармакулах базировалось несколько экспедиций — из Пулковской обсерватории во главе с академиками О. А. Баклундом и Б. Б. Голицыным, Казанского университета под руководством профессора Д. И. Дубяги. Поблизости на острове Большой Кармакульский расположился лагерь английской экспедиции. С учетом небольшой вероятности безоблачной погоды риск неудачи для всех участников этого беспримерного предприятия был очень велик, но тем не менее события развивались по самому успешному сценарию. С окончанием этих работ Голицын передал все метеорологические приборы в становище с условием продолжения метеонаблюдений. С тех пор, за исключением нескольких лет, наблюдения за погодой в Малых Кармакулах продолжались непрерывно — здесь получен самый продолжительный ряд наблюдений в Российской Арктике, что ставит здешнюю полярную станцию, действующую и поныне, в совершенно особое положение.

В 1890 году лейтенант Бухтеев на транспорте «Самоед» выполнил в связи с организацией становища в Белушьей губе необходимые гидрографические работы в этом заливе. На следующий год здесь было создано очередное становище на Новой Земле, третье по счету, тогда как Северный остров, посещаемый лишь отдельными промышленниками, оставался без постоянного населения.

В 1897 году на своей яхте с целью научного туризма Новую Землю посетили англичане Генри Пирсон и полковник Фейлден, обнаружившие на восточном побережье неизвестный залив, который они назвали в честь Цивольки. Англичане оставили описание Маточкина Шара с современным ледником Третьякова и обследовали остатки зимовья Розмыслова, выполнив там археологические раскопки. По сути таким же научным туризмом стало и посещение с рейсовым судном биологами С. А. Бутурлиным и Б. М. Житковым, основные наблюдения которых были выполнены в западном устье Маточкина Шара.

Увлекшись полярными пейзажами, известный художник Александр Алексеевич Борисов решил провести зиму на Новой Земле для работы на пленэре, совмещая ее с попутными научными работами. Для этого он выстроил в Поморской губе в устье реки Маточки дом-студию, откуда в конце лета 1900 года на собственной яхте «Мечта» попытался войти в Карское море для организации продовольственных складов на карском побережье. Однако его судно попало в вынужденный дрейф и было унесено льдом к югу к устью реки Савиной. В сложившейся ситуации Борисов со всем экипажем оставил судно и с помощью ненцев добрался до Малых Кармакул, откуда перешел в Поморскую губу. Весной 1901 года на собаках он посетил Карскую сторону на Северном острове, где его сотрудники положили на карту заливы Медвежий, Чекина и Незнаемый с окрестными ледниками.

Летом 1901 года создатель первого в мире арктического ледокола «Ермак» адмирал Степан Осипович Макаров решил испытать его в плавании в обход Новой Земли к острову Диксон вблизи устья Енисея. Однако уже на пути к полуострову Адмиралтейства (который стал таковым вскоре после наблюдений Пахтусова в 1835 году) ледокол оказался в таком положении, что Макаров записал в своем дневнике: «Мысли о предстоящей зимовке не выходят у меня из головы» (1943, с. 179). Не пробившись к Новой Земле, ледокол совершил два рейса к Земле Франца-Иосифа и, возвратившись второй раз к ней же, предпринял попытку пройти к Диксону вокруг мыса Желания с тем же неудачным результатом. При возвращении были выполнены некоторые наблюдения на побережье между полуостровом Адмиралтейства и губой Крестовая, причем было отмечено в Машигиной губе, как кут Машигиной Ледянки перегорожен стеной глетчерного льда. Хотя ледокол действовал в сложной ледовой обстановке, главной причиной неудачи этого похода следует считать отсутствие необходимого опыта в использовании нового технического средства — ледоколом не научились еще управлять… Воспользовавшись этой неудачей, противники Макарова отправили ледокол на Балтику, где ему пришлось дожидаться возвращения в высокие широты более тридцати лет.

Таким образом, еще до появления Русанова на Новой Земле там был накоплен огромный исследовательский опыт и множество разнообразной научной информации на будущее — нужен был только исследователь, который бы мог использовать ее наилучшим образом, восполняя необходимые недостающие звенья собственными наблюдениями. Едва ли Русанов в своем Париже был полностью в курсе событий, происходивших на Новой Земле. Если он и следил за изучением архипелага, то по разрозненным публикациям и о происходящем мог лишь иметь самое общее представление. Не случайно в науке существует проблема преемственности исследований, и это была первая и, возможно, самая главная, которую ему предстояло решать, включая и выбор направления деятельности, и «стыковку» с результатами предшественников. Он успешно справился с этой задачей, создав собственную концепцию на основе своих теоретических представлений и полевого опыта, в наращивании которого он не имел равных. Но об этом в последующих главах…