Russendisko. Рассказы

Отцовский совет

Новые идеи и мудрость предков у нас в России на вес золота. В том смысле, что они очень ценятся и в качестве национального достояния передаются из поколения в поколение.

Идея моего переселения родилась у моего отца. На дворе стоял 1990 год. Время Горбачева заканчивалось, хотя сам Горбачев об этом и не подозревал. В отличие от моего отца. В один прекрасный солнечный день, попивая пивко, отец изрек: «У нас в стране снова свобода, мы ее встречаем песнями и плясками. И особенно часто пьем за нее. Только свобода у нас ненадолго. В России свобода надолго не бывает. Не упусти свой шанс, сынок. Нечего |ут рассиживаться да пиво распивать. Валить надо. Поторапливайся, а то свобода кончится, а ты останешься тут и будешь вопить: остановись, мгновенье, ты прекрасно».

Мы с моим другом Мишей поехали в Берлин. Мишина подружка улетела в Роттердам, его брат — в Майями, а Горбачев — в Сан-Франциско. В Америке его все знали. А нам больше подошел Берлин. Визы тогда не требовалось, билет на поезд стоил 96 рублей. Чтобы купить билет, я продал плейер с кассетами Скримин Джей Хокинса. А Миша продал свои пластинки.

Багажа у меня было немного: синий костюм, блок сигарет и несколько армейских фотографий. На оставшиеся деньги я накупил сувениров — матрешку с бледным лицом, которая лежала в гробу — мне показалось, что это очень смешно, — и бутылку водки «Привет».

С Мишей мы встретились на вокзале. Он тоже был практически без багажа. В те времена челноков еще было совсем мало, и половина поезда состояла из таких же, как мы, романтиков и искателей приключений. Два дня пролетели незаметно. Водку «Привет» мы выпили, матрешка исчезла при самых таинственных обстоятельствах. Когда мы наконец прибыли на вокзал Лихтенберг, нам потребовалось несколько часов, чтобы сориентироваться. Я был в похмелье, мой синий костюм — в складках и пятнах. Кожаная жилетка, которую Миша выиграл в карты у одного поляка, тоже требовала чистки. Наш план был прост — познакомиться с людьми, завязать контакты и найти жилье. Первые берлинцы, с кем мы познакомились, были цыгане и вьетнамцы. Мы немедленно подружились.

Вьетнамцы пригласили Мишу в свое общежитие в Марцане. Там, в джунглях блочных новостроек, они вырастили его как Тарзана. Первые слова, которые он там выучил, были по-вьетнамски. Теперь Миша учится в университете Гумбольдтов, изучает «мультимедиа». Когда я называю его Тарзаном, он очень обижается.

Я же поехал тогда с цыганами. Они жили в Бисдорфе в бывшей казарме гэдээровской армии, преобразованной в общежитие Красного креста. При входе я сдал свой паспорт, а взамен получил кровать и еду, завернутую в фольгу с надписью «Приятного аппетита!»

Жизнь за колючей проволокой казармы цыганам очень нравилась. После обеда они направлялись по своим делам в город. Вечером они возвращались с полным мешком мелочи, а иногда — со старым автомобилем. Деньги они никогда не пересчитывали, а сразу отдавали хозяину бисдорфской пивной, за это им позволялось пить всю ночь до утра. А утром самые стойкие залезали в старый автомобиль и со всего маху врезались на нем в дерево посреди большого казарменного двора. Это был апогей их ночных удовольствий. Через две недели жизнь у цыган мне наскучила. Меня потянуло к мещанскому быту, и я переехал в Пренцлауер Берг. Там, на Люхенер штрассе, я нашел пустующую крошечную квартирку без туалета и поселился в ней. Потом я женился и снял большую квартиру на Шенхаузер Аллее, моя жена родила двоих детей, а я освоил приличную профессию и стал писателем.

Перевод Н. Клименюка