Русская Япония

Русские «японцы»

До революции в России русская эмиграция в Японию была немногочисленной и не превышала нескольких сотен человек. Ситуация заметно изменилась уже в 1918 г. Именно тогда в Токио была основана одна из первых эмигрантских организаций — Русское общество в Японии. Его председателем избрали военного агента полковника Н. В. Осипова, а секретарем — А. В. Серапинина. В основном Русское общество занималось благотворительностью, помогая нуждавшимся. Так, к лету 1920 г. членами общества было роздано 20 тысяч иен.

В этой стране у русских эмигрантов не возникало серьезных проблем с властями, как это нередко случалось в других государствах. Близость к российским берегам, схожесть климата также способствовали тому, что часть беженцев предпочла осесть именно здесь.

В начале 1920-х гг. в Токио продолжало работать бывшее посольство Российской империи, которое возглавлял Д. И. Абрикосов. Если во время Гражданской войны российские дипломаты в основном занимались взаимоотношениями Страны восходящего солнца и правительства адмирала А. В. Колчака, для которого покупали оружие и снабжение, то с окончанием войны их основной задачей стало обустройство русских эмигрантов, в том числе и колчаковцев, массовой волной перебравшихся в Японию в 1920 г. Одним сотрудники консульства помогали уехать в Китай или Америку, другим находили кров в Японии. Через некоторое время стали покидать Японию и сами дипломаты.

В Хакодате поселились русские из Приморья, которые успешно занимались рыбным промыслом. Остались здесь и бывшие русские сотрудники компании «Нитиро», работавшие на японских рыболовных участках, арендовавшихся у России. Некоторые из них, оказавшись без работы, бедствовали. В окрестностях города жили русские староверы. В 1924 г. в Хакодате насчитывалось около полусотни русских. Известным деятелем здесь был Александр Алексеевич Вановский, интересовавшийся философией, религией и японскими литературными памятниками.

В 1920 г. в Хакодате с Южного Сахалина переехал бывший каторжанин Дмитрий Николаевич Швец. На Сахалине он торговал мехом и имел магазин в Александровске, и в Японии продолжил торговлю мехом и продуктами. В 1925 г. в г. Асахикава приехала семья Старухиных вместе с девятилетним сыном Виктором. Позднее он стал известным игроком первой бейсбольной команды Японии. В семье русского эмигранта и японки, проживающих в Асахикаве, в 1921 г. родилась будущая актриса Кога Умэко, выступавшая под псевдонимом Тикуси Мисуко. Позднее она организовала собственную труппу и поставила несколько интересных спектаклей.

В 1928 г. выходцы из России объединились в Русское национальное общество белых эмигрантов. На следующий год, 15 февраля 1929 г., возникло Общество взаимопомощи русских эмигрантов на острове Хоккайдо. Председателем правления выбрали Р. С. Потапова, секретарем — Д. Ф. Корежаткова, в ревизионную комиссию вошли В. А. Дударов, П. Н. Леонтьев и К. Ф. Старухин. Всего общество насчитывало 20 членов. Бессменным секретарем общества был Дмитрий Федорович Корежатков. Приехав на Хоккайдо из Харбина в 1926 г. и поселившись в г. Асахикава, он, как и большинство русских, занялся торговлей вразнос. Дмитрий Федорович принимал деятельное участие в судьбе русских, бежавших на Южный Сахалин или Японию. Он находил способы переправить их в Шанхай и спасти от депортации, на которой настаивал в таких случаях СССР. «Эти беглецы (даже из числа заключенных!), — писала «Русская жизнь», — долгое время пользовались покровительством Японского правительства. Но после военных столкновений у озера Хасан и у Холхин-Гола их стали возвращать в СССР в обмен на пленных японцев. Вскоре после этого поток беженцев прекратился».

Несколько русских семей облюбовали городок Кусиро в западной части Хоккайдо, где жили японские рыбаки, промышлявшие на тихоокеанском побережье. Поэтому и русская коммерция здесь держалась в основном на снабжении. Пантюхины владели лавкой «Харбин». Занимались мелкой торговлей также Юшковы и Дудоровы. Особенно удачливой коммерсанткой стала Ольга Алексеевна Белоногова (урожденная Шешукова). После окончания Гражданской войны на Дальнем Востоке она девочкой вместе с отцом, Алексеем Шешуковым, перебралась в Харбин, а в 1932 г. — в Японию. Вместе они стали заниматься и продажей отрезов. Отец скончался, когда Оле исполнилось 18. Оплакивать судьбу не было времени, и девушка продолжила торговлю вразнос самостоятельно. Со временем О. А. Шешунова осела в Кусиро, где быстро открыла лавку. Когда подошло время выходить замуж, Ольга Алексеевна через знакомых выписала русского жениха Игнатия Белоногова из Харбина. Выбор оказался счастливым. В Кусиро у них родились сыновья Сергей, Глеб и Георгий и дочери Вера и Ольга. Вместе с детьми рос и бизнес. Наряду с торговлей Белоногова занялась недвижимостью. Только в Йокогаме у нее было пять домов!

По сведениям японской полиции, на 19 мая 1929 г. в Японии насчитывалось 1477 русских, из них 800 мужчин и 677 женщин. Под русскими подразумевались все выходцы из России, включая евреев и татар. Сочувствовали советской власти 532 мужчин и 467 женщин. К белым причисляли себя 478 человек: 268 мужчин и 210 женщин. В основном русские жили в Токио и Кобе. В Нагасаки же, по данным японской полиции, после окончания Гражданской войны в России проживало чуть больше ста русских эмигрантов. Все они были разрознены и не образовали никаких общественных организаций.

К концу 1920-х гг. основанием Объединенного комитета русских эмигрантских обществ в Японии была предпринята новая попытка объединить русских в Стране восходящего солнца. Эта организация, которую возглавил С. В. Миронов, вобрала в себя все эмигрантские формирования, существовавшие в стране в то время: Общество эмигрантов на севере Японии, Общество эмигрантов в районе Кансай, Совет уполномоченных представителей генералов М. К. Дитерихса, Д. Л. Хорвата и Г. М. Семенова. Особую активность проявляли представители Д. Л. Хорвата. По городам Кобе, Осака и Киото им был бывший управляющий конторой Добровольного флота во Владивостоке Леонид Федорович Де Компанион, который жил в Кобе, а на Хоккайдо — бывший офицер Козьма Родионович Зверев, который держал в Хакодате кафе-кондитерскую «Волга». Вошел в комитет и представитель Российского общевоинского союза.

Самостоятельно продолжали работать Монархический союз и кирилловцы. В 1931 г. было основано Русское национальное общество в Японии. В те годы организующую роль проявлял Русский национальный клуб в Токио, который арендовал большой трехэтажный особняк. На открытии клуба один из важных гостей-японцев пожелал русским скорейшего возвращения на родину.

В основном все эмигрантские организации в Японии занимались благотворительностью.

В правовом отношении русские были уравнены с другими иностранцами. Разница, правда, была в том, что те могли обращаться к своим дипломатам, а русские после 1925 г. были лишены такой возможности. Проблемой было и то, что японцы-переводчики плохо владели русским языком, и это было одной из причин, почему русские не спешили обращаться к властям за помощью. Эмигранты имели паспорта Лиги Наций, которые выдавались на год, но власти смотрели сквозь пальцы на дату окончания срока.

Японские власти не помогали российской эмиграции, но и не препятствовали ее деятельности, поскольку русское присутствие в Стране восходящего солнца им не мешало. К японцам эмигранты обращались только в крайнем случае, в основном за получением разрешений, справок и пр. Иногда приходилось сталкиваться и в исключительных обстоятельствах, когда русские привлекались к суду в качестве свидетелей или ответчиков. Население Японии в общей массе также сохраняло равнодушие по отношению к эмигрантам, хотя встречались и такие, кто продолжал враждебно относиться к русским. Больше симпатий они находили у других иностранцев, которые старались держаться вместе.

Почти все русские, не менее 90 процентов, занимались в Японии торговлей вразнос, продавая в основном сукно, одежду или скобяной товар. В это время японцы как раз заинтересовались европейской одеждой, отдавая ей предпочтение перед национальной, поэтому торговля тканями и готовыми изделиями давала неплохой доход. Появился даже особый термин «отрезчики», т. е. торговцы вразнос тканями, «отрезами», которые можно использовать для пошива европейской или японской одежды.

Говорят, что начало торговле вразнос положили татары. Потом этим занялись сибиряки, а следом потянулись русские из Маньчжурии. Сложив купленные в кредит материалы в тюк или чемодан, смотря по количеству, они колесили изо дня в день по городам и селам, предлагая свой товар. В основном они посещали учреждения, фабрики или заводы. Некоторые торговцы со временем обзавелись постоянными клиентами и по много лет объезжали на велосипеде конторы, банки, где их хорошо знали. Время от времени они приезжают за товаром в Токио или Осака, где у них сложились прочные торговые связи. Выходных у разносчиков не было, прервать торговлю могли только непогода и праздники — как японские, так и русские. Обязательно отмечались Рождество и Пасха. Тогда русские в основном приезжали в Токио или Кобе, где имелись сравнительно большие общины. Как писали очевидцы, «отрезчики» отлично знали, куда пойти и к кому обратиться: то в деревне намечалось какое-нибудь событие, то корейцам, занятым на земляных работах по постройке железной дороги, требовалась рабочая одежда. Труд разносчика был очень тяжелым, особенно в летнюю жару, когда нужно было на велосипеде под палящим солнцем и при повышенной влажности преодолевать многие километры. Среди «отрезчиков» была популярна песня с такими словами:

Смысл ясен даже без перевода незнакомых слов: глотая пыль, торговцам приходится проходить по Японии сотни миль… Требовалось обладать и соответствующим характером, чтобы преодолеть сомнения покупателя, убедить его в необходимости покупки. С недостаточным знанием языка сделать это было не так-то просто. Отчасти, правда, помогала европейская внешность, вызывавшая немалый интерес японцев и внушавшая доверие.

Японские торговцы с уважением относились к нелегкому труду русских «отрезчиков», уважали их за удачу и находчивость. Стоит только удивляться, как русские могли договариваться с простыми японцами. «Забавно видеть, — писала сан-францисская «Новая заря», — как в маленьком японском театре, где показывается современная японская комедия, русский отрезчик выводится на сцене для придания «местного колорита». Сюжет пьески сводится к злоключениям на железнодорожной станции какой-нибудь старозаветской старушки, которая никак не может попасть «в темп современной жизни», т. е. попросту говоря, на поезд. И вот для придания правдивости сцене, в число людей, характерных для маленькой захолустной японской железнодорожной станции, показан бородатый человек в рубахе и в высоких сапогах, с тюком товара и железным «аршином».

Поначалу дело было очень выгодным, и многие сумели хорошо обосноваться на этом рынке услуг. Особый успех сопутствовал тому, кто находил возможность открыть лавку, в которой продавцом выступала жена или мать. Со временем русских значительно потеснили китайцы и японцы, которые были менее требовательны и могли значительно сбить цену. С другой стороны, в городах, а потом и в японском захолустье стали появляться магазины, имевшие такой же ассортимент, как и у разносчиков. Работали русские эмигранты и в общественном питании, в частности, занимались изготовлением и продажей хлеба и булочек.

Попасть на работу в японские государственные учреждения русским было практически невозможно: там предпочитали нанимать соотечественников. К тому же японский язык подавляющего большинства эмигрантов оставлял желать лучшего. Чтобы устроиться в частные предприятия, тоже требовалось знание английского или японского языков, а также хорошая рекомендация. При этом предпочтение отдавали тем, кто имел технические специальности. Больше успехов на этом поприще добивались русские женщины, которые устраивались стенографистками или секретарями. Работали они и кельнершами, продавщицами, шляпными мастерицами и пр. В зажиточные японские семьи охотно брали русских гувернанток: было престижно иметь европейку на этой должности. Платили же русским значительно меньше, чем японцам, занимавшим такие же должности. Некоторых принимали на работу в учебные заведения учителями русского языка, но таких было немного. Большого интереса к России японцы не проявляли, а если он и был, то не шел ни в какое сравнение с трудностями изучения русского языка. Его преподавали в основном в военных учебных заведениях.

Большие проблемы испытывали русские эмигранты с воспитанием детей. Поскольку взрослым приходилось работать в поте лица, дети большей частью были предоставлены сами себе. В некоторых семьях просили присмотреть за детьми знакомых, но зачастую они становились настоящими беспризорными. Русских школ почти не существовало, к тому же эмигранты предпочитали отдавать детей в иностранные школы, где те могли выучить иностранные языки. Особенно это касалось девочек. Русские мечтали о том, чтобы их дочери, получив соответствующее образование, вышли замуж за иностранцев.

С появлением на Японских островах большого числа русских новую силу обрело православие, получившее к этому времени полное признание в Японии. Православные храмы имелись в Нагасаки, Хакодате, Осаке, Кобе и других местах, но служба в них велась в основном на японском языке. Хор также состоял из японцев. Иногда находился энтузиаст, чтобы организовать службу на церковнославянском языке, но это случалось крайне редко.

Несмотря на все проблемы, часть русских постепенно обустраивалась в Японии. Быт их во многом соответствовал японскому образу жизни. Подавляющее большинство эмигрантов жили в японских домах, но предпочитали обставлять их по-русски: кровать, стол со стульями, икона в углу. Они ели тот же рис с рыбой и свежими или маринованными овощами. Так как им приходилось часто быть в разъездах, то на ночлег они оставались в японских гостиницах-рёканах или в онсенах.

Русские изъездили всю Японию и Тайвань. Они были истинными знатоками географии и культуры Японии и знали такие мелочи, о которых не подозревали и сами японцы. К сожалению, в среде эмигрантов так и не нашлось энтузиаста, чтобы описать все увиденное и пережитое.

В июле — августе торговля в Японии останавливалась из-за жары. Тогда русские предпочитали, как они говорили, разъезжаться по дачам, в основном перебираясь поближе к морю. Здесь можно было найти сравнительно дешевую квартиру, даже дешевле, чем в городе.

Единственным развлечением русских были фильмы из Европы или Америки. Благодаря им они более или менее изучили английский язык. Самым популярным журналом русского зарубежья в Азии был харбинский «Рубеж». На его страницах регулярно появлялись материалы о жизни русских общин в Японии, сопровождаемые множеством иллюстраций. В журнале содержалось много публикаций и общего характера, рассказывающих о японских новостях и традициях.

Большой урон русским общинам нанесло землетрясение 1923 г. Оно не только погубило большое число эмигрантов, но и нарушило связи между родственниками. С другой стороны, стихийное бедствие подтолкнуло многих к возвращению на родину, чему способствовали и японские власти. Впрочем, настроение у всех русских было выжидательным. Большинство продолжали мечтать о скором возвращении на родину, но с каждым годом надежды оставалось все меньше.

…Одним из самых известных японоведов русского зарубежья был Михаил Петрович Григорьев. Он жил в Токио, где с 1921 по 1930 г. преподавал русский язык в академии Генерального штаба, также с 1928 г. был сотрудником правления компании «Кита Карафуто». Он был женат на японке и имел двух дочерей. В Токио Григорьев выступил редактором-составителем сборника «На Востоке», издание которого осуществил Кружок русских эмигрантов в Японии. Он поместил в этой книге и несколько собственных работ. Помимо Григорьева в сборнике были опубликованы работы Н. Амурского, П. П. Петрова, Г. И. Черткова, В. П. Бубновой, А. А. Вановского и др. Заслугой членов Кружка были и первые переводы на русский язык произведений японских авторов, как поэтов, так и прозаиков (А. Рюноскэ и др.). Не избежала разногласий и эта группа, из-за чего в кружке наступил раскол, и сборник больше не выходил.

М. П. Григорьев увлекался поэзией и переводил на японский язык стихи русских поэтов, в частности, известностью пользовались его переводы А. Ахматовой. В 1939 г. он уехал в Маньчжурию. О причине отъезда вспоминала художник Варвара Бубнова: «Мы уговаривали его остаться здесь в Токио, доказывая преимущества жизни в культурном центре. Во время одного из таких споров выяснилось, что для Михаила Петровича русская атмосфера была неразрывно связана с русской церковностью, которой ему недоставало в Ниппон». Уже в Дайрене он перевел на русский язык японские сказки и издал их с иллюстрациями В. Бубновой. В Харбине Григорьев стал агентом отдела печати при кабинете резидента Южно-Маньнчжурской железной дороги и принял активное участие в создании и формировании авторского коллектива журнала «Восточное обозрение».

На следующий год он перевелся в Дайрен, где стал преподавателем японского языка и японоведения. Скоро в печати появились его талантливые переводы, в первую очередь Акутогавы Рюноске и Киккучи Кана. Последний приезжал в Харбин. Работа Григорьева была замечена. Харбинский «Рубеж» писал: «Едва ли можно найти в списке современных японских писателей кого-нибудь еще, кто умел бы с такой же точностью, как К. Кикучи, попадать в тон современности и, как он, чутко откликаться, словно хороший резонатор, на все ее зовы». Деятельность М. П. Григорьева прервала неожиданная смерть от инфаркта, случившегося 16 июля 1943 г. Остались неоконченными перевод романа Ивата Тоео «Флот» и огромная работа по истории Японии.

Без сомнения, русские эмигранты внесли наибольший вклад в преподавание русского языка. Многие из них работали преподавателями в школах и университетах Японии. Почетное место в этом списке занимают Александр Алексеевич Ванновский и Галина Подставина, а также многие другие. Они оставили после себя множество благодарных учеников.

Большое влияние оказало на японцев русское искусство. Тесно связанным с русскими музыкантами, в частности, оказался японский композитор и дирижер Козака Ямала (Kosaka Yamada). Впервые он побывал в России в 1914 г., заехав в Москву из Германии, где закончил Императорскую академию в Шарлоттенбурге. Впоследствии композитор вспоминал: «Однажды на вечеринке у артистов 1-й студии Московского Художественного театра кто-то из гостей-студентов сел к роялю и заиграл… Я не знал, что он играет — я никогда раньше не слышал этой музыки, — но странное чувство охватило меня… Студент играл как раз то, что звучало во мне… Эти звуки были понятней и ближе, нежели все то, что я слышал до этого вечера. Приступив в 1924 г. к формированию симфонического оркестра для токийской филармонии, я решил пригласить русских музыкантов и с этой целью приехал в Харбин. Но стихийное бедствие 1924 г. нарушило мои планы. В 1925 г. я вторично с этой же целью приехал в Харбин и, при любезном содействии председателя местного союза «Рабис» г. Грицай, пригласил лучших музыкантов Харбина, а также выписал кое-кого из Киева и Москвы». После этих концертов внимание японских меломанов переметнулось от европейской музыке к русской. Третий раз японский музыкант побывал в Харбине в феврале 1931 г. Он заехал туда по пути во Францию, куда его пригласил директор Русской оперы М. Бенуа.

Большой популярностью пользовался в 1930-е гг. скрипач Е. Крейн, окончивший Московскую консерваторию. Артист выступал на концертах со своей женой, певицей Китазава Сакай. Ее лучшей ролью была Чио-Чио-сан, и арии из оперы «Мадам Баттерфляй» вызывали восторг публики. Крейн имел много учеников среди японцев (Туузи Хисако и др.). «Как педагог, — писал харбинский журнал «Рубеж», — Е. Крейн зарекомендовал себя тоже с лучшей стороны: ученики отмечают ровный, спокойный характер своего преподавателя, его готовность в любой момент, не считаясь с недостатком времени, самому показать ученику всякий не удающийся пассаж, и считают его метод преподавания очень удачно разработанным, благодаря чему ученикам легко воспринимать искусство скрипичной музыки».

Японские артисты охотно участвовали в русских труппах, перенимая опыт знаменитых мастеров. «Говоря об артистической работе в Японии для европейцев, — писала пресса, — следует отметить, что японские предприниматели за последнее время стали явно игнорировать европейских артистов и свободно заменяют их японцами, вполне постигшими мудрость европейской хореографии». Это не касалось русских артистов-эмигрантов из Китая. Балерина Нина Всеволодовна Панченко-Кожевникова начала карьеру актрисы в харбинском Железнодорожном собрании. Затем она участвовала в Русском балете Н. М. Сокольского, с которым в 1936 г. гастролировала по Японии. Об этой шанхайской труппе она вспоминала «с любовью, но с грустью замечает, что таких организаций в рассеянии русской эмиграции было очень и очень мало. Жизнью этой организации руководили балетмейстеры Н. М. Сокольский, Н. А. Князев, замечательная преподавательница и прима-балерина англичанка Одри Кинг и Ф. Ф. Шевлюгин. В ведущих мужских ролях выступали Ф. Шевлюгин, Н. Светланов, а позднее и талантливый японский танцор Комаки Масахиде [основатель классов балета в Японии. Автор четырех книг, где вспоминал об истории сотрудничества с русским балетом]».

Несколько раз в Японии гастролировала балерина Ларисса Николаевна Андерсен. О своих впечатлениях она писала: «Чтобы мы имели возможность увидеть во всей красе цветение вишен, дирекция дала нам несколько свободных дней, в которые мы успели осмотреть и старинный Киото, с его узкими торговыми улицами, пестреющими тканями и очаровательными безделушками, и парком, наполненным яркими пятнами кимоно и цветных фонариков, и Нара — этот прелестный город, наполовину занятый парком, в котором высятся темные потрескавшиеся храмы, и совсем ручные олени бродят среди тысячелетних сосен; и Тикарадзука с его знаменитым театром, поразившим нас художественностью постановок и грандиозной техникой».

Весной 1938 г. Л. Андерсен снова поехала в Японию с гастролями в составе труппы «Харбин шоу». Артисты побывали в семи городах Японии: Токио, Йокогаме, Осаке, Киото, Кобе, Нагое и Хиросиме. Среди множества впечатлений Андерсен вспоминала, как однажды обилие восточной кухни вдруг вызвало у русских артистов желание поесть московской колбасы. Им повезло в Йокогаме, где жило много русских. Там русским харбинцам запомнились блины в ресторане Власова. Артистка увезла с собой фотографию в старинном японском кимоно и любовь к искусству этой страны. «Но все-таки, — писала Ларисса в «Рубеже», — ни с чем не сравнимое очарование — это ниппонские национальные танцы! Эта неподражаемая мягкая грация, выработанная веками и присущая только этим хрупким существам с кукольными головками, эти примитивные и бесконечно изящные движенья, мельканье зонтиков, вееров, и над всем и повсюду — цветы, целое море цветов и, конечно, традиционная, любимая вишня, это радостная избранница ниппонской весны…»

Известной русской балериной в Японии была Елена Павлова, имевшая собственную студию. Показательные выступления ее учеников всегда собирали много публики. С огромным триумфом прошли по Японии гастроли известного русского певца Ф. Шаляпина. Все концерты проходили с аншлагом, не было ни одной японской газеты, которая не писала бы о нем. Выступив в Токио с пятью концертами, 7 февраля 1936 г. артист поехал в Нагою и Осаку.

Разумеется, в те годы Япония была одним из основных объектов советской разведки. В марте 1932 г. в Японии произошло громкое убийство Ольги Кноррен. В свое время эта русская эмигрантка танцевала в Тегеране, где познакомилась с японским дипломатом и вышла за него замуж. Японец задушил жену не из-за ревности, а потому что выяснил, что Ольга являлась «советской шпионкой».

…На многие десятилетия русским центром в Нагасаки стал дом Кристины Форд-Щербининой. Ее отец Ричард Форд (Richard A. Ford), афроамериканец, имевший британское гражданство, приехал в Японию из Вест-Индии. Поселившись в Нагасаки в доме № 42 В в Оуре около 1870 г., Ричард открыл стивидорскую контору «R.A. Ford & Со.» и занялся снабжением судов. Как часто случалось среди иностранцев, он женился на японской девушке по имени Сава Тива (Sawa Chiwa). В 1879 г. у них родилась дочь Кристина, больше похожая на негритянку, чем на японку.

Ричард Форд построил дом в европейском стиле на участке № 22 в Минамиямате, который в дальнейшем сыграл особую роль для немногочисленной русской общины. Проект дома составил русский инженер. В нем имелось девять комнат и отдельно кухня и ванная. К дому прилегал огромный тенистый сад. Коммерция успешно расширялась, и Форд переехал в Кобе, а оттуда во Владивосток. Вероятно, здесь он решил обосноваться надолго. Кристина поступила во владивостокскую прогимназию, которую успешно закончила. Позже многие удивлялись, насколько хорошо она говорила по-русски.

Кристина кроме того великолепно знала русскую литературу, очень любила поэзию и была романтично настроена. Неудивительно, что девушка влюбилась в молодого моряка Щербинина, подробности биографии которого пока остаются неизвестными. По воспоминаниям современников, во время Русско-японской войны Щербинин служил старшим помощником на пароходе «Аргень», на котором и был захвачен в плен. «Тип русского богатыря, который почти мальчиком отправился на Дальний Восток и прекрасно изучил не только его моря, но языки и нравы побережных жителей. Его здоровье и прекрасный характер много помогали ему переносить все невзгоды, которыми так богата жизнь моряка, а его была в особенности». Он занимался китобойным промыслом в Охотском море, каботажными плаваниями, пока не встретил Кристину.

Вскоре состоялась свадьба в Покровской церкви. Незадолго до этого Кристина приняла православие. Спустя некоторое время молодая семья переехала в Нагасаки. Щербинин стал капитаном судна, курсировавшего между Владивостоком и Нагасаки. Кристина родила двоих детей, девочку и мальчика, растить которых помогали ее родители.

Ричард Форд скончался 85-летним 16 апреля 1903 г. Его похоронили в Нагасаки на международном кладбище Сакамото. Потом Кристина потеряла и мужа, умершего на борту своего судна и похороненного на Морском кладбище во Владивостоке.[7] Кристина очень оплакивала мужа и больше не выходила замуж. Она продолжала жить с матерью в семейном доме, который превратился в настоящий русский дом, хлебосольный и открытый для всех, кто говорил по-русски. До революции Кристина Ричардовна периодически ездила на могилу мужа, но потом это стало невозможно. Она умерла 23 сентября 1966 г. и завещала отвезти ее прах во Владивосток, чтобы поместить рядом с останками мужа. В свое время, встречая в Японии советских моряков, она всегда рассказывала им, где находится могила Щербинина, и просила положить цветы… В те времена это было невозможно, и друзья похоронили ее на родительском участке. По желанию Кристины надпись на могильной плите была сделана на русском языке. Дочь Кристины выучилась на врача и жила во Франции. У нее родился сын-блондин, по мнению бабушки, очень похожий на русского деда. Сын, сохранив фамилию Щербинин, уехал в Аргентину, где стал художником. Русский дом Щербининой, общей площадью 500 бу, разрушили лет двадцать тому назад. Власти Нагасаки предлагали наследнице-японке, ухаживавшей за Кристиной, выкупить его и сделать чем-то вроде туристической достопримечательности. Сначала она не захотела, а когда спохватилась, было уже поздно… Жаль, этот дом, который находился в двух шагах от бывшего Русского консульства, послужил бы напоминанием о русском присутствии в этом городе. Остается неизвестным и то, где находится архив К. Р. Щербининой.

Другой приметной фигурой в Русской общине в Нагасаки была Кира Яковлевна Кузнецова, имевшая отношение к известной семье русских чаеторговцев в Китае. Она снимала комнату у Щербининой и, имея прекрасное музыкальное образования, давала уроки музыки. Молодая женщина пережила трагедию: в январе 1928 г. умерла ее пятилетняя дочь Кокочка. Сама Кузнецова скончалась 44-летней 11 сентября 1938 г.

К 1936 г. всех иностранцев, проживавших в Нагасаки, начали беспокоить новости, приходившие с континента. Япония захватила Маньчжурию, несмотря на протесты Лиги Наций, и готовилась развязать войну с Китаем. Спусковым крючком для этой войны стал инцидент у Luguoqiao, моста Марко Поло, в Пекине 7 июля 1937 г. К концу года Пекин, Тяньцзинь, Шанхай и Нанкин уже были оккупированы японцами. Ни Британия, ни США не были вовлечены в боевые действия, но осенью 1937 г. был убит британский посол в Китае: поезд, на котором он ехал, обстреляли с японского самолета. На реке Янцзы был бомбардирован и потоплен американский миноносец «Рапау». Обострилась шпиономания. За нагасакцами, замеченными раньше в сотрудничестве или дружбе с иностранцами, установили слежку. Всех людей, с которыми они встречались и разговаривали, брали на заметку и затем допрашивали о предмете разговора.

8 декабря (по японскому календарю) 1941 г. Япония объявила войну Великобритании, США и Голландии и в тот же день нанесла неожиданный удар американскому флоту в Пёрл-Харборе. То, что раньше было только угрозой, включилось в войну против стран-союзников: вооруженные силы Японии начали завоевание Гонконга, Сингапура и других районов Восточной Азии, находившихся под европейским протекторатом.

В Нагасаки, который считался японским военным форпостом, русских почти не осталось. Исключение сделали для тех, кто проживал здесь долгие годы. К ним относились Яшковы, выходцы из Самары. Семен Николаевич Яшков родился 15 февраля 1896 г. С частями Белой армии он попал в Харбин, куда после долгих хлопот вызвал жену, 23-летнюю Александру Дмитриевну, с годовалым Иваном. Вскоре родилась и дочка Валентина. Как и многие эмигранты, в Японию глава семьи отправился на заработки, и в 1932 г. семья уехала в Симоносеки. В семь лет Иван поступил в японскую школу, которую закончил с отличием. Тем временем в семье появилась еще одна девочка, Люба. Когда ей было три года, семья переселилась из Симоносеки в Нагасаки, где 14 июня 1936 г. родилась дочь Зина. Иван же на следующий год уехал в Харбин, где в дальнейшем женился.

Тем временем в Нагасаки постепенно стали исчезать следы русского присутствия. Участок, на котором размещалось Российское консульство, тоже пошел в дело: там началась стройка. В те времена русские эмигранты не имели никаких документов, что делало их совершенно бесправными. Александра Дмитриевна на всякий случай прятала советский паспорт.

Однажды в 1939 г. в Нагасаки приехал белый генерал, который встречался с русскими по всей Японии. Имеются косвенные сведения, что его заподозрили в сборе сведений в пользу Америки или Советской России, пострадали же те, с кем он успел встретиться. Семена Николаевича арестовали среди первых, но знакомый из местной полиции быстро сообщил об этом семье. В это же время мимо дома, где они жили, японские полицейские повели их знакомого, А. В. Дьякова. Тут же пришли с обыском. У Александры Дмитриевны екнуло сердце: советский паспорт, завернутый в тряпку, хранился между кухонным столом и полкой с игрушками, а среди кукол дочерей лежал фотоаппарат Вани. Это могло послужить основным поводом для обвинения русских эмигрантов в шпионаже. К счастью, обыск не был тщательным, и полиция ничего не обнаружила. Через некоторое время отпустили и мужчин.