Русские. Книга 1

II. ПОТРЕБИТЕЛИ ИСКУССТВО ОЧЕРЕДЕЙ

К моему другу я попал в предвечерний час. Его не было дома, но его мать, сухопарая пожилая женщина, проведшая 18 лет в сталинских лагерях и ссылке после романа с коммунизмом, пережитого ею в молодые годы, начала вдруг делиться со мной своими раздумьями о различиях между поколениями в России и о новых материалистических настроениях. "Людей среднего возраста, тех, которым сейчас лет 30–40 или немножко больше, я называю "поколением голодных детей”,— говорила она спокойным певучим голосом, устремив на меня темно-карие глаза. — В детстве и юности они навидались таких трудностей, что на всю жизнь хватит. Теперь их позиция такова: "Дайте нам еду, крышу над головой и работу, а в политике делайте, что хотите. Дайте нам материальный минимум. Большего мы не просим”. Она говорила, что эти люди — советский эквивалент американских "детей депрессии”. Она объяснила мне причины возникновения этих материалистических устремлений, а бледное зимнее солнце медленно угасало. Но сгущавшийся сумрак не мешал ей, и она продолжала говорить, не зажигая света. "Я знаю одну семью, — рассказывала она, — отец был бедным рабочим, без всякой квалификации, почти неграмотный. Его жена тоже была простая женщина. У них было одиннадцать детей. Отец работал на фабрике, семья жила в общежитии — просто в бараке. Все ютились в одной очень большой комнате, разделенной занавеской, за которой стояли кровати. Спали посменно. Так было во время войны. А после войны наступило не менее тяжелое время. Мать умерла сразу же после рождения последнего ребенка. Теперь все дети выросли, сыновья женились, дочери вышли замуж, у самих есть дети. Это и сейчас рабочие семьи, но живут они гораздо лучше, чем их родители. Каждый имеет теперь отдельную квартиру. Маленькую — однокомнатную или двухкомнатную, но с удобствами: кухонная плита, холодильник. У одного даже есть машина. Теперь вместо одиннадцати детей семья состоит из 40–45 человек, считая всех внуков. На время летнего отпуска получают через профсоюзы льготные путевки. Работают на разных предприятиях — один на пищевом, другой на электростанции, третий на Автозаводе имени Лихачева, другие — на других заводах. Все они понимают, насколько лучше их теперешняя жизнь, чем в голодные военные и послевоенные годы. А что бывает еще лучше — они просто не знают. Они думают, что у них есть все и что этим они обязаны своей тяжелой работе и советскому строю. Другого-то они ничего не видели. Конечно, они меньше интересуются политикой, чем интересовались люди в первые послереволюционные годы. Тогда, вспоминается, мы жили в голоде и холоде, но мы строили социализм и были готовы терпеть все это, сколько понадобится. Однако через 15–20 лет мы убедились, что не так-то он и хорош, наш социализм. А в 1937 году наступил сталинский террор, и стало совсем ужасно. Но в наши дни люди об этом не думают. Они думают только о том, насколько их жизнь стала лучше”. После мрачных военных и сталинских лет эта женщина понимала и одобряла новый материализм, но многие другие старые большевики сокрушались и негодовали на новые буржуазные настроения.

В печати тоже иногда звучат предостерегающие нотки по поводу разрушения спартанского социалистического идеализма под влиянием духа приобретательства. "Односторонняя ориентация в сторону удовлетворения потребительского спроса, особенно, если это не сопровождается необходимым идейным воспитанием, чревата опасностью распространения таких социальных "болезней”, как индивидуализм, эгоизм и алчность”, — писал в начале 1975 г. журнал "Плановая экономика” — библия плановиков. Но это лишь арьергардная вылазка. Ведь сам Леонид Брежнев задал тон на 70-е годы, когда после беспорядков в Польше в декабре 1970 г. он рекомендовал пятилетний план, учитывающий интересы потребителя и обеспечивающий "насыщение рынка товарами широкого потребления”. Правда, пока мы жили в Москве, бурного наводнения товаров не произошло, но уровень жизни повысился в такой мере, что потребители, которыми так долго пренебрегали, почувствовали, что для них наступили самые лучшие годы после большевистской революции.

В Москве одним из моих первых впечатлений было то, что люди одеты лучше, чем я ожидал. Я не заметил ни особенно модной, ни особенно элегантной одежды. Мы приехали осенью, и одежда была мрачных, почти погребальных тонов, но я обратил внимание, что для уличной толпы характерна респектабельность пролетарского толка. Хотя москвичи и не одеты по последней моде, они все же проявляют какой-то мелкобуржуазный инстинкт соблюдения приличий. Они избегают носить нарочито неряшливую одежду, например, поношенные линялые джинсы, которые так любят многие горожане на Западе. Женская одежда незамысловата, а на мужчинах — простые, но добротные на вид костюмы, хотя порой и неглаженые; в парках я видел студенток в мини-юбках и в высоких пластиковых сапогах обычно диковатого розового или кричаще-красного цвета. Тогда я еще не мог как следует понять, в какой мере москвичи лучше обеспечены, чем остальное население, хотя слышал, что в Москву стекается все самое лучшее. Впоследствии я понял: как бы официально ни критиковался американский буржуазный материализм, образ жизни американского среднего класса и есть воплощение стремлений все большего и большего числа русских. Так было почти всюду, особенно в городах. Люди хотят иметь собственную квартиру, побольше модной одежды, модерной музыки, хотят иметь телевизор и другие бытовые приборы, а особо удачливые — собственную машину.

Мы видели, как на протяжении трех лет жизнь понемногу улучшалась. Появились магазины самообслуживания и расфасованные продукты. Некоторые женщины почувствовали себя достаточно состоятельными, чтобы позволить себе приобрести парики, завести собаку или сделать пластическую операцию — подтянуть кожу на лице. Ученые опубликовали данные, согласно которым режим питания настолько улучшился со времен войны, что русские дети на 5–7 см выше своих родителей. В комиссионных магазинах жены генералов и преуспевающих советских писателей перебивают друг у друга царский антиквариат, взвинчивая на него цены, и старинные безделушки, которые еще десять лет тому назад считались идеологическим табу. Некоторые фельетонисты сетуют на то, что хрустальные люстры продаются по случаю за 1000 рублей (1333 доллара), женские кольца — по 2000 рублей, а собольи манто — по 4000 рублей.

В своих письмах в "Литературную газету” читатели обсуждают этику поведения молодых девушек, которые оценивают своих предполагаемых женихов с точки зрения их заработка и способности обеспечить семью.

Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко высмеяли новый материализм в стихах, но какой-то фельетонист дерзко заявил в молодежной газете, что лучшие рабочие заслуживают зарплаты в десять раз большей, чем лодыри, и что правы те. молодые люди, которые хотят больше получать за тяжелую и хорошо выполненную работу.

За время моего пребывания в СССР ничто так наглядно не свидетельствовало о натиске "буржуазного” приобретательства, как запоздалое увлечение собственными машинами. Для стимулирования элиты и растущего среднего класса инженеров, технократов и администраторов среднего уровня советское руководство инвестировало около 19,5 млрд, рублей (15 млрд, долларов) в развитие автомобильной промышленности в 1965–1975 гг. (значительная доля этих средств была израсходована на заводы, выпускающие грузовики; довольно большая часть предполагаемого выпуска легковых машин предназначалась на экспорт по сниженным ценам). Машины, высмеянные некогда Хрущевым как "вонючие кресла на колесах”, наконец, завоевали свое место в жизни советского общества. Запад может сколько ему угодно бороться с трудностями, связанными с загрязнением среды, заторами и нехваткой горючего, порожденными его ранним браком с двигателями внутреннего сгорания, а Россия начала 70-х переживала свой медовый месяц увлечения машинами.

Посол одной западной страны рассказал мне, как однажды в Москве его жена остановила перед красным светом свой "Линкольн Континенталь”, а какой-то смуглый пешеход, по-видимому, приезжий из Грузии, сделал ей знак открыть окно и предложил 30 тыс. рублей (около 40 тыс. долларов) за машину. Во время моей поездки по Армении директор завода, гордо показав мне два десятка машин, стоявших на площадке возле руководимого им завода, на котором работают 5500 рабочих, сказал хвастливо: "Это частные машины наших рабочих”. Один знакомый инженер рассказал, что до тех пор, пока у него не произошла авария, испытывал буквально чувство освобождения благодаря своей машине и с восторгом описывал наслаждение от "диких путешествий” (т. е. не связанных с организованными группами, не зависящих от автобусных или заранее запланированных маршрутов). В жаркие летние дни и ранней осенью подмосковные леса и луга наводнены малолитражками "Жигули” вырвавшихся на природу горожан.

За мое трехлетнее пребывание в Москве число частных машин в Советском Союзе выросло с 1,8 до 3 млн. (по сравнению примерно со 100 млн. в Америке). Но среднему заводскому рабочему, зарабатывающему около 140 рублей в месяц (187 долларов), частная машина недоступна до сих пор, потому что советская автомобильная промышленность предлагает четыре марки и восемь моделей машин, начиная от маленького "Запорожца-968” — микролитражки европейского типа мощностью 13 лошадиных сил и стоимостью 3500 рублей (4665 долларов) до пятиместной "Волги М-124”, напоминающей "Плимут” среднего размера и стоящей 9150 рублей (12200 долларов). Популярный "Жигуленок” стоит около 10 тыс. долларов. И при этом — никакого кредита, всю сумму нужно заплатить наличными. Русские друзья рассказывали мне, что если покупатель не относится к числу счастливчиков, попадающих в особые списки для привилегированных, ожидание заказанной машины может длиться от одного года до пяти лет. Один мой знакомый журналист, уже прождавший "Волгу” шесть лет, предсказывал: "Пока я ее получу, пройдет еще пять лет”. Правда, пустив в ход связи, он получил машину уже через несколько месяцев после нашего с ним разговора. А тому, кто ожидает своей машины в обычном порядке, когда, наконец, подходит его очередь по единому для всего города списку, не из чего особенно выбирать ни по цвету, ни по оснастке машины. Но это, кажется, никого не беспокоит. Русские рады и тому, что им достается.

Советский автомобильный век отличается и другими странностями, которые приводят иностранца в замешательство. Например, советские правила уличного движения почти всегда запрещают левый поворот, поэтому сначала вы должны проехать нужную вам улицу, сделать разрешенный разворот, а затем вернуться назад, причем участки, где разворот разрешен, встречаются не часто и находятся на значительном удалении Друг от друга. Бензоколонки работают по принципу самообслуживания, и ни один подросток не спешит к тебе, чтобы проверить масло или протереть ветровое стекло. На бензозаправочных станциях, расположенных на межгородских магистралях, вывешены объявления на нескольких языках, отбивающие охоту воспользоваться советским автомобильным сервисом. Я сам, как завороженный, остановился перед объявлением на английском языке, которое гласило: "Протирка переднего стекла — 15 коп.; протирка бокового стекла — 21 коп.; протирка заднего стекла, указателя поворота и стоп-сигнала — 15 коп.; проверка давления в шинах и их накачка — 15 коп. за одно колесо”. Еще одной особенностью автомобильного движения в России является обычай ездить ночью, даже на межгородских магистралях (ни одну из которых не назовешь автострадой в западном понимании этого слова), включив только подфарники. Поэтому вождение машины после наступления темноты оказывает воистину разрушающее действие на нервную систему. Бывали случаи, когда я чуть не врезался в большие, еле-еле освещенные грузовики или едва не наезжал на крестьян, идущих по обочинам дороги и еле заметных в своих темных ватниках. Не удивительно, что в Советском Союзе показатель несчастных случаев очень высок — гораздо выше, чем в Америке. Мне рассказали, правда, неофициально, но зато на основании вполне надежных источников, что в 1974 г. вследствие несчастных случаев на дорогах в Советском Союзе погибло около 45 тыс. человек, т. е. почти столько же, сколько в Америке, где общее число погибших составило 46200, т. е. в процентном выражении, если учесть общее число автомобилей в обеих странах, почти в десять раз больше.

Однако самой большой "головной болью” владельцев автомобилей является обслуживание. Имеющихся станций обслуживания далеко недостаточно для того количества машин, которые сходят с советских сборочных конвейеров. Когда я уезжал из Москвы, там было 16 ремонтных центров, три из которых действительно очень крупные, а остальные весьма скромные, и это — при необходимости обслуживать четверть миллиона частных автомобилей. В 1972 г. была обнародована грандиозная программа создания охватывающей всю страну сети обслуживания автомашин "Жигули”, но в середине 1974 г. печать сообщила, что к этому времени было открыто менее одной трети из 33 запланированных станций обслуживания; строительство остальных существенно отстало от графика. Но даже там, где имеются такие станции, поиски запасных частей могут превратиться в кошмар, как выражаются русские, поскольку советская промышленность больше заинтересована в производстве новых автомобилей, чем запчастей, которые гораздо менее выгодны в смысле выполнения плановых показателей. Я был знаком с одним владельцем "Волги”, который долгие месяцы не пользовался своей машиной из-за того, что не мог заменить заднее стекло. Другой мой приятель, инженер, предложил отвезти нас однажды вечером на какую-то загородную встречу, но в последнюю минуту, извинившись, сообщил, что не может этого сделать, так как у него сломалась машина. Месяца через два я спросил его, как обстоят дела с машиной, и он мне сказал, что она по-прежнему стоит. Дефицит запчастей порождает кражи; крадут даже такие мелкие приспособления, как боковые зеркала и стеклоочистители — столь же дефицитные, что и более крупные детали. Поэтому русские водители, оставляя машину на стоянке, каждый раз снимают стеклоочистители, а в хорошую погоду вообще их не ставят и хранят в машине, в ящике для перчаток.

Одним из самых комических зрелищ, увиденных мной в Москве и запечатлевшихся в памяти, был вид потока машин, захваченных неожиданным проливным дождем. Водители быстро зарулили к тротуару, остановили машины и, подобно персонажам из старых чаплинских фильмов, передвигаясь прыжками от одной стороны машины к другой, вздрагивая под дождем и осторожно наклоняясь над машиной, чтобы не запачкать свой костюм или рубашку, начали устанавливать стеклоочистители. Много раз и я присоединялся к армии автомобилистов, исполнявших у тротуара эту неистовую короткую джигу.

До сих пор лишь незначительная часть советских граждан вступила в автомобильный век; правда, советская экономика трудится над тем, чтобы предоставить менее обеспеченным слоям населения некоторые другие блага. В начале 1974 г. две трети семей в стране имели телевизоры, около 60 % — швейные и стиральные машины и около половины — холодильники той или иной марки[7]. Зарплата постепенно растет; в 1975 г. среднегодовая зарплата рабочего достигла 1728 рублей (2244 доллара). Значительно увеличились вклады в сберегательные кассы, превысив 80 млрд, рублей (при 2 %-ной годовой прибыли). Отмечая огромные изменения с начала послевоенного периода, американский эксперт-экономист Гертруда Шредер, утверждает, что с 1950 по 1970 г. потребление продуктов питания на душу населения удвоилось; доход, остающийся после уплаты налогов, увеличился в четыре раза; продолжительность рабочей недели сократилась, социальное обеспечение улучшилось, потребление товаров кратковременного пользования возросло в три раза, а товаров длительного пользования — в 12 раз.

Однако я имел возможность убедиться в том, что при поразительном прогрессе и недостатки тоже ошеломляющие. Перед иностранцем, желающим определить советский уровень жизни, прежде всего встает задача выбора критерия. Если сравнивать с Россией прошлого, то окажется, что пройден огромный путь, а если — с индустриальными странами Европы и Америки, то станет ясно, что путь предстоит еще долгий. ”Несмотря на впечатляющие достижения, уровень жизни советского народа в 1970 г. составил, как отмечает Гертруда Шредер, лишь одну треть этого показателя в США, около 50 % жизненного уровня в Англии, Франции и Западной Германии; он был, может быть, немного ниже уровня жизни даже в Италии и Японии и значительно ниже, чем в таких восточно-европейских коммунистических странах, как Восточная Германия и Чехословакия”[8].

По-видимому, к середине 70-х годов разрыв несколько сократился, но это сокращение очень незначительно. Так думают не только иностранцы, живущие среди русских. Восточногерманский ученый, который работал в России на протяжении нескольких лет, признался мне, что пришел в ужас от того, как плохо живут рядовые русские. Реакция других людей, приехавших из стран Восточной Европы, была аналогичной.

Дело в том, что несмотря на данное Брежневым обещание об ориентации пятилетнего плана на удовлетворение личных потребностей населения, заместитель председателя Совета Министров Николай Байбаков, руководящий планированием народного хозяйства СССР, еще до конца 1974 г. признал, что это обещание и громогласно объявленная задача удовлетворения спроса потребителей "оказались невыполнимыми” в период 1971–1974 гг. Он открыто заявлял, что в 1975 г. руководство будет развивать в первую очередь тяжелую промышленность. Наглядный пример такого однобокого действия плана, реализация которого уже фактически началась, привел мне многоопытный краснолицый начальник строительства крупнейшего Камского автомобильного завода Перстев. Он объяснил, что из каждых 4 рублей капиталовложений 3 рубля идут на строительство самого завода и только 1 рубль на строительство целого города со 160-тысячным населением — на все жилые дома, магазины, предприятия бытового обслуживания, места отдыха и развлечений, спортивные сооружения, рестораны и т. д., которые строятся из чего попало. Для ускорения строительства автомобильного завода и для борьбы с прогулами, как сказал Перстев, наложили запрет на водку — главную утеху русских рабочих и основной источник неприятностей для администрации. Я спросил его, есть ли пивоваренный завод в этом заводском поселке, построенном на овеваемой всеми ветрами равнине в 1000 км к востоку от Москвы, куда запихнули 50 тыс. рабочих, живущих в переполненных общежитиях и не имеющих практически никаких развлечений. Мне было трудно представить себе такую армию строительных рабочих без водки или пива. '’Нет, пивоваренного завода нет, — заявил он. — Приезжайте через пять лет, тогда у нас будет и пивоваренный завод — он предусмотрен планом”. Потом, посмеиваясь, проговорил: "Но только не раньше. Раньше его не ищите. Сначала нам нужно построить автозавод”.

Такого рода официальная точка зрения на очередность капиталовложений в советской экономике оказывает существенное влияние на жизнь советских людей как потребителей. Людей с Запада прежде всего интересуют сравнительные статистические данные, характеризующие уровень жизни, и обычно на них производит сильное впечатление удивительная дешевизна жилья и низкие цены на продукты питания и одежду. Мне вспоминается разговор в самолете — во время полета в Ташкент — с одной женщиной (пестрое платье, полный рот золотых зубов). Она и ее муж работали на текстильной фабрике. По ее словам, они вдвоем зарабатывают 210 рублей (280 долларов). Две трети этой суммы идет на питание трех членов семьи (у них трехлетняя дочь) и только 12 рублей (16 долларов) — на оплату двухкомнатной квартиры; остальные 56 рублей (75 долларов) — на все остальное: одежду, транспорт, развлечения, сигареты, символические налоги. Однако эти цифры не дают ни малейшего представления о "качестве” жизни советского потребителя и о громадном разрыве, существующем между ежедневными мучительными трудностями, которые испытывают советские покупатели, и необременительной повседневной жизнью американцев. Моих русских друзей очень забавляли рассказы об американских домохозяйках, которые, живя в пригородах, отправляются разок-другой в неделю на машине в супермаркет или торговый центр за продуктами. Ведь русским женщинам ежедневно приходится ходить за покупками пешком и нередко далеко, и в разные магазины — в один за хлебом, в другой за молочными продуктами, в третий за мясом и т. д. Некоторые предпочитают покупать продукты в центре, потому что несколько имеющихся там больших продовольственных магазинов типа супермаркетов, лучше снабжаются, но при этом женщинам приходится возвращаться с тяжелыми сумками домой на метро или автобусе. Другие ездят за покупками в центр еще и потому, что во многих новых жилых кварталах в течение первых двух или трех лет после начала их заселения нет самых необходимых магазинов из-за плохой синхронизации темпов строительства и развития торговой сети. В газетах я читал бесчисленное количество жалоб на то, что людям приходится идти пешком полтора километра, чтобы отдать в починку пару туфель или в поисках других столь же прозаических, сколь и необходимых услуг.

Поход за покупками в России обычно напоминает лотерею. Еще до приезда в Москву я слыхал о нехватке товаров, но в первое время нашего пребывания в СССР мне казалось, что магазины снабжаются достаточно хорошо. И только, когда мы сами начали делать серьезные семейные покупки, трудности, испытываемые русскими потребителями, стали мне понятны. Прежде всего нужно было купить учебники для детей (они посещали русские школы), но нам сказали, что учебники для шестого класса кончились. Несколько позже мы попытались достать балетные туфельки для нашей одиннадцатилетней Лори, но эти попытки привели только к тому, что мы узнали: в столице великих балерин — Москве нельзя достать балетных туфелек номер 8. В ГУМе, знаменитом универмаге, построенном на Красной площади в барочном стиле закрытых базаров 90-х годов прошлого века, со множеством закоулков и фонтаном в центре, я попытался найти туфли, на этот раз, для себя. Но я не нашел никакой обуви моего размера, кроме сандалий или легких, очень непрочных на вид туфель, которые сам продавец, взглянув на меня, посоветовал не покупать: "Они долго не продержатся”, — признался он. Энн понадобилось несколько эмалированных кастрюль (русские знакомые посоветовали ей не покупать обычных алюминиевых или оцинкованных, так как они придают пище неприятный привкус, а кастрюль из нержавеющей стали, меди или тефлона не существует). Она обегала четыре самых больших универмага и несколько магазинов поменьше, но безрезультатно. Так, товары, которые произвели было на меня вначале благоприятное впечатление, превратились при ближайшем рассмотрении в ряды костюмов и пальто такого плохого качества и так давно вышедших из моды, или в горшки, кастрюли и другую кухонную утварь, настолько никому не нужную, что русские домохозяйки отказывались их покупать.

Несмотря на некоторые половинчатые реформы, советская экономика до сих пор руководствуется планами, спущенными сверху и не учитывающими спроса "снизу”, а это вызывает несоответствие ассортимента товаров потребностям населения. Товары выпускаются для выполнения плана, а не для продажи. Эти аномалии порой непостижимы. Так, например, ленинградские магазины могут быть забиты беговыми лыжами, и в то же время там невозможно в течение долгих месяцев купить мыло для мытья посуды. В столице Армении Ереване я обнаружил избыток аккордеонов, а местные жители жаловались на то, что им уже на протяжении долгих недель приходится обходиться без обыкновенных ложек и чайников. Я был знаком с одной семьей, которая лихорадочно искала по всей Москве детский ночной горшок, а магазины были завалены радиоприемниками. В Ростове в июньский день в 30-градусную жару все киоски с мороженым были закрыты уже в два часа дня, так как, по словам нашего гида, во всем районе кончилось мороженое; и это происходит здесь каждый день. Наш приятель, американский журналист, охотился за кремнями для своей зажигалки, но русские курильщики посоветовали ему забыть о ней, так как в Москве кремней не было в продаже уже месяца два.

Практически список дефицитных товаров бесконечен. Правда, они иногда бывают в магазинах, но момент их появления на прилавках непредсказуем. К числу таких товаров относятся зубная паста, полотенца, топоры, замки, пылесосы, фаянсовая посуда, утюги, ковры, запчасти к любому устройству, начиная с тостера или фотоаппарата и кончая автомашиной, модная одежда или приличная обувь — этот список включает лишь немногое, о чем упоминалось на страницах советской печати. Во время поездок по провинции я заметил отсутствие мяса — этого важнейшего продукта питания. Жители таких городов, как Нижневартовск или Братск, привыкли к тому, что зимой мясные отделы магазинов просто-напросто закрыты. Я знал молодого человека, семья которого жила вблизи Калинина — города с 380-тысячным населением, расположенного примерно в 250 км к северо-западу от Москвы. Этот человек рассказал мне, что не было случая, чтобы он, отправляясь навестить родителей, не захватил с собой мяса, потому что в Калинине они не могли купить ничего, кроме копченой колбасы и сосисок.

Еще одним из "кошмаров” для русского потребителя является ужасное качество советских товаров. Однако это явление настолько широко известно, что о нем не стоит вновь распространяться. Сами русские с презрением отказываются от многих товаров, которые они называют штамповкой (т. е. сделанных по шаблону и являющихся символом самых дешевых изделий массового производства) или браком. Это — товары блеклой окраски, непривлекательной формы, выполненные без какого бы то ни было намека на вкус или стиль. Непонятно почему, но особенно много неприятностей с обувью. В конце 1973 г. "Литературная газета” сообщила, что из каждых восьми пар обуви, выпускаемых в стране, одна бракуется контролерами по качеству, и ее приходится списывать. Что касается советских электробытовых товаров, то американская хозяйка, читая о них, но представляя себе то, к чему она привыкла, пришла бы в ужас, узнав, что это такое на самом деле. Один украинский исследователь писал в 1972 г., что 85 % стиральных машин, выпускаемых в Советском Союзе, устарели (в них не предусмотрено центробежного отжима белья, автоматического управления; каждую операцию приходится начинать вручную, емкость машины — всего 1,5–2 кг), что советские холодильники намного хуже зарубежных (уступают им по емкости, которая составляет примерно одну треть от вместимости американских, и в большинстве случаев не имеют морозильных камер). Наглядным подтверждением этого служили для меня вывешенные зимой за окна сетки со скоропортящимися продуктами.

Но это старая история. Новым и революционным в 70-е годы является то, что русские стали капризными покупателями. Деревенские жители до сих пор покупают практически любой товар, но городские более разборчивы и следят за модой. Может быть, в карманах у них стало больше денег, чем было когда-либо раньше, но расстаются они' с ними не так охотно. Именно потому, что снабжение товарами ширпотреба так же непредсказуемо, как погода (а рекламы, которая могла бы помочь покупателям, практически нет), русские потребители разработали целый ряд контрмер, помогающих им преодолевать такое положение вещей. Они знают, что некоторые предприятия, особенно, в Прибалтийских республиках, выпускают хорошие вещи — женскую одежду, отличающуюся некоторым шиком, более яркие мужские рубашки, хорошие спальные мешки, радиоприемники или подвесные лодочные моторы, — и стоит этим товарам появиться на прилавках, как их немедленно раскупают. Поэтому покупатели постоянно рыскают по магазинам в надежде оказаться в нужном месте и в нужный час, когда "выбрасывают что-то хорошее ". Именно на этот счастливый случай все женщины обычно носят с собой плетеную сетку, авоську (авось, что-нибудь попадется), потому что бумажных пакетов в магазинах не дают. Точно так же почти все мужчины, куда бы они ни шли, всюду носят с собой портфели. Вспоминаю, что поначалу все эти мужчины с портфелями произвели на меня впечатление ученых или деловых людей, но однажды я беседовал в парке с одним солидным ученым; во время беседы он неожиданно сунул руку в портфель, и я подумал было, что он собирается достать какой-нибудь документ, подтверждающий его высказывания. Однако, проследив взглядом за его рукой в портфеле, я увидел там неплотно завернутый в запятнанную кровью газету кусок мяса. Ученый купил его, чтобы отвезти домой, загород, и просто проверял, не слишком ли промокла бумага. Так, постепенно я сделал открытие: в портфели, по-видимому, чаше кладут апельсины, запасы зубной пасты или ботинки, чем книги и бумаги.

Другая необходимая мера из разработанных советскими покупателями состоит в том, чтобы всегда иметь при себе изрядную сумму наличных денег, так как советская торговля не знает кредитных карточек, не принято выписывать счета за покупки, нет чековых книжек или кредита на легких условиях. В рассрочку продаются лишь такие товары, как не пользующиеся спросом модели радиоприемников и телевизоров, которыми завалены склады. Одна крупная блондинка объяснила мне, что, если вдруг посчастливится и попадется что-нибудь дефицитное, нужно быть к этому готовой, т. е. носить с собой много денег: "Представьте себе — вы вдруг увидели, что продают хорошие сапоги по 70 рублей. Надо сразу же встать в очередь, ехать домой за деньгами некогда. Пока вы вернетесь в магазин, сапоги расхватают”.

Одной из привлекательных черт поведения русских, выработавшихся вследствие такого положения, является почти всеобщая, как у американских пионеров, готовность к взаимопомощи: здесь с легкостью делятся деньгами с друзьями или сотрудниками, чтобы помочь в серьезных покупках. Как это ни парадоксально, русские, у которых, как правило, меньше денег, чем у американцев, отличаются большей щедростью по отношению к друзьям. Для них занять или дать взаймы 25, 50 или 100 рублей до получки — если они могут их сэкономить, и даже, если они этого не могут — самое обычное дело. Для многих деньги сами по себе значат меньше, чем возможность потратить их на что-нибудь стоющее.

Еще одно серьезное правило русских потребителей — покупать для других. Так, например, считается непростительным грехом натолкнуться на такие редкие товары, как ананасы, польские бюстгальтеры, бра из ГДР или югославская зубная паста, и не купить что-нибудь не только для себя, но и для лучшего друга по работе, для матери, сестры, дочери, мужа, шурина или еще какого-нибудь родственника или соседа. Поэтому, как я с изумлением обнаружил, люди знают наизусть размеры обуви, номер бюстгальтера, штанов, платьев, размер талии, рост, любимые цвета и всякие другие жизненно важные "параметры” многих своих родных и близких, чтобы быть во всеоружии, когда случайно окажешься в нужном магазине в нужный час. Тогда люди тратят все, что у них есть, до последней копейки. Одна москвичка средних лет рассказала мне и о том, как московские служащие организуют "объединения” покупателей, подобно тому, как американские домохозяйки объединяются для пользования машиной и едут за покупками по очереди. В своих маленьких учрежденческих "коллективах”, как она рассказала, кто-нибудь отправляется в обеденный перерыв покупать самые необходимые продукты для всех и таким образом помочь каждому избавиться от ужасной давки в магазинах после работы. Часто женщины тайком отправляются на разведку в рабочее время; они обходят главные магазины в центре города в поисках чего-нибудь хорошего и возвращаются на работу за подкреплением, если это нужно, чтобы закупить побольше. При этом заработать немножко на перепродаже дефицитного товара — явление вполне нормальное. Один молодой человек рассказал мне, что однажды видел, как в автобус села женщина, у которой в авоське было двадцать тюбиков югославской зубной пасты "Сигнал”. Ее тут же засыпали вопросами о том, где она ее достала, и некоторые шепотом предложили женщине продать им пасту по повышенной цене.

Охота за импортными товарами — еще один способ защиты своих интересов, характерный как для рядовых потребителей, так и для представителей привилегированного класса. Западных товаров мало, но даже изделия стран восточной Европы и Третьего мира пользуются спросом и кажутся особенно привлекательными в силу некоторой их экзотичности, и русские готовы заплатить за эти товары "сверху”, даже если аналогичная советская продукция не уступает им по качеству. "Я скорее вдвое переплачу за импортные туфли, чем куплю советские”, — сказал мне молодой гид во Владимире. На нем были испанские туфли, за которые он заплатил 35 рублей (около 48 долларов), т. е. более одной трети своей месячной зарплаты.

Даже продавцы расхваливают импортные товары больше советских. Как-то вечером я зашел в ГУМ купить на пробу какие-нибудь изделия советской парфюмерной промышленности. Но когда я показал коробку, на которой было написано по-русски "Крем для бритья”, продавщица посоветовала мне другую марку.

— Это советская? — спросил я.

— Нет, — ответила она. — Это производство ГДР. Он лучше нашего.

Тогда я осведомился о зубной пасте. Она мне посоветовала болгарскую пасту "Мери”.

— А как насчет советской? — спросил я. — У вас есть советские марки?

— Да, конечно, — ответила она и посмотрела на меня, как на чудака. — Но болгарская лучше.

Я настоял на своем и купил советскую пасту — апельсиновую. Попробовав ее, я понял, почему продавщица рекомендовала мне болгарскую. Кислый апельсиновый запах совершенно не подходил для зубной пасты.

"Все хотят импортные вещи, — заметил один научный работник. — Я помню одну приятельницу моей жены — высокопоставленную женщину, которая занимала ответственный партийный пост на студии "Мосфильм”. Она заведовала отделом, который занимался "редактированием” фильмов. — Он взглянул на меня поверх очков, желая убедиться в том, что я понял, на что он намекает. — Помню — это было 15 лет тому назад — она, бывало, говорила: "Неважно, что, как они говорят, материал плохой, лишь бы платье было импортное”. Даже такая персона! Конечно, это никак не влияло ни на ее убеждения, ни на ее лояльность, она просто хотела иметь заграничные вещи, так как считала, что они лучше и являются атрибутами "красивой жизни”. В те дни люди говорили "импортные" товары. Теперь им нравится считать себя более искушенными, и они употребляют слово фирменный, хотя практически это означает одно и то же. Люди хотят, чтобы у них было хоть что-нибудь несоветское: рубашка, галстук, сумка, хоть какой-нибудь пустяк. Тогда они чувствуют себя выше других”.

Чувство кастовой принадлежности, стремление иметь лучшие вещи, чем у других, по-новому повлияло и на такое классическое установление русской жизни, как очередь. Во всем мире покупателям приходится иногда подождать в магазине, но советские очереди по своим размерам, подобно египетским пирамидам, не знают себе равных; они позволяют многое узнать о трудностях русской жизни и о русской психологии, и действие их значительно сложнее, чем это кажется на первый взгляд. Когда проходишь мимо таких очередей, кажется, что это стоят почти недвижимые ряды смертных, обреченных пройти через некое торговое чистилище, прежде чем сделать свои скромные покупки. Однако иностранец не видит ни того скрытого магнетизма, который таится для русских в очередях, ни их внутреннего динамизма, ни их особых законов. В новейшей истории Америки только однажды можно было получить представление о стоических бдениях русских покупателей; это было зимой 1973–1974 гг., во время нефтяного кризиса, когда в предутренние часы у бензоколонок выстраивались огромные очереди. Тогда в Америке это вызвало всеобщий приступ жалости к самим себе, хотя такое явление было временным и касалось только одного товара. Но представьте себе, что это происходит повсеместно, постоянно, и вы поймете, что хождение за покупками в Советском Союзе напоминает предрождественскую беготню американцев по магазинам, только длящуюся круглый год. Принято считать, что советская женщина, как правило, тратит ежедневно два часа на стояние в очередях семь дней в неделю, ежедневно подвергаясь испытаниям вдвое более тяжелым, чем те. которые раз, от силы два раза в неделю, выпадают на долю американских домохозяек в супермаркетах. Я прочел в советской печати, что русские тратят только в очередях за покупками 30 млрд, человеко-часов в год. В это число не входят миллиарды человеко-часов, которые тратятся на ожидание в швейных мастерских, парикмахерских, почтовых отделениях, сберегательных кассах, химчистках и у многих приемных пунктов, где сдаются бутылки и т. п. Однако довольно и 30 млрд, человеко-часов, чтобы занять делом в течение всего года 15 млн. грудящихся при 40-часовой рабочей неделе.

Мне лично известны случаи, когда люди простояли полтора часа в очереди, чтобы купить четыре ананаса; три часа — чтобы в течение 2 минут покататься на американских горах в парке культуры; три с половиной часа за тремя большими кочанами капусты, которые им так и не достались — пока подошла очередь, капуста кончилась; 18 часов — чтобы записаться в очередь на ковер, который можно будет купить только в будущем; целую морозную декабрьскую ночь — чтобы попасть в список на покупку машины, которую эти люди прождали затем 18 месяцев и безумно радовались такой удаче. Очереди бывают длиной в несколько метров и в полквартала (примерно полтора километра), причем обычно они еле-еле подвигаются. Наши знакомые, жившие на юго-западе Москвы, наблюдали и сфотографировали очередь, протянувшуюся в четыре ряда через целый жилой район и не иссякавшую полных два дня и две ночи. По оценке наших знакомых, там было от 10 до 15 тысяч человек, записывавшихся на покупку ковров — такая возможность представляется в этом большом районе Москвы только один раз в год. Некоторые разжигали костры на снегу, чтобы согреться; треск горящего дерева и назойливый гул бесконечных разговоров всю ночь не давали заснуть нашим друзьям.

Однако, несмотря на такие тяжкие испытания, инстинктивная реакция русской женщины на образующуюся где-нибудь очередь — поскорее встать в нее, даже не узнав еще, что продается. Очереди обладают собственной силой магнетизма. Русские много раз говорили мне о том, что при виде людей, поспешно становящихся в очередь, естественно возникает предположение, что, должно быть, появилось что-то хорошее, ради чего стоит потратить время. Да это и неважно: сначала займи очередь, а потом уж задавай вопросы; узнаешь, когда подойдет твоя очередь, а, может быть, и раньше — передние передадут. Одна женщина-юрист рассказала мне о том, как однажды в Мосторге она увидела огромную очередь, вытянувшуюся через весь универмаг. "Когда я спросила у стоявших в хвосте, что продается, те ответили, что не знают; другие огрызались и говорили, чтобы я отстала. Я прошла метров 20–25, расспрашивая людей в очереди. Никто не знал, за чем стоит. В конце концов, я перестала спрашивать”.

Переводчица детской литературы и писательница Нина Воронель рассказала мне, что как-то ей довелось оказаться у прилавка отдела электробытовых товаров, где она покупала обыкновенный ручной миксер за 30 рублей (40 долларов) в тот момент, когда один из работников притащил ящик настенных ламп из ГДР. "Я сказала продавщице: "Выпишите мне одну, я пойду заплачу в кассу”. И не успела я дойти до кассы, образовалась очередь человек в 50. Уж не знаю, как они узнали о том, что эти лампы поступили в продажу. Наверно, шепнул кто-то. Мы обо всем здесь узнаем по слухам, — говорила Нина. — Практически все, кто был в магазине, оказались в этой очереди. И никакого значения не имело, нужны тебе такие лампы или нет. Люди здесь покупают не то, что им нужно, а все стоящее, что им попадется. Некоторые, может быть, продадут эти лампы. Кое-кто подарит их своим друзьям. А большинство положит на полку. Может пригодиться. Хорошие ткани тоже нужны всегда, и меховые шубы, и меховые шапки, и хорошие зимние сапоги, и яркие летние платья, и ковры, и посуда, и эмалированные кастрюли, и сковородки, и чайники, и хорошие вязаные кофты, и зонтики, и приличная сумка, и красивый письменный стол, и пишущая машинка, и женский бюстгальтер — не советский бесформенный, без пряжек на лямках и без удобной застежки, выпускаемой как будто только для грудастых деревенских девушек, а чешский или польский — белый, хорошенький, а не какой-нибудь голубой с розовыми цветочками. Вот почему, все сразу же занимают очередь. Может быть, продают что-нибудь из этих товаров”.

Люди образуют очередь с такой же скоростью, с какой утки в пруду бросаются за куском хлеба. В киевском универмаге я однажды стоял возле прилавка с женскими перчатками, когда кто-то произнес: "Импортные перчатки”. Меня в давке чуть не прижали к прилавку. Одна особенно энергичная молодая пара протиснулась вперед; рассмотрев перчатки через голову какого-то покупателя, они заявили, что перчатки не импортные, и удалились, расталкивая людей, но основная масса, оставшаяся в неведении, держалась стойко до тех пор, пока какая-то продавщица в синем халате не прошла по проходу, толкая тележку, нагруженную хорошими на вид стегаными мужскими куртками. Подобно морскому отливу волна покупателей отхлынула от прилавка с перчатками и в буквальном смысле слова снесла несчастную продавщицу с куртками в какой-то угол. Было очевидно, что она не собиралась продавать их прямо здесь, но ей удалось скрыться со своим грузом в лифте только после того, как стоящие впереди выжали из нее всю необходимую информацию — о цене, размерах курток, и о том, в каком отделе они будут продаваться.

Советские очереди обладают и гораздо большей подвижностью, чем это кажется. В них образуются водовороты и подводные течения. В большинстве магазинов, например, мучения покупателей еще усугубляются тем, что за каждой покупкой им приходится выстаивать в трех очередях: в первой — для того, чтобы выбрать покупку, узнать ее цену и выписать чек; во второй — в кассу, которая находится где-нибудь в другом месте, чтобы заплатить и получить кассовый чек, и в третьей — чтобы вручить контролеру этот чек и получить, наконец, купленный товар. Но однажды субботним утром в молочном магазине я обнаружил, что эта "игра” и проще, и одновременно сложней, чем та, которую я только что описал. Я пришел туда, чтобы купить сыр, масло и копченую колбасу, которые, к сожалению, продавались в трех разных отделах магазина — каждый со своей очередью. Девять очередей, расстроился я, но вскоре заметил, что покупатели-ветераны минуют первый этап. Они знали цены на большинство товаров и сразу же отправлялись платить в кассу. Быстро изучив цены, я поступил точно так же. Затем с чеками в руке я подошел к очереди, стоявшей за сыром, чтобы худшее поскорее осталось позади, потому что это была самая длинная из всех очередей — она состояла, наверно, человек из двадцати. Но не успел я постоять и минуты, как стоявшая передо мной женщина обернулась ко мне и попросила поберечь ее место в очереди, а сама устремилась в очередь за молоком и маслом. Очередь за сыром двигалась так медленно, что женщина успела вернуться со своими покупками прежде, чем мы продвинулись на один метр. Я тоже решил рискнуть отойти и, получив масло, вернулся, а очередь за сыром еле-еле двигалась. Потом мне стало ясно, что все эти люди, которые крутятся в магазине, действуют точно так же: подходят к одному хвосту, занимают очередь, отходят, возвращаются. Очередь за сыром была для всех "базой”, поэтому-то она и двигалась так медленно, постоянно пополняясь в середине. Обнаружив это, я еще раз сказал стоявшему за мной пожилому человеку, что сейчас вернусь, и отправился за колбасой. Способ сработал и на этот раз. В конце концов, на покупку копченой колбасы, масла и сыра у меня ушло 22 минуты, и вместо того, чтобы разъяриться, я испытывал какое-то странное чувство — как будто мне удалось при помощи всех этих маневров обойти систему. Позднее от более серьезных покупателей я узнал, что прыганье из очереди в очередь допускается только при покупке обычных товаров. Если же появляется что-нибудь дефицитное, "обстановка накаляется", как объяснили мне многие женщины. "Люди знают по собственному опыту, что, пока они стоят в очереди, товары кончаются, — говорила молодая блондинка. — Так что, если стоит очередь за чем-нибудь действительно стоящим, а вы уйдете надолго, люди будут очень недовольны. Они выйдут из себя, начнут вас ругать и постараются не пустить обратно в очередь, когда вы вернетесь. Сохранять ваше место в очереди может только тот, кто стоит за вами. Поэтому попросить кого-нибудь об этом — серьезное дело. Этот человек берет на себя моральную ответственность не только за то, чтобы потом пропустить вас впереди себя, но и за то, чтобы защитить вас перед другими. Сами вы тоже должны быть упорны и настаивать на своем, несмотря на оскорбления и недоброжелательные взгляды. Если "в одни руки” отпускается неограниченное количество дефицитного товара, то, когда подойдет ваша очередь, вам доведется услышать крики стоящих позади, за шестым или восьмым человеком от вас, о том, что вы не должны брать так много, что у вас нет совести или что вы не считаетесь с другими людьми. И может возникнуть не очень приятная ситуация”.

Этот дух борьбы, состязания, царящий в магазинах, создает на поверхности русской жизни какое-то искусственное напряжение, которое, как ничто другое, отделяет рядовых людей от элиты. Как-то один американский журналист сравнил эти магазинные страсти с муштрой, которой сержанты подвергают новобранцев, чтобы сбить с них спесь. При этом он имел в виду угрюмое высокомерие продавцов, плохо оплачиваемых, часто перегруженных, а то и просто ленивых. Русские рассказывают бесчисленные истории о том, как в ресторане пришлось дожидаться целый час, пока официантка приняла заказ, а потом еще полчаса, чтобы узнать от нее, что заказанного вами блюда нет. В Ташкенте одна пожилая женщина рассказала мне о том, как простояв в длинном хвосте за мясом, она должна была, когда подошла ее очередь, прождать еще минут пять, пока продавец разговаривал со своим приятелем о спортивных состязаниях; когда она попросила дать ей мясо определенного сорта, продавец с раздражением повернулся к ней и сказал: "А может, вам еще его и в рот положить?” Грубость продавцов — настолько типичное явление, что один из ведущих советских эстрадных актеров Аркадий Райкин с неизменным успехом показывает сценку, в которой продавщица, полностью игнорируя просьбу какого-то рохли (вроде Каспара Милктоста) посоветовать, что купить в подарок женщине средних лет, навязывает ему игрушечную пушку. Такое поведение советского продавца — неотъемлемая черта советской торговли. "Вас много, а я один, чего ж мне торопиться? Все равно будете ждать, никуда не денетесь — так рассуждают продавцы, — объяснил мне один служащий. — И они, конечно, правы. Куда же еще пойдешь, если то, что вам нужно — у них в руках?”

Во многих магазинах покупатели не могут подойти к полкам с товарами, так как отделены от них прилавком; вот и приходится ждать до тех пор, пока продавец не соизволит вас обслужить. Исключением являются булочные. Там для покупателей предусмотрены металлические вилки, которыми проверяется свежесть хлеба. Но в больших универсальных магазинах в отделы женской одежды, детской обуви или спортивных принадлежностей, огороженные канатами, покупателей пропускают маленькими группами, за которыми внимательно следят.

Появление продовольственных магазинов самообслуживания положило начало некоторым изменениям, но новшества прививаются здесь чрезвычайно медленно, отчасти потому, что русские очень верны своим привычкам. Так, например, в двухэтажном продовольственном магазине на проспекте Калинина, в центре Москвы, я заметил, что такие продукты, как мука, сахар, макароны, люди покупают в расфасованном виде, а молоко предпочитают брать разливное, принося с собой для этого из дому бидоны и выстаивая очередь к продавщице, вместо того, чтобы взять с прилавка бутылку или пакет с молоком, хотя это заняло бы значительно меньше времени. Некоторых покупателей отпугивает оскорбительная, по их мнению, выборочная проверка сумок, введенная в магазинах самообслуживания для борьбы с воровством. Злоключения русских покупателей усугубляются также и тем, что вдруг самым неожиданным образом магазин прекращает работу и закрывается. В Советском Союзе больше, чем в какой-либо другой стране, соблюдаются "санитарные дни” и дни "учета”, когда торговля прекращается. Покупателей иногда ожидает и другой сюрприз: подойдут к двери магазина — а на ней написано: "Ремонт", что равноценно повсеместно используемому маскировочному "Закрыто на обед”. В провинциальных городах магазины закрываются тогда, когда удобно продавцам, независимо от часов работы, указанных на табличке у входа. "Они работают так, как будто они сами себе хозяева, — сказала мне в кавказском селении расстроенная крестьянка, с которой я оказался товарищем по несчастью, очутившись у запертой двери единственного в этой местности продовольственного магазина. — Если они считают, что у них есть, что продавать, они открывают, а нет — так нет”. Некоторые учреждения устраивают себе обеденный перерыв, не очень-то заботясь о своих клиентах; так, например, буфет в вестибюле гостиницы "Украина” закрыт с 12 до 2 часов дня. А Московский парк культуры и отдыха имени Горького, где существует восхитительный обычай зимой заливать все тропинки, чтобы посетители могли кататься на коньках среди деревьев, регулярно закрывается в воскресенье от 4 до 6 вечера, то есть в часы, когда особенно много желающих покататься. Более того, я с огорчением узнал, что кассирши отказываются продавать входные билеты в парк уже после 3 часов. "Вы все равно не успеете приготовиться”, — рявкнула на меня одна из них, и никакие убеждения не могли заставить ее отменить это своевольное решение.

Русские проявляют ко всем этим явлениям удивительное равнодушие и к хождению за покупками относятся, как к своего рода физической и психологической борьбе, примерно так же, как жители Нью-Йорка собираются с силами, готовясь к штурму подземки в часы пик. Люди врываются в магазины, толкают друг друга с мрачным, агрессивным выражением лица и не утруждают себя тем, чтобы поблагодарить человека, придержавшего за собой дверь или пропустившего их вперед. Москвичи, эти ожесточившиеся горожане, считаются особенно грубыми. Время от времени какой-нибудь фельетонист принимается их укорять в печати за дурные манеры. При этом русские, проявляющие чудесную теплоту в частной жизни, нередко удивляются тому, что иностранцы находят их суровыми и неулыбчивыми в общественных местах. "Вы должны понять, — сказал мне любезный седовласый литературный критик, — что сколько мы себя помним, ходить за покупками было все равно, что отправляться в бой. Жизнь — это борьба. Очень важно, какое место вы занимаете в очереди. Это восходит еще к годам войны, когда мальчик, не вставший достаточно рано, чтобы занять место в начале очереди, возвращался домой без хлеба. Конечно, теперь дела обстоят лучше, но люди до сих пор ощущают отголоски этой напряженности, когда приходят в магазин”.

Усталость, связанная не только с покупками, но и с работой, режимом питания и житейскими передрягами, сказывается — люди раньше стареют. Я заметил, что люди старше 30 лет часто ошибаются, определяя возраст друг друга: русские, как правило, дают американцам лет на 8 — 10 меньше, а американцы русским — на 8 — 10 больше, чем на самом деле. Вечные страдания потребителей имеют, однако, и положительный результат — любая удачная покупка доставляет огромную радость и составляет предмет гордости.

Русские — меньшие материалисты, чем американцы, но они испытывают особое чувство удовлетворения и радостное ощущение достигнутой цели по поводу сравнительно простых вещей в значительно большей степени, чем люди на Западе, для которых покупки не связаны с такими трудностями. "В Америке, если ваша жена купила себе красивое новое платье, и я замечу это, я скажу: "0, да, очень мило”, и это все, — говорила знакомая журналистка, повидавшая Америку и встречавшаяся с американцами. — В Москве же, если я достану туфли, которые мне нравятся, — это настоящий успех, подвиг, великое дело. Это значит, что мне удалось решить трудную задачу, действуя сложными путями — может быть, через какого-нибудь знакомого, или найдя продавца, которому можно было всучить взятку, или исходив множество магазинов и простояв долгие часы в очереди. Обратите внимание на то, как я это формулирую — я не говорю просто: "Я купила туфли”, я говорю: "достала туфли”. Поэтому, когда я приобретаю туфли, которые мне нравятся, я очень ими горжусь. И мои подруги говорят мне: "0! у вас новые туфли? Скажите, где вы их достали?” И это не праздный вежливый вопрос, это серьезный, настоящий вопрос, потому, что они думают: "Может быть, она и мне поможет достать такие”. Американке этого просто не понять. Верно?” Да, она была права: я видел полные победоносного возбуждения взгляды женщин, целую вечность простоявших в очереди и вернувшихся домой с хорошим шиньоном или с югославским свитером. Вид этих женщин радует глаз.

Для большинства русских существуют и такие стороны экономической жизни, которые компенсируют явные недостатки их потребительской системы и заставляют людей предпочесть свой социализм более свободному, но менее надежному образу жизни на Западе. Западные экономические кризисы 70-х годов привели к тому, что в последнее время некоторые русские стали больше верить в свою систему при всех ее недостатках. Инфляция, исчисляемая двузначными числами, безработица, высокая стоимость жилья, медицинской помощи и высшего образования в Америке — все это пугает русских. Для многих выгоды, связанные с дешевизной жилья, бесплатное медицинское обслуживание, субсидируемое высшее образование, а более всего гарантированная работа, т. е. уверенность в завтрашнем дне, — все это перевешивает недостатки в торговле.

Помнится, как однажды вечером мы ужинали у одного специалиста по охране природы, большого любителя рассказов О’Генри. Хозяин играл на гитаре для Энн и меня печальные волжские песни, а потом мы заговорили на экономические темы. "Мы знаем, что жизнь здесь не так хороша, как в Америке, что ваши лучшие рабочие зарабатывают втрое или вчетверо больше наших, что ваши квартиры и дома больше наших, — сказал он, — но здесь нам не приходится откладывать деньги на случай безработицы. Я приношу домой свою получку, отдаю ее Любе, а она ведет хозяйство. О чем мне беспокоиться? Денег хватает. Вы зарабатываете намного больше меня, но вам надо откладывать, нужно иметь сбережения, потому что в любой момент вы можете оказаться без работы и вам необходимо позаботиться о том, что будет на старости лет. Мне нет. Мне не о чем беспокоиться. У меня есть специальность. Я могу уйти из своего института и найти другую работу по специальности и буду зарабатывать столько же (220 рублей в месяц) без всяких проблем. Я могу рассчитывать на свои 220 рублей — в этом вся разница, мне нечего беспокоиться о будущем, не то, что вам”. Такие высказывания изо дня в день повторяются и в печати: советские граждане говорят это практически каждый раз, когда встречаются с иностранцами, особенно с американцами. Кое в чем это мнение обоснованно, особенно в отношении безработицы.

Советские статистические данные по социальному обеспечению звучат всегда весьма внушительно, хотя факты, которые за ними скрываются, часто оказываются значительно менее впечатляющими. Так, например, советские государственные чиновники любят громогласно заявлять о том, что ежегодно в СССР выплачивается пенсий на сумму около 20 млрд, рублей. Но когда вы узнаете, что эта сумма распределяется между 41,5 млн. пенсионеров, то окажется, что в среднем каждый из них получает по 40 рублей в месяц (33 доллара), что ниже неофициально подсчитанного порога нищеты. На деле многие бабушки и дедушки не знают нужды только потому, что живут вместе со своими взрослыми детьми, а иногда после наступления пенсионного возраста продолжают работать в качестве низкооплачиваемых вахтеров, уборщиц, лифтеров, гардеробщиков, домработниц, причем правительство поощряет такую практику. Но ведь это, в конце концов, не называется "уйти на пенсию”.

Подобным же образом советская экономика избежала ползучей инфляции, переживаемой западной экономикой в последние годы. Однако она защищена от инфляции далеко не так надежно, как провозглашают официальные органы. Верно, что государство субсидирует транспорт: проезд в метро и сейчас стоит 5 копеек (около 6, 5 центов), т. е. столько же, сколько и 20 лет тому назад. Плата за жилье, которое является государственной собственностью, очень невелика и практически неизменна — от 6 до 8 рублей (8—11 долларов) в месяц за две комнаты, кухоньку и ванную. Сегодня, как и десять лет тому назад, пол-литра обычного молока стоит 16 копеек (около 35 центов за кварту). В государственных магазинах цена на картофель до сих пор составляет 10 копеек за килограмм (около 6 центов за фунт). Номинально высшая цена на говядину в этих магазинах тоже не изменилась — 2 рубля за килограмм (1,20 долларов за фунт). Транспорт дешев: за поездку на поезде или самолете на расстояние около 1500 км русские платят только 50–60 рублей (66–80 долларов). В гостиницах в одну комнату помещают обычно двух или более человек — цена одного места (койки) 1 или 2 рубля за ночь. Великим благом по-прежнему являются льготные путевки стоимостью 120 рублей (160 долларов) на 26 дней; эта сумма включает плату за комнату и питание в скромном доме отдыха. Пребывание детей в пионерских лагерях стоит 9—15 рублей (12–20 долларов) за три с половиной недели. Правда, получить место в гостинице, билет на поезд, путевку в дом отдыха или в лагерь не так уж просто.

В последние недели моего пребывания в Москве, в конце 1974 г., я слышал, как рядовые советские граждане в узком кругу посмеивались над официальными заявлениями о том, что индекс розничных цен понизился с 1970 г. на 03 %. Женщина средних лет утверждала, что то, что можно было купить на 5 рублей несколько лет тому назад, стоит теперь 7 рублей. Одна женщина-лингвист считает, что сейчас прокормить и одеть ее семью из четырех человек, включая двух подрастающих мальчиков, стоит вдвое дороже, чем в 1970 г. По более скромным оценкам одного врача, подорожание составило 20 %. Некоторые западные экономисты предполагают, что скрытая инфляция в Советском Союзе составляет около 5 % в год.[9]

В редких случаях цены повышались официально. В 1973 г. сразу на 100 % были повышены цены на такие предметы роскоши, как икра, семга, меха и ювелирные изделия, в то время как цены на некоторые марки телевизоров и радиоприемников понизились примерно на 20 %. Однако наиболее распространенным приемом повышения стоимости товаров является замена старых артикулов новыми, под которыми, скрываются товары. как правило, того же или почти того же качества, что и прежние, но стоящие дороже: при атом более дешевые изделия снимаются с продажи. Другой вид инфляции является результатом дефицита, вынуждающего население покупать продукты питания на свободном рынке, где цены на мясо и овощи сильно поднялись. В 1970 г. произошло скрытое повышение цены на водку — эту универсальную в России валюту. Знаменитые старые марки водки, например. "Столичная", продававшаяся по 2,87 рубля за пол-литра, просто-напросто исчезли из продажи (они пошли на экспорт), а вместо них появилась новая, более грубая, называемая просто "Водка”, стоимостью 3, 62 рубля. В 1974 г. старую машину "Жигули-1” (советский вариант "Фиата-124”) стали постепенно вытеснять "Жигули-3” ("Фиат-125”) — машина чуть более мощная, с несколько более привлекательной внутренней отделкой, зажиганием сигнальной лампочки при открывании дверцы и большим количеством хромированных деталей, а также с несколькими другими незначительными изменениями. Но цена выросла настолько, что и американские, и итальянские автомобильные фирмы могли бы только позавидовать: старая машина стоила 7333 доллара, а новая 10 тыс. долларов — повышение на 36 % одним махом! При помощи подобных трюков повышаются цены и на товары первой необходимости, начиная от чулок и кончая теплыми куртками для детей или продуктами питания. Одна домашняя хозяйка рассказала: "Более дешевые сорта цыплят исчезли с прилавков. Теперь в продаже лучшие сорта — по 2.65 рубля за килограмм (1,59 доллара за фунт) или импортные — венгерские либо датские, которые стоят дороже. А если вы уж решили швыряться деньгами, то можете купить разделанного цыпленка по 3,40 рубля за килограмм (2,04 доллара за фунт). Так протекает инфляция у нас. Самых дешевых сортов вы не найдете, средние — редки, и вам предлагаются самые дорогие. Таким образом, стоимость жизни повышается даже без изменения цен”.

Один из жизненно важных секторов, свободных от инфляции, — это медицинское обслуживание. Советская система очень гордится отсутствием огромных счетов за медицинскую помощь, особенно при том, что в США стоимость медицинского обслуживания неудержимо повышается. Лично мое знакомство с советской системой здравоохранения свелось к нескольким посещениям поликлиник, где в честь иностранных гостей был наведен особый блеск. Однажды наши дети пошли на медицинское обследование в поликлинику для дипломатов — здание блеклого бежевого цвета за тяжелыми чугунными воротами в центре Москвы. Люди приносят сюда свои "анализы” в баночках из-под кофе, бутылках из-под воды и всякой другой посуде, так как специальных емкостей для медицинских целей не предусмотрено; лаборатория бывает открыта только в течение одного часа в день. Чтобы пройти обследование, понадобилось несколько визитов. Но врачи, как правило, симпатичные женщины средних лет, производили впечатление знающих, и Энн поразило, насколько тщательно было проведено обследование.

Путешествуя по Средней Азии и по другим районам страны, я вынес впечатление, что общие достижения советского здравоохранения относятся к числу самых значительных побед советской системы за полстолетия, прошедших с тех пор, как Ленин заявил: "Либо вши победят социализм, либо социализм победит вшей”. Стало значительно меньше эпидемий. Детская смертность снизилась до уровня, близкого к показателям 15 самых развитых стран. Средняя вероятная продолжительность жизни увеличилась до 70 лет. В 1970 г. Советский Союз имел самый высокий в мире показатель по числу врачей (23,8 врача на каждых 10 тыс. жителей, по сравнению с 15,8 в США); больничных коек здесь больше, чем в Америке (10,6 на тысячу человек против 8,2 в США, хотя одна из причин этого заключается в том, что в России кладут пациентов в больницу по поводу таких болезней, как, например, хронический алкоголизм, которые в Америке принято лечить амбулаторно). По оценке западных специалистов, кремлевское правительство расходует на нужды здравоохранения 5–6 % от валового национального дохода по сравнению с 7 % в США[10].

Советские руководители без устали говорят о том, что гарантия от финансовой катастрофы в связи с болезнью — это одно из наиболее значительных и популярных достижений советской системы. Некоторые русские рассказывали мне о своих знакомых, людях с очень скромными средствами и положением, пользовавшихся практически бесплатно медицинским обслуживанием (включавшим операцию и лечение в больницах и институтах, расположенных на большом расстоянии от места жительства этих людей), которое на Западе стоило бы чрезвычайно дорого. Тем не менее многие русские жаловались мне на то, что их система здравоохранения, как и прочие области обслуживания, далеко не совершенна из-за перегруженности врачей, нехватки лекарств, плохого медицинского оборудования и вообще низкого качества медицинского обслуживания. Они осуждали правительство главным образом за то, что оно платит врачам, как всему остальному медицинскому персоналу, низкую заработную плату. Врачи, большая часть которых — женщины, относятся к самым низкооплачиваемым слоям населения и зарабатывают по 100–130 рублей (133–173 доллара) в месяц, т. е. меньше заводских рабочих средней квалификации. Андрей Сахаров, физик-диссидент, оценивает качество медицинского обслуживания как "очень низкое”, что и заставило его отправить свою жену для лечения глаз за границу. Президент Советской Академии Наук Мстислав Келдыш пользуется услугами американского специалиста по сердечным заболеваниям. Другой знаменитый ученый осторожно высказался так о советской системе здравоохранения: "Она — неоднородная. Некоторые врачи, некоторые больницы и клиники хороши. Другие плохи. И вы заранее не угадаете, какие из них окажутся хорошими, а какие — плохими. Я, конечно, говорю о Москве. В других местах дело обстоит хуже”. Ученый-медик, который эмигрировал в Америку в 1974 г., а в прошлом работал в одном из ведущих московских медицинских институтов, хвалил советских врачей за то, что они "более человечны”, чем стремящиеся к наживе американские частные врачи, и одобрял принцип государственного здравоохранения. "Но вы не можете себе представить, — сказал он, — как низок общий уровень медицинского обслуживания. В Рязани, например, где я вырос (а это город с 400-тысячным населением), врачи располагают очень плохим оборудованием. Нет самых простых вещей, в том числе лекарств. Квалификация врачей намного ниже, чем в Москве. Но хуже всего — это организация дела, и плохая работа среднего медперсонала. Инструменты стерилизуются чрезвычайно небрежно. После операций даже в нашем институте — одном из ведущих — было много случаев сепсиса, нагноения ран, инфекций и абсцессов. Сестры работают недостаточно чисто, делают много ошибок во время операций. Директор нашего института выходил из себя из-за того, что результаты его блестяще выполненных операций сводились потом на нет из-за внесения инфекций. Так бывало часто. Вы знаете, работа среднего медицинского персонала плохо оплачивается; на сестер нельзя положиться, они недостаточно квалифицированны. Однажды я был в Харькове, где мне пришлось оперироваться по поводу аппендицита в обычной районной больнице. Вы не можете себе представить, какая там была грязь. Простыни посерели от долгого употребления. Одежда персонала больницы не отличалась чистотой. И хотя ко мне относились с особым вниманием, как к работнику важного московского института, инфекцию все же внесли, как и многим другим. На моих глазах из-за этого после обычной операции по поводу аппендицита умер человек”.

Когда в 70-е годы из СССР вместе с другими евреями эмигрировали и советские врачи, американские и израильские медики пытались помочь им освоить методы лечения, принятые вне СССР. Эти люди были поражены низкой, против ожидания, квалификацией советских врачей. "Различие огромное”, — сказал мне один нью-йоркский специалист, работавший в области переподготовки советских врачей. Другой американский медик был крайне удивлен, узнав, что женщина-врач из ведущей ленинградской детской клиники не умеет пользоваться отоскопом (прибор для осмотра ушей); на вопрос о том, как же она определяла, есть ли у ребенка воспалительный процесс, она ответила: "Насучили потянуть за мочку уха; если ребенок кричит, значит имеется воспаление”. С этой оценкой квалификации советских врачей американскими медиками согласился встретившийся мне на Кавказе гинеколог из ГДР, три года работавший в Ленинграде. Он сказал: "Советы превозносят свою систему здравоохранения, но я работал в их клиниках и на их скорой помощи: уход за больными плохой; лекарств мало и снабжение ими недостаточное. Не хватает самого необходимого медицинского оборудования. Конечно, у них есть научно-исследовательские институты или специальные больницы для важных шишек, вроде "кремлевки”, которые, по-видимому, не уступают вашим американским больницам: они располагают хорошими специалистами и прекрасно снабжаются. Но мы, в Восточной Германии, отстаем от вас лет на 15 по общему уровню медицинского обслуживания, а русские отстают от нас. Правительство попросту отпускает обычным поликлиникам и больницам недостаточно средств. Скорая помощь заставляет себя слишком долго ждать. Часто машину скорой помощи вызывают для того, чтобы подбирать пьяных, а больным с сердечным приступом приходится ждать по два часа. Больницы переполнены. Теперь в СССР строят больницы не с такими большими палатами, как раньше, скажем, на шесть человек, но те, которые видел я, рассчитаны на большое число коек. Атмосфера в больницах неприятная, еда плохая. Большинству больных еду приносят родные из дому; они же суют деньги или подарки санитаркам, чтобы те почаще меняли постельное белье и больше заботились о чистоте”.

Многие говорят о том, что больницы переполнены и попасть в них можно только после долгого ожидания. "В экстренных случаях попасть в больницу нетрудно — такими больными занимаются немедленно, — рассказал мне один московский врач. — Но "плановые” операции по поводу хронических заболеваний, не требующих срочного вмешательства, повсеместно связаны с большими трудностями”. Инженер-энергетик из Молдавии рассказал мне, что ему в Кишиневе пришлось прождать несколько месяцев, пока подошла его очередь на полостную операцию. В Московском институте сердечно-сосудистой хирургии "трехлетний или даже пятилетний срок ожидания — не редкость”, — сказал мне один ученый. В менее престижных учреждениях ждать приходится меньше, но все же очень долго.

Один врач из Восточной Германии, опровергая мое не слишком лестное мнение о дипломатической поликлинике в Москве, сказал: "Для вас, иностранцев, в Москве имеется специальная больница, где обслуживание лучше, чем в больницах для русских”. Тем не менее, я знал людей с Запада, которые лежали в этой больнице и рассказывали, что были подавлены антисанитарией, которую они там наблюдали. Других удивляло, что при несложных операциях, например, абортах или удалении аппендикса, русские врачи пользуются лишь новокаином, не применяя общего наркоза, и что почти все виды лечения зубов, за исключением удаления, проводятся без применения обезболивающих средств.

Одно из серьезных достоинств советской системы здравоохранения — дешевизна лекарств (как правило, они стоят менее одного доллара за рецепт) — часто сводится на нет из-за нехватки медикаментов. На это русские жалуются почти открыто. Даже печать часто упрекает фармацевтическую промышленность за отсутствие в продаже таких простых лекарств или ингредиентов лечебных средств, как глицерин для сердечных больных, настойка йода, гидроокись аммония, новокаин и даже наборы для оказания первой помощи, а также жгуты, не говоря уже о новейших антибиотиках. Один доктор рассказал мне, что врачи получают инструкцию не прописывать лекарств, которых, как они знают, нет в аптеках. Мои русские знакомые часто обращались ко мне (как часто обращаются люди и ко многим другим иностранцам, живущим в Москве) с убедительной просьбой помочь им получить совершенно необходимые лекарства, которых в Москве ни за какие деньги достать невозможно. Правда, большинство находит утешение в том, что теперь с лекарствами дело обстоит лучше, чем раньше. В системе бесплатного медицинского обслуживания люди видят одно из самых значительных достижений социализма.

Самым наглядным примером своеобразного сочетания победы и поражения советских потребителей является, пожалуй, положение с жильем. Достигнуты действительно потрясающие успехи, но имеются и ужасающие недостатки. За двадцатилетие, прошедшее с 1956 г., усилиями государственного, частного и кооперативного секторов в СССР построено около 44 млн. новых жилых единиц, т. е. больше, чем в какой-либо другой стране в мире.[11] За первую половину текущего десятилетия было ассигновано 35 млрд, рублей (около 48 млрд, долларов) на жилищное строительство. В 1975 г. была поставлена задача улучшить только в одном этом году жилищные условия более 1 млн. человек, причем более половины из них переселить в новые дома.

Видимые результаты выполнения программ жилищного строительства в Советском Союзе поразительны. Иностранцев, возвращающихся в СССР после десятилетнего отсутствия, приводят в изумление ряды сборных панельных 9-,11- и 14- этажных жилых домов, возвышающихся теперь в окрестностях Москвы и других больших городов. Однообразие архитектуры и гигантские размеры этих домов потрясают, но их интерьеры гораздо скромнее, чем грандиозные фасады. Однако сам размах строительства производит сильное впечатление. Повсюду, где мне ни приходилось бывать, я встречался с учеными, инженерами, рабочими, учителями, гордо рассказывающими о своих новых квартирах. По западным понятиям, это, может быть, и очень скромные квартиры, но они достаточно светлые и в них достаточно воздуха, чтобы качественно изменить быт людей, которым прежде приходилось тесниться с четырьмя, а то и шестью чужими семьями в коммунальных квартирах — с общей кухней, ванной и туалетом. "Вы не можете себе представить, какая это огромная перемена в жизни людей”, — сказал мне один учитель средних лет.

Однако нехватка жилья — настолько обширная и наболевшая проблема в СССР, что такие западные экономисты, как Гертруда Шредер, до сих пор считают Россию страной, в которой жилищные условия хуже, чем в любой из крупных европейских стран, что они неудовлетворительны даже с точки зрения минимальных советских санитарных требований и требований приличий. Русские санитарные нормы на жилплощадь (минимум 9 м2 на человека) были установлены еще в 1920 г., но и теперь, более чем 50 лет спустя, Генри Мортон, американский специалист по советской жилищной проблеме, установил, что "подавляющее большинство населения городских районов в Советском Союзе не достигло минимального уровня 1920 года".

Советские чиновники вынуждены признать, что более 25 % советских граждан до сих пор живет в коммунальных квартирах; западные специалисты считают, что число этих граждан составляет около одной трети. В 1972 г. в городских районах Советского Союза на одного жителя приходилось в среднем 7,6 м жилой площади, т. е. около 1/3 того, чем располагают американцы, или 1/2 — европейцы. Если же сравнивать положение в различных городах Советского Союза, то окажется, что в Москве и столицах Прибалтийских республик — Риге и Таллине — оно значительно лучше, чем в таких менее развитых городах, как Ташкент, Ереван и Душанбе (Средняя Азия и Кавказ). Однако проблема эта — скорее проблема человеческих отношений, чем статистическая. Чтобы я понял, почему это так, один мой московский друг повел меня как-то серым ноябрьским днем в старый район Москвы возле Ржевских бань, рядом с Проспектом Мира. Здесь часами толклись сотни людей, напоминая пикеты забастовщиков: руки глубоко засунуты в карманы, шеи плотно обмотаны шарфами, к кожаным курткам или пальто из плотной ткани пришпилены объявления, нацарапанные от руки. Время от времени люди останавливались, образуя маленькие группки по два-три человека, спокойно беседовали и снова начинали прохаживаться. Но, несмотря на внешнее сходство, это были не пикетчики, а "ходячие объявления” — москвичи, жаждущие улучшить свои жилищные условия путем обмена.

Мы услышали, как одна модно одетая молодая пара предлагала очень заманчивый "размен”: обмен четырехкомнатной квартиры, очень большой по советским стандартам, на две меньшие, потому что они недавно поженились и не хотят жить вместе с родителями. Какая-то пожилая женщина пыталась уговорить человека в темной фетровой шляпе взять две комнаты в двух различных коммунальных квартирах в обмен на его отдельную однокомнатную квартиру, разумеется, с маленькой кухней, ванной комнатой и туалетом. То, что столовых, как таковых, в квартирах вообще нет, и что комната, служащая гостиной днем, на ночь превращается в спальню — всем было понятно.

Когда четыре человека — супруги, ребенок и бабушка — живут в двух комнатах, такие условия считаются нормальными и даже хорошими, если комнаты большие.

В то воскресенье дела шли слабо. Люди все больше присматривались, спрашивали, что-то бормотали, обсуждали, отказывались и проходили мимо. Но в конце переулка что-то происходило. Там группа студентов и офицеров обступила нескольких квартировладельцев, предлагавших сдать в наем маленькую квартирку, комнату или просто койку. Одна молодая женщина, окруженная пятью рядами претендентов, предлагала комнату в центре города, но подтянутому майору отказала, опасаясь, наверно, что он привезет к ней в квартиру жену и ребенка, а для этого места у нее недостаточно, как объяснила она. Высокий крепкий человек с вьющимися седыми волосами, в плотном синем бушлате вызвал настоящий переполох, предложив двухкомнатную квартиру в старом доме с газовым отоплением. "Вода и уборная во дворе”, — объявил он. Это отпугнуло заинтересовавшихся было двух молодых людей. "Кому это нужно!” — с отвращением сказал один из них, отходя в сторону. Но женщина средних лет, очень решительная, не испугалась Она хотела снять эту квартиру для своей дочери и ее подруги — студенток медицинской школы. "Они очень хорошие девочки, круглые отличницы”, — сказала она. "Мне все равно — двоечницы они или пятерочницы, — ответил хозяин. — Мне не нужны студентки. Они уйдут в общежитие”.”Вы хотите семью?” — спросила молодая брюнетка, стоящая сбоку. Он кивнул, и она, повернув голову, крикнула: "Котик, подойди сюда!” Все засмеялись — в России не принято такое ласкательное обращение употреблять при посторонних. "Котик" явился. Это был смуглый курчавый симпатичный мужчина в куртке на молнии. Ему было лет 26. Посыпались вопросы о квартире. Затем хозяин квартиры подверг будущих съемщиков перекрестному допросу:

— Чем занимаетесь? — спросил он.

— Я аспирант, — ответил Котик.

— А московская прописка у вас есть? — поинтересовался хозяин квартиры, очевидно, желая избежать длительной и обычно бесплодной борьбы с властями за московскую прописку.

— Да, временная прописка у меня есть, — ответил Котик.

— А как насчет вашей жены? — спросил хозяин, посмотрев на молодую женщину.

— Я не жена ему, — чистосердечно сказала она.

— Ладно, как насчет нее? — спросил хозяин у мужчины, больше интересуясь официальными документами, чем личными отношениями.

— У нее — московская прописка, — заверил его Котик. — А сколько вы берете за квартиру?

— Пятьдесят рублей в месяц, оплата за год вперед, — твердо заявил седовласый владелец квартиры. Это было втрое больше квартплаты за такую же квартиру в новом доме с водопроводом и другими удобствами, которых в этой квартире не было. Но жилищный кризис настолько велик, что эта пара была рада за глаза снять квартиру на условиях, поставленных хозяином. Все трое удалились заполнять необходимые документы.

Бюро по обмену квартир у Ржевских бань — одно из 30 учреждений такого рода в Москве и одно из нескольких сотен, существующих во всей огромной стране с 250-миллионным населением. Во многих городах, как и в Москве, издается местный бюллетень по обмену жилой площади. Имея опыт чтения между строк, люди быстро разбираются в нем, отличая непривлекательные, шумные пятиэтажные "хрущевские дома" от более современных и лучше построенных. "Старайтесь не брать верхний этаж, потому, что обычно крыша течет, — советовал один московский охотник за квартирами. — Да и первый этаж тоже нехорошо — шумно и живешь у всех на глазах. Квартира, в которой уже есть телефон — это настоящая удача, потому что поставить телефон почти невозможно. Проверьте, есть ли в доме мусоропровод".

Обмен часто требует многомесячных усилий из-за трудностей, связанных со множеством ограничений, установленных государством. В обмене иногда участвуют пять, шесть, семь или даже десяток семей. И каждая исполняет свою партию в гигантской игре, напоминающей игру в "музыкальный стул”, участники которой должны быстро пересаживаться с одного стула на другой.

Один мой знакомый — жилистый лохматый художник из нелегальных, — у которого была двухкомнатная квартира, после рождения второго ребенка захотел обзавестись квартирой попросторнее. На протяжении нескольких недель они с женой занимались безрезультатными поисками; они уговорили своих состоятельных родителей согласиться на обмен их четырехкомнатной квартиры вместе со своей в надежде получить две трехкомнатные, но и эта комбинация не увенчалась успехом. Наконец, они нашли трехкомнатную квартиру, но это была "коммуналка”, в которой жили две семьи и одинокий пожилой человек. Чтобы получить квартиру, художник и его жена должны были устроить всем этим людям отдельный обмен, связанный со сложной комбинацией. Когда сделка была, наконец, заключена, художник подсчитал, что в ней участвовало восемь семей, проживающих в шести различных квартирах. Пожилой человек был не очень доволен предложенным ему жильем и, только получив 500 рублей отступного, согласился переехать. После этого весь обмен необходимо было оформить в соответствующих инстанциях Горсовета, которые тщательно проверяют все подробности дела, чтобы удостовериться в том, что не нарушено ни одно из сложных ограничений относительно максимальной и минимальной норм на жилую площадь для различных категорий населения (ученые, некоторые категории государственных служащих и инвалиды войны имеют право на дополнительную площадь и т. п.). Чтобы помешать просачиванию в столицу жителей периферии, милиция проверяет, действительно ли все лица, участвующие в обмене, имеют московскую прописку.

"Все это заняло уйму времени и сил, но дело того стоило, — сказал художник своим друзьям. — Мы получили очень хорошую квартиру”.

Но не всегда все кончается так благополучно. Известный прозаик Юрий Трифонов опубликовал рассказ под названием "Обмен”, в котором показано, до чего теснота может довести людей. Герои этого рассказа, муж и жена, сговорились заставить мать мужа, умирающую от рака, переехать из квартиры, в которой она прожила всю свою жизнь, для того, чтобы успеть, пока она жива, улучшить свои жилищные условия, включив в обмен ее квартиру. Иначе после смерти матери квартира автоматически перейдет государству.

Писатели, а также многие частные лица объясняют высокий процент разводов в Советском Союзе (один из самых высоких в мире) тяжелыми жилищными условиями. Один ленинградский драматург в своей мелодраме "С любимыми не расставайтесь" показал горькие страдания мужа и жены, которые после развода были вынуждены жить под одной крышей, так как не могли найти другого жилья. И это — не плод фантазии. Мне рассказывали о реальных случаях такого рода.

Советские демографы объясняют немногочисленность русских городских семей (обычно один ребенок в семье) теснотой жилья. В прессе часто появляются статьи о большой текучести рабочей силы в советской промышленности, что вменяется в вину руководителям предприятий или авторам строительных, проектов, не обеспечивающим необходимых жилищных условий. Для рабочих жилье — часто более важный вопрос, чем зарплата. Один мой знакомый инженер-физик на полтора года ушел со своей постоянной работы на стройку жилого дома в пригороде Москвы, чтобы получить в этом доме новую квартиру. Для улучшения своих жилищных условий к такому способу прибегают многие. Этот инженер жил с женой и ребенком в девятикомнатной квартире, которую с ними разделяло еще 54 человека. В конце концов, они получили отдельную двухкомнатную квартиру, но в районе, куда они переехали, практически не было ни магазинов, ни удобного общественного транспорта. Жена инженера рассказала мне, что у каждого из них ежедневно уходило около двух часов на дорогу к месту работы. Прошло года два, и они, махнув рукой, вернулись в свою старую коммунальную квартиру. К тому времени в ней жило только 27 человек.

Одной из причин большого спроса на жилье в Советском Союзе является чрезвычайно низкая квартплата, в основном, благодаря государственной субсидии. Но главной причиной нехватки жилья, несмотря на огромные размеры строительства в течение последних двух десятилетий, является ужасающее наследие сталинского периода, когда жилищному строительству отводилось, пожалуй, самое последнее место в числе задач, стоявших перед государством. Если добавить к этому бурный рост городов и разрушения в Европейской части России, Белоруссии и на Украине во время войны, то вы получите представление об основных факторах, обусловивших то отчаянное положение с жильем, которое сложилось в СССР после войны. Кроме того, значительная часть усилий, предпринятых за последние годы, ушла на то, чтобы решить жилищные проблемы, связанные с ростом населения и его миграцией в города. Если с 1956 по 1975 гг. было выстроено 44 млн. единиц жилья, то население страны за тот же период выросло на 45 млн. человек.

С 1962 г. для более зажиточных семей выходом из положения стало участие в строительных кооперативах при учреждениях, предприятиях, научно-исследовательских институтах. В Советском Союзе обычно практикуется оплата 40 % стоимости квартиры наличными; остальная сумма выплачивается затем в течение 15 лет. С ростом спроса на квартиры повысились и цены. Друзья рассказали мне, что удобная трехкомнатная квартира, которая в 1966 г. стоила 6000-6500 рублей (8000–8660 долларов), стоит теперь в новом кооперативе от 8500 до 10000 рублей (11450-13300 долларов). Хотя люди на Западе сочли бы, что это недорого, советские граждане, получающие около 400 долларов в месяц, находят, что это очень большая сумма. Поэтому кооперативы доступны только более или инее состоятельным людям, да и объем кооперативного строительства составляет лишь, около 3 % всего жилого фонда городов.[12]

Положение с жильем во многих отношениях отражает всю жизнь советского потребителя середины 70-х годов. Уровень жизни значительно повысился, но все еще сильно отстает от западного, особенно от уровня Америки, с которой русские так любят сравнивать твою страну. Кремль пошел на уступки потребителям, то России еще далеко до того, чтобы стать потребительским обществом. Так, выполнение обязательств, данных потребителю в первой половине 70-х годов, все время отодвигалось на задний план во имя страшной гонки, создаваемой Кремлем, чтобы догнать Вашингтон в области ядерной техники, укрепить советский военно-морской флот и продолжать оказывать огромную экономическую помощь арабам. Средний русский человек, как мне кажется, до сих пор является в глазах своих руководителей, главным образом, производителем, а не потребителем; и если ему идут на уступки, то только для того, чтобы стимулировать производительность труда.

Верно, что требования русского потребителя растут, но людей с Запада часто удивляет, что после всех жертв, приносимых в течение полу столетия, эти требования не растут быстрее или не звучат более настойчиво. Например, несмотря на все свои заботы, кремлевским руководителям ни разу не пришлось столкнуться с таким бурным проявлением недовольства потребителей, как то, которое потрясло польское правительство в 1970 г., привело к падению Гомулки и к вынужденным уступкам потребителям. Советским лидерам удалось добиться большего успеха в том, чтобы убедить свой народ повременить с вознаграждением, согласиться на меньшее сейчас в обмен на обещания лучшего, но постоянно отдаляющегося будущего. Русские согласны стоять в очереди — в прямом и переносном смысле слова — намного дольше, чем большинство людей в мире. Как-то на Кавказе у меня завязался разговор о советских автомашинах с шофером лет пятидесяти, который вез нас в далекую экскурсию. Он зарабатывал 95 рублей в месяц (127 долларов), имея 25-летний водительский стаж. Я спросил его, какая, по его мнению, машина лучше — "Волга”, "Жигули”, "ЗИЛ” или "Чайка”, или еще какая-нибудь машина, может быть, иностранная. Он начал свой ответ с предыстории.

"Хороша была "Победа” в свое время, — рассуждал он, — как и старая модель "Волги”. Новая модель "Волги” — лучше, а "Жигули”, ЗИЛ” или "Чайку” я никогда не водил. Техника развивается. Каждая новая модель лучше прежней, но в свое время каждая тоже была лучшей. Все они были хороши в свое время”.

Этот ответ показался мне типично русским. Он отражал полнейшую неосведомленность рядовых людей, особенно старше сорока, о том, что на каждом этапе существовали лучшие машины, которые производились где-то в другой стране, а также готовность этих людей без всякой критики принять любую вновь появившуюся модель. Молодежь и городская интеллигенция среднего уровня страстно стремятся к приобретению заграничных товаров, но рядовые труженики, вроде этого шофера, принимают жизнь такой, какая она есть, т. е. с ее незначительными улучшениями. Парадоксально, но даже те из этой массы рядовых людей, кого выводит из себя качество советских изделий и постоянная нехватка товаров, тут же заявляют, что живут теперь лучше, чем когда бы то ни было в прошлом.

"Вам, может быть, это трудно, но вы должны понять, что большинство людей здесь довольны своей жизнью, — говорил мне один научный работник, сам весьма критически относящийся к советской системе. — У многих из них квартиры в городе. Вам они могут показаться маленькими — две или три маленькие комнаты. Но эти люди помнят, что их родители жили в деревне в избах. Вы знаете, что это такое? Такие деревянные дома без всяких удобств. А теперь эти люди живут в своих городских квартирах. И, кроме того, ведь были и другие улучшения. Поэтому рядовой человек даже не задумывается о том, что и в других странах стало лучше. Он не сравнивает себя с вами. Он сравнивает свое нынешнее положение со своим же собственным прошлым, с жизнью своих родителей, и видит, что произошли большие улучшения. И он доволен”.