Русские. Книга 1

IV. ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ РУССКИЕ КАК НАРОД[14]

Дверь отворилась, и в первый момент я подумал, что передо мной — воскресший Борис Пастернак. Те же неправильные черты, те же глаза над выступающими скулами, тот же мягкий, ласковый, задумчивый взгляд. Седые волосы, словно растрепанные ветром. Чуть выше лоб, чуть длиннее подбородок, но та же прочно посаженная, слегка суховатая голова на стройной нежной шее. Человек, стоявший в дверях, был немного ниже ростом, чем я представлял себе Бориса Пастернака по фотографиям, но сходство было столь разительным, что я просто замер на мгновение, прежде чем мы с женой переступили порог дома старшего сына поэта, Жени, который очень тепло приветствовал нас. Потом, в течение долгих месяцев, мы все лучше узнавали эту семью — Женю, его жену Алену, их сыновей Бориса и Петю и их маленькую дочку Лизу. По совету Пастернака (Женя все время называл отца "Пастернак”) сын отказался от карьеры в области искусства как от политически слишком опасной. Инженер по образованию, он стал специалистом по автоматическим системам управления, но его истинное призвание и страсть — сохранить славу Пастернака, учитывая двусмысленное отношение к поэту властей, и не давать угаснуть памяти о нем: он собирает письма и другие неопубликованные материалы и добивается, чтобы их напечатали. Женя и Алена обратились к властям с просьбой об открытии музея Пастернака на состоящей из нескольких флигелей даче поэта в Переделкино, но в этой просьбе им было отказано, и дачу передали в распоряжение Союза писателей, оставив семье лишь небольшой флигель.

Роман Пастернака "Доктор Живаго" все еще, спустя 15 лет после шума, связанного с присуждением поэту Нобелевской премии, находился под запретом; более того, семья даже не видела фильма, выпушенного по этой книге на Западе. Благодаря стараниям нашего друга-дипломата мы сумели в один из вечеров показать этот фильм семье Пастернака в их московской квартире, в гостиной со скрипучими половицами и высокими потолками. Со стен сняли картины отца поэта и других художников и устроили самодельный экран. Некоторым друзьям семьи фильм не понравился — они сочли, что характеры героев показаны недостаточно глубоко, и были неприятно поражены последними кадрами, где молодая пара снята на фоне гигантской плотины; такой конец показался им пропагандистским, слишком в стиле официальных советских фильмов и слишком чуждым Пастернаку. Но Женя, самый терпимый из всех, сказал, что создатели фильма сумели передать романтический дух книги Пастернака и остались верны ее сути. Больше всего мне запомнилось, как все — и иностранцы, и русские — расхохотались во время сцены встречи на вокзале, когда молодой Живаго и его приемные родители сдержанно, без бурных проявлений чувств, приветствуют его сводную сестру, приехавшую из Парижа. Небрежный, холодный, беглый, невыразительный "западный” поцелуй в щечку и рукопожатие — так выглядела эта сцена; было очевидно, что поставили и сыграли этот эпизод люди, никогда не видевшие экспансивных, темпераментных встреч и проводов на русских железнодорожных станциях. Русские бросаются друг к другу в объятия, обмениваются горячими троекратными поцелуями в обе щеки, причем это не поцелуи в воздух, для вида, а настоящие крепкие поцелуи, иногда в губы, и это — не только между мужчиной и женщиной или двумя женщинами, но и между мужчинами. Правда, после медвежьих объятий Никиты Хрущева с заросшим бородой Фиделем Кастро в рабочей солдатской форме люди на Западе испытывают к подобным сценам доходящее до идиосинкразии недоверие. Однако это и есть именно русский стиль. Минутам встреч и прощаний русские отдаются с полным самозабвением, неохотно отрываясь друг от друга, забыв, что они не одни, что со всех сторон на них смотрят. Быт и характеры героев показаны в фильме настолько приглаженно, что русские зрители продолжали посмеиваться над некоторыми кадрами и после его окончания. И действительно, на протяжении всего фильма в речи всех персонажей, кроме Живаго и Лары, мало, например, таких ласково-шутливых словечек с уменьшительными суффиксами, которыми, сами того не замечая, пользуются в разговорах друг с другом члены семьи, друзья и даже соседи. Такие интимные словечки являются у русских одной из очаровательных примет близости, и иностранцу бывает очень трудно уловить и понять их на фоне общего грубоватого стиля.

Но когда русские находятся "на людях”, для них типично совершенно бесстрастное поведение, которое я однажды наблюдал во время лекции о джазе.

Докладчик, Леонид Переверзев, признанный авторитет по американскому джазу, душу вкладывал в эту лекцию, говорил с большим энтузиазмом, иллюстрируя рассказ великолепными записями джазовой музыки, что само по себе составляет редкое удовольствие для советской аудитории, неизбалованной возможностью слушать такую джазовую классику. И при этом ни одна голова не кивала в такт музыке; ни одна пара рук не хлопала и не щелкала пальцами; ни одна пара ног не отбивала такта. Зал не разражался внезапными овациями. Люди сидели спокойно, вели себя сдержанно, их лица ничего не выражали. В зале было не менее тысячи молодых людей, которые приложили немало усилий, чтобы достать билеты. Публика внимательно слушала и музыку, и объяснения, но не выражала никаких эмоций и, казалось, не была захвачена ритмом. Это всеобщее равнодушие так поразило меня, что я потом спросил у одной молодой учительницы, в чем дело, почему аудитория не реагировала на музыку; может ли быть, что музыка им не понравилась. "0 нет, — сказала она, — мы переживали эту музыку про себя. Но у нас не принято выражать свои эмоции в общественном месте, на лекции или концерте такого типа. Здесь действует самоконтроль”.

Столь поразительное противоречие между горячими проявлениями чувств на железнодорожной станции и самоконтролем на лекции о джазе — одно из наиболее загадочных явлений русской жизни. Русский народ славится своей выносливостью, жизнеспособностью, мужеством, терпеливостью, стоицизмом — качествами, благодаря которым он сумел выстоять и измотать армии Наполеона и Гитлера в условиях суровой русской зимы, — и этой внешней сдержанностью, которую часто, когда русские находятся в общественном месте, можно принять за грубое безразличие, пассивную покорность судьбе или отталкивающую невоспитанность. Люди Запада, побывавшие в России, отмечали угрюмость и бесстрастность лиц в уличной толпе и недоброжелательную мрачность обслуживающего персонала. Я вспоминаю, как в первые месяцы пребывания в России мне случалось в общественном месте кивнуть или произнести приветствие, встретившись с человеком глазами, но в ответ я получал лишь ничего не выражающий взгляд. Один русский рассказал мне, что сотрудники советских агентств типа Интуриста, работающие с иностранцами, получают специальную инструкцию — побольше улыбаться, потому что иностранцы ждут этого от них.

Действительно, русские, особенно москвичи, находясь в общественном месте, производят в большинстве своем впечатление людей неприветливых, равнодушных, твердолобых и безликих. Но в частной жизни, в кругу людей, пользующихся взаимным доверием, обычно в кругу семьи или близких друзей, куда иногда может попасть и недавний знакомый, если он сумеет затронуть какую-то струну в их душе, русские — один из самых неунывающих, великодушных, щедрых на проявление чувств и безудержно гостеприимных народов на земле. Я говорю не о том фальшивом добродушии, с которым советские официальные лица принимают иностранные делегации, заставляя, как правило, своих гостей пить больше водки, чем им того хочется; нет, я говорю о подлинных, бескорыстных, идущих от самого сердца проявлениях дружбы."Русские, — сказал как-то поэт Иосиф Бродский, веснушчатый, похожий на ирландца человек, во время нашей с ним прогулки холодным московским деньком, — вроде ирландцев: они так же бедны, живут такой же интенсивной духовной жизнью, так же дорожат своими привязанностями и так же сентиментальны”.

Эта двойственность, это сочетание холодности с душевной теплотой частично объясняется некоторым дуализмом, присущим психологии русского человека, и складом русского характера, формировавшегося под влиянием климата и исторических обстоятельств. Именно в силу этих причин русские — одновременно стоики и романтики, мученики, способные на долготерпение, и не знающие удержу любители наслаждений, покорные и неуправляемые, напыщенные и скромные, склонные к внешней помпе и непритязательные в частной жизни, неприветливые и доброжелательные; они способны и на жестокость, и на сострадание.

Еще Достоевский сказал, что русские — полусвятые, полу варвары; эти его слова напомнил мне один египетский журналист, и его пухленькая русская жена добавила: "Русские могут быть очень сентиментальными, но в то же время и очень равнодушными, и очень жестокими. Русский человек может плакать над стихами и через несколько минут тут же убить врага”. Райт Миллер, английский писатель, которому во многом удалось проникнуть в тайны русского характера, в своей книге "Кто такие русские?”, вышедшей в 1973 г., пишет о том, как Иван Грозный, в минуту гнева убивший родного сына, часами выстаивал потом на коленях в приступах раскаяния или как он грабил монастыри, а затем отпускал на них огромные средства. Мне довелось наблюдать такую мгновенную смену настроения и реакции на гораздо более житейском примере. Однажды вечером на спектакле в московском Художественном театре я с удивлением наблюдал, как довольно примитивная, сентиментальная пьеса, которая, как и следовало ожидать, заканчивалась победой доброго начала, оказалась способной довести русского зрителя до слез. Женщины вокруг меня вытирали глаза, не в силах даже аплодировать, а буквально через пару минут те же самые женщины грубо толкались в толпе у гардероба, словно чувства, вызванные пьесой, не оставили никакого следа в их душе. "И слезы, и грубость — эти инстинктивные проявления — рождаются в желудке, а не в голове”, — услышал я позднее от Андрея Вознесенского. — И это очень типично для русских”.

Впрочем, есть и другие причины двойственности поведения русского человека. В том авторитарном окружении, к которому русские привыкли с детства, у них развилось острое ощущение уместности того или иного поступка, выработались правила поведения и умение понимать, что позволено, а что нет, что может сойти с рук, а что чревато серьезными последствиями. Люди приспосабливаются к окружающей их среде, играют навязанную им роль. Это у них что-то вроде заранее запланированной шизофрении — разделение жизни каждого человека на общественную и личную, проведение четкой грани между "официальными” и личными взаимоотношениями. Конечно, в какой-то мере такое разграничение существует везде, но у русских оно особенно явственно, потому что в силу политического давления они обязаны быть конформистами. Вот они и строят свои две жизни по двум совершенно разным схемам: в одной жизни они молчаливы, лицемерны, пассивны, осторожны, недоверчивы, а в другой — разговорчивы, честны, откровенны, даже открыты, страстны. В первой жизни мысли и чувства всегда в узде ("Наша жизнь в обществе — это жизнь во лжи”,— саркастически заметил один физик-экспериментатор). Во второй — чувства проявляются с большой теплотой, порой несдержанно.

Даже внешнее оформление общественной и частной жизни совершенно различно. Так, внешний пейзаж Москвы — это грандиозный показной фасад. По плану Сталина в Москве построено семь небоскребов в псевдоготическом стиле, которые доминируют над городом и выглядят неуклюжими замками из песчаника, шпили которых венчают пятиконечные звезды. Более новые кварталы столицы застроены сплошными массивами сборных многоквартирных жилых домов, наводящих уныние своим однообразием (такие совершенно одинаковые кварталы можно встретить в любом городе страны). Стены этих домов, как и других сооружений советской архитектуры, испещрены отметинами от обвалившейся плитки и быстро темнеют. Совершенно голые, без травы или кустарника вокруг, без ставень, без цветочных ящиков такие дома напоминают флотилию океанских лайнеров, приставших к пустынному берегу и подавляющих своих пассажиров нечеловеческими масштабами. Пожалуй, любимым детищем отцов города является гостиница "Россия” — дань их гигантомании. Это, по-видимому, самая большая гостиница в Европе: она насчитывает 3076 комнат, 5738 мест, девять ресторанов, 20 кафе, шесть банкетных залов, 16 км коридоров и ни одного кондиционера воздуха. Размеры улиц — тоже поистине олимпийские. Через весь город проходит Садовое кольцо — следующие друг за другом улицы с десятью, двенадцатью, четырнадцатью полосами движения, настолько широченные, что нью-йоркская Пятая авеню, например, показалась бы рядом с ними боковой пригородной улицей.

Другим примером стремления к грандиозности при оформлении общественной жизни является монументальная скульптура. Главное место паломничества в Москве — мавзолей Ленина. В других городах на центральной площади возвышается преисполненная мощи статуя: Ленин, как правило, в развевающемся на ветру пальто уверенно шагает вперед, к светлому будущему или, подняв руку и устремив перед собой взор, призывает пролетариев объединяться. Концентрация гражданского самосознания, присущая этому жанру, нашла свое впечатляющее воплощение при возведении в Волгограде памятника, посвященного Второй мировой войне: на вершине холма стоит 50-метровая скульптура — женщина (олицетворение Родины) с мечом, поднятым на врага, у ног которой погребены ее павшие сыновья. Апофеозом такого штампа в скульптуре социалистического реализма являются гигантские, выполненные из нержавеющей стали фигуры строителей коммунизма у входа на Выставку Достижений Народного Хозяйства: мускулистый молодой рабочий одной рукой сжимает молот, а другой — крепко держит за руку не менее мускулистую колхозницу, вздымающую ввысь серп. Неподалеку от этой скульптуры, у другого входа на ВДНХ, эффектно взмывает в небеса ракета, опираясь на хвост выхлопных газов, — монументальный, высотой с 15-этажный дом, памятник советским завоевателям космоса.

Размеры этих памятников — весьма существенный ключ к разгадке их общественного назначения и к проникновению в психологический склад советского человека. Русские любят наводящие трепет конструкции — огромной ширины проспекты, теряющиеся в дали перспективы, и изображения титанических подвигов, свидетельствующие о российской мощи. У них — чисто техасская страсть ко всему чрезмерно большому, которая превосходит любовь к преувеличениям у прочих американцев, точно так же, как фетишизация экономического роста СССР превосходит ныне поколебленную веру американцев в развитие национальной экономики как средство, автоматически обеспечивающее благоденствие. В духе Поля Беньяна русские гордятся гигантской величиной плотин гидроэлектростанций, построенных на широких сибирских реках. Они хвастаются размерами своих грузовиков, металлургических заводов и колоссальных межконтинентальных ракет. В размерах — сила. Но зато в частной жизни они стремятся избежать всего титанического, возвращая вещам их естественные размеры.

Внутренний, непоказной пейзаж Москвы и любого другого города сильно отличается от грандиозных внешних декораций. Проходя тихими, вытоптанными, неухоженными дворами в темноватые подъезды и поднимаясь в скрипучих деревянных старомодных, с двойными дверьми, лифтах, я чувствовал, что соприкасаюсь с иным образом жизни, менее показным, менее подавляющим окружающих, более человечным. Хорошо устроенные и обеспеченные семьи являются обладателями гарнитуров полированной мебели. Но большинство из тех десятков квартир, которые мы посетили, обставлено разнокалиберными столами и стульями, словно натащенными с чердаков. Комнатам не хватает живости красок, но русских это мало волнует. Они принимают как само собой разумеющееся, что кровать, на которой они ночью спят, днем может служить диваном. Иногда большую комнату разгораживают занавеской, отделяя спальный уголок ребенка от места, где спят родители; особенно это распространено в коммунальных квартирах с их пятью звонками у входных дверей и большими комнатами, в каждой из которых живет целая семья. Ковры в таких комнатах попадаются лишь изредка. Комнат-столовых не существует; для трапез иногда используют письменный стол, установленный в большей из комнат, предназначенных для спанья. Многие квартиры оставляют впечатление постоянного, но удобного беспорядка. Они не кажутся специально, спешно прибранными к приходу гостей, как и их хозяева не кажутся специально приодетыми. Это бывает лишь в праздники или, если кого-либо из русских официально обязывают быть готовым к приему иностранцев. Стиль жизни в русских домах естествен и лишен внешнего лоска. Я пришел к выводу, что это — одна из наиболее привлекательных сторон образа жизни русских, одна из черт, характеризующих их общую непритязательность в частной жизни. Русские гораздо меньше, чем американцы, например, заботятся об обязательном соблюдении декорума, о том, чтобы не отстать от других, о том, чтобы быть всегда тщательно вымытыми, вычищенными, хорошо пахнущими, с ароматным дыханием, всегда иметь свежий вид. В России человек может быть прыщавым, невзрачно одетым, потным, может иметь потрепанный вид, но его все равно принимают.

Кроме того, мы обнаружили, что если ты действительно желанный гость в русском доме, тебя сразу же ведут в самое скромное и вместе с тем в самое уютное место в квартире — к кухонному столу, если кухня вмещает больше двух человек. Стол, будь то на кухне или в комнате, — центральное место в русском доме; эта традиция уходит корнями в деревенскую жизнь. В отличие от Запада, где в гостиных устраивают приемы а ля фуршет, русские, собирая у себя друзей, сразу садятся за стол. Обычно стол невелик и сидеть за ним тесно, но это создает и более интимную обстановку, может быть, потому, что русские, привыкшие к тесноте в своей повседневной жизни, любят физически ощущать близость друга.

Как-то в воскресенье мы обедали у Пастернаков; нас было десятеро за столом, не больше американского столика для завтрака, — дети вперемежку со взрослыми и дедушкой, без соблюдения какого-либо строгого порядка. Наши колени все время поневоле сталкивались, и это напоминало толчею в очередях русских магазинов или тесноту в русской церкви. Если бы мы были официальными гостями, нас бы усадили за специально подготовленный стол, но мы были приняты en famille[15], и стол был накрыт соответственно — тарелки разного размера и из разных сервизов, простые кухонные ножи, вилки и ложки. Еда была обильной, простой, достаточно сытной, но не особенно разнообразной: квашеная капуста с уксусом и растительным маслом, черный хлеб, овощной суп на некрепком мясном бульоне, котлеты из телятины, картошка и горошек, а на десерт — яблоки, нарезанные кружками и залитые сладковатым лимонным желе. Впрочем, это был воскресный обед. В будни еда гораздо скромнее: гречневая каша, сыр, немного соленой или копченой рыбы, ломтики черного хлеба, иногда какая-нибудь колбаса, чай.

Стол у русских предназначен не только для трапез. Это — место встреч. Мы с Энн часами просиживали за русским столом, попивая крепкий чай, обычно глубокого, богатого цвета красного дерева (русские пьют свой чай обжигающе горячим, с большим количеством сахара и очень крепким, иногда чуть ли ни черного цвета), или что-нибудь еще более крепкое, с сухарями, сыром или другим нехитрым угощеньем, и болтая весь день, весь вечер и часть ночи практически ни о чем. В русском доме стол играет ту же роль, какая в Америке отведена кабинету, гостиной и месту у камина вместе взятым. Стол — центр общения людей, мост между ними, место, где можно пооткровенничать. Здесь, за домашним столом, русские находят убежище от безликости и лицемерия общественной жизни, от раздражающей грубости в магазинах и на рынках. В кругу семьи и среди друзей эти люди становятся очаровательными, открытыми, преисполненными чувств героями Толстого; в их разговорах переплетаются и юмор, и печаль, и душевные признания, приводящие к бесхитростной, но глубокой близости, менее эгоистичной и менее сдержанной, чем обычно на Западе.

Именно потому, что в своей общественной жизни они подвергаются строгому надзору, что они лишены возможности быть откровенными и искренними с большинством людей, русские придают такое большое значение личной дружбе. Почти каждый из них, по крайней мере, если говорить о горожанах, был единственным ребенком в семье, и близкие друзья, с которыми русские готовы видеться почти ежедневно, словно с членами семьи, заменяют человеку братьев и сестер. Круг людей, с которыми русский человек общается, обычно гораздо уже, чем у человека на Западе, особенно в Америке, где придают Столь большое значение популярности, но дружеские связи в России, как правило, гораздо сильнее; русский более требователен и более постоянен в дружбе, что нередко и вознаграждается сторицей.

Мне рассказывали о том, например, что одна супружеская пара, уехавшая в двухлетнюю командировку на Кубу, оставила своего сына-подростка в семье друзей в их тесной двухкомнатной квартире. Поэтессе Белле Ахмадулиной, которой негде было жить, когда она вышла в третий раз замуж, друзья купили квартиру с полной меблировкой. Стоит кому-либо из диссидентов-представителей интеллигенции попасть в беду, как его друзья, невзирая на ужасный риск, бросаются его спасать. Нам с Энн тоже довелось испытать душевную теплоту и импульсивную щедрость русских. Ведущая ленинградская балерина, услышав, что мы не можем достать балетные туфельки для одной из наших дочерей, спросила, какой размер она носит и, тут же встав из-за стола, вернулась с парой собственных туфелек, изготовленных по специальному заказу для одной из ее ролей. Муж и жена из Ташкента, с которыми у нас завязалась искренняя дружба с первой встречи, были так растроганы, что подарили нам на память редкую, уже исчезнувшую с магазинных полок, книгу с посвященной этой паре авторской надписью — альбом фотографий археологических находок в Узбекистане. В другом доме моя жена залюбовалась довольно дорогим чайным сервизом с большими чашками, и хозяйка, которая только что купила этот сервиз, тотчас же его нам подарила. А черноволосый инструктор, сопровождавший нас в походе по Кавказским горам, узнав, что моя мать больна раком, очень трогательно предложил мне весь имевшийся у него крошечный, но драгоценный запас мумиё — лечебной пасты, приготовляемой из трав, растущих высоко в горах и с большим трудом добываемых альпинистами. Если друг заболевает, русские не жалеют никаких усилий, чтобы ему помочь, не обращая при этом внимания на собственные трудности.

Дружба — не только компенсация за холодную безликость общественной жизни, но и крайне важная возможность самовыражения. "Друзья — это единственное, что является нашей собственностью, — признался один математик. — Друзья — это то, что мы выбираем сами. Мы не можем сами выбрать политику, религию, литературу, работу. Кто-нибудь сверху всегда определяет наш выбор. С друзьями не так. Здесь мы выбираем сами”.

Выбор, во всяком случае в среде интеллигенции, производится весьма осторожно, потому что основное, из чего при этом русские исходят, — порядочность человека в политическом плане. Это придает дружеским связям в России особую глубину и обусловливает взаимную ответственность друг перед другом. У американцев, не знающих жестокости советских политических чисток, репрессий и постоянного давления, вынуждающего к идеологическому конформизму, нет необходимости давать людям оценку, точность которой жизненно важна, — действительно рядом с тобой друг или ловкий осведомитель. Советские люди часто оказываются перед необходимостью такой оценки, и она всегда должна быть безошибочной. "Человеческие взаимоотношения — это для нас вопрос жизни и смерти, — сказал мне один ученый. — Мы очень остро реагируем, когда к нам на вечеринку приходит иностранец, приводя с собой незнакомых нам русских. Мы считаем, что вечер испорчен, потому что должно пройти время, пока мы узнаем человека и поверим ему”.

Хотя эпоха Сталина, когда оттого члена семьи натравливали на другого, миновала, и ситуация изменилась к лучшему, недоверие к окружающим (за исключением небольшой горстки близких) — это средство самозащиты — осталось. Недоверие — одно из наиболее угнетающих и разлагающих следствий политического контроля, разъединяющего людей против их воли. "Нельзя доверять никому, кроме собственной подушки”, — с горечью пожаловался мне один молодой человек после того, как узнал, что его давнишний приятель доносил на него в КГБ. Некоторые из "подпольных" художников, много общающихся с западными дипломатами, совершенно спокойно говорили мне о том, как бы им хотелось выяснить, кто среди них стукач (осведомитель) или сексот (секретный сотрудник КГБ) и следит за остальными. А то, что таковой среди художников имеется, считалось само собой разумеющимся. У большинства людей развивается прямо-таки животное чутье к каждому, с кем он сталкивается.

— Вы никогда не скажете всей правды человеку, которого не считаете настоящим другом, — сказала мне рыжеволосая женщина — редактор детской литературы. — Знаете, мы жили дверь в дверь с одной парой практически всю нашу жизнь. Ее я знала с детства и все же никогда не была с ней до конца откровенна. У нас всегда были товарищеские взаимоотношения. Мы хорошо их знали. Они бывали у нас, а мы у них. Но это для нас — не свои. Мы это чувствуем.

— Как, — спросил я.

— Он — славный парень, научный работник, — вмешался в разговор муж моей собеседницы, полный человек с курчавой шевелюрой, писатель, автор научно-популярных книг. — С ним можно выпить, поболтать о хорошеньких девочках и так далее. Но никаких серьезных разговоров. Знаете, когда встречаешь человека, сразу чуешь, наделен он даром критически подходить к действительности или нет. И неважно, кто он — колхозник, рабочий или интеллигент. Вы чувствуете, умеет он мыслить самостоятельно, или нет. А если нет, ни о чем серьезном с ним говорить нельзя.

Для большей безопасности русские держатся друг от друга на расстоянии. "Мы не желаем водить дружбу с этой толпой чужаков”, — выразился напрямик один мой знакомый. Русские общаются лишь с немногими, но зато тщательно отобранными друзьями, к которым относятся с большой нежностью. Внутри своего узкого круга проявления дружеских чувств у русских столь бурны, что человек Запада находит это одновременно забавным и утомительным. Если уж русский человек перед вами раскрывается, он относится к вам как к духовному брату, а не просто как к собеседнику. Он ищет друга, перед которым мог бы раскрыть душу, поделиться с ним своими бедами, рассказать о семейных неурядицах или любовных переживаниях; друга, который помог бы облегчить тяготы жизни, поучаствовал бы в бесконечных и бесплодных философствованиях. Меня как журналиста это порой раздражало, потому что русский требует от друга полной поддержки. Он не понимает, что профессия журналиста предполагает необходимость поддерживать открытые контакты со всеми без ограничения, оставаясь при этом независимым и объективным. Выбирая друзей, русские не гоняются за внешней респектабельностью человека; они хотят, чтобы вы были союзником, единомышленником. Это справедливо и в отношении власть имущих, и диссидентов, и рядовых граждан. Дружба по-русски — это верность клану, вне которого нет друзей; и, вводя человека в этот клан или группу после тщательной оценки, они придают образовавшимся связям гораздо большее значение, чем абстрактной лояльности по отношению к системе или к партии, причем такой подход наблюдается и в высокой политике, и в личных взаимоотношениях. Они требуют от друзей и сторонников (и сами готовы к этому) такой безоговорочной преданности, которую человек Запада вряд ли может получить более чем от двух-трех человек за всю свою жизнь.

Русские обычно держат свои чувства под замком и проявляют их только перед родными или близкими друзьями, либо в исключительных случаях. Однако я обнаружил, что достаточно любого толчка — серьезной неприятности, или удачной шутки, или какого-то поступка, или присутствия ребенка, или личной симпатии, — чтобы заставить русского раскрыться, и тогда, даже при первой встрече, даже нового знакомого, он может одарить ощущением близости и причастности к его переживаниям, угадав в нем брата по духу, а тем более, если этот поток дружеских чувств можно подкрепить рюмкой-другой водки. Именно в силу такой прямоты русского характера, такого стихийного стремления раскрыться американцы считают русских близкими им по темпераменту в гораздо большей степени, чем французов с их сложным характером или сдержанных англичан и немцев. Имея в виду эту способность раскрываться, русские говорят о своем народе, что у него широкая душа, и гордятся своим умением вести душевный разговор. В этом проявляется и другая общенациональная черта русских — слезливая сентиментальность.

Великие страдания, выпавшие на долю русского народа, не только закалили его, превратив в нацию стоиков, но и сделали его нацией неисправимых романтиков. Всему миру известны стоицизм и флегматичный фатализм русских, так точно выраженный словцом "ничего ", которое буквально означает следующее: "Подумаешь, чего ты волнуешься, ты тут ничего поделать не можешь, ну, так не морочь мне голову. Это словечко выражает безропотное терпение, безразличие, тщетность любых усилий, отказ от личной ответственности. Но тому, кто становится объектом наплевательского отношения, которое также содержится в этом "ничего”, приходится несладко. Вам могут причинить неприятности и при этом вряд ли даже извинятся.

Редактор одной американской газеты собирался как-то лететь из Москвы в Лондон; он встал в пять утра, проделал длинный путь до аэропорта и, как оказалось, только для того, чтобы узнать, что он не сможет улететь в тот день, который был обозначен на билете, а только на следующий. В указанный день по расписанию вообще не было такого рейса; билет был выписан неправильно. Никаких других подходящих рейсов в течение ближайших 24 часов не было, и редактор не успевал на назначенную в Лондоне встречу. "Ничего”, — было ему ответом.

Но, с другой стороны, перед лицом настоящего горя возможно отступление от правил или временный отказ от них, потому что горе вызывает сочувствие — такова особенность русского характера. Нам рассказывали, что, учитывая тяжелые и неотложные семейные обстоятельства, Министерство иностранных дел и ОВИР иногда оформляли выездные визы за два дня вместо обычных четырех-пяти. Такое сострадание горю простой русский человек одобряет от всей души, потому что, несмотря ни на какие громкие слова о трудовой дисциплине и выполнении народнохозяйственного плана, русского больше трогают душевные качества человека, чем его производственные успехи. "Человек может быть хорошим работником, но работа — это. всего лишь работа, — сказал мне лысоватый экономист. — Что действительно важно — душевные качества человека, его отношение к окружающим. Если он чересчур педантичен, чересчур хладнокровен, его не будут любить. О таком человеке мы говорим: "суховатый”. — Он сморщил нос с видом отвращения. — Но еще хуже, если человека называют "сухой”, или, наконец, "сухарь это хуже всего, это означает, что человек вообще лишен человеческих черт”.

Эта сентиментальность народа проявляется и в любви русской публики к красотам меланхолических произведений Чайковского и к сказочному миру романтических балетов типа "Лебединого озера” или "Спящей красавицы”. И Большой театр с его пышно оформленными постановками кормит русского человека этой смесью великого с фантастическим, столь далеко уводящей его от прозы жизни. Ничто так не отвечает "викторианским”, идущим из XIX столетия, вкусам русских, как украшенные оборочками из органди пачки балерин, вращающихся в нескончаемых пируэтах. Насыщенные интеллектуальностью композиции современных хореографов типа Джерома Робинса, как правило, оставляют русских равнодушными. На одном из представлений нью-йоркской балетной труппы в Москве я видел зрителя, пробирающегося между рядами. Как оказалось, этот человек был огорчен отсутствием сюжетной линии и жаловался: "Это не балет!”. Как это ни покажется удивительным, в коммунистическом государстве зрители получают тем большее удовольствие от спектакля, чем больше в нем королевского великолепия, чем претенциознее музыка, грандиознее декорации, фантастичнее костюмы, мелодраматичнее эмоции, чем сказочнее создаваемый на сцене мир и чем больше он "хватает за душу”.

Русские влюбились в Вана Клиберна — ведь этот красивый американский юноша с такой душой играл их Чайковского! Во время гастролей миланского театра "Ла-Скала” в Москве русские буквально были вне себя от мощи и эмоциональной насыщенности "Реквиема” Верди в исполнении этой труппы. Слушатели оглушили хор своими аплодисментами, криками "браво” и забросали его цветами. Цветы у русских — особый признак восхищения и искреннего расположения. Один из наиболее симпатичных обычаев в России — прийти к кому-нибудь в гости с цветами, хотя бы с одним цветком, завернутым в целлофан. Цветы покупают у входа на Новодевичье кладбище, где захоронены знаменитости, и, гуляя между могилами, оставляют цветок-другой у памятников тех, к кому испытывают особое уважение. В театрах администрация обязательно преподносит ведущим артистам цветы в корзинах или в виде букетов. Но вы всегда можете определить, когда публика по-настоящему взволнована, — цветы летят на сцену прямо из зала. Реакция на выступление "Ла-Скала” — не случайность; русские, как и итальянцы, любят сильные эмоции и героизм в чистом виде. По духу они — один из латинских народов, хотя и самый северный. "Мы всегда чувствовали свою близость Испании, — задумчиво произнес как-то один литературный критик. — И вовсе не из-за испанской Гражданской войны. Испанцы — благородный народ. Испания — страна рыцарства и романтизма. Мы очень любим Дон-Кихота”. И действительно, Дон-Кихот мог бы быть русским героем.

Если сентиментальность можно противопоставить русскому стоицизму, то и народный, традиционный, крестьянский путь, которым идут русские, находится в противоречии с напыщенно-высокопарным марксистско-ленинским определением нового советского человека. Русские скорее беспечны, ленивы и неорганизованны, нежели подтянуты, рациональны и деятельны; кроме того, их досуг и развлечения так же просты и безыскусны, как и их дружба. Способные на самоотверженность в трудные дни, в другое время они — жизнелюбы, знающие толк в чувственных удовольствиях, таких, как обильная вкусная еда, выпивка, походы в баню. И несмотря на то, что научный социализм строго осуждает мистицизм, религиозность и суеверия, русские в душе очень к этому склонны.

Моя учительница русского языка, женщина средних лет, с ортодоксальными политическими взглядами, уверяла меня, что суеверия в России ушли в прошлое, что суеверны только жалкие необразованные люди или те, кто измучен болезнью. Она утверждала, что здоровым, полным сил людям суеверия не нужны. Пожилой писатель согласился с ней, но добавил, что из-за трудностей, а порой и тяжелых испытаний, с которыми русские сталкиваются в повседневной жизни, они начинают верить в дурные предчувствия, приметы, предзнаменования; словно язычники, боятся дурного глаза, прислушиваются к россказням старых бабок, проповедуют народные методы лечения. Помню, как один поэт совершенно серьезно советовал мне никогда не возвращаться с полдороги домой за забытой вещью, так как это, по его словам, приносит неудачу. Хорошенькая учительница объяснила мне, что если девушка получает шутливый шлепок, шлепнувший обязан немедленно одернуть сзади ее юбку, иначе девушка никогда не будет пользоваться взаимностью в любви. Одна высокообразованная дама убеждала нас в необходимости присесть на несколько минут и посидеть в полном молчании перед отъездом кого-либо из членов семьи; очевидно, это — пережиток какого-то религиозного обряда, потому что, встав, она сказала: "Ну, с Богом”. Некоторые стараются избежать точного упоминания места, куда они едут, опасаясь "дурного глаза”.

Наша русская домработница сказала Энн, что в ночь под новый год под подушку принято класть три бумажки с надписями "Хороший год”, "Плохой год” и "Средний год”. Утром вы вытаскиваете из-под подушки одну из бумажек, чтобы узнать, какой год вас ожидает. Девушка призналась, что сама она не отваживается это делать, потому что боится узнать, что ее ожидает плохой год. Мы были знакомы и с другими русскими, которые, подобно жителям Востока, верили, что каждый год проходит под каким-нибудь знаком Зодиака. Встречал я и таких людей, в том числе интеллигентных, которые были убеждены, что високосный год приносит несчастье, и то обстоятельство, что 1972 г. был неурожайным, а также другие беды они объясняли еще и этой причиной. Такое важное событие, как рождение ребенка, связано с целым рядом особых предосторожностей. Заранее выбрать имя — плохая примета; заранее купить подарок — тоже, но хуже всего называть примерную дату родов. Не зная этого, я как-то спросил будущего отца, когда, примерно, он ожидает рождения ребенка, но друг дома перебил меня, заметив: "Нехорошо это спрашивать”. А будущий отец, человек с инженерным образованием, робко ответил: "Не знаю”, и его жена одобрительно кивнула: "Это — лучший ответ”. Русские считают недостатком (скорее, может быть, из-за стремления к конформизму, чем из-за суеверия), если ребенок — левша. Как только они замечают, что ребенок начинает есть или рисовать левой рукой, они "исправляют” его, заставляя все делать правой. Запрет пожимать друг другу руки через порог из боязни, что это приведет к ссоре, настолько силен, что уже дома, в Америке, я боялся здороваться за руку через порог. У русских не принято, в той мере, в какой это принято у нас, стучать по дереву, чтобы не случилось худа, но с той же целью они делают вид, что трижды плюют через плечо. Тринадцать человек за столом — к несчастью, хотя русские инженеры берут на себя смелость обозначать тринадцатые этажи. Пятница считается несчастливым днем (может быть, в память о Великой страстной пятнице); но меня удивило, что очень многие стараются не начинать новое дело и в понедельник — это, мол, не принесет удачи. Только после того, как я узнал об этом от одного приятеля, советского журналиста, я понял, почему большинство поездок, запланированных для иностранных корреспондентов, начинается поздно вечером в воскресенье, а не утром в понедельник. "Опасайтесь, как бы кошка, любая, не обязательно черная, не перешла вам дорогу, но, переезжая на новую квартиру, именно кошку пустите туда первой”, — учат русские. Если к вам в окно влетит птичка, это очень дурной знак; это означает большое несчастье, может быть даже смерть или арест.

Корни всех этих суеверий нужно искать, по-видимому, в старом деревенском укладе жизни, определившем также пристрастие русских к пословицам и поговоркам и их веру в народную медицину. Как горожане, так и сельские жители охотнее лечат легкое недомогание целебными травами или горчичниками, чем современными лекарствами. Одному моему другу, американцу, посоветовали приложить к ушибленному месту медную монету, чтобы уменьшить опухоль. Мы видели повязанные на шею дольки чеснока как средство от простуды.

В своих удовольствиях русские тоже старомодны, бесхитростны, целомудренны. Охотнее всего они проводят свободное время на лоне природы или в простых, недорогих развлечениях. Телевизионные передачи, за исключением спортивных, довольно однообразны, и вообще Советский Союз — это страна с гораздо менее развитой, чем страны Запада, индустрией развлечений: нет ни открытых кинотеатров для автомобилистов, ни китайского биллиарда-автомата, ни скетинг-рингов, ни гоночных треков для маленьких электромобилей, и практически нигде не встретишь кегельбан или луна-парк вроде кони-айлендского. Спросите советского чиновника, как проводят свой досуг советские люди, и он оглушит вас потоком сведений о том, сколько миллионов, фактически или на бумаге, занимается в спортивных секциях, сколько ездит в санатории и дома отдыха по профсоюзным путевкам. И хотя достать эти путевки, продаваемые с огромной скидкой, подчас бывает чрезвычайно трудно, они относятся к числу самых больших благ, которые советская система предоставляет простому человеку, ибо русские, как и немцы, придают большое значение лечебным процедурам, серным и грязевым ваннам. Во время официальных поездок мне не раз приходилось бывать в санаториях, и я видел рабочих, сидевших, опустив ноги или руки в горячую грязевую ванну, или женщин, вдыхающих серные пары и уверявших меня, что такое 26-дневное пребывание в санатории, обошедшееся им в 200 долларов, — идеальный отдых.

Однако далеко не все советские люди отдыхают в таких специально предусмотренных местах или по заранее предусмотренной программе. Наиболее распространены гораздо менее организованные и более скромные способы проводить время. Я видел, как мужчины, старые и молодые, стояли, сгрудившись, вокруг садовых скамеек и наблюдали за игрой, по моим предположениям, в шахматы, но чаще оказывалось, что это — домино; в ходе игры зрители нередко заключают пари (русские любят также лотереи). Снова вошло в моду такое хобби, как разведение домашних животных, и массовым увлечением москвичей стало ездить по воскресеньям на Птичий рынок (нечто вроде западного "блошиного рынка”), расползшегося в разные стороны по грязной площади, где продают птиц, золотых рыбок, кроликов, кошек, собак, морских свинок и прочих домашних зверьков, которых сами же продавцы и разводят, самодельные клетки и другую утварь для содержания этих животных и корм для них. Молодежь помешана на коллекционировании памятных нагрудных значков. По своим масштабам это увлечение оставило далеко позади коллекционирование марок и монет и вызвало выпуск сотен миллионов значков: каждый город, каждый клуб, агентство, предприятие, организация имеет свою эмблему. Нередки случаи, когда мальчишки подстерегают иностранных туристов, предлагая им целые пригоршни таких значков в обмен на жевательную резинку. Помню, как канадские хоккеисты и болельщики были буквально атакованы коллекционерами — те охотились за канадскими значками, ценившимися весьма высоко. Это хобби нашло столь широкое распространение и достигло такой изощренности, что профессиональные коллекционеры стали встречаться, как правило, тайком, в подземном переходе около Парка им. Горького, чтобы обменять или продать редкий экземпляр, сравнить свои сокровища, приколотые к обтянутой войлоком картонке, тщательно обернутые прозрачным пластиком и уложенные в плоский чемоданчик. На этой почве расцвела значительная спекуляция. "Правда” как-то бросила упрек не только частным лицам — взрослым людям, занимающимся таким коллекционированием, — но и государственным предприятиям, тратящим огромные средства на разработку и выпуск значков. Более того, "Правда” осудила Челябинский клуб собаководов за изготовление значка, напоминающего весьма уважаемый военный орден, и выразила объединению сантехников Азербайджанской ССР свое негодование по поводу выпуска ими значка в виде миниатюрного унитаза с надписью: "Лучший водопроводчик Азербайджанского сантехнического треста”.

Когда дело доходит до развлечений, русские охотно посещают свой классический цирк с одной круглой ареной, танцующими медведями и головокружительными трюками гимнастов и акробатов, относясь к нему с неиссякающим традиционным энтузиазмом. Даже приходя в какое-нибудь злачное место, например, ресторан "София”, где оркестр состоит из женщин, русские развлекаются в большинстве случаев незамысловатыми танцами, напоминающими гимнастические упражнения. Некоторые идут сюда просто выпить как следует. Несколько молодых пар вполне современно танцуют западные танцы, но большинство пускается в эдакий скачкообразный пляс, напоминающий скорее спорт, чем танец.

Однако предоставленные сами себе русские чаще всего отдыхают на лоне природы. Они садятся в электричку, едут за город, чтобы просто побродить в своих пестрых ситцевых платьях и рубашках по высокой траве или полежать на берегу реки, потягивая пиво. В пятницу вечером железнодорожные вокзалы переполнены молодежью; с рюкзаками и спальными мешками за спиной парни и девушки устремляются из города, чтобы походить пешком и переночевать на открытом воздухе. Я видел, как они играют в волейбол — в поле, в лесу, всюду, где только есть место, даже иногда на снегу, за неимением сетки просто становясь в круг и перебрасываясь мячом.

Но излюбленное хобби русских, когда они попадают на лоно природы, хобби, наводящее оторопь на человека Запада, — это сбор грибов, который осенью приобретает характер повального помешательства. Знатоки держат в строгом секрете свои излюбленные грибные места, а простачки часами слоняются по какому-нибудь старому лесу или лощине с ведрами, сумками или косынками и шапками вместо корзинок и внимательно смотрят себе под ноги в надежде напасть на "золотую жилу” либо присаживаются поболтать или перекусить. В грибной сезон этот "вид спорта” приобретает такой размах, что предприятия устраивают групповые вылазки в лес; заказывается автобус, и в пятницу вечером грибники выезжают. Ночь они проводят в автобусе, на сельской дороге, клюя носом или согреваясь чаем или водкой, и при первых проблесках зари бросаются по принципу "Кто первый” собирать нежные грибы, только что показавшиеся из-под земли. Видов грибов множество, и нужен наметанный глаз, чтобы отличить ядовитый гриб от съедобного. В помощь неопытным любителям в советских магазинах развешиваются таблицы с примерным изображением видов грибов и с указанием, в какой сезон и в каком окружении каждый гриб лучше растет. Но эти таблицы настолько сложны, что когда мы попытались разобраться в них, это заняло больше времени, чем сам сбор грибов. Этот спорт гораздо более многогранен, чем может показаться на первый взгляд. Знатоки утверждают, что каждому виду грибов соответствует определенный напиток. "Белые грибы лучше всего идут с очищенной темной Петровской водкой, — сказал мне один старый специалист, — а под рыжики нужна белая водка, прозрачная, как хрусталь, и очень холодная, чтобы ее вкус не заглушил вкус гриба. Но обычно люди валят в кучу все грибы, просто чтобы иметь предлог лишний раз выпить — все равно что”. И все же для большинства грибников истинная цель сбора грибов состоит в том, чтобы удрать из города, проветриться, уйти от повседневности.

Русские страстно влюблены в свою природу. Горожане, которые как и американские городские жители, считают удовольствием отдыхать без привычных удобств, снимают на время отпуска какой-нибудь деревенский домик, готовят еду на печке, спрятавшейся под навесом, пользуются туалетом, расположенным во дворе, и сушат свои горшки и кастрюли, насадив их на колья видавшего виды деревянного забора. Березовые рощи, пронизанные солнцем, и холодные величественные сосны полны прелести. Но при длительном общении с русской природой я почувствовал себя разочарованным. Россия не предлагает вашему взору эффектных пейзажей; это обширная равнинная страна, и она простирается, без какого бы то ни было разнообразия, во все стороны до бесконечности, подобно бескрайним прериям Канзаса. Ей не хватает головокружительных видов Швейцарии, живописных холмов Баварии или шпалер и каменных стен, делающих столь привлекательным английский пейзаж. Пейзаж в России — более плоский, хаотичный и беспорядочный.

"Мне нравится старательно ухоженный английский сад, — сказал мой русский спутник, когда мы с ним входили в калитку одной из подмосковных дач, — но русский сад больше говорит моей душе”. Это меня озадачило; перед нами за зеленым забором открывался совершенно дикий, беспорядочный лесной участок, просто огороженный забором. Я бы вообще не назвал это садом. Кусты, деревья, трава росли как попало: человеческая рука не потрудилась здесь над приданием им формы. И я вдруг понял, что именно это и импонирует русской душе. В этом хаотичном, диком, восхитительно небрежном беспорядке русский человек надеется отдохнуть от своей чересчур напряженной, чересчур скученной, чересчур подчиненной надзору жизни. Русский жаждет разорвать свои путы, сбросить запреты, фигурально выражаясь, разуться и пробежаться пешком — и все это дает ему его природа.

Могу привести и другой пример. Мы с Энн отдыхали в Домбае, горнолыжном курорте на Северном Кавказе, примерно в 1300 километрах к югу от Москвы. На двух хлипких подвесках канатной дороги нас доставили на открытую поляну у подножия гор, на высоту всего каких-нибудь 200 метров. Дальше предстояло идти своим ходом, что при выборе даже самой скромной трассы составляло метров 800 по ровной местности с последующим восхождением на лыжах. Никаких буксирных приспособлений не было и в помине. Перед каждым спуском нужно было подниматься вверх по склону минимум метров 350–400, и с каждым разом это становилось все труднее, так как к полудню снег сверху начинал подтаивать под теплым мартовским солнцем. Но русские не обращали на эти трудности ни малейшего внимания. И действительно, вокруг было очень красиво; виды напоминали альпийские. Русские пользовались здесь возможностью общаться с природой, а катанье на лыжах было уже делом второстепенным. По мере того, как солнце пригревало все сильнее, эти бледнолицые северяне радостно снимали с себя одежду и, оставаясь в купальных костюмах или нижнем белье, устраивались на любом мало-мальски подходящем вылезшем из-под снега камушке и принимали солнечные ванны.

Если не считать пляжей, единственным местом, где мне довелось видеть русских еще более оголенными, чем на этом высокогорном склоне, была баня. Посещение бани — явление тоже чисто русское; как место встреч она имеет такое же значение, что и беседа за кухонным столом. Русская баня — это нечто среднее между финской сауной и турецкой паровой баней. Ее назначение соответствует некоторой склонности русских к мазохизму — человек должен пропотеть так, чтобы через поры вышла вся грязь. '’Баня излечивает большинство болезней”, — сказал мне один знаток. Но, как и в случае со сбором грибов, здесь важно не столько мытье само по себе, сколько весь процесс — сбор необходимых принадлежностей, выполнение во всех деталях банного ритуала: взвеситься, намылиться, попариться, ополоснуться, снова взвеситься и… начать все сначала; здесь дорого ощущение мужской солидарности, возможность переброситься остротой или грубоватой шуткой, важно все то, что сопровождает в общественной бане собственно мытье. Постоянные посетители уже знают друг друга. Порой до моих ушей долетал такой разговор:"Что-то давно вас не видно”. "Да, был в командировке”. "Ну, как сегодня парок?” "Хорош”. Баня — это целый комплекс удовольствий. Ее можно, пожалуй, считать для русских мужчин чем-то вроде мужского клуба (у женщин есть свое отделение), и этот клуб каждому по карману; это тоже одна из причин популярности бани, как и вылазок за грибами. За 60 копеек (80 центов) человека пропускают в баню, выдают ему грубую простыню, в которую он драпируется, как римлянин в тогу, и веник — пучок березовых веток с листьями, которым русский стегает себя в парильне, чтобы очищающий пар глубже проникал в поры тела вместе с нежным ароматом березы.

Хотя я и слышал от своих русских друзей, что у интеллигенции, У рабочих и служащих есть свои излюбленные бани, баня как общественное заведение поразила меня именно тем, что это одно из немногих мест, где можно наблюдать истинное равенство между советскими людьми. Я видел, как в раздевалке, где одежду вешают не в шкафчик с замком, а прямо на крюк, вбитый над скамейкой, и где служитель за гроши может присмотреть за вашим кошельком, чистые костюмы и офицерские формы висят вперемежку с грубыми рабочими робами и потертыми куртками крестьян. Большинство московских бань было построено еще до революции; в них любили захаживать богатые купцы, которые баловали себя отдельным номером, мраморным бассейном, наслаждаясь "шикарной” жизнью. В наше время все происходит гораздо более по-пролетарски. Кричаще безвкусные, без меры разукрашенные Сандуновские бани обветшали до такой степени, что их плиточные полы и статуи просто крошатся, а об их канделябрах один мой рурский приятель как-то сказал:"Они уж до того вульгарны, что даже почти красивы”. Парильня напоминает котельную с открытыми трубами. Но русских не волнует убогость обстановки, если они могут наслаждаться совместным "очищением” в приятной компании.

Считается, что баня способствует хорошему самочувствию, но я убедился, что для русских наслаждение ею будет неполным без некоторых мазохистских процедур. Как и финны, они любят такой сильный жар в своих парильнях, чтобы при вдохе обжигало ноздри. Они считают, что лучшее место в парильне — самый верхний полок, куда ведут шесть-семь каменных ступеней и где влажный пар обжигает глаза; любители стараются продлить там свою "агонию” и немного сбросить вес. "Пять-семь минут — больше вы не выдержите”, — наставлял меня, угадав во мне новичка, один русский. Другой настойчиво убеждал надеть что-нибудь на голову, если я хочу пробыть там дольше, — "старую фетровую шляпу или что-нибудь в этом роде”. Я сидел среди них, исходя потом, стараясь держаться, утешаясь зрелищем других парящихся, которые, поругиваясь и довольно ворча, хлестали сами себя или друг друга своими березовыми вениками до покраснения. ("Эй, друг, спину не обработаешь?” или: "По ногам, давай, по ногам!”). Этот монотонный гул время от времени переходил в непременный громкий спор о том, окатить еще разок водой раскаленные кирпичи или нет. Вдруг раздавался крик какого-нибудь "старожила”, недостаточно интенсивно, по его мнению, потеющего и заметившего, что в парильню входит новенький: "А ну, подбавь-ка водички!” И новичок, повинуясь обычаю, наполнял одну-две цинковых шайки водой и выплескивал ее на раскаленные кирпичи. "Хватит, хватит”, — раздавался хор голосов, сдавленных горячим, перенасыщенным паром воздухом. Некоторые добавляют к воде кружку пива или немного эвкалиптовой эссенции, и пар делается более ароматным. Но соль тут не в аромате, а в умении проникнуть в тонкий механизм баланса влажности: избыток воды или пива делает жару непереносимой, а при недостатке влаги afecionados[16] лишаются необходимой им доли страдания. Как и во многих других явлениях русской жизни, облегчение наступает, когда человек кончает эту добровольную пытку и выскакивает наружу, в раздевалку. Здесь русские расслабляются и голые или небрежно обернутые своими простынями обмениваются шутками, обсуждают вчерашний хоккей с канадцами или футбольный матч между "Спартаком” и "Динамо”. Здесь принято послушать других и самому вмешаться в разговор, дать непрошеный совет по части обращения с женщинами, добывания дефицитных товаров или сохранения молодости. Помню, как один седовласый человек внушал мне с приятелем, что при мытье не следует торопиться: "Вы, молодые, всегда торопитесь, и это нехорошо”, — проповедовал этот человек. Ему было 75 лет, но выглядел он лет на десять моложе; он рассказал, что секрет сохранения молодости вычитал в книге одного болгарина, где во всех подробностях излагаются правила мытья и техника массажа лица, который нужно выполнять ежедневно при помощи горячего полотенца. "Это делается так, — поучал наш собеседник, показывая, как обтирают лицо таким полотенцем, — сначала вокруг глаз, затем вниз, к подбородку, и вы никогда не будете выглядеть старо”.

Тут же слонялись рабочие в черных трусах, разукрашенные татуировкой — орлы, женщины, слово "родина”; двое читали, сидя в углу; некоторые наблюдали за игрой в домино. Почти каждый из них посылал банщика в вестибюль за кружкой водянистого "жигулевского” пива. Многие, удрав для такого дела с работы, приносили с собой хлеб и копченую колбасу или коробку сардин, поглощая еду вместе с пивом. Но самым излюбленным деликатесом (и могу поклясться, что это действительно деликатес) у них считалась вобла — сухая, костистая, соленая рыба — то, что в России заменяет сухие соленые крендельки, картофельную соломку и соленые орешки. Некоторые утверждают, что лучшее время для посещения бани — утро, потому что "парок суше”, как сказал один старый специалист, но большинство предпочитает вечер: вечером веселее. И все без исключения считают, что на баню требуется достаточное время, чтобы это была настоящая вылазка. "Никто не пойдет в баню меньше, чем на два-три часа, — сказал один служащий, — полтора часа, — слишком мало”. Шофер нашей конторы Иван Гусев ходил в баню раз в неделю и брал с собой своего сына-подростка; они проводили там весь вечер, наслаждаясь причастностью к мужскому товариществу, едой, пивом и ощущением чувственной удовлетворенности — всем тем, о чем русские говорят: "Люкс”.

Русские ищут эти ощущения в основном в еде и выпивке. Они любят вечеринки и устраивают их по поводу любого праздника; даже неожиданный приход или приезд гостя может служить таким поводом. В России в свое время был изменен календарь, и мы знали русских, которые, пользуясь этим, четыре раза отмечают конец года — светский и религиозный, по старому и по новому стилю — и так же Рождество. Умеренность и бережливость — не русские черты: русские живут минутой. Так, когда решено устроить вечеринку или есть другой предлог выпить, они могут "угрохать" всю премию или солидную часть зарплаты (больше, чем они могут себе безболезненно позволить) за один вечер безудержного веселья и эмоционального славянского: "Что хочу, то и делаю”. Они могут отправиться с друзьями в город, в ресторан с танцами под грохочущий оркестр и танцевать там скачущие фокстрот, мазурку, польку, атлетическое подражание твисту, манки или псевдороку, подсаживаясь в перерывах между танцами к столу, плотно уставленному бутылками водки, коньяка и сладкого советского шампанского, чтобы подогреть веселье; либо, как предпочитает большинство, они могут "скинуться” по 20–30 рублей с пары и устроить торжественную праздничную вечеринку у кого-нибудь дома.

В этих случаях русские погружаются в оргию праздника и выпивки с самозабвением, в котором живет, по-видимому, воспоминание о былых голодных временах. Они заранее рыщут по магазинам и используют все свои связи, чтобы раздобыть немного черной и красной икры или семги — предметы редкой роскоши, одно присутствие которых на столе дает русскому ощущение "красивой жизни”. Женщины целыми днями трудятся над приготовлением закусок, которые по праву считаются самой прославленной частью русских трапез. Когда гости усаживаются, наконец, за стол, он буквально ломится от яств. Закуски не полагается есть без следующих друг за другом тостов-здравиц, после каждого из которых все залпом осушают стопки холодной водки. Русские едят маринованные грибы — под водку; селедку — под водку; семгу — под водку; копченую колбасу — под водку; икру на черном хлебе — под водку; маринованные огурцы — под водку; холодный язык — под водку; винегрет — под водку; зеленый лук — под водку; все и вся — под водку.

”Вы не представляете себе, какое удовольствие для нас праздники и как они важны для нас, — сказал мне журналист средних лет. — Знаете, накануне больших праздников в магазинах "выбрасывают” хорошие продукты, которых обычно не достать. В будни мы едим ужасно, но мы к этому привыкли. Всем на это наплевать. Но в праздники мы должны поесть хорошо. Это — компенсация за все остальное время”.

Впрочем, праздники — это не только веселое времяпрепровождение. То, что начинается с приятного застолья, очень часто кончается запоями, безудержной пьянкой, чтобы развеять скуку, согреться, забыть о неприятностях. "Водка — дьявол”, — так веками говорят на Руси; водка — национальный порок, бедствие, столь же разрушительное, как наркомания в Америке, но гораздо труднее искоренимое. На Западе нет эквивалента русской водки — я имею в виду то значение, какое она имеет в России. В жизни русских водка, как и коррупция, относится к числу необходимых "смазочных” материалов и средств ухода от действительности. Одного упоминания о водке достаточно, чтобы у русского потекли слюнки и он пришел в хорошее расположение духа. Понадобились бы целые тома, чтобы описать все выражения и жесты, связанные с водкой, — от легкого щелчка по собственной шее, символизирующего выпивку, до нескольких десятков словесных оборотов, придуманных русскими для передачи простой мысли: "Пошли, выпьем!”. Водка облегчает тяготы жизни. Она помогает людям лучше узнать друг друга, и многие русские считают, что нельзя доверять человеку, пока с ним как следует не выпьешь. Выпивка обставляется символикой махизма. Рой Медведев, историк-диссидент, рассказывал, как он, тогда еще начинающий учитель, работал в уральской деревне, и ему приходилось ходить по домам и уговаривать родителей не забирать детей из школы; и вот в одном доме он напал на трех стариков, которые и разговаривать с ним не пожелали, пока он не выпьет полную стопку водки. Когда он это требование выполнил, они сочли его человеком, достойным их доверия. Среди рабочих и крестьян водка настолько популярна, что они охотнее выполнят какую-нибудь дополнительную работу за поллитровку стоимостью в 4,8 доллара, чем за деньги.

Тот, кому не довелось быть собутыльником русских, не может представить себе, что такое русская выпивка, хотя иностранцы, приезжающие в Россию, с непреходящим удивлением описывают это явление вот уже несколько столетий. Адам Орлеанский, представлявший двор герцога Гольшгейнского в Москве в 1639 г., заметил: "Русские предаются пьянству больше, чем любая другая нация на земле”. В 1839 г. маркиз де Кюстин, французский дворянин, раскопал такой афоризм: "Веселие Руси есть пити”. Это справедливо и по сей день, но это не значит, что русские — эдакие веселые выпивохи. Они просто не знают меры. Если бутылка водки откупорена, ее необходимо прикончить. Убрать початую бутылку в шкаф — такого понятия не существует, и если западный гость выскажет подобное предложение, русского оно просто позабавит. Русские пьют, в основном, чтобы забыться, чтобы развеять скуку жизни, чтобы согреться в морозную зиму, и они с наслаждением погружаются в создаваемый водкой иллюзорный мир.

Как-то в Ташкенте, в ресторане, средь бела дня, я видел, как двое русских, хорошо одетых — в пиджаках, при галстуках, — сели за столик, заказали обед и к нему пол-литра водки. Сидевший лицом ко мне полный человек явно был в хорошем настроении, как свойственно круглолицым, с круглым животиком, склада мистера Пиквика, людям; и его настроение еще больше поднялось, когда на столе появилась водка. Ее быстро разлили, подняли рюмки с коротенькой здравицей, чокнулись. Пока водка "проходила” внутрь, что сопровождалось мотаньем головой и звуком "пф-ф-ф” при выдохе винных паров, толстяк успел подцепить вилкой кусочек селедки и отправить его в рот, закусив хлебом. С небольшими интервалами процедура повторялась. Очень скоро щеки русского мистера Пиквика покрылись нежным румянцем. Было забавно наблюдать, насколько прекрасной, под влиянием водки, становилась для него жизнь. Взгляд его выражал полное блаженство. Когда я расплачивался, водка у них кончилась и на столике появился скромный графинчик коньяка. Остаток дня для них явно пропал. Я не раз наблюдал финал подобных сцен. Если в такой компании бывала женщина и кто-нибудь приглашал ее танцевать, дело могло кончиться безобразным скандалом. А однажды вечером в ресторане "Берлин” в Москве я наблюдал следующее: два человека настолько быстро опьянели, что, когда принесли десерт, один из них с остекленевшим взглядом наклонился над вазочкой с мороженым, намереваясь есть его прямо ртом, и спикировал в вазочку носом. Его сотрапезнику пришлось с помощью официанта откинуть товарища к спинке кресла и вытереть ему лицо, после чего тот стал есть мороженое ножом.

Время от времени пресса и партийное руководство резко выступают против алкоголизма, этого национального бедствия. Высокое начальство прямо называет пьянство основной причиной большинства преступлений (90 % убийств), более половины автомобильных катастроф, 40 % разводов, 63 % утоплений, квалифицируемых как "несчастный случай”, и трети всех вызовов "Скорой помощи” в Москве. Пьянство — основная причина прогулов, наносящих сокрушительный удар по советской экономике. И все же я не без скептицизма относился к подобным государственным кампаниям, якобы направленным на уменьшение пьянства; ведь производство спиртных изделий при наличии государственной монополии растет из года в год; потребление их возросло впятеро по сравнению с 1940 г., и вряд ли отыщется хоть одна жалкая сельская лавчонка, где бы не было водки, даже при нехватке других товаров. Пьяница, который, вытянувшись, как бревно, или свернувшись калачиком, валяется на тротуаре — такую картину вы можете увидеть в любой праздник и не только где-нибудь в заброшенном переулке, но практически на любой улице города. Тяжелое пьянство в воскресенье днем — явление столь же обычное, как попойки в пятницу и в субботу вечером. Женщины пьют меньше мужчин, но гораздо больше, чем женщины на Западе. Я видел, как глушат водку и четырнадцатилетние.

Иностранцу трудно долго прожить в России и не нажить болезнь печени. Русские на протяжении веков заливали иностранцев морем разливанным водки, почитая это верхом гостеприимства и одновременно притупляя способность гостей критически оценивать действительность. Барон Сигизмундцу Герберштейн, посол императора династии Габсбургов при дворе Ивана Великого, писал в 1526 г., что”русские прилагают все силы, чтобы споить своих гостей”, изобретая все новые и новые тосты и выдумывая поводы для выпивки, если их даже нет. Гостю, который не решается пить или пьет мало и не присоединяется к русскому "Пей до дна”, мрачно заявляют, что он оскорбляет хозяина, ибо русские считают делом чести упоить иностранца, особенно американца, до того, что тот валится под стол. Я убежден, что за три года моего пребывания в России я выпил больше спиртного, чем за все остальные годы жизни.

Случилось и мне, правда, всего один раз, напиться до бесчувствия, но зато я постиг одну важную особенность русской жизни. Это было в Бухаре; такси, которое везло нас с Энн, сломалось, и двое научных работников — армянин и узбек — любезно предложили подвезти нас. В дороге последовало приглашение на ужин — попробовать узбекский плов. Но когда мы пришли на этот ужин, стало ясно, что цель собравшихся — выпить с американцем. Собралось полдюжины мужчин, все — преподаватели местного пединститута. Они пришли без жен, и Энн была единственной женщиной. Мы уселись за стол, на котором уже стояло шесть или семь бутылок. Один из них отказался от выпивки, поскольку ему предстояло вести машину; отказалась и Энн. Трое мужчин постарше решили пить коньяк. Я быстро прикинул, что нам остается четыре бутылки водки (две кварты шотландского виски) на троих — на меня, маленького армянина и красивого мускулистого молодого узбека, который провел весь день на уборке хлопка (институт, где все эти люди работали, был закрыт на шесть недель, и все студенты и преподаватели были отправлены на уборку хлопка). Обычно, когда ешь, меньше пьянеешь, и вообще за едой все-таки пьют медленнее, но тут стол был обескураживающе пуст, если не считать нескольких плиток шоколада, нескольких маринованных помидоров и блюда с зеленым луком. Армянину не терпелось выпить, и он не хотел ждать, пока будет готова еда. Чтобы оттянуть время, я заговорил с одним из присутствующих о его детях, но вообще отказаться пить было совершенно невозможно. Мы выпили за нашу встречу, за советско-американскую дружбу, за мир, за разрядку напряженности, за наших женщин, за рекордный урожай хлопка. Тут мускулистый молодой узбек дал мне блаженный роздых, начав декламировать наизусть отрывки из Омара Хайяма, и я все еще надеялся, что принесут еду. Я не люблю помидоры, но ничего другого не было. Старики неторопливо потягивали свой коньяк, но мои собутыльники требовали "пить до дна” в доказательство дружбы. Я еще чувствовал себя хорошо, пока мы пили за наших детей, за всех детей на земле, за то, чтобы наши дети никогда не воевали друг с другом, за двоюродных братьев армянина, которые, по его сведениям, жили в Сан-Франциско, за Армению, за Никсона, за Брежнева, за домашнее вино, приготовленное хозяином дома (приторно-сладкий напиток, никак не сочетающийся с выпитой нами водкой), и уж не помню за что еще. При этом разговор явно носил все черты бессвязного пьяного бреда, как в романах Достоевского, но я, словно истый пьяница, уверял свою жену, что совершенно трезв. Два моих собутыльника говорили теперь со мной "по душам”. И когда, часа три спустя, наша полная хозяйка-узбечка появилась, наконец, со знаменитым пловом, вся водка была выпита, и мы дошли до такого состояния, что никто, кроме Энн, есть уже не мог.

Водка — и это подтвердит вам любой русский — обладает замедленным действием, поражая мозг с внезапностью гильотины, отделяющей голову от тела. Меня такой удар настиг уже на улице, когда мы пытались поймать такси, чтобы ехать домой (непьющий водитель исчез вместе со своей машиной). В соответствии с русской традицией оба моих собутыльника, убежденные, что они нашли во мне брата по духу, упорно желали проводить меня. Они битый час прождали около нашей гостиницы, а я в это время бродил по городскому парку в надежде протрезвиться, до тех пор, пока два офицера милиции не проводили меня с Энн обратно к гостинице, которая к тому времени была уже заперта на ночь. Не без труда удалось нам добиться, чтобы дверь открыли, после чего оба моих собутыльника и милиционеры отправились за нами до нашего номера, где и произошла довольно бурная сцена. Дело кончилось тем, что милиция вывела обоих моих незадачливых приятелей вон. Следующий день прочно врезался мне в память. Водка обладает счастливым свойством: после выпивки у вас не болит голова и не тошнит, как от других напитков, но она полностью выбивает свои жертвы из колеи. Когда я наутро встал и, чтобы окончательно проснуться, плеснул, как обычно, себе в лицо холодной водой, я ничего не почувствовал. Мое лицо оставалось окаменевшим. Мы непременно должны были лететь в тот день в Самарканд, но я провел весь день в постели. Я не чувствовал себя больным, но был абсолютно беспомощен, неспособен к действию. Я был просто потрясен этим парализующим, опустошающим действием водки. Я никогда, ни раньше, ни потом, ничего подобного не испытывал. В данном случае я оказался в таком беспомощном состоянии некоторым образом по неведению, но и маленький армянин, и красивый молодой узбек с самого начала и совершенно сознательно стремились привести и меня, и себя в это состояние полной деградации, и миллионы людей в России пьют именно так.