Русский американец

Дмитриев Дмитрий Савватиевич

Русский американец

Исторический роман

Ночной разбойник, дуэлист,

В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,

И крепко на руку нечист...

А. С. Грибоедов. Горе от ума

I

Карточный зал клуба тонул в облаках табачного дыма. Было душно и жарко. На ломберных столах сверкали груды золота. Над Москвой занимался уже бледный рассвет, но игроки забыли про время. Без устали мелькали по зеленому полю пестрые фигуры карт, и переливалось с тихим звоном золото.

Наконец и у баловней счастья, и у проигравших состояния иссякли силы. Один за другим стали подниматься игроки, перебрасываясь коротенькими фразами. Скоро зал совсем опустел. Только за одним столом осталось еще двое игроков, Федор Иванович Тольский и Алексей Михайлович Намекин, оба -- юноши, изящные, красивые, всем выдававшие свое аристократическое происхождение.

Федю Тольского, отчаянного кутилу, страстного игрока и упрямого дуэлянта, прозвали в его кругу Американцем. Это был почти красавец, с прекрасными черными до синевы кудрями и такой же бородкой. На матово-белом лице горели большие черные глаза.

Другой юноша, Алеша Намекин, лет на пять моложе Тольского, со стройною и сильною фигурой, пользовался репутацией смельчака, которому все нипочем. Он почти не знал партнера и играл с ним впервые.

-- Ну, однако, пора и мне, пять часов, -- проговорил он, вставая из-за стола и потягиваясь. -- Давайте рассчитаемся!

-- Давайте, -- сквозь зубы процедил Тольский и стал подсчитывать мелом в столбик цифры. -- Вы проиграли ровно двадцать тысяч, -- сказал он, окончив подсчет.

-- Как двадцать тысяч? -- удивился Намекин.

-- Да так... как другие проигрывают, так и вы мне проиграли.

-- Нет, извините, такие деньги я не мог проиграть.

-- У меня записано... вам остается только заплатить.

-- Нет, таких денег я не заплачу. Я привык платить лишь то, что проигрываю.

-- Вы мне и проиграли.

-- А я повторяю, что таких денег не проиграл.

-- Значит, попросту вы отказываетесь платить? -- сверкнув глазами, спросил Тольский.

-- Отказываюсь. Я зря не бросаю денег.

-- Повторяю вам, у меня записано.

-- Записывать вы вольны, сколько хотите.

-- Вот что... может быть... Но я привык руководствоваться тем, что записываю, и докажу вам! -- Тольский быстро встал, подошел к дремавшему у двери лакею, резким движением вытолкнул его из комнаты, запер дверь, вынул из бокового кармана пистолет, положил его на стол и протяжно произнес: -- Он заряжен.

-- Ну так что же?

-- А то: заплатите вы мне или нет?

-- Разумеется, нет, -- совершенно спокойно ответил Намекин.

-- Даю вам десять минут на размышление. Подумайте! Иначе я вас...

-- Убьете, что ли? Право, не стоит! -- Намекин вынул из кармана часы и бумажник и положил их на стол. -- Часы стоят рублей пятьсот, не больше, а денег в бумажнике двадцать пять рублей... Вот и все, чем вы можете поживиться, если убьете меня... Ну, а за убийство придется и отвечать; а если бы вы захотели скрыть преступление, вам пришлось бы потратить на это не одну тысячу. Теперь судите сами, какой вам расчет убивать меня?

-- Ну и молодец же вы! Вот человек, которого я так давно искал!.. Давайте руку, и станем друзьями! -- весело воскликнул Тольский.

-- Что же, я не прочь...

Новые друзья, при таких необычайных условиях заключившие союз дружбы, крепко пожали друг другу руки.

-- Нет, давайте обнимемся и выпьем на брудершафт, -- громко сказал Тольский.

-- И на это согласен.

-- Две бутылки шампанского, живо! -- закричал Тольский.

Явилось вино, хлопнули пробки. Золотистая влага задорно-весело заиграла в высоких бокалах. В клубе уже погасили огни. Новым приятелям пришлось оставить клуб.

-- Прощай, Алеша, до завтра, -- садясь в сани, запряженные иноходцем, весело крикнул молодой Тольский.

-- Прощай.

-- Куда прикажете? -- спросил кучер у Тольского.

-- Куда ехать?.. Э, все равно... Вези, куда хочешь.

Сани понеслись к Кремлю.

Было морозное раннее утро. Где-то прозвучал колокольный звон, ему ответили другие колокола.

-- Что за звон? -- лениво спросил Тольский у кучера.

-- К ранней обедне, ваше сиятельство.

-- Неужели к обедне? Который же теперь час?

-- Недавно пять пробило.

-- Ну так вези меня домой.

-- Слушаюсь.

Проезжая переулком, Тольский услыхал крики о помощи. Он приказал остановить лошадь и стал прислушиваться. Крики неслись из маленького деревянного домика.

-- А ведь в этом доме кричат! -- сказал Тольский кучеру. -- Ты подожди здесь, а я пойду разведаю, что такое.

Молодой человек выпрыгнул из саней и быстро подошел к воротам домика. Ворота были заперты. Крик о помощи стал еще яснее. Он доносился уже не из домика, а как будто из двора. Тольский принялся стучать в ворота. Крик вдруг смолк, но никто не отпер. Тогда Тольский налег своим могучим плечом на калитку; та не поддавалась. Тольский принялся стучать в ворота и ногами и руками.

Наконец послышался недовольный голос:

-- Кто там безобразит? Кто стучит?

-- Отпирай! -- крикнул Тольский.

-- Да кто ты такой, и зачем я стану тебе отпирать?

-- Если не отопрешь, я полицию приведу.

Угроза подействовала. Калитку отперли. Тольский увидал перед собой заспанного сторожа.

-- Что вам угодно? -- спросил он.

-- Мне надо узнать, что у вас за шум на дворе? Кто-то кричал, звал на помощь.

-- Что вы, сударь! У нас ни шума, ни крика не было...

-- Но я слышал... ясно слышал, что с этого двора звали.

-- Помилуйте, у нас на дворе никого нет, хоть сами взглянуть извольте.

Тольский вошел на двор и оглядел его. Действительно никого не было.

"Что же это значит? Я ясно слышал, что кто-то со двора этого дома кричал о помощи... Я... я не мог ошибиться. Нет, что-нибудь не так. Надо дознаться", -- подумал Тольский и спросил:

-- Кому принадлежит дом?

-- Отставному секунд-майору Гавриилу Васильевичу Луговому.

-- А где теперь твой барин?

-- В покоях почивать изволит.

-- Так ты говоришь, что у вас в доме и на дворе все спокойно? Но крик был так ясно слышен...

-- Может, кто и кричал, только не у нас, -- уверенно проговорил сторож.

-- А ты не врешь?

-- Что же мне врать?

-- Но все же ваш дом я замечу.

Тольский, прежде чем сесть в сани, обошел весь двор, увязая по пояс в снегу. Нигде ничего подозрительного не оказалось.

Было уже почти светло, когда он оставил этот загадочный двор. Он сел в сани и махнул рукою кучеру, чтобы тот вез его домой.

Тольский жил на Пречистенке, в большом наемном доме. Весь второй этаж занимала его квартира. В нижнем этаже помещались дворовые. Он снимал весь дом в аренду, и, кроме него, других жильцов не было.

Деньги платил Тольский купцу-домохозяину не очень исправно. Но купец Мошнин волей-неволей принужден был терпеть такого съемщика.

Как-то раз купец, не зная еще хорошенько нрава своего квартиранта, предложил "очистить квартиру".

-- Что такое?! Ты, борода, смеешь меня гнать с квартиры, меня?! -- закричал Тольский.

-- Не выгоняю, барин, а отказываю.

-- Да ведь это все равно, что в лоб, что по лбу. Понимаешь ты, борода, или нет? А если понимаешь, то как же ты смеешь?

-- Деньги не платите.

-- Вот что... Стало быть, есть причина.

-- Известно, без причины не отказал бы.

-- А понимаешь ли ты, борода, что этим поступком ты меня оскорбляешь!

-- Помилуйте, какое же в том оскорбленье?

-- А за оскорбленье знаешь ли ты, чем я отплачиваю? Смертью!.. Слышал? И я с тобой буду драться на дуэли.

-- На дуэли?.. Да что вы, ваша милость, помилуйте!

-- К барьеру, черт возьми!

Купец побелел как полотно.

-- Помилуйте... Я... я отродясь пистолета в руки не брал... Помилуйте... Я... не отказываю вашему сиятельству, живите в моем доме...

-- То-то, борода... Ты гордись тем, что я живу в твоем доме. А деньги я тебе заплачу.

-- Слушаюсь... Не извольте беспокоиться... Подождем, -- кланяясь Тольскому и отступая к двери, проговорил купец и с тех пор перестал являться в свой дом на Пречистенке.

К чести Тольского надо прибавить, что он не пользовался робостью своего домохозяина и, когда у него бывали "лишние" деньги, платил их за квартиру. Только лишние деньги оказывались очень редко. Точно так же должал Тольский в лавках, откуда брал разную провизию. Торговцы боялись не верить Тольскому и скрепя сердце отпускали в долг. Усадьбы и деревеньки у Тольского были заложены и перезаложены, а некоторые уже проданы с торгов.

Жил Тольский в большой квартире один, холостяком, только со своими дворовыми, которые все без исключения были преданы ему душой. Женской прислуги он не держал и вообще недолюбливал "бабье сословие". Он любил кутежи, вино, карты, а к лошадям у него была прямо-таки страсть. Его иноходцы и рысаки славились на всю тогдашнюю Москву. Но к женщинам Тольский был холоден. Только раз одна из московских прелестниц сумела покорить его бурное и гордое сердце...

Федор Иванович вернулся домой, но спать не лег: ему не давал покоя крик о помощи, который донесся до него из домика в переулке близ Никитской, он то и дело вспоминался. Поэтому, наскоро позавтракав и положив в карман пистолет, без которого никогда не выходил, Тольский пешком направился к этому загадочному домику.

Ворота и калитка были опять заперты. Тольский постучал.

-- Что надо, сударь? -- спросил какой-то молодой парень, выходя за калитку.

-- Мне надо видеть твоего барина.

-- Барин Гавриил Васильевич нынче ранним утром изволили выбыть из Москвы.

-- Ты врешь, твой барин дома.

-- Помилуйте, с чего же я стану врать?

-- Послушай, тебя как звать?

-- Прошкой.

-- Ты видишь, Прохор, эту монету? -- И Тольский показал парню полуимпериал. -- Она будет твоей, если ты не станешь скрывать от меня то, что я у тебя спрошу.

-- Извольте, сударь, спрашивайте, -- дрожащим голосом проговорил парень, жадно посматривая на золотую монету.

-- Твой барин дома?

-- Никак нет, в усадьбу выехали.

-- Прошлой ночью, скорее сегодня ранним утром, я проезжал мимо вашего дома и слышал крики о помощи. Говори, кому нужна была помощь? Кто кричал?

-- Я... я не знаю.

-- Стало быть, не хочешь, чтобы золотой был твой?

-- Очень, сударь, хочу...

-- А если хочешь, говори.

-- Скажу... Только не здесь, -- робко оглядевшись вокруг, проговорил Прохор. -- Здесь подслушать могут. Дворецкий выследит.

Действительно, как раз в это время со двора послышался сердитый голос:

-- Прошка, с кем ты там у ворот болтаешь?

-- Так я... Савелий Гурьич... я сейчас...

-- То-то... смотри у меня, не прогуляйся на конюшню за свой долгий язык.

-- Кто это? -- спросил Тольский.

-- Барский камердинер, он же и дворецкий. Старик -- яд, змея! Скажите, сударь, где вы жить изволите, я как-нибудь урву время и приду к вам, -- добавил он.

-- Когда?

-- Нынче вечером забегу...

Тольский сказал адрес.

-- Смотри же, приходи сегодня, я ждать буду. Придешь -- получишь золотой и еще прибавку, обманешь -- быть тебе битым!

-- Прошка, пес, да с кем ты зубы точишь! Иди скорей, дьявол! -- послышался опять сердитый голос.

-- Иду, Савелий Гурьич!.. С полицейским я разговариваю, -- выдумал ответ дворецкому молодой парень.

-- А вот я посмотрю, что такое за полицейский, только дай мне тулуп надеть.

Однако пока старик дворецкий надевал тулуп, Тольский быстро отошел от ворот домика и зашагал по переулку. А Прохор поспешно запер калитку и поплелся в людскую избу, находившуюся рядом с барским домиком.

-- С кем ты говорил? -- набросился на него старик дворецкий с гладко выбритым лицом.

-- Да с хожалым.

-- Что же ты с ним говорил? Про что?

-- Да снег сгребать приказывал; ухабы ровнять.

Дворецкий поверил и разочарованно заметил:

-- А я думал, ты с кем другим болтаешь... Ведь твой язык -- мельница. Ой, парень, попридержи язык, спина будет целее.

-- Да я и то, Савелий Гурьич, никому ни слова не говорю... Мне что!.. Барская воля.

-- И не говори; а дашь волю языку, несдобровать тебе, чай, сам знаешь, каков наш барин!.. -- И дворецкий, видимо, успокоенный, направился к себе в каморку.

II

В том же домике, в чистой девичьей горнице, между молодой, красивой девушкой Настей, дочерью владельца домика Лугового, и ее старухой нянькой Маврой происходил такой разговор.

-- Нет, няня, так жить нельзя. Я не маленькая, я все понимаю, все вижу, что вокруг делается, -- взволнованно сказала девушка. -- Когда я была маленькая, я не понимала, была ко всему равнодушна. Но теперь не то.

-- Что же делать, красавица, золотая ты моя! Терпеть надо.

-- Я и терпела, долго терпела, но теперь довольно, больше нет сил!

-- Что же поделаешь-то? Папенькина воля!

-- Я люблю отца, уважаю его... но все же... Ведь отец-то что делает, а?

-- Что же... он и в ответе. А тебе папеньку не след судить.

-- Да разве я сужу?.. Мне только жаль наших бедных крепостных... Папа зол и очень скуп... Он морит их голодом, а себе ни в чем не отказывает... Его поступки возмущают меня.

-- Любит тебя, Настенька, барин... крепко любит... Скупенек он, точно, да ведь все для тебя бережет...

-- Мне ничего не надо, няня, ничего! -- чуть не закричала взволнованная девушка.

-- Ну как не надо?.. Твое дело невестино.

-- Ни за кого я не пойду замуж. Да и кто меня возьмет, кто? За мной ни приданого, ни денег нет; отец только говорит, что для меня копит, а сам за мной ничего не даст.

-- Да тебя, родная ты моя, за одну твою красоту возьмут. Посмотри еще какой жених найдется, знатный, богатый...

-- Полно, няня! Женихам одной красоты мало. Ты это сама хорошо знаешь. Да и нечего про женихов говорить, я замуж ни за кого не пойду...

-- Неужели, Настенька, не пойдешь и за Алексея Михайловича? -- спросила Мавра, плутовато прищурив глаза.

-- Ты это про Намекина?

-- А то про кого же... Чем не суженый... Собой красавец, рода именитого и денег пропасть.

-- Только не у Алеши Намекина, а у его отца.

-- Да ведь все равно от отца к сыну деньги пойдут... Ведь его отец в могилу денег-то не возьмет.

-- Да, но Алеша Намекин мне не жених, -- с глубоким вздохом проговорила девушка.

-- Вот тебе на... А я думала... Мне, старухе, показалось, что тебе он пришелся по сердцу.

-- Алеша умный, красивый, а все же мне он не жених.

-- Да какого же еще тебе жениха надо? Королевича, что ли, заморского?

-- Нет, нет, Алеша -- не мой жених.

Настя подошла к окну и стала смотреть на улицу.

-- Барышня, Настасья Гавриловна, вам бы надо отойти от окна-то, -- тихо и с должным почтением проговорил незаметно вошедший в комнату Насти старик дворецкий. -- Смею доложить, по улице мимо окон всякий народ шляется и в окна глаза пялит.

-- Ну так что же? Пусть смотрят.

-- Смею доложить, неприлично-с...

-- Что такое?.. Как вы смеете мне замечания делать? Я сама знаю, что прилично, что нет...

-- Не по своей воле... Ваш папенька мне такой приказ дали...

-- Следить за мной? Следить за каждым моим шагом? Такой приказ дан?.. Ну нет-с! Я буду стоять у окна, буду...

-- Как будет вам угодно-с... Только смею доложить, ваш папенька-с...

-- Кто-то подъехал к нашему дому, -- не слушая его, воскликнула Настя. -- Какие чудные лошади!.. Вышел из саней... Подошел к окну... кланяется. Какой красавец!..

Девушка прильнула к стеклам и с любопытством смотрела на красивого и мощного Федю Тольского, который подъехал на паре лихих коней к заинтересовавшему его домику.

Он увидал в окне Настю и, пораженный ее красотою, захотел во что бы то ни стало проникнуть в домик и познакомиться с красавицей.

"Во-первых, я должен преклониться перед чудной красотой, а во-вторых, должен наказать того дворового, который обещал ко мне прийти и не пришел", -- думал Тольский, все сильнее и сильнее стуча в калитку.

Последние его слова относились к дворовому Прошке, который обещал прийти к Тольскому и рассказать ему о своем барине и о тех криках, которые слышал Тольский, возвращаясь из клуба. Однако Прошка не выполнил обещания не потому, что не хотел, но потому, что его не отпустил дворецкий, а уйти без спроса он не мог: ворота были на замке, и ключ был у дворецкого.

-- Что же вы тут торчите? Ступайте, прикажите отпереть калитку и спросить у того господина, что ему угодно? -- проговорила дворецкому Настя и, заметив его нерешительность, даже топнула ногой. -- Идите же исполнять то, что я вам приказываю!

-- Слушаю-с, иду! -- И дворецкий поспешно вышел. Ему пришлось отпереть ворота и впустить на двор непрошеного гостя.

-- Как ты смел, старый мухомор, морить меня у ворот? -- полушутя-полусерьезно заметил Тольский дворецкому.

Савелий Гурьич был мрачен и ничего не ответил на шутку.

-- Ну, что молчишь? Или язык от страха отнялся?

-- Что же мне вас бояться? Вы мне не господин, я не крепостной ваш... А что вы, сударь, чуть не силой врываетесь к нам, то...

-- Поговори еще у меня! -- Тольский вынул из кармана нагайку и погрозил дворецкому.

-- Что вам, сударь, угодно? Зачем вы к нам изволили пожаловать?

-- Зачем я пожаловал, про то скажу, только не тебе, а твоему барину.

-- Барина дома нет-с.

-- Ну, так той барышне, которую видел в окне... Веди к ней! -- И Тольский направился к крыльцу.

Настя, не дожидаясь доклада, вышла к нему навстречу. Тольский сбросил в передней дорогую медвежью шубу: он был в суконном казакине, подпоясанном ремнем с серебряным набором.

-- Простите, сударыня, -- начал он, -- что я к вам так запросто, в казакине; терпеть не могу рядиться в заморские камзолы и в куцые фраки. То ли дело наша родная одежда!

-- Что вам угодно? -- тихо спросила Настя.

-- Вы удивлены моим неожиданным визитом? Да? Я... пришел преклониться перед вашей чудной красотой. Но, простите, я вам не сказал, кто я: я дворянин Федор Иванович Тольский, а попросту Федя Тольский -- так все меня зовут. Я нигде не служу, потому что к службе охоты не имею; я -- лежебока и лентяй, пью, ем, курю, обыгрываю в карты... кутила, мот и большой дуэлянт. Вот вам полнейший аттестат, прекрасная хозяйка... Я в вашей воле нахожусь... Казните или милуйте, гоните вон или удостойте назвать своим гостем.

Настя с удивлением смотрела на оригинального гостя.

-- Вы молчите?.. Что же, прикажите меня выгнать, зовите людей.

-- Зачем же... Вы гость, хотя и незваный, а гостей не гонят. Прошу садиться и сказать, что вам угодно... Зачем вы так настойчиво ломились к нам? Наверное, у вас есть на то причина?

-- Пожалуй, есть. Видите ли, сегодня утром я возвращался из клуба к себе и, проезжая мимо вашего дома, услыхал, что кто-то жалобно просит о помощи. Я приказал остановиться, стал стучать в ворота, мне долго не отпирали, не хотели впустить на двор. Но я настойчив; если чего захочу, поставлю на своем. Я осмотрел весь двор, однако ничего подозрительного не нашел. Ваш слуга старался уверить меня, что ни на дворе, ни в доме никто не звал на помощь, но я не поверил и дал себе слово во что бы то ни стало узнать, что тут кроется.

-- За этим вы и приехали? -- спросила молодая девушка у Тольского, заметно встревоженная.

-- Да, сударыня, за этим.

-- И любопытны же вы! Ну да что ж, разузнавайте, спрашивайте у дворовых.

Они мне ничего не говорят. Я хочу спросить у вас.

-- Я... не знаю... и никакого крика не слыхала. Вы все сказали?

-- Все... Вы, кажется, гоните меня?

-- Простите, меня ждут.

-- Так вы мне ничего и не скажете? -- вставая, промолвил Тольский.

-- Сказала бы, да сама ничего не знаю.

-- Но вы разрешите мне опять приехать к вам?

-- Зачем?

-- Чтобы на вас смотреть и удивляться вашей дивной красоте... Прошу, не лишайте же меня этого наслаждения! О, как вы дивно хороши. Ваш чарующий образ запечатлелся навсегда в моем сердце.

-- Уж не влюблены ли вы в меня?

-- Больше чем влюблен!

-- Так скоро!

Настя весело рассмеялась.

-- Увидеть вас и полюбить -- на это довольно мгновения.

-- Настасья Гавриловна, с кем ты изволишь говорить? -- тихо промолвила старуха Мавра, заглядывая в дверь.

Старушка находилась в гостиной, но, сколько ни старалась расслышать через дверь разговор Насти с Тольским, ничего не могла разобрать; однако ей этот разговор почему-то казался подозрительным, и она решилась приотворить дверь и прервать его.

-- Прощайте, как ни приятна беседа с вами, а все же надо идти! -- сказала Настя.

Тольский низко поклонился и вышел; однако его мозг всецело был занят таинственным криком, и он чуял в этом деле что-то нехорошее.

Увы, он не ошибался: в доме Лугового действительно в то утро произошла безобразная, хотя и нередкая по тому времени сцена.

III

Секунд-майор Гавриил Васильевич Луговой более десяти лет был в отставке и жил в своем доме, в переулке между Никитской и Воздвиженкой, со своей единственной дочерью Настей. Он овдовел, когда Насте было лет десять. Она хорошо помнила свою мать -- покорную и бессловесную рабу мужниной воли. Эта крутая воля и уложила бедную женщину так скоро в могилу.

Майор Луговой был человеком странным; свою дочь Настю он любил какой-то особенной любовью: исполняя капризы, тратил большие деньги на ее наряды, на дорогие безделушки, дарил ей бриллианты, а в то же время кричал на дворецкого и ругал дворовых, нередко наказывал их на конюшне, когда они неумышленно при какой-нибудь покупке передавали торговцу лишнюю копейку. Делая дочери тысячные подарки, он не давал ей гривенника на карманные расходы. Со своими дворовыми майор был груб, держал их впроголодь, жестоко наказывал, но бывали минуты, когда он был добр и ласков, собирал всех вместе и, кланяясь чуть не до земли, просил прощения. Однако такое душевное настроение не мешало Гавриилу Васильевичу придраться к кому-нибудь из слуг и отправить его на конюшню "угостить полсотней горячих".

По временам Луговой был скуп до скаредности и отказывал в питательной пище не только дворовым, но даже и себе, и дочери; а то вдруг заказывал, не жалея денег, чуть не лукулловский обед.

Иногда он по целым дням и неделям сидел, запершись в своем кабинете, ни с кем не разговаривая, даже с дочерью. В ту пору все замирало в доме: дворовые говорили не иначе как шепотом, ходили по комнатам босые. Горе было тому, кто осмелился бы нарушить это безмолвие. Но проходило такое время, и в его доме опять все оживало, -- сам майор становился неузнаваемым, его мрачность и жестокость уступали место говорливости, веселости и ласковому обращению со всеми дворовыми.

Такая перемена в отце делала и Настю счастливой; она любила отца, уважала его. От природы добрая, с любящим, мягким сердцем, Настя немало страдала, когда на Гавриила Васильевича находила хандра и когда он со своим крутым нравом становился мало похожим на человека. Слезные мольбы дочери за несчастных дворовых не трогали его черствого сердца.

У Насти была преданная ей горничная Аннушка. Настя любила ее, смотрела на нее скорее как на подругу, чем на крепостную холопку, делила с нею и свою девичью радость, и свое девичье горе.

К несчастью, Аннушка чем-то не угодила старому барину; он собственноручно дал ей несколько пощечин и приказал посадить на целый день в чулан, а затем надумал наказать Аннушку на конюшне и выбрал для этого раннее утро, когда его дочь, а также соседи еще спали.

Это происходило именно в то время, когда мимо дома Лугового проезжал из клуба Федя Тольский. Когда последний стал громко стучать в ворота, наказание приостановили и Аннушку в полубесчувственном состоянии опять втащили в чулан.

Настя не слыхала криков своей любимицы и не знала о ее горькой участи.

Старик майор испугался Тольского, когда тот стал осматривать двор и расспрашивать, что значат крики, так как принял его за важного чиновника-барина, и, убоясь ответственности, поспешил в тот же день уехать в свою подмосковную усадьбу, приказав дворецкому продержать Аннушку дня два-три в чулане, а потом выпустить.

Гавриил Васильевич недели на три уехал из Москвы, чем несказанно обрадовал всех.

IV

Федя Тольский был влюблен, влюблен серьезно, горячо. Он и прежде любил женщин, но не так. Красота Насти произвела на него совсем другое впечатление и заставила его полюбить другою любовью.

Вернувшись из майорского домика к себе, Тольский заперся в кабинете, велел никого не принимать и предался грезам о Насте; ее дивный, чарующий образ неудержимо влек к себе все его думы.

"Я влюблен, я! Этого только и недоставало! Мне самому смешно, а как будут смеяться другие, когда узнают о моей любви... А как хороша майорская дочь! Видал я красавиц, но такой не встречал. Скажи она мне одно ласковое слово -- и я не задумался бы жизнь свою отдать".

Размышления влюбленного Тольского были прерваны голосом его камердинера Ивана, по прозвищу Кудряш. Это был крепкий, здоровый малый лет двадцати пяти, красавец, с вьющимися волосами; он был душой и телом предан своему господину. Будучи еще мальчишкой-подростком, он был приставлен к баричу Феде для услуг; они вместе росли, вместе играли и были чуть не друзьями.

-- Не приказано, сударь, никого принимать, -- говорил камердинер Иван, кого-то не пуская к молодому барину.

-- Это запрещение ко мне не относится; я -- друг твоего барина, -- возражал чей-то голос камердинеру.

Тольский все это услышал и громко спросил:

-- Кудряш, кто это? Впусти!

Дверь в кабинет быстро отворилась; на пороге стоял Алеша Намекин.

-- Федя, голубчик, меня не допускают; скажи своему олуху, чтобы он отстал от меня! -- весело проговорил он.

-- Алеша!.. Рад видеть тебя, дружище, -- промолвил Тольский, идя приятелю навстречу.

-- Ты рад, а твой камердинер меня чуть не в шею; заладил "не приказано".

-- Он прав, Алеша, я никого не велел принимать.

-- Даже и меня?

-- Нет, нет... Я не знал, что ты придешь. Дверь моего дома для тебя всегда открыта. Хотя мы только вчера с тобой сошлись, но ты -- мой друг.

-- Слышишь, истукан, что говорит барин? А ты впускать меня не хотел! Ну, исчезни...

Кудряш вышел.

-- Знаешь, Федя, хотя мы подружились с тобой и недавно, а я к тебе с докукой, сиречь с просьбой. Помоги мне, брат! Видишь ли, я влюблен, но влюблен не кое-как, а по-настоящему, серьезно...

-- Что же, дело хорошее... И я скажу тебе, Алеша, откровенно: я тоже влюблен.

-- Как, ты тоже? -- воскликнул Намекин. -- Удивительно!.. Тольский -- и влюблен! Тольский, который играет женщинами, как пешками... ты чуть не презираешь женщин, и влюблен! Да ведь это -- такой казус, которому вся Москва станет дивиться, как узнает!

-- Надеюсь, приятель, ты никому не скажешь? Это -- большая тайна; я даже начинаю раскаиваться, зачем тебе сказал...

-- Да ты, Тольский, ведь другом меня считаешь, а где дружба, там нет секретов, между нами все должно быть начистоту... Согласен? -- с жаром спросил Намекин.

-- Согласен, -- ответил ему Тольский, и приятели крепко пожали друг другу руки. -- Ну а теперь говори, Алеша, в чем нужна тебе моя помощь?

-- Прежде я должен познакомить тебя с историей моей; любви. Видишь ли, я полюбил девушку чудной красоты " чудного характера. Она -- дочь отставного майора, живет в Москве; знакомство с нею у меня произошло совершенно случайно. Она шла по Тверской улице со своей нянькой, какой-то уличный нахал стал преследовать ее, говорил ей пошлые комплименты. Красавица не знала, куда от него деваться. К счастью, в это время я проходил мимо, видел сцену, заступился за девушку и дал нахалу пощечину. Он взбеленился, вызвал меня на дуэль, а сам в назначенный час на место не явился... Видно, струсил, негодяй. С того дня и началось мое знакомство с Настей.

-- С Настей? -- меняясь в лице, воскликнул Тольский.

-- Ну да, Настей. Чему же ты так удивлен?

-- Нет, я так!.. Продолжай, Алеша, я слушаю.

-- Я проводил майорскую дочку до ее дома, она пригласила меня зайти. Я познакомился с отцом... Ах, Тольский, какая противоположность между отцом и дочерью! Она -- это что-то прекрасное, возвышенное, отец же смотрит зверем и, как говорят, страшный деспот с дворовыми. Ну вот я и полюбил Настю... Ах, Тольский, да и нельзя не полюбить ее! Если бы ты видел, как она хороша!

-- Может, я и видел ее, и говорил с нею.

-- Ты шутишь, Тольский! -- удивляясь, воскликнул Намекин.

-- До шуток ли... Хочешь, Алеша, скажу, где живет твоя Настя? У ее отца, старого майора, есть недалеко от Никитской домик, в нем они и обитают.

-- Да... Как же ты узнал?

-- Ты говори, что дальше было, а после я скажу, как познакомился с нею.

-- Я стал часто бывать в домике Насти. Ее отец не особенно ласково встречал меня, зато она всегда была рада моему приезду. Я полюбил Настю... И она меня, кажется...

-- Что же ты намерен делать? Жениться, что ли, надумал? -- спросил Тольский.

-- О, с большой радостью, если бы... если бы отец мне дозволил.

-- А разве ты сомневаешься в его дозволении?

-- Очень сомневаюсь. Мой отец -- раб предрассудков. Свой род он почитает славным и гордится им. Моя мать из рода князей Сокольских, я -- один сын, и отец, вероятно, прочит женить меня на какой-нибудь графине или княгине.

-- Стало быть, тебе придется обойтись без согласия отца?

-- Нет, Тольский, я никогда не решусь его обидеть, ведь я -- единственный наследник...

-- И ты, чтобы не потерять наследства, хочешь потерять любимую девушку? Как же ты намерен поступить?

-- Право, не знаю еще сам... Я буду просить у отца согласия, постараюсь уговорить его...

-- Слушай, Намекин, так или иначе, но ты не должен обижать Настю. Понимаешь, не должен!.. Иначе я вступлюсь за нее, и тебе придется дорого поплатиться.

-- С чего ты взял, что я стану обижать девушку, которую так горячо люблю? Я непременно женюсь на ней, только надо выждать время... Но как ты познакомился с нею?

-- Я... не знаю... твоей Насти. Я только знаю ее отца...

-- Ты так горячо заступаешься за нее, что я невольно подумал, что ты сам влюблен в нее.

-- Вот что... А если бы так? Что бы ты сказал, если бы я полюбил майорскую дочь?

-- Я вызвал бы тебя на дуэль.

-- И сделал бы непростительную глупость: ведь я убил бы тебя. Но успокойся, приятель, дуэли между нами быть не может, потому что я тебе не соперник, и, когда будешь жениться на своей Насте, пригласи меня в шаферы. Так, что ли? -- стараясь скрыть свое волнение, весело проговорил Тольский.

-- Разумеется... на моей свадьбе ты будешь первым гостем. Хочешь, я познакомлю тебя с моей невестой?

-- Ты не боишься, что я отобью ее у тебя? Нет, лучше не знакомь! Мой совет -- скорее проси у отца дозволение; и женись на своей Насте. Да смотри не забудь меня на свадьбу пригласить.

-- Говорю, ты у меня -- первый гость.

-- Значит, отец твоей невесты жестоко обходится со своими крепостными? -- меняя тему разговора, спросил Тольский.

-- Майор -- очень злой человек, нрав у него отчаянный. Он никогда ничем не бывает доволен. Он скуп, но я его скупости есть какая-то странность. Да и во всем характере майора что-то непонятное...

Намекин уехал, а Тольский принялся шагать по кабинету, низко опустив голову.

"Вот тут и пойми, и разгадай судьбу... Не прошло и двух дней, как я познакомился с Намекиным, он пришелся мне по нраву; я смотрел на него, как на своего искреннего приятеля, а теперь он -- соперник, враг... Он отбивает меня девушку, которую я так люблю, как он любить не может... Нет, не Алеша отбивает у меня, а я у него... и не он мне враг, а я ему..."

Эти размышления были прерваны приходом Ивана Кудряша.

-- Домохозяин за деньгами пришел, -- сказал он.

-- Гони к черту!

-- Гнал, не идет... Уселся в передней и сидит как квашня. "Мне, -- говорит, -- надо повидать самого барина".

-- Вот что... Ему надо меня видеть?.. Хорошо, пусть войдет.

Мошнин робко переступил порог кабинета своего неугомонного жильца и остановился у двери. У него болели зубы, и щека была подвязана большим платком.

-- Здравствуйте, любезнейший, -- насмешливо посматривая на жалкую фигуру купца, проговорил Тольский. -- Вы за деньгами?

-- Так точно-с.

-- Так. Что это, у вас зубы болят?

-- Так точно-с... покоя нигде не дают. Просто мука.

-- Садитесь и открывайте рот.

-- Как-с? Зачем-с? -- опешил Мошнин.

-- Я вам вместо денег за квартиру вырву больные зубы; у меня для сего имеются зубные щипцы, я -- мастер на это дело.

-- Помилуйте, как можно-с.

-- Садитесь, говорят вам! Ну!.. Показывайте, какие у вас болят зубы?

-- У меня зубы не болят-с.

-- Врете, вы сейчас говорили, что зубы вам не дают покоя. Ну, показывайте больной зуб... Не хотите? Эй, Кудряш!

На зов Тольского в кабинет быстро вошел камердинер.

-- Держи его крепче! -- И Тольский показал на Мошнина.

Исполнительный Кудряш схватил купца и не выпускал, пока его господин рвал у бедняги здоровые и больные зубы. Мошнин ревел и кричал на весь дом, дергался, но Иван держал его, как железными клещами.

-- Ну довольно, пусти его... устал, -- спокойно проговорил Тольский камердинеру.

Мошнин выскочил из кабинета жильца, бросился на дрожки и приказал везти себя к начальнику полиции.

Мошнин в то время славился в Москве своим богатством, считался одним из крупных домовладельцев, вел большую торговлю мануфактурным товаром и был владельцем огромной фабрики. Он, хотя и был скрягой, жертвовал немало денег на благотворительность и водил знакомство со многими важными лицами, начиная с губернатора.

В своей семье, состоявшей из пятерых взрослых сыновей и жены-старухи, он был в полном смысле "сам": его слово было для всех домочадцев законом, и горе тому, кто вздумал бы возражать или не повиноваться ему. Жена, сыновья и другие домочадцы были слепыми исполнителями его воли, его каприза.

Поступок с Мошниным Феди Тольского, известного бедокура и кутилы, не остался секретом: в Москве много было разговоров и смеха, когда узнали, как Тольский произвел операцию с Мошниным и вырвал у него несколько зубов, не только больных, но и здоровых. Многие не любили Мошнина и рады были посмеяться над ним.

Однако это вырывание зубов у богатого и знатного купца не прошло даром для Тольского: его вызвал генерал-губернатор в свою канцелярию, сделал ему строгий выговор и приказал немедленно выехать из дома Мошнина, грозя за неисполнение высылкою из Москвы.

Тольский не боялся этой угрозы, он не раз слышал ее из уст губернатора, но все же принужден был искать себе другую квартиру.

Тольскому приходилось плохо: полиция вынуждала его выезжать из дома Мошнина, а квартира не находилась. Поэтому он волей-неволей вынужден был на время оставить свой клуб, друзей и свою любовь к красавице Насте, и рыскать по Москве в поисках пристанища.

Как-то, проезжая одним из глухих переулков от Остоженки к берегу Москвы-реки, Тольский заметил барский каменный особняк с подвальным жильем и наглухо закрытыми ставнями. На воротах дома виднелся лоскуток бумаги с надписью: "Сей дом сдается". Дом понравился Тольскому, он вылез из саней, подошел к воротам и хотел отворить калитку, но она оказалась запертой. Тольский дернул за проволоку; раздался резкий звонок, а в ответ на него громкий собачий лай, послышались тяжелые шаги по хрустящему снегу, загремел засов, и рослый старик в полушубке не совсем дружелюбно спросил у Тольского:

-- Что вам, сударь, надо?

-- Этот дом сдается? Да? Можно посмотреть? Если дом для меня подходящий, то я сниму его.

-- Неудобен он для вас, сударь, откровенно скажу.

-- Это почему? Почем ты, старик, знаешь, что для меня удобно, что неудобно?

-- Знаю, что неудобен... Который год дом-то пустует, жильцов-то немало в нем перебывало: снимут, поживут день-другой, да и вон, -- тихо и каким-то таинственным голосом проговорил старик. -- Нечисть тут завелась, нечистая сила житья никому не дает.

-- Вот что!.. Ну я никакой нечистой силы не испугаюсь. -- Тольский громко засмеялся и вошел на двор.

Двор был огромный; прямо виднелась садовая решетка, отделявшая его от сада; близ ворот стоял небольшой домик в четыре окна.

Тольский подошел к крыльцу особняка и, обратившись к старику, сказал:

-- Ну, отопри дверь и покажи мне квартиру.

-- Как, сударь? Неужели хотите снять? -- удивился тот.

-- Непременно, если понравится. Давай отпирай!..

-- Ключи у Ивана Ивановича. Он здесь вроде дворецкого барином приставлен: и за домом смотрит, и сдает, и деньги получает.

-- А кто твой барин?

-- Викентий Михайлович Смельцов, барин важный, заслуженный, в чужих краях проживает уже вот лет пять... Я пойду, сударь, скажу Ивану Ивановичу, он вам и дом покажет. -- И старик направился к крыльцу.

"Смельцов, знакомая фамилия, слыхал... Что это старик вздумал пугать меня нечистой силой? Вот чудак-то!.. Впрочем, в Москве, говорят, есть такие дома", -- подумал Тольский и вслух произнес:

-- Меня заинтересовал этот дом, и я сниму его; ни чертей, ни дьяволов я не боюсь.

К нему подошел низенький худенький старичок, с чисто выбритым лицом и добрыми, кроткими глазами.

-- Здравствуйте, сударь, здравствуйте-с! Квартирку снять желаете-с? -- каким-то певучим голосом проговорил он, снимая картуз и кланяясь. -- Что же, в добрый час... А все же, сударь, я должен предупредить вас...

-- Насчет нечистой силы, поселившейся в вашем доме? Знаю, слышал. Мне старик сейчас говорил.

-- Его, сударь, Василием звать, а я из приязни к нему зову Васенькой. С малых лет мы с ним приятели, оба дворовые, вместе росли, на одном солнышке онучи сушили. Оглядеть желаете, сударь, наш дом?.. Можно, можно... Васенька пошел ставни отворять, а то темно в дому-с... Пойдемте благословясь; ключики у меня.

Дворецкий отпер наружную дверь в просторные сени с широкой лестницей, откуда двери вели в переднюю. Тольский и сопровождавший его дворецкий вошли в комнаты; на них пахнуло затхлым, холодным воздухом нежилого помещения. Зал, гостиная и другие комнаты были совершенно без всякой меблировки, но отделаны прекрасно; стены в некоторых комнатах были расписаны, в других -- обиты цветным атласом, на потолке размещались искусной кисти картины из мифологии, полы были штучные, из дорогого дерева. Дом был с небольшим мезонином, и дверь в последний шла с заднего крыльца.

-- Мезонин принадлежит к этой квартире? -- спросил Тольский у старика.

-- Никак нет-с, отдельно; мезонин не сдается. В сем доме барин наш изволили жить до своего отъезда за границу. Мебель и кое-какое имущество приказали запереть в мезонине-с, беречь, значит, до своего возвращения из чужих краев; так мезонин и стоит запертой-с.

-- А давно уехал твой барин?

-- Давно, более пяти годов...

-- Сколько лет твоему барину? -- полюбопытствовал Тольский.

-- Да лет с полсотни, а может, и побольше... При покойном императоре Павле Петровиче наш барин занимал видное место, также и в начале царствования Александра Павловича... Да с Аракчеевым Викентий Михайлович не поладили...

-- Стало быть, твой барин -- хороший человек, если не поладил с Аракчеевым.

-- Добрейшей души человек; дай Бог ему здоровья на многие лета! -- И старичок дворецкий, сняв картуз, усердно перекрестился.

Дом понравился Тольскому, и он, несмотря на предупреждение о нечистой силе, снял его, вручив дворецкому задаток, а на другой день и совсем переехал со своей немногочисленной дворней.

V

В тот же день кучер Тольского Тимошка пришел из ближайшего кабака, где успел уже свести знакомство с целовальником, сильно встревоженный и обратился к своим товарищам-дворовым с такими словами:

-- Ну, братцы мои, попали мы на фатеру.

-- А что? -- спросил у него камердинер Тольского Иван Кудряш.

-- В доме, куда мы переехали, черти живут, -- робко и таинственно промолвил Тимошка, поглядывая на товарищей.

-- Ври, дурачина! С чего взял? -- остановил его барский камердинер.

-- Провалиться, не вру... Сейчас целовальник мне сказывал: "Напрасно, -- говорит, -- твой барин в дом Смельцова переехал; там, -- говорит, -- черти вам житья не дадут. Много охотников было на дом Смельцова; поживут день-другой, да и вон; не один год дом-то пустует. И твой барин не проживет в нем недели, съедет". Да и не один целовальник о том сказывал. Народу в кабаке было немало... Все то же говорили... что от нечистой силы житья нам не будет. Теперь, как только пробьет, говорят, полночь, сейчас и начнется работа у чертей. Пойдет по всему дому дым коромыслом, шум, стук. Стулья, столы пойдут по комнатам плясать; посуда в буфете трясется, песни запоет нечистая сила, а то хохот такой поднимет, что волосы станут дыбом и по телу мурашки пойдут, -- рассказывал кучер и сам дрожал, как в лихорадке, от своего рассказа.

Дворовые слушали его с испуганными лицами, некоторые крестились.

-- Все это -- враки, бабьи сказки! -- авторитетно промолвил камердинер, хотя и на него рассказ Тимошки произвел некоторое впечатление.

-- Все, брат Иван, врать не станут. Видно, неспроста идет нехорошая молва об этом доме.

-- Не верьте, ребята, все пустое! -- стал успокаивать дворовых барский камердинер, но его слова не достигли цели: дворовые боялись ложиться спать на новой квартире, собрались все в кучу и ожидали какого-нибудь сверхъестественного явления, вздрагивали, прислушивались.

Однако первая ночь прошла благополучно, ничего необычайного не случилось.

Что касается Тольского, то он спал всю ночь богатырским сном, так как не верил ни в какие привидения и не признавал никаких таинственностей и непостижимостей.

Камердинер Иван находился в комнате, смежной с кабинетом своего барина, и, как другие дворовые, не спал почти всю ночь, а только лежал на своей койке с открытыми глазами, готовый каждую минуту при малейшем шорохе бежать к своим товарищам.

Однако было тихо как в могиле, и только перед утром Иван услыхал, что наверху, в мезонине, как будто кто-то ходит. Камердинер приготовился было дать тягу, но шорох или шаги скоро утихли.

Проведя спокойно ночь на новой квартире, Федор Иванович утром послал за дворецким Смельцова и, как только тот явился, сказал ему:

-- Вот, почтеннейший, ты пугал меня привидениями напрасно! Ни единого привидения, и спал я как убитый. Стало быть, все эти привидения -- одни глупые выдумки.

-- Кто знает!.. Много за пять лет жильцов перебывало в этом доме, а больше недели никто не жил.

-- Стало быть, все жильцы были глупы -- верили в чертей и в разную ерунду. Я вот самого сатаны не испугаюсь и с квартиры съеду тогда, когда захочу.

-- Смею доложить, сударь, всякому свое, у всякого свой нрав.

-- А ты, почтеннейший, как видно, веришь в существование чертей?

-- Сударь, сами вы изволите знать, что на белом свете есть добро, есть и зло. Есть правда, есть и кривда -- от дьявола.

-- Браво, браво, почтеннейший, ты рассуждаешь, как философ... Однако поговорим лучше о житейском. Скажи, твой барин постоянно живет за границей?

-- Почти постоянно; в течение пяти лет приезжали они в Россию раза два, не больше, -- ответил Иван Иванович.

-- Женатый он?

-- Да, как же.

-- И жена с ним за границей?

-- Никак нет! За границей Викентий Михайлович одни.

-- А где же его жена?

-- Верно, сударь, не знаю. Кажется, барыня живет в Питере. Настоящего развода у них нет, а только вместе они давно не живут.

-- Что же она, молодая?

-- Да, чуть не вдвое моложе барина.

-- И хороша собой?

-- Чудной красоты.

-- Ну, теперь я наполовину понял, почему твой барин не живет с женой: он стар, ворчлив и, вероятно, ревнив, а она молода, красива и любит пожить в удовольствие. Однако мне до твоих господ нет никакого дела, я призвал тебя, почтеннейший, за тем, чтобы сказать: деньги я буду платить не вперед за год или за полгода, а частями... Понимаешь?

-- Так точно, понимаю. Не извольте, сударь, беспокоиться насчет платы за квартиру; как хотите, так и платите... Мне барин Викентий Михайлович наказывали, чтобы жильцов деньгами не теснить.

-- Вот это хорошо! Я буду платить, когда у меня будут деньги, -- весело произнес Федя Тольский.

Зимний короткий день скоро прошел; настал вечер, а там и длинная ночь. Тольский в течение дня никуда не выезжал, будучи занят распоряжениями относительно уборки и устройства новой квартиры. Утомленный этим, он лег в постель ранее обыкновенного.

Его дворовые, усталые от работы, тоже улеглись и скоро заснули. Теперь они уже не так боялись нечистой силы, как в первую ночь своего новоселья.

Одному только камердинеру Ивану Кудряшу что-то не спалось. Долго он ворочался с боку на бок, стараясь заснуть, но никак не мог.

В самую глухую полночь, при гробовой тишине, он опять услышал какой-то шорох в мезонине, как будто там кто-то ходил. Затем шорох шагов сменился тихой, унылой песней. В мезонине кто-то пел; Иван слышал это ясно, только не мог разобрать слова песни.

"В мезонине несомненно кто-нибудь живет; старичишка дворецкий и сторож обманывают, говоря, что там одна мебель да рухлядь", -- подумал было молодой парень.

Песня стихла. Опять послышались шаги, они стали приближаться к Ивану, делаясь все яснее; он, бледный, дрожа всем телом, быстро встал, зажег свечу и приотворил дверь из своей горницы в коридор. Тотчас же из груди его вырвался крик ужаса, подсвечник выпал из рук, свеча погасла, и сам он без памяти упал в коридоре на пол.

Необычайный крик и падение Ивана разбудили крепко спавшего Тольского. Он быстро встал, зажег свечу и вышел в коридор; там он увидал распростертого, с помертвевшим лицом камердинера, валявшийся подсвечник и изломанную свечу.

-- Что это значит? Что с Иваном? -- растерянно проговорил Тольский.

Он спустился в людскую, разбудил дворовых и с их помощью постарался привести в чувство своего камердинера.

Обморок Ивана Кудряша был довольно продолжителен. Наконец он открыл глаза и увидал около себя Тольского с озабоченным лицом.

-- Иван, что с тобою? Чего ты так испугался? -- спросил у него Тольский.

-- Ах, сударь, страшно, страшно! Привидение в белом саване здесь, в коридоре. Ах как страшно! Я думал, что умру со страху! -- дрожал, как в лихорадке, Кудряш.

-- Ты большой трус, и тебе, верно, что-нибудь показалось, -- промолвил Тольский.

-- Нет, сударь, не показалось; я ясно видел женщину в белом одеянии, как в саване; волосы у нее распущены... Завидев меня, она стала быстро подходить ко мне и манить рукой. Тут сердце во мне замерло, и я упал без памяти.

-- Откуда явилось тебе привидение? Ты не помнишь?

-- Мне послышались шаги, как будто в мезонине. Потом кто-то стал петь, так жалобно, и опять раздались шаги уже в коридоре. Я зажег свечку, отворил дверь и увидал...

-- Какой ты трус у меня! С виду богатырь, а смелость у тебя заячья.

Проговорив эти слова, Федя Тольский направился к себе и опять лег, но заснуть не мог. Рассказ Ивана Кудряша заставил и его призадуматься:

"Что это значит? И что за привидение видел мой Иван? Неужели в самом деле здесь обретается какое-то сверхъестественное существо, которое не дает покоя нам, простым смертным?.. Надо постараться отгадать, что это за женщина, которая так напугала моего камердинера, поднять завесу с этой тайны... И я это сделаю во что бы то ни стало. С завтрашней же ночи стану наблюдать за привидением".

Наконец Тольский крепко заснул. Иван же не остался в своей горнице, а ушел в людскую.

VI

Богатый и родовитый барин Михаил Семенович Намекин, отставной боевой генерал, почти безвыездно проживал в своей подмосковной усадьбе, прозывавшейся Горки и стоявшей верстах в тридцати от Москвы.

Михаил Семенович жил в усадьбе на широкую барскую ногу и был известен своим хлебосольством; на его роскошные балы и обеды съезжалась вся московская знать; с генерал-губернатором Намекин водил дружбу и пользовался большим влиянием при дворе.

Генералу Намекину было лет шестьдесят с небольшим; уже лет пятнадцать, как он овдовел, потеряв горячо любимую жену. Вскоре после смерти жены он вышел в отставку и поселился в Горках.

Детей у него было двое: сын Алексей и дочь-вековушка Мария.

Алексей после смерти матери остался лет десяти на попечении своей сестры, которая была старше брата лет на пятнадцать, и рос он общим любимцем; это был хилый, болезненный мальчик, а потому отец стал подготавливать его к гражданской, а не к военной службе.

Для образования Алеши были наняты опытные педагоги; мальчик был довольно прилежен и, сдав экзамен, поступил в московский университет.

Здесь для юного Намекина началась новая жизнь. Вырвавшись из-под строгой опеки отца, Алеша повел жизнь совершенно иную, чем в Горках.

У Михаила Семеновича в Москве, на Тверской, был большой дом с целым штатом дворовых; в нем-то и стал жить Алеша, окружив себя товарищами; наклонность к чтению умных книг и к наукам скоро уступила место праздной жизни в приятельском кружке. Алеша вырос, возмужал, из хилого мальчика превратился в здорового и сильного молодого человека.

С грехом пополам окончив университет, молодой Намекин поступил на службу в сенат; правда, он только числился на службе и являлся в присутствие не более двух-трех раз в месяц, все же остальное время проводил в пирушках, кутежах и карточной игре в клубе. Денег сыну Михаил Семенович высылал не особенно много, и ему хватало их лишь на день, на два. Однако приятели познакомили Алешу с ростовщиками. У них брал он деньги под векселя за огромные проценты, а те охотно ссужали его, зная, что он -- чуть не единственный наследник богача отца.

До старика Намекина доходили слухи о праздной жизни сына, о его кутежах, игре в карты и тому подобном, и, чтобы проверить эти слухи, он нередко сам приезжал в Москву с намерением застать сына врасплох. Но Алеша был хитер: он подкупал дворовых, и те предупреждали его об отцовских планах. Поэтому генерал возвращался в усадьбу вполне успокоенный поведением своего сына в Москве.

Старшая дочь Михаила Семеновича крепко любила своего брата и всегда старалась выгородить его, когда отец был чем-либо недоволен. Старик Намекин и его дочь очень бывали рады приезду Алеши, который хоть и изредка, а все же навещал их. Летом он проводил в Горках месяца по два; тогда огромный дом Намекиных на Тверской стоял пустым.

Молодому Намекину было лет двадцать пять; отец решил, что пора сыну жениться, и стал подыскивать ему подходящую невесту, намереваясь женить сына не иначе как на княжеской или графской дочери, в крайнем случае, на генеральской.

-- Моя невестка должна быть известного дворянского рода, обладать умом, образованием, а также богатством. Род Намекиных исстари известен на Руси, и жену Алексей должен себе взять из такого же славного рода, -- часто говорил старик генерал.

Так как он не любил и не дозволял никаких возражений и его слова для всех домочадцев и для многочисленной дворни были законом, то не возражал ему и Алеша; но это все же не помешало ему крепко полюбить Настю, дочь простого майора.

VII

Вскоре после разговора с Тольским Алеша поехал в усадьбу Горки с твердым намерением просить разрешения у своего отца жениться на майорской дочери Насте. Его неожиданный приезд среди зимы, и притом в сильный мороз, немало удивил Михаила Семеновича и его дочь Марию.

-- Что это, Алексей? Не выгнали ли тебя из Москвы, что ты в такой холодище к нам приехал? -- шутливо спросил у него старый генерал.

-- Я ехал в закрытом возке и не чувствовал мороза, -- почтительно целуя руку отца, ответил Алеша.

-- И то сказать: ты молод, кровь горячая, тебя не скоро прохватит мороз. Ты к нам надолго приехал?

-- Нет, дня на два, на три.

-- Стало быть, не брал отпуска?

-- Да зачем? На несколько дней можно и без отпуска.

-- У вас служба вольная, не то что военная; у нас, бывало, и на день без разрешения нельзя было отлучиться, а ты, чай, в свое присутствие по целым неделям не заглядываешь... Покойный император Павел Петрович и чиновников подтянул бы как следует, а теперь вас, молодчиков, распустили. Ну да не в том суть. Говори, зачем приехал-то? Если за деньгами -- не дам, раньше первого числа ни гроша не получишь!

Находившаяся в горнице Мария Михайловна жалостно взглянула на брата и, обращаясь к отцу, тихо промолвила:

-- Папа, зачем вы так? Алеша, наверное, не за деньгами приехал...

-- А ты почем знаешь? Жалостлива больно...

Недавно только до него дошло известие, что его сын кутит напропалую и сводит знакомство с сомнительными личностями. Старик наполовину поверил этому слуху и, воспользовавшись приездом сына, решил пожурить его.

-- Сестра сказала правду, я приехал к вам, батюшка, не за деньгами.

-- А за чем же? Дозволь, сударь, узнать?

-- Извольте, скажу... Я... я задумал жениться, батюшка.

В ответ на слова сына старый генерал посмотрел на него полупрезрительно и полунасмешливо и каким-то сиплым голосом проговорил:

-- Вот что, сударь! Жениться изволили задумать?.. Поздравляю, поздравляю! -- И, обращаясь к дочери, он, не меняя тона, добавил: -- Мария, а ты что сидишь да таращишь глаза от удивления? Удивляться тут нечему. Теперь ведь новое время и новые люди, отцовских советов не слушают... Задумает молодец жениться, подберет себе суженую да и оповестит о том своего отца накануне венчания, а то и этого не делают, втихомолку венчаются... Наш Алексей Михайлович не таков: он добрее других и нас с тобою, Мария, на свадьбу пригласит непременно...

-- Батюшка, -- заговорил было молодой Намекин, но отец перебил его:

-- Звать на свадьбу приехал?.. Так, так! А когда свадьба, дозволь узнать?

-- Когда вы прикажете, батюшка.

Почтительный тон сына несколько обезоружил старого генерала, смягчил его.

-- Да ты, Алексей, всерьез о женитьбе говоришь или шутишь? Кто невеста? Надеюсь, ты подобрал себе пару... Прошу не забывать, ты не кто-нибудь, а намекинского рода, и наши родичи все почти были женаты на княжнах. Мать твоя покойная была тоже из княжеского рода.

Михаил Семенович этими своими словами отбил у сына охоту назвать свою возлюбленную, сказать, кто она.

-- Ну что же ты молчишь, назови мне фамилию твоей избранницы.

-- Она из рода Луговых, -- запинаясь, тихо выговорил молодой Намекин.

-- Луговых, Луговых... Что-то не припомню этой фамилии... Кто же отец твоей невесты, какой на нем чин?

-- Он... он -- майор.

-- Что такое? Ты говоришь, майор?.. -- грозно переспросил у взволнованного сына старый генерал. -- Гм... И ты, глупец, вообразил, что я назову какого-то там майора своим сватом, породнюсь с ним? Да ты с ума сошел? Впрочем, от твоей порочной жизни не мудрено и с ума сойти. Советую тебе полечиться, а не жениться думать. Майорская дочь никогда не может быть твоей женой... Раз и навсегда я говорю тебе это!.. На этот неравный брак ты не получишь моего согласия и благословения. Пока я жив, ты не введешь какой-то там майорской дочери ко мне в дом своею женою... Я... я не дозволяю тебе! -- крикнул Михаил Семенович.

-- Так вы не дозволяете, батюшка?

-- Нет и нет... Тысячу раз нет!

-- Это ваше последнее слово?

-- Да, последнее и решительное! -- И генерал быстро вышел, сердито хлопнув дверью.

-- Алеша, милый, как мне жаль тебя, как жаль! -- со слезами сказала брату добрая Мария Михайловна.

-- Да, да, сестра, пожалей меня! Я достоин жалости.

-- Я и то жалею, Алеша; жалею также, что ничем не могу помочь тебе. Я одобряю, Алеша, выбор твоего сердца и с радостью назвала бы твою невесту своей милой сестрой, но папа...

-- Да, на согласие отца рассчитывать нечего. Эх, закучу же я, так закучу, что чертям будет тошно! Отец сказал, что я веду порочную жизнь; что же, правда, не стану отпираться. Я полюбил девушку добрую, милую, хотел жениться на ней; женился бы, тогда прощай моя прежняя холостая, разгульная жизнь! Я совершенно переменил бы образ жизни... Ну а отец не хочет понять это, гнушается выбором моего сердца... Да когда же конец этой опеке? Я не мальчик. Довольно водить меня на помочах! Уж если на то пошло, то я и без согласия отца обойдусь и со своей Настенькой повенчаюсь!

-- Алеша, Алеша! И ты это говоришь?.. Ведь тебе счастья не будет. Неужели ты решишься без благословения папы?

-- Что же, если он не хочет, нас Бог благословит. Ну да поживем -- увидим!.. А теперь прощай, сестра, я уеду завтра утром рано, ты, пожалуй, еще спать будешь...

-- Как, Алеша? Ведь ты хотел дня два у нас погостить?

-- Не до того мне теперь. Завтра чуть свет уеду.

-- Алеша, голубчик, ты, пожалуйста, не огорчайся. Не забывай того, что папа бывает резок, но он очень любит тебя, желает тебе счастья.

-- Оно и видно!.. Нет, он разрушает мое счастье!.. Ну да что тут и говорить, пропащий я человек!

На следующий день, ранним утром, молодой Намекин уехал из усадьбы отца в Москву и, занятый своими думами, не заметил, как тройка лихих коней, запряженная в крытый возок, с небольшим в два часа домчала его до Москвы. Не заезжая к себе домой, он проехал прямо к дорогому для его сердца майорскому домику.

Настя с радостным, счастливым лицом встретила его.

-- А я хотела пожурить вас, Алексей Михайлович! -- сказала она, усаживая дорогого гостя к столу, на котором кипел пузатый самовар и лежали на тарелке горячие ватрушки. -- Где это вы изволили пропадать? Ну-ка, скажите...

-- В усадьбе был, у отца, прямо оттуда...

-- Долго там гостили?

-- Нет, всего одну ночь.

-- По делу ездили или так, навестить?

-- По делу.

-- Не секрет, по какому? -- спросила Настя.

-- Для кого и секрет, а от вас у меня тайн нет. Полюбил я, Анастасия Гавриловна, одну чудную девушку, крепко полюбил... Вот было и задумал скрепить свою любовь святым венцом с ней... Поехал я просить на это согласие у отца.

-- Вот как? У вас невеста есть, а вы мне о том и ни слова. Ах, Алексей Михайлович, нехорошо!.. Скрывать от меня!

-- Хотелось мне прежде заручиться согласием отца, а там я и вам сказал бы, Анастасия Гавриловна.

-- Ну что же, успешна была ваша поездка, получили вы согласие?

-- Нет, отец и слышать не хочет.

-- Бедный, как мне жаль вас!.. Скажите же теперь, кто ваша невеста, как зовут ее?

-- Так же, как и вас.

-- Да?.. Вот как! Молода, хороша она?

-- Так же, как и вы!

-- Странно! Ваша невеста, значит, очень похожа на меня?

Молодая девушка начинала понимать. Она вспыхнула и наклонила свою хорошенькую головку.

-- Неужели вы, Анастасия Гавриловна, не догадываетесь, о ком я говорю?

-- Догадывалась, но боялась верить своей догадке.

-- Так вы... вы хоть немного любите меня? Что спрашиваю!.. Зачем слова? Я вижу, Настя, ты любишь меня. Не так ли, моя милая?.. -- с жаром проговорил Алеша, опускаясь на колени перед молодой девушкой.

-- Встаньте, Алексей Михайлович! Да, я люблю вас, но -- увы! -- едва ли наша любовь принесет нам счастье. Ведь вы сказали, что ваш отец слышать не хочет о том, чтобы назвать меня своей невесткой... меня, бедную сиротинку-бесприданницу. Ведь за мной отец ничего не даст.

-- Зачем мне приданое, зачем? Только бы ты меня любила, моя Настя! Отказа моего отца не пугайся; если на то пошло, я женюсь на тебе и без его согласия!

-- Нет, нет, как можно без согласия отца!.. Несчастен будет наш брак!

Тут беседа возлюбленных была прервана поднявшейся в доме суетой. Ворота заскрипели и отворились настежь. В повозке, запряженной парой коней, въехал на двор вернувшийся из усадьбы секунд-майор Луговой. Это был высокий худой старик с гладко выбритым лицом. Из-под нависших бровей хмуро смотрели серые, холодные глаза. На тонких сухих губах змеилась злобно-презрительная улыбка.

Сухо поздоровался он с Настей, бросившейся к нему навстречу, так же сухо и отрывисто проговорил гостю:

-- Здравствуйте!

-- Вы чем-нибудь недовольны или встревожены? -- спросил у него молодой Намекин.

-- Да, недоволен и встревожен... -- резко ответил Гавриил Васильевич, бросив при этом сердитый взгляд на дочь. -- Ваше, сударь, посещение меня тревожит.

-- Мое посещение? -- с удивлением воскликнул Алеша.

-- Да!.. Позвольте узнать, с каким намерением вы ездите ко мне в дом? В качестве простого гостя или чего другого? Этот вопрос я задаю вам потому, что у меня дочь -- девица на выданье, и я вовсе не желаю служить мишенью для разных там пересудов и разговоров! -- Майор горячился все более и более. -- Думаю, сударь, вы ездите не ко мне и не для меня? -- добавил он.

-- Это верно, я езжу не к вам и не для вас! -- спокойно ответил ему Намекин.

-- Так!.. Стало быть, бываете вы у нас ради моей дочери?

-- Совершенно верно! Я бываю у своей невесты, Анастасии Гавриловны.

-- Вот как! Скоренько же!.. Не худо бы меня спросить.

-- Вас не было, Гавриил Васильевич!

-- Так... Вы намерены жениться на моей дочери? А своего папеньки согласие на то спрашивали?

Намекин молчал, не зная, что ответить майору.

-- Что же вы молчите? Извольте отвечать, согласен ли ваш родитель назвать мою дочь своей невесткой?

-- Я... я еще не спрашивал... -- солгал Алеша.

-- Напрасно!.. Вам следовало заручиться раньше родительским разрешением и благословением, которое вы едва ли получите... Папенька ваш, заслуженный генерал, вряд ли захочет родниться со мною, убогим майором. Он слишком горд для этого, спесив, богат. Приданого захочет, а за моей Анастасией почти ничего нет... Усадьбишка моя заложена, и сам я весь в долгу, как в шелку.

Старый майор безбожно лгал; его усадьба не была заложена, а он не только не должал, но сам еще давал деньги под большие проценты.

-- Я с вас ничего не спрашиваю, мне никакого приданого не надо, -- сказал Намекин.

-- Это хорошо!.. Впрочем, после моей смерти все, что останется, будет завещано мною дочери Анастасии, а при жизни за ней дать я ничего не могу. Это -- мое последнее слово, и до времени мне говорить с вами не о чем. А поэтому не взыщите на старика: я устал с дороги, пойду отдохнуть... Прошу, сударь, прощения!..

Проговорив эти слова, старый майор вышел. В дверях он искоса взглянул на влюбленных.

VIII

Тольский, устроившись на новой квартире, не обращал никакого внимания на привидение, пугавшее ночью его дворовых. Как-то он отправился в майорский дом; его тянуло туда словно магнитом, и этим магнитом была красавица Настя. Он приехал в домик майора в тот самый день, когда произошло объяснение Намекина с Настей, и застал молодую девушку печально сидевшей в небольшом зальце.

Было Насте о чем подумать. Нерадостно, невесело сложилась ее жизнь. Она давно лишилась нежной, любящей матери и росла на попечении няньки Мавры да сурового отца. Расправы последнего с дворовыми болью отзывались в ее любящей, еще не тронутой житейскими бурями душе, крики людей, просивших пощады, заставляли ее убегать в свою детскую горенку и плакать там, уткнувшись головой в подушку.

Выросла Настя, похорошела, расцвела, случайно познакомилась с Алешей Намекиным и незаметно для себя полюбила его первой любовью.

Гнет сурового отца теперь не так страшил Настю, и затворническая жизнь не казалась ей постылой. Майор держал свою дочь взаперти, не дозволяя ей выходить за ворота для прогулок и даже подходить к окнам. Только и выходила Настя в церковь, и то в сопровождении старухи няньки да кого-либо из дворовых.

Ревниво оберегал Луговой свою дочь от чужого глаза, сам следил за малейшим ее шагом и заставлял то же делать и своих слуг, которые пользовались его расположением и доверием. Первым таким был дворецкий, Савелий Гурьич, который в отсутствие барина занимал его место и распоряжался в доме, как хотел. Настя не любила дворецкого за его наушничество отцу и за то, что он был бичом для всех дворовых.

После объяснения со своим возлюбленным девушка опечалилась.

"Надо выждать время... может, старый генерал смилостивится и даст Алеше согласие жениться на мне, -- думала она. -- А если он и будет упорствовать, что же, надо ждать; он стар, а мы с Алешей молоды... Одно нам остается -- тайком повенчаться или расстаться... Нет, нет, я не могу расстаться с Алешей, я так люблю его... Что же делать? Как быть?"

В тихих думах и застал ее Федя Тольский.

-- Что с вами, очаровательная хозяйка? Вы печальны, скажите, с чего ваша печаль? -- спросил он у Насти, пожирая взглядом ее красивое, но грустное лицо.

Он ничего не знал об объяснении Алеши Намекина с Настей, а также о возвращении майора Лугового, так как того не было дома.

-- Вы спрашиваете, отчего я печальна? -- переспросила Настя. -- Отвечу: нечему мне веселиться, нечему радоваться.

Молодая девушка не рада была приезду Тольского, но не принять его не могла; она была отчасти знакома с бурным характером своего нежеланного гостя и несколько боялась его.

-- У вас есть печаль, горе? Скажите мне! Может, я помогу вам.

-- Нет, нет, вы ничем не можете помочь мне.

-- Почему? Для вас я готов на все пойти. Для вашего счастья я жизнь свою отдам, -- с жаром произнес влюбленный Тольский, уже давно решивший во что бы то ни стало отбить Настю у Намекина.

-- Оставьте, пожалуйста! Мне вовсе не нужна ваша помощь, -- с ноткой неудовольствия промолвила молодая девушка.

-- Вы, кажется, обиделись на меня?

-- Да, да, ваши комплименты, ваши слова обижают меня.

-- Помилуйте, Анастасия Гавриловна, разве я сказал вам что-нибудь обидное? О, если я осмелился обидеть вас, то накажу себя смертью! -- с пафосом воскликнул Федя Тольский.

-- Пожалуйста, не говорите глупостей! -- прервала его Настя.

-- О, это не глупости. Скажите мне: "Федор, умри!" -- и я умру, уверяю вас!

-- К чему вы говорите все это?

-- К тому, что я люблю вас.

-- Оставьте, пожалуйста, вы знаете, что у меня есть жених.

-- Алеша Намекин? Он на вас не женится. Могу вас уверить: ему отец не позволит.

-- Вы и это знаете?

-- Знаю. Лучше выходите за меня, Анастасия Гавриловна! Алеша не может любить вас так, как я люблю. Я брошу свою беспутную жизнь и буду примерным мужем. Клянусь вам.

-- Зачем клятвы? Вашей женой я никогда не буду.

-- О! Вы безжалостны ко мне!

-- Хороши же и вы. Вы Алешу Намекина считаете своим другом, а сами хотите отбить у него невесту!

-- Что делать? Любовь сильнее дружбы. Как бы там ни было, вы станете моей женой.

-- Никогда!

-- А я говорю -- станете! Я увезу вас.

-- Да вы -- сумасшедший!

-- Да, от любви к вам.

-- Однако прекратим этот разговор.

-- Вы, кажется, не верите, что я увезу вас? Нет?.. Плохо же вы знаете меня! Для меня никаких преград не существует, я привык всегда достигать цели.

-- Вы, похоже, уже начинаете хвалиться своим неприличным поведением? Я не буду больше принимать вас, -- сердито проговорила молодая девушка.

-- Вы сердитесь? Скажите, чем я могу заслужить прощение?

-- Оставьте меня! Я боюсь, что нас застанет мой отец, он должен сейчас приехать.

-- Тем лучше, я познакомлюсь с ним.

Насте едва удалось выпроводить непрошеного гостя, она очень опасалась, что ее отец застанет Тольского, так как боялась скандала, который мог произойти между ними. Тольский своими словами оттолкнул от себя молодую девушку, и она была очень рада, когда он уехал. Она отдала приказание не принимать его больше.

Между тем, в квартире Тольского опять ночью стали происходить необычайные явления: как пробьет полночь, так и пойдет работать нечистая сила на страх всем дворовым.

Иван Кудряш заявил своему барину, что спать он будет в людской, а не наверху. Тольский согласился, так как не был боязлив и не боялся спать один в квартире.

Однажды ночью Федор Иванович раньше обыкновенного приехал из клуба; он дочиста проигрался и домой вернулся озлобленный и расстроенный; денег у него больше не было. Между тем во время его отсутствия, ночью в его кабинете и других комнатах, в которых никого не было, происходило что-то странное и непонятное. Дворовые, находясь внизу, ясно слышали, что в барских комнатах, наверху, кто-то ходит, передвигает мебель, стучит; слышен был также глухой говор и заунывное пение. Дворовые, объятые ужасом, собрались в кучу, не смея пойти посмотреть, что происходит наверху; впрочем, выискался один смельчак, дворовый Сенька.

-- Я не боюсь пойти туда, -- сказал он. -- Чай, на мне святой крест и никакая нечистая сила меня не коснется. Вот сейчас и пойду. Только дайте мне, братцы мои, фонарь.

Некоторые из дворовых останавливали смелого парня, а другие, напротив, советовали ему сходить, но сами идти с ним отказывались.

И вот Сенька, забрав зажженный фонарь и суковатую толстую палку, смело направился на барскую половину. Однако как ни смел был он, через несколько минут вернулся обратно с лицом, как у мертвеца, и, трясясь всем телом, попросил напиться воды, после чего дрожащим голосом, беспрестанно останавливаясь и как-то боязливо озираясь по сторонам, рассказал следующее:

-- Ну, братцы мои, натерпелся я такого страху, какого отроду со мной не бывало. Не знаю, как только я уцелел, как жив остался; взошел это я в коридор смелой поступью, перекрестился, взглянул: в коридоре темно, никого не видно, а слышно, что в барских комнатах кто-то ходит, кто-то жалобно песню поет. Признаться, немножко струхнул, да как гаркну: "Кто смеет по барским комнатам расхаживать да еще песни петь?" В ответ на мой крик как захохочет кто-то! С того хохота по телу у меня пошли мурашки и волосы дыбом встали; прямехонько из барского кабинета вышли какая-то чертовка в черном одеянии, не то ведьма старая, а за нею следом уже молодая ведьма, а может, и русалка, в белом одеянии; волосы длинные по плечам распущены, лицо бледное, ровно У мертвеца. У старой-то ведьмы свеча в руках, а у молодой не то гитара, не то лютня. Остановились это они в дверях и, вылупя глаза, смотрят на меня. Я тут зачурался: "Чур, -- говорю, -- меня; наше место свято"; думаю, ведьмы провалятся. Не тут-то было: стоят, ни с места, да еще ухмыляются, а старая ведьма взяла кусок какой-то бумаги да и бросила в фонарь. Тут осветило их, братцы мои, красным пламенем, ровно в аду кромешном... Я и не выдержал -- тягу дал, а они-то, проклятые, как захохочут да загогочут...

Дворовые слушали Сеньку, затаив дыхание и робко прижимаясь друг к другу. Беспредельный страх изображен был на их испуганных лицах. Когда Сенька закончил, все они хранили гробовое молчание -- рассказ товарища произвел на них удручающее впечатление.

Раздавшийся звонок нарушил их невольное молчание -- это вернулся из клуба Тольский.

Он вошел в свой кабинет и был удивлен царившим там беспорядком. Находившиеся раньше на письменном столе бумаги, письменные принадлежности и различные дорогие безделушки валялись на полу. Картины, висевшие на стене, лежали под диваном. В зале, гостиной и в других комнатах столы, стулья были сдвинуты в кучу; портьеры с окон были сдернуты на пол. Одним словом, царил полнейший беспорядок.

-- Что это значит? Кто посмел? -- грозно крикнул Тольский при взгляде на свою квартиру.

-- Нечистая сила, -- ответил Иван, дрожа.

-- Молчать! Ты, видно, еще не выбил дурь из своей головы. Я постараюсь изловить эту нечистую силу, и горе ей тогда будет! Не шутки ли это кого-нибудь из дворовых? Ну да я дознаюсь, не испугаюсь ни чертей, ни дьяволов!

-- Дозвольте, сударь, рассказать вам происшествие с Сенькой, которое случилось за несколько минут до вашего возвращения.

-- Ну, рассказывай, что еще там такое! Что за вздор!

Камердинер Иван рассказал своему барину все то, что слышал от Сеньки, то есть о том, как напугали его ведьмы.

Этот рассказ невольно заставил Тольского призадуматься; в конце концов он решил разгадать, что это за ночные посетители производят беспорядок в его комнатах.

Для этой цели он не лег спать, а стал наблюдать. Погасив огонь, он сел в кресло, стоявшее напротив двери его кабинета, положив рядом с собою на маленький столик заряженный пистолет, и стал ждать.

Кругом царило безмолвие.

Тольский начал дремать и сколько ни боролся со сном, ничего не получилось.

И вот он, как бы спросонья, услышал легкие шаги, кто-то тихо отворил дверь; он было открыл глаза, но сильный свет заставил его снова закрыть их. Так прошло несколько мгновений.

Вот он снова открыл глаза и ясно увидел в нескольких шагах от себя женщину с красивым бледным лицом, исхудалую, с распущенными длинными волосами. Он хотел громко крикнуть, но из его груди вырвался не крик, а какой-то хрип, и он дрожащим голосом произнес:

-- Кто ты, живое ли существо или пришелец из неведомого мира?

Таинственная женщина, у которой был в руках фонарь, ничего не ответив, быстро вышла из кабинета, плотно притворив за собою дверь.

Тольский бросился было вслед, но дверь оказалась запертой.

Таким образом Федя Тольский очутился под замком в собственном своем кабинете.

IX

Он принялся и руками и ногами стучать в дверь; его стук эхом раздавался в коридоре и пустых комнатах, но никто из дворовых не приходил к нему, даже преданный камердинер Иван. Дворовые слышали стук наверху, но, объятые страхом, не шли туда; к тому же они никак не думали, что их барин сидит в кабинете под замком. Тогда Тольский принялся стучать в пол, рассуждая в то же время:

"Что это значит? Никто из слуг не идет -- видно, чертей боятся. Погодите, негодяи, завтра я вас всех заставлю плясать под мою нагайку!.. Однако что это за ночная посетительница? Откуда она взялась?.. Довольно молодая и красивая, только страшно исхудалая. Ни в привидения, ни в пришельцев с того света я не верю. Но кто же эта женщина в белом, как она проникла в мой кабинет? Все это как-то странно и загадочно, но что она -- живое существо, я побьюсь о заклад. Пришелец с того света не стал бы запирать меня на замок, а также не имел бы нужды в фонаре, который я видел в руках у таинственной женщины..."

На этот раз камердинер Кудряш в сопровождении нескольких дворовых, вооруженных кто чем попало, робко толкая друг друга вперед, появились в коридоре. У двоих дворовых было по зажженной свечке. Дрожа от страха, озираясь по сторонам, все подошли к барскому кабинету.

Их шаги донеслись до слуха Тольского, и он крикнул:

-- А, негодяи!.. Наконец-то пожаловали!

Камердинер Иван, услышав барский голос, подошел, подергал за ручку, но дверь была заперта.

-- Дверь, сударь, заперта! -- сказал камердинер.

-- Отпирай, каналья.

-- Ключа нет.

-- Вот как? Стало быть, моя таинственная посетительница и ключ захватила с собой? Ломай замок! Не сидеть же мне под арестом в своем кабинете!

Дверной замок с трудом был сломан. Тольский с нагайкою в руках вышел в коридор и принялся бить дворовых, приговаривая:

-- Вот вам, хамы, вот, получайте! Вы чертей испугались и на мой зов не шли, за это всех бы вас стоило на конюшне отодрать, ну да черт с вами! Пошли по местам! А ты, Ванька, останься! Ты что же это, холоп, а? Преданным слугой считаешься, а сам неведомо чего испугался и оставил своего господина на произвол судьбы?!

-- Помилуйте, сударь!

-- Все вы хамы, и душонки у вас продажные, за грош продать меня готовы. Ну да ладно! Вставай, нечего по полу елозить. Бери свечу! Пойдем осмотрим коридор и другие комнаты, не спряталось ли где-нибудь привидение. Ну, чего ты дрожишь как лист?

-- Уж очень, сударь, страшно.

-- Ничего не видя, боишься! Если бы ты был на моем месте и видел то, что я видел, то подох бы от страха. Ну, бери свечу, а я пистолет, и пойдем обыскивать!

Однако сколько ни искали Тольский с Иваном в коридоре, в зале и в других комнатах, ничего подозрительного не нашли. Тольский подошел к двери, которая вела в мезонин, и подергал ее; дверь была заперта.

-- Нет ли кого там, в мезонине? -- задумчиво проговорил он.

-- Помилуйте, сударь! Кому там быть!

-- А может, живет там кто-нибудь, ночью и пугает нас, является в образе привидения.

-- Никто в мезонине не живет, сударь! Вот и дворецкий говорил, что никого там нет.

-- Нашел кому поверить!.. Впрочем, я постараюсь разузнать, сделать это не очень трудно.

Остаток ночи Тольский провел в тревожном состоянии? женщина в белом не выходила у него из головы. Кто и что она? Живое ли существо или привидение? Почему в зачем является в этот дом? Каким образом проникает в коридор, а оттуда и в комнаты и чего хочет она? Для, какой цели производит беспорядок в комнатах и зачем пугает дворовых?

Эти мысли не давали покоя Феде Тольскому и отгоняли прочь сон.

Проворочавшись до утра, Тольский послал за дворецким. Тот не преминул явиться и, отвесив низкий поклон, сказал:

-- Здравствуйте, сударь! Как почивать изволили?

-- Плохо, почтеннейший, плохо!

-- Смею спросить, сударь, разве кто тревожил ваш ночной покой?

-- И то тревожили. Нечистая сила!..

-- Так, так. В каком же образе, сударь?

-- Довольно красивой женщины в белом одеянии, с распущенными волосами.

-- Так это, сударь, обычное явление.

-- Как обычное, черт возьми?!

-- Неведомая жительница этого дома не вам одним, а многим являлась в своем обычном белом одеянии, с распущенными волосами.

-- Но кто же она? Кто эта таинственная женщина?

-- Не могу знать, сударь! Одно только смею сказать, что это явление необъяснимо и объять его умом человеческим невозможно. Ведь вот до вас много жильцов здесь перебывало, многие хотели отгадать эту загадку, принимали нужные к тому меры, подстерегали, по нескольку ночей спать не ложились, имея намерение удержать или поймать эту непостижимую женщину, которая вам, сударь, спать не давала прошлой ночью, -- и все ничего... Так их труды и пропали понапрасну.

-- Стало быть, она не являлась?

-- Являлась, только в другое время. Когда стерегли, никакого необычайного явления не происходило, а как переставали стеречь, эта женщина опять шла погуливать.

-- Уж изловлю я эту гулену! Ведь дверь из коридора в мезонин заперта?

-- Так точно, сударь, заперта.

-- И ключ, наверное, у тебя?

-- Никак нет! Он у барина, у Викентия Михайловича.

-- Да ведь он живет за границей?

-- Ключ они изволили взять с собой.

-- Странно!.. Более чем странно! Разве твой барин не доверяет тебе? Думаю, там, в мезонине, у него не золото лежит...

-- Что там лежит -- не знаю, только ключа у меня нет, и в ту пору, как мой барин Викентий Михайлович изволил собственноручно запереть дверь в мезонине, меня в доме не было; другой дворецкий был, Игнат Фомич; теперь он с барином нашим за границей находится.

-- А старик сторож был здесь, когда твой барин запирал мезонин? -- после некоторого раздумья спросил у дворецкого Тольский.

-- Его тоже, сударь, не было. Мы с ним поступили в самый день отъезда нашего барина в чужие края.

-- Ну так вот что я, старина, придумал: прикажи ты сегодня же наглухо заколотить досками дверь, которая ведет из моего коридора в мезонин. Понял?

-- Это сделать нельзя!.. Ведь барин Викентий Михайлович, уезжая в чужие края, строго-настрого приказали никаких переделок или поправок в доме не производить.

-- Да, но заколотить дверь -- не есть переделка или поправка.

-- А все же без барского указа и это я не могу учинить.

-- Ну, как хочешь!.. Я сегодня же сам прикажу своим людям заколотить эту дверь.

-- Это сударь, невозможно, -- возвышая голос, проговорил дворецкий.

-- Для меня нет ничего невозможного на свете, запомни мои слова! Нынче же прикажу заколотить дверь без всяких рассуждений. Квартира моя, и я волен в ней делать все, что только захочу.

-- Воля ваша, сударь, а только не резон, потому мой барин Викентий Михайлович...

-- Убирайся ты к черту со своим барином! Надоел, -- сердито крикнул Тольский на старика дворецкого.

Тому оставалось одно -- уйти, что он и сделал.

Тольский не остановился перед задуманным, и в тот же день дверь, которая вела из коридора в мезонин, была наглухо заколочена широкими досками.

X

Алеша Намекин не знал, что ему делать, на что решиться; он горячо любил Настю и ради женитьбы на ней готов был идти против воли своего спесивого отца. Его страшило одно -- что тогда отец лишит его денежной поддержки.

"Чем же я буду жить с молодой женой? -- подумал Намекин. -- Ведь своих денег у меня нет ни копейки, у Насти тоже. На кредит рассчитывать трудно; теперь меня считают богатым наследником, но если мои кредиторы узнают о раздоре с отцом, они перестанут снабжать деньгами и за большие проценты. О, если бы у меня были деньги!.. Хотя бы в карты выиграл, черт возьми!"

Эти размышления были прерваны приходом Тольского.

-- Федя! Как я рад! -- быстро идя навстречу и обнимая приятеля, радушно промолвил Алеша Намекин.

-- Рад? В добрый час! Я тоже рад свиданью с тобой, -- как-то хмуро сказал Тольский.

-- Что с тобой, приятель? -- заметив мрачное настроение гостя, произнес Намекин. -- Ты как будто не в себе?

-- Глупости, я всегда такой. Не в том дело! Мне надо поговорить с тобой кое о чем.

-- Что же, я рад тебя слушать!

-- Скажи, ты любишь майорскую дочь?

-- Разумеется, люблю, что за вопрос?

-- Вопрос нужный. Я тоже ее люблю.

-- Ты? -- удивился Алеша Намекин. -- Ведь ты недавно говорил мне, что Насти совершенно не знаешь, ни разу ее не видел.

-- То говорил прежде, а теперь говорю, что люблю ее и она будет моею.

-- Вот как! Даже твоею?

-- Да! Я так хочу, так решил.

-- Даже решил?! Но ты совсем забываешь, что я тоже люблю Настю и имею больше прав на нее, чем ты. Я -- жених ее.

-- А разве я также не могу быть ее женихом?

-- Женихом ты считаться, пожалуй, можешь, только Настя за тебя не пойдет. Ведь она любит меня, а не тебя! Мы объяснились и дали друг другу слово.

-- С чем и поздравляю, но твоею женой она не будет. Этого не хочет твой отец и я не хочу, -- возвышая голос, проговорил Тольский.

-- Вот как? Даже ты! -- И Намекин вспыхнул от негодования.

-- Да, я! Я полюбил Настю, и этого достаточно, чтобы она была моею.

-- Послушай, Тольский, ты не шутишь? Говоришь серьезно?

-- Не имею никакого намерения шутить и даю тебе добрый совет уступить мне свою невесту. Тогда ты останешься моим хорошим приятелем, а иначе... между нами произойдет раздор, и следствием этого будет...

-- Ты хочешь сказать, Тольский, между нами может произойти дуэль? Да? Что же, если на то пошло -- дуэль так дуэль! -- твердым голосом произнес Намекин.

-- Стало быть, у тебя есть желание переселиться к праотцам? -- насмешливо произнес Тольский. -- Ведь я убью тебя, как куренка.

-- Это еще неизвестно! Ведь я не из трусливых.

-- Не боишься дуэли со мною? Это для меня ново и оригинально. Разве ты забыл первый день нашего знакомства в клубе?.. Ты рискуешь жизнью. На дуэли я не привык щадить, предупреждаю.

-- Пожалуйста, без предупреждений.

-- Даю тебе день на размышление. Откажешься ты от Насти -- сбережешь свою жизнь и не потеряешь расположения своего отца, а этим расположением тебе надо дорожить, так как у него, говорят, денег куры не клюют, черт возьми! Завтра ты скажешь мне, что надумал -- жить или умереть.

-- Послушайте, господин Тольский, ваш тон начинает надоедать мне; раз навсегда говорю, что не боюсь вас и от дуэли никогда не откажусь, -- резко произнес Намекин.

-- Браво, браво! Да вы -- герой. Предоставляю вам выбрать место и оружие, даже и время!

-- Я выбираю пистолеты, время -- завтра в восемь часов утра, место -- Сокольничья роща, у заставы, -- проговорил Алеша Намекин и, показывая Тольскому на дверь, добавил: -- Наш разговор окончен. Прошу оставить меня.

Оставшись один, Алексей Михайлович задумался. Он ясно сознавал, что идет на большой риск, принимая вызов на дуэль с Тольским, и даже был уверен в печальном для себя исходе: ведь Тольский гремел на всю Москву как отъявленный дуэлянт. Однако он и не подумал о том, чтобы отказаться от этого грозного поединка, и стал готовиться.

Секундантом он выбрал себе молодого офицера Бориса Дмитриевича Зенина, которого считал своим искренним другом. Вечером, накануне дуэли, он отправился в домик Лугового. Самого майора не было дома, но тем свободнее и приветливее встретила его красавица Настя.

Намекин, чтобы не испугать невесту, скрыл от нее предстоящую дуэль, казался ей веселым и беспечным, и влюбленные много говорили о предстоявшей жизни.

Особенно же весела и говорлива была Настя.

-- Ах, Алеша! Если бы мне увидать твоего отца, познакомиться с ним, -- воскликнула она, -- я постаралась бы понравиться ему! Как ни спесив и горд он, я знаю, он полюбил бы меня и дал бы тебе разрешение жениться на мне. Познакомь меня, голубчик, с ним! Ты увидишь, я сумею выпросить его согласие. Ведь я, Алеша, хитрая, ты еще не знаешь меня!.. Я просто удивляюсь на твоего отца. Зачем он идет против нашего счастья? Что ему надо? Ведь мы так любим друг друга! В том, что я бедна и рода не знатного, кажется, никакого порока нет -- Бог не уравнял всех; кого Он наделил богатством, знатностью...

-- А кого красотою и добрым, любящим сердцем, ты это хочешь сказать, Настя? -- с улыбкой промолвил Намекин.

-- А разве я очень красива?

-- Более чем красива! В тебе красота, моя милая, дивная, чарующая. Для меня никого нет красивее тебя на свете.

Долго говорили влюбленные; наконец Намекин стал собираться домой. Ему еще предстояло приготовиться к завтрашнему утру, написать несколько писем, в том числе и отцу, и сделать некоторые распоряжения. Он стал прощаться со своей невестой:

-- Ну, прощай, Настя, прощай, моя голубка!

-- Как "прощай"? Ведь мы с тобой расстаемся только до завтра, а ты прощаешься со мной, как будто надолго, -- с беспокойством промолвила молодая девушка.

-- Кто знает, Настя! Может быть, и надолго.

-- Алеша, ты пугаешь меня...

-- Ну представь себе, я могу захворать, умереть, мало ли что может случиться!

-- Алеша, ты скрываешь от меня что-то? Тебе предстоит какая-нибудь опасность?.. Я догадываюсь...

-- Ровно никакой, моя милая. Мне отчего-то скучно, вот я и кислый.

-- Что ни говори, милый, ты со мной не откровенен.

-- Настя, ну как же мне тебя уверить?

-- Ну, ну, хорошо, я верю тебе, верю. Итак, милый, до завтра. Завтра ты приедешь? Да?

-- Да, да! Прощай, Настя! Впрочем, я совсем забыл тебя спросить о Тольском... Ведь ты знаешь его, Настя?

-- Это того сумасшедшего, который чуть не силою врывается к нам? Я сказала людям, чтобы больше не принимали его.

-- Хорошо сделала, моя милая: он -- дурной человек.

-- Алеша, а ведь прежде ты был другого мнения о нем!

-- Я познакомился с ним только за несколько дней перед тем. В такое короткое время трудно узнать человека, сама знаешь. Так ты не любишь его?

-- Это Тольского-то любить? -- Молодая девушка весело засмеялась. -- Уж не ревнуешь ли ты к нему, мой милый?

-- Полно, Настя, что ты! А он говорил мне, что ты нравишься ему. Советую тебе остерегаться Тольского.

-- Я уже сказала тебе, что он больше не будет бывать у нас в доме. В первый раз он, правда, заинтересовал меня своей смелостью, а вчера -- представь себе! -- объяснился мне в любви, настойчиво требовал, чтобы и я его полюбила. Какой нахал!.. Я много смеялась над этим объяснением.

-- Стало быть, Тольский -- мой соперник?

-- Да, но не опасный.

Влюбленные расстались.

Приехав домой, Намекин принялся писать письма к отцу и к Насте, а также к двум-трем близким родственникам. Эти письма должны были быть переданы в случае его смерти на дуэли.

XI

Было зимнее морозное утро. Еще не совсем рассвело; шел маленький снежок, обещавший перемену погоды. По дороге к Сокольникам ехали щегольские барские сани; в них под медвежьей полостью сидели Алеша Намекин и его приятель, офицер Боря Зенин.

Вековая Сокольничья роща в то время начиналась на некотором расстоянии от Красных ворот и распространялась на десятки верст. В ту пору о дачах в Сокольниках не было и помина и лес служил не местом прогулки для москвичей, а чаще пристанищем для обездоленных судьбою людей и грабителей.

Проехав Красный пруд, сани остановились. Намекин и Зенин вышли; у последнего в руках была шкатулка с пистолетами. Они пошли по мерзлому снегу на небольшую поляну, выбранную местом дуэли и окруженную со всех сторон гигантами соснами, которые закрывали ее со стороны проезжей дороги.

-- Мы первыми приехали, -- проговорил Намекин, посмотрев на свои дорогие часы.

Он был совершенно спокоен; зато его секундант очень волновался, горячился и ругал Тольского.

-- Оставь горячиться, Боря! Ты, как секундант, должен быть хладнокровен и спокоен, -- с улыбкою проговорил Намекин.

-- Помилуй, какое тут хладнокровие, черт возьми! Когда пройдет еще несколько времени, и ты...

-- И я буду убит, ты хочешь сказать?

-- Разумеется! Разве этот подлец Тольский пощадит тебя? Убить человека для него -- плевок. Как хочешь, Алеша, это не дуэль, а бойня! Знаешь, Алеша, если Тольский убьет тебя, то я... я сам убью его, вызову на дуэль и убью.

-- Не могу не пожелать тебе успеха, мой милый.

-- Только вот горе: ведь, признаться, стрелок-то я плохой, и Тольскому не составит труда подстрелить меня, как куренка, -- с глубоким вздохом признался Зенин.

-- Надеюсь, Боря, ты не сделаешь глупости и не станешь вызывать противника, который и ловчее и сильнее тебя!

Едва Намекин проговорил эти слова, как послышались ржание лошадей и громкий разговор. Скоро на поляне появился Тольский в сопровождении своего секунданта.

-- Вот он, легок на помине, чтобы черт побрал его, разбойника! -- чуть ли не в голос злобно проговорил Зенин.

Противники ни слова не сказали друг другу, только обменялись легким поклоном.

-- Приступим! -- отрывисто проговорил секундант Тольского, обращаясь к Зенину.

Секунданты стали мерить шаги, потом заряжать пистолеты.

-- Господа, я, как секундант, считаю своей обязанностью предложить вам примирение, -- проговорил слегка дрожащим голосом Зенин, обращаясь к Тольскому и Намекину.

-- Что же, я не прочь; пусть господин Намекин постарается исполнить то, о чем я говорил ему, -- ответил Тольский.

-- Отказаться от любимой девушки? Никогда! -- горячо промолвил Алеша Намекин.

-- Если так, то приступим.

-- Я готов.

Противники были поставлены по местам; им были розданы пистолеты; сговорились стрелять после третьего счета.

Тольский, прицеливаясь в Намекина, сказал ему:

-- Так вы не хотите отказаться от Настасьи Гавриловны?

-- Ваш вопрос я считаю неуместным, а потому и не отвечаю на него, -- с достоинством ответил ему Намекни.

-- А, когда так, прощайтесь с жизнью!

Зенин дрожащим голосом стал считать, полузакрыв глаза. Ему страшно было за своего друга.

Вот в морозном воздухе резко раздалось роковое "три". Одновременно последовали два оглушительных выстрела.

Когда дым, произведенный выстрелами, рассеялся, Зенин увидал своего друга распростертым на снегу. Из раны в левом плече фонтаном била кровь, его лицо было мертвенно-бледным. Видно было, что он делал большое усилие, чтобы не стонать от сильной боли. Зенин бросился к нему и постарался платком завязать рану; кое-как, с помощью другого секунданта, ему удалось сделать это и несколько остановить кровь. Однако Намекин скоро впал в беспамятство.

Секунданты и Тольский бережно закутали его в шубу, вынесли с поляны и положили в поджидавшие сани. Зенин, бледный, взволнованный, поместился тоже в санях, поддерживая своего друга; он мысленно ругал себя за то, что не пригласил с собою врача, скорая помощь которого теперь была бы необходима раненому.

-- Вашего друга я щадил, и потому только ранил его, но не убил, -- громко проговорил Тольский, когда сани с Намекиным тронулись.

Зенин ответил ему только презрительным взглядом.

-- Сорвалось, черт возьми! Почти первый раз в жизни сорвалось! Целил в грудь, а попал в плечо. Или глаза мне стали изменять, или рука дрогнула, -- проговорил в сердцах Тольский, когда сани скрылись.

-- Ведь ты только сейчас сказал, что щадил своего противника, -- с недоумением возразил секундант.

-- А ты и поверил? Эх, Ванька, и глуп ты у меня, и прост! Уж если я с кем-либо стреляюсь, пощады тот не жди. Если и уцелел Намекин, то только благодаря моему неверному прицелу. Говорю тебе, это только первый случай в моей практике, когда противник отделался легкой раной. Впрочем, мои расчеты с ним еще не кончены. -- И, проговорив эти слова, Тольский со своим секундантом сел на поджидавшую их лихую тройку.

Между тем Зенин привез раненого приятеля в его дом, располагавшийся на Тверской.

Намекин все еще находился в беспамятстве. Немедленно же были приглашены известные в то время хирурги, и они, тщательно осмотрев раненого, нашли, что его положение довольно серьезно.

Зенин не отходил от своего друга, который после долгого беспамятства пришел в себя и открыл глаза.

-- Боря, ты здесь, со мной? -- слабым голосом проговорил раненый, с благодарностью посматривая на своего приятеля.

-- Да, да, где же мне быть, как не около тебя?

-- Спасибо! Скажи, Боря, как это случилось, что я остался жив? Ведь я был почти в полной уверенности, что Тольский убьет меня; он -- очень искусный стрелок.

-- Я и сам был такого же мнения и боялся за тебя.

-- Видно, не судьба умереть мне на дуэли. Прежде я смотрел на свою жизнь как-то хладнокровно, подчас мне было все равно, жить или умереть, но теперь не то. Теперь я узнал цену жизни, и рад, что остался жив. Ведь я не умру от раны, не правда ли?

-- Ну разумеется, о том и речи быть не может. Доктор находит твое положение хорошим и только требует, чтобы ты не волновался и поменьше говорил -- это вредно для тебя.

-- С чего же мне волноваться? Я совершенно спокоен. Только я просил бы известить обо всем моего отца, а также сестру Машу. Мне хочется видеть их. Кроме того, съезди, пожалуйста, на моих лошадях к моей Насте и скажи ей -- только, пожалуйста, не испугай! -- что быть у нее сегодня я не могу, хотя и обещался. Скажи, что я болен, простудился, но не вздумай сообщить ей, что я ранен на дуэли.

-- Да хорошо, хорошо, знаю, как уж сказать! Будь спокоен.

-- Знаешь, Боря, как мне спать хочется.

-- Это хороший признак, ты скоро выздоровеешь. Ну, Алеша, спи, а я отправлюсь исполнять твои поручения.

Старый генерал Намекин очень встревожился, когда узнал из письма офицера Зенина, что его сын ранен на дуэли, "хотя и не опасно, но все же серьезно", и поспешил с дочерью в Москву. Мария Михайловна тоже была встревожена болезнью любимого брата и втихомолку не раз принималась плакать. В доме Намекина их встретил Зенин и отрекомендовался им, как закадычный друг и приятель Алеши.

Старый генерал спросил его о причине дуэли сына с Тольским.

-- Настоящей причины я не знаю, ваше превосходительство; знаю только, что Тольский сказал что-то неприятное в клубе Алеше; тот вспылил -- и в результате дуэль.

Молодой человек не хотел говорить правду: он опасался, как бы из-за этого не вышло недоразумений у Намекина с сыном.

-- Я слышал кое-что о Тольском; говорят, это человек довольно сомнительного поведения. Он картежник, кутила, -- произнес генерал. -- Я предостерегал Алексея от этого знакомства, но он не хотел слушать -- и вот что получилось.

-- Что делать, надо извинить Алешу. Молодость, увлечение...

-- Прибавьте еще, праздная жизнь. Ну, Маша, пойдем к нашему больному!

-- Позвольте, генерал, предупредить вас: врачи предписали Алеше полный покой. По их словам, малейшее волнение может тяжело отозваться на его здоровье.

-- Что вы хотите сказать этим? -- заносчиво проговорил старый генерал, не любивший никаких предупреждений.

-- Ничего, ваше превосходительство, решительно ничего. Я имею честь передать вам слова и советы врачей, которые лечат вашего сына, и только...

Свидание Алеши с отцом и сестрою было самое нежное. На этот раз Михаил Семенович воздержался от всяких упреков и не стал дознаваться подлинной причины дуэли.

Генерал Намекин изменил своему обычаю жить безвыездно в Горках и волей-неволей принужден был поселиться в Москве, так как не мог оставить больного сына на попечение чужих.

Мария Михайловна очень радовалась, что наконец пробудет подольше с любимым братом.

Прошло несколько времени, и генерал Намекин и его дочь были немало удивлены, когда им пришли доложить, что какая-то барышня желает видеть больного.

-- Что еще такая за барышня? Поди узнай, Маша, и приди сказать мне, -- с неудовольствием промолвил генерал.

Мария Михайловна поспешно вышла в переднюю, увидала там красивую молодую девушку, одетую прилично, но скромно, и сразу же догадалась, кто это. Она ввела Настю (это была она) в зал и попросила садиться.

-- Простите, я обеспокоила вас, но мне надо видеть Алексея Михайловича. Я... я должна видеть его, -- растерянно проговорила красавица.

-- Мой брат болен, -- ответила ей Мария Михайловна.

-- Я это знаю, слышала и пришла... навестить его... Вы... вы -- его родственница?

-- Я -- сестра Алеши.

-- Сестра! Очень рада вас видеть.

-- А вы -- Анастасия... простите, не помню имени вашего отца, одним словом, вы -- невеста моего брата? Так?

-- А разве Алексей Михайлович говорил вам обо мне?

-- Много, очень много говорил. Он хвалил вас, называл красавицей, и его слова вполне оправдались. Вы очень, очень красивы.

-- Вы так добры со мной, сударыня! -- вспыхнув, сказала Настя.

-- Зачем вы называете меня сударыней? Я вам не чужая, а сестра вашего жениха. Ведь вы -- его невеста, не так ли?

-- Да, только невеста, и едва ли когда-либо буду женой Алексея Михайловича. -- Проговорив эти слова, молодая девушка печально опустила головку.

-- Почему же? Вам, вероятно, Алеша сказал, что папа препятствует ему жениться на вас? Да?

-- Да, сказал.

-- Да вы не отчаивайтесь, моя милая. Папа, может быть, переменит свое убеждение и даст Алеше согласие на женитьбу. Однако до поры до времени оставим это. Вы хотите повидать Алешу? Он наверняка будет рад вам; сегодня ему лучше. Рана понемногу заживает.

-- Как рана, какая? -- удивилась и испугалась Настя.

-- Алешина рана в плечо. Разве вы ничего не слышали?

-- Возможно ли? Боже мой! Кто же ранил его?

-- Тольский, на дуэли. Да вы, по-видимому, ничего не знаете?

-- О дуэли Алеши мне не говорили; мне сказали только, что он болен. Тольский... от этого негодяя дождешься. А причина дуэли отчасти понятна мне.

-- Как, вы знаете причину?

-- Я только догадываюсь. Пожалуйста, если можно, мне очень хотелось бы повидать Алексея Михайловича.

-- Я пойду узнаю, вы подождите. -- И, сказав это, Мария Михайловна вышла из зала, но скоро вернулась и весело проговорила: -- Пойдемте! Брат очень рад вашему приходу.

Настя вошла в комнату больного в сопровождении Марии Михайловны, но та тотчас удалилась.

-- Настя! Боже, как я рад! -- проговорил Алеша, крепко пожимая руку своей возлюбленной. -- Дорогая моя!.. Садись вот здесь.

Он показал на стул рядом со своей постелью.

-- Я боюсь, милый, не повредил бы тебе наш разговор?

-- Что ты, что ты!.. Я так рад, так рад!

-- Я так испугалась, Алеша, когда услыхала о твоей болезни. Скажи, ведь дуэль с Тольским произошла из-за меня, не так ли?

-- Да, он считает меня своим соперником.

-- Как он смеет!

-- Он любит тебя, Настя.

-- А я ненавижу его. Прежде он казался мне смешным только, а теперь он гадок, он -- очень дурной человек.

-- Стало быть, его соперничества мне бояться нечего?

-- А разве ты боялся? Неужели ты когда-нибудь мог вообразить, что я полюблю этого негодяя! -- с легким упреком промолвила молодая девушка.

-- Я пошутил, моя милая; ты одного меня любишь. Как только я поправлюсь, опять стану просить у отца дозволения жениться на тебе, и на этот раз, думаю, отказа мне не будет.

-- Твой отец здесь?

-- Да, он приехал вместе с сестрой. Ты не видала его?

-- Я боюсь его, Алеша.

-- Полно! Он только кажется таким суровым, неприступным, но на самом деле он добрый. Я познакомлю тебя с ним.

-- Не теперь, Алеша, в другой раз.

-- Какая ты трусиха! -- с улыбкой произнес молодой Намекин.

При последних его словах в комнату вошел Михаил Семенович, которому очень хотелось взглянуть на возлюбленную своего сына. С ним также вошла и Мария Михайловна.

-- Вот и батюшка, легок на помине! Позвольте представить вам, добрый батюшка, Анастасию Гавриловну, мою невесту! -- сказал Алеша и пристально посмотрел на отца.

-- А, очень рад, -- как-то сквозь зубы произнес Михаил Семенович.

Последние слова сына были ему не по душе. Молодой же Намекин произнес их специально: назвав Настю своею невестой, он хотел этим уверить отца, что своему намерению жениться на Насте он никогда не изменит.

Настя стояла ни жива ни мертва. Слова жениха испугали ее, и она ждала возражений со стороны старого генерала. Но Михаил Семенович сдержался из опасения расстроить сына.

На некоторое время в комнате больного водворилось молчание; всем было как-то неловко.

-- Ну что же мы все молчим? Давайте говорить, занимать дорогую гостью. Сестра, ты угостила бы нас чаем, мне страшно пить хочется. Настя тоже не откажется выпить со мною чашку, -- принужденно-весело проговорил молодой Намекин.

Молодая девушка ничего не ответила, а только густо покраснела. Мария Михайловна вышла сделать распоряжение о чае, генерал тоже вышел, не сказав более ни слова. Влюбленные остались одни.

-- Алеша! Что ты сделал, что ты сделал? -- всплеснув руками, испуганно проговорила молодая девушка. -- Ну зачем ты перед отцом назвал меня своей невестой?

-- А разве я сказал неправду?

-- Ну зачем было говорить так сразу? Я заметила, твои слова не понравились ему, он даже в лице изменился.

-- Не нынче-завтра надо же сказать отцу, что я не изменю желания жениться на тебе, и пусть это ему неприятно, я все же женюсь на тебе, даже если он действительно лишит меня наследства.

-- Милый, милый, как ты любишь меня!

Настя хотела поцеловать руку своего больного жениха, но тот пригнул ее голову и крепко поцеловал в губы. Это был их первый поцелуй.

Подали чай и легкую закуску. Мария Михайловна попросила Настю "похозяйничать"; молодая девушка разлила чай и из своих рук напоила жениха.

Чай прошел в оживленной беседе. Много шутили, смеялись. Наконец Настя стала собираться домой. Молодой Намекин попросил ее побыть еще немного.

-- Нельзя, милый, надо спешить. У нас дома никого нет. Папа вчера уехал в усадьбу и приедет дня через три-четыре.

-- А ты ко мне одна, Настя, приехала?

-- Нет, с нянькой Маврой, она в передней дожидается.

Влюбленные распрощались. Мария Михайловна расцеловала невесту своего брата и просила ее опять приехать, сказав при этом:

-- Алеша и я рады будем вашему приезду, Настя, а на суровость папы не обращайте особенного внимания и не бойтесь его; он, право, не такой, каким кажется!

XII

Тольский не оставил мысли жениться на красавице Насте и решил съездить в дом Лугового, чтобы переговорить с Настей и ее отцом; но его не приняли, причем камердинер сказал:

-- Ни самого барина, ни барышни дома нет.

-- Как ты смеешь врать, старое пугало? Я барышню в окно видел, она дома! -- крикнул Тольский.

-- Никак нет, сударь, барышня уехать изволили!

-- А я говорю, ты врешь, чертова перечница! Сейчас же пропусти меня, негодяй, а не то как раз нагайки отведаешь!

Но побить старика Савелия Гурьича Тольскому не пришлось: тот быстро юркнул в сени и запер их за собою. Так Федор Иванович ни с чем и вернулся домой.

Однако он был не таков, чтобы отступить от задуманного.

-- А, не принимать меня! Я покажу себя! Ты, верно! моя красавица, плохо знаешь, что Тольский за человек. Я самому сатане не спущу! Эй, Ванька! -- громко позвал он своего камердинера.

-- Здесь, сударь! -- входя, ответил Иван Кудряш.

Он, так же как и другие дворовые, был совершенно спокоен: "нечистая сила" теперь уже не пугала их; с того самого дня, как Тольский приказал заколотить дверь в мезонин досками, привидения исчезли, а сам Тольский даже, смеясь, сказал: "Черти и ведьмы теперь околеют с голоду: дверь-то заколочена, и им ни входа, ни выхода нет..."

-- Ванька, выручай своего господина!

-- Готов, как и чем прикажете?

-- Влюбился я, братец, крепко влюбился. Полюбил я красну девицу пуще рода, пуще племени, да вот горе: я-то ее люблю, а она-то меня недолюбливает.

-- Кто же она такая, что спесива больно?

-- Майорская дочь, но собой краса писаная.

-- Что же она, сударь, спесивится?

-- Да жених у нее есть, Намекин Алешка; вот его-то и любит. Стрелялся я с ним, да уцелел он; я только ранил его.

-- Плохо дело, сударь, а впрочем, беда поправима: надо красотку увезти, -- посоветовал Кудряш.

-- Придется, Ванька. Приготовь ты мне нынче к ночи человека три дворовых, выбери порасторопнее да потолковее, да чтобы лихая тройка была готова. Понял?

-- Как не понять. А меня, сударь, возьмете?

-- Разумеется. Ты у меня, Ванька, всему делу воротила!

В тот же день, в глухую полночь, к дому Лугового тихо подъехали тройка, запряженная в крытый дорожный возок, и простые сани-розвальни. В возке сидели Тольский и Иван Кудряш, а в розвальнях три дворовых парня-ухаря. Розвальни остановились, несколько не доезжая до майорского домика, а возок около самых ворот. Переулок, где находился дом Лугового, был глухой и безлюдный; ночь была темная, кругом царила полнейшая тишина.

В майорском доме давным-давно все спали крепким сном. Самого Лугового не было; он находился в своей подмосковной усадьбе. Ворота по обыкновению были заперты.

Забор майорского дома был невысок, так что дворовым парням не составило большого труда перелезть через него. Собаки было бросились на них с громким лаем, но ловко накинутые на их шеи веревочные петли заставили их замолчать навеки. Тотчас же вслед за тем засов был вынут, и ворота тихо отворились.

Тольский и Кудряш, не выходя из возка, въехали во двор, и ворота снова затворились за ними.

-- Ну, Кудряш, теперь ты действуй! Сенная дверь заперта изнутри; если ее ломать, поднимешь стук, разбудишь дворовых, а нам надо избежать этого. Поэтому надо вынуть хоть эту раму, открыть окно и влезть в него, -- сказал Тольский, показывая на оконную раму, находившуюся в сенях.

-- Это сделать нетрудно, -- ответил Кудряш.

Сени были холодные; окно в одну раму выставили без особого шума.

Тольский с Кудряшом и еще с одним дворовым через окно влезли в сени. Остальные слуги остались на дворе сторожить.

В сенях было темно, но Кудряш был запаслив, и в его руках скоро появился потайной фонарик. Они разглядели дверь, которая вела внутрь дома; дверь оказалась незапертой, и Тольский со своим достойным служителем очутились в небольшой зальце.

-- Куда же теперь идти? Где же комната майорской дочери? -- проговорил Тольский и, выйдя из зала в коридор, увидал дверь, ведшую в какую-то комнату; в ней крепким сном спал камердинер старого майора, Савелий Гурьич. -- Это старый филин дрыхнет; пусть его! Мешать не станем! -- с усмешкой проговорил Тольский.

После этого, плотно притворив за собой дверь и оставив на страже Кудряша, Тольский пошел в другую комнату, находившуюся рядом. Это была каморка старушки Мавры, которая тоже спала.

-- Ну, мне нынче чертовски не везет; из каморки старого колдуна попал в каморку к старой ведьме, -- весело проговорил Тольский. -- Впрочем, она укажет мне, где комната моей Дульцинеи. Эй ты, краса писаная, чего нежишься на пуховой перине, вставай! -- не совсем вежливо схватив за руку старушку, насмешливо произнес он.

Мавра открыла глаза и снова закрыла их от резкого света фонаря.

-- Вставай!

Старушка опять открыла глаза, испуганно вскрикнула, быстро встала, накинув на плечи платок, и с ужасом посмотрела на Тольского.

-- Ну чего буркалы-то таращишь? Ступай, разбуди и одень свою барышню.

-- Зачем будить? Зачем одевать? -- чуть слышно, дрожащим голосом спросила старушка, не понимая, что вокруг нее происходит.

-- Ну, не тяни волынку, ступай, исполняй, что тебе приказывают! Одень Анастасию Гавриловну и скажи, что я спрашиваю ее, повидаться с ней хочу.

-- Ты спрашиваешь? А кто ты? Как попал?

-- Ступай, старая ведьма, мне недосуг с тобой говорить. Ну! -- крикнул на старушку Тольский.

-- Иду, иду!.. Господи помилуй...

Старушка Мавра, шатаясь от страха, направилась в комнату своей питомицы. Тольский последовал за ней, решив действовать твердо и неуклонно и ни перед чем не останавливаться.

Настя в своей горенке спала безмятежным сном, и немалых трудов стоило Мавре разбудить ее.

-- Что ты, няня? Зачем будишь меня? -- с неудовольствием спросила молодая девушка.

-- Встань-ка, Настюшка! Встань-ка, золотце мое! Тебя спрашивают.

-- Да ты, няня, с ума сошла? Кто меня ночью станет спрашивать?

-- Я... я спрашиваю! -- раздался звучный голос Тольского.

Молодая девушка испуганно раскрыла свои красивые глаза и дрожащим голосом спросила:

-- Няня, кто же это?

-- Я и сама не знаю, не ведаю. Чернобородый, словно цыган, глаза как уголья горят; озорной такой. Видала я его где-то, да не припомню, страх память-то у меня отбил, -- проговорила старушка, помогая одеваться Насте.

Настя быстро зажгла свечку и приотворила дверь своей горницы. Около двери стоял Тольский.

-- Как, это вы? -- воскликнула молодая девушка, пораженная неожиданностью. -- Да как вы очутились здесь в такое время? Ведь у нас все заперто. Кто пустил вас?

-- Меня никто не пускал, я сам пришел, или, скорее, любовь к вам привела меня сюда, а перед любовью никакие запоры не устоят.