Русский офицерский корпус

Глава 7. Социальный облик Происхождение

Как уже неоднократно подчеркивалось, любой офицер в России уже по одному своему положению офицера был дворянином: потомственное дворянство приобреталось с первым же офицерским чином прапорщика (с 1845 г. он приносил личное дворянство, а потомственное давал чин майора, а с 1856 г. — полковника). Поэтому, строго говоря, весь офицерский корпус всегда был только дворянским по своему составу и другим быть не мог. Обычно под «социальным составом» офицерского корпуса в литературе понимается социальное происхождение его членов, однако смешение этих понятий (не в последнюю очередь вызванное задачей целенаправленной фальсификации всех сторон жизни дореволюционной России в советский период) породило путаницу и вызвало к жизни самые нелепые утверждения на этот счет. Характерный образчик подобной нелепости содержится, например, в одной из последних (и в целом неплохой) книг. Причем авторами двигала вроде бы благая цель: они пишут, что «вопреки мнению, встречающемуся в современной отечественной военно–исторической литературе, все же некоторая часть офицерского корпуса вплоть до 1798 г. состояла из лиц недворянского происхождения» (пока Павел I не запретил производить в офицеры недворян)… »Только после этого офицерский корпус сделался чисто дворянским»{264}.

Между тем дело обстояло как раз противоположным образом. «Чисто дворянским» офицерский корпус был и оставался всегда, а что касается офицеров недворянского происхождения, то «некоторая часть» (как мы увидим позже) была довольно значительной, причем как раз на протяжении XIX в. (т. е. после 1798 г.) она особенно существенно увеличивалась (указ же Павла I, о котором идет речь, во–первых, не запрещал вовсе производить в офицеры недворян, а только ограничивал это право фельдфебелями, выслужившими полные сроки службы, а во–вторых, действовал всего один год). «Встречающееся мнение», с которым полемизируют авторы, и вовсе сводится к тому, что офицерство русское было какой–то замкнутой кастой, куда вход лицам недворянского происхождения был заказан. Впрочем, подобное суждение есть лишь частный случай общего извращения советской историографией российской истории.

При создании русской регулярной армии накануне Северной войны ее офицерский корпус комплектовался, естественно, из дворян — прирожденного военного сословия. Из дворян, кстати, комплектовался и рядовой состав целых частей, так что до 90% всех дворян тогда служили рядовыми и унтер–офицерами. В 1699– 1701 гг. существовала еще дворянская конница — реликт прежнего дворянского ополчения (1180 человек); кроме того, исключительно из дворян было сформировано 12 драгунских полков (12 234 человека), и множество дворян служили рядовыми в гвардейских и армейских пехотных полках вместе с рекрутами из крепостных. «Начальных людей» (офицеров) было 2078 человек. Если дворянская конница составляла только 1% численности армии, то дворянство в целом — около 25% всех военнослужащих{265}. Понятно, что и почти все офицеры были из дворян.

Однако уже в ходе Северной войны офицерский корпус стал быстро пополняться производимыми в офицеры унтер–офицерами и солдатами из других сословий (поскольку никаких Ограничений по происхождению не существовало), и за два военных десятилетия таких было произведено довольно много. К концу войны, в 1720– 1722 тт., офицеров недворянского происхождения (по сведениям «полковых сказок» — данных, представлявшихся командирами частей) в пехоте насчитывалось около 40%. а в драгунских полках — около 30%{266}. В последующий период, менее насыщенный военными действиями, процент офицеров недворянского происхождения несколько сократился. Обязательность дворянской пожизненной службы приводила к тому, что подавляющее большинство дворян становились офицерами.

Каждый дворянин, достигавший 16–летнего возраста, записывался в войска рядовым и если не выслуживал офицерский чин, то должен был так и служить всю жизнь рядовым или унтер–офицером (только немецкое дворянство Эстляндской и Лифляндской губерний было освобождено от обязательной службы). Встречались, конечно, случаи уклонения от службы (для чего некоторые дворяне записывались в другие сословия, в частности в купечество){267}, но их сурово пресекали и дворянам в любом случае не было иного пути, как выслужить офицерский чин. При незначительной в мирное время убыли офицеров это, разумеется, затрудняло выходцам из других сословий путь к офицерскому чину.

По данным полковых рапортов за 1755–1758 гг. (16 пехотных, 13 кавалерийских, 24 гарнизонных, 20 ландмилицких — примерно 42% всех полков русской армии), из служивших в них 3737 офицеров детей потомственных дворян насчитывалось 3116 (83,4%), недворянского происхождения — 621 (16,6%). Среди последних было 99 детей личных дворян и обер–офицеров (2,7%), 215 — солдат (5,8%), 19 — казаков (0,5%), 48 — однодворцев (1,3%), 44 — крестьян (1,2%), 14 — посадских людей (0,4%), 6 — купцов (0,2%), 23 — приказных людей (0,6%), 56 — духовенства (1,5%), 17 — разночинцев (0,5%) и 80 человек (2.1%), не указавших происхождения{268}. Вторая половина XVIII в. вообще была временем, когда доля выходцев из дворян среди офицерского корпуса была наивысшей. Когда в 1762 г. был принят Манифест «О вольности дворянства», то дарованное им право выхода в отставку в любое время не распространялось на дворян, служивших в армии солдатами, они должны были служить 12 лет без права отставки. Таким образом еще более стимулировалась выслуга дворянами офицерского чина.

Состав офицеров по происхождению мог довольно сильно варьироваться по полкам. В начале XX в. по заданию Военного министерства проведено исследование социального происхождения офицеров ряда полков, послужные списки офицеров которых полностью сохранились за полтора столетия. Полки выбраны так, чтобы выборка была представительной для всей русской армии. Исследования показали такую долю офицеров недворянского происхождения (в процентах по годам){269}:

С середины XIX в. офицерский корпус все в большей степени начинает пополняться выходцами из непривилегированных сословий, процент выходцев из потомственных дворян стремительно падает. Особенно усилился этот процесс после принятия закона о всеобщей воинской повинности и открытия юнкерских училищ, дававших армии в основном недворянский контингент. Причем процент дворян (в том числе и детей личных дворян) снизился и среди учащихся военных училищ (с 76% в 1877 г. до 62% в 1881 г.), и только в военных гимназиях он оставался высоким (95%). Генерал Н. Милорадович отмечал в 1887 г., что в результате этого «процент офицеров не из потомственных дворян начал постепенно повышаться, достигнув в иных частях ужасающей цифры в 60–70%». С 1881 по 1903 г. процент потомственных дворян сократился даже среди учащихся военных училищ (с 54 до 47%) и кадетских корпусов (с 69 до 62%). В юнкерских же училищах процент детей личных и потомственных дворян упал с 63,4% в 1886 г. до 39,8% в 1902 г. В целом на 1 января 1897 г. среди всех 17 123 воспитанников военно–учебных заведений потомственных дворян насчитывалось только 8930 человек (52,1%). В результате доля выходцев из потомственных дворян среди всего офицерского корпуса русской армии изменялась следующим образом:

Вместе с офицерами пограничной стражи к началу 1897 г. из 43 720 офицеров потомственными дворянами по происхождению были 22 290, или 51,9%{270}.

Имеются также данные о сословном происхождении офицеров частей 15 мая 1895 г., затребованные Главным штабом от командования военных округов и сведенные вместе с разделением по родам войск. Согласно им, из 31 350 офицеров (без управлений и военно–учебных заведений) детей потомственных дворян насчитывалось 15 938 человек (50,8%), детей личных дворян (офицеров и чиновников, не дослужившихся до потомственного дворянства) — 7133 (22,8%), духовенства — 1855 (5,9%), почетных граждан — 1761 (5,6%), купцов — 581 (1,9%), мещан (в том числе 28 человек детей цеховых, низших канцелярских служителей и т. п.) — 2199 (7,0%), крестьян (казаков, в т. ч. солдатских детей) — 1839 (5,9%), иностранных подданных — 44 (0,1%).

По родам войск состав офицеров существенно разнился. В основном, самом массовом роде войск — армейской пехоте потомственных дворян было только 39,6%, в кавалерии — 66,7%, в артиллерии — 74,4%, в инженерных войсках — 66,1%. Разумеется, наивысший процент потомственных дворян был в гвардии (в кавалерии — 96,3, в пехоте — 90,5, в артиллерии — 88,7%), но и здесь служили выходцы из других сословий, в том числе из крестьян и мещан (в гвардию выпускались лучшие по успехам воспитанники военных училищ, которые были самого разного происхождения, в частности, среди 75 офицеров, выпущенных в гвардию с 1898 по 1901 г. из Московского и Киевского военных училищ, потомственных дворян было только 20){271}.

В начале XX в. доля потомственных дворян в офицерском корпусе упала очень сильно, считая и гвардию, на них приходилось только 37% состава офицерского корпуса{272}, что расценивалось как весьма опасный симптом. Были приняты меры по стимулированию поступления потомственных дворян в военно–учебные заведения, в результате чего их доля в офицерском корпусе несколько повысилась. В высших эшелонах офицерского корпуса — среди генералов и полковников — доля потомственных дворян всегда была достаточно высока (эти люди начали служить, как правило, до военных реформ 60–70–х гг.) Например, среди полковников Генерального штаба (на 1.1 1904 г.) их было 74,2%, среди генерал–майоров Генерального штаба — 85,4%, среди всех генерал–лейтенантов (на 1.5 1903 г.) — 96,0%, полных генералов — 97,5%{273} Правда, представителей титулованной аристократии среди них было в это время (в отличие от XVIII — начала XIX в.) сравнительно немного. Среди полковников (на 1.5 1903 г.) таких имелось 62 человека (2,3%) — 24 князя, 11 графов и 27 баронов, среди генералов (на 1.12 1902 г.) -71 (5,1%) — 25 князей, 23 графа и 23 барона, в том числе среди генерал–майоров — 23 (2,6%), среди генерал–лейтенантов — 31 (8,0%) и среди полных генералов — 17 (13,2%). По службе они продвигались несколько быстрее остальных, но ненамного — в среднем на 3 года (а среди окончивших академии этой разницы практически не было): титулованные офицеры достигали чина генерал–майора в среднем за 27,4 года службы, нетитулованные — за 30{274}.

За годы, предшествующие мировой войне, имеются довольно подробные данные о происхождении офицеров различных категорий и родов войск. Сведенные вместе, они представлены в таблице 77{275}. Как видно из таблицы, доля дворян, почетных граждан и духовенства имела тенденцию к снижению, а доля выходцев из бывшего «податного сословия» (т. е. крестьян и мещан) — к росту, составив наконец более четверти всех офицеров и военных врачей и почти 60% военных чиновников. По–прежнему сохранялась разница в сословном происхождении офицеров по родам войск.

Считая и гвардию, в пехоте выходцев из дворян в 1910 г. было 44,3%, в казачьих войсках — 44,6%, в железнодорожных войсках — 54,3%, в инженерных войсках — 69,5%, в артиллерии — 76,8% и в кавалерии — 79,7%. Выходцев из крестьян и мещан было к этому времени довольно много. Среди наиболее массового отряда офицерства — пехотных (в том числе гвардия) обер–офицеров они составляли в 1911–1912 гг. 36–36,3% — почти столько же, сколько дворяне (41,4–40,1%), в казачьих частях выходцы из «податного сословия» (здесь это были главным образом казаки) составили среди обер–офицеров 38,3–41,2%, среди штаб–офицеров — 22,1–24,5%, тогда как дворяне — 36,6–37,4% и 55,8–59,2% соответственно. Среди пехотных штаб–офицеров (полковники и подполковники) доля выходцев из «податного сословия» поднялась в эти годы до 14,5–16,6%. В армейских пехотных полках выходцев из дворян в конце XIX — начале XX в. было очень мало, в некоторых их почти не было, так что по сравнению даже с серединой XIX в. состав офицерства по происхождению изменился очень сильно. За годы после русско–японской войны процент дворян в результате принятых мер незначительно увеличился, достигнув примерно уровня 90–х гг. XIX в., т. е. половины, но вновь обнаруживал тенденцию к снижению.

В ходе мировой войны кадровый офицерский состав, как уже говорилось, почти полностью погиб или выбыл из строя (особенно в пехоте) и был заменен офицерами военного времени (о масштабах их подготовки речь уже шла в соответствующих главах). И, конечно, состав офицерского корпуса по социальному происхождению изменился в результате коренным образом. Он практически стал соответствовать составу населения страны. Сохранившиеся в архивах личные дела выпускников школ прапорщиков и ускоренных курсов военных училищ свидетельствуют при всех колебаниях по учебным заведениям и датам выпуска (ряд наборов был специфическим — преимущественно или полностью из студентов университетов или учащихся духовных семинарий и т. п.), что абсолютное большинство всегда составляют выходцы из мещан и крестьян, тогда как дворян всегда меньше 10%, причем со временем доля выходцев из низов постоянно увеличивается (а большинство прапорщиков было подготовлено именно в конце 1916–1917 гг.). Сведения о некоторых выпусках приводятся в таблице 78{276}.

Значительное число прапорщиков производилось непосредственно на фронте из солдат и унтер–офицеров. В целом из произведенных за войну офицеров до 80% происходило из крестьян и только 4% — из дворян{277}. Во многом это был уже совсем другой офицерский корпус, однако нельзя сказать, что он чем–то принципиально отличался от довоенного: традиция воспитания офицера не прерывалась и новые офицеры в большинстве усваивали традиционные представления и ценности.

В заключение следует отметить, что степень наследственности офицерской профессии в России всегда была очень велика. Дети подавляющего большинства офицеров становились также офицерами, и среди офицеров всегда преобладали дети офицеров (в кадетских корпусах и военных училищах их доля никогда не опускалась ниже 70–80%). Офицерство, как было показано выше, никогда не было замкнутой кастой, но, став офицером, человек как бы сохранял эту профессию и для своих потомков, ибо чаще всего его дети наследовали ее. Во многих семьях все мужчины (отец, братья, дяди, двоюродные братья и т. д.) были офицерами. Это хорошо видно по «общим спискам офицерским чинам»: если в именном указателе имеются до десятка офицеров с одной фамилией (особенно не очень распространенной), то в подавляющем большинстве случаев 7–8 человек из них оказываются родственниками.

Существовали дворянские роды, представители которых из поколения в поколение служили только офицерами (вообще родов, чьи представители находились преимущественно на военной службе, было больше, чем тех, среди которых преобладали гражданские чиновники; родов, где было бы примерно равное число офицеров и гражданских чиновников, совсем мало); обычно, даже если родоначальник получал дворянство на гражданской службе, его потомки служили офицерами, и род превращался в чисто военный. Некоторые старые дворянские роды, уже достаточно разветвленные и многочисленные к XIX в., дали армии по нескольку сот офицеров (в том числе десятки генералов). В начале XX в. на службе одновременно могло находиться до двух десятков офицеров — близких и дальних родственников, носящих одну фамилию. Все это имело важное значение для формирования будущего офицера, который с детства имел соответствующий круг общения.

Национальный состав

Сведений о национальном составе офицерского корпуса очень мало, строго говоря, они практически отсутствуют, поскольку официального понятия «национальность» в России в общем–то не существовало, она не играла никакой роли и ни в каких официальных документах не отражалась и не указывалась. Понятием, до некоторой степени заменявшим национальность, было вероисповедание Вероисповедание обязательно указывалось во всех документах.

Под «русским» имелась обычно в виду не национальная, а государственная принадлежность, оно было синонимом слова «российский». Когда же слово «русские» употреблялось для обозначения именно национальной принадлежности, то всегда подразумевало и великороссов, и малороссов, и белорусов, которые всегда считались одним народом (каким и были) и между которыми в этом плане никаких различий никогда не делалось. Да и делаться не могло, поскольку официального указания на национальность человека, как уже сказано, не было, а все русские были, естественно, православными. Таким образом, слово «православный» в России тоже было синонимом слова «русский».

Большинство офицерского корпуса всегда, естественно, составляли русские. В 1695 г. из имевшихся в кадрах Иноземского приказа офицеров 1129 (86,4%) были русскими. Несмотря на очень большое число иностранцев, приглашенных на службу Петром I при формировании регулярной армии, к лету 1700 г. в новообразованных пехотных полках русских офицеров было 60%, а в драгунских полках только один офицер был иностранцем. В 1702 г. в полевой армии русскими были 847 офицеров из 1149 (или 73,8%). После 1711 г., когда началось вытеснение из армии иностранцев, офицерский состав стал еще более национальным. Процент иностранцев вновь возрос в 30–х гг., когда при Анне Иоанновне вновь был открыт широкий прием их на русскую службу. Например, в 1735–1739 гг иностранцами были 33 генерала из 79, а на 28 русских полковников приходилось 34 иностранца. Как правило, это были немцы.

В последующие периоды доля немцев среди офицерского корпуса оставалась довольно значительной, но речь шла уже не об иностранцах (прием которых был резко ограничен), а о двух категориях русских подданных немецкой национальности: иммигрантах из различных германских государств (и католиков, и протестантов), во множестве переселявшихся в Россию во второй половине XVIII в навсегда и принимавших русское подданство, и прибалтийском (остзейском) немецком (часть родов была шведского происхождения) дворянстве (лютеранского вероисповедания). Причем если первые, как правило, принимали православие, женились на русских и уже во втором, максимум — третьем поколении полностью ассимилировались (речь идет о лицах свободных профессий и служилом элементе, а не о земледельцах–колонистах), то вторые, связанные с поместным землевладением и компактно проживавшие в Эстляндской, Лифляндской и Курляндской губерниях, сохранялись как особая группа.

Из этой среды на протяжении двух столетий вышло множество военных и государственных деятелей, деятелей науки и культуры (Крузенштерны, Врангели, Беллинсгаузены, Тизенгаузены, Эссены и многие другие хорошо известные роды). С присоединением Финляндии офицерство пополнялось также выходцами из шведского дворянства (также протестантского).

С возвращением в состав России западных территорий (так называемые «девять западных губерний»: Киевская, Подольская, Волынская, Минская, Могилевская, Гродненская, Витебская, Виленская и Ковенская) в состав офицерского корпуса стали вливаться представители многочисленного польского дворянства (все помещичье землевладение в этих губерниях было исключительно польским, как в Прибалтике — немецким). Особенно много их стало после вхождения в состав России собственно Польши — Царства Польского на правах личной унии (офицеры бывших польских войск с 1815 г. стали приниматься на русскую службу в обычном порядке).

Офицеры армяно–григорианского вероисповедания — это, естественно, армяне (часто только по этому признаку их и можно отличить, так как фамилии у очень многих армян были неотличимы от русских), мусульманского — азербайджанцы, горцы Кавказа, часть татар и башкир (а также некоторые польские роды — потомки служилых татарских мурз). Грузины, которых было среди офицеров довольно много были православными.

Все это следует иметь в виду, пользуясь данными о вероисповедной принадлежности офицеров. На 1.1 1862 г. состав русского офицерства по этому показателю (по родам войск и чинам) выглядел следующим образом (в %):

В целом состав офицерского корпуса по вероисповеданию в 60–х гг. характеризуется следующими цифрами{278}:

Неравномерность вероисповедного состава офицеров по чинам, а также изменения по годам требуют некоторых пояснений. Бросается в глаза прежде всего то обстоятельство, что если среди прапорщиков один протестант (немец) приходится на 12 человек, то среди генералов — на 4 и даже менее (почти 30%), т. е. доля их вырастает в 3–4 раза; среди католиков, напротив, она падает почти в 3 раза — с 22–23% до 8–9% (причем наиболее резко падение — в 2 раза — наблюдается при переходе от подполковников к полковникам). Кроме того, всего за 7 лет общий процент офицеров–католиков сокращается почти вдвое.

Дело в том, что остзейские немцы традиционно играли большую роль в российском государственном аппарате и армии, особенно в конце XVIII — первой половине XIX в. (в это время доля их среди высшего комсостава обычно никогда не опускалась ниже трети, а в некоторых случаях доходила до половины). Они отличались высокой дисциплиной, сравнительно редко выходили на протяжении службы в отставку, держались достаточно сплоченно, к тому же очень многие из них имели высшее военное образование.

В значительной мере они сохранили свои позиции и во второй половине XIX в., хотя непропорционально высокий процент немцев среди старших и высших офицеров бросался в глаза и вызывал недовольство в армии. Широко известен, например, случай, когда генерал Ермолов на вопрос о награде отвечал: «Государь, сделайте меня немцем!» Не менее известен и эпизод с Александром III. Однажды ему представляли штаб армейского пехотного корпуса — сплошная вереница фамилий с окончаниями на «бах», «гейм» и т. п., и когда между ними встретился какой–то генерал–майор Козлов, император воскликнул: «Наконец–то!» (Александр III немцев, как известно, не любил и, случалось, умышленно не давал им ходу.)

Что касается поляков, то после польского мятежа 1863 г. их очень высокий процент в офицерском корпусе стал вызывать опасения. Речь, собственно, шла не о лицах польской национальности — никаких ограничений по национальному признаку в России никогда не существовало (в том числе и для евреев: они подвергались дискриминации не как евреи, а как люди, исповедующие иудаизм — единственную религию, приверженцам которой запрещалось быть офицерами; евреи–христиане никаким ограничениям не подвергались, равно как и караимы), а о «католиках, уроженцах Царства Польского, западных и юго–западных губерний». Ограничений на производство их в офицеры также не было, но поляки–католики при этом должны были представлять свидетельство местных властей об их политической благонадежности и «преданности России».

Ограничения для этой категории офицеров (в нее входили не только упомянутые лица, но и все прочие офицеры, женатые на католичках–польках) действовали только в отношении места службы: они не могли служить в Варшавском военном округе, на Кавказе и в крепостях Европейской России, а в пехотных полках их могло быть не более 20% (вообще число иноверцев не должно было превышать в войсках 30%).

Надо сказать, что наличие в войсках, стоявших в определенной местности, слишком большого числа офицеров — местных уроженцев считалось нежелательным и ограничивалось обычно 20% (немцев и шведов — в Прибалтике, армян — на Кавказе), но здесь опять же играло роль исключительно вероисповедание. На Кавказе, в частности, большинство офицеров составляли как раз местные уроженцы, поскольку грузины как православные в эти проценты не входили, а их было особенно много среди местных офицеров (например, в Кавказской гренадерской дивизии половина даже штаб–офицеров принадлежала к кавказским национальностям, а в 43–м драгунском полку среди всех офицеров насчитывалось только 7 русских){279}.

Во второй половине XIX в. все большее число немцев и поляков переходило в православие, поэтому определение национальной принадлежности по вероисповеданию становится все более относительным. По–прежнему практически все протестанты (лютеранского, реформатского, евангелически–лютеранского, евангелически–реформатского, аугсбургского вероисповеданий) — это немцы и шведы, католики–поляки, но немало лиц этих национальностей и среди православных. В последнем случае довольно сложно их вычислить, поскольку у многих русских офицеров немецкие фамилии остались от дальних предков, прибывших в Россию полтора–два столетия назад и сразу же ассимилировавшихся (среди всех офицеров с немецкими фамилиями 70% — православные), а, с другой стороны, даже среди офицеров с чисто немецкими не только фамилиями, но и именами или отчествами (т. е. собственно немцев) до 37% — также православного вероисповедания. В начале XX в. (1902–1903 гг.) вероисповедная принадлежность некоторых категорий офицеров выглядела следующим образом (в %):

Быстрота карьеры у представителей различных вероисповеданий различалась незначительно (лишь у лютеран она была несколько выше). Православные, в частности, достигали чина полковника в среднем через 26 лет, лютеране — через 24,5, католики — 27,4, мусульмане — 28,3, армяне — 27 лет; полные генералы названных исповеданий получили первый генеральский чин в среднем через 20,7, 20,1, 22 и 23 года, генерал–лейтенанты — 27,7, 26,8, 26,3, 37 и 30 лет, генерал–майоры — 30, 30,7, 30,1, 36 и 35 лет соответственно{280}.

Со временем доля православных в составе офицерского корпуса увеличивалась за счет перехода в православие все большего числа представителей других вероисповеданий. Процесс приобщения к русской культуре сказывался и в том, что часть лиц других национальностей считали себя русскими. Для последних лет перед мировой войной имеются данные как по вероисповедной, так и по национальной принадлежности (очевидно, за основу брался родной язык), которые приводятся в таблице 79{281}.

По родам войск эти показатели не очень различались. Доля православных и русских наиболее высока была в артиллерии и инженерных войсках (примерно 90%), меньше — в пехоте (85–86%) и кавалерии (80–83%). В казачьих войсках православными были до 97–98% офицеров и русскими — до 95–96%. В офицерском корпусе были довольно широко представлены другие народы России: поляков и немцев насчитывалось по нескольку тысяч, по нескольку сот — латышей, литовцев, эстов, грузин, армян, татар, кавказских мусульман. Среди офицеров были также башкиры, калмыки, финны, шведы, караимы, корейцы и представители других национальностей.

Образовательный уровень

Как уже говорилось в главах, посвященных комплектованию и подготовке офицерского корпуса, прохождение офицерами курса военно–учебных заведений стало достаточно массовым явлением лишь в первой половине XIX в. Поэтому образовательный уровень офицерства в основном соответствовал тому, который был характерен для высшего сословия российского общества того времени и какой обеспечивало домашнее образование или имевшиеся учебные заведения. Специальное военное образование приобреталось большинством офицеров непосредственно на службе (основная масса их производилась из вольноопределяющихся). Это соотношение на 1862 г. показано в таблице 80.

К середине XIX в. до поступления на действительную военную службу большинство офицеров обучались в различных учебных заведениях, меньшая часть воспитывались дома. Качество домашнего образования могло быть очень разным в зависимости от условий и достатка семьи — в одних случаях могло превосходить получаемое в гимназиях и университетах, в других — быть достаточно элементарным. Поэтому о нем в целом трудно сказать что–нибудь определенное. Что касается учебных заведений, то в большинстве случаев это были кадетские корпуса и в меньшинстве — гражданские учебные заведения различных типов. О распределении офицеров по полученному образованию (как до поступления на службу, так и специальному военному в 60–х гг. XIX в.) дает представление таблица 81{282}.

Учреждение в 60–х гг. юнкерских училищ позволило полностью решить уже к середине 70–х гг. проблему военного образования офицеров, однако затем встала задача его улучшения, поскольку юнкерские училища по качеству подготовки значительно уступали военным училищам. Задача эта решалась путем перевода части юнкерских училищ на военно–училищный курс с перспективой преобразования их в военные училища (см. главу III). Военное училище должно было стать основным звеном военного образования. Идеальная схема представлялась таким образом: молодой человек, получивший общее среднее образование в кадетском корпусе или гимназии, поступал в военное училище, где получал специальное военное образование, которое затем дополнял прохождением курса офицерских школ (стрелковой, кавалерийской и т. п.), а при необходимости — обучением в одной из академий. В этом направлении и развивалась система образования. К 1896 г. процент офицеров, окончивших военные училища, составлял (Варшавский военный округ): в гвардейской артиллерии — 100%, гвардейской кавалерии — 94,5, гвардейской пехоте — 86,3, армейской артиллерии — 91.4, инженерных войсках — 97,6, армейской пехоте — 18,9, стрелковых частях — 43,7, резервной пехоте — 10,8 и в крепостной пехоте — 8,1%. В 1898–1901 гг. доля окончивших военные училища поднялась с 51 до 60%, а доля окончивших юнкерские училища соответственно упала с 49 до 40%{283}.

Довольно значительное число старших офицеров и генералов получали образование в одной из военных академий. Среди полковников на 1903 г. таких было 775 (29%), в том числе Академию Генерального штаба окончили 343, юридическую — 137, артиллерийскую — 118, инженерную — 177. Окончание академии значительно убыстряло карьеру: если офицеры без академического образования получали чин полковника в среднем через 25,8 года службы, то окончившие академии — через 19,5 года (в том числе Генштаба — 18.5, юридическую — 18,2, артиллерийскую — 21,5, инженерную — 21,5). Среди генералов (1902 г.) академии окончили 684, или 49% (Генштаба — 366, юридическую — 89, артиллерийскую — 129, инженерную — 100), в том числе среди полных генералов — 59,6%.

Академическое образование имели 55% командующих войсками военных округов, 50% командиров корпусов и 49% начальников дивизий. (Большинство генералов, кстати, получили оптимальный тип военного образования — «кадетский корпус — военное училище». Кадетские корпуса (военные гимназии) окончили 50% полных генералов, 74% генерал–лейтенантов и 55% генерал–майоров.) Правда, имея неплохое образование, некоторая часть генералитета не имела достаточного строевого ценза, в частности из 46 начальников дивизий не командовали ротами 22, батальонами — 14, полками — 8, бригадами — 13. К концу XIX — началу XX в. вследствие редкости в это время крупных военных действий большинство офицеров не имели боевого опыта: даже среди полковников участвовали в войнах только 50%, среди генералов — 58% (49% из них имели боевые отличия, 8% были ранены и 8% стали георгиевскими кавалерами){284}.

Ко времени мировой войны уровень военного образования офицерского корпуса стал приближаться к оптимальному. К этому времени все юнкерские училища были преобразованы в военные училища, но в армии оставалось еще довольно много офицеров, заканчивавших в свое время юнкерские училища. Очень незначительная часть офицеров (как правило, с гражданским высшим образованием) не проходили курса военных училищ, получив чин по экзамену. Данные об образовательном уровне офицерского корпуса за предвоенные годы приводятся в таблице 82{285}.

Возрастной состав

До второй половины XIX в. при существовавшем порядке чинопроизводства возрастной состав офицерского корпуса был очень разнообразен. В конце XVIII — начале XIX в. нередко встречались генералы в возрасте до 30 лет и младшие офицеры в чинах от прапорщика до поручика старше 50 лет, потому что, с одной стороны, продвижение в чинах во время войны молодых людей, получивших первый офицерский чин в возрасте 16–18 лет, могло быть очень быстрым, а с другой — унтер–офицеры из рекрут иногда выслуживали офицерский чин лишь после 20 и более лет. Предельного возраста службы до самого конца XIX в. не существовало. Во второй половине XIX в., когда с развитием системы военно–учебных заведений производство в офицеры было упорядочено, столь резкие различия исчезли, но в результате замедленного процесса чинопроизводства (при том что служба становилась для абсолютного большинства офицеров единственным источником средств существования) возрастной состав офицерского корпуса проявлял тенденцию к постоянному старению.

Служба в обер–офицерских чинах продолжалась по 25–30 лет, в армейской пехоте командование ротой длилось обычно более 10 лет, и при этом в армейской пехоте до 65% капитанов увольнялись в отставку, так и не получив чина подполковника, в возрасте свыше 50 лет. К началу 1892 г., например, средний возраст офицеров одной из пехотных дивизий был следующим: полковников — 50 лет (от 45 до 54 лет), подполковников — 45 (от 40 до 55), капитанов — 38 (от 30 до 50), поручиков — 30 (от 23 до 41), подпоручиков — 25 (от 19 до 30); один полковник был в возрасте 33 лет и один поручик — 55. В последнем чине полковники прослужили от 7 до 14 лет, подполковники — в среднем 7 лет, капитаны — 15, штабс–капитаны — 12, поручики — 8 и подпоручики — 4 года. В 1903 г. среди всех капитанов армейской пехоты строевых частей (почти все — командиры рот) 2,2% были в возрасте от 26 до 35 лет, 22% — от 36 до 40, 43% — от 41 до 45, 27,6% — от 46 до 50 и 5,2 — от 51 до 60 лет, причем моложе 31 года было только 5 человек, а старше 55–3 человека. Среди ротмистров армейской кавалерии (командиров эскадронов драгунских полков) 4% были в возрасте от 30 до 35 лет, 42,4% — от 36 до 40, 41,7% — от 41 до 45, И ,3% — от 46 до 50 и 0,7% — старше 50 лет{286}. Командование эскадроном часто также длилось более 10 лет, хотя в целом несколько меньше, чем ротой в пехотных полках.

Возрастной состав командиров полков сильно различался в зависимости от того, где они ранее служили: обычно армейские офицеры получали полк после 46 лет, а чаще — после 50, перешедшие из гвардии — несколько раньше — в основном до 50 лет, а 70% офицеров Генерального штаба — до 45 лет. Состав полковых командиров к 1903 г. приводится в таблице 83.

Средний возраст всех полковников в 1903 г. составлял 49,8 года (от 31 до 95), генерал–майоров (конец 1902 г.) — 53,8 (от 42 до 80), генерал–лейтенантов — 61,8 (от 45 до 85), полных генералов — 69,8 (от 55 до 92). При этом средний возраст начальников дивизий составлял 57,8 года (среди 49 начальников пехотных и гренадерских дивизий моложе 46 лет был один — великий князь Николай Михайлович, 9 человек были в возрасте от 51 до 55 лет, 20 — от 56 до 60,14 — от 61 до 65 и 2 — от 66 до 70). Средний возраст командиров корпусов составлял 62 года (из 28 командиров армейских корпусов 1 был моложе 55 лет, 8 — в возрасте от 56 до 60 лет, 14 — от 61 до 65, 4 — от 66 до 70 и 1 — старше 75 лет), командующих войсками военных округов — 64,7 года. Возрастной ценз, введенный в 1899 г., предусматривал предельный возраст для командира части 58 лет, начальника дивизии — 63 и командира корпуса — 67 лет. Полковники вступали на службу в среднем возрасте 20,6 года и получали этот чин через 24,2 года (их средний возраст пребывания в офицерских чинах в 1903 г. составил 29,2 года). Генерал–майоры достигли генеральского чина в среднем через 30 лет, генерал–лейтенанты — через 27,2, полные генералы — через 20,7 года (средний возраст поступления на службу генерал–майоров — 20,1, генерал–лейтенантов — 19,6 года){287}.

После введения возрастного ценза возраст старших и высших офицеров несколько снизился, кроме того, после русско–японской войны значительное число их было уволено в отставку (за один год — 341 генерал и 400 полковников). Возраст офицерского корпуса перед мировой войной показан в таблице 84{288}.

Наиболее молодой офицерский состав был в инженерных войсках (59,8% до 30 лет и 3,8% старше 50), затем в кавалерии (46,8 и 5,6%), казачьих войсках (46 и 7,4%), а наиболее старый — в артиллерии (46,8 и 7,7%). В пехоте в возрасте до 30 лет было 59,8% офицеров, а старше 50–6,9%.