Русский романс

Во поле березонька стояла,

Люли, люли, стояла,

В чистом кудрява бушевала,

В тереме девица горевала;

Девицу со милым разлучают,

Девицу с постылым обручают.

Нелюб не умом взял, не приятством —

Взял большой роднею и богатством.

Милый беспоместен, беспороден,

Он душой богат и благороден.

Не в мешках любовь, не в родословных —

В жертвах добровольных, безусловных

С милым мы глазами сговорились,

С милым мы сердцами подарились;

Скоро ли, ах, милый! не дождуся,

Я с тобой свиданьем наслаждуся,

От докук нелюба свобожуся?

Люли, люли, свобожуся?

Не бушуйте, ветры буйные,

Перестаньте выть, осенние!

Не к тому ли вы бушуете,

Чтобы стоны заглушить мои?

Ах! скорей, скорей утихните!

И без вас она не слышит их…

Терем милой далеко стоит

За горами за высокими,

За лесами непроходньши…

Лучше грамотку снесите к ней;

Я слезами напишу ее,

Я скажу ей в этой грамотке:

Вянет травушка без солнышка,

Сохнет сердце без любезныя;

С ней в разлуке нет отрады мне.

Вся отрада — горьки слезы лить!

Полетите, ветры буйные,

Вы отдайте милой грамотку!

Если милая вздохнет тогда,

Принесите мне вы вздох ее!

Но вы всё еще бушуете,

Вы не слышите несчастного,

Вы не внемлете мольбе его!

Так усильтесь, ветры буйные,

Вы умножьте бурю грозную,

Ускорите смерть несчастного

И развейте после прах его!

Скучно, матушка, мне сердцем жить одной,

Скучно, скучно, что не едет дорогой.

Где сокрою я кручинушку свою?

Лучше выйду, на крылечке постою.

Посмотрю, кто вдоль по улице прошел,

Посмотрю, не пролетит ли мой сокол.

Вдоль по улице метелица метет,

А с метелицей и милый мой идет.

Машет издали мне аленьким платком,

Подошедши, говорит он мне тайком:

«Ах, постой, постой, любезная моя!

Дай мне, радость, наглядеться на тебя!

С той поры, как разлучились мы с тобой,

Потерял я и здоровье и покой».

— «Друг сердечный, — отвечала я ему, —

Или ты смеешься горю моему?

Такова ли я до сей поры была?

Таковою ли красавицей слыла?

На лице поблекли алые цветы;

Без тебя, мой друг, лишилась красоты!»

Солнце красное взошло на небеса,

И на зелени обсохнула роса, —

Не обсохли лишь у Аннушки глаза,

Всё блестит на них жемчужная слеза.

«Не круши себя, красавица моя!

Знать, такая участь слезная твоя.

Видно, так уж предназначено судьбой,

Чтоб безвременно расстался друг с тобой.

Променял твою девичью красоту —

На дощатый гроб, могильну темноту.

Хоть и грустно жить без друга своего,

Но слезами не воротишь ты его!»

Слышу девицы печальные слова:

«Пусть увяну — как без дождичка трава,

Сердцу бедному дам волю я изныть,

Друга ж милого нельзя мне позабыть!»

Певец младой, судьбой гонимый,

При бреге быстрых вод сидел

И, грустью скорбною томимый,

Разлуку с родиной он пел:

«Шуми, Иртыш, струитесь, воды,

Несите грусть мою с собой,

А я, лишенный здесь свободы,

Дышу для родины драгой».

Для родины, для сердцу милой, —

Я в них всё счастие имел,

В кругу родных, всегда любимый,

Где радости одни я пел.

«Шуми, Иртыш, струитесь, воды…».

Теперь поет одну разлуку

Судьбой расторгнутых сердец,

И грусть свою вверяет звуку

Уж не на родине певец…

«Шуми, Иртыш, струитесь, воды…»,

Умолк — и вежды окропились,

Как блеклый лист живой росой,

И струи вод соединились,

Как с перлом, — с чистою слезой.

«Шуми, Иртыш, струитесь, воды,

Несите грусть мою с собой,

А я, лишенный здесь свободы,

Дышу для родины драгой».

«Что ты рано, травушка,

Пожелтела?

Что вы рано, цветики,

Облетели?

Что ты так, красавица,

Похудела:

Впали алы щеченьки,

Побледнели…

Впали ясны оченьки,

Потускнели?..»

— «Не успели цветики

Распуститься,

Уж их злая засуха

Поедает…

Не успела я с дружком

Обручиться,

Уж он меня, бедную,

Покидает —

Без поры, без времени

Убивает!»

— «Только ль свету белого,

Что в оконце?..

Только ль добрых молодцев,

Что изменщик?

Не тумань, голубушка,

Ясных очек,

Не слези, лебедушка,

Алых щечек!

Выбирай любимого

Из удалых —

По нраву приятному,

По обычью,

По уму, по разуму

Да по сердцу!»

— «Погляжу ль я на небо:

Звездок много —

Да один во звездочках

Светел месяц!

Загляну ль в зеленый сад:

Пташек много —

Да один во пташечках

Ясен сокол!

Взгляну ли на молодцев:

Добрых много —

Да не при́дут девушке

По обычью,

По уму, по разуму

Да по сердцу».

Не кукушечка во сыром бору

Жалобнехонько

Вскуковала —

А молодушка в светлом терему

Тяжелехонъко

Простонала.

Не ясен сокол по поднебесью

За лебедками

Залетался —

Добрый молодец, по безразумью,

За красотками

Зашатался!..

Ясну соколу быть поиману,

Обескрылену,

Во неволе…

Добру молодцу быть в солдатушках

Обезглавлену

В ратном поле.

А кукушечке во сыром бору

По чужим гнездам

Куковати…

А молодушке во слободушке

По чужим углам

Воздыхати!

«Что ты, соловьюшко,

Корму не клюешь?

Вешаешь головушку,

Песен не поешь?»

— «Пелося соловьюшку

В рощице весной…

Вешаю головушку

В клетке золотой!

На зеленой веточке

Весело я жил…

В золотой же клеточке

Буду век уныл!..»

— «Зеленой ли веточке

К песням приучать?

В золотой же клеточке

Соловью ль молчать?»

— «Зеленая веточка

Сердце веселит;

Золотая ж клеточка

Умереть велит!..

Подружка на веточке

Тужит обо мне,

Стонут малы деточки…

До пенья ли мне?»

— «Отперто окошечко

К рощице твоей, —

Будь счастлив, мой крошечка,

Улетай скорей!»

Ох, болит

Да щемит

Ретиво сердечко —

Всё по нем,

По моем

По мило́м дружечке!

Он сердит,

Не глядит

На меня, девицу, —

Все корит

Да бранит,

Взносит небылицу;

Будто днем

Соловьем

По садам летаю,

Не об нем,

Об ином

Звонко распеваю!

Ничего,

Никого

Ночью не боюся —

И не с ним,

Все с иным

Милым веселюся!

Не расти,

Не цвести

Кустичку сухому…

Не любить,

Не сгубить

Девицы иному!

Не себе —

Все тебе

Красота блюдется.

Ах, ничьей —

Все твоей

С горя изведется.

«Не шей ты мне, матушка,

Красный сарафан,

Не входи, родимушка,

Попусту в изъян!

Рано мою косыньку

На две расплетать!

Прикажи мне русую

В ленту убирать!

Пущай, не покрытая

Шелковой фатой,

Очи молодецкие

Веселит собой!

То ли житье девичье,

Чтоб его менять,

Торопиться замужем

Охать да вздыхать?

Золотая волюшка

Мне милей всего!

Не хочу я с волюшкой

В свете ничего!»

— «Дитя мое, дитятко,

Дочка милая!

Головка победная,

Неразумная!

Не век тебе пташечкой

Звонко распевать,

Легкокрылой бабочкой

По цветам порхать!

Заблекнут на щеченьках

Маковы цветы,

Прискучат забавушки —

Стоскуешься ты!

А мы и при старости

Себя веселим:

Младость вспоминаючи,

На детей глядим;

И я молодешенька

Была такова,

И мне те же в девушках

Пелися слова!»

Смолкни, пташка-канарейка!

Полно звонко распевать, —

Перестань ты мне, злодейка,

Ретивое надрывать!

Уж ко мне не воротиться

Красным дням весны моей, —

Отвыкает сердце биться,

Вспоминаючи об ней!

Радость-младость миновалась?

Отцвела она цветком,

И не вихорем промчалась —

Пропорхнула мотыльком!

С нею память о бывалом

Я хотел похоронить,

Не грустить по нем нимало —

Ни слезы не уронить.

Все давно забыто было:

Звонкой песенкой своей

Все ты снова разбудила,

Пташка, лютый мой злодей!

После ведрышка к ненастью

Тяжеленько привыкать,

А несчастному об счастье

Хуже смерти вспоминать!

Я посею, молоденька,

Цветиков маленько;

Стану с зоренькой вставати,

Цветы поливати,

Буду с светом пробуждаться,

Садом любоваться!

Для кого ж я сад садила

Берегла… ходила?

Ах, не для кого иного,

Для дружка милого!

Для чего в моем садочке

Пташки распевают?

Все об нем же, об дружочке

Мне воспоминают!

Залетел мой сокол ясный,

Молодец прекрасный!

Запропал в тоске-кручине

Без вести в чужбине!

И посла я посылала —

Мил не принимает…

И слезами я писала —

Друг не отвечает!

Пропадать же, знать, садочку

Без мила дружочка…

Не цвести в саду цветочку —

Порву для веночка.

Не плясать младой в веночке,

Гадать по дружочке…

Не боли ж, мое сердечко,

Выйду я на речку

И на самую средину

Венок мой закину,

Слезно, слезно зарыдаю,

Сама загадаю:

Коль надёжа меня помнит —

Мой венок потонет!

Коль надёжа покидает —

Пущай уплывает…

Рано, рано вы, лазоревы цветы,

Рано, рано вы поблекли, отцвели!

Рано девушка лишилась красоты,

Скоро дни ее веселостей прошли!

Редко девушку видают у окна,

В хороводах ее вовсе не видать?

Полюбила в терему сидеть одна,

Полюбилося ей горе горевать.

И порой она тихонько слезы льет,

Иным времечком вздыхает тяжело!

И порой она тихонько запоет,

Будто горе позабыто, всё прошло:

«Ах! Не все в полях метелице мести,

В темных рощах буйну ветру бушевать —

Придет время в поле цветикам цвести,

В роще пташечкам, соловьюшкам свистать.

Красны девушки, собравшись в хоровод,

На семик в луга весну пойдут встречать…

Лишь одна подружка с ними не пойдет,

Будет косточкой в сырой земле стонать.

Люди злые худой славой обнесут,

Пересудами безвинно закорят,

Слезы горькие сиротку не спасут…

Вздохи тяжкие без время уморят».

При долинушке береза

Белая стояла;

При березоньке девица

Плакала, рыдала…

Ах, с вершинушки березу

Ветром колыхает,

С корешка мою кудряву

Водой подмывает!

Скоро белая береза

С корешка свалится, —

Перестанут к веткам пташки,

Распевая, виться!

И проложится дорожка

Мимо той березы,

И проедут по дорожке

Да пойдут обозы…

Станут станом у березы

Коней попоити;

Обсушиться, обогреться.

Каши поварити;

И сожгут, спалят березу

Даже до сучочка —

И не молвят про березу

Ниже́ ни словечка!..

Так-то мне, младой младеньке,

На чужой чужбине

Спать в сырой земле забытой,

Словно сиротине!

Что безродной — без родимой.

Без отца родного,

Что бездольной — без прилуки,

Без дружка милого!

Ах ты, ночка моя, ноченька,

Ночка темная, осенняя!

Осиро́тела ты, ноченька,

Без младого светла месяца —

Так, как радость красна девица

Без мила дружка сердечного!..

Где ж красавец млад светел месяц

В поднебесье не видать его?

Не всходил он, не озаревал —

Темну ночку не освечивал;

Он не резался сквозь облаки,

В высок терем не заглядывал…

Не манил он радость-девицу

Ко косящату окошечку[454]…

Ах! бедна же ночь без месяца —

Как казак без ворона коня,

Чисто поле без наездника,

Золото кольцо без яхонта,

Красна девица без милого дружка!

Все красавица придумала,

Пригадала с темной ноченькой,

На окошке грудью лежучи,

Мила друга поджидаючи,

Как упала горяча слеза

На правую ее рученьку —

На кольцо ее алмазное,

Подареньице заветное;

И к нему-то радость-девица,

Воздыхаючи, промолвила:

«Ах ты, перстень самоцветный мой,

Драгоценность сердцу милая!

Как надет дружком на рученьку,

С той же бережью ты носишься:

Отчего же ты по-прежнему

Не блистаешь да не искришься?

Оттого ли, что у милого —

Не мое кольцо на рученьке…

Не ко мне любовь в сердечушке!»

Течет речка по песочку,

Через речку — мостик;

Через мост лежит дорожка

К сударушке в гости!

Ехать мо́стом, ехать мо́стом,

Аль водою плыти —

А нельзя, чтоб у любезной

В гостях мне не быти!

Не поеду же я мостом —

Поищу я броду…

Не пропустят злые люди

Славы по народу…

Худа слава — не забава…

Что в ней за утеха?

А с любезной повидаться —

Речка не помеха.

Каркнул ворон на березе…

Свистнул воин на коне….

Погибать тебе, красотке,

В чужедальней стороне!..

Ах, за чем, за кем бежала

Ты за тридевять полей, —

Для чего не размышляла

Ты об участи своей?..

Всё покинула, забыла —

Прах отца, старушку мать —

И решилася отчизну

На чужбину променять.

То ли счастье, чтобы очи

Милым сердцу веселить, —

После ими ж дни и ночи

Безотрадно слезы лить?

Неужли ты не слыхала

Об измене? — «Никогда!»

Неужли ты полагала

В сердце верность?.. — «Навсегда!

Было некому, бедняжку,

Поучить меня уму,

И голодной, вольной пташкой

Я попалась в сеть к нему…

Никого я не спросилась,

Кроме сердца своего,

Увидала — полюбила,

И умру, любя его!»

Каркнул ворон на березе…

Свистнул воин на коне…

И красотка погибает

В чужедальней стороне.

На заре туманной юности

Всей душой любил я милую;

Был у ней в глазах небесный свет,

На лице горел любви огонь.

Что пред ней ты, утро майское,

Ты, дубрава-мать зеленая,

Степь-трава — парча шелковая,

Заря-вечер, ночь-волшебница!

Хороши вы — когда нет ее,

Когда с вами делишь грусть свою,

А при ней вас — хоть бы не было;

С ней зима — весна, ночь — ясный день!

Не забыть мне, как в последний раз

Я сказал ей: «Прости, милая!

Так, знать, бог велел — расстанемся,

Но когда-нибудь увидимся…»

Вмиг огнем лицо всё вспыхнуло,

Белым снегом перекрылося, —

И, рыдая, как безумная,

На груди моей повиснула.

«Не ходи, постой! дай время мне

Задушить грусть, печаль выплакать

На тебя, на ясна сокола…»

Занялся дух — слово замерло…

По-над Доном сад цветет.

Во саду дорожка;

На нее б я всё глядел,

Сидя, из окошка…

Там с кувшином за водой

Маша проходила,

Томный взор потупив свой,

Со мной говорила.

«Маша, Маша! — молвил я. —

Будь моей сестрою!

Я люблю… любим ли я,

Милая, тобою?»

Не забыть мне никогда,

Как она глядела!

Как с улыбкою любви

Весело краснела!

Не забыть мне, как она

Сладко отвечала,

Из кувшина, в забытьи,

Воду проливала…

Сплю и вижу всё ее

Платье голубое,

Страстный взгляд, косы кольцо,

Лентой перевитое.

Сладкий миг мой, возвратись!

С Доном я прощаюсь…

Ах, нигде уж, никогда

С ней не повстречаюсь!..

Я затеплю свечу

Воска ярого,

Распаяю кольцо

Друга милого.

Загорись, разгорись,

Роковой огонь,

Распаяй, растопи

Чисто золото.

Без него для меня

Ты ненадобно;

Без него на руке —

Камень на сердце.

Что взгляну — то вздохну,

Затоскуюся,

И зальются глаза

Горьким горем слез.

Возвратится ли он?

Или весточкой

Оживит ли меня,

Безутешную?

Нет надежды в душе…

Ты рассыпься же

Золотой слезой,

Память милого!

Невредимо, черно

На огне кольцо,

И звенит по столу

Память вечную.

Оседлаю коня,

Коня быстрого,

Я помчусь, полечу

Легче сокола.

Чрез поля, за моря,

В дальню сторону —

Догоню, ворочу

Мою молодость!

Приберусь и явлюсь

Прежним молодцем,

И приглянусь опять

Красным девицам!

Но, увы, нет дорог

К невозвратному!

Никогда не взойдет

Солнце с запада!

Ты не пой, соловей,

Под моим окном;

Улети в леса

Моей родины!

Полюби ты окно

Души-девицы…

Прощебечь нежно ей

Про мою тоску;

Ты скажи, как без ней

Сохну, вяну я,

Что трава на степи

Перед осенью.

Без нее ночью мне

Месяц сумрачен;

Среди дня без огня

Ходит солнышко.

Без нее кто меня

Примет ласково?

На чью грудь отдохнуть

Склоню голову?

Без нее на чью речь

Улыбнуся я?

Чья мне песнь, чей привет

Будет по сердцу?

Что ж поешь, соловей,

Под моим окном?

Улетай, улетай

К душе-девице!

Сяду я за стол —

Да подумаю:

Как на свете жить

Одинокому?

Нет у молодца

Молодой жены,

Нет у молодца

Друга верного,

Золотой казны,

Угла теплого,

Бороны-сохи,

Коня-пахаря;

Вместе с бедностью

Дал мне батюшка

Лишь один талан —

Силу крепкую;

Да и ту как раз

Нужда горькая

По чужим людям

Всю истратила.

Сяду я за стол —

Да подумаю:

Как на свете жить

Одинокому?.

Соловьем залетным

Юность пролетела,

Волной в непогоду

Радость прошумела.

Пора золотая

Была, да сокрылась;

Сила молодая

С телом износилась.

От кручины-думы

В сердце кровь застыла;

Что любил, как душу, —

И то изменило.

Как былинку, ветер

Молодца шатает;

Зима лицо знобит,

Солнце сожигает.

До поры до время

Всем я весь изжился;

И кафтан мой синий

С плеч долой свалился!

Без любви, без счастья

По миру скитаюсь:

Разойдусь с бедою —

С горем повстречаюсь!

На крутой горе

Рос зеленый дуб,

Под горой теперь

Он лежит, гниет…

Ах, зачем меня

Силой выдали

За немилого —

Мужа старого.

Небось весело

Теперь матушке

Утирать мои

Слезы горькие;

Небось весело

Глядеть батюшке

На житье-бытье

Горемышное!

Небось сердце в них

Разрывается,

Как приду одна

На великий день?

От дружка дары

Принесу с собой:

На лице — печаль,

На душе — тоску.

Поздно, ро́дные,

Обвинять судьбу,

Ворожить, гадать,

Сулить радости!

Пусть из-за́ моря

Корабли плывут;

Пущай золото

На пол сыпется;

Не расти траве

После осени;

Не цвести цветам

Зимой по снегу!

Обойми, поцелуй,

Приголубь, приласкай,

Еще раз — поскорей —

Поцелуй горячей.

Что печально глядишь?

Что на сердце таишь?)

Не тоскуй, не горюй,

Из очей слез не лей;

Мне не надобно их,

Мне не нужно тоски…

Не на смерть я иду,

Не хоронишь меня.

На полгода всего

Мы расстаться должны;

Есть за Волгой село

На крутом берегу:

Там отец мой живет,

Там родимая мать

Сына в гости зовет;

Я поеду к отцу,

Поклонюся родной

И согласье возьму

Обвенчаться с тобой.

Мучит душу мою

Твой печальный убор,

Для чего ты в него

Нарядила себя?

Разрядись: уберись

В свой наряд голубой

И на плечи накинь

Шаль с каймой расписной;

Пусть пылает лицо,

Как поутру заря,

Пусть сияет любовь

На устах у тебя;

Как мне мило теперь

Любоваться тобой!

Как весна, хороша

Ты, невеста моя!

Обойми ж, поцелуй,

Приголубь, приласкай,

Еще раз — поскорей —

Поцелуй горячей!

В поле ветер веет,

Травку колыхает,

Путь, мою дорогу

Пылью покрывает.

Выходи ж ты, туча,

С страшною грозою,

Обойми свет белый,

Закрой темнотою.

Молодец удалый

Соловьем засвищет!

Без пути, без света

Свою долю сыщет.

Что ему дорога!

Тучи громовые!

Как придут по сердцу —

Очи голубые!

Что ему на свете

Доля нелюдская,

Когда его любит —

Она, молодая!

За рекой, на горе,

Лес зеленый шумит;

Под горой, за рекой,

Хуторочек стоит.

В том лесу соловей

Громко песни поет;

Молодая вдова

В хуторочке живет.

В эту ночь-полуночь

Удалой молодец

Хотел быть, навестить

Молодую вдову….

На реке рыболов

Поздно рыбу ловил;

Погулять, ночевать

В хуторочек приплыл.

«Рыболов мой, душа!

Не ночуй у меня:

Свекор дома сидит, —

Он не любит тебя…

Не сердися, плыви

В свой рыбачий курень;

Завтра ж, друг мой, с тобой

Гулять рада весь день».

— «Сильный ветер подул…

А ночь будет темна!..

Лучше здесь, на реке,

Я просплю до утра».

Опознился купец

На дороге большой;

Он свернул ночевать

Ко вдове молодой.

«Милый купчик-душа!

Чем тебя мне принять…

Не топила избы,

Нету сена, овса.

Лучше к куму в село

Поскорее ступай;

Только завтра, смотри,

Погостить заезжай!»

— «До села далеко;

Конь устал мой совсем;

Есть свой корм у меня, —

Не печалься о нем.

Я вчера в городке

Долго был — всё купил:

Вот подарок тебе,

Что давно посулил».

— «Не хочу я его!..

Боль головушку всю

Разломила насмерть;

Ступай к куму в село».

— «Эта боль — пустяки!..

Средство есть у меня:

Слова два — заживет

Вся головка твоя».

Засветился огонь,

Закурилась изба;

Для гостей дорогих

Стол готовит вдова

За столом с рыбаком

Уж гуляет купец…

(А в окошко глядит

Удалой молодец)…

«Ты, рыбак, пей вино!

Мне с сестрой наливай!

Если мастер плясать —

Петь мы песни давай!

Я с людями люблю

По-приятельски жить;

Ваше дело — поймать,

Наше дело — купить…

Так со мною, прошу,

Без чинов — по рукам;

Одну басню твержу

Я всем добрым людям:

Горе есть — не горюй,

Дело есть — работа́й;

А под случай попал —

На здоровье гуляй!»

И пошел с рыбаком

Купец песни играть,

Молодую вдову

Обнимать, целовать.

Не стерпел удалой,

Загорелась душа!

И — как глазом моргнуть —

Растворилась изба…

И с тех пор в хуторке

Никого не живет;

Лишь один соловей

Громко песню поет…

Я любила его

Жарче дня и огня,

Как другие любить

Не смогу́т никогда!

Только с ним лишь одним

Я на свете жила;

Ему душу мою,

Ему жизнь отдала!

Что за ночь, за луна,

Когда друга я жду!

И, бледна, холодна,

Замираю, дрожу!

Вот он и́дет, поет:

«Где ты, зорька моя?»

Вот он руку берет,

Вот целует меня!

«Милый друг, погаси

Поцелуи твои!

И без них при тебе

Огнь пылает в крови;

И без них при тебе

Жжет румянец лицо,

И волнуется грудь

И кипит горячо!

И блистают глаза

Лучезарной звездой!»

Я жила для него —

Я любила душой!

Погубили меня

Твои черны глаза,

В них огонь неземной

Жарче солнца горят!

Омрачитесь, глаза,

Охладейте ко мне!

Ваша радость, глаза,

Не моя, не моя!..

Не глядите же так!

О, не мучьте меня!

В вас страшнее грозы

Блещут искры любви.

Нет, прогляньте, глаза,

Загоритесь, глаза!

И огнем неземным

Сердце жгите мое!

Мучьте жаждой любви!

Я горю и в жару

Бесконечно хочу

Оживать, умирать,

Чтобы, черны глаза,

Вас с любовью встречать

И опять и опять

Горевать и страдать.

Сладко пел душа-соловушко

В зеленом моем саду;

Много-много знал он песен,

Слаще не было одной.

Ах! та песнь была заветная,

Рвала белу грудь тоской;

А всё слушать бы хотелося,

Не расстался бы век с ней.

Вдруг подула с полуночи,

Будто на сердце легла,

Снеговая непогодушка

И мой садик занесла.

Со того ли со безвременья

Опустел зеленый сад;

Много пташек, много песен в нем,

Только милой не слыхать.

Слышите ль, мои подруженьки,

В зеленом моем саду

Не поет ли мой соловушко

Песнь заветную свою?

«Где уж помнить перелетному, —

Мне подружки говорят, —

Песню, может быть, постылую

Для него в чужом краю?»

Нет, запел душа-соловушко

В чужой-дальней стороне;

Он всё горький сиротинушка,

Он все тот же, что и был;

Не забыл он песнь заветную,

Всё про край родной поет,

Всё поет в тоске про милую,

С этой песней и умрет.

Вверх по Волге с Нижня города

Снаряжен стружок что стрела летит,

А на том стружке на снаряженном

Удалых гребцов сорок два сидит.

Да один из них призадумался,

Призадумался, пригорюнился.

Отчего же ты, добрый молодец,

Призадумался, пригорюнился?

«Я задумался о бело́м лице,

Загорюнился о ясных очей:

Все на ум идет красна девица,

Все мерещится ненаглядная!

Аль за тем она на свет родилася

Лучше, краше солнца ясного,

Ненагляднее неба чистого,

Чтоб лишить меня света белого,

Положить во гроб прежде времени?

Я хотел бы позабыть о ней,

Рад-радехонек не любить ее —

Да нельзя мне позабыть о ней,

Невозможно не любить ее!

Если ж девица да не сжалится

Надо мною, горемыкою,

Так зачем же и на свете жить

Мне безродному, бесприютному!

Уж хоть вы, братцы-товарищи,

Докажите мне дружбу братскую:

Бросьте вы меня в Волгу-матушку,

Утопите грусть, печаль мою».

Гремит звонок, и тройка мчится,

За нею пыль, виясь столбом;

Вечерний звон помалу длится,

Безмолвье мертвое кругом!

Вот на пути село большое, —

Туда ямщик мой поглядел;

Его забилось ретивое,

И потихоньку он запел:

«Твоя краса меня прельстила,

Теперь мне целый свет постыл;

Зачем, зачем приворожила,

Коль я душе твоей немил?

Кажись, мне песнью удалою

Недолго тешить ездока,

Быть может, скоро под землею

Сокроют тело ямщика!

По мне лошадушки сгрустятся,

Расставшись, борзые, со мной,

Они уж больше не помчатся

Вдаль по дорожке столбовой!

И ты, девица молодая,

Быть может, тяжко воздохнешь;

Кладбище часто посещая,

К моей могилке подойдешь?

В тоске, в кручинушке сердечной,

Лицо к сырой земле склоня,

Промолвишь мне: „В разлуке вечной —

С тобой красавица твоя!“»

В глазах тут слезы показались,

Но их бедняк не отирал;

Пока до места не домчались,

Он волю полную им дал.

Уж, говорят, его не стало,

Девица бедная в тоске;

Она безвременно увяла,

Грустя по бедном ямщике!

Ты душа ль моя, красна девица!

Ты звезда моя ненаглядная!

Ты услышь меня, полюби меня,

Полюби меня, радость дней моих!..

Ах! как взглянешь ты, раскрасавица,

Мне тогда твои очи ясные

Ярче солнышка в небе кажутся,

Черней сумрака в ночь осеннюю!..

И огнем горит, и ключом кипит

Кровь горячая, молодецкая;

Всё к тебе манит, всё к тебе зовет

Сердце пылкое, одинокое!..

Ты душа ль моя, красна девица!

Ты звезда моя ненаглядная!

Ты услышь меня, полюби меня,

Полюби меня, радость дней моих!

И склоню к тебе я головушку

Свою буйную, разудалую;

Я отдам тебе свою волюшку,

Во чужих руках небывалую;

Я скажу тогда: ты прости навек,

Жизнь разгульная, молодецкая!

Мне милей тебя, моя милая,

Душа-девица, раскрасавица!

Звенит звонок, и тройка мчится.

Несется пыль по столбовой;

На крыльях радости стремится

В дом кровных воин молодой.

Он с ними юношей расстался.

Пятнадцать лет в разлуке жил;

В чужих землях с врагами дрался,

Царю, отечеству служил.

И вот в глазах село родное,

На храме божьем крест горит!

Забилось сильно ретиво́е,

Слеза невольная блестит.

«Звени! звени, звонок, громчее!

Лихая тройка, вихрем мчись,

Ямщик, пой песни веселее!

Вот отчий дом!.. остановись!»;

Звонок замолк, и пар клубится

С коней ретивых, удалых;

Нежданный гость под кров стучится,

Внезапно входит в круг родных.

Его родные не узнали,

Переменились в нем черты;

И все невольно вопрошали:

«Скажи, служивый, кто же ты?»

— «Я вам принес письмо от сына,

Здоров он, шлет со мной поклон;

Такого ж вида, роста, чина,

И я точь-в-точь, две капли — он!..»

— «Наш сын! наш брат!» — тогда вскричали

Родные, кровные его;

В слезах, в восторге обнимали

Родного гостя своего.

Не брани меня, родная,

Что я так люблю его.

Скучно, скучно, дорогая,

Жить одной мне без него.

Я не знаю, что такое

Вдруг случилося со мной,

Что так бьется ретиво́е

И терзается тоской.

Всё оно во мне изныло,

Вся горю я как огнем,

Всё немило мне, постыло.

Всё страдаю я по нем.

Мне не надобны наряды

И богатства всей земли…

Кудри молодца и взгляды

Сердце бедное зажгли…

Сжалься, сжалься же, родная,

Перестань меня бранить.

Знать, судьба моя такая —

Я должна его любить!

Однозвучно гремит колокольчик,

И дорога пылится слегка,

И уныло по ровному полю

Разливается песнь ямщика.

Столько грусти в той песне унылой,

Столько грусти в напеве родном,

Что в душе моей хладной, остылой

Разгорелося сердце огнем.

И припомнил я ночи иные

И родные поля и леса,

И на очи, давно уж сухие.

Набежала, как искра, слеза.

Однозвучно гремит колокольчик,

И дорога пылится слегка.

И замолк мой ямщик, а дорога

Предо мной далека, далека…

Кипел, горел пожар московский,

Дым расстилался по реке,

На высоте стены кремленской

Стоял Он в сером сюртуке.

Он видел огненное море?

Впервые полный мрачных дум,

Он в первый раз постигнул горе,

И содрогнулся гордый ум!

Ему мечтался остров дикий.

Он видел гибель впереди,

И призадумался великий,

Скрестивши руки на груди, —

И погрузился Он в мечтанья,

Свой взор на пламя устремил,

И тихим голосом страданья

Он сам себе проговорил:

«Судьба играет человеком;

Она, лукавая, всегда

То вознесет тебя над веком,

То бросит в пропасти стыда,

И я, водивший за собою

Европу целую в цепях,

Теперь поникнул головою

На этих горестных стенах!

И вы, мной созванные гости,

И вы погибли средь снегов —

В полях истлеют ваши кости

Без погребенья и гробов!

Зачем я шел к тебе, Россия,

В твои глубокие снега?

Здесь о ступени роковые

Споткнулась дерзкая нога!

Твоя обширная столица —

Последний шаг мечты моей,

Она — надежд моих гробница,

Погибшей славы — мавзолей».

Слышу песни жаворо́нка,

Слышу трели соловья…

Это — русская сторонка,

Это — родина моя!

Вижу чудное приволье,

Вижу нивы и поля…

Это — русское раздолье,

Это — русская земля!

Слышу песни хоровода,

Звучный топот трепака…

Это — радости народа,

Это — пляска мужика!

Коль гулять, так без оглядки,

Чтоб ходил весь белый свет…

Это — русские порядки,

Это — дедовский завет!

Вижу горы — исполины,

Вижу реки и леса…

Это — русские картины,

Это — русская краса!

Всюду чую трепет жизни,

Где ни брошу только взор…

Это — матушки отчизны

Нескончаемый простор!

Внемлю всюду чутким ухом,

Как прославлен русский бог…

Это значит — русский духом

С головы я и до ног!

Меж крутых берегов

Волга-речка текла,

А на ней, по волнам,

Легка лодка плыла.

В ней сидел молодец,

Шапка с кистью на нем,

Он, с веревкой в руках,

Волны резал веслом.

Он ко бережку плыл,

Лодку вмиг привязал,

Сам на берег взошел,

Соловьем просвистал.

Как на том берегу

Красный терем стоял,

Там красотка жила,

Он ее вызывал.

Муж красавицы был

Воевода лихой,

Да понравился ей

Молодец удалой.

Дожидала краса

Молодца у окна,

Принимала его

По веревке она.

Погостил молодец —

Утром ранней зарей

И отправился в путь

Он с красоткой своей.

Долго, долго искал

Воевода жену,

Отыскал он ее

У злодея в плену.

Долго бились они

На крутом берегу,

Не хотел уступить

Воевода врагу.

И последний удар

Их судьбу порешил,

Он конец их вражде

Навсегда положил;

Волга в волны свои

Молодца приняла,

По реке, по волнам,

Шапка с кистью плыла.

Сокрушилося сердечко,

Взволновалась в сердце кровь,

Потеряла я колечко,

Потеряла я любовь.

Я по этом по колечке

Буду плакать-горевать,

По любезном по дружочке

Поневоле тосковать.

Я по бережку гуляла,

По долинушке прошла;

Там цветочек я искала,

Но цветочек не нашла.

Много цветиков пригожих,

Да цветочки всё не те —

Всё цветочки непохожи

По заветной красоте.

Непохожи на те очи,

Что любовью говорят,

Что как звезды полуночи

Ясно блещут и горят.

Где девался тот цветочек,

Что долину украшал,

Где мой миленький дружочек,

Что словами обольщал?

Обольщал милый словами,

Уговаривал всегда:

Не плачь, девица, слезами,

Не покину никогда.

Мил уехал и оставил

Мне малютку на руках,

Обесчестил, обесславил, —

Жить заставил в сиротах.

Как взгляну я на сыночка,

Вся слезами обольюсь,

Пойду с горя к быстрой речке

Я, сиротка, утоплюсь.

Нет, уж бог один свидетель,

Полагаюсь на него,

Мне не жаль тебя, мучитель,

Жаль малютку твоего.

Грозно и пенясь, катаются волны.

Сердится, гневом объятый, широкий Байкал.

Зги не видать. От сверкающей молньи

Бедный бродяга запрятался в страхе меж скал.

Чайки в смятеньи и с криком несутся,

А ели как в страхе дрожат.

Грозно и пенясь, катаются волны.

Сердится гневом объятый, широкий Байкал.

Чудится в буре мне голос знакомый,

Будто мне что-то давнишнее хочет сказать.

Тень надвигается, бурей несомая,

Сколько уж лет он пощады не хочет мне дать!

Буря, несися! Бушуй, непогода!

Не в. ас я так крепко страшусь.

Тень надвигается, бурей несомая,

Гонится всюду за мной, лишь я не боюсь!

Глухой неведомой тайгою,

Сибирской дальней стороной,

Бежал бродяга с Сахалина

Звериной узкою тропой.

Шумит, бушует непогода,

Далек, далек бродяге путь.

Укрой, тайга его глухая, —

Бродяга хочет отдохнуть.

Там далеко за темным бором

Оставил родину свою,

Оставил мать свою родную,

Детей, любимую жену.

«Умру, в чужой земле зароют,

Заплачет маменька моя,

Жена найдет себе другого,

А мать сыночка никогда».

Вот мчится тройка почтовая

По Волге-матушке зимой,

Ямщик, уныло напевая,

Качает буйной головой.

«О чем задумался, детина? —

Седок приветливо спросил. —

Какая на сердце кручина,

Скажи, тебя кто огорчил?»

— «Ах барин, барин, добрый барин,

Уж скоро год, как я люблю,

А нехристь-староста, татарин

Меня журит, а я терплю.

Ах барин, барин, скоро святки,

А ей не быть уже моей,

Богатый выбрал, да постылый —

Ей не видать отрадных дней…»

Ямщик умолк и кнут ременный

С досадой за пояс заткнул.

«Родные, стой! Неугомонны! —

Сказал, сам горестно вздохнул. —

По мне лошадушки взгрустнутся,

Расставшись, борзые, со мной,

А мне уж больше не промчаться

По Волге-матушке зимой!»

Прощайте, ласковые взоры,

Прощай, мой милый, навсегда,

Разделят нас долины-горы,

Врозь будем жить с тобой, душа!

И в эту горькую минуту

С своей сердечной простотой

Пожму в последний раз я руку,

Скажу: «Прощай, любезный мой!

Во тех садах, лугах прекрасных

И на возвышенном холме,

Где при заре счастливой, ясной

Склонялся ты на грудь ко мне».

Склонилась, тихо прошептала:

«Люблю, люблю, милый, тебя!»

Вдоль по улице метелица метет;

За метелицей мой миленький идет.

Ты постой, постой, красавица моя,

Дай мне наглядеться, радость, на тебя!

На твою ли на приятну красоту,

На твое ли да на белое лицо.

Ты постой, постой, красавица моя,

Дай мне наглядеться, радость, на тебя!

Красота твоя с ума меня свела,

Иссушила добра молодца меня.

Ты постой, постой, красавица моя,

Дай мне наглядеться, радость, на тебя!

На лужке, лужке, лужке,

При широком поле,

В незнакомом табуне

Конь гулял по воле.

Ты гуляй, гуляй, мой конь,

Пока не поймаю,

Как поймаю — зауздаю

Шелковой уздою.

Я поймаю зауздаю

Шелковой уздою,

Дам две шпоры под бока —

Конь, лети стрелою!

Ты лети, лети, мой конь,

Ты, как ветер, мчися,

Против нашего двора,

Конь, остановися.

Подъезжай, конь, к воротам,

Топни копы́тами,

Чтобы вышла милая

С черными бровями.

Но не вышла милая,

Вышла ее мати:

«Здравствуй, в хату заходи,

Здравствуй, милый зятик».

А я в хату не пойду,

Пойду я в светлицу,

Разбужу я ото сна

Красную девицу.

Красавица там спала,

Ничего не знала,

Правой ручкой обняла

Да поцеловала.

Ехали солдаты

Со службы домой,

Ой, на плечах погоны,

На грудях кресты.

Ой, ехали по дорожке —

Родитель стоял.

«Эх, здорово, папаша!»

— «Здорово, сын родной!»;

— «Расскажи, папаша,

Про семью свою».

— «Ой, семья, слава богу,

Прибавилася:

Ой, женка молодая

Сыночка родила».

Ой, сын с отцом ни слова,

Садился на коня.

Ой, на коня гнедого,

Ехал со двора.

Ой, подъезжает к дому —

Мать с женой стоят.

Мать стоит с улыбкой,

Жена-то во слезах.

«Эх, тебя, мать, прощаю —

Жену-то никогда!»

Эх, закипело сердце

В солдатской груди,

Ой, заблистала шашка

Во правой руке,

Эх, сняла буйну голову

С неверной жены.

«Что я наделал,

Что я натворил!

Жену я зарезал,

Сам себя сгубил,

Маленьку малютку

Навек осиротил!»

По воле летает орел молодой.

Летамши по воле, добычи искал,

Нашедши добычу, сам в клетку попал.

Сидит за решеткой орел молодой,

Приятную пищу клюет пред собой.

Клюет и бросает, сам смотрит в окно;

К нему прилетает товарищ его.

«Товарищ, друг милый, давай улетим!»

— «Лети, мой товарищ, а я за тобой, —

Где солнце сияет, где светит луна,

Где синее море, где теплы края!»

Вот мчится тройка удалая

Вдоль по дорожке столбовой,

И колокольчик, дар Валдая,

Звенит уныло под дугой.

Ямщик лихой — он встал с полночи,

Ему взгрустнулося в тиши,

И он запел про ясны очи,

Про очи девицы-души,

«Вы, очи, очи голубые,

Вы сокрушили молодца,

Зачем, о люди, люди злые!

Вы их разрознили сердца?

Теперь я горький сиротина!»

И вдруг махнул по всем по трем,

И тройкой тешился детина —

И заливался соловьем.

Не осенний мелкий дождичек

Брызжет, брызжет сквозь туман;

Слезы горькие льет молодец

На свой бархатный кафтан.

Полно, брат молодец,

Ты ведь не девица!

Пей, тоска пройдет,

Пей, пей,

Пей, тоска пройдет!

«Не тоска, друзья-товарищи,

В грудь запала глубоко:

Дни веселья и дни радости

Отлетели далеко!»

Полно, брат молодец…

«Э-эх! вы братцы, вы товарищи,

Не поможет мне вино,

Оттого что змея лютая

Гложет, точит грудь мою».

Полно, брат молодец…

«И теперь я все, товарищи,

Сохну, вяну день от дня,

Оттого что красна девица

Изменила мне шутя!»

Полно, брат молодец…

«Да! как русский любит родину,

Так люблю я вспоминать

Дни веселья, дни счастливые…

Не пришлось бы горевать!»

Полно, брат молодец…

«А… и, впрямь-ко, я попробую

В вине горе утопить

И тоску, злодейку лютую,

Поскорей вином залить».

Полно, брат молодец,

Ты ведь не девица,

Пей, тоска пройдет,

Пей, пей,

Пей, тоска пройдет!

«Соловей-соловьюшек,

Что ты невеселый?

Повесил головушку

И зерна не клюешь?»

— «Клевал бы я зернушки,

Да волюшки нету.

Запел бы я песенку,

Да голосу нет.

Соловья маленького —

Хотят его уловить,

В золотую клеточку

Хотят посадить.

Золотая клеточка —

Всё сушит она меня,

Зеленая веточка

Веселит меня».

Жил я у матушки —

Первый богатырь,

Теперь я сижу в остроженьке,

Сижу сам-один.

Скован я зелезами,

Скован по рукам,

Громкие зелезюшки

Вьются по ногам.

Тройка мчится, тройка скачет,

Вьется пыль из-под копыт.

Колокольчик то заплачет,

То хохочет, то звенит,

Еду, еду, еду к ней,

Еду к любушке своей.

Еду, еду, еду к ней,

Еду к любушке своей.

Вот вдали село большое —

Сразу ожил мой ямщик.

Песней звонкой, удалою

Залился́ он в тот же миг.

Еду, еду, еду к ней…

Тпру!.. И тройка вдруг осела

У знакомого крыльца,

В сени девушка влетела

И целует молодца.

Еду, еду, еду к ней,

Еду к любушке своей.

Еду, еду, еду к ней,

Еду к любушке своей.

Как на дубе на зеленом,

Над бурливою рекой,

Одинокий думал думу

Сокол ясный молодой.

«Что ты, сокол быстрокрылый,

Призадумавшись, сидишь,

Своими ясными очами

В даль широкую глядишь?

Или скучно, или мрачно

Жить тебе в родном краю?

Или нет тебе привета

На родимых островах?»

Взвился сокол быстрокрылый,

В даль широку полетел,

Своими ясными очами

В даль широкую глядел.

Буря воет, гром грохочет…

Красно солнышко взошло —

А по морю тихой зыбью

Тело сокола плывет.

Ты, моряк, красивый сам собою,

Тебе от роду двадцать лет.

Полюби меня, моряк, душою,

Что ты скажешь мне в ответ?

По морям, по волнам —

Нынче здесь, завтра там.

По морям, морям, морям, морям,

Эх!

Нынче здесь, а завтра там.

Ты, моряк, уедешь в сине море,

Оставляешь меня в горе,

А я буду плакать и рыдать,

Тебя, моряк мой, вспоминать.

По морям, по волнам…

Шумел, горел пожар московский,

Дым расстилался по реке,

А на стенах вдали кремлевских

Стоял он в сером сюртуке.

И призадумался великий,

Скрестивши руки на груди;

Он видел огненное море,

Он видел гибель впереди.

И, притаив свои мечтанья,

Свой взор на пламя устремил

И тихим голосом сознанья

Он сам с собою говорил:

«Зачем я шел к тебе, Россия,

Европу всю держа в руках?

Теперь с поникшей головою

Стою на крепостных стенах.

Войска все, созванные мною,

Погибнут здесь среди снегов,

В полях истлеют наши кости

Без погребенья, без гробов».

Судьба играет человеком,

Она изменчива всегда,

То вознесет его высоко,

То бросит в бездну без стыда.

Что стоишь, качаясь,

Горькая рябина,

Головой склоняясь

До самого тына?

А через дорогу,

За рекой широкой,

Так же одиноко

Дуб стоит высокий.

«Как бы мне, рябине,

К дубу перебраться?

Я б тогда не стала

Гнуться и качаться.

Тонкими ветвями

Я б к нему прижалась

И с его листами

День и ночь шепталась…

Но нельзя рябине

К дубу перебраться, —

Знать, мне, сиротине,

Век одной качаться».

Есть на Волге утес — диким мохом порос

От вершины до самого края…

И стоит сотни лет, диким мохом одет,

Ни заботы, ни горя не зная.

На вершине его не растет ничего,

Только ветер свободно гуляет,

Да свободный орел там гнездовье завел,

И над ним он свободно летает.

Из людей лишь один на утесе том был,

До вершины его добирался,

И утес в честь его — человека того —

С той поры его именем звался.

И поныне утес там стоит и хранит

Все заветные думы Степана,

И на Волге родной вспоминает порой

Удалое житье атамана.

Но зато, если есть на Руси человек,

Кто корысти житейской не знает, —

Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет,

О Степане всю правду узнает.

Кто свободу любил, кто за родину пал,

Кто на Волге за родину ляжет, —

Тот утес-великан все, что думал Степан,

Он тому смельчаку все расскажет.

Чудный месяц плывет над рекою,

Всё в объятьях ночной тишины.

Я сижу и любуюсь тобою,

Здесь с тобой, дорогая моя.

— Ничего мне на свете не надо,

Только видеть тебя, милый мой,

Только видеть тебя бесконечно,

Любоваться твоей красотой.

Но — увы! — коротки наши встречи.

Ты спешишь на свиданье к другой…

Так иди, пусть одна я страдаю,

Пусть напрасно волнуется грудь.

Пред иконой я встану с мольбок

И всю жизнь замолю за тебя,

Чтобы боже послал тебе счастья,

Чтобы горя тебе не знавать:

А я буду всегда без участья

По гроб жизни любить и страдать.

Для кого я жила и страдала

И кому я всю жизнь отдала?.

Как цветок ароматный весною,

Для тебя одного расцвела.

Ты поклялся любить меня вечно,

Как голубку лаская меня.

А потом же, смеясь, безутешно

Ты навек мою жизнь погубил.

Я просила тебя, умоляла:

Приди, милый, проститься со мной.

А ты, подлый, другую ласкаешь

И смеешься, тиран, надо мной.

Нам теперь уж с тобой не сойтися, —

Верно, так уж угодно судьбе.

И могила моя одинока:

Не придешь, не поклонишься ей,

Только яркое солнце высоко

Над крестом моим бедным взойдет.

Бедный камень лежит одиноко,

Точно сторож могилы моей.

Отчего не проснешься ты снова

Для цветов ароматных полей?

Ах, зачем эта ночь

Так была хороша!

Не болела бы грудь,

Не страдала б душа.

Полюбил я ее,

Полюбил горячо,

А она на любовь

Смотрит так холодно.

Не понравился ей

Моей жизни конец,

И с постылым, назло

Мне, пошла под венец.

Звуки вальса неслись,

Веселился весь дом,

Я в каморку свою

Пробирался с трудом.

И всю ночь напролет

Я все думал о ней:

Каково будет ей

Без мило́го жить век?.

Солнце всходит и заходит,

Да в моей тюрьме темно,

Днем и ночью часовые

Стерегут мое окно.

Как хотите стерегите,

Я и сам не убегу,

Хоть мне хочется на волю,

Цепь порвать я не могу,

Да уж вы, цепи, мои цепи,

Цепи — железны сторожа.

Не порвать вас, не порезать

Без булатного ножа.

Черный ворон, сизокрылый,

Что ж ты вьешься надо мной?

Аль мою погибель чуешь?

Черный ворон, я не твой.

Аль спустись к мому окошку,

Про свободу песню спой,

Ты слобода, ты слобода,

Не крестьянская судьба.

«Кончен, кончен дальний путь!

Вижу край родимый!

Сладко будет отдохнуть

Мне с подругой милой!

Долго в грусти ждет она

Казака младого.

Вот забрезжила луна

С неба голубого!

И веселый Дон течет

Тихою струею;

В нетерпеньи конь мой ржет,

Чуя под собою

Пажити родных брегов,

Где в счастливой доле

Средь знакомых табунов

Он гулял на воле.

Верный конь, скачи скорей

И как вихорь мчися;

Лишь пред хатою моей

Ты остановися!» —

Так спешил казак домой,

Понукал гнедого;

Борзый конь летит стрелой

До дому родного.

Вот приближился донец

К своему селенью:

«Стой, товарищ, стой! — конец

Нашему стремленью!»

Видит он невесты дом,

Входит к ней в светлицу,

И объяту сладким сном

Будит он девицу.

«Встань, коханочка моя!

Нежно улыбнися,

Обними скорей меня

И к груди прижмися!

На полях страны чужой

Я дышал тобою;

Для тебя я в край родной

Возвращен судьбою!»

Что же милая его?..

Пробудилась, встала

И, взглянувши на него,

В страхе задрожала.

«Наяву или во сне

Зрю тебя, мой милый!..

Ах, недаром же во мне

Сердце приуныло!

Долго я тебя ждала

И страдала в скуке;

Сколько слез я пролила

В горестной разлуке!

И, отчаясь зреть тебя,

Быть твоей женою,

Отдалась другому я

С клятвой роковою».

— «Так, так бог с тобой!» — сказал

Молодец удалый,

И — к воротам, где стоял

Конь его усталый.

«Ну, сопутник верный мой! —

Он сказал уныло, —

Нет тебе травы родной,

Нет мне в свете милой!»

С словом сим он на гнедка,

Шевельнул уздою,

Тронул шпорой под бока:

Быстрый конь стрелою

Полетел в обратный путь

От села родного.

Но тоска терзала грудь

Казака младого.

Он в последний раз взглянул

В сторону родиму

И невольно воздохнул,

Скрылся в даль незриму.

Что и родина, коль нет

Ни друзей, ни милой? —

Ах! тогда нам целый свет

Кажется могилой!

Настала священная брань на врагов

И в битву помчала Урала сынов.

Один из казаков наездник лихой,

Лишь год один живши с женой молодой,

Любя ее страстно и страстно любим,

Был должен расстаться с блаженством своим.

Прощаясь с женою, сказал: «Будь верна!»

«Верна до могилы!» — сказала она.

Три года за родину бился с врагом,

Разил супостатов копьем и мечом.

Бесстрашный наездник всегда впереди.

Свидетели раны — и все на груди.

Окончились битвы; он едет домой,

Всё страстный, всё верный жене молодой.

Уже достигают Урала брегов

И видят навстречу идущих отцов.

Казак наш объемлет отца своего,

Но в тайной печали он видит его,

«Поведай, родимый, поведай ты мне

Об матери милой, об милой жене!»

Старик отвечает: «Здорова семья;

Но, сын мой, случилась беда у тебя:

Тебе изменила младая жена, —

За то от печали иссохла она.

Раскаянье видя, простили мы ей;

Прости ее, сын мой: мы просим об ней!»

Ни слова ответа! Идет он с отцом;

И вот уже входит в родительский дом.

Упала на грудь его матерь в слезах,

Жена молодая лежала в ногах.

Он мать обнимает; иконам святым,

Как быть, помолился с поклоном земным.

Вдруг сабля взвилася могучей рукой…

Глава покатилась жены молодой!

Безмолвно он голову тихо берет,

Безмолвно к народу на площадь идет.

Свое преступленье он всем объявил

И требовал казни, и казнь получил.

«Не спеши, моя красавица, постой:

Мне не долго побеседовать с тобой;

Оберни ко мне прекрасное лицо,

Есть еще к тебе заветное словцо:

Скажи, любишь ли ты молодца, меня,

И каков кажусь тебе удалый я?»

Лицо девицы-красавицы горит,

Потупивши ясны очи, говорит:

«Не пристало мне ответ такой держать

И пригожество мужское разбирать!»

— «Не спросил бы я, да вот моя беда:

Я сбираюсь в понизовы города;

Волгой-матушкой в расшиве[496] погулять,

На чужбине доли, счастья поискать».

(Помутился вдруг девицы светлый взгляд;

Побледнела, словно тонкий белый плат.)

— «Уж зачем бы меня, девицу, пытать,

Коли едешь, коли вздумал покидать?

Видит бог, как я любила молодца!

Может, больше — грех и молвить — чем отца!

Всё на свете за него бы отдала!

Да ему, уж видно, стала не мила!»

— «Ты мила мне пуще прежнего теперь;

Не словам — хотя божбе моей поверь.

Для тебя же я сбираюсь в дальний путь,

Чтоб трудами выйти в люди как-нибудь;

Чтоб, вернувшись, быть на родине в чести;

Чтоб смелее от венца тебя вести.

Понизовые привольные края:

Не последний за другими буду я».

— «Волга-матушка бурлива, говорят;

Под Самарою разбойники шалят;

А в Саратове девицы хороши:

Не забудь там красной девицы-души!»

— «Не боюсь я Волги-матушки валов,

Стеньки Разина снаряженных стругов;

Не прельстит меня ничья теперь краса,

Ни такие ж с поволокою глаза;

Страшно только мне верняться невпопад:

Тот ли будет на тебе тогда наряд?

Встретишь молодца ты в ленте золотой

Или выдешь на крылечко под фатой?»

— «Коли шутишь — не до шуток мне — до слез?

Коли вправду — кто ж так девицу обнес?

С кем иным, как не с тобою, молодцом,

Поменяюсь обручальным я кольцом?

Для кого блюла девичью красоту,

Для того и русу косу расплету;

Гробовой скорей покроюсь пеленой,

Чем, без милого, узорчатой фатой».

Гуляет по Дону казак молодой;

Льет слезы девица над быстрой рекой.

«О чем ты льешь слезы из карих очей?

О добром коне ли, о сбруе ль моей?

О том ли грустишь ты, что, крепко любя,

Я, милая сердцу, просватал тебя?»

— «Не жаль мне ни сбруи, не жаль мне коня!

С тобой обручили охотой меня!»

— «Родной ли, отца ли, сестер тебе жаль?

Иль милого брата? пугает ли даль?»

«С отцом и родимой мне век не пробыть;

С тобой и далече мне весело жить!

Грущу я, что скоро мой локон златой

Дон быстрый покроет холодной волной.

Когда я ребенком беспечным была,

Смеясь мою руку цыганка взяла.

И, пристально глядя, тряся головой,

Сказала: „Утонешь в день свадебный свой!“»

— «Не верь ей, друг милый, я выстрою мост

Чугунный и длинный хоть в тысячу верст;

Поедешь к венцу ты — я конников дам:

Вперед будет двадцать и сто по бокам».

Вот двинулся поезд. Все конники в ряд.

Чугунные плиты гудят и звенят;

Но конь под невестой, споткнувшись, упал,

И Дон ее принял в клубящийся вал…

«Скорее бандуру звончатую мне!

Размыкаю горе на быстрой волне!»

Лад первый он тихо и робко берет…

Хохочет русалка сквозь пенистых вод.

Но в струны смелее ударил он раз…

Вдруг брызнули слезы русалки из глаз,

И молит: «Златым не касайся струнам,

Невесту младую назад я отдам.

Хотели казачку назвать мы сестрой,

За карие очи, за локон златой».

Нас венчали не в церкви,

Не в венцах, не с свечами;

Нам не пели ни гимнов,

Ни обрядов венчальных!

Венчала нас полночь

Средь мрачного бора;

Свидетелем были

Туманное небо

Да тусклые звезды;

Венчальные песни

Пропел буйный ветер

Да ворон зловещий;

На страже стояли

Утесы да бездны,

Постель постилали

Любовь да свобода!..

Мы не звали на праздник

Ни друзей, ни знакомых;

Посетили нас гости

По своей доброй воле!

Всю ночь бушевали

Гроза и ненастье;

Всю ночь пировали

Земля с небесами.

Гостей угощали

Багровые тучи.

Леса и дубравы

Напились допьяна,

Столетние дубы

С похмелья свалились;

Гроза веселилась

До позднего утра.

Разбудил нас не свекор,

Не свекровь, не невестка,

Не неволюшка злая, —

Разбудило нас утро!

Восток заалелся

Стыдливым румянцем;

Земля отдыхала

От буйного пира;

Веселое солнце

Играло с росою;

Поля разрядились

В воскресное платье;

Леса зашумели

Заздравною речью;

Природа в восторге,

Вздохнув, улыбнулась…

«Оседлаю коня, коня быстрого;

Полечу, понесусь легким соколом

От тоски, от змеи, в поле чистое;

Размечу по плечам кудри черные,

Разожгу, распалю очи ясные —

Ворочусь, пронесусь вихрем, вьюгою;

Не узнает меня баба старая!

Заломлю набекрень шапку бархатну;

Загужу, забренчу в гусли звонкие;

Побегу, полечу к красным девушкам —

Прогуляю с утра до ночной звезды,

Пропирую с зари до полуночи,

Прибегу, прилечу с песней, с посвистом;

Не узнает меня баба старая!»

— «Полно, полно тебе похваляться, князь!

Мудрена я, тоска, — не схоронишься:

В темный лес оберну красных девушек,

В гробовую доску —; гусли звонкие,

Изорву, иссушу сердце буйное,

Прежде смерти сгоню с света божьего;

Изведу я тебя, баба старая!»

Не постель постлана в светлом тереме —

Черный гроб там стоит с добрым молодцем;

В изголовье сидит красна девица,

Горько плачет она, что ручей шумит,

Горько плачет она, приговаривает:

«Погубила тоска друга милого!

Извела ты его, баба старая!»

«Гондольер молодой! Взор мой полон огня,

Я стройна, молода! Не свезешь ли меня?

Я к Риальто[504] спешу до заката!

Видишь пояс ты мой, с жемчугом, с бирюзой,

А в средине его изумруд дорогой?..

Вот тебе за провоз моя плата»,

— «Нет, не нужен он мне, твой жемчужный убор:

Ярче камней и звезд твой блистательный взор,

Но к Риальто с тобой не плыву я:

Гондольер молодой от синьор молодых

Не берет за провоз поясов дорогих, —

Жаждет он одного поцелуя!»

— «Ах, пора! На волнах луч последний угас,

А мне сроку дано на один только час, —

Гондольер, подавай мне гондолу!

Помолюсь за тебя я ночным небесам,

Целовать я тебе руку белую дам,

А вдобавок спою баркаролу!»

«Знаю я: голос твой звучной флейты звучней,

Знаю я, что рука морской пены белей,

Но к Риальто с тобой не плыву я!

Сам могу я запеть, — мне не нужно октав,

Мне не нужно руки — хладных сердцу отрав,

Одного жажду я поцелуя!»

— «Вот мой яшмовый крест — в Палестине найден,

И святейшим отцом в Риме он освящен

А при нем и янтарные четки!»

— «Крестик ты сбереги, — я и сам в Риме был,

К папе я подходил, и крестом осенил

Он меня, мои весла и лодки!»

И я видел потом, как, любуясь луной,

Плыл с сеньорой вдвоем гондольер молодой,

А над ними ветрило играло.

Он был весел и пел, и ей в очи смотрел,

И на щечке у ней поцелуй пламенел,

И Риальто вдали чуть мелькало.

В ногу, ребята, идите,

Полно, не вешать ружья!

Трубка со мной… проводит

В отпуск бессрочный меня.

Я был отцом вам, ребята…

Вся в сединах голова…

Вот она — служба солдата!..

В ногу, ребята! Раз! Два!

Грудью подайся!

Не хнычь, равняйся!..

Раз! Два! Раз! Два!

Да, я прибил офицера.

Молод еще оскорблять

Старых солдат. Для примера

Должно меня расстрелять.

Выпил я… Кровь заиграла…

Дерзкие слышу слова —

Тень императора встала…

В ногу ребята! Раз! Два!

Грудью подайся!

Не хнычь, равняйся!..

Раз! Два! Раз! Два!

Честною кровью солдата

Орден не выслужить вам.

Я поплатился когда-то,

Задали мы королям.

Эх! наша слава пропала…

Подвигов наших молва

Сказкой казарменной стала…

В ногу, ребята! Раз! Два!

Грудью подайся!

Не хнычь, равняйся!..

Раз! Два! Раз! Два!

Ты, землячок, поскорее

К нашим стадам воротись;

Нивы у нас зеленее,

Легче дышать… поклонись

Храмам селенья родного…

Боже! Старуха жива!..

Не говори ей ни слова…

В ногу, ребята! Раз! Два!

Грудью подайся!

Не хнычь, равняйся!..

Раз! Два! Раз! Два!

Кто там так громко рыдает?

А! я ее узнаю…

Русский поход вспоминает…

Да, отогрел всю семью…

Снежной, тяжелой дорогой

Нес ее сына… Вдова

Вымолит мир мне у бога…

В ногу, ребята! Раз! Два!

Грудью подайся!

Не хнычь, равняйся!..

Раз! Два! Раз! Два!

Трубка, никак, догорела?

Нет, затянусь еще раз.

Близко, ребята. За дело!

Прочь! не завязывать глаз.

Целься вернее! Не гнуться!

Слушать команды слова!

Дай бог домой вам вернуться.

В ногу, ребята! Раз! Два!

Грудью подайся!..

Не хнычь, равняйся!..

Раз! Два! Раз! Два!

Славное море — привольный Байкал,

Славный корабль — омулевая бочка…

Ну, Баргузин[507], пошевеливай вал…

Плыть молодцу недалечко.

Долго я звонкие цепи носил;

Худо мне было в норах Акатуя[508],

Старый товарищ бежать пособил,

Ожил я, волю почуя.

Шилка и Нерчинск не страшны теперь;

Горная стража меня не видала,

В дебрях не тронул прожорливый зверь.

Пуля стрелка — миновала.

Шел я и в ночь и средь белого дня;

Близ городов я поглядывал зорко;

Хлебом кормили крестьянки меня,

Парни снабжали махоркой.

Весело я на сосновом бревне

Вплавь чрез глубокие реки пускался;

Мелкие речки встречалися мне —

Вброд через них пробирался.

У моря струсил немного беглец;

Берег обширен, а нет ни корыта;

Шел я каргой[509] и пришел наконец

К бочке, дресвою[510] замытой.

Нечего думать — бог счастья послал:

В этой посудине бык не утонет;

Труса достанет и на судне вал —

Смелого в бочке не тронет.

Тесно в ней было бы жить омулям;

Рыбки, утешьтесь моими словами:

Раз побывать в Акатуе бы вам —

В бочку полезли бы сами!

Четверо суток верчусь на волне;

Парусом служит армяк дыроватый,

Добрая лодка попалася мне,

Лишь на ходу мешковата.

Близко виднеются горы и лес,

Буду спокойно скрываться под тенью,

Можно и тут погулять бы, да бес

Тянет к родному селенью.

Славное море — привольный Байкал,

Славный корабль — омулевая бочка…

Ну, Баргузин, пошевеливай вал…

Плыть молодцу недалечко!

«Хас-Булат удалой!

Бедна сакля твоя;

Золотою казной

Я осыплю тебя.

Саклю пышно твою

Разукрашу кругом,

Стены в ней обобью

Я персидским ковром.

Галуном твой бешмет

Разошью по краям

И тебе пистолет

Мой заветный отдам.

Дам старее тебя

Тебе шашку с клеймом,

Дам лихого коня

С кабардинским тавром.

Дам винтовку мою,

Дам кинжал Базалай, —

Лишь за это свою

Ты жену мне отдай.

Ты уж стар, ты уж сед,

Ей с тобой не житье.

На заре юных лет

Ты погубишь ее.

Тяжело без любви

Ей тебе отвечать

И морщины твои

Не любя целовать.

Видишь, вон Ямман-Су

Моет берег крутой,

Там вчера я в лесу

Был с твоею женой.

Под чинарой густой

Мы сидели вдвоем,

Месяц плыл золотой,

Все молчало кругом.

И играла река

Перекатной волной,

И скользила рука

По груди молодой.

Мне она отдалась

До последнего дня

И аллахом клялась,

Что не любит тебя!»

Крепко шашки сжимал

Хас-Булат рукоять

И, схватясь за кинжал,

Стал ему отвечать:

«Князь! рассказ длинный твой

Ты напрасно мне рек,

Я с женой молодой

Вас вчера подстерег.

Береги, князь, казну

И владей ею сам,

За неверность жену

Тебе даром отдам.

Ты невестой своей

Полюбуйся поди, —

Она в сакле моей

Спит с кинжалом в груди.

Я глаза ей закрыл,

Утопая в слезах,

Поцелуй мой застыл

У нее на губах».

Голос смолк старика,

Дремлет берег крутой,

И играет река

Перекатной волной.

Кони мчат-несут,

Степь все вдаль бежит;

Вьюга снежная

На степи гудит.

Снег да снег кругом;

Сердце грусть берет;

Про моздокскую

Степь ямщик поет…

Как простор степной

Широко-велик;

Как в степи глухой

Умирал ямщик;

Как в последний свой

Передсмертный час

Он товарищу

Отдавал приказ:

«Вижу, смерть меня

Здесь, в степи, сразит. —

Не попомни, друг,

Злых моих обид.

Злых моих обид,

Да и глупостей,

Неразумных слов,

Прежней грубости.

Схорони меня

Здесь, в степи глухой;

Вороных коней

Отведи домой.

Отведи домой,

Сдай их батюшке;

Отнеси поклон

Старой матушке.

Молодой жене

Ты скажи, друг мой,

Чтоб меня она

Не ждала домой…

Кстати ей еще

Не забудь сказать:

Тяжело вдовой

Мне ее кидать!

Передай словцо

Ей прощальное

И отдай кольцо

Обручальное.

Пусть о мне она

Не печалится;

С тем, кто по сердцу,

Обвенчается!»

Замолчал ямщик,

Слеза катится…

А в степи глухой

Вьюга плачется.

Голосит она,

В степи стон стоит,

Та же песня в ней

Ямщика звучит:

«Как простор степной

Широко-велик;

Как в степи глухой

Умирал ямщик».

Умирая в больнице, тревожно

Шепчет швейка в предсмертном бреду:

«Я терпела насколько возможно,

Я без жалоб сносила нужду.

Не встречала я в жизни отрады,

Много видела горьких обид;

Дерзко жгли меня наглые взгляды

Безрассудных, пустых волокит.

И хотелось уйти мне на волю,

И хотелось мне бросить иглу, —

И рвалась я к родимому полю,

К моему дорогому селу.

Но держала судьба-лиходейка

Меня крепко в железных когтях.

Я, несчастная, жалкая швейка,

В неустанном труде и слезах,

В горьких думах и тяжкой печали

Свой безрадостный век провела.

За любовь мою деньги давали —

Я за деньги любить не могла;

Билась с горькой нуждой, но развратом

Не пятнала я чистой души

И, трудясь через силу, богатым

Продавала свой труд за гроши…

Но любви мое сердце просило —

Горячо я и честно любила…

Оба были мы с ним бедняки,

Нас обоих сломила чахотка…

Видно, бедный — в любви не находка!

Видно, бедных любить не с руки!..

Я мучительной смерти не трушу,

Скоро жизни счастливой лучи

Озарят истомленную душу, —

Приходите тогда, богачи!

Приходите, любуйтеся смело

Ранней смертью девичьей красы,

Белизной бездыханного тела,

Густотой темно-русой косы!»

Точно море в час прибоя,

Площадь Красная гудит.

Что за говор? что там против

Места лобного стоит?

Плаха черная далеко

От себя бросает тень…

Нет ни облачка на небе…

Блещут главы… Ясен день.

Ярко с неба светит солнце

На кремлевские зубцы,

И вокруг высокой плахи

В два ряда стоят стрельцы.

Вот толпа заколыхалась, —

Проложил дорогу кнут:

Той дороженькой на площадь

Стеньку Разина ведут.

С головы казацкой сбриты

Кудри черные как смоль;

Но лица не изменили

Казни страх и пытки боль.

Так же мрачно и сурово,

Как и прежде, смотрит он, —

Перед ним былое время

Восстает, как яркий сон:

Дона тихого приволье,

Волги-матушки простор,

Где с судов больших и малых

Брал он с вольницей побор;

Как он с силою казацкой

Рыскал вихорем степным

И кичливое боярство

Трепетало перед ним.

Душит злоба удалого,

Жгет огнем и давит грудь,

Но тяжелые колодки

С ног не в силах он смахнуть.

С болью тяжкою оставил

В это утро он тюрьму:

Жаль не жизни, а свободы,

Жалко волюшки ему.

Не придется Стеньке кликнуть

Клич казацкой голытьбе

И призвать ее на помощь

С Дона тихого к себе.

Не удастся с этой силой

Силу ратную тряхнуть, —

Воевод, бояр московских

В три погибели согнуть,

«Как под городом Симбирском

(Думу думает Степан)

Рать казацкая побита,

Не побит лишь атаман.

Знать, уж долюшка такая,

Что на Дон казак бежал,

На родной своей сторонке

Во поиманье попал,

Не больна мне та обида,

Та истома не горька,

Что московские бояре

Заковали казака,

Что на помосте высоком

Поплачусь я головой

За разгульные потехи

С разудалой голытьбой.

Нет, мне та больна обида,

Мне горька истома та,

Что изменою-неправдой

Голова моя взята!

Вот сейчас на смертной плахе

Срубят голову мою,

И казацкой алой кровью

Черный помост я полью…

Ой ты, Дон ли мой родимый!

Волга-матушка река!

Помяните добрым словом

Атамана-казака!..»

Вот и помост перед Стенькой…

Разин бровью не повел.

И наверх он по ступенькам

Бодрой поступью взошел.

Поклонился он народу,

Помолился на собор…

И палач в рубахе красной

Высоко взмахнул топор…

«Ты прости, народ крещеный!

Ты прости-прощай, Москва…»

И скатилась с плеч казацких

Удалая голова.

Как дело измены, как совесть тирана,

Осенняя ночка черна…

Черней этой ночи встает из тумана

Видением мрачным тюрьма.

Кругом часовые шагают лениво;

В ночной тишине, то и знай,

Как стон, раздается протяжно, тоскливо:

— Слу-ша́й!..

Хоть плотны высокие стены ограды,

Железные крепки замки,

Хоть зорки и ночью тюремщиков взгляды

И всюду сверкают штыки,

Хоть тихо внутри, но тюрьма — не кладбище,

И ты, часовой, не плошай:

Не верь тишине, берегися, дружище;

— Слу-ша́й!..

Вот узник вверху за решеткой железной

Стоит, прислонившись к окну,

И взор устремил он в глубь ночи беззвездной,

Весь словно впился в тишину.

Ни звука!.. Порой лишь собака зальется,

Да крикнет сова невзначай,

Да мерно внизу под окном раздается:

— Слу-ша́й!..

«Не дни и не месяцы — долгие годы

В тюрьме осужден я страдать,

А бедное сердце так жаждет свободы, —

Нет, дольше не в силах я ждать!..

Здесь штык или пуля — там воля святая…

Эх, черная ночь, выручай!

Будь узнику ты хоть защитой, родная!..»

— Слу-ша́й!..

Чу!.. Шелест… Вот кто-то упал… приподнялся…

И два раза щелкнул курок…

«Кто и́дет?..» Тень мелькнула — и выстрел раздался,

И ожил мгновенно острог.

Огни замелькали, забегали люди…

«Прощай, жизнь, свобода, прощай!» —

Прорвалося стоном из раненой груди…

— Слу-ша́й!..

И снова всё тихо… На небе несмело

Луна показалась на миг.

И, словно сквозь слезы, из туч поглядела

И скрыла заплаканный лик.

Внизу ж часовые шагают лениво;

В ночной тишине, то и знай,

Как стон, раздается протяжно, тоскливо:

— Слу-ша́й!..

Есть на Волге утес, диким мохом оброс

Он с боков от подножья до края,

И стоит сотни лет, только мохом одет

Ни нужды, ни заботы не зная

На вершине его не растет ничего,

Там лишь ветер свободный гуляет,

Да могучий орел свой притон там завел

И на нем свои жертвы терзает.

Из людей лишь один на утесе том был,

Лишь один до вершины добрался,

И утес человека того не забыл

И с тех пор его именем звался.

И хотя каждый год по церквам на Руси

Человека того проклинают,

Но приволжский народ о нем песни поет

И с почетом его вспоминает.

Раз ночною порой, возвращаясь домой,

Он один на утес тот взобрался

И в полуночной мгле на высокой скале

Там всю ночь до зари оставался,

Много дум в голове родилось у него,

Много дум он в ту ночь передумал,

И под говор волны, средь ночной тишины,

Он великое дело задумал,

И, задумчив, угрюм от надуманных дум,

Он наутро с утеса спустился

И задумал идти по другому пути —

И идти на Москву он решился.

Но свершить не успел он того, что хотел

И не то ему пало на долю;

И расправой крутой да кровавой рекой

Не помог он народному горю.

Не владыкою был он в Москву привезен,

Не почетным пожаловал гостем,

И не ратным вождем, на коне и с мечом,

А в постыдном бою с мужиком-палачом

Он сложил свои буйные кости.

И Степан будто знал — никому не сказал,

Никому своих дум не поведал.

Лишь утесу тому, где он был, одному

Он те думы хранить заповедал.

И поныне стоит тот утес, и хранит

Он заветные думы Степана;

И лишь с Волгой одной вспоминает порой

Удалое житье атамана.

Но зато, если есть на Руси хоть один,

Кто с корыстью житейской не знался,

Кто неправдой не жил, бедняка не давил,

Кто свободу, как мать дорогую, любил

И во имя ее подвизался, —

Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет

И к нему чутким ухом приляжет,

И утес-великан всё, что думал Степан,

Всё тому смельчаку перескажет.

Мы пьем, веселимся, а ты, нелюдим,

Сидишь, как невольник, в затворе.

И чаркой и трубкой тебя наградим,

Когда нам поведаешь горе.

Не тешит тебя колокольчик подчас,

И девки не тешат. В печали

Два года живешь ты, приятель, у нас, —

Веселым тебя не встречали.

«Мне горько и так, и без чарки вина,

Немило на свете, немило!

Но дайте мне чарку; поможет она

Сказать, что меня истомило.

Когда я на почте служил ямщиком,

Был молод, водилась силенка.

И был я с трудом подневольным знаком,

Замучила страшная гонка.

Скакал я и ночью, скакал я и днем;

На водку давали мне баря,

Рублевик получим и лихо кутнем,

И мчимся по всем приударя.

Друзей было много. Смотритель не злой;

Мы с ним побраталися даже.

А лошади! Свистну — помчатся стрелой…

Держися седок в экипаже!

Эх, славно я ездил! Случалось, грехом,

Лошадок порядком измучишь;

Зато, как невесту везешь с женихом,

Червонец наверно подучишь,

В соседнем селе полюбил я одну

Девицу. Любил не на шутку;

Куда ни поеду, а к ней заверну,

Чтоб вместе пробыть хоть минутку.

Раз ночью смотритель дает мне приказ;

„Живей отвези эстафету!“

Тогда непогода стояла у нас,

На небе ни звездочки нету.

Смотрителя тихо, сквозь зубы, браня

И злую ямщицкую долю,

Схватил я пакет и, вскочив на коня,

Помчался по снежному полю.

Я еду, а ветер свистит в темноте,

Мороз подирает по коже.

Две версты мелькнули, на третьей версте…

На третьей… О господи боже!

Средь посвистов бури услышал я стон,

И кто-то о помощи просит.

И снежными хлопьями с разных сторон

Кого-то в сугробах заносит.

Коня понукаю, чтоб ехать спасти;

Но, вспомнив смотрителя, трушу,

Мне кто-то шепнул: на обратном пути

Спасешь христианскую душу.

Мне сделалось страшно. Едва я дышал,

Дрожали от ужаса руки.

Я в рог затрубил, чтобы он заглушал

Предсмертные слабые звуки.

И вот на рассвете я еду назад.

По-прежнему страшно мне стало,

И как колокольчик разбитый, не в лад,

В груди сердце робко стучало.

Мой конь испугался пред третьей верстой

И гриву вскосматил сердито:

Там тело лежало, холстиной простой

Да снежным покровом покрыто.

Я снег отряхнул — и невесты моей

Увидел потухшие очи…

Давайте вина мне, давайте скорей.

Рассказывать дальше — нет мочи!»

Звенит за стенами острога

Обычный полуночи бой,

И брякнул ружьем у порога

Вздремнувший на миг часовой.

Назло утомленному взору,

Опять сквозь решетку окна

Бросает в позорную нору

Безжизненный луч свой луна.

На пук полусгнившей соломы

Припал я, и видится мне:

Под кровлею отчего дома

Живу я в родной стороне.

Я вижу: в семье разоренной

Бывалого счастья следы,

Мне снится отец изнуренный

Под игом нежданной беды.

И образ страдалицы милый,

И горю покорная мать,

И тот, кто сгубил наши силы,

Кто мог наше счастье отнять,

Пред кем я, собой не владея,

Покончил о жизни вопрос

В тот миг, как с ножом на злодея

Преступную руку занес…

И снится, что будто встаю я

От тяжкого долгого сна,

Что в очи глядит мне, ликуя

Блаженством небесным, весна.

Но цепи со звуком упрека

С колен упадают, звеня,

И черные думы далеко,

Далеко уносят меня…

По посаду городскому,

Мимо рубленых хором,

Ходит Стенька кажный вечер,

Переряженный купцом.

Зазнобила атамана,

Отучила ото сна

Раскрасавица Алена,

Чужемужняя жена.

Муж сидит в ряду гостином

Да алтынам счет ведет,

А жена одна скучает,

Тонко кружево плетет.

Стенька ходит, речь заводит,

Не скупится на слова;

У Алены сердце бьется,

Не плетутся кружева.

«Полюбилась мне ты сразу,

Раскрасавица моя!

Либо лаской, либо силой,

А тебя добуду я!

Не удержат ретивого

Ни запоры, ни замки…

Люб тебе я аль не люб?

Говори мне напрямки!»

На груди ее высокой

Так и ходят ходенем

Перекатный крупный жемчуг

С золотистым янтарем.

Что ей молвить?.. Совесть заэрит

Слушать льстивые слова,

Страхом за сердце хватает,

Как в тумане голова…

«Уходи скорей отсюда! —

Шепчет молодцу она. —

Неравно старик вернется…

Чай, я — мужняя жена…

Нешто можно?» — «Эх, голубка,

Чем пугать меня нашла!..

Мне своей башки не жалко,

А его — куда ни шла!

Коль от дома прочь гоняешь,

Забеги через зады

В переулок, где разбиты

Виноградные сады…

Выйдешь, что ли?» — «Неуемный!

Говорю тебе — уйди!

Не гляди так смело в очи,

В грех великий не вводи!..»

— «Ну, коль этак, — молвит Стенька, —

Так, на чью-нибудь беду,

Я, непрошеный, сегодня

Ночью сам к тебе приду!»

Отошел, остановился,

Глянул раз, пообождал,

Шапку на ухе поправил,

Поклонился и пропал…

Плохо спится молодице;

Полночь близко… Чу!.. Сквозь сон

Половица заскрипела…

Неужели ж это он?

Не успела «ах» промолвить,

Кто-то за руки берет;

Горячо в уста целует,

К ретивому крепко жмет…

«Что ты делаешь, разбойник?

Ну, проснется, закричит!..»

— «Закричит, так жив не будет…

Пусть-ка лучше помолчит.

Не ошиблась ты словечком, —

Что вводить тебя в обман:

Не купец — казак я вольный,

Стенька Разин — атаман!

Город Астрахань проведать

Завернул я по пути,

Чтоб с тобой, моя голубка,

Только ночку провести!

Ловко Стеньку ты поймала!

Так держи его, смотри,

Белых рук не разнимая,

Вплоть до утренней зари!..»

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны

Выбегают расписные,

Острогрудые челны.

На переднем Стенька Разин,

Обнявшись с своей княжной,

Свадьбу новую справляет,

И веселый, и хмельной.

А княжна, склонивши очи,

Ни жива и ни мертва,

Робко слушает хмельные,

Неразумные слова.

«Ничего не пожалею!

Буйну голову отдам!» —

Раздается по окрестным

Берегам и островам.

«Ишь ты, братцы, атаман-то

Нас на бабу променял!

Ночку с нею повозился —

Сам наутро бабой стал…»

Ошалел… Насмешки, шепот

Слышит пьяный атаман —

Персиянки полоненной

Крепче обнял полный стан.

Гневно кровью налилися

Атамановы глаза,

Брови черные нависли,

Собирается гроза…

«Эх, кормилица родная,

Волга матушка-река!

Не видала ты подарков

От донского казака!..

Чтобы не было зазорно

Перед вольными людьми,

Перед вольною рекою, —

На, кормилица… возьми!»

Мощным взмахом поднимает

Полоненную княжну

И, не глядя, прочь кидает

В набежавшую волну…

«Что затихли, удалые?..

Эй ты, Фролка, черт, пляши!..

Грянь, ребята, хоровую

За помин ее души!..»

В лесу над рекой жила фея,

В реке она часто купалась;

И раз, позабыв осторожность,

В рыбацкие сети попалась.

Ее рыбаки испугались,

Но был с ними юноша Марко;

Схватил он красавицу фею

И стал целовать ее жарко.

А фея, как гибкая ветка,

В могучих руках извивалась,

Да в Марковы очи глядела

И тихо над чем-то смеялась.

Весь день она Марка ласкала;

А как только ночь наступила,

Пропала веселая фея…

У Марка душа загрустила…

И дни ходит Марко, и ночи

В лесу, над рекою Дунаем,

Все ищет, всё стонет: «Где фея?»

А волны смеются: «Не знаем!»

Но он закричал им: «Вы лжете!

Вы сами целуетесь с нею!»

И бросился юноша глупый

В Дунай, чтоб найти свою фею…

Купается фея в Дунае,

Как раньше, до Марка, купалась;

А Марка — уж нету…

Но все же

От Марка хоть песня осталась,

А вы на земле проживете,

Как черви слепые живут;

Ни сказок о вас не расскажут,

Ни песен про вас не споют!

Бывало, в дни веселые

Гулял я молодцом,

Не знал тоски-кручинушки

Как вольный удалец.

Любил я деву юную, —

Как цветик хороша,

Тиха и целомудренна,

Румяна, как заря.

Спознался ночкой темною,

Ах! ночка та была,

Июньская волшебная,

Счастлива для меня.

Бывало, вспашешь полосу,

Лошадку уберешь

И мне тропой знакомою

В заветный бор идешь,

Глядишь: моя красавица

Давно уж ждет меня;

Глаза полуоткрытые,

С улыбкой на устах.

Но вот начало осени;

Свиданиям конец,

И деву мою милую

Ласкает уж купец.

Изменница презренная

Лишь кровь во мне зажгла,

Забыла мою хижину,

В хоромы жить ушла.

Живет у черта старого

За клеткой золотой,

Как куколка наряжена,

С распущенной косой.

Просил купца надменного,

Ее чтоб отпустил;

В ногах валялся, кланялся, —

Злодей не уступил.

Вернулся в свою хижину —

Поверьте, одурел,

И всю-то ночь осеннюю

В раздумье просидел.

Созрела мысль злодейская,

Нашел во тьме топор,

Простился с отцом-матерью

И вышел через двор.

Стояла ночка темная,

Вдали журчал ручей,

И дело совершилося:

С тех пор я стал злодей.

Теперь в Сибирь далекую

Угонят молодца

За деву черноокую,

За старого купца.

Плещут холодные волны,

Бьются о берег морской…

Носятся чайки над морем,

Крики их полны тоской…

Мечутся белые чайки,

Что-то встревожило их, —

Чу!.. загремели раскаты

Взрывов далеких, глухих.

Там, среди шумного моря,

Вьется Андреевский стяг, —

Бьется с неравною силой

Гордый красавец «Варяг».

Сбита высокая мачта,

Броня пробита на нем,

Борется стойко команда

С морем, с врагом и с огнем.

Пенится Желтое море,

Волны сердито шумят;

С вражьих морских великанов

Выстрелы чаще гремят.

Реже с «Варяга» несется

Ворогу грозный ответ…

«Чайки! снесите отчизне

Русских героев привет…

Миру всему передайте,

Чайки, печальную весть:

В битве врагу мы не сдались —

Пали за русскую честь!..

Мы пред врагом не спустили

Славный Андреевский флаг,

Нет! мы взорвали „Корейца“,

Нами потоплен „Варяг“!»

Видели белые чайки —

Скрылся в волнах богатырь,

Смолкли раскаты орудий,

Стихла далекая ширь…

Плещут холодные волны,

Бьются о берег морской,

Чайки на запад несутся,

Крики их полны тоской…

Да, час настал, тяжелый час

Для родины моей…

Молитесь, женщины, за нас,

За наших сыновей!..

Мои готовы все в поход, —

Их десять у меня!..

Простился старший сын с женой

Поплакал с ним и я…

Троих невесты будут ждать —

Господь, помилуй их!..

Идёт с улыбкой умирать

Пятёрка остальных.

Мой младший сын… Тринадцать

Исполнилось ему.

Решил я твёрдо: «Нет и нет —

Мальчишку не возьму!..»

Но он, нахмурясь, отвечал:

«Отец, пойду и я!..

Пускай я слаб, пускай я мал —

Верна рука моя…

Отец, не будешь ты краснеть

За мальчика в бою —

С тобой сумею умереть

За родину свою!..»

Да, час настал, тяжелый час

Для родины моей…

Молитесь, женщины, за нас,

За наших сыновей!

Наверх, о товарищи, все по местам!

Последний парад наступает!

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,

Пощады никто не желает!

Все вымпелы вьются и цепи гремят,

Наверх якоря поднимая,

Готовятся к бою орудий ряды,

На солнце зловеще сверкая.

Из пристани верной мы в битву идем,

Навстречу грозящей нам смерти,

За родину в море открытом умрем,

Где ждут желтолицые черти!

Свистит, и гремит, и грохочет кругом

Гром пушек, шипенье снаряда,

И стал наш бесстрашный, наш верный «Варяг»

Подобьем кромешного ада!

В предсмертных мученьях трепещут тела,

Вкруг грохот, и дым, и стенанья,

И судно охвачено морем огня, —

Настала минута прощанья.

Прощайте, товарищи! С богом, ура!

Кипящее море под нами!

Не думали мы еще с вами вчера,

Что нынче уснем под волнами!

Не скажут ни камень, ни крест, где легли

Во славу мы русского флага,

Лишь волны морские прославят вовек

Геройскую гибель «Варяга»!

У дальней восточной границы,

В морях азиатской земли,

Там дремлют стальные гробницы,

Там русские есть корабли.

В пучине немой и холодной,

В угрюмой, седой глубине,

Эскадрою стали подводной,

Без якоря встали на дне.

Упали высокие трубы,

Угасли навеки огни,

И ядра, как острые зубы,

Изгрызли защиту брони.

У каждого мертвого судна

В рассыпанном, вольном строю

Там спят моряки непробудно,

Окончили вахту свою.

Их тысячи, сильных и юных,

Отборная русская рать…

На грудах обломков чугунных

Они улеглись отдыхать.

Седые лежат адмиралы,

И дремлют матросы вокруг,

У них прорастают кораллы

Сквозь пальцы раскинутых рук.

Их гложут голодные крабы,

И ловит уродливый спрут,

И черные рыбы, как жабы,

По голому телу ползут.

Но в бурю ночного прилива,

На первом ущербе луны,

Встают мертвецы молчаливо

Сквозь белые брызги волны.

Их лица неясны, как тени.

Им плечи одела роса.

И листья подводных растений

Плющом заплели волоса.

Летят мертвецов вереницы

На запад, на сушу, домой.

Несутся быстрее, чем птицы,

Но путь им заказан прямой.

Хребтов вековые отроги,

Изгибы морских берегов

И рельсы железной дороги

Уж стали добычей врагов.

И только остался окружный,

Далекий, нерадостный путь.

На тропик летят они южный,

Спешат материк обогнуть.

Мелькают мысы за мысами,

Вдогонку несется луна.

Они не опомнятся сами,

Пред ними — родная страна.

Но что же их стиснулись руки

И гневом блеснули глаза?

На родине смертные муки,

Бушует слепая гроза.

Унылое, серое поле,

Неровная, низкая рожь…

Народ изнывает в неволе,

Позорная царствует ложь.

Торговые, людные села,

Больших городов суета…

Повсюду ярмо произвола,

Не знает границ нищета.

От Камы до желтого Прута,

Как буйного моря волна,

Растет беспощадная смута,

Кипит роковая война.

И плачут голодные дети,

И катится ярости крик,

И свищут казацкие плети,

Сверкает отточенный штык…

Снаряды взрываются с гулом,

И льется кровавый поток.

Объяты багровым разгулом

И запад и дальний восток.

И падает также рядами

Подкошенной юности цвет

В широкие общие ямы,

В могилы, где имени нет.

Мы сами копали могилу свою,

Готова глубокая яма;

Пред нею мы встали на самом краю:

Стреляйте же верно и прямо!

Пусть в сердце вонзится жестокий свинец,

Горячею кровью напьется,

И сердце не дрогнет, но примет конец, —

Оно лишь для родины бьется.

В ответ усмехнулся палач-генерал[528]:

«Спасибо на вашей работе —

Земли вы хотели — я землю вам дал,

А волю на небе найдете…»

Не смейся, коварный, жестокий старик,

Нам выпала страшная доля;

Но выстрелам вашим ответит наш крик:

«Земля и народная воля!»

Мы начали рано, мы шли умирать,

Но скоро по нашему следу

Проложит дорогу товарищей рать. —

Они у вас вырвут победу!

Как мы, они будут в мундире рабов,

Но сердцем возлюбят свободу,

И мы им закажем из наших гробов:

«Служите родному народу!»

Старик кровожадный! Ты носишь в груди

Не сердце, а камень холодный;

Вы долго вели нас, слепые вожди,

Толпою немой и голодной.

Теперь вы безумный затеяли бой

В защиту уродливой власти;

Как хищные волки, свирепой гурьбой

Вы родину рвете на части.

А вы, что пред нами сомкнули штыки,

К убийству готовые братья!

Пускай мы погибнем от вашей руки,

Но мы не пошлем вам проклятья!

Стреляйте вернее, готовься, не трусь,

Кончается наша неволя;

Прощайте, ребята! Да здравствует Русь,

Земля и народная воля!

На десятой версте от столицы

Невысокий насыпан курган…

Его любят зловещие птицы

И целует болотный туман…

В январе эти птицы видали,

Как солдаты на поле пришли,

Как всю ночь торопливо копали

Полумерзлые комья земли;

Как носилки, одну за другою,

С мертвецами носили сюда,

Как от брошенных тел под землею

Расступалась со свистом вода;

Как холодное тело толкали

Торопливо в рогожный мешок,

Как в мешке мертвеца уминали,

Как сгибали колена у ног…

И видали зловещие птицы

(Не могли этой ночью заснуть),

Как бледнели солдатские лица,

Как вздыхала солдатская грудь…

На десятой версте от столицы

Невысокий насыпан курган…

Его любят зловещие птицы

И болотный целует туман…

Под глубоким, пушистым налетом

Ослепительно белых снегов

Мертвецы приютилися — счетом

Девяносто рогожных мешков…

Нераздельною, братской семьею

Почиют они в недрах земли:

Кто с пробитой насквозь головою,

Кто с свинцовою пулей в груди…

И зловещие видели птицы,

Как в глубокий вечерний туман

Запыленные, грязные лица

Приходили на этот курган…

Как печально и долго стояли

И пред тем, как с холма уходить,

Всё угрозы кому-то шептали

И давали обет отомстить!..

На десятой версте от столицы

Невысокий насыпан курган…

Его любят зловещие птицы

И болотный целует туман…

В мае птицы зловещие эти

У кургана видали народ,

И мельканье противное плети,

И пронзительный пули полет;

Как, измучившись тяжкой борьбою

И неравной, толпа подалась,

Как кровавое знамя родное

Казаком было втоптано в грязь…

Но зловещие птицы узреют, —

И близка уже эта пора! —

Как кровавое знамя завеет

Над вершиной родного холма!..

По диким степям Забайкалья,

Где золото роют в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах.

Идет он густою тайгою,

Где пташки одни лишь поют,

Котел его сбоку тревожит,

Сухие коты ноги бьют.

На нем рубашонка худая,

Со множеством разных заплат,

Шапчонка на нем арестанта

И серый тюремный халат.

Бежал из тюрьмы темной ночью,

В тюрьме он за правду страдал —

Идти дальше нет больше мочи,

Пред ним расстилался Байкал.

Бродяга к Байкалу подходит.

Рыбацкую лодку берет

И грустную песню заводит —

Про родину что-то поет:

«Оставил жену молодую

И малых оставил детей,

Теперь я иду наудачу,

Бог знает, увижусь ли с ней!»

Бродяга Байкал переехал,

Навстречу родимая мать.

«Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша,

Здоров ли отец, хочу знать?»

— «Отец твой давно уж в могиле,

Сырою землею зарыт,

А брат твой давно уж в Сибири,

Давно кандалами гремит.

Пойдем же, пойдем, мой сыночек,

Пойдем же в курень наш родной,

Жена там по мужу скучает

И плачут детишки гурьбой».

Шумел камыш, деревья гнулись,

А ночка темная была.

Одна возлюбленная пара

Всю ночь гуляла до утра.

А поутру они вставали.

Кругом помятая трава,

Да не одна трава помята, —

Помята молодость моя.

Придешь домой, а дома спросят:

«Где ты гуляла, где была?»

А ты скажи: «В саду гуляла,

Домой тропинки не нашла».

А если дома ругать будут,

То приходи опять сюда…

Она пришла: его там нету,

Его не будет никогда.

Она глаза платком закрыла

И громко плакать начала:

«Куда ж краса моя девалась?

Кому ж я счастье отдала?..»

Шумел камыш, деревья гнулись,

А ночка темная была.

Одна возлюбленная пара

Всю ночь гуляла до утра.

Раз полуночной порою,

Сквозь туман и мрак,

Ехал тихо над рекою

Удалой казак.

Фуражечка набекрени,

Весь мундир в пыли,

Пистолеты при кобуре,

Шашка до земли.

И копья его стального

Светится конец,

В грудь упершись бородою,

Задремал казак.

Конь, узды своей не чуя,

Шагом выступал.

Потихоньку, влево, влево —

Прямо к Саше в дом.

«Выйди, Сашенька, скорее,

Дай коню воды!»

«Я коня твово не знаю,

Боюсь подойти».

«Ты коня мово не знаешь,

Знать, забыла ты меня!

Ты коня мово не бойся,

Он всегда со мной,

Он спасал меня от смерти

Для тебя одной!»

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии блистали,

И беспрерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали.

Ко славе страстию дыша,

В стране суровой и угрюмой,

На диком бреге Иртыша

Сидел Ермак, объятый думой.

Товарищи его трудов,

Побед и громкозвучной славы

Среди раскинутых шатров

Беспечно спали средь дубравы.

«Вы спите, милые герои,

Друзья под бурею ревущей,

С рассветом глас раздастся мой,

На славу иль на смерть зовущий».

Кучум, презренный царь Сибири,

Подкрался тайно на челнах…

И пала грозная в боях,

Не обнажив мечей, дружина.

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молния сверкала,

Вдали чуть слышно гром гремел…

Но Ермака уже не стало.

Проснется день — его краса

Украсит белый свет.

Увижу море, небеса,

Но родины здесь нет.

Отцовский дом покинул я,

Травою зарастет,

Собачка верная моя

Выть станет у ворот.

На кровле филин прокричит,

Раздастся по лесам,

Заноет сердце, загрустит,

Меня не будет там…

Ах, в той стране, стране родной,

В которой я рожден,

Терпеть мученье без вины

Навеки осужден.

Проснутся завтра на заре

И дети и жена, —

Малютки спросят обо мне,

Расплачется она.

Судьба несчастная моя

К разлуке привела,

И разлучила молодца

Чужая сторона.

Раскинулось море широко,

И волны бушуют вдали.

Товарищ, мы едем далеко,

Подальше от нашей земли.

Не слышно на палубе песен,

И Красное море волною шумит,

А берег суровый и тесен, —

Как вспомнишь, так сердце болит.

На баке уж восемь пробило, —

Товарища надо сменить.

По трапу едва он спустился,

Механик кричит: «Шевелись!»

«Товарищ, я вахты не в силах стоять, —

Сказал кочегар кочегару, —

Огни в моих топках совсем прогорят;

В котлах не сдержать мне уж пару.

Пойди заяви, что я заболел

И вахту, не кончив, бросаю.

Весь потом истек, от жары изнемог,

Работать нет сил — умираю».

Товарищ ушел… Лопатку схватил,

Собравши последние силы,

Дверь топки привычным толчком отворил,

И пламя его озарило:

Лицо его, плечи, открытую грудь

И пот, с них струившийся градом, —

О, если бы мог кто туда заглянуть,

Назвал кочегарку бы адом!

Котлы паровые зловеще шумят,

От силы паров содрогаясь,

Как тысячи змей пары же шипят,

Из труб кое-где пробиваясь.

А он, извиваясь пред жарким огнем,

Лопатой бросал ловко уголь;

Внизу было мрачно: луч солнца и днем

Не может проникнуть в тот угол.

Нет ветра сегодня, нет мочи стоять.

Согрелась вода, душно, жарко, —

Термометр поднялся на сорок пять,

Без воздуха вся кочегарка.

Окончив кидать, он напился воды —

Воды опресненной, не чистой,

С лица его падал пот, сажи следы.

Услышал он речь машиниста:

«Ты, вахты не кончив, не смеешь бросать,

Механик тобой недоволен.

Ты к доктору должен пойти и сказать, —

Лекарство он даст, если болен».

За поручни слабо хватаясь рукой,

По трапу наверх он взбирался;

Идти за лекарством в приемный покой

Не мог — от жары задыхался.

На палубу вышел — сознанья уж нет,

В глазах его всё помутилось,

Увидел на миг ослепительный свет,

Упал… Сердце больше не билось…

К нему подбежали с холодной водой,

Стараясь привесть его в чувство,

Но доктор сказал, покачав головой:

«Бессильно здесь наше искусство…»

Всю ночь в лазарете покойник лежал,

В костюме матроса одетый;

В руках на груди крест из воску держал;

Воск таял, жарою согретый.

Проститься с товарищем утром пришли

Матросы, друзья кочегара,

Последний подарок ему поднесли —

Колосник обгорелый и ржавый.

К ногам привязали ему колосник,

В простыню его труп обернули;

Пришел пароходный священник-старик,

И слезы у многих сверкнули.

Был чист, неподвижен в тот миг океан,

Как зеркало воды блестели;

Явилось начальство, пришел капитан,

И «вечную память» пропели.

Доску приподняли дрожащей рукой,

И в саване тело скользнуло,

В пучине глубокой, безвестной морской

Навеки, плеснув, утонуло.

Напрасно старушка ждет сына домой;

Ей скажут, она зарыдает…

А волны бегут от винта за кормой,

И след их вдали пропадает.

Раскинулось море широко,

И волны бушуют вдали.

«Товарищ, мы едем далеко,

Подальше от нашей земли».

«Товарищ, я вахты не в силах стоять, —

Сказал кочегар кочегару, —

Огни в моих топках совсем не горят,

В котлах не сдержать мне уж пару.

Пойди заяви ты, что я заболел

И вахту, не кончив, бросаю.

Весь потом истек, от жары изнемог,

Работать нет сил — умираю».

На палубу вышел — сознанья уж нет,

В глазах его всё помутилось,

Увидел на миг ослепительный свет,

Упал. Сердце больше не билось.

Проститься с товарищем утром пришли

Матросы, друзья кочегара,

Последний подарок ему поднесли —

Колосник обгорелый и ржавый.

Напрасно старушка ждет сына домой,

Ей скажут, она зарыдает…

А волны бегут от винта за кормой,

И след их вдали пропадает.

Славное море, священный Байкал,

Славный корабль — омулевая бочка.

Эй, баргузин, пошевеливай вал, —

Плыть молодцу недалечко.

Долго я звонкие цепи влачил,

Душно мне было в горах Акатуя,

Старый товарищ бежать пособил,

Ожил я, волю почуя.

Шилка и Нерчинск не страшны теперь, —

Горная стража меня не поймала,

В дебрях не тронул прожорливый зверь,

Пуля стрелка миновала.

Шел я и в ночь и средь белого дня,

Вкруг городов озираяся зорко,

Хлебом кормили крестьянки меня,

Парни снабжали махоркой.

Славное море, священный Байкал,

Славный мой парус — халат дыроватый.

Эй, баргузин, пошевеливай вал, —

Слышатся бури раскаты.

В саду ягодка лесная

Под закрышею цвела,

А княгиня молодая

С князем в тереме жила.

А у этого у князя

Ванька — ключник молодой,

Ванька-ключник,

Злой разлучник,

Разлучил князя с женой.

Он не даривал княгиню,

Он ни златом, ни кольцом,

Обольстил Ваня княгиню

Своим белым он лицом.

На кроватку спать ложилась

И с собой Ваню брала.

Одну ручку подложила,

А другою обняла:

«Ты ложись, ложись, Ванюша,

Спать на Князеву кровать».

Ванька с нянькой поругался.

Нянька князю донесла.

По чужому наговору

Князь дознался до жены.

Он вышел на крылечко,

Громким голосом вскричал:

«Ой вы, слуги, ой холопы,

Слуги верные мои,

Вы подите приведите

Ваньку-ключника ко мне!»

Вот ведут, ведут Ванюшку

На шелковом поясе.

На нем шелкову рубашку

Кверху ветром подняло,

Его светло-русы кудри

Растрепались по плечам.

Вот подходит Ваня к князю,

Князь стал спрашивать его:

«Ты скажи, скажи, Ванюшка,

Сколько лет с княгиней жил?»

«Про то знает грудь, подушка,

Еще Князева кровать,

Да еще моя подружка —

Это Князева жена».

«Ой вы, слуги, ой, холопы,

Слуги верные мои,

Вы подите ды вкопайте

Два дубовые столба,

Ды возьмите и повесьте

Ваньку-ключника на них!»

Когда я на почте служил ямщиком,

Был молод, имел я силенку,

И крепко же, братцы, в селенье одном

Любил я в ту пору девчонку.

Сначала не видел я в этом беду,

Потом задурил не на шутку:

Куда ни поеду, куда ни пойду —

Всё к милой сверну на минутку.

И любо оно, да покоя-то нет,

А сердце щемит всё сильнее…

Однажды начальник дает мне пакет:

Свези, мол, на почту живее.

Я принял пакет и скорей на коня,

И по полю вихрем помчался,

А сердце щемит да щемит у меня,

Как будто с ней век не видался…

И что за причина? Понять не могу, —

А ветер так воет тоскливо…

И вдруг словно замер мой конь на бегу

И в сторону смотрит пугливо…

Забилося сердце сильней у меня,

И глянул вперед я в тревоге.

Затем соскочил с удалого коня

И вижу я труп на дороге!

А снег уж совсем ту находку занес,

Метель так и пляшет над трупом,

Разрыл я сугроб — да и к месту прирос,

Мороз заходил под тулупом!..

Под снегом-то, братцы, лежала она!

Закрылися карие очи…

Налейте, налейте скорей мне вина,

Рассказывать больше нет мочи!..

Ах ты степь, ты степь!

Путь далек лежит.

В той степи большой

Замерзал ямщик.

И, набравшись сил,

Чуя смертный час,

Он товарищу

Отдавал наказ:

«Ты, товарищ мой,

Не попомни зла —

В той степи глухой

Схорони меня.

Ты лошадушек

Сведи к батюшке,

Передай поклон

Родной матушке.

А жене скажи

Слово тайное,

Передай кольцо

Обручальное.

Да скажи ты ей —

Пусть не печалится,

Пусть с другим она

Обвенчается.

Про меня скажи,

Что в степи замерз,

А любовь ее

Я с собой унес».

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны.

Выплывают расписные

Стеньки Разина челны.

На переднем Стенька Разин

С молодой сидит княжной,

Свадьбу новую справляет,

Сам веселый и хмельной!

Позади их слышен ропот:

«Нас на бабу променял,

Только ночь с ней провозился —

Сам наутро бабой стал».

Этот ропот и насмешки

Слышит грозный атаман,

И он мощною рукою

Обнял персиянки стан.

«Волга, Волга, мать родная,

Волга — русская река!

Не видала ты подарка

От донского казака.

Чтобы не было раздора

Между вольными людьми,

Волга, Волга, мать родная,

На, красавицу прими!»

Одним взмахом поднимает

Он красавицу княжну

И за борт ее бросает

В набежавшую волну…

«Что ж вы, черти, приуныли,

Эй ты, Филька, черт, пляши!

Грянем, братцы, удалую

На помин ее души…»

Трансваль, Трансваль, страна моя,

Горишь ты вся в огне!

Под деревом развесистым

Задумчив бур сидел.

«О чем задумался, детина,

О чем горюешь, седина?»

— Горюю я по родине,

И жаль мне край родной.

Сынов всех девять у меня,

Троих уж нет в живых,

А за свободу борются

Шесть юных остальных.

А старший сын — старик седой —

Убит был на войне;

Он без молитвы, без креста,

Зарыт в чужой земле.

А младший сын двенадцати лет

Просился на войну,

Но я сказал, что нет, нет, нет —

Малютку не возьму.

«Отец, отец, возьми меня

С собою на войну —

Я жертвую за родину

Младую жизнь свою».

Я выслушал слова малютки.

Обнял, поцеловал

И в тот же день, и в тот же час

На поле брани взял.

Однажды при сражении

Отбит был наш обоз,

Малютка на позицию

Ползком патрон принес.

Настал, настал тяжелый час

Для родины моей.

Молитеся вы, женщины,

За ваших сыновей.

Трансваль, Трансваль, страна моя, —

Бур старый говорит:

«За кривду бог накажет нас,

За правду наградит».

В далеком Цусимском проливе,

Вдали от родимой земли,

На дне океана глубоком

Забытые есть корабли.

Там русские есть адмиралы,

И дремлют матросы вокруг,

У них вырастают кораллы

На пальцах раскинутых рук.

Когда засыпает природа

И яркая светит луна,

Герои погибшего флота

Встают, пробуждаясь от сна.

Они начинают беседу —

И, яростно сжав кулаки,

О тех, кто их продал и предал,

Всю ночь говорят моряки.

Они вспоминают Цусиму,

Напрасную храбрость свою,

И небо, от жизни далекое,

И гибель в неравном бою.

И в шуме морского прибоя

Они говорят морякам:

«Готовьтесь к великому бою,

За нас отомстите врагам!»

Люблю не огнь твоих очей,

Не розы свежее дыханье,

Не звуки сладостных речей,

Не юных персей волнованье.

Люблю я то в твоих очах,

Что в них огнем любви пылает;

Люблю я то в твоих речах,

Что их живит, одушевляет.

«Люблю», — ты молвишь, чуть дыша,

Любовь горит в твоем дыханьи,

Трепещет вся твоя душа

При томном персей трепетаньи.

Душа в улыбке неземной,

Душа в движеньях, в разговоре,

Душа в понятном светлом взоре:

Ты любишь, ты живешь душой!

Тебя одну я понимаю,

Ты душу поняла мою:

В тебе не прелесть обожаю,

Нет! душу я люблю твою.

Добры люди, вам спою я,

Как цыганы жизнь ведут;

Всем чужие, век кочуя,

Бедно бедные живут.

Но мы песнями богаты,

Песня — друг и счастье нам:

С нею радости, утраты

Дружно делим пополам.

Песня всё нам заменяет,

Песнями вся жизнь красна,

И при песнях пролетает

Вольной песенкой она.

Видал ли ты, как пляшет египтянка?

Как вихрь, она столбом взвивает прах,

Бежит, поет, как дикая вакханка,

Ее власы, как змеи, на плечах…

Как песня вольности, она прекрасна.

Как песнь любви, она души полна,

Как поцелуй горячий, сладострастна,

Как буйный хмель, неистова она.

Она летит, как полный звук цевницы,

Она дрожит, как звонкая струна.

И пышет взор, как жаркий луч денницы,

И дышит грудь, как бурная волна.

Я пойду косить

На зеленый луг:

Ты, коса моя,

Коса острая,

Не тупися ты

О младу траву.

Не влюбляйся ты,

Сердце бедное:

Как коса моя

О горелый пень,

Горемычное,

Расшибешься ты.

Красны девицы

Переменчивы;

Обещанья их

Словно ласточка:

Повестит весну

Да и спрячется.

Так и девица

Нам сулит любовь

И с ней счастие:

Оглянешься ты —

В черном облаке

Унеслося все.

Нам, брат, песнями

Не кормить коней:

За погодушкой

Скосим луг скорей;

Там пускай себе

Косы тупятся.

Добра молодца

Не уймешь никак

Песней жалобной:

Долго будет он

Поджидать мило́й

В ночь осеннюю.

Любил я очи голубые,

Теперь влюбился в черные,

Те были милые такие,

А эти непокорные.

Глядеть, бывало, не устанут

Те долго, выразительно,

А эти не глядят, а взглянут

Так — словно царь властительный.

На тех порой сверкали слезы,

Любви немые жалобы,

А тут не слезы, а угрозы,

А то и слез не стало бы.

Те укрощали жизни волны,

Светили мирным счастием,

А эти бурных молний полны

И дышат самовластием.

Но увлекательно, как младость,

Их юное могущество,

О! я б за них дал славу, радость

И всё души имущество.

Любил я очи голубые,

Теперь влюбился в черные,

Хоть эти сердцу не родные,

Хоть эти непокорные.

Как мила ее головка

В белом облаке чалмы!

Как пристало ей раздумье

В томный час вечерней тьмы!

Как роскошно алой тканью

Обрисован гибкий стан!

Скажешь: розами одета,

Скажешь: гость волшебных стран.

А глаза — живые звезды —

Что за нега и краса:

В них сквозь влагу брызжут искры.

Сквозь огонь блестит роса.

Это гурия[548] пророка,

Предвещающая рай;

О гяур[549]! Гляди на деву

И желанием сгорай!

Очи черные, очи страстные!

Очи жгучие и прекрасные!

Как люблю я вас! Как боюсь я вас!

Знать, увидел вас я в недобрый час!

Ох, недаром вы глубины темней!

Вижу траур в вас по душе моей,

Вижу пламя в вас я победное:

Сожжено на нем сердце бедное.

Но не грустен я, не печален я,

Утешительна мне судьба моя:

Все, что лучшего в жизни бог дал нам,

В жертву отдал я огневым глазам!

Молода еще девица я была,

Наша армия в поход куда-то шла.

Вечерело. Я стояла у ворот —

А по улице всё конница идет.

К ворота́м подъехал барин молодой,

Мне сказал: «Напой, красавица, водой!»

Он напился, крепко руку мне пожал,

Наклонился и меня поцеловал…

Он уехал… Долго я смотрела вслед:

Жарко стало мне, в очах мутился свет,

Целу ноченьку мне спать было невмочь.

Раскрасавец барин снился мне всю ночь.

Вот недавно — я вдовой уже была,

Четырех уж дочек замуж отдала —

К нам заехал на квартиру генерал…

Весь простреленный, так жалобно стонал…

Я взглянула — встрепенулася душой:

Это он, красавец барин молодой!

Тот же голос, тот огонь в его глазах,

Только много седины в его кудрях.

И опять я целу ночку не спала,

Целу ночку молодой опять была.

Нет, за тебя молиться я не мог,

Держа венец над головой твоею.

Страдал ли я, иль просто изнемог,

Тебе теперь сказать я не умею, —

Но за тебя молиться я не мог.

И помню я — чела убор венчальный

Измять венцом мне было жаль: к тебе

Так шли цветы… Усталый и печальный

Я позабыл в то время о мольбе

И все берег чела убор венчальный.

За что цветов тогда мне было жаль —

Бог ведает: за то ль, что без расцвета

Им суждено погибнуть, за тебя ль —

Не знаю я… в прошедшем нет ответа…

А мне цветов глубоко было жаль…

Мой друг, в тебе пойму я много,

Чего другие не поймут,

За что тебя так судит строго

Неугомонный мира суд…

Передо мною, из-за дали

Минувших лет, черты твои

В часы суда, в часы печали

Встают в сиянии любви,

И так небрежно, так случайно

Спадают локоны с чела

На грудь, трепещущую тайно

Предчувствием добра и зла…

И в робкой деве влагой томной

Мечта жены блестит в очах,

И о любви вопрос нескромный

Стыдливо стынет на устах…

Тихо спи, измученный борьбою,

И проснися в лучшем и ином!

Буди мир и радость над тобою

И покой над гробовым холмом!

Отстрадал ты — вынес испытанье,

И борьбой до цели ты достиг,

И тебе готова за страданье

Степень света ангелов святых.

Он уж там, в той дали светозарной,

Там, где странника бессмертье ждет,

В той стране надзвездной, лучезарной.

В звуках сфер чистейших он живет.

До свиданья, брат, о, до свиданья!

Да, за гробом, за минутой тьмы,

Нам с тобой наступит час свиданья,

И тебя в сияньи узрим мы!

С тайною тоскою,

Смертною тоской,

Я перед тобою,

Светлый ангел мой.

Пусть сияет счастье

Мне в очах твоих.

Полных сладострастья,

Темно-голубых.

Пусть душой тону я

В этой влаге глаз,

Все же я тоскую

За обоих нас,

Пусть журчит струею

Детский лепет твой,

В грудь мою тоскою

Льется он одной.

Не тоской стремленья,

Не святой слезой,

Не слезой моленья —

Грешною хулой.

Тщетно на распятье

Обращен мой взор —

На устах проклятье,

На душе укор.

О, говори хоть ты со мной,

Подруга семиструнная!

Душа полна такой тоской,

А ночь такая лунная!

Вон там звезда одна горит

Так ярко и мучительно,

Лучами сердце шевелит,

Дразня его язвительно.

Чего от сердца нужно ей?

Ведь знает без того она,

Что к ней тоскою долгих дней

Вся жизнь моя прикована…

И сердце ведает мое,

Отравою облитое,

Что я впивал в себя ее

Дыханье ядовитое…

Я от зари и до зари

Тоскую, мучусь, сетую…

Допой же мне — договори

Ты песню недопетую.

Договори сестры твоей

Все недомолвки странные…

Смотри: звезда горит ярчей…

О, пой, моя желанная!

И до зари готов с тобой

Вести беседу эту я…

Договори лишь мне, допой

Ты песню недопетую!

Мне все равно, страдать иль наслаждаться,

К страданьям я привыкла уж давно.

Готова плакать и смеяться,

Мне все равно!

Мне все равно, враги ли мне найдутся,

Я к клеветам привыкла уж давно.

Пускай бранят, пускай смеются,

Мне все равно!

Мне все равно, сердечная ль награда,

Любовь забыта мной давно,

Меня не любят? И не надо!

Мне все равно!

Отойди, не гляди,

Скройся с глаз ты моих;

Сердце ноет в груди,

Нету сил никаких.

Отойди, отойди!

Мне блаженства с тобой

Не дадут, не дадут;

А тебя с красотой

Продадут, продадут.

Отойди, отойди!

Для меня ли твоя

Красота, — посуди.

Денег нет у меня,

Один крест на груди.

Отойди, отойди!

Иль играть хочешь ты

Моей львиной душой

И всю мощь красоты

Испытать надо мной?

Отойди, отойди!

Нет! с ума я сойду,

Обожая тебя,

Не ручаюсь, убью

И тебя, и себя.

Отойди, отойди!

Блеск очей моих знако́м

Всем, кто любит черны очи!

Эти очи — темны ночи,

Все идет от них кругом!

Из-под брови погляжу —

Без речей блестят речами!

Захочу — убью очами,

Захочу — приворожу!

Ой вы, очи, — темь ночей!

Родилась смуглянкой,

А без черных без очей

Не была б цыганкой!

Заглядится новичок,

Захмелеет старый, вялый!

Где ты, бравый да удалый?

Где ты, старый старичок?

Приморгну для новичка,

Принахмурюсь для седого,

Разутешу удалого,

Разуважу старичка!

Ой вы, очи, — темь ночей!

Разутешу — шевельну,

Кудри русые разглажу!

Разуважу — все налажу,

Стары косточки встряхну!

Жизнь и сила вся моя

Эти очи — темны ночи!

Где те ночи — там и очи,

Где те очи — там и я!

Ой вы, очи, — темь ночей!

Родилась смуглянкой,

А без черных без очей

Не была б цыганкой!

Это было давно… Я не помню, когда это было…

Пронеслись, как виденья, и канули в вечность года,

Утомленное сердце о прошлом теперь позабыло…

Это было давно… Я не помню, когда это было,

Может быть, никогда…

Я не знаю тебя… После долгой печальной разлуки

Как мне вспомнить твой голос, твой взгляд, очертанья лица

И ласкавшие некогда милые, нежные руки? —

Я не знаю тебя после долгой печальной разлуки,

После слез без конца…

Иногда… иногда, мне сдается, тебя я встречаю

В вихре жизни безумной, в разгаре людской суеты,

Жду тебя и зову, все движенья твои замечаю…

Иногда… иногда, мне сдается, тебя я встречаю,

Но вгляжусь — нет, не ты!..

Это было давно… Я не помню, когда это было…

Но бессонные ночи, но думы… Как жутко тогда,

Как мне хочется счастья, как прошлое близко и мило!..

Это было давно… Я не помню, когда это было…

Но со мной ты всегда!..

Он говорил мне: «Будь ты моею!

Страстью объятый, томлюсь я и млею..;

Дай мне надежду, дай упоенье;

Сердце унылое ты освети».

Так лживой речью душу смущал он,

Так лживой речью душу смущал он,

Но не любил он, нет, не любил он,

Нет, не любил он, ах! не любил меня!

Он говорил мне: «Друг ненаглядный,

Ты мне продлишь счастье земное…

Все упованье и утешенье,

Все в тебе, милой сердцем со мною».

Страстною речью так заверял он,

Страстною речью так заверял он,

Но не любил он, нет, не любил он,

Нет, не любил он, ах! не любил меня!

Все эти речи сердце сгубили

И пробудили во мне сомненье,

Жизнью шутили, счастья лишили,

Нет мне отрады, нет мне забвенья*

Бедное сердце мне поразил он,

Бедное сердце мне поразил он,

Но не любил он, нет, не любил он,

Нет, не любил он, ах! не любил меня!..

Вы просите песен, их нет у меня —

На сердце такая немая тоска.

Так скучно, так грустно живется,

Так медленно сердце холодное бьется,

Что с песнями кончить пора.

Новых я песен совсем не пою,

Старые петь избегаю, —

Тревожат они душу больную,

И с ними, ах, с ними

Сильней я страдаю,

Вы просите песен, их нет у меня —

На сердце такая немая тоска.

Так скучно, так грустно живется,

Так медленно сердце холодное бьется,

Что с песнями кончить пора.

Ехали на тройке с бубенцами,

А вдали мелькали огоньки…

Эх, когда бы мне теперь за вами,

Душу бы развеять от тоски!

Дорогой длинною,

Погодой лунною,

Да с песней той,

Что вдаль летит звеня,

И с той старинною,

Да с семиструнною,

Что по ночам

Так мучила меня.

Да, выходит, пели мы задаром,

Понапрасну ночь за ночью жгли.

Если мы покончили со старым,

Так и ночи эти отошли!

Дорогой длинною…

В даль родную новыми путями

Нам отныне ехать суждено!

Ехали на тройке с бубенцами,

Да теперь проехали давно!

Дорогой длинною…

Так хочется хоть раз, в последний раз поверить, —

Не всё ли мне равно, что сбудется потом;

Любви нельзя понять, любви нельзя измерить,

Ведь там, на дне души, как в омуте речном.

Пусть эта глубь бездонная,

Пусть эта даль туманная

Сегодня нитью тонкою

Связала нас сама.

Твои глаза зелёные,

Твои слова обманные

И эта песня звонкая

Свели меня с ума.

Проглянет утра луч сквозь запертые ставни,

А всё еще слегка кружится голова,

В ушах ещё звучит наш разговор недавний,

Как струнный перебор, звучат твои слова.

Пусть эта глубь бездонная…

Не нужно ничего, ни поздних сожалений…

Покоя всё равно мне больше не вернуть.

Так хочется хоть раз, на несколько мгновений,

В речную глубину без страха заглянуть.

Пусть эта глубь бездонная…

Я ехала домой, душа была полна

Не ясным для самой, каким-то новым счастьем.

Казалось мне, что все с таким участьем,

С такою ласкою глядели на меня.

Я ехала домой… Двурогая луна

Смотрела в окна скучного вагона.

Далекий благовест заутреннего звона

Пел в воздухе, как нежная струна.

Я ехала домой сквозь розовый вуаль.

Красавица-заря лениво просыпалась,

И ласточка, стремясь куда-то вдаль,

В прозрачном воздухе купалась.

Я ехала домой, я думала о вас,

Тревожно мысль моя и путалась, и рвалась,

Дремота сладкая моих коснулась глаз.

О, если б никогда я вновь не просыпалась…

Слушайте, если хотите,

Песню я вам спою

И в звуках песни этой

Открою всю душу свою.

Мне так отрадно с вами

Носиться над волнами,

Что в безвозвратную даль

Умчаться мне было б не жаль.

И этой тихой ночью,

Когда кругом всё спит,

Не дремлет мое сердце,

Оно сильней стучит.

В душе же так тревожно.

Боюсь, что невозможно

Еще когда-нибудь

Мне эту ночь вернуть.

Не гляди, отойди,

Скройся с глаз навсегда,

И признанья не жди

От меня никогда!

Ведь тебе не понять

Моих страстных речей,

Сердца мук не унять

Блеском чудных очей!

Отойди, отойди, отойди!

Нет, я сбился с пути,

Увлекаясь тобой,

Не судьба нам идти

По дороге одной.

Без тебя сам не свой,

Чуть с ума не схожу,

А при встрече с тобой

Я сквозь слезы твержу:

Отойди, отойди, отойди!

Был день весенний. Все, расцветая, ликовало.

Сирень синела, будя уснувшие мечты.

Грусти тогда со мною ты не знала.

Ведь мы любили: для нас цвели цветы.

Ох, эти черные глаза

Меня пленили.

Их позабыть никак нельзя —

Они горят передо мной

Ах, эти черные глаза,

Кто вас полюбит,

Тот потеряет навсегда

И счастье, и покой.

Был день осенний. И листья грустно опадали.

В последних астрах печаль хрустальная жила.

Слезы ты в этот вечер проливала.

Но не любила. Со мной прощалась ты.

Ох, эти черные глаза

Меня пленили.

Их позабыть никак нельзя —

Они горят передо мной.

Ах, эти черные глаза

Меня любили.

Куда же скрылись вы теперь?

Кто близок вам другой?..

Веселой вольною толпою

Цыгане табором идут.

Всегда гитара под рукою,

Всегда играют и поют.

И льется песня

Свободно, звонко,

И вдаль уносит

Лихой напев.

Цыган играет,

Поет цыганка.

И вторят им

Все таборный напев.

В селенье вдоль степной дороги

Цыганку парень полюбил.

И сердце, полное тревоги,

В один огонь слезами слил.

И льется песня…

Но завтра с первыми лучами

Они уйдут гурьбою вдаль.

И моя песня за возами

Тогда в нем вызовет печаль.

И льется песня…

Цыганский быт и нравы стары,

Как песни те, что мы поем.

Под рокот струн, под звон гитары,

Жизнь прожигая, зря живем.

Прощаюсь нынче с вами я, цыгане,

И к новой жизни ухожу от вас,

Не вспоминайте меня, цыгане!

Прощай, мой табор, пою в последний раз!

Цыганский табор покидаю.

Довольно мне в разгуле жить!

Что в новой жизни ждет меня, не знаю,

А в прошлой не о чем тужить.

Сегодня весел с вами я, цыгане,

А завтра нет меня — совсем уйду от вас…

Не вспоминайте меня, цыгане!

Прощай, мой табор, пою в последний раз!

Гори, гори, моя звезда,

Гори, звезда приветная.

Ты у меня одна заветная;

Других не будь хоть никогда.

Сойдет ли ночь на землю ясная,

Звезд много блещет в небесах.

Но ты одна, моя прекрасная,

Горишь в отрадных мне лучах.

Звезда надежды благодатная,

Звезда любви, волшебных дней.

Ты будешь вечно незакатная

В душе тоскующей моей.

Твоих лучей небесной силою

Вся жизнь моя озарена.

Умру ли я, ты над могилою

Гори, гори, моя звезда!

Расставаясь, она говорила:

«Не забудь ты меня на чужбине,

Одного лишь тебя я любила,

И любовь берегла как святыню.

Одному лишь тебе говорила я

О любви бесконечные речи.

Лишь тебе одному позволяла я

Целовать свои смуглые плечи.

Для тебя одного не страшусь я

Покраснеть перед миром суровым.

Для тебя одного лишь солгу я

И слезой, и улыбкой, и словом».

Везде и всегда за тобою,

Как призрак, я тихо брожу,

И с тайною думой порою

Я в чудные очи гляжу.

Полны они негой и страстью,

Они так приветно глядят,

И сколько любви, сколько счастья

Они мне порою сулят.

Быть может, и время настанет,

С тобою не будет меня,

И в очи те чудные станет

Смотреться другой, а не я.

Другому приветно заблещут

Твои огневые глаза…

Как вспомню их, сердце трепещет

И тихо струится слеза.

Милая,

Ты услышь меня,

Под окном стою

Я с гитарою!

Так взгляни ж на меня

Хоть один только раз,

Ярче майского дня

Чудный блеск твоих глаз!

Ночь тиха была,

Соловьи поют,

Чудный запах роз

Всюду носится…

Мы гуляем с тобой,

Луна светит на нас

И в лазурной воде

Отражается!

Так взгляни ж на меня…

Солнце всходит и заходит,

А в тюрьме моей темно.

Дни и ночи часовые,

Да э-эх!

Стерегут мое окно.

Как хотите стерегите,

Я и так не убегу,

Мне и хочется на волю,

Да э-эх!

Цепь порвать я не могу.

Ах! вы цепи, мои цепи,

Вы железны сторожа!

Не сорвать мне, не порвать вас.

Да э-эх!

Истомилась вся душа.

Солнца луч уж не заглянет,

Птиц не слышны голоса,

Как цветок и сердце вянет,

Да э-эх!

Не глядели бы глаза!

Потеряла я колечко, потеряла я любовь,

А по этом по колечке буду плакать день и ночь.

Где девался тот цветочек, что долину украшал,

Где мой миленький дружочек, что словами обольщал?

Обольстил милый словами, он уверил навсегда:

«Не плачь, девица, слезами, — будешь вечно ты моя».

Мил уехал и оставил мне малютку на руках,

Как взгляну я на малютку, так слезами и зальюсь:

Чрез тебя, моя малютка, пойду в море утоплюсь.

А тебя, мой злой мучитель, я навеки прокляну.

Долго русою косою трепетала по волне,

Правой рученькой махала — прощай, миленький, прощай!

Ни на что так не взирала, как на этот темный бор.

Ни о ком так не страдала, как о миленьком своем.

Белой акации гроздья душистые

Вновь аромата полны,

Вновь разливается песнь соловьиная

В тихом сиянии чудной луны!

Помнишь ли лето: под белой акацией.

Слушали песнь соловья?..

Тихо шептала мне чудная, светлая:

«Милый, поверь мне!.. на́век твоя».

Годы давно прошли, страсти остыли.

Молодость жизни прошла,

Белой акации запаха нежного,

Верь, не забыть мне уже никогда…