Рыба красного цвета

Воды Рио-Гранде, приближаясь к Мексиканскому заливу, превращаются в пенящуюся шоколадно-коричневую жижу, четырехсотметровой полосой расплескавшуюся между Соединенными Штатами и Мексикой. Голые обрывистые берега реки покрыты буровато-серой щетиной редких кустов. На первый взгляд совсем неподходящее место для купания. Однако жарким сентябрьским полднем 1956 года высокий мужчина, одетый, как мексиканский батрак, выскочил из видавшей виды автомашины и, спотыкаясь, сбежал по крутому склону к реке. Он скинул одежду и без колебаний бросился в грязную, мутную от песка воду, словно курортник, окупающийся в прохладные голубые волны Ривьеры.

Он плыл брассом в сильных уверенных движениях чувствовался искусный пловец. Позади остался пропыленный мексиканский пограничный городишко Рейноса, впереди сквозь знойное марево, окутывающее американский берег, проступал городок скотоводов Мак-Аллеп — оазис техасского гостеприимства на плодородных угодьях долины Рио-Гранде. Вблизи северного берега пловец пырнул и на несколько минут исчез из виду.

Затем он появился на поверхности среди группы купальщиков — это были буровики, которые прямо в спецовках плескались и дурачились на взбаламученном мелководье. Они окружили пловца, радостно похлопывая ого по голым плечам. Мозолистые ладони опускались в приветствии на мокрую спину. Заплыв был тщательно подготовлен. Нефтяники собрались здесь для отвода глаз, заранее припрятав необходимую чистую одежду. Таинственного мексиканского батрака, нелегально пробравшегося в Соединенные Штаты, звали Фидель Кастро.

В мужчине, вошедшем в холл отеля «Каса де пальмас» в Мак-Аллене, вряд ли можно было узнать того пловца, который четыре часа назад вышел из речной воды. Автомобильная поездка в город совершенно преобразила его: из батрака он превратился в респектабельного джентльмена, возвращающегося после гольфа в загородном клубе. Полуулыбка, то и дело трогающая его сочные пунцовые губы, и сигара, которой «джентльмен» самодовольно попыхивал, наводили на мысль о том, что сегодня он играл лучше обычного. Однако наблюдательный человек заметил бы определенное сходство между этим игроком в гольф и пловцом-чужестранцем, незаконно проникшим в США: осанна атлета, широкого в плечах и узкого в талии, длинный прямой нос, приковывающие внимание карие глаза и каштановая шевелюра, которой он имел привычку встряхивать так, как вздергивает голову породистая с норовом лошадь. Он был гладко выбрит — за исключением тоненькой щеточки усов, выглядевшей как-то странно на талом крупном лицо, играющем упругим румянцем молодости. Мужчина дал бы ему около тридцати. Женщина, поддавшись обаянию, могла бы дать двадцать шесть, но прав был бы мужчина. Он был высок, очень высок. Казалось, что он выше своих 188 сантиметров. Даже без шляпы этот оливковокожий гигант возвышался над толпившимися в холле техасцами в стетсонах, как буровая вышка над хлопчатником. Иллюзия создавалась исходящей от пего притягательной силой, которая привлекала всеобщее внимание и одновременно вызывала уважение.

У портье, этого одетого в блейзер стража гостиничного уюта, отвечающего на докучливые расспросы обычно официально и с оттенком скуки, голос чудесным образом изменился. Сеньор и есть тот самый гость, которого ожидает сеньор Прио? Прекрасно. Пусть сеньор сразу поднимается. А он сейчас же позвонит, чтобы предупредить о его приходе. Фидель Кастро вошел в лифт — сейчас он выглядел скорее членом теннисного клуба, нежели революционером.

Дверь лучших апартаментов «Каса де пальмас» ему открыл джентльмен средних лет с изысканными манерами. В его глазах, когда они встретили взгляд гостя, вспыхнул огонь, но тут же погас. На лице джентльмена появилась заученная на тысячах государственных приемов теплая улыбка. Доктор Карлос Прио Соккаррас,бывший президент Республики Куба, мультимиллионер, любитель красиво пожить, величественным жестом руки указал гостю на мягкую цветастую софу. Фидель предпочел стул с жесткой спинкой.

Оба были одеты в спортивные рубашки и брюки. Грубоватую одежду Фиделя явно приобрели в лавке военных излишков в Браунсвиллском порту. Элегантность туалета Прио напоминала о существовании в Майами дорогих магазинов мужской одежды, Каждый, не торопясь, присматривался к другому. На Кубе они были политическими противниками. Теперь же оба находились в изгнании. Впервые в жизни у них появилось что-то общее. Ненависть. Ее объектом стал диктатор Фульхенсио Батиста, этот кубинский Калигула, бывший армейский сержант, который правил их райским островом силой оружия и превратил его и камеру пыток. Оба дали обет уничтожить чудовище, изувечившее жемчужину Антильских островов. Борьбе с Батистой Фидель Кастро поклялся отдать свою жизнь, а Карлос Прио — свое состояние.

Оба были не в ладах с властями. Над Прио висело обвинительное заключение, предъявленное в суде Майами в связи с нарушениями закона о нейтралитете США: он контрабандой доставлял на Кубу оружие с именем Батисты на патронах. Что касается Кастро, то он жил в Мексике, как в западне. В свое время мексиканцы уже подвергали его аресту и изъяли все оружие, когда застали за обучением кубинских отрядов вторжения близ Мехико у вулкана Попокатепетль. Кастро рвался осуществить высадку на Кубу до того, как мексиканцы снова доберутся до него. Ему было до тошноты противно обращаться к Прио, но он нуждался в деньгах. Причем настолько сильно, что решился пробраться в США нелегальным маршрутом мексиканских батраков — через Рио-Гранде. Визу на въезд в Соединенные Штаты молодой революционер получить не мог, а бывшему президенту не позволяло покинуть их пределы ждавшее судебного разбирательства обвинительное заключение. Встреча в Мак-Аллене была своего рода компромиссом, хотя Кастро прекрасно понимал, что именно ему придется первому сделать решительный шаг навстречу. Но когда речь шла о революции, он забывал о гордости. И все же существовали пределы уступок бывшему противнику, который в случае победы революции вновь, несомненно, станет врагом. Попрошайничать Кастро не станет, но просить будет. Если Париж стоил мессы, то Гавана стоила купания.

Разница между кубинцами была не просто внешней. В настоящий момент изгнание и прочие беды вроде бы сблизили их, но они отличались друг от друга так же сильно, как горожанин от селянина, искушенный от простака, а изобилие от нищеты.

Фидель Кастро был рожден, чтобы занять привилегированное положение, но он отказался от пего. В годы возмужания юный революционер тщетно пытался сохранить постепенно тающее уважение к буржуазным свободам и в то же время служить делу пролетарской революции в стране, где большинство деревенской детворы страдало от голода и болезней, на богатейшем острове, ресурсы которого полностью выкачивались иностранными хозяевами.

Подобно Фиделю, Прио с пеленок предназначалось вкушать изысканные яства богачей, и он не изменил своим тонким вкусам. Прио стал президентом, что отвечало его натуре, складу души. Он создал кубинский Камелот[1] для тех, кому это было по карману, и мечтал свергнуть Батисту лишь для того, чтобы снова вернуться в свое любимое имение «Чата», где устроил рай в миниатюре. В «Чате», на многие мили окруженной зарослями бугенвилей, гардении, гибискусов и роз, были и трепещущие радугой фонтаны, и мраморные полы, и собственная парикмахерская на шесть кресел. Искусственный водопад с грохотом обрушивался в самый глубокий на Кубе плавательный бассейн, за обеденные столы могли усесться сотни гостей, а дайкири[2] лился рекой. Прио держал скаковых лошадей. он разводил бойцовых петухов, отдаваясь этой страсти до такой степени, что если на состязаниях голубая лента доставалась чужому петуху, то на следующее утро злополучную птицу, как правило, обнаруживали со свернутой шеей.

До того как Батиста захватил власть в свои руки, страной в течение восьми лет правила партия аутентиков — партия Прио. Аутентики были ставленниками привилегированных кругов, и никого из них, похоже, это не смущало. Взяточничество и коррупция достигли поразительного размаха. В государственной казне перевелась даже моль. Никогда ещё в истории западной демократии не отнималось так много у столь широких слоев ради выгоды столь малочисленной горстки богачей.

К моменту, когда срок президентства Прио был неожиданно оборван переворотом Батисты 10 марта 1952 года, он стал баснословно богат. Размеры его состояния оценивались по-разному — от 50 до 100 миллионов долларов. Ходило много слухов о том, каким образом тот «верный сын» Кубы сумел скопить такие богатства за недолгий срок служения обществу в качестве сенатора и четырехлетнего пребывания на посту президента Республики Куба, получая всего 25 тысяч долларов в год. Согласно одной из версий, которая была особенно по душе его противникам, перекачивать кубинскую казну и карман Прио помогали его братья: Франсиско и Антонио. Франсиско Прио при содействии бывшего кубинского гангстера, назначенного президентом Прио шефом чайной полиции и смотревшего сквозь пальцы на все его проделки, восстановил бойкую торговлю наркотиками на Кубе, притихшую было с высылкой с острова «Счастливчика» Лучано[3] в 1947 году. Антонио Прио, известный прожигатель жизни, в течение некоторого времени был министром финансов в администрации брата. По рассказам недовольных из партии аутентиков, братья Прио своей жадностью не уступали братьям Джеймс[4] и, ничуть не смущаясь, грели руки на махинациях с изымаемыми из обращения деньгами. Пришедшие в негодность монеты, которые сдавали в министерство финансов для уничтожения, они тайком присваивали мешками, а истершиеся бумажные деньги килограммами переводили на (пои банковские счета.

Прио, любивший порисоваться, провозгласил себя реформатором. Он поклялся излечить нацию от гангстеризма, который, как болезнь, разъедал политическую жизнь Кубы еще с «ревущих двадцатых»[5] — со времен тирана Херардо Мачадо[6], в прошлом промышлявшего кражей скота. Но упрятав за решетку в качестве козлов отпущения нескольких мелких жуликов, Прио вступил в сговор с их боссами. Он запретил дуэли чести (два старых дуэльных шрама его отнюдь не украшали), а также издал указ, разрешающий машинное изготовление кубинских сигар). На этом его реформаторская деятельность кончилась. Этот президент «по зову сердца» тем не менее со спокойной душой прислуживал именно тем из своих сограждан, кто имел долю в прибылях монополий и выстраивался в очередь к государственной кормушке. По различным оценкам, от 40 до 60 процентов кубинской казны уплывало в частные руки — армейским офицерам, полицейским, чиновникам, деятелям просвещения, лидерам студенческих организаций, мелким и средним бизнесменам, а также гангстерам: профессионалам и любителям, количество которых исчислялось не сотнями, а тысячами. В XVIII веке в Карибском море хозяйничало до 10 тысяч пиратов, многие из них обосновались на кубинском острове Пинос. К XX веку они, похоже, переодевшись в строгие деловые костюмы, перебрались в Гавану. Бывший посол США на Кубе Филип Бонсал как-то заметил: «Среди стран, стиль жизни которых напоминает западный, я не знаю ни одной, где злоупотребления государственными средствами в целях личного обогащения достигали бы такого размаха, как в Кубинской республике».

По оказывается, и этого было мало. Утверждали, что Прио принял от Майера Лански, этого Дж. Моргана организованной преступности, четверть миллиона долларов в качестве взятки за разрешение Батисте — близкому другу Лански и бывшему диктатору, обожавшему белые костюмы, туфли на высоченных каблуках и фильмы ужасов,— вернуться на Кубу из его комфортабельной ссылки в роскошном флоридском особняке. Прио предоставил Батисте военную охрану для обеспечения его безопасности. (Когда бывший сержант захватил бразды правления на Кубе, поставив у власти армию, Прио пожалел о своей щедрости. Батиста нашел весьма простой способ завоевать популярность у военных: он удвоил им жалованье.)

Для Прио Майами стал своего рода антильской Швейцарией; он исследовал примеру полчищ правительственных чиновников, которые переводили полученные в виде взяток деньги в банки Майами, где не задавали лишних вопросов. Особенно преуспел в этом Хосе Мануэль Алеман, министр просвещения в администрации президента Рамона Грау Сан-Мартина, мрачного предшественника Прио. Рамону Грау Сан-Мартину принадлежит исполненный философского смысла афоризм: «Править — значит распределять». Когда сеньора Алемана спросили, как ему удалось всего лишь за два года пребывания на своём посту утащить из кубинской казны 20 миллионов долларов, он ответил: «В чемоданах». Прио вместе с Алеманом и другими ловкими дельцами Гаваны вкладывал крупные средства в недвижимость в Майами. И в «Каса де пальмас» в Мак-Аллене его принимали с тем традиционным уважением, которое один владелец отеля неизменно оказывает другому: в Майами, на Коллинз-авеню, Прио принадлежал отель «Вендом», где он постоянно и проживал.

...За окном апартаментов Прио жаркое, несмотря на конец лета, солнце выбеливало буйные краски долгого техасского полудня. Двое кубинцев говорили и говорили. Темой была революция. Оба приобрели некоторый опыт. Со времени изгнания в 1952 году Прио финансировал все заговоры против Батисты — подобно тому, как игрок делает новые и новые ставки в надежде на то, что какая-нибудь из них в конце концов принесет желанный выигрыш. Прио боролся с Батистой, не выходя из своего дома. Таких, как Прио, Кастро презрительно называл «героями издалека», хотя в тот день он подобных выражений избегал.

Кастро проявлял нетерпение. Ходил из угла в угол. Он заявил, что его люди готовы сразиться с Батистой. Нужны только деньги, Прио смотрел на темпераментного молодого кубинца со свойственным пожилому человеку скептицизмом. В свои тридцать лет Кастро уже заслужил репутацию редкостного смельчака. В двадцать одни год Кастро был среди тех, кто предпринял неудачную попытку свергнуть в Доминиканской Республике власть тирана Трухильо. Ему удалось избежать ареста: он бросился в кишевший акулами залив и переплыл его с автоматом на шее. Когда Батиста захватил власть на Кубе и отменил назначенные на 1952 год президентские выборы, Кастро проявил не меньшую смелость. Начинающий гаванский адвокат Кастро направил лично Батисте письмо, обвинив его во всех смертных грехах, а затем подал на диктатора в суд, требуя от пришедших в полное смятение судей приговорить его за нарушение кубинской конституции 1940 года к тюремному заключению сроком на 108 лет - ни больше, ни меньше.

Угрозы Кастро в адрес Батисты были отнюдь не пустым звуком. «Когда зло царит, бряцая оружием, надо самому браться за оружие, чтобы бороться за добро»,— говорил он. А 26 июля 1953 года Кастро возглавил атаку на казармы Монкада в Сантьяго-де-Куба. Его люди были вооружены в основном охотничьими ружьями и в десять раз уступали противнику по численности. Половина из 160 смельчаков тут же попала в плен. Армейские офицеры и агенты тайной полиции Батисты истязали их, а потом убили. Находившиеся под контролем Батисты газеты опубликовали фотографии погибших, переодетых в чистую одежду уже после того, как их замучили,— неуклюжая попытка представить дело так, будто они были убиты в бою. За эти чудовищные преступления Батиста снискал репутацию злодея. Атака Монкады стала легендой.

Никто на Кубе не мог превзойти Фиделя Кастро в кулачном бою, беге, плавании, верховой езде. Он в совершенстве владел ораторским искусством, в чем Прио имел в тот день возможность убедиться. Сейчас с Прио разговаривал человек, который, представ перед батистовским судом, разоблачал своих тюремщиков, выступив с пятичасовой импровизированной речью. Он не просил о снисхождении, он отстаивал дело революции, излагая историю эксплуатации Кубы, громя режим кровавого террора «этого монстра Батисты», цитируя по памяти Фому Аквинского[7], Томаса Пейна[8], испанского иезуита Мариану[9]. Перетрусившим судьям Кастро объявил, что его ничуть не беспокоит их обвинительный приговор. «История меня оправдает»,— заявил он в своей речи, текст которой тайком выносили из тюрьмы на клочках бумаги, спрятанных в спичечных коробках, или переписывали лимонным соком между строк в письмах к друзьям. Его речь стала своего рода «Геттисбергским обращением»[10] кубинской революции. Сейчас Кастро уговаривал Прио. Ему мало было добиться от него согласия дать деньги, в которых он так нуждался; Фидель не собирался умолкать до тех пор, пока не заставит Прио поверить в успех своего невероятного плана.

Для большей убедительности Кастро даже пересел на софу — поближе к Прио. Он говорил, тыча пальцем в грудь бывшего президента, который вплотную у своего лица видел горящие карие глаза Кастро. Он говорил необыкновенно быстро, весь — энергия, энтузиазм и собранность. Когда он закончил, наступил вечер, а Прио согласился дать 100 тысяч долларов.

Кастро едва скрывал свою радость. С такими деньгами он мог снова приобрести оружие взамен конфискованного и «подмазать» мексиканцев, дабы они оставили его в покое, купить судно, чтобы достичь Кубы.

Кастро поднялся на ноги: пора идти к товарищам, которые должны переправить его через границу обратно в Мексику. У самого порога Прио задержал его. Еще одна, последняя деталь: необходим единый фронт против Батисты. Бывший президент великодушно пообещал возглавить такой фронт. Он пустил в ход все свое необыкновенное обаяние, чтобы хоть как-то обуздать этого непреклонного революционера. Он вырвал у Кастро обещание известить его, когда тот отправится на Кубу. «Мы будем координировать наши действия»,— настаивал Прио. Кастро согласно кивнул. Даже в мыслях он не допускал, что этот торговец должностями, несмотря на оказанные услуги, будет осуществлять руководство. Но предположение о том, что Кастро его обманывает, тоже не отвечало истине. В иезуитской школе Кастро узнал термин, весьма подходящий для подобной ситуации: он делает «мысленную оговорку».

У Прио тоже были свои маленькие секреты. Он не сказал Кастро, что совместно с диктатором Трухильо уже давно готовит вторжение на Кубу с территории Доминиканской Республики. Да он готов был объединиться с самим дьяволом, лишь бы вернуться к власти! В душе он надеялся, что опередит с решающим ударом своего нового союзника. Для Прио был характерен деловой подход ко всему: революции не составляли исключения. Деньги, которые он дал Кастро, были его стотысячной страховкой на непредвиденный случай.