Рыбацкие байки

Глава, не идущая в счет

— У вас свободно?

Я сделал вид, что не слышу, и как ни в чем не бывало продолжал читать журнал. Тем более что на вагонной лавке рядом со мной портфель стоит, каждому ясно, что место занято!

Но спрашивающий не успокоился. Теперь он уже к моему портфелю привязался:

— Портфель, а портфель, ты чей, скажи, пожалуйста?

Кто-то из пассажиров засмеялся. Это его подбодрило.

— Не хочешь отвечать?! Ты что, портфель, язык проглотил? Или, вернее будет сказать, полпуда картошки.

Тут я сам едва от смеха удержался. Вот дьявол — все насквозь видит!

Однако делать нечего. Продолжаю прикидываться глуховатым человеком, к тому же погруженным в увлекательное чтение. А он в свою очередь продолжает разговаривать с моим портфелем. И все это происходит из-за Мухаметши, чтобы ему пусто было! Не пришел, бродяга, вовремя, как условились, и теперь мне наверное, придется поругаться с этим навязчивым типом! А я страсть как не люблю пререкаться с незнакомыми людьми! Я по этой части накопил горький опыт. Я ему говорю:

— Ваше лицо мне удивительно знакомо. Где мы с вами встречались?

— В поезде. Вы меня барбосом обругали. Помните?

— Помню! Тогда за ваше здоровье!

— За ваше!

В другой раз я прочитал в автобусе нотацию одной нарядной дамочке, которая всех толкала и всех ругала, а она оказалась подругой юности моей жены. И к тому же ехала, как потом выяснилось, к нам в гости!

Вот тогда я и дал себе клятву: не ввязываться в ссоры. Тем более что я и ругаться-то как следует не умею. Когда я дома рассказываю своим про то, что со мной случилось, вот тут я нахожу острые слова и буквально уничтожаю своего противника. Но он-то меня уже не слышит. Остроумие, как говорят французы, приходит ко мне «на лестнице».

Тип между тем не отстает.

— Слушай, портфель, у тебя что, рот на замке? Покажи мне: у кого ключ от твоего замочка?

Пассажиры опять засмеялись, а один показал на меня:

— Вот этот молчун в белой шапке хозяин портфеля.

Притворяться глуховатым больше нельзя. Я положил на колени журнал, поднял голову. Передо мной стоял щуплый старик в красно-бурой болонье и коричневом берете.

— Что такое? В чем дело? Он мило улыбнулся.

— Если бы вы сняли с лавки свой портфель, гражданин, я бы пока посидел, отдохнул. А когда ваш товарищ придет, я ему уступлю его место, не беспокойтесь.

Просьба законная, тон вежливый.

— Пожалуйста, садитесь. Может быть, он и вообще не придет.

Портфель с картошкой мгновенно закинут на сетчатую полку над лавкой. Тип сел на место Муха метши, расстегнул болонью и, сняв берет, стал обмахивать им наголо обритую потную голову. На кого он похож? Лицо очень знакомое, хотя где я его видел, не помню. Наверное, на рыбалках встречались! То, что он рыбак, не­сомненно: пахнет ванилином. Он посмотрел на ручные часы.

— Все, пора бы трогаться. Ваш приятель, судя по всему, уже не придет.

— Вполне возможно! Такой уж он человек, тезка.

Почему я называю Мухаметшу тезкой, я вам потом объясню. Вообще же Мухаметша самый любопытный собеседник из всех, кого я знаю. С ним не соскучишься. Я его люблю, хотя у него в натуре есть черты, мне несимпатичные. Он, например, не верит, что на свете есть люди абсолютно честные. Мухаметша считает, что человек бывает честным до тех пор, пока не задеты его личные интересы, не верит, что человек может поставить общественное выше личного. Да и положиться на него ни в чем нельзя. Ведь вот вчера мы же договорились встретиться в этом поезде, во втором от конца вагоне. Кто придет первым, займет два места. Я-то пришел, как обещал, а Мухаметша... Ладно, может быть, даже и хорошо, что его нет. Чем слушать байки, лучше журнал почитаю!.. Нет, не получается! Мысль возвращается к тезке. Интересно, почему он не пришел на вокзал? И как он будет теперь оправдываться передо мной? Наверное, придумает какой-нибудь анекдотический случай, по­мешавший ему прийти. У этого пошляка всегда в запасе новый анекдотец. Впрочем, почему я его так называю? Он однажды заметил, когда я назвал его по-дружески пошляком:

— Пошляк, братец ты мой, не только тот, кто пошлости говорит, но и тот, кто их слушает, да еще и смеется при этом!

Это верно! И потом — что считать пошлостью? Не всякий же анекдот пошлость.

Глядя в журнал, я размышлял на эту тему, а тип — это я краем уха слышал — болтает с другими соседями по лавке, и явно обо мне. Я оторвался от журнала — вижу, он смотрит на меня и улыбается.

— Вы меня простите, но ведь вы не читаете. Верно? Неужели на мои шутки обиделись?

Мне стало неудобно.

— Да нет, просто у меня мысли другим заняты.

— Это бывает. Я сам однажды попал в неловкое положение по этой же причине. Тоже притворился, что читаю. Рассказать?

Пришлось кивнуть головой. Он поднялся.

— Но сначала, позвольте, я повешу свой рюкзак. Вот сюда, на крючок над вами.

Он вытащил лежавший у него в ногах дорожный мешок-сумку, этакую модерновую штуку на круглой основе, со множеством накладных карманов. Такие сумки-рюкзаки с надписями латинскими буквами любят носить молодые парни с простодушными физиономиями, напоминающими морды молодых бычков. Я не утерпел и пошутил;

— Я думал, что у вас только плащ и берет молодежные. А у вас, оказывается, и рюкзак такой же!

Он не обиделся и сказал серьезно:

— По-моему, не надо нам молодежь во всем под нашу, старую гребенку стричь. Нам и самим не мешаем многому у нее поучиться. Возьмите хотя бы одежду, тот же берет,— он пошел от молодых, а разве для нас, для стариков, он плох? Холодно стало — надел, жарко — снял, сунул в карман. А ведь шляпу или кепку не сунешь, даже тюбетейку — и ту в карман не спрячешь. Теперь, возьмите пальто. Разве пудовые драповые пальто, которые мы носили — и еще носим,— можно сравнить с синтетическими? Ну-ка, попробуйте связать в узел всю нашу зимнюю амуницию и пронесите этот узелок на своем горбу хотя бы один квартал? То-то! А потом удивляемся: откуда столько инфарктов берётся? Все отсюда же! Нет, я не такой старик, я у молодых охотно учусь, как надо одеваться. У мен» здесь, в рюкзаке, и очки есть темные, правда, к ним труднее привыкнуть. Постойте, поглядите-ка в окно!

Я послушно повернулся. На перроне станции стоял пожилой мужчина в широкополой серой шляпе, в долгополом сером макинтоше с широкими, прямыми плечами, в широченных штанах и желтых башмаках. Казалось, он только что покинул театральные подмостки, на которых разыгрывалась веселая сатирическая пьеса.

— Хорош? — сказал мой попутчик.— А ведь когда-то был и он модником. А сейчас выглядит как запоздалая карикатура. Смерть мне не страшна, а вот стать таким, как он, чтобы над тобой смеялись исподтишка, — вот этого я боюсь.

— Вы хотели рассказать, как однажды притворились читающим...

— Да, да!.. Но сначала давайте-ка и его повесим.— Он снял свой плащ и подал мне.— Не плащ, а мечта. Всю жизнь мечтал о такой одежде — легкой, прочной, непромокаемой. Молодцы итальянцы, что изобрели эту болонью. И наши молодцы, что не стали игнорировать изобретение капиталистов. Повесьте ее подальше, мою мечту.

Он устроился поудобнее и продолжал:

— Ну вот! Однажды я ехал в поезде и читал книгу. Вдруг на станции Займище в вагон ввалилась молодая компания. Уселись кто рядом со мной, кто напротив. И загалдели! Смех, шутки, выкрики всякие. Но я терплю, делаю вид, что меня их галдеж не трогает! Может быть, они все же опомнятся и заметят, что человек читает. И верно. Один из молодцов, словно угадав мои мысли, говорит;

«Братцы, не надо так шуметь! Видите, папаша что-то серьезное читает. Не будем ему мешать».

«Братцы» замолчали. На минуту. Потом другой молодец сказал:

«Папаша сам был когда-то молодым. Должен понимать, что молодежь любит посмеяться». И выжидательно посмотрел на меня.

Мне бы ответить ему, но я промолчал. Сижу и продолжаю делать вид, что читаю. Это им не понравилось, и они стали надо мной подшучивать. Говорят между собой вполголоса, но с явным намерением, чтобы и мне было слышно.

«Наверное, большой ученый. Книга для него — всё!» «Поэтому у него и лысина такая». «Волос от волоса на расстоянии голоса!» «На голове пусто, зато в голове густо!» «Братцы, что нужно сделать, чтобы оторвать этого ученого дядю от его важных мыслей?»

«Позвонить над его ухом в колокольчик!» «Палкой по лысине огреть!» Я продолжаю с невозмутимым видом читать книгу. Они не унимаются.

«Хватит, братцы! Может быть, ученый дядя в эту самую минуту подошел к порогу великого открытия». «Что-нибудь посильнее атомной энергии!» «Да, да, конечно, Макс, взгляни-ка, что за книгу «они» читают?!»

Как на грех, я читал «Декамерон». Ведь я грамотой-то овладел уже в зрелом возрасте и сейчас, когда стал стариком, читаю те книги, которые не сумел прочитать в молодости.

Макс взглянул через мое плечо на книгу и воскликнул с удивлением:

«Братцы, «они» читают Боккаччо!» «Боккаччо?! Ай да дядя, ай да эрудит!» «То-то он увлекся, не отзывается!»

Мне уже трудно делать вид, что меня их наскоки не задевают, но и ввязываться с ними в скандальный спор мне тоже не хочется. Что делать? Тут, кстати, выходить пора. Поднял я голову и, посмотрев в окно, спрашиваю как ни в чем не бывало:

«Это какая станция?»

«Лагерная!»

«Ась» — я приставил ладонь к уху.

«Лагерная».

«Ась?»

Они хором орут: «Ла-гер-ная, па-па-ша!..»

Схватил свою сумку — и бегом к выходу. Слышу, как они смеются. Но уже не надо мной, а над собой. Вот как я проучил этих молодцов!

Мы тоже посмеялись над финалом его рассказа, и я спросил:

— Скажите, пожалуйста, кто вы? Мне кажется, что я где-то вас видел.

— Вы «Чаян» читаете?

— Стараюсь!

— А рассказ «Склероз» вам не попадался?

Я насторожился. Розыгрыш? Видимо, он меня знает, но прикидывается, будто не знает. Сумел же он тогда, в вагоне, глухим притвориться. Ладно, мы тоже не лыком шиты.

— Читал!

— Тогда знайте, я — дед Латып, герой этого рассказа.

Ну, если дело приняло такой оборот, надо, как говорится, выкладывать карты на стол. Я вижу, что без предисловия обойтись нельзя. Пожалуйста — раскрываю секрет.