Рыбацкие байки

ВОЛГА ПОД КАЗАНЬЮ

Через две минуты моя остановка. У нее еще нет названия, она безымянна, как новорожденный ребенок. У нее есть только номер — 774.

Но эта цифра уже успела стать популярной. Кого только не встретишь на платформе № 774 среди сотен, даже тысяч приезжающих сюда и уезжающих отсюда людей! От ночного сторожа до академика включительно.

Едва дизель-поезд, тонко прогудев, успеет остановиться, как из его вагонов этакими кузнечиками выскакивают пассажиры и цепочками по тропкам слева от линии железной дороги устремляются кто прямо, вдоль рельсов — на запад, кто в противоположную сторону, на восток, кто точным курсом на юг.

Всех тянет к себе Волга!

Наверное, есть на белом свете и более красивые места, чем волжские берега. Но те места не для меня. Летом Волга держит меня крепко. Я не раз пытался сам себя убедить: нельзя сиднем сидеть на одном месте, надо пошататься по свету, посмотреть другие края. Щ Но Волга не отпускает! Заблестит под солнцем ее вол­шебное зеркало, и жизнь становится для тебя в пять раз милее и дороже.

И вот я опять на Волге. Ее гость, хозяин и раб.

МУХАМЕТША

Как только я вышел из вагона, передо мной сразу же возник улыбающийся во весь рот Мухаметша.

— Здравствуй, тезка! Ты, наверное, всю дорогу меня бранил?

— Нет! Твое место занял такой забавный попутчик, что мне было не до тебя.

— А ты знаешь, кто был моим попутчиком? Целая история! Из-за этого я к тебе в вагон и не пришел. Расскажу, ахнешь!

Но тут его перебил наш общий друг, Таз и. Я и ее заметил, откуда он вынырнул. В руке палка с набалдашником, за спиной рюкзак величиной с овцу суягную. Сразу видно — заядлый рыболов.

— Ну, братцы, зададим завтра рыбке жару! У меня опарышы как молочные поросята!

— Нашел чем хвалиться! — скривил рот Мухаметша.— Я из-за этой гадости чуть не осрамился сегодня/.. Представляешь, приезжаю на вокзал, иду к поезду. Вижу — впереди меня семенит красотка. Фигурка — загляденье! Проходит мимо твоего вагона. Я за ней следом. Сел напротив и любуюсь. Ножки у нее, говорю тебе, седьмое чудо света. Но личико так себе. Не урод, но и не красавица. На вид — лет тридцать семь. А в общем интересная дама. В ее возрасте, как тебе известно, женщины особенно падки на комплименты. Я и решил играть на этой струне. Поерзал-поерзал и говорю:

«Наконец я понял смысл мини-юбки. Она придумана специально для женщин с красивыми ножками».

Она даже улыбнуться не соизволила. Только поморщилась. Я продолжаю гнуть свою линию:

«Извините, но я не хотел вас обидеть, упаси бог.

Я хочу лишь заметить, что некоторые женщины надевают мни и, не учитывая своей, так сказать, телесной фактуры. У иной, посмотришь, ноги тонюсенькие, как бамбуковые палки, а она их выставляет напоказ. Вы же другое дело. У вас такие ножки, что хоть в балете выступай». »

Лицо у нее немножко прояснилось после этих слов. Я это заметил и поддал жару:

«Извините меня еще раз, но я говорю от души. С такой фигурой, как ваша, и с такими ножками вам надо было идти в балерины».

Она чуть-чуть улыбнулась.

«А вы вообще-то любите балет?»

«А как же! Ни одной новой постановки не пропускало».

«А кто из балерин вам нравится?»

Я, кроме знаменитой Тамары Разалиевой, никого не знаю. На чтобы не ударить лицом в грязь и показать, какой я балетоман, говорю:

«Мне Тамара больше других нравится».

«В каких же балетах вы ее видели, вашу Тамару?»

Называю балет за балетом, даже концертные номера вспомнил.

Она слушает, кивает головой, потом спокойно говорит:

«И все вы сочиняете. Если бы вы действительно столько раз видели меня на сцене, вы бы меня и в вагоне узнали! Я — Тамара Разалиева».

Ну что тут скажешь? Какой мужчина, извините, на балете смотрит балерине в лицо? Но об этом же ей не скажешь. И все же я не растерялся.

«Значит, говорю, вы очень здорово умеете перевоплощаться. Сейчас я вижу ваше настоящее лицо, а на сиене оно у вас совсем другое».

«Сценическое лицо артистки и есть ее настоящее лицо».

«Ну, это уже философия...»

Едем так, беседуем чинно, культурно. На ее ножки я стараюсь больше не смотреть и вдруг вижу в ее глазах ужас.

«Ой, что это на вас?!»

Взглянул,— а это опарыш проклятый по мне ползет. Я их завернул в бумажный пакет и положил в карман рубашки — они и выползли. Я вскочил на ноги, стряхнул опарыша на пол. Соседн по скамье кричат, ругаются. А моя балерина хохочет от души. Она, умница, сразу все поняла. У нее то ли муж, то ли друг тоже рыболов, и она в курсе всех наших рыбацких дел. Заговорили с ней на эту тему. Оказалось, что она знает многих рыболовов, даже нашего Фаниля.

— Слушай, кстати, а где Фаниль? Мухаметша только рукой махнул.

— Разве его дождешься.

— Но он мне звонил по телефону и твердо обещал приехать. Он обязательный человек, не то что ты.

В разговор вмешался Тази. С невозмутимым видом, словно речь шла о каких-то пустяках, он сказал:

— Да ведь Ваня же приехал.

— Какой Ваня?

— Ну, тот Ваня, труп которого вытащили из проруби. Забыл, что ли?

— Обожди. Что ты мелешь? Как Ваня мог приехать, если он труп?

— Он приехал тем не менее! На «Ракете».

— Обожди. Он что, живой?

— Живой. А тот неживой. И не Ваня. В общем Фаниль взялся это дело расследовать! — сказал Тази и поправил на горбу свой чудовищный рюкзак.

В СВЕТЕ ТРЕХ ЗВЕЗДОЧЕК

Фаниль в нашей компании самый молодой. Тази был уже преподавателем в институте, когда Фаниль поступил туда учиться. Но все же ему за тридцать. Когда шла война, он был совсем маленьким, но все же трудности военных лет сказались и на его здоровье — с некоторых пор Фаниль стал страдать бессонницей. Отвратительная штука! Врачи сказали:

— Не перегружайте свой мозг усиленной работой.. Больше бывайте на свежем воздухе, займитесь, например, рыбной ловлей — очень полезное для вас занятие!

Когда Тази узнал об этом, он очень обрадовался.

— Прекрасно! — сказал он Фанилю.— Берем тебя в нашу компанию. Станешь рыболовом — забудешь не только, что такое бессонница, но и отца с матерью. И да­же жену. Что там жена! Даже журналистику свою, и ту забудешь!

Фаниля мы все вскоре полюбили. Зимой мы с ним, правда, больше встречались в ресторане, но разговоры за столом велись только о рыбной ловле. Фаниль как бы проходил здесь заочный курс рыболовного университета. Наперебой мы рассказывали ему разные истории из жизни рыболовов, то смешные, то драматиче­ские, но при этом замечали, что Фаниля они мало трогают. Наоборот, мы чувствовали, что в глубине души Фаниль полон иронии, что он даже жалеет нас, ослепленных своей страстью людей, для которых весь смысл жизни заключен в крючке с наживкой!

Надо было принимать решительные меры, чтобы Фаниль совсем не потерял интереса к рыбной ловле, а для этого нужно было отправиться вместе с ним на подледный лов. Будет клев — и Фаниль поймет прелесть ловли, поймет и нас!

Но я лично не ловлю рыбу зимой. Не потому, что мне не нравится подледный лов, а потому, что тогда я совсем бы забросил свою работу. Мухаметшу тоже зимой не вытянешь.

— У меня ноги собственные, не казенные, я их жалею. Это только Тази свою ногу не жалеет, она у него все стерпит! — говорит он, намекая на протез приятеля. И действительно, можно подумать, что искусственная нога не только не мешает, но даже помогает Тази. Большего любителя пеших прогулок я не знаю.

Тази не поленился и в этот раз, и сам вызвался отвезти Фаниля на Казанку — на лед. Но им не повезло — не было клева.

Когда мы потом встретились в ресторане «Татарская ашхане», Фаниль сказал:

— Вы знаете, мне кажется, что рыбная ловля не по мне. Она не успокаивает меня, а, напротив, внушает беспокойство. Смотрю в лунку, а сам думаю о делах, которые не доделал или забросил. Какой же, думаю, я дурак: сижу здесь, на ветру, без смысла и цели, в то время, когда дома столько дела!

— Не так рассуждаешь, Фаниль дорогой!..

— Нет, так, Тази-абый! Я не о себе одном так думал. Ведь там сотни, может быть, тысячи таких же несчастных, как я, сидели на льду. У всех дела, заботы. А они сидят, застыв, как тумбы. Зачем? Для чего? Я даже ночью о них, о бедняжках, думал. И, конечно, не мог заснуть. Какой уж там сон!!

— Фаниль, я призываю тебя к терпению! — остановил его Тази.— Не порочь рыбную ловлю! Скоро потеплеет, и ты поймешь ее вкус и прелесть. Март — самый дорогой месяц для рыболова.

К нам подошла официантка. Тази, для проформы заглянув в меню, сказал:

— По такому случаю, хоть это и не совсем по-татарски, придется пропустить по сто граммов. Вы как, друзья!

Наши врачи и наши жены категорически против спиртных напитков. Мы и сами не прочь при случае говорить и писать о вреде алкоголя. Но ведь ресторан не клуб, не поликлиника и не дом родной!

— Придется! — сказали мы хором.

— Что вам принести — водки или коньяку? — спросила официантка.

— Коньяку, конечно.

— Какого?

— Пусть это будет пять звездочек.

— Хватит с вас и трех! — отрубил Мухаметша. Когда официантка удалилась, он посмотрел на наши недовольные лица и сказал:

— Вы знаете анекдот про коньячные звездочки?.. Так вот! Был как-то смотр-дегустация коньяков. И вот три звездочки получили почетную медаль, а пять — провалились. Самый главный коньячный начальник спрашивает директора винного завода: «Как же это получилось? Почему ты так опростоволосился, не сумел схватить медаль за свои знаменитые пять звездочек?!» А тот отвечает! «Сам удивляюсь! Из одной бочки наливали!»

Фаниль только улыбнулся. Видимо, он, как и мы, уже не раз слышал эту историю.

— Ну, так вот,— сказал Мухаметша, когда принесли коньяк.— Тази знает одну деревушку на Каме, прямо против нее прекрасное рыбное место. Едем туда.

— На Каме? Так это же шестьдесят километров, не меньше! — воскликнул с испугом Фаниль.

— Шестьдесят только до устья Камы,—спокойно ответил Тази.— А там еще километров тридцать — сорок надо накинуть до деревушки.

— Вот это командировочка! Как же мы туда подскочим?!

— На попутной, по тракту. Там ежеминутно машины пробегают, на любую садись.

Фаниль успокоился. Мне даже показалось, что он обрадовался. Мы тоже обрадовались. Что ни говори, а хорошо, отправляясь в трудную дорогу, иметь рядом с собой молодого, сильного и всегда готового тебе помочь попутчика.

Договорились, что поедем под выходной день, и мирно разошлись по домам. И никому из нас даже в голову не приходило, какие неприятности ожидают нас в этой поездке!

МАШЕНЬКА

Не стану описывать наши дорожные мытарства. Скажу только, что ни у кого из нас не хватило бы решимости на ночь глядя, зимой, стоять на дороге с туманным расчетом остановить попутную машину, если бы все мы не были рыболовами. Страсть к рыбалке превозмогла все — и наш возраст, и наши хворости.

Сначала ехали в машине. Потом километра три в темноте плелись пешком. Наконец добрались до деревни, о которой говорил Тази. Вокруг темнота, ни одного светлого окошка, и только над входом в сельпо тускло светила маленькая лампочка.

Но Тази оказался на высоте и провел нас точно к тому дому, который был нам нужен. Гуськом мы вошли во двор. В окне избы горел яркий свет, а окна на улицу, надо полагать, были занавешены. Дверь в сени оказалась приоткрытой. Тази не стал стучать, а смело, как завсегдатай, распахнул ее настежь, и мы вошли в избу. Остановились в передней комнате, отгороженной фанерной перегородкой. Во второй комнате сидели и шумно ужинали за большим столом пять-шесть мужиков. Все они были заметно навеселе и не обратили на нас внимания. Тази тоже не обратил на них внимания и спокойно, негромко, будто звал свою собственную Лену, окликнул кого-то:

— Машенька!

Сейчас же на его зов к нам вышла улыбающаяся русская женщина — она была одета в цветастый сарафан, на плечах лежала теплая шаль. Мне она показалась очень молодой. Но, может быть, с точки зрения Фаниля она была и не такой уж молоденькой.

Увидев Тази, хозяйка просияла.

— Здравствуйте, Тарас Григорьевич! Милости просим!

Мы переглянулись, пряча улыбки. Мухаметша тихо по-татарски, чтобы хозяйка не поняла, сказал мне:

— А по фамилии он, надо полагать, Шевченко. Тази стал представлять нас Маше по очереди.

— Знакомьтесь. Это мой друг Мухаметша.

— А по-русски как это будет? — спросила Машенька.

— По-русски это будет Михаил Юрьевич! — сказал Мухаметша очень серьезно и пожал Машенькину руку.

Таким образом, в нашей компании кроме Шевченко оказался еще и Лермонтов! Я хотел было назваться Александром Сергеевичем, но язык не повернулся, и я сказал Маше мое заранее приготовленное на такие случаи русское имя Михаил. Вот так мы и стали с Мухаметшой тезками. Что касается Фаниля, то он назвал себя Федей. Просто Федя.

— Мамаша как, ничего? — спросил Тази приветливую хозяйку.

— Жива-здорова, что ей сделается. На своем посту — вон, на печке.

Тази показал глазами на галдящих за столом мужиков:

— А это кто? Уж не пир ли по случаю возвращения вашего Вани?

— О Ване ни слуху ни духу! А эти... такие же рыболовы, как вы.

— Если ничего плохого про Ваню не слышно, значит, он скоро вернется к вам!

— Зачем ему я? Наверное, нашел себе какую-нибудь кралю помоложе!— сказала Машенька со вздохом.

— А вы разве не молодая и не красивая?- Ты что думаешь на этот счет, Михаил Юрьевич?

Михаил Юрьевич, он же Мухаметша, растянул рот до ушей и сказал:

— Я лично, как только перешагнул порог этого дома, так глаз не могу отвести от прекрасной Маши! Почему это так всегда бывает на свете: как чужая жена, так обязательно она и молодая, и красивая?

Машеньке тирада нашего Михаила Юрьевича пришлась не по вкусу, она нахмурила брови и сказала:

— Будет вам! Чай станете пить? У меня в печке я каша есть, и молоко, может быть, покушаете?

Мы отказались. Тази достал из дорожного мешка копченую колбасу и вручил этот гостинец нашей хозяйке. Сами мы кое-как перекусили и устроились на ночлег тут же, в передней комнате.

Мухаметша сделал еще одну попытку поухаживать за Машенькой, но Тази, когда Маша ушла, сказал ему очень серьезно:

— Выброси из головы дурацкие мысли. Она не из таких!..

Мухаметша осклабился и подмигнул мне и Фанилю.

— Ревнует меня! Клянусь честью, ревнует! Ай да Тарас Григорьевич! Небось у самого с ней налажен романчик, признавайся! У тебя губа не дура.— Мухаметша закатил глаза и пощелкал языком.

— Пошляк!

— А почему от нее ушел муж? — вмешался в их разговор Фаниль.

— Ревновал сильно. Как-то пришел домой выпивши и говорит: «Чем так самому мучиться и тебя мучить, лучше в Каме утопиться!» — сказал Тази.— Вскоре после этого ушел из дома и пропал. Так и нет его до сих пор.

— Давно это случилось?

— Прошлой осенью.

— Наверное, он неспроста ее ревновал! — заметил Мухаметша.— С виду-то она скромница, воды не замутит, а на самом деле...

— Помолчи! — оборвал его Тази.— Маша не какая-нибудь там вертихвостка. И в колхозе она одна из лучших доярок, и на людях упрекнуть ее никто не может.

Мухаметша только улыбнулся. Фаниль сказал, что хочет вникнуть в эту историю поглубже.

— На обратном пути заглянем сюда, вот ты и поговоришь на эту тему с самой Машенькой,—сказал Тази.

В эту минуту Маша появилась в нашей комнате — ей нужно было выйти в сени. Она увидела, что мы еще не спим и сказала, обращаясь к Тази:

— Тарас Григорьевич, а что же ваш товарищ не приехал с вами?

— Кто, Машенька?

— Харитоном вы его называли. А по отчеству не помню.

— Занят он.

Маша прошла в сени, потом вернулась к себе. Мы прекратили разговоры и уже сдали засыпать, как вдруг в соседней комнате кто-то пьяным басом заорал песню:

Па-а-а-роход идет, Анют-а-а!..

Тази не выдержал:

— Эй, ребята, прекратите! Вам же самим утром на рыбалку.

— А ну, тихо у меня. А то выгоню на мороз! И больше ноги вашей в моем доме не будет!

Буйная компания сразу притихла. Ни звука, ни шороха. И мы тоже затаились. Я лежал и думал об этой женщине с сильным, судя по всему, характером. Очень русским, крестьянским. Вон она татарские имена и те на русский лад переиначивает. А ведь она молодая женщина. В ее избе и телевизор, и холодильник. А над телевизором икона. Отличная доярка у себя в колхозе. И, очевидно, хорошо зарабатывает. Но для чего тогда мы ей? И эти буяны? Широта гостеприимней души? А зачем тогда она деньги берет за ночлег? Тази говорил — по пятьдесят копеек с носа. А те, кто пощедрее, и рублик отвалят. Может быть, у нее и с мужем были нелады на этой почве?

Вот так, размышляя об этом, я незаметно заснул.

ЖУТКОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Уже светало, когда мы добрались до места. Тази, как всегда, сильно преувеличил, говоря, что «самое рыбное место» находится «как раз напротив деревни». Идти пришлось довольно далеко. Да и не похоже оно было на рыбный заповедник. Хорошо еще, что на долбление лунок мы потратили не много времени: лед был толстый, но с прорубями, едва покрытыми тонким ледовым панцирем.

Прошло полчаса, как мы спустили подкормку, но клева не было. Полчаса, конечно, время небольшое, бывает, что и два-три часа приходится ждать. Они пролетают незаметно за любым делом: то наживку переменишь, то крючок. Тази — тот вообще не сидит на месте. Спустив свою кормушку, он пошел к Фанилю и стал его учить азбуке подледного лова, потом занялся своими крючкам и тройничками с прикреплении ми к ним блеснами. Покончив с этим делом, поднялся и сказал:

— Пусть рыба привыкает к кормушке, а я пойду к соседям. В прошлый раз Хисами вытащил там щуку в пять кило весом!

— По твоим мерам веса? — спросил, подмигнув мне, Мухаметша и пояснил: — У Тази одно нормальное кило весит три.

— Пустобрех! — беззлобно отозвался Тази, взял пешню, удочки и ушел от нас.

Через некоторое время мы услышали его негромкий голос:

— Ребята, идите-ка сюда!

— Что там у тебя?

— Помогите вытащить. Один не могу!

Говорит спокойно,— значит, не щука на крючке! Подошли. Тази сидел, держа в руках туго натянутую леску, и смотрел на нас растерянными глазами.

— Не лезет в прорубь?— спросил Мухаметша.

— Похуже, брат!

— Слушай а почему у тебя глаза такие… ненормальные?

— Станут тут ненормальными. Поглядите-ка.

Мы склонились над прорубью, но ничего не увидели, кроме толстой жилки в темной воде.

— Ну, что там у тебя? Тази ответил полушепотом:

— Братцы, я человека поймал!

— Глупая шутка!

— Какие уж тут шутки! Утопленника подцепил. Что делать?

Мухаметша сразу сжал растянутый до ушей рот.

— Не может быть!

— Смотри!

Тази подтянул жилку, и в отверстии проруби показалась темно-русая человеческая голова. Острый тройник, видимо, зацепил утопленника за воротник!

— Обрежь скорей! — сказал Мухаметша.

— Да ты что?

— Ну, отцепи крючок, чтобы блесна не пропала. Дурень ты! Разве о блесне сейчас надо думать!

Сам ты дурень! Следов не надо оставлять. Возмущенный, я тоже хотел прикрикнуть на Мухаметшу, но меня опередил Фаниль:

— Крючок не отцеплять! Надо вытащить труп на лед. Давайте! Быстро!

— С такими делами только свяжись! Затаскают как свидетелей!

— Фаниль прав! — сказал Тази. Мухаметша сдался:

— Пусть будет по-вашему. Я только хотел и себя и вас избавить от лишних неприятностей.

Фаниль между тем. широко расставив ноги, уже тащил утопленника. Мы с Тази стали помогать ему. На трупе была солдатская гимнастерка без погон. Лицо обезображено от долгого пребывания в воде. Не лицо, а страшная белая маска.

— Я пойду в деревню. Надо сообщить в милицию!— сказал Фаниль.

К полудню тело несчастного перевезли в сельсовет. Собрался народ. Пошли разговоры, строились всякие предположения, делались разные догадки. Словом, вы­ловленный Тази утопленник наделал в деревне немалый переполох.

И вдруг среди толпы, окружающей труп, появилась простоволосая, в распахнутой телогрейке наша хозяйка.

Толпа молча расступилась, пропуская ее вперед. Несколько минут в каком-то забытьи Маша смотрела на утопленника, лежавшего на подводе, потом пронзительно вскрикнула:

— Он это, он!.. Ваня!.. Милый ты мой!..

Она упала на труп и, обхватив его, заголосила:

— Что ты наделал, Ванечка, родимый мой! На кого ты покинул меня? Горюшко мое горькое, кормилец ты мой миленький!

Нам стало не по себе. Возвращаться на лед уже не хотелось. Мы быстро выполнили все формальности, подписали в сельсовете акт и решили сейчас же отправиться домой. Однако Фаниль ехать отказался.

— Пока не выясню все подробности, с места не тронусь,— сказал он.

Увидели мы его снова лишь через три дня, и он рассказал нам, что экспертиза обнаружила на трупе следы насилия. Есть предположения, что несчастного или утопили, или, предварительно убив, бросили в воду. Кто жертва — неизвестно. Преступника ищут, но давний срок преступления сильно осложняет следствие. Фанилю обещали, что его будут информировать о ходе расследования.

...Наступило лето. Мы встречались с Фанилем, но ничего нового о Маше и Ване он нам не рассказывал. Преступника так и не нашли! И вот теперь — на тебе — Тази привез новость: живой Ваня приехал!