Почти всю обратную дорогу парнишка лежал на носу, отрешенно глядя на раскинувшийся сверху полог облаков да безучастно меняя позу, когда лодку подбрасывало на особенно высоком гребне. Мы накрыли его мешком для провизии вместо одеяла, а сами сидели, потягивая вино из последнего меха, который обнаружился на дне. Гильдмирт, вглядевшись в лицо мальчика, задумчиво произнес:
– Красивый парнишка. Есть у него шансы вырасти достойным человеком?
Барнар вздохнул и сплюнул за борт. Я устремил на мальчишку безрадостный взгляд. Мы с другом неоднократно обсуждали эту проблему и пришли к выводу, что венцом всех наших усилий будет возвращение подлунному миру если не истинного наказания, то, по крайней мере, и не благословения. Черты лица Уимфорта отличались той восхитительной соразмерностью, которой награждает порой молодых мальчиков юность. В более зрелом возрасте симметрия исчезает, уступая место искажениям и огрублениям, подчеркивающим фамильное сходство. Тяжеловатый контур щек уже и сейчас напоминал родителя.
– Боюсь, мой добрый Пират, что порадовать тебя мне нечем, – ответил я. – Прежде всего, он и сюда-то угодил исключительно потому, что жажда славы лишила его последних крох осторожности.
– Неосторожность в сочетании с честолюбием – в них слабость, но и сила юности.
Я кивнул.
– Есть у него воображение и смелость. Однако, как и следует ожидать, высокомерие воспитанного в богатстве юнца отнюдь не умеряется в нем способностью сочувствовать другим. Он сын Повелителя Кнута, я говорил тебе. Но, быть может, это… – я жестом показал на море, – и все, что ему еще предстоит испытать на обратном пути, убедит его в том, что в мире существуют не только его желания.
– Раз уж вам выпало на долю доставить его обратно, так позаботьтесь и о том, чтобы он утвердился в этом убеждении. Честолюбивые маги-дилетанты только усугубляют адский беспорядок, которого и без них достаточно на земле. Конечно, и я тоже был когда-то таким вот чародеем-любителем, покупавшим секреты магического искусства на рынке. Но, по крайней мере, приобретая заклинание, я нанимал еще и учителя, самого сведущего в области его значения и практического применения, и не бежал за новым, пока не овладевал основательно прежним и всем, что имело к нему хоть малейшее отношение. Не случалось мне и опробовать на своих ничего не подозревающих собратьях новое колдовство, до которого я еще не дорос.
Мне хотелось поподробнее расспросить его на эту тему.
– В легендах, которые люди рассказывают о тебе, Пират, часто упоминается, что многие из твоих… незаурядных поступков совершались именно с целью финансирования магических исследований.
Некоторое время Гильдмирт глядел на нас.
– Так, значит, и это тоже вошло в легенду? Тронут, что о моих мошенничествах вообще вспоминают. Передай мех. Спасибо. Да, это было дорогостоящее образование; заметьте, раньше я никогда не был жаден до золота как такового. В сущности, все мои крупнейшие аферы имели своей причиной и следствием чисто исследовательский интерес.
– Насколько я понимаю, – вмешался в разговор Барнар, – перед самым прибытием сюда ты чрезвычайно прибыльно оставил в дураках жителей родного города?
Гильдмирт обвел безутешным взглядом подернутый тяжелыми облаками каменный свод наверху, прежде чем пуститься в воспоминания, явно служившие предметом его особой гордости. Потом отхлебнул еще вина и с удовлетворенным вздохом передал мне мех.
– На выручку с того предприятия приобретены вот эта лодка и парус. Безупречная работа. Сордон-Хед как раз готовился к очередной торговой войне. Наш главный соперник, Клостермайнская Лига Городов, только что потерял половину своих кораблей во время шторма, тогда как строительство нашего нового флота близилось к своему завершению. Внезапно наш Верховный Совет припомнил случай осквернения одного из окраинных святилищ Сордон-Хеда пьяным матросом из Клостермайна. Если я ничего не путаю, это произошло за несколько месяцев до шторма, имевшего катастрофические последствия для Лиги. Мы начали оказывать на нее дипломатическое давление, требуя снижения торговых пошлин и намекая на возможность войны, если наши притязания не будут удовлетворены. К этому моменту Верховный Совет окончательно дозрел до того, чтобы ухватиться за любую видимость гарантии успешного применения силы в погоне за прибылью.
Вот тут-то я и пришел к ним с предложением построить ударный флот из быстроходных боевых фрегатов, который даст нам непревзойденное тактическое преимущество: с его помощью мы будем проникать в гавани противника и уничтожать вражеские суда в доках, вместо того чтобы вверять себя милости судьбы, встречаясь с ними в открытом море. В городе хорошо знали о моих похождениях на стороне и даже слегка гордились ими, однако все домашние дела я держал в строгом секрете. Меня просто закидали золотом. Мечты об имперском могуществе и разграблении Клостермайна ослепили их настолько, что они прямо-таки навязали мне эти одиннадцать миллионов золотых ликторов.
Уимфорт вскрикнул хриплым чаячьим голосом и начал извиваться, словно по нему ползали муравьи, руки задвигались под импровизированным одеялом, стараясь стереть с кожи какое-то воспоминание. Барнар прижал к его лбу широченную ладонь. Глаза мальчика снова спокойно закрылись, точно мощная длань выдавила в небытие преследовавшие его кошмары.
– Вы только представьте себе, – продолжал Гильдмирт. – Я до сих пор не могу поверить, что и впрямь держал такие деньги в руках, хотя с тех пор мне доводилось видеть и вчетверо большие суммы, разбросанные на каком-нибудь гектаре морского дна. Нечего и говорить, что это колоссальное состояние я потратил ровно через две недели – вот на эту лодку. Это была покупка, к которой я готовился десять лет.
Видели бы вы верфи, которые я соорудил в Сордон-Хеде! Огромные, закрытые со всех сторон сооружения без единого окна: существовала опасность, что шпионы Клостермайна проникнут в тайну своей будущей плачевной судьбы, мы, разумеется, не могли идти на такой риск. В тех огромных пустых доках и в самом деле строился флот. Посредине возвышались корпуса фрегатов из кожи, бумаги и пробкового дерева. Пока моя команда трудилась над ними, я нанял еще одну команду, на этот раз музыкантов. Инструментами им служили молотки, пилы, сверла, заржавленные лебедки. В их партитуры вплетались громкие проклятия и хриплые крики докеров: «Конец ниже держи, вот так! Еще ниже, еще чуток, на волосок с задницы пониже, – стой! Кувалду тащи и гвозди на четверть дюйма, живее!» Советники, проходя мимо моих верфей, упивались этими звуками, которые для них были слаще музыки, и уходили с довольными улыбками на лицах.
Огромная толпа собралась в гавани посмотреть, как наши фрегаты-налетчики – так их к тому времени прозвали – сойдут на воду. Вдоль доков по обе стороны выстроилась живая стена зевак. Денек выдался славный: небо синело в вышине, точно лист шлифованной стали, дул веселый попутный ветерок. Для членов Совета на оконечности самого длинного пирса соорудили многоярусную трибуну. Планировалось, что, как только моя флотилия поравняется с ними, они подожгут огромную деревянную копию городской печати.
Я был на верфи. Суда уже стояли на стапелях, готовые в боевом порядке соскользнуть на воду. Их было шесть, и я с моей лодочкой пристроился между ними, надеясь, что в первые мгновения после спуска они прикроют меня своими корпусами. Я отодвинул засовы. Огромные двери распахнулись, и наша эскадра, точно стая откормленных лебедей, устремилась наружу.
Они и двигались как лебеди, по крайней мере поначалу. О, это были очень гордые господа, мои бумажные фрегаты, в первые минуты своей прогулки по морю. Из толпы послышались восхищенные ахи и охи. Но почти одновременно с ними стали долетать и другие возгласы: «Что это? Гляди, гляди!» Шестерка завертелась, тычась во все стороны, как кучка пьяниц, пришедших потанцевать на карнавале. Налетая друг на друга, они поворачивались кормой вперед и раскачивались, так что их мачты напоминали метрономы. Тут уже зашумели и советники. Печать полыхала вовсю, но оркестр споткнулся на середине такта. Налетевший ветерок согнал кораблики в центр гавани. И вот тут-то они начали набирать воду по-настоящему. То один размокший корпус, то другой расползался, как тесто под дождем. На берегу поднялся крик. Наконец первый из моих бумажных господ явно перебрал. Он затонул так быстро, что мачты ушли под воду стоймя, как морковка, которую снизу утащила крыса.
Я лежал вот здесь, на корме. Мне предстояло оказаться на сцене, если так можно выразиться, как только последний фрегат отправится на дно. Это была самая рискованная часть моего предприятия, ибо за те пять минут, которые потребовались им на то, чтобы затонуть, я едва не погиб от смеха. Так я и предстал перед своими согражданами, все мои попытки справиться с собой ни к чему не привели. Но когда толпу на берегу – как бы это получше выразиться? – накрыла волна понимания, я подполз к мачте и, держась за нее, кое-как поднялся на ноги. Настоящие корабли уже сушили якоря, намереваясь изловить предателя. Задыхаясь от смеха и не выпуская из объятий мачту, я выкрикнул: «Граждане!»
Мысль о них вызвала у меня новый приступ смеха. «Граждане! – каркнул я опять. – Я ничего не понимаю! Я… в ужасе! Я использовал… самую лучшую… бумагу!» Это предложение едва меня не прикончило. Головной корабль нашего флота был в какой-то сотне футов от меня, лучники строились на квартердеке. Я распустил парус. К тому времени я уже не был новичком в изучении демонических течений, а возле Сордон-Хеда они довольно сильны. Покидая гавань родного города, я с удовлетворением отметил, как толпа, которой пришлось заплатить огромные налоги за эту игру в кораблики, покинула доки и растеклась вдоль пирсов и как Совет в полном составе встревоженно повскакал на ноги.
Потребовалось немалое мастерство в управлении лодкой, чтобы идти достаточно медленно и позволить флоту следовать за собой. Полагаю, все дело было в тщеславии, хотя допускаю, что мною руководило и какое-то другое, менее субъективное побуждение. Во всяком случае, я хотел, чтобы люди знали, куда я направился, и были свидетелями моего спуска. Негоже уходить из мира себе подобных не попрощавшись, не дав никому знать, что вот ты, такой же, как они, отбываешь в другой мир. Я спустился через Водоворот Таарга, что у Желтых Рифов. Я не ожидал, что кто-нибудь из моих преследователей зайдет так далеко, но капитан головного судна оказался ревностным служакой и не сбавил вовремя ход. Их затянуло за мной следом. Моряков я, насколько то было возможно в ревущем урагане воды, перебил стрелами, но многие попали к демонам в плен, и я ничего не мог для них сделать. Бешено кружась, понеслись они вместе со мной через Черную Стремнину вниз, туда, где водоворот питает безымянную подземную реку, впадающую в море в нескольких тысячах лиг отсюда.
Голос Гильдмирта в какой-то момент, должно быть, стал частью той паутины сна, которая опутывала мозг Уимфорта, потому что, как только он перестал говорить, мальчик раскрыл глаза. Они были темные и большие, а не поросячьи, как у его отца, и на этот раз было заметно, что он видит проплывающие над ним облака. С помощью Барнара мальчик сел и посмотрел сначала на нас, потом на лодку, потом снова на нас. При виде его изумления все слова вылетели у меня из головы. С фактами его познакомил Барнар.
– Мы люди, Уимфорт, а не демоны. Вот этот человек помог нам выудить тебя из моря, спасти. Твой отец послал Ниффта и меня за тобой. А теперь мы возвращаемся назад, в мир людей.
События последних недель в изложении друга показались мне рассказом о ком-то другом, не о нас. Я взглянул на свои руки. Довольно приятные руки, но ничего особенного. Вспомнив все, что мы с Барнаром сделали до сих пор, даже не считая того, в чем нам помог Гильдмирт, я поразился.
Глаза Уимфорта безучастно темнели, точно два входа в туннель, куда Барнар послал свои слова. Не меньше минуты прошло, прежде чем в них зажглись ответные огоньки. Дыхание его участилось, лицо исказилось от страха, мальчик поднял руки и провел ладонями по щекам, словно желая убедиться, что это не сон. Затем дрожь прошла по его телу, и он оттаял. Слезы набухли в уголках глаз: они долго не приходили, зато теперь капали удивительно часто, как дождь. Барнар потрепал его по плечу.
– Нам предстоит нелегкий путь, Уимфорт, – сказал он, – но есть все шансы полагать, что мы справимся.
Мальчик смотрел то на него, то на меня. Дыхание его стало ровнее. Потом он взглянул на Гильдмирта, чьи багрово-красные глазницы пламенели среди ухмыляющихся развалин лица, подобно двум закатным солнцам.
– Ты и вправду свободен, сынок, – промолвил Пират. – Не буду даже пытаться подсчитать, сколько шансов было за то, что ты когда-нибудь вырвешься отсюда, цифры все равно не помогут тебе осознать, насколько ты оказался везучим. Большинство таких, как ты, остается здесь навсегда.
– Вы двое, – заговорил, точнее каркнул, Уимфорт – голосом это трудно было назвать. Он прокашлялся. – Вы двое. Мой отец послал вас сюда?
Первый взгляд на человека – половина пути к встрече с ним. Первый звук его голоса – вторая. Голос мне понравился: все еще юношески ломкий, но уже с чуть заметной мужской хрипотцой. Голос уверенного в себе человека, беззастенчиво высказывающего все, что думает. Надо полагать, разговаривая со слугами, в выборе выражений он не стеснялся, но зато наверняка был остер на язык и обладал богатым воображением. Он обвел море и небо удивленным взглядом.
– Сколько я пробыл здесь? – последовал вопрос. Барнар пожал плечами.
– Трудно сказать, сколько мы уже в пути. Может быть, два или три месяца.
– Три месяца! – повторил Уимфорт едва слышно. В тоне его звучала горечь – мы понимали, что в эту минуту он перебирает в памяти все пережитое за это время. Наконец он вздрогнул, потом еще раз, сильнее. Взглянул на нас. Нам показалось, что в его глазах мы заметили панику. – Это вы так долго шли сюда?
– Нет, – ответил я. – Дорога заняла около месяца, может, чуть больше, и еще примерно столько же ты пробыл здесь до того, как твой отец… смог заручиться нашей помощью.
– Отец послал вас… – эхом отозвался мальчик. Я забеспокоился: его взгляд становился все более напряженным. – Три месяца здесь! – простонал он. – Три месяца. И отец присылает вас. Сначала он ждет целых два месяца, а потом посылает пару бабуинов, которые еще два месяца топают сюда на своих двоих! – Голос его сорвался на визг столь же безумный, как и его арифметика. – Хороший чародей вытащил бы меня отсюда за день! Ах он, куча дерьма! Жадная, прижимистая куча дерьма! ТРИ МЕСЯЦА!!