Рыцари былого и грядущего. Том II

Про Баязида Бистамского Убисини говорит: «Он отождествил себя с Богом, когда в присутствии своих учеников воскликнул: «Слава мне! Я выше всех вещей!». Надо ли объяснять, что значит для ислама возомнить себя равным Аллаху? Крайняя степень вероотступничества. А между тем, именно «трезвый» Джунейд столь высоко ставил откровенно бесноватого Баязида.

А вот трезвый вариант суфизма, багдадская школа. Один из самых ярких её представителей Абд-ал-Кадир так обозначил цель суфизма: «Закрыть перед людьми двери ада и открыть двери рая». Эти слова после воплей бесноватого Баязида – словно глоток чистейшего воздуха после дыма пожарищ. Под формулой Кадира мог бы подписаться и христианин. В богословском смысле это не только выше экстатичного суфизма, но выше и законнического ислама. Ведь ислам утверждает, что двери рая открыты для всех, кто исповедует единобожие и уж тем более для шахидов, павших в священной войне. А Кадир, осознавая, что этого явно недостаточно, создаёт целую систему, чтобы «открыть двери рая». Это явный шаг на пути к христианству. Ведь Абд-ал-Кадир говорил в своих проповедях о победе над страстями и о любви. Воистину, он двигался от Мухаммада ко Христу. А Баязид – от Мухаммада к Люциферу.

А был ещё Беха ад-Дин, живший в XIV веке в Бухаре. Его учение проникнуто умеренностью, как и вообще суфийство багдадской школы. Беха ад-Дин признавал только молчаливое самоуглубление и отвергал экстаз, достигавшийся громкими криками и музыкой. Суфий, по его мнению, не должен владеть ни землёй, ни рабами. Воистину, это был христианствующий суфий.

Но был и Джелал ад-Дин Руми (XIII в.), утверждающий, что Бога одинаково можно найти и в мечети, и в церкви, и в капище идолов. Это уже конкретное масонство. За утверждение насчёт капища идолов, Мухаммад велел бы зарезать этого мыслителя на месте. И тем не менее Руми продолжают считать исламским мыслителем.

Как же европейцы определяют, что такое суфизм? Мы привыкли, что за каждым религиозным направлением стоит внятная и разработанная система взглядов и убеждений. Но в суфизме ни у одного из даже хорошо организованных орденов нельзя найти систематически развитого учения. Мы просто не готовы оказаться в пустыне с её миражами и ускользающими смыслами.

Представьте себе, что все христианские ереси (арианство, несторианство, монофизитство, иконоборчество и так далее) объединили под одним общим названием. Что между ними общего? Друг от друга они отличаются порою куда больше, чем от православия. Несториане и монофизиты, надо полагать, пришли бы в ужас, оказавшись под одной крышей. Их объединяет отрицание ортодоксии, но никаких общих положительных утверждений они не имеют. Да никому бы в христианском мире такое объединение и в голову не пришло. Но суфизм – именно такое объединение. Все исламские ереси от почти христианства до почти сатанизма сведены к одному общему понятию. Впрочем, само понятие ереси в исламе весьма условно. Если нет разработанной ортодоксии, что считать ересью? В итоге, одни исламские богословы признают суфизм вполне законным учреждением в исламе, другие, напротив, являются ожесточёнными врагами суфи. И для того, и для другого оснований волне достаточно. Вот любопытное суждение: «У суннитских дервишей сущность суфизма глубоко скрыта и замаскирована под формой ислама, так что её с трудом можно узнать. У шиитских дервишей наоборот – сам ислам едва узнаваем в форме суфизма». Деление весьма условное, потому что на самом деле суннитские суфии бывали ещё куда большими путаниками, чем шиитские, но общий расклад примерно таков: то ислам у них рядится в одежды суфизма, то суфизм в одежды ислама. С ума бы не сойти.

Так было ли хоть что-нибудь объединяющее всех суфи? Было. Вот что пишет современный суфи: «Для достижения высшей цели, то есть познания абсолютной истины, путнику необходимо пройти такие ступени, как шариат (свод религиозных законов), тарикат (путь духовного совершенствования), хакикат (высшая ступень духовного совершенства)».

Ну вот теперь более или менее понятно. Для всех суфи традиционный ислам – не есть законченная религия, а лишь начальная ступень, некая точка из которой надлежит отправляться на поиск истины. Значит, основная масса мусульман, которые довольствуются соблюдением шариата – народ неразвитый, духовно непросвещенный, весьма далёкий от истины. Выходит, что для всех суфи ислам – религия тёмных масс?

Суфи должен перейти на ступень тариката, стать странником на пути к истине. Вот только куда двигаться? А куда хочешь. Перед тобой 360 градусов окружности. Иди по любому из них, ты уже суфи, просто потому что идёшь. Немногие избранные достигают высшей истины – хакиката, но они уже никому не расскажут, каков он, этот хакикат, изнутри. Это область тайного учения, скрываемого от пребывающих на стадии шариата, то есть от всех традиционных мусульман. Достигшие хакиката, может быть, более всего чтут Мухаммада. А может быть – Христа. Или Люцифера? Они не скажут об этом никому.

Приходит, скажем, молодой религиозно настроенный мусульманин в Орден дервишей. Его принимают и дают ему звание мюрида, но ему ни слова не говорят, каково учение в этом Ордене, каков устав. Он знает одно – его новые братья обладают истиной. Пока ему велят, к примеру, рассказывать руководителю все свои сны. Потом, возможно, допускают до мистических радений, где особое внимание уделяют музыке, пению, танцам, доводящим до состояния экстаза. Ему могут приказывать совершать поступки, нарушающие установленные нормы поведения, чтобы вызвать на себя порицание. Говорят, это будет ему полезно. Ему, может быть, запретят пить вино, а, может, заставят пить его до скотского состояния в обязательном порядке. Всё зависит оттого, в какой Орден он попадёт. И через некоторое время, если будет хорошим мальчиком, ему раскроют тайное учение, объяснят, в чём она, истина. Но он уже никому об этом не расскажет. Разве не страшно?

Очередной мираж: путник бредёт по пустыне и видит перед собой ханаку – исламский монастырь. Здесь живут монахи-дервиши. Путник рад: в исламе тоже есть аскеты…

Первые обители суфиев – ханаки появились в Египте во второй половине XII века. В Азии – раньше. Историк суфизма Джами рассказывает, что первая ханака была построена христианским (!) эмиром города Рамлы в Палестине. Как это красиво и возвышенно: христианское и мусульманское монашество на Святой Земле!. Взаимовлияние и взаимопомощь между двумя великими религиями!.. Мираж…

Значительная группа европейских исследователей считают, что дервишество образовалось в исламе под влиянием христианского монашества и в подражание ему. В XIII веке в Египте встречаем такое редкое в мусульманском мире явление, как женская обитель. Во главе обители находилась «игуменья», наставлявшая сестёр и учившая их Закону Божьему. Как это по-христиански!.. Мираж…

Фон Гаммер пишет: «Выражение пророка «Нет монахов в исламе» должно бы бы достаточным для того, чтобы препятствовать всякому подражанию монашеству, но естественное расположение арабов к уединённой и созерцательной жизни заставило их скоро забыть это правило». Очень интересно! Арабы-таки не удержались и учредили монашество? Другой европейский автор едва не захлебнулся от восторга по этой поводу: «Мусульмане мистики во многом напоминают средневековых христиан. Абд-ал-Кадир Гилянский был современником Бернара Клервосского. В XII веке и в мусульманским, и в христианском мире была сделана успешная попытка оживить монашество, предъявив к нему более серьёзные нравственные требования». Тут возвышенность наших религиозных представлений имеет шанс достигнуть апогея. Видите, как Кадир и Бернар пожимают друг другу руки?.. Мираж…

Не будем, впрочем, забывать, что мираж – тоже реальность, только очень зыбкая и неустойчивая. Однако, под властью миража можно прожить жизнь. И даже – далеко не самую плохую жизнь. Если некий араб-созерцатель пребывал в убеждении, что он – исламский монах-молитвенник, имеющий целью приближение души к Богу? О-хо-хо…Не пора ли выбираться из пустыни?

В чём же реальность, которая не есть мираж? А просто. Либо пророк Мухаммад прав и «в исламе нет монахов», либо в исламе нет пророка, а это значит, что нет и самого ислама. Логика острая и безжалостная, как меч тамплиера.

Вот трезвая точка зрения: «Ошибаются те, что называет дервишей аскетами. Деллингер называл дервишество карикатурой на аскетизм. Дервишество есть мистико спиритуалистическая секта с доступным и тайным учением. Аскетизм не то же, что мистицизм».

Вот не менее трезвая позиция: «В дервишестве нет ничего монашеского. В нём проповедуется чистая мистика и спиритизм. В дервишестве не требуется ни нищеты, ни девственности».

И ещё: «Странствовать дервиши отправляются обыкновенно по достаточном приобретении спиритических сил, и странствовать они идут с целью расточать между народами эти силы».

Спириты-факиры… При чём тут монашество? Ну вот мы и выбрались из под власти миражей. Немного грустно, потому что было красиво, но ничего не поделаешь. Взгляд христианина – трезвый взгляд.

«Каков же был тарикат Шаха? – задумался Сиверцев. – Как он мог из этих иллюзорных дебрей выбраться к ортодоксальному христианству? Достаточно ли в суфизме возможностей для того, чтобы стать христианином?».

Оказалось, что достаточно. От ислама суфизм расползался во все возможные стороны, в том числе и в сторону христианства.

Ещё в XIV веке в Малой Азии было отмечено движение в пользу слияния ислама и христианства под влиянием суфиев. Трудно сказать, что хотели эти суфии: синтезировать две религии или выйти из ислама в христианство. Но они «христианствовали», это точно. Их опыт можно было изучить, скорректировать, развить.

Ага-Мухаммад Алит, знаменитый шиитский учёный, ожесточённый враг суфиев, писал: «Главные положения «Хулули» (суфийского братства), конечно, сходны с символом назарян (христиан), которые веруют, что Дух Божий вошёл в утробу Девы Марии, а потому веруют в учение о Божественной природе своего пророка Иисуса».

Почтенный Ага-Мухаммад мог бы, конечно, знать, что не только суфии-хулули, но и сам пророк Мухаммад говорил едва ли не тоже самое. Но, видимо, суфии делали гораздо больший акцент на божественной природе Христа, чем это было принято в традиционном исламе, и это суждение начали связывать с суфизмом.

Вот ещё одна оценка: «Дервиши признают, что между тем, как все пророки и даже сам Мухаммад родились, как обыкновенные люди, Иисус Христос, которого они вместе с простыми мусульманами называют Рух Аллах, то есть Божий Дух, произошёл от Божественного Духа, вошедшего во чрево Девы Марии. Поэтому он обладает Божественной природой».

Итак, некоторая часть дервишей-суфи посвятила себя заботе о небольших, едва заметных росточках христианства, которые были в традиционном исламе. К слову сказать, развивать то, что в исламе уже есть, куда более исламский подход, чем, например, заимствовать у индусов учение о реинкарнации, как это делали другие суфии, так что именно христианствующие суфии могли пользоваться в мусульманской умме наибольшим авторитетом. Так вот могло ли из этих росточков, за которыми ухаживали мудрые и просвещённые суфии, вырасти полноценное дерево христианства? А что этому препятствовало?

Многие суфии развивали учение о Божественной Любви. Иные суфии понимали любовь пантеистически, то есть в совершенно нехристианском смысле. Именно о суфи-пантеистах один исследователей писал: «Дервиши превратили любовь не только в основное, руководящее начало жизни и деятельности человека, но и в одушествляющий принцип всей вселенной». Забудем на время про пантеизм и посмотрим на это утверждение беспристрастным христианским оком. Под чем тут не мог бы подписаться апостол любви Иоанн Богослов? Бог есть Любовь. Бог управляет вселенной. Значит, вселенной правит Любовь.

В исламе нет понятия любви. Ислам ничего не говорит о любви к Богу и даже отрицает её возможность. Коран учит не любви, а повиновению. Это книга кнута и пряника. Но вот что говорила удивительная женщина-суфи Рабиа ал-Адавайа: «О, Господи, если я служу тебе из страха перед адом, то спали меня в нём. Если я служу Тебе в надежде на рай, изгони меня из него. Если я служу Тебе ради Тебя самого, то не скрой от меня вечной Своей красы. Так охватила меня любовь к Богу, что не осталось у меня ничего, чем я могла бы любить кого-либо, кроме Бога».

Разве эти слова принадлежат не христианской монахине-подвижнице? Воистину, Рабиа была настоящей христианкой, даже если не подозревала об этом.

А вот речения великого суфия Ал-Басри:

«Познание наступает тогда, когда ты не находишь в своём сердце ни крупицы вражды».

«Каждый намаз, на котором отсутствует сердце, приближает к мучениям».

«Рай вечный – не за ничтожные дела земные, а за добрые намерения».

Это не ислам. Это христианство. Разве ислам предписывает изгонять из своего сердца вражду, ненависть к врагам? Разве ислам говорит нам, с каким сердцем надо совершать намаз? Его надо совершать пять раз в день, а к сердцу – никаких требований. Исламский рай для тех, кто «сражался на пути Аллаха», а тут все предписанные исламом «дела земные» объявляются ничтожными, а в рай, оказывается, можно войти «за добрые намерения». Это не просто христианство. Это православие.

«Наш трезвый друг» Джунейд ал-Багдади мыслил так: «Знай, что Аллах приближается к сердцам своих рабов ровно настолько, насколько Он видит их сердца приблизившимися к Нему. Следи же за тем, что близко твоему сердцу». Если бы мудрый и опытный игумен в православном монастыре обратился с такими словами к юному послушнику, ни сколько не было бы удивительно.

А мудрый суфий Саади Ширазский так видел дервиша: «Внешние признаки дервиша – рубище и нестриженные волосы, но действительные его приметы – бодрое сердце и умерщвлённая плоть. Обязанность дервишей – молитвы и славословия Богу, услужение и повиновение Ему, принесение в жертву себя и довольство малым, исповедание единобожия и упование на Бога, смирение и терпение».

Здесь нет спирита-факира, который лижет раскалённые железяки и прочими столь же глупыми способами «расточает спиритические силы». Это образ православного монаха. Разумеется, далеко не законченный образ, но ни сколько не противоречащий нашим представлениям о монашестве.

И это уже не ислам. И это уже не мираж суфизма. Это великий Саади. Современник Ордена тамплиеров.

***

Поезд весело катил по просторам Индии. В купе вальяжно расположились трое мужчин в белых одеждах местного покроя. В двух из них не трудно было узнать европейцев, а третий все всякого сомнения являл собой «лицо мусульманской национальности». Этот последний буквально прилип к окну, с напряжённым восхищением всматриваясь в буйную природу за окном.

– Скажи, Али, тебе нравится Индия? – спросил Сиверцев несколько покровительственно.

– Да, конечно же! – Али охотно подтвердил и без того очевидный факт.

– А мне не нравится, – категорично отрезал Андрей.

– Почему? – Али выглядел растерянным ребёнком.

– Слишком много шика, – пренебрежительно отрезал Андрей.

Князев жизнерадостно рассмеялся, бросив Сиверцеву понимающий взгляд.

– Что вы смеётесь? – к растерянности Али уже примешалась столь же детская обида, которую он не считал нужным скрывать.

– Не обижайся, Али, – спокойно и по-отцовски сказал Князев, – просто наш друг вспомнил одну русскую книжку. Ты не мог её читать, на фарси Ильфа и Петрова никто не смог бы перевести.

– Так точно, командор, – с картинной строгостью заключил Сиверцев.

Князев опять хохотнул, но на сей раз коротко. В контексте Ильфа и Петрова обращение «командор» приобретало ироничный смысл.

Али ещё ближе пододвинулся к окну, всем своим видом изображая, что его не надо отвлекать от чудесных лицезрений. Но Сиверцев не унимался:

– А почему тебя называют Али Каирский? Ты ведь не египтянин и вряд ли жил в Каире.

– Я очень хитрый, – весьма серьёзно сказал Али, не отрываясь от окна.

– А при чём тут хитрость? В Каире все такие?

Неожиданно для Андрея, Князев опять расхохотался. Али посмотрел на командора с благодарностью и улыбнулся тонкой, невероятно хитрой улыбкой.

– Сказки «Тысяча и одна ночь» переведены на русский, – пояснил Князев. – Тебе, Андрей, стоило их почитать, тогда ты знал бы, кто такой Али Каирский. Что за прелесть эти сказки! Каждая из них есть поэма! Кто сказал?

– Не знаю. Я что, Пушкин что ли? – тонко парировал Андрей.

У Князева уже, кажется, не было сил смеяться. Все трое пребывали в самом благодушном настроении.

***

После невероятной тесноты подводной лодки буйство красок сказочного Индостана пьянило и расслабляло. Кажется, шпроты в банке чувствовали себя просторнее, чем они в маленькой субмарине, которая в Персии приняла на борт 11 человек. Андрей искренне недоумевал, вспоминая о том, что Князев говорил ему – это плавсредство может перевести десант до 20-и спецназовцев. «А, впрочем, что тут непонятного? – вяло думал Сиверцев. – Спецназовцы – не туристы, им комфорт никто не гарантирует. Тут единственный критерий – смогут ли они выдержать такое уплотнение? А они смогут».

С ними пошли десять тигров Шаха, да напросился ещё один шиит – двунадесятник, называвший себя Али Каирский. Али симпатизировал христианству, но не имел намерения его принимать.

– Зачем тебе с нами, Али? – печально спросил Князев. – Мы идём защищать христиан и только христиан.

– Люди, которые убивают там христиан, убивают и мусульман. Это наши общие враги. Господин, конечно, знает, какие там гонения на мусульман.

– Али, мы никогда не ответим вам взаимностью и никогда вместе с шиитами не пойдём защищать мусульман.

Али вздрогнул и посмотрел на командора храмовников исподлобья. Его глаза вспыхнули, но он очень быстро справился с собой. Присутствовавший при разговоре Сиверцев подумал: «Настоящий воин». Сделав паузу, Али прошипел, как змея:

– Что ты хочешь услышать, господин, в ответ на свои злые слова?

Князев , кажется, несколько растерялся. Он явно не хотел конфликта, но ещё меньше ему понравилось бы сентиментальное «братание». Али выглядел простодушным и плутливым ребёнком, неустойчивым в своих желаниях, как и все дети, а сейчас Князев подумал, что ошибся как минимум в последнем пункте.

– Я хочу услышать, Али, что ты будешь кричать, когда вместе с нами пойдёшь в бой?

– Господину будет неприятно, если я воскликну «Аллах Акбар»?

Их взгляды жестко встретились. Оба молчали. Так опытные фехтовальщики не торопятся хвататься за клинки, зная, что первый же выпад станет последним. Наконец Али произнёс упругим и непокорным голосом:

– Из уважения к христианам, я буду кричать: «Рух Аллах акбар». Рух Аллах – Дух Божий. Так мы, мусульмане, называем Мессию.

Князев молчал. Душа Андрея сжалась. Ему страшно было даже представить, что происходит сейчас в душе командора. Наконец, Князев сказал так же тихо и печально:

– Ты пойдешь с нами, Али. – По лицу командора не проскользнула даже тень доброжелательной или дружелюбной улыбки. Али так же очень серьёзно отвесил почтительный полупоклон.

Тогда в Персии, они больше не сказали друг другу ни слова. А сейчас они всю дорогу смеялись, балагурили, подтрунивали друг над другом. Им было легко и радостно. О вере не сказали ни слова. О страшных событиях в Индии так же ни разу не обмолвились. Зачем? Будет день и будет смерть. И они, Бог даст, успеют помолиться перед смертью. Каждый по-своему. Это будет. А сейчас они – беззаботные путешественники.

– А зачем мы вырядились индусами, мессир? – несколько дурашливо спросил Андрей. – Если честно, мы с вами не очень похожи на аборигенов. Разве что Али, да и то не очень. Он весь такой… каирский.

– А на кого, по-твоему, должны быть похожи два европейца и перс? Кому угодно бросится в глаза странность нашей кампании, так что выход у нас один – косить под паломников в какой-нибудь храм бахаи, где все религии в куче, или к очередному Саи Бабе, которого, надо полагать, «чтут все народы земли». Такие паломники любят наряжаться индусами. К тому же эта просторная одежда очень удобна, не сковывает движений. Ты ещё оценишь это, когда мы будем… резвиться. Да ведь и белый цвет – не чужой для нас.

Андрей понял, что Дмитрий деликатно намекнул на цвет тамплиерского плаща и напрягся, ожидая реакции Али. Последний, не переставая внимательно смотреть в окно, обронил: «У пророка было белое знамя. Не все знают об этом».

Утром перед завтраком надо было молится. Андрей опять почувствовал, что назревает неловкая ситуация, но командор уже всё продумал. Он обратился к Али спокойно и уважительно:

– Сейчас мы помолимся, а потом – ты. Хорошо?

Али с дружелюбным пониманием кивнул.

Командор глянул на ручной компас и, определив, где восток, встал на молитву. Андрей присоединился (Али смотрел в окно). Они 13 раз прочитали «Отче наш». Затем командор, ещё раз взглянув на компас и что-то в уме прикинув, показал Али: «Мекка – там». Шиит кивнул с благодарной детской улыбкой. Теперь уже Князев с Сиверцевым пересели к окну, заинтересовавшись пейзажами.

Всё было хорошо. Так хорошо, что лучше и не надо.

***

Князев разбил десант на три группы. Две из них, по 5 человек, составляли тигры Шаха. Командор назвал им цели, поставил задачи и отпустил в «автономное плавание», пояснив Сиверцеву: «В бою мне не хотелось бы ими руководить, у них свои командиры, роль которых весьма нежелательно принижать. Да и всё равно пришлось бы разделиться. Тут несколько объектов на значительном удалении». Тигры добирались до своих объектов самостоятельно.

С ними пошли так же три моряка с подлодки – один рыцарь и два сержанта Ордена. Моряков Князев взял в свою группу. Сейчас они ехали в соседнем купе.

И вот уже они вшестером стоят на вокзале – все в белых индийских одеждах. Лица моряков, с которыми Андрей так и не успел познакомиться – суровые, напряжённые, они явно чувствовали себя не в своей тарелке. Подводные жители не умели играть роль, приспосабливаться к ситуации. Али всё так же восторженно вертел головой, ему и не надо было играть роль – он был без ума от Индии. Поглядывая на Дмитрия, Андрей каждый раз рисковал расхохотаться. Лицо командора приняло торжественное выражение не слишком умного паломника, который очень боится уронить своё достоинство и всем своим видом даёт понять: «Я тут – человек не последний». Опытный оперативник менял обличия, кажется, сам того не замечая, с той же лёгкостью, с которой иной поправляет волосы.

Подкатил небольшой микроавтобус – старый, обшарпанный. Вышедший из него водитель-индус сразу же направился к Дмитрию, такому важному, что не было сомнений – он тут главный. Сам индус был в драных джинсах и жёваной футболке болотного цвета, одеждой своей куда менее напоминая индуса, чем «группа паломников».

– Вы к отцу Джеймсу? – шёпотом по-английски спросил шофёр командора.

– О да, конечно, – с высокомерным британским дружелюбием ответил командор.

***

Маленький, аккуратный двухэтажный особнячок со всех сторон утопал в зелени деревьев. Рядом стоял совсем маленький храм западной архитектуры с католическим крестом. К храму прижималась вовсе крошечная хижина со ставнями на окнах. Кругом – цветы, самые невероятные и экзотические, всех возможных оттенков, весьма заботливо ухоженные.

– Вот такие здесь монастыри, Андрюха, – обронил Дмитрий, когда они вылезли из автобуса.

Из хижины вышел высокий сухопарый священник в чёрной сутане, с распахнутыми объятиями и обворожительной улыбкой устремившийся навстречу гостям.

– Вы и есть тот самый мистер Князев? – радостно вопросил священник, пожав протянутую ему руку двумя руками.

– Просто Дмитрий, – сдержанно улыбнулся командор. – А это наши братья… – он каждого представил по имени.

Священник особенно долго и радостно тряс руку Али, чем привёл юного шиита в немалое смущение. Пока представлялись, Сиверцев внимательно рассматривал священника. Когда-то он явно был очень стройным мужчиной, но теперь сильно сутулился. Короткие волосы были совершенно седыми, лицо гладко выбрито. Удивительно благородное и очень доброе лицо. Он никогда, наверное, не переставал улыбаться, но улыбка его было очень грустной. Всегда радостный священник выглядел всегда печальным.

– Господа, – несколько смущённо начал священник, – наши сёстры хотели бы хоть одним глазком взглянуть на вас. Монахиням, конечно, не пристало знакомиться с мужчинами, тем более такими красавцами, но и прятать вас от них было бы как-то странно.

– Да, конечно же, – по-прежнему сдержанно обронил Князев.

– А они уже тут за дверью стоят. Очень переволновались. Подглядывают, наверное, во все щели, – отец Джеймс, переволновавшийся, кажется, больше всех, суетливо направился к особнячку и, исчезнув за дверью, через несколько секунд показался с сёстрами.

Неслышными шагами они вытекли на улицу, да так и остались стоять у дверей, не смея приблизиться к гостям. Командор отвесил в сторону монахинь почтительный полупоклон, чему последовали все тамплиеры. Монахини так же поклонились. Они были в белых сутанах и чёрных апостольниках, разного возраста, от совсем ещё юных до стариц. Отец Джеймс о чём-то пошептался с этой стайкой и приблизился к тамплиерам с монахиней лет сорока, на груди у которой висел деревянный крест.

Князев понял ситуацию и счёл за благо сделать два шага вперёд, отделившись от своих парней.

– Это наша игумения, мать Наталья, – отец Джеймс представил Князеву монахиню с крестом. Игумения очень пристально и твёрдо посмотрела в глаза командору и с едва уловимой иронией спросила:

– Значит, благородные господа будут защищать невест Христовых?

– Если это будет угодно Господу, матушка, – спокойно и доброжелательно ответил Князев, не пытаясь попасть в тон.

Игумения опустила глаза в землю, а когда подняла их, они были влажными. Дрогнувшим голосом она сказала:

– Мы будем молиться за вас.

Привычным жестом мать Наталья протянула командору крест, висевший у неё на груди. Князев перекрестился и поцеловал крест, прошептав, не глядя на матушку: «Non nobis, Domine, non nobis, sed tuo nomine da gloriam».

Игумения молча поклонилась и исчезла вместе с сёстрами в недрах своего корпуса.

– Мне очень жаль, господа, что не могу разместить вас достойно, – развёл руками отец Джеймс. – Сами понимаете – женский монастырь. В свою хижину не приглашаю, там даже нам с моим котом тесно. Придётся уж – на полу в воскресной школе, а пока отобедаем там же.

Ведомые священником, они нырнули в какие-то заросли, где обнаружилось ещё одно здание, одноэтажное, но побольше хижины духовника монастыря.

Сдвинутые школьные парты образовали длинный стол, на котором было расставлено скромное угощение: лепёшки, молоко, сыр, овощи, фрукты. Ели молча. Отец Джеймс, кажется, испытывал неловкость, не зная, как начать разговор. Наконец он выдохнул:

– Грэхем много рассказывал мне о вас, Дмитрий. Хотя, может быть, не так уж и много, но только хорошее.

Дмитрий кивнул и спросил:

– Как он погиб?

– Очень просто. Ехал на машине с сыновьями. У него были замечательные мальчики 10-и и 8-и лет… Машину остановили боевики из «Баджранга». Облили бензином и подожгли. У нас сейчас это очень просто, – похоже, отец Джеймс давно уже выплакал все слёзы, он рассказывал о страшной смерти миссионера и его детей, страдальчески улыбаясь.

Сиверцев вспомнил, что Дмитрий, исчезнув на некоторое время посреди Индийского океана, вернулся на субмарину сам не свой. Сейчас стало понятно, что тогда он узнал о страшной смерти миссионера, с которым, по видимому, был хорошо знаком. Ни один тамплиер не проронил ни слова, услышав о страшном мученичестве христиан, но все до единого изменились в лице. Командор пояснил, обратившись к своим:

– Наш друг был миссионером из Австралии. Католик. В Индии он прожил почти всю жизнь, больше 30-и лет проповедовал среди прокажённых. Грэхем понимал, что в любой момент может стать одним из них, и вместе с ними будет гнить заживо. Но Бог миловал. Скольких всеми отверженных и медленно умирающих он привёл ко Христу… Так совершалось чудо: умирающие становились оживающими для жизни вечной. Этот пример – назидание всем нам, братья. Грэхем всю жизнь был готов к смерти, и вот Господь даровал ему мученическую кончину, а значит – жизнь вечную. Отсюда не все мы вернёмся. Счастливой вам смерти, братья.

Лица тамплиеров, искажённые перед этим страданием, просветлели. Все как-то сразу приняли это простое обстоятельство: сентиментальное путешествие закончилось, они вступили в реальность смерти. В свою реальность.

Неожиданно заговорил рыцарь-моряк, плотный мужчина лет тридцати с чёрной, очень неровно подстриженной бородой:

– Отец Джеймс, мы пришли сюда, чтобы защищать индийских христиан. Мы знали, что у вас начинаются гонения. Но мы, конечно, не представляли, что в Индии – времена Нероновы – христиан превращают в факелы, – он сокрушённо помотал головой. – Расскажите, что у вас происходит? Уже много случаев мученичества? – моряк спрашивал спокойно, несколько даже по-деловому.

– Недавно в одном селении неподалёку отсюда зверски замучили целую христианскую семью: мать, отца и четверых детей в возрасте от 2 до 12 лет. В другом городе беснующаяся толпа сожгла на площади 300 экземпляров Библии. Подробности мне неизвестны, но вряд ли все, у кого эти Библии отняли, остались живы. Мне известно о гибели 64 христиан – это по всей Индии примерно за год. Убивают священников, насилуют монахинь, сжигают церкви. Недавно по Калькуттой разграбили женский монастырь, творили всё, чем это обычно сопровождается. В одном штате на Рождественской неделе было 120 нападений на христиан, сожгли 30 церквей8. Как-то пятерых христиан растерзали, обвинив их в смерти священной коровы, хотя обвинение – абсурдное. Наши христиане не настолько безумны, чтобы лакомиться говядиной.

– Чем же вызваны эти дикости, что к ним подтолкнуло?

– В последние годы началось лавинообразное обращение далитов в христианство. Они тысячами принимают Христа. Слышал, что в Нью-Дели ожидалось одновременное обращение целого миллиона далитов, не знаю только, состоялось ли.

– А кто такие далиты?

– Это представители низших каст.

– Разве в Индии до сих пор существуют касты?

– Ещё как существуют. Далиты – отверженные. Они занимают самые низкооплачиваемые должности, выполняют самую нечистую работу – дворники, уборщицы. Многим из них запрещают даже молится в индуистских храмах. Естественно, далиты, поставленные вне общества, оказываются очень восприимчивы к христианству. Что им индуизм, если их свои же в свой же храм не пускают? А христиане принимают далитов, как равных. Для них единственная возможность стать человеком – это быть со Христом.

– А ведь это для любого человека так. Разве без Христа мы были бы людьми?

– Конечно, конечно. А здесь эта духовная реальность очень уж очевидно выражена на общественном уровне. Представители высших каст сами толкают далитов в христианство. Это и радостно, и страшно. Конечно, мы рады за тех, кто становится нашими братьями. Но как не скорбеть при виде бесовской гордыни и озлобленности брахманов? У представителей высших каст мир в головах рушится – низшие касты фактически исчезают, понемногу перетекая в христианство. Этому противодействуют на всех уровнях, включая законодательный. Ещё в 1950 году был издан президентский указ, согласно которому далиты в случае обращения в христианство, теряют ряд предусмотренных законом льгот. Хотя, какие уж «льготы» у отверженных, но они теряют последние законодательные гарантии. Этот антихристианский указ в 1985 году был подтверждён Верховным судом Индии. А в некоторых штатах приняты законы вообще запрещающие обращение индуистов в христианство и ислам.

– В ислам далиты тоже переходят? – вставил слово Али.

– Да, случается. Реже, но случается. Но злоба брахманская обращена в первую очередь против христианства.

Али по-детски насупился, но ничего не сказал. Моряк снова перехватил инициативу:

– Значит, гонения на христиан устраивает само государство?

– Ну не совсем так. Кровавые зверства государство, конечно, не санкционировало, во всяком случае – открыто. Это всё на совести фанатиков-фундаменталистов, в основном из организации «Баджранг». Но антихристианское законодательство фактически провоцирует баджранговцев. Даже Конституция Индии «не предусматривает права обращать другое лицо в свою веру». Получается, что убийцы на свой манер стоят на защите Конституции. Один из лидеров «Баджранга» Паранд так и сказал: «Истинной причиной насилия является возмущение индусов прозелитической деятельность христиан».

– Никогда не думал, что индуизм отличается такой крайней степенью религиозной нетерпимости.

– Индуизм весьма неоднороден. Это даже не религия, а группа религий, которые заметно отличаются. Вишнуисты, как правило, спокойнее, терпимее, хотя в массе своей они отнюдь не борцы за права низших каст. Но главный источник ненависти – шиваистские культы, в основном – культ богини Кали. Среди её поклонников немало настоящих убийц-маньяков. Их вполне можно считать сатанистами.

В разговор вмешался Дмитрий:

– Отец Джеймс, вы считаете, что гонения будут нарастать?

– Я не считаю, я знаю. «Баджранг» готовит нечто масштабное, нечто вроде того, что устроили в своё время сикхам, – обращаясь уже ко всем, священник пояснил, – В 1984 году в ответ на убийство премьер-министра Индиры Ганди здесь расправились с пятью тысячами сикхов в течении трёх дней. Это было ужасно. Многих сикхов не просто убивали, а сжигали заживо, мальчиков кастрировали…

– Что за сикхи? – спросил моряк.

– Местная религиозная группа. Их вероисповедание являет собой нечто среднее между исламом и индуизмом. Подробнее долго объяснять.

Али встрепенулся при слове «ислам» и спросил Князева:

– Тогда ваши братья, господин, не пытались вступиться за сикхов?

– Не пытались и сейчас не стали бы пытаться.

Али неожиданно взорвался:

– Для вас только христиане – люди! На всех остальных вам наплевать, пусть режут кого угодно, вы и пальцем не пошевелите. Есть ли в вас хоть капля благородства? – Али замолчал так же неожиданно, как и взорвался. Под пристальным, холодным взглядом Дмитрия в нём словно что-то надломилось

Командор выдержал паузу и тихо-жёстко спросил:

– Ты всё сказал?

– Да, – буркнул Али, глядя в стол.

– Теперь скажи: ты зачем с нами пошёл?

Али молчал.

– Напомню: ты пошёл с нами для того, чтобы защищать индийских христиан. Ты помнишь о том, что я не хотел тебя брать?.. Я спрашиваю: ты помнишь?!

– Да…

– Теперь последний вопрос: ты воин или сентиментальная барышня-правозащитница, страдающая склонностью к истерии?

Али окончательно обмяк:

– Простите, господин…

Все за столом напряжённо молчали, понимая, что сейчас только командор имеет право говорить. И командор заговорил:

– Поясню нашему другу Али, его преподобию и всем братьям: горстка тамплиеров не может защищать весь этот мир от него самого. И не считает нужным! Сегодня мы поможем сикхам против шиваистов, а завтра сикхи начнут резать шиваистов. Мы опять должны помочь? Мы что, наёмники? Мы – рыцари Христа и Храма, мы делаем своё дело – защищаем христиан. Если завтра среди далитов-христиан окажутся сикхи, мы не прогоним их, не лишим нашей защиты, не станем делить людей на чистых и нечистых. Но в чужие свары мы ввязываться не будем. Всё.

Подчинившись неожиданно возникшему желанию, Сиверцев встал и в гробовой тишине спокойно произнёс:

– Деус вульт.

Все так же встали и дружно-тихо сказали:

– Деус вульт.

Князев сел, за ним – все остальные. Выдохнув, командор сказал:

– Теперь вернёмся к делам. Отец Джеймс, вы можете сказать, когда и где «Баджранг» готовит главный удар?

– Если ничего не изменится, то на день независимости Индии – через три дня. Вероятнее всего в Городе – это милях в десяти от нас. Там уже сейчас собираются поклонники Кали. Их будет, по нашим прогнозам, 2-3 тысячи. В Городе компактно проживают далиты-христиане – около 4 тысяч. Далиты всегда безоружны. Они по натуре вообще не драчуны. Уже не первую тысячу лет далитам запрещают даже прикасаться к оружию. Их и вооружать бесполезно – они боятся орудий убийства не меньше, чем убийц. Может быть, именно поэтому они – добрые христиане. Просто позволят себя перебить и всё.

– Это камень в наш огород? – грустно улыбнулся моряк.

– Ты ещё на мою голову? – оборвал его Князев.

– Простите за невольную бестактность, – извинился священник. – Милитес Христи это милитес Христи. Я отношусь к вам с огромным уважением. Очень надеюсь на вас. Последнее время я в ужасе. Не за себя боюсь. С радостью принял бы смерть за Христа, но ведь они не убьют меня, думаю, что совсем не тронут. И сестёр не убьют. Осквернят и оставят в живых. Они почти никогда не убивают монахинь, понимают, что смерть для них предпочтительнее. Они знают так же, что монахиня не может наложить на себя руки. Ах, если бы мы все погибли – отправились бы вместе ко Христу, я и мои дочки. И сразу же всё, что мы претерпели на земле, перестало бы иметь значение. Но как мы тут будем все вместе жить, после того, что они устроят? Я ничего не могу для них сделать, я – их главный защитник, никак не могу их защитить. Это ощущение бессилия – ужасно. Мы с дочками помолились, и Господь послал нам вас.

– Много у вас сестёр? – спросил Князев.

– Восемь.

– Вы ждёте нападения на монастырь в ближайшее дни?

– Перед тем, как устроить массовую бойню в Городе, они планируют серию мелких акций. Наш монастырь – идеальная цель. Это может быть завтра – послезавтра.

– Значит, мы прибыли вовремя.

– Завтра с утра я служу мессу. Придёте?

– Нет, отец Джеймс. Вы знаете – мы не можем.

– Да, я знаю. Вы придерживаетесь греческой ортодоксии. Вам нельзя молится с нами. Такие у вас правила.

– Не обижайтесь, отец. Вы знаете, как мы вас уважаем. Но именно сейчас, когда мы защищаем христиан-католиков, для нас очень важно остаться собой. А то в вашем религиозном море очень легко берега потерять. Да и ни к чему моим парням ваших сестёр смущать. Сёстрам так и скажите: гости смущаются.

– Вы очень мудрый человек, Дмитрий.

– Я? Нет. Я Божий. Грешный, но Божий.

Князев обратился к своим:

– Братья, у меня для вас радостная новость. Из нас только я имею белый плащ, но предстоят бои, кровь, может быть, смерть. Я выпросил у магистра разрешение всем на время боёв выдать белые плащи. Каждый тамплиер имеет право погибнуть в белом плаще.

Радости братьев не было предела. Моряки вскочили, Дмитрий открыл ещё не распакованный дорожный баул и каждому протянул аккуратный белый свёрток. Братья сразу же облачились. Сиверцев и Али продолжали сидеть, сдержанно улыбаясь. Улыбки у них получились довольно кислые.

Князев хлопнул Сиверцева по плечу:

– И тебе, чадо моё, полагается та же честь, хоть ты ещё и не тамплиер. Но если погибнешь, то тамплиером.

Сиверцев встал, поклонился, принял свёрток. Он почему-то не был ни удивлён, ни взбудоражен. Но на душе стало очень тепло.

– Али… – начал Князев.

– Я всё понимаю, – отчеканил Али.

– Ты, как всегда, ничего не понимаешь, горячая твоя душа. Для тебя я приготовил особый плащ. Белый, но без креста. Примешь?

Али был счастлив. Облачившись в белый плащ, он торжественно провозгласил:

– Белый цвет – цвет знамени пророка.

***

Они поселились в воскресной школе, сдвинув парты к стене. Спали на голом полу, несмотря на протесты отца Джеймса, предлагавшего мягкие тюфяки. Командор, однако, пояснил, что спать им лучше без комфорта, чтобы ночью сон не разбирал. Нападения ждали именно ночью. Дежурили у монастырского здания по очереди. Первая ночь прошла без происшествий. Днём из здания школы не выходили, томились от скуки, разговаривали мало. Кто-то читал, кто-то молился, кто-то тупо смотрел в окно. Первую ночь Сиверцев почти не спал, а потому на вторую быстро сморило, однако ненадолго. Проснувшись и глянув на часы, он увидел, что до его дежурства осталось полчаса. Решил сразу идти на пост.

– Кто идёт? – послышался шёпот из кустов.

– Non nobis, Domine… – Сиверцев нырнул туда, откуда послышался шёпот.

Дежурил рыцарь-моряк, которого Андрей уже окрестил про себя «Чёрная борода».

– Не спится? – спросил «борода».

– Да. Посидим вместе?

– Без проблем.

– Мы ведь так и не познакомились.

– Брат Жан, рыцарь.

– Андрей, послушник.

Брат Жан явно не был болтлив, а Сиверцеву хотелось поговорить:

– Брат участвовал в боевых действиях на стороне Ордена?

– Моряки редко сражаются. Наши задачи в основном патрульные, транспортные. Дважды брали на абордаж пиратские суда в районе африканского рога. Было много треска и крика. Жертв не было. Корабли потопили. Пиратов оставили в шлюпках на волю волн.

– Жёстко.

– Не в бирюльки играли.

– Тогда тоже выдавали белые плащи?

– Нет. Это сейчас только командор похлопотал. Молодец. Так и надо. Каждый тамплиер имеет право погибнуть в белом плаще. А «естественным путём» я вряд ли успею получить белый плащ.

– Почему?

– Примут в Орден – узнаешь.

– Хочу спросить тебя, брат Жан…

– Идут. Быстро беги, поднимай наших.

***

Толпа человек в 30 лениво, вразвалочку приближались к монастырю. Погромщики говорили в полный голос, смеялись, чувствуя себя вполне уверенно. У большинства из них в руках были тяжёлые палки и камни, несколько человек важно шествовали с кривыми саблями, огнестрельного оружия не наблюдалось.

Приблизившись к монастырскому корпусу, они начали что-то выкрикивать, нетрудно было догадаться, что выкрики были похабными. В окна полетели камни. Двое уже собирались лезть в окна с выбитыми стёклами, как у себя под носом услышали громкий голос. Сиверцев, наблюдавший за развитием ситуации из укрытия, не понимал ни слова из того, что кричали погромщики, голос Князева так же не принёс ему на какой информации – командор говорил на хинди, но всё было и так понятно. Несколько слов командора прозвучали спокойно, властно и насмешливо. На Князева сразу же набросились двое. Первого он ударил кулаком в челюсть, явно сломав её, руку второго перехвалил и вывернул, как минимум вывихнув. Это послужило сигналом к началу атаки.

На погромщиков набросились с двух сторон, в один фланг ударили моряки, в другой – Сиверцев и Али. Били мечами плашмя. Командор загодя напутствовал: «Как можно меньше крови. Выступаем не против солдат, а против людей почти невооружённых. Рубить их мечами – низость, этих негодяев вполне достаточно хорошенько отмолотить. Пистолеты при себе иметь, но применять лишь в самом крайнем случае, весьма желательно обойтись без стрельбы. Винтовки не брать. В целом – действовать по обстоятельствам. Может быть, мы недооцениваем уровень вооружённости противника. Наш ответ должен быть симметричен».

И вот теперь они давали «симметричный ответ». Били мечами плашмя, но безжалостно, в полную силу, с хорошего размаха, постепенно входя в раж. Погромщики, никак не ожидавшие силового сопротивления, да ещё такого жёсткого, были совершенно деморализованы, они хаотически метались под ударами, давили друг друга, почти не оказывали сопротивления, лишь изредка пытаясь подставить под меч толстую палку. Кажется, толпа начала редеть, те погромщики, которым удалось вырваться из тамплиерских клещей, начинали понемногу разбегаться. Впрочем, в темноте это трудно было оценить.

Внезапно на горле Сиверцева что-то очень плотно сомкнулось, какая-то удавка, наброшенная сзади. На миг он потерял дыхание, потом поневоле попытался податься вперёд и чуть окончательно не задушил самого себя. Сознание уже начало мутиться, когда звериное чутьё бойца подсказало ему единственное верное решение – он бросил своё тело на спину, на того, кто его душил. Нападающий, не ожидая этого, так же упал вместе с ним на землю. Сиверцев резко перевернулся, оказавшись верхом на поверженном враге. Он хорошо запомнил перекошенное ненавистью лицо с клочковатой бородой и бешено расширенные зрачки человека, по-видимому, находящегося в наркотическом трансе. Впрочем, он видел это лицо не больше секунды, сразу же ударив врага со всей силы кулаком в кадык.

Вскочив на ноги, полузадушенный Сиверцев и не думал уже бить мечём плашмя. Он сделал два больших боевых взмаха, кажется, кто-то упал, трудно было разобрать в темноте. Но уже третий взмах рассёк воздух. Избиение закончилось. Лишь на краю площадки всё ещё звенели сабли. Разгорячённый Али бойко наседал на погромщика, так же вооружённого саблей. Тамплиеры смотрели на этот бой, не решаясь отнять добычу у честолюбивого шиита. Поединок смотрелся немного потешно, фехтовальщиком Али был, мягко говоря, начинающим. Его спасало то, что погромщик и вовсе не умел фехтовать и носил саблю, по-видимому, лишь для декорации. Но вот Али сделал весьма изощрённый выпад. Сабля противника упала на землю вместе с кистью руки. Несчастный даже не вскрикнул, лишь тупо глядя на фонтан крови, хлеставший из руки. К врагу подошёл Князев, сильно взяв его за руку выше того места, где была отрублена кисть. Ток крови чуть затих. «Дайте какую-нибудь тряпку», – резко скомандовал командор. Андрей, сидевший на земле, рефлекторно поискал вокруг себя что-нибудь подходящее. Он подобрал какой-то шнур, подошёл к командору и подал ему. Князев перетянул руку калеки, ток крови прекратился, хотя она продолжала капать. Несчастный так и стоял заворожено, не двигаясь с места.

Начало светать, теперь можно было рассмотреть «поле боя». Несколько погромщиков лежали неподвижно, другие сидели на земле и скулили. Появился отец Джеймс. Лицо его было невообразимо скорбным, но, кажется, даже сейчас на нём отражалась некая остаточная улыбка. Священник сказал, обратившись к Князеву:

– Им надо оказать медицинскую помощь.

– Да, конечно, – сухо обронил командор.

Перед Андреем всё текло как в кино. Он трогал руками сильно болевшее горло и смотрел, как три монахини перевязывают раненных, накладывают шины на сломанные руки, обрабатывают раны на головах

Убитых оказалось трое и четверо раненных, которые не могли идти. Кто мог хотя бы ползти, давно уже воспользовались этой способностью. Побоище оказалось относительно бескровным. Они вшестером разогнали три десятка подонков. К Андрею подошёл Князев и, усмехнувшись, бросил:

– Кажется, из трёх трупов два – твои. Герой.

– Не люблю, когда меня душат сзади.

– Очень странно. Обычно это всем нравится.

Сиверцев чувствовал, что командор, хотя и недоволен, но не осуждает его, просто констатирует факт. Князев был по-деловому спокоен, дышал ровно. Во время боя он прикрывал окна, чтобы кому-нибудь из погромщиков не пришло в голову забраться в корпус и взять заложниц. Меча командор так и не обнажил, орудуя исключительно кулаком справа в челюсть.

К командору подошла молоденькая монахиня и по-деловому доложила:

– Господин, мы закончили оказание первой медицинской помощи.

– Очень хорошо, сестра. Из наших братьев кто-нибудь пострадал?

– Ничего серьёзного. Одному попали камнем в плечо – сильный ушиб, но кости целы. Другого ударили палкой по голове – мы перевязали. Колотых и резанных ран ни у кого нет.

– Тебе-то, Андрюха, не нужна помощь?

– Горло немного побаливает. Попью чайку с малинкой и всё пройдёт.

– Малинка? – растерялась монахиня. – Не знаю, что это такое, но дорогих лекарств у нас, к сожалению, нет.

Сиверцев и Князев добродушно улыбнулись, Андрей отвесил монахине почтительный полупоклон и заверил:

– Ничего, сестра, не волнуйтесь, пройдёт и без малинки. Ах, если бы вывидели, как у меня на родине это дорогущее лекарство растёт прямо в лесу на кустах.

Монахиня смутилась и опустила глаза. Командор по-русски одёрнул своего послушника: «Ты не очень-то расходись, благородный спаситель девиц».

Монахиня, продолжая смотреть в землю, снова обратилась к командору:

– Этим, господин, была перетянута рука того, кому отрубили кисть. Странная вещь, возьмите, может быть, для вас это важно, – девушка поклонилась и исчезла.

– Ах вот оно что, – Князев усмехнулся, – ведь этим тебя душили?

– Не знаю, возможно.

– На твою драгоценную жизнь покушался жрец богини Кали.

Командор показал Андрею «странную вещь». Это был очень узкий и длинный мешочек, на самое дно которого было насыпано что-то тяжёлое. Князев долго выковыривал содержимое, и наконец, на его ладони блеснуло нечто похожее на грязные осколки цветного стекла. Командор пояснил:

– Необработанные драгоценные камни. Это орудие ритуального убийства. Удобная штука. Сама захлёстывается на шее жертвы.

– Польщён таким вниманием жреца, ныне, впрочем, уже покойного.

– Ну да, – отвлечённо констатировал командор. Он тут же забыл про Сиверцева и подошёл к священнику и игуменье, которые стояли неподалёку.

Отец Джеймс сказал:

– Дмитрий, мы решили, что убитых и раненных вывезем на своём автобусе к большой дороге. Там, на обочине, их вскоре кто-нибудь обнаружит.

– Да, так и сделайте, – кивнул командор, потом скомандовал своим:

– Общее построение.

– Ну что, орлы, размялись? Настоящий бой впереди, но разминка прошла неплохо. Сработали грамотно, технично. Сейчас отдохните, а вечером пешим строем выступаем в сторону Города, ночью должны быть уже там.

– Монастырь оставим без защиты? Могут ещё раз напасть, – обеспокоенно обронил брат Жан.

– Вряд ли. Сейчас вся эта шушера стягивается у Городу. Там они готовят основное представление. И мы должны быть там. Всё. Отбой.

Тамплиеры пошли к школе. К командору подошёл Али:

– Господин, можно я возьму себе трофейную саблю? Очень плохая сабля, но хочу оставить на память.

– Да, возьми.

– А вы, господин, видели мой последний удар?

– Ты был неотразим, Али, – добродушно и устало обронил Князев, но, глянув на левое плечо юного шиита, замер в изумлённой растерянности.

Али был единственным, кто сегодня одел подаренный командором плащ. Тамплиеры решили не поганить плащи до основной схватки, а горячий юноша не утерпел, облачился. Плащ Али был без креста, и вот теперь на его левом плече явственно пламенел крест. Кровь врага брызнула на плащ мусульманина, самым явным и очевидным образом запечатлев его христианским символом.

– Али, сними плащ и внимательно рассмотри его, – восхищённо предложил командор.

Юноша, рассматривая крест, стоял, как громом поражённый:

– Что это значит, господин?

– А как ты думаешь? – Князев не мог сдержать широкой, радостной улыбки.

– Я теперь должен стать христианином? – растерянно прошептал юноша.

– Тебе решать. Однако, трудно усомниться в том, что сам Аллах даровал тебе крест в первом же бою.

– Христианин… Храмовник… – ещё более растерянно прошептал Али, кажется, перестав кого-либо замечать.

Князев положил ладони на плечи юноши и сказал, словно неожиданно обретённому сыну:

– Пошли отдыхать. У тебя ещё будет время обо всем подумать.

***

Лалит принадлежал к касте брахманов. С детства у него была лишь одна мечта – стать великим учителем народа, вобрать в себя всю мыслимую мудрость, а потом приступить к немыслимой, и всю свою жизнь посвятить любимой и великой, но столь много страдающей Родине. Как заворожённый, Лалит повторял слова отца: «Индия – это вечно живые боги. Любишь богов – любишь Родину». Лалиту было лет шесть, когда он почувствовал, что истина, возвещённая отцом, запела в его сердце. Он смотрел на прекрасное изображение Вишну и чувствовал: «Это Индия. Это моя Родина».

Родители Лалита были очень богаты, он вырос в настоящем дворце, в роскоши и совершенно без забот, не зная, что такое страдание. Его все любили, и он любил всех. К ним приходили учителя-брахманы, всегда очень любезные и никогда не ругавшие своего ученика. Да и за что его было ругать? Мальчик всё схватывал на лету и вскоре уже свободно читал на санскрите веды. Мальчик радовал родителей и учителей прекрасным знанием «Бхагават-гиты».

Конечно, в постижении истины у него случались проблемы. Его, например, пугал и шокировал культ бога Шивы. Но он быстро во всём разобрался и понял, что поклонение Шиве и его жене Кали совершенно необходимо, потому что без этого разрушится мировая гармония. Не бывает созидания без разрушения, не может быть Вишну без Шивы. Индия – это боги, а не Бог. Только очень глупые люди принимают лишь радостную часть истины, не понимая, что её надо принимать всю целиком. Поклонение Шиве, таким образом, обязательно.

Вот только сердце всё равно не лежало к жестокому богу разрушения. Но он и тут увидел выход. Одни молятся преимущественно Вишну и Брахме, другие – Шиве, а вместе они совершают правильное, сбалансированное, гармоничное поклонение.

Быстро достигнув вершины в постижении индуизма, Лалит решил двигаться дальше. Он знал, что некоторые считают христианского Иисуса одним из великих посвящённых и решил проштудировать священные книги христиан. Новый завет поразил его до глубины души. Это и впрямь была истина высшего порядка. Юноша сразу же сделал вывод о том, что настоящий брахман должен хорошо изучить все речения Иисуса – без этого истина не будет полной, и высшая мудрость не откроется.

Он уже был совершеннолетним, учителя больше не ходили в дом. Поступать в университет Лалит решительно отказался. Там преподавали слишком много ненужного, не имеющего отношения к мудрости. Так что христианские книги он изучал самостоятельно, предпочитая обходиться без шор, которые неизбежно накладывают любые учителя.

Что больше всего поразило его в христианском учении? Для Иисуса все люди были равны. К низшим кастам Он, кажется, даже больше тянулся. Он водил дружбу с блудницами и грешниками, он призывал к себе всех страдающих и обременённых. Это было очень странно. Лалит был уверен, что высшая мудрость может принадлежать только брахманам. Только брахманы имеют возможность потратить всю свою жизнь на постижение великих истин. Как может человек, который ещё вчера собирал налоги, вдруг неожиданно открыть для себя тайны мироздания? Но если Иисус – Бог, Он может по своему усмотрению открыть эти тайны кому угодно – и вчерашнему мытарю, и даже блуднице. Но зачем?! Зачем Иисусу это делать? Как можно настолько обесценивать Истину, открывая её всем подряд? И зачем тогда брахманы тратят всю жизнь на постижение великих истин, если завтра любой неприкасаемый может принять Христа и будет иметь прямую связь с Космосом.

Лалит решил, что должен снять это противоречие, иначе ему никогда не стать великим брахманом. Он уже понял, что учение Иисуса нельзя просто так взять и проигнорировать, его надо гармонизировать с Ведами, Упанишадами, Бхагаватгитой и всем комплексом мудрости брахманов. Надо было найти ключ к этой гармонизации. Но ключа, кажется, не было. Либо неприкасаемый может быть ближе к Абсолюту, чем брахман, либо этого быть не может.

Лалит понял, что для решения этой головоломки необходимо некое совершенно нестандартное средство, не из комплекса наличествующих. И тут его осенило: надо поставить эксперимент, надо увидеть христиан-далитов и, может быть, в их глазах обрести ответ на вопрос: может ли быть доступно Учение без обучения, возможно ли знание без познания? Одевшись победнее, он отправился в квартал христиан-далитов.

Вернувшись, Лалит неделю ходил сам не свой. А, может быть, две или три недели? Он не знал. Время исчезло. Он увидел в глазах далитов-христиан то, что хотел и боялся увидеть – Истину. Он не разговаривал с ними. Не было необходимости. Он почти не обратил внимания на нищету и убожество их жизни – не за тем пришёл, чтобы лицезреть картины быта. Его не заинтересовал священник – европеец. Он здесь пришлый, дело не в нём. Главное было в глазах далитов, они самым явным и очевидным образом свидетельствовали, что в их душах обитает Истина.

Глаза отверженных были так похожи на глаза его родителей, когда они смотрели на горячо любимого сына… Его матушка, ныне уже покойная… Как она любила его… А отец… Суровый и строгий, он всё же никогда его не наказывал и даже голос не повышал, являя собой воплощённую любовь к сыну. И вот теперь в глазах далитов он увидел нечто родственное этой родительской любви. Значит, прав был евангелист Иоанн: «Бог есть Любовь».

Лалит понял, что впустую потратил полтора десятилетия, стремившись к Истине через мудрость. Ныне далиты-христиане ближе к Истине, чем он. «Утаил от мудрых и открыл детям». Так, или почти так, сказал Христос.

Нет, никогда ему не гармонизировать веру предков и христианство. Нет гармонии между Светом и тьмой, Истиной и ложью, Христом и Шивой. Но зато есть другая гармония. Это гармония всеобщей любви, гармония между брахманом и далитом, если оба они идут к Истине. В душе всё рухнуло, но он уже знал, что из обломков прежних убеждений сможет построить новое здание.

Но как же отец? Лалит решил поговорить с престарелым и сильно сдавшим за последнее время отцом.

– Скажи, отец, далиты – это Индия?

– Да, но лишь до тех пор, пока остаются далитами. Если они получат равные права с брахманами, значит Индия погибла. Есть вещи, которые никогда не должны меняться.

Вместо твёрдой убеждённости Лалит увидел в глазах отца боль. Зачем он мучает старика?

– Да, отец, ты прав. Есть нечто неизменное. Я всегда любил, люблю и буду любить тебя и маму.

– Ты говоришь про маму в настоящем времени? – отец словно пытался что-то увидеть в густом тумане.

– Я чувствую, что мама жива. Может быть, она сейчас слышит нас.

– Она не узнала нас в своём новом перерождении.

– А если бы она всё-таки помнила нас и по-прежнему любила? Ты был бы рад?

Отец тяжело вздохнул:

– Я был бы рад сейчас подняться в воздух и улететь с Земли. Но разве это возможно?

– А если и это возможно?

– Ты стал христианином, сынок? – задумчиво и печально спросил отец.

– Пожалуй… нет… Но ты только на миг представь себе: если бы ты, мама и я всегда, и в другом мире тоже, помнили и любили друг друга… Разве такая уверенность не сделала бы тебя счастливым?

Отец долго и удручённо молчал. Потом в его глазах появился тихий свет, и он заговорил:

– Когда ты был ещё совсем маленьким, мы с мамой уже смогли рассмотреть в тебе большие таланты. Мы не сомневались, что ты станешь великим брахманом, станешь первым. Нас не пугало, что ты идёшь непривычным, особым путём, ведь только так и можно стать первым. И вот теперь ты поднялся на такие высоты мудрости, куда мне доступ закрыт. Мне страшно думать о том, о чём ты говоришь. Я тут плохой для тебя собеседник. Но я верю в твой путь. Ты постигаешь Непостижимое. Мне и правда кажется странным, что наша мама забыла о нас в новом перерождении. Мне трудно представить, что я могу забыть тебя. Ты думаешь, возможно вечно помнить и любить?

– Отец… Для Любви нет ничего невозможного.

***

Прошло много лет. Отец давно умер. Лалит стал наследником огромного состояния. Ещё он стал христианином. Потом – главой христиан Города.

Брахман-христианин, да ещё богатый, то есть обладающий широчайшими возможностями, был костью в горле у фанатиков-шиваистов. Они готовы были порвать его на части, но не решались тронуть – всё в Городе: и школа, и больница, да и само здание мэрии были построены на личные деньги Лалита.

Он решил не жениться и не иметь собственных детей, хотя детей очень любил. Всю свою душу Лалит отдавал детям христиан, в основном – из низших каст. Впрочем, он так же щедро благотворил детям традиционных индуистов, включая поклонников богини Кали. Эти, по его представлению, были самими несчастными и более других нуждались в любви.

Лалит хотел, чтобы весь Город жил так же, как и его родительская семья – в любви. Отчасти это удавалось, а в основном – нет. Лалит не отчаивался, он хорошо понимал, что большинству людей удобнее жить, как прежде. Он часто вспоминал свой юношеский поход в квартал далитов. Почему он тогда увидел вокруг себя только глаза, исполненные Истины? Далиты-христиане, так же как и все люди, были очень разными: порою озлобленными, иногда – равнодушно-тупыми, нередко – совершенно безразличными ко Христу, несмотря на то, что приняли крещение. Почему он не увидел этого тогда? Да ведь увидел, но не придал значения, как чему-то вполне обычному. Если хотя бы в одном далите из ста он чувствовал душу, совершенно преображённую Христом, он уже не вспоминал про его вполне заурядных братьев.

Лалит знал, что ему не суждено закончить дни в неге и довольстве, которые сопровождали его всю жизнь. Когда-нибудь пружина реакции традиционалистов со страшной силой разожмётся, и многие, в том числе и он, примут смерть за Христа. Лалит даже хотел этого. Слишком уж благополучным христианином он был. Разве так можно очистить душу и приблизиться ко Христу? Он надеялся на мученическую кончину, хотя и не был уверен, что достоин её. И вот он увидел долгожданную черту.

Незадолго до дня независимости в его дворец пожаловал мэр. Он долго униженно кланялся и раболепно улыбался, наконец, возвестив, что господин Лалит окажет Городу большую честь, если примет на себя председательство во время праздничных торжеств – кому же ещё возглавить церемониал выноса знамени, если не самому уважаемому гражданину Города?

– И вы позволите христианину возглавить вынос знамён? – грустно улыбнулся Лалит.

– Ну… разве это имеет значение? – стушевался мэр.

– А разве не имеет? – Лалит продолжал улыбаться.

– Мы всё-таки просим нашего господина… – мэр как-то весь разом обмяк.

– Лалит оборвал его непринуждённым и доброжелательным жестом. Он уже понял, что это провокация. Увидев национальные знамёна в руках у христиан, фанатики-традиционалисты обязательно испытают острый приступ ненависти к христианам, особенно если их должным образом настроить, а это обязательно будет сделано.

– Эта идея принадлежит уважаемому господину Паранду? – Лалит испытующе и пристально посмотрел на мэра.

– Да нет… мы, конечно… ведь вы же всё-таки…

На мэра было жалко смотреть. Сомнения исчезали. Это провокация. Значит настал момент истины. Лалит улыбнулся широко, непринуждённо и очень доброжелательно сказал:

– Спасибо за оказанную честь, господин мэр. Я принимаю ваше предложение.

***

Паранд принадлежал к касте кшатриев. В его жизни всё было очень просто. Его семья была бедна. Он знал, что станет богат. Его родителей мало кто уважал. Он знал, что его будут уважать все. С детства мальчик отличался очень хлипким телосложением. Но он знал, что станет самым сильным. Он знал это так же спокойно и уверенно, как и то, что живёт в Индии. Думать было не о чем. Он вообще никогда не думал.

Отец-пьяница часто бил Паранда. Мальчик воспринимал это как нечто вполне естественное и никогда не пытался сопротивляться. Вовсе не из уважения к отцу, просто тот был сильнее. А сила имеет право. Паранд вырос и накачал мускулы. Когда однажды пьяный отец по своему обыкновению попытался поколотить сына, он врезал родителю в зубы с разворота. Он сделал это спокойно и без гнева, просто констатировал, что власть в доме поменялась.

Мать он почти не замечал. Маленькое, молчаливое, не поднимавшее глаз существо не вызывало у него никаких эмоций. Однажды, когда он был подростком, мать сказала ему, что он должен пойти с ней на церемонию поклонения богине Кали. Кажется, тогда он впервые увидел глаза матери – властные и жёсткие. Религия нисколько не привлекала Паранда, но под взглядом матери он понял, что возражать не стоит.

Церемония проходила не в храме, а в лесу, вдалеке от чужих глаз. В почти непроходимых дебрях стоял алтарь, никому не известный, кроме поклонников Кали. Они уселись в кружок, жрец подходил к каждому и говорил: «Отведай сладость Кали. Теперь ты – её, а она – твоя», давая при этом нечто похожее на кусочек сахара. Паранд поморщившись, положил это в рот и вскоре почувствовал дикое, бешенное возбуждение. Вместе со всеми он выкрикивал гимны Кали, прославляя её страшный облик. Он чувствовал себя как школьник, которого позвали учить уроки, а вместо этого предложили сыграть в захватывающую игру. Такая религия была ему по нраву. Он понял, что Кали – его богиня. Это вам не занудные проповеди брахманов.

Потом откуда-то привели связанного мальчишку-далита. Его положили на алтарь и перерезали горло ритуальным ножом. Жрец слил кровь жертвы в чашу и каждому дал от неё отхлебнуть. Началось настоящее веселье. Никто уже не помнил себя, все срывали с себя одежды, прыгали, что-то выкрикивали, потом катались по земле, лихорадочно совокупляясь. Паранд смутно помнил происходившее. Кажется, он переспал со своей матерью. Или это была Кали?

После церемонии Паранд несколько дней ходил сам не свой. Его терзала смутная, неосознанная неудовлетворённость, некая неутолённая жажда. Он понял, что хочет крови. К тому времени он уже сколотил небольшую банду юнцов, постепенно осуществляя свою мечту стать самым сильным и богатым. Все пацаны в округе платили им дань. Под холодным, тёмным взглядом Паранда кто угодно готов был расстаться со всеми деньгами, только бы этот жуткий тип отвязался.

С членами банды он был так же жесток, но они терпели и покорялись, понимая, что жестокость главаря по отношению к чужим куда страшнее. Теперь у Паранда всегда были деньги, он без труда платил учителю фехтования, купил неплохое оружие. Учеником он оказался весьма способным – чутким, переимчивым, внимательным. К тому же Паранд был фактически равнодушен к физической боли, в любой схватке проявляя ошеломляющую противника готовность идти до конца. Это был прирождённый воин, настоящий кшатрий.

И вот теперь, поняв, что не сможет жить, если не будет пить кровь, он, как всегда, не нашёл о чём тут думать. Они ловили одиноких бродяг и тащили их в лес. Постепенно все в его банде «подсели» на человеческую кровь. Двое отказались пить и сами были «выпиты». Они были сыновьями кшатриев, их долго искали, но так и не нашли. На Паранда не думали, ведь он был их другом, к тому же нечеловеческое хладнокровие этого пацана могло ввести в заблуждение даже весьма опытного дознавателя.

Паранд понял: «пьющие кровь» должны стать внутренним кругом его банды, своего рода гвардией, новых членов не торопились к этому привлекать. Сначала шли многочисленные проверки и многие их не проходили.

Полноценных ритуалов наклонения Кали сами не проводили, участвовали во «взрослых».

Шли годы. Люди Паранда были теперь уже не бандой, а организацией. Все, кто входил во внутренний круг и участвовал в человеческих жертвоприношениях, стали респектабельными гражданами. Среди них были офицеры, бизнесмены, политики, жрецы. Да, жрецы у них теперь были свои и ритуалы свои.

Паранд стал богатым и весьма влиятельным человеком. В своём штате влияние этого сильного, хладнокровного и уверенного в себе лидера было безусловным. Его уважали уже и на самом верху. Паранд всегда знал, что надо делать и говорить на публику, он выказывал почтение всем богам Индии, но поклонялся только Кали. Именно она принесла успех ему и всем его сторонникам. Они продолжали пить кровь, но это не сделало их безумными, все люди Паранда, напротив, становились идеально расчётливы и хладнокровны, «выпуская пар» только на тайных сборищах. Паранд всегда очень точно рассчитывал, сколько радикализма он может позволить себе в настоящий момент. Он приобрёл известность последовательного патриота, для которого нет ничего дороже Индии.

Паранд не знал, что такое ненависть. Он совершенно равнодушно отдавал самые изуверские распоряжения. Всё чаще его одолевала скука, путь его был слишком прямым и гладким, ни разу не довелось столкнуться со сколько-нибудь существенным препятствием. Это была его страна. Он чувствовал Индию всеми фибрами души. Здесь он не мог проигрывать.

И всё-таки ему довелось узнать, что такое ненависть. Даже более того – он познал страх – чувство до этого ему совершенно неведомое. Часть Индии, всё более и более заметная часть, буквально на глазах становилась миром чужим и непонятным, живущим по другим, невообразимым правилам. Далиты тысячами, десятками тысяч принимали христианство и, что самое немыслимое, к ним присоединялись некоторые кшатрии и даже брахманы. В Индии появилась и всё более крепла реальность без каст. В христианском мире все были братьями. Если брахман прилюдно обнимает неприкасаемого – это уже не Индия. И в эту чёрную воронку может засосать пол-страны.

Паранд заметил, что из глаз далитов, принявших христианство, исчезает страх. И тогда он сам познал страх. И познал ненависть. Рядом с христианами он превращался в ничто. И было непонятно, что с этим делать. Конечно, люди Паранда постоянно третировали христиан, натравливали на них всех, кого могли, нередко они убивали этих отщепенцев. Но это не только не останавливало обращение в христианство, но, казалось, даже подхлёстывало его. Впервые в жизни Паранд видел перед собой людей, которые не испытывают перед ним страха и даже смерть встречают спокойно. Теперь боялся он. Но Паранда, который боится, не может быть. Он выжгет эту язву калёным железом.

Однажды он присутствовал на конференции, где дали слово христианскому священнику. Когда эта свинья заговорила, Паранд, до этого внимательно слушавший всех ораторов, совершенно утратил способность воспринимать содержание речи. Его гнуло, ломало, корёжило. Он видел христиан и раньше, но говорящих – никогда. Это было совершенно невыносимо. Может быть, именно так он чувствовал бы себя, если бы ему очень долго не давали выпить человеческой крови. Когда священник, наконец, смолк, Паранда ещё долго колотило, от хладнокровия и самообладания не осталось и следа. С того дня Паранд, всегда такой прагматичный и расчётливый, начал постепенно терять чувство реальности.

Того священника выследили, похитили и принесли в жертву Кали в их тайном капище. Паранду стало очень хорошо, когда он отведал его крови. Кровь христиан намного слаще обычной, это он знал и раньше, а кровь священника оказалось ещё слаще.

Но полегчало Паранду ненадолго. Теперь его гнуло и корёжило от одной только мысли о том, что где-то рядом ходят христиане и священники, кровь которых не выпита. При этом, он чувствовал, что становится смешон, вот так по одному воруя священников и нападая на небольшие группы христиан. Ситуацию надо было переломить кардинально. Однажды, во время жертвоприношения, он понял, чего хочет от него Кали. Большой резни! Утопить целый город в крови христиан! Это будет грандиозное, дотоле ещё невиданное жертвоприношение. А потом тоже самое произойдёт во всех городах Индии, где есть христиане.

С этого момента прагматичным и расчётливый политик исчез. Родился новый Паранд – одержимый, всё содержание личности которого составляла единственная мания – уничтожить всех христиан в Индии. Он больше не считался с реальностью, он не думал о своём будущем, он сорвал маску, уже не пытаясь изображать респектабельного гражданина. Он почти перестал спать и ел очень мало, но зато ритуалы поклонения Кали совершались теперь не раз в месяц, а ежедневно.

Паранд развил бурную деятельность по организации резни христиан. В этом деле он по-прежнему проявлял изощрённую расчётливость и способность одновременно учитывать огромное количество факторов. Основу подготовки составляло формирование общественного мнения. К тому моменту, когда он даст отмашку, христиан должны ненавидеть все. Не просто не любить, это и всегда было так, а пылать к ним лютой ненавистью вплоть до готовности рвать их на части зубами. Не разделяющие этих чувств должны забиться в норы и не высовываться. Пока они разогревались мелкими акциями – разоряли монастыри, жгли храмы, убивали священников. Старались уничтожить христианских священников, чтобы в момент большого выступления некому было сплотить христиан, одновременно приучая простых индусов к крови. Шторм должен нарастать постепенно.

Паранд похудел так, что стал похож на мумию. Глаза его полыхали чёрным ледяным пламенем. На улице люди шарахались от него. Впрочем, говорил он по-прежнему очень мало и никогда не повышал голоса.

Когда Паранд пришёл к мэру Города, последний вжался в кресло и старался смотреть в стол. Развалившись перед ним, Паранд, выдержав паузу, начал ронять слова:

– Близится день независимости. Все мы, конечно, ходим, чтобы торжества прошли на должном уровне. Их должны возглавить лучшие люди Города. Председательство, думаю, лучше всего поручить господину Лалиту.

Мэр ожидал чего угодно, только не этого:

– Но… это не всем понравится.

– Да неужели? – усмехнулся Паранд. – А как ты думаешь, мне это понравится?

Мэр молчал, превратившись в сгусток ужаса. Он начал понимать, что стоит за этим приказом – именно приказом. Паранд почувствовал себя хорошо, ощутив, что его власть над земляками по-прежнему беспредельна. Тратить слова не имело смысла:

– Ты сделаешь так, как я сказал.

***

Все, кто видел Лалита, руководившего церемонией выноса знамён, обратили внимание – у него сегодня необычное лицо, и весь он какой-то нездешний. Лалит был, как всегда доброжелателен и внимателен к каждому, распоряжения отдавал с улыбкой. Ни одна мелочь, касавшаяся организации торжеств, не ускользала от внимания председателя. И всё-таки казалось, что он распоряжается так, словно его самого всё это не очень-то и касается, как будто он готов вскочить в поезд, который унесёт его туда, где уже сейчас находятся все его мысли.

Всё шло хорошо, всё было по плану, однако у многих было ощущение, что добром этот праздник не закончится. Последнее время в Городе нарастала антихристианская истерия, а сегодня в выносе знамён вместе с Лалитом участвовали ещё три христианина. Когда знамёна проносили через площадь, из толпы стали раздаваться оскорбления в адрес христиан. Последние вели себя спокойно, словно ничего не слышали. И вдруг толпа забурлила. Боевики Паранда выхватили тяжёлые палки и стали пробиваться к христианам, несшим знамёна. Это породило всеобщую суматоху. Далеко не все в Городе так уж сильно ненавидели христиан, но людей Паранда боялись все до единого, им никто не препятствовал.

Фанатики пробились к христианам и выхватили у них знамёна, началось безобразное избиение. Христиане не сопротивлялись, да и что они могли против десятков озверевших боевиков. Люди в толпе заметались, женщины визжали, казалось, каждый чувствовал себя в опасности, хотя все знали, что гнев фанатиков направлен только против христиан, но близость концентрированной ненависти порождает панику. Полицейские, кажется, только делали вид, что пытаются пробиться через толпу к месту избиения.

Толпа постепенно редела, люди разбегались и вот уже на площади остались только четыре распростёртых тела, тяжело дышащие фанатики и суетливо спешащие к ним полицейские. Сам Паранд в сегодняшнем избиении не участвовал, его подручный, руководивший акцией, презрительно глянул на полицейских, в растерянности остановившихся неподалёку. Некоторое время он рассматривал полицейских в упор, чтобы те не подумали, что люди Паранда могут бежать от стражей порядка. Потом спокойно сказал своим:

– Идём за город. Там собираются все наши.

***

Толпа на площади не очень-то поддержала фанатиков, потому что население, наиболее злобно настроенное к христианам, понемногу собиралось тем временем за городом.

– Христиане мертвы? – спросил Паранд своего подручного.

– Мои парни били так, что не выжили бы и слоны.

– Ты убедился в том, что они мертвы?

– Зачем?

– Болван… Возьми двух бойцов и идём в больницу.

***

– К тебе привезли христиан? – очень спокойно спросил Паранд главного врача. Самообладание и хладнокровие понемногу вернулись к нему, когда он перешёл к фазе активных действий. Теперь он опять чувствовал свою силу и свою власть, с презрением глядя на трепещущего врача, который еле смог выдавить из себя:

– Да…

– Не заставляй тянуть тебя за язык.

– Трое мертвы, один чуть жив.

– Лалит?

– Да…

– К нему.

В шикарной палате Паранд увидел Лалита, от тела которого тянулись какие-то провода и трубки к неведомым приборам.

– И ты смеешь лечить этого подлого предателя? – Паранд продолжал говорить очень спокойно, несколько даже иронично.

– Наша больница построена на деньги господина Лалита… – сказав это, врач сам ужаснулся своей смелости.

– Вот как? – усмехнулся Паранд. – Я не знал. Иначе давно бы уже сжёг вашу больницу, построенную не нечистые христианские деньги. Но, думаю, ещё не поздно.

– Смилуйтесь, господин, – врач упал на колени.

– А ты сам, случайно, не христианин?

– Нет, нет, что вы!..

– Ну так убей христианина, убей предателя Родины, – Паранд с улыбкой протянул врачу кинжал.

Врач взял кинжал на удивление спокойно, его лицо вдруг совершенно изменилось, он встал с коленей, как-то странно без страха посмотрел на Паранда и вдруг неожиданно резким движением вонзил кинжал себе в сердце.

Ироничная улыбка исчезла с губ Паранда. На несколько секунд он растерялся и даже почувствовал что-то похожее на страх, но самообладание быстро вернулось к нему. Пнув труп врача ногой, он перевернул его на спину, вытащил из груди кинжал и вонзил его в грудь Лалита, который так и не пришёл в сознание.

***

Богиня мести Кали в представлении её поклонников – обнажённая женщина с длинным, красным языком. Над толпою неслись дикие выкрики: «Женщины, подражайте великой богине Кали!». Многие женщины, уже накачанные наркотиками, стали срывать с себя одежду и начали трястись в диких экстатических танцах. Безумие понемногу охватывало толпу. Все скакали, дёргались, кричали, никто уже не помнил себя.

Паранд, стоявший в некотором отдалении со своим помощником, наблюдал эту картину без радости.

– Почему так мало людей? – проворчал он.

– Уже больше тысячи… – еле выдавил из себя помощник, хорошо знавший, чем заканчивается неудовольствие вождя.

– Мало… очень мало… – Паранд прошептал это уже без гнева и раздражения, о чём-то думая.

– Наши люди из окрестных деревень не успели подтянуться.

– Знаешь, что бывает с теми, кто опаздывает?

Помощник почувствовал, что всё его нутро наполнилось липким холодным ужасом, но вождь продолжал по-деловому:

– Сколько людей прибудет из деревень?

– До трёх тысяч, если не больше.

– Хорошо. Но если их будет меньше, ты пожалеешь, что родился. Когда самое позднее прибудут?

– Сегодня вечером, в крайнем случае – ночью.

– Хорошо. Да ведь и местные не все здесь. Город может дать ещё не меньше тысячи человек.

– Многие наши пошли на праздник, а оттуда разбрелись по домам, бараны…

– Ладно. Пусть веселятся. Сегодня на христиан не идём. Ты понял? Никто из наших сегодня не должен идти в квартал далитов. Когда подтянется деревенщина, эти уже перегорят. Толку не будет. Христиан мы сегодня не перебьем, а спугнуть можем. Всё начнём завтра утром. Сейчас этим выдай побольше сладости Кали, чтобы их никуда не тянуло. Пусть наши люди сегодня ещё поработают в городе, всех оповестят, что завтра утром каждый должен быть здесь. Дескать, намечается небывалое жертвоприношение. Когда прибудет деревенщина – накорми, размести, проследи, чтобы не разбредались.

Помощник не успел сказать, что всё будет в точности исполнено, как до них через рупор донеслись голоса полицейских: «Всем немедленно расходится… немедленно расходится…».

– Ещё эти идиоты, – злобно прошипел Паранд, и бросил помощнику: – Проследи, чтобы сегодня (на этом слове он сделал акцент) ни один полицейский не пострадал, а то как бы завтра сюда войска не стянули.

Не торопясь, вразвалочку приблизившись к группе полицейских, Паранд отозвал офицера в сторону и, зловеще улыбнувшись, спросил:

– Вам что-то не нравится, господин офицер?

– У нас приказ: предотвращать массовые беспорядки.

– Ну так предотвращайте, – усмехнулся Паранд.

– Господин Паранд, вы имеете большое влияние на этих людей. Вы, конечно, не откажетесь помочь силам правопорядка?

– Эти люди – настоящие патриоты Индии. Сейчас они славят великую богиню. Я повторяю свой вопрос, офицер. Что вам не нравится?

Офицер побледнел. Он понял, что его жизнь висит на волоске. Да и с какой стати он должен отдавать свою жизнь ради спасения ничтожных христиан? Начальнику полиции легко отдавать приказы, а дальше что? Полицию и так не любят, осталось только весь народ против себя восстановить. Он заискивающе обратился к Паранду:

– Мои парни, конечно, не хотят идти против народа. Мне кажется, господин Паранд, мы должны действовать согласованно, на благо всех граждан.

– Вот и хорошо, – улыбнулся Паранд. – Теперь слушай меня внимательно, офицер. Сегодня люди повеселятся и разойдутся. Только отошли бы твои парни подальше, а то, сам слышишь, уже раздаются угрозы в ваш адрес. Я сдерживаю людей, но не могу это делать до бесконечности. Сами не подставляйтесь. Где-то ближе к полуночи ты уже сможешь отрапортовать своему начальнику, что героически предотвратил беспорядки. А вот завтра с утра… Лучше бы тебе очень сильно заболеть, так же как и всем полицейским. Завтра я не смогу гарантировать вашу безопасность. Лично мне наплевать, будет ли здесь завтра полиция. Это ничего не изменит. Но если хотите жить, у вас два варианта: либо вы с нами, либо вы тихо сидите по домам. Мы не хотим конфликта с государством, но не остановимся ни перед чем. Твой начальник – старый дурак. Он не любит Индию. А патриоты не любят таких, как он. Если ты сегодня ночью передашь ему мои слова – вы оба не жильцы. А с утра говори, что хочешь.

– Спасибо, господин Паранд, – дрожащим голосом начал рассыпаться офицер. – Мы не против патриотов… мы с вами…

– Вот и хорошо, – усмехнулся Паранд.

***

В квартале далитов-христиан на улицах не было ни души. Все сидели под домам, а точнее – по подвалам. В одном из подвалов, который был просторнее других, командор Дмитрий Князев попросил собрать старейшин. Собралось полсотни человек. Князев начал просто:

– Мы – рыцари Христа. Мы пришли для того, чтобы защищать вас.

В подвале повисла гробовая тишина. Аплодисментов и радостных возгласов не последовало. Во взглядах старейшин чувствовалась настороженность. Наконец, один из них, сухонький старичок с редкой чёрной бородой, спросил:

– Откуда вы?

– А разве это имеет значение?

– Это верно, – с философическим спокойствием согласился старичок. – Теперь уже ничто не имеет значения, и ваше появление – тоже. Вас – несколько человек, а их будет несколько тысяч. Как вы сможете нас защитить?

– Мы сделаем всё возможное и, либо спасём вас, либо умрём вместе с вами.

– Ну, если вы хотите умереть, и то выбрали место очень удачно. Вскоре в этом квартале не останется живых.

Тут вскочил холёный мужчина лет сорока и истерично закричал:

– Хватит ломать комедию! Незнакомцы должны немедленно убраться от нас. С людьми Паранда ещё можно обо всём договориться, но если они узнают, что в нашем квартале прячутся вооружённые люди, тогда точно всех перережут.

– Вы не сможете ни о чём договориться с бесноватыми изуверами. Им нужна ваша кровь, вся до капли, – в голосе Князева зазвучали металлические нотки. – Вспомните сикхов. Пять тысяч убитых за три дня. Отчего же они не договорись с фанатиками?

– Незнакомец прав, – с места поднялся согбенный старец с длинной серой бородой. Кажется, его здесь считали за патриарха, все взгляды сразу же устремились на него. – появление этих людей никак не может нам навредить. С Парандом говорить не о чем, да и кто бы за это взялся? Но мы готовы принять смерть за Христа. Что может быть лучше мученической кончины? Я хочу спросить человека, именующего себя рыцарем Христа: почему он хочет лишить нас мученических венцов?

– Сколько у вас людей? – с болью в голосе спросил Князев.

– Около семи тысяч человек.

– И все до единого готовы умереть за Христа? И не найдётся слабых, которые перед смертью будут в отчаянии богохульствовать, готовые отречься от всего на свете, только бы выжить? Сколько христиан во время резни не спасут, а погубят свои души? Или вы не знаете, что мученическая смерть дана только святым? У вас – семь тысяч святых? Никто из них не станет перед смертью целовать ноги убийц, умоляя о пощаде, вместо того, чтобы славить Христа? А ваши жёны и дочери? Они готовы быть изнасилованными? И вы к этому готовы?

С мест понеслись возмущённые возгласы: «Да как ты смеешь?», «Кто дал тебе право?», «Кто ты такой?». Патриарх, не повышая голоса, спросил:

– Ты пришёл сюда для того, чтобы оскорблять нас?

– Я лишь хочу, чтобы вы посмотрели правде в глаза. Даже очень хорошие христиане не всегда готовы умереть за Христа. Даже первоверховный апостол трижды отрёкся. Тогда он не был готов умереть за любимого Учителя, а ведь как перед этим хвалился: «Если и все отрекутся, я не отрекусь». Не время ли нам сейчас вспомнить об этом?

– Незнакомец опять прав, – патриарх склонил седую голову. – Как тебя зовут, храбрый человек?

– Дмитрий.

– Сколько вас, Дмитрий?

– Шестеро. Должны пойти ещё две группы по пять человек, но не подошли и теперь уже не успеют. Не знаю, что с ними случилось. Мы всё равно примем бой. Шанс на победу есть. Каждый мой воин может стоить нескольких сотен, но дело даже не в этом. Мы со Христом! Победа приходит с Неба! Если Господь захочет, чтобы мы победили – так и будет.

Лицо патриарха озарила грустная светлая улыбка. Он подошёл к Дмитрию и обнял его. Все поняли, что с этого момента обсуждение прекратилось. Старец сказал, обращаясь к своим:

– Идите к своим людям и скажите, чтобы они неустанно молились за наших защитников. Эти рыцари – настоящие христиане, они готовы отдать за нас жизнь. Так и скажите.

Когда они остались вдвоём, патриарх сказал командору:

– Никто из наших не сможет сражаться вместе с вами. Ты должен это понять правильно. Никто из далитов ни разу в жизни даже не дотрагивался до оружия, и в бою толку от них не будет.

– Я понимаю. Только одна просьба: послать лазутчика к месту основного беснования. Мы должны владеть информацией.

– Лазутчик уже вернулся как раз перед нашим собранием. Сегодня нападения не будет. Что-то там у них не заладилось.

– Вы не могли бы отдать лазутчика в моё подчинение?

– Хорошо.

– И ещё. Погромщики, судя по всему, могут войти в ваш квартал только с юга. Очень просил бы ваших уплотниться и перейти в северную часть квартала, при этом не покидать подвалов

– Сделаем. Дмитрий, неужели шанс на спасение действительно есть?

– Да, если погромщиков будет тысячи полторы, максимум – две.

***

Ожидания Паранда оправдались в полной мере. К ночи подтянулось более трёх тысяч поклонников Кали из ближайших сёл. Горожан к утру на поле собралось две тысячи с лишним. Такой силы они никогда ещё не собирали. Ни один христианин в Городе не увидит заката солнца. Его людей достаточно, чтобы перебить всех до единого. Они тут же пойдут на другие города, чёрное пламя Кали охватит всю Индию. Родится новый мир, в котором Паранд станет пророком.

Жрецы уже начали понемногу разогревать толпу. Отовсюду звучали слова священных гимнов, прославляющих великую богиню:

– Она украшена ожерельем из человеческих голов, у неё длинные зубы!

– В нижней левой руке она держит отрубленную человеческую голову, в верхней левой руке она держит меч!

– На ней пояс из рук мёртвых тел!

– Её местопребывание – место сожжения трупов. Её окружают шакалы!

– Её лицо ужасающе, кровь стекает с уголков её губ!9

Жрецы выкрикивали отдельные фразы гимнов, как призывы. Толпа понемногу приходила в экстаз. Здесь не только жрецы, но и все собравшиеся хорошо знали гимны Кали. И вот уже отовсюду неслось:

– Гирлянды из человеческих голов украшают её голову и шею!

– Ожерелья змей на её груди!

– Своей левой ногой она стоит на груди трупа, своей правой ногой – на спине льва, облизывающего труп!

Жрецы во всю бесновались, потому что уже приняли «сладости Кали». Всем остальным наркотика пока не давали, Паранд распорядился, чтобы «сладость» выдали непосредственно перед тем, как они выступят. А ещё надо совершить жертвоприношение Кали. Сегодня он всё рассчитал до мелочей – толпа не должна перегореть раньше времени. Пока ещё продолжалась «идеологическая подготовка»:

– Она черна, как грозовая туча!

– У неё высунутый, свисающий язык!

– Пучок её спутанных волос касается неба!

– Она пьёт вино из черепа!

– Мёртвые тела служат украшением для её ушей!

– Её громкий хохот наводит ужас!

***

Ближе к полудню в христианский квартал вернулся лазутчик – шустрый подросток, посланный на поле беснования ещё с утра.

– Сколько их хотя бы примерно? – спросил командор.

– Более пяти тысяч, господин.

– Ты не ошибся? – Дмитрий изменился в лице.

– Я очень хорошо считаю, господин, и я знаю, как пересчитывать людей в толпе… Мы все погибнем, господин?

– Да, – грустно улыбнулся Дмитрий. – Да, сынок, мы все погибнем. Их многовато. Не печалься. Может быть, уже сегодня ты будешь беседовать со святыми на Небе. Господь нас примет к себе, не сомневайся.

– Можно мне остаться с вами, господин? Я хочу погибнуть вместе с воинами.

– Да, сынок, конечно можно. Впрочем, у меня есть для тебя важное задание. Отправляйся обратно к толпе и внимательно следи за происходящим. Запоминай всё. Потом расскажешь об этом кому-нибудь из христианских священников. Мы вряд ли услышим твой рассказ, нам, видимо, суждено погибнуть. Впрочем, сначала убедись, что все мы мертвы. А потом ищи живого христианского священника. То, что я поручаю тебе, очень рискованно, но кто-то должен рассказать правду. А сейчас, извини, у нас будет военный совет. Иди с Богом.

Все тамплиеры слышали этот разговор, командор был избавлен от необходимости давать пояснения, а успокаивать своих было просто нелепо.

– Надо выбрать место, где мы встретим эту нечисть. Пойдём.

Они прошлись по улице, на которой сплошь стояли убогие лачуги со ставнями на окнах. Дмитрий внимательно осматривал каждое из этих хлипких деревянных строений. Когда они дошли до места, где друг напротив друга стояли два относительно крепких каменных домишки, командор сказал:

– Вот здесь. Очень хорошо. Слушайте внимательно, – обратившись к одному моряку-сержанту, Князев сказал:

– Засядешь в этом доме с «Гевером». Когда авангард толпы поравняется с окном, коси их длинными очередями. Два рожка – больше не надо. Ты, брат, – сказал он второму сержанту, – Когда первый отстреляется, ударишь по толпе с другого фланга, так же длинными очередями и так же только два рожка. Они не ждут нападения, их первой реакцией на стрельбу будет полная растерянность. Надо быстро менять ситуацию, чтобы они не успевали привыкнуть. Сначала с одного фланга стрельба, потом с другого, начнут метаться, давить друг друга, часть точно бросится назад, потопчет арьергард.

– Но часть, мессир, бросится вперёд, просто с перепуга, по случайности, – заметил брат Жан.

– Конечно, – по-деловому ответил Князев. – Я, Андрей и Али перегородим улицу. Так только братья сержанты с флангов отстреляются, мы пойдём во фронт с мечами. Будем рубить нечисть быстро, энергично, с огоньком, с задором.

– Вас сомнут не позже, чем минут через десять.

– Так и будет. Тем временем вы, господа сержанты, ударите врукопашную с флангов. Смысл этой тактики прост – ни в коем случае не давать им привыкнуть к ситуации, каждые несколько минут преподнося новый сюрприз и вызывая новую волну растерянности.

– Моя задача, мессир? – сухо спросил брат Жан.

– Самая ответственная. Первое. Заняв позицию на крыше этого дома, передать мне по рации о приближении противника. Во время бойни никак себя не проявляй. Ты должен оставаться в живых до самого финала. Когда увидишь, что никто из нас не шевелится, возьмёшь вот этот кейс, спустишься, привлечёшь внимание максимального числа погромщиков и нажмёшь вот эту кнопочку. Разнесёт всё в радиусе пятидесяти метров. Это будет точка.

– Вы не дадите мне возможности принять участие в бою?

– Я, как видишь, не пытаюсь спасти твою жизнь. Просто самое ответственное задание поручаю единственному, кроме себя, рыцарю в отряде. Погибнуть в бою легче, чем нажать кнопку. Так говорят люди, которые много повидали.

– И всё-таки всех нам не уничтожить, – задумчиво сказал брат Жан.

– Конечно. Улочка узкая, под наш молот попадёт только авангард. Мы положим максимум до двух тысяч, включая взрыв и тех, кого они потопчут сами. Когда всё стихнет, арьергард прочухается и кинется резать далитов. Из последних, может, кто-то и выживет, погромщики здорово выдохнутся на этой улочке, куража мы им поубавим. А из нас не выживет ни один. Вопросы есть?

Все молчали. Командор закончил:

– Храмовники не погибают. Они отступают в рай для перегруппировки.

***

«Весёлый праздник» за городом приближался к своей кульминации. Выкрикивание чудовищных гимнов сделало своё дело – толпа напиталась чёрной энергией разрушения. Паранд почувствовал, что пришло время для самого главного – жертвоприношения. Жрицы зарезали чёрную козу, собрали её кровь в чашу и торжественно поднесли поклоннице Кали – обнажённой женщине с мутными глазами и растрёпанными волосами. Все знали, что стоит ей выпить жертвенную кровь, как через неё начнёт говорить сама богиня. Призыв самой Кали к истреблению христиан – вот та искра, которая должна упасть в приготовленную бочку пороха.

Мутные глаза женщины понемногу наполнились диким огнём. Паранд почувствовал, что богиня уже вошла в неё.

– Что ты нам скажешь, великая мать? – как можно громче вопросил Паранд. – Что нам сделать с христианами? Поведёшь ли ты нас на последний бой?

Неожиданно лицо бесноватой исказила гримаса панического страха. Грубым, нечеловеческим голосом она в ужасе закричала:

– Не-е-е-е-е-т!!! В Городе – белые ангелы! У них в руках огромные мечи!10 Нам не справиться с ними.

Бесноватая вдруг села на землю, закрыла лицо руками и истерично завизжала:

– Спрячьте меня! Побыстрее спрячьте меня! Я боюсь, боюсь. Они уничтожат меня. Они белые, белые… они всех вас уничтожат.

Паранд стоял как громом поражённый. Никогда в жизни он не был таким растерянным. Неужели богиня отвернулась от него, предала, когда он был в двух шагах от величайшего могущества? Или богиня на самом деле слаба? Слаба, как все бабы! Так вот в чём дело… Ну что ж… Тогда ему не нужна такая богиня. Он! Сам! Бог! Он – воплощение Шивы! Но объявлять об этом – не ко времени.

Люди растерянно молчали, уже готовые расходится по домам. Никто из них не сомневался, что в женщину, выпившую жертвенной крови, вошла сама богиня Кали. И вот они увидели богиню в жалком, униженном, перепуганном состоянии. Что тогда ждать от них, простых смертных, если сама богиня боится?

Паранд чувствовал, что у него не больше минуты на то, чтобы спасти ситуацию. Срывающимся голосом он закричал:

– Эта подлая шлюха – тайная христианка. Она применила свою христианскую магию и не позволила богине войти в себя. Никаких ангелов нет, это христиане подговорили свою шлюху напугать нас. Но нас не напугаешь. Мы принесём новую жертву – настоящую. И мы услышим подлинный голос Кали. Приведите сюда лучшую из поклонниц богини.

Это до некоторой степени убедило людей, в толпе какое-то время шушукались, гудели, толкались, кого-то проталкивая вперёд. И наконец перед жрецами и Парандом появилась «лучшая поклонница» – с лицом, перекошенным ненавистью и без намёка на страх. Это понравилось Паранду, но на всякий случай он шепнул ведьме на ухо: «Одно только слово про ангелов и я вырву твоё сердце». Ведьма посмотрела на Паранда и презрительно усмехнулась, она явно не боялась ни людей, ни ангелов, ни самого вождя поклонников Кали. Паранд окончательно успокоился.

Быстро зарезали новую козу, ведьма жадно взахлёб выпила её кровь, так, как будто всю жизнь ждала этого момента. И тут… всё повторилось. «Великая богиня Кали» опять завопила насмерть перепуганным голосом: «Весь Город занят белыми ангелами с огромными мечами, они слишком сильны по сравнению с нами… бойтесь… расходитесь…».

Продолжить свою истерику она не смогла. Паранд выхватил саблю и раскроил ей череп. Дюжина гвардейцев Паранда так же выхватили сабли и встали за спиной у своего господина с клинками наголо. Теперь Паранд поверил, что в обеих ведьм действительно вошла богиня Кали, и что богиня действительно испугалась. «Ну что ж, – подумал он, – значит я, бог Шива, разведусь со своей трусливой женой Кали. Я сражусь, если надо, с Вишну и Брахмой разом, не то что с какими-то там ангелами».

Но люди хорошо слышали, что сказала Кали, они сразу же начали расходится, а иные и разбегаться. Паранд орал: «Всем верным – остаться! Я сам поведу вас на христиан!». Но основная масса людей теперь уже не обращала на него никакого внимания, толпа стремительно редела. И всё-таки многие остались. Из членов организации Паранда ни один не покинул своего господина. Эти люди давно уже не принадлежали себе. Каждый из них знал, что, покинув Паранда, они не проживут и суток. Верных осталось около семисот человек. Окинув взглядом свою гвардию, Паранд крикнул: «Вперёд, на христиан! Очистим нашу землю от этой заразы! Вас поведу я – бог Шива!».

***

Рация на поясе Князева ожила:

– Мессир, вы слышите меня?

– Говори, брат Жан.

– Они идут.

– Конец свя…

– Подождите!

– Что ещё?

– Их меньше тысячи. Пожалуй, не больше восьмисот человек.

– Не может быть… Куда же подевались ещё 5 тысяч человек?

– Говорю о том, что вижу.

– Вас понял, брат Жан. Конец связи.

Сержанты, вооружённые штурмовыми винтовками, были уже на позициях. Рядом с командором стояли только Сиверцев и Али. Они услышали разговор по рации и радостно заулыбались. Князев сурово глянул на них:

– Ничего не изменилось. Пусть никто не надеется выжить. Под наш удар попадёт не авангард, а весь их отряд, но в этом отряде – отборные бесноватые головорезы. Не знаю, что там произошло, но если уж 5 тысяч человек по неведомым причинам разбежались, значит оставшиеся – отъявленные нелюди. Молитесь непрерывно, братья. Всё. К бою.

Втроём они встали поперёк узкой улочки, полностью её перегородив. Ветерок слегка развевал белые плащи. В правой руке каждый держал обнажённый меч. Али в последний момент тоже захотел драться не кривой саблей, а тамплиерским мечём. В левой руке они держали кинжалы.

Паранд шёл впереди отряда в окружении гвардейцев с обнажёнными саблями. Холодное оружие было только у них, остальные погромщики были вооружены палками, стальными прутьями и камнями. А, вот они – «белые ангелы». Думают перегородить им дорогу. Трое. Смешно. Но Паранд не успел посмеяться. Ставни в доме напротив них распахнулись, из окна послышался грохот длинных очередей.

Погромщики ошалело озирались, падали один за другим, но ни один из них не бросился назад. Паранд мгновенно распластался по земле, он довольно быстро сообразил, что надо ползти «под огонь», к стене того дома, из которого их поливали свинцом. Многие последовали его примеру – они привыкли повторять каждое движение вождя. Но основная масса так и не смогла стряхнуть с себя оцепенение, продолжая падать и не понимать, что происходит. Кто-то рванул вперёд, на «белых», которые не трогались с места. Те, кто пошёл в прорыв, были зарублены мечами.

Через пару минут огня к Паранду вернулась способность приказывать, он заорал: «Все на эту сторону». Погромщики повиновались, огонь прекратился. И тут распахнулись ставни дома на противоположной стороне улицы. Отползая на эту сторону, они превратили себя в идеальную мишень для второго стрелка с противоположной стороны. В какие-то секунды упало несколько десятков человек. Паранд дико зарычал от бешенства, но даже тут он не утратил самообладания и по-пластунски пополз обратно. Он даже не заметил, что пуля прошила его левую руку. Через некоторое время очереди смолкли, оставив на земле больше сотни неподвижных и корчащихся тел. Паранд осмотрелся. Из его парней не побежал ни один. Он вскочил на ноги, но опять не успел ничего скомандовать. Три страшных белых фигуры надвигались на них с непонятными громкими выкриками: «Деус вульт! Деус вульт! Рух Аллах акбар!».

Началась рукопашная, а точнее – бойня. Никто из людей Паранда не был готов к схватке – они шли избивать безоружных, не имея ни боевых навыков, ни оружия – с палками трудно противостоять мечам. Каждый взмах этих страшных клинков ложил на землю двух-трёх погромщиков. Уже несколько сотен тел устилали улицу. И всё-таки люди Паранда не бежали, пытаясь даже с палками бросаться на «ангелов». Один навык у них всё-таки был – неукоснительно выполнять распоряжения вождя. А Паранд, жмущийся у стене, непрерывно орал: «Бейте! Бейте! Бейте!».

Рядом с Парандом прилипли к стене пятеро гвардейцев, остальные уже полегли под пулями и мечами. Гвардейцы привыкли с надёжностью хороших машин повторять то, что делает вождь, и сейчас они, как и он, под мечи не лезли.

Бой понемногу продвигался назад по улице, «белые» теснили толпу, оставляя за собой ковёр из мёртвых тел. Хлестали фонтаны крови. Впервые в жизни вид крови не радовал Паранда. И вот на его лице появилась искажённая маска радости. Бойня продвинулась мимо них, «белые», сосредоточившись на толпе, не обратили внимания на тех, кто прилип к стене, и теперь Паранд видел их спины. Он оторвал себя от стены, гвардейцы последовали его примеру. Вшестером они набросились на атакующую тройку. Одного «белого» сам Паранд зарубил первым же ударом сабли – никакой он оказался не ангел. Двое других, однако, в последний момент почувствовав нападение с тыла, успели извернуться и отразить сабельные удары. Два гвардейца сразу же упали. Один «белый» вновь обернулся лицом к толпе, второй остался в одиночку против четырёх сабель. «Белые» дрались теперь спиной к спине. Гвардейцы Паранда умели фехтовать, но меч белого мелькал в воздухе, словно кровавая молния, успевая отражать все удары. Неужели и правда ангел?

Паранд заметил, что с флангов толпу атакуют ещё двое «белых». Видимо, стрелки из домов вылезли. Но вот один из них упал. На ногах оставалось не больше сотни погромщиков, но трое уцелевших «белых» уже явно теряли силы. Упал ещё один гвардеец. Это уже ничего не решало. Отбивавшийся от гвардейцев «белый» больше не имел сил атаковать и перешёл к обороне, которая с каждой минутой слабела. А поредевшую толпу так и не удалось заставить бежать. Она понемногу обтекала схватку и теперь уже «белые» бились в окружении. Паранд опустил саблю – без него закончат.

И тут произошло нечто неожиданное. С тыла на его людей набросились откуда-то взявшиеся пять воинов – они не были «белыми», но принадлежали, видимо, к той же кампании. Вновь прибывшие сражались кривыми саблями, их ярость была столь стремительна, что несколько десятков погромщиков полегли за минуту. От огромной толпы в семьсот человек уже ничего не осталось.

Паранд в оцепенении замер с обнажённым клинком, уже не присоединяясь к схватке. Всё было кончено. Добивали последних его людей. И тут он почувствовал укол в спину. Вяло обернувшись, он увидел откуда-то взявшегося ещё одного «белого». Одежда его была чиста и не запятнана кровью. Меч тоже чистый. «Он сегодня не сражался», – это было последнее, что в своей жизни подумал Паранд, повалившись на землю с раскроенным черепом.

***

С самого начала боя Андрей ничего не помнил. Позднее, напрягая память, он смог извлечь из неё лишь какие-то отрывочные образы: искажённые страхом и ненавистью лица, вкус крови на губах, отлетающие в сторону отрубленные руки и… ощущение лёгкости. Орудовать тяжеленным мечём было удивительно легко, казалось, что меч управляет им, ведёт в гущу врагов. Меч словно стал не только невесом, но и разумен. Когда бой закончился, он едва держался на ногах, но сам этого не осознавал, ему казалось, что он может ещё горы своротить. Если бы бой продлился ещё минут 15, он просто упал бы без чувств.

Потом рассказали, как он, шатаясь подошёл к командору и затараторил:

– Мессир… надо срочно атаковать соседние кварталы… там ещё много этих изуверов… их надо уничтожить… всех до единого, – лицо его было искажено до неузнаваемости.

– Андрей, вложи меч в ножны, – спокойно сказал Дмитрий.

– Нет, нет, мессир… рановато… бой не закончен… разве вы не понимаете?

Дмитрий понял, что его друг не в себе, он медленно и осторожно взял его за руку, в которой Андрей сжимал меч, и попытался разжать пальцы, сомкнутые на рукоятке. Пальцы не разжимались, хотя Андрей не сопротивлялся. Он перестал бормотать и с удивлением смотрел то на командора, то на собственную руку. Князев понял, что сведённые судорогой пальцы легче сломать, чем разжать. Он бросил, ни к кому не обращаясь:

– Дайте медицинский спирт.

Извлекли откуда-то пузырёк, налили в походный стаканчик.

– Выпей, – громко и отчётливо скомандовал Князев, пристально глядя Сиверцеву в глаза.

– Это водка? – скривился Андрей.

– Стал бы я предлагать русскому офицеру водку. Это чистый спирт.

Андрей усмехнулся и залпом выпил. Через минуту он весь обмяк, меч сам выпал из руки, он сел на землю и снова начал бормотать:

– Вы не понимаете… бой не закончен…

Семьсот человек были вырезаны поголовно. Командор окинул взглядом улицу, заваленную трупами, и прошептал:

– Мы не хотели этого.

***

В лесу хоронили павших – Али и сержанта-моряка. Али похоронили по-тамплиерски, завёрнутым в белый плащ, лицом вниз. Князев сказал над его могилой:

– Это был очень чистый и возвышенный юноша. Мне кажется, в своём последним бою он уже был христианином. До встречи, Али.

Брат Жан сказал над могилой сержанта:

– Он был настоящим тамплиером. Мечтал стать рыцарем. Убеждён, что его мечта сбылась. Он стал рыцарем.

Неподалёку сложили костёр. Аккуратно положили на него окровавленные лохмотья своих белых плащей и некоторое время сидели молча вокруг костра. Никто не хотел говорить. Лица у всех были мрачные и сосредоточенные. Наконец Князев выдавил из себя, обращаясь к командиру пятёрки тигров, которые прибыли в последний момент боя:

– Вы спасли нам жизнь.

– Если бы мы прибыли вовремя, вашу жизнь не пришлось бы спасать. Мы очень виноваты.

– Это так, – отрешённо и без гнева сказал Князев. – Со своих за опоздание на сутки я содрал бы три шкуры.

Потом командор посмотрел на брата Жана, по лицу которого пробегали нервные судороги:

– Прости, брат Жан, что лишил тебя участия в бою, но ведь ты понял, что иначе было нельзя. К тому же именно ты прикончил лидера фанатаков.

– Вовсе не для того, чтобы «принять участие». Я видел, что он может уйти, а этого нельзя было допустить. Я спустился только тогда, когда стало очевидно, что бой выигран.

Было понятно, что моряк сильно страдает, хотя ни за что не скажет об этом. Нелепо как-то воину показывать себя мальчишкой, которому не дали «поиграть в воину». И всё-таки Андрей, поставив себя на его место, ужаснулся трагичности той роли, которую играл морской рыцарь. Он должен был из безопасного укрытия спокойно наблюдать за тем, как один за другим падают его братья, как оставшихся окружают и вот-вот затопчут, а потом выйти и нажать кнопку. Годы боевой подготовки – для того, чтобы нажать кнопку.

Сам Андрей оправился от шока очень быстро. Теперь ему стыдно было за свою истерику, которую он смутно припоминал. Но ни командор, ни братья не единым словом не упрекнули его. И то сказать – после такой бойни даже у опытных рубак могла крыша съехать, и не на час, а навсегда. Он же чувствовал сейчас лишь смертельную усталость и абсолютную опустошённость, но в общем-целом был в форме.

Не так Андрей представлял себе победу над изуверами. Он полагал, что когда они спасут жизни тысяч христиан, у всех на душе будет праздник, но на лицах отражались только мрак, пустота и страдание. Да… Одно дело выстраивать теории по поводу «священной войны», а другое – её вести. Как можно радоваться тому, что улица в квартале далитов сейчас завалена трупами?

Командор подвёл итоги:

– Мы недооценили противника. Планируя операцию, я даже мысли не допускал, что толпа, вооружённая палками и стальными прутьями продержится против мечей более десяти минут. Весь расчёт строился на том, что они побегут и начнут давить друг друга. Так и было бы, если бы мы имели дело с обычной беснующейся толпой. Было бы даже лучше, если бы их пришло на тысячу больше – значительное количество людей в толпе, запаниковав, создало бы больше проблем своим, чем нам. Но пришли одни только законченные зомби, не способные поддаваться панике. Не стал бы ими восхищаться. Их стойкость не имеет ничего общего с сознательным боевым мужеством. Люди с такой степенью забесовлённости не испытывают страха лишь постольку, поскольку не испытывают вообще никаких человеческих чувств. Это ходячие мертвецы. У них почти полностью отсутствует личная воля, их телами управляют бесы. Думаю, высший смысл был именно в том, чтобы под наши мечи попали только те, кому уже нечего делать на земле, а не соблазнённые изуверами крестьяне с душами ещё живыми. Все мы сейчас немного не в себе, но надо возвращаться в себя. Сейчас молиться будет особенно трудно, но совершенно необходимо.

Вскоре после окончания боя, когда они были ещё на той страшной улице, к ним приплёлся весь избитый тигр из второй пятёрки – единственный уцелевший. Тогда командор просто кивнул, увидев тигра, сейчас пришло время его выслушать.

– Что с вами случилось? – спросил Княев.

– Сначала всё шло нормально, – начал тигр. – Без больших проблем отбили нападение на монастырь, который вы велели защищать. По душам поговорили с местным священником и хотели уже отправляться в Город. Но перед тем, как прощаться, священник рассказал страшную историю. В селе неподалёку с неделю назад жрец богини Кали отправился со своей 12-летней дочерью в Город, якобы для того, чтобы купить учебники к новому учебному году. Но вернулся домой один, без дочери и на расспросы жены не ответил ничего вразумительного. А в тех краях ещё год назад два жреца Кали похитили и обезглавили восьмилетнюю девочку, принеся её кровь в жертву богине. Выводы о судьбе дочери этого жреца напрашивались сами собой. Ночью мы прокрались в село, тихо похитили жреца и велели вести нас туда, где находится его дочь, живая или мёртвая. Она была мёртвая… с выбритой головой, вся изрезанная, повсюду были следы омерзительных ритуалов. Увидев всё это, мы просто потеряли голову. Жреца зарубили на месте, над трупом его дочери, и пошли громить храм Кали. Ворвались туда, рубили саблями всех подряд. Вокруг храма сразу же собралось чуть ли не всё село, в бешенстве они набросились на нас, защищая своё капище. Им было мало дела до судьбы принесённых в жертву детей. Короче, наших перебили, я чудом остался жив – от сильного удара по голове потерял сознание, меня приняли за мертвого. Это всё.

И без того не сильно радостные лица тамплиеров и тигров перекосила гримаса боли, но никто не проронил ни слова. Князев глухо заговорил: