Рыцарь короля

Глава 11

Случались дни, когда венецианский посол при французском дворе Зуан Бадоэр, официально называемый «оратором», серьезный, умный и необыкновенно опытный дипломат, чувствовал себя до отчаяния усталым; такое ощущение испытывал он и в этот августовский день в Фонтенбло. Это была усталость ума, а не тела, и тем труднее было от неё избавиться.

Угрюмо прохаживаясь вместе со своим секретарем Никколо Марином по лесной тропинке в окрестностях средневекового замка, который в то время ещё не был заменен выстроенным позднее дворцом, Бадоэр часто вздыхал и по временам взволнованно всплескивал руками. Наконец, взорвавшись, он погрозил кулаком отдаленному шуму и улюлюканью, доносившимся из той части леса, где король с несколькими сотнями всадников травил оленя.

Атташе Марин, величавый старик, несколько, правда, моложе своего патрона, посочувствовал:

— Сожалею, что ваше превосходительство пребывает в столь подавленном настроении…

— «Подавленном»? — оборвал его Бадоэр. — Нет, мессер, я не подавлен, я разбит! Разгромлен! Сколько недель мы уже болтаемся здесь без толку со времени нашей последней беседы с этим пустоголовым королем? Не меньше двух. Две недели назад я со всей поспешностью предупредил Венецианскую Синьорию, что его величество отправился в паломничество в Сен-Дени и поклонился мощам в Сен-Шапеле. Разве вы не предположили бы, что он покидает Париж и отбывает к армии, в Лион? Я написал в сенат, что можно ожидать его перехода через Альпы ещё до начала сентября. А он вместо этого переезжает вместе со всем двором сюда, в Фонтенбло, и по сей день ничего не делает, только охотится да занимается любовью. За эти две недели я успел бы завершить некоторые дела к пользе Венеции. Но вы же видите, как он меня надувает. Он охотнее согласится беседовать со своей лошадью, чем со мной.

— Может быть, — предположил Марин, — в этом играет какую-то роль наш недавний союз с Испанией против Франции…

— Несомненно. Но умный государь не будет придавать большого значения союзам. Он знает, что союзы так же легко разрываются, как и заключаются, и смотрит в будущее. Завтра он может понадобиться Венеции, а Венеция — ему. Дальновидный правитель метал бы на меня громы и молнии, но все же вел переговоры; он не сжигал бы мосты…

— Король молод, — заметил Марин.

Бадоэр вздохнул:

— Вот, мессер, вы и сказали все — буквально двумя словами. Таков мой крест… Я, Зуан Бадоэр, сенатор старейшей в мире республики, должен терять время, болтаясь среди резвящихся молокососов! Видит Бог, я по горло сыт этой молодостью, до такой степени, что, если грядущая война не положит конец нашей миссии, просто с ума сойду. С тех пор, как маркиз де Воль покинул двор, мне не удается ни с кем толком поговорить, ибо здесь старики так же безумны, как и молодые. Вспомните наших друзей в Венеции: достоинство, изысканные манеры…

От этой вспышки раздражения, да ещё на жарком послеполуденном солнце, лоб его покрылся каплями пота; к тому же одеяние из жесткого черного атласа не способствовало прохладе. Пальцем, украшенным перстнем, он распустил шнурки на своей рубашке и, свернув с тропинки, опустился широким задом на заросший мхом бугорок.

— Посидим немного, — сказал он, отдуваясь. — Может, полегчает.

Звуки рогов вдалеке слышались все чаще, смыкаясь вокруг оленя. Скоро они возвестят о его смерти.

— Да, ваше превосходительство, — согласился Марин, вытянул ноги и вернулся к прежней теме, — не приходится ожидать манер и изящества за пределами Италии. Они — следствие возраста… как наши кипарисы.

Бадоэр кивнул.

— Да… они также и примета его.

Пока посол отдыхал в тени, его раздражение улеглось. От природы склонный к философствованию, он любил рассматривать обе стороны медали.

Отбросив свои личные обиды, Бадоэр задумчиво отметил:

— В конце концов, возраст — это беда Италии.

— Не в состоянии постигнуть мысль вашего превосходительства…

— Я хотел лишь сказать, друг мой, что Италия стара, а Франция молода. За последние двадцать пять лет весна ушла на север. Наша великая эпоха подходит к концу, наступает очередь Франции. Время излечит несовершенства юности, но чем излечить старость?

Марин был озадачен:

— И все же минутой ранее вы, синьор, говорили…

— И опять скажу. Лично меня тошнит от молодых франтов и пылких девиц сомнительного поведения, от лихих проделок и экстравагантности, от страстей, которыми подменяется государственная мудрость. Возьмите хотя бы это дело с Бурбоном. Господи Боже, что за ляпсус! А легкомыслие короля в моем случае или в тысяче других случаев!.. Но истина в том, что я тоже стар; мне нравится жизнь размеренная и упорядоченная. Истина также и в том, что здесь под всей этой пеной есть кое-что другое.

— Что? — Марин фыркнул.

— Сила, друг мой, созидательная сила, такая, как была у нас в Италии семьдесят пять лет назад.

На лице секретаря появилось сомнение. Он думал, во что обходится эта пена: долги нагромождаются на долги, налоги взлетают до небес…

Бадоэр правильно истолковал его сомнение, но все же настаивал на своем:

— В конце концов, сильнее всего бродит самый сочный виноград. Посмотрите на Францию: лучшие земли в Европе, неисчислимые ресурсы, огромное население — больше четырнадцати миллионов. И все объединено под властью одного государя! Вот это я называю силой.

— Здесь есть некий предел, — возразил Марин. — Драгоценности и женщины, дворцы и войны — все это стоит денег. За восемь лет после восшествия на престол король растратил все, что оставил ему Людовик Двенадцатый27, и настолько истощил все возможные источники доходов, что одному Богу известно, как казначей Роберте28 вывернется при следующем сборе налогов.

Посол махнул рукой:

— Я все знаю, добрый мой Марин… Готов признать, что это шокирует — видеть, как бросают деньги на ветер. Но тот предел, о котором вы говорите, — вы знаете, когда он будет достигнут? И вообще кто-нибудь это знает? Может быть, через несколько столетий, но не теперь. Поверьте моему опыту: каждое поколение чувствует, что вот-вот рухнет под тяжестью долгов. И все же деньги накапливаются и будут накапливаться, пока люди работают, а земля дает урожай. Нет, сейчас во Франции время весны…

Он замолчал, когда далекий рев рогов возвестил об окончании охоты, а потом добавил:

— Но, знаете, от женщин и дворцов тоже есть польза…

— Полагаю, что есть, — согласился практичный Марин, — для расточителей и ростовщиков.

— Нет, мессер29, я имею в виду нечто иное. Король, может быть, транжира и любитель заниматься пустяками, но никто не посмеет отказать ему в способности быть великолепным. Впервые к северу от Альп можно обнаружить светскую жизнь, достойную такого названия. Изящество образа жизни зависит от женщин. Мы в Италии открыли это много лет назад. А теперь они выходят на первый план и во Франции. Король вытащил их из деревенских нор и придал им вес. Дворцы дорого стоят, согласен; но они — часть национального богатства, и они вдохновляют искусства. Король требует от нас архитекторов и искусных художников, вроде великого Леонардо30 и других. Он знает им цену. Первые попытки здесь пока грубы, но по ним можно представить себе двор, который будет диктовать моду в Европе.. Когда-нибудь…

Его речь прервали шаги на дорожке. Повернув голову, он увидел молодого человека в высоких ботфортах, с сумкой для депеш через плечо, приближающегося к ним со стороны Море. Поначалу венецианец принял его за курьера, который по какой-то причине лишился коня, а к курьерам Бадоэр всегда питал живейший интерес. Важной частью его посольских обязанностей было выискивать новости, которые он передавал вечно жаждущему сведений венецианскому сенату. Однако посол, весьма проницательный в оценке людей, почти сразу определил, что этот юноша не являлся простым курьером.

Уверенная осанка, лихо заломленная шляпа, веселая смелость в глазах, все более заметная по мере того, как он приближался, — все это выдавало в нем дворянина-военного, не говоря уже о кинжале на поясе и мече, сдвинутом назад, чтобы не мешал при ходьбе. Эти детали сделали сумку «курьера» ещё более аппетитной для Бадоэра. Если сюда послан дворянин, солдат тяжелой конницы, то прибыл он, без сомнения, из армии, и у него могут быть важные новости.

Посол уже собрался было окликнуть юношу, но тот опередил его — остановился и спросил:

— Это дорога к замку, господа? Я здесь раньше никогда не был. В Море мне рассказали, как срезать путь через лес. Но из-за этих камней, — он взглянул на скалы среди деревьев, — и тысячи неверных тропинок я мог бы с тем же успехом попасть и в Персию…

В его речи, как и во всем облике, чувствовался армейский дух, а беззаботный, задорный тон ещё более укрепил посла в его догадке насчет профессии молодого человека. Удальцы такого рода легко вступали в разговоры и были отличными источниками сведений.

Бадоэр поднялся.

— К вашим услугам, мсье. Мы с другом возвращаемся в замок. Тут недалеко. Можем пойти вместе, если не возражаете. — Он взглянул на шпоры собеседника. — А что случилось с вашей лошадью?

— На последней почтовой станции, мсье, не было сменных лошадей и не ожидалось ещё несколько часов. Вот я и решил размять ноги. После пяти дней в седле, знаете, чувствуешь себя каким-то одеревенелым. И пешая прогулка от Море показалась мне заманчивой.

Быстро подсчитав в уме, венецианец сделал вывод, что хороший наездник, пользуясь почтовыми лошадьми, как раз за пять дней покроет расстояние от Лиона; и это также указывало на армию.

— Вы приехали с юга, мсье?

— Да, из Роана-на-Луаре.

Это не смутило Бадоэра, поскольку Роан находился в пятнадцати лигах к северу от Лиона, где сейчас сосредоточивались войска для вторжения в Ломбардию. Мысли венецианца не отрывались от сумки.

Он решил действовать напрямик и произнес галантным, полувопросительным тоном:

— Я Зуан Бадоэр, доктор и кавалер, Оратор Светлейшей Венецианской Синьории.

Юноша сорвал с себя шляпу.

— Ваш слуга, мсье. Меня зовут Блез де Лальер, я солдат роты господина де Баярда, но ныне нахожусь в распоряжении маркиза де Воля.

По улыбке на губах посла нельзя было угадать, что это сообщение имело для него большой интерес, он переглянулся с Марином и понял, что на того оно тоже произвело впечатление. Ему, конечно, было известно о миссии, с которой маркиз отправился в кантоны.

Если Дени де Сюрси с половины пути послал одного из своих телохранителей через всю Францию со срочным посланием, значит, речь шла о каком-то неотложном деле. А поскольку он ехал через Бурбонне, то сообщение, вероятно, касается дел в этой провинции и должно иметь отношение к коннетаблю Бурбону. Наверное, ожидаемый мятеж близится. Если так, то Венеции, с беспокойством следящей за ходом событий, совершенно необходимо знать об этом.

Бадоэр просто истекал сердечностью:

— Монсеньор де Воль — один из моих старинных друзей. Мы с господином де Марином только что говорили о нем и сожалели, что его нет при дворе. Надеюсь, он в добром здравии и ничего неблагоприятного не произошло…

От венецианца не ускользнуло, что де Лальер, уже собравшись ответить, вдруг изменил свое намерение, и это легкое колебание подстегнуло любопытство Бадоэра.

— Все хорошо, мсье. Когда я его оставил, поездка была удачной во всех отношениях.

— Счастлив слышать это. Я боялся, что ваша столь спешная миссия означает несчастный случай или какое-то неприятное происшествие. Вижу, — Бадоэр кинул на сумку голодный взгляд, — вижу, что вы привезли какую-то новость…

— Да, депешу его величеству. Думаю, монсеньор пожелал уверить короля в том, что по-прежнему здоров и превыше всего желает оставаться покорным слугой его милости.

Посол почувствовал досаду, однако проглотил пилюлю с улыбкой. Он уже давно понял, что чувствительным и обидчивым людям на его службе делать нечего. Молодой человек разочаровал его. Судя по виду, можно было ожидать от него большей откровенности.

— Я уверен, — заметил Бадоэр, — что королю будет приятно это узнать. Он вознаградит вас за столь дальнюю и быструю поездку с таким галантным поручением.

И подмигнул Блезу, чем вызвал ответную улыбку.

— Однако, господин Осмотрительный, можете ли вы хотя бы сказать мне одну вещь? — продолжал Бадоэр, забрасывая свою наживку с другой стороны. — Верны ли сообщения, что дворяне Бурбонне отказались от своей приверженности коннетаблю и объявили себя верноподданными короля? Здесь вовсю говорят, что волнения в тех краях теперь прекратились, а господин де Бурбон заявил о полной покорности его величеству. Он даже присоединился к армии у Лиона. Был бы рад услышать от вас, как обстоят дела.

Старый дипломат произнес эту речь, чудовищно противоречащую фактам, с таким прямодушным выражением лица, с таким самоуверенным видом, что на сей раз рыбка клюнула.

— Клянусь честью, сударь, — воскликнул Блез, — все как раз наоборот! Просто удивительно, откуда могут взяться такие дурацкие россказни. Все эти графства готовы вот-вот выступить на стороне герцога с оружием в руках. Покорность? Как бы не так! Если король в это верит, то, думаю, письмо маркиза…

Внимательные, округлившиеся глаза Никколо Марина, и вполовину не столь безмятежные, как у посла, насторожили Блеза, и он оборвал себя на полуслове. Глупец! Разболтался, ещё и расхвастался, как же, он-то знает, он такой проницательный!..

— Ну-ну, — мягко нажал на него Бадоэр, — вы говорили…

— Что король, без сомнения, хорошо информирован, — пытался выпутаться Блез, — и что письмо маркиза де Воля может касаться этих дел, а может и не касаться.

Но, как говорится, слово — не воробей, вылетит — не поймаешь, и Блез это понимал, хоть ему и не было известно, что в должный момент венецианский Совет Десяти сумеет извлечь выгоду из его промашки. Зуану Бадоэру достаточно было намека, чтобы составить вполне точное донесение. Пройдет несколько дней, и его светлости Дожу станет известна суть письма де Сюрси, хотя и без подробностей.

И поскольку именно в этом была цель Бадоэра, он утратил дальнейший интерес к сумке посланца.

— Да-да, — сказал он ласково, — вы весьма осторожны и благоразумны, молодой человек, похвально, похвально.

И, когда они снова зашагали к замку, добавил:

— Жарковато сегодня, не так ли?

Блез что-то пробормотал, соглашаясь; однако не от жаркого солнца он чувствовал себя неуютно. Он ещё не ступил и на порог двора — и первый встречный тут же из него все вытянул. Хорошенькое начало! Ну ладно, пообещал он себе, уж этот маленький урок он не забудет. Больше его никто не обведет вокруг пальца.

Еще некоторое время назад он сообразил, что король охотится в лесу. Теперь торжествующие звуки рогов раздавались совсем близко. К счастью, он с итальянцами вышел сейчас на открытую поляну, где было куда отойти в сторону, когда из леса повалили всадники. Это было настоящее победное шествие, триумф.

Согласно обычаю, все были одеты в красное — цвет охоты; под лучами солнца кавалькада превратилась в ослепительный багряный поток.

В первом ряду ехал король. Его конь — крупный гнедой с величественно изогнутой шеей и могучими плечами — казался продолжением всадника. Сам Франциск — высокий, длинноногий, мускулистый, прямой — на целую голову возвышался над окружающими. Однако выделялся он не сложением, осанкой и великолепием одежды. Бьющая через край жизненная сила, энергия затмевали всех вокруг. Миндалевидные, слегка раскосые глаза, темные на бледном лице, искрились весельем. Тонкие усы, загнутые книзу и сливающиеся с краями черной бородки, оттеняли веселую улыбку. Длинный нос, далеко выдающийся над верхней губой, придавал королю капризный вид. Если о каком-нибудь лице можно было сказать «типично французское» — подразумевая при этом выражение беспечности, веселья и вдохновения, — то именно о лице короля. Окруженный стайкой дам, которую он называл своим «маленьким отрядом», он напоминал красующегося в седле великолепного петуха, истинного шантеклера, сопровождаемого красными курочками-наездницами. А за ним пламенели две или три сотни всадников: придворные, гвардейцы, камер-пажи, фрейлины…

Три недели назад в Париже Блез, приехавший с де Сюрси, удостоился лишь мимолетной беседы с королем и только мельком взглянул на королевский дворец. Однако ещё мальчиком, состоя при маркизе, он часто сопровождал своего покровителя ко двору и сейчас узнавал в толпе некоторые лица.

Женщина, ехавшая по правую руку от короля, высокая брюнетка с таким же носом, как у Франциска, — сестра короля, Маргарита, герцогиня Алансонская — ещё не была известна как Маргарита Наваррская, но уже слыла самой утонченной женщиной Франции, самой достойной любви и самой любимой. Брат всегда называл её не иначе как «моя дорогая».

Слева от короля ехала Франсуаза де Шатобриан, величавая, статная красавица, сложенная как богиня и держащаяся со всей гордостью, приличествующей её роду — великому роду Фуа. Бывшая всесильная фаворитка, ныне обреченная уступить дорогу другой, она, тем не менее, высоко держала голову.

То здесь, то там Блез узнавал и других знатнейших господ и дам, которых теперь припоминал лишь смутно: все-таки они стали, что ни говори, на шесть лет старше с тех пор, как он видел их в последний раз. Но перед ним все сливалось в яркую алую мешанину перьев и драгоценностей, горячих коней и горящих глаз — смеющихся, глядящих высокомерно.

Когда король приблизился, Блез, стоя рядом с венецианцами, отвесил низкий поклон. Бадоэр сделал все возможное, чтобы оказаться на виду.

— А-а, домине оратор, — произнес Франциск, заметив его. — Вышли подышать свежим воздухом, а?

Он уже отводил взгляд в сторону — и тут его глаза задержались на Блезе. Внимание короля привлекла сумка курьера. Кроме того, лицо этого человека показалось ему смутно знакомым, как будто он видел его недавно.

С возгласом «Стой!», заставившим всю колонну остановиться, он придержал коня.

— А у вас, мой друг, в этой сумке есть что-то, касающееся нас?

Блез опустился на одно колено:

— Письмо вашему величеству от маркиза де Воля.

— Ага! Ну что же, письма маркиза де Воля можно читать без скуки. Передайте его кому-нибудь из моих секретарей. Он представит мне письмо в надлежащее время.

— Сир, мне приказано передать письмо в собственные руки вашего величества.

— Вот как? — Раскосые глаза стали внимательнее.

Уже собравшись задать следующий вопрос, король взглянул на Бадоэра — и сдержался.

— Ладно. Тогда приходите ко мне после ужина. Сейчас у меня нет времени для писем… Господин гофмейстер, — обратился Франциск к державшемуся рядом придворному, — прикажете проводить ко мне этого… — король чуть помедлил, отметил взглядом меч и весь внешний вид Блеза, — этого дворянина вечером, перед танцами…

Потом, глядя на Блеза, он наморщил лоб:

— Честное слово, у меня обычно хорошая память на имена, но вот ваше… — Морщины разгладились: — Вспомнил! Вы — из роты господина де Баярда, крестник де Воля, мсье де Фаль… нет, де Маль…

— Де Лальер, сир.

— Ну конечно! — На лице короля на миг вспыхнула приветливая улыбка. — У меня это вертелось на кончике языка. Итак, мсье де Лальер, до вечера. Вперед, дамы!

Он тронул коня шпорой, и общество гурьбой двинулось за ним.

Пропуская кавалькаду мимо, Блез отошел и остановился рядом с послом, к которому король отнесся столь пренебрежительно.

За всадниками два егеря несли на шесте убитого оленя; увенчанная ветвистыми рогами голова покачивалась на ходу. Затем пошли выжлятники — рядом с ними трусили на сворках гончие, свесив красные языки; собакам не терпелось получить свою долю добычи. Шествие замыкали конные слуги.

— С вашего позволения, господин оратор, — сказал Блез, — я хотел бы поглядеть, как будут свежевать добычу. Всегда приятно посмотреть, как кормят собачек.

— Ну, что кому по вкусу, — произнес в ответ Бадоэр. — Если вы так любите шум, не смею задерживать.

Он ответил кивком на поклон Блеза и задумчиво посмотрел, как тот небрежным шагом последовал за процессией.

— Немного сырой, — заметил он де Марину, — немного наивный по сравнению с нашими молодыми итальянцами. Однако не без ума, не говоря уж о силе и энергии… Он подает надежды.

И, с улыбкой вспомнив о недавней беседе, добавил:

— Как и Франция.

Глава 12

Заключительным актом охоты было кормление собак свежим мясом. Заняв удобное место во дворе замка, Блез от души наслаждался видом егерей, которые в окружении собак умело потрошили оленя и бросали внутренности своре, картиной всего двора, ярко расцвеченного сейчас багрянцем и золотом. Собаки лаяли, люди кричали и смеялись, иногда слышались звуки рога, подковы коней грохотали по булыжнику. Он с удовольствием вдыхал смешанный запах лошадей и собак, свежей крови, человеческого пота и крепких духов — знакомый запах возвращения с охоты.

Едва только толпа начала рассеиваться, к Блезу подошел паж и доложил, что его требует к себе мадам.

— Мадам? Мадам… кто?

— Мадам регентша.

Блез был озадачен:

— Я провел некоторое время в провинции и…

— Разве мсье не известно, что король, в связи с намерением предпринять поход на Италию, назначил свою мать, герцогиню Ангулемскую, регентшей Франции?31

В юные годы, состоя при де Сюрси, Блез не раз видел грозную Луизу Савойскую — она даже приказала однажды всыпать ему розог, когда он ущипнул за попку молоденькую фрейлину, — и вспоминал эту принцессу буквально с благоговейным ужасом. Он удивился, откуда она узнала о его прибытии и чего ради он ей понадобился.

— Видите ли, друг мой, — обратился он к пажу, — я ещё весь в дорожной пыли, и от меня здорово попахивает. Вот если бы я мог освежиться…

— Мадам регентша сказала «сейчас же», — возразил тот. — Вот сюда, сударь, пожалуйте.

Делать нечего — Блез пошире развернул плечи и последовал за юнцом через все ещё бурлящий двор, потом вверх по лестнице, затем вниз по другой и по узкому коридору в более удобную для жилья часть старого замка. Бесчисленная свита короля клубилась повсюду, так что продвигались они поневоле медленно. Блестящие современные наряды придворных резко контрастировали со средневековым зданием, мрачным и неудобным, более напоминавшим тюрьму, чем дворец.

Прокладывая себе дорогу через толпу, то и дело роняя «позвольте» или «с вашего разрешения», Блез подумал, что эта резиденция выглядит довольно убого по сравнению с более современным дворцом в Амбуазе или новейшим в Блуа, сохранившимися в его памяти.

Наконец паж остановился перед дверью; стрелок-гвардеец с вышитым на плаще королевским гербом шагнул в сторону, пропуская их.

За дверью, в длинном, готического стиля зале они увидели две группы мужчин и женщин.

Блез заметил, что вокруг королевы — Клотильды Французской, которая явно не была центральной фигурой, а выступала на втором плане, было гораздо меньше людей. К двадцати четырем годам королева Клод уже выполнила свою функцию племенной кобылы трона, принеся королю семерых детей, и эта тяжкая работа истощила её силы. Свекровь, Луиза Савойская, её изводила, король ею пренебрегал; она выглядела бесцветной и болезненной, и на ней уже словно лежала печать надвигающейся смерти. Люди почитали её — и не замечали, как привычную вещь, нечто само собой разумеющееся.

Центром, притягивающим всеобщее внимание в этом зале, была мать короля. Ожидая её воли у дверей, Блез поневоле забыл обо всех остальных.

Луиза Савойская была худая, сухопарая женщина сорока семи лет, твердая и острая, как сталь. Невзгоды, перенесенные в юности, конфликты с могущественными противницами — Анной де Божэ и Анной Бретонской32, — против которых она сумела выстоять и которых пережила, воспитали в ней непоколебимую волю.

На её худом лице с плотно сжатыми губами, маленьким подбородком и пепельно-серыми щеками прежде всего бросался в глаза прямой, массивный нос — признак ограниченных и честолюбивых устремлений. Впрочем, цену гибкости и хитрости она тоже хорошо знала. Серые глаза под отечными веками, глядевшие скорее уклончиво, нежели открыто, и тонкие, в ниточку, брови делали отчетливее тень коварства на этом лице.

Заметив, что пришли де Лальер и паж, она послала дворянина проводить Блеза в соседнюю комнату — небольшой кабинет, — где, как она сказала, вскоре поговорит с ним.

Следуя за блестящим провожатым, ни на миг не забывая о своей грязной с дороги одежде, Блез шагал вдоль длинного зала, невольно держась поближе к затянутой гобеленом стене. Ему казалось, что на него обращена целая батарея глаз. Звон его шпор, стук сапог по кафельному полу, бряцание меча словно отдавались громом по всему залу. К несчастью, ему пришлось проходить по той стороне, где находилась королева со своими придворными дамами, и он не мог миновать их, не остановившись для поклона. Страшно волнуясь, он повернулся к ним, преклонил колено и подмел шляпой плиты пола. Королева, занятая разговором, даже не взглянула на него.

Однако, когда Блез выпрямился, глаза его на миг задержались на лице молодой женщины, с которой беседовала королева. И он тут же забыл о своем смущении.

Сомневаться не приходилось: это была девушка с миниатюры. Его случайный взгляд замер и стал пристальным. Она оказалась выше, чем ему представлялось, но он не мог не узнать это точеное, правильное лицо, эти овальные, магнетические глаза, которые сейчас казались ярко-зелеными, эти прямые брови, разлетающиеся кверху, к вискам, и придающие лицу легкий оттенок пикантности. То же загадочное выражение, которое поразило его на портрете, сохранялось на её лице и сейчас, хотя она как будто с полным вниманием слушала медлительную, вялую речь её величества.

Прошло не более нескольких секунд, и Блез отвернулся. Он был рад, что она не заметила, как он разглядывал её.

Войдя в кабинет, он чуть задержал своего спутника — как раз настолько, чтобы успеть спросить:

— Кто эта дама, с которой беседовала королева?

— Миледи Анна Руссель, — улыбнулся дворянин. — Состоит при королеве, но это редко когда мешает ей состоять при короле… во время охоты…

— А-а, — кивнул Блез. — Дьявольски красивая девушка.

— Согласен с вами, — сказал дворянин, удаляясь. — «Дьявольски» — самое точное слово…

Оставшись один, де Лальер с минуту гадал, что тот имел в виду. Хотя для него лично это не имело никакого значения. Важно было другое: теперь он сможет определенно подтвердить, что Анна Руссель — это невеста Жана де Норвиля, если король задаст ему такой вопрос…

И тут же его мысли обратились к предстоящей беседе с Луизой Савойской. Вероятно, решил Блез, герцогине хочется знать, что он может сообщить о состоянии дел в Бурбонне и Форе, и, как регентша Франции, она имеет полное право получить эти сведения даже раньше короля.

Но то, что столь незнатный дворянин, как он, будет принят для личной беседы самой великой принцессой, — это поразительное событие. Он вытащил из-за пояса перчатки для верховой езды и, как мог, наскоро сбил пыль с сапог и дорожных штанов. Собирался соскрести кусок присохшей грязи с рукава камзола, но в эту минуту открылась дверь.

Герцогиня Ангулемская вошла в сопровождении прилизанного, вкрадчивого старичка, в котором Блез узнал канцлера Антуана Дюпра. Она отослала пажей, подождала, пока за ними закроется дверь, и лишь после этого жестом подозвала к себе де Лальера.

Блез преклонил колено и поцеловал край её платья.

— Добро пожаловать, мсье. — Знаком она велела ему подняться и тут же перешла к делу. — Мне сообщили, что вы привезли письмо от маркиза де Воля к королю. Дайте его мне.

Требование прозвучало, словно удар грома. Оно мгновенно избавило Блеза от всякого смущения, поставив его перед лицом смертельной опасности. Он готов был ответить на все вопросы как можно лучше, но не мог отдать письмо, которое ему велено было передать только в руки королю и которое, согласно королевскому приказу, он должен доставить ему сегодня вечером.

Но разве возможно отказать? Кто он такой, Блез де Лальер, чтобы ослушаться регентши Франции ради выполнения воли короля? Он сейчас, как крохотный мышонок между двумя огромными кошками; и в эту минуту одна из кошек держит его в когтях.

— Ну, что же вы, мсье? — резко сказала она.

— Мадам Регент, я вверяю себя воле милосердия вашей светлости… Не выполнить приказа короля, который велел мне отдать ему это письмо сегодня вечером, или оскорбить неповиновением ваше высочество? И так, и так — я виновен.

Она изобразила тонкую улыбку:

— Если я узнаю, что вы ослушались короля, я прикажу отрубить вам голову. Ладно, вы можете вспомнить, что я — мать его величества. Его воля — моя воля. Само собой, вы представите ему письмо вечером, как он повелел. А тем временем я желаю прочесть его.

Она протянула руку.

— Но печать, мадам… Что я скажу, когда…

— Вы ничего не скажете; вы будете держать язык за зубами. Печати можно восстановить.

Протянутая рука стала ещё более нетерпеливой.

Блез застыл. Может быть, он и совсем незнатный дворянин, но он — дворянин.

— Ваша светлость в данном случае не принимает в расчет мою честь.

Холодные синевато-серые глаза Луизы Савойской на миг взглянули в его лицо, потом скользнули в сторону, но от этого их взгляд не стал менее грозным.

— Слушайте, сударь, — произнесла она спокойным, лишенным выражения голосом, — я не привыкла дважды повторять свои приказания. Ваша честь тут ни при чем. Если я считаю нужным прочитать письмо мсье де Воля, то потому, что знаю: сообщение от него срочное и заслуживает большего внимания, чем может уделить ему сию минуту король, обремененный множеством дел. В этом случае, как и всегда, я забочусь о его интересах… Ну, долго я ещё буду ждать?

Блез расстегнул сумку. Дальнейшее упорство было бессмысленным, если только он не желал сыграть роль мученика из-за пустяка. Как и все прочие, он знал, что герцогиня обожает сына и посвятила свою жизнь его благу. Если вскрывать письма, адресованные ему, — позорное дело, то позорит оно её, а не посланца, который их доставил. В любом случае королю от этого вреда не будет. Если король заметит взломанную печать и потребует у Блеза объяснений, — ну что ж, тогда он скажет правду, что бы ни приказывала регентша.

Взяв у Дюпра тонкий ножичек, Луиза со сноровкой, указывающей на богатый опыт, осторожно отделила нижнюю сторону печати от бумаги. Потом, отойдя к окну, начала читать, а Дюпра напряженно следил за её лицом.

Де Лальер заметил, что сначала она принялась за отдельный листок, где речь шла об Анне Руссель. Дочитала — и, глазом не моргнув, сунула листок в бархатную сумочку у себя на поясе, а затем погрузилась в изучение основного письма.

Раз или два она оглянулась на Блеза с более теплым, чем прежде, выражением на лице; а один раз кивнула ему с улыбкой. Маркиз, сообразил он, как видно, не поскупился на похвалы, если уж на бесстрастном лице регентши отразилось такое одобрение.

Наконец она воскликнула:

— Великолепно!

Дюпра кашлянул:

— Могу ли я разделить удовольствие вашего высочества?..

— Да. — Она постучала длинным пальцем по густо исписанному листу. — У этого маркиза мозги варят так же, как у меня. Он настаивает на аресте герцога Бурбонского как единственно верном шаге. «По соображениям гуманности, — говорит он, — во избежание худших бед». Я с ним согласна. Почему король тянет? Теперь у нас достаточно доказательств, чтобы отправить этого негодяя на плаху. Нечего разводить всякие суды да парламенты, это же предатель, шлюхин сын! Как будто у нас не достанет сил с ним справиться! Нет, каков мошенник!

Канцлер снова кашлянул, показав взглядом на Блеза. Но прошла добрая минута, пока вспыхнувшее лицо женщины, обрамленное головным убором, похожим на монашеский, вновь обрело обычную бледность и спокойствие. Ее вид и тон речи даже сильнее, чем произнесенные слова, подтвердили сплетню, повторяемую всеми при дворе.

Земли Карла Бурбонского и её алчность были не единственными причинами, по которым Луиза преследовала его. Придворные шептались между собой, что сия стареющая сдержанная женщина однажды воспылала любовью к этому аристократу и что после смерти его жены, два года назад, он презрительно отверг предложение её руки, сделанное самим королем. «Пугало всемирное. — Так, по слухам, он её назвал. — За все богатства земные не соглашусь».

Часто бывает опасно услышать лишнее. Блез сосредоточенно возился с пряжкой на своей сумке.

Луиза покосилась на него и отдала письмо канцлеру:

— Нате, прочитайте сами. Заметьте, что де Воль называет только некоторых главных мятежников. А должен был бы перечислить всех.

Дюпра кивнул:

— Маркиз склоняется к мягкости. Стареет…

От Блеза не ускользнули скрытые оттенки, обертоны этой фразы. Крохотные семена, разбросанные там и сям, — покачивание головой, брошенный вскользь намек — способны дать урожай немилости, сулящий конец сопернику. Дюпра был опытнейшим мастером по этой части33.

Однако перечисляемые вполголоса имена, привлекшие теперь внимание канцлера, вдруг заинтересовали Блеза, и он напряг слух.

— Де Норвиль, — говорил Дюпра. — Это савойский смутьян и интриган, чье ремесло — заговоры и женитьба на деньгах… Ага! Его собственность в Форе — Шаван-ла-Тур — приносит пятнадцать тысяч ливров в год… Неплохой кусочек!

— Вот и прекрасно! — улыбнулась герцогиня. — Велите её конфисковать сейчас же. Нечего ждать.

— Я сделаю это, мадам. — Дюпра вытащил дощечки для записи и сделал пометку.

Недавний гнев на лице Луизы уступил место нетерпению:

— Продолжайте. Это интересно…

Блез слышал ряд имен со случайными комментариями: дю Пелу, дю Пюи, Нагю, Гроссон, Брюзон… Некоторые были именами дворян, участвовавших во встрече в Лальере. Очевидно, регентше не терпелось прибрать к рукам богатства мятежников. Часть их попадет в её собственные сундуки, а не только в королевские, не говоря уж о Дюпра.

Страшась услышать то единственное имя, которое непосредственно касалось его, Блез облегченно вздохнул, когда канцлер заметил:

— Вот и все. — Он ещё раз просмотрел письмо и список, который наскоро переписал. — Да, по-моему, это все.

Но Блез обрадовался слишком рано.

— Вы, конечно, заметили один пропуск? — обронила герцогиня.

— Нет, мадам. Что вы имеете в виду? А-а, понимаю! — Канцлер догадливо улыбнулся. — Воистину ваше высочество ничего не пропустит! Маркиз — друг Антуана де Лальера. Вряд ли вы ожидали… — И он снова улыбнулся.

— Нет, сударь. — В голосе Луизы прозвучала ирония. — Мы должны восхищаться деликатностью мсье де Воля, но нам нет нужды подражать ему. Можете приписать это имя к прочим.

Она перевела взгляд на Блеза.

— Заслуги младшего сына не извиняют отца. Вы будете щедро вознаграждены, мсье, — но только вы, по вашим собственным заслугам.

Блез ясно осознал трагичность того, что столь спокойно и буднично произошло в этой тускло освещенной комнате; его воображение рисовало зловещую картину: разграбленный и опустошенный дом предков, семья, обреченная на заключение или, в лучшем случае, на нужду.

— Ваше высочество, — выпалил он, — если я оказал какую-либо услугу…

Она прервала его, подняв руку, но улыбка её стала любезной, даже обаятельной.

— Посмотрим, мсье де Лальер, посмотрим. Господин канцлер, можете поставить после этого имени знак вопроса. Не предпринимайте сейчас никаких шагов в отношении этой собственности… А теперь, с вашего позволения, — продолжала она, все ещё обращаясь к Дюпра, — мне хотелось бы побеседовать с этим молодым человеком наедине. Будьте любезны приказать церемониймейстеру, чтобы нас не беспокоили ни по какому случаю.

Спрятав дощечки в карман, Дюпра поклонился и вышел.

«Какого черта ей ещё надо?» — подумал Блез.

Но потом он вспомнил о листке бумаги, который регентша сунула в свою сумочку.

Глава 13

Сев в кресло с прямой спинкой, Луиза Савойская пальцем поманила к себе Блеза:

— Подойдите-ка поближе, друг мой. У вас большие заслуги перед королем и, следовательно, перед всеми, кто любит короля, а среди них я, несомненно, первая. Я чувствую к вам особое расположение. Ваша отвага при защите мсье де Воля и спасении его жизни может сравниться лишь с вашей преданностью короне, за которую вы навлекли на себя ненависть этих бурбонских мятежников и были изгнаны из родительского дома. Браво, сударь! Начинаете вы неплохо. Я предсказываю вам долгий и усыпанный почестями путь, если вы сохраните столь же счастливые наклонности…

Когда герцогиня хотела, она умела заставить свой сухой, монотонный голос источать мед. Чтобы не поддаться его очарованию, Блезу следовало быть гораздо более искушенным и проницательным человеком, чем позволял его возраст. Награды, на которые намекала регентша, казалось, лежали уже у него в кармане. Он постарался как можно красноречивее выразить свою благодарность великодушной и щедрой властительнице.

— Однако ваши дела мы обсудим подробнее попозже, — продолжала она. — Сейчас нам с вами надо поговорить о другом. Я полагаюсь на вас, мсье де Лальер; надеюсь, что вы преданы не только королю, но и мне. Я не слишком далеко захожу в своих предположениях?

Ее улыбка побуждала довериться ей всецело. Блез чувствовал, что его вводят в узкий круг, доступный только самым знатным и избранным.

— Клянусь Богом, мадам, — произнес он пылко, — я страстно желаю служить вам, и никакие предположения вашего высочества не окажутся преувеличенными. Если есть что-нибудь…

— Благодарю вас, мсье. Вы искренний человек. Поверьте мне, я это ценю. А теперь скажите: вам, полагаю, известно содержание этого письма? — Она выдвинула краешек листка из своей сумочки.

Де Лальер поклонился:

— Маркиз был настолько милостив…

— И вы знаете, что речь в нем идет об одной из фрейлин королевы?

— Да, о мадемуазель де Руссель.

— Я так поняла, что вы в состоянии сообщить нам, действительно ли она та самая дама, что изображена на миниатюре, принадлежащей этому мерзавцу де Норвилю, — девица, на которой он собирается жениться. Если это так, то вам необходимо предоставить случай…

— С позволения вашей светлости, — поспешил сказать Блез, — я уже узнал даму, о которой идет речь. Она беседовала с её величеством, когда я проходил через зал.

— Ого! — Луиза одобрительно хлопнула рукой по подлокотнику кресла. — Ну что ж, это упрощает дело… Острый у вас глаз, мсье де Лальер! Клянусь Богом, вы мне по вкусу!

Тонкие губы растянулись в гримасе, оскалив зубы.

— Ах ты ж шлюха! — Она хрипло рассмеялась. — Уж она постаралась сохранить свою помолвку с этим бурбонским шакалом в полной тайне. Теперь-то мне понятно, зачем она просила пропуск в Савойю…

Откинувшись на спинку кресла, герцогиня замолчала; глаза её выдавали напряженную работу мысли, но выражение лица оставалось, как всегда, сугубо деловым и прозаичным. Неудивительно — эта женщина настолько привыкла к человеческой подлости, что воспринимала её как должное. Не ожидая никакой порядочности от других, она и сама редко ею грешила.

Мнение герцогини об Анне Руссель было явно самое низкое — но не ниже, чем о женщинах вообще. Она не испытывала ни гнева, ни возмущения. Девица просто представляла собой проблему, которую требовалось решить.

Время от времени она задумчиво пощелкивала ногтем большого пальца по зубам; и наконец, с последним щелчком, заметила:

— Мсье, то, что я собираюсь вам сказать, — дело глубоко личное, которое я не стала бы обсуждать ни с кем на свете. Оно касается короля. Вы видите, как я доверяю вам. Мне нужно, чтобы вы дали слово чести хранить молчание обо всем, что услышите.

Блез, ещё более польщенный, мог лишь поклясться хранить тайну.

— Так вот, мсье, — продолжала Луиза, — мне горько признаваться, что его величество, который, без сомнения, является величайшим государем в христианском мире, не свободен от некоторых слабостей, обычных, впрочем, для царственных и импульсивных натур. Когда дело доходит до женщин, король откровенно слепнет. Может быть, сударь, вы мне не поверите, но женщины — вредная порода. Они фальшивы, похотливы, тщеславны, лицемерны и, ко всему, закоренелые лгуньи. Нужно самой быть женщиной, чтобы видеть насквозь их уловки и знать им подлинную цену. Но королю этого никак не вдолбишь. Для него любая гусыня — лебедь, каждая смазливая шлюха — ангел. Так что мы с его сестрой вынуждены оберегать его, как можем…

Она не могла продолжать спокойно и взорвалась:

— Господи, что за идиоты эти мужчины!

Если у Блеза и промелькнуло в памяти любимое присловье мадам де Лальер, что люди обнаруживают собственные недостатки, когда судят о чужих, то он отмел эту мысль как непочтительную и галантно заметил:

— Я далек от того, чтобы возражать вашей светлости насчет глупости мужчин, однако в вашем присутствии было бы непростительно принять мнение вашего высочества обо всех женщинах…

Она слегка ухмыльнулась.

— Изящно сказано, мсье. Но вы, я вижу, тоже слепой. Погодите, вот сами попадетесь на удочку… Однако вернемся к делу. Эта английская распутница наслала чары на короля.

Блез воспринял слово «чары» буквально и перекрестился.

— Да нет, я не хотела сказать, будто она занимается черной магией. Но эта хитрая девка знает, что лучший способ справиться с мужчиной или с мулом — это держать у него перед глазами морковку. Время от времени пусть отгрызет кусочек, но если он схватит весь пучок — игра проиграна. Вот она и держит его величество на расстоянии, только нервы ему щекочет — то глазки состроит, то ножку покажет… И вот вам результат: он от неё просто без ума, видит её во сне, стихи ей сочиняет!.. Он принимает эту девчонку за богиню. Если вы даже убедите его, что она — шпионка Англии и Бурбона, то, в таком состоянии духа, как сейчас, он просто сочтет её ещё более соблазнительной и пикантной. Теперь понимаете, в чем дело? Более чем бесполезно передавать ему письмо мсье де Воля о ней; да что там бесполезно — просто опасно, он ведь ничему не поверит… а если и поверит, так все равно ничего не предпримет. А предпринять что-то надо. Вы понимаете меня?

— Но, ваша светлость, если король уезжает в Италию…

— Пока что не уехал — и может ещё задержаться. А тем временем никак нельзя нам держать при дворе, близко к особе короля, будущую жену де Норвиля, бдительно следящую за каждым нашим шагом. Особенно важны ближайшие две недели. От неё следует избавиться немедленно и так, чтобы король этому не мог помешать. Конечно, если бы она умерла…

У Блеза по спине прошел холодок. Ему страшно захотелось, чтобы ничего этого не было, чтобы регентша не откровенничала с ним и ему никогда не приходилось окунаться в эти мутные воды…

Но она продолжала после паузы:

— Нет, это было бы ошибкой — ведь наша война с Англией не вечна. Есть способ получше. Ссылаясь на войну и свое двусмысленное положение здесь, она вымаливала позволение покинуть двор, но король отказал ей. Она уверяет, что якобы её брат велел ей отправиться в Савойю, чтобы завершить там придворное образование. Как будто она в этом нуждается! Кто-то нашел ей место при герцогине Беатрисе. До сих пор я считала все простым кокетством. А теперь вижу, что причина — её брак с де Норвилем или ещё какая-то хитрость, а возможно и то, и другое. Вероятно, ей нужно о чем-то сообщить. Или…

Луиза снова запнулась.

— Да-а, — пробормотала она, — да, это более чем возможно…

И продолжила вслух:

— Послезавтра король со своими дворянами уезжает на охоту в сторону Парижа. Его не будет два дня. За это время я берусь выпроводить миледи отсюда. Ко времени возвращения его величества она должна быть за пределами досягаемости. И это дело — в ваших руках.

— Моих?!

Вопреки этикету, Блез широко раскрыл рот.

— Конечно. Разве вы не возвращаетесь к маркизу де Волю? Разве не утверждает он в письме, что из Люцерна направится в Женеву? Савойский двор сейчас находится там. Молодую женщину и её спутниц кто-то ведь должен сопровождать через всю Францию. Так кто же подойдет для этого лучше вас? Молодой человек, отличающийся смелостью и, я уверена, скромностью; молодой человек, который знает мое мнение и на которого я вполне могу положиться. Ах, господин де Лальер, какая счастливая возможность для вас заслужить мою благодарность! Вы можете доверить мне свое будущее. Я за вами присмотрю. Ради вас я даже велела смягчить строгость закона в отношении вашего отца-мятежника.

Все это было великолепно и просто блестяще. Все это чудесным образом совпадало с новыми устремлениями Блеза и обещало самые радужные перспективы.

Но он никак не мог отделаться от ощущения, что попал в зыбучие пески и с каждым шагом увязает все глубже. Сначала регентша вынудила его отдать ей письмо, которое должен был вскрыть только сам король. Потом она как-то сумела сделать его своим сообщником в сокрытии части этого письма. А теперь вовлекает его в какую-то интригу, которая, конечно, может оказаться и безобидной, и даже в какой-то степени полезной, но ведь ею предстоит заниматься за спиной у короля! Он чувствовал, что за этим делом таятся мрачные бездны, но не знал, во что позволяет себя втравить.

И, наконец, самое ужасное: мысль о том, что придется сопровождать эту загадочную Анну Руссель в Женеву, привела его в полное смятение. Это было странное и довольно опасное поручение. Он бормотал слова благодарности регентше за обещанные золотые горы, а сам все вспоминал её остроту насчет мула и морковки.

Тревоги и колебания Блеза были написаны у него на лице — и герцогиня усилила нажим.

— Смотрите-ка, да у вас не слишком счастливый вид!.. Интересно, вы хоть поняли, о какой услуге я вас прошу? Или ваши уверения в преданности — не более чем сотрясение воздуха? Не могу поверить. Конечно, вы будете охранять эту девчонку по дороге — хотя, признаться, меня её безопасность не слишком беспокоит, — но вы сделаете и кое-что еще. Вы позаботитесь доставить её в Женеву — а то вдруг забредет в Мулен или ещё куда-нибудь. Я не настолько глупа, чтобы позволить ей разгуливать по Франции без всякого присмотра. Вы объедете далеко стороной Бурбонне. Изберете путь через Дижон, потом на юг к Бург-ан-Бресу, а оттуда в Женеву. Но и это ещё не все.

Она понизила голос. Вот и следующий шаг, подумал Блез, чувствуя, как затягивает его зыбучий песок.

— Мсье де Лальер, я не верю, что миледи влечет в Савойю только замужество. Это может быть одна из причин, но не единственная. Она рассчитывает встретиться там с кем-то — с кем-то из Англии. Может быть, со своим братцем, этим самым Джоном Русселем, столь близким к Уолси. Ах, много бы я отдала, чтобы та стрела, которая выколола ему глаз в прошлом году при Морле, когда пираты-англичане грабили наши берега, проткнула ему мозги!.. И я точно знаю, какая-то встреча замышляется, потому что на этот счет получено тайное известие от одного из наших людей в Англии.

На миг выражение лица Луизы выдало сожаление о том, что она сказала лишнее. Однако теперь ей не оставалось ничего, как только продолжать:

— Похоже, из Англии к Бурбону направлен — или вскорости будет направлен — посланец с условиями союза между ними. Им нужно замкнуть это последнее звено в цепи, чтобы окружить Францию. Но кто тот посланец, мы не знаем. Этот человек будет замаскирован. Он как-то проскользнет через нашу границу — скорее всего, из Савойи — самый близкий пункт к владениям Бурбона — и встретится с гергоцом. Ну, теперь-то, мой друг, вы поняли, что мне нужно?

— Ваше высочество имеет в виду, что в Женеве можно было бы узнать, кто этот человек, наблюдая за…

— Именно так, мсье. Наблюдая за миледи Руссель. Я рассчитываю, что она нас выведет на него. А тогда пусть он пожалует во Францию! Обратно он выберется не так скоро. И какие бы действия ни предпринял король против этого изменника-коннетабля, у нас в руках будет живое доказательство его измены. Разве не о важной услуге я вас прошу?

Еще бы! Воображение Блеза полыхнуло огнем. Какая удача — перед ним уже открывается карьера, о которой он только начал подумывать! Он представил себе удивление и одобрение маркиза, когда они встретятся в Женеве.

— Если я только буду в силах выполнить приказания вашей светлости… — сказал он.

— Я всецело доверяю вам, мсье де Лальер. Конечно, если вы достаточно умны и искусны, то сможете многое узнать ещё до Женевы. Займитесь с нею любовью: это самый верный способ. Десять дней — достаточно большой срок. Пари держу, что за этой английской штукатуркой хватает огня — таковы, как правило, эти северные мамзели, — а вы пригожий молодец. Только не влюбитесь сами — по крайней мере, сильнее, чем нужно для нашей цели. Я хочу сказать: действуйте, не теряя головы. Она достаточно ловка, чтобы одурачить и самого дьявола. И, кстати, ни слова ей, что вы служите у мсье де Воля. Если она об этом узнает, то будет настороже. Нет, вы просто дворянин из роты капитана Баярда, вам поручено проводить её, а затем вернуться в Лион.

Герцогиня продолжала давать указания и советы. Блез должен доложить обо всем маркизу де Волю, когда тот прибудет в Женеву. Ибо, если дела обстоят так, как полагает регентша, то для ведения их потребуется опытная рука. До приезда маркиза де Лальер может обратиться к некоему Жюлю Ле-Тоннелье, французскому тайному агенту в Женеве, чтобы тот помог ему обнаружить любого англичанина, который попытается войти в контакт с Анной Руссель.

Хотя Блез внимательно слушал герцогиню, какая-то часть его сознания делала свои собственные комментарии и оговорки. Он приложит все силы, чтобы обнаружить английского посланца и по возможности не упустить его из виду. Тут все по законам войны. Но будь он проклят, если для этого сыграет роль Иуды и соблазнителя! Он принадлежит Франции, но честь его принадлежит только ему самому…

И пока лукавая принцесса ткала свою сеть, обещая ему всяческие благодеяния, ему становилось все яснее, что его новая карьера сулит ему не только почести и награды, но и хитро расставленные ловушки. Он должен, заслуживая первые, избегать вторых. В этом и состоит величие де Сюрси. Да, нужно принять за образец для подражания маркиза и поскорее забыть о постыдных хитростях Луизы Савойской.

В заключение она приказала ему зажечь свечу — трутница с кресалом и огнивом нашлись в выдвижном ящике стоящего рядом стола — и подать ей кусок воска для печатей из того же ящика. Затем, сложив письмо маркиза де Воля, слегка коснулась горячим воском обратной стороны снятой печати и прижала её к бумаге. Теперь даже самый тщательный осмотр вряд ли показал бы, что письмо вскрывали.

И, конечно, отдельный листок, относящийся к Анне Руссель, остался у герцогини.

— Вот и все, — сказала она. — К счастью, мсье де Воль не упоминает эдесь об этом… другом деле. — Она похлопала по бархатной сумочке. — Насколько я знаю короля, он и не взглянет на печать и ни на миг не заподозрит, что в письме было ещё кое-что. Поздравляю вас, мсье. Ваше поведение, о котором пишет маркиз, весьма понравится королю, как понравилось и мне. Немногим посланцам выпадает такая удача — привезти в доставленных депешах собственное счастье и заслужить одновременно благодарность и короля, и регентши Франции. И, может статься, моя благодарность, — прибавила она с коротким смешком, который напомнил ему об их общей тайне, — будет не менее ценной для вас, чем его… А теперь ступайте и освежитесь с дороги.

Как бы ни был Блез богат обещаниями на будущее, он чувствовал себя весьма ограниченным в средствах в настоящем. У него было с собой лишь то, что на нем, — испачканный костюм и заплатанные сапоги. Маркиз дал ему немного денег на дорогу, но у него уже не оставалось времени купить одежду до аудиенции у короля. Он стоял, покраснев от смущения.

— Что еще? — спросила герцогиня.

— Мадам, у меня нет знакомых при дворе. Едва ли мой вид соответствует…

Она небрежно махнула рукой.

— Не тревожьтесь. Я поручу вас какому-нибудь из моих дворян, он поможет вам. Просите у него все, что угодно, — хоть его лучший костюм, если пожелаете…

И прибавила, лукаво взглянув на него:

— Между прочим, малютка Винетта, которую вы так изящно ущипнули несколько лет назад, вышла замуж и покинула двор. Но здесь есть и другие — такие же пухленькие и аппетитные…

И, заметив испуг, который он не смог скрыть, герцогиня сухо подтвердила:

— Да, мсье, я никогда ни о чем не забываю.

Глава 14

Дворянин, заботам которого Луиза Савойская поручила Блеза, рассыпался в любезностях. Он проводил де Лальера в небольшую комнатку под самой крышей замка, которую занимал, и попросил свободно распоряжаться его вещами. Однако, не согласившись принять ни су в уплату за выбранную Блезом приличествующую случаю одежду, он намекнул, что его чрезвычайно устроил бы заем в сумме пяти золотых крон; Блез не пропустил мимо ушей этого намека, так что оказался в конечном счете не слишком обязанным.

— Я верну вам долг, мсье, при первой же возможности, — заявил дворянин. — Мне задолжали жалованье уже за полгода, так что, сами понимаете, у меня пустовато в карманах.

Вспомнив роскошь охоты, Блез был поражен нуждой, скрывающейся за пышностью.

— Но если вам должны деньги…

— Деньги должны всем. Не так давно я объяснил свои затруднения мадам герцогине Ангулемской, с которой вы только что расстались. Конечно, она наобещала мне золотые горы и всяческие чудеса. Однако ростовщики не дают наличных под обещания; что ж, как и большинство людей при дворе, я был вынужден заложить все остальное: мой дом в Нормандии, три ветряные мельницы… Здесь посулы — расхожая монета. Мы все весьма богаты ими.

— О-о… — протянул Блез, вспоминая заверения, которыми осыпала его регентша.

— Совершенно верно, друг мой. «О» — это и есть символ стоимости упомянутой монеты.

Раздумывая над этими замечаниями, Блез переоделся в платье дворянина, завершил свой туалет и спустился поужинать в похожий на казарму общий зал, один из тех, которые предназначались для придворных невысокого ранга.

Еда была скудная, состояла из случайных блюд, приготовленных на скорую руку, — никакого сравнения с роскошной чередой яств, которые подавали королю и высшей знати в главном зале. Придворные победнее довольствовались тем, что удавалось получить.

Здесь ничто не изменилось со времен, памятных де Лальеру, — кроме разве что лиц. Девицы так же хихикали и сплетничали. Все так же компании в укромных уголках забавлялись непристойными анекдотами. На чужаков вроде Блеза взирали со снисходительным высокомерием — как же, те так долго пребывали вдали от двора, который все они считали центром мира…

Когда наконец церемониймейстер вызвал его из зала, громко крикнув: «Мсье де Лальер, к королю!», он почувствовал огромное облегчение.

По мере приближения к королевским апартаментам Блез ощущал вокруг все более глубокий трепет, видел все усиливающиеся блеск и парадность. Тут и там на постах стояли дворяне-гвардейцы с алебардами, в богатых одеждах. Встретилась группа знаменитых шотландских стрелков в белых плащах, тяжелых от золотого шитья, с вышитыми на груди коронами. Были здесь и французские стрелки, швейцарские гвардейцы, часовые у дверей, великолепные в своих одеяниях королевских цветов и с королевским гербом. Однако их великолепие не шло ни в какое сравнение с роскошью одежд знати, толпящейся в приемных и передних.

Блез узнавал некоторых аристократов — каждый служил центром притяжения определенной группы: Людовик Вандомский, видам34 епископа Шартрского; Роберт Стюарт, сеньор Обиньи; Филипп Шабо, властитель Бриона, один из главных фаворитов короля; белокурый Робер де ла Марк, сеньор Флоранжа, командующий швейцарской гвардией, — и целый рой прочих знаменитостей.

Если бы эти люди были просто позолоченными придворными мотыльками, порхающими вокруг королевской свечи, то Блез утешался бы своим превосходством солдата над хлыщами. Но они все были ещё и выдающимися воинами, имена которых с почтением произносились у походных костров по всей Европе.

Аристократизм в то время ещё означал доблесть и дар вести за собой других. Рядом с этими грандами меча Блез ощущал некоторую робость и смирение.

Был час перерыва между ужином и танцами. Дворяне небрежно орудовали зубочистками под гомон разговоров. От дыхания множества людей, обильно сдобренного запахами мяса и вина, в коридорах и приемных становилось все жарче. В последней приемной Блез уже отчаялся проложить себе путь через толпу знати и военачальников, однако они расступились перед королевским церемониймейстером, который прошел между двумя блистательными алебардщиками.

Дверь отворилась и закрылась снова, сразу отрезав шум голосов; и Блез обнаружил, что находится в одной комнате с королем — хотя и на почтительном расстоянии от него.

Пока он ждал у самого порога роскошно обставленной комнаты, у него было время успокоиться, а заодно — посмотреть, послушать и повосхищаться.

Король, отдыхая после ужина, стоял спиной к огромному каменному очагу и беседовал с несколькими приглашенными к нему дворянами. Один из них был королевским секретарем, во втором Блез узнал Роберте, казначея, третьим был архитектор-итальянец, весь внимание и грация; последним в этой группе стоял Рене де Коссе, главный сокольничий, которого называли Мсье Легран — Большой Господин.

Франциск сменил свой красный охотничий костюм на вечерний наряд — ослепительное одеяние из парчи, богато украшенное галуном. Пышные рукава, наполовину высовывающиеся из складок плаща, подчеркивали ширину плеч короля. Камзол с низким квадратным вырезом открывал обнаженную мускулистую шею с золотой цепью ордена Святого Михаила. Темные волосы сливались с чернотой усыпанной драгоценностями шляпы, окантованной плюмажем из белых перьев.

— Честное слово дворянина, — говорил он, — эта старая трущоба, замок, с позволения сказать, положит конец моему терпению. Хотел бы я знать, как только выдерживали здесь наши предки? Ни изящества, ни простора, никакой утехи для глаз! Похоже, они изо всех сил старались любыми путями избавиться от ровных полов. С самого приезда я только и делаю, что хожу вверх-вниз по лестницам. Вверх-вниз, вверх-вниз, клянусь Богом, все ноги себе ободрал, на каждом шагу оступаясь в пустоту и рискуя жизнью. Да что там говорить, только сегодня мадемуазель де Лимей споткнулась на одной из этих проклятых винтовых лестниц и пролетела полдороги вниз, повредив самую хорошенькую попку при дворе… Безобразие! Люди созданы не для того, чтобы лазать, как белки.

Король раздраженно отрыгнул. Окружающие пробормотали обычные пожелания всего наилучшего.

— Благодарю вас, господа, — произнес Франциск. — Однако вернемся к теме. Здесь — чуть ли не самые лучшие охотничьи угодья во всей Франции, и они заслуживают настоящего дворца, а не старой замшелой темницы. И это — ваше дело, маэстро. — Он улыбнулся архитектору, который выпрямился и застыл, пылая усердием. — Начертите мне побыстрее эскизы, но помните, что каждый новый мой дом должен превзойти все прочие. В этом — секрет прогресса. Каждый раз — шаг вперед. Люди могут сколько им заблагорассудится болтать о добрых старых временах… Видит Бог, я показал им Блуа и Шамбор. С вашей помощью я покажу им Фонтенбло. Это новый век!

Он запнулся и прижал пальцы к губам:

— Слишком много выпито игристого вина за ужином… Еще не перебродило полностью, клянусь святым Полем! Эй, дружок, — кивнул он пажу, — принеси-ка мне вина с пряностями в этом новом итальянском кубке. Господа, я хочу показать вам, какие на нем фигуры. Златокузнец изобразил Леду с такими ляжками, что и мертвого поднимут. А лебединая шея — это… Чума возьми!

Король улыбнулся себе под нос, вызвав ответные улыбки слушателей. Однако архитектор вовсе не намеревался пустить по воле волн столь плодотворную тему, как новый Фонтенбло. Когда закончились шутки по поводу кубка, он вмешался:

— Сир, эти эскизы… Не может ли ваше величество дать мне общую идею?

Королевское внимание вновь вернулось к важному предмету:

— Конечно же. Величие и великолепие, маэстро. Итальянское по духу, французское по стилю. Сочетание всего лучшего. Мне представляется обширный двор, на этот раз овальный, окруженный прекрасными зданиями. Много простора, много света. Тут должны быть фонтаны, статуи… Сделайте нам чудо света. И, заметьте себе, соорудите мне конюшню на тысячу лошадей и псарню, ей соответствующую. И помещения с клетками для моих соколов и цапель, да побольше, чем у любого другого государя. Такое, чтобы удовлетворило вас, мсье де Коссе.

Сокольничий широко усмехнулся:

— Это будет истинный рай, сир. Мои птички задыхаются в своих теперешних жилищах, которые и для сов не годятся. Дайте мне знать, когда дело дойдет до придумывания этих помещений. У меня есть свои идеи.

— Конечно, — махнул рукой король. — И еще, маэстро архитектор, я должен получить ваши наброски, прежде чем уеду в Лион. А потом пусть развалят эти старые казармы… Что-нибудь не так, Роберте?

Судя по тому, как сухо кашлянул старик-казначей, его эти разговоры в восторг не приводили.

— Если ваше величество соизволит подождать до возвращения с войны…

— Подождать, мсье? Подождать?!

Роберте приподнял плечи и развел руками:

— Извините меня, сир. Я хотел сказать «отложить».

И снова пожал плечами и развел руками.

— Что, Роберте, денег нет?

— Увы!..

— А…

Последовала угрюмая пауза. Король не сводил взгляда с потупленных лиц архитектора и сокольничего.

— Все, господа, точка. Денег нет. Нам придется по-прежнему карабкаться по лестницам и зашибаться об углы. И ничего нельзя улучшить ради невредимости очаровательной попки де Лимей. Наши славные соколы должны сидеть в битком набитых клетках, как куры в курятнике, не говоря уж о нашем дворе и о его величестве короле французском. Нет денег.

Он покачал головой, глядя на Роберте.

— Но, сир, у вас уже есть Шамбор, Блуа, Амбуаз, Ле-Турнель…

— Нам нужен Фонтенбло, мсье. Не отказывайте нам в Фонтенбло.

В глазах короля играл озорной огонек. Он вдруг вздернул черную бородку, залившись смехом:

— Денег нет? Хорошенькое дело! А для чего у нас казначей? Найдите нам денег. Введите новый налог.

— Но, сир…

— Получите для меня новый заем.

Алмазы на сильной, красиво вылепленной руке короля щедро рассыпали по залу многочисленные зайчики, когда он постучал пальцем по груди Роберте:

— Ах, друг мой, бедный мой друг, вам будет стоить многих хлопот удержать меня от исполнения желаний моего сердца… Вы хоть раз добились своего этим вашим вечным карканьем: «Нет денег»? Признайтесь.

Роберте покачал головой:

— Никогда, сир.

— И никогда не добьетесь. Итак, маэстро архитектор, представьте нам эти наброски. Может оказаться, что из-за превратностей войны и ломбардских женщин я буду не в состоянии…

Снизу донесся отдаленный звук барабанов и гобоев.

— Ну что вы за глупец, Роберте! Разве можно говорить с человеком об экономии перед танцами! Клянусь Богом, сегодня вечером мы сделаем несколько таких вольтов, что у дам юбки взлетят выше подвязок.

Он махнул рукой в знак разрешения удалиться:

— Так что в другой раз, господа.

Секретарь, безликий и серьезный, заметил:

— Ваше величество желали прочесть письмо монсеньора де Воля…

Франциск, раздосадованный, все же заколебался.

— Ну ладно, это не займет много времени… — Он нашел взглядом Блеза. — Подойдите.

И, чувствуя, что на него обращены все взгляды, молодой человек двинулся через зал.

Это была страшная минута. Мало всего остального, ещё и подлатанная печать на письме. Что, если король заметит и потребует объяснений?..

Но Франциск без промедления сломал воск, развернул бумагу и забегал глазами по строчкам при свете канделябра, который держал стоящий сбоку паж. Ускорившийся ритм барабанов и завывание гобоев заставили его читать быстрее, хотя блеск темных глаз показывал, что он не пропускает ничего. Раз-другой он одобрительно кивнул, время от времени хмыкал с интересом. Однако его нога в бальной туфле рассеянно притопывала под музыку, и он покончил с письмом в две минуты. Потом передал бумагу секретарю.

— Ну, мсье де Лальер, — сказал он с теплым дружелюбием, которое было одним из самых приятных его свойств, — вы справились неплохо. Я отдал бы тысячу крон, чтобы участвовать в этой битве у брода. Будь у нас время, я с удовольствием выслушал бы подробный рассказ о ней — шаг за шагом, удар за ударом. Красивое дело! Я хвалю вас. Хвалю за усердие на нашей службе. Честное слово, вы не потерпите от этого ущерба. Роберте, вот человек, который из любви к нам отказался от капитанского звания и тридцати кавалеристов в гвардии коннетабля, не говоря уж о том, что он с риском для жизни защитил мсье де Воля. Позаботьтесь, чтобы он получил где-нибудь хорошую и достаточно вознаграждаемую должность.

Это означало одну из тысячи чисто номинальных должностей, дававших право на ежегодное жалованье, которыми король награждал за важные заслуги. Блез мог числиться конюхом при конюшне, служителем при буфете или даже камер-пажом, и при этом от него не требовалось бы выполнять какие-либо обязанности. Его надежды воспарили к небесам.

— Я посоветуюсь с Великим Магистром, ваше величество, — сказал Роберте. — Хотя боюсь, что все места уже заняты и все вакансии обещаны…

— Ну, что-нибудь, — настаивал король, — пусть хотя бы символическое, пока не подвернется подходящая должность. Весьма достойный молодой человек, Роберте. Позаботьтесь о нем, я прошу вас… — и прибавил для Блеза: — Клянусь честью, вы не потеряете от ожидания, мой друг. Я буду помнить о вас.

Но при виде ни к чему не обязывающего выражения лица Роберте надежды Блеза потускнели. В эту минуту он с радостью обменял бы все обещания на небольшую сумму наличными, если бы кто-нибудь предложил.

— А теперь перейдем к основному пункту письма маркиза де Воля, — продолжал Франциск.

В зал хлынула более громкая мелодия. Король нетерпеливо оглянулся на дверь.

— Я вкратце скажу вам, как ответить, господин секретарь. Позаботьтесь, чтобы ответ был подан мне на подпись завтра утром и затем доверен этому дворянину. — Он кивнул Блезу. — Я хотел бы, чтобы вы послушали диктовку, мсье, и подчеркнули некоторые моменты при разговоре с маркизом, когда вновь увидитесь с ним.

Он повернулся к остальным:

— С вашего позволения, господа…

По этому знаку, разрешающему удалиться, все, кроме Блеза и секретаря, откланялись и вышли. Король с минуту постоял в задумчивости, поглаживая бороду. Потом сказал:

— Я обратил внимание, что господин де Воль едет вначале в Люцерн, а затем в Женеву. Хороший ход. Мой дядюшка герцог Савойский и его молодая новобрачная из Португалии сейчас там. Оба — клиенты35 императора. Держу пари, что их двор — настоящая биржа новостей. Пусть маркиз, прикрываясь заботой о безопасности продвижения наших войск через Южную Савойю в Ломбардию, ловит на лету все, что можно, а особенно любое сообщение, касающееся Англии. Не забудьте упомянуть это в письме. А потом пусть мсье де Воль присоединится к нам в Лионе.

Внимание Блеза обострилось при упоминании об Англии. Его величество не меньше своей матери следит за каждым шагом с той стороны. Если де Лальеру и нужно было дополнительное напоминание о важности его миссии, то оно прозвучало в этом замечании короля.

Дальнейшие слова Франциска подтверждали объяснение регентши, почему контакты Бурбона с англичанами особенно интересны:

— Передайте ему, что я принимаю к сведению его совет относительно немедленных действий против коннетабля. Но скажите ему ещё вот что — и именно этими словами: тот, кто хочет поймать крылатого оленя Бурбона, должен припасти прочную сеть. Паутины тут не хватит. Герцога любит большинство французов. А у нас до сих пор есть лишь слухи о его предательстве, донесения шпионов да наше собственное убеждение. Нужно иметь нечто большее. Нам требуется доказательство столь весомое, чтобы ни один француз, как бы сильно он ни восхищался герцогом, не смог отрицать его вину. Скажите господину де Сюрси, что ожидается прибытие английского агента во Францию через Савойю. Пусть он обнаружит этого агента и проследит за ним вплоть до его встречи с герцогом. Это и станет колокольчиком на шее нашего кота36. Если мсье де Воль в этом преуспеет, я буду вечно ему благодарен. Но напишите также, что я тем временем и сам дремать не стану.

И, словно вспомнив в последний миг, король добавил:

— Поблагодарите его за имена этих мятежников. В должное время они понесут наказание.

Франциск со вздохом облегчения поправил плащ и лихо заломил шляпу с перьями.

— Нельзя заставлять наших дам столько ждать.

Секретарь поспешил к двери и распахнул её. Гвардейцы грохнули алебардами об пол. Голоса в приемной стихли. Появился церемониймейстер с жезлом в руке.

— Позаботьтесь, чтобы господин де Лальер получил возможность поглядеть на танцы, — приказал ему король. — Маленький знак одобрения, — улыбнулся он, когда Блез преклонил колено и принял дополнительную милость — протянутую для поцелуя руку. — Мы вас не забудем…

Франциск широким шагом направился к двери, оставив после себя аромат розовой воды. Дворяне в приемной очистили проход, склонившись в поклонах.

Франциск, который был искусным танцором, в этот вечер вел себя с должной галантностью. Он протанцевал павану с мадам де Шатобриан и вторую — с восходящей звездой, мадемуазель д'Эйли37. Но больше всего он танцевал с миледи Анной Руссель.

Блезу, ослепленному светом множества факелов и прижатому к стене в заднем ряду тех, кому была милостиво дарована возможность с почтительного расстояния наблюдать великолепие бала, зрелище казалось поистине волшебным. Правду сказать, он улавливал лишь отдельные его фрагменты, вытягивая шею: то какую-то фигуру паваны, когда господа и дамы в масках важно вышагивали друг возле друга, словно павлины; то «качание факела» — медленное движение танцоров, несущих горящие факелы; то «паццаменто» — ещё один величавый церемониальный танец.

Но потом чаще забили барабаны, заспешили скрипки, гобоисты надули щеки. Начался быстрый танец «куранта». За ним последовала «гальярда» — пары неслись по залу, делая пируэты. И теперь лишь молодежь во главе с его величеством могла выдержать темп. А затем последовал «вольт». Что за прыжки! Какие мастерские антраша! Как поднимали в воздух и кружили дам, как многозначительны были пьянящие беглые взгляды!

На миг между головами стоящих впереди Блез увидел короля и Анну Руссель. Они были без масок. Он поднял её высоко, гораздо выше плеч, и быстро закружил; однако она опустилась на пол столь грациозно и так хорошо рассчитала момент, что её ножки с красивыми подвязками лишь на краткий миг мелькнули перед глазами зрителей.

Горящие глаза короля, его призывная улыбка не оставляли сомнений в его страсти. Но, когда это мимолетное видение скрылось, перед мысленным взором Блеза осталось не его, а её лицо. Она тоже улыбалась, она отвечала на взгляд короля. Однако глаза её демонстрировали лишь спокойствие и выдержку, которую не мог поколебать даже королевский пыл; безмятежное лицо молодой женщины, в совершенстве усвоившей все придворные науки, выражало ровно столько, сколько требовала данная минута, — и ни капли сверх того.

И вот эту девушку ему было предписано сопровождать через всю Францию! Ее, кокетничающую с королем, опытную светскую даму! Блеза захлестнул панический страх. По сравнению с ней он был не более чем неотесанный лакей. Мысленно представляя себе долгий путь до Женевы, он уже больше не видел бала.

Глава 15

Человек в толпе может быть более одинок, чем в любом другом месте; это особенно справедливо, если толпа состоит из расчетливых карьеристов, только и думающих, как бы не упустить свой шанс. Блез встретил нескольких знакомых по тем временам, когда он сопровождал маркиза ко двору. Однако с тех пор они весьма преуспели в свете, и, поскольку он им ничего не мог дать, едва находили время, чтобы перекинуться с ним двумя-тремя словами.

Получив от королевского секретаря письмо для Дени де Сюрси, он потратил большую часть утомительного дня, пытаясь увидеться с казначеем, Флоримоном Роберте, по поводу должности, обещанной ему королем. Эти попытки, похоже, так и остались бы бесплодными, если бы по чьему-то удачному совету он не сунул несколько монет слуге вельможи, после чего, наконец, добился желаемой аудиенции.

— Искренне рад, — сказал Роберте, подавляя зевоту, — искренне рад видеть вас снова, мсье де Лальер. Конечно, вам известно, что раздача мест при дворе его величества не в моих руках. Вам необходимо встретиться с Великим Магистром, который сейчас находится в Лионе, или с гофмейстером двора. Однако, согласно указанию короля, я замолвлю за вас словечко. Ну, скажем, место с жалованьем пятьсот ливров в год, а?

— Это было бы более чем достаточно, монсеньор, и не по моим заслугам щедро.

— Нисколько. Король всегда рад вознаграждать такие заслуги, как ваши. А теперь, поскольку в данный момент я занят… — Роберте начал перекладывать какие-то бумаги на столе.

— Не сочтете ли вы возможным, — упорствовал Блез, — сказать, когда я могу ожидать назначения…

— Ах, вот что вас интересует, мсье! Когда? Черт возьми! Это совсем другой вопрос. Через год, через два… Откуда мне знать? Должности такого рода на деревьях не растут. Примите мои наилучшие пожелания, господин де Лальер. А теперь, с вашего разрешения…

Выйдя в коридор, Блез взъерошил волосы, потом резким движением нахлобучил шляпу. Он чувствовал, что за последние двадцать четыре часа многому научился. От него с его заслугами отделались пустыми обещаниями и королевской улыбкой. К счастью, его карьера от них не зависит. Если он преуспеет в миссии, которую доверила ему регентша, то сможет законно претендовать на самые высокие привилегии. А он намерен преуспеть.

Тем временем распространился слух, что королевские ловчие выследили к северу от Фонтенбло пять стоящих оленей, одного даже с восемью отростками рогов; и весь замок засуетился, готовясь к завтрашней охоте.

Это было весьма удачно для плана регентши использовать Блеза в качестве сопровождающего Анны Руссель. Он не мог выехать вместе с нею, пока король не покинет замок на эти два дня; но он не мог также и медлить с доставкой де Волю королевского письма. Так что олень с восемью отростками оказался как нельзя кстати.

Под вечер Блез получил ожидаемый вызов от Луизы Савойской и ещё раз встретился с нею наедине в том же маленьком кабинете, что и вчера.

— Все устроено, мсье. Мадемуазель де Руссель так обрадовалась предстоящему путешествию, что можно подумать, будто её освобождают из тюрьмы, а не отсылают от главного двора в христианском мире. Компаньонка найдена. Я подобрала соответствующее количество слуг. Вы отправитесь завтра утром через боковые ворота замка после отъезда короля и его дворян. Затем поскачете со всей возможной скоростью. Это — самое главное. К тому времени, как его величество вернется с охоты, вы должны оказаться как можно дальше. Вам ясно?

Де Лальер поклонился, но деликатно заметил, что даже имея два или три дня форы, женщины и навьюченные мулы вряд ли смогут удалиться на расстояние, недосягаемое для королевских конников.

— Это уж ваша забота, — пожала плечами герцогиня. — Не исключено, у вас будет больше двух-трех дней форы: я сделаю все, что в моих силах, после того как объясню королю… я хотела сказать, обсужу с королем все преимущества, которые может нам дать появление миледи в Женеве. Однако чем дальше вы уедете, тем лучше. И это, повторяю, уже ваша забота. Зачем бы иначе я выбрала такого смелого и находчивого молодого человека, как вы?

Блез застонал про себя. Он представил, как гонит компанию женщин и мулов по дороге, словно пастух отару овец, которую преследуют волки. Может, это и вправду его забота, однако в случае погони проблема становится неразрешимой.

В глазах герцогини промелькнул какой-то быстрый блеск. Как будто она хотела передать Блезу некую мысль, не высказывая её вслух.

— Ваша задача — доставить эту девчонку в Женеву, — сказала она со значением. — Все прочее неважно, зарубите себе на носу: абсолютно неважно. И запомните ещё вот что, сударь мой. Она не хочет, чтобы её перехватили по дороге. Она не станет вас задерживать. Клянусь Богом, я такой смелой и проницательной штучки ещё в жизни не видела. Слушайтесь её, если собственной смекалки не хватит. Однако помните: в Женеву — вот куда она едет, и никуда больше.

— Я надеюсь, что ваша светлость заступится за меня перед королем.

Какова бы ни была невысказанная мысль, промелькнувшая у Луизы, она ответила твердо:

— Об этом не беспокойтесь. Вы повинуетесь моим приказам. Вы возвращаетесь в Женеву, и я велела вам сопровождать мадемуазель. Я сама буду держать ответ перед королем. А теперь скажите, вы готовы к путешествию?

— Мне нужна лошадь, мадам. Я приехал из Роана на почтовых.

— Вы получите одну из лучших, — и добавила как бы между делом: — Я так поняла, деньгами вы обеспечены?

Будь Блез хоть немного старше и практичнее, он не упустил бы случая пополнить свой кошелек. Однако маркиз, проявив большую щедрость, вручил ему при расставании двадцать пять крон, и от них оставалось ещё достаточно для его собственных нужд. В голосе регентши явно прозвучало лестное для него предположение, что такой доблестный молодой дворянин, конечно же, не может нуждаться в деньгах, — и он не смог устоять.

Он гордо ответил: «Конечно, мадам» — и почувствовал себя по меньшей мере виконтом. Однако его обеспокоила скользнувшая по тонким губам герцогини улыбка — то ли облегчения, то ли удовлетворения.

— Ну что же, — сказала она, — тогда все в порядке, разве что я должна заранее представить вас миледи Руссель. Это избавит вас от неловкости завтра утром. Будьте добры позвать пажа…

И, приказав франтоватому проворному юнцу, которого Блез вызвал из соседней комнаты, привести мадемуазель де Руссель, добавила:

— Я желаю, чтобы эта хитрая шлюха узнала от меня самой, кто вы такой, а заодно — что вы имеете от меня определенные полномочия.

Потом она замолчала, сложив мертвенно-бледные руки на коленях, с её лица исчезло всякое выражение, лишь глаза выдавали напряженную работу мысли.

Сердце Блеза учащенно билось, — не столько от любопытства, сколько от странного, непонятного чувства смятения. Он достаточно вращался в свете, чтобы не робеть в присутствии женщин, но эта первая встреча с таинственной незнакомкой, мысли о которой так часто посещали его после того первого беглого взгляда на миниатюрный портрет в Лальере и которой предстояло быть под его присмотром ближайшие десять дней, — эта встреча вдруг представилась ему важнейшим событием. Как себя вести? Какое впечатление он произведет на нее?

Медленно тянулись минуты, а его волнение все усиливалось. Когда наконец отворилась дверь и паж доложил о ней, он почувствовал, что теряет самообладание.

Анна Руссель появилась в темноватой маленькой комнате, словно луч света. Когда он позже думал о ней, то в голову приходило именно это сравнение. Ее рост и горделивая осанка, свежий и нежный цвет лица, оливково-зеленое платье, трепет юности, который она принесла с собой, — все это усиливалось контрастом с серым каменным фоном стен и бесцветной старостью герцогини Ангулемской.

Девушка присела перед регентшей в глубоком реверансе.

— Вы посылали за мной, мадам?

Улыбка Луизы сделала её более чем когда-либо похожей на сфинкса.

— Да, мой друг. Я надеюсь, мой вызов не помешал вам. Вы, несомненно, заняты приготовлениями к завтрашнему отъезду. Именно из-за этого я и пожелала видеть вас.

И, прочитав вопрос во взгляде девушки, обращенном на Блеза, герцогиня добавила:

— Не бойтесь, моя красавица. Этот дворянин знает о нашем маленьком плане. Собственно, он имеет к нему отношение. Я хочу представить вам мсье де Лальера, кавалера из роты капитана Баярда, которому я приказала сопровождать вас в Женеву.

Наступила очередь Блеза поклониться. Он почувствовал, что глаза девушки, столь странно ясные и все же непроницаемые под разлетающимися вверх бровями, в один миг разглядели и оценили его.

Она улыбнулась и наклонила голову, а потом снова повернулась к регентше:

— Ваше высочество более чем добры ко мне. Я бесконечно благодарна. Но так ли уж необходимо подвергать этого господина неудобствам столь долгого путешествия? Я уверена, что мадам де Перон и слуги, которых ваше высочество приставили ко мне, — вполне достаточный эскорт.

Был ли этот протест всего лишь данью вежливости или в её голосе действительно прозвучал оттенок разочарования? Блез не мог бы сказать наверняка. Возможно, она надеялась, что, вырвавшись из королевского двора, будет сама себе хозяйкой и сможет избрать любую дорогу — вероятно, через Мулен и Бурбонне. Возможно, рассчитывала на беседу с герцогом, на свидание с де Норвилем. В конце концов, не исключено, что Женева была лишь предлогом.

Герцогиня явно подозревала что-то такое: не случайно промелькнул в её глазах саркастический огонек, когда она взмахом руки отвергла возражения Анны.

— Никоим образом, друг мой. Дороги небезопасны. Я никогда не прощу себе, если с вами случится беда в пределах Франции. Англия может быть нашим врагом, но миледи Руссель всегда нам дорога. Так что ради нашего собственного душевного спокойствия мы должны предпринять в отношении вас все возможные меры предосторожности.

Если раньше в выражении лица Анны Руссель и можно было уловить оттенок досады, то сейчас от неё не осталось и следа. Она снова опустилась почти до пола в глубочайшем из глубоких придворных реверансов.

— Как мне отблагодарить ваше высочество не только за вашу заботу, но и за столь великодушные слова, которые я буду всегда помнить и чтить!

— Они были искренними, дитя мое. Вернемся, однако, к вашему путешествию. Я приказала господину де Лальеру следовать по дороге на Дижон, а оттуда кратчайшим путем в Женеву. Таковы мои приказы, и я надеюсь, что он повинуется им. Вам следует избегать Бурбонне и других владений герцога Бурбонского. Для вашей же безопасности, поскольку эта область Франции сейчас неспокойна из-за махинаций герцога.

— Я знаю, — пробормотала Анна.

— Я уверена, что вы знаете. — Герцогиня кивнула и даже вроде бы хмыкнула. — Однако вы можете положиться на мсье де Лальера, который удержит вас от опасного пути.

Если бы она сказала «от пути зла», то прибегла бы к той же интонации. Обе дамы обменялись вежливыми взглядами, говорящими, что они полностью поняли друг друга.

— Я объяснила господину де Лальеру, — продолжала регентша, — что вы желаете ехать как можно быстрее. Он сделает все, что в его силах, дабы вам в этом способствовать.

Она повернулась к Блезу.

— Что касается вас, мсье, то, передав мадемуазель её друзьям в Женеве, вы свободны и можете возвращаться в Лион и присоединиться к роте господина де Баярда там или в ином месте, где она будет находиться.

Герцогиня слегка сузила глаза, исключая маркиза де Воля из недавнего прошлого Блеза.

— Поблагодарите доблестного капитана за добрые вести и почтительные чувства, выраженные в письмах, которые вы привезли нам от него. Ответ на них мы направим с очередным курьером, а вы заверьте его от нашего имени, что мы его неизменно высоко ценим.

Тактично объяснив таким образом Анне Руссель, как Блез оказался при дворе, и одновременно уверив её, что простого кавалериста, возвращающегося в свою роту, не стоит подозревать в политических интригах, Луиза Савойская закончила беседу:

— Я вас более не задерживаю, мадемуазель. Может случиться, что я уже не увижусь с вами до вашего отъезда. На этот случай желаю вам благополучного путешествия. И да не оставит вас Господь своим святым покровительством!

Анна повторила свою благодарность в вежливых выражениях, исполненных благоговения и покорности, подобающих в присутствии столь великой государыни, и ещё раз взглянула на Блеза. Ее глаза чуть-чуть потеплели:

— До свидания, мсье… До завтра.

Эти слова все ещё звучали в его ушах, когда дверь закрылась за нею.

Герцогиня коротко усмехнулась:

— Клянусь Богом, может быть, я и дура. Но если бы я послала человека постарше сопровождать в Савойю эту шельму, то она вскружила бы ему голову ещё легче, чем вам. Ну, господин де Лальер, глядите в оба! Не окажитесь барашком перед этой волчицей. Ваше будущее, по-моему, должно быть для вас дороже, чем улыбка и «до свидания».

Глава 16

— Как жаль, — заметила Анна Руссель, покосившись на Блеза через прорези небольшой маски, которая составляла немаловажную часть наряда путешествующей дамы, — как жаль, что мы живем в эти скучные новые времена! Ни тебе великанов, ни драконов, ни даже странствующих рыцарей, чтобы день скоротать. Будь все по-иному, я подумала бы, что вы должны чувствовать себя героем романа.

Прежде чем ответить, Блез собрался с мыслями и заполнил паузу, прихлопнув перчаткой крупного овода на шее лошади. Что это значит, думал он, не первый ли выстрел, с которого начнется битва?

Весь последний час, от самого Фонтенбло, миледи Руссель ехала молча, приноравливая ход своей лошади к более медленной поступи мула компаньонки, и произнесла за это время лишь пару ничего не значащих слов. Тем более настораживающе прозвучало это неожиданное замечание, адресованное лично Блезу и приперченное словом «роман».

— Так его, — улыбнулась она, когда овод упал с перчатки Блеза. — Этот странствующий рыцарь уже не принесет нам вреда… Но вы не ответили на мой вопрос.

— О чем, мадемуазель?

— О том, что вы должны себя чувствовать героем романа.

Он уловил в её голосе дразнящую нотку и улыбнулся:

— А почему?

— Ну как же — разве я не одинокая, да ещё и чужеземная дама, странствующая по свету, и разве вы не поклялись сопровождать меня, помогать мне и охранять… особенно охранять? Что может быть более романтичным?

От него не ускользнуло, что она выделила слово «охранять», имеющее двойной смысл. Выраженная регентшей забота нисколько её не обманула.

— Да, конечно, ничто не может быть более приятным, — уклонился он от прямого ответа.

И, желая избежать дальнейших вопросов, обратился к мадам де Перон, которая ехала по другую сторону от Анны:

— А вы как бы это назвали, мадам?

Пышная дама благородных кровей куталась в капюшон и широкий плащ. Маска у неё все время норовила сползти с маленького носа-пуговки на губы. Чтобы ответить, ей пришлось сдвинуть её на добрый дюйм вверх:

— Я назвала бы все это глупостями, мсье. В этой пыли да оводах нет ничего романтичного. И ничего приятного, когда тебя постоянно трясет и подбрасывает норовистое животное с премерзкой походкой. Мсье, у меня ужасно колет в боку. Я истекаю потом. Я страдаю. Это безобразие — непрерывно гнать с такой скоростью. Вы чрезвычайно невнимательны…

Маска снова соскользнула и заглушила поток жалоб, пока даме не удалось освободить рот и закончить речь словом «…истязание!»

Мадам Элоиза де Перон принадлежала к тому хорошо известному типу женщин, у которых любовь к себе проявляется в виде хронического мученичества: они просто не знают покоя и чувствуют себя глубоко несчастными, если им не на что жаловаться.

После смерти господина де Перона, который состоял при покойном герцоге Ангулемском, она осталась на содержании семьи — прежде просто младшей ветви рода Валуа, а ныне королевской — и была, так сказать, первой дамой второго плана, служа гувернанткой при фрейлинах. В этой должности, где её темперамент мог проявиться в полную силу, она и влачила свое существование, полное жалоб и ужасных переживаний.

То, что Луиза Савойская, которая редко ошибалась в людях, из всех своих придворных дам выбрала в компаньонки к Анне Руссель именно эту женщину, все более озадачивало Блеза. Он даже начал подумывать, что герцогиня сыграла злую шутку, дав привередливой зануде реальный повод для жалоб.

— Но, мадам, — запротестовала Анна, — с тех пор, как мы выехали из Фонтенбло, мы движемся не более чем легкой рысью. Чтобы к вечеру доехать до Вильнева, нам придется увеличить скорость вдвое. Вы же знаете, что её высочество…

— Я знаю, что её высочество не просила меня убить себя ради ваших капризов, мадемуазель. Они не настолько уж важны. Лишь по доброте сердечной я согласилась сопровождать вас в столь утомительном путешествии. Но я отнюдь не соглашалась приносить себя в…

Маска снова сползла. Выведенная из равновесия дама остановила мула, затянула потуже завязки бархатной маски и, зацепившись толстой ногой за рог своего дамского седла, застыла в вызывающей неподвижности; с подбородка её крупными каплями стекал пот.

— Ну так вот! Я намерена отдохнуть. Прямо сейчас. С места не сдвинусь, пока не пройдет колотье в боку. Что бы вы там ни говорили, есть предел даже моему терпению.

Блез растерянно уставился на матрону, которой недоставало только длинных ушей, чтобы выглядеть родной сестрой своего неторопливого скакуна.

Тем временем подтянулась и остальная часть небольшого отряда — двое верховых слуг, за спиной у одного из них сидела на дамском седле камеристка Анны, и двое погонщиков с мулами, нагруженными багажом; все они беспорядочно сгрудились посреди дороги.

«И это называется спешить, — думал Блез, — так мы собираемся оказаться недосягаемыми для короля! Да при таком темпе через двое суток мы все ещё будем настолько близко от Фонтенбло, что нас догонят, даже не поднимая лошадей в галоп. Что за дурацкая история!»

Он грыз от злости большой палец перчатки и чувствовал себя в безвыходном положении.

Миледи Руссель была, однако, не столь беспомощна:

— Поехали, господин де Лальер, — предложила она, — поехали вперед, а мадам де Перон догонит нас, когда у неё появится свободное время… До скорого свидания, мадам…

Она повернула лошадь и подобрала поводья.

— Никогда! — воскликнула мадам. — Остановитесь, мадемуазель! Остановитесь, слышите? Я запрещаю! Никогда не позволю вам уехать с посторонним мужчиной! Вы на моем попечении! Я за вас отвечаю!.. Ах, какое несчастье!.. Стой, дерзкая девчонка! Стой…

Ответом ей был стук копыт. Поднялось облако пыли. Сквозь него было смутно видно, как Анна несется галопом по дороге, как сворачивает и исчезает за поворотом.

— Мсье! — завопила всполошившаяся компаньонка. — За ней! Верните ее! Что за чертовка!.. Ох, пресвятая дева…

Блеза не надо было подгонять. За спиной у него уже затихали, отдаляясь, причитания мадам де Перон. Конь, которого он получил из королевских конюшен, был прекрасным скакуном и почти не нуждался в шпорах.

Через две минуты он уже заметил лошадь Анны на полпути к вершине следующего холма и облегченно вздохнул. Вряд ли девушка замыслила какую-то хитрость — по крайней мере сейчас, когда игра только начинается. Однако от главной дороги отходило множество боковых тропинок, и кто знает, что может взбрести на ум молодой женщине с таким характером…

Она остановила лошадь на вершине холма, ожидая его, — её грациозный силуэт четко выделялся на фоне неба. Как все хорошие наездницы, на охоте и в долгих поездках она сидела на коне по-мужски; на ней были штаны с буфами, обтягивающие стройные ноги, и сапожки до колен из мягкой кожи. На мужской камзол с широкими рукавами, стянутыми у запястья, она накинула свободную безрукавку, а волосы упрятала от пыли в полотняный куаф, поверх которого надела фетровую шляпу с круглыми, отогнутыми кверху полями.

— У нас в Англии есть пословица, — сказала она, когда он подъехал, — что у лучника должно быть две тетивы.

Ее французский язык был безукоризненным, только иногда она произносила слова немного протяжно, что придавало её речи теплую задушевность, особенно когда она улыбалась.

— И что же сие значит, мадемуазель, в нашем случае?

— Да всего лишь то, что раз уговорами мадам де Перон не сдвинешь с места, её нужно расшевелить как-то иначе. Несмотря на свою занудливость, она — верная душа и скорее умрет, чем позволит мне скрыться с глаз. Подождем её здесь. Она сейчас явится… Но я беру обратно свои слова.

Он глянул вопросительно.

— Я имею в виду слова насчет романа. Можете вы представить себе сэра Амадиса или Гавейна, — не говоря уже о Ланселоте Озерном38, — обреченного гнать стадо женщин, лакеев и мулов чуть ли не через всю Францию, особенно если одна из женщин — мадам де Перон? Нет, мне жаль вас, господин де Лальер. Нам с вами надо было жить несколько веков назад…

— Ну почему же? — возразил он только для того, чтобы поддержать разговор. — Дело не в эпохе, а во взгляде на жизнь. Нам кажется, будто все прошлое полно романтики, а все настоящее уныло и невзрачно. Но, ей-богу, я уверен, что монсеньоры Амадис, Гавейн и прочие пришли бы в изумление, узнав, что сделали из них братцы-поэты. И кто знает, не сочинит ли когда-нибудь некий борзописец и о нас с вами подобную сказку? Что же касается драконов — вот погодите, доберется до нас мадам де Перон!..

Анна расхохоталась:

— Вот это истинно по-французски: все разобрать по косточкам… Ну, а мы, англичане, любим чувство — хоть и не любим его показывать.

Было ли это приглашением к более приятной теме? Впрочем, если и так, то она тут же передумала и вдруг, сдвинув маску на лоб, как козырек, полной грудью вдохнула утренний воздух.

— Жарко, — объяснила она. — При вас мне не нужно носить маску. Она напоминает о дворе. Какое счастье быть свободной, вы себе и представить не можете!

Ему показалось, что день, и без того ясный, сейчас, когда она открыла лицо, стал ещё яснее. При нем маска не нужна… Может быть, эта фраза и не имела никакого подтекста, но он вообразил, что Анна подразумевала нечто большее, чем её буквальное значение.

Они постояли немного молча, глядя с холма вниз. Было безоблачное августовское утро, такое раннее, что жаворонки ещё висели высоко в небе, и переливчатые звуки их песен пронизывали пространство.

Ячменные поля, ещё не сжатые, расстилались по склону холма там, где отступали леса, и среди золота колосьев, словно драгоценные камни, краснели маки и синели васильки. Но большую часть пейзажа занимал древний лес, который катился через холмы на восток до самого горизонта, лишь кое-где разрываемый, словно прорехами, клочками полей.

Церковная колокольня, одиноко возвышаясь над лесом, где-то посередине, обозначала невидимую отсюда деревеньку — горстку лачуг под соломенными крышами, с хозяйственными службами; две или три группы конических башен, высокомерно теснящиеся поодаль, указывали расположение замков, окруженных полями и крестьянскими хижинами.

Там, где Сена лениво несла воды к северу, виднелись её серебристые излучины, окаймленные лугами. Но лес господствовал над всем этим вот уже много веков подряд; и, отступая, он все ещё бросал вызов человеку-строителю и человеку-охотнику. Даже большие дороги на Санс, шириною в двенадцать футов, не могли покрыть морщинами его лицо.

— Черт побери! — вдруг воскликнула Анна. — Неужто вы не чувствуете себя счастливым, очутившись далеко от этого вонючего двора? Что там духи! — Она снова глубоко вдохнула воздух. — Вы вот это понюхайте! А если говорить о жизни, то что это за жизнь — по правилам и церемониалу? Мсье, я родилась на западе Англии. Нет слаще воздуха и красивее земли, чем там. Мне нравится мечтать о ней. Но я так долго была в тюрьме… Ох уж эти мне дворы! — Она пожала плечами. — Ну ладно, нечего охать и вздыхать. Каждый делает то, что должен. Только в такой день, на воле, под открытым небом…

Она предоставила ему самому заканчивать мысль и снова замолчала; её устремленные вдаль глаза были полны света.

Тем временем Блез привыкал к сюрпризам. Он приготовился терпеть обычные для известной придворной красотки высокомерие, хитрость или кокетство. Он не удивился бы, если бы она грубила или льстила ему. Но её открытая естественность сбивала его с толку. И вовсе не помогала понять её — отнюдь, девушка представлялась ему все более непредсказуемой. Казалось, что тайна, которая чувствовалась в Анне, органически присуща её натуре — как странный цвет её глаз, как глубина присуща морю. Он ясно понимал, что нужно благодарить регентшу за то, что она отрекомендовала его как простого солдата. Иначе Анна Руссель, возможно, не была бы столь открытой.

— Скажите мне, — вдруг спросила она, — известно ли вам, почему нам необходимо так спешить, по крайней мере пока мы не минуем Дижон?

Ответ на этот вопрос не был простым делом. Блез не имел права показать, что ему известно слишком много, — это насторожило бы её. С другой стороны, не могла же регентша дать ему поручение, требующее поспешности, вообще без всяких объяснений.

Он ответил осторожно:

— Мне известно, что вы хотите как можно быстрее добраться до Женевы, мадемуазель. И мне известно, что её высочество герцогиня Ангулемская также стремится поскорее выпроводить за пределы страны англичанку — ведь идет война, и, выходит, вы — враг Франции. Она намекнула также, что король не разделяет ни вашего желания, ни её и может послать погоню, чтобы задержать вас… Но предполагается, как вам, мадемуазель, легко понять, что мне об этом ничего неизвестно — ради моего спокойствия. Ее высочество приказала просто: не терять времени.

Лицо Анны на миг вспыхнуло румянцем:

— Король всегда… гм… галантен, господин де Лальер. Весьма галантен. Может быть, это отчасти и есть причина моей торопливости.

— Я понимаю, — кивнул он.

Их глаза встретились, и открытость его взгляда успокоила её. Краска смущения исчезла.

— Однако мадам д'Ангулем права, — продолжала она. — Поскольку сейчас идет война, я — враг Франции.

— Вы верны своему государю, миледи, как я — своему. Этого следовало ожидать.

— И пока длится война, я делала и буду делать все, что в моих силах, чтобы помочь Англии.

— Вы имеете на это право, миледи, как и я — действовать в противоположном направлении…

— Ну что ж, значит, мы можем быть друзьями, — сказала она с внезапной теплотой в голосе, — до того предела, за которым становимся врагами. Мне нравится ваша честность. Тяжело жить среди людей, постоянно притворяясь, а нам с вами придется прожить рядом несколько дней. Слава Богу, что вы не придворный! Я начинаю предвкушать удовольствие от этого путешествия.

На её щеках снова заалел румянец. Она прикусила губу, словно сказала лишнее.

Охваченный внезапным жаром, Блез неожиданно для самого себя ответил:

— Я тоже, мадемуазель.

Потом они отвели глаза друг от друга, и она стала теребить ленты своей маски.

От подножия холма до них донесся стук копыт.

— Вот приближается наш дракон, — засмеялась она. — Увы, увы! Бедные мои уши!

— Ага, мошенница! — раздался снизу голос, все приближаясь. — Вот уважение, которое вы мне оказываете! Разве такого отношения я заслуживаю? И — о Боже милосердный! — я обнаруживаю вас с голым лицом на общедоступной дороге! Ну, погодите у меня! Погодите!

Анна передернула плечами и опустила маску.

И грянула буря.

Глава 17

По мере того, как утро переходило в день, на дороге появлялось все больше путников, направляющихся в Париж. Как ни нервничали Анна и Блез, маленький караван продвигался ещё медленнее, и у мадам де Перон стало теперь одной причиной для жалоб меньше. Все это было тем досаднее, что де Лальер понимал: не будь у них с Анной такого большого эскорта, они живо проложили бы себе путь.

Он все недоумевал: почему, черт возьми, регентша настаивала на необходимости торопиться — а сама поставила их в условия, которые сделали спешку невозможной? Конечно, молодую знатную женщину вроде Анны должен сопровождать подобающий эскорт; но если это так, то быстрое движение — во всяком случае, по такому оживленному тракту, как дижонская дорога, — совершенно исключалось. Во всем этом было не больше смысла, чем если бы людям приказали бежать наперегонки, а потом спутали ноги.

Блезу казалось, что все кругом сговорились их задерживать. Нищие со своими язвами и увечьями выползали из облаков пыли и плюхались на дорогу, словно жабы, прямо перед лошадьми, а наезжать на них не позволяло сострадание. Стада коров и свиней, которых гнали на парижские рынки, вереница закованных в цепи полуголых преступников, плетущихся на север, на королевские галеры, цыганский табор, купцы со своим товаром, компании путников, объединившихся ради безопасности в дороге, обозы тяжело нагруженных телег — через все это приходилось как-то пробираться.

Наконец, когда уже давно миновал час второго завтрака, утомленные путники достигли селения Монтро у слияния Сены и Йонны и свернули к трактиру под вывеской «Зеленый крест».

— Более мучительных пяти лиг, — пожаловался Блез лакею Жану, смывая с лица пыль у трактирного колодца, — мне в жизни не приходилось проезжать.

— Это просто чудо, что нам удалось продвинуться хоть на столько, — ответил тот. — Однако, надеюсь, мсье не рассчитывает к вечеру добраться до Вильнева. Если старая дама выдержит дальше Санса, я согласен своего мула слопать.

Блез угрюмо кивнул.

— «Когда не можешь делать то, что хочешь, — процитировал он, — делай то, что можешь».

И, отряхнув одежду, он пошел обедать с дамами в отдельной комнате, в стороне от шума и сутолоки общего зала гостиницы.

Спутницы его сняли маски, кожа под ними выделялась бледным пятном на фоне загоревшего за утро лица, и это создавало странное впечатление — словно они были одновременно и без масок, и в масках. Обе дамы выглядели задумчивыми, хотя каждая на свой лад.

Мысли миледи Руссель, похоже, витали где-то далеко. Она ела и пила машинально, привычно управляясь с ножом и бокалом, и не обращала никакого внимания ни на сомнительного качества мясо, ни на отвратительное вино.

Мадам де Перон, напротив, демонстрировала специфическую задумчивость человека, которого беспокоят волдыри от седла. Она осторожно опустилась на скамейку и старалась двигаться как можно меньше. И без того несчастное выражение её карих глаз стало поистине трагическим. Когда она обгладывала жесткое мясо с ножки старого петуха, зажаренного на прогорклом масле, уголки её рта страдальчески опустились.

Ее задумчивость непременно должна была кончиться взрывом; и когда наконец трапеза завершилась, мадам де Перон обтерла жир с пальцев и сделала решительное заявление.

— Мсье, — произнесла она ледяным тоном, — после всех страданий сегодняшнего утра можно было бы надеяться, что вы по крайней мере приведете нас в какое-нибудь место получше этой гнусной харчевни. Все это вполне соответствует вашему пренебрежительному и низкому обращению. Вы явно не годитесь для того, чтобы сопровождать в путешествии дам. Здешний сортир — мерзость неописуемая. Блохи — страшная опасность. Пища, которую мы съели, — истинная отрава, и если нам удастся отделаться только расстройством желудка, то можно будет возблагодарить Бога. Мсье, я протестую.

Миледи Руссель, отведя взгляд от раскрытого окна, весело посмотрела на Блеза и вздернула одну бровь. Это его немного утешило.

— Сожалею, мадам, — искренне произнес он, — но, как видите, другой гостиницы здесь нет, и я полагал, что вы скорее согласитесь сойти с седла даже в столь неблагопристойном месте, чем ехать без обеда.

— Жалкое оправдание! — рявкнула дама. — Разве нет здесь частных домов, куда мы могли бы заехать? Мы встретили множество таких. Обитатели их были бы счастливы принять у себя придворных. Или монастырь в полулиге отсюда — мы его миновали. Нет, мсье, это, — она указала пальцем на грязные стены комнаты, — это непростительно.

— Однако мадам, надеюсь, припомнит, — убеждал её Блез, — сколь затруднительно пользоваться гостеприимством дворянина или монастыря, не задерживаясь из-за бесед куда дольше, чем позволяет срочность нашего путешествия. Если мы рассчитываем достигнуть Вильнева-на-Йонне сегодня вечером, то не можем позволить себе более одного часа…

— Довольно! — оборвала его мадам де Перон. — Мсье, вы помешались на срочности. Вы ни о чем больше не думаете. Давайте покончим с этим раз и навсегда. Я, мсье, — она положила руку на свой могучий бюст, — отказываюсь тащиться день за днем в жаре и пыли. Я слишком стара для таких плясок. Я настаиваю на своих правах, даже если вы и мадемуазель де Руссель решите пренебречь ими.

— Если бы вы, мадам, согласились потерпеть только до Дижона, — взмолился Блез.

— «Только»! Ничего себе! Чтобы вам было ясно — с этого часа мы путешествуем с должным достоинством! Я уже получила несколько ран за сегодняшнее утро, и мне нужно время и покой, чтобы они зажили.

— Ран? — повторила Анна. — О Господи! Где же они?

— Если говорить грубо, любезная госпожа, то на моей задней части. Я не столь твердозадая, как вы. Я ободрана до крови. Для меня мука даже просто сидеть.

— Ну что за чепуха! — воскликнула Анна. — Потертости от седла — это пустяк. У меня они бывали десятки раз.

— Позвольте мне, мадемуазель, самой судить о своем состоянии. Я пышно сложена сзади, и поэтому там легко образуются волдыри. А потом они превращаются в кровоточащие раны. Но, конечно, я не могу рассчитывать на ваше сострадание… — глаза мадам де Перон наполнились слезами, — или на чье бы то ни было вообще…

Последовало неловкое молчание. Анна подавила улыбку.

— Ах, да нет же, — посочувствовала она, — я вас так понимаю. Это ужасное неудобство. Я весьма сожалею. Но позвольте мне помочь вам. Если господин де Лальер удалится, я осмотрю ваши раны и попробую полечить их.

— Благодарю вас, — шмыгнула носом компаньонка. — Мсье…

Ощущая, что холодные взгляды обеих дам выметают его из комнаты, Блез сыграл отступление и закрыл за собой дверь, но ничего не мог поделать — воображение рисовало ему, как Анна занимается лечением «ран».

Чтобы хоть немного ускорить отъезд, он отыскал трактирщика и расплатился. Счет составил полкроны за всех; и, ожидая во дворе, пока приготовят лошадей и мулов, Блез сообразил, что не сможет долго выступать в роли главного казначея. Ему придется найти взаимопонимание с миледи Руссель. Это будет чрезвычайно неудобный разговор; однако, когда в кармане денег в обрез на его собственные расходы, ничего другого не остается.

Он вспомнил о своем широком жесте перед регентшей — и от всей души пожалел о нем. Потом, отложив эту щекотливую проблему в дальний угол, он распорядился, чтобы на седло мадам де Перон положили мягкую подушку.

Наконец, сопровождаемая Анной, появилась компаньонка — она двигалась, как деревянная, с видом мученицы, шествующей на костер, и была снова безжалостно усажена на мула. Блез понимал, что, предложи «Зеленый крест» хоть сколько-нибудь терпимые условия, мадам де Перон и шагу не сделала бы дальше. Конечно, уговорить её проехать мимо прекрасной гостиницы в Сансе совершенно нереально, и Блез, превращая неизбежность в свою заслугу, пообещал остановиться на ночь там. Это означало не доехать нескольких лиг до конца первого этапа, который он себе наметил; однако, если учесть утренние задержки, восемь лиг, отделявшие Монтро от Санса, составят немалый путь…

К счастью, прежней тесноты на дороге уже не было, и они хоть и медленно, но без задержек двигались вдоль красивой долины Йонны. К концу дня показался собор Санса, возвышающийся своей громадой над стенами и островерхими крышами города; когда небольшая кавалькада наконец въехала во двор гостиницы «Корона», уже спустились сумерки и воздух был полон кухонных ароматов — готовили ужин.

Дамы вместе с камеристкой сразу же отправились в свою комнату; им подали туда ужин на троих, а Блез поужинал один в своей спальне, которую ему, к счастью, не пришлось ни с кем делить.

Вспоминая прошедший день, он с унынием представлял ожидающую его до самой Савойи длинную вереницу медленных переездов, бесконечные задержки и жалобы мадам де Перон. Что же касается скорости, то о ней можно забыть. И если король пожелает воспрепятствовать бегству миледи Руссель в Женеву, то у него будет сколько угодно времени на это после возвращения с двухдневной охоты.

А тут ещё незадача с деньгами. Если обед в убогой таверне в Монтро обошелся в полкроны, то этот ночлег в более дорогой гостинице наверняка потянет на все пятнадцать ливров.

Блез отказался от намерения поговорить на этот счет с Анной сегодня вечером, но откладывать разговор больше чем до завтрашнего утра нельзя. Его немного раздражало, что миледи Руссель воспринимала все как должное и не пыталась облегчить ему задачу. Ей было бы гораздо проще самой заговорить на эту тему. Но, конечно, женщины…

И тут его внимание привлек какой-то звук за дверью. Повторяющийся тихий стук, словно кончиками пальцев. Поднявшись, он распахнул дверь — и смущенно отступил: на пороге стояла Анна Руссель.

— Вы, мадемуазель?!

— Да, — шепнула она, — я понимаю, что это совершенно неприлично, но мне необходимо с вами поговорить.

Проскользнув в комнату, она тихо прикрыла дверь, не звякнув щеколдой, и замерла, прислушиваясь.

Очевидно, она встала с постели, потому что из-под надетого поверх ночной сорочки дорожного плаща мадам де Перон выглядывали домашние туфли и были видны тонкие лодыжки. Ее распущенные волосы поблескивали, как бронза, в свете горевших на столе свечей. Она казалась выше, чем в костюме для верховой езды, и даже более очаровательной — может быть, из-за своего импровизированного наряда.

Блез не был бы французом, и притом молодым, если бы не ощутил волнения в крови, так внезапно оказавшись наедине с нею в своей комнате, за запертой дверью. Она и сама это понимала, щеки её были румянее обычного, а в голосе звучала нарочитая небрежность.

— По-моему, меня никто не услышал. Они обе храпели, когда я выходила. Мсье, нам нужно сразу же принять решение. Завтра будет слишком поздно. Я не могу сложа руки торчать здесь целый день из-за этих «ран» мадам де Перон. Нам нельзя терять времени, вы и сами знаете.

Она подошла к столу и села; Блез занял место напротив. Само присутствие Анны отвлекало его, он ощущал некоторый трепет, но пытался сделать вид, словно в такой беседе нет ничего необычного.

— Вы думаете, что король… — Он не стал договаривать.

— Я думаю, что король может действовать, как мальчишка, у которого отняли игрушку, и откажется считаться с матерью. Но у меня есть и другие причины для спешки…

Ее веки над странными овальными глазами дрогнули. Она замолчала на миг, прежде чем продолжить:

— А мадам де Перон теперь заявляет, что завтра не двинется с места. Честно говоря, я и сама не верю, что она в состоянии ехать. Она вся одеревенела, как палка, и на заду у неё болячки величиной с талер. Однако при всем сочувствии ждать её я не могу. Я должна продолжать путь… Господи, и зачем регентша повесила нам на шею такую обузу!

Блез в замешательстве пожал плечами. Его самого целый день мучил тот же вопрос… Однако, Боже милостивый, что за прелесть эта англичанка! Этот сочный рот, пухлая нижняя губка…

— Вы можете что-нибудь предложить, мсье? Вспомните, мы ведь союзники…

Насколько Блез мог видеть, существовала лишь одна возможность. Однако он не смел предложить столь возмутительный выход — особенно из-за волнения, которое ощущал в крови. Мотивы такого предложения показались бы подозрительными даже ему самому. Девушка её положения не может уезжать с молодым кавалеристом без компаньонки-дуэньи. На этот счет общепринятые условности тверды, как гранит.

— Ради святого Иоанна, миледи! Хотел бы я знать, что предложить!

— Ну, а я знаю.

Но тут же её лицо померкло, словно она вспомнила о каком-то препятствии, которое на миг упустила из виду. Наконец она спросила, запинаясь:

— Мсье… не окажете ли мне… любезность? Вы можете… одолжить мне немного денег… несколько крон?

И пояснила при виде его явного удивления:

— Видите ли, случай покинуть двор представился так внезапно, что у меня не было возможности получить средства у парижского банкира, которому было приказано снабжать меня деньгами. Мадам регентша от щедрот своих, — губы Анны тронула улыбка, — дала мне пять крон на мелкие расходы с таким видом, словно это целое состояние. Три я успела потратить на чаевые, ещё не распрощавшись с двором. Быть стесненной в средствах — это такое неудобство!..

— Но… во имя Бога, мадемуазель, как же вы рассчитывали оплачивать расходы свои и своих спутников до Женевы? Или ваш казначей — мадам де Перон?

— Нет, мсье, мне дали понять, что наш казначей — вы.

— Я?! — У Блеза глаза на лоб полезли.

— Да… Мадам д'Ангулем сообщила мне, что вы снабжены деньгами.

— Но я не получил ни одного су от мадам д'Ангулем! У меня в кошельке всего девять крон и пять денье. Я намеревался просить вас…

Они сидели, уставясь друг на друга через стол.

И вдруг лицо Анны прояснилось. Глаза вспыхнули зеленым огнем.

— Ах ты старая лиса, черт тебя побери! А мы-то ещё удивлялись насчет мадам де Перон! Все ясно! Только не говорите мне, что ничего не поняли!

— Не понял — чего? — возразил Блез. — Кроме низкопробной шутки…

— Нет, мсье, только не шутка. Тонко рассчитанный ход. Отличная игра. Вот слушайте: могла ли регентша предложить нам с вами отправиться в Женеву вдвоем? Конечно же нет. Как бы она объяснила это королю, не говоря уж об элементарной благопристойности? Да, она не могла этого предложить — зато могла устроить так, чтобы мы вынуждены были взять вину на себя. Подумайте сами: старуха не может дальше ехать, к тому же в любом случае денег на дорогу нет! Все это ясно, как Божий день. Если мы будем действовать по собственному почину, в чем тогда вина герцогини? Она может только вздыхать и качать головой. А нам с вами деваться некуда, мы вынуждены действовать так, а не иначе.

— Вы имеете в виду, она заранее рассчитывала на то, что мы покинем остальных?

— Но это же очевидно! На что ещё она могла рассчитывать? Держу пари, если бы мы оказались такими простаками, что не поняли намека, то она пришла бы в бешенство. Учтите, регентша может и скупа, но не до такой степени, чтобы испортить свою игру. Она хочет выставить меня из Франции. Заметьте: денег она не дала, однако снабдила нас хорошими лошадьми, а у всех остальных — мулы или клячи. Нет, мсье де Лальер, я вынуждена запятнать свою репутацию, а вы должны мне в этом помочь… — Она улыбнулась ему своей загадочной улыбкой и прибавила: — Пожалуйста!

Возвратившись мыслями к беседе с герцогиней, Блез сразу же согласился, что Анна права. Теперь стали понятны намеки и туманные взгляды, которые тогда его озадачивали. Он вспомнил повеление: любой ценой как можно быстрее доставить миледи Руссель в Женеву, а все прочее, мол, не имеет значения. Никакого.

План регентши был ясен. И, чувствуя, как учащенно бьется сердце от привлекательности этого замысла для него, Блез не мог не видеть его циничности по отношению к Анне. От неё пытались таким способом отделаться, и если удастся, то и схватить с её помощью английского эмиссара, посланного к Бурбону, судьба же самой Анны никого не волновала. Она всего лишь служила пешкой в игре, которую вела регентша.

Ну а Блез? Он был не настолько туп, чтобы не понять, как легко можно использовать его бегство с Анной, чтобы опорочить её в глазах короля — и самого Блеза заодно. Возможно, Луиза Савойская рассчитывала и на это, как на часть своей «отличной игры».

Возможность проявить себя на новом поприще, которую он приветствовал с таким ликованием два дня назад, теперь казалась ему куда менее счастливой, чем вначале.

— Что-то не вижу восторгов с вашей стороны, — заметила Анна и снова улыбнулась. — Некоторые известные мне господа обеими руками ухватились бы за такой случай. А вы не очень-то польщены.

— Ваша камеристка замужем? — вдруг спросил Блез. — Если да, то можно было бы взять её с собой.

— Жаннетта? Нет, она не замужем, и к тому же наездница из неё неважная. Так что это нам ничем не поможет. Будь у меня деньги, я ускользнула бы от вас. Именно это я имела в виду, когда просила у вас в долг. Но теперь вы уже предупреждены; кроме того, вам наверняка приказано составлять мне компанию, что бы ни случилось. Так что придется ехать вместе, и пусть дьявол тешится… Тяжкий жребий выпал вам, господин де Лальер!

От веселья, прозвучавшего в её голосе, щеки Блеза покрылись густым румянцем. Она что, считает его робким простофилей или святым Иосифом Прекрасным?39 Видит Бог, не стоит ей подстрекать его к тому, чтобы он её скомпрометировал. У него вспыхнули глаза.

— Я всего лишь человек, мадемуазель, — парировал он.

И был поражен — так внезапно изменилось её лицо. Она наклонилась вперед, положив руки на стол ладонями вверх:

— Знаете, по-моему, её высочество и рассчитывает на то, что мы с вами — всего лишь люди… Она из тех, кто играет на человеческих чувствах, как музыкант на своей лютне. Она знает, что мы молоды, что сейчас лето… И ненавидит меня, потому что я нравлюсь королю и потому, что не рабыня ей. Мсье, я говорю это, чтобы показать, что я начеку, — и остерегаюсь не вас, а себя. Я не согласна быть марионеткой в руках регентши… А вы?

В её вопросе не прозвучало ни вызова, ни требования. Он выражал неуверенность, словно она говорила с кем-то, кто мог не понять её.

— Договорились, — сказал Блез, хотя в эту минуту, под влиянием её чар, он вовсе не был уверен в себе.

Последовала пауза. Он удивился, когда она вдруг заметила:

— Лучше бы вы были другим.

— Каким?

— Ну, кавалером обычного сорта — из стали и кожи. Подобного проще держать в руках… Но такой, как вы есть… — Она покачала головой. — Не повезло мне… боюсь, что вы из самой опасной породы…

— Сожалею, миледи… Что вы имеете в виду?

— Просто, что… — Она спохватилась. — Нет, не скажу. Возможно, тогда вы не будете опасны.

«Уж не кокетничает ли она?» — подумал Блез.

Но Анна не улыбалась. Внезапно отстранившись, она встала и плотнее завернулась в плащ.

— Когда, по-вашему, мы должны выехать? Перед рассветом?

Он кивнул:

— Чем раньше, тем лучше. Я сейчас повидаюсь с хозяином гостиницы — сочиню какую-нибудь басню и оплачу счет. После этого у нас останется, должно быть, около десяти крон на двоих. Этого достаточно, если мы поедем быстро и не будем тратиться ни на что, кроме ночлега. Ну, а как насчет мадам де Перон и остальных?

Анна пожала плечами:

— Как-нибудь устроятся. У неё достаточно денег в кошельке, чтобы вернуться со слугами в Фонтенбло. Бог ты мой! Буря её гнева будет гнать нас отсюда до самой Савойи!

— Ваши седельные сумки уложены?

— Уложу сейчас, пока мадам и Жаннетта спят. Увы! Такие красивые платья придется бросить! — Она постояла в задумчивости. — Может быть, я смогу взять одно. Это позволит мне хоть иногда освобождаться от штанов… Святые угодники! И как только вы, мужчины, можете мириться с такими тесными штуками — чудеса, да и только! Итак, мсье, до завтра!

У двери она подала Блезу руку, он склонился к ней и задержал руку на миг дольше, чем следовало, но Анна не протестовала.

На дороге за Сансом, в первом свете утра, пока копыта несущихся галопом лошадей поднимали тучи пыли, отделяющие их от ещё спящего города, Аннa Руссель взмахнула над головой хлыстом, обогнала Блеза на пару ярдов и, обернувшись, закричала со смехом:

— Догоните меня! Догоните, мсье де Лальер! Вызываю вас на состязание!

Ее плащ полоскал на ветру; ритм галопа все ускорялся. Она весело запела по-английски песенку, слов которой Блез не понял:

Седлай вороного, седлай,

Или седлай мне гнедого,

Коня, что резвее всех…

Но он чувствовал их ритм, улавливал мелодию — и в эту минуту не поменялся бы местами ни с одним земным властителем.

Глава 18

Вильнев, Жуаньи, Тоннер — двадцать одна лига.

Анси, Нюитсу-Равьер, Ализ-Сен-Рен — пятнадцать лиг.

Сальмез, Мален, Дижон — пятнадцать лиг…

Святой Павел, как ездит верхом эта девушка! Даже Блез чувствовал усталость, а она выглядела такой же бодрой, как в то первое утро, когда они выехали из Санса. Лошадям нужно было отдохнуть в Дижоне, а ей — нет.

— Можно позволить себе перевести дух, — заметил Блез по этому поводу. — Если только король не послал всадников сразу же после возвращения и если погоня не покроет за два дня то расстояние, на которое нам понадобилось четыре, — а это, Бог свидетель, им никак не под силу, — то мы в достаточной безопасности. Кроме того, до границы не более дня езды. Думаю, что даже Пьер де Варти (он назвал имя самого известного королевского курьера) не сможет нас догнать.

Прибыв в Дижон минувшей ночью, они позволили себе роскошь поспать до самой обедни и сейчас сидели за трапезой. Гостиница «Три фазана», где они остановились, выдав себя за брата и сестру, после придорожных трактиров казалась землей обетованной. Они завтракали вдвоем в красивой комнатке с круглыми окнами, выходящими на улицу.

— Вероятно, вы правы, — согласилась она. — Но я не буду спокойна, пока мы не пересечем границу у Сен-Боннет-ан-Брес. Потом можно позволить себе ехать и медленнее. Если лошади выдержат, я хотела бы тронуться после обеда. — Она улыбнулась ему. — Вы устали, господин де Лальер?

— Нет… Но иногда мне хочется, чтобы устали вы, мадемуазель. И если бы лошади умели говорить, они, уверен, поддержали бы меня.

Она покачала головой:

— Не надо сваливать на лошадей. Я согласна, вино здесь превосходное, пища прекрасная, постели удобные. Но, мсье, мы пришли в этот мир не для того, чтобы тешить свои желудки, а чтобы трудиться в поте лица своего и заслужить славу. Так что, если ваша временная сестрица в состоянии уговорить вас, позаботьтесь, пожалуйста, о лошадях. Мы могли бы к вечеру поспеть в Сен-Боннет.

Блез шутливо застонал:

— Ну дайте мне хотя бы покончить с телятиной! От нашей беспокойной жизни я уже похудел на десять фунтов. Когда мы достигнем Женевы, от меня останется один скелет. Сломить силы человека, осудить вожделения его и очистить его для царствия небесного — нет для этого лучше диеты, чем романтика… Знаете, о чем я больше всего мечтаю — и давно?

— Нет, мсье.

— О компаньонке.

Она расхохоталась:

— Бедняжка! Неужто все так плохо?

— Хуже некуда, — широко улыбнулся он.

— Ну ладно, в таком случае можете сидеть за столом лишние полчаса — тридцать минут счастья. Пусть никто не назовет меня погонщиком рабов. А я возьму себе ещё одного голубя.

Они естественно и часто переходили на шутливый тон — отчасти потому, что в дороге, когда приходится долгие часы ехать рядом, стремя в стремя, во время коротких гостиничных передышек соблюдать формальную вежливость просто глупо; но главным образом, несомненно, потому, что посмеиваться друг над другом было безопаснее, чем принимать эти двусмысленные дружеские отношения всерьез. Юмор был своеобразной защитной маской.

Блезу вновь и вновь приходило на ум, что, по существу, он знал сейчас об Анне Руссель немногим больше, чем при первой их встрече в Фонтенбло. Она была прекрасной наездницей, выносливой путешественницей, очаровательной спутницей. Но ему почти ничего не удавалось узнать о её прошлом или о нынешних её заботах.

Не раз и не два вспоминал он, что и она так же мало знает о нем, — хотя, возможно, воображает, что ей все известно. Очевидно, он был для неё простым солдатом-дворянином, совершенным невеждой по части политических интриг, с которым не нужно соблюдать профессиональную осторожность.

Как-то раз она сказала ему:

— Мсье, я в жизни получила свою долю поклонников, но вы — единственный мужчина, которого я когда-нибудь по-настоящему узнала…

Его бросило в жар при мысли о том, как изменилось бы её отношение к нему, узнай она об инструкциях, полученных им от регентши — поручении наблюдать за ней в Женеве, о его отношениях с Дени де Сюрси, событиях в Лальере.

Он думал об этой преграде между ними, отрешенно глядя, как она разделывает голубя на своем ломте хлеба.

У неё красивые крепкие руки, на них приятно смотреть… Ее худощавое загорелое лицо, запыленная шляпа и поношенная одежда были ему милее всей той женской изысканности и красоты, которыми его приучили восхищаться.

— Ну вот! — наконец произнесла она, держа голубиное крылышко двумя пальцами.

На улице за окнами вопил торговец, расхваливая свой товар: «Шампанский сыр… сыр бри!..» Лучи утреннего солнца яркими пятнами лежали на столе. Жизнь была полна тепла и казалась прекрасной.

Потом Анна вдруг заметила:

— А ведь отсюда недалеко до Бурбонне, правда?

И для Блеза этот небрежный вопрос — может быть, слишком небрежный — прозвучал сигналом тревоги.

— Довольно далеко, — ответил он. — До Мулена два долгих дня пути.

Но она опять вернулась к этой теме:

— Однако герцог Бурбонский имеет владения и поближе — у Шароля, в Божоле, вдоль Соны… Если мы поедем на юг, то это будет не так далеко.

— Вообще-то верно, — сказал Блез как можно более безразличным тоном. — Для иностранки вы чудесно знаете Францию, миледи.

Она кивнула:

— Не так плохо. Вспомните, ведь я прожила здесь три года… По-моему, вы как-то говорили мне, что родом из Бурбонне.

— Так оно и есть. Я родился в Форе.

— Вам не случалось там бывать в последнее время?

— А как же, конечно… По пути из Лиона.

Он старался говорить таким же небрежным тоном, как и она, но дорого бы дал, чтобы узнать, что у неё на уме.

От следующего её вопроса у него перехватило дух.

— Я вот думаю… — Она помедлила. — Не приходилось ли вам случайно встречаться с одним дворянином, который часто бывает в этих местах, — с господином де Норвилем… Жаном де Норвилем?

Он надеялся, что его изумление осталось незамеченным, и, чтобы лучше скрыть его, осушил свой бокал. А сам тем временем лихорадочно соображал, как ответить. Что бы он ни сказал, без некоторой доли лжи не обойтись. В конце концов ему показалось, что лучше всего обойти правду стороной, но держаться к ней как можно ближе.

Поставив бокал на стол, он повторил имя:

— Жан де Норвиль?

Он произнес его так, словно в этом имени звучало что-то знакомое, а затем воскликнул:

— Черт побери, ну конечно! И не так давно! А что?

Окончательно удивив его, она заметила:

— Я с ним помолвлена… Какой он?

То, что она призналась в этом, было поразительно даже без заключительного вопроса. Блез невнятно пробормотал, пытаясь выпутаться:

— Но раз вы помолвлены, вы должны его знать…

— Да нет, не слишком. Мы никогда не встречались. У меня есть его миниатюрный портрет, и, должна признать, на вид де Норвиль вполне привлекателен. Мой брат и кардинал Йоркский пишут о нем разные чудеса. Но, видите ли, мсье, мой брак, как и большинство других, заключен будет отнюдь не на небесах. Этот мир очень практичен. Так каково ваше мнение о нем? Где вы встречались?

Блез не знал, что сказать, — не так просто было найти подходящий и ни к чему не обязывающий ответ. Тем не менее, неожиданно для себя он почувствовал облегчение, узнав, что она не видела жениха, хотя и не мог бы толком объяснить причину такого облегчения. Ему даже в голову не приходило, что он просто ревнует её к де Норвилю.

— Ну-у, — протянул он с вполне уместной неуверенностью, — дайте-ка вспомнить… Это было в доме одного дворянина неподалеку от Роана. Я заехал туда на ночь. Господин де Норвиль остановился там же. Что касается моего мнения о нем, то, честное слово, у меня было слишком мало времени, чтобы составить его… Красивый мужчина, настоящий вельможа. Он из Савойи, не так ли? Хотя я слыхал, что у него есть земли в Форе. Говорят, он в хороших отношениях с господином коннетаблем.

Она кивнула:

— Да… в очень хороших. Если бы госпожа регентша узнала о нашей помолвке, она бы весьма заинтересовалась.

— Несомненно, — сказал Блез.

Тема беседы становилась все более щекотливой. Он надеялся, что сумеет до конца сохранить верный тон, разыгрывая полную невинность.

Анна взглянула на него из-под полуопущенных век:

— Я вижу, вам не по душе мсье де Норвиль.

Вот это выстрел так выстрел, черт возьми, точно в яблочко! И как, черт побери, она догадалась?

— Не по душе?.. Помилуйте, да можно ли такое сказать о человеке, которого видел всего-то пару раз! Конечно, раз он сторонник герцога Бурбонского, то уж точно не из моей компании. Но теперь, — добавил Блез более правдиво, чем полагалось бы по законам галантности, — поскольку господин де Норвиль помолвлен с вами, я его возненавижу.

Она ответила рассеянной улыбкой.

Блез рискнул:

— Вы спешите в Женеву… Это связано с ним?

— Отчасти.

Разговор продолжался, но эта тема иссякла, хотя у Блеза осталось немало вопросов, над которыми стоило поразмыслить. Появится ли де Норвиль в Женеве? Намерены ли они пожениться там? Может быть, все-таки свадьба — главная цель поездки, а не какая-то встреча с английским посланцем, как думает регентша.

Блезу показалось величайшей иронией судьбы, что именно ему выпала доля сопровождать Анну Руссель к де Норвилю, что ему приходится проводить с нею наедине целые дни, тогда как нареченный жених ещё ни разу не видел её, — именно ему, которого де Норвиль ненавидит.

Может быть, это к счастью, что неожиданное упоминание о де Норвиле показало Блезу, как сильно его расположение к Анне и какого рода это расположение. Не хватало только безнадежно влюбиться. Именно от этого и предостерегала его регентша — и к этому тайком подталкивала…

Они закончили трапезу в молчании. Среди прочего он размышлял и о том, что кроется за внезапным интересом миледи Руссель к Бурбонне. Отныне надо будет следить за ней с удвоенным вниманием.

И он почувствовал, как невыносимо это — следить за ней…

Глава 19

Однако после полудня, на пути в Сен-Боннет, подозрение вспыхнуло с новой силой.

Когда они ехали по большой дороге, пересекавшей широкую долину Соны, она вдруг спросила:

— Я не слишком заблуждалась, считая, что смогу убедить вас поехать дальше к югу — через Макон? Этот путь в Бург ненамного длиннее, чем через Сент-Амур.

— Но оттуда до границы значительно дальше, — возразил он, — а мне казалось, вы торопитесь оставить Францию.

Она искоса взглянула на него:

— По правде говоря, я думала о вас. Маконское вино славится.

Он не мог понять, сказала ли она это всерьез или в шутку, но хорошо помнил, что от владений герцога Бурбонского Макон отделяют всего несколько лиг. Может быть, она замышляла встретиться там с де Норвилем, а то и с самим герцогом. Женева, вероятно, лишь ширма, за которой скрывается настоящая цель. Луиза Савойская что-то такое предполагала. Блез вспомнил её сухие слова: «В Женеву — вот куда она едет, и никуда больше».

Вслух он произнес:

— Премного благодарен! Но, если говорить обо мне, то желание помочь вам покинуть поскорее Францию пересиливает даже заманчивость маконских вин.

— И кроме того, — продолжала она, — я с большим удовольствием осмотрела бы тамошний собор — святого Винсента, по-моему. Если я попрошу вас об этом, господин друг мой, неужели вы сможете мне отказать?

Никогда прежде она не называла его «господин друг мой»и не говорила таким тоном.

— Мадемуазель, ради Бога, зачем вы ставите меня в столь трудное положение? Вы же знаете, какой приказ мне дан: доставить вас в Савойю кратчайшим путем. Не просите, чтобы я нарушил его.

— Ну, а если я все-таки попрошу?.. — настаивала она.

Блез с трудом проглотил вставший в горле комок:

— Я буду вынужден умолять вас о прощении…

И снова, как уже случалось не раз, его сбило с толку выражение её лица. Она, правда, резко вскинула голову и заметила:

— Ну что же, мсье, значит, вы именно тот, за кого я вас и принимала, — не только проводник, но и конвоир, а я — ваша пленница…

Но что-то в её голосе и в смягчившемся взгляде противоречило сказанному. Она прибавила еще:

— Как жаль, что вы не пытаетесь подыграть мне в роли Самсона — из меня вышла бы отличная Далила! Однако не скажу, чтобы я огорчалась по этому поводу. Можно догадываться, что Далила думала о Самсоне40.

И после этих слов стала особенно обаятельной, словно втайне была довольна им:

— Ах, мсье, если бы вы знали, как страстно я иногда хочу быть мужчиной… У нас, бедных женщин, нет ни силы, ни ума. Как я завидую вам и как восхищаюсь!

Она явно шутила, но лицо её было совершенно серьезно.

— Клянусь святой Пасхой! Желал бы я знать, с чего это, миледи!

— Ну, например, возьмем вот этот частный случай. Будучи женщиной, я — как ребенок в ваших руках. Предположим, мне доставило бы удовольствие поехать в Макон; допустим, мне хотелось бы встретиться там с некоторыми господами, живущими к западу от него, которые являются друзьями Англии и были бы рады услышать от меня кое-какие новости. Это лишь предположение, мсье, ибо у меня нет таких намерений, и я просто испытывала вас… Ну так вот, будь я мужчиной, мне, возможно, удалось бы нанести вам поражение. А поскольку я только глупая женщина, то мне ничего не остается, кроме как следовать туда, куда ведете меня вы. Если же я попытаюсь сбежать, то вы, без сомнения, привяжете меня к лошади и потащите за собой, хочу я того или нет.

— Боже избави! — воскликнул Блез.

— Именно так. Вы были бы обязаны выполнять приказ. И, поскольку я женщина, мне пришлось бы покориться, как это всегда приходится делать женщинам. Мы — дети по натуре и никогда не можем перерасти розгу… И не возражайте, мсье де Лальер, ибо сие есть истина.

— Вы смогли бы назвать госпожу регентшу ребенком по натуре? — осведомился он.

Анна расхохоталась:

— Вот уж что нет, то нет. Однако мне доводилось слышать, как она говорила о женщинах вещи и похуже. Наверное, есть исключения.

— Наверное, и вы — одно из них, — отпустил Блез комплимент. — Лучшая часть любого правила — это исключения.

— А беда всех французов, — парировала она, — что они оспаривают любое правило. Будь вы англичанином, не нужно было бы нам спорить из-за такой ясной вещи. Для англичанина это так же само собой разумеется, как его овсянка… Вы слышали когда-нибудь балладу о рыцаре Уотерсе?

Она без слов промурлыкала мотив, а потом запела. Когда баллада кончилась, Анна вздохнула и сказала:

— Вот это истинно по-английски.

— Очень симпатичный мотив, — сказал Блез, — но что означают слова?

— Что-то вроде этого:

Весь долгий день Чайльд-Уотерс скакал,

А она — за ним, босиком по стерне;

Но рыцарь недобрый ей не сказал:

«Эллен, садись ко мне».

Нет, весь день Чайльд-Уотерс скакал,

А она — босиком, по камням вдоль реки;

Но рыцарь недобрый ей не сказал:

«Эллен, надень башмаки».

«Не гони коня, Чайльд-Уотерс, постой, —

Сказала она, утирая пот,

Ведь это не чей-то ребенок, а твой

Тело мне разорвет».

Когда она закончила переводить последний стих, Блез взорвался:

— Что за свинья! У него манеры не лучше, чем у немецкого пикинера! Если это истинно по-английски, то для вас должно быть утешением, миледи, что вы так долго жили во Франции, которая, как каждый знает, страна поистине вежливых людей. В конце концов мне начинает казаться, что все прочие народы — просто варвары!

Его удивило, что в ответ она только расхохоталась, не пожелав объяснить, что её так позабавило. Разговор перешел на достоинства той и другой нации. Она утверждала, среди прочего, что англичане — лучшие наездники, чем французы, тогда как Блез со всей искренностью доказывал, что французским всадникам нет равных в мире.

— Себя самого вы считаете хорошим наездником, мсье?

— Средним, — ответил он, на этот раз скромничая, потому что был известен как выдающийся конник.

— А прыгать через препятствия вам приходилось?

— Бывало.

— Тогда поглядите на прекрасные изгороди вон там, в поле, где хлеба уже сжаты. Попробуем-ка их взять. А я погляжу, можете ли вы тягаться с английскими охотниками. Или нет, погодите! Держу пари, что сама смогу вас обскакать!

Противостоять такому предложению было невозможно.

— К вашим услугам, миледи! — принял он вызов.

И они свернули с дороги.

Первые изгороди преодолели легко — прыгая в тех местах, где они были пониже. Блез восхищался её изяществом и уверенностью и сказал ей об этом, а её похвала была более чем сдержанной:

— Неплохо справляетесь, мсье. Но это ещё не настоящее испытание. Взять барьер в три фута каждый может. Вы вовсе не доказали, что французы такие уж блестящие всадники… Впереди есть кое-что посолиднее — видите, между двух тополей. Давайте-ка попробуем там.

Блез улыбнулся. Препятствие было серьезное, но не слишком — неполных четыре фута. Сотни раз ему приходилось брать барьеры повыше этого. Однако он помнил, что лошади притомились и, кроме всадников, несли ещё и поклажу. Тем не менее он сделал широкий жест:

— Если вам угодно, но на этом, с вашего разрешения, мы и покончим.

— Увиливаете? — поддразнивала она. — Осторожничаете?

— Да. Вспомните, что я должен доставить вас в Женеву.

— Я помню, мсье. Если я и забуду об этом, то не по вашей вине.

Они галопом поскакали к изгороди.

— По одному, — предупредил он. — Здесь узко. Я пойду первым. А вы уж решайте, может ли французский кавалерист…

Блез подобрал коня, послал его на препятствие — и слишкои поздно увидел канаву по другую сторону изгороди.

Он упал удачно, но лошадь свалилась рядом с ним, отчаянно брыкая копытами. Он попытался уклониться, почувствовал, как зазвенело у него в голове от удара, увидел вспышку света — а потом не стало ничего.

Глава 20

Очнувшись, Блез обнаружил, что смотрит вверх сквозь путаницу стебельков травы, поднимающихся всего на несколько дюймов выше его носа. Потом по глазам хлестнула резкая боль, и он зажмурился. Земля колыхалась под ним, как море; он почувствовал тошноту, словно хватил лишнего, и вцепился пальцами в землю, чтобы не соскользнуть с нее. Он был не в силах сообразить, где он, что с ним случилось.

Но постепенно головокружение прошло; напрягшись, чтобы перетерпеть боль от яркого света, он заставил себя открыть глаза и, преодолевая бешеный стук в висках, попытался поднять голову. Первая попытка не удалась. Он повторил её чуть позже и неуверенно огляделся. Что за черт…

В голове путались обрывки мыслей. Дорога… широкая равнина и горы вдали… скачка галопом через какое-то поле…

Внезапно вспыхнуло другое воспоминание: миледи Руссель, прыжок, лошадь, бьющаяся в канаве рядом с ним…

Он силился сесть; хоть и нескоро, ему это удалось, и он, опершись на локти, снова стал бороться с головокружением, от которого опять закачалась земля.

Наконец Блез что-то рассмотрел вокруг. Он все ещё находился в канаве, неподалеку от места падения. Слева виднелись отпечатки лошадиных копыт, но коня не было.

Он позвал слабым голосом:

— Миледи! Мадемуазель!

Но услышал только шум листьев в кустах живой изгороди над собой.

Сколько же он здесь провалялся? Он не мог определить; видел только, что тени от тополей протянулись довольно далеко, — это указывало на предвечерний час.

Коснувшись пальцами головы, он нащупал повязку; потом опустил руку — и с минуту тупо разглядывал красный след на перчатке.

Постепенно стало ясно — даже слишком ясно, — что произошло. Он вспомнил, как Анна Руссель предлагала ехать через Макон, её смирение, явно рассчитанное на то, чтобы усыпить его бдительность; вспомнил и то, как она поддразнивала его, словно невзначай заставив состязаться в прыжках через изгороди. Конечно, она не могла в точности предвидеть такой случай, но, по-видимому, рассчитывала на то, что он возможен, и, когда несчастье произошло, не замедлила им воспользоваться. Он постепенно вспомнил, как ловко она распалила его глупую французскую гордость…

Ну что ж, она доказала ему, что он дурак, и поехала своей дорогой. На войне все средства хороши. Ему не следовало и ожидать чего-нибудь иного от неё — от врага.

Но где она? Воспоминания ускользнули. Он почувствовал, как снова надвигается тьма, и понял, что должен собрать все силы, пока не стало слишком поздно. С трудом приподнявшись на четвереньки, он вскарабкался на противоположный откос, кое-как поднялся на ноги и вслепую заковылял вперед. Наткнулся на стог ячменя, остановился, привалившись к колкой соломе, и постоял, переводя дыхание.

Сознание то прояснялось, то затуманивалось, но светлые промежутки не приносили покоя. У него определенно проломлена голова, и чтобы выжить, необходима помощь. Но он совершенно не представлял себе, как далеко может оказаться ближайшее жилье и найдет ли он там гостеприимство. Крестьяне далеко не всегда похожи на добрых самаритян. Платье и кошелек беспомощного путника — вещи куда более осязаемые, чем его благодарность. У Блеза оставалось ещё шесть крон — притягательная сумма для неразборчивого в средствах мужика. Не помешает переложить их во внутренний карман камзола, пока сознание его не покинуло.

Стянув перчатку, он пошарил в сумке на поясе — и с минуту ещё продолжал шарить, пока перед ним не забрезжила горькая правда. Сумка была пуста.

Откинувшись на стог, он не смог удержаться от невеселого смеха: ну и влип же… Да-а, Анна Руссель обезопасила его от воров… Конечно, ей самой нужны деньги, и, выполнив все прочие пункты своего плана, она не остановилась и перед последним шагом. Но могла бы, по крайней мере, оставить ему хоть крону…

В висках заколотило сильнее, и на несколько минут сознание затуманилось.

Когда он снова смог думать, то решил попробовать добраться до большой дороги. А там уж — как повезет, все зависит от того, кому случится проезжать мимо. Но несколько сот ярдов от стога до придорожной изгороди казались бесконечными, а сама изгородь — непреодолимой для человека, который едва держится на ногах. И все же надо попытаться…

Хуже всего были борозды. Он споткнулся об одну и упал, поднялся, споткнулся о другую, но сумел удержать равновесие и проковылять несколько ярдов, пока снова не померкло в глазах. Нет, ничего не выйдет… Господин Баярд любил повторять, что рецепт чести — это невзгоды и твердое сердце. Так что сделаем ещё один шаг… ещё шаг…

У Блеза туманилось в голове. Ему казалось, что он готовится к какой-то атаке. В стене брешь — но от неё мало толку. Слишком крутой подъем. И доспехи никогда не казались ему такими тяжелыми. А кроме того — где вся остальная рота? Не могут же они рассчитывать, что он удержит позицию в одиночку…

Послышался скрип колес — артиллерия на подходе. Какое счастье! Немного подождать, пока они ядрами расширят брешь…

Очнулся он на земле, в каком-то ещё более сильном бреду; голова его покоилась на чем-то мягком, и он смотрел в склонившееся над ним перевернутое лицо Анны Руссель.

В её голосе была странная нежность:

— Почему же вы не дождались там, где я вас оставила?

Как ни удивительно, он понял.

— Я думал, вы уехали, — пробормотал он. — Я пытался добраться до дороги.

— Уехала?.. Куда уехала?

— Наверное, в Макон…

— Но я же сказала вам, что поскакала за помощью. Мне показалось, вы поняли. Не помните? Я перевязала вам голову и взяла деньги для сохранности…

Он тупо уставился на нее:

— Нет. Не могу вспомнить…

Беспокойство в её голосе усилилось:

— Пресвятая дева! Вы уж простите, что я так долго. Эти добрые люди были в поле; а потом пока запрягли повозку…

Блез наконец заметил, что рядом с ним стоят два человека в потрепанных куртках. Они были более реальны, чем Анна с её перевернутым лицом.

— Почему вы вниз головой? — спросил он.

— Но я не вниз головой!

— Значит, это я… Или, может быть, мои глаза…

Подушка у него под головой шевельнулась.

— Ах, — пробормотал он, — вы так добры ко мне… Простите…

Она осторожно сдвинула его голову у себя на коленях.

— Скажите, как вы себя чувствуете? Вы ведь получили такой страшный удар…

Нет, это было невозможно — сказать ей, как он себя чувствует. Проще оказалось пошутить.

Он закрыл глаза.

— Да… Цена романтики.

На него снова надвинулась тьма, но теперь он её уже не боялся.

Глава 21

Прошли целые сутки, прежде чем Блез окончательно пришел в себя; об этом времени у него остались лишь смутные воспоминания. По каким-то признакам он понял, что находится в сарае, и нисколько не удивился, услышав, как жуют и похрустывают кормом животные где-то рядом. Он лежал на куче сена и видел, как пробивается дневной свет сквозь щели в плетеных стенах и соломенной крыше. До него долетал голос Анны, беседующей с кем-то из крестьян во дворе.

Главное состояло в том, что он снова мог нормально думать и чувствовал в голове лишь слабую боль. Это было такое неожиданное счастье, что какое-то время он просто наслаждался новым ощущением.

Он вспомнил некоторые мгновения из путаницы прошедших часов. Мягкость и осторожность, с какой Анна ухаживала за ним; её прохладную руку у себя на лбу; плеск воды в деревянном ведре, когда она с бесконечным терпением снова и снова меняла повязки. Он вспомнил её лицо в тусклом свете фонаря, полное сочувствия и тревоги.

И ещё память сохранила момент, когда болело просто невыносимо и она сидела, обняв его, и говорила какие-то английские слова, которых он не понимал, но звук их утешал и успокаивал.

И вот эту самую миледи Руссель он подозревал не только в том, что она его ограбила и бросила, но и в том, что она намеренно затеяла скачки, планируя несчастный случай, который дал бы ей возможность бежать!..

Голоса снаружи умолкли. Он услышал, как Анна легкой походкой входит в сарай. Через несколько секунд она, ступая на цыпочках, чтобы не потревожить его, показалась из-за кучи сена, увидела, что глаза его открыты, и уловила новое выражение на его лице.

— Мсье! — воскликнула она. — Слава Богу! Вы выглядите лучше.

— Я выздоровел, — ответил он, — спасибо Господу и вам!

Анна просияла.

— Клянусь Богом, — улыбнулась она, наклоняясь над ним и протягивая ему руки, — это самое радостное зрелище, какое я когда-либо видела. Нигде не болит? Вы уверены?

Он взял её руки:

— Совершенно уверен. Но какими словами мне благодарить вас за все!

— Вы хотите сказать — как мне перед вами оправдаться! Может быть, это излечит меня от привычки дразниться…

Присев рядом с ним, она пощупала ему лоб.

— Замечательно! Жар совсем прошел.

— Дразниться?.. — повторил он. — Не понимаю…

— И не поймете, мсье. Вот что мне в вас нравится. Не люблю мужчин, которые понимают женщин… Но вы не из таких. Вы ещё такой мальчик!

Она сидела, улыбаясь ему.

— Так вы и не объясните?..

— Ну, — призналась она, — я просто не могла удержаться, чтобы не подцепить вас чуть-чуть на крючок… Меня совершенно не интересовал Макон, но было так забавно внушить вам, будто у меня там какие-то дела! У вас сразу сделался вид такого проницательного и мужественного человека. А потом, вспомните сами, как вы уверяли, будто французские кавалеристы обскачут любого! Ваша лошадь устала, и я подумала, что смогу посмеяться над вами. Конечно, я и в мыслях не имела…

Она покачала головой.

— Бедная, беспомощная женщина! — улыбнулся Блез. — Вам вовсе не было нужды доказывать, как вы умны.

— Вы хотели сказать — как глупа… Видите, сколько бед я натворила. Однако мне не следовало позволять вам говорить. Я принесу сейчас миску супа, тетушка Одетта сварила. Эти люди такие милые!.. Только до сих пор не могут взять в толк, отчего я настояла, чтобы вас положили в сарае, когда они предлагали свою постель… Но, Боже милосердный, в доме нет дымовой трубы — там такой чад, такая грязь!.. Вы погибли бы, если б я не настояла на своем. По сравнению с хозяевами их лошади и коровы живут, как цари.

Она встала, отряхивая солому с куртки. Он заметил круги у неё под глазами. Она сменила сапоги на туфли, которые возила в седельной сумке. Ее зеленые обтягивающие штаны потрепались и вытянулись на коленях.

Поймав его взгляд, она улыбнулась:

— Действительно, что за пугало!

Он ответил искренне:

— Я просто думал, как вы красивы.

Она игриво погрозила ему пальцем:

— Перестаньте, вы сами прекрасно знаете, мсье, что все французы — льстецы.

И заспешила прочь.

Суп, очевидно, был готов, потому что она вернулась через несколько минут с дымящейся миской в сопровождении самой тетушки Одетты. Смуглолицая женщина с голыми ногами, в белом чепце, похожем на капюшон монахинь-бегинок, с подоткнутой верхней юбкой, из-под которой видна была нижняя, поздравила мсье с выздоровлением и извинилась за сарай. Не часто встретишь мужчин, заметила она, у которых такие преданные и заботливые… сестры, как мадемуазель. Счастлив будет тот, кому она достанется в жены!

Анна явно произвела впечатление на это семейство, однако по искоркам в глазах тетушки Одетты видно было, что она не особенно верит в родство между молодыми людьми; впрочем, Анну, кажется, это не беспокоило.

Когда женщина раскланялась и удалилась, не переставая заверять мсье и мадам в удовольствии видеть их и в готовности к услугам, Блез заметил:

— Увы, миледи, у нашей хозяйки, кажется, скептический склад ума.

— Это не причина, чтобы ваш суп остывал, — сказала Анна. — Я ей призналась по секрету, что мы не родственники. Тетушка Одетта так обрадовалась — она, как все женщины, любит секреты.

— Но зачем же вы ей сказали?..

— Потому что мы ещё во Франции, а эта усадьба расположена близко к дороге. Нам может потребоваться больше, чем гостеприимство — нам может понадобиться преданность. А пара беглых любовников гораздо милее женщинам вроде тетушки Одетты, чем все на свете братья с сестрами.

Блез вдруг испугался:

— Черт возьми, я совсем забыл!.. Какой сегодня день?

— Суббота. Пятый день, как мы выехали из Фонтенбло.

— Но тогда, если король…

Он быстро просчитал в уме. Два дня охотничьей вылазки короля дали им хорошую фору, и, пока не случилась эта неприятность, они с самого выезда из Санса не теряли даром времени. Но задержка на сутки значительно меняла дело. Если предположить, что король, вернувшись в Фонтенбло, пренебрег мнением регентши и сразу же выслал за ними гонцов, то погоня, наверное, уже достигла Дижона.

Господи, из-за него Анна может лишиться возможности покинуть Францию… Блеза охватило острое чувство вины.

— Но тогда, мадемуазель, во имя Бога…

— Не волнуйтесь, — прервала она, — я уже начинаю думать, что регентша добилась своего и никаких курьеров не посылали вообще. Я всего лишь объяснила вам, почему тетушка Одетта проявляет к нам такое участие.

— Нет, — волновался Блез. — Предположение — не уверенность. Отсюда до границы чуть больше пяти лиг. Мы успеем добраться до Сен-Боннета сегодня к вечеру.

— Если бы не один пустячок! Вы не сможете сесть в седло раньше, чем послезавтра.

— Я вот покажу вам, смогу или нет!

Отставив миску в сторону, он начал было вставать, потом ухватился за одеяло и с растерянным видом снова сел:

— Где мои штаны?

— Там, где вы их не найдете до завтрашнего дня. А сапоги вы и тогда ещё не получите. Нет, мсье, вы попались в ловушку. Так что будьте послушны и доедайте свой суп.

— Это деспотизм! — запротестовал он. — Но вы-то можете продолжать путь, миледи. Я никогда не прощу себе, если вас схватят из-за меня.

В её глазах появилась знакомая насмешка:

— Хороший же вы стражник! А как насчет приказов мадам регентши? Как раз подходящий случай донести на вас её высочеству. Разве не приказала она стеречь меня, будто сокола? А вы даже осмеливаетесь выпроваживать меня отсюда в одиночку — демонстративная измена Франции и вопиющее неповиновение!.. Ну вот, я опять начинаю… Бедный мсье де Лальер! — Она положила свою ладонь на его руку. — Никак не могу удержаться, чтобы не подразнить вас.

Блез рассмеялся и опять взялся за миску с супом.

— А не замыслить ли нам заговор — видимости ради? Вы могли бы подождать меня в Сен-Боннете, а я караулил бы вас потом до самой Женевы.

— О мсье, — подшучивала она, — я не осмелюсь ехать так далеко одна. Со мной может что-нибудь случиться…

— А как же все ваши разговоры о срочных делах, призывающих вас в Женеву?

— Дела могут подождать лишний день.

Однако, как часто случалось в минуты, когда, казалось, им было особенно легко друг с другом, Анна вдруг замолчала и замкнулась в себе. И несмотря на всю близость, возникшую между ними после несчастного случая, он опять почувствовал, что она весьма и весьма далека от него.

— Не будет ли нескромностью, — сказал он после паузы, — спросить, о чем вы думаете?

— Нисколько… — Но он тут же понял, что ответ будет уклончивым. — Я думала, где мне спать сегодня ночью. Конечно, не в доме. Я достаточно закаленный человек, но не до такой степени. А насчет того, чтобы спать здесь, то теперь, когда вы оправились… — Она вздернула бровь.

Блез махнул рукой:

— Весь этот дворец в вашем распоряжении. А я отправлюсь в поле — не в первый раз. Только для этого мне понадобятся мои штаны.

Она покачала головой:

— Нет… Мы не должны разочаровывать тетушку Одетту. Давайте сделаем вот как. Эта сторона сеновала — ваша. Другая — моя. И «Да будет стыдно тому, кто об этом дурно подумает»41. Все равно я испортила свою репутацию — спасибо вам, непристойному соблазнителю… Восстановлю ли я её когда-нибудь, господин де Лальер?

У него был наготове правильный ответ, но он не мог произнести эти слова сейчас, когда его страсть к ней вот-вот могла сорваться с непрочной привязи. Сказать то, что вертелось у него на языке, — значит, бесповоротно порвать связывающую их нить, тонкую, как паутинка. К этому времени она стала слишком драгоценной, чтобы рискнуть ею ради циничного удовлетворения регентши. Нет, не сейчас. Но когда-нибудь, несмотря даже на де Норвиля…

Он мог обуздать свой язык, но не мог скрыть огня во взгляде. Заметив эту искру, она смешалась, потом проговорила легким тоном:

— Это был нечестный вопрос… Я сама отвечу: никогда, господин де Лальер.

Улыбка исчезла.

А он попытался угадать, что она имела в виду.

Потом, оставшись один, он отважился встать и, неуклюже передвигая ноги, казавшиеся чужими, принялся разыскивать свою одежду. Нашел он её без особого труда в другом углу сеновала. Но, пока одевался, понял, что Анна была совершенно права: сегодня вечером никак не получится сесть на лошадь. Он снова лег.

И все же, прислушиваясь к звукам голосов за обеденным столом, стоявшим во дворе хозяйского дома, он укрепился в своей решимости добраться до Сен-Боннета завтра же (а для этого ему придется как можно больше пользоваться своими ногами). Через некоторое время, собравшись с силами, он предпринял новую попытку.

Чувствуя, что затеял рискованное дело, он вышел из сарая — и наткнулся на изумленные взгляды крестьян-хозяев. Анна тут же учинила ему выговор.

Дядюшка Оден, тетушка Одетта, трое их неповоротливых сыновей и целая россыпь потомства помельче приветствовали его за столом под липой в небольшом дворике перед домом с соломенной крышей. Блез, очень стараясь понравиться хозяевам, подкрепился несколькими кружками красного вина и неизбежным супом с черным хлебом; и случилось чудо: к концу ужина он смог убедить Анну, что они должны выехать завтра.

Затем, после бесконечных благодарностей и взаимных пожеланий доброй ночи, провожаемые многозначительными взглядами тетушки Одетты, они удалились в сарай.

Было последнее полнолуние перед осенним равноденствием. Луна, багровая и огромная, ещё выщербленная внизу, потому что не полностью вышла из-за горизонта, глядела в открытую дверь сеновала. Вечерний покой и широко разлившийся мягкий свет окутали бурые поля, которым предстояло скоро стать серебристыми.

Анну и Блеза непреодолимо тянуло к двери; они присели ненадолго, свесив ноги через порог и глядя в пространство. Ни ему, ни ей не хотелось говорить, и они сами не догадывались, как много значило для них это молчание. Несколько дней назад такая тишина была бы неловкой и неестественной; а теперь она так легко сливалась с общим настроением, что они даже не замечали её.

В полях за селением то нарастал, то сонно стихал стрекот сверчков; иногда из ближнего пруда подавала басистый голос лягушка. Луна уже поднялась над изгородями.

Задумавшись, Анна стала шепотом напевать песню на чужом языке, её слова показались Блезу похожими на те, которые он слышал прошлой ночью.

Он начал издалека:

— Я хотел бы знать ваш язык, мадемуазель.

— Зачем?

— Чтобы вам не надо было переводить мне баллады, которые вы поете. Это грубая речь, но она не кажется мне неприятной. Я только удивляюсь, как вам удается произносить такие звуки.

Она улыбнулась:

— Это совсем не трудно… В Англии их могут произнести даже дети.

Блез разыграл удивление:

— Смотри-ка! Они у вас, должно быть, очень смышленые. А как вы думаете, я смог бы научиться?

— Думаю — нет, мсье, — резко ответила она. — Французы никогда не могут произносить никаких слов, кроме французских. И если вы спросите меня, почему, то я скажу: из-за презрения к другим языкам.

— Ну, клянусь святой мессой, я докажу, что вы неправы! Вот послушайте… — И Блез медленно произнес: — Ай… лаф… иуу. Пожалуйста!

— Ну, и что это значит, мсье?

Он покачал головой:

— Честное слово, не знаю… Но вы же видите, я могу произнести эти звуки! А вот что они означают?..

— «Ай лаф иуу»42, — озадаченно повторила она. — Увы…

Но потом резко взглянула на него:

— Где вы это слышали?

Ему удалось солгать без труда:

— В одной из ваших песен. «Ай лаф иуу», а потом что-то насчет «тру лаф»43.

Она продолжала глядеть на него с подозрением:

— В какой песне?

— О, клянусь праздником тела господня! Не помню. Это самое «лаф» есть во всех песнях… Я вижу, вы узнали слово.

— Вряд ли… Но, может быть, вы имели в виду «лав»?

— Вот-вот, оно самое и есть. И что оно значит?

— Любовь, друг мой.

— Ха! Ну и словечко для любви! Хотя в ваших устах… Ну а «ай»и «иуу»?

— Вам этого знать не надо, — сказала она строго. — С вас и так достаточно.

Снова воцарилось молчание. Блез повторял про себя волшебные слова. Анна была права: он догадался или, вернее, надеялся, что догадался, о чем тихо говорила она ему тогда, обвив его руками, — если только то был не сон.

Тьма снаружи сгустилась. Тихий ветер, напоенный запахами жатвы, коснулся их. Издалека донесся крик совы.

— Миледи, — сказал он через некоторое время, — скажите, что вы имели в виду, ответив «никогда» на вопрос, который сами же задали сегодня днем? Спрашивали-то вы шутя, а ответ ваш был серьезен, и это не дает мне покоя.

Она чуть повернулась к нему:

— Что за вопрос?

— О нашем путешествии. Насчет того, говоря вашими словами, сможете ли вы когда-нибудь восстановить свою репутацию. Мне стыдно думать, что я каким-то образом являюсь причиной вашего позора…

Ответ, который уже вертелся у него на языке прежде и который он так и не высказал, явился снова. Кровь застучала у него в висках. Быть рядом с нею в эту летнюю ночь, чувствовать, как его властно влечет к ней, ощущать тепло её дыхания и сидеть при этом, как истукан, во имя хитросплетения каких-то моральных правил и сомнений — это больше, чем в состоянии вынести человек из крови и плоти!

— Потому что вы…

— Дурачок! — произнесла она. — Конечно же, вы поняли, что я имела в виду. Позор…

И вдруг запнулась, схватив его за локоть:

— Слушайте… Слышите этот звук?

Звук был ещё далеким, но отчетливым. С севера доносилась дробь лошадиных копыт по дороге. Нет, не обычный галоп запоздалых путников, а целенаправленный, настойчивый, опасный. С каждой минутой эта непрерывная дробь становилась громче. Приближались несколько всадников, погоняя взмыленных от скачки коней.

— Может быть, это и ничего… — прошептал он, однако поднялся на ноги.

Они вышли из полосы лунного света и остановились, прислушиваясь.

Все ближе, все громче стук копыт в ночной тишине. Проедут мимо? Вот они уже за двором. Вдруг раздался голос: «Эй!» Копыта врезались в землю, заскрипела кожа седел — всадники остановились у самого дома.

— Мсье де Варти, похоже, это то самое место.

Анна крепко сжала руку Блеза:

— Мсье де Варти! — повторила она. — Королевский курьер!

Глава 22

Блез часто размышлял, как ему поступить, если королевские гонцы настигнут их с Анной прежде, чем они доберутся до савойской границы, и всегда приходил к одному и тому же выводу: случись подобное, он не сможет абсолютно ничего сделать.

До сих пор он со всей возможной поспешностью выпроваживал Анну из Франции, повинуясь приказу регентши, и, пока не было никаких распоряжений короля, отменяющих данные ему инструкции, его не в чем упрекнуть. Конечно, никому в голову не приходит, что ему известны намерения короля относительно Анны и что он может отказаться выполнить повеление регентши.

Но стоит только полномочному королевскому курьеру догнать его с новым приказом, как он должен будет немедленно подчиниться, иначе его обвинят в неповиновении.

Анне это было известно так же хорошо, как и ему. Их обоих, затаивших дыхание во тьме, охватило одно и то же ощущение — полной беспомощности.

Сквозь плетеные стены сарая они могли слышать каждый звук во дворе, а когда первое оцепенение прошло, переползли к другой стороне сеновала и смогли даже увидеть сквозь щели в стене группу всадников, освещенных луной.

Их было четверо; очевидно, двое дворян со слугами.

Блез и Анна сразу же узнали по силуэту — острому носу и выступающему подбородку — Пьера де ла Бретоньера, сеньора де Варти. Он был дворянином королевской палаты и главным лесничим; воистину железный человек, неутомимый слуга короля, великолепный наездник, для которого не существовало слишком большого расстояния, рьяный исполнитель и живое воплощение любой королевской воли или каприза. То, что с этим поручением послали именно его, свидетельствовало о важности дела.

— Ну что ж, господин де Флерак, — проговорил он сухо, — с вашего позволения, мы спешимся и выразим свое почтение миледи Руссель. Нет никаких сомнений, что это именно то место. И расстояние правильное, и липа перед домом. Вы хорошо придумали — спросить в доме на околице.

Он соскочил с седла, оставил коня слуге и в сопровождении де Флерака зашагал через двор; впереди двигалась его тень — короткая, неровная.

Для двоих смотревших из сарая шаги его были как последние песчинки в песочных часах. Если бы гонцы спросили наудачу у хозяев дома, не видел ли кто-нибудь из них проезжавших по этой дороге даму и господина, то у беглецов ещё оставалась бы надежда. Можно было рассчитывать, что сьер Оден и его жена солгут со спокойной совестью. Но, по-видимому, их соседи дали де Варти точные сведения, и он знает, что его добыча находится здесь. Едва ли приходилось ждать от робких крестьян, что они станут это отрицать и дерзко врать в глаза королевскому офицеру.

Когда раздался стук в дверь, Анна снова стиснула руку Блеза.

— Именем короля! — прозвучало в тишине. — Откройте! — И нетерпеливый окрик: — Вы что там, оглохли?

После паузы стукнули отодвигаемые засовы; верхняя половина двери распахнулась.

— В чем дело? — послышался недовольный голос Одена.

— Ты, мошенник, — заговорил де Флерак, — ну-ка, говори повежливей, когда отвечаешь дворянину, черт побери! Я тебе велел открыть дверь, а не её половину. Что, мы с монсеньором так и будем топтаться здесь перед твоим свинарником?

— Но, господа, откуда ж мне знать, кто вы?

В запинающемся бормотании Одена ощущались отголоски векового рабства. Перед знатными господами он мгновенно сделался мягким и покладистым.

— Когда понадобится, тогда и узнаешь, кто мы. Тебе приказано было открыть именем короля — этого достаточно. Так что поторопись.

Оден отодвинул остальные засовы.

— Господа, умоляю простить меня… Это я спросонья. Что вашим милостям угодно?

Де Варти заговорил, повысив голос так, чтобы его услышали все в доме:

— Мы хотели бы поговорить с английской госпожой, которая остановилась здесь — с очень знатной англичанкой, мадемуазель Руссель.

— Но, господа, — возразил Оден дрожащим голосом и достаточно искренне, поскольку соображал медленно, — здесь нет никакой иностранной мадемуазель…

— Ты врешь! Нам сказали в доме чуть дальше по дороге — как бишь звали эту скотину? Флодрен? Флодре? Ну да, Флодре, — он сообщил, что эта госпожа здесь со своим спутником, господином де Лальером, который был ранен, свалившись с коня. Так что не шути со мною, деревенщина, а передай мадемуазель, что я свидетельствую ей свое почтение и прошу оказать мне честь побеседовать с нею.

— Вот и все, — шепнула Анна на ухо Блезу. — Лучше я выйду. Все кончено…

Но он удержал ее:

— Подождите…

— О-о, — прозвучал ещё один раболепный голос, — конечно! Монсеньор герцог имеет в виду высокую красивую барышню в штанах и сапогах! А я и не знала, что она англичанка. Ну да, монсеньор…

Без сомнения, это Одетта выступила вперед, оттеснив Одена.

— Ах да, конечно же, монсеньор. Госпожа со странными глазами и рыжеватыми волосами? Сильно загорелая?

— Совершенно верно… Где она?

— И господин с широкими скулами, такой большеротый?

— О Господи, создатель… Да.

— Монсеньор, я в отчаянии! Их здесь нет. Они выехали сегодня рано утром в Сен-Боннет-ан-Брес.

— Врешь! Этот самый Флодре говорит, что де Лальер опасно ранен, что он может даже умереть.

— Да нет же, монсеньор герцог, не давайте себя обмануть такому идиоту, как Флодре. Ну что за скотина — монсеньор заслуженно его так назвал! Откуда Флодре знать, что случилось, если это мы привезли сюда бедного господина? Расшибся он сильно, что правда, то правда, а голова у него болела и того хуже; но его никак нельзя было уговорить остаться в постели нынче утром. Они с госпожой уехали вскорости, как рассвело. Правда ведь, Оден?

Зажатый, как в тиски, между женой и ужасными господами, крестьянин сумел издать лишь неясный звук, который мог означать все, что угодно.

Де Флерак взорвался:

— Ба! Разве вы не видите, сударь, что эта старая ведьма врет? И если она врет, то мы вздернем её со всем выводком прямо на этом дереве! Смотри, свинья старая, это вредно для здоровья — мешать королевскому делу. Дайте света, мы поглядим, что там внутри…

— Эй! Де Лальер! — вдруг позвал он. И, не получив ответа, проворчал: — Судя по всему, их могли и убить… Надо заглянуть в дом, мсье де Варти.

Блез с Анной у себя на сеновале почувствовали, как по двору прокатилась волна страха. В конце концов, крестьяне ничего не выигрывали, укрывая своих гостей от преследования короля, потерять же они могли очень многое. Оден, явно готовый признаться, пробормотал, должно быть, что-то, потому что де Флерак гаркнул:

— Ага! Ну-ка, ну-ка! Ты что-то там сказал, а?

— Ничего он не может сказать, кроме правды, я надеюсь, — вмешалась Одетта.

И обещание грядущего семейного скандала, прозвучавшее в её голосе, снова заткнуло рот её мужу. А она продолжала, вдруг разразившись бурей:

— Монсеньору, значит, угодно думать, что мы способны на убийство! Это такие-то люди, как мы! Да будет известно монсеньору герцогу, что мы владеем своей землей по наследству и никому не задолжали ни лиарда!.. — Ее речь зазвучала с удвоенной скоростью и пылом. — Зажги-ка свечу от очага, Жанно. Пусть эти высокородные господа войдут. Пусть поищут среди нас трупы. И пусть их тысяча чертей заберет! Вы подумайте — убийцы! Это про нас-то! Нечестивая ваша кровь!..

— Господи Иисусе, прекрасная дама! — успокаивал её де Варти. — Придержи язычок, ради Бога! Мой друг ничего такого не имел в виду, но мы отвечаем перед королем…

Зажегся свет. Голоса постепенно утихли — все вошли в дом.

Анна перевела дух.

— Отважное сердце! Наше счастье, что в этой семейке она мужчина. Может быть…

Голоса послышались снова.

— Фи! — выдохнул кто-то с отвращением. — Я чуть не задохнулся. Как они живут в этом чаду, хотел бы я знать? Я насчитал там восемь душ! Бр-р-р! Ничего удивительного, что миледи с де Лальером ретировались отсюда сегодня утром… Иначе они умерли бы. Я лучше заночевал бы в конюшне.

Из тени липы показался де Флерак.

— А вы знаете, это мысль. Заглянем-ка туда. Если игра нечестная, то их лошади…

И он зашагал через двор.

— Ну вот!.. — пробормотал Блез.

Оставался лишь один шанс, очень незначительный. Их кони стояли в самых дальних стойлах, за всеми хозяйскими животными. Света у де Флерака не было. Если он не станет искать слишком старательно…

Его шаги слышались уже у самого порога, прямо под ними.

Де Варти заметил небрежным тоном, стоя за его спиной:

— Эти люди на вид достаточно честны. Похоже, они говорят правду. Если мадемуазель выехала сегодня утром, то сейчас она уже в Савойе — и на том дело кончено…

Де Флерак поскользнулся на кучке навоза и чуть не сел со всего маху на пол. Выругавшись, он сделал ещё несколько шагов — и снова поскользнулся. Когда его глаза привыкли к темноте, он разглядел пару волов, несколько овец, корову, худой крестец клячи, явно крестьянской…

Поскользнувшись в третий раз, он решил покончить с обыском и на ощупь выбрался обратно.

— Ни черта не видно, — сказал он. — Проклятье, там и шею недолго сломать… об испачканном платье я уж не говорю… Что теперь?

Анна с облегчением прижалась головой к плечу Блеза.

— Что теперь? — повторил де Варти тем же небрежным тоном. — Да ничего, поедем обратно в ту гостиницу в соседней деревне. На вид она вполне сносная.

— Но мы могли бы проскочить до Сен-Боннета.

— Это ещё зачем? Вы, должно быть, любите скакать удовольствия ради. У нас нет ни пропуска в Савойю, ни права задерживать мадемуазель там.

— Значит, вы прекращаете погоню?

— Естественно…

Де Варти потянулся и взглянул на луну.

— Черт побери, как вы легко к этому отнеслись… — заметил его спутник.

— Более чем легко, — де Варти зевнул, — более чем легко, мсье де Флерак. Прежде всего — можем ли мы надеяться, что король поблагодарит нас за возвращение предмета своей страсти, когда узнает, что она сбежала с де Лальером? Товар из вторых рук, друг мой — кто в этом усомнится? — теперь уже определенно из вторых рук…

Де Варти коротко хохотнул, и его спутник откликнулся таким же смешком. Блез почувствовал, как сжалась и напряглась рядом с ним Анна. Он покраснел до корней волос.

— Как вы думаете, Флерак, — продолжал де Варти, — доставит его величеству удовольствие подбирать то, что бросил его солдат? Посчитает ли он забавной шуткой, что де Лальер получил даром то, чего он добивался чуть ли не силой? Ну уж нет, клянусь всеми дьяволами!

— Да, маловероятно, — согласился де Флерак. — Счастливчик этот де Лальер… Очень красивая кобылка. Но ему теперь лучше обходить короля десятой дорогой…

— Это уж его дело, — пожал плечами де Варти. — А что касается нас — кто скажет, что мы не старались изо всех сил выполнить приказ его величества? После разговора с этой скандальной старухой де Перон в Сансе мы скакали так, что чуть кишки не вытрясло. Не наша вина, что эта английская шельма и её кавалер настолько опередили нас.

— Что правда, то правда.

— А кроме того, господин друг мой, есть ещё одна сторона дела. Вам не была оказана милость побеседовать с госпожой регентшей перед отъездом, а я эту милость имел. Вы знаете, как она смотрит искоса, когда замышляет какую-нибудь дьявольщину?

— Мне ли не знать! — де Флерак кивнул головой.

— Ну так вот, глядя на меня именно таким образом, она сказала: «Счастливого пути, господин де Варти. Желаю вам удачно провалить погоню за миледи Руссель. Конечно, поступайте, как велел вам король; но лично я буду весьма сожалеть о вашем успехе и запомню его надолго… Мудрому довольно, господин де Варти!»

— Ого! — задумался собеседник. — Если б я знал! Отчего ж вы мне раньше не сказали?

— Ради вашего душевного спокойствия. Но теперь мы с чистой совестью можем вернуться ко двору без мадемуазель англичанки — и более счастливо, чем с нею. Вы согласны?

— Тысячу раз! — В голосе де Флерака прозвучала благодарность.

Оба возвратились к своим лошадям. Минуту спустя стук копыт на более спокойном аллюре, чем прежде, утих вдали.

Долгую минуту ни Блез, ни Анна не говорили ни слова. Это молчание не нужно было объяснять. Услышать мнение света — убедительнее, чем воображать себе его.

Лишь когда тетушка Одетта со своим супругом украдкой выбрались во двор, Анна сказала отрешенно:

— Надо спуститься и поблагодарить их.

Эту ночь Блез провел на своей стороне сеновала, не сомкнув глаз, точно зная, что Анна на своей тоже не спит.

Глава 23

Из Сен-Боннета в Бург-ан-Брес, затем в Нантюа и далее в Шатильон-де-Мишель… Однако теперь, в горах, на усталых лошадях, они ехали намного медленнее — впрочем, особенно прохлаждаться не позволял пустеющий кошелек Блеза. Клонился к вечеру пятый день после выезда из усадьбы Одена, когда, преодолев горы Юра по дороге, идущей через перевал Кредо и Эклюзский проход, они заметили вдалеке, справа, купол Монблана, уловили блеск озера Леман и увидели теснящиеся друг к другу шпили церквей Женевы.

В Шатильоне, на последней их остановке, Анна надела очень помятое платье, красновато-коричневое с золотом, и не менее измятый французский чепец; и теперь, когда складки одежды расправились, она выглядела достаточно пристойно, чтобы не стесняться случайной встречи с савойскими придворными. Она ещё сидела в седле по-мужски, но юбки свисали почти до стремян. Знакомый куаф и шляпа исчезли. Волосы, причесанные на прямой пробор и наполовину скрытые под головным убором в виде полумесяца, в лучах заходящего солнца отливали бронзовым блеском.

Блез тоже принарядился, надев костюм, который купил у придворного дворянина герцогини Ангулемской, и снял повязку, скрывавшую рану на голове.

С переменой одежды они неожиданно стали сильнее ощущать стеснение, которое чувствовали с той минуты, как подслушали разговор королевских гонцов. Но оно скорее придавало новую глубину установившейся между ними связи, а не разрушало её.

— Почти конец пути, — задумчиво произнес Блез, глядя вдаль.

Она кивнула, вполголоса повторив его слова:

— Да, почти конец… Завтра я буду при дворе. «Ваше высочество! Ваша светлость!» Вечная служба! А все, что было сейчас, — останется в прошлом…

— Которого вам никогда не искупить. — Блез старался говорить как можно небрежнее. — Помните? Я спрашивал вас об этом в ту ночь, когда нас чуть не накрыл де Варти. Видит Бог, он ясно высказал, что думает свет. Не приходится сомневаться, регентша хотела скомпрометировать вас… Я сожалею, что мы сыграли ей на руку.

— Сожалеете? — переспросила она. — Правда?

Их взгляды встретились.

— Нет, клянусь Богом!

— А если вы считаете, что меня волнует то, о чем говорил господин де Варти, вы очень ошибаетесь. — Она замолчала на минуту, губы её плотно сжались. — Волноваться? Единственное, что меня всегда будет волновать при воспоминании об этих днях, — что однажды я была свободна. Десять дней — из целой жизни по правилам. Наша дружба. Я буду помнить её всю жизнь. Нет, надеюсь, что мне никогда этого не искупить.

— Вы это серьезно говорите?

— Как никогда… А кроме того, — она воздела руку в шутливом отчаянии, — есть ли при дворе хоть одна женщина, высокого или низкого положения, которая не является мишенью для сплетен? Мне это безразлично: мы с вами знаем правду и можем позволить себе посмеяться…

— А что скажет ваш брат?

Анна не раз с благоговейным страхом говорила о сэре Джоне Русселе, своем единокровном брате, который заменил ей отца и, по-видимому, имел над нею полную власть. По этим разговорам Блез понял, что он — человек суровый и что она его боится.

— Думаю, он поймет… — Но голос её прозвучал не вполне уверенно. — Он-то знает, почему мне было необходимо так спешить в Женеву. Он не из тех, кто поставит даже целомудрие выше, чем соображения… — она спохватилась, — чем некоторые другие вещи.

Не имела ли она в виду «соображения государственные»? Сейчас она ближе всего подошла к упоминанию о действительной цели своей поездки в Женеву.

Но Анна уже быстро переменила тему:

— Нет, мсье де Лальер, что касается меня, то я считаю: это наше путешествие стоит любой цены, которую придется за него заплатить, — кроме неприятностей для вас. Вот это меня беспокоит больше всего. Если король…

Она не высказала своих опасений вслух.

Блез пожал плечами:

— Надеюсь, её высочество вытащит меня…

В этот миг его совершенно не волновала эта сторона будущего. Душа Блеза была слишком полна впечатлениями недавних дней, он ещё помнил пыль дорог и яркий солнечный свет, мелькание гор, лесов и полей, бесчисленные постоялые дворы и гостиничные камины, — все, что было связано с Анной и служило фоном их путешествия. Запахи седельной кожи и лошадиного пота, августовские ветры и дожди — все это будет всегда напоминать ему о ней…

— Хотел бы я иметь такой талант, — продолжал он, — чтобы рассказать, что эта поездка значила для меня…

Ему хотелось бы сказать — если бы он сумел выразить свои чувства словами, — что, по сравнению со скукой и однообразием жизни в гарнизонах и на войне, почти исключительно в мужском окружении, — жизни, полной грубых людей и грубых эмоций, общение с ней внутренне обогатило его. Как Дени де Сюрси открыл перед ним перспективы более широкие и заманчивые, чем армейская карьера, так дни, проведенные с Анной Руссель, помогли ему узнать иной уровень чувств — возвышенных и тонких.

Но говорить об этом вслух, даже если бы он обладал таким даром, казалось неуместным. Многое из того, было в мыслях, куда легче выразили его глаза и интонация.

— Но вы говорите об этом, — прибавил он, — как о чем-то прошедшем, что осталось только вспоминать. Разве это все?

Она перебила его:

— Мсье, вы можете оказать мне ещё одну милость? До Женевы только одна лига или около того. Давайте на это короткое время удовлетворимся тем, что оглянемся на прошлое. Разве вы не понимаете, что я хочу сказать?.. И ничего не будем прибавлять.

— Как хотите, — произнес он. — Но не думайте…

— Пожалуйста, — улыбнулась она, — ну, пожалуйста!

Он прикусил губу и улыбнулся в ответ:

— Обещайте по крайней мере, что я смогу навещать вас в Женеве, пока не уеду. Вы не откажете мне в этом?

Если она и помедлила с ответом (или ему просто показалось?), то лишь на мгновение:

— Конечно, не откажу. Я буду рада видеть вас… очень, очень рада.

Некоторое время они ехали молча.

Когда она заговорила снова, Блез понял, что её слова относятся к тому, о чем она не хотела говорить прямо, хотя, казалось, не имели явной связи с только что оставленной темой.

— Я вам когда-нибудь показывала вот это?

Она достала из выреза лифа золотую медаль, которая висела у неё на шее. Блез и раньше замечал тонкую цепочку, но думал, что она носит какой-то амулет или памятный подарок, может быть, от де Норвиля, — и потому не решался спросить.

Однако он увидел нечто совсем иное: рельефно изображенную пятилепестковую розу Тюдоров, знакомую ему по английским гербам, которых он насмотрелся три года назад на Поле Золотой Парчи. Анна сняла медаль с цепочки и подала ему — рассмотреть поближе.

— Английская эмблема, — заметил он, любуясь превосходной ювелирной работой и ощущая полновесную тяжесть драгоценного металла. — Мы по дороге на всем экономили, а вы, оказывается, носили при себе целое состояние!

Она рассмеялась:

— Да, состояние, но неужели вы думаете, что я бы с ним рассталась из-за нескольких дней голодовки? Этот знак вручил мне наш возлюбленный государь, сам король Генрих Восьмой, перед моим отъездом во Францию. Такие эмблемы есть у немногих — только у тех, кто предан его величеству и кому он полностью доверяет.

— Большая честь, — пробормотал Блез.

— Более того, мсье. Это обет. Обязательство. Я не принадлежу себе. Разве вы не в том же положении?

Блез припомнил решение, которое принял в Лальере.

— Пожалуй, что так… если вы имеете в виду королевскую службу.

Она кивнула и забрала у него медаль.

— Служба трону была традицией нашей семьи. Я воспитана в этой традиции, как в вере. Я и сказать вам не могу, как часто этот кусочек золота служил утешением мне при французском дворе!..

— Понимаю, — произнес он.

Однако имел в виду не эмблему. Блез понял её мягкое предостережение, почти извинение: она давала понять, что им предстоит проститься навсегда.

И хоть ехали они бок о бок, он почувствовал, как расширяется пропасть, разделившая их.

— Наверное, мне следует сказать вам, — добавила она как бы между прочим, — что я была помолвлена с Жаном де Норвилем по желанию короля.

Больше она ничего не сказала, да в этом и не было нужды.

Избегая говорить напрямик, она хотела облегчить разлуку им обоим.

Когда солнце скользнуло за хребты гор Юра, быстро опустился вечер. Сумерки перешли в темноту. Редкие огни приближающегося города стали заметнее. На далеком берегу озера зажглись костры, а затем вспыхнул фейерверк, которым город — больше из любви к празднествам, чем от избытка верноподданнических чувств — все ещё отмечал визит в Женеву их высочеств Карла Савойского и его молодой жены Беатрисы Португальской.

— Регентша говорила мне, — заметил Блез, — что двор расположился не в городе, а за его стенами, в Куван-де-Пале. Проводить вас туда?

— Нет, — ответила Анна. — Мне сообщили, что для меня нанято помещение в доме синдика44 Ришарде на Гран-Мезель, недалеко от собора. Это устроил господин де Норвиль, которому я обязана, кстати, и местом при герцогском дворе.

Блез не смог удержаться от вопроса:

— Он в Женеве?

— Сейчас нет. Его задержали во Франции дела герцога Бурбонского.

Теперь они вплотную приблизились к пригородам Женевы, которые виднелись за деревянным мостом через реку Арв.

Луна, выбираясь из-за далеких гор, постепенно превращала темноту в серебристое сияние. Оно напоминало об открытой двери сеновала у сельского домика сьера Одена; оно напоминало о других местах и минутах, которые сейчас вдруг оказались такими далекими…

Захваченные одной и той же мыслью, они остановили коней перед самым мостом и замерли в седлах, глядя вниз, на бегущую воду.

Наконец, сняв перчатку, она подала ему руку — и задержала в его руке. Никакие слова не сказали бы так много. Он поднес её руку к губам — раз, ещё раз, ещё и ещё раз, но она не пыталась высвободить пальцы.

Все, что нельзя было — и не нужно было — высказать вслух, они знали и так. И когда она внезапно наклонилась к нему, он привлек её к себе и поцеловал в губы. Она страстно ответила на этот поцелуй. Потом, выпрямившись в седле, посмотрела вдаль, но он не смог увидеть её глаз.

— Надо ехать, — пробормотала она, — если мы хотим успеть до закрытия ворот…

В старом городе Блез спросил дорогу к дому синдика — это оказался красивый особняк на одной из главных улиц. На его стук вышел слуга с фонарем.

— Да, миледи Руссель ожидают здесь с нетерпением, — подтвердил он. — Не угодно ли войти, мсье, мадам…

Блез придержал ей стремя, и Анна ступила на порог. Он шагнул назад.

Она ответила реверансом на его поклон.

— Прощайте, мсье де Лальер, и ещё раз примите мою благодарность.

Другой слуга увел её лошадь. Дверь закрылась.

Блез рассеянно направился вниз по склону горы, по темным улицам, к гостинице, которую ему указал Дени де Сюрси три недели назад, когда они расставались в Роане, — гостиница называлась «Три короля»и стояла на площади того же названия.

Три недели? Они казались годами.

Глава 24

Случилась одна из тех внезапных удач, которые укрепляют веру человека в провидение: на следующий день, в предвечерний час, когда Блез уныло сидел за кувшином вина в общем зале гостиницы, он вдруг услышал шум во дворе — стук копыт, конское ржание и человеческие голоса — то, что всегда сопровождает приезд путников, а затем знакомый голос мигом подхватил его на ноги и заставил одним прыжком выскочить из комнаты.

Дени де Сюрси!

Судя по всему, что было известно Блезу, он мог бы болтаться здесь в ожидании приезда маркиза ещё целую неделю. Ему пришлось бы отыскать Ле-Тоннелье, французского тайного агента, и заняться шпионским ремеслом, что, как надеялись король и регентша, могло бы раскрыть личность английского связного, посланного к Бурбону. Ну а раз здесь маркиз, он возьмет в свои руки эту грязную работу, а заодно и последующую ответственность за все.

Но это было лишь одно из десятка дел, которые он страстно желал обсудить со своим патроном. Что будет теперь с его собственной карьерой? Блеза тошнило от интриг и бесплодных обещаний, которых он наслушался при дворе. В сравнении с ними армейская жизнь снова показалась ему привлекательной. После разлуки с Анной в его душе осталась лишь боль и пустота, и война в Италии обещала стать для него заманчивым развлечением. Кроме того, он остался без гроша в кармане…

Приезд де Сюрси, таким образом, решал многие проблемы.

Маркиз едва успел сойти с коня, как Блез уже появился перед ним; и, хотя молодой человек пытался преклонить колено, де Сюрси крепко обнял его и радостно расцеловал в обе щеки. При виде его доброго умного лица, успевшего немного обветриться за время разлуки, у Блеза на глаза навернулись слезы.

— Ну, мсье сын мой, ну, дружок! — воскликнул маркиз. — Когда же ты приехал? Насколько ты преуспел в своих делах? Какие новости при дворе? Слава Богу! Хотел бы я получать по кроне всякий раз, когда думал о тебе от самого Роана! Три недели, так ведь? Ну да, три недели и один день… Надеюсь, все прошло хорошо?

Потом, когда Блез быстро оглядел остальных путников и вопросительно взглянул на маркиза, де Сюрси добавил:

— Де ла Барра с нами нет, но, боюсь, он вскоре появится. Клянусь Богом, дружище Блез, когда я думал о тебе, то частенько проклинал на чем свет стоит — посадил ты мне на шею этого чертенка-стрелка. Святые апостолы! Что за озорник, что за вертопрах! Даже в лучшие свои времена ты не мог бы с ним тягаться. Я отослал его в Лион с письмом к маршалу де ла Палису — лишь бы на время избавиться от него. Он чуть было не сорвал всю мою миссию.

— Женщины?.. — простонал Блез.

— Нет! О-о, если бы… но он влюбился в твою сестру и по этой причине хранит целомудрие. Нет — пари, скандалы, постоянные поиски поводов для ссор — первый забияка, одним словом… В таком городишке, как Люцерн, который кишмя кишит самыми отчаянными солдатами Европы, ему было вдоволь потехи. Когда я уговаривал парламент поставить нам десять тысяч пикинеров, то успеху этого дела никак не мог способствовать молодой нахал, затевающий драки в тавернах. Так что я его отправил…

Де Сюрси ухмыльнулся:

— Могу поспорить, что, вернувшись, он привезет нам новости не только из Лиона, но и из Лальера!

— А пикинеры? — спросил Блез.

— Не беспокойся. Первые отряды уже на марше. Его величество будет доволен. Ну, а ты как, сынок? Ты-то как? Не терпится узнать.

— У меня письмо к вашей светлости от короля. И другие новости тоже есть.

— Хорошо! Поужинаем вместе и поговорим.

Гостиница «Три короля» обслуживала в основном иностранцев. Когда маркиза со свитой устроили, как подобает министру Франции, время ужина — пять часов — давно миновало. Потом, оставшись наконец за столом наедине с де Сюрси, Блез вручил ему письмо короля и начал свой рассказ; когда же он закончил его и ответил на вопросы маркиза, ужин уже был съеден и со стола убрано.

Блез не сомневался, что де Сюрси отнесется к рассказу с интересом, но в его быстрых оценивающих взглядах, восклицаниях и коротких замечаниях проявлялось нечто большее, чем простой интерес. Время от времени нахмуренные брови или резкий вздох выдавали волнение слушателя.

— Итак, монсеньор, — заключил Блез, — вот вкратце и вся история. Вы поймете, насколько я счастлив оставить это дело на ваше попечение и как сильно нуждаюсь в вашем совете.

Маркиз протяжно вздохнул.

— Клянусь честью, нет ничего вернее пословицы о том, что человек предполагает, а Бог располагает. Когда я посылал тебя ко двору, думал ли кто-нибудь из нас, что заварится такая каша? Я надеялся, что это поручение обратит на тебя внимание короля и будет способствовать твоему успеху, какое бы поприще ты ни избрал. Увы! Уж внимание на тебя он точно обратил… Король не забудет тебя, бедный мой Блез. Я надеялся также, что ты получишь хоть небольшое представление о службе, которой так восхищался в тот вечер в Роане, чем весьма мне польстил… Ничего себе небольшое представление! Черт побери, я никак не рассчитывал, что тебя без церемоний окунут в эту самую службу по самые уши и поручат столь щекотливую миссию прежде, чем ты хоть немного пооботрешься. Ты чувствуешь теперь, что жизнь — не шахматная партия, а игра в кости?.. Но одно, по-видимому, ясно…

Де Сюрси сидел, потирая подбородок. Пауза тянулась так долго, что Блез не выдержал и спросил:

— Что ясно, монсеньор?

— Да то, что ты попал в этот поток и придется теперь плыть по течению. Выкарабкаться на сушу ты не можешь.

— Не понимаю…

Встав с кресла, маркиз прошелся по комнате, потом застыл у окна и рассеянно уставился на площадь, слабо освещенную фонарем у подъезда гостиницы и такими же фонарями у дверей домов на другой стороне. Издалека доносилось бормотание Роны между сваями моста Пон-Бати.

— Попробую объяснить, — сказал он, вернувшись наконец на свое место. — Давай-ка рассмотрим проблему — прежде всего с точки зрения госпожи регентши, талантами которой я всегда восхищался, а сейчас могу лишь искренне изумляться. В этом деле она сослужила Франции хорошую службу — хотя и за твой счет. Имея в виду две цели, она ловко использовала тебя для достижения обеих. Двойной ход величайшей тонкости!

— Две цели? — повторил Блез.

— Да. Первая из них — обнаружить, кого кардинал Уолси посылает к Бурбону, дабы можно было схватить этого человека, — желательно при переговорах с герцогом. Этого гонца ожидают в самом скором времени. Вполне вероятно, что миледи Руссель располагает сведениями, которые будут ценны для него. Поэтому герцогиня и поддержала желание миледи спешно попасть в Женеву и использовала тебя в своей комбинации. Но это ещё не все, есть и вторая цель. Герцогиня не против, чтобы король забавлялся с фаворитками, но при условии, что их держит в руках его мать. Ты что думаешь, мадам де Шатобриан попала в немилость просто потому, что надоела королю, или мадемуазель д'Эйли завоевывает королевскую благосклонность исключительно благодаря своим прелестям? Конечно, нет. Эта английская девица может стать опасной, если её перехватят и вернут ко двору прежде, чем она покинет Францию. Значит, её надо так скомпрометировать, чтобы королю она стала даром не нужна, даже если его курьеры привезут её обратно. И в этом деле ты тоже как нельзя лучше подходил для целей регентши.

— Да-а, — протянул Блез, — теперь мне ясно. Но что же другое я мог сделать?

— Ничего — у тебя ведь, как я сказал, нет опыта в таких делах. Заметь, госпожа регентша могла использовать многих других, а выбрала тебя.

— И обещания ничего не стоят? Она дала слово оправдать меня перед королем.

Де Сюрси покачал головой.

— Бедный мальчик!.. Ладно, теперь давай подумаем о короле. Миледи Руссель он забудет, а вот тебя — нет. Может быть, если ты зароешься поглубже в армии или ещё где-нибудь, лишь бы не попасться ему на глаза, то будешь в безопасности. Но как же тогда продвижение по службе? Карьера? Успех? Черта с два! Забудь про все. Зато вот что помни: если мятеж господина Бурбона провалится, то из-за предательства твоего отца и брата попадешь в мятежники и ты. Из боязни показаться смешным король может удержаться и не наказывать ничтожного человечка, похитившего приз, которого домогался он сам, но что помешает ему покарать сына и брата заведомых предателей? Тебя легче легкого будет обвинить в том же преступлении.

— Выходит, я пропал?

— Ну, не так сразу… У тебя есть два пути. — Маркиз наклонился к Блезу и пристально посмотрел на него. — Ты можешь и в самом деле стать изменником, присоединиться к герцогу и поднять оружие против Франции — стоит сказать лишь слово миледи Руссель о том, что мы задумали насчет английского посланца, и одна эта услуга создаст тебе положение в стане врагов. Не исключено, что Бурбон победит — дело-то весьма сомнительное, — и ты будешь процветать вместе с ним. Ну, а если он проиграет, ты сможешь утешать себя пословицей, что лучше быть повешенным за овцу, чем за ягненка… Я тебе такого, конечно, не советую, но лучше уж я скажу это вслух, чем ты подумаешь про себя. С тобой ведь подло обошлись…

Блез ощетинился:

— Но не король. И вы сказали, что герцогиня Ангулемская сослужила Франции хорошую службу, хотя и оказала плохую услугу мне… Нет, монсеньор, я не отступлю от выбора, который сделал в Лальере. Франция значит для меня больше, чем дом Валуа, как бы со мной ни обошлись.

— Для меня тоже, — заметил маркиз. — Тогда, значит, тебе остается открытым только один путь: восстановить свою репутацию перед его величеством, совершив дело такой важности, чтобы увеселительная прогулка с миледи Руссель выглядела пустяком по сравнению с ним. К счастью, случай представится в скором будущем. Вот почему я сказал, что тебе нужно и дальше плыть по течению. Что, по-твоему, способно более всего удовлетворить короля сейчас? Он упоминает об этом в письме.

Было ясно, что де Сюрси имеет в виду доказательство вины Бурбона, а им мог бы стать арест герцога во время его переговоров с британским агентом. Поняв это, Блез заранее сжался в ожидании предложения, к которому вел маркиз.

— Предположим, — продолжал де Сюрси, — что ты выследишь этого чужеземца и станешь наблюдать за ним до самой его встречи с герцогом. Тогда именно тебе король будет благодарен за поимку обоих — за услугу столь значительную, что она может повлиять на историю Европы. Ибо, говорю тебе, господин коннетабль сейчас более опасен для Франции, чем Империя и Англия, вместе взятые. Предположим, повторяю, что ты сумеешь это совершить. Если так, то одним махом ты завоюешь свое счастье и спасешь страну!.. А больше тебе надеяться не на что.

К удивлению маркиза, его речь была встречена невыразительным молчанием, и после паузы он спросил:

— Ты меня понял, Блез?

— Благодарю вас, понял. Но, вдобавок ко всему, я хотел бы сделать ещё одно предположение: допустим, что посланец, о котором шла речь, — брат миледи Руссель?

Де Сюрси широко раскрыл глаза:

— Господи Боже! Так что из того?.. Конечно, это вполне вероятно… Но опять же — что из того?

— Ну, в этом случае… я скорее… я могу оказаться не в состоянии…

Маркиз сидел, непонимающе глядя на Блеза. Молчание становилось тяжелым, как свинец.

— Хм-м, — промычал де Сюрси, — так вот оно что… по-моему, ты сказал мне, что она не была твоей любовницей!

— Я сказал правду, монсеньор.

— Или эта негодница дала тебе обещание, надежду, несмотря на помолвку с де Норвилем?

— Нет.

— Тогда не понимаю…

Острые глаза внимательно исследовали лицо Блеза.

— А-а… Я понял! — Маркиз не смог сдержать иронию. — Это любовь, чистая любовь!.. Вот, черт возьми, незадача!

Лицо Блеза вспыхнуло от обиды.

— Называйте это так… — произнес он.

Постепенно выражение лица маркиза изменилось. Он вздохнул — то был скорее вздох воспоминания, чем неодобрения, — и, наклонившись, похлопал молодого человека по колену.

— Не сердись… Я почти забыл об одном из немногих преимуществ молодости. Трудно в ноябре помнить об апреле…

Снова вздохнул, потом прибавил другим тоном:

— Но то, что я предположил, не должно беспокоить твою совесть ни на миг, — если, конечно, совесть не чересчур тонкая материя для нашего бесцеремонного мира…

И когда Блез взглянул на него скептически и настороженно — ничего больше не было в его взгляде, — маркиз задумчиво откинулся на спинку кресла, как человек, который тщательно подбирает слова.

— Выслушай меня внимательно, — начал он, — а потом поступай, как тебе угодно. Я искренне говорю, что не требую от тебя ничего хоть в малейшей мере бесчестного. Я не буду просить тебя шпионить за миледи Руссель или лицемерить с ней. Весь необходимый надзор за нею я обеспечу сам. А от тебя прошу только одного: когда мне удастся установить личность вражеского агента здесь, в Женеве, последуй за ним во Францию, будь то брат миледи или кто-либо другой, и сделай все возможное, чтобы его арестовать в обществе господина де Бурбона… Погоди! — Де Сюрси жестом остановил Блеза. — Я тебе задам один вопрос и надеюсь, что ты ответишь честно. Допустим, что все обстоит иначе: кто-то близкий тебе отправляется в Англию со срочным делом, имеющим целью разрушить королевство. Как ты думаешь, воздержится миледи Руссель от содействия его аресту из-за нежных чувств к тебе? Насколько я могу судить о ней из твоего рассказа — нет.

— Да, она не посчитается с этим, — согласился Блез. — Однако все не так, поэтому… пусть кто-нибудь другой возьмет на себя эту миссию. Почему вы возлагаете её на меня?

— Потому что никого другого у меня нет. Я слишком стар; Пьер де ла Барр — слишком молод. Ты — единственный француз в Женеве, на которого я могу положиться.

Блез долго молчал — он не мог не признать правоту маркиза. Действительно, никого другого не было — по крайней мере никого столь же подходящего. Он чувствовал, что зажат в тиски, из которых не вырваться. От него требовали сослужить службу отечеству, поэтому любая отговорка личного характера была недопустима. И, в конце концов, вполне вероятно, что этим английским посланцем окажется вовсе не сэр Джон Руссель…

Сдаваясь, он высказал свое предположение де Сюрси.

— Конечно, — кивнул тот, — им вполне может быть один из многих — Найт, Пейс, Уингфилд. Но кто бы им ни был — ты согласен?

Блез пожал плечами. С какой стороны ни посмотришь, нет никакого выхода из этого положения — из потока, который подхватил и несет его от самого Фонтенбло.

— Хорошо! — одобрил маркиз. — Я и не думал, что ты любитель увильнуть. Признаюсь, твоя будущая карьера заботит меня почти так же, как политическая сторона дела; но то, что она интересует тебя меньше, чем твой долг француза, делает тебе честь.

— А вы не думаете, — вдруг вспыхнул надеждой Блез, — что мадемуазель де Руссель могла прибыть к савойскому двору и с какой-то другой целью, а не ради встречи с английским агентом? Если у неё есть сведения, нужные врагу, то могли ведь они привести её сюда. Что, если регентша ошиблась и все это дело — пустая выдумка?..

— Не исключено, — признал собеседник. — Подождем, поглядим. Но у госпожи регентши на такие дела исключительный нюх. Я склонен полагать, что она не ошиблась… Черт возьми, это ещё что такое?

«Это» было внезапным шумом в коридоре, который сразу же рассыпался на отдельные звуки, позволяющие безошибочно распознать драку кошки с собакой, — вой, визг, лай, шипение, бешеные прыжки и броски; все это сопровождалось крайне возбужденными голосами.

— Ха-а! — кричал кто-то. — Даю вам фору: ставлю на него крону против вашего ливра!

— Идет! — заорал другой. — Если мсье Симон не отделает шавку такой величины, я землю буду есть!..

— Значит, придется тебе её есть. Вперед, Кукареку, мой храбрец! Вперед, мой маленький святой Георгий! Вот случай добыть славу…

— Вперед, мсье Симон, всем котам кот! Причеши ему ушки! Слопай его живьем!

— О, на это мало шансов! Вперед, Кукареку! Не посрами своих предков! Ага! Отлично сделано, клянусь Богом! Точный укус…

Маркиз печально улыбнулся:

— Насколько я понимаю, мсье де ла Барр снова с нами…

Блез кинулся к выходу из комнаты и распахнул дверь. В этот самый миг какой-то серый комок с визгом взметнулся в воздух, взлетел вверх по лестнице и исчез, провожаемый криками двух молодых людей, стоявших на площадке:

— Трус несчастный! Цыплячья печенка! А ну, вернись!..

— Браво, Кукареку! Мой маленький Юлий Цезарь! Мой малыш Роланд! Итак, с вас один ливр, прошу вас, господин женевец…

Однако, увидав Блеза, Пьер тут же забыл о пари и бросился ему в объятия. Потом, заметив, что на пороге стоит де Сюрси, высвободился и преклонил колено:

— Да хранит вас Бог, монсеньор! Честь имею доложить о своем возвращении. Хотел бы сообщить также, что король завершил свое путешествие из Фонтенбло и прибыл в Лион.

— Но что это за песик? — воскликнул Блез, разглядев взъерошенного маленького спаниеля, который, прекратив преследование врага, неуклюже спускался по лестнице. — Я его точно где-то видел… клянусь святой мессой, это же Кукареку, собачка сестрицы Рене!

— Он самый. — Пьер отряхнул колено и ласково улыбнулся. — Самый заветный памятный подарок от мадемуазель вашей сестры, которую я видел на прошлой неделе в Лальере.

— Ну, что я тебе говорил? — рассмеялся маркиз.

— И что же, ты так и протащил эту собачонку на руках через всю Францию? — удивился Блез.

— Никоим образом. Он ездит в собственной сумке, привязанной у луки моего седла, как маленький маршал. Мы ведь товарищи по оружию… Итак, мсье? — повернулся он к молодому женевцу, с которым заключил пари и который теперь ждал своей очереди вставить словечко.

— Если бы вы согласились потерпеть, мсье… я обнаружил, что как раз сейчас у меня в кошельке не найдется ливра, но я как-то устроюсь и уплачу вам в ближайшее время.

— Забудем об этом, — произнес Пьер с величественной снисходительностью. — Если уж я выиграл пари, то к черту сам выигрыш!

Глава 25

Прошло десять дней, наступил сентябрь, но ничто пока не указывало на то, что у Анны Руссель есть в Женеве какие-то другие заботы, кроме как находиться при герцогине Беатрисе в качестве одной из фрейлин.

Французский агент Ле-Тоннелье, содействием которого де Сюрси сразу же заручился, приставил своих шпионов и к герцогскому двору, и к дому синдика Ришарде, но безрезультатно. Можно было с полной уверенностью сказать, что ни один англичанин за это время с Анной не встречался.

Тем временем де Сюрси, официальным поручением которого в Женеве было получить формальное согласие герцога на проход французских войск через южную часть Савойи, ежедневно посещал двор, не раз видел там миледи Руссель и, как старый знакомый по Франции, даже разговаривал с нею. Конечно, он старательно делал вид, что ничего не знает о её недавней поездке и, поскольку между Францией и Англией идет война, воспринимает её присутствие в нейтральном Савойском государстве как дело совершенно естественное.

Она сама затронула однажды эту тему, когда они встретились в приемном зале Куван-де-Пале:

— Монсеньор, меня сопровождал из Франции один молодой дворянин из роты господина Баярда — Блез де Лальер… Вы случайно не знакомы с ним?

— Как же, как же, знаком, — сказал маркиз. — Привлекательный парень. Он живет в той же гостинице, что и я. Он оказал мне честь, явившись с визитом наутро после моего прибытия, и — слово за слово — предложил купить у него лошадь. Видимо, молодой человек был очень стеснен в средствах. Я дал ему несколько крон вперед… при любых обстоятельствах француз должен помогать французу.

— Он ничего не говорил вам о том, почему так поиздержался, или вообще что-нибудь о нашей поездке?

Маркиз наморщил лоб:

— Ну, что-то такое он говорил — насколько я понял, при дворе немного напутали, когда решали, кому платить, и все дорожные расходы пришлись на его долю. Он упомянул ещё о капризной компаньонке. Но, честно говоря, миледи, насчет других вещей ничего не скажу — мне, в общем-то, было не до того… Может быть, — прибавил де Сюрси с видом человека, вынужденного проявлять любопытство из вежливости, — может быть, вы мне расскажете…

Она явно испытала облегчение.

— Да нет, монсеньор, добавить, в общем-то, мне нечего. Приятная была поездка… Мсье де Лальер собирался в Лион, по его словам. Надеюсь увидеть его до отъезда.

Маркиз поглядел на неё одобрительно — так старый актер смотрит на талантливую дебютантку. Большие надежды подает, большие… Однако он сделал вид, что внимание его отвлекла группа придворных, появившихся в зале.

— Несомненно увидите, миледи, несомненно…

Он рассеянным тоном отпустил комплимент насчет мотылька и свечи и добавил ещё более рассеянно:

— Осмелюсь сказать, что он собирается отдохнуть несколько дней перед новой дорогой… Он тут сделался закадычным другом одного из моих людей — молодого де ла Барра. Я должен передать ему ваше пожелание?

— Конечно, нет!

Подошли придворные. Де Сюрси ответил поклоном на их приветствия:

— Ваш слуга, господа.

Однако, если Блез не смог нанести Анне визит в течение всей первой недели, то не по своей вине. Дважды он являлся в дом синдика Ришарде — и оба раза лишь для того, чтобы узнать, что она задерживается при дворе.

Череда празднеств, отмечающих визит в Женеву герцога и герцогини — танцев, спектаклей, банкетов, лодочных гонок на озере, — тянулась непрерывно и не оставляла фрейлинам герцогини свободной минуты. При желании Блез мог бы принять участие в некоторых развлечениях для более широкого круга, но слишком много вертеться на людях было неразумно, так что он держался в сторонке.

Раз-другой ему удавалось издали увидеть Анну в какой-нибудь кавалькаде или на представлении; однако в своих новых роскошных нарядах, светски церемонная, она казалась далекой не только из-за расстояния. Это была Анна из Фонтенбло, а не его дорожная спутница.

Маркиз узнал, что её помолвка с де Норвилем для двора не секрет и что она обвенчается с ним, как только позволят его дела при герцоге Бурбонском. Все открыто судачили о большом приданом, которое должно ещё возрасти за счет даров английского короля.

— И это, — заметил де Сюрси, — говорит о многом: во-первых, Англия придает большое значение господину коннетаблю, во-вторых, в Лондоне верят, что этот мошенник де Норвиль вертит сим вельможей, как хочет.

— Это говорит об отвратительном бессердечии, — возразил Блез. — Отдать такую даму, словно штуку сукна, проклятому мерзавцу и интригану просто в уплату за его дела с предателем… Неужто у английского короля нет совести?

Маркиз откашлялся:

— В число необходимых достоинств монарха или государственного деятеля совесть не входит. Чем скорее ты это усвоишь, сынок, тем меньше будешь надрывать себе сердце и тем больше будет от тебя толку.

После вторичного появления Блеза у дома синдика Ришарде для него в гостинице была оставлена записка (потом часто перечитываемая и нежно хранимая); в ней Анна выражала сожаление о том, что не могла быть дома и принять его, а также назначала вечер (через несколько дней), в который, она надеется, он окажет ей честь посетить её.

«…И поверьте мне, господин де Лальер, что для меня гораздо приятнее было бы разговаривать с вами, нежели тратить силы на глупые дела, относящиеся к моей придворной службе. Мне так хотелось бы хоть на время избавиться от нее, вспоминая некие иные дни, как, надеюсь, вспоминаете о них вы. Но будет истинным облегчением для моего сердца снова побеседовать с вами, если вы окажете мне такую честь. Увы, наше общество должна будет разделять мадам Ришарде, но она не похожа на мадам де П. с её многочисленными ранами. Мсье, молю Господа нашего, дабы он даровал вам счастье и долгие дни».

Только бы ничего не случилось, только бы ничто не помешало свиданию! Блез считал оставшиеся дни — целых четыре… нет, три, если не учитывать сегодняшний. И, поскольку маркиз де Воль продолжал досадливо потирать подбородок, чувствуя, что явно просчитался насчет английского эмиссара, у Блеза на душе становилось все легче. Действительно, дело шло к тому, что госпожа регентша в конечном счете здорово промахнулась.

Проводить время в Женеве было приятно. Город ещё не превратился в ощетинившуюся твердыню кальвинизма45, он оставался католическим — и жизнерадостным, насколько позволяли политические распри.

Это был славный городок наполовину сельского вида, с обширными садами и огородами даже в пределах городских стен; а красивые его пригороды ещё не срыли в оборонительных целях. Издавна пропитанный, подобно другим средневековым городам, колючим духом независимости и уже склоняющийся к союзу с соседними швейцарскими кантонами — Берном и Фрибуром, город почти не скрывал своей нелюбви к феодальному сюзерену, Карлу Савойскому, и особенно к надменной молодой жене герцога, Беатрисе Португальской. Тем не менее он от всего сердца праздновал их недавний приезд — это был повод для веселья и несомненная выгода для торговли.

Герцогский кортеж, предшествуемый трубачами, с алебардщиками по флангам, состоящий из блестящих знатных господ и дам, останавливаемый на каждом углу живыми картинами и театральными представлениями, вызывал всеобщий восторг — если не присутствием их высочеств, то, по крайней мере, своей зрелищностью. В конце лета 1523 года вся Женева словно облачилась в карнавальный костюм.

После тевтонской аскетичности Люцерна маркизу де Волю было особенно приятно наслаждаться в Женеве французской кухней и вновь ощутить себя в атмосфере французской культуры.

— Господи Боже, — не раз вздыхал он, — когда я возвращаюсь мыслями к Люцерну, я чувствую такое счастливое облегчение, будто моя душа выпущена из чистилища! Представьте себе только! Эти страшные Альпы! Эти ужасные пики и ледники! И не на что посмотреть, кроме дали, нечего послушать, кроме лавин, коровьих бубенчиков и совершенно кошмарного немецкого языка! Истинное наказание! А что до гостиниц, то да будет угодно Всевышнему сохранить меня отныне и вовеки от «бирштубе»и ужасов «сауэркраут»!46

И, наслаждаясь контрастом с гнетущей обстановкой Люцерна, он с удовольствием смотрел на площадь под своими окнами, окруженную домами во французском стиле. Французская речь, понятная без переводчика, звучала музыкой для его слуха. Вдали текла быстрая Рона, в водах которой отражались дома и ветряные мельницы, напоминающие ему Францию. Справа он мог видеть нависший над рекой старинный мост, сплошь застроенный лавками и жилыми домами, наподобие Понте-Веккьо во Флоренции. И, невидимый отсюда, но всегда присутствующий в сознании маркиза, над всем возвышался старый город со своими шпилями и башнями.

Со всех сторон де Сюрси окружали свидетельства гуманистического века — единственная обстановка, подходящая для культурного человека, как он любил повторять.

Блез тоже находил свое времяпрепровождение здесь приятным. Хотя его и беспокоили мысли об Анне Руссель и его собственном будущем, он был слишком молод, чтобы они поглощали его полностью. Подолгу беседуя с де Сюрси о европейской истории и политике, он забывал о своем недавнем намерении вернуться к армейской жизни. При этом, к тайному удовольствию де Сюрси, часто удавалось переводить разговор на Англию, где маркиз не раз бывал.

Нет, это вовсе не такая варварская страна, как Блез думает.

Там есть два старых университета, известных своими достоинствами; в последнее время они сильно продвинулись вперед в изучении греческого языка. Конечно, следует помнить, что культура этой страны происходит из Франции и поэтому является лишь бледной копией оригинала. Свидетельством тому — язык англичан, который большей частью состоит из искаженных французских слов; их так долго произносили неправильно, что они стали совсем непонятны французам.

— «Лав», например, — вставил Блез, — что означает «любовь».

— А! — сказал маркиз с веселой искрой в глазах. — Тебе, оказывается, это словцо известно? Нет, «лав», по-моему, слово саксонское; англичане не имеют настоящего собственного языка, а заимствуют и воруют из языков других народов. Результат получается настолько плохой, что большинство людей светских и просвещенных предпочитают говорить между собой на латыни или по-французски, используя английский для разговоров с чернью, — и кто посмеет винить их за это?

— А вот «ай лав иуу», — продолжал Блез о своем, — значит «я люблю тебя».

— Чудесно! — воскликнул маркиз. — Я вижу, у тебя большие способности к языкам; вижу также, что в путешествии ты не терял времени даром.

Об английском правителе де Сюрси был лучшего мнения, чем об английском языке. Его проницательному взору представилось несколько случаев увидеть красивого молодого государя, что называется, насквозь.

Генрих Тюдор, по его мнению, подавал большие надежды: он обладал незаурядными способностями и волей. Но он был грузным молодым человеком — слишком грузным; а избыток тела в молодости — плохой знак, указывающий, что с возрастом человек станет тучным. Ибо плоть, говорил маркиз, если её слишком много, вступает в борьбу с духом.

— Вот и здесь, — сказал он, — можно видеть нездоровые последствия подражания. Король Англии горит желанием походить на короля Франции. Но единственное, что можно позаимствовать у человека, — это его внешние особенности. Так, если Франциск Валуа носит бороду, то и Генрих Тюдор должен ходить с бородой; если француз по-особому заламывает шляпу или шьет себе платье в некотором определенном стиле, то и англичанин подражает ему; если первый любит зрелища, охоту, женщин, воинскую славу, то и второй хочет того же. Но у короля Франциска все это — лишь пробивающиеся наружу искры внутреннего огня, который этому мясистому английскому государю совершенно не присущ… И пороки, которые с возрастом смогут лишь исказить облик одного, другого превратят в настоящую свинью.

По мнению де Сюрси, англичане — люди хладнокровные и предприимчивые. Правда, они слишком много пиратствуют на море и на суше. Территория Англии, зажатой между Шотландией и Ла-Маншем, очень мала — это и побуждает англичан, подобно швейцарцам, странствовать и грабить за границей. Их чванство — не что иное, как результат тупости и невежества. Поскольку они не могут состязаться с Францией или с Империей ни в богатстве, ни в численности, их политика неизбежно должна приводить к смене союзников: они будут выступать то на одной, то на другой стороне.

Ну, а что можно сказать об Испании? О Риме или Венеции? И, прежде всего, что можно сказать о соперничестве между королем Франциском и императором Карлом?

После этого беседа, как правило, переходила к надвигающейся войне и к проблеме Бурбона.

— А знаешь, — заметил как-то маркиз, — мне все вспоминается та буря в Лальере. Она мне даже снилась, и не раз. Как будто эта буря что-то предвещает… И как будто не уйти от того, что она предвещает. И когда я вспоминаю тот сон, я думаю о господине коннетабле. Наши с тобой судьбы переплетены с его судьбой… Подобная мысль часто приходит ко мне, словно какое-то предчувствие. — Он рассмеялся. — Ну, конечно, все это игра ума… Суеверные фантазии.

Блез покачал головой:

— А может быть, и нет, господин маркиз… Как ни странно, мне самому снился похожий сон, причем раза три или четыре.

Все эти дни приходилось прилагать немалые усилия, чтобы Пьер де ла Барр не попал в какую-нибудь беду. Обучение Кукареку разного рода фокусам занимало лишь часть времени молодого стрелка. По счастью, его на некоторое время захватило стремление выразить свои чувства к Рене в поэтической форме. Однако, истратив столько перьев, что хватило бы на целого гуся, и столько бумаги, что ею можно было бы разжечь несколько костров, он послал музу к черту и нанял какого-то женевского рифмоплета; тот изготовил для него несколько стихотворений, которые он и отправил в Лальер с курьером, следовавшим в Париж.

— Лицемерие этих самых поэтов, будь оно проклято, — заметил он, — никогда ещё не проявлялось столь откровенно… Этот малый, который ни разу в жизни не видел мадемуазель, возгорелся такой страстью при мысли о кружке вина и телячьей отбивной, что описал мое восхищение ею тютелька в тютельку. Мне нужно было лишь сообщить ему, какого цвета у неё волосы и глаза… Прежде чем уехать отсюда, я, пожалуй, куплю себе про запас ещё дюжину сонетов.

Как только его поэтический порыв иссяк, Пьер, чтобы убить время, вернулся к прежним развлечениям — пари и дракам. Потребовались все способности Блеза к лести и умасливанию, чтобы уберечь его от неприятностей. Он был похож на горячего молодого жеребчика, который, желая размяться, разносит вдребезги стойло.

— Вон там — Италия, — сказал он как-то, когда они с Блезом стояли у кромки воды, глядя на широкую панораму озера; вдали берега сходились в окаймленный горами коридор, ведущий к тенистым просторам Валэ. — Держу пари, что господин де Баярд уже перешел горы, и вся рота с ним.

Блез кивнул:

— Да, вполне вероятно.

Они с Пьером встретились глазами. Обоим представился бивуак за перевалами, в какой-нибудь деревушке в предгорьях, откуда открывается вид на Ломбардскую равнину. Там их любимый капитан, знакомые лица, кони, лагерный шум и сумятица. Там привычное ощущение жизни на грани приключения… Оба почувствовали ностальгию.

— Когда, по-твоему, мы уедем в Лион? — спросил Пьер.

— Смотря как пойдут дела…

— А что смотреть-то? Сегодня неделя, как я вернулся из Франции, а кажется, будто год прошел. Все было терпимо, пока нам нечего было делать в гарнизоне, но сейчас… — Пьер поднял голову, его нос вздернулся. — Мсье, я намерен просить у господина маркиза позволения уехать и присоединиться к роте.

Блез положил руку на плечо товарища. Было неблагоразумно вводить его в курс дела даже самым туманным намеком; но что-нибудь сказать все-таки следовало. Если действительно придется преследовать английского агента, то одному, без Пьера, не обойтись.

— Подожди. Если уедешь сейчас, то можешь пропустить славную потеху. Сражения в Италии ещё не начались…

— Потеху?

— Ага… Назовем её так: охота на оленя в Бурбонне.

От Пьера не ускользнул намек на крылатого оленя со знаменитого герба.

— Ну, тогда другое дело. Ей-Богу, этого я дождусь… А погоня, случайно, не пройдет мимо Лальера?

— Может быть.

Пьер торжествующе поднял руку. Картина армейской жизни потускнела на фоне иного, более сияющего видения.

Наконец время, отделяющее Блеза от долгожданного свидания с Анной Руссель, сократилось до нескольких часов. Однако именно в этот день, ещё до шести вечера — часа, назначенного Блезу, — произошло другое достопамятное событие.

Площадь Трех королей, как обычно, была полна народу. На этот раз люди собрались поглядеть на полусветскую, полудуховную процессию, сопровождающую князя церкви, женевского епископа Пьера де ла Больма, который из пригородной церкви Сен-Жерве, на другом берегу Роны, возвращался в собор. Процессия должна была пересечь мост Пон-Бати и пройти через площадь — она и стала центром, куда стекались зеваки. А в ожидании самого события публика развлекалась.

В одном конце площади молодые люди, надев на голову венки, под аккомпанемент волынки-мюзетты и собственного пения танцевали со своими девушками старинный танец «бранль». Обступившие танцоров зрители хлопали в ладоши и подпевали.

Чуть дальше кружился водоворот желающих поглядеть на кукольное представление. Продавцы фруктовых напитков разносили свой товар, покрикивая: «А вот освежающее!» Прямо под окном маркиза буфетчик гостиницы густым басом прочитал нараспев меню этого дня, после чего развернул длинный список имеющихся в продаже вин.

Народ был разодет по-праздничному, во все цвета радуги, с преобладанием красного, зеленого и синего. Лучи полуденного солнца, жар которого приятно смягчался первым дыханием сентября, прибавляли зрелищу яркости.

— Взгляни-ка на это! — оживился маркиз. — В Люцерне такую толпу никогда не увидишь. Очаровательно! Как живо! Как похоже на Францию!

Блез рассеянно улыбнулся и кивнул. Он думал о том, удастся ли ему хоть на минуту избавиться от присутствия мадам Ришарде и остаться с Анной наедине. И все же это зрелище он запомнил надолго: празднично сияющие лица, пляшущие пары, даже слова песенки:

А где же Маргарита?

Живей, живей, вот так!

А вот и Маргарита!

Бодрее, холостяк!

Может быть, незабываемым оно стало из-за того, что произошло минутой позже.

Маркиз продолжал говорить:

— Это напоминает мне Иванов день в Сюрси-ле-Шато в прошлом году. Там были все мои люди. И, черт побери, хоть я и старик, но танцевал с…

Внезапно он оборвал себя на полуслове. Блез поднял глаза и увидел, что его патрон внимательно смотрит на кого-то в толпе и на лице его удивление постепенно сменяется глубоким почтением.

Проследив за взглядом де Сюрси, Блез обнаружил, что предметом его внимания является сидящий на муле пожилой мужчина, который, пробиваясь сквозь толпу, медленно приближался к воротам гостиницы. За ним следовал погонщик с вьючным мулом.

На голове у человека была четырехугольная шапочка вроде берета, указывающая, что это либо ученый, либо лицо духовного звания. У него был длинный, прямой, острый нос и худое широкоскулое лицо. Несмотря на теплую погоду, богатый меховой воротник его плаща бы поднят и прикрывал нижнюю часть лица, словно ему было зябко.

«Что в этом горожанине среднего достатка могло привлечь восхищенное внимание столь знатного вельможи, как де Воль?» — подумал с недоумением Блез и снова обвел глазами толпу, желая удостовериться, что они оба смотрят на одного и того же человека.

— Черт побери! — воскликнул маркиз. — Вот уж кого не ожидал увидеть здесь, так это его… Я думал, он в Базеле.

— Ваша милость имеет в виду старика-горожанина на муле?

— Какого старика-горожанина?

— Того, на которого вы, кажется, смотрите.

Маркиз недоуменно уставился на Блеза, а затем расхохотался:

— Праведное небо! Так-то ты аттестуешь величайшего человека в Европе?

Блез снова внимательно взглянул на пожилого буржуа.

— Величайшего?.. — запинаясь, пролепетал он.

— Клянусь честью, да! Одного из тех, чьи имена будут жить, когда большинство этих тупых властителей, которым мы служим, уже давно изгладятся из памяти людской… Он более велик, чем император, более велик, чем папа, более велик, чем король Франции — при всем моем почтении к его величеству… — Маркиз покачал головой. — Вот уж действительно — старик-горожанин!.. О господи Боже!

— Я искренне сожалею… — пробормотал Блез. — Я хотел бы, чтобы ваша милость просветили меня… Я никогда прежде не имел чести…

— Ну что же, бедный мой друг, это не кто иной, как сам великий Эразм! Величайший ум нашей эпохи. Дезидерий, Эразм Роттердамский47.

Хотя де Лальер и не блистал ученостью, знаменитое имя его потрясло. Еще мальчишкой, кое-как обучаясь латыни, он пользовался в качестве учебника «Размышлениями». Как большинство людей, он хохотал над «Похвалой Глупости»и «Диалогами», не задумываясь о том, какие зубы дракона скрывались за шутками автора48. Он слышал и о тех дерзких комментариях к Новому Завету, которые подняли в Европе целую бурю и превратили Евангелие в революционную прокламацию.

— Святая Мария! — вспыхнул он. — Я же не знал…

Но маркиз уже отошел от окна.

— Плащ, — сказал он пажу. — Тот, что с рысьим воротником. Посох с золотым набалдашником… Блез, ты будешь сопровождать меня вниз по лестнице; мы спустимся приветствовать его. Какое счастье, что он останавливается в этой гостинице!

— Я не знал, что ваша милость знакомы с достопочтенным Эразмом.

— Ах, да конечно же знаком. Много лет назад мы пребывали вместе в Париже. Он даже был одно время моим наставником… С тех пор мы переписываемся. Интересно знать, что привело его в Женеву, — думаю, он хочет оказать какую-нибудь любезность герцогу…

Интерес маркиза де Воля к новоприбывшему и то, что министр Франции намерен лично приветствовать столь непрезентабельного на вид гостя, возвысили ученого в глазах владельца гостиницы больше, чем все его блестящие труды. Ему были оказаны все возможные знаки внимания. Конюхи тут же занялись его мулами и багажом; хозяин низко кланялся, несмотря на свое солидное брюшко; буфетчики и служанки суетились вокруг.

Тем временем старые друзья обнялись на пороге и приветствовали друг друга на чистейшей живой латыни. Воистину казалось, что ученейший Эразм не может без затруднений изъясняться ни на каком ином языке. Затем гостю был представлен Блез; порывшись в памяти, бравый кавалерист выудил пару латинских слов; но гуманист, который был к тому же истинно светским человеком, с очаровательным милосердием помог ему выкарабкаться из этого затруднения.

Поднялась большая суматоха.

Когда Эразм удалился в свои покои, маркиз заказал ужин. Он должен был состояться в шесть часов в беседке гостиничного сада. Хозяину гостиницы надлежало позаботиться, чтобы подали хорошее бургундское, ибо великий ученый ничего другого не пил.

Был послан паж, чтобы пригласить некоего каноника из собора, поскольку Эразм выразил желание его увидеть. Никого другого на этот пир разума приглашать не предполагалось.

Блез никогда ещё не видел маркиза в таком восторге.

— А для тебя, сын мой, это будет вечер, который ты сбережешь, как величайшее сокровище, на всю жизнь…

— Но монсеньор ведь помнит, что в шесть часов я должен посетить миледи Руссель?..

— Мой дорогой мальчик, отложи свое посещение. Отложи под любым предлогом. У тебя больше никогда не будет такого счастливого случая — уютно посидеть за столом с одним из бессмертных. Это стоит дюжины вечеров с любой женщиной мира… Разве ты не согласен?

Последовала неловкая пауза.

— Вижу, что нет. У меня большое искушение использовать свою власть и приказать тебе присутствовать. Но что толку? Ты будешь сидеть, как вяленая рыба, и ничего не услышишь… Ладно, иди своей дорогой. Иди и узнай ещё что-нибудь насчет «лав», тогда как здесь ты мог бы послушать самую изящную латынь со времен Плиния!.. Ты приводишь меня в отчаяние. Сколь печален этот мир!

Блез мог только стоять со сконфуженным видом и умолять о прощении. Но он надеялся вернуться достаточно скоро, чтобы успеть насладиться симпозиумом49 хотя бы отчасти. Потом, опасаясь, как бы маркиз не передумал и не задержал его, он выскользнул из комнаты, переоделся в лучшее свое платье и наспех поужинал.

Когда начало бить шесть, он уже стоял у двери дома синдика.

Глава 26

Хотя уже опустились сумерки, было ещё достаточно светло, чтобы различить священные литеры «J.H.S.» — «Иисус Христос», высеченные в камне над стрельчатой дверной аркой дома мэтра Ришарде, и даже рассмотреть сложный резной узор на дверных створках. Вывеска указывала, что синдик, не будучи магистратом50, является, однако, нотариусом; на первом этаже дома, за окнами, закрытыми сейчас ставнями, помещалась его контора. Окна второго этажа были открыты и освещены. Там, без сомнения, помещались парадные покои, где принимали гостей.

От самой гостиницы Блез несся чуть не бегом и теперь задержался на минуту перевести дыхание, прежде чем постучать. Был теплый вечер, и на узкой улице, среди домов с выступающими верхними этажами, стоял слабый, но хорошо ощутимый запах, который испускает булыжник мостовой и каменные стены после заката солнца. Там и тут слонялись люди, не спешившие возвращаться домой после вечерней прогулки; закрывались последние ставни лавок; зажигались первые фонари.

Из окон верхнего этажа дома Ришарде до Блеза донеслись журчащие аккорды цитры и голос, который он узнал бы где угодно. Песня тоже была ему знакома:

Стоял Чайльд-Уотерс в конюшне своей

И белого гладил рукой скакуна.

Пришла к нему леди, рассвета милей,

Ему говорит она:

«Спаси тебя Бог, прекрасный сэр,

Спаси и сохрани…»

Как о многом напомнила эта песня! И как исчезла вдруг, словно от дружеского прикосновения, светская скованность, которую он уже начинал ощущать!

Он мог повторить мотив, хотя и не знал английских слов; и вот, прямо на улице, он весело подхватил мелодию. Из комнаты наверху послышался смех.

Почти сразу же дверь перед ним отворилась. Слуга с зажженным канделябром пригласил его войти и проводил через темное помещение конторы вверх по винтовой лестнице в углу, соединяющей первый этаж со вторым. Выйдя из лестничного колодца, он сразу очутился в просторной, ярко освещенной свечами комнате и в следующий миг увидел Анну, которая шла к нему, протягивая руки.

Он ожидал обычного церемонного приема, который незамужняя благородная девица оказывает постороннему мужчине в присутствии компаньонки, и это простое дружеское приветствие было для него настолько же неожиданным, насколько очаровательным. Очевидно, он был обязан этим мадам Ришарде, которой его тут же представили. Ею оказалась молодая женщина лет двадцати пяти, приветливая, крепкая, жизнелюбие било из неё буквально через край, нисколько не омраченное беременностью, подходящей уже к концу.

— Наконец-то! — воскликнула она. — Вот он каков, этот знаменитый мсье де Лальер! Клянусь Богом, если бы миледи не смогла принять вас сегодня вечером, я пригласила бы вас для себя. Она так заинтриговала меня рассказами о ваших доблестях, что я дождаться не могла… Бог свидетель, мадемуазель, он меня не разочаровал. Садитесь-ка вот сюда, мсье, между нами, и дайте на вас поглядеть…

В обществе госпожи Ришарде невозможно было чувствовать себя скованным.

— Вижу, что вы не забыли шевалье де Уотерса, — заметила Анна. — Я не знала, услышите ли вы меня на улице… Я старалась петь как можно громче.

Блез широко улыбнулся:

— Смогу ли я когда-нибудь о нем забыть?

Он повернулся к госпоже Ришарде:

— Мадемуазель рассказывала вам, как меня здорово лягнул мой же конь сразу после того, как она пропела эту песню?

Супруга синдика заинтересовалась:

— Нет… Я слыхала только о ваших неприятностях с мадам де Перон.

Анна быстро вмешалась:

— Надеюсь, что мадам благополучно отбыла из Женевы, мсье де Лальер. Я была так занята, что не нашла времени побеспокоиться об этом самой…

Он сразу же понял намек и заверил её, что мадам де Перон и её слуги сейчас уже в пути обратно во Францию. Похоже, семейство Ришарде ничего не слышало о побеге из Санса и предполагало, что Анна рассталась со своими спутниками только в Женеве. Совершенно очевидно было, что пускаться в излишние объяснения не стоит.

— Но расскажите же мне о себе, мсье, — продолжала Анна. — Я-то полагала, что вы сейчас уже в Лионе. А как же армия? Или женевские дамы не оставляют вас без дела? Как поживает этот ваш молодой приятель де ла Барр, о котором мне говорил маркиз де Воль? Видите, я за вами все время следила…

— Но не так пристально, как я за вами, мадемуазель…

Веселая болтовня продолжалась. Он рассказывал Анне о разных случаях, когда ему доводилось издалека видеть её. Госпожа Ришарде, конечно же, осведомилась, как ему понравилась Женева, и он похвалил чистоту в городе, которая так отличает его от грязного Парижа и других французских городов. А гостиница «Три короля» просто великолепна. Коснулись и политики.

— Вы часто видетесь с монсеньором де Волем? — спросила Анна с подчеркнутой небрежностью, которая от него не ускользнула.

— Да от случая к случаю, — ответил он тем же тоном. — Маркиз удостаивает меня чести — слово сегодня, два завтра…

Да, он со дня на день откладывал возвращение в Лион, во многом потому, что все надеялся на эту встречу. Может быть, теперь он дождется отъезда маркиза и поедет в его свите. Торопиться некуда, поскольку итальянская кампания ещё не началась.

И все же, какой приятной компаньонкой ни была госпожа Ришарде, беседа втроем — совсем не то, что без нее, совсем не то, что тогда, на дороге…

Драгоценные минуты текли, и у Блеза становилось все тяжелее на сердце. Без сомнения, он видит Анну Руссель в последний раз. Если будущего нет, что толку цепляться за последний раз? Допустимое приличиями время его визита уже почти исчерпалось.

— Не окажете ли вы мне милость, — попросил он, — не споете ли, прежде чем я уйду? Только не об этом мерзавце де Уотерсе. Вы как-то пели мне балладу о каком-то кавалере по имени Томас — вот фамилию забыл — который встретил чужеземную даму и стал её рабом в далеком краю… Помните?

Их взгляды встретились. Ему не было нужды подчеркивать аналогию.

— Томас Рифмач?

— Вот-вот. Вы споете её, мадемуазель?

— Если вы подадите мне цитру…

«Я навсегда запомню её вот такой», — подумал он и почувствовал, что собирает все силы и способности, чтобы ничего не забыть, чтобы образ её остался в его памяти и в душе таким же ярким, как сейчас.

Она посидела минуту с цитрой на коленях, улыбаясь ему. Потом, высвободив кисти рук из длинных, расширяющихся книзу рукавов бархатного платья, взяла несколько аккордов, легко, словно пальцы её блуждали по струнам.

Песня зазвучала с такой глубиной и нежностью, что в ней появился какой-то новый смысл.

Над быстрой речкой верный Том

Прилег с дороги отдохнуть.

Глядит — красавица верхом

К воде по склону держит путь…

Блез словно наяву увидел тот участок дороги между Маленом и Дижоном, где Анна пела эту балладу, а потом перевела ему слова. Справа был лес, налево убегали холмы, сплошь покрытые виноградниками. На миг эта сцена представилась ему ярко и живо, а потом растаяла в пламени свечей…

Он мог понять общее содержание песни, но в эти минуты все яснее постигал тот особый, личный смысл, который она вкладывала и в слова, и в мелодию.

Ее чудесной красотой,

Как солнцем, Том был ослеплен.

— Хвала Марии пресвятой! —

Склоняясь ниц, воскликнул он.

Блез воспроизвел сцену — слегка поклонился и повел рукой в её сторону. Анна покачала головой:

Твои хвалы мне не нужны,

Меня Марией не зовут…

Край её маленького головного убора в форме полумесяца, усыпанный бриллиантами, сверкал в свете горевших свечей. Блез заметил у неё на шее золотую цепочку, спускавшуюся в квадратный вырез лифа. И подумал о медали, висящей на этой цепочке.

Тебя, мой рыцарь, на семь лет

К себе на службу я беру…51

Песня оборвалась. С лестницы донесся — внезапно и громко — мужской голос:

— К вашим услугам, прекрасные дамы…

И в комнату шагнул высокий человек, казавшийся ещё выше из-за тени, следовавшей за ним.

Позднее Блез вспоминал, что отметил, как отворилась, а потом захлопнулась наружная дверь, слышал неразборчивые голоса; но, поглощенный песней, как и обе дамы, не обратил на это внимания. Наверное, он решил про себя, что вернулся мэтр Ришарде, которого не было дома, когда Блез пришел. Та же неясная мысль мелькнула у него в голове и сейчас. Но только на мгновение.

Цитра соскользнула на пол, зазвенели струны — Анна вскочила на ноги. Она вдруг побледнела от волнения. Что-то воскликнула по-английски. Но её перебил вошедший, в голосе которого звучало какое-то предупреждение:

— Говард Касл из Лондона, прекрасные дамы, к вашим услугам.

Это был крупный, широкоплечий, худощавый человек, ростом выше Блеза. Рыжеватая борода, тронутая сединой, не скрывала надменного рта с опущенными уголками, не смягчала крупного носа, крючковатого, как кривой нож, и придающего лицу властное выражение. На госте была суконная шапка и скромное платье купца; однако из-под плаща высовывалась рукоятка шпаги, а рука, лежащая на ней, была большая, сильная и явно умелая. Его присутствие как-то давило на окружающих, и не успел он пройти по комнате и трех шагов, как Блез уже понял, кто перед ним. Даже если бы Анна не взволновалась так, даже если бы её вообще здесь не было, Блез не мог не заметить отдаленное, но ощутимое сходство между ними. Вдобавок он обратил внимание, что у этого человека что-то не в порядке с глазами, и вспомнил, что сэр Джон Руссель ослеп на один глаз от раны, полученной при нападении на Морле.

Теперь, когда Блез сообразил, кто это, все дальнейшее стало напоминать ему какой-то фарс. Без сомнения, сэра Джона здесь ожидали, хотя, конечно, не сегодня вечером. Госпожа Ришарде приветствовала его с большим почтением, чем обычного купца, однако без всякого удивления повторила имя, которое он назвал, и выразила сожаление, что её супруга, синдика, нет дома и он не может приветствовать гостя.

Анна сразу же взяла себя в руки:

— А, господин Говард, мы ожидали вас со дня на день. Мы рассчитывали, что вы предупредите нас письмом…

— Я и собирался, мадемуазель, — ответил тот, — но не нашел оказии отправить письмо с дороги.

Он говорил по-французски так же гладко, как и она, и с той же легкой протяжностью.

— Что нового в Лондоне? — продолжала она. — Как там мой брат, как наши друзья?

— Когда я выезжал, миледи, у них все было прекрасно… — Он перевел взгляд на Блеза. — Сожалею, что прервал пение. Меня не поставили в известность, что у вас гость, и, услыхав знакомую песню, я хотел сделать вам сюрприз.

Блез поклонился. Он чувствовал, что попал в ловушку, ему очень хотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Он имел несчастье обнаружить, что английским посланцем оказался в конце концов все-таки брат Анны, он встретился с ним в минуту его прибытия — и это страшно его расстроило. Блез чувствовал себя лицемером и двурушником, пусть и невольным. Это делало миссию, которую поручил ему де Сюрси, ещё более отвратительной.

Анна повернулась к нему.

— Господин Говард Касл — один из самых старых моих друзей, мсье. Он — лондонский торговец шерстью и путешествует по своим торговым делам. Я надеюсь, что он привез мне письма…

Она нервным коротким жестом представила Блеза:

— Мсье де Лальер…

Мнимый Говард Касл поклонился в свою очередь, но потом обнаружил явное удивление:

— Де Лальер? — повторил он.

— Да, мсье.

— Из Форе?

— Так и есть… — Блез оторопело уставился на собеседника. Откуда, черт побери, этот англичанин знает о нем?

— Сын Антуана де Лальера?

— Именно.

И тут поведение англичанина совершенно изменилось. Он улыбнулся и протянул руку:

— Ну, господин де Лальер, вот это сюрприз. Я надеялся встретиться с вами в Бург-ан-Бресе, но получилось намного лучше. Позвольте представиться: Джон Русселл52. Со мною прибыли мсье Шато и капитан Локингэм…

— Брат! — воскликнула Анна по-английски.

Но он был настолько увлечен, что не обратил внимания. Повернувшись к ней, он продолжал:

— Ну, вы готовы, мисс? Мы должны выехать завтра. Вы составите нам компанию до самого Бурга…

— Брат! — Она схватила Русселя за руку. — Осторожнее! Это ошибка…

Пораженный явным отчаянием Анны и не менее явным замешательством на лице Блеза, сэр Джон переводил взгляд с сестры на её гостя.

— Ошибка? — повторил он по-английски. — Какая же здесь может быть ошибка? Зачем мне сохранять свое инкогнито при этом джентльмене? Я собирался встретиться в городе Бург-ан-Бресе с господином Ги де Лальером, сыном Антуана де Лальера из Форе. Я должен был представиться ему. Вы не знаете об этих планах, мисс…

— Но его зовут не Ги, а Блез де Лальер. Он кавалерист в войске короля Франции. Сопровождал меня из Фонтенбло…

Они говорили тихо и по-английски, но Блез мог догадаться, о чем идет речь. Имя его брата объясняло все. Для роли связного между Бурбоном и английским эмиссаром среди сторонников герцога нельзя было выбрать никого лучше, чем Ги де Лальер. Никто из них не знал так хорошо дорог восточной Франции, никто не обладал таким хладнокровием, смелостью и находчивостью. Итак, Ги был назначен проводником, и случайная путаница с именами волей-неволей поставила Блеза в положение шпиона и Иуды.

Он прочел на лице англичанина испуг, а потом ярость. Затянутая в перчатку рука Русселя вдруг так сильно сжала плечо Анны, что она вздрогнула от боли. Он вымещал на ней досаду за собственный грубый промах. Но Блез не мог понять приглушенных, горячих слов, хотя уловил в них угрозу.

Бледная, как полотно, Анна, похоже, заверяла его в своей невиновности. Потом, собравшись с духом, она продолжала речь тихим шепотом; и то, что она говорила, несколько смягчило Русселя. Его рука отпустила её плечо; он стал теребить бороду. Очевидно, Анна уверяла его, что этот промах можно поправить, что Блеза несложно прибрать к рукам.

В конце концов сэр Джон отрывисто кивнул, и они снова повернулись к Блезу.

— Мсье, простите, — сказал Руссель, — простите мою ошибку… Господина, с которым я должен был встретиться, зовут Ги де Лальер. Поскольку он тоже сын Антуана, носящего ту же фамилию, вы, должно быть, братья.

— Да, — подтвердил Блез, — он мой старший брат.

Англичанин демонстративно потер руки:

— Ну вот, ну вот, этим все и объясняется… Сестра говорит, что вы не на стороне вашего брата в теперешних несчастливых раздорах между королем Франциском и монсеньором де Бурбоном.

— Нет, я служу королю.

Блез считал, что единственный выход для него сейчас — говорить правду и придерживаться своей роли бесхитростного солдата.

— В высшей степени похвально, — одобрил собеседник. — Я далек от намерения осуждать кого бы то ни было за верную службу своему государю…

Он перевел нетерпеливый взгляд на госпожу Ришарде.

— С вашего позволения, прекрасная дама, — резко произнес он, — нам нужно обсудить в своем кругу некоторые частные дела… Если бы мы могли остаться одни, я был бы вам чрезвычайно обязан.

Это была не просьба, а приказ. Он выгонял хозяйку дома из её собственной гостиной, словно служанку. От такой бесцеремонности Блез покраснел до самой шеи. И вспомнил рыцаря Чайльд-Уотерса.

Несколько испуганная, госпожа Ришарде пролепетала что-то в знак согласия и вышла.

— Однако служение своему государю, — продолжал Руссель тоном учителя, внушающего что-то школьнику, — не вынуждает дворянина бесчестно использовать случайное преимущество перед другим дворянином. Я полагаю, что вы — человек чести, господин де Лальер.

— Надеюсь, что да, — чопорно сказал Блез. Чем-то этот Русселл, Руссель или как там его, вызывал в нем бешенство. Он не мог сдержаться, чтобы не добавить: — У вас есть какие-нибудь сомнения на этот счет?

Анна быстро вмешалась:

— Одну минуточку, умоляю! — Она взывала к Блезу. — Конечно же, нет, господин друг мой. Что за вопрос! Брат не имел в виду ничего подобного. Позвольте мне объяснить. Видите ли, дело касается моего брака. Пройдет некоторое время, прежде чем жених мой господин де Норвиль сможет достаточно надолго покинуть герцога Бурбонского, чтобы поехать в Савойю. Брат приехал из Англии, чтобы проводить меня к нему. Очевидно, господин Ги де Лальер должен быть нашим проводником от Бург-ан-Бреса. Из-за войны и из-за своего положения мой брат путешествует инкогнито, хотя я не сомневаюсь, что у него есть пропуск во Францию.

Она взглянула на Русселя, тот кивнул.

— Конечно, есть. Он подписан самой миледи регентшей. Мне пришлось выложить кругленькую сумму через наших банкиров в Париже. Но в конце концов удалось сделать сговорчивым канцлера Дюпра.

Блез что-то пробормотал и попытался сделать вид, что принимает эту басню всерьез. Может быть, пропуск был и поддельным, хотя, конечно, его могли выдать умышленно, с целью облегчить въезд и последующий арест английского эмиссара. Но в эту минуту Блезу не хотелось распутывать правду и ложь в том, что ему говорили.

Ему было тошно от этого дела, тошно от службы, которая заставляла Анну лгать, а его самого выглядеть обыкновенным лицемером. Ей это явно не нравилось, и ему тоже. Оба они запутались в своей верности противоборствующим силам и не могут выбраться.

— Итак, вы видите, — продолжала она непринужденным тоном, — будет крайне неприятно, если вы расскажете кому-нибудь о моем брате и не захотите считать всю эту историю чисто доверительным делом, касающимся лишь нас троих. Это все, что имел в виду сэр Джон, упомянув о поведении человека чести. Господин друг мой, я знаю вас так хорошо, что уверена: ради меня вы сохраните молчание.

— Да-да, я понимаю, — пробормотал Блез, ненавидя самого себя. И сделал движение к выходу. — Однако я слишком засиделся, мадемуазель. У вас с милордом Русселем найдется о чем поговорить…

— Вы дадите мне честное слово? — прервала она.

— В чем?

— Что никому не сообщите о происшедшем.

Вот он и достиг тупика, где не помогут никакие хитрости и увертки. Он должен либо отказаться, либо дать слово — и тут же нарушить его… Впрочем, нет, есть ещё один ход, который можно сделать.

— А вы дадите мне честное слово, — нанес он встречный удар, — что все, сказанное вами, — правда? Что ваш брат, въезжая во Францию, не имеет иной цели, кроме как сопроводить вас к господину де Норвилю; что он не выполняет никакой миссии, враждебной Франции или каким бы то ни было образом касающейся герцога Бурбонского?

Она отступила на шаг, лицо её побелело, она не могла поднять на него глаза.

— Вы сомневаетесь во мне?

Он кивнул.

— Да — ибо вы тоже служите своему королю. Но если вы дадите мне честное слово, я поверю ему. И дам вам свое.

Сэр Джон Руссель резко вмешался:

— Конечно, даст. Я могу заверить вас, мсье, что…

— Я говорил с мадемуазель.

Руссель вспыхнул:

— Вы слышали, мисс? Дайте ему слово — и покончим с этим.

Она по-прежнему молчала.

— Клянусь Богом, — крикнул Руссель, — мне что, дважды повторять? Так-то вы повинуетесь?..

Тогда она заговорила, но Блезу показалось, что её больше не беспокоит непосредственная причина спора:

— Я полагаю, что вы сообщите об этом маркизу де Волю?

— Да, — сказал он.

— Я понимаю так, что регентша приказала вам заниматься ещё кое-чем, кроме сопровождения меня до Женевы?

Блез не отвечал. Он хорошо понял ход её мыслей. Он раскрыл карты. Простодушный солдат, которым он притворялся, не усомнился бы в ней, не заподозрил бы так легко её брата, не стал бы докладывать так срочно де Волю…

— Теперь не будет никакого вреда от того, что вы скажете мне, мсье, — теперь, когда все подошло к концу… — Казалось, она с трудом выдавливает из себя слова. — Я спрашиваю вас… по некоторым причинам, которые вы поймете, — служите вы своему королю только в качестве солдата или ещё каким-либо образом?

Он мог бы уйти от прямого ответа, но ему не удалось бы избежать её полного боли взгляда. И он решился отбросить последнюю тень притворства:

— Некоторое время я был в подчинении у маркиза де Воля.

— А-а… — сказала она и мгновение спустя добавила: — Значит, все эти дни вы были только шпионом!

— Довольно! — резко оборвал Руссель. — Хватит с нас этого…

Но она не обратила на него внимания и не отвела глаз от Блеза:

— Теперь мы враги, господин де Лальер. Подумайте о себе самом — и берегитесь.

— Я никогда не буду вам врагом.

Внезапное движение Русселя вовремя предостерегло его. Он выхватил шпагу так же быстро, как и англичанин.

— Нет! — вскрикнула Анна и схватила брата за руку. — Только не так!

Он отбросил девушку в сторону:

— Это единственный способ! Он не должен выйти из дома.

Шпаги скрестились. И тут Блез пустил в ход уловку, финт, которому научился в Италии: быстрый захват клинка противника и внезапный рывок с поворотом. Шпага англичанина со звоном покатилась через всю комнату. Руссель замер, морщась от боли в запястье.

— Отойдите от лестницы, — приказал Блез.

Он в последний раз взглянул на озадаченного Русселя и в лицо Анны, твердо и спокойно глядевшей на него, когда он шел через комнату.

Потом спустился по лестнице, ощупью нашел дорогу через темную контору внизу и вскоре был уже на улице.

Глава 27

Нельзя было терять ни минуты. Маркиза де Воля следовало уведомить о происшедшем как можно скорее. Однако уже на полпути к гостинице «Три короля» Блез вспомнил, что маркиз в этот вечер ужинает с Эразмом и церковником из собора. Это означало, что придется прервать их беседу, де Сюрси вынужден будет извиняться перед гостями, все это приведет к дополнительным проволочкам и, хуже всего, вызовет нежелательные толки среди гостиничной прислуги.

И даже в этом случае — что сможет предпринять маркиз? Разве что дать указание французскому тайному агенту Ле-Тоннелье, чтобы тот удвоил бдительность, дабы можно было проследить за каждым шагом сэра Джона Русселя. Собственно, лишь это и имело значение. Не такой человек, похоже, Руссель, чтобы отказаться от выполнения жизненно важной миссии только из-за того, что его инкогнито раскрыто. Необходимо узнать день и час, когда он покинет Женеву, по какой дороге поедет и кто будет его сопровождать.

Итак, Блез решил взять дело в свои руки. Он свернул направо с улицы Гран-Мезель, быстрым шагом прошел через весь город к берегу озера и постучался у дверей Ле-Тоннелье. Этого человека, выдававшего себя за состоятельного виноторговца, он встречал несколько раз в обществе маркиза, так что они друг друга знали.

Пока Блез торопливо шагал через город, его прежнее отношение к порученной миссии весьма и весьма изменилось. Получаса в обществе Русселя оказалось вполне достаточно, чтобы признать в нем врага, человека, ненавидеть которого — одно удовольствие: надменного, грубого, бесчестного. Несомненно, он смел и предан Англии, но эти его качества ничего не могут изменить. Расстроить его планы, схватить его самого — прямая обязанность любого француза, которую следует исполнить без всяких сожалений.

Ле-Тоннелье оказался дома; Блез потолковал с ним в углу склада, тускло освещенного свечкой. Агент, человек проницательный и энергичный, сразу же понял, насколько срочное это дело, и пообещал приступить к нему немедленно.

Собственно, о прибытии какого-то всадника в дом синдика Ришарде ему уже сообщили, но кто этот приезжий, не было установлено. Теперь Ле-Тоннелье лично даст указания своим шпионам. Блез может быть уверен, что никто не покинет дом синдика — с парадного ли, с черного ли хода — без слежки.

Однако есть план и получше. Один из людей Ле-Тоннелье в родстве со слугой Ришарде, который уже подкуплен и рьяно сообщает любые сведения, какие удается узнать. Ле-Тоннелье немедленно с ним свяжется. Он попытается также выследить господ Шато и Локингэма, которых английский милорд упомянул как своих спутников, и лично доложит обо всем маркизу сегодня же вечером, попозже. Господин де Лальер может всецело положиться на его усердие и расторопность. Монсеньор де Воль платит щедро и аккуратно.

Уверенный, что сделал все возможное на данный момент, Блез направился вдоль берега к площади Трех Королей. Он надеялся, что к этому времени маркиз уже закончил ужин и сумеет обсудить с ним события сегодняшнего вечера. Однако, войдя в гостиницу, он узнал, что монсеньор ещё сидит за столом в садовой беседке со своим знаменитым гостем.

В большом волнении Блез прошел через дом в темный сад. Поскольку уже давно минуло восемь часов, он утешался тем, что застолье не должно затянуться особенно надолго.

Гостиничный сад во всех направлениях пересекали дорожки, кое-где их перекрывали решетчатые арки, увитые виноградными лозами, и получалось нечто вроде зеленого лабиринта, в котором постояльцы могли прогуливаться или беседовать без посторонних глаз.

Разбросанные тут и там беседки, где стояли столы и дерновые скамейки, предлагали укромное место для бесед или трапез на свежем воздухе в хорошую погоду. Идя на звук голосов, Блез свернул к одной из них и остановился у входа.

Лампа, подвешенная к решетчатому своду, бросала мягкий свет на людей, сидевших у стола; поблескивали серебряные приборы и кувшины, которые маркиз брал с собой в поездку и использовал, когда случалось принимать важных гостей.

Де Сюрси, как хозяин, занимал место во главе стола, по правую руку от него сидел Эразм, по левую — коренастый, грузный человек, очевидно, каноник из собора.

К удивлению Блеза, четвертым в компании оказался Пьер де ла Барр, выглядевший весьма подавленным, как будто сносил тяжкую кару. Несомненно, маркиз, обуянный жаждой просвещения молодежи, силой заставил Пьера воспользоваться счастливой возможностью, которую столь бездумно отклонил Блез из-за приглашения к миледи Руссель.

Поверхность стола перед молодым стрелком украшали геометрические фигуры из хлебных крошек. Он сидел, твердо подпирая подбородок кулаком, чтобы не клевать носом, остекленевшие глаза не выражали ничего, кроме угрюмого долготерпения, и лишь при виде Блеза они немного оживились.

Разговор шел на латыни — международном языке той эпохи, и он был настолько серьезен, что никто, кроме Пьера, не заметил появления Блеза, пока последний не сделал шаг вперед. Только тогда де Сюрси, подняв на Блеза глаза, коротко представил его канонику Картелье, пригласил сесть рядом с Пьером и возобновил беседу:

— Dicebas, Erasme eruditissime?

— О Господи! — шепнул Пьер Блезу, едва шевеля губами. — Ну и натерпелся же я! Неужели это никогда не кончится?

— Полагаю, что вы говорите на латыни, господин де ла Барр, — заметил маркиз, разумеется, на латыни. — Прошу вас, здесь — ничего, кроме латыни.

Пьеру удалось скрыть стон, притворно закашлявшись.

— Итак, вы говорили, ученейший Эразм?.. — повторил маркиз.

Очевидно, беседа имела какое-то отношение к Карлу Пятому, германскому императору и испанскому королю; этого государя сравнивали с Франциском, королем Франции. На минуту Блезу удалось сосредоточиться на разговоре, собрав все свои скудные познания в латыни; но его мысли тут же унеслись далеко — к недавней сцене в доме Ришарде. Он рассеянно снял шляпу и стал ерошить волосы рукой.

Теперь, когда шило вылезло из мешка, сэр Джон Руссель, разумеется, не задержится в Женеве. Покинул ли он уже дом синдика? Успеет ли Ле-Тоннелье вовремя расставить наблюдателей? Если Руссель исчезнет, то снова напасть на его след будет непросто. Ги де Лальер сумеет украдкой пробраться с ним во Францию по одной из многочисленных дорог и дорожек, ведущих через границу.

Блез с ума сходил от нетерпения. Маркиза необходимо предупредить о создавшемся положении. Блез тщетно пытался поймать его взгляд, потом раз или два кашлянул, но де Сюрси не смотрел по сторонам. Сидя как на иголках, Блез с трудом удерживался от проклятий по адресу знаменитого Эразма и мысленно посылал его ко всем чертям.

— Et quare Caesarem Francisco regi praeferas, magister illustrissime? — говорил между тем маркиз.

Блезу вколотили в голову за время пажеской службы при дворе де Сюрси некоторые познания в латыни, достаточные для того, чтобы сейчас, хоть и с муками, поспевать за общим ходом дискуссии. Но понимание его напоминало слабый огонек, мерцающий в мозгу, — большей частью тусклый, хотя по временам вспыхивающий чуть ярче.

— Вы спрашиваете меня, почему я предпочитаю императора королю Франциску? — переспросил Эразм. — Нелегкий вопрос для бедного писателя! — Он развел руки в знак бессилия. — Что может знать книжный червь об императорах и королях?

— Ничего, — улыбнулся маркиз. — Но кто осмелится считать Эразма книжным червем, кроме самого Эразма? Если есть хоть один предмет, о котором ваше мнение не стоит выслушать, будьте добры назвать мне его…

Собеседник вздохнул:

— Такие предметы было бы слишком долго перечислять, mi domine…53 Вся моя мудрость состоит в том, что я знаю, как мало знаю. Но — извольте, я разрешаю вам самому ответить на ваш вопрос. — Oн отхлебнул вина и вздохнул с удовольствием. — Клянусь богами, никогда мне не доводилось пробовать более восхитительного бонского.

Было трудно устоять перед очарованием этого человека. Несмотря на озабоченность совсем иными делами, Блез поймал себя на том, что внимательно слушает. Поблескивание перстня на чуткой руке Эразма, его жесты, мягкая ироничная улыбка — все было полно изящества и неотразимой привлекательности. Глаза и худощавое, живое лицо светились умом. Латынь, на которой он говорил, обладала тонкостью скрипичного смычка — или кинжала.

— Ответить на мой собственный вопрос? — подстрекал его маркиз.

— Да, если вы сумеете говорить искренне. Но доступна ли искренность царедворцу? Подвергнем её испытанию. Вообразите, друг мой, что я представлю вашему взору государя, который истинно осознает тяжесть, лежащую на его плечах; который печется об интересах общества более, чем о своих личных делах; который повинуется законам, им самим установленным; который следит за своими чиновниками и требует от них строгого отчета; который, наконец, никогда не забывает, что его влияние может быть обращено и во благо, и во зло. Что скажете вы о таком государе?

— Негодяюс дерьмовус! — пробормотал Пьер на латыни собственного изобретения. У него свело челюсти — он пытался скрыть зевок. — Ну и вечерок!

— Я сказал бы — rara avis in terris54, — ответил де Сюрси. — Но я знал одного такого: моего покойного повелителя, короля Людовика, двенадцатого носителя этого имени. Ваше описание верно рисует его в последние его годы.

— Согласен, — заметил Эразм, — и я слышал, что оно применимо и к императору. Ну, а теперь вообразим, что я представлю вашему взору государя, предающегося лишь удовольствиям, который перекладывает заботы на плечи своих министров, изгоняет от себя любого, кто не услаждает его слух приятными речами; который считает, что он исполняет долг, возложенный на него королевским саном, если каждый день охотится, держит целые конюшни прекрасных лошадей, строит себе дворцы дюжинами, потворствует каждой своей прихоти; который торгует титулами и должностями, грабит своих вассалов с помощью подстроенных судебных процессов и ежедневно изобретает новые способы перекачивать деньги из кошельков подданных в свой собственный. Что скажет о таком государе ваша светлость? Только будьте искренни.

Маркиз рассмеялся:

— Итак, вы запутали меня в свою паутину, о хитроумнейший мастер! Сначала вы нарисовали мне портрет идеального государя, искусно подчеркивая, что передо мною император. Потом представили мне карикатурную фигуру, которую любой честный человек признает одиозной, и хитро подтолкнули меня к осуждению короля. Позор на вашу голову, почтенный Эразм, за такие фокусы с другом! Но, допустим, я не приемлю карикатуры; какой обманный трюк, какой ложный выпад вы пустите в ход дальше?

— Никакого ложного выпада, только прямой укол, vir carissime, 55 — улыбнулся собеседник, — я скажу, что, как и предвидел, вы всего лишь упрямый мул… Но согласитесь, что на ваш первый вопрос относительно Карла и Франциска я уже частично ответил. И я пью за ваше здоровье, как за достойного партнера в тонком искусстве словесной игры. Прозит!

В этот момент Блез решился наилучшим образом использовать паузу. Если разговор пойдет по новому кругу, то одному Богу известно, когда он окончится.

— Могу ли я сказать два слова вашей светлости наедине?

Де Сюрси, отхлебнув вина в ответ на тост Эразма, поставил кубок и нахмурился:

— Чума возьми! Это должны быть очень важные два слова, чтобы оправдать такое вмешательство в нашу беседу… Что, они не могут подождать?

Резкость была столь необычной для патрона, что Блез смог лишь пробормотать, запинаясь:

— Сожалею, но это дело величайшей важности.

Маркиз поднялся с места:

— Ну, тогда, domini mei56, прошу простить меня, я оставлю вас на минуту. А тем временем, остроумнейший Эразм, прошу вас рассмотреть, что вы имели в виду, говоря о частичном ответе, ибо, как мне кажется, вы намереваетесь кое-что добавить. А я спрошу вас об этом, когда вернусь… Нет, нет, мсье де ла Барр, — продолжал он, обращаясь к Пьеру, который было проворно поднялся и уже пытался украдкой выбраться из беседки, — вы оставайтесь здесь и развлекайте наших гостей.

Де Сюрси, сопровождаемый Блезом, отошел в сторону от беседки на одну из садовых дорожек. Остановившись, он нетерпеливо произнес:

— Ну?..

Однако при первых же словах доклада его раздражение исчезло. Он резко выдохнул и схватил собеседника за руку:

— Сэр Джон Руссель!.. Клянусь Богом, тебе следовало бы сказать об этом сразу… Ну, и что дальше? Говори же!

Блез рассказал о путанице с именами и о том, что ему удалось извлечь из промаха Русселя.

— Бург-ан-Брес, — повторил маркиз. — Да, именно оттуда посланец императора, де Борен, тайно проник во Францию, когда в июле встречался с Бурбоном в Монбризоне. Этот Шато, о котором упомянул сэр Джон, — его секретарь, Локингэм — капитан на службе императора. Ясно, что на следующей встрече с герцогом они будут представлять Империю, а Руссель — Англию. Все три союзника вместе. Отличный улов для наших сетей! Только бы не опоздать! Тебе следовало без колебаний прервать меня. Я должен немедленно дать указания Ле-Тоннелье.

— Я уже позволил себе вольность сделать это, монсеньор.

Блез описал свой разговор с тайным агентом, в ответ патрон восторженно ударил его по плечу.

— Браво! Ну что за молодец! Ты делаешь успехи, сын мой. Горжусь тобой.

— Что же теперь? — спросил Блез.

Маркиз помедлил.

— Пока мы не получим донесения Ле-Тоннелье, думать не о чем. Без сомнения, тебе придется выехать с рассветом, но эти планы мы можем обсудить попозже. Многое зависит от того, что сообщит нам Ле-Тоннелье.

Он повернулся, чтобы возвратиться в беседку.

— Извините меня, — сказал Блез, — я думаю, мне бы лучше уложить свои седельные сумки да сказать конюху насчет лошадей. В такое время как-то трудно припоминать латинские склонения, не говоря уж о синтаксисе…

— Конечно. — Маркиз взял Блеза под руку. — Но тем не менее я хочу, чтобы ты вернулся вместе со мною и послушал. По двум причинам. Во-первых, потому, что спокойствие — добродетель, а суета — грех. Подождут твои сумки… А во-вторых — и прежде всего — мне хочется, чтобы ты послушал Дезидерия Эразма. Наши ничтожные трепыхания, наши заботы и тревоги забудутся. Они — лишь мелкая рябь на поверхности моря времени. А жизнь и мысли великих людей лежат намного глубже, и они поистине не подвластны времени. Я надеюсь, что смогу подвести его к обсуждению нашей эпохи, ибо из всех ныне живущих он зрит яснее и дальше любого. А мы с тобой за деревьями не видим леса. Разговор поможет тебе какую-то минуту смотреть на мир его глазами… О Господи Боже, это ещё что такое?

Из беседки донеслись звуки бурного веселья. Подойдя ближе, они услышали голос Пьера, который говорил то басом, то фальцетом, явно что-то представляя, его то и дело прерывали взрывы смеха. Блез узнал «Новый и весьма веселый фарс о Пе», в котором Пьер попеременно разыгрывал роли мужа, жены и судьи. Фарс не отличался утонченностью и, естественно, исполнялся не на латыни. Он подошел к лихому финалу, когда маркиз и Блез вернулись в беседку.

Каноник с побагровевшим лицом фыркал от восторга и колотил кулаком по столу. Эразм, вскидывая вверх свой длинный нос, покатывался со смеху.

— А, монсеньор, — приветствовал он де Сюрси на плохом французском, — вы сказали этому молодому человеку, чтобы он нас развлекал, так он этим и занимается — и превыше всяческих похвал! Настоящий оживший Росций!57

Маркиз, улыбаясь, погрозил пальцем Пьеру:

— У вас что, милейший, нет чувства почтения? Не лучше ли использовать время пребывания в обществе этих достойных людей, подобно Христу среди богословов, задавая им вопросы и совершенствуя ум свой, чем оскорблять их слух непристойными и дерзкими стишками? Я в отчаянии от вас!

Пьер изо всех сил изображал раскаяние, но успел подмигнуть Блезу.

Эразм заступился за него:

— А вы никогда не слыхали, господин де Воль, об акробате-неудачнике, ставшем монахом, который так позабавил Пресвятую Деву, кувыркаясь перед её алтарем в некоем аббатстве, что она снизошла с небес и приняла телесный образ, дабы вытереть пот со лба его, когда он устал представлять перед нею? Весьма поучительная легенда… Что касается меня, то юмористов я ценю выше, нежели педантов этого мира. И я благодарю господина де ла Барра — он рассеял мою хандру самым веселым рассказом, какой мне довелось услышать в этом году…

Мудрец пошарил у себя за поясом, вынул длинное гусиное перо и подал Пьеру:

— Вот, искусник-актер, возьми это перо и носи на шляпе — перо Эразма, как его дань смеху.

Пьер, рассыпавшись в благодарностях, тут же лихо воткнул перо в шляпу и поклялся, что не расстанется с ним и за сотню крон. Он был так польщен похвалой великого человека, что даже попытался следить за беседой, которая снова пошла на латыни, и с восхищением прислушивался к словам Эразма.

В речах Эразма Блезу открывался новый мир. За исключением кратких периодов общения с де Сюрси и Анной Руссель, он жил в мире грубой физической силы, примитивных эмоций и желаний, скованном традициями и религиозными устоями, — в мире, где оригинальная мысль настолько блистательно отсутствовала, что никто и не подозревал о возможности её существования. И теперь, когда стлавшийся по земле густой туман немного поднялся, он разглядел проблески иной жизни — свободной, смелой и не стесненной условностями.

— Давайте, — говорил Эразм, — забудем наши личные и мелкие заботы: что ваша светлость — слуга Франции, что у вас, каноник Картелье, голова идет кругом от хождения по канату между Савойей и кантонами, что мне, бедняге, приходится царапать пером, дабы заработать на пропитание. С вашего позволения, поднимемся на ступень выше…

Его улыбка, обращенная ко всем, в том числе и к Блезу с Пьером, была необычайно любезной и подбадривающей.

— Да, мой высокочтимый де Сюрси, вы были правы: я должен ещё кое-что сказать и о Франции, и об Империи. Ибо если бы император Карл был государем намного худшим, а Франциск, христианнейший король, — намного лучшим, я все-таки оставался бы верным приверженцем империи. И вот по какой причине. История в развитии своем переходит, главным образом, от меньшего к большему, все более широко расходящимися кругами. Империя гибнет, но в конце концов появляется империя более великая. Мог ли Кир предвидеть Александра или Александр — Рим? Рим, скажете вы, тоже пал. Но можем ли мы отрицать — отнеситесь с терпением к моим фантазиям, — что когда-нибудь возникнет более могущественное государство, которое охватит весь мир?

— Quid dicis?58 — переспросил Картелье, приставив ладонь чашечкой к уху.

— Это мечта, Эразм, — воскликнул де Сюрси. — Но это прекрасная мечта!

Эразм заговорил более четко, чтобы слышал каноник:

— Не просто мечта, я думаю. Но в любом случае, и по своим убеждениям, и по складу ума, я приемлю такое государство. Ибо в нем я был бы гражданином мира, а не голландцем, не французом, не женевцем… О вы, твердокаменные патриоты той или иной страны, придет ваш черед на некоторое время, вы будете резать друг другу глотки ради разрушения Европы и ради славы ваших знамен. Но поток истории течет против вас, и ваше время минует.

Маркиз пожал плечами:

— Mi amice59, мы живем в таком мире, каков он есть, а не в таком, каким он может стать когда-нибудь.

— Верно, господин мой, однако мы не приемлем то, что есть, не стремясь к чему-нибудь лучшему. Мой английский друг, восхитительный Томас Мор60, не служит Англии хуже оттого, что пишет «Утопию». И заметьте вот что: будучи приверженцем империи, я — во многом по тем же соображениям — добрый католик.

Де Сюрси вскинул брови:

— Боже упаси вас быть кем-либо другим! Но я не вижу связи… Я тоже добрый католик, хоть и не сторонник империи.

— Eheu, mi domine61, неужто вы не постигаете, что всеобщая вера — неотъемлемая часть, хоть и на другом уровне, всеобщего государства? Потому я и порвал отношения с этим поджигателем Лютером, который готов сжечь до основания дом церкви только потому, что тот нуждается в уборке и ремонте. Нужно ли, чтобы христианская вера, некогда примирявшая всю Европу, была раздроблена на куски и стала причиной ненависти и войны? Нет, господа, я остаюсь католиком. Я привержен всеобщим установлениям, в пределах которых люди могут обрести мир.

Беседа перешла к волнениям в Германии62; Блез между тем содрогнулся при мысли о разрываемой на части церкви. Казалось, гигантская волна нависла над Европой, угрожая высшей ценности человеческой жизни. До сих пор люди воспринимали католическую религию, как солнце, которое сияет для всех без различия. Это была единственная связь между людьми, между другом и врагом, это была исходная норма жизни. Он давно слышал разговор о необходимости реформы, но раскол — это совсем другое дело, невыразимо ужасное.

— Какова, по вашему мнению, ученейший Эразм, — спрашивал между тем маркиз, — основная черта нашего века?

Тот, прежде чем ответить, раз-другой повернул в руках серебряный кубок, а потом сказал:

— То, что у него такое множество черт, друг мой, что он столь изобилен — главным образом, злом из-за страстей человеческих, но также и добром. Заросли плевелов, среди которых кое-где встречаются розы. Одна и та же земля питает и те, и другие. Может быть, с течением времени, через много лет — через очень много лет — люди станут корчевать плевелы и взращивать розы, пока не зацветет сад, более роскошный, чем любой известный миру прежде. И ещё я сказал бы: наш век так озадачен новинками, что забыл многое старое, то, что когда-нибудь придется припоминать с муками.

— Что, например? — вставил Картелье.

— Например, смиренность. Например, также, что Бога нельзя осмеивать. Например, любовь, этот свет неземной, который Господь принес в мир.

— Вы говорите о плевелах, — сказал де Сюрси, — и, клянусь Юпитером, нет нужды показывать на них пальцами. Но розы? Какие розы мог взрастить наш век?

— Свобода, — ответил Эразм. — Я разумею свободу отдельного человека быть выделенным из стада, из муравейника. Или скорее, да будет позволено сказать, новый рассвет этой свободы, которая является целью цивилизации и надеждой человечества. Ибо тирания стада — наихудшая из тираний, самая слепая, самая унизительная. И каждый век славен в той мере, в коей обилен выдающимися людьми, свободными от этой тирании. То, что в наш век такая свобода вновь пробудилась от глубокого сна, — достижение, уравновешивающее множество зол. Разве это не предвестие просвещенной главы истории, если только розу, о которой мы говорим, будут охранять и лелеять? Но для этого необходима бдительность, ибо, как правило, люди обнаруживают, что рабом быть легче, чем свободным.

Маркиз поклонился:

— Никто в наше время не может с большим основанием говорить о свободе, чем вы, Эразм. Вы взращиваете свои собственные мысли, идете своим собственным путем. Но скажите вот что: не откажет ли то всеобщее государство, о котором вы мечтаете, и всеобщая вера тоже, — не откажут ли они человеку в личной свободе?

— Нет, mi domine, в таком виде, как я себе их представляю, — нет. Ибо я мечтаю также и о всеобщем законе, который обуздает войну или сделает её невозможной. А война — главный враг свободы. Ведь это во время войны преобладает над всем мнение черни, которой управляют инстинкт, обычай и страсть, а та свобода, о которой мы рассуждали, исчезает. Вы найдете, я думаю, что те, которые говорят о войнах за свободу, употребляют это слово в ином смысле, иногда просто лицемерном. Но в любом случае война требует подчинения, она безразлична к истине; во время войны расцветают тирания, ненависть и отчаяние. И учтите, что войны все разгораются, — вспомните эти громадные армии в сотни тысяч человек, эти новые виды оружия… Вы улыбаетесь, слушая мечты о всеобщем государстве. Я же надеюсь, что кошмарный сон о всеобщей войне не сбудется. Но если до неё дойдет — не ждите свободы. Только в мире без войн наиболее возможно многообразие. Я имею в виду многообразие всех плодов мысли и цветов духа — в том числе и свободу.

Эразм прервал речь, услышав чьи-то быстрые шаги на дорожке.

У входа в беседку появился припорошенный пылью, пропахший едким потом человек, очевидно курьер.

— Монсеньор де Воль?

— Да, — ответил маркиз.

Человек вошел, опустился на одно колено, поцеловал письмо, которое держал в руке, и подал де Сюрси.

— От его величества, из Лиона. Мне было приказано — срочно, как можно более срочно.

— Итак, — улыбнулся Эразм, — мы спускаемся с небес мысли на землю реальных действий, из будущего в настоящее.

Он встал, за ним поднялся и Картелье.

— За отраду для духа и для тела благодарим вас, господин.

— Я обязан вам гораздо большим, mei domini.

Последовали новые любезности. Компания вернулась в гостиницу. Расставшись с гостями после прощальных пожеланий доброй ночи, маркиз попросил Блеза и курьера пройти с ним наверх в его комнату.

Под ярким светом канделябра де Сюрси развернул королевское письмо. И, пока он читал, морщины на его лице обозначались все глубже.

Наконец, подняв глаза, он поманил к себе курьера, поблагодарил за труды и дал ему монету.

— Утром отправитесь в Лион, — приказал он, — отвезете королю мой ответ. Будьте готовы выехать без промедления.

Когда курьер с поклоном удалился, маркиз продолжал, обращаясь к Блезу:

— Ну, сын мой, коннетабль раскрыл свои карты; охота началась. Теперь, если только твой брат и сэр Джон Руссель от нас не ускользнут и все пойдет как надо, ты можешь стать тем человеком, которому король будет рад оказать все почести. Вот, прочти письмо сам. Мы должны построить наш план в соответствии с ним.

Глава 28

Вот что писал король:

«Мсье де Воль, я получил Ваше письмо из Женевы, в котором Вы сообщаете о благополучном завершении Вашей миссии в швейцарском парламенте. Это поручение выполнено Вами, как всегда, с большим умением и во всех смыслах в соответствии с нашим желанием.

Вы сообщаете также, что наше письмо, написанное в Фонтенбло, было в должный срок доставлено Вам Блезом де Лальером и что девица Анна де Руссель благополучно прибыла в Женеву. Чем я весьма удовлетворен, ибо безрассудное поведение упомянутого де Лальера с упомянутой госпожой в пути свидетельствовало о том, что сей господин — беспутный, бесшабашный пройдоха. Это дало основание для беспокойства, не было ли отдано нами письмо в ненадежные руки. Моя тревога была тем большей, что де Лальер принадлежит к семейству известных сторонников сеньора де Бурбона и что, насколько мне известно, он мог быть понужден к выдаче письма или его содержания одному из этих сторонников. Несомненно, он не тот человек, которому можно доверяться в делах важных и секретных».

Дойдя до этого места, Блез поднял глаза и встретился взглядом с де Сюрси. Его будущее — в той степени, в какой оно зависело от короля, — было заключено в этой фразе, как растение в семени: возмущение короля, предательство семьи, которое можно использовать против него.

Он продолжил чтение.

«Мсье де Воль, дабы вы были осведомлены касательно этого дела с сеньором де Бурбоном, — знайте, что сегодня, достигнув предела своего терпения, я послал Великого Магистра и маршала де ла Палиса с двумя сотнями дворян и со стрелками гвардии, числом от четырех до пяти сотен лошадей, вместе с четырьмя тысячами пешего войска, в Бурбонне. И я приказал им схватить персону означенного господина Бурбона, где бы они его ни обнаружили. Кроме того, я послал роты герцога Алансонского и герцога Вандомского для тщательного поиска по всей Оверни и Бурбонне с целью затоптать любые искры мятежа, где бы они ни тлели в сих провинциях.

Знайте далее, мсье, что около недели назад названный герцог Бурбонский, прикинувшись больным, но притворившись также, что весьма желает доставить нам удовольствие, прибыл на носилках из Мулена в город Ла-Палис, что по дороге на Лион. Здесь его предполагаемая болезнь из тяжкой обернулась смертельною, врачи заявили о сильных болях в голове и в почках и о том, что моча его настолько перегружена, что жизни ему остается не более трех дней. После чего означенный герцог Карл, который либо вообще был не в состоянии переносить путешествие, либо, если уж оказался в состоянии, то мог бы продолжать путь на Лион, повернул обратно к Мулену. И я, устав от обманных отговорок и предлогов, принял вышеуказанные меры для взятия под стражу его персоны, надеясь, что время ещё не упущено окончательно.

А для большей надежности я поместил под арест тех из сторонников герцога, которые находились в Лионе, а именно, господина де Сен-Валье, господина де При, епископа Антуана де Шабанна и ещё нескольких. Может быть, от них удастся получить дополнительные свидетельства злодейства и предательских поступков упомянутого господина де Бурбона.

Мсье де Воль, вам известно, что, вопреки вашему совету, я ждал столь долго, надеясь на явное доказательство виновности коннетабля; ибо, как я писал вам из Фонтенбло, он любим по всей Франции и никакие слабые свидетельства делу не послужат. Потому будьте бдительны касательно английского эмиссара к сеньору де Бурбону, о котором я вам давал указания. Сейчас более чем когда-либо арест такого агента в пределах Франции, а особенно если он будет схвачен во время переговоров с Бурбоном, явится тем доказательством измены, каковое я ищу.

Если вы каким-либо образом обнаружите сего агента в Савойе, немедля пришлите нам известие о нем с тем курьером, который доставит вам настоящее письмо. Если он все-таки дерзнет проникнуть во Францию, вам надлежит обеспечить, чтобы за ним неотступно следовали по крайней мере двое опытных людей, подходящих для сего предприятия. На такой случай я поставил конные отряды в Бельвиле, Вильфранше и Треву, по реке Соне, так что, где бы означенный эмиссар ни пересек нашу границу, один из ваших людей сможет призвать подмогу, пока второй будет продолжать преследование. Нет сомнений, что указанного англичанина проводят к герцогу. И таким образом удастся не только захватить их обоих вместе, но также и узнать, где находится сейчас упомянутый господин де Бурбон, поскольку в настоящую минуту сведения о его местопребывании сомнительны. Однако, повторяю, позаботьтесь, дабы человек, избранный вами для этой миссии, был надежен и опытен, ибо я придаю делу величайший вес.

Мсье де Воль, нам сообщили, что упомянутый герцог Бурбонский решился в конечном счете искать убежища в одной из своих крепостей — Шантель или Карлат — и защищать таковую от нас, рассчитывая на помощь из-за границы. Однако, как я считаю, он найдет это весьма трудным делом, учитывая, какие силы сейчас направляются против него. Итак, с Богом, и да хранит он вас.

Франциск».

Блез задержал взгляд на жирном росчерке подписи и имени секретаря — Бабу — под нею.

— Ясно одно, — сказал он наконец. — После этого письма ваша светлость уже не может послать меня. «Надежен и опытен»! Удивляюсь, как это король не исключил меня, назвав прямо по имени.

Маркиз кивнул.

— И все же факт остается фактом: ты и Пьер де ла Барр — единственные, кого я могу выбрать. Как я уже говорил тебе раньше, я слишком стар для такого преследования. Ле-Тоннелье и его шпионы достаточно хороши в Женеве, но совершенно не подходят для такой миссии, как эта. Кто же остается: мэтр Лоранс, мой секретарь? Доктор Савио, врач? Пара слуг или пажей? Король забыл, кто сопровождает меня… Нет, ты — единственный человек, способный выслеживать сэра Джона Русселя… или пускай едет без слежки. Однако позволь мне добавить, что, будь у меня возможность выбирать даже из целой роты кавалеристов, я все же выбрал бы тебя.

— А что, если я провалюсь? — возразил Блез. — Господи Боже, монсеньор, ведь нет никакой гарантии, что мне — или кому-нибудь другому — удастся проследить за Русселем вплоть до его встречи с герцогом. И тогда король обвинит вас в том, что вы послали именно меня…

— Знаю. Если ты потерпишь неудачу, то немилость короля к тебе распространится и на меня. Уж мои недруги при дворе позаботятся об этом. С другой же стороны, если ты добьешься успеха, то часть твоей славы придется и на меня… Это такой случай: либо все выиграем, либо все потеряем. Я склонен рискнуть и сыграть ва-банк.

Блез встал.

— Значит, решено. Я сделаю все, что в моих силах, тем более, когда дело касается вашей светлости.

— Нет, — заметил маркиз, — когда дело касается Франции. Эту мысль следует постоянно держать в уме… Перейдем теперь к планам преследования Русселя и, надеюсь, вместе с ним Шато и Локингэма. Они будут начеку…

Маршрут от Женевы до Бург-ан-Бреса был хорошо знаком Блезу по недавней поездке с Анной Руссель. Он считал, что отряд всадников при быстрой езде за один день минует Эклюзское ущелье, пересечет Гран-Кредо и достигнет Нантюа. Тогда на следующий день около полудня они прибудут в Бург-ан-Брес. От Эклюза к Бургу нет иного пути, если не считать очень длинного объезда, который, ввиду чрезвычайной спешности поездки, совершенно непригоден.

Однако из Женевы к Эклюзскому проходу можно добраться по двум дорогам: одна из них, несколько короче, идет через Коллонж, другая — через Сен-Жюльен.

На случай, если удастся узнать, по какой из них направится отряд сэра Джона Русселя, Блез предложил, чтобы он сам поехал по второй дороге; тогда он будет следовать впереди своей добычи до самого Нантюа. Тем временем Пьер де ла Барр, которого Руссель не знает, будет держаться позади него примерно на лигу, так что, если случайно группа Русселя остановится, не доезжая Нантюа, или изберет какой-то другой неожиданный маршрут на юг или на север, Пьер сможет известить об этом Блеза. Тот же прием можно будет повторить на пути от Нантюа к Бургу и далее до самой реки Соны.

Что делать дальше, заранее рассчитать невозможно, поскольку все зависит от того, какой путь изберет Руссель. Однако Блез ещё мальчишкой немало побродил по Божоле, а потому знал тамошние дороги достаточно хорошо и был уверен, что сможет продолжать преследование, по какому бы пути ни направился Руссель; тем временем Пьер отправится за ближайшим отрядом конницы в один из городов, упомянутых в королевском письме.

Разумеется, эти планы были уязвимы, поскольку не учитывали разного рода случайностей, но в качестве долгосрочных они не оставляли желать ничего лучшего. Если действовать таким образом, то Руссель и его спутники, конечно, могут подозревать, что за ними следят, однако точно убедиться в этом в пределах Савойи не сумеют. А после переправы через Сону Блезу придется импровизировать и менять тактику на ходу, в зависимости от обстоятельств, и тут остается только надеяться на лучшее.

Время близилось к полуночи, когда в дверь постучал заспанный гостиничный слуга и объявил, что женевский горожанин, некий мэтр Ле-Тоннелье, просит аудиенции у монсеньора де Воля по срочному делу. Ему было приказано немедленно привести посетителя.

Вид у Ле-Тоннелье был самый довольный, что вполне оправдывалось его докладом. Слуга Ришарде, любитель подглядывать в замочные скважины, оказался в данном случае чрезвычайно полезным. По правде говоря, в замочных скважинах особой нужды и не было. Он узнал, что сэр Джон Руссель предполагает выехать в Бург-ан-Брес на рассвете через южные ворота, по дороге на Сен-Жюльен. Миледи Руссель намерена сопровождать его до Бурга, а затем вернется в Женеву.

Сэр Джон поговорил откровенно с синдиком Ришарде, когда последний вернулся домой, и рассказал о визите Блеза. Однако ни один из них не посчитал, что маркиз де Воль сможет действовать достаточно быстро и немедленно отрядить погоню; ещё менее вероятно, что он успеет послать во Францию предупреждение, которое опередило бы их. Короче говоря, были все основания полагать, что разоблачения Блеза, хотя и достойные сожаления, мало повлияют на успех предприятия.

Сэр Джон воспользовался услугами все того же лакея, который обладал не только большими ушами, но и искусством обращения с бритвой: для дополнительной маскировки он сбрил сэру Джону бороду, что самым чудесным образом изменило наружность англичанина. Тот же слуга помогал укладывать седельные сумки, и сейчас все уже готово к раннему отъезду.

— Великолепно, — заметил маркиз. — Подозрительно великолепно. Хотел бы я знать, какая доля из всего этого предназначена для ушей нашего друга лакея и остальных слуг.

Ле-Тоннелье прищурил маленькие круглые глазки:

— Понимаю сомнения вашей светлости. Я и сам бы настроился подозрительно, если бы не одна деталь. Спутник милорда Русселя, который прибыл вместе с ним, покинул дом и был прослежен одним из моих людей до гостиницы, именуемой «Щит Женевы». Там он имел беседу с господами Шато и Локингэмом.

— Ага! — воскликнул де Сюрси. — И что же?

— Что там было сказано, я не знаю, но они велели приготовить лошадей к рассвету.

— А этот спутник Русселя потом вернулся в дом синдика?

— Да, монсеньор.

— И никто, кроме него, из дома не выходил?

— Нет… Могу я поинтересоваться, что беспокоит вашу светлость?

— Герцог Савойский, — ответил маркиз. — Очень важно, чтобы ни он, ни князь-епископ не приложили руку к этой игре… Они оба держат сторону императора и потому — сторону Бурбона, заходя в этом настолько далеко, насколько возможно без открытых враждебных действий против Франции. Конечно, вам неизвестно, кто покидал «Щит Женевы» после того, как Шато и Локингэм получили известие от Русселя?

Ле-Тоннелье пожал плечами:

— За всеми, кто выходит из гостиницы, уследить невозможно, монсеньор…

Де Сюрси на миг задумался:

— Ну, в конце концов, это очень небольшой шанс… Да, я согласен: похоже, Руссель действительно считает, что может нас опередить. Кроме того, ему будет сложно в такой час связаться с герцогом Савойским или монсеньором де ла Больмом. Вы все сделали превосходно, друг мой, и будете щедро награждены. Однако не ослабляйте бдительности. Держите этих людей под наблюдением, пока они не покинут Женеву, через какие бы ворота они ни выехали. И тогда немедленно известите меня. А уж остальное — наше дело.

Когда осыпанный похвалами агент удалился, маркиз повернулся к Блезу:

— Ну вот, сынок, друг мой. Тебе лучше бы предупредить Пьера де ла Барра и позаботиться о лошадях. Теперь я могу написать королю письмо, которое его порадует. Не только сэр Джон Руссель, но ещё и Шато, и Локингэм — он придет в неописуемый восторг! Я начну петь тебе хвалу и объясню, почему необходимо послать с этой миссией тебя. Я постараюсь защитить тебя также и в отношении этого дела с миледи Руссель, ссылаясь на приказы, данные тебе мадам регентшей. Не бойся, все будет хорошо, я уверен. Но я задержу отправку письма до вашего отъезда, ибо опасаюсь, как бы что-нибудь не переменилось в последнюю минуту…

Пять часов спустя, одевшись в дорогу, Блез и Пьер де ла Барр прощались со своим патроном. За окнами чуть-чуть серел рассвет, ещё не настолько яркий, чтобы потускнели свечи. Со двора доносились голоса конюхов, лошади били копытами и грызли удила.

Молодые люди преклонили колени и приняли прощальное благословение маркиза. Только что пришло известие, что Руссели вместе с Шато и Локингэмом выехали по направлению к Сен-Жюльену. Пьер тоже должен был поехать по этой дороге, тогда как Блез направлялся на север, за реку Арв. Они с Пьером договорились встретиться вечером в Нантюа, за перевалом. Де Сюрси, после того как засвидетельствует почтение герцогу Савойскому и закончит свои официальные дела при дворе, отправится в Лион. Молодые люди, выполнив свою миссию, должны присоединиться к нему там.

— Итак, господа, да хранит вас Бог! Если вы преуспеете в этом деле, то заслужите славу и почет не только у короля, но и у всех истинных французов.

Маркиз проводил их до двери и на прощание похлопал каждого по плечу. Сердце его уловило трепет и пылкий дух их юности — и сильнее забилось в ответ.

— Пьер, друг мой, если будете проезжать мимо Лальера, не задерживайтесь там слишком долго и не выпускайте из виду своего браслета. Блез, помни, что в Лионе я надеюсь погреться в лучах твоей славы. Прощайте! Прощайте…

Подойдя к окну, он смотрел, как они садятся в седла при свете фонарей, которые держали конюхи. Пьер осторожно устраивал Кукареку в кармане своей седельной сумки, Блез посмеивался над ним. Они увидели де Сюрси в окне, взмахнули шляпами и подняли лошадей на дыбы. А потом исчезли под аркой гостиничных ворот.

Глава 29

Инцидент у западных городских ворот — тех, что открываются на живописный пригород Пленпале, — стоил Блезу некоторого времени и пробудил опасения, которые беспокоили накануне маркиза де Воля.

То, что придирчивый стражник у ворот задержал Блеза, разбирая в тусклом свете фонаря по буквам текст его пропуска, а затем перечитывая его вторично, не вызвало особенных подозрений. Однако, когда подъехал всадник, одетый в цвета герцога Савойского, кивнул часовому и сразу же после этого Блеза пропустили, — дело показалось несколько странным. Запахло каким-то отданным заранее приказом, словно бы часовой тянул время в ожидании того всадника. А это, в свою очередь, дало Блезу пищу для размышлений.

Не существовало ли все-таки связи между Русселями и герцогом? Не было ли слежки за самим де Лальером? Если Карл Савойский, втайне сочувствовавший Империи и Англии63, вмешался и действует против него, то поездка во Францию может оказаться более чем трудной.

Однако, поразмыслив, он отбросил эти опасения: нечего делать из мухи слона. Появление у ворот герцогского офицера вполне могло не иметь никакого отношения к нему. Кроме того, сам факт, что ему позволили продолжать путь, хотя могли легко задержать, скорее обнадеживал, чем настораживал.

Освободившись наконец, Блез проехал через пригород и по деревянному мосту пересек Арв.

Вот здесь, на дальнем берегу, перед мостом, они с Анной Руссель послали друг другу молчаливое «прощай»в конце своего путешествия.

Он придержал коня на том самом месте, живо вспоминая каждый миг расставания: страстность её поцелуя, их тягу друг к другу. Ожили восторг и боль. Воспоминания о погибшей любви преследовали его, подстерегали за каждым поворотом дороги. Погибшей? Нет, лучше сказать — запретной любви.

Даже теперь, после того, как между ними объявлена война, после её разочарования и горьких слов, он любил её так же сильно, как тогда. Он знал, что будет любить её всегда. Война, соперничество королей и противоположные цели не в силах ничего изменить. Все это делает её недосягаемой, но любовь остается свободной. Он знал: сколько ни суждлено ему прожить, ни одна женщина не вытеснит её из памяти…

Блез пришпорил коня, стараясь выиграть побольше времени на равнинном участке дороги перед началом подъема в горы; но так свежо было воспоминание о недавнем путешествии, что он почти воочию представил её рядом с собой. Может быть, когда-нибудь, перед Бург-ан-Бресом, он увидит её издали и отделенную от него не только расстоянием…

Он уже совсем забыл случай у ворот, когда, услышав позади стук копыт, оглянулся и, хоть и не сразу, узнал того самого всадника, который час назад кивком головы дал стражнику команду пропустить его. Пару минут спустя этот человек поравнялся с ним.

Под неизвестным был великолепный конь, гораздо лучше того, на котором ехал де Лальер, но в остальном его вид в ярком свете утра не внушал доверия, даже если бы подозрения Блеза не усилились десятикратно оттого, что этот всадник вообще оказался здесь.

Высокий рост и крепкое телосложение незнакомца, его грубое низколобое лицо, кричащая яркость одежды — все это сразу выдало опытному глазу де Лальера, что перед ним «браво» — наглец, забияка, бандит, — словом, один из тех, кого обычно используют для тайных и кровавых дел.

— Быстро же вы едете, мсье, — угрюмо произнес он низким голосом.

— Не быстрее вашего, — ответил Блез. — Но я полагаю, что мы оба стараемся поскорее проехать равнину. Конь у вас хорош.

— В герцогских конюшнях нет лучшего, если говорить о резвости. Хотел бы я, чтобы он был моим.

— Стало быть, далеко едете?

Человек покачал головой:

— Только до форта дель-Эклюз… с посланием от его высочества, которое требует срочности. А вы?

— До Шатильона… а может быть, и до Нантюа.

— Ого! Неблизкий путь. И, по-вашему, вы доберетесь туда к вечеру?

— А почему нет?

Собеседник не сказал ничего, но сплюнул в сторону и усмехнулся.

Усмешка эта никак не ослабила опасений Блеза.

— А почему нет? — повторил он. — Это же обычный дневной перегон от Женевы.

— Конечно, обычный…

Человек снова ухмыльнулся и переменил тему:

— Ну вот, наконец и солнце всходит. Видите, вон там, на Старом Хозяине…

Он кивком головы показал влево, где дальний купол Монблана за Салевскими горами понемногу розовел в лучах ещё невидимого солнца.

— Еще один хороший денек наступает. Но, пари держу, последний. Один мой приятель вчера приехал из герцогского замка в Шильоне, что на озере. Так он говорил, что Костяной Зуб, который виден оттуда, курится. Верная примета на дрянную погоду… — Он подмигнул Блезу. — Однако приходится вместе с хорошим принимать и плохое… Такое уж наше житье, не правда ли, мсье?

Это избитое замечание, видимо, позабавило его, и он, откинув голову назад, хохотнул.

Блезу он напомнил здоровенного кота, слопавшего птичку. Это могла быть манера поведения, отличающая людей с сильными мускулами и тупыми мозгами; но она была похожа и на манеру задиры, злорадно смеющегося по поводу хорошей шутки, причем Блез никак не мог отделаться от ощущения, что шутка относится к нему. Его подозрения быстро превращались в уверенность.

Он сопоставил все факты; дело не сложнее, чем дважды два…

Предположим, герцог Савойский решился прикрыть Русселей, как лучше всего помочь им? Ответ ясен: воспрепятствовать преследованию их кем-нибудь из людей де Сюрси, а также помешать маркизу отправить известие о них во Францию.

«Однако в таком случае, — спросил себя Блез, — почему меня пропустили через городские ворота?»

Почти сразу же, как вспышка озарения, пришел ответ — логичный и очевидный. Открыто арестовать полномочных курьеров маркиза де Воля было бы враждебным актом, а живущий между двух огней герцог не имеет желания ссориться с Францией. Однако этих курьеров можно задержать по дороге тайно, в каком-нибудь подходящем месте вроде Эклюзского ущелья, где люди герцога стоят гарнизоном в форте, запирающем проход. Одно слово капитану форта — и никакой подозрительный француз не пройдет, пока Руссели не получат такую фору, что им уже не будет ничего грозить. Де Сюрси до поры до времени останется в неведении, а потом можно найти и предлоги, и извинения.

Он снова вспомнил эпизод у ворот; теперь Блез начал понимать его суть. Он догадался также и о причине скрытого веселья своего спутника; везти послание от герцога и одновременно сопровождать свою жертву прямехонько в ловушку — это не могло не доставить удовольствия такой личности.

Конечно, это пока что лишь предположения. Теперь все зависит от того, что покажет их проверка.

— Мсье, — сказал Блез, когда они придержали лошадей, перейдя с галопа на шаг, чтобы животные перевели дух, — вы как будто сомневаетесь в том, что я доберусь к вечеру до Шатильона или до Нантюа. Или я ошибаюсь?

Жесткие глаза спутника насмешливо взглянули на него.

— Совершенно ошибаетесь, мсье. С чего бы мне сомневаться насчет вашей поездки? Обычное дело. То есть, конечно, если не учитывать всяких там казусов. Видите ли, чем длиннее дорога, тем больше всякого-разного может случиться. Ежели посмотреть на эти горы, что перед вами, — он повел рукой, указывая на панораму Юры, — и на дорогу, которую вам придется одолеть через Гран-Кредо — там-то высота около пяти тысяч футов, — ну, черт побери, кто ж тут не подумает: удастся ли до вечера проехать так далеко, как вы рассчитываете? Вот и все. Так что не падайте духом.

Блез сухо произнес:

— Как вы правы! Все мы в руках Божьих. Спасибо, что напомнили об этом…

— К вашим услугам, — хитро покосился на него спутник.

— А знаете, в моих краях, — продолжал Блез, — некоторые люди имеют дар второго зрения — или назовите это предчувствием, что ли? Они могут предсказывать судьбу, чуют опасность… Я и сам обладаю немножко такой способностью.

— В самом деле?..

— Да, мсье. И сдается мне, что я могу и в самом деле не добраться к вечеру до Шатильона, как вы предполагаете. Странное такое предчувствие.

На миг насмешка на лице собеседника сменилась явной озабоченностью. Уж не насторожилась ли жертва? Однако, поскольку во взгляде Блеза нельзя было прочесть ничего, кроме доверчивости и простодушия, приманка оказалась слишком соблазнительной для туго соображающего военного. К нему вернулась его насмешливость, и он издал глубокий вздох:

— А-ах, мсье, вот странность-то, будь я проклят, если не так!

— Что за странность?

— Да знаете, у меня тоже есть самая малость этого дара. Иногда он у меня так усиливается, словно тяжесть какая в желудке. И сегодня вот, как подумаю насчет вашей поездки, так и давит что-то… Нет, мсье, сегодня к вечеру не добраться вам до Шатильона, не говоря уж о Нантюа.

— Дьявол! — пробормотал Блез, явно заинтересованный. — А не простирается ли ваше предвидение до знания, что со мною случится и где я проведу ночь?

Его собеседник изо всех сил старался скрыть веселье и сохранить серьезный вид:

— Увы, мсье, этого я вам сказать не могу. Если хотите доброго совета — почему бы вам не завернуть со мной в форт дель-Эклюз? Пусть Бог оставит меня своей милостью, если тамошний гарнизон — не самая веселая компания, какую найдешь в Савойе. И помяните мое слово, капитан примет вас радушно, даже более чем радушно…

При этих словах предательская улыбка скользнула-таки по его лицу, но он тут же погасил её.

— Что толку переть на рожон, если у нас обоих одинаковые предчувствия… Ну, так как насчет моего приглашения?

Теперь дело прояснилось; однако Блез решил провести последнюю проверку. Если бы только он мог спровоцировать этого мошенника на что-нибудь более определенное, чем самодовольная насмешка, — угрозу, действие, словом, на любой поступок, который стал бы оправданием его убийства! Потому что избавиться от него необходимо.

Сообщение, которое он везет, не должно попасть в форт дель-Эклюз. В противном случае ни Блез, ни Пьер де ла Барр, ни курьер, спешащий к королю в Лион, не смогут проехать через ущелье. И все задуманное предприятие против Бурбона, от которого зависит столь многое, провалится в самом начале.

Дорога теперь была совершенно пустынной, по обеим сторонам её уже начали смыкаться сосны и влажный воздух долины сменился прохладным дыханием гор Юра. По временам — ещё далеко впереди и намного выше — показывалась колокольня церкви Коллонжа. Оттуда до форта не более двух лиг. Блез понимал, что следует хватать волка за уши как можно быстрее. В любую минуту на дороге могут появиться путники, и момент для действия будет упущен.

Далекая колокольня навела его на мысль.

От Коллонжа есть дорога на север, в Жекс, а оттуда, как он слышал, можно проехать через горы в Сен-Клод и далее до Нантюа. Конечно, для него этот маршрут не имеет никакого смысла, поскольку ведет по трем сторонам огромного квадрата вместо одной и увеличивает расстояние втрое. Однако такое намерение может послужить ложным выпадом и вынудит герцогского посланца раскрыть карты.

Если только подозрения Блеза не ошибочны от начала до конца, навязчивый спутник попытается помешать ему выбрать такой маршрут, а для этого ему придется сыграть в открытую. Тогда его можно будет заколоть в честном поединке, а не исподтишка. И, судя по его виду, поединок будет на равных.

— Ну, так как же? — повторил спутник, удивляясь долгому молчанию Блеза.

— Вы меня соблазняете, господин савояр, но, к сожалению, это невозможно. Я еду по делу короля и должен двигаться без задержек. Однако нашими общими предчувствиями пренебрегать не следует… Ясно, что я окажусь в какой-то опасности, если поеду через ущелье. Так что я распрощаюсь с вами в Коллонже и поеду другим маршрутом, через Жекс.

— Да вы что, спятили?

— Это почему же?

— Но, дружище, так вам придется добираться до Нантюа два дня, а то и три…

— Лучше поздно, чем никогда.

— Там через ущелье Серпа идет лишь козья тропа. Вы же коня угробите.

Блез покачал головой:

— Придется рискнуть… нет, сударь мой, дело решенное. Я никогда ничего не делаю вопреки своим предчувствиям, а раз к ним добавились ещё и ваши, это доказывает, что они верны. Клянусь всеми святыми Рима, я благодарен вам. Это такая неожиданная удача, что мы встретились!

Веселое настроение спутника исчезло без следа. Его лицо окаменело, стало ещё более жестким и непроницаемым. Глаза зажглись недобрым хитрым блеском, и он искоса взглянул на Блеза.

— По-моему, сударь, вы слишком уж всполошились по пустякам. Позвольте мне переубедить вас, — сказал он примирительным тоном.

— Невозможно, дружище. Я твердо решил повернуть на Жекс.

— Вы это всерьез?

— Конечно.

Спутник Блеза ехал справа от него; но теперь, как бы для того, чтобы объехать выбоину на дороге, чуть приотстал и взял левее. В обычной ситуации Блез не обратил бы на это внимания. Однако сейчас, когда все чувства были обострены, ему сразу пришло в голову, что такая перемена позиции открывает его левый бок и спину для удара кинжалом.

Какое-то шестое чувство — или, возможно, еле различимый звук — предупредило его. Он резко повернулся в седле и наклонился в сторону как раз тогда, когда с ним поравнялась голова лошади спутника. В тот же миг кинжал врага, пройдя мимо цели, разрезал плащ Блеза на плече.

Мгновенный удар шпорой увеличил расстояние между ними до нескольких ярдов; шпага де Лальера уже была обнажена, и он развернул коня навстречу нападающему.

— Это была ошибка, сударь мой, — сказал он угрюмо. — Ну-ка убери руку со шпаги!

У бретера перекосилось лицо, словно он проглотил добрую порцию желчи. От изумления, бешенства и замешательства у него словно язык отнялся. Он сидел, уставясь на Блеза, сжимая в руке так неудачно пущенный в ход кинжал.

Блез продолжал в том же тоне:

— Ну-ну! Интересно, скольким добрым людям ты оказал услуги вроде этой. Однако вспомни пословицу насчет кувшина, который повадился по воду ходить, и другую — что после каждого дня приходит вечер.

«Браво» обрел наконец дар речи и подходящие к своему настроению слова: он ревел, как бык, извергая ругательства, и сосны, обступившие с двух сторон дорогу, делали его крики ещё громче.

Потом постепенно в потоке богохульств стал улавливаться какой-то смысл. Последовало заявление, что Блез арестован именем герцога, что если тот сдаст оружие и смирно отправится в форт дель-Эклюз, то он, Симон де Монжу, смилуется над ним, если же нет, то он клянется телом Христовым, что выпустит ему кишки и оставит гнить в лесу. Ибо таков приказ герцога. Симон де Монжу («Клянусь гвоздями креста Христова!») ещё ни разу не провалил дело, что могло бы подтвердить великое множество мертвецов, если б они могли говорить. Так что он поднесет здоровенную гнилую фигу ему — слюнявому, жеманному пройдохе французскому…

— Руку прочь от шпаги, — повторил Блез.

— Ну, ты сейчас получишь! — прорычал де Монжу и пришпорил коня.

Он уклонился от шпаги Блеза, дав ей скользнуть плоской стороной по верхней части руки, и одновременно попытался ударить кинжалом. Однако кони по инерции пронесли их друг мимо друга.

Отбросив в сторону кинжал, де Монжу выхватил шпагу, развернул коня и снова атаковал. Блез парировал удар и полоснул клинком врага по голове — показалась кровь. И снова кони разнесли их в разные стороны. Они повернули и опять сблизились.

Де Монжу сделал обманное движение в четвертой позиции, с выкриком «Ха!» перевел атаку в шестую, но его клинок встретился с клинком Блеза, и он, потеряв равновесие, с трудом удержался в седле. Шпага де Лальера хлестнула его, снова пустив кровь. И в который раз кони разнесли их в стороны.

Полуослепший от крови, заливавшей глаза, ошеломленный бретер вдруг понял, что его побили. Лучший фехтовальщик в маленькой савойской армии, он ещё ни разу не мерился силами с французским кавалеристом. Его любимые удары, его физическая сила и свирепость, так легко создавшие ему репутацию среди людей герцога, ничем не могли помочь в этом поединке.

Когда они снова сошлись, он едва узнал француза — так непохож тот был на простака, которого де Монжу разглядывал добрый час. Лицо вдруг стало мрачным, твердым, как кремень: губы плотно стиснуты, уголки рта опущены книзу, широкие скулы выступают, словно костяшки сжатого кулака, глаза побелели и горят яростью, — это было лицо бойца, с радостью отдающегося своему искусству… а для охваченного паникой Симона де Монжу — лицо смерти.

Он повернулся бы и пустился наутек, если бы отважился подставить спину противнику, чья шпага теперь мелькала вокруг него, сверкая ослепительными вспышками, возникая то с одной стороны, то с другой, подавляя его слабеющую защиту. Он попытался отступить, но француз следовал за ним, не отставая ни на шаг. И наконец заключительный прием «мельница» пробил защиту. Когда клинок врезался ему в мозг, он вскрикнул, а затем тяжело рухнул на дорогу.

Глава 30

Вдруг стало очень тихо; тишину леса только подчеркивало бормотание вод Роны в ущелье слева, немного ниже дороги. Блез с минуту сидел в седле, уставясь на неподвижное тело, скорчившееся под копытами лошади. Его ослабевшая, безвольно повисшая рука все ещё не выпускала окровавленную шпагу.

Потом, подстегнув себя мыслью, что надо спешить, он вытер и вложил в ножны шпагу, взглянул на дорогу, чтобы проверить, не едет ли кто-нибудь, спрыгнул на землю и, поймав коня де Монжу, привязал к своему. Затем быстро, опасаясь, что его везение кончилось и на дороге вот-вот появятся путники, оттащил мертвеца под деревья и первым делом опустошил его сумку с документами.

Вот она, сложенная в длинный прямоугольник бумага с печатью герцога, адресованная капитану Франсуа де Сольеру, сеньору де Монастеролю, в форт дель-Эклюз. Вскрыв письмо, он обнаружил то, что и ожидал.

С момента получения сего письма и в течение трех последующих дней капитану де Сольеру надлежало задерживать всех французов, проезжающих через ущелье из Женевы или из иных пунктов, расположенных к востоку. Ему следовало подвергать сомнению их документы, ссылаясь на необходимость проверить их у герцогского канцлера. Это указание не распространялось на хорошо известных лиц, состоящих на королевской службе, как-то: господина де Монморанси, господина де Воля и им подобных, коих надлежало пропускать беспрепятственно… Герцог Карл III Савойский в этом деле вполне полагался на распорядительность и молчаливость капитана де Сольера.

Сообразив, что маркиз и, несомненно, его величество заинтересуются этим письмом, Блез положил его в свою сумку. Если у него и были какие-либо сомнения в правомерности убийства де Монжу, то предательство со стороны государя, связанного с королем Франции родственными узами, совершенно успокоило его. Слуга уплатил по счетам вместо хозяина. Теперь в форте не получат приказа, проход останется открытым, а ко времени, когда герцог Карл узнает о своей неудаче, поправить дело будет уже нельзя.

Во всяком случае, Блез на это надеялся. Многое зависело от ближайших нескольких минут. Необходимо избавиться от тела де Монжу, прежде чем какой-нибудь путник или путники, проезжающие по дороге, увидят привязанных друг к другу коней, истоптанную копытами, забрызганную кровью землю и начнут разбираться, в чем дело. Это только подольет масла в огонь, и все предприятие снова окажется под угрозой.

В этом месте лесистый склон горы круто спускался к оврагу примерно в пятидесяти шагах ниже. Склон, густо поросший молодым сосняком, был идеальным местом, чтобы спрятать труп. Покойный герцогский «браво», схороненный в таком тайнике, скорее всего, останется ненайденным некоторое время; а если крики «держи его» поднимутся через пару дней, то преследовать Блеза будет уже поздно.

Однако протаскивать грузное тело сквозь густой подлесок было нелегко; прошло не меньше пяти минут, пока Блез, вспотевший и запыхавшийся, надежно укрыл труп в чаще. Потом он торопливо полез обратно вверх по склону, благодаря всех святых за удивительное везение. Еще минута — и он снова будет на дороге…

Коня де Монжу, размышлял он, придется взять с собой, слишком неосторожно оставлять столь красноречивое свидетельство. Не забыть ещё избавиться от пустого седла, тогда дело будет выглядеть так, что он ведет в поводу запасную лошадь, — так часто поступали путники в длительных поездках.

Что касается гарнизона форта дель-Эклюз, то теперь Блез не ждал никаких неприятностей. Охрана обычно не интересовалась проезжающими через проход, а оставалась в казармах, в сотне ярдов над дорогой. Поскольку письма герцога в форте не получили, то Блез не возбудит подозрений, и никто не удосужится задерживать его. Правда, если какой-нибудь зевака узнает коня де Монжу, это будет…

— Эй!

От этого внезапного оклика сердце у Блеза подкатилось вначале к самому горлу, а потом провалилось до самых пяток. Его планы и надежды растаяли, как дым.

— Эй! Кто тут пешком ходит?

Взглянув вверх по склону сквозь путаницу сосновых ветвей, Блез заметил голову всадника, который смотрел вниз с обочины дороги. Один он или едет в компании? От этого зависит все. С одним Блез смог бы справиться, но несколько человек — это шах и мат…

— Не хочешь отвечать, да?

— Почему не хочу? — отозвался Блез, выбираясь наверх как можно скорее. — Что, человеку и присесть нельзя в кустах, чтобы его сразу же не заподозрили?

Он подходил все ближе, но всадник отступал.

— Ну-ка, держись подальше. Я не настолько слеп, чтобы не видеть у себя под самым носом. Здесь была драка. Где труп?

— Экая чушь!

Только бы Блезу дотянуться до повода!

— Чушь, говоришь? Клянусь Божьим днем! Не иначе как дьявол шепнул мне словечко насчет тебя, распрекрасный мой бандит. Нет, не выйдет!

Человек, теперь уже отступивший на другую сторону дороги, рывком повернул коня, собираясь ускакать.

— Люди из форта будут рады услышать весточку о тебе. В конце концов, это их дело.

— Погоди! — закричал Блез. — Ты можешь получить десять золотых крон, если хочешь…

— И перерезанную глотку впридачу? Нет уж, премного благодарен!

Однако всадник колебался. Блез сделал пару шагов вперед, рассчитывая на внезапный рывок. Но человек отступил ещё дальше. Безнадежное дело…

— Да погоди минутку.

К удивлению Блеза, неизвестный вдруг быстро повернулся к нему:

— Господин де Лальер?!

— Что за черт!

Блез впервые внимательно поглядел на собеседника. Его лицо показалось ему смутно знакомым.

— Вы не узнали меня, мсье? Дени Ле-Бретон, из курьерской службы его величества, к вашим услугам… Я имел честь видеться с вами прошлой ночью.

— Что за черт! — повторил Блез.

У него чуть голова не закружилась от облегчения. Конечно же, он знал, что этот курьер ранним утром отправится в Лион с письмом королю от де Сюрси, но он лишь мельком видел его вчера вечером в полутьме.

— Позвольте сказать, сьер Дени, что в эту минуту вы для меня — лучший друг на свете. Вы мне дороже тысячи крон!

— Но в чем дело?..

— Дружище, в чем — это я тебе расскажу по дороге. Сейчас нет времени. Помоги мне с этим конем. Нам надо его расседлать и увести отсюда, пока кто-нибудь ещё не появился… Ты послан мне святым Георгием! Скорее!

Не прошло и минуты, как среди сосен заклубилась пыль, поднятая тремя скачущими галопом лошадьми. Десять минут спустя они быстрой рысью проехали через Коллонж, затем снова галопом помчались к Шеврие, где сходились обе дороги — из Коллонжа и Сен-Жюльена. Задержка у ворот Женевы и бой с де Монжу отняли у Блеза драгоценное время. Он не знал, насколько быстро будут ехать Руссели.

И те, действительно, не заставили себя ждать. Взглянув на дорогу, ведущую от Шеврие в сторону Сен-Жюльена, Блез увидел на некотором расстоянии приближающихся всадников, и у него были все основания считать, что это Анна с братом в сопровождении агентов императора, Шато и Локингэма.

Правильность его догадки стала ещё более очевидной вскоре после того, как, ещё раз оглянувшись с вершины холма, он заметил одинокого всадника, отставшего от остальных примерно на пол-лиги; не приходилось сомневаться, что это Пьер де ла Барр.

Чтобы увеличить слишком короткий разрыв, Блез с Ле-Бретоном пришпорили коней и понеслись по дороге к проходу; она шла по узкому уступу, с одной стороны которого поднимались отвесные скалы, с другой на глубину триста футов обрывалось ущелье Роны.

Несмотря на уверенность, что ему теперь нечего опасаться гарнизона близлежащего форта, у Блеза чаще забилось сердце при виде фигурок в проходе. Но оказалось, что это просто гуляют свободные от службы солдаты. Некоторые из них узнали проезжавшего здесь накануне Ле-Бретона и приветственно помахали ему:

— Счастливого пути, курьер! Передай от нас поцелуй лионским девчонкам!

Блез облегченно вздохнул, когда придержал коня в деревушке Лонжере, уже за проходом. Если только у герцога Савойского нет в запасе никакого козыря, то можно считать, что он уже вышел из игры.

К этому времени в промежутках между ровными участками, где всадники резко прибавляли скорость, Блез успел рассказать Ле-Бретону достаточно о деле с Монжу и игре в прятки с Русселями, чтобы тот удовлетворил свое любопытство.

Впрочем, о более серьезных планах, касающихся герцога Бурбонского, Блез умолчал. Для бесхитростного курьера деяния великих мира сего были так же непредсказуемы, как погода. Молния бьет, когда ей угодно; вот так же поступают и герцог Савойский или король Франции. Если удар не попал в маленького человека, значит, ему повезло; потому единственным комментарием Ле-Бретона были невнятные ругательства.

— Мсье, — заметил он, когда они едва тащились, взбираясь по длинному извилистому подъему к перевалу Кредо, — я так полагаю, что вам теперь очень долго любое место на земле будет милее, чем Савойя.

— Совершенно верно, друг мой, — кивнул Блез. — Так что давай переберемся через эти проклятые горы как можно быстрее. Пусть меня лишат жизни, если мне ещё когда-нибудь захочется увидеть хоть одну гору…

Сэр Джон Руссель, подумал он, может остановиться у прохода — задать вопрос-другой и узнать, что от герцога не получено никаких приказов, касающихся французских путешественников. Тогда англичанин заподозрит, что Блез, вероятно, едет сейчас по этой дороге, а если ещё ему скажут, что человек, похожий на него, миновал Эклюз полчаса назад, он насторожится и погонит вперед быстрее, чем прежде…

Короче говоря, сейчас важнее всего держаться впереди на достаточном расстоянии и не попадаться на глаза…

Вверх, вверх — и вот наконец вершина Кредо, большой деревянный крест, обозначающий высшую точку перевала. Блез и курьер остановились ровно на столько, чтобы снять шляпы и пробормотать «Отче наш»и «Аве Мария».

Потом, лишь взглянув с содроганием на устрашающую панораму гор, они поспешили вперед и вниз, не задержавшись даже для того, чтобы выпить кружку вина в близлежащем монастыре капуцинов, где бедная братия ещё на земле словно томилась в чистилище, обитая в столь бесплодном и безлюдном месте.

И вот наконец после долгого пути по петляющей дороге они увидели внизу Шатильон. Горы Юра остались позади. Отсюда ехать будет легче.

День уже начинал клониться к вечеру, а они не слезали с седла с самого раннего утра. Блез считал, что им удалось выиграть примерно два часа у более многочисленной и потому более медлительной группы, следовавшей за ними. Поэтому можно спокойно отдохнуть часок перед последним рывком до Нантюа.

Избегая удобной придорожной гостиницы, куда они с Анной заезжали недавно и где, безусловно, остановятся Руссели, Блез и Ле-Бретон спешились у небольшого постоялого двора на боковой улице деревни.

— А что, — спросил курьер, когда они подкреплялись хлебом и сыром в трактире, — что, если эти люди, следующие за нами, решат заночевать в Шатильоне, пока вы будете ждать их в Нантюа?

— Тогда мсье де ла Барр известит меня об этом.

— Он знает, где вас найти?

— Да, в «Золотом экю». Гостиница такого же сорта, как эта. Мы будем спать там этой ночью.

Ле-Бретон покачал головой:

— Нет, мсье, спать вы там не будете. По части блох это самый худший заезжий двор на всей лионской дороге. И блохи — увы! — это ещё не все… Никто не спит в «Золотом экю», человек просто лежит и надеется дождаться рассвета.

В этом было, по крайней мере, одно утешение: если там действительно так плохо, то можно с уверенностью сказать, что Руссели туда не заглянут.

За последующие два часа они покрыли пять лиг до Нантюа. Проезжая по узким улочкам городка, местами перекрытым арками, Блез благодарил Бога за то, что первый этап предприятия завершился согласно плану, хотя мог так легко закончиться неудачей. Хорошее предзнаменование на будущее…

И в этом приятном настроении, исполненный чувства благодарности, он натянул поводья перед алтарем Пресвятой Девы, устроенным в угловой нише какого-то дома на перекрестке, снял шляпу и засвидетельствовал свое почтение. Ле-Бретон, движимый мыслью, что едва ускользнул от долгого напрасного ожидания в форте дель-Эклюз, обнаружил такое же религиозное рвение. Теперь им осталось только расседлать коней у гостиницы и дожидаться приезда Пьера де ла Барра.

Измотанный трудной дорогой и почти бессонной ночью, Блез отъехал от алтаря, приняв в сторону, чтобы пропустить двух приближающихся всадников.

— А теперь, друг мой…

Слова замерли у него на устах. Он окаменел в седле.

Один из чернобородых всадников, проехавших в этот миг рядом с ним, был его брат, Ги де Лальер.

Глава 31

Ошибки быть не могло: он не мог не узнать это гордое, мрачное лицо, горящие фанатизмом глаза, прямую, словно копье, спину брата, которую увидел, когда после первой минутной растерянности повернул голову ему вслед. Второй всадник, судя по виду, был слугой. И все же, вопреки очевидности, Блез надеялся, что ошибся.

Как бы Ги ни осуждал его, как бы ни одобрял отцовский приговор, отсекающий его от семьи, казалось просто невероятным, чтобы он проехал мимо, ни единым движением, даже непроизвольным, не показав, что узнал брата. Их разделяло не более двух ярдов, Блез с курьером и тремя конями стояли в ряд, словно защищая алтарь, однако, на лице Ги не появилось даже слабого намека на то, что он их увидел. Он миновал их, словно погруженный в транс.

Возможно, так оно и было. Возможно, он настолько углубился в свои мысли, весьма далекие от Блеза, до такой степени не ожидал встретить брата в столь неподходящем месте, что и не заметил его.

С другой стороны, вполне возможно, что Ги, выполняя тайное поручение герцога Бурбонского, не хотел, чтобы его узнали, и надеялся проскользнуть незамеченным.

Блез не мог знать, в чем дело. В любом случае ясно, что брат его приехал в Нантюа, чтобы встретить Русселя и его спутников. Когда они прибудут, то расскажут ему, что произошло в Женеве. Если Ги все же заметил Блеза на улице, он правильно поймет присутствие брата и сделает все возможное, дабы тот не выследил его по дороге во Францию. Это в огромной степени усложнит задачу Блеза.

Оставалось надеяться, что Ги в задумчивости действительно не обратил внимания на покрытого пылью наездника, задержавшегося перед алтарем. В этом случае неожиданная встреча не меняла ничего.

Разрываясь между надеждами и сомнениями, Блез ехал к «Золотому экю», гораздо менее радостный, чем несколько минут назад. Он понимал, что в эту ночь ему не даст уснуть забота посерьезнее, чем поджидающие в засаде насекомые. К счастью, он будет не один. Возможно, им с Пьером придется основательно перекроить планы.

Постоялый двор в самой убогой части городка полностью подтверждал нелестный отзыв Ле-Бретона. Однако поскольку, несмотря на название, золотая монета редко переходила здесь из рук в руки, Блез смог получить самое лучшее помещение — грязную, продуваемую насквозь, но зато отдельную комнату, куда он велел подать ужин на двоих.

После ужина он простился с курьером, который имел другое место для ночлега и с рассветом должен был спешить в Лион. Договорились, что Ле-Бретон захватит с собою лошадь Блеза, оставив ему более крепкого коня герцога Савойского для трудов завтрашнего пути.

— А вот, — сказал Блез, — десять ливров в уплату за корм и уход до моего возвращения.

— Это вдесятеро больше, чем нужно, мсье.

— Но недостаточно, чтобы выразить мою благодарность.

У курьера вспыхнули глаза:

— Да даруют Бог и все святые вам удачу, мсье! Могу я ещё чем-нибудь послужить вам?

— Да. Замолвите за меня словечко его величеству, когда будете передавать письмо господина маркиза. Вы могли бы рассказать ему, что случилось на дороге сегодня… И счастливого вам пути!

После ухода курьера Блезу ничего не оставалось делать, как только ожидать Пьера де ла Барра да перемалывать все то же зерно на тех же жерновах: узнал его Ги или нет? И если узнал, то что дальше?

День перешел в сумерки. По полу прошмыгнула крыса. Блез зажег свечу и вновь застыл, неподвижно уставившись на желтый огонек.

Прошлым вечером в это же время он сидел с Анной и госпожой Ришарде в уютной гостиной дома синдика. Сутки назад в эту самую минуту он, может быть, как раз просил Анну спеть ему балладу о Томасе Рифмаче. В его сознании снова зазвучала мелодия. Не произошло ещё ни одного из событий, которыми были столь насыщены последние двадцать четыре часа. Она ещё не назвала его шпионом и не объявила своим врагом. Они все ещё оставались в таких же отношениях, как в доме сьера Одена или у моста через Арв. Он все ещё мог верить, что не безразличен ей. А теперь…

Но что может поделать человек против воли звезд? Они с Анной были рождены, чтобы стоять на противоположных берегах: Франция против Англии, Валуа против Бурбона. Он с тоской подумал о мечте Эразма, о мире, свободном от мелочных раздоров, которые превращают людей в марионеток. Видение далекой эпохи, тысячелетний путь до которой ещё так долог…

Звезды определили, что Анна должна стать женой Жана де Норвиля. Губы Блеза искривились в проклятии. Знавал он бессовестных интриганов, но среди них не было ни одного такого циничного и равнодушного, как этот красавец, агент Бурбона. Расчет, карьера, преуспеяние. Холодность холодных денег, холодность высокого положения. Как сможет Анна, такая теплая, живая, такая великодушная, вытерпеть этот холод? Однако, как сказал маркиз, женщины замуж не выходят, их выдают…

Глянув в окно, он обнаружил, что уже спустилась ночь. Не случилось ли чего с Пьером? К этому времени Руссели уж наверняка прибыли в Нантюа…

Давным-давно стемнело, когда стук копыт во дворе заставил его прислушаться, и при звуках знакомого голоса он вскочил на ноги. Толчком распахнув окно, он высунулся наружу и окликнул:

— Эй!

— Да это вы, мсье? — был ответ. — Погодите, пока я поставлю в стойло этого конягу, потому что, клянусь верой, ему сегодня здорово досталось. Кукареку, старина, сиди, где сидишь, пока я тебя не спущу на землю. Да не вертись ты, как змей! Ну, вот, опля!

Блез нетерпеливо дожидался, пока твердые шаги и торопливый стук когтистых лапок в коридоре не возвестили о появлении Пьера и Кукареку. Когда они подошли к двери, он уже стоял на пороге.

— Ну, как поездка?

— Так себе…

Пьер замолчал, чтобы пропустить мальчишку-слугу со своими седельными сумками и заказать ужин. Потом, расстегивая перевязь и сбрасывая плащ, продолжил:

— Не так плохо, но не без приключений. И, ей же Богу, должен сказать, что эта английская девчонка не уступит ни одному кавалеристу из королевских рот. Час за часом, час за часом, а она все в седле… Клянусь мессой, вот это наездница! — Пьер восхищенно взмахнул рукой. — Я отдаю ей честь.

Блез перебил:

— Итак, насколько я понимаю, Руссели прибыли в Нантюа?

— Живыми и здоровыми. Они в «Серебряном льве», вместе с парой дворян — полагаю, это те, о которых вы мне говорили, господа Шато и Локингэм, — и тремя конными слугами. Завидую их жилью… — Пьер обвел насмешливым взглядом убогую комнату.

— Ну, а поездка? — настаивал Блез. — Ты сказал — не без приключений. Что это значит?

— Это значит, мсье, что, если бы не Кукареку, попал бы я в переплет. Он меня выручил и заслуживает благодарности. В соответствии с планом, я держался позади этих иностранцев — на лигу, иногда и на две. Однако они не дураки. Выделили тыловое охранение и подстерегли меня в засаде, когда мы ещё и часу не ехали от Женевы.

— Подстерегли тебя?..

— У боковой дороги. Еду я себе и ни о чем не думаю, как вдруг выезжает этакий кавалер свирепого вида — наверное, тот самый капитан Локингэм, потому что держался он по-капитански, и с ним ещё один парень. Загородили дорогу. «Куда? — говорят. — И кто ты такой?» Однако я замечаю, что, завидев Кукареку, который разглядывает их из своего кармана, они слегка растерялись. Ну, я быстренько сообразил и отвечаю: «Господа, я Жорж де Бонвийяр, еду в дом своего отца, что поблизости от Шатильона. К вашим услугам». Это была единственная савойская фамилия, какую я в тот миг смог припомнить. «Verdammt!64 — говорит тогда Локингэм (он, похоже, немец). — Это и есть тот могучий воин, которого следует опасаться? С комнатной собачонкой! Клянусь Богом и держу пари, у него в сумке и кукла есть. Увы, куда девалось мужество в этом мире? И зачем только мы время теряем?»И помчались, как черти, догонять остальных. После этого у меня никаких неприятностей не было… Ну, а вы как, мсье?

— Сейчас расскажу, — пообещал Блез.

И, прервав рассказ только при появлении слуги, принесшего Пьеру ужин, он описал события дня, закончив встречей с Ги де Лальером.

На де ла Барра самое большое впечатление произвел поединок. У него загорелись глаза, он даже забыл о еде.

— Вот и говори после этого об удаче! — проворчал он. — Вот и говори! Я целый день трусил рысцой, словно возчик, а у вас тем временем такие увлекательные события, дуэль, хоть будет что вспомнить…

— Не унывай! — сказал Блез. — Пока все это дело кончится, хватит увлекательных событий и на твою долю. Вот что теперь делать, если мсье Ги уже в Нантюа, а мы не ожидали его раньше Бург-ан-Бреса? Если он меня узнал, они разгадают нашу игру. И кроме того, раз он здесь, они могут поехать и не через Бург, а свернуть на юг и отправиться через Вильфранш или Треву. Угадать бы нам, где они собираются переправиться через Сону…

Блез вдруг замолк на полуслове и выпрямился:

— А ведь они могут ускользнуть этой ночью…

— Нет, — заметил Пьер. — Кони способны выдержать то, что выдержали сегодня, но не более того. Их лошади устали так же, как наши. Сегодня ночью они никуда не двинутся.

Он рассеянно кормил Кукареку остатками ужина. Блез налил себе бокал вина, но забыл выпить.

— Мы можем сделать только то, что в наших силах, — сказал он наконец. — Беда в том, что отсюда идет несколько дорог, и братцу Ги есть из чего выбирать, а из Бурга он мог бы двигаться практически только по одной. Пожалуй, нам надо сделать вот что. Мы должны наблюдать за гостиницей «Серебряный лев», начиная с двух часов пополуночи: один из нас, без коня, расположится неподалеку от гостиничных ворот, а второй, с лошадьми, — в ближайшем переулке. Эти господа могут выбрать дорогу либо на юг, по направлению к Треву, либо на север, к Бургу. Когда мы узнаем, какой путь они избрали, будем следить за ними во все глаза. После переправы через Сону мы поймем, куда они направляются, — тогда я поеду наблюдать за ними дальше, а ты приведешь королевских кавалеристов из ближайшего пункта… — Блез улыбнулся. — Надеюсь, ты их разыщешь. И вообще во всем этом плане нам приходится на каждом шагу надеяться на удачу.

Его взгляд упал на Кукареку, который прыгнул на колени к Пьеру.

— Кстати, можешь отправить собачку в Лион с курьером, с Ле-Бретоном.

Пьер обиделся:

— Отправлять его в Лион? Это ещё зачем?

— Ну, в такой поездке, как наша, нельзя ещё и о собаке беспокоиться.

— Что за беспокойство? Разве я не рассказывал вам, какую службу он нам нынче сослужил? Ах, Кукареку, так-то тебя благодарят!

Собачонка уставилась на хозяина меланхоличным взглядом и, кажется, даже головой покачала.

— Однако не падай духом, дружище! Будем крепко держаться друг друга.

— Не будь таким дураком, — настаивал Блез. — Это не увеселительная прогулка.

— Куда я, туда и он. Мы с ним товарищи по оружию.

— А какой бравый вид будет у тебя, когда ты подскачешь к кавалеристам его величества под хлопанье ушей этой собачонки! От хохота они и слушать тебя не смогут.

— От хохота, мсье?

— Ну конечно!

Пьер просиял:

— Ну, тогда мы посмотрим, что из этого выйдет…

— Не понимаю.

— Черт побери, что случается, когда дворянин имеет честь носить памятный подарок своей дамы, а какой-нибудь нахал позволяет себе забавляться на его счет? Тогда этот дворянин предлагает ему позабавиться другим способом, вот и все.

Вот будет чертовщина, подумал Блез, если этот сорвиголова ввяжется в ссору с солдатами, за которыми его послали. Однако он подумал и о том, что манеры Пьера не прибавляют никому охоты к шуточкам.

— Во всем, что касается королевской службы, ты подчиняешься мне, — предупредил он.

Пьер подчеркнуто выпрямился:

— Так точно, мсье. Однако что касается этой мелочи, вы ведь не прикажете мне нарушить обет и не отберете у меня, — его загорелая рука легла на голову Кукареку, — моей самой высшей награды. Я прошу вас об этом.

Блез достаточно знал человеческую природу, чтобы не упорствовать по мелочам. Он улыбнулся:

— Ладно, будь по-твоему. Кукареку, стало быть, штука равнозначная подвязке сестрицы Рене, так, что ли? Жаль, что ты не можешь носить его на шлеме.

Пьер вспыхнул — не из-за подтрунивания Блеза, а потому, что в разговоре между ними всплыло имя Рене. По странным правилам, предписывающим умалчивать о таких делах, старшему брату не подобало говорить о своей младшей сестре с юношей, влюбленным в нее, а юноше также следовало проявлять сдержанность. Над Пьером немного подшучивали, когда он вернулся из Франции с Кукареку, однако Блез считал, что это лишь одно из любовных увлечений друга, на этот раз совершенно безобидное — призрачное и платоническое. Кукареку был живым символом его. Петушок!

— Дело, видимо, серьезное, — добавил Блез.

— Мсье, а вы как думали?

— Бог свидетель, я не знал, что думать… Может быть, Кукареку подсказал мне…

Итак, тайна вдруг раскрылась. Пьер внимательно изучал кончики своих пальцев:

— Да, я намереваюсь просить руки мадемуазель, если она согласится…

— Что?! — Дело и вправду было серьезное. — Ты говорил со своим отцом или с моим?

— Нет, мсье.

— Увы! — Одним этим словом он описал все будущие препятствия.

— Я знаю, — кивнул Пьер. — И все же, как бы долго ни пришлось ждать…

Он не окончил фразу.

— Заметь себе, — сказал Блез, — я не позволю шутить со своей сестрой.

— Шутить?! Клянусь всеми святыми…

— Да, но разве не было у тебя доброй дюжины девиц, а то и больше?

Пьер был смущен и озадачен:

— У меня были интрижки, счастливые случаи — все, что угодно. Но это… — он глубоко вздохнул, — это любовь. Если вы когда-нибудь любили, то понимаете разницу. Шутить! Мсье, честь вашей сестры я ношу на острие своей шпаги. Если бы вы не являлись её братом…

Да, Пьер был влюблен без ума. Никто не смог бы усомниться в серьезности его чувств. Блез поймал себя на том, что снова думает об Анне Руссель. Он завидовал Пьеру. Какие бы трудности ни стояли перед юношей, существовала хотя бы слабая надежда их преодолеть.

— Я прошу прощения, — сказал он.

Пьер наклонился к нему:

— Главное — согласны ли вы, мсье?

— Что может значить мое согласие? Ты же слышал, что отец сказал мне в Лальере.

— Неважно. Вы согласны? Вы обещаете меня поддержать?

— Бедняга…

Растроганный и приятно удивленный, Блез протянул руку через стол и сжал запястье Пьера.

— Конечно, я сделаю все, что смогу.

Юноша помолчал с минуту, а потом выпалил:

— Я так благодарен вам… Сказать не могу, как я благодарен!

Блез покачал головой. Он ничего не сделал, чтобы заслужить такую благодарность.

Пьер, однако, настаивал:

— Это же все решает. Разве вы не понимаете? Если мы благополучно завершим нынешнее дело, вы окажетесь в чести у короля. Вы станете единственным мужчиной в вашей семье, чье слово будет иметь значение. Вы поговорите с королем о нас — и он все устроит.

— Это возможно…

— Черт возьми, это несомненно!

Уверенность Пьера воспарила к небесам.

— Надеюсь, что так, — кивнул Блез. Одурманенный усталостью, он напрасно пытался подавить зевоту.

— Пьер, дружище, у нас есть четыре часа для сна… — И, взглянув на подозрительного вида постель, добавил: — Если удастся заснуть… Ну, во всем есть своя хорошая сторона. Я уверен, что встанем мы вовремя.

Глава 32

В два часа ночи, оставив Пьера, который должен был привести коней в переулок неподалеку от «Серебряного льва», Блез ощупью пробрался через полутемный городишко к гостинице, где остановились Руссели. Ее двор выходил на небольшую площадь, окруженную домами; на площади был общественный колодец и росло несколько лип.

Притаившись за деревом, Блез нес свое дежурство — с течением времени дело это наводило все большую тоску, хотя вначале он был даже доволен, что снова находится под открытым небом, а не лежит в кишащей насекомыми постели в «Золотом экю».

За исключением тусклого фонаря, обозначающего вход в гостиничный двор, ни в окнах гостиницы, ни в соседних домах не светилось ни огонька. Над головой нависло темное беззвездное небо. Как и предсказывал покойный де Монжу, хорошая погода последних дней, видимо, кончилась. Это, отметил про себя Блез, неблагоприятно скажется на дорогах, которые во время дождей превращаются в настоящую трясину…

Бессвязно думая то об одном, то о другом, он стоял, прислонившись к дереву, и время тоже стояло неподвижно. Спустя целую вечность заспанный ночной сторож, проходя мимо гостиницы, выкрикнул три часа. Прошла ещё одна вечность. По всей вероятности, придется ждать до рассвета, который в это время года наступает в пять часов. Потом, когда станет светло, нужно будет отойти подальше от гостиницы.

Возможно, это вообще напрасное ожидание. Возможно, Руссели, несмотря на усталость лошадей, покинули Нантюа и сейчас давно уже в пути…

Вдруг в одном из окон гостиницы затрепетал огонек, потом во втором. Он напряженно следил, как за окнами комнат верхнего этажа двигаются едва заметные фигуры. Поднялся негромкий шум, какой создает группа людей, собирающихся в дорогу. Звуки доносились сначала из кухни и наконец со двора, куда выводили лошадей.

Блез натянул на голову капюшон и отодвинулся за ствол липы. Его, закутанного в плащ, да ещё в полной темноте, никак нельзя было рассмотреть от гостиницы, но он не хотел рисковать.

Время ползло…

Наконец, после долгого ожидания, ворота открылись и выехала вся группа Русселя. Блеза ободрило отсутствие каких-либо признаков спешки или скрытности, которых следовало бы ожидать, если брат заметил его вчера. Более того, всадникам освещали путь двое конюхов.

В неровном свете факелов Блез различил прямую фигуру и бородатое лицо Ги, головной убор Анны, простую купеческую одежду сэра Джона Русселя. Он рассудил, что широкоплечий всадник, ехавший позади, был немец, Локингэм, а второй — Шато, секретарь Андриена де Круа. С ними было четверо конных слуг — всего девять путников.

Дальнейшее, однако, смутило и озадачило его. Они стали прощаться друг с другом! Сэр Джон Руссель наклонился в седле, чтобы обнять Анну, Ги поклонился ей, мужчины пожелали друг другу всего доброго. И прежде, чем Блез успел сообразить, что означает этот новый поворот событий, Ги и сэр Джон, окончательно распрощавшись с остальными, повернули направо от гостиницы и двинулись по улице, которая вела к южной дороге. Минутой позже семеро остальных повернули в противоположную сторону — на Бург-ан-Брес.

Блез стоял в полной растерянности. Ни он, ни маркиз де Воль не предусмотрели такого осложнения. Однако он быстро понял, как следует поступить. Ги де Лальера прислали, чтобы проводить сэра Джона Русселя к Бурбону, ему одному известно, где находится герцог. Кроме того, сэр Джон — главный в этой группе, тогда как Шато и Локингэм — явно лица второстепенные. Несомненно, принято решение, что, поскольку времени остается все меньше, а тайна миссии Русселя раскрыта, он должен как можно быстрее проникнуть во Францию. Короче, преследовать нужно именно Русселя — и никого другого.

Через несколько минут Блез присоединился к Пьеру де ла Барру, который ждал в условленном переулке.

— Ну? — встретил его Пьер. — Напали мы на след?

— Да, — отозвался Блез, уже стоя одной ногой в стремени, — и след совсем ещё свежий. Но он ведет не в Бург-ан-Брес. Едем на юг.

В последний час ночи Блезу с Пьером ничего не оставалось делать, как следовать по дороге на Сердон. Они ехали медленно и осторожно. Однако, когда занялся рассвет, они встретили возчика, который только что перевалил через гористую гряду, отделяющую Сердон от Нантюа; он сообщил, что недавно по этой дороге проехали двое верхами.

— Ага, и у одного была черная борода, как у пикового короля. Что-что, а бороду я разглядел, хотя рассветать только-только начало.

К этому времени молодые люди обогнули тянущееся на милю озеро Нантюа и, проехав ровный участок пути, добрались до подножия лежащей на пути горной гряды. Блез успокоился: если возчик, как он утверждает, встретил двух всадников всего полчаса назад, то значит, промедление на старте обошлось не слишком дорого. Похоже, Ги и сэр Джон Руссель имеют лишь небольшое преимущество в скорости. Это было важно, потому что Блез не решался оказаться далеко позади них, когда они достигнут Пон-д'Эна — места пересечения с дорогой, которая ведет на северо-запад к Бургу.

Теперь они быстро, насколько позволила крутизна склона, поднялись в гору и увидели внизу, в долине, Сердон, протянувшийся вдоль реки.

Вдруг Пьер воскликнул, как кричат охотники, увидя дичь: «Улюлю!»и показал на две точки вдалеке. Они присмотрелись внимательнее — да, это были всадники.

— Хороший глаз! — кивнул Блез. — Надо быть поосторожнее, чтобы не слишком сближаться с ними.

В ту же минуту точки стали двигаться быстрее и скрылись, обогнув выступающий мысок леса. То, что их удалось заметить, было удачей, потому что через несколько минут разразился дождь, собиравшийся с ночи, — ровный, сильный, настоящий ливень, за струями которого ничего не было видно дальше пятидесяти шагов.

— Прощай, хорошая погода! — промолвил Блез, натягивая на голову капюшон дорожного плаща. — Через Домб, если наши друзья повернут туда, будем шлепать по раскисшим дорогам.

Он улыбнулся, заметив, что Пьер, прежде чем прикрыться самому, натянул складки кожаного чехла на сумку, где сидел Кукареку, ухитрившись сделать что-то вроде навеса, из-под которого виднелись лишь глаза и нос собачки.

— Настоящий влюбленный! — поддразнил он.

Однако по дороге вниз мысль о Пьере и Рене, как и прошлой ночью, напомнила ему о нем самом и об Анне Руссель. Какое облегчение, что теперь она совсем в стороне от этого дела! Его вовсе не воодушевляла мысль выслеживать её, хотя бы только до Бург-ан-Бреса. Вероятно, Анна сразу вернется в Женеву…

В отношении своего брата и сэра Джона Русселя он не испытывал никаких угрызений совести. Если их схватят во время переговоров с Бурбоном, значит, они проиграли. Это мужчины, которые сознательно идут на риск и в случае проигрыша должны расплачиваться. Но Анна — дело другое.

Дальше, через Сердон; сверху сеял дождь, сбоку громко журчала речушка Вейрон. Сэр Джон и Ги по-прежнему ехали впереди, но не слишком далеко — настолько недалеко, что Блезу в какой-то миг показалось, что слышно ржание их коней, и он натянул поводья, чтобы отстать.

К Пон-д'Эну они подъехали следом. На выезде из селения Блез узнал вороного мерина своего брата, а Пьер — крупного гнедого, на котором сэр Джон ехал вчера; лошади стояли у коновязи перед придорожным трактиром. Они чуть не натолкнулись на самих всадников, поэтому повернули обратно и поспешно отъехали назад по дороге. Там они ждали, пока стук копыт не сообщил, что два всадника снова пустились в путь.

Пьер, насквозь промокший и замерзший под нещадно лившим дождем, проворчал:

— Клянусь Богом, этим людям надо спешить, а они, по-моему, просто тянут время…

— Да, — сказал Блез, — однако у них, несомненно, есть на то причина. Может быть, им нужно встретиться с Бурбоном в назначенный день и час, и время их ещё не поджимает. Наверное, они предпочитают появиться точно к нужному моменту, а не приехать заранее. И заметь себе, если бы местом встречи был избран Шантель или какой-то другой герцогский замок, им незачем было бы слоняться вокруг без толку; но если это место открытое, неукрепленное, то тем лучше для нас. И дождь — тоже удача, — прибавил он, — мы сможем подобраться к ним ближе.

Это особенно потребовалось за Пон-д'Эном, где дороги пересекались. Ги и Руссель могли, в конце концов, попытаться ускользнуть на север, к Бургу, до которого отсюда не более пяти лиг. Поэтому, когда снова послышался красноречивый стук копыт, Блез и Пьер стали держаться в пределах слышимости. Однако, переехав мост через Эн и достигнув перекрестка двух дорог, они услышали впереди звуки ровного галопа, причем не справа, не с большой дороги на Бург.

— Теперь все ясно, — заявил Блез. — Они повернут к западу, в Шатильон-ла-Палю и пересекут Домб. Ничего другого им не остается — разве что они собрались в Лион. Приятно знать, что мы угадали… Пьеро, по-моему, мы их раскусили.

Глава 33

Однако и остаток этого дня, и весь следующий — первый день новой недели — пришлось трусить мелкой рысцой. Руссель и Ги явно тянули время. До Соны можно добраться за восемь часов быстрой езды — а они угробили добрых тридцать; это было медленное продвижение по залитому дождями холмистому плато Домб, где дорога все время петляла между бесчисленными прудами, которыми пестрел, словно оспинами, этот край, и где лошади неуверенно пробирались по скользкой земле.

Поскольку сэр Джон и Ги де Лальер останавливались ночевать на единственных постоялых дворах деревень Шаламон и Ар и поскольку необходимо было постоянно следить, чтобы они не ускользнули под покровом темноты, Блезу с Пьером приходилось спать где придется и по очереди вести наблюдение.

На вторую ночь они поставили коней в конюшне крестьянского дома между деревней Ар и Соной, а сами устроились сторожить на опушке соседнего леса, наблюдая за дорогой к реке. К счастью, дождь, ливший двое суток, на закате кончился, но это было единственным утешением. Пока один спал прямо на земле, второй наблюдал. Они насквозь промокли, были голодны и совершенно измотаны отвратительными ночами, которые приходилось терпеть от самой Женевы. Одежда их заскорузла от грязи. Они мечтали о теплой воде и бритве.

— Ей-Богу, — заметил Пьер, — мы больше похожи на пару разбойников, чем на дворян-кавалеристов. В жизни не случалось, чтобы от меня так воняло. Благодарение Богу, что мы можем показать наши бумаги, а то первый же городской стражник упрятал бы нас в тюрьму.

Блез заставил себя улыбнуться:

— Темнота сгущается перед рассветом. Завтра настанет наш день. У меня такое чувство, что завтра мы сорвем банк.

Как будто услышав его слова, утром этого — третьего — дня природа улыбнулась. Небо было безоблачным, хотя в воздухе чувствовался осенний холодок. Наблюдатели увидели, как их добыча проследовала по дороге — теперь уже не прежним неторопливым шагом: Ги и Руссель ехали быстро, словно дело вдруг потребовало поспешности.

Спустя несколько минут Блез и Пьер уже неслись галопом за ними. Их кони, хорошо подкормившиеся в крестьянской конюшне и взбодренные долгим ночным отдыхом, нетерпеливо рвались вперед. Даже Кукареку заволновался. Свесив лапы через край сумки, он залился звонким лаем, за который и получил свою кличку. Длинные уши спаниеля задорно развевались на ветру.

— Ну, что я говорил? — сказал Блез. — Это наш день.

Как удачно, что они не потеряли время! Не доезжая развилки, от которой одна дорога сворачивала на юг, к Треву, а вторая вела прямо к Соне, они заметили далеко впереди всадников: те уже миновали развилку и направлялись к реке, обозначавшей собою границу Франции. Очевидно, они намеревались переправиться через неё на плоскодонном пароме вблизи Вильфранша. Это было одно из мест, где король, как он указал в письме, поставил конный отряд.

Но, когда Блез и Пьер спешились над крутым берегом, чтобы проследить за переправой, они увидели, как вороной и гнедой, поднимая облака брызг, прыгнули прямо в воду и пошли вброд. Очевидно, у путников времени оставалось в обрез, и они предпочли не дожидаться тихоходной барки, которая, как было видно отсюда, стояла на привязи у дальнего берега.

Река, в это время года обмелевшая и медленная, была усеяна мелкими островками. Кони, передвигаясь от одного острова к другому то вброд, то проплывая несколько ярдов, вскоре уже пересекли реку. Затем вместо того, чтобы въехать в Вильфранш, они повернули к северу вдоль берега, к дороге, которая шла в глубь страны.

— Нам везет, — заметил Блез. — Я эту дорогу знаю, как свои пять пальцев. Она ведет к Божэ. Но я головой ручаюсь, что они срeжут на запад по тропинке через лес, а после — за холмы к Ламюру. В этом случае они направляются в Форе или в Овернь. Может оказаться в конце концов, что встреча назначена все-таки в Шантеле.

Перейдя, в свою очередь, реку вброд, они разделились: Пьер поехал искать королевских конников, а Блезу предстояло продолжить погоню.

— Веди их на Божэ, — наставлял Блез. — Земля после дождя мягкая, вы увидите следы копыт. Если мой братец с сэром Джоном свернут налево по тропинке, о которой мы говорили, я надломлю ветку на каком-нибудь дереве возле поворота. Однако не спускай глаз со следов.

Он помедлил, мысленно прикидывая возможные задержки, поскольку большая группа конников поневоле будет двигаться медленнее.

— Если солдаты здесь, то вы отстанете от меня не больше чем на час. Где бы ни остановились мой брат и милорд Руссель, десять против одного, что там же окажется и монсеньор де Бурбон. Ну, а если его ещё не будет ко времени вашего появления, то мы арестуем этих двоих и подождем, пока прибудет герцог.

Он приветственно поднял перчатку:

— Желаю удачи!

И двинулся в направлении Божэ.

Дорога была ещё слишком мягкая и не позволяла ехать быстро, зато на ней четко отпечатывались следы лошадей. Он не мог судить, знают Руссель и Ги о преследовании или нет. Во всяком случае за последние два дня они никак этого не показали. Но теперь, когда они приближаются к цели, естественно было ожидать от них обычных мер предосторожности: они могли свернуть с дороги в каком-нибудь месте, подождать в укрытии и посмотреть, кто проедет мимо.

Блез понимал, что в этом для него главная опасность. Если дело дойдет до схватки, то у него мало шансов устоять в одиночку против таких опытных бойцов-конников, как его брат и сэр Джон Руссель. Правда, он мог просматривать довольно далеко вперед следы лошадей, и это в некоторой степени уберегало его от такого маневра. Тем не менее, он ехал медленно, навострив уши и глядя во все глаза.

Как он и ожидал, следы исчезли у поворота на лесную тропу, ведущую на запад, к Ламюру. Осторожно подъехав к этому месту, он обнаружил, что всадники продолжили путь по тропе через лес. Тогда, надломив ветку на заметном месте так, чтобы она свисала, он пустился вслед.

Начиная отсюда, чем дальше двигался он к западу, тем более знакомой становилась местность; это был длинный ряд поросших лесом холмов, где он охотился в детстве.

Утро перешло в день. Около полудня он достиг деревни Ламюр и узнал, что чернобородый всадник и его спутник проехали в направлении Бельмона, опережая его на час. Это значило, что теперь они находятся несколько северо-восточнее Роана и определенно направляются в Бурбонне.

Дальше дорога была лишь чуть пошире верховой тропы. Блез, как и прежде, внимательно вглядывался в следы копыт перед собой. Однако конец пути застал его врасплох — уж слишком он был уверен, что угадал, куда направляется Руссель.

Он проехал добрых две сотни ярдов, прежде чем понял, что следы исчезли.

Возвратившись к месту, где они ещё были видны, он обнаружил, что следы сворачивают направо в лес, на едва заметную тропинку, которая ускользнула от его внимания. Он снова заломил ветку, двинулся дальше по следам и успел остановить лошадь как раз вовремя, чтобы не попасть на открытое место.

Перед ним раскинулась поляна шириной ярдов пятьдесят, посреди которой стоял длинный каменный дом Г-образной формы.

Блез сразу узнал место: это был охотничий домик Андре де Шамана, дворянина из Божоле и стойкого приверженца коннетабля. Ему вспомнилось, как однажды, много лет назад, он вместе с отцом провел в этом доме ночь по случаю волчьей охоты, на которую съехалось множество дворян.

Он сидел на коне, скрытый за деревьями, и жадно рассматривал дом. Над поляной стояла странная, почти волшебная тишина спокойного лесного дня. Можно было бы подумать, что в доме никто не живет, если бы не слабая струйка дыма над одной из труб и предательские следы копыт, ведущие к двери.

В ровном солнечном свете, время от времени расцвечивающем стремительную золотую стрекозу, поляна напоминала какое-то сказочное заколдованное место, на которое неожиданно наткнулся охотник. Окна в свинцовых переплетах взирали на Блеза с передней стены бесстрастными глазами. Внутренним чутьем он ощутил необъяснимую угрозу, таящуюся в самом безмолвии дома.

Так вот где задумали встретиться заговорщики! Да, место выбрано как нельзя лучше: скрытое, тайное, отдаленное. Оно отрезано от главных проезжих путей холмами и лесами, известно лишь немногим, а уж тех, кто может заподозрить, что его выбрали для такой цели, — раз-два и обчелся. Может быть, как раз в эту минуту там, в доме, великий герцог предает Францию английскому эмиссару…

Блез вспомнил зал под высокими стропилами, с оружием и охотничьими трофеями по стенам, который тянется вдоль дома, и почти воочию представил сцену перед одним из больших каминов: высокомерного, властного коннетабля, Русселя с его грубо высеченным лицом, бумаги перед ними, Ги де Лальера сбоку.

Загнать в тенета такую добычу — это что-нибудь да значит! Блез не мог не насладиться своим торжеством. Предчувствие, что сегодняшний день принадлежит ему, что он не оплошает, оправдывалось с блеском. Какой удар! Один из тех, что навечно остаются в исторических хрониках. И честь нанести такой удар принадлежит ему. Он представил себе одобрение короля, счастье Дени де Сюрси, аплодисменты Франции…

Теперь осталось только дождаться прибытия Пьера с кавалеристами. Неудача возможна лишь в одном случае — если солдаты не появятся вовремя. Но этот день, сказал он себе снова, — мой день.

Когда он уже собрался повернуть назад, чтобы укрыться поглубже в лесу, в конюшне заржала лошадь. Его конь заржал в ответ, прежде чем он успел помешать ему словом или шпорой. Сразу же в доме поднялся злобный собачий лай, и дверь отворилась.

Теперь уезжать стало опаснее, чем оставаться на месте, потому что его выдал бы стук копыт. А там, где он стоял, его не могли увидеть из дома, — и он застыл на месте, затаив дыхание.

Все произошло в несколько секунд. Из дома вышел человек, за ним следовал другой, который держал собаку за ошейник. Этот второй носил густую черную бороду — но он не был Ги де Лальером. А тот, который шел первым, в темном платье и суконной купеческой шапке, как Руссель, — не был английским эмиссаром.

В ярком солнечном свете Блез отчетливо видел их лица. От ощущения безумной нереальности он вздрогнул. То, что предстало его глазам, могло быть только галлюцинацией. Но он узнал в чернобородом человеке спутника своего брата, который проехал мимо него по улице в Нантюа.

А одетый в темное купец был… нет, была! — Анна Руссель.

И тут в голове у Блеза словно свет вспыхнул, только тут он распознал ужасный трюк, потрясающий фарс, в котором ему отвели роль одураченного простофили.

Блез видел, как Анна внимательно вглядывается в завесу листьев, за которой он скрывался. И в этот миг под копытом его коня треснула ветка.

— Это вы, господин де Лальер? Добро пожаловать, мсье! — позвала она.

Ее насмешливый голос четко выделял каждый слог.

— Я ожидала вас. Не беспокойтесь. Мы здесь одни. Выходите и дайте мне вас поздравить!

Глава 34

Природа милосердно устроила так, что человеческое сознание не может мгновенно постичь всю полноту случившегося несчастья. Ошеломляющий удар в первое мгновение кажется не столь болезненным, как укол осиного жала.

В какой-то степени Блезу уже было понятно, что не только успех его предприятия, не только торжество, которое он ощущал несколько мгновений назад, но и сама жизнь его разлетелась на куски, словно под него подвели мину. Однако он был ещё слишком потрясен, чтобы думать, и ещё менее способен анализировать случившееся.

Колдовская нереальность охватывала молчаливый дом, залитую солнцем поляну перед ним и две фигуры у дверей. С полминуты он мог только по-прежнему сидеть на коне, застыв в тупом оцепенении.

Потом Анна позвала снова:

— Вы меня слышите, мсье де Лальер?

Машинально повинуясь оклику, он выехал из укрытия. В этот миг для него одинаково хорош был любой толчок. Если бы он успел собраться с мыслями, то, наверное, предпочел бы ускакать куда глаза глядят, лишь бы не терпеть её насмешек. Но сейчас смог лишь проделать несколько привычных движений — поклонился, спешился, привязал лошадь, — а затем последовал за ней в дом.

В торце большого зала горел камин — не столько для тепла, сколько чтобы развеять затхлую сырость помещения, которое, очевидно, долгое время стояло запертым. Блез заметил пожилую пару — судя по всему, сторожей, которые подложили дров в камин, а затем удалились; за ними последовала собака. Бородатый слуга Ги де Лальера закрыл парадную дверь и остановился возле нее, криво ухмыляясь.

Анна села за стол и указала ему место напротив себя:

— Не желаете ли присесть? У вас усталый вид, господин де Лальер, мало того, просто отчаявшийся. Такое впечатление, что жизнь гончей собаки пришлась вам не по вкусу…

Все так же машинально он опустился на скамью и уронил руки на стол.

— И все же я поздравляю вас, — продолжала она. — Да-а, если уж вы взяли след, то вас с него не сбить. Я думала, мы сможем оторваться от вас сегодня утром, у Соны. Но нет — вот вы здесь, верный до конца!

Она улыбнулась, но улыбка была принужденной. Он понимал, что она стремится ранить его, но её слова обнаруживали и её собственное глубокое страдание. Полные боли глаза выдавали её.

— Я вас честно предупредила, — продолжала она. — Помните, я вам сказала: «Берегитесь, подумайте о себе самом»? Может быть, теперь вам понятно, что иметь меня своим врагом — не безделица. С самого начала это был мой план — да-да, с того самого вечера в Женеве. Ни мой брат, ни ваш к нему не имеют никакого отношения. Я знала, что преследовать нас будете вы. Кого же ещё мог послать маркиз? И я предусмотрела, как можно перехитрить вас, если герцогу Савойскому не удастся перекрыть Эклюзский проход…

Блез молчал.

— Итак, вы дали одурачить себя заменой лошадей и черной бородой. И позвольте сообщить вам теперь, чтобы удовлетворить ваше любопытство, что прошлой ночью, пока вы теряли время в Домбе, мой брат и дворяне императора встретились с монсеньором де Бурбоном в Гайете, в Бурбонне. Союз с Англией подписан, и Англия уже двинулась… Вам придется очень быстро скакать, господин де Лальер, чтобы догнать вчерашний день. Однако примите мой совет: возвращайтесь-ка вы в армию. Ваша сила в мускулах, а не в мозгах. Вы совершенно не блещете ни в роли шпиона регентши, ни как агент маркиза.

Она впервые обратила внимание на его молчание и, прервав речь, спросила с вызовом в голосе:

— Однако, мсье, что ж вы не поздравите меня?

К этому времени Блез уже оправился от первого потрясения. Он вспомнил о кавалеристах, которых Пьер да ла Барр ведет сюда из Вильфранша.

— Для поздравлений сейчас нет времени, мадемуазель. Вы хорошо послужили своему королю, а я своего подвел. Я восхищаюсь вами, как и всегда. Но, ради всего святого, садитесь на коня и уезжайте отсюда сейчас же. Я думаю, вы ещё можете сохранить свободу. Но вам нельзя терять ни минуты.

Он вскочил в нетерпении.

— Почему? — спросила она.

Он объяснил, преодолевая волнение.

Она осталась сидеть, хотя по лицу её было видно, что подобного поворота событий она не предвидела. Однако её саркастически настроенный спутник, стоявший у стены, мигом перестал ухмыляться — теперь он нервно переминался с ноги на ногу.

Анна рассматривала Блеза из-под полуприкрытых век.

— Ну, а вы что будете делать, мсье, когда эти господа прибудут?

— Я отправлюсь в Лион, — уныло отозвался Блез, — на беседу с королем.

— Наверное, под конвоем?

— Может быть… Поторопитесь, прошу вас.

Она улыбнулась, но он видел, что улыбка далась ей с большим трудом.

— Вполне возможно, что беседа будет довольно бурной. Если бы дело происходило в Англии, то это стоило бы вам головы.

Блез пожал плечами. Зная о недоверии короля к себе, выраженном в письме маркизу, он не питал никаких иллюзий относительно своей судьбы. Однако он предпочел не напускать на себя несчастный вид при Анне.

— Мадемуазель, позвольте ещё раз повторить, что вам не следует терять времени. Я помогу этому человеку управиться с лошадьми.

Она холодно ответила:

— А вам-то какая забота, убегу я или нет? Я полагаю, вам нужно хоть чем-то доказать, что вся эта ваша слежка была не напрасной. Если уж вас повесят, то по крайней мере в моей компании — все-таки удовольствие.

Он понял, что больше не в силах сохранять терпение:

— Миледи, по моим расчетам, люди короля отставали от меня на час, но они могут быть и ближе. Больше половины этого часа уже прошло. Увольте меня от дальнейших разговоров. Можете думать обо мне все, что вам угодно, но единственное удовольствие, о котором я прошу, — это видеть, как вы уезжаете отсюда.

— Почему? — повторила она.

— Праздный вопрос. Найдите ответ сами. А теперь — быстрее! Поторопитесь!

Она не шелохнулась — и молчала так долго, что слуга осмелился сказать:

— Мадемуазель, ради Бога…

При этих словах она взглянула на него:

— Ох, Этьен, о вас я и забыла. Сожалею об этом. Простите меня — и уезжайте сейчас же. Надеюсь, вы доберетесь до Шантеля. Засвидетельствуйте мое почтение монсеньору де Бурбону и господину де Норвилю, если он там окажется. Скажите им, что меня взяли в плен и, без сомнения, повезут в Лион, пред светлые очи короля. Скажите им, что я сама выбрала такой вариант, ибо рассчитываю, что это пойдет на пользу службе. Они поймут. И скажите им еще, что я не опасаюсь короля, а, наоборот, ожидаю, что он примет меня с почестями. Итак, прощайте и желаю удачи!

Несмотря на охватившую его панику, слуга все ещё медлил:

— Но, миледи…

Время было неподходящее для галантных разговоров. Блез вмешался:

— Вы что, мадемуазель, с ума сошли? Не думаете же вы, что после всего случившегося король сохранит к вам то же отношение, что и до вашего отъезда из Фонтенбло? Вы помните, что сказал де Варти, — а ведь тогда речь шла только о нашей поездке в Женеву. С тех пор вы ещё и помешали королю в этом важнейшем деле…

— Посмотрим, мсье.

— Ему придется обойтись с вами, как с вражеским шпионом, даже если он и пожелает проявить милосердие. Есть ли у него другой выход? Его военачальники…

— Посмотрим, мсье.

— Миледи, прошу как милости: уезжайте вместе с этим человеком. Отправляйтесь в Шантель, если думаете, что там будете в безопасности. Честное слово, вы достаточно унизили меня, так не заставляйте ещё и страдать, видя вас пленницей.

Она ответила ледяным тоном:

— Какое мне дело до вашего… страдания? Поражаюсь, как это вы ещё можете притворяться. Вы, человек, который лицемерно играл в дружбу, чтобы шпионить за мной, который задешево продал мою веру в вас, чтобы доставить удовольствие своим хозяевам… Ваша роль простака кончена. Я поеду к королю в Лион, причинит это вам страдание или нет.

Сознавая, что с её точки зрения эта резкость и горечь оправданны, он не мог найти ответа.

Она добавила, обращаясь к слуге:

— Ну, а вы чего ждете, Этьен? Ради Бога, убирайтесь, пока есть время. Очень вам благодарна. Ваши услуги были выше всяких похвал. Герцог вас наградит. А теперь повинуйтесь мне — и уезжайте тотчас же.

Торопливо поклонившись и пробормотав что-то, слуга удалился чуть не бегом. Блез поднялся, прошел к двери, открыл её и бездумно встал на пороге. Спустя пару минут он увидел, как спутник Анны вывел своего коня из конюшни, вскочил в седло и исчез за деревьями на противоположной стороне поляны. А что касается Анны… что ж, она сама решила. Им оставалось только ждать, пока подойдут кавалеристы.

В конце концов, почему его должно беспокоить, что случится с нею? Она — явный враг, благодаря её энергии и хитрости только что нанесен серьезный урон Франции. Она разрушила жизнь не только Блезу, но и множеству других. Он похолодел при мысли о том, что попадет в немилость маркиз; но и это мелочь по сравнению с опустошениями, которые принесет с собой английское вторжение.

А теперь она явно надеется обольстить короля и тем временем продолжать свои интриги в пользу Англии. Если она не способна понять, насколько нереальна эта надежда, и предпочитает пожертвовать собой ради своей отчаянной выдумки, — что ж, он тут ничего не может поделать.

Удивительно, с каким бессердечием сэр Джон Руссель допускает, чтобы она так рисковала собой. Впрочем, это относится и к её трехлетнему пребыванию при французском дворе, и вполне вяжется с грубостью, которую Руссель проявил к ней в доме синдика Ришарде. Точь-в-точь Чайльд-Уотерс… Ее можно использовать до конца, а после выбросить. Королевская служба, роза Тюдоров на цепочке… И никакой любви, и никого не беспокоит, что с нею случится…

Может быть, этим и объясняются некоторые её порывы, о которых Блез помнил со времени их путешествия из Фонтенбло: её восхищение свободой, естественностью их дружбы… Даже сейчас, разбитый ею наголову, он все равно чувствовал её одиночество — и жалел её.

В любой миг ожидая услышать приближающихся кавалеристов, он все острее воспринимал лесную тишину и залитую солнечным светом поляну перед собой. Нескончаемое жужжание насекомых казалось все громче…

Могло случиться, что Пьер не нашел солдат в Вильфранше, что он поехал не по той дороге, что они вообще сюда не доберутся. Это приоткрывало дверь для надежды…

— Итак, вы даже не пытаетесь оправдываться, защищаться? — донесся до него голос Анны, которая сидела в зале, у него за спиной.

Они молчали так долго, что он вздрогнул, словно от испуга.

— Защищаться? От чего, мадемуазель? — спросил он, поворачиваясь.

— Я назвала вас лицемером и шпионом. Вы что, приемлете эти титулы?

Ему показалось пустым занятием спорить с нею о словах; однако, подумав мгновение, он ответил:

— Лицемер — да, в какой-то мере, но не шпион.

— А первое ещё бесчестнее, чем второе.

Однако её тон уже утратил прежнюю резкость, и в нем крылся вопрос.

Он заговорил:

— Если уж вы взрастили в душе ненависть ко мне, то никакие оправдания и никакая защита не помогут. Вам, верной служанке своего короля, следовало бы первой понять мое положение при вас, когда мы встретились. Я не лгал, но не мог и сказать вам всей правды. Интересно, не были ли вы сами в таком же положении… И в этом отношении — и только в этом — я был лицемером.

— И только в этом?.. — повторила она.

— Клянусь честью, да.

Он пересек зал и, остановившись около нее, посмотрел вниз. Впервые их глаза встретились надолго.

— Мадемуазель, в тот последний вечер нашего путешествия — вы помните, перед тем, как мы переехали Арв, — когда мне хотелось сказать вам, как сильно… — Он остановился и сделал какой-то неопределенный жест. — Ну, а вы попросили меня ничего не прибавлять, удовлетвориться воспоминаниями о прошлом, имея в виду, конечно, что будущего у нас нет: вы в английском лагере и помолвлены с Жаном де Норвилем, а я — на противоположной стороне… Помните?

Она медленно кивнула.

— И вы оказались правы. Но сейчас, когда у меня и в самом деле не осталось будущего, не будет никакого вреда, если я скажу то, что хотел сказать тогда: как сильно я люблю вас. И, конечно, вы не должны думать, что я лицемерю в этом, ибо какую выгоду принесет мне лицемерие? Человек, чья жизнь подходит к концу, способен позволить себе сказать правду. И если я вас люблю, можете ли вы вообразить меня таким Иудой, который готов предать вас ради удовольствия своих хозяев, как вы изволили выразиться? Я этого не делал, и маркиз де Воль не требовал от меня такого предательства. Или, может быть, вы осуждаете меня за то, что я захватил бы вашего брата, если бы нашел его?

— Нет, потому что иначе вы оказались бы предателем… Я не настолько несправедлива. — Она опустила глаза. Ее руки, сжимающие подлокотники кресла, побелели. — И все-таки вы лицемер.

— В каком смысле?

— Как вы можете говорить, что любите меня? Ни один враг не оказал бы вам худшей услуги, чем я. Вы что, разыгрываете из себя святого? Так, что ли? Готовитесь к переходу в лучший мир?..

Это была странная насмешка, отличная от прежней, и в голосе звучали странные, приводящие в замешательство оттенки. Сжатые губы смягчились. Он вспомнил тот миг на ячменном поле, после своего падения, когда проще было выразить себя перед нею в шутке, чем пытаться произнести невыразимое. И подумал, уловит ли она связь.

— Нет, мадемуазель, я всего лишь неисправимый романтик.

— В самом деле?

Однако она улыбнулась, и он увидел, что она вспомнила.

— Ну, а я больше не романтик. С тех пор я стала жестче и практичнее. Не ожидайте, что я отвечу тем же и признаюсь в любви к вам… хоть я и рада, что вы не Иуда. Любовь — штука глупая, ей не место в государственных делах. Меня строго обучали с тех пор, как мы виделись последний раз.

Она снова стала резкой, но он чувствовал, что эта резкость не относится к нему. Он вспомнил железную хватку пальцев сэра Джона Русселя на её плече в тот вечер в Женеве и догадался, какое обучение она имеет в виду.

— Сожалею об этом, — произнес он, придерживаясь легкого тона, — однако, поскольку отныне мне не приходится ожидать обилия государственных дел, я уж позволю себе остаться глупым… Так что разрешите мне ещё раз поторопить вас, ради вас же самой: отправляйтесь в Шантель. Может быть, королевские кавалеристы задержались. Или даже вообще не приедут. Если вы окажете мне эту милость, то я погляжу, как вы уедете в безопасное место, а потом отправлюсь в Лион.

Она коротко рассмеялась:

— Ради меня самой! Господи Боже!.. Нет, мсье, в любом случае я останусь вашей пленницей. У меня есть дела в Лионе… И некоторые могут даже иметь отношение к вам.

На её лице появилось загадочное выражение, которое он хорошо помнил.

— Ко мне?..

— Ну да, а откуда же иначе король узнает правду о вас, если не от меня? Его величество жалует мне некую милость… Не пренебрегайте моей помощью.

Она встала и, подойдя к своим седельным сумкам, вытащила бережно сложенный длинный плащ, который надела вместо купеческой туники. Куаф и шляпа были ещё одним штрихом, прибавившим её облику женственности.

— Ну вот, — заключила она, разглаживая ленты маски, — вы можете не стыдиться своей пленницы.

Тем временем Блез снова вернулся к двери. Теперь он уловил в лесу далекий шум и дробный стук копыт. Подошла Анна, стала рядом, прислушиваясь.

— Мсье, — сказала она торопливо, и он был поражен тем, насколько изменился её голос, — почему вы не солгали мне в тот вечер в доме у синдика, почему не дали мне честное слово и не нарушили его потом, как подобало бы ловкому рассудительному человеку? Если бы вы это сделали, то сейчас имели бы успех и славу. А так — вы потерпели неудачу и стали предателем. И вы ещё ухудшаете свое положение, проявляя внимание ко мне… Ну почему вы так глупы?

От этой добродушной насмешки у него словно жар растекся по жилам.

— И все же, — продолжала она, — вы потерпели неудачу, но почетно… Глупец, но благородный человек. Что бы ни случилось с вами или со мною, пожалуйста, помните, что я это сказала.

За густыми зарослями на противоположной стороне поляны явно скапливались всадники. Судя по звукам, они осторожно передвигались среди деревьев. Затем донеслась резкая команда, и на поляну вынеслись несколько конников, за которыми тут же последовали другие.

Однако впереди ехал отнюдь не Пьер де ла Барр. Нет, это был очень знатный и знаменитый человек. Любой старый солдат в Западной Европе узнал бы в нем Великого Маршала, Жака де Шабанна, сеньора де ла Палиса.

— Ну, так что тут у вас случилось? — сварливо спросил он, останавливая коня перед дверью. — Где монсеньор де Бурбон и тот англичанин, за которым вы как будто должны были следить? А это ещё кто?

Он умолк, взглянув на Анну, которая ещё не надела маску, и его лицо осветилось улыбкой: он узнал её.

— А-а, миледи Руссель! — Он поклонился. И снова обратился к Блезу: — Так где же эти господа?

— Это была ошибка, монсеньор… Я шел по ложному следу.

Блез не отводил глаз под пристальным взглядом маршала, однако заметил разочарование и гнев, охватившие всадников, которые сейчас заполнили поляну. Они много часов не покидали седла в твердой надежде на крупную награду, которую обещал король за поимку Бурбона.

— Ошибка?.. — прогремел ла Палис. — Ну, для вас будет лучше, если ваши объяснения окажутся достаточно убедительными. — Он сошел с коня и зашагал к двери. — Я желаю их услышать сейчас же.

Когда маршал выслушал рассказ Анны и объяснения Блеза и Пьера, его голубые глаза остались холодными, но он проговорил галантно:

— Ей-Богу, миледи, будь я помоложе, обязательно сделался бы вашим поклонником. Не могу припомнить ни одной женщины, которая больше годилась бы в жены солдату. Вы показали в этом деле великую твердость и умение — во вред нам, но к чести вашей и вашего государя. Однако, как вы знаете, по законам войны вам придется поплатиться за это жизнью. Вы — шпионка, пойманная на месте преступления. Король может проявить милосердие, но вас следует доставить в Лион, где вы и будете дожидаться его милости. Примите мои пожелания.

— Я этого ожидала, — сказала она.

— Да, и это ожидание доказывает вашу храбрость. Мое почтение!

Потом, повернувшись к Блезу, маршал заговорил уже иным тоном:

— А что касается вас, господин де Лальер, считайте, что вы под арестом. Вы можете оставаться при шпаге, если дадите мне слово. Желаю вам, чтобы вы сумели сохранить свою жизнь. Ибо, скажу откровенно, его величеству не так легко будет простить ваш грубый промах. Вам поручили ответственную миссию, и вы провалили её настолько отвратительно, что ваша неудача равносильна предательству.

— Но, конечно, монсеньор, вы не думаете…

Ла Палис поднял руку:

— То, что я думаю, к делу отношения не имеет. Я опираюсь на факты. Черт побери, вы даже не помешали бежать слуге вашего брата и сообщнику этой госпожи! Вам крупно повезло, что я случайно оказался сегодня утром в Вильфранше и поехал сюда, намереваясь обеспечить достойный конвой монсеньору Бурбону. Иначе эти господа, которых вы потребовали сюда, как оказалось, для погони за призраками, могли бы свернуть вам шею.

Он покончил с этой темой, взглянув на Пьера, который стоял навытяжку возле Блеза:

— Мсье де ла Барр, вы, будучи стрелком этого господина, не могли поступить иначе, как повиноваться его приказам, что вы и делали. Я не вижу причин задерживать вас, хотя король, несомненно, пожелает услышать ваши показания, прежде чем вынести приговор мсье де Лальеру.

Он поднялся, широким шагом подошел к двери и вызвал лейтенанта, которому дал точные указания:

— Господин де Нуаре, вы с охраной в десять человек, включая господина де ла Барра, сопроводите эту даму и Блеза де Лальера в Лион как пленников. Вы отвезете мое письмо его величеству. Во время поездки пленники никоим образом не должны общаться между собой. Обоих следует держать под строгой охраной. Вы головой отвечаете за то, чтобы они прибыли к королю в целости и сохранности.

Он ничего больше не сказал, но что-то в его голосе и поведении вызвало в сознании Блеза слова:

«И да смилуется Господь над их душами!»