Рыцарь короля

Глава 46

Издали ослепительно белый фасад Шаван-ла-Тура, роскошного дворца де Норвиля в Форе, напоминал величавого лебедя, плывущего по водам. И, подобно отражению лебедя, перевернутое изображение стен дворца в зеркале вод небольшого озера, окружающего его, то четкое и ясное, то замутненное мелкой рябью, придавало зданию дополнительную объемность, мягкость и постоянно изменчивую красоту.

Во многом дворец этот был похож на новую жемчужину — Азе-ле-Ридо, только что построенный в далекой Турени замок. Он имел такую же Г-образную форму и так же наполовину охватывал передний, парадный двор; такой же четырехэтажный главный корпус, соединенный под прямым углом с более коротким крылом, такие же круглые пузатенькие башенки с коническими крышами на каждом внешнем углу здания. И, подобно Азе, он сохранял лишь те особенности средневекового замка, которые служили для украшения: угловые башенки, стену с бойницами, тянущуюся между ними вдоль всей наружной стороны замка. Однако башенки стояли только для симметрии, а крепостная стена превратилась в закрытую галерею третьего этажа со многими окнами, из которых открывался великолепный вид на окружающую местность.

Действительно, в противоположность мрачным замкам прошлых веков, этот дворец имел с каждой стороны множество окон, выполненных по новой моде со средниками — горизонтальными поперечинами в рамах, — окон то одиночных, то сдвоенных, вплоть до красивых мансардных окошек в очень высоких крышах с крутыми скатами. И во всем чувствовалось итальянское стремление к артистизму и изяществу: в богато украшенных фасадах парадного двора, в желобчатых колонках по сторонам окон, в нишах, фризах и веерообразных фрамугах, в лепных купидонах, гирляндах и медальонах.

Окружающий ландшафт был творением искусства не в меньшей мере, чем сам дворец. Когда-то старый Шаванский замок, от которого осталась лишь одна башня в юго-восточном углу здания, стоял в открытом поле, и вода в его крепостной ров поступала из речки, стекавшей с Тарарских холмов и впадавшей в Луару.

Теперь поле было превращено в неглубокое озеро; новый дворец высился на искусственном острове, состоящем из бесчисленных свай, засыпанных грунтом; от парадного двора к внешнему берегу озера вел красивый каменный мост из нескольких арочных пролетов. А вокруг озера, скрывая из виду конюшни, псарни, птичники и прочие службы, а также и деревушку за ними, на целую лигу или даже больше раскинулся парк — заповедное обиталище благородных оленей и диких кабанов, открытое лишь для избранных.

Так, концентрическими кольцами, подобно оправе какого-то драгоценного камня, лес и вода охватывали дворец, ослабляя ослепительное сверкание белого камня, смягчая его контуры и создавая впечатление зачарованного покоя.

В общем, Шаван-ла-Тур, новенький с иголочки, ещё пахнущий известкой, был провозвестником новой эры, родившейся в Италии и сейчас распространяющейся на север. Он символизировал многое: возрожденный культ красоты, поклонение человеческому разуму, страстное стремление ко всему, что услаждает чувства. И по смыслу своему он был свидетельством заката прежнего века, может быть, сумрачного, готического, однако отдающего предпочтение духовным ценностям.

У Блеза де Лальера, прибывшего сюда с королевским багажным обозом, при первом взгляде на дворец захватило дух. Он ошеломленно замер на берегу озера, словно прекрасное здание по ту сторону моста было волшебным видением. Даже погонщики мулов и слуги из обоза на минуту прекратили свою болтовню и изумленно уставились на дворец.

Однако потом в голову Блезу пришла странная мысль, несколько умерившая его восторги. Он начал обнаруживать сходство между великолепным дворцом и его владельцем. Шаван-ла-Тур стал представляться ему неким архитектурным портретом де Норвиля. То же внешнее изящество, та же кажущаяся открытость и искренность.

Де Норвиль неизбежно должен был построить для себя именно такое жилище. Дворец выражал его разносторонность, утонченность и интеллект; однако, выставляя напоказ искусство, он невольно, тайком, отражал и искусность, и искусственность — то есть ловкость и фальшь.

Здесь нельзя было увидеть ни теней прошлого, ни национальных примет — ничего, что сразу бросалось в глаза при первом же взгляде на выветренные стены замка Лальер. Надменно-современный дворец словно напрочь отвергал традиции и вековые устои. В результате, несмотря на внешнюю красоту, дворец создавал тревожное, даже зловещее впечатление.

Блезу казалось, что каждая новая деталь дворца рассказывает ему все больше и больше о личности де Норвиля, и что этот человек, коварный и опасный, сопровождает его с того самого мгновения, как Блез ступил на мост.

Господина де Люпе, который был выбран из числа дворецких короля для надзора за багажом и слугами, Луиза Савойская проинструктировала очень подробно. В отношении Блеза и Пьера, которые теперь звались Гужоном и Бертле, ему было сказано, что эти двое — люди, назначенные герцогиней для обеспечения безопасности его величества во время этой поездки в Шаван. Таким образом, ему надлежит рассматривать их как тайных агентов и предоставить все возможности — в пределах его власти — для знакомства с расположением помещений дворца и для сбора сведений, которые они смогут получить от здешних слуг де Норвиля.

В соответствии с указаниями регентши, он определил их состоять при своей особе в качестве слуги и конюха, так что, в то время как остальные люди из обоза разместились в службах на внешнем берегу озера, Блезу и Пьеру предоставили жилье в самом дворце, рядом с комнатой де Люпе. Выполняя задание, Блез, со шпагой и плащом мнимого хозяина в руках, сопровождал его при обходе дворца, к чему господина де Люпе обязывало его положение королевского квартирьера.

Дворец им показывал управляющий де Норвиля, некий Шарль Бертран, имя которого было известно Блезу из рассказов Андре Мишле в камере тюрьмы Пьер-Сиз, — именно Бертран был тем человеком, который обещал Мишле компенсацию за его заключение. Стало быть, он пользуется доверием де Норвиля, как никто другой в Шаване. Блез пристально следил за Бертраном, однако ничего не мог прочесть на бесстрастно-любезном лице управляющего, кроме желания угодить столь важной особе, как королевский дворецкий, да гордости за дом, который он демонстрирует.

А для гордости были все основания: величественные залы первого этажа с панно и гобеленами, богато украшенные потолочные балки и великолепные камины с вытяжными зонтами…

Господин де Люпе доставил управляющему немалое удовольствие, заметив, что ни один из дворцов его величества не может похвастаться столь роскошной обстановкой. Он восхищенно воскликнул при виде великолепной лестницы, устроенной на итальянский манер, — не винтовой, а поднимающейся прямыми маршами от площадки к площадке: в то время таких лестниц во всей Франции было, кроме этой, всего две. Такой же новинкой явилось обилие света на этой лестнице, который лился через ряд окон со средниками на каждой площадке.

Что касается спален на втором этаже, то роскошью они не уступали парадным покоям внизу. Здесь была спальня господина де Норвиля, которую приготовили для короля.

Камнерезы, сказал Бертран, только вчера закончили работу над королевской коронованной саламандрой, высеченной над зонтом камина вместе с королевским девизом «nutriseo et extinguo»77. Еще одной любезностью была кайма из написанных золотом по кромке зонта букв «Ф» — первой буквы имени короля. Установили и новую каминную решетку, кованную из железа, в виде рыцарского щита с тремя королевскими лилиями78.

В алькове, занимающем половину одной из стен, стояла огромная кровать. От остальной части комнаты альков отделялся тяжелыми дамастовыми занавесями, попасть в него можно было только по крытым бархатом ступеням, поднявшись на три фута.

Эту комнату мсье де Люпе проинспектировал особенно придирчиво, как велел ему долг, но не нашел ни единого повода для замечаний. Шнуры кровати были должным образом натянуты, простыни надушены лавандой. Ароматические свечи стояли наготове, оставалось лишь зажечь их. Королевские сундуки были распакованы, и обширный гардероб его величества, туалетные принадлежности и прочее должным образом развешено и разложено.

— Безупречно, — сказал мсье де Люпе.

Затем он осмотрел расположенные рядом комнаты для королевских дворян и нашел их превосходными.

— Вы знаете свое дело, мэтр Бертран. Поздравляю вас. А что это за комнаты выходят в коридор по другую сторону лестничной площадки?

— Они заняты дамами, монсеньор: высокородной миледи Руссель, невестой господина де Норвиля, и её компаньонкой, благородной мадам де Сен-Мартен из Лиона, вместе с их камеристками.

— Расстояние не создает неудобств, — подмигнул де Люпе. — Чем больше я узнаю Шаван, тем более уверяюсь, что король, мой господин, останется весьма доволен… А эта компаньонка, полагаю, она не дракон?

Бертран вкрадчиво улыбнулся:

— Со всем усердием подобрана аббатисой обители Сен-Пьер… по указанию его величества.

— А… ну, тогда все улажено, — хихикнул де Люпе.

Блез, стоявший на заднем плане, окаменел. Намеки такого рода были совершенно обычны, однако сейчас, когда речь шла об Анне, они его бесили. Он окинул взглядом пустой коридор, одновременно надеясь и страшась случайно увидеть её.

— Полагаю, вы пожелаете осмотреть галерею наверху, — сказал Бертран и направился вверх по величественной лестнице на третий этаж, указывая путь.

Здесь в амбразурах фальшивой крепостной стены, завершающей наружный фасад здания, имелось столько же окон, как и на втором этаже. Они тянулись бесконечным рядом вдоль закрытой прогулочной галереи, охватывающей две трети периметра дворца.

На стенах этой широкой галереи, обтянутых гобеленами, висели картины, приобретенные в Италии; здесь же в обилии стояли скульптуры и другие произведения искусства. Не последней достопримечательностью галереи был красиво отполированный паркет тонкой работы.

Однако в этот день де Люпе и Блез более всего прочего восхитились великолепным видом, открывающимся из окон: на западе за Луарой высились горы, отделяющие Форе от Оверни, на юге, вдали, виднелся город Фер, к востоку раскинулись холмы Тарара и Лионне. Этим очаровательным ландшафтом можно было любоваться бесконечно.

Блез оценил расстояние до Фера в одну лигу, не больше. Оттуда послезавтра вечером маршал де ла Палис приведет своих кавалеристов, там же регентша вместе с Дени де Сюрси будет ожидать вестей о событиях в Шаване. Такая близость обнадеживала.

Сегодня вторник, король и де Норвиль прибудут в четверг к вечеру. К этому времени Блез надеялся разнюхать что-нибудь о планах де Норвиля.

В обширной кухне со сводчатым потолком, где Блез и Пьер ужинали вместе со своими спутниками по обозу и многочисленной дворцовой челядью, болтовни можно было услышать предостаточно, однако ничто даже отдаленно не указывало на какой-либо заговор в Шаване. Если он и существовал, то слуги, вероятно, в нем не участвовали.

С другой стороны, по отрывочным замечаниям слуг становилось ясно, насколько хорошо здесь понимают причину посещения дворца королем. Грубость выражений в те дни были в обычае. В непринужденной атмосфере кухни, наполнив желудки мясом и вином, слуги не щадили ни господина, ни его даму. Больше всего доставалось де Норвилю, и вскоре завязалась оживленная дискуссия о том, может ли невеста украсить жениха рогами до свадьбы. Служанки разделились на партии, как и слуги-мужчины. Воздух все густел от откровенных выражений, грубых шуток и развязного смеха. Кто-то заметил, что это может произойти и накануне свадьбы — и, ей-богу, какая тут разница?

Однако во всех похабных разговорах проскальзывала некая гордость: обитателям Шавана льстило, что их будущая хозяйка пользуется благосклонностью самого короля. Королевская любовь делала честь дворцу; и если даже она несла с собой рога, то рога позолоченные.

Анна Руссель, которая приехала со своей компаньонкой и прочей свитой два дня назад, уже успела завоевать всеобщее восхищение челяди.

— Да пошлет ей Господь более удачную судьбу, чем нашей последней хозяйке, — заметил пожилой конюх, сидящий бок о бок с Блезом.

— А что за судьба была у той? А, ну да, я слышал… она умерла.

— Да, умерла…

Конюх переглянулся с другим слугой.

— А как это случилось? — поинтересовался Блез, вспомнив бессвязное бормотание Мишле после пыток.

— Ах, сударь, и в самом деле — как? — сказал конюх, тут же укрываясь за потоком ничего не значащих слов, точно старая черепаха панцирем. — В том-то и вопрос…

Однако его визави либо выпил чересчур много, либо был менее осторожен. Осушив пивную кружку, он провел по губам тыльной стороной ладони:

— Видите ли, сударь…

— Тс-с-с! — зашипел конюх.

— Да пошел ты к черту! — огрызнулся тот. — Это же каждый знает. Что худого станет, если рассказать нашему товарищу? Я никого не виню… Да, так видите ли, сударь, хозяйка наша — а была она самая истинная святая, какая когда-либо жила на этом свете, — она болела мигренью, к которой — бедная госпожа! — была сильно предрасположена. В ночь своей смерти она спала одна в той самой комнате, где сейчас расположилась наша будущая хозяйка, английская дама.

— Спала одна? — повторил Блез.

— Да, потому как из-за этой самой мигрени она не могла выносить даже камеристку с собой в одной спальне. И ещё заметьте, она заперла дверь изнутри на засов, а других дверей в комнате нет… А утром её не смогли добудиться, сколько ни стучали. Монсеньор де Норвиль приказал ломать дверь. И, скажу я вам, тяжелое оказалось дело, потому как дерево было крепкое. Но когда хозяин со слугами наконец попали внутрь, то нашли её мертвой.

Блез передернул плечами.

— Бедная дама! Но все же я не нахожу в этом ничего удивительного. Другие больные тоже, бывает, умирают в своих постелях.

Рассказчик понизил голос:

— У неё на шее, господин хороший, были метки…

Блезу удалось не подать виду, что он встревожен:

— Вы хотите сказать, что её убили?

— Черт побери! Кто же это знает! Монсеньор де Норвиль отказывался в такое поверить. И то правда: как её могли убить? Окна тоже были заперты изнутри. Говорят, будто Ричард-Дьявол, один из старых хозяев Шавана, ещё появляется в замке, хоть он и построен заново…

Слуга перешел к легенде. Блез покачал головой — видно, этому Ричарду де Шавану надо было быть истинным дьяволом, чтобы сравняться с нынешним хозяином.

Однако ему стало явно не по себе от слов рассказчика:

— И, клянусь крестом Господним, я сам слышал шаги…

— Какие шаги?

— Те, которые слышны ночью, — а никого не видать; и слышно, как двери открываются, когда все двери остаются закрытыми.

— Чушь!

— А пьян-то я не был ни чуточки, — заметил слуга.

— И как господин де Норвиль воспринял смерть жены?

— У него чуть сердце не разорвалось. Никто никогда такого сильного горя не видывал. Нас всех это за душу взяло.

— Еще бы! — сказал Блез.

В печаль де Норвиля ему верилось ещё меньше, чем в призрак Ричарда-Дьявола, но он мог хорошо представить себе, как прекрасно сыграл де Норвиль роль убитого горем вдовца.

— Кстати, — спросил он, — мадемуазель де Руссель знает, что спит в той же самой комнате?

— Да Боже упаси! — воскликнул собеседник. — Кто ж это будет таким болваном, чтобы рассказать ей? Однако, коли уж речь зашла о мадемуазель, она, доложу я вам, вовсе не такая, как наша прежняя хозяйка, — та тихая, мягкая была, чистый ягненок. А эта может постоять за себя, тронь только! Жалко мне того призрака, который вздумает к ней подобраться… Она ему всю морду исцарапает.

И снова посыпались соленые шуточки.

Ужинали рано. Еще было светло, когда Блез вышел во двор прогуляться и проветрить легкие от кухонного чада. К нему присоединился Пьер, тоже слонявшийся без дела.

— Ну? — осведомился Блез.

Пьер покачал головой.

— Никаких следов заговора я не обнаружил… Единственное, что удалось унюхать, — это чеснок. Все эти поварята да кухонные мужики ничего не знают. И, заметь, они действительно кухонные работники, а не замаскированные бойцы. Вся эта толпа не одолеет даже тех нескольких приближенных короля, что состоят при нем.

Блез кивнул:

— Да, бойцы придут откуда-то со стороны. Но я не слыхал никаких разговоров о коннетабле, никаких упоминаний о вооруженных отрядах поблизости. А ты?

— Ни слова, — сказал Пьер. — Все вокруг меня болтали только о женщинах. Похоже, миледи Руссель привезла с собой из Лиона смазливую компаньонку…

Он вздохнул: мысли его явно витали где-то далеко от Шаван-ла-Тура.

Через некоторое время друзья разошлись: Пьер — делать вид, что прислуживает господину де Люпе, Блез — определить глубину окружающего дворец озера. По многим соображениям было очень важно знать, насколько важен мост, соединяющий остров с внешним миром. Если появится необходимость бежать, а мост будет перекрыт, что тогда?

Обходя дворец кругом по узкой полоске земли между зданием и озером и притворяясь, что бродит без цели, Блез внимательно вглядывался в воду. Через некоторое время он смог преодолеть помеху, которую создавало глазу мерцающее отражение стен, и разглядеть дно. Он с облегчением обнаружил, что, судя по тростнику, кое-где растущему поодаль, глубина озера составляла не больше трех футов и, следовательно, при нужде его можно перейти вброд. Подобно башням и крепостной стене, оно служило лишь архитектурным украшением.

Украшением был и павлин, которого он увидел на каменной ограде террасы, когда обогнул дворец с западной стороны. Освещенная последними лучами заходящего солнца, птица, к удовольствию Блеза, горделиво распустила пышный хвост, переливающийся изумрудом и сапфиром. На своем белом пьедестале, на фоне террасы, устроенной между двумя угловыми башнями, павлин выглядел так великолепно, что Блез в восхищении остановился.

Прошла целая минута, прежде чем он вдруг заметил, что павлин — не единственное живое существо на сцене: на пороге двери, ведущей в башню, стояла девушка в синем плаще.

Заходящее солнце ярко освещало её, позволяя хорошо рассмотреть лицо, тем не менее Блез не мог поверить собственным глазам. Это была его сестра, Рене.

В то же мгновение, заметив его, она шагнула вперед и пересекла террасу, хотя, похоже, не узнала его, поскольку он стоял спиной к солнцу и лицо его затеняла широкополая шляпа, в каких ходили слуги.

— Добрый вечер, милейший сьер, — заметила она. — Прекрасная погода…

Он поспешно прикинул в уме: открыться ей или нет? Однако желание узнать, как она попала в Шаван-ла-Тур, взяло верх, к тому же он знал, что может полностью положиться на нее.

— Рене! — тихо сказал он, снимая шляпу.

Она ошеломленно уставилась на него. Если у него и были до сих пор какие-то сомнения насчет надежности своей маскировки, то они полностью рассеялись при виде её озадаченного лица. Его щеки ещё не приобрели прежней округлости после Пьер-Сиза, а трехнедельная борода ещё более изменила внешность. Седая прядь волос, которой он обзавелся в тюрьме, была искусно расчесана и казалась проседью.

— Я не понимаю, — ледяным тоном произнесла она. — Вы наглец…

— Да ты взгляни повнимательнее.

Ее глаза широко раскрылись. Он прочел в них, что она узнает его, но не верит сама себе.

— Блез! О Господи! Это ты, Блез?

Он приложил палец к губам:

— Осторожнее! Никто не должен знать, что я здесь. Поняла? Ни одна живая душа. Я на тебя надеюсь. И, если встретишь Пьера де ла Барра, не подавай виду, что ты его знаешь.

— Но как?.. Почему? — От неожиданности она не могла найти слов.

— Потом расскажу. Это долгая история. Но ты-то, ради Бога? Ты как здесь оказалась?

— Я приехала с миледи. Она…

— Рене! — позвали из дома. — Рене, дружочек!

— Я вас слушаю, мадемуазель, — откликнулась девушка.

Послышались шаги. Кто-то спускался по лестнице башенки.

— Где мы встретимся? — шепнул Блез.

Рене помедлила:

— Погоди… Да… В верхней галерее, завтра до полудня, после обеда. В этот час я смогу выйти.

Блез отступил, низко кланяясь, как подобало слуге.

Он отошел уже на несколько шагов, когда на террасе появилась Анна Руссель.

Он услышал, как она спросила:

— Что это за человек, с которым вы говорили? Я вас видела из окна.

— Садовник, по-моему, — небрежно ответила Рене.

В этом месте остров выдавался в озеро овальным выступом газона, окаймленного карликовыми ивами. Уловив подсказку в ответе Рене, Блез притворился, что выдергивает из травы сорняки, но не спускал глаз с террасы.

Он ясно видел Анну: знакомый наклон головы с полукруглым рогатым чепцом на затылке, изящество тонкой фигурки. То и дело до него доносился её голос с легким чужеземным акцентом. На ней было платье из золотой парчи, отражающее закатные лучи. Она стояла на жемчужно-белом фоне стены, рядом с напыщенным павлином, обняв одной рукой Рене; в таком виде она напоминала венецианскую картину, вроде тех, которыми Блез восхищался в Италии.

И все же, хотя, несомненно, это было вызвано лишь тем, что он знал о надвигающихся событиях, и неопределенностью их финала, — все же, глядя на нее, он чувствовал, как сжимается сердце. Их странные отношения, в которых смешалась горечь со сладостью, теперь достигли завершающей стадии, и они все ещё находились в противоборствующих лагерях: она, нареченная невеста его злейшего врага, участвует в заговоре, а он рискует жизнью, чтобы нанести поражение заговорщикам и, может быть, погубить её. Если его снова постигнет неудача, погибнет Франция, если он добьется успеха, то в своей победе найдет лишь страдание — и опустошенность до конца жизни.

Шахматная партия разыгрывается, вот-вот будут сделаны последние ходы. Ни он, ни она не в силах предотвратить конец игры — тот или другой.

Он думал: какие мысли приходят ей в голову в эти дни, когда она ожидает приезда короля? Каково её действительное отношение к де Норвилю? Насколько далеко она готова зайти в своей преданности Англии?

«По крайней мере однажды, — размышлял он, трогая пальцами розу Тюдоров у себя под камзолом, — однажды она нарушила эту верность — ради меня…»

Снова взглянув на террасу, он заметил, что яркий свет заката уже погас; краски потускнели.

— Идем, дружок, в дом, — услышал он её голос, — становится холодно.

В эту ночь, обрадовав Пьера великой новостью насчет Рене и поразмыслив с ним вместе о причинах, которые привели сестру в Шаван, Блез лежал без сна на своем тюфяке в прихожей господина де Люпе. Несмотря на усталость после дороги, он не мог заснуть.

Беспокойные мысли путались у него в голове, и чем дальше, тем труднее становилось привести их в порядок. Он чувствовал, как над Шаваном нависает что-то зловещее: воздух стал тяжелым, как свинец, было трудно дышать. В лесу за озером гукали совы. Он слышал монотонный плеск мелкой озерной волны за окнами.

А потом, в самый глухой час ночи, его слух уловил звуки, от которых он замер неподвижно, вслушиваясь изо всех сил. Вначале они были далекими, но постепенно приближались — звуки шагов. Он не мог ошибиться. Это не был шум ветра или шуршание крысы за обшивкой стен — это были осторожные, приглушенные шаги человека.

Блез сел в постели, нащупал под подушкой рукоять кинжала. Нервы натянулись, как струны. Косые лучи заходящей луны проникали через окно, несколько рассеивая тьму в комнате. Однако он не увидел никого, не мелькнула мимо ни одна тень, даже когда шаги звучали совсем рядом. Они отдалялись, становились все тише; наконец где-то закрылась дверь.

По лицу его стекла струйка пота. Он долго сидел, прислушиваясь, но звуки не повторились. Пьер, спавший рядом, так и не проснулся.

Перекрестившись, Блез снова вытянулся на тюфяке. Как всякому человеку, ему было известно, что преданные проклятию призраки часто посещают места своих прежних преступлений. Несомненно, это один из таких духов — наверное, Ричард де Шаван. Рассказ конюха подтверждался.

Итак, за красивым фасадом Шаван-ла-Тура, за собранными в нем сокровищами таились тени прошлых страстей и злодеяний, подобно демонам, ожидающим своего часа. А может быть, на самом деле только они и были настоящими, а все остальное — обманчивое видение.

Однако, когда Блез наконец заснул, в сновидениях явился ему не сияющий дворец — нет, он видел во сне лицо Жана де Норвиля, красивое, как у ангела…

Глава 47

Согласно обычаям того времени, обитатели Шавана вставали рано, слушали мессу и сразу обедали. Было около полудня, когда Блез добрался до галереи третьего этажа. Ожидая Рене, он прогуливался, словно любуясь видом из окон.

Он заметил, что в этот час люди предпочитали удалиться на послеобеденный отдых — сиесту, поэтому, вероятно, Рене сочла такое время самым удобным для встречи с ним. И выбор места — на галерее — также вполне удачен. Это не чьи-то личные покои, и случайная встреча слуги господина де Люпе с компаньонкой миледи Руссель не возбудила бы подозрений, если бы кто-нибудь их и заметил.

Блез уже перестал удивляться присутствию сестры в Шаван-ла-Туре. То, что Анна отдала Рене свои кольца и эмблему Тюдоров для подкупа палача, объясняло многое. Несомненно, Анна свела в монастыре Сен-Пьер знакомство с мадам де Лальер и с Рене и как-то сумела подружиться с ними. За помощь во время подготовки побега они, конечно, были ей глубоко благодарны. То, что между нею и Рене возникла горячая привязанность, прекрасно видно по их разговору. Понятно, почему Анна пожелала взять молодую девушку с собой в Шаван.

Шагая взад-вперед по галерее, он раздумывал, можно ли откровенно рассказать Рене о его и Пьера миссии во дворце. В конце концов он решил, что не нужно ничего скрывать. Большая удача, что Рене здесь: она может быть и союзником, и источником сведений.

Он не спеша расхаживал по галерее, не слишком удаляясь от лестницы, и несколько раз прошел по одному и тому же участку галереи в промежутке между двумя окнами. Не сразу он осознал какую-то странность, на которой в конце концов сосредоточилось его внимание.

Почему в одном месте пол слегка пружинит под ногами? Эта податливость едва уловима, однако, заметив её раз, не приходилось уже сомневаться. По всей галерее паркет был тверд, как камень, и только в этом месте чувствовалась некая упругость, которая указывала на отсутствие опоры снизу.

Вначале он рассеянно отметил эту необычность, а потом, когда она наконец привлекла его внимание, начал осторожно проверять пол: пробовал то здесь, то там, основательно наступая на него, пока не убедился окончательно, что «мягкий» участок, если его так назвать, представляет собой квадрат со стороной примерно в два с половиной фута. Иными словами — размер небольшого люка. И одна сторона квадрата подступала вплотную к наружной стене.

Во время вчерашнего осмотра дворца Блез не переставал удивляться необыкновенной толщине стен не только в дверных проемах, но и в оконных нишах. Вполне могло быть, что этот квадрат паркета скрывает потайной ход, проложенный в толще стены. А стена эта шла по наружной стороне главных спальных покоев второго этажа: спальни де Норвиля (предназначенной для короля), комнат Анны, де Люпе и нескольких других.

То и дело поглядывая в сторону лестницы, Блез вытащил кинжал, присел на корточки и внимательно рассмотрел пол. Паркет, везде отлично пригнанный, в этом месте, казалось, был уложен чуть менее плотно. Между полом и стеной тянулась щель, в которую Блез с некоторым усилием просунул кинжал по самую рукоятку; однако клинок ни во что не упирался. Как ни старался, он не смог приподнять этот квадрат паркета и пришел к выводу, что люк открывается только снизу, если, конечно, потайной ход действительно существует. Следовательно, это не вход, а выход.

Он обдумывал свою догадку и ужасался выводам, которые из неё следовали.

Здесь, на галерее, люк может скрывать выход узкой лестницы, которая поднимается со второго этажа. Это, в свою очередь, указывает, что вдоль наружной стороны здания идет горизонтальный туннель с выходами в спальни, конечно, искусно укрытыми за панелями обшивки или гобеленами…

Разве этим нельзя объяснить таинственную смерть первой жены де Норвиля, не взваливая вину на призрак Ричарда де Шавана? И не этим ли объясняются зловещие шаги?

Теперь у Блеза созрело подозрение, что прошлой ночью он слышал Шарля Бертрана, дворецкого, который, судя по всему, пользуется полным доверием де Норвиля. Маловероятно, чтобы кому-то ещё из теперешних обитателей Шавана был известен секрет потайного хода.

Однако самое главное — какое значение это все имеет для возможного заговора. Если существует такой ход, защитить короля очень трудно. Совершенно бесполезно расставлять повсюду стражу, когда де Норвиль в любую минуту может тайно проникнуть в спальню короля и в комнаты его дворян. Кроме того, более чем вероятно, что потайной туннель в стене имеет лестницу вниз, на первый этаж, к скрытому входу, который де Норвиль может использовать для ввода подкрепления или для иных целей…

Ну что ж, по крайней мере, кто предупрежден, тот вооружен. Теперь у Блеза есть кое-какие интересные темы для обсуждения с ла Палисом, когда тот «случайно» прибудет сюда завтра вечером, вслед за королем.

Самое щекотливое во всем этом деле — что неизбежно придется допустить и даже поощрить покушение на короля (хотя и пресечь его в самый последний момент), дабы убедить Франциска в предательстве де Норвиля. Этого осложнения Луиза Савойская не предусмотрела…

Внимание Блеза привлекли легкие шаги на лестнице, ведущей на галерею, а минуту спустя показалась торопливо идущая к нему Рене.

Когда иссяк поток первых поспешных вопросов, оказалось, что Блез достаточно полно представил себе причины, которые привели его сестру в Шаван.

— Все началось с Клерона и Кукареку, — объясняла Рене. — Миледи Руссель занимала в монастыре Сен-Пьер целый дом с небольшим садиком. И собаки туда забрели. Когда я пришла их искать, мы встретились; она спросила, как меня зовут. «А вы случайно не родственница некоему дворянину по имени Блез де Лальер?» — спросила она. Конечно, мы уже знали от Пьера, как она тебя перехитрила и навлекла немилость короля, так что я была с нею более чем холодна. Но, узнав, что я твоя сестра, она так ласково взглянула на меня, ты бы видел! «Тогда вы очень дороги мне, — сказала она, — очень дороги, мой друг». Ну, я не стала сдерживаться и выложила ей прямо в глаза все, что знала. «Да, — ответила она, — но если б я могла спасти вашего брата, то сделала бы все». И она в самом деле тебя спасла, хотя и заставила меня пообещать, что я не скажу Пьеру… ведь это были её кольца и золотая роза, которые я ему дала. Ну вот, теперь ты все знаешь… и ты не должен её ненавидеть, Блез…

Он покачал головой — и предпочел этим ограничиться.

— Это не её вина, — продолжала Рене, — что она на стороне Англии и герцога.

— Не её, — согласился он.

— И не её вина, что в неё влюбился король — этот великий государь, и что она помолвлена с таким человеком, как де Норвиль.

— Не её, — повторил он, хотя уже с большим сомнением. И, не удержавшись, добавил: — А обо мне она когда-нибудь говорит?

— Иногда… О вашей поездке в Женеву. Я знаю, что она к тебе неравнодушна. Только она не часто показывает, о чем думает.

Как знакомо ему это качество Анны! Но вот простирается ли её неравнодушие к нему дальше некоторого предела, он не уверен — и, наверное, никогда не узнает.

Как бы то ни было, нельзя сомневаться во взаимном расположении, которое возникло между нею и Рене вместе с госпожой де Лальер. Накануне своего отъезда в Шаван Анна так горячо просила Рене сопровождать её, что этой мольбе нельзя было отказать.

— Она боится господина де Норвиля, — сказала девушка. — Я это знаю, хотя она и старается не обнаруживать своего страха. Она часто молится. Мы с ней спим в одной постели, и я знаю, что она часами лежит без сна. Может быть, она опасается и короля. Он почти каждый день наезжал с визитами в Сен-Пьер…

— Де Норвиль знает, что ты здесь? — перебил её Блез.

— Нет, миледи просила лишь разрешения взять с собой компаньонку из монастыря. Он согласился.

— Ты хорошо сделаешь, если будешь держаться от него подальше, когда он приедет, — сказал Блез. — Он быстро заподозрит что-то, если узнает тебя. И, поверь мне, у миледи Руссель есть все причины бояться.

Рене схватила его за руку:

— Я все ещё не понимаю, что вы с Пьером делаете в Шаване… под видом слуг… Я думала, вы где-то скрываетесь… Ты мне так ничего и не сказал.

— Ну так слушай.

Как можно короче он обрисовал ей положение дел: мнимую измену де Норвиля Бурбону, вероятный заговор против короля, меры, принятые регентшей.

— А почему тебе так тревожиться о короле? — перебила она. — Что ты от него видел, кроме несправедливости?

— Я тревожусь о Франции, — возразил он, — и ты делай то же самое, если любишь Пьера де ла Барра. Помни, что он в этом деле вместе со мною, душой и сердцем.

Это был для Рене самый сильный аргумент. Политика для неё воплощалась в конкретном человеке; её убеждения диктовались её сердцем, а сейчас этот человек значил для неё больше, чем все остальные, вместе взятые.

— Верно, — кивнула она. — Мы видели друг друга во дворе перед обедом…

— Надеюсь, вы не разговаривали?

— Нет… только взглядами.

— Будь осторожна, дружок. Нам нужна твоя помощь. Ты нам поможешь?

— Да… только не против миледи, даже ради Пьера. Она хорошо ко мне относится, я люблю её. После того, что ты рассказал, я понимаю, почему она так боится. Она попала в ловушку к господину де Норвилю. А самой ей вовсе не по душе то, что её заставляют делать.

— Клянусь Богом, — вздохнул Блез, — хотелось бы мне в это верить. Нет, я и правда в это верю. Помоги нам освободить её от де Норвиля.

Рене прищурилась:

— А что случится, когда король узнает об этом заговоре, если заговор на самом деле существует? Что тогда станется с миледи?

Действительно, что?.. Если бы знать ответ на этот вопрос…

Он смог сказать только:

— Всему свой черед. Разве ты не видишь — я люблю ее! Неужели ты думаешь, что я просил бы тебя поступить во вред ей? Но ни она, ни я не можем помочь себе… Мы должны встретить лицом к лицу то, что на нас надвигается…

Выражение его лица, боль в его глазах говорили больше, чем слова.

Рене поняла:

— Скажи, что ты хочешь… как мне следует вести себя.

— Во-первых, если ты услышишь или увидишь что-нибудь важное для дела — ты теперь понимаешь, о чем я говорю, — попытайся подать мне весть. А если не сможешь найти меня, то скажи Пьеру.

— Хорошо, — кивнула она.

— Теперь второе. Что за комнату занимает миледи? Можешь ты её описать?

— Очень большая и роскошная, с кроватью под балдахином посередине у стены. Большущий камин. Два красивых окна. И к ней примыкает маленькая передняя.

— Сколько дверей?

— Только одна… не считая двери в переднюю.

— В эту переднюю можно войти из коридора?

— Нет. Это, по существу, большой альков с двумя маленькими окошками высоко вверху. Миледи пользуется ею как гардеробной и одевается там.

— Но там есть дверь, ты сказала?

— Да, её можно запереть.

— А эти окошки… — Блез все ещё думал о смерти госпожи де Норвиль, — через них можно пробраться в комнату?

— Нет, они слишком узки и находятся очень высоко. Они пропускают только воздух и немного света.

— Ты слышала что-нибудь — имей в виду, это очень важно, Рене, — что-нибудь о потайном ходе в эту комнату?

Девушка испуганно взглянула на него:

— Нет, ничего… и уверена, что миледи тоже ни о чем таком не слышала… А почему ты спрашиваешь?

— Да просто есть одна мысль…

И тут же перешел к следующей теме:

— Когда миледи не бывает в комнате? Мне бы хотелось осмотреть её.

Он не забывал замечания Луизы Савойской о том, что за этой комнатой нужен особый присмотр. А теперь необычайную интуицию регентши удивительным образом подтверждает сегодняшняя догадка Блеза о потайном ходе…

Рене озадаченно нахмурилась:

— Право, не знаю… Мадемуазель проводит почти все время у себя в комнате. Мы там и едим. Но когда приедут король и господин де Норвиль, я полагаю, она будет ужинать с ними в большом зале… или представятся какие-нибудь другие случаи.

— Если бы ты смогла известить меня, когда в комнате никого не окажется, я был бы тебе очень благодарен… Какой-нибудь знак… Погоди минутку… Что, если так: я, конечно, узнаю, когда миледи будет ужинать внизу, с королем, но в комнате может оставаться камеристка или кто-то из служанок. Я стану прогуливаться возле двери господина де Люпе. Я же его слуга, поэтому на меня никто не обратит внимания. Договоримся так: если в комнате миледи никого не будет, ты выйдешь в коридор и, скажем, уронишь шарф.

— Хорошо, — согласилась она.

— И последнее. Если в комнату кто-нибудь войдет — есть там такое место, где я смогу спрятаться?

Рене задумалась:

— Передняя… но тебя сразу увидят, стоит только заглянуть туда. Вокруг кровати тяжелые занавеси со складками, достаточно широкие, чтобы укрыться за ними. Ничего другого придумать не могу…

Уголком глаза Блез заметил, что кто-то поднимается по лестнице на галерею.

— Добрый день, господин дворецкий, — сказал он, кланяясь управляющему Шарлю Бертрану, который приближался к ним. — Вот мадемуазель была настолько добра, что согласилась показать мне некоторые красоты Шавана…

— В самом деле? — холодно отозвался тот.

И прибавил, обращаясь к Рене:

— Миледи Руссель справлялась о вас, милочка.

Но когда девушка упорхнула, кивнув Блезу и вежливо улыбнувшись, Бертран сказал резко:

— Смотри у меня, парень. Твоя служба — при твоем хозяине, господине де Люпе. Мы здесь не любим, чтобы бездельники-лакеи слонялись по дому. Отправляйся делать свое дело и гляди, чтоб я тебя снова не застукал вдали от вашей комнаты, не то отведаешь моей трости…

Его глаза превратились в щелки, сквозь которые так и сочилось подозрение. Блез чувствовал их взгляд у себя на спине, когда шел к лестнице.

Глава 48

Во второй половине дня Блез и Пьер, сопровождая де Люпе, объехали поместье Шаван по широкому кругу; вел их главный лесничий де Норвиля. Важная роль в программе увеселений короля, кроме празднеств и других радостей во дворце, отводилась ещё охоте, любимому развлечению его величества, и де Люпе надлежало осмотреть охотничьи угодья и оценить их возможности.

Блезу, сделавшему во дворце все, что было в его силах, эта поездка давала предлог избежать не в меру внимательных взглядов мэтра Бертрана, а заодно провести рекогносцировку окрестностей. Несколько часов они медленной рысцой трусили по осенним лесам, за это время заметили по дороге пару оленьих стад и два раза спугнули диких кабанов. Выехав на открытое место, они восхитились обилием пернатой дичи — это обещало славную забаву, если королю придет в голову потешиться соколиной охотой.

Де Люпе, который ранее уже осмотрел конюшни, псарни и клетки с ловчими птицами, остался совершенно доволен. Его величество найдет в Шаван-ла-Туре все, чего душа пожелает. И он процитировал короля, сказав, что даже самому взыскательному государю для развлечения достаточно красивой женщины, отличной борзой и благородного коня, — и все это наличествует и может наилучшим образом быть использовано здесь, в этой жемчужине среди дворцов.

В какую-то минуту Блезу вспомнилась оценка, которую дал королю Франциску Эразм в тот далекий уже вечер в Женеве, и он не мог не восхититься её справедливостью. Франция подверглась вражескому вторжению, все дела запутаны, судьба страны поставлена на карту — но это не мешает королю отправиться сюда в увеселительную поездку.

Тем не менее, есть в нем что-то такое — размах, вкус, обаяние, — что перевешивает многочисленные недостатки и почти искупает их. Несмотря на личные обиды, Блез слишком по-французски смотрел на жизнь, чтобы ему не импонировала та истинно французская искрометность, которая была присуща Франциску. Его можно было порицать — и в то же время любить и прощать.

Один раз Блез увидел на гребне холма нескольких всадников, чьи силуэты выделялись на фоне неба; они быстро исчезли в долине за холмом. Де Люпе, который также их заметил, спросил у лесничего, знает ли он этих людей.

— Честно сказать, не знаю, монсеньор, они находились слишком далеко. Но думаю, это соседи — возможно, господин де Вивре со своими гостями. Его поместье граничит с нашими землями на севере.

Однако Блез мог бы поклясться, что на этих всадниках были стальные шлемы. Очень хотелось бы ему знать, сколько гостей собралось у господина де Вивре… Вот и ещё одна деталь, о которой надо доложить ла Палису завтра вечером…

Не похоже, чтобы де Норвиль мог рассчитывать на мало-мальски значительные силы. Вся округа весьма внимательно патрулируется королевскими войсками, и сколько-нибудь значительное сборище сторонников Бурбона исключено.

В общем и целом меры, принятые для охраны короля, можно считать достаточными. Франциск приедет в сопровождении по крайней мере нескольких дворян из свиты и стрелков; ла Палис, надо полагать, приведет с собой человек пятнадцать лучших своих кавалеристов. Если покушение действительно планируется, то единственным преимуществом де Норвиля будет внезапность, во всем остальном шансы представляются более чем равными.

Закончив объезд и оставив лошадей перед озером, где их должны были поставить в конюшню, маленький отряд, пешком перейдя мост, вернулся во дворец.

Однако неожиданный поворот событий одним махом смел все расчеты.

Весь парадный двор возбужденно бурлил. Суетились, бегая туда и сюда, слуги, Бертран, управляющий, подгонял их. Из дворца тоже доносился шум, свидетельствующий о необычной суматохе. Над кухонными трубами клубился дым.

Де Люпе окликнул Бертрана:

— Ради Бога, скажите, в чем дело?

— Король! — Управляющий беспокойно дернулся, на миг отвернувшись от лакеев. — Он приедет меньше чем через час. Курьер прибыл сразу же после вашего отъезда. Его величество решил приехать на день раньше.

«На день раньше», — эхом отозвалось в голове у Блеза. Они с Пьером озадаченно переглянулись.

Что же теперь? Как быть с указаниями регентши ла Палису? Они касались завтрашнего вечера. Что если она, захваченная врасплох отъездом короля, не смогла известить маршала? Тогда не будет подкрепления в виде кавалерийского отряда из Фера; тогда король действительно окажется без достаточной охраны, если она ему понадобится.

И как в таких обстоятельствах должен действовать Блез? Ему было строго-настрого приказано не раскрываться перед де Люпе; этому чиновнику только дали понять, что Блез выполняет поручение регентши. Де Люпе был слишком прожженным царедворцем и находился под слишком сильным впечатлением от де Норвиля, чтобы на него стоило полагаться. Весь шаванский маневр потеряет всякий смысл, если де Норвиль как-то учует ловушку, которую расставила ему регентша. Он сумеет избежать её с той же ловкостью, какую демонстрирует на каждом шагу, и даже сможет использовать этот случай, чтобы укрепить свои позиции у короля.

Нет, остается единственный выход — Пьеру надо тайком ускользнуть в Фер; возможно, ла Палис к этому времени уже расположился там. Если маршал успел узнать об изменении королевских планов, то ничего не потеряно, и если даже ничего не знает об этом, все ещё можно поправить.

Однако в ту же минуту неудачное стечение обстоятельств сделало этот ход невозможным. Не успел Блез прошептать Пьеру свои указания, как с берега озера донесся звук рогов и королевская кавалькада, выскочив из леса, прогрохотала копытами по мосту.

Соблюдая инкогнито, король был в маске, так же как де Норвиль и некоторые другие его спутники. Однако эта маскировка никого бы не обманула. Едва ли не всякий мог узнать высокую фигуру в шляпе с белым плюмажем, известную всем характерную улыбку, султан из страусовых перьев, прикрепленный к налобному ремню уздечки его коня.

Блез заметил, что у короля было не более дюжины сопровождающих, включая самого де Норвиля и, несомненно, кое-кого из его людей. Он узнал капитана стрелков Федерика, постельничих де Монпези де ла Гиша, приближенных короля: Луи де Брюжа, Антуана де Гальвина, Тристана Гуфье, королевского трубача Франциска де Бранка; с ними было ещё несколько пажей и конюхов — совсем ненадежная защита, если лa Палису не удастся прибыть вовремя.

Король поднял коня на дыбы перед двустворчатой дверью главного входа, а затем грациозно соскочил с седла. Однако де Норвиль успел спешиться ещё раньше, чтобы преклонить колено перед гостем, поцеловать королевскую руку и выразить благодарность за честь, оказанную ему и Шаван-ла-Туру высочайшим посещением.

Если обычно его учтивость была утонченной, то сейчас он сумел, кроме того, придать ей теплоту, которая убедила бы любого в его искренности. Франциск, явно тронутый, произнес в ответ несколько сердечных слов и назвал де Норвиля своим добрым другом.

— Но, мой друг, а где же…

Ответ появился раньше, чем прозвучал вопрос. Дверь распахнулась. Анна Руссель и её компаньонка, мадам де Сен-Мартен, извещенные о внезапном прибытии короля, появились на пороге, дабы приветствовать его реверансом.

В честь гостя Анна надела платье его цветов — желто-коричневого и серебряного; передняя часть её чепца образовывала серебряный полумесяц. Под изящной аркой двери она показалась Блезу, стоявшему на самом краю парадного двора, прелестным огоньком.

Король сорвал маску.

— Се Диана, — произнес он с поклоном, намекая на полумесяц79, — богиня этой Аркадии! И по цветам вашего наряда я вижу с радостью, божественная мадемуазель, что ваша благосклонность к Англии наконец угасла, и вы теперь, — он связал название нации со своим именем, — добрая Француженка80.

— Тем более, сир, — ответила она, — после того, как я обнаружила, что ваши цвета мне к лицу, — а это непреодолимый соблазн для женщины. Надеюсь, что ваше величество со мною согласится.

— Как и ваше зеркало, миледи. — Король просиял. — И я напишу для вас стихи, чтобы выразить, до какой степени я соглашаюсь…

— И тогда, сир, мне ничего больше не нужно для бессмертия.

— А тем временем, давайте-ка скрепим печатью ваше обращение, моя прекрасная Француженка…

Он поцеловал её, но оказался достаточно тактичным, чтобы оказать такую же честь госпоже Сен-Мартен, прибавив при этом пару почтительных слов о её покойном супруге, одном из членов лионского магистрата.

Затем, идя между двумя дамами и оказывая обеим знаки внимания, он вошел в дом, а де Норвиль и некоторые другие дворяне последовали за ним.

Среди топота конских копыт и шума голосов во дворе Блез услышал, как неподалеку господин де Люпе беседует с одним из новоприбывших, Луи де Брюжем.

— Так вы говорите, это было предложение господина де Норвиля?

— Да… Он прослышал, что госпожа регентша косо смотрит на нашу прогулку и ищет способ приглядеть за ней. Вам, наверное, известно, что она и де Норвиль отнюдь не пылают взаимной любовью. Прошел слух, будто господин де ла Палис, её добрый приятель, может присоединиться к нашей компании. Де Норвилю достаточно было лишь слегка намекнуть королю, который не желает, чтобы в таких случаях его сопровождали седобородые дуэньи…

Де Брюж сделал паузу и подмигнул.

— Его величество вспыхнул и хотел было устроить крупный скандал по этому поводу. «Ну зачем же, — говорит тогда де Норвиль, — насколько проще уехать не в четверг, а в среду! Если у её высочества и есть какие-то планы, то это застанет её врасплох…» Так что мы выехали сегодня, ещё до рассвета, и мчались во весь опор. А тем временем было объявлено, что его величество убыл для осмотра фортификационных работ на Рону, за Эне. Бог свидетель, я никогда не видел, чтобы король так ликовал — словно школьник, сбежавший с уроков. Ставлю два ливра против одного, что регентша ещё не услышала об этом трюке. Что же касается де лa Палиса, то его величество поклялся, если он только сюда сунется, прочесть ему такую проповедь, что старик долго будет её вспоминать…

Подошел ещё один дворянин. Разговор прервался. Взглянув на помрачневшее лицо Пьера, Блез понял, что тот слышал рассказ де Брюжа и уловил его смысл.

Во-первых, де лa Палис не знает, что король уже находится в Шаване. Если немедленно не сообщить ему, то ночью во дворце не будет достаточной охраны.

А во-вторых — что гораздо хуже, — если на короля действительно замышляется покушение, то по маневру де Норвиля понятно, что оно произойдет сегодня же ночью. Зная о подозрениях Луизы Савойской, он, должно быть, чувствует, что ему катастрофически не хватает времени. Изменение расписания развязало ему руки на целых двадцать четыре часа, за которые может случиться все что угодно…

— А как насчет де Люпе? — обеспокоенно спросил Пьер, когда они с Блезом отошли настолько, что могли не опасаться чужих ушей. — Он знает, что нас послала сюда регентша. Если он захочет подлизаться к королю, ему достаточно шепнуть словечко насчет нас, и наше дело пропало…

— Насчет этого не бойся, — Блез покачал головой. — Он слишком глубоко увяз. Король спросит его тогда, почему он ничего не сказал ему ещё в Лионе. А кроме того, регентша — опасный враг.

— Ну что ж, тем лучше, — сказал Пьер. — Я проскользну через мост, когда коней поведут в конюшни. И если только сам черт не помешает, подамся оттуда в лес и за час доберусь пешком до Фера. Когда мы объезжали поместье, я приметил короткую дорогу.

Блез кивнул.

— Удачи тебе. Ты не хуже меня понимаешь, сколь много зависит от тебя сегодня ночью.

Он проследил, как Пьер прошел по мосту, а затем, когда господин де Люпе собрался наверх одеваться, последовал за ним. Это давало возможность потом задержаться в коридоре и подождать, пока Рене подаст знак.

— Кстати, Гужон, — заметил де Люпе, когда они остались одни, — вы хорошо сделаете, если будете крепко держать язык за зубами насчет вашей службы у принцессы, нам с вами известной. Королю будет весьма досадно услышать об этом…

— Не сомневайтесь, монсеньор, — ответил Блез, — я хорошо знаю, когда мне следует оставаться лишь слугой вашей милости.

А тем временем Пьер де ла Барр не продвинулся дальше конюшен.

— Эй, паренек, ты куда? — окликнул его один из конюхов де Норвиля, когда Пьер направился к лесу.

— Да просто прогуляться…

Конюх подошел к нему:

— Сегодня вечером никакие прогулки не дозволены. Приказ короля.

— Черт побери, это ещё почему?

Тот пожал плечами:

— А я откуда знаю? Кто-то мне говорил, что его величество не желает, чтобы по округе расползлась весть о его приезде…

— И ты уверен, что это он сам приказал?

— Да, через монсеньора де Норвиля… Если тебе делать нечего, не поможешь ли мне управиться с этой лошадкой, а?

Пьер повиновался. В эту минуту он не решался дать хоть малейший повод для подозрения. Однако, почистив щеткой коня, он ускользнул от конюха и попытался снова уйти — теперь в другую сторону.

На этот раз его остановил лесник на опушке:

— Постой-ка, приятель…

И Пьер ещё раз услыхал о королевском приказе. Взбешенный, он вернулся в конюшню в сопровождении лесника.

Между тем подошло время ужина, и всех не занятых делом отрядили на кухню, в здание дворца. Пьер не мог отыскать предлога остаться за мостом, тем более, когда заметил, как лесник беседует с тем конюхом, который задержал его в первый раз, и оба поглядывают в его сторону. В конце концов он присоединился к ним, рассмешил какой-то басней и предложил поужинать вместе. Теперь придется ждать, пока совсем стемнеет, и лишь потом снова попытать счастья.

Как же бесило его, что приходится сидеть здесь, в этом чаду, слушая пустую болтовню, когда Блез думает, что он уже добрался до Фера! А драгоценное время утекает без пользы!

Глядя на вереницу блюд, парадно выстроенных для королевского стола в большом зале, он все раздумывал насчет этого приказа. Пьер не верил, что такое приказание исходило от короля.

Похоже, де Норвиль принял меры, чтобы играть наверняка.

Глава 49

В великолепном, белом с золотом парчовом одеянии, обильно окропленный духами, в шляпе с пряжкой, украшенной драгоценными камнями, чье сияние соперничало с блеском колец на руках, Франциск перед ужином прогуливался по дворцу в сопровождении Анны Руссель, Жана де Норвиля и ещё двух дворян. Его опытный глаз с восхищением подмечал каждую архитектурную новинку. Он не скупился на похвалы нависающим замковым камням красивых арок в вестибюле, просторным лестницам, возвещавшим, как он заметил, новую эпоху в строительстве, роскошному оформлению простенков и богатству украшений оконных рам.

— Слово чести дворянина, мой друг, — сказал он де Норвилю, — когда у нас снова будет мир, я поручу вам все наши новые здания. Вы знаете, как смешать французский и итальянский стили и получить при этом нечто новое и великолепное. Я должен иметь свой собственный Шаван-ла-Тур — конечно, побольше этого, — и на Луаре, в нескольких лигах от Тура, есть один остров, который прекрасно подойдет для этой цели.

Король, страстный поклонник всех искусств, не пропускал, казалось, ничего — ни рисунка гобеленов или украшения потолочных балок, ни одного купидона, нимфы или медальона, ни одной особенности каминных зонтов. И, конечно, он заметил и не преминул высоко оценить свой герб — саламандру, недавно высеченную на стене в его комнате.

— Это я должен благодарить ваше величество, — сказал де Норвиль. — Вы, сир, принесли в Шаван-ла-Тур историю. Отныне эта комната будет известна под именем Шамбр-дю-Руа — Королевской комнаты.

Однако не меньше, чем сам дворец, заинтересовали короля коллекции произведений искусства, собранные де Норвилем. Он остановился, чтобы любовно пройтись рукой по красивым переплетам в библиотеке хозяина дома; некоторые книги были украшены драгоценными камнями — работа лионских мастеров. И он пришел в такой восторг от миниатюр в Часослове, что милостиво принял этот том в дар от де Норвиля, который смиренно поблагодарил его величество за снисходительность.

Изготовление кружев в Западной Европе в то время ещё не достигло того совершенства, которым оно прославилось позднее, и не могло соперничать с изделиями из Греции или Азии. Король восхищался некоторыми кружевными вещами, ввезенными в Венецию и приобретенными там де Норвилем, особенно поразила его одна вещица, сплетенная из золотых нитей.

— Даже итальянские кружева, не говоря уж о французских, — заявил он, — не более чем грубые тряпки рядом с такой волшебной паутинкой.

Буквально потрясли короля превосходные картины и бронзовые скульптуры: «Мадонна с младенцем» Беллини в большом зале, великолепный Джорджоне в соседнем с ним помещении, «Поругание Лукреции» Мантеньи, прекрасная копия «Святого Георгия» Донателло81 в галерее третьего этажа. Он высказал милостивые комплименты просвещенному вкусу де Норвиля.

— Ей-богу, мне жаль наших бедных старых предков, — заметил король, — которые не дожили до этого нового века. Как много они потеряли…

Поскольку Анна к тому времени, извинившись, уже удалилась, он не удержался от ещё одного замечания:

— Видит Бог, мсье, ваша покойная супруга была, вероятно, богата. Ибо, я полагаю, ваши савойские владения не могли бы выдержать таких расходов.

Де Норвиль вздохнул:

— Богата и в высшей степени щедра. Я никогда не перестану оплакивать её. Несомненно, я потратил больше, чем следовало бы, но вашему величеству ведь известно, каковы соблазны искусства.

— Еще бы мне этого не знать, клянусь Богом! Еще бы! — согласился король. — Как жаль, однако, что вы потеряли приданое миледи Руссель, примкнув к нам. Оно возместило бы ваши затраты. Ну, я позабочусь, чтобы вы не обеднели.

— С позволения вашего величества, замечу, — пробормотал де Норвиль, — высший соблазн — это сама персона женщины…

Их взгляды встретились и красноречиво выразили тайное взаимопонимание.

Король нетерпеливо взглянул на двух своих спутников — де ла Гиша и де Монпеза:

— С вашего позволения, господа, мне хотелось бы переговорить с господином де Норвилем наедине.

Они находились в широком коридоре второго этажа.

Когда свитские дворяне удалились, Франциск повторил, понизив голос:

— Да, чтобы вы нисколько не обеднели. Напротив, чтобы стали намного богаче. У меня верный глаз на людей, и я вижу вашу преданность, вашу редчайшую преданность. Мсье, мы раньше уже касались этого предмета. Мы с вами — люди светские. Вы полагаете, что миледи можно побудить к?.. — Он сделал паузу и улыбнулся. — А?..

Де Норвиль поклонился:

— Я уверен, что самое горячее её желание — доставить удовольствие вашему величеству.

— Ее комната?.. — спросил король.

— Последняя по коридору налево.

Наступило минутное молчание.

Де Норвиль легко прочел мысли государя. Комната Анны находится на некотором удалении от спальни короля. Ночью в коридоре будут выставлены посты. Конечно, их можно и снять, однако слухи нежелательны…

— Сир, могу ли я переговорить с вами в апартаментах вашего величества?

Несколько озадаченный, король проследовал вместе с хозяином дома в отведенную ему спальню и отослал дежуривших там пажей.

— Итак? — спросил он.

— Я ещё не познакомил ваше величество со всеми удобствами Шавана.

И, войдя в одну из оконных ниш, де Норвиль поднял руку к приметному лепному украшению на панели. Раздался щелчок. Затем он слегка толкнул край панели; она отодвинулась, открыв узкий проем. Оттуда повеяло холодным дыханием камня и известки.

— Черт побери! — удивился Франциск. — Это ещё что такое?

— Одну минуту, сир…

Де Норвиль отступил в комнату и зажег от своей трутницы свечу.

— А теперь, если ваше величество позволите мне пройти вперед и показать дорогу…

Король оказался в тесном пространстве внутри стены, но не настолько узком, чтобы плечи задевали о стенки. Оно было заключено между двумя лестницами: одна вела наверх, а вторая соединяла нишу с проходом, идущим выше линии окон. Потом де Норвиль закрыл потайную дверь в комнату. Указал на рычаг у себя над головой:

— Если потянуть за него, дверь откроется. Не угодно ли вашему величеству попробовать?

Франциск попробовал — дверь действительно открылась.

Де Норвиль снова закрыл ее; отступил со свечой в сторону, пропуская короля, и пояснил:

— Достаточно подняться по этим ступеням, чтобы попасть в туннель, который тянется вдоль всего дома. В конце вторая лестница ведет вниз, к двери, спрятанной, как и эта, в оконной нише. Вашему величеству не составит труда догадаться, в какую комнату она открывается. Устройство для входа такое же, как здесь… Должен ли я добавить ещё что-то?

— Святой Иоанн! — воскликнул Франциск. — Вы само совершенство, дорогой мой друг, вы превыше всяких похвал. Но мне не хотелось бы испугать даму, появившись из стены, подобно призраку…

— Предоставьте это мне, сир. Она не испугается… и она будет одна.

— Господин де Норвиль, вы можете надеяться на герцогский титул.

— Я надеюсь лишь на неизменную благосклонность вашего величества.

Однако у короля, видимо, на миг возникло смутное недоброе предчувствие. Потайные ходы могут служить и для иных целей, кроме любовных интриг.

— А эта лестница, — он показал на более длинный ряд ступеней, — куда она ведет?

— В галерею на третьем этаже, сир. А на другом конце прохода есть ещё одна лестница — на первый этаж. Буду откровенен с вашим величеством. На мой взгляд, дом, наряду с прочими удобствами, должен обеспечивать и некоторую приватность передвижений. Почему я не могу позволить себе войти в собственный дом или выйти из него, навестить свою жену или подругу иначе как под надзором лакеев? Ну уж нет! А таким образом я сам надзираю за ними. Позвольте мне рекомендовать вашему величеству столь удобную особенность.

Франциск был очарован:

— Ей-богу, я обязательно буду иметь это в виду. Отличное устройство, я сумею использовать его с толком. Есть ли кто-нибудь еще, кто знает этот секрет?

— Никто, кроме каменщиков, которых я привез из Турени, а затем вернул туда. Конечно, от моего короля у меня нет никаких секретов. Помимо того, что этот проход может сослужить известную службу вашему величеству, я пренебрег бы своим долгом, сир, если бы не проинформировал вас о нем.

Каждое его слово дышало верностью и искренностью. Совершенно успокоенный, Франциск вернулся в свою комнату, и, чтобы окончательно успокоить его, де Норвиль объяснил, что с помощью простого на вид приспособления, скрытого в украшении на панели, дверь запирается так, чтобы её нельзя было открыть из потайного хода.

— Господин де Норвиль, друг мой, — сказал король, — я предвижу, что это посещение Шавана останется одним из самых приятных моих воспоминаний. Вы предвосхищаете каждую мою мысль и желание.

— О, если бы я мог, добрый государь мой! — возразил собеседник. — Однако, с учетом сегодняшнего путешествия, надеюсь, не ошибусь, если предугадаю готовность вашего величества поужинать…

— И в самом деле! — улыбнулся Франциск. — Я и забыл, что голоден, пока вы мне не напомнили… Идемте же! Нет, рядом, рука об руку. На такой прогулке, как эта, мы можем отбросить церемонии.

По пути вниз, в большой зал, где были накрыты столы, королевские дворяне не преминули заметить эту особую честь, оказанную де Норвилю.

— Помяните мое слово, — шепнул де ла Гиш своему спутнику, — он вот-вот станет пэром Франции.

Во время изысканного ужина из множества блюд, который, несмотря на спешку, сумели приготовить дворцовые повара, сохранялся тот же неофициальный, дружеский тон.

Сбросив оковы придворного этикета, король настоял, чтобы Анна села справа от него, а немало ошеломленная такой честью мадам де Сен-Мартен — слева. Он ел с того же самого блюда, что и Анна, пил с ней из одного кубка — это позволяло королю бросать на неё интимные взоры, когда он пил за её здоровье, во время же разделывания птицы появился повод и для довольно откровенных шуток.

Де Норвиль стоял за креслом своего царственного гостя, всегда готовый услужить, всегда готовый в нужную минуту вставить нужное слово.

Наблюдательные свитские дворяне, ужинавшие за соседним столом, решили, что Анна Руссель — само совершенство. Если она опускала глаза под пристальным взглядом короля, если больше слушала, чем говорила сама, если улыбалась, а не смеялась, то это выражало лишь скромность, — прекрасное качество в женщине и гораздо более пикантное, чем смелость, с точки зрения человека с хорошим вкусом.

Кроме того, смотреть на неё — одно удовольствие. Право, эта женщина — просто чудо. Боже милосердный, что за кожа, что за зубки! Какое изящество! Ничего удивительного, что его величество питает слабость к английским женщинам.

Некоторые дворяне вспоминали, что во времена покойного короля Франциск рисковал своим правом престолонаследования, проявляя слишком горячую симпатию к королеве, английской супруге Людовика, юной Марии Тюдор. Если бы она подарила королю наследника, оставаться бы Франциску герцогом Ангулемским; и его мать изрядно беспокоилась тогда…

Вина и яства были превосходны. Павлин с позолоченным клювом являл собою истинное произведение искусства. Горящая кабанья голова осветила зал и заставила заплясать тени на стенах. Когда же дошло до пирожных и засахаренных фруктов всевозможных сортов, король заявил, что и в Париже некому состязаться со здешними поварами.

Однако, когда были поданы десертные вина, Франциск поднялся из-за стола. День был долог; на завтра назначена охота. Он предложил провести часок за картами в своей комнате, а потом отправиться в постель.

Его дворяне постарались сохранить невинный вид.

— В чью постель? — почти не шевеля губами, пробормотал Луи де Брюж.

Стоя на страже у дверей комнаты господина де Люпе на втором этаже, Блез мог просматривать весь коридор по другую сторону лестничной площадки. Вернее, он мог видеть этот коридор, насколько позволял тусклый свет затянутой тканью лампы, освещавшей лестницу; когда спустилась ночь, этого света стало явно недостаточно.

Вначале по коридору сновали взад-вперед слуги, но постепенно они исчезли, отправившись перекусить в кухню, пока хозяева ужинали в большом зале. Позднее из последней комнаты слева — комнаты Анны — показались две женские фигуры, в которых он признал камеристок, и вошли в другую дверь. Он нетерпеливо ждал.

Наконец появилась третья фигура, однако он не мог бы утверждать, что это Рене, если бы она не направилась в его сторону; дойдя до самой лестничной площадки, она постояла с минуту, прислушиваясь к веселым голосам внизу, в главном зале. На ней было платье из белой с серебром парчи, вероятно, подарок Анны.

Когда она повернулась, чтобы уходить, её шарф соскользнул на пол; однако, как будто не замечая этого, она прошла дальше и исчезла за одной из дверей по правой стороне коридора.

Блез приметил эту дверь: если бы кто-нибудь появился в коридоре прежде, чем он доберется до комнаты Анны, он остановился бы и постучал в эту дверь. Желание вернуть даме шарф — вполне правдоподобное объяснение его появления по другую сторону площадки.

Итак, он на ходу подхватил шарф и поспешил вдоль коридора, придерживая шпагу, чтобы не стучала; коридор, однако, оставался пустым. Минутой позже, бесшумно отодвинув защелку, он проскользнул в комнату Анны и осторожно прикрыл за собой дверь.

Комната освещалась лишь парой тонких свечей, хотя канделябр стоял наготове в ожидании возвращения хозяйки. В полутьме Блез смог разглядеть кровать с тяжелыми занавесями по бокам и глубокий камин под вытяжным зонтом, в котором ещё оставались сосновые сучья, положенные туда на лето. Там можно было укрыться лучше, чем среди прикроватных занавесей. Такие камины не раз и не два использовались для подобных целей.

Дверь в альков-переднюю стояла открытой, и Блез заглянул туда; но, как и говорила Рене, там негде было спрятаться.

Теперь он перешел к главной цели, которая привела его сюда. Если предположение о потайном ходе верно, то он мог проходить только в наружной стене, судя по расположению люка в галерее. Поэтому Блез прежде всего обратился к оконным нишам.

Если бы ему удалось убедиться в существовании потайного хода, а ещё лучше, узнать, как можно проникнуть оттуда в комнату, он гораздо лучше подготовился бы к выполнению задачи, которая встанет перед ним в эту ночь.

В отсутствие де ла Палиса вся ответственность за миссию, возложенную на них регентшей, ложилась на него одного. А шансы ничтожно малы. Он не в состоянии успеть повсюду. Он может находиться лишь в этом месте, которое регентша определила как главное, да и ему самому оно внушало особенные подозрения.

Ужин внизу продолжался уже более часа. Исходя из собственного опыта, Блез полагал, что может рассчитывать по крайней мере ещё на полчаса, прежде чем ему придется спрятаться.

К немалому своему удовлетворению, он быстро нашел во второй оконной нише панель, отзывавшуюся на стук гулким звуком. Однако подтвердить свою догадку насчет потайного хода — это одно, а вот дознаться, как можно открыть доступ в него, — совсем другое…

Его пальцы напрасно ощупывали подозрительную сторону ниши сверху донизу. В поисках хоть какого-то намека на скрытый механизм он исследовал даже оконную раму и настил пола. Блез буквально кипел от бешенства: понимая, что это устройство, вероятно, очень простое, он никак не мог на него наткнуться. А минуты утекали одна за другой. Он стал трогать обшивку над головой…

И вдруг у самой двери в коридоре зазвучали голоса; он мигом выскочил из ниши и заметался по комнате. Ему едва хватило времени перебежать на дальнюю сторону кровати, и он ещё путался в складках тяжелых расшитых занавесей, когда дверь отворилась.

Он услышал, как Анна желает доброй ночи госпоже де Сен-Мартен. На миг в комнату проник свет факелов, которые несли сопровождавшие дам пажи, но потом его скрыла захлопнутая дверь. Стало темнее. Однако Блез сразу же почувствовал что-то неладное.

Анна, похоже, все ещё стояла у двери, как будто прислушиваясь. Прошла долгая минута. Потом он услышал слабый щелчок задвижки, и кто-то вошел в комнату.

— Вы совсем одна? — произнес голос, настолько невыразительный, что Блез не мог узнать его.

— Да.

— Я проверю.

Зазвучали шаги человека, который прошелся взад-вперед по комнате, задержался перед камином, зашел в маленькую переднюю, обогнул кровать, пройдя не более чем в футе от Блеза, остановился, раздвинул занавеси, заглянул под балдахин… Блез затаил дыхание, уже потеряв надежду остаться незамеченным. Однако ему повезло. Звуки шагов отдалились: человек подошел к канделябру. В комнате посветлело.

— А теперь наконец о планах на эту ночь, миледи, — проговорил де Норвиль.

Глава 50

— Значит, сегодня ночью?

Голос Анны прозвучал холодно и бесстрастно.

— Да, — сказал де Норвиль. — Эта старая ведьма, регентша, догадывается слишком о многом. Уже завтра будет поздно: в доме появится целый гарнизон во главе с де ла Палисом, и все дело усложнится вдвое. Какая удивительная удача, что я смог уговорить короля приехать на день раньше!..

Он замолчал, словно ожидая слов одобрения или согласия, но она спросила только:

— Так каков же план?..

— Я собрал двадцать человек в поместье у господина де Вивре, в полутора лигах отсюда. Сейчас они уже прибыли в Шаван. Эти люди позаботятся о королевских дворянах. А тем временем мы вдвоем с их предводителем Ахиллом д'Анжере отдельно займемся королем.

— Что значит — отдельно?

— Его величество нанесет вам визит. Вот к этому я и хотел бы вас подготовить.

Последовала минута напряженного молчания.

Когда Анна наконец ответила, чувствовалось, что ей с трудом удается говорить ровным голосом.

— Гнусная роль уготована нам обоим. Однако, поскольку я уже дала втянуть себя…

Она оборвала фразу, потом спросила:

— Не могли бы вы избавить меня от этого?

Де Норвиль объяснил, насколько желательнее захватить короля врасплох, невооруженного и в одиночку, чем если он сможет позвать своих дворян.

— Мы не хотим бесполезного кровопролития.

Анна возразила:

— Мы вообще никакого кровопролития не хотим, мсье де Норвиль… Короче: как я поняла, вы намерены устроить засаду на короля здесь и, когда он войдет в комнату, захватить его в плен?

— Что-то вроде этого.

Уклончивая нотка в голосе собеседника привлекла её внимание, и она повторила:

— «Что-то вроде этого»? Видите ли, сударь, я хочу, чтобы вы объяснились яснее. Вы ещё не сказали мне, как — когда захватите короля, — как вы переправите его через границу и через какую границу. Будет ли он передан в руки императора, или господина де Бурбона, или англичан?

Ответа не последовало; похоже, де Норвиль в растерянности не мог сразу решить, что ответить.

— Ну? — настаивала она.

— Миледи, я буду с вами откровенен. Этот план отклонен. Невозможно вывезти короля из Франции, особенно сейчас, когда ищейки регентши идут за нами по следу… Я часто вспоминал то благоразумное предложение, которое услышал от вас во время нашей первой встречи в Сен-Пьере, и решился принять его.

— Какое предложение вы имеете в виду?

— Ну как же, насчет того, что смерть — это решение простое и окончательное.

Снова наступило тяжелое молчание.

Наконец Анна взорвалась гневом:

— Клянусь Богом! Вы, стало быть, приписываете мне собственную подлость? Вы что, забыли, как я удивилась, что такой бессовестный человек, как вы, не выбрал более простого пути — убийства, и как вы мне ответили? Я-то приняла этот ответ за чистую монету и согласилась содействовать вам при условии, что речь идет только о захвате короля. Вы, видно, запамятовали, как я определенно заявила, что ни при каких условиях не буду иметь никакого касательства к убийству!

Де Норвиль ввернул комплимент:

— Я ничего не забыл, миледи. Благородство вашего сердца можно сравнить лишь с вашей красотой…

Это только подлило масла в огонь.

— Вот как! Значит, перехитрив меня, успокоив фальшивыми заверениями и использовав для своих целей, вы теперь говорите правду — теперь, когда от этой правды, как вам представляется, не будет никакого ущерба. Ловушка расставлена, а я — приманка, нравится мне это или нет… Теперь я все правильно понимаю?

Вкрадчивый голос де Норвиля изменился. Он резко рассмеялся:

— Как же быстро вы, ваша милость, улавливаете самую суть дела! Однако послушайте. Я не подвергал бы вас этим неприятным переживаниям, если бы не те причины, о которых я упомянул. С королем проще управиться здесь, чем в его собственных покоях. Есть и ещё одно немаловажное соображение. Если он умрет в вашей комнате, мне будет легче оправдать его смерть перед всем миром вообще и монсеньором Бурбоном в частности. Я всего лишь окажусь защитником вашей чести — и своей. Быть героем полезно — это окупается. Я уверен, вы согласны со мной, моя красавица?

Она не обратила внимания ни на его откровенность, ни на иронию.

— Слава Богу, я узнала об этом вовремя!

— Вовремя для чего, миледи?

— Конечно, для того, чтобы предупредить короля. Вы что думаете, я приму в этом хоть какое-то участие? Отныне и навсегда, что бы ни случилось, я буду избавлена от вас и от вашей подлости…

Она повысила голос:

— Уберите руки! Что вы хотите…

— Ничего… во всяком случае, не хочу вас пугать, моя милая. — Он продолжал голосом, похожим на мурлыканье гигантского кота: — Но посудите сами. Что выиграете вы, предавая не только меня, но и интересы Англии, действуя против своего народа и своего государя ради этого короля-бабника, который вас ни в грош не ставит?

— Что выиграю? — повторила она. — Наверное, такой пустяк, как самоуважение.

— Не могу этого понять.

Де Норвиль говорил искренне. При всем своем уме он действительно не мог её понять. Это и было в нем самое страшное.

— Тем хуже для вас. Я не намерена утруждать себя объяснениями, мсье.

Он продолжал:

— Помогли вы мне заманить короля сюда или нет? Конечно, помогли. И великолепно. Он попался на крючок — на ваш крючок. Предостеречь его? Для какой же это надобности? Клянусь Богом, он не выйдет из этого дома живым. Подлость? Называйте это так, если вам угодно, — вашей подлостью, как и моей, — но не воображайте, что этот театральный жест в последнюю минуту позволит вам заслужить прощение за участие в этой подлости…

Де Норвиль зачаровывал её, как змея птичку.

Стоя за занавесью, Блез легко представлял себе его красивое сосредоточенное лицо и Анну, не имеющую сил отвести от него глаза.

— Полно, миледи, вы же не глупы. Подумайте минутку — и убедитесь: то, что я задумал, — единственное возможное решение, которое удовлетворит нескольких государей и, откровенно говоря, спасет наши с вами жизни. Заартачиться перед последним барьером — плохой способ проиграть скачку.

— Я приняла решение.

— Это было бы печально, — произнес де Норвиль, — если бы это не было невозможно.

— Почему?

— Потому что я это предотвращу.

Он не повысил голоса, он просто изменил тон, словно вытащил кинжал из бархатных ножен.

— Вы можете меня убить. По-вашему, я этого боюсь?

— Убить вас? — воскликнул он. — Боже упаси! Я скорее изуродую своего Джорджоне. Вы для этого слишком красивы.

— Очень хорошо… — начала было она.

То, что случилось потом, было столь неожиданно, что Блез не успел ничего понять, как все уже кончилось. Звук поспешных шагов через комнату; сдавленный крик; стук захлопнутой двери; поворот ключа в замке; потом приглушенный голос Анны по другую сторону двери алькова и удары её рук по филенкам.

Последнее, к счастью, удержало Блеза на месте. Ей не причинили никакого вреда, только заперли в маленькой передней.

— Успокойтесь, миледи! — произнес де Норвиль достаточно громко, чтобы Анна могла его слышать. — Не извольте волноваться, друг мой. Я всего лишь воспрепятствовал вашему решению. Зовите на помощь сколько угодно — все равно никто не услышит… Когда придет король, он вас выпустит… если у него будет время.

Затем, пройдя к главной двери, он вынул ключ из замка, вышел в коридор, запер дверь и положил ключ в карман.

Он был так погружен в свои мысли, что поначалу не заметил тоненькой фигурки Рене, стоявшей у противоположной стены, пока, повернувшись от двери, не оказался с нею лицом к лицу.

— Ты кто такая? — произнес он тихим угрожающим голосом. В коридоре было слишком темно, чтобы разглядеть её лицо.

— Служанка миледи… я жду приказаний.

— Сегодня ночью хозяйке не понадобятся твои услуги.

Он охотно придушил бы девчонку, но в дальнем конце коридора, напротив двери королевской спальни, стоял на часах капитан Федерик.

— Ступай!

Однако, как ни был рассержен де Норвиль, он тут же овладел собой и задержал ее:

— Одну минутку, милочка. Когда в доме посторонние мужчины, приходится быть осторожным. Поняла?

— Да, монсеньор.

— Вот и хорошо!

Он пошарил в кошельке в поисках монеты.

— И нужно держать язычок за зубками, понятно? А иначе будут неприятности…

— Действительно, монсеньор…

Она чувствовала, что слабеет от страха.

В глазах у него вспыхнули язычки пламени.

— Клянусь Богом, так будет лучше! — Он потрогал рукоять кинжала. — А теперь ступай.

Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.

Потом, внешне невозмутимый, спустился по лестнице в сводчатый подвал, где с начала ночи собирались вооруженные люди, которых по двое, по трое переправляли на лодке с западного берега через полоску воды шириной в несколько десятков ярдов. Их провожал сюда через потайной вход Шарль Бертран, управляющий. Собрались уже почти все.

Блез выжидал довольно долго. Потом, покинув свое убежище, обогнул кровать и отпер дверь передней.

Из темноты к нему шагнула Анна. Он стоял спиной к свету, и она видела лишь широкоплечую фигуру, бородатое лицо и рукоять шпаги на боку.

— Вас прислал господин де Норвиль, не так ли? — спросила она. — Я ждала этого…

Она перекрестилась и сказала:

— Делайте свое дело.

Мысли Блеза метались в беспорядке, и какое-то время он не находил слов. Наконец проговорил:

— Вы всегда отважны и верны себе, миледи… Но я здесь не по поручению де Норвиля.

При звуках его голоса она застыла на месте, словно встретилась лицом к лицу с привидением.

— Господин де Лальер! Это невозможно… Я сошла с ума или Небо вняло моим молитвам?

Блез вспомнил, как Пьер рассказывал о чуде и молился, прося ещё одного чуда — тогда, в ночь побега.

Он ответил серьезно, вкладывая в свои слова особый смысл:

— Господь наш поступает, как ему угодно, не считаясь с королями и мсье де Норвилем.

— Значит, благодарение Богу!

Испытывая огромное облегчение, она обвила руками его шею и прижалась лицом к его плечу.

Глава 51

Однако критическое положение, в котором оказались в эти минуты Анна и Блез, не оставляло времени для чувств.

— У короля, — сказал Блез, в двух словах объяснив, каким образом он оказался во дворце и в этой комнате, — уже нет на руках ни одного верного козыря, кроме этого, — он похлопал по рукояти шпаги, — и его следует приберечь для последнего хода. Мы можем начать колотить в дверь, переполошить всю челядь, потребовать беседы с его величеством… а что потом? Я — изменник, беглый заключенный да ещё обвиненный в убийстве, за мою голову назначена награда. И меня находят здесь, в вашей комнате! Не забывайте, что де Норвиль никогда ещё не стоял так высоко во мнении короля. Он вывернет наизнанку наши обвинения, использует их с выгодой для себя. И, конечно, миледи, вам, как и мне, будет очень и очень нелегко оправдаться.

Она кивнула:

— Да, я лгала и лицемерила — ради дела, которое считала справедливым… словно фальшивые средства хоть когда-либо оправданы! А теперь я поняла, что ничто и никогда не искупает подлости… и готова платить за этот урок.

— Однако наша с вами гибель, — возразил он, — делу не поможет. Насколько я понял, люди де Норвиля уже здесь или вот-вот соберутся.

— Но, вероятно, и маршал де ла Палис тоже, если, как вы сказали, мсье де ла Барр известил его!

Блез взъерошил волосы ладонью:

— Здесь какая-то чертовщина. Ла Палис должен уже быть здесь. До Фера не больше лиги. Пьер мог добраться туда пешком за час. Он отправился сразу же, как только приехал король. Что-то не получилось. Возможно, маршал ещё не прибыл в Фер…

— Что же вы предлагаете в таком случае?

Он пожал плечами:

— Клянусь праздником тела Господня… нужно сделать все, что можно, с нашими плохими картами и единственным козырем. Мы знаем, что король посетит эту комнату. Несомненно, де Норвиль даст ему ключ. Мы знаем также, что здесь на него сразу же нападут де Норвиль и д'Анжере… очевидно, проникнув через потайной ход, который тут есть, голову даю на отсечение. Весьма вероятно, что в ту же самую минуту королевские дворяне будут окружены и вырезаны. Но де Норвилю неизвестно, что я здесь и что роли могут перемениться. В этом единственное наше преимущество.

— Их будет двое против одного.

— Если повезет, то недолго. Не забывайте, король — отличный боец!

— А потом?

— Может быть, нам удастся взять верх и вырваться на свободу, может быть, в конце концов прибудет де ла Палис. Если же он не явится…

Блез снова пожал плечами.

Она покачала головой:

— Слишком много этих «может быть».

— Да… Но разве у нас есть другой выход?

Она долго и внимательно рассматривала огоньки свечей.

— Нет, вы правы. Нам остается только ждать. Однако не получится ли так, что де Норвиль и тот, второй, спрячутся в этой комнате ещё до прихода короля? Если так, то они не должны обнаружить вас и должны быть уверены, что я все ещё в алькове. Они могут укрыться в занавесях кровати, как это сделали вы. А куда тогда вы денетесь?

Блез указал на большой камин:

— Спрячусь там… Но я все ещё верю в потайной ход. Они выскочат оттуда.

— Сколько у нас времени, как вы думаете? — спросила она. — Король играет в карты.

Прикинув примерно, сколько обычно длится игра, и прибавив ещё столько же на церемониал отхода короля ко сну, Блез предположил, что у них есть около двух часов.

— Ну что же, значит, мы ещё можем поговорить — по крайней мере некоторое время…

— Как странно, миледи, что наконец мы оказались на одной стороне…

Она подала ему руку:

— Наконец.

Тем временем Пьер, по-прежнему сидевший на кухне, сходил с ума. Время шло, а он чувствовал себя фактически пленником.

Вскоре он сделал вывод, что челяди де Норвиля дали команду держать королевских слуг под наблюдением. Дело было устроено тактично. Личных лакеев не убрали от их господ, когда король встал из-за стола. Однако Пьер заметил, что королевским конюхам, которые жили в службах поместья по другую сторону моста, сейчас усердно подливали вина и что никто из них не покидал кухни.

Если кто-нибудь выходил по естественным надобностям, то один из наблюдателей, якобы побуждаемый той же нуждой, сопровождал его и возвращался вместе с ним. Пьер слышал, как один из слуг, каким-то образом избежавший такого «конвоя», жаловался, что стража на мосту завернула его назад.

Короче говоря, становилось ясно, что королевских слуг задерживают на острове. За объяснениями далеко ходить не требовалось: очевидно, де Норвиль задумал нанести какой-то удар в течение ночи и не желал, чтобы слух об этом просочился.

Вначале Пьер ощущал на себе подозрительные взгляды конюха и лесника, сидевших за столом по обе стороны от него, — из-за двух своих безуспешных попыток сбежать из конюшен, — и поэтому не осмеливался предпринять новую попытку. Чтобы усыпить бдительность соседей, он налег на выпивку и, болтая без умолку, рассказал парочку сальных анекдотов, показав себя компанейским парнем.

Однако его старания имели неожиданные последствия. Компания не захотела отпускать его, когда немного позже он потянулся, зевнул и заметил, что пора бы уже поискать свой тюфячок в прихожей господина де Люпе. Соседи по столу в один голос потребовали ещё какую-нибудь веселенькую историю и снова наполнили его кружку.

Пьером овладело тихое бешенство. Если он не отправится в Фер сейчас же, то позже надобность в этом вообще отпадет.

Но вдруг в самую черную минуту он получил шанс. Впорхнувшая в кухню горничная объявила, что камеристка миледи Руссель желает переговорить с Пьером Бертле и ждет его в коридоре.

Пьер все обставил искусно: дал понять, что ему, может быть, крупно повезло. Любовники во Франции пользуются особыми правами. Поэтому, когда он поднялся из-за стола, вслед прозвучали разные шуточки, но никто его не остановил. Минуту спустя он нашел Рене в коридоре, соединяющем кухню с главным крылом здания.

Она сразу же оказалась в его объятиях. Если бы кто-нибудь шпионил за ним, то сообщение о любовной удаче Пьера мгновенно распространилось бы и не вызвало никаких подозрений. Но в этот миг он думал только о ней.

— Друг мой! Друг мой! — повторял он. — Милая!

Потом, когда она прильнула к нему, он заметил:

— Ты вся дрожишь. Ты испугана… Что случилось?

В тусклом свете коридора, на фоне мертвенно-бледного лица её глаза казались особенно темными и большими.

Запинаясь и путаясь, она рассказала ему, как столкнулась с де Норвилем.

— Я не знаю, где теперь Блез. Он оставался в той комнате… Я слышала голоса, а потом там внутри хлопнула дверь… Как ты думаешь, де Норвиль убил миледи? У него было такое лицо, когда он вышел… почему он запер дверь и взял с собой ключ? Что мы можем сделать?

Пьер быстро сообразил:

— Только одно: как-то добраться до господина де ла Палиса, может, ещё есть время. Я уже час назад был бы в Фере, если бы та шайка кухонных мужланов не задержала меня. Просто удивительная удача, что ты послала за мной. Я перейду озеро вброд. Через мост нечего и пытаться. Ты знаешь какой-нибудь выход из дома, кроме того, что ведет через двор? Нельзя, чтобы меня увидели.

— Да, — сказала она, — можно выйти через дверь террасы в дальнем конце дома. Я пойду вперед и проверю, свободен ли путь.

Он стал ждать, а она тем временем прошла через вестибюль и заглянула в большой зал за ним. Потом по её знаку он присоединился к ней, и оба поспешно проскользнули через длинный зал, где ещё не были убраны столы после ужина. Малый зал был также пуст. Дверь в дальнем его конце открывала выход на балкон террасы.

Она показала ему на выступ газона, серебристого в лунном свете, с окаймляющими его карликовыми ивами:

— Он указывает как раз на Фер. С парадного двора тебя не увидят. Я пойду вместе с тобой.

Они спустились с низкого балкона и скоро оказались среди деревьев. Перед ними простиралась бледная зеркальная гладь воды небольшого озера; от этого места до леса было ярдов двести.

— Пьер… мне хотелось бы пойти с тобой.

— И мне хотелось бы, любимая. Я с радостью перенес бы тебя на руках. Но, как только доберусь до того берега, я бегом помчусь в Фер. Хочешь пари, что покрою эту лигу за полчаса? Что ставишь?

Она попыталась улыбнуться:

— Твой браслет. Помнишь наше пари в Лальере?

— На этот раз я выиграю. Если маршал там, я приведу его сюда через час.

Вздохнул и прибавил, больше для самого себя:

— Дай Бог, чтобы он оказался там!

— Я так боюсь…

Он привлек её к себе:

— Чего, милая?

— Я не знаю.

— Тебе нечего бояться. Что бы ни случилось, никто не причинит тебе вреда. Ступай в какую-нибудь комнату, запрись и оставайся там до утра.

— Но я боюсь за тебя!

— Ба!.. Я, как кот, всегда приземлюсь на лапы. И, заметь себе, если я хорошо послужу королю сегодня ночью, знаешь, что это значит? Мы сразу же поженимся. Я попрошу его об этой награде… Ну, не падай духом, милая!

Они страстно поцеловались.

— С Богом! — произнесла она. — С Богом! Я люблю тебя — навсегда…

Он спустился, вошел в мелкую воду, которая была ему не выше пояса, и удалился так быстро, как позволяла глубина; выйдя из тени деревьев, он немного пригнулся.

Она увидела, как на самом глубоком месте он поплыл — раз или два взмахнул руками. Потом достиг противоположного берега — едва различимая фигура в лунном свете. Ей показалось, что он махнул рукой, и она машинально ответила ему, хотя он не мог её видеть.

Когда Пьер исчез, из лесу не донеслось ни звука, ни крика стражи, которая могла там стоять. Она вздохнула с облегчением.

Рене не слышала шагов по траве за своей спиной. Чьи-то пальцы, как стальные клещи, стиснули её плечо и повернули кругом. Она увидела над собой белое лицо де Норвиля.

— Ты что здесь делаешь?

Пораженная ужасом, она с минуту не могла говорить, потом с трудом выдохнула:

— Ничего, мой господин…

— Ты врешь. Мне сказали, что ты была здесь с неким Пьером Бертле, конюхом господина де Люпе. Где он?

— Монсеньор… Я не знаю…

— Говори лучше! Он покинул остров?

Сейчас она думала только о Пьере. Она должна выиграть время для него.

— Нет, монсеньор. Он пошел в свое жилище — в покои господина де Люпе.

— Правда? А ты стоишь здесь одна? Зачем?

Страх снова не дал ей говорить.

— Полчаса назад я видел тебя перед дверью миледи. И предупредил, чтобы ты держала язык за зубами. Что ты собиралась сказать конюху одного из королевских дворян?

Она силилась что-то ответить, но не могла.

— Ей-Богу, твое лицо знакомо мне…

Он потащил её на открытое место, где было больше света от луны.

— Как тебя зовут?

Она беспомощно ответила:

— Рене де Лальер…

В самом его спокойствии было что-то, ужаснувшее её. Она прошептала:

— Помилосердствуйте, сеньор…

Он стоял, вглядываясь в её лицо из-под полуопущенных ресниц:

— Рене де Лальер? Интересно… Девица твоего положения не станет якшаться с конюхом. Кто этот человек?

Ей ничего не приходило в голову.

— Помилосердствуйте, — повторила она.

Он продолжал тихо и угрожающе:

— Кто он такой? У меня сегодня ночью мало терпения… Говори правду. Выкладывай все, что знаешь.

Предать Пьера?.. Она ответила:

— Я ничего не знаю.

— Вот я и сделаю так, чтобы иметь уверенность в этом.

Она попыталась закричать, но его руки внезапно сомкнулись у неё на горле.

Глава 52

Когда все было кончено, де Норвиль оттащил тело обратно за деревья и на миг наклонился — удостовериться, что девица мертва. Его сердце билось ровно, как обычно. Оглянувшись на дом, он убедился, что никто его не мог видеть, — спальни выходили на другую сторону. Везде было тихо.

Он хладнокровно взвесил все в уме. Да, с того места, где она стояла, девчонка могла случайно увидеть последнюю группу людей д'Анжере, когда те переправлялись через озеро. Они прибыли только что. Именно опасение, что она их увидит, а вовсе не общение с конюхом де Люпе заставило его поспешить вслед за нею, когда ему сообщили, что она с конюхом вышла на берег. Одно слово о появлении этих бойцов, достигшее людей короля, — и все предприятие как нельзя осложнится.

Он не мог этого допустить. Маленькая шпионка получила по заслугам.

Конюх — кем бы он ни был на самом деле — очевидно, бежал с острова. Это, конечно, неудача — однако не слишком большая. Ближайший королевский гарнизон стоит в Монбризоне. Пешком через лес… понадобится несколько часов, чтобы привести оттуда подмогу, — к тому времени королю никакая подмога уже не поможет, а сам де Норвиль будет на пути в Овернь.

А потом начнется возвышение Бурбона. Он представил себе, что произойдет через пару недель… Хаос. Франция в смятении, войска Англии и Империи сметают все на своем пути.

Одна мысль, тем не менее, его тревожила: мысль о де ла Палисе. Впрочем, невероятно, чтобы маршалу удалось добраться сюда от Лиона за такой короткий срок.

Нет, решил де Норвиль, никакой опасности нет.

Снова вернувшись в замок, он присоединился к обществу в комнате короля, извинившись за отлучку: дескать, дел по дому невпроворот.

Франциск выигрывал и был в отличном настроении.

— В этой нашей прогулке мне все благоприятствует, господин де Норвиль, — заявил он, — погода отличная, настроение прекрасное, даже в игре везет. И я нисколько не сомневаюсь, что это лишь доброе предзнаменование к остальной части визита. В жизни или в картах — волна несет тебя то в одну, то в другую сторону. Нужно сообразить, когда попадаешь в выигрышную струю, и постараться воспользоваться ею как можно лучше. Да что далеко ходить за примерами: если бы мы приехали завтра, все могло оказаться совсем по-другому… Надо ловить благоприятный момент, не так ли?

— Вы как всегда правы, ваше величество, — сказал де Норвиль, делая крупную ставку и собирая карты, которые ему сдали. — Выбрать подходящий момент — это главное в искусстве жизни. Хотелось бы мне быть в этом столь же искусным, как ваше величество!

Он заметил на своем манжете несколько темных волосков и рассеянно смахнул их.

— Однако я разделяю мнение вашего величества, что Шаван-ла-Тур лишь начал предлагать вам свои развлечения… — Он встретился глазами с королем. — Вот, например, государь мой, вы ещё не попытали счастья на здешней охоте. Я ручаюсь, что богиня Диана проявит к вам свою благосклонность.

Луи де Брюж, который в тот момент не играл, но наблюдал за игрой, шепнул Тристану Гуфье: «Проклятый сводник!», хотя губы его растянулись в одобрительной улыбке.

— Тогда я от всего сердца пью за нее, — сказал Франциск.

Осушив кубок, он бросил карту:

— Ваш ход, мсье де Норвиль.

Тот вчистую проиграл партию, хотя наблюдательные придворные заметили, что он мог бы легко выиграть, если бы не два грубых промаха; и его золото пополнило груду монет, доставшихся королю.

— Вот видите, — бурно радовался Франциск, — я сегодня вечером непобедим. Я отказываюсь дальше грабить моих друзей…

Он подчеркнуто зевнул.

— Пора на покой, господа. Эй, пажи, разделите выигрыш между собой… Мсье де Норвиль, мсье де ла Гиш, не проводите ли меня сегодня ко сну?

Двое избранных приняли оказанную честь с глубокими поклонами. Остальные удалились: двое — в переднюю, где должны были спать, на случай, если король позовет; прочие — в соседние комнаты.

Капитан Федерик снова встал на страже у двери; позднее его должен был сменить де Брюж.

С помощью пажей де Норвиль и де ла Гиш выполнили ритуал королевского «куше» — отхода ко сну, значительно сокращенный по случаю неофициальной обстановки: почтительно постояли в стороне, пока король преклонял колени на своей молитвенной скамеечке, совершили священнодействие с королевскими одеждами, подали ночную рубашку.

Король отличался хорошей мужественной фигурой: он был широк в груди и плечах, узок в бедрах, с сильными плоскими икрами отличного наездника. Даже без обуви он был на полголовы выше обоих дворян. Наконец король лег в постель, пожелал им спокойной ночи, и они откланялись.

Потом, сославшись на необходимость лично проверить двери и окна дворца, де Норвиль снова спустился по лестнице.

Он знал, что происходит сейчас в спальне короля, почти так же точно, как если бы присутствовал там. Вначале пауза, чтобы дать челяди успокоиться, затем громкий шепот, призывающий двух спящих у порога пажей, поспешное одевание — но не настолько, чтобы забыть об изяществе и аккуратности прически, немногих, но ценных украшениях и новых духах. Потом с пажей будет взято клятвенное обещание молчать, и король исчезнет за панелью в оконной нише.

В сводчатом подвале вошедшего де Норвиля встретили звоном стали. Он кивнул Ахиллу д'Анжере и другим, ожидавшим в нетерпении.

— Час близок!

Затем сбросил короткий плащ, надел кирасу, закрывающую спину и грудь, — д'Анжере помог ему застегнуть пряжки — вооружился шпагой и кинжалом, натянул на голову плотно прилегающий куаф, а поверх него надел стальной шлем.

— Указания таковы, господа. Мы с господином д'Анжере займем позицию в потайном ходе, наверху лестницы, которая ведет отсюда на второй этаж. Когда король ступит в комнату миледи Руссель, мы войдем следом и немедленно нападем на него. Наш добрый мастер Бертран будет стоять у подножия лестницы и сразу же все услышит. Он передаст это известие вам. Тогда немедленно поднимайтесь на второй этаж по парадной лестнице. Вам известно число и имена дворян короля и их слуг. Одолейте их, но не причиняйте вреда без надобности. Из них ещё могут получиться хорошие подданные Бурбона… Итак, да поможет вам Бог! Ведите себя достойно в этом деле — и ваше счастье обеспечено. Господин д'Анжере, нам с вами лучше пройти к нашему посту сейчас же, хотя, вероятно, придется некоторое время там подождать.

Он повернул лепное украшение — открылась дверь в каменной стене подвала, о существовании которой никто не подозревал. Прежде чем уйти, он с улыбкой оглянулся и снова обвел взглядом всю компанию.

— Да здравствует Бурбон! — сказал он, приветственно поднимая руку. — Да здравствует победа!

И скрылся в темном проходе. Д'Анжере последовал за ним.

Многие люди, имевшие гораздо больше достоинств, чем де Норвиль, могли бы позавидовать его таланту вождя.

Скрывшись за грудой сосновых ветвей в большом камине, Блез прекрасно видел оконные ниши и особенно ту самую, с подозрительной боковой панелью. Однако главная дверь была ему не видна; а ведь именно в нее, как он полагал, должен войти король.

Ему даже в голову не приходило, что де Норвиль может открыть августейшему гостю секрет потайного хода. Поэтому, ожидая дальнейшего развития событий, он внимательно прислушивался к каждому звуку за дверью, не отрывая взгляда от панели.

Прошло, казалось, уже много времени с тех пор, как Анна снова заперлась в маленькой передней. То, что она находилась там, совсем рядом, действовало, как бодрящий напиток, и согревало сердце. Он в напряжении ожидал отчаянной схватки, которая вот-вот должна здесь разыграться, терзался сомнениями в своей способности защитить короля, трезво понимая, что может умереть прежде, чем догорят до конца эти свечи, — но все это не могло ослабить жара, который порождало в нем её присутствие.

Наконец-то они вместе, пусть даже перед самым концом. Нет больше розни, противостояния, недоверия. Вместе. Маски сброшены.

Это ощущение окрашивало тревожную ночь в светлые тона, возвращало ему вкус к жизни, наполняло даже радостью мысль о предстоящем опасном деле.

Судя по оплывшим свечам, прошло, наверное, больше часа. Во всем доме стояла тишина; однако для обостренных нервов Блеза это была не обычная тишина ночи, а гнетущее безмолвие засады, сжатого, как пружина, напряженного ожидания.

Потом вдруг послышался звук — вроде бы над головой. Блез не мог определить точно, откуда он исходил. Шаг, потом другой, словно кто-то крадется осторожно. Но даже после этого предупреждения щелчок в оконной нише, как ни слаб он был, заставил его вздрогнуть.

Он успел лишь подумать, что предположение Анны, будто убийцы захотят подстеречь свою жертву в самой комнате, оказалось правильным, — и тут панель ушла вглубь, а в образовавшемся проеме показалось лицо — но совсем не то, которое он ожидал увидеть.

Король! Что это все значит? Откуда он узнал о потайном ходе? Блез не верил своим глазам.

Франциск не вошел сразу, а оглядел комнату, лукаво улыбаясь. Затем, скользнув внутрь и бесшумно прикрыв панель за собой, он на цыпочках направился к кровати.

На короле был длинный парчовый халат с воротником из рысьего меха, надетый поверх рубашки и коротких панталон. На левом запястье сверкал филигранный браслет, усыпанный драгоценными камнями. Запах духов наполнил комнату. Свет канделябров играл и переливался на золотых нитях халата при каждом движении.

Осторожно раздвинув занавеси кровати, король заглянул внутрь, но, обнаружив, что она пуста, отступил, изумленно озираясь, и тихо позвал:

— Миледи!

Анна, несомненно, прислушивалась так же внимательно, как и Блез, потому что дверь передней сразу же открылась и она появилась на пороге.

— Ваше величество в страшной опасности! — быстро произнесла она. — Я умоляю…

Очарованный её видом, он перебил:

— Ну конечно же, в опасности! И это ещё недостаточно сильное выражение для описания моего состояния, мадемуазель! Я не в опасности, я погиб…

— Сир, ради Бога, оглянитесь!

Все произошло в несколько секунд. Де Норвиль и д'Анжере пересекли комнату прежде, чем Блез успел выбраться из камина.

Обернувшись, король оказался перед двумя занесенными для удара шпагами. Он закричал:

— Что это?..

И в тот же миг Анна Руссель шагнула вперед, заслонив его своим телом.

Шпага де Норвиля уже стремительно опускалась в ударе, предназначенном для короля. Он не мог остановить её, успел лишь в последнюю долю секунды повернуть руку. Это спасло Анну от разящего лезвия, тяжелый клинок обрушился на её голову плашмя. Она беспомощно упала на колени, потом распростерлась на полу.

В тот же миг шпага Блеза грохнула сзади по стальному шлему де Норвиля, соскользнула с него на плечо и рассекла застежку, соединяющую нагрудник и наспинную часть кирасы.

Де Норвиль в изумлении повернулся кругом, чтобы отразить это нападение ниоткуда, а тем временем д'Анжере, бросившийся на короля, промахнулся — и тут же был схвачен; одна могучая рука стиснула его поясницу, вторая сковала запястье.

— Ко мне! — кричал король, тесня своего противника через комнату, пока они оба не наткнулись на стену. — Ко мне! Федерик, ла Гиш, Гуфье! Ко мне, друзья мои!

Он был отнюдь не так изнежен, чтобы смиренно пойти на убой. Щеголь и волокита в одно мгновение обернулся своим истинным лицом — лицом бойца и солдата, стойкого воина, показавшего себя в битве при Мариньяно.

— А-а! Ну, клянусь Богом, сукин ты сын, — бушевал он, с усилием приподнимая д'Анжере над полом, — берегись!

— Держите его крепче, сир, — крикнул Блез, отражая удар де Норвиля и нанося ответный, — пока я разделаюсь с этим!

— Пока ты разделаешься с этим, да? — издевался де Норвиль, отражая нападение, затем, изменив позицию, нанес колющий удар, который распорол Блезу кожу на боку. — Ну, поглядим, поглядим! Да кто ты такой, черт тебя возьми?

Блез не ответил, чтобы не сбивать дыхания. Но, когда они, кружась по комнате, оказались ближе к яркому свету канделябров, он увидел, что де Норвиль узнал его.

— Де Лальер, клянусь Богом! Весьма приятно.

Шпага со скрежетом скользнула по шпаге, пока гарды не столкнулись друг с другом. Тела напряглись, выдерживая взаимный натиск. Два кинжала были выхвачены из ножен в один и тот же миг. Кинжал де Норвиля глубоко вонзился Блезу в правое плечо. Блез метил в промежуток между шеей противника и нагрудником, но промахнулся, и лезвие, опустившись, рассекло соединительный ремень на боку.

Когда противники разошлись, кираса де Норвиля висела только на застежке левого плеча, став лишь помехой для боя. Он стряхнул её, и она с лязгом свалилась на пол.

— Теперь условия немного уравнялись, — пробормотал хрипло Блез.

— Ничего не имею против, — тяжело дыша, отозвался де Норвиль. — Что-то сегодня ночью я занимаюсь одними де Лальерами. Эта соплячка, твоя сестра…

Он парировал удар и ударил сам.

— Я говорю…

За запертой дверью поднялся шум. В дверь колотили рукоятями шпаг.

— Ко мне! — взревел король, все ещё скованный борьбой с д'Анжере. — Ко мне, господа!

Однако надежда на помощь тут же угасла.

— Бурбон! — закричал де Норвиль.

И из-за двери донесся ответный клич: «Бурбон!» Немногочисленные защитники короля были, очевидно, отрезаны.

— Ломай дверь! — кричал де Норвиль, то отражая, то нанося удары.

Прочная дубовая дверь сотрясалась и трещала под нажимом нападающих.

Франциск, опытный борец, наконец, повалил своего противника, но не смог удержаться наверху, и они покатились по полу: то один оказывался сверху, то другой, хотя король так и не выпустил запястья д'Анжере.

— Ах, кровь Господня! — крикнул де Норвиль; по лицу его струился пот, оно все сильнее искажалось ужасом. — Что же вы, с дверью не можете справиться, скоты!..

И вдруг голос его изменился:

— О Боже!

Он отшатнулся, потянув за собой клинок Блеза, пронзивший ему грудь.

— Боже!

Шпага выпала у него из руки, какой-то миг она стояла прямо, потом покатилась через комнату. Он повалился на стол, но не удержался и рухнул на пол; тяжелое тело соскользнуло со шпаги Блеза.

Панель треснула и подалась внутрь.

Блез прыжком метнулся на помощь королю. В этот миг д'Анжере взял верх. Ему удалось высвободить запястье, и он поднял рукоять шпаги, готовясь обрушить её на голову противника.

Но удар не состоялся. Кинжал Блеза вонзился в шею д'Анжере сзади.

Король тут же вскочил на ноги и подхватил шпагу противника.

— Сюда, — задыхаясь, прохрипел Блез, — сюда… — Он указал шпагой на все ещё открытый потайной ход. — Быстрее, сир!

Анна Руссель с трудом встала на колени, держась руками за голову. Следуя за королем, Блез наклонился, поднял её и, обхватив одной рукой за талию, почти неся её, достиг дверцы и помог Анне пройти первой; затем, войдя в потайной ход, захлопнул дверцу — пружина защелкнула замок.

Позади, в комнате, с треском распахнулась дверь. Раздался шум многих голосов.

Блез стоял, с трудом переводя дыхание. В проходе было темно, хоть глаз выколи.

— Если мы пойдем вниз, то попадем в ловушку, — тяжело дыша, проговорил король. — Можно было бы занять позицию в галерее — возможно, удалось бы ускользнуть от них…

— Ваше величество знает дорогу?

— Да. Вверх по лестнице.

Из-за перегородки до них донесся сдавленный голос:

— Потайной ход… вы найдете их там… потяните вниз этот выступ…

Глава 53

В полной темноте, как слепые, они поднялись наверх, до уровня основного туннеля, и поспешили вперед, нащупывая руками стены с двух сторон. Тьма была настолько густой, что они воспринимали её как нечто осязаемое, как преграду, сквозь которую приходится пробивать себе путь.

Не раз Блез, поддерживающий шедшую впереди Анну, чувствовал, как она спотыкается на ходу; и ему становилось страшно при мысли, что она может свалиться без сознания в этой тесной, темной щели. Путь показался им намного длиннее, чем был на самом деле; но наконец они остановились, сбившись тесной группой, у подножия лестницы, ведущей на галерею.

— Пришли, — гулко прозвучал голос короля, усиленный пустотой туннеля. — Но будь я проклят, если знаю, как отворить дверь, которая там, наверху. А искать скрытые хитрые засовы некогда… Ох! Клянусь Богом, они идут по пятам…

В дальнем конце прохода забрезжил свет. Действительно, некогда… Преследователи, направляемые смертельно раненным де Норвилем, проникли за потайную дверцу и теперь приближались.

— Я думаю, что это крышка люка, которую можно поднять, — сказал Блез. — Надо попробовать.

Король уже шел по ступеням.

— Вверх, миледи! — торопил Блез, у самого же от страха к горлу подкатывало. Если люк не удастся открыть, то они окажутся заперты здесь, как крысы в норе.

Оттуда, где находился король, донеслось радостное восклицание. Над ними показался чуть заметный квадрат — галерею освещал рассеянный лунный свет. Секундой позже они были наверху. Но в тот же миг донесся топот ног — уже на лестнице.

Блез захлопнул крышку люка и почувствовал, как она поднимается у него под ногами. Король, оглядевшись в поисках чего-нибудь тяжелого, заметил у противоположной стены бронзовую статую святого Георгия, слегка приподняв её, потащил волоком, затем с помощью Блеза установил на податливый квадрат пола.

— Постойте-ка здесь на часах, монсеньор святой, — произнес он, тяжело дыша. — Обещаю вам сотню свечей, если этой ночью вы поможете нам, потому что, по правде говоря, это нам ох как нужно!

Если бы снизу могли нажать одновременно хотя бы двое, то статуя наверняка не удержала бы их. Однако в узкий проход мог проникнуть только один человек, и святой Георгий стоял непоколебимо.

Блез сказал:

— Может быть, на крышу…

Однако при первом же взгляде в ближайшее окно пришлось оставить надежду. Этим путем не уйти. Водосточных желобов не было. Стена обрывалась вниз отвесно.

Франциск проверил шпагу, которая досталась ему от д'Анжере, оценил её уравновешенность и упругость.

— Неплоха, — заметил он.

Халат он сбросил после борьбы и стоял теперь, высокий, худощавый и стройный, в своей широкой белой рубашке и коротких штанах — очень подходящий костюм для фехтования.

— Мсье, — продолжал он, — если вы согласны, то давайте займем позицию наверху главной лестницы, а не будем дожидаться этих мерзавцев здесь. Это даст нам, по крайней мере, преимущество в положении и какой-то простор — не будем толкать друг друга локтями. Чувствую, что нам предстоит здесь жаркий бой с сомнительным исходом. Но никто не скажет, что король Франции не оставил на шкурах этих волков нескольких дырок на долгую память!.. Сударь, как-то странно, что я не знаю ни вашего имени, ни по какому счастливому случаю вы оказались в той комнате, чтобы спасти мне жизнь. Позвольте сказать, что я не мог бы желать себе лучшего товарища для боя и для смерти — если до того дойдет… Ваше имя?

Во время схватки в комнате Анны Франциск был полностью поглощен своей рукопашной с д'Анжере и не слышал реплик де Норвиля, обращенных к Блезу; полутьма, а затем и полная тьма, в которой происходило все действие, не давала узнать, кто находится с ним рядом, не говоря уже об изменившейся внешности Блеза.

— Ваше величество, — ответил тот, — я слуга госпожи регентши, которого она послала сюда с тем, чтобы я оказался полезным вашему величеству в случае необходимости. Она и маркиз де Воль подозревали, что де Норвиль совершит что-то вроде того удара, который он попытался нанести вам только что. А имя мое не доставит удовольствия вашему величеству… меня зовут Блез де Лальер.

На миг король застыл неподвижно с полусогнутой шпагой д'Анжере в руках. Потом тихо повторил:

— Де Лальер! Боже милостивый!

После короткого молчания он добавил:

— Сейчас не время говорить о моей несправедливости к вам, сударь, и к другим моим друзьям… но если я останусь жив, то буду говорить о ней позже — и подробно…

До них донеслись голоса людей, спешивших по коридору второго этажа.

— Займем-ка лучше нашу позицию.

Повернувшись к Анне, король сказал холодно — и Блез отметил про себя, что тот словно бы впервые после нападения заметил её присутствие:

— Миледи, для вас будет лучше присоединиться к своим друзьям, которые там, внизу. Я благодарю вас за то, что вы только что рисковали своей жизнью ради спасения моей. Я полагаю, что, когда дошло до дела, вам стало противно убийство. Иуду, говорят, так же тошнило… Извольте пройти вперед.

Когда они достигли верхней площадки лестницы, несколькими ярдами ниже уже показались вооруженные люди. Увидев короля и Блеза, они приостановились, поджидая, пока подоспеют сообщники.

При свете большой, затянутой тканью лампы, свисавшей на длинном шнуре с потолка лестничной клетки, можно было заметить растерянность на их встревоженных лицах. Без вождей воинство Бурбона никак не могло сообразить, какого курса держаться. Простым дворянам не так-то легко решиться идти в бой против короля.

— Эй, вы там! — крикнул Франциск. — Перемирие, чтобы эта дама смогла пройти вниз. Она принадлежит не к моей партии, а к вашей.

Головной убор Анна где-то потеряла, и её волосы падали на плечи, словно бронзовый водопад. Она стояла у дверей галереи.

— Нет, — сказала она. — Я остаюсь здесь… — Она не отрывала глаз от Блеза.

Суета в коридоре внизу на время прекратилась.

— Опустите меня, — произнес голос, то ясный, то неразборчивый и вымученный, но, без сомнения, принадлежавший де Норвилю. — Во имя Бога!.. Чего вы ждете?.. Вы, ле Пон… Вы, Беро… ведите остальных. Вперед, наверх, все вместе!.. Вас двадцать — вы что, не справитесь с двумя?..

Слова прервались приступом кашля, но потом послышались снова:

— Один удар — и дело сделано… Потом в Овернь, не жалея шпор… И разнесите новость… Вперед!

Однако рывок людей, собравшихся теперь на лестнице, задержался ещё на миг.

Перекрывая голос де Норвиля, по всему зданию раскатился звонкий, переливчатый, тревожный и нетерпеливый зов трубы. Это был старый сигнал общего сбора королевских рот, отчаянный призыв: «Под знамя!» Он пробудил гулкое эхо в доме, прежде чем угасла последняя нота.

— Это тот сумасшедший трубач, — объяснил кто-то. — Он ускользнул от нас, забрался на западную башню и забаррикадировался там. Пусть себе дудит, не жалея духу, если ему от этого легче!

— Молодец Франциск! — сказал король Блезу. — Храброе сердце! — И понизив голос, прибавил: — Был какой-то разговор насчет де ла Палиса…

— Я послал ему известие, но ничего не вышло. Мы не можем рассчитывать на маршала… Ваше величество прибыли на день раньше.

— Ну, значит, вдвойне дурак! Ладно, повеселимся, господин де Лальер! У нас есть шпаги — и хороший случай, чтобы их пустить в дело. Вот подходят эти сукины дети… Метьте им в рожи.

И возвысил голос до крика, раскатившегося под сводами лестничной клетки:

— Франция! Франция!

Словно трубач на башне мог слышать его, пронзительный сигнал звучал снова и снова, заглушая клич «Бурбон!», с которым нападающие бросились вверх по ступеням.

На лестнице могли поместиться трое в ряд. Заняв каждый свою сторону, король и Блез разделались с первым рядом нападающих, нанеся колющие удары в лицо, а Блез вдобавок уперся ногой в кирасу стоявшего в центре и столкнул его вниз. Когда эта тройка свалилась на тех, кто стоял позади них, возникла сумятица, которая на миг задержала следующую атаку.

— Франция!.. — кричал король.

А труба на башне гремела:

— Под знамя!

Вторая атака была не успешнее первой. Однако при третьем рывке волна нападающих докатилась до площадки и, отступив было, хлынула затем вперед.

— Назад, сир! — закричал Блез, принимая на свой клинок две шпаги и парируя удар третьей кинжалом. — Назад! Мы задержим их в дверях.

Однако королю, оказавшемуся на миг в окружении, пришлось прорываться — и не без трудностей. С дерзостью загнанного в угол льва, собрав всю свою энергию и искусство, он расчистил место вокруг себя и присоединился к Блезу; рубашка на нем была разорвана, правая рука кровоточила.

— Ваше величество, вы ранены?

— Ерунда, царапина.

Затем последовала пауза; окружившие их кольцом люди на площадке явно не решались двинуться навстречу двум грозным шпагам. Блез мельком заметил Анну, прижавшуюся к стене позади, её широко раскрытые глаза неотрывно глядели на него. Звук трубы стал ещё громче. Просто не верилось, что человеческие легкие могут обладать такой силой.

— Под знамя!

У Блеза вдруг дрогнуло сердце. Ей-Богу, это не одинокая труба. Еще одна гремит в вестибюле, двумя этажами ниже.

— Сир, вы слышите?

— Слышу ли я! Клянусь святой Барбарой! Я не глухой и не умер… О! Решился наконец?

Один из врагов метнулся вперед. Кольцо нападающих сузилось. Но сейчас, продолжая биться, напрягая последние силы в рукопашной, Блез прислушивался с надеждой; он услышал, как внизу на лестнице поднялся лязг оружия, покатился вал новых голосов:

— Франция! Франция!

Пот заливал ему глаза. Он едва разглядел, что произошло. Нападающие исчезли, словно растаяли, теперь его окружали другие лица. Человек в полном латном доспехе откинул забрало и опустился на одно колено перед королем.

— Благодарение Богу, сир, мы пришли не слишком поздно! Клянусь моей душой, труба Франциска последние четверть лиги несла нас, как на крыльях. Все ли благополучно с вами, ваше величество?

— Благополучно — и ещё более благополучно оттого, что я вижу вас, господин маршал. И благодарю вас всех, господа.

Повернувшись к Блезу, король крепко сжал его плечо:

— Что касается вас, господин де Лальер… едва ли уместно, чтобы король Франции был в столь неоплатном долгу у одного человека.

Блез вытер глаза рукавом:

— Я исполнил свой долг, сир, но, в конечном счете, это Пьер де ла Барр известил обо всем маршала и спас нас обоих.

— Так где же он? Ему стоит лишь назвать награду, которую он желал бы получить.

Поднялся крик — все звали де ла Барра. Кто-то помчался на поиски — но юноша исчез.

Глава 54

Страх, о котором говорила Рене, не давал покоя Пьеру все время, пока он выполнял свою миссию в Фере. После возвращения он сразу же кинулся разыскивать её, вместо того чтобы принять участие в бою, в котором солдаты де ла Палиса сразу же стали одерживать верх.

Не найдя её в доме, он спустился к тому месту, где они расстались. И здесь обнаружил её у самой воды. Вначале он даже испытал облегчение: возможно, она выбежала сюда, когда начался бой, возможно, потеряла сознание? Он наклонился, позвал её по имени. Она не шелохнулась. И тогда он, объятый ужасом, коснулся её головы — и отдернул руку.

— Рене, милая! Любовь моя!

Нет, нет, конечно, она не могла умереть. В лунном свете она выглядела так, будто просто спала…

И все же ему пришлось поверить в то, во что невозможно было поверить.

Он поднял её и на руках понес в дом. Как рассказывали очевидцы, это выглядело так, словно мертвый нес мертвую. Он что-то говорил, но это не был его голос. Он всего лишь спросил, в какую комнату её можно отнести; и, когда ему указали маленькую комнату в башне, где стояла узкая кровать, он уложил её, тщательно расправив складки белого с серебром платья. Зажег свечи, которые ему принесли, и поставил их у головы и у ног Рене. И наконец, опустившись на скамью рядом с ней, уставился в пустоту.

По-видимому, он не замечал тех, кто входил, не видел и Блеза, который стоял рядом с ним, положив руку ему на плечо, в печали, слишком горькой, чтобы её можно было выразить словами. Он не видел де ла Палиса, когда тот зашел в комнату, чтобы произнести молитву. Он не понимал, что приходил король и ушел потом, так и не произнеся ни слов утешения, ни обещаний награды.

Он ничего не видел вокруг, кроме мира, простертого между свечами, — своего потерянного мира.

Наконец — это ошеломило всех — он поднял глаза на Анну Руссель, которая стояла по другую сторону кровати. Она тоже, казалось, ничего не замечала, кроме лица Рене, такого мирного при свечах.

— Миледи, — сказал он, — я буду вечно обязан вам, если вы сможете найти для мадемуазель, моей любимой, вуаль, такую, как надевают невесты… Это возможно? Я обещал ей.

— Да, — ответила Анна. — Я найду.

И покинула комнату; глаза её были так же пусты, как у Пьера.

Вернувшись через некоторое время, она принесла с собой длинную полосу золотых кружев, которыми накануне вечером восхищался король, — кружев, привезенных с Востока на венецианской галере. Потом, заботливо накрыв ими голову Рене, она легкими прикосновениями тщательно уложила складки в великолепную фату, которую могла бы надеть и принцесса крови.

— Довольны ли вы, сударь?

Он стоял молча. Потом взял руку Рене.

— Правда ведь, она прекрасна, миледи? Правда, она прекрасна?

— Не может быть прекраснее.

Он держал руку Рене, губы его шевелились, но Блез видел, что он произносил не молитву. Он шептал:

— Я, Пьер Луи…

Еще некоторое время он держал её руку в своей. Потом вдруг рухнул на колени и, закрыв лицо руками, уронил голову на кровать.

Так они его и оставили.

А в другой комнате, на первом этаже, король и де ла Палис стояли у кушетки умирающего де Норвиля. Изворотливый до последней минуты, он ускользал от них; и глаза их были суровы, а губы плотно сжаты. Над ним не удастся учинить королевское правосудие на большой площади в Лионе в назидание прочим негодяям. Помехой тому будет смерть. Однако, может быть, он заговорит, прежде чем умереть…

Де Норвиль отослал дворцового капеллана, которого позвали для совершения последних таинств (ибо в этом нельзя было отказать даже последнему негодяю — такой отказ считался смертным грехом).

— Нет, нет, дом Тома, — прохрипел он, — не утруждайтесь. Я могу дурачить других, но не себя…

И король нашел в этом некоторое утешение. В конце концов, ад — неплохая замена большой площади в Лионе, и пребывание там тянется дольше. Теперь, стоя рядом с ла Палисом, он смотрел в лицо де Норвиля, все ещё красивое, когда его не искажала гримаса боли. Глаза были закрыты, на губах то и дело выступала кровавая пена, он быстро слабел.

— Ну! — проворчал де ла Палис. — Вы так ничего и не хотите сказать нам? Что вы потеряете теперь, говоря правду?

Ответа не последовало. Маршал прибавил:

— Черт побери, дьявол унес удачу…

И тут де Норвиль внезапно открыл глаза. Губы его скривились:

— А что я выиграю? Вот в этом все дело, господа…

Однако минуту спустя он прошептал:

— У меня есть время ответить на один вопрос.

— Скажите мне, — спросил король, — какую роль сыграла в этом миледи Руссель?

— Да… — Де Норвиль захлебнулся на миг кровью, клокотавшей в горле. — Письмо к ней… от сэра Джона… в моем бумажнике. Инструкции ей.

Ему удалось улыбнуться.

— На этот раз не подделка. Совершенно убийственное!

Он указал на боковой карман. Де ла Палис вынул оттуда несколько бумаг, в том числе и письмо, которое передал королю.

Франциск поспешно развернул его, повернувшись к свечам. Лицо его потемнело.

— Действительно! — сказал он, закончив читать. — Такая же Иуда, как вы.

Де Норвиль сделал невероятное усилие, чтобы сказать:

— Мы с нею так похожи. Вместе мы могли бы достигнуть… огромной власти в Европе. Приподнимите меня немного, господин де ла Палис. Мне будет легче говорить.

Маршал хмуро приподнял его, сунул за спину подушку и отступил.

— Большое спасибо, — сказал де Норвиль, переведя дыхание. — Да… одаренная женщина… хладнокровный ум. Она смеялась над… доверчивостью вашего величества.

Его голос слабел:

— «Король дурак» — так она обычно говорила… «Король — дурак».

Де ла Палис поднял руку, но Франциск перехватил ее:

— Нет. Слушайте внимательно. И запоминайте то, что слышите.

Глаза де Норвиля блеснули. Лицо исказилось гримасой — то ли боли, то ли торжества, трудно было сказать.

— Она давала мне советы… насчет покушения. Но я не хотел использовать яд… оружие женщины… Может быть, я ошибся… По-моему… она боится вида крови… Ее единственная слабость…

Приступ кашля сотряс его тело, на губах выступила красная пена.

— Передайте ей… мою любовь.

Де ла Палис перебил:

— Правда ли это? Вспомните, то, что вы сказали, приведет её на костер.

— Моя предсмертная исповедь, — прошептал де Норвиль. — Смотрите же… передайте ей мою любовь.

Начались судороги. Де Норвиль повалился на бок, сдернув покрывало, и минуту спустя затих. Когда де ла Палис перевернул тело, на искаженное лицо было страшно смотреть.

Король и маршал, отвернувшись, перекрестились.

— Жаль, — пробормотал де ла Палис, — что мы не смогли узнать больше.

— Мы узнали достаточно, — процедил король. — Клянусь моей душой, его труп сгорит на одном костре с нею.

Глава 55

Луиза Савойская в сопровождении маркиза де Воля покинула Лион сразу же после получения известия о безрассудном поступке короля — его неожиданном отъезде. Она мчалась во весь опор до самой ночи и, снова пустившись в путь на рассвете, прибыла в Шаван-ла-Тур утром следующего дня. Страх подгонял её.

Известие, что изменить дату выезда предложил королю де Норвиль, подтверждало подозрения насчет него и указывало на неминуемую опасность. Со своей обычной предусмотрительностью регентша позаботилась, чтобы ла Палис прибыл в Фер заранее, имея день в запасе, но весь её план был все-таки достаточно рискованным и не исключал непредвиденных случайностей.

Тем сильнее было её торжество, когда всадник, высланный вперед на разведку, вернулся с известием о событиях прошлой ночи — смерти де Норвиля и о том, что король жив, здоров и вне опасности.

Все произошло в полном соответствии с её желанием, и, сходя с лошади на парадном дворе Шаван-ла-Тура, она имела полное основание бурно радоваться.

Однако ни она, ни маркиз не были настолько бестактны, чтобы подчеркивать свою помощь королю. Франциск выглядел смиренным и виноватым и нуждался не в упреках, а в утешении.

— Честное слово, мне так стыдно, — сказал он им, — в такой ситуации, как эта, я предпочел бы находиться в окружении своих врагов, а не друзей. И я самым униженным образом прошу ваши светлости проявить милосердие и не сыпать мне соль на раны. Они и без того достаточно саднят…

Это был прозрачный намек на то, чтобы его мать и старый министр обошли молчанием многие подробности и возложили всю вину на де Норвиля. Его величество оказался не единственным, кого ввел в заблуждение этот непревзойденный лицемер и негодяй. Даже проницательный канцлер Дюпра был совершенно одурачен, как и большинство придворных.

— Да, — заявила регентша, — воистину можно утверждать, что проклятый де Норвиль заключил союз с самим сатаной. Стало быть, нет ничего удивительного в том, что король, несмотря на всю свою врожденную проницательность и интуицию, стал жертвой дьявольских козней, от которых не были защищены и величайшие святые.

Однако точнее всего сущность де Норвиля сумел выразить в немногих словах Дени де Сюрси:

— Он был, ваше величество — говорю это с грустью, — самым совершенным образцом человека нашей новой, современной эпохи, какого я имел несчастье знать. Он был воплощением ума — не имея ни сердца, ни малейшей крупицы веры… Красоту он любил, но не находил в ней ничего божественного. А это однобокое, ничем не одушевленное почитание разума и искусства — убеждение, которое превращает человека в дьявола. Возблагодарим же небо за нашу глупость — если это глупость, — которая побуждает нас к страху Божьему и к почитанию прошлого. Ибо таким образом мы склоняемся к тому, чтобы меньше думать о себе… и о нашей банальной бренности…

Франциск согласился:

— Верно говорите, господин маркиз, верно говорите. Я буду держать вашу мысль в памяти… Однако как же сохранить в тайне это мерзопакостное дело? Нельзя допустить до всеобщего сведения, что короля надули, как дурачка, — это не пойдет на пользу общественным интересам. Мы не должны оказываться в смешном положении.

— Я распорядилась насчет этого, — вмешалась регентша. — Вы приехали сюда инкогнито, и в письменных документах об этом визите не будет упомянуто. Ваши дворяне, которых прошлой ночью захватили врасплох и обезоружили, имеют все основания держать язык за зубами. Маршал ручается за своих кавалеристов. Мерзавцы низкого звания, принявшие участие в покушении, будут повешены незамедлительно. И, наконец, не помешает, чтобы миледи Руссель сожгли в Фере или в Монбризоне по обвинению в заговоре и покушении на убийство вашего величества. Вот тогда не будет ни слухов, ни сплетен.

— Благодарю вас, мадам, — одобрил король. — Вы подумали обо всем. Я поклялся, что тело де Норвиля привяжут к ней и бросят в тот же костер. И отвезут их туда вместе, в одной телеге. Они были так похожи, по его словам. «Передайте ей мою любовь», — так он сказал, испуская последний вздох… Честное слово, их нельзя разлучать.

Луиза улыбнулась своей скупой улыбкой:

— Очень уместное суждение. Пусть в глазах общества она будет связана с ним, а не с вашим величеством. Она может потребовать суда, однако, как чужеземная шпионка, она стоит вне закона. Она уже знает свой приговор?

— Он будет вынесен сейчас же.

И король отправил слугу сообщить страже, чтобы привели английскую женщину, известную под именем Анна Руссель.

— Только не размякните, — предупредила регентша, искоса взглянув на него.

Король вспыхнул:

— Мадам, быть зачарованным — не преступление, как ваше высочество только что подчеркнули. Однако, поверьте мне, чары начисто разрушены минувшей ночью… А чародейка должна сгореть.

Тем временем королевское решение относительно Анны Руссель довели до всеобщего сведения, как и обвинения против нее, высказанные умирающим де Норвилем.

Об этом поведал Блезу тот самый стражник, что стоял у дверей де Норвиля и был свидетелем его смерти.

«Его величество, — рассказал стражник, — страшно разъярился на мадемуазель де Руссель не только из-за того, что случилось, но и по причине письма, которое представил де Норвиль в подтверждение своих слов. Хуже всего было обвинение в том, что миледи отравила бы короля, если бы де Норвиль позволил ей. И в довершение всего она ещё и смеялась над королем и называла его дураком».

Добрый солдат, рассказывая это, всего лишь подлизывался к Блезу, как герою дня и новому фавориту. Ему случилось быть среди кавалеристов маршала, которые присутствовали в охотничьем домике де Шамана, и он знал о проделке Анны, чуть не стоившей Блезу жизни. Рассказ солдата мог быть для него только приятным — ведь Блез наверняка жаждал возмездия.

Так что бравый кавалерист никак не мог взять в толк, почему мсье де Лальер слушает его с таким мрачным видом.

Что касается «исповеди» де Норвиля, то Блез сразу же понял, что это был последний укус подыхающей гадюки. Разговор, который он подслушал в комнате Анны, вполне это подтверждал. Однако о письме он ничего не слышал. Он не знал, было ли ей известно о нем, и, несмотря на поздний час, послал пажа выяснить, не может ли он переговорить с ней.

— Очень сожалею, мсье, — сказал юноша, вернувшись. — Миледи теперь заключена под стражу, и никто не может разговаривать с ней без приказа короля.

После этого Блез всю ночь не смыкал глаз, хотя и был совершенно измотан. Человек, которому все в Шаван-ла-Туре бесконечно завидовали, мог считать свой успех лишь самой горькой иронией судьбы. Из-за этого успеха Анна Руссель, женщина, которую он любил больше жизни, оказалась обречена — если ему каким-то образом не удастся её спасти.

Он прекрасно понимал, насколько трудна эта задача. Король уже не испытывал никакого влечения к Анне. Страстная влюбленность превратилась в черную ненависть.

Все события свидетельствовали против неё — и отчасти справедливо. Она воспользовалась своим обаянием, завлекла короля в ловушку, с тем чтобы захватить его в плен. Утверждение, что она не хотела его смерти и играла ненавистную ей роль из-за своей верности английской короне, — слабое оправдание. В глазах короля она все равно оставалась виновной.

В голове у Блеза, метавшегося на постели, кошмарные картины ужасной смерти, уготованной Анне, чередовались с фантастическими планами её спасения — слишком далекими от реальности, чтобы их стоило обдумывать всерьез. Нет, если уж можно как-то спасти Анну, то не силой, а убедив короля хитрыми и умными аргументами. Он сочинял в уме одну речь за другой, понимая, что, когда наступит час, ему придется пустить в ход всю свою смекалку, импровизировать на ходу — и надеяться на Бога.

Прибытие утром маркиза де Воля пробудило в нем надежду.

Стремясь заручиться его поддержкой, он излил вельможе свои чувства, как только смог поговорить с ним наедине. Однако де Сюрси не был склонен ему сочувствовать.

— Сын мой, — ответил он, — я хорошо понимаю, что ты увлечен этой женщиной. Ее очарование проявлялось не раз и в полной мере. Возможно, она не так виновата, как кажется. Однако факт остается фактом: она могла отказаться служить приманкой на крючке де Норвиля — и не отказалась. Она совсем не дура и должна была понимать, с человеком какого рода имеет дело. Следовательно, не её заслуга, что король жив и королевство не находится в столь тяжелом положении, чтобы не оставалось надежды его спасти. Казнь на костре ужасна — я искренне желаю, чтобы её не существовало, однако виновные в покушениях на жизнь короля подвергались и более жутким наказаниям. Не вижу основания щадить её, когда многих других, куда более невиновных, посылали на костер. Нет, сын мой, чтобы речами спасти её, потребовался бы язык самого покойного де Норвиля, а он, видит Бог, сделал все, чтобы подписать ей смертный приговор…

Де Норвиль! Внезапно Блеза словно озарило. Как действовал бы де Норвиль в этом случае? Разве он спорил бы по поводу отдельных сомнительных моментов, разве цеплялся бы за мелочи, если бы пожелал спасти ее? Конечно, нет!

Чтобы её погубить, он до последнего вздоха, не стесняясь, громоздил одну ложь на другую. И если для того, чтобы защитить её, нужен де Норвиль, — что ж, придется действовать так же, как это делал покойник.

Пусть де Норвиль спасет её от мести де Норвиля! Жгучая ненависть, которую Блез питал к нему, живому или мертвому, находила удовлетворение в этой мысли.

Глядя на проблему глазами де Норвиля, Блез решил как можно лучше использовать свое единственное значительное преимущество. Прошлой ночью в бою он, рискуя жизнью, не раз и не два спасал короля. Прежние подозрения государя обернулись своей противоположностью, и все, что ни сказал бы сейчас Блез, прозвучит убедительно. Однако ему необходима удача. Он должен сыграть роль де Норвиля прежде, чем король произнесет приговор Анне и поставит себя тем самым в такое положение, что не сможет отступить, не теряя достоинства.

— Монсеньор, — попросил он маркиза, — не окажете ли вы мне, по крайней мере, такую милость: намекните королю, что я был бы благодарен за краткую аудиенцию до вынесения окончательного приговора миледи Руссель. Есть некоторые обстоятельства, о которых я ещё не сообщил ему — и, честно говоря, вашей светлости тоже, — и которые относятся к делу.

— Это я обещаю, — согласился де Сюрси, — однако, сын мой, Богом заклинаю, будь осторожен. Твое положение сейчас как нельзя прочное. Не погуби себя ради глупых сантиментов, ради чувства к женщине, которая того не заслуживает.

— Не сомневайтесь, я буду по-настоящему осторожен, монсеньор, — ответил Блез.

Потом, все время мысленно оглядываясь на де Норвиля, он поспешил уйти, чтобы придать себе как можно более презентабельный вид. Образцовый негодяй, которого он сейчас копировал, всегда выглядел безупречно. Король не любил людей неухоженных, неряшливо одетых.

С помощью двух пажей, которые сегодня были готовы оказать любую услугу господину де Лальеру, Блез сбрил бороду, подстриг и причесал волосы, достал себе новый костюм из гардероба де Норвиля и достиг надлежащей степени великолепия.

Если бы только Анна, беспокоился он, подыграла в нужную минуту! Это был ещё один рискованный момент. Он все отдал бы за возможность обменяться с нею двумя словами. Хотя её и обвиняли в двуличии, он более всего боялся присущей ей честности.

Затем он снова поспешил к маркизу в надежде, что тот обеспечил ему желанную аудиенцию. Но удача, увы, изменила ему, — Франциск уже отдал приказ, чтобы миледи Руссель привели к нему в большой зал. Король и регентша заняли свои места. Для разговора с глазу на глаз не оставалось времени.

Самое большее, что удалось сделать де Сюрси, — это получить для Блеза сердечное приглашение присутствовать при вынесении приговора.

— И правда, — сказал король, — это я ему должен.

Глава 56

Переступив порог большого зала, Блез почувствовал, как у него похолодело в груди от страха. У стены сидели Франциск и регентша. Рядом с ними стоял ла Палис. При короле несли дежурство де ла Гиш, де Брюж и де Монпеза, имевшие подобающий случаю удрученный вид. У дверей и вдоль стен были расставлены часовые — кавалеристы маршала. Чтобы говорить перед такой аудиторией, Блезу потребуется вдвое больше смелости и красноречия, чем если бы он беседовал с королем наедине.

Однако при мысли о де Норвиле он успокоился и приободрился. Разве этот подлец растерялся бы даже перед полным залом людей? Де Норвиль сумел бы великолепно воспользоваться таким случаем. Он просто держался бы ещё более нагло и самоуверенно. А что под силу мерзавцу, то может сделать и Блез, — тем более, что ему абсолютно безразлично, что с ним произойдет в случае провала.

Увидев его и маркиза, король поманил их рукой:

— Подойдите сюда, господа. Справедливость требует, чтобы вы, мои добрые друзья, стояли рядом со мною при завершении дела, в котором вы сыграли столь достойную роль. Я надеюсь сейчас вознаградить вас за… — король помедлил, — за досадные неудобства, которые вы, возможно, претерпели в связи с… этим делом, — вознаградить, свершив правосудие над вашим и моим врагом.

Блез отвесил королю и регентше такой поклон, что и сам де Норвиль не постыдился бы его.

Луиза улыбнулась ему:

— А-а, господин де Лальер! Я слыхала о вас просто поразительные вещи. Вы с лихвой оправдали мои надежды. Будьте уверены, я этого не забуду.

— И я в восторге, — с удовлетворением вставил король, — оттого, что вижу вас восстановившим силы после трудов прошлой ночи. Клянусь честью, вы просто преобразились…

Он прервал речь, потому что господин де Люпе, стоявший у двери, объявил о прибытии арестованной.

Улыбки исчезли. Лица окаменели. Под суровыми взглядами, в полной тишине, Анна Руссель в одиночестве направилась через зал к своим августейшим судьям. С невозмутимым лицом, высоко подняв голову, она медленно шествовала, словно принимала участие в какой-то придворной церемонии.

На ней был длинный зеленый плащ, который оттенял бронзу её волос и как бы прибавлял ей роста. Бесстрашная, стройная, величественная, как королева, она произвела впечатление даже на враждебно настроенных зрителей; молчание ещё более сгустилось, когда она приблизилась к королю.

Ее поведение облагораживало происходящее. Она была не просто женщиной, подлежащей суду, — она была знатной дамой великой державы, воплощением славного рода Русселов, гордости Англии.

Она остановилась в нескольких шагах от короля и сделала глубокий реверанс, какого требовало хорошее воспитание; однако на колени она не встала, и никто не оказался настолько мелочным, чтобы добиваться исправления этой ошибки.

Последовало непродолжительное молчание. Как, в отчаянии думал Блез, как заговорить в таких обстоятельствах? Каким предлогом воспользоваться, чтобы его выслушали прежде, чем король предъявит обвинение Анне, за которым сразу же последует приговор? Очень многое зависит от правильного выбора момента!

И тут удача неожиданно повернулась к нему лицом: вместо того, чтобы обратиться к Анне, король взглянул на него.

— Господин де Лальер, некоторое время назад, в Сен-Жюсте, введенный в заблуждение коварством негодяя, которого вы отправили прошлой ночью в ад и тем оказали мне большую услугу, я приговорил вас к смерти в присутствии этой женщины — сообщницы и приманки де Норвиля. Тогда она праздновала победу. Ныне будет только справедливо, чтобы торжествовали вы, зная, что она понесла заслуженное возмездие за свои происки, для расстройства которых вы сделали столь многое. Я поздравляю вас.

Блез глубоко вздохнул. Он взглянул на Анну: она смотрела на него странным взглядом, которого он не мог понять. Она слегка улыбнулась.

— Ваше величество, — ответил он в лучшем де-норвилевском стиле, — вы — воплощение доброты. Это дает мне смелости молить ваше величество о разрешении раскрыть тайну, которую из-за обилия событий прошлой ночи и нынешнего дня я не успел сообщить вашему величеству. Я убежден, сир, что сведения, которые я, если позволите, представлю вам на рассмотрение, сослужат должную службу правосудию и вашей королевской воле.

— Вот как? — Король пристально взглянул на него. — Ну что ж, говорите.

Де Сюрси поджал губы и отрицательно качнул головой, но Блез не смотрел на него.

— Прежде всего, сир, невозможно поверить, чтобы миледи Руссель была сообщницей мерзавца де Норвиля, поскольку она так же всем сердцем принадлежала мне, как была предана всей душой вашему величеству. И это нисколько не удивительно, ибо я имею честь сообщить вашему величеству, что миледи — моя нареченная невеста.

Если бы прямо в середину просторного зала ударила молния с ясного неба, то её действие не было бы столь поразительным. Всеобщее изумление выразилось в безмолвном оцепенении. Однако никто из присутствующих не выглядел столь ошеломленным, как сама Анна Руссель. Ее губы приоткрылись. Широко распахнутые глаза уставились на Блеза с видом полнейшего непонимания.

— Ваша нареченная невеста! — наконец выдохнул Франциск. — Но она была помолвлена с де Норвилем.

Теперь, проломив брешь в стене и став ногой в пролом, Блез решил любой ценой удержать позицию. Нагромождать ложь на ложь. Не давать тем, кто её слышит, времени на размышление. Однако в полном соответствии с методами де Норвиля добавлять иногда каплю истины — для большего правдоподобия.

— Да, сир, она была помолвлена прежде, чем встретилась с ним, — это сделали её брат, милорд Руссель, и кардинал Йоркский. Но она с гордостью отказалась от такой помолвки и сделала мне честь, пообещав свою руку.

— Когда это было? — резко спросила регентша.

— Мадам, если бы я не старался всеми силами строго придерживаться истины, то сказал бы, что во время нашей поездки в Женеву, потому что именно в то время мы по-настоящему поняли свои чувства друг к другу. Но миледи состояла тогда на службе у своего короля, я же, конечно, принадлежал его величеству королю Франции. Мы согласились подождать окончания её службы и лишь после этого обручиться и дать друг другу обеты верности, чтобы оба могли чувствовать себя свободно, поступая по велению совести и в интересах наших враждующих государей. И в самом деле, она блестяще действовала в пользу Генриха Английского… Однако, чтобы быть точным, мадам, скажу, что мы обменялись обетами в охотничьем домике господина де Шамана, после того, как она так провела меня. Ибо тогда она решила, что её служба Англии подошла к концу. Этим, сир, — он повернулся к Франциску, — этим и объясняется, почему миледи Руссель не скрывалась от ареста, несмотря на самые пылкие мои настояния. Она отправилась в Лион не для того, чтобы участвовать в заговоре против вашего величества, но чтобы спасти мне жизнь.

— Однако, послушайте, — запротестовал король, — она не сделала ничего, насколько я помню…

— Сир, с вашего позволения, она сделала все. Она обеспечила мой побег из Пьер-Сиза…

И, чтобы не давать времени на неудобные вопросы, Блез пустился в подробности насчет мэтра Тибо и его подкупа, чем ещё больше замутил воду. Пока он говорил, его взгляд то и дело обращался к Анне. Она смотрела на него со странным, то ли недоуменным, то ли насмешливым выражением, которое нисколько не придавало ему уверенности… О Господи, если бы она только подтвердила его слова! Должна же она понимать, что, если не поддержит его, на его шее затянется петля, которую он сам же и завязывает. И чувствуя в этот миг твердую почву под ногами, прибавил:

— Разве это не так, миледи?

К его безмерному облегчению, она кивнула:

— Да… Это правда.

— Ну, за это, — воскликнул король, — я ей благодарен, клянусь Богом. Но разве не действовала она заодно с де Норвилем, когда приехала сюда, в Шаван-ла-Тур, притворилась его невестой, старалась понравиться нам, скрывала его заговор и тем самым содействовала ему, так что мы чуть не потеряли нашу жизнь? И это, по-вашему, называется верность вам и преданность нам?

Лед настолько тонок, что выглядит как прозрачная вода… А ну-ка, пусть де Норвиль заговорит так, как никогда не говорил раньше!

— Сир, я прошу ваше величество вспомнить о дьявольских чарах, которые пускал в ход этот архизлодей де Норвиль, чтобы представляться перед вашим величеством светоносным ангелом. Таковы были эти чары, что даже госпожа регентша или монсеньор де Воль не могли лишить его ореола в глазах вашего величества. А теперь обратимся к положению миледи: пленница, признанная английская шпионка… Если бы она предупредила ваше величество об этом двуличном негодяе, разве её слова были бы удостоены внимания, — кто она такая, чтобы верить ей? Разве, напротив, она не лишилась бы единственной возможности оказать услугу вашему величеству? Нет, сир, она была вынуждена, хотя и против своей воли, пойти на поводу у де Норвиля и, для вида действуя с ним заодно, рисковать даже жизнью своей ради вашего величества, что она и показала в полной мере прошлой ночью, прикрыв ваше величество своим телом от шпаги де Норвиля.

Блез взглянул на регентшу:

— Как иначе можно было разоблачить де Норвиля, если не позволить ему самому сделать это? Разве вы не согласны, мадам?

Луиза Савойская явно уклонялась от прямого ответа. Она вовсе не желала принять на себя вину за такой рискованный план, как тот, которому она сама содействовала.

— Наверное… — пробормотала она.

— По крайней мере, так считала миледи, — продолжал Блез. — Когда я прибыл сюда, мы сразу же переговорили. Я сообщил ей о присутствии монсеньора маршала в Фере. Все, что произошло потом, всецело обусловлено её распорядительностью. Если бы мы не были союзниками на службе вашего величества, как иначе я мог бы укрыться в её комнате? И в связи с этим было бы уместно разоблачить ложь, с помощью которой де Норвиль перед смертью пытался погубить ее…

Блез сделал паузу — для большего эффекта. Взгляды всех присутствующих в зале не отрывались от него.

— Ну?.. — поторопил король. — Ну же?

— Я подслушал последний разговор миледи Руссель с де Норвилем. Она отбросила личину, которую носила перед ним, осудила его подлость, провозгласила себя слугою вашего величества. Не так ли, миледи?

— Да… я говорила в этом смысле.

— И страшно рисковали…

Блез живописал яркими красками гнев и ненависть де Норвиля. Он тут же заколол бы её, если бы осмелился. Но при сложившихся обстоятельствах он поступил ещё хуже: влил в милостивую душу и ум его величества яд ненависти к ней, за что, как искренне надеется Блез, ныне несет справедливую кару в преисподней.

— Итак, добрый государь мой, — заключил Блез, опускаясь на колени перед королем, — моя невеста и я предаем себя августейшему милосердию вашего величества…

Блез умоляюще оглянулся на Анну. Какого черта она не опускается на колени?! Но она стояла по-прежнему, прямая, как копье.

— …умоляя ваше величество простить нам ошибки, которые мы, возможно, допускали в прошлом, и увенчать наше счастье, выразив благосклонность нашему браку.

По залу пронесся всеобщий вздох. Франциск ошеломленно переводил глаза то на Луизу Савойскую, то на де ла Палиса, то на маркиза.

— Великий Боже! — пробормотал он. А затем воззвал к Анне: — Вы ничего не говорили, мадемуазель де Руссель… Правда ли все это?

В ожидании её ответа у Блеза замерло сердце.

— Я не буду отрицать этого, — сказала она.

— Минутку, — сухо вмешалась регентша. — По обычаю, давая друг другу обещания вступить в брак, обмениваются подарками — залогами верности обетам, и люди благородные носят такие подарки при себе. Могу ли я попросить показать её залог, господин де Лальер?

Анна прикусила губу, а потом резко взглянула на Блеза, когда он ответил:

— От всего сердца, мадам. Это — драгоценность, бесконечно дорогая для того, кто имеет честь носить её, и то, что миледи рассталась с нею, означает не только верность её мне, но и преданность Франции…

Нащупав у себя на шее и расстегнув тонкую цепочку, он положил её вместе с подвеской в руку герцогини:

— Как вы понимаете, мадам, это роза Тюдоров.

— О Иисусе, благослови нас! — воскликнула Анна по-английски. Лицо её выражало удивление, облегчение — и радость.

Регентша повертела медаль в пальцах; глаза всех были прикованы к ней.

— Действительно, — произнесла она, — это эмблема короля английского, которая высоко ценится, и её носят только те, кто пользуется его доверием. Взгляните. — Она передала эмблему Франциску, который, в свою очередь, внимательно её рассмотрел. — Я считаю, что господин де Лальер сказал нам правду…

— Но… — возразил король, — но…

Эти «но» кружились вокруг него, как надоедливые мухи.

— Я понимаю, — согласилась регентша, — понимаю. То, что сказал господин де Лальер, в высшей степени… необыкновенно.

Она искоса взглянула на Блеза; нос её дернулся.

— Однако кто же осмелится подвергнуть сомнению слова человека столь честного и прямодушного, как господин де Лальер? На мой взгляд, сир, факты таковы. Миледи Руссель теперь — нареченная невеста человека, которого с полным основанием может сегодня чествовать вся Франция. И уже поэтому она заслуживает уважения — даже если не учитывать тех выдающихся услуг, которые, по свидетельству господина де Лальера, оказала она вашему величеству. Поэтому мы должны пожелать ей счастья и самым сердечным образом поблагодарить за содействие нашему доброму другу в его миссии в Шаван-ла-Туре…

Она слегка подмигнула ему с не поддающимся описанию видом опытного дельца, которому подвернулся благоприятный случай обойтись без лишних расходов.

— Мы весьма многим обязаны господину де Лальеру, однако, судя по пылу и страсти, с которыми он здесь говорил, я не сомневаюсь, что он сочтет нас свободными от необходимости дополнительно вознаграждать его, если получит руку миледи Руссель. Я права, мсье, не так ли? Конечно, — прибавила она, — учитывая ваши заслуги, я думаю, мы могли бы дать обещание освободить вашего отца и восстановить его в правах на его земли.

— Всей моей жизни, какой бы долгой она ни была, — расцвел Блез, — не хватит для выражения на словах и на деле благодарности вашему высочеству и его величеству.

— Значит, государь, — сказала Луиза королю с величественным видом человека, оказывающего благодеяние, которое ему ничего не стоит, — я думаю, так мы и решим.

Король повернулся к де Сюрси:

— А ваше мнение, сударь? Ибо ничье другое я не ценю так высоко.

Маркиз подавил улыбку, но не смог справиться с огоньками в глазах.

— Я далек от того, — сказал он, — чтобы расходиться во мнениях с госпожой регентшей по какому бы то ни было вопросу. Однако, если я могу добавить предложение, то оно заключается в том, чтобы господин де Лальер и мадемуазель Руссель обвенчались немедленно и чтобы он жизнью своей отвечал в случае, если она вновь задумает оказывать услуги Англии.

— Хорошо сказано, — кивнул Франциск. — Слышите, друг мой?

— Ручаюсь своей жизнью, — повторил Блез.

— А вы слышите, миледи?

Она улыбнулась:

— Прекрасно слышу, ваше величество.

— А я, — сказал де Сюрси, — буду нести не меньшую ответственность за нее. С позволения вашего величества, я намерен крепко-накрепко держать её в плену в Сюрси-ле-Шато, когда её супруг вернется в армию, что он, без сомнения, сделает. И все это тем более уместно, что, с позволения вашего величества, я решил завещать свои владения господину де Лальеру. Потому будет справедливо, чтобы он и мадам, — он поклонился Анне, — сопровождали меня в Турень в своем свадебном путешествии.

— Да будет так.

Король поднялся. Напряжение в зале спало.

— Редко случается, — сказал он, — чтобы отправление правосудия завершилось столь приятным образом. Вы слышали мой приговор, миледи Руссель. Сегодня же, до заката солнца, вы обвенчаетесь с господином де Лальером. Подойдите поближе.

Она подошла, опустив глаза. Он взял её руку и передал Блезу:

— Будьте счастливы.

Регентша, а затем присутствующие дворяне по очереди поздравляли их. Однако — что было довольно странно — маркиз де Воль не вымолвил ни слова, пока не пришел конец поклонам и комплиментам. Когда Блез с Анной вышли в малый зал и остановились в глубокой нише с окном, выходящим на озеро, он последовал за ними туда и сердечно расцеловал их.

А потом сказал Блезу:

— Господин сын мой, я надеюсь, вы учли мое замечание насчет вашего возвращения в армию.

— Учел, монсеньор. Поскольку идет война, естественно, что я вернусь в свою роту к господину де Баярду.

— Это не просто естественно, сын мой, — сказал маркиз с насмешливой серьезностью и торжественностью, — это крайне необходимо. После свадебного путешествия вы вернетесь к капитану Баярду, и чем скорее, тем лучше.

— Но почему? — испуганно спросил Блез. — Есть плохие вести?

— Для тебя хуже быть не может. Твоя душа в опасности. Путь, по которому ты шел последнее время, — не для тебя.

— Но я ведь не потерпел неудачи.

— Никоим образом. Ты потерпел слишком большой успех. С грустью сообщаю тебе, что во время этого последнего представления, которое ты устроил королю, что-то в твоем голосе и манерах временами напоминало мне самого покойного мсье де Норвиля. Не так ли, миледи?

Анна кивнула:

— Да. Я была прямо потрясена. Какой лжец, какой лицедей!

Блез залился краской:

— Я прошу…

— Что толку просить, сынок, — перебил его маркиз. — Ступай-ка обратно, к звонкому оружию, крепким ударам и честной компании. Это твое естественное окружение. Может быть, порча ещё не зашла слишком далеко.

Он расхохотался, потрепал Блеза по плечу и удалился.

Наконец-то они остались одни. Блез попытался улыбнуться, но встретил суровый взгляд Анны, покраснел и беспомощно уставился в пол.

— Негодяй! — произнесла она наконец.

Он был слишком поражен, чтобы почувствовать юмор.

— Миледи, — выпалил он, — ну как же вы не поняли? Я не мог сделать ничего другого… Я думал… Я надеялся, что вы могли бы…

— Негодяй! А я-то верила в вашу честность! У нас в Англии есть поговорка «убить двух птиц одним камнем». Насчет трех я никогда не слыхала. Но вы — вы спасли мне жизнь, сделали мне предложение и заставили выйти замуж за вас — и все на одном дыхании. Вот это называется ловкость!

— Заставил? — повторил он. — Миледи, я понимаю, что дело выглядит именно так. Я надеялся, как уже сказал, что вы не посмотрите на это так… Бог свидетель… Но должен же быть какой-то выход…

— Нет, мсье де Лальер, вы об этом позаботились. Выхода нет. Вспомните, что говорит святой Павел: лучше вступить в брак, чем сгореть82.

— Увы!

Она сжалилась над ним так внезапно, что у него не было времени понять это, пока она не прижалась губами к его губам.

— И вот сейчас я горю, — сказала она, — и давно, и долго горела любовью к тебе, любимый, долго-долго… Так что нет никакого выхода…

Они стояли, полностью поглощенные друг другом. Перед ними простиралась водная гладь, мерцая солнечными бликами, за озером расстилался круг лесов, а там, дальше — мир и целая жизнь.

Но кто-то написал, что те, кто однажды были счастливы, получили награду от жизни и победили время.