Каша, почитавшаяся бабушкой за абсолютно обязательный атрибут завтрака — сегодня это была сладкая пшённая на молоке — на сей раз выступала всего лишь десертом. Главным блюдом была мачанка с пышными блинами. Ядвига сделала её на подкопченной домашней колбасе и шкварках из сала с прослойкой. Как раз к слову в качестве лёгкого застольного разговора пришёлся рассказ про больничный вариант колбасы — отварной, без специй и соли. Женщины дружно ужаснулись и согласились, что так издеваться нельзя, ни над людьми, ни над продуктами.
Слуги в доме ели хоть и то же самое, что мы, но — отдельно, или за своим столом или вообще вразнобой, как сегодня: Семёныч со своей порцией ушёл в комнату для отдыха прислуги, а Ядвига будет завтракать уже после нашего ухода.
Строго говоря, то, что мы завтракали на кухне — уже было попранием норм и канонов, немыслимым лет десять назад. Видимо, бабушке по-настоящему сложно подниматься в обеденную комнату, она же гостиная, на втором этаже. Похоже, она нашла своеобразный компромисс, установив в углу кухни отдельный стол под белой скатертью с тремя стульями вокруг, из которых сейчас осталось два. Думаю, когда мы с отцом путешествовали, она питалась у себя в кабинете, но вряд ли признается, поскольку отцу не раз и не два влетало за попытку утащить еду в кабинет. Максимум что дозволялось — это чай с сухим печеньем. Ну, или бутылочку под лёгкую закуску в компании с приятелем, но это отдельный разговор, не подпадающий под карательную статью «нельзя есть над бумагами», поскольку перед такой встречей все документы убирались и накрывался отдельный маленький столик.
За разговорами, воспоминаниями и размышлениями завтрак был съеден, и мы с бабушкой отправились по коридорчику к выходу на хозяйственный двор. По пути я уточнил насчёт доплат Семёнычу, так ли это.
— Да, есть такая заведёнка. Викеша ему, дармоеду, целый рубль доплачивал за день на козлах. Мало того, что по дому ничего не делает, а жалование ему идёт, так ещё и рубль сверху! Мало того, если в бровар или винокурню ездили — ему, паразиту, ещё и «натурой» перепадало частенько. То пива пару бутылок, «от жары», то наоборот — водки штоф «для сугреву». Как есть, дармоед! Сегодня на полдня его берём, так что и полтинника хватит оглоеду! Даже много будет!
Да уж, бабуля иногда слишком экономная бывает, на мой взгляд. Сам для себя же решил, что если отцом установлена такая оплата, то и менять её просто так не буду, так что рубль надо подготовить. Не горсть медяков же ссыпать, и не сдачу требовать!
В целом день прошёл так, как и ожидалось. Бабуля развлекалась по полной и, похоже, получала от этого какое-то странное, чтобы не сказать больше, удовольствие. В магазине готовой одежды она особо не лютовала, видимо, чтобы сохранить время и силы на ателье. Хотя и заставила перемерять чуть ли не весь ассортимент, даже некоторые вещи, которые заведомо были не по размеру. При том, что в итоге купили и визитную тройку, и дорожную пару те, что нам принесли самыми первыми. Иногда казалось, что бабуля впала в детство и играет в куклы, где кукла — это я.
Но это всё цветочки, а вот в ателье… Я натурально готов был выть волком и бегать по стенам! Двадцать минут — подумать только, целых клятых двадцать минут! — они выбирали пуговицы, которыми на сорочке будут пристёгиваться концы отложного воротничка. Пуговицы, которые, на минуточку, скрытые, которых никто и никогда не увидит, кроме меня и прачки! Вот какая, объясните мне, кто может, какая разница какой их шести вариантов там будет — и зачем вообще нужны эти шесть вариантов скрытых пуговок одного размера и одного цвета, но чуть-чуть разной формы⁈ Это же рехнуться можно! Подкладку для брюк эти два маньяка — бабушка и Яков Наумович — выбирали с той же убийственной тщательностью, что и пуговицы, которые никто не увидит. Ну, в этом хоть какой-то смысл был — чтобы не натирало, не топорщилось и при этом не протёрлось раньше времени. Но невидимые, драть их вперехлёст сучковатым еловым поленом, пуговички!!! Нет, надо как-то успокоиться.
Даже захотелось напиться, впервые в жизни, несмотря на всё понимание пагубности такого дела и батины предупреждения — просто чтобы не было кошмаров про ПУГОВИЧКИ!!!
Я, наверное, не скоро смогу произносить это слово спокойно и без внутренней дрожи.
И ладно бы они просто сами развлекались, отпустив меня домой — нет же, постоянно спрашивали ещё и моё мнение. Несмотря на то, что сразу признался — мне абсолютно всё равно.
Чтоб я ещё когда-нибудь пошёл за одеждой, а особенно в ателье с бабушкой⁈ Уж лучше, наверное, на изнанку, крысюков потрошить. Кстати, идея! Нет, не на изнанку — кто меня туда пустит, через любой из ближайших входов — на стрельбище! После обеда, пока бабуля будет отдыхать, рвануть туда на коляске, отстрелять пяток барабанов. И картечью, картечью по старым горшкам, чтобы в клочья!
Однако моим планам не суждено было сбыться. Пока мы с бабушкой обедали — разумеется, без «непристойной торопливости», пока я сбегал к соседям-Пырейниковым в мастерскую, закупиться оружейными макрами, чтоб не трогать запас — Семёныч успел не только распрячь Воронка, но и вывесил коляску на козлы, сняв колёса, а сам исчез в неизвестном мне направлении. Нет, я понимаю — конструкция рессор из гнутых деревянных брусьев и ремней требовала особого обращения, а с учётом долгой дороги и длительного хранения в жандармерии, где никто не озаботился о вывешивании, это надо было сделать обязательно и срочно — но до чего же не вовремя! Пешком до стрельбища и обратно я никак не успевал, бегом — абсолютно недопустимо в моём нынешнем положении.
Тем паче, что бабушка вопреки обыкновению после обеда ложиться не стала. Как она заявила:
— Ой, мы сегодня так хорошо погуляли, я прямо отдохнула душой и зарядилась энергией!
— Бабуль, ты ничего не путаешь? Где ты могла сегодня гулять, если мы с тобой весь день убили на эти шмотки⁈
— Ну, да, я и говорю — по магазинам прогулялись. Маловато, правда — только один магазин и одно ателье, но хоть что-то. Правда, здорово же было?
— Ты издеваешься⁈ Эта многочасовая, бессмысленная практически абсолютно пытка — в каком месте оно «здорово»⁈ Я уверен, должна быть какая-то международная конвенция, которая прямо и категорически запрещает такое обращение с живыми людьми!
— Юрочка, ну что ты такое говоришь? Мы и так всё второпях делали, тебе всё не терпелось. Но и тебе ведь под конец понравилось — ты выбором фурнитуры интересовался же.
— Это когда это такое было⁈ Бабуль, может, ты с кем другим ходила, а⁈ Я «под конец» еле сдерживался от желания спалить это жуткое место дотла, посыпать солью, а потом идти к другому, нормальному, портному! «Интересовался» это как? Это когда на ваши многократные вопросы ответил, что мне всё равно?
— Тише, не кричи! Ты же так внимательно рассматривал пуговички…
— Я пытался увидеть между ними хоть какую-то разницу, чтобы хоть попытаться придумать иной смысл тому, что вы делали, кроме как поиздеваться надо мной!
— Да боги с тобой, внучек, они же совсем разные! На одной, например, снизу цветок выдавлен…
— Какая разница⁈ Нет, ну вот честно — какая разница, что там выдавлено, тем более — снизу, на пуговице, которая вообще! Никогда! Никому! Не будет видна! Совсем никак и никогда!!!
— Ну и что⁈ Ты же будешь знать, что там у тебя!
— Бабуль, вот честно — абсолютно никакого смысла нет во всём этом, ни на грош, ни на жёлудь! И я тоже никогда не буду об этом ни вспоминать, ни думать!
Не знаю, до чего бы мы дошли в итоге — может, поняли друг друга, но скорее поругались бы. Однако тут принесли подогнанный костюм-тройку. Они же только к вечеру обещали⁈ Только тут я сообразил, что уже вечереет — летом дни долгие, вот и не понятно. Домой мы вернулись к четырём пополудни, пока обедали — уже пять. Пока туда-сюда, уже половина шестого. Заодно понял, куда пропал Семёныч: он никуда не пропадал, просто отработал условленное время и ушёл домой.
Костюм сел отлично, рубашка тоже. Запонки для костюма взял отцовские, с родовым гербом. Оружие с собой брать смысла не было: трое городских врат, пусть не глубоких, достаточно стабилизировали ткань мира, чтобы не воспринимать всерьёз опасность прорыва в черте Смолевич. Поэтому ограничился тем, что нацепил на пояс кортик с гербовыми ножнами, как символ статуса. Казённые присутствия все уже закрылись, но частный поверенный работает до семи, так что вполне успею, даже не торопясь. Шёл и думал, что вызов какой-то странный: обычно вызывают всех наследников сразу, чтобы ни у кого не было ни сомнений, ни соблазна утаить что-то от других. А тут — меня одного. Странно и удивительно.
Поверенный носил фамилию Сребренников и был, в отличие от приснопамятного Крысановича, простолюдином. Но происходил из весьма обеспеченной семьи, включавшей в себя и купцов, и промышленников второй гильдии. Причём некоторые из них, по слухам, могли бы и в первую гильдию выйти, но не хотели, или не видели нужды переплачивать. Отец считал, что младшего в своё время выучили на юриста для того, чтобы он вёл семейные дела, а приёмы он ведёт для того, чтобы иметь официальный статус. Он как будто именно меня и именно сегодня и ждал.
— Юрий Викентьевич, доброго дня. Сочувствую вашей потере, примите мои искренние соболезнования.
— Спасибо, Пётр Ильич.
— Вы, я полагаю, желаете ознакомиться с завещанием и получить на руки все полагающиеся документы?
— Да, конечно. Но разве при этом не должны присутствовать все наследники?
Поверенный вздохнул.
— Разумеется. Но, видите ли… Ваш отец был человеком хорошим, но эээ… своеобразным. Я лично три года уговаривал его привести дела в порядок и оставить должным образом оформленное завещание, просто на всякий случай, во избежание возможных проблем и претензий сторонних лиц. А потом ещё с боем выбивал из него изменения в списке наследуемого имущества, который должен идти приложением к последней воле. В общем-то, вот всё, чего мне удалось добиться от Кеши. Ой, простите, от Викентия Юрьевича.
Поверенный протянул мне тонкий конверт.
— Я полагаю, вы были с моим отцом хорошо знакомы?
— Да, можно и так сказать. Почти пять лет в одном классе, из них три — за одной партой. Потом совместные подростковые проказы на каникулах, но постепенно жизнь нас развела по сторонам. Ладно, Юрий Викентьевич, всё же давайте сперва закончим с официальной частью, а уж потом, если будет такое настроение, продолжим воспоминания.
Я открыл конверт и достал из него единственный сложенный пополам лист бумаги и прочитал:
'Всё своё имущество, движимое, недвижимое, а также любое прочее, равно как и все права гражданского состояния завещаю своему сыну, если будет на то воля Рысюхи — следующему главе рода, Рысюхину Юрию Викентьевичу.
Условия оговаривать не буду: если мне удалось воспитать сына правильно, то он и сам сделает всё, как должно, если же нет — то теперь уж ничего не исправишь'.
Папа явно писал своё завещание просто чтоб отцепились, не то что некоторые иные, умудрявшиеся имущество на три сотни рублей распределять на трёх десятках страниц. Но то, что это писал именно он сомнений не вызвало бы даже без оттиска родового перстня и отметки поверенного.
Пётр Ильич дождался, пока я дочитаю, и протянул мне картонную укладку со словами:
— Вот перечень наследуемого имущества, включая реквизиты банковских счетов и условия доступа к ним, а также выписки из земельного кадастра о земельных участках, находящихся во владении рода. Список обновлён по состоянию на первого мая сего года. Задолженностей, обременений, а также обязательств, включая кредитные, не наложено.
Он вздохнул.
— Вам надлежит в течение полугода с даты оглашения завещания посетить районную земельную управу, чтобы подтвердить факт наследования недвижимости и оформить её на нового владельца. Также рекомендую в ближайшие два-три месяца посетить губернское Дворянское собрание и отделение геральдической палаты в Минске — там достаточно будет вашего документа, удостоверяющего личность, завещания и родового перстня. По большому счёту, хватило бы и одной только реликвии, но наличие бумаг упростит и ускорит процесс.
— Спасибо вам, Пётр Ильич, и за заботу, и за соболезнования. Я, к сожалению, не знал о ваших взаимоотношениях с отцом, пришёл с пустыми руками, да и у вас ещё присутственное время, нас в любой момент могут прервать. Если будет на то ваше желание — приходите в гости, в любой удобный вам день, буду рад принять вас, равно как и услышать об отце.
— Всенепременно, Юрий Викентьевич, всенепременно.
Дружба дружбой, а пошлина пошлиной, так что двадцать пять рублей секретарю я отдал на выходе. И это ещё скромно, поскольку мы с отцом были дворянами, а наследуемое имущество, помимо личного банковского счёта отца, было оформлено как родовое и налогом при наследовании не облагалось. Был бы я купеческим сыном — отдал бы десятину от оценочной стоимости наследства.
В целом расходы сегодня были значительные. В магазине за готовую одежду, с учётом подгонки и доставки, отдал сорок два рубля за визитную тройку, тридцать семь за дорожный костюм, по пять двадцать за две рубашки из хлопчатой бумаги и одиннадцать сорок за рубашку с сорокапроцентным содержанием шёлка. Всего сто рублей и восемьдесят копеек, плюс рубль двадцать чаевых — сто два целковых как на бывало, грабёж! Хотя чаевых можно было и больше выделить — приказчик немало набегался, принося и унося вещи по требованию бабули, но сумму определяла она. Да ещё двадцать семь рублей за приличные летние туфли «с дырочками».
В пыточном заведении в качестве аванса за «парадный» костюм, шесть повседневных рубашек и две на выход взяли сорок рублей, ещё пятьдесят нужно будет занести им позже. Намного дороже, чем готовая одежда, должен я вам заметить.
У Пырейниковых купил двадцать пять малых макров на пять барабанов и десяток средних под картечь, итого получалось девятнадцать рублей с половиной, но полтинник сдачи оставил «на мороженое» младшей из сестёр. Двадцать пять рублей пошлина за услуги поверенного. Ах да, ещё рубль «премии» Семёнычу. Итого за день на покупки ушло двести пятнадцать рублей сразу и ещё пятьдесят потом, ужас! Как-то на этом фоне взятка в три сотни перестала казаться огромной. Вот она — взрослая жизнь и взрослые расходы. А ещё две недели назад пятьдесят рублей казались мне приличными накоплениями.
Ужин прошёл очень тихо и несколько скомкано — похоже, бабушка слегка обиделась на мою оценку сегодняшнего посещения ателье, я же был просто не в настроении. Ядвига, накрыв на стол и разобрав постели ушла, поэтому я после ужина обошёл владения, проверил, все ли ворота и калитки закрыты, выпустил собак, запер двери в дом и поднялся наверх. Но не в спальню, а в кабинет. Там я разложил на «закусочном» столике принадлежности и занялся профилактической чисткой всех трёх имевшихся револьверов. Как ни странно, эта возня с железом, маслом и ветошью меня успокоила и умиротворила, так что после этого я вымыл руки и лёг спать.