С крестом и мушкетом

ПРОЛОГ,

Путь на Восток лежал через Средиземное море — это в Европе твердо усвоили еще со времен крестовых походов. Море познакомило тесный мир средневековой Европы с восточными тканями, пряностями, драгоценностями.

Три великих пути шли с восточных берегов Средиземноморья к сказочным странам — Индии и Китаю.

Самый северный начинался в Константинополе. Отсюда греки и генуэзцы отправлялись в Тану, в устье Дона, или в Кафу, куда приходили караваны, пересекавшие пустыню Гоби, засушливые степи Приаралья, низовья Волги. Это был путь сухопутный. Сухопутным было и начало второго пути — от устья реки Оронт в Малой Азии через Антиохию и Алеппо. Достигнув Евфрата, далее шли по воде — сначала по Евфрату и Тигру, а затем по Персидскому заливу до берегов Индии.

Южный путь, за исключением участка через Суэцкий перешеек, был морским — по Красному морю, мимо берегов Аравии, в Индию.

По этим дорогам текли с Востока на Запад и с Запада на Восток бумажные и шелковые ткани Индии и Китая, слоновая кость Малакки, благовония Аравии, жемчуг Цейлона, пряности Молуккских островов, фарфор Китая, шерстяные ткани Италии и Фландрии, стекло Венеции… Товары десятки раз меняли хозяев.

Но а XV вехе турки-османы захватили Малую Азию, Константинополь и генуэзские колонии на северном побережье Черного моря. Основные пути оказались закрытыми ДЛЯ Европы. Остался лишь южный, египетский путь, которым завладела Венеция. Цены на товары Востока поднялись в Европе необычайно высоко: ведь пока грузы доходили из Индии до Египта, они облагались такими пошлинами, которые повышали цену на товары в несколько раз.

В погоне за товарами, в погоне за наживой Европа, которой овладела в XV веке «всеобщая жажда денег», обратилась к поискам новых путей на Восток. Новый путь лежал через Атлантический океан. Открыли его португальцы.

История Португалии как самостоятельного государства началась в 1095 году, в эпоху реконкисты, и это наложило отпечаток на ее дальнейшую историю. Обожженная каменистая земля давала немного, но и за нее нужно было бороться с «маврами» и берберами. Сменяли друг друга поколения — войны с неверными продолжались. В этих войнах сложился характер фидалгу — мелких и средних дворян, профессиональных воинов, храбрых, жестоких и фанатичных. Едва ли не раньше, чем в других странах Европы, возникла в Португалии сильная королевская власть.

Завершена реконкиста в Португалии была намного раньше, чем в соседней Кастилии: уже в 1249 году португальцы освободили южную область Алгарви от арабо-берберских пришельцев.

Невозможность выколотить деньги из нищего крестьянина, долголетние традиции войн с «маврами», страсть к обогащению — все это толкало дворян и опиравшихся на них королей к поискам добычи за морем.

Дорога в Средиземное море была перекрыта венецианцами, генуэзцами и каталонцами, на северных путях царила могущественная Ганза. Оставался лишь путь в Атлантический океан. По этому пути и двинулись португальские мореплаватели и конкистадоры, для которых походы за золотом, пряностями и рабами были как бы продолжением реконкисты, ибо и здесь им противостояли те же «мавры», борьба с которыми становилась теперь не только богоугодным, но и выгодным делом.

Нужно было много мужества, чтобы решиться на плавание по неведомым морям, о которых рассказывали самое невероятное (и, может быть, потому легко принимаемое на веру в Европе того времени): здесь были и рассказы о чудовищных осьминогах, и о смерчах, ломавших борта кораблей, и о загадочном морском епископе, появлявшемся из волн со светящейся митрой на голове, и о каннибалах…

Но говорили и о сказочных островах Бразил и Антил, где растут драгоценные деревья, где много пряностей, где гигантские муравьи перетаскивают золотые слитки. Говорили и о царстве загадочного пресвитера Иоанна в Африке — христианского государя, который поможет своим братьям по вере в борьбе с язычниками и откроет им богатства своей страны.

Неведомый Европе мир начинался сразу за мусульманскими странами Северной Африки и Восточного Средиземноморья. Те немногие европейские путешественники, которым удавалось побывать в Индии и еще дальше — в Юго-Восточной Азии и Китае, рассказывали об этих странах такое, чему в Европе верили подчас меньше, чем легендам о гигантских муравьях или грифонах, стерегущих сокровища.

В свидетельствах венецианцев Марко Поло и Николо ди Конти, генуэзца Иеронимо ди Санто-Стефзно, флорентийца Иоанна Мариньоли, францисканских монахов Иоанна Монте Корвино и Одорика Порденоне привлекали не рассказы о чудесной природе «индийских стран», о том, что на Суматре «есть чудо великое, а именно пигмеи ростом с трех- или четырехлетнего младенца, и все они косматы, словно козлы», а на Яве «с великим удовольствием едят белых жирных людей». Гораздо интереснее было узнавать, что на границах Китая живут «златозубые», поблизости от страны которых находится город Мянь, а в нем две башни: одна крытая золотом, другая — серебром, что на Яве полным-полно перца, мускатных орехов и гвоздики, что остров Тапробана (Цейлон) богат перцем, золотом и камфарой, Ява — рубинами, а на Суматре в изобилии растет перец, имеется шелк, бензойная смола.

Интересно и то, что от Аравии до Китая на всем протяжении великого азиатского морского пути стоят портовые города: Аден, окруженный кольцом тяжелых стен с башнями из известняка и камня, Ормуз, приютившийся на каменистом острове, куда воду возили с материка, Каликут с его храмами, окруженными рощами кокосовых пальм, Малакка с гаванью, недоступной для самых свирепых штормов, Пиди на Суматре, где сразу за гаванью начинаются верфи…

Запахи сандалового дерева и пальмового масла, пряностей и камфары, несмолкающий шум на улицах, дым жаровен… Города эти оглушали первых европейских пришельцев своей непохожестью на привычные Лиссабон и Геную.

Но главное — поражало изобилие товаров, товаров редких, о которых в Европе многие знали лишь понаслышке. Глаза разбегались от обилия кораблей, красочной толпы на пристанях и набережных. От Адена до Китая непрерывным потоком шли товары.

С больших желтых джонок, на носу которых были нарисованы широко раскрытые глаза, сгружали в Каликуте, Малакке, Демахе шелк, фарфор, чай, изделия из лака; быстроходные прау[1] бугов и яванцев везли в Малакку очищенный мускатный орех и его шелуху с островов Банда, гвоздику — с Молукк, рис, острые крисы[2] с Явы. Шли легкие арабские парусники из Кали-Кута, Каннанура и Камбея в Ормуз и Аден с грузом Тканей, стеклянного бисера, камбейских бус, сердолика всех цветов, пряностей, рубинов, янтаря, а навстречу им из Адена везли коней, розовую воду, изюм…

Большинство товаров шло в приморские города из внутренних районов государств, из которых многие в XV веке пришли в упадок под натиском соседей и в результате внутренних неурядиц.

Приближался конец некогда могущественной южноиндийской империи Виджаянагар. Мусульманские государства Декана и Гуджарата уже отделились от Делийского султаната, а в конце XV века распалось на пять султанатов и государство Бахманидов в Индии.

Доживал последние дни Маджапахит на Яве — от него отделилось все северное побережье острова.

Ничто не напоминало в середине XV века в маленьком царстве Камбоджа о блестящем периоде Ангкора.

В этих условиях большинство правителей прибрежных и внутренних государств не сумели разобраться в истинных намерениях европейских пришельцев: многие из них увидели в присутствии чужеземцев возможность для сведения счетов со своими соперниками.

Много событий, значительных и мелких, произошло в 1415 году в Европе. Констанцский собор низложил папу Иоанна XXIII и постановил сжечь еретика Гуса, в битве при Азенкуре английские лучники-йомены уничтожили французскую рыцарскую конницу…

Не прошел для христианского мира незамеченным и день 21 августа того года. В этот день сыновья португальского короля Жуана I, победителя кастильцев при Альжубарроте[3], штурмом овладели марокканским городом Сеутой. Радовалась католическая церковь — наконец-то после длительного перерыва возобновились крестовые походы, сулившие новую славу и богатство, ликовали фидалгу, оставшиеся не у дел после завершения реконкисты и надеявшиеся на продолжение войны с мусульманами, потирали руки купцы Лиссабона и Опорто, жаждавшие добраться до внутренних областей Африки, путь к которым преграждали арабы побережья.

Захват Сеуты открыл перед многими в Португалии дорогу к богатству, но лишь один человек тогда же, в день штурма города, понял, что Сеута открывает путь к будущему процветанию Португалии, если… если сделать верные выводы.

Инфант Энрики, названный историками принцем Генрихом Мореплавателем (хотя плавание к Сеуте было его первым и последним путешествием), в день взятия Сеуты занимался странными и непонятными для окружающих делами: вежливо и обходительно расспрашивал пленных купцов о странах, лежащих за пустыней, о их богатствах, характере жителей.

Энрики вернулся из Сеуты одержимый идеей поисков южных путей к таинственному африканскому материку. Он отказался от заманчивых предложений множества европейских дворов, от военной карьеры, чтобы посвятить свою жизнь этой задаче.

В юго-западной части страны, на морском берегу, инфант построил город Вилла-ду-Инфанти, в котором провел всю жизнь. Здесь строились корабли, вычерчивались новые карты, собирались сведения о заморских странах.

Щедрый Энрики, к чьим услугам была казна ордена Христа[4], великим магистром которого он был, приглашал к себе кораблестроителей, картографов, моряков, лоцманов со всей Европы, не считаясь даже с религиозной принадлежностью приглашенных. При жизни Энрики с верфей Сагриша сошла первая каравелла — трехмачтовое судно, отлично маневрирующее, с острыми обводами корпуса и треугольными парусами.

Хотя учителями мореходного дела и кораблестроения в Европе португальцы стали позже, во второй половине XV века, начало этому было положено именно в годы деятельности инфанта Энрики.

Год 1416. Снаряжается первая разведывательная экспедиция за Канарские острова, достигшая страны, на берегу которой «не было ничего, кроме песка».

Год 1434. Щитоносец инфанта Жил Эанниш огибает «страшный мыс Божадор»[5].

Год 1436. Виночерпий инфанта Афонсу Балдая, следуя путем Эанниша, достигает бухты Рио-да-Оро, находящейся в 300 милях к югу от мыса Божадор.

Год 1441. Скромная экспедиция Нунью Триштана, дошедшая до мыса Кабу-Бранку[6], «вернулась с десятью чернокожими мужчинами и женщинами». Появление негров в Португалии резко изменило отношение к затеям инфанта Энрики. Дворяне и купцы наперебой принялись приобретать лицензии на торговлю в Африке. Португалии, страдавшей от малолюдья, нужны были дешевые рабочие руки.

Год 1446. Позорный год в истории Португалии, позорный год в истории европейского колониализма. Лансароти, придворный инфанта, прибывает в приморский город Лагуш с 265 пленниками из Сенегала и на рынке Видерия устраивает первый торг живым двуногим товаром. Очевидец, португальский летописец Азурара, наблюдает жуткие сцены; «Одни, опустив голову, с мокрым от слез лицом, глядели друг на друга; другие очень жалобно стонали и, устремив свои взоры к небу, громко плакали, как бы прося помощи у отца природы… Начали отделять одного от другого, с тем чтобы разбить их на пять равных партий, и пришлось разлучать отцов с сыновьями, мужей с женами, братьев с братьями… И кто бы мог разделить их без великого труда? Ибо как только пленных ставили в какую-нибудь группу, дети, видя, что их отцы попали в другую, изо всех сил вырывались и бросались к ним; матери обхватывали руками своих детей, ложились с ними на землю и принимали удары, совсем не жалея своей плоти, лишь бы только не отпустить от себя детей».

Горожане и крестьяне окрестных деревень, пришедшие посмотреть на диковинных людей, выражали возмущение таким поведением приближенных принца. Не остался безучастным, видимо, и сам Азурара, ибо, вспоминая тот день, он позже напишет: «О небесный отец… Молю тебя, не дай моим слезам смутить мою совесть, ибо меня заставляет плакать из жалости к их страданиям не их религия, а их человеческая природа».

Год 1460. В монастыре Баталья, воздвигнутом на месте битвы у Альжубарроты, появилась еще одна гробница — скончался инфант Энрики. Мореплаватель Дуарти Пашеку Пирейра, современник первых походов в Индию, через пятьдесят лет после смерти принца так оценят его деятельность: «Все эти и другие славные дела… были совершены этим добродетельным принцем, не говоря ой открытии Гвинеи вплоть до Сьерра-Леоне. Мы должны поэтому молить бога за его душу… Выгоды, проистекшие для Португалии, таковы, что король и народ весьма обязаны ему, ибо в открытой им стране находит себе пропитание значительная часть португальского народа, а португальские короли извлекают из торговли большие доходы… Впоследствии эта торговля давала ежегодно три с половиной тысячи и больше рабов, много слоновых бивней, золота, прекрасной хлопчатобумажной ткани и других товаров. Поэтому мы должны молить бога за душу принца Энрики, ибо открытие им этой страны привело к открытию Индии, торговля с которой приносит нам богатство».

Год 1471. Кормчие «уважаемого гражданина Лиссабона» Фернана Гомиша, получившего от короля в аренду монополию на торговлю с Гвинеей, достигают страны, названной Золотым Берегом, и обнаруживают там богатые россыпи золота.

Год 1482. Новый король Португалии — «благородный, весьма выдающийся и могущественный» Жуан II отправляет экспедицию «рыцаря своего двора» Диогу Кана. Диогу Кан первым из португальских мореплавателей начинает ставить в важнейших пунктах африканского побережья каменные падраны — столбы, на которых наносился герб Португалии, имена короля и открывателя, а также дата открытия. Ставит падран мореплаватель и в устье могучей Риу-ду-Падран, ставшей известной Европе позже под названием Конго.

Год 1488. Корабль Бартоломеу Диаша огибает мыс Доброй Надежды, но команда, не выдержав трудностей пути, вынуждает капитана повернуть обратно. В декабре 1488 года, через шестнадцать месяцев и семнадцать дней со дня отплытия, открыв 373 мили побережья Африки, Бартоломеу Диаш бросает якорь в гавани Белей, близ Лиссабона, и, как позже напишет о нем один из португальских авторов XVI века, «можно сказать, что он видел Индию, но, как Моисей в обетованную землю, не вошел в нее».

В этом же году Жуан II поручил двум фидалгу — Перу ди Ковильяну и Афонсу ди Пайву — добраться до царства пресвитера Иоанна и разведать пути торговли пряностями. Летом 1488 года путешественники, добравшиеся к тому времени до Адена, расстались: ди Пайва направился в Эфиопию — землю Иоанна, а Ковильян на арабском судне поплыл в Индию.

Он вступил на индийскую землю в портовом городе Каннануре. Оттуда он отправился в Каликут, затем в Гоа. Всюду он наблюдал, расспрашивал, запоминал. Побывал Ковильян на обратном пути и в Ормузе, а также в восточноафриканском порту Софала.

Вернуться на родину Перу ди Ковильян не смог. В Каире его ждали посланцы Жуана с приказом не возвращаться, не выполнив поручения полностью. Поскольку от Пайвы известий не было, Ковильян отправился в Эфиопию, откуда не вернулся. Он достиг там высокого положения, разбогател, обзавелся семьей, на родину же эфиопский негус его так и не отпустил. Но перед отъездом в Эфиопию Ковильян передал посланцам Жуана письмо, в котором сообщал о городах западного побережья Индии и Восточной Африки, о торговых путях и товарах Востока.

Семена, посеянные инфантом Энрики, дали свои всходы. От первых робких плаваний вдоль берегов Западной Африки до открытия морского пути в Индию вокруг мыса Доброй Надежды — таков итог 85-летней морской экспансии Португалии, к которой с середины XV века присоединяется Испания. Уже в 50-е годы XV века обостряется португальско-кастильская борьба на путях в Гвинею, а в 1492 году Христофор Колумб во главе испанской флотилии открывает Америку.

Разгоревшееся соперничество между двумя любимыми дочерьми католической церкви умиротворяется буллами папы Александра VI и Тордесильясским трактатом 1494 года. Окончательная линия, разграничивавшая испанские и португальские реальные и предполагаемые владения, прошла по Атлантическому океану с севера на юг, примерно в двух тысячах километров к западу от островов Зеленого Мыса. После путешествия Магеллана была установлена линия раздела и в Тихом океане, проходившая в 17° восточнее Молуккских островов.

В результате страны Азии и Африки и Бразилия попали в португальскую сферу, тогда как Испании достался американский континент и острова Тихого океана. Правда, имелось и исключение: Филиппины были захвачены Испанией.

Так было положено начало эре колониальных захватов.

ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ,

Абрахам Закут, математик и астролог, изучив гороскоп португальского короля Мануэла, заявил, что царствование монарха благоприятно для открытия морского пути в Индию. Это было в 1495 году.

Закут почти ничем не рисковал, сделав такое предсказание. Не надо было советоваться со звездами, чтобы догадаться — не сегодня-завтра португальские корабли обогнут Африку, до южной оконечности которой уже добрался семь лет назад Бартоломеу Диаш, и бросят якорь у индийских берегов.

Историки запомнили предсказание астролога, потому что оно пришлось по вкусу королю Португалии. Ну а если бы Закут объявил, что звезды не благоприятствуют плаваниям, неужели бы прекратилась постройка трех специально сконструированных для дальнего путешествия кораблей, которую начал еще предшественник Мануэла? Вряд ли. Вернее, Закут лишился бы монаршего расположения, а может быть, и головы. И когда 25 марта 1497 года три корабля и один транспорт под командованием Васко да Гамы покинули порт Белен, только самые заядлые скептики не верили, что им удастся пройти дальше Диаша. 20 мая 1498 года португальские моряки увидели на горизонте голубые очертания гор — это была Индия, ворота к Дальнему Востоку, к пряностям, к богатству португальской короны.

Васко да Гама причалил к Каликуту, столице южноиндийского княжества, одного из основных центров азиатской торговли. Даже через сто лет непрерывных войн с португальцами, когда благополучие и богатство города были сильно подорваны европейским разбоем, французский путешественник Пирар де Лаваль писал о Каликуте: «Это самый большой из торговых городов Индии. В нем есть купцы со всех концов земли, всех наций и вероисповеданий, которые собираются сюда, потому что здесь они пользуются свободой и безопасностью. Здешний король разрешает исповедовать любую религию, но в то же время строго запрещено говорить о религии, спорить или ссориться по религиозным вопросам… и это установление поддерживается самим саморином[7], который этим добился того, что многие гости приезжают и Каликут».

В каликутском порту было множество складов, куда сгружались товары с кораблей, и за небольшую плату воины саморина охраняли эти грузы. Иностранцы пользовались в Каликуте теми же правами, что и местные жители, и могли соблюдать обычаи, принятые в их странах. Единственное, что было запрещено — убивать коров и есть их мясо.

И вот в этот богатый, цветущий порт, перевалочный пункт на пути из Китая, Явы, Суматры и Сиама в Египет, Аравию и Малую Азию, ворвалась португальская эскадра.

Появление Васко да Гамы, хотя и встревожило мусульманских купцов, монополистов в торговле с Европой, не вызвало особых подозрений у саморина Ка-ликута. Индийцы скорее даже рады были появлению португальцев, так как полагали, что из торговой конкуренции португальцев с арабами они смогут извлечь дополнительные выгоды. Ведь основными источниками доходов Каликута были таможенные сборы и комиссионные за перепродажу товаров.

Саморин разрешил португальцам поместить их товары в государственный склад и начать торговлю. Арабские купцы старались отговорить саморина от дружбы с португальцами, но тот не захотел прислушаться к ним, полагая, что это всего лишь раздраженность торговых конкурентов. И даже принял Васко да Гаму у себя во дворце и так принял, что адмирал сказал, возвратившись на корабль: «В Португалии и представить себе не могут, как нас здесь чествуют». Правда, подарки Васко да Гамы показались бедными саморину, который видывал куда более роскошные подношения.

Португальцы отдыхали после долгого путешествия. Они ходили в гости к новым знакомым и приторговывали на берегу так же спокойно, как если бы это было в Лиссабоне. Рыбаки и торговцы, а то и просто любопытные подъезжали на лодках к кораблям, продавали птицу, сладости, рыбу, кокосовые орехи, часто взбирались на борт, чтобы поглазеть на корабль.

Так продолжалось до 10 августа, до дня, который можно считать началом вражды Португалии с государствами Южной и Юго-Восточной Азии.

В тот день Васко да Гама обнаружил, что не сможет наполнить трюмы своих кораблей. Товары, которые он привез, не пользовались особым спросом, а золота для закупок у португальцев было мало.

Тогда Васко да Гама написал саморину письмо, в котором потребовал, чтобы тот дал ему пряностей за-ймообразно. Требование было невежливым, и саморйн счел себя оскорбленным. На следующий день к португальскому адмиралу явился чиновник с требованием уплатить задолженность по таможенным сборам. Вместо уплаты Васко да Гама арестовал чиновника и всех попавших под руку индийцев. В ответ на это саморин арестовал португальского фактора[8] и его помощника.

Правда, через некоторое время саморин освободил пленных португальцев. Но Васко да Гама заложников не отпустил и, пылая гневом, покинул Каликут.

Васко да Гаме удалось все-таки загрузить свои суда. Он воспользовался враждой между правителями южноиндийских государств и получил товары в Каннануре.

Когда же он вернулся на родину, в Португалии его встретили как героя — еще бы, доходы, полученные от путешествия, в шестьдесят раз превысили расходы на него! И путь в Индию был отныне известен. Король Португалии обрел новый титул — «Господин завоевания, навигации и коммерции Эфиопии, Аравии и Индии».

Следующей экспедицией в Индию командовал Педру Алвариш Кабрал. Король приказал ему подписать договор о торговле с саморином Каликута. Кабрал шел на 13 кораблях, на борту которых было 1200 солдат и матросов, а также 8 монахов-францисканцев и 13 (по числу кораблей) капелланов.

В Каликуте история повторилась. Снова португальцам разрешено торговать; снова недовольны арабские купцы, так как португальцы удачно играют на конкуренции между ними и местными торговцами, чтобы получить хоть что-нибудь в обмен на свои неказистые товары; снова португальский адмирал недоволен тем, как идет торговля…

Кабрал, следуя примеру Васко да Гамы, потребовал от саморина, чтобы тот обеспечил доставку товаров на корабли. Саморин был разгневан. Еще никто не осмеливался требовать у него подобного. Если Васко да Гама по крайней мере просил товаров взаймы, то Кабрал даже не упомянул об этом. Не успел саморин оправиться от этой новости, как его настигла другая беда. Кабрал, отчаявшись добиться успеха мирным путем, напал на арабский корабль прямо в бухте Каликута и ограбил его.

Арабские купцы, узнав об этом, бросились громить склады с португальским добром. В завязавшейся схватке погибла большая часть служащих фактории, и только нескольким удалось спрятаться у индийцев.

Кабрал потребовал у саморина возмещения ущерба. Естественно, что никакого возмещения он не получил. Тогда он решил сам вершить суд и расправу. Он захватил десяток каликутских судов, ограбил и сжег стоявшие рядом арабские суда и начал бомбардировку города. Два дня португальцы методично громили из пушек улицы и дворцы Каликута. Было убито более шестисот человек. После этого Кабрал покинул Каликут и отплыл в Кочин, столицу соперника каликутского само-рина.

Однако не успел Кабрал загрузить свои корабли в Кочине, как пришли известия — к Кочину приближается большой флот из Каликута. Саморин не собирался прощать португальцам разбой в своем городе. Раджа Ко-чина немедленно прислал к Кабралу гонца с предложением объединить флоты и совместно отразить нападение саморина Каликута. Раджу менее всего беспокоили судьбы Индии. Просто он считал, что представляется неплохой случай свести старые счеты с Каликутом и ослабить мощь своего соперника.

Всю ночь в гавани Кочина горели факелы на судах, в свете их поблескивали пики кочинских солдат, и многочисленные галеры и патамары[9] выстраивались в походный порядок…

Раджа не получил ответа от португальского адмирала. Утром жители Кочина увидели, как, подняв паруса, португальские корабли уходят в океан. Кабрал так спешил, что даже не успел отвезти на берег кочинских заложников и сообщить радже о своем поспешном отъезде. А вернее, не захотел сделать ни того, ни другого.

Португальские историки и по сей день уверяют, что «победу над каликутским флотом вырвал из рук Кабрала неожиданный шторм, который унес корабли в море». Это был странный шторм, который не тронул ни одного кочинского корабля, даже самой маленькой лодки, а аккуратно выбрал из массы судов в порту португальские каравеллы и занес их далеко, к самой Португалии.

Итак, мы узнаем, что с самого начала португальцам случалось отступать. Отступать перед ненавистным им саморином. Но если появлялась возможность, то они не останавливались ни перед чем…

В 1502 году очередным португальским флотом вновь командовал дом[10] Васко да Гама. Теперь в составе его флота было уже двадцать больших кораблей. Но поход отличался от прежних путешествий тем, что да Гама должен был отправить шесть каравелл обратно, а четырнадцать оставить у берегов Индии, дабы пресечь арабскую торговлю в Индийском океане.

На этот раз путешествие не имело ровным счетом никакого отношения к географическим открытиям, и историки не уделяют ему особого внимания в своих трудах. Нам же оно вдвойне интересно, потому что именно в этот момент борьба португальцев за рынки пряностей вступает в новую фазу, и великий мореплаватель Васко да Гама предстает перед нами в новом свете.

Сначала он постарался обеспечить подходы к Индии. Другими словами, предал огню и мечу города Восточной Африки, уничтожая их или подчиняя, чтобы быть уверенным за «тылы».

В первом же индийском городе Васко да Гама вводит «пропуска». Отныне ни один корабль, какой бы то ни было национальности, не имеет права выйти в море, если владелец его не получил от коменданта ближайшей португальской крепости пропуска, удостоверяющего, что он уплатил португальцам дань. Если забежать вперед, то можно сказать, что никакой пропуск не гарантировал от грабежа. Португальские капитаны редко обращали внимание на эти пропуска, а порой и сами коменданты писали в них: «Груз корабля стоит того, чтобы его потрясти». Не знающий португальского языка капитан спокойно предъявлял пропуск и немедленно лишался груза, а то и жизни.

Но вернемся к мореплавателю Васко да Гаме.

В один прекрасный день португальцы увидели большой каликутский корабль, переполненный паломниками, которые возвращались из Мекки. Четыреста паломников, включая женщин и детей, несколько человек команды и ни одной пушки на борту — чем не завидная добыча? Тем более, если нужно отомстить саморину Каликута за то, что тот посмел напугать адмирала Кабрала.

Васко да Гама приказал взять и разграбить корабль.

Увидев взбиравшихся на борт, паломники предлагали португальским солдатам все, что у них было, лишь бы спасти жизнь. Но португальцы уже сгоняли пассажиров на корму. Тогда бывший на борту посол Египта, направлявшийся в Каликут, обратился к самому адмиралу и сказал:

— Вы, господин, ничего не добьетесь, убив нас. Если вам нужны деньги, то закуйте нас в цепи, отвезите в Каликут, и я обещаю вам, что ваш корабль нагрузят Пряностями бесплатно. Поймите, мы не сопротивляемся вам, мы не воюем с вами.

Васко да Гама отвернулся. Зачем возиться с пленниками, когда силы его так нелики, что он и без этого получит пряностей сколько захочет? Он приказал отнять оружие у пассажиров корабля. Потом переправить на португальские корабли все грузы и вещи, найденные на борту.

Пассажиров и команду каликутского корабля загнали в трюм и задраили люкн. Затем португальцы подожгли корабль и покинули его.

Португальский флот все это время оставался рядом. Васко да Гама, по словам летописца, не отрываясь смотрел, как огонь охватывал индийский корабль. Он хотел быть уверенным, что ни один человек не спасется.

Но вдруг один из люков открылся. Выскочившие оттуда люди распахнули и другие люки, бросились тушить пожар. Адмирал приказал спустить шлюпки и снова поджечь корабль. Но на этот раз его пассажиры, возглавленные египетским послом, решили дорого продать жизнь. Несколько раз пытались португальцы взобраться на палубу корабля, и каждый раз их отбрасывали назад. Адмирал приказал прекратить штурм. Четыреста человек, ожесточенные угрозой неизбежной смерти, живыми не сдадутся.

И эскадра начала обстрел в упор каликутского корабля. Восемь дней продолжалась бомбардировка. Несколько раз индийцам удавалось поставить паруса, и каждый раз их разрывали ядра. Люди своим телом закрывали пробоины, и изрешеченный, обуглившийся корабль продолжал сопротивляться.

Адмирал дом Васко да Гама отличался завидным упорством. Он добился своего. На восьмой день корабль загорелся вновь и пошел ко дну. Ни один человек с него не спасся. Добыча португальцев, как говорят летописцы, составила 22 тысячи дукатов.

Подойдя к Каликуту, Васко да Гама потребовал, чтобы саморин изгнал из города всех мусульман. Когда Саморин отказался подчиниться, Васко да Гама начал Многодневную бомбардировку города. У саморина было всего несколько пушек, которые стреляли на расстояние втрое меньшее. Маленькие ядра их не долетали до португальцев.

В то время, когда португальская эскадра стояла у берегов Каликута, в бухту спокойно вошли двадцать четыре груженных рисом каликутских корабля. Португальцы немедленно захватили их. На борту кораблей было восемьсот человек. Васко да Гама приказал всем восьмистам отрезать руки, носы и уши. Та же участь постигла и приехавшего с берега брахмана — посла каликутского саморина. Затем адмирал приказал всех связать. А чтобы они зубами не разгрызли веревок, он велел выбить морякам зубы. После этого португальцы подожгли корабли. Посла же каликутского с отрезанными ушами и носом вернули саморину с письмом адмирала: «Попробуй жаркое, которое мы тебе приготовили…».

Но саморин не сдался. Васко да Гама зря старался его запугать. И когда Васко да Гама, так и не захватив Каликута, направился в Кочин, саморин собрал флот и одновременно послал уважаемых брахманов к кочинскому радже, чтобы те рассказали ему о преступлениях португальцев.

Однако португальцы перехватили послов, привязали к мачтам и прижигали раскаленными шомполами, пока те не признали себя шпионами. Тогда по приказу адмирала послам отрезали губы и уши, пришили собачьи и в таком виде отправили обратно в Каликут. Подоспевший флот саморина был разгромлен. Опять дело решили пушки. Португальцы подпускали близко каликутские суда и спокойно расстреливали их. В ближнем бою они пользовались мушкетами, а стрелы индийцев были бессильны против португальских лат.

Тогда саморин собрал армию и бросил ее на штурм Кочмна. В одном из боев на сторону саморина перешли два миланца. Они служили на португальских кораблях артиллеристами. Мы не знаем, что заставило их перейти на сторону индийцев. Может быть, они не одобряли зверств португальцев, может быть, просто надеялись обогатиться на службе у саморина. Но в любом случае для саморина появление миланцев было даром судьбы. Ибо они знали, как лить пушки.

Миланцы немедленно отправились в Каликут, а война с Кочином продолжалась. И в этот момент у берегов Индии появился новый португальский флот под командованием одного из главных героев нашего повествования — Афонсу д'Албукерки.

Сохранившиеся документы не дают возможности толком разобраться, чем же окончилась война саморина с кочинским раджей и поддерживавшими его португальцами. Известно только, что в 1504 году д'Албукерки прибыл в Каликут, чтобы заключить мирный договор между Кочином и Каликутом. Договор был невыгодным для саморина. Очевидно, появление португальцев все-таки склонило чашу весов в пользу Кочина.

Из всех пунктов договора саморин отказался выполнить один и стоял на своем так твердо, что португальцы вынуждены были пойти на попятный: он отказался выдать миланских пушкарей. Саморин готовил артиллерию. Он знал, что рано или поздно придется снова воевать с португальцами. И в этой войне ему не обойтись без артиллерии, которая могла бы соперничать с португальской.

И война возобновилась. Виной этому опять были португальцы. Они нарушили мирный договор через несколько дней после его заключения: напали на каликут-ский корабль, перебили команду и потопили его.

В тот день, когда эскадра д'Албукерки взяла курс домой, флот саморина вышел из Каликута и направился к Кочину. И вот в этой войне португальцы, к своему неудовольствию, обнаружили, что флот саморина уже не тот, что был года два назад. Каликутские моряки многому научились. Борта их кораблей были теперь обложены тюками с хлопком, которые защищали от ядер. Кроме того, в составе флота было более ста быстроходных галер, которые подлетали к португальским кораблям и брали их на абордаж. А главное, на каликутских кораблях стояли, правда немногочисленные, но почти не уступавшие португальским, пушки. Не зря тогда требовал д'Албукерки, чтобы саморин выдал миланских артиллеристов!

Тут мы возвращаемся к истории о миланцах. Ко времени войны с Кочином миланцы наладили производство пушек, пороха и ядер и научили каликутских оружейников пушечному делу.

Португальцы понимали, что им необходимо разделаться с итальянцами. Но саморин хорошо охранял своих оружейников. Несколько попыток похитить или отравить их провалились, португальские шпионы один за другим кончали жизнь на базарной площади Каликута.

Наконец португальцы обещали, что помилуют миланцев, если те вернутся к ним. Но миланцы отлично знали цену обещаниям своих бывших спутников. Они наотрез отказались вернуться.

Тогда португальцы обратились к Лодовико ди Вартеме. Это был один из самых удивительных людей, рожденных великой эпохой открытий и соединивших в себе многочисленные пороки и достоинства своего времени.

Болонец по происхождению, он был одержим страстью к путешествиям, и вряд ли нашелся бы человек на земле, который видел и пережил столько же. Мы знаем, что Вартема в 1502 году покинул Европу, прошел Египет, Сирию, Аравию, Иран, Индию, добрался до Бирмы, возможно и до Молуккских островов, и, пробыв в путешествии пять лет, вернулся в Европу.

Вартема первым:

— побывал в святых местах мусульман в Аравии, для чего перешел в ислам и примкнул к группе паломников-мамелюков;

— описал тенассеримское побережье[11] Бирмы, и это описание долгие годы оставалось единственным добросовестным и правдивым отчетом о тех местах;

— ознакомил европейцев с Малаккой и рассказал о малаккском рынке пряностей;

— описал Суматру;

— посетил острова Банда — родину мускатного ореха;

— побывал на Борнео…

Книга Вартемы была опубликована в Риме в 1510 году и: разу же переведена на множество языков.

Но мы не собираемся рассказывать о его путешествиях. Мы намереваемся обратиться к менее известной и менее красивой странице его биографии — к рассказу об авантюристе и провокаторе Вартеме.

Португальцы обещали ему все, что он пожелает, если он проберется в Каликут и убьет или выкрадет осторожных миланцев. Вартема был единственным европейцем, который мог туда проникнуть, ибо в путешествиях своих столько раз перевоплощался, что забывал иногда — кто же он на самом деле: католик или мусульманин, турок или итальянец…

В Каликут Вартема прибыл под видом арабского врача, мусульманина, родом из Египта. Как врач, он мало прославился в Каликуте. Один из египетских купцов узнал, что в город прибыл врач из его страны, и призвал его к себе. Вартема поставил неправильный диагноз и чуть не отправил на тот свеч своего пациента. Но что касается миланцев…

Предоставим слово самому Вартеме:

«Они, миланцы, сказали мне, что находятся в большой дружбе с царем Каликута, но что очень хотят вернуться домой, хотя и не знают, как это сделать. Раз уж они убежали от португальцев, то не смеют снова попасть к ним в руки, потому что сделали много пушек для царя каликутского… Они сделали 400 пушек больших и малых и не надеются на прощение… Один Господь знает, как горячо я убеждал их не делать больше пушек для этих врагом Господа, ибо тем они подрывают нашу великую Веру…».

Тем временем до Каликута донеслись вести, что приближается новый португальский флот, и Каликут готовился отразить морское нападение.

Египетский лекарь все еще находился в городе. По вечерам он тайком проходил в дом миланцев и, помолившись перед распятием, чтобы очиститься от накопившихся за день грехов, начинал уговаривать пушкарей покинуть саморина. Шпион обещал миланцам подготовить их возвращение на родину.

Теперь надо было как-то незаметно выбраться из города. Вартема присоединился к персидским купцам и решил уже, что благополучно покинет Каликут, когда на борт корабля поднялись таможенники. Они заявили, что египетскому врачу запрещено покидать город, ибо саморину известно, что он знает европейские языки, а потому не исключено, что он лазутчик и может выдать военные секреты португальцам. Оказывается, визиты Вартемы к миланцам не прошли незамеченными.

Вартеме надо было спешить. Через несколько дней он незаметно покинул вечером город и прошел несколько миль по берегу, пока не наткнулся на рыбака, который за золотую монету согласился отвезти его к португальской крепости и Каннануре.

Он продолжал соблюдать осторожность. Остановился в мусульманской части Каннанура и, только дождавшись ночи, пробрался в дом к коменданту крепости. Тот немедленно снарядил специальный корабль и отправил на нем Вартему к д'Алмейде, португальскому вице-королю Индии. Вартема передал вице-королю все собранные сведения, а также убедил д'Алмейду, что сейчас самый благоприятный момент, чтобы разделаться с миланцами.

Вартема вернулся в Каннанур, неся с собой приказ д'Алмейды выдать ему «столько денег, сколько будет необходимо».

В Каннануре Вартема нашел индуса, который был настолько беден, что продал себя в рабство. Перекупив его у хозяина, шпион обещал ему свободу, если тот отнесет в Каликут письмо миланцам. Сам Вартема уже не осмеливался возвращаться в город.

В письме говорилось, что Вартема добился у вице-короля прощения для артиллеристов и даже денег на дорогу домой. Деньги были пересланы с индусом, ибо Вартема справедливо полагал, что они будут самым сильным аргументом в пользу правдивости письма и намерений португальцев. Вартема писал также, чтобы миланцы оставили в Каликуте все, кроме золота и драгоценностей. Он знал, что миланцы скупали там драгоценные камни и накопили их изрядное количество.

Миланцы начали спешно готовиться к бегству из Каликута.

Однако тщательно разработанный план провалился. Один из рабов сообщил о готовящемся бегстве саморину и для верности местному судье. (Не исключено, что и этот донос исходил от Вартемы.)

Саморин приказал вызвать миланцев к себе, чтобы выяснить, правда ли, что они, как сообщил доносчик, собираются передать португальцам военные секреты Каликута. Но судья опередил своего властелина. Он послал к миланцам стражу, которая обнаружила письмо и деньги. Гонец саморина нашел в доме только трупы итальянцев.

Вартема же спокойно вернулся в Кочин.

Убийство миланских артиллеристов уже не могло изменить соотношение сил. Пушки у саморина были. И его мастера научились лить новые. Значительно важнее было то, что Вартема узнал о готовящемся совместном на падении на португальцев каликутского и египетского флотов. И португальцам удалось разбить их поодиночке.

Но, как феникс, возрождающийся из пепла, на следующий год уже новый египетско-каликутский флот встретился с португальцами в большой морской битве, в которой португальским флотом командовал сын вице-короля Лореншу д'Алмейда. Португальцы были разбиты, Лореншу убит, и остаткам португальского флота пришлось ретироваться в Кочин.

Война продолжалась. Португальцам, несмотря на свои крепости и многочисленные корабли, так и не удалось победить Каликут и уничтожить мусульманскую торговлю в Индийском океане.

Уже в первые годы после путешествия Васко да Гамы самые дальновидные из португальцев поняли, что господства в Индийском океане нельзя добиться только с помощью изолированных, не имеющих надежных баз флотилий. Надо строить цепь опорных пунктов — крепостей на всем торговом пути от Молукк, и даже от Китая, до Персидского залива.

Человека, который начал осуществлять эту задачу, звали Афонсу д'Албукерки.

ЭПИЗОД ВТОРОЙ,

В погожий апрельский день 1506 года взвился королевский флаг на каравелле «Эшпириту Сайту», заиграли тамбурины и флейты, забили дробь барабаны и эскадра из четырнадцати кораблей двинулась из португальской гавани Белен в далекую Индию. Экспедиция должна была захватить остров Сокотру, расположенный на подходах к Красному морю, и соорудить там форт, который будет служить базой для португальского флота, борющегося е Египтом за господство в Красном море. Такова была задача, возложенная на командующего эскадрой Триштана да Кунья, человека, которому болезнь помешала в прошлом году стать вице-королем Индии. Эта же задача была поставлена и перед вторым адмиралом флотилии — д'Албукерки, под чьим началом находились скромные силы — шесть кораблей и четыреста человек. Но второй командующий вез с собой, кроме того, секретный пакет, в котором лежал рескрипт короля Мануэла о назначении его правителем Индии вместо первого вице-короля — д'Алмейды.

Дому Афонсу д'Албукерки, знатному дворянину, сыну владетеля Виллаверде, что близ Лиссабона, шел пятьдесят третий год. Позади долгие годы службы при португальском дворе, сражение у Опорто… И в Индию д'Албукерки отправляется не в первый раз. Еще в 1503 году он вместе с братом Франсишку громил окрестные деревни близ Кочина, грабил торговые корабли у Малабарского побережья, построил крепость — форт «Мануэл» — в Кочине.

Но теперь дом Афонсу д'Албукерки отправляется на Восток не второстепенным офицером на службе его величества короля Мануэля, а будущим полновластным хозяином всех португальских сил от мыса Доброй Надежды до берегов Индии.

Адмиралу не спится… Нет, он думает не об островке Сокотра, его мысли далеко от этих пустынных, безрадостных мест. Недостаточно иметь сильный флот и торговые фактории на берегу, этого мало, чтобы сокрушить, арабскую и индийскую торговлю и сделать Португалию единственной владычицей торговых путей, по которым в Лиссабон потекут золото, драгоценности, пряности. Нужны мощные форты на всем протяжении огромного пути из Португалии на Восток. Только тогда — и в этом д'Албукерки твердо уверен — удастся вырвать из рук мавров сказочные богатства этих сказочных стран. И он, д'Албукерки, осуществит этот план, осуществит, несмотря на непонимание и даже противодействие д'Алмейды и его окружения, считающих, что и без строительства дорогостоящих крепостей Португалия с помощью флота будет господствовать на море.

Да, осуществит, несмотря на оппозицию в рядах своих офицеров. Слава господу нашему Иисусу и святой троице, у него хватит сил и энергии, достанет воли, чтобы привести к повиновению не только врагов христианской веры, но и всех сомневающихся, колеблющихся в собственных рядах.

Д'Албукерки приступает к осуществлению своего плана еще до прибытия в Индию. 10 августа 1507 года он расстается с да Куньей, который отправляется в Индию, и ведет свою маленькую эскадру в Персидский залив.

Опережая д'Албукерки, неслись впереди эскадры вести о жестокости португальцев. У Рас эль-Хада адмирал приказал сжечь все рыбацкие суда, в Курияте истребил всех жителей, включая женщин и детей, в захваченном Маскате у всех взятых в плен были отрезаны уши и носы, то же повторилось и в Сохаре. «Город был сожжен и ограблен, — говорит историк, — пленные подверглись обычной варварской процедуре: у них были отрезаны уши и носы».

Подойдя к Ормузу, богатейшему торговому порту в Персидском заливе, д'Албукерки блокировал город, расположенный на пустынном островке и даже водой снабжавшийся с материка, и принудил правителя разрешить постройку крепости.

Здесь, в Ормузе, д'Албукерки в первый раз столкнулся с открытым противодействием своим планам. Взбунтовались капитаны его эскадры, заявив, что постройка форта в Ормузе противоречит интересам Португалии, ибо это напрасная трата сил, столь необходимых в Индии.

Напрасно д'Албукерки распечатал секретный пакет и прочитал мятежным капитанам указ о назначении его правителем Индии после истечения срока д'Алмейды. Три капитана покинули эскадру и ушли в Индию, даже не уведомив д'Албукерки о своем намерении.

По прибытии в Индию они бросились к вице-королю и подали ему жалобу на д'Албукерки, который, вместо того чтобы по приказу короля плыть к мысу Гвардафуй[12] и там ждать арабские суда, груженные пряностями, потащил их в безводный Ормуз, чтобы построить там никому не нужную крепость. Капитаны требовали возмещения убытков, которые они понесли, упустив добычу, и, кстати, предупредили д'Алмейду, что д'Албукерки направляется в Индию в качестве его преемника. Это известие подтвердили командиры нового португальского флота, прибывшего в Индию весной 1508 года.

И вот в ноябре 1508 года в Кочине, где обосновался вице-король, произошла встреча д'Алмейды и д'Албукерки.

Опытный воин, но незнатный дворянин Франсишку д'Алмейда с почти нескрываемой ненавистью смотрел на д'Албукерки, явившегося в Индию, чтобы принять и погубить то, что он, д'Алмейда, с таким трудом создавал. За три года он утвердил господство португальцев в Восточной Африке — в Килве, Софале, Малинди, подорвал мусульманскую торговлю в индийских водах, обеспечил союз с многими индийскими владетелями. А теперь является выскочка, совершивший когда-то пиратский набег на Индию, и, пользуясь связями при дворе, оттесняет его.

Особенно возмущали д'Алмейду планы д'Албукерки касательно возведения крепостей. Подумать только! Откуда маленькая Португалия возьмет столько людей для гарнизонов, для посылки бесчисленных подкреплений?

Вице-король припомнил, что уже в 1505 году, когда он вышел со своей флотилией, более крупной, чем прежние, из Португалии, команду одной из каравелл пришлось почти целиком набрать из крестьян, никогда не бывавших в море. Они не знали ни правого, ни левого борта, и капитан каравеллы привязал к одному борту связку чеснока, а к другому — лука и командовал рулевым: «Руль на чеснок!» и «Руль на лук!».

Против португальцев организована коалиция. Мощная коалиция. Объединились Египет, султан Гуджарата и давний враг португальцев — саморин Калйкута. Флот неприятеля стоит у берегов Гуджарата. В недавнем бою египтянином убит любимый сын вице-короля — Лореншу, и д'Алмейда поклялся отомстить за смерть сына.

Отдать этому выскочке и прожектеру вице-королевство сейчас, хотя и истекает срок его полномочий, — нет, это свыше сил Франсишку д'Алмейды.

Когда д'Албукерки явился к вице-королю и в присутствии многочисленной свиты сообщил ему, что по приказу короля Мануэла он готов немедленно принять все тяготы правления на себя, а д'Алмейду ждет попутный ветер, удобная каравелла «Белем» и шесть других кораблей для сопровождения, д'Алмейда ответил, что срок его полномочий истекает лишь в следующем месяце, а пока он — вице-король Индии.

И в подтверждение этого отплыл со всем португальским флотом на север, в Гуджарат. Там в конце декабря он захватил богатый Дабхол, перебил его защитников и разрешил солдатам грабить город. «Добычи было захвачено на 150 тысяч дукатов», — лаконично замечает по этому поводу португальский летописец. Впрочем, вскоре д'Алмейда прекратил грабежи и приказал спалить город дотла. Он боялся, что иначе солдаты не пойдут дальше.

2 февраля 1509 года у острова Диу д'Алмейда встретился с египетско-гуджаратским флотом. В сражении, длившемся целый день, португальцы нанесли страшное поражение противнику, уничтожив около двухсот судов.

8 марта д'Алмейда триумфатором вернулся в Кочин с твердым намерением не выпускать власть из рук после такого успеха.

Пока в Лиссабон шли письма, обвиняющие д'Албукерки в нападении на Ормуз и неповиновении приказам короля, д'Алмейда решил действовать. Ночью Кочин проснулся от отблесков факелов и криков. Вице-королю якобы стало известно, что приверженцы д'Албукерки организовали заговор с целью захвата Кочина. Гашпар Перейру и Рюй д'Аранжо, верные люди д'Албукерки, были арестованы, закованы в кандалы, заключены в тюрьму, а дома их разрушены.

На следующее утро вице-король издал приказ усилить охрану Кочина и запретить ношение оружия всем, кроме свиты и охраны вице-короля и капитанов.

А еще через несколько дней Кочин облетела новая весть: претендент на должность правителя Индии арестован по обвинению в сношениях со злейшим врагом Португалии — правителем Каликута. Д'Албукерки отвезли на судно, стоявшее в порту Кочина, и приставили стражу.

Но д'Алмейда переоценил свои возможности. 29 октября в гавань Кочина вошел флот из 15 кораблей, возглавляемый маршалом Португалии Фернандишем Каутиньо, оказавшимся к тому же племянником д'Албукерки. Маршал привез инструкции короля, адресованные не вице-королю д'Алмейде, а правителю Индии д'Албукер'ки.

Освобожденный д'Албукерки не пожелал видеть бывшего вице-короля, который 19 ноября 1509 года отплыл в Португалию, чтобы погибнуть близ мыса Доброй Надежды в стычке с местными жителями.

Афонсу д'Албукерки стал правителем португальских владений в Индии.

Сохранившийся портрет изображает его именно в эту пору. На нас смотрит длиннобородый высокий человек в кольчуге, поверх которой надет черный, расшитый золотом плащ с крестом ордена Сантьяго, командором которого был д'Албукерки. Левую руку он положил на эфес меча, а указательный палец правой повелительно поднял вверх. Глубоко запавшие жестокие глаза, длинный с горбинкой нос, худое, узкое лицо…

Д'Албукерки славился жестокостью, которая была тем страшнее, что была продиктована не корыстолюбием или садистскими наклонностями, а составляла неотъемлемый элемент всей политики создателя первой в истории человечества колониальной империи.

Он вырезал население деревень близ Ормуза, сжег мусульман Гоа в мечети, устроил чудовищную бойню в Малакке, сжигал корабли вместе с их экипажами в Индийском океане — совесть его была спокойна, ибо, как позже скажет португальский летописец Жуан Барруш, «если души тех, кто не исповедует христианство, все равно прокляты, то какой смысл считаться с их телами?».

А результаты были немалые — запуганность и покорность местного населения, истребление торговых конкурентов.

Сам д'Албукерки был честен, не терпел казнокрадов, не обогащался во время своих походов, но завоеванные города отдавал на разграбление солдатам, десятки кораблей, груженных награбленными товарами, отправлял в казну, и все это в куда больших масштабах, чем его предшественники и преемники.

Этот человек не искал любви тех, кого вел за собой. Посвятив свою жизнь недостижимой цели — увековечить господство маленькой Португалии над миллионными народами Востока, а тем самым сделать португальскую монархию первой в Европе, — он требовал от других такого же отрешения от личных интересов, такой же преданности идее возвышения Португалии над всем миром. В жертву этой идее — идее исторически неосуществимой и дорого обошедшейся Португалии — он приносил города и государства, врагов и союзников, не останавливаясь перед самыми чудовищными злодеяниями, которые тем более чудовищны, что их совершал не полуграмотный искатель приключений, каким был, например, завоеватель Перу испанец Писарро, и не патентованный злодей, вроде португальского пирата Гонзалвиша Тибана, наводившего ужас на жителей деревень близ устья Ганга в начале XVII века, а самый выдающийся государственный деятель Португалии XVI века.

Став правителем, д'Албукерки приступил к широкому осуществлению своих планов. Вначале он решил создать основной опорный пункт в Индии. Но экспедиция, отправленная в январе 1510 года против Каликута, оказалась неудачной. Португальцы были разбиты, племянник д'Албукерки маршал Каутиньо убит, сам д'Албукерки ранен.

В марте 1510 года д'Албукерки без боя овладел городом Гоа, который принадлежал южноиндийскому султанату Биджапур, и решил превратить этот порт, расположенный на острове, в центр создаваемой им португальской колониальной империи. Но за Гоа пришлось воевать. Правитель Биджапура Адиль-шах собрал войско и выбил захватчиков из Гоа. Лишь в ноябре 1510 г. с помощью индийских князей Кочина и Каннанура д'Албукерки снова овладел Гоа.

Взятие Гоа сопровождалось зверствами, повергшими в смущение даже видавших виды конкистадоров. Сам д'Албукерки писал королю Мануэлу: «Затем я распорядился жечь город в течение четырех дней и в это время никому не давать пощады… Мавров было убито шесть тысяч. Это действительно было великое дело, и оно было хорошо сделано».

Оставшиеся в живых после четырехдневной резни мусульмане — португальцы не щадили ни женщин, ни стариков, ни детей — были согнаны в одну из мечетей и заживо сожжены.

Теперь, когда португальцы твердой ногой стали в Индии, где построили целую цепь фортов и факторий, нужно было двигаться дальше, чтобы сокрушить ненавистных «мавров» на западе — окончательно подчинить Ормуз, правитель которого проявил неповиновение, и захватить Аден, а также — на востоке, там, куда еще не добрались португальцы и где еще беспрепятственно торгуют мусульманские купцы. На восточном конце великого торгомого пути, по которому шли пряности, лежала Малакка, город, где довелось побывать лишь одному европейцу — предприимчивому итальянцу Лодови-ко ди Вартеме.

Король Португалии Мануэл торопил своих капитанов. Он слабо разбирался в обстановке на Востоке, этот король, который считал, что счастье и дальше будет сопутствовать португальцам, совершающим подвиги во имя бога и короля.

И вот в 1509 году, в разгар борьбы между д'Алмейдой и д'Албукерки, в Кочине появилась небольшая эскадра из четырех кораблей под командованием Диогу Лопиш ди Сикейры. Эта эскадра должна была идти в Малакку и попытаться захватить город: в Португалии явно не понимали, что такое Малакка. Но в Индии ди Сикейре посоветовали не открывать с такими малыми силами враждебных действий против Малакки, а ограничиться разведкой. Д'Албукерки, в планах которого Малакка занимала не последнее место, удалось отправить с ди Сикейрой нескольких своих людей, в том числе пострадавшего из-за приверженности к новому правителю Индии Рюй д'Аранжо.

Сикейра вновь появился в Кочине несколько месяцев спустя, когда д'Албукерки вернулся из неудачного похода против Каликута. От прежней спеси, которая так отличала будущего — четвертого — вице-короля Индии, казалось, не осталось и следа. Еще бы! Несколько десятков человек потерял капитан в Малакке, сам едва избегнул плена и с позором бежал от города, который явился завоевывать.

Из не слишком подробного доклада Сикейры и рассказов моряков и солдат его флотилии, заботливо собранных шпионами д'Албукерки, постепенно вырисовывалась следующая картина.

Вначале португальцев в Малакке встретили приветливо. Султан Махмуд разрешил пришельцам закупать пряности и другие товары. Но отношение к ним резко изменилось, когда Сикейра потребовал от султана разрешения соорудить в Малакке форт для охраны торговых интересов Португалии. Султан и первый министр — бендахара Тун Мутахир — решили бороться с наглыми гостями. Значительное влияние на настроения султанского двора оказала многочисленная колония индийцев-мусульман Малакки, глава которой Ноадабегеа рассказал Тун Мутахиру о зверствах португальцев в Индии.

В жаркий августовский день, когда разомлевшие португальцы дремали на кораблях, а человек сорок бродило по городу, толкаясь на рынках, задевая встречных женщин, воины султана напали на португальцев.

Португальцы на берегу были захвачены врасплох: они привыкли, что за каждым из них ходили толпы зевак, дивясь их бородам и цвету кожи, за который они получили прозвище «белых бенгальцев», и поэтому толпа в тот день не возбудила в них подозрений. Большинство португальцев, бывших в тот день на берегу, попало в плен или полегло на узких улочках, ведущих к морю.

Лишь немногим удалось отбиться и уйти к шлюпкам. В числе этих немногих был и Фернандиш Мягальншп, который впоследствии прославился под именем Магеллана. Он собрал десяток оказавшихся поблизости соотечественников, сумел пробиться сквозь плотный заслон яванских наемников султана и уйти на последней шлюпке.

Захватить корабли Сикейры малайцам не удалось. За полчаса до нападения на флагман прибыл матрос с соседней каравеллы и доложил капитану, что от своей возлюбленной — малайской девушки из предместья Бату Илир — он только что узнал о готовящемся нападении. Сикейра приказал выслать шлюпки к берегу за ушедшими, а когда малайские прау подошли к его кораблям, встретил их орудийными залпами. Вслед за тем, едва дождавшись подхода шлюпок, он снялся с якоря и ушел от Малакки.

Это были невеселые вести. Но д'Албукерки ничем не показал, что разгневался. Он выразил соболезнование Сикейре и посоветовал ему отправиться в поисках славы куда-нибудь в другое место, ну, например, на Мадагаскар. Сикейра проглотил пилюлю, но не забыл и не простил унижения: через пять лет он отомстил д'Албукерки, приложив немало усилий для отстранения правителя от должности.

Когда через несколько месяцев д'Албукерки получил письмо от попавшего в малаккский плен Рюй д'Аранжо, он уже твердо знал, что после Гоа пойдет в Малакку и не даст никому опередить себя.

А в претендентах на первенство в захвате Малакки недостатка не было. Не успел д'Албукерки выпроводить Сикейру, как явился из Португалии с эскадрой Диогу Мендиш, тоже замышлявший плыть в Малакку. Д'Албукерки вначале убеждает, а затем приказывает Мендишу остаться до окончательного захвата Гоа, предлагая капитанам вновь прибывшей эскадры вместе отправиться к Малакке.

В эскадре Диогу Мендиша недовольны адмиралом д'Албукерки, да и многие из его окружения более склонны идти в поход против богатой Малакки, чем заниматься постройкой крепости в разоренном, не сулящем в ближайшее время доходов Гоа.

Однажды утром Диогу Мендиш попросил свидания у адмирала.

— Передай капитану, сейчас не время для бесед, потому что в городе и вокруг него слишком много мавров.

Такой ответ получил Мендиш.

Каждый вечер к Диогу Мендишу приходили капитаны и фидалгу его эскадры и требовали плыть в Малакку, не дожидаясь, пока дозволит правитель, который, видит бог и святая троица, не хочет делиться с ними славой и добычей. Они втолковывали расстроенному Мендишу, что по контракту с его величеством королем капитаны и торговцы эскадры вовсе не подвластны д'Албукерки и вольны в своих действиях.

И снова Мендиш у д'Албукерки. На этот раз адмирал выслушал его терпеливо, не перебивая, не спрашивая ни о чем. Только когда услышал:

— Они убьют меня, если я не поведу их в Малакку, — удивленно поднял брови и произнес, не обращаясь к собеседнику:

— Конечно, если у флагмана нет аудитора и крепкой виселицы. — Про себя же добавил: «А ума не больше, чем у галисийского барана».

И уже громко, вежливо, настойчиво стал объяснять Мендишу, что он, д'Албукерки, волей его величества короля Мануэла назначенный адмиралом и правителем Индии к вящей славе христианства и процветанию Португалии, никак не может позволить капитану и его храбрецам со столь малыми силами отправиться в Малакку, которая, как сообщает Рюй д'Аранжо, хорошо укреплена и имеет большое войско из «мавров», своих и наемных.

В ту же ночь эскадра Диогу Мендиша снялась с якоря и попыталась выйти в открытое море. Мендиш не сомневался, что приведет корабли к Малакке, завоюет ее и сумеет добраться до родных берегов, минуя Индию и избежав гнева адмирала.

Развязка наступила неожиданно. Через час на горизонте показались две каравеллы, а на мысе, за которым лежало открытое море, — солдаты д'Албукерки. Еще час, и шлюпки одной из каравелл приближаются к флагману беглецов.

— Именем короля, — произносит капитан Тикшейра, отбирая меч у побледневшего Мендиша, который мысленно переживает неизбежный суд и позорное возвращение в Португалию.

А через некоторое время уцелевшие жители Гоа увидели, как один за другим исчезали за горизонтом паруса ненавистных пришельцев, которых увел куда-то длиннобородый дьявол. Д'Албукерки взял курс на Ормуз, но затем неожиданно для капитанов вернулся в Гоа и здесь объявил, что, хотя по приказу короля они должны направиться в Ормуз, муссон мешает им осуществить это и они вынуждены отплыть к Малакке, где, кстати, необходимо покарать султана за предательство и освободить португальских пленников.

Капитаны не скрывали своей радости. Радовались также фидалгу и матросы. Еще бы: вместо Ормуза с его пустынными берегами отправиться к сказочной Малакке, где, говорят, золото лежит под ногами, а пряностей столько, что ум человеческий не может постичь их обилия.

ЭПИЗОД ТРЕТИЙ,

Поход начался 20 апреля 1511 года. Новый поход д'Албукерки — первая экспедиция конкистадоров в неведомый мир Юго-Восточной Азии. На этот раз двигались не купцы, не заброшенные туда судьбой искатели приключений, не разведчики. Покорять Малакку шел целый флот из 18 кораблей; 800 португальских солдат и 600 индийских наемников с Малабара вел с собой д'Албукерки. Флаг адмирала был на «Флор дель мар» — большой каравелле, не впервые пересекавшей Индийский океан.

Д'Албукерки уверенно продвигался по древнему пути. Индийский лоцман, не единожды ходивший из родного Гуджарата к берегам Суматры и Малайи и еще дальше — к Яве и далеким Молуккским островам, указывал путь.

По совету лоцмана флотилия не сразу направилась к Малакке. Вначале зашли на Суматру, в гавани Пидир и Пасе, владетели которых были данниками Малакки. Зашли, чтобы отдохнуть, подремонтировать корабли, собрать сведения о настроениях в Малакке.

Еще на подходе к Пидиру настигли индийское грузовое судно, которое и разграбили. Такая же участь постигла и другие корабли, встреченные д'Албукерки. В Пидире д'Албукерки нашел восьмерых португальских пленников, бежавших из Малакки, узнал, что бендахара Тун Мутахир казнен подозрительным султаном, а его советник и враг португальцев Ноадабегеа, опасаясь гнева султана, скрылся.

В опустевшем Пасе, жители которого, узнав о приближении эскадры, бежали в джунгли, португальцы не нашли никакой добычи и, не задерживаясь, отплыли к Малакке.

По пути туда португальцы встретили еще два индийских судна. Одно из них было сожжено, и экипаж безжалостно перебит. Второе с тремястами вооруженных воинов оказало яростное сопротивление. На нем находился раджа Пасе, направлявшийся в Малакку, чтобы предупредить своего сюзерена о приходе «белых бенгальцев». Д'Албукерки сделал вид, будто поверил рассказу раджи, объяснившего свое пребывание на корабле необходимостью отправиться на Яву за помощью против своих мятежных вассалов. Адмирал не желал портить отношений с подданными малаккского султана. Он даже распорядился не нападать более на местные корабли (за исключением индийских) в Малаккском проливе.

К вечеру 1 июля португальская эскадра подошла к Маллкке и встала на якорь в виду города под звуки корабельных фанфар и орудийного салюта.

На следующий день начались переговоры. Посланцы д'Албукерки требовали от султана Махмуда освобождения португальских пленников в качестве доказательства его желания жить в мире и дружбе с королем Португалии. Султан соглашался отпустить португальцев, но хотел сначала заключить мир, а затем освободить пленников.

А пока малайцы спешно строили укрепления на берегу, д'Албукерки, не дожидаясь ответа, разрушил орудийным огнем дома в предместье Упех и сжег все гуджаратские корабли, стоявшие на рейде. Он не тронул ни китайских, ни сиамских судов, напротив, подчеркивал всячески свое расположение к китайским и сиамским купцам и капитанам, уговаривая их подождать в гавани, пока он не возьмет Малакку, а затем сообщить своим государям о великой победе португальцев.

Пытаясь избежать войны, султан решил отпустить пленников. Но это не остановило д'Албукерки, с самого начала решившего штурмовать Малакку. И он предъявил новый ультиматум — не только открыть Малакку для монопольной торговли португальцев, но и разрешить им построить в городе форт. Отказ султана послужил формальным поводом для начала военных действий.

Огромный город лежал перед португальцами. Он возник из небытия за столетие, и за это время превратился из маленькой деревушки в крупнейший порт Азии с многоязычным населением, куда сходились торговые пути из Китая, Индии, Аравии и других далеких стран.

За сто с небольшим лет до прихода португальцев яванский принц, имени которого история не сохранила и который остался известен лишь по титулу — парамесвара (принц-консорт), попал на западный берег Малакки и здесь, в устье реки Малакка, основал крохотное княжество.

С начала XV века в городок начали заходить китайские флотилии, совершавшие далекие плавания на Запад, проявляли интерес к нему и мусульманские торговцы из Индии, обосновавшиеся в портах Северной Суматры. Оживление торговых связей между странами Дальнего Востока, Индией и Аравией, заинтересованность западных государств в пряностях, которые шли через Малаккский пролив, упадок яванских портов — все это выдвинуло Малакку на первый план в Юго-Восточной Азии.

Правители Малакки используют выгодную обстановку. Они становятся вассалами Китая — вассалами, правда, лишь по названию, чтобы избавиться от сиамской угрозы. Уже первый из них переходит в ислам, а его преемники укрепляют связи с тамильским мусульманским купечеством брачными союзами. Четвертый правитель, убивший своего малолетнего брата, принимает титул султана. При нем начинается стремительное усиление Малакки.

XVI век застает султанат в зените могущества: под его властью находится не только вся Малайя, но и княжества восточного берега Суматры.

Вернувшиеся из плена португальцы рассказывали, сколь изумителен и богат этот город, сколько кораблей ежегодно приходит в гавань, какие роскошные товары они видели на базарах, где встречаются купцы из разных стран — важные арабы из Каира, Мекки и Адена, бойкие гуджаратцы, осторожные китайцы, буги, любящие решать торговые споры ударом криса, молчаливые яванцы, веселые жители Пегу. «84 языка встречаются здесь», — говорили они изумленным слушателям.

И продолжали: Малакка не знает себе равных. Это город, самой природой предназначенный для торговли. Здесь лук и чеснок ценятся выше, чем мускатный орех, бензойная смола и другие драгоценные вещи.

Рассказывали они также, что сюда, в Малакку, приходят шерстяные ткани, стекло с позолотой из Венеции, опиум — из Мекки, тридцать видов одежд и сорок видов других товаров — из Камбея и Адена, серебро и рубины — из Пегу, шелка и фарфор — из Китая, перец и золото — с Суматры, рис, мясо, оружие — с Явы, корица и мускатный орех — с Молукк и островов Банда. Число иностранных купцов с их челядью так велико, что живут они в отдельных предместьях, из которых Упех — самое большое, и управляются своими старейшинами — шахбандарами. Рассказывали они и о великолепном дворце султана, вход в который украшают бронзовые львы, и о султанской сокровищнице, находящейся рядом с дворцом, и об огромных мечетях, самая большая из которых находится в Упехе, куда по пятницам устремляются толпы «мавров» разных национальностей. «А малайская знать и богатые купцы, — сообщали они, — живут приятнейшей жизнью в окруженных рощами, садами и водоемами больших домах. Дома эти расположены за городом, а в самом городе они также имеют богатые дома. У них много рабов и прислужников, исполняющих все их желания».

Лишь о трудовом люде, ютившемся в жалких хижинах из пальмовых листьев, в кампонгах[13] близ города и на его окраинах, переносящем товары с кораблей и грузившем их на корабли, сгонявшемся на постройку дворцов, загородных домов и мечетей, трудившемся в ремесленных мастерских города, почти ничего не говорили бывшие пленники. Да это никого и не интересовало — ведь здесь не пахло золотом и пряностями.

Зато о воинских силах Малакки говорили много. В городе находилось не менее 20000 воинов — жителей Малакки, яванских наемников и солдат султана Паханга[14], прибывшего в Малакку для женитьбы на дочери Махмуда. Город обладал значительной артиллерией, в том числе 50 большими бомбардами. Подступы к Малакке со стороны моря преграждали деревянные палисады. Единственным пригодным местом для высадки было устье реки Малакки, через которое был перекинут мост, соединявший город с его предместьем Упех, расположенным на правом берегу реки. Мост, как самая уязвимая и в то же время самая важная стратегическая позиция, был защищен палисадом и батареями, охрана его была поручена яванским наемникам.

Но, несмотря на внешнее великолепие, Малаккский султанат не был таким мощным государством, каким представляли его португальские источники. И напрасно португальские, и не только португальские, историки по сей день стараются доказать, что все решила доблесть и мужество португальцев, выступавших против врага, превосходившего их по численности в двадцать раз и чуть ли не одинаково вооруженного.

Главной ударной силой малаккского войска были боевые слоны, которые, однако, в уличных боях наносили урон не столько наступавшим, сколько оборонявшимся. Подавляющая масса малаккского войска была вооружена копьями, луками и крисами, воины не носили панцирей и кольчуг и сражались полуголыми. Город не имел крепостных стен и защищался лишь деревянным палисадом, и то не сплошным.

Португальцы превосходно владели огнестрельным и холодным оружием, в отличие от массы защитников Малакки они были профессиональными воинами, ремеслу солдат их обучали отцы. Правда, в лице яванских наемников, также великолепно владевших холодным оружием, они нашли достойных соперников, но дисциплина и организованность у португальцев были значительно выше.

Султанат раздирали внутренние противоречия, особенно обострившиеся к моменту появления португальцев. Вассалы на полуострове и на Суматре мечтали об отделении от Малакки и не пришли ей на помощь. Часть купечества города, особенно китайцы и яванцы, недовольные деспотизмом султана Махмуда, не была склонна оказывать ему помощь в борьбе с пришельцами. Португальцы умело использовали эти противоречия, постарались заручиться поддержкой суматранских вассалов Малакки и вступили в переговоры с китайскими, яванскими и индийскими (немусульманскими) торговцами. К тому же яванские наемники — основная воинская сила Малакки — несколько месяцев не получали жалованья.

Не было единства и в ближайшем окружении султана. Фавориты использовали болезненную подозрительность Махмуда для устранения неугодных им лиц, жертвой чего и пал энергичный и дальновидный бендахара Тун Мутахир, деятельно готовившийся к борьбе с португальцами.

Тун Мутахира погубило то, что он был богат и имел красивую дочь. Бендахара считался богатейшим человеком Малакки. Торговцы на базарах передавали друг другу, клянясь, что это правда, будто бы Тун Мутахир принимал своих рабов за чужеземцев — так пышно и богато они одевались, а золото бросал пригоршнями прохожим.

Много врагов имел Тун Мутахир, но злейшим, как повествует малайская летопись, был лаксамана — адмирал Хаджи Хусейн. Однажды бендахара разбирал дело двух богатых индийских торговцев и отложил решение на утро. Ночью один из тяжущихся принес ему бахар[15] золота. Узнав об этом, другой бросился к лак-самане, преподнес ему золото и пять крупных бриллиантов, умоляя о заступничестве. Лаксамана отправился к султану и сообщил, что из верных источников ему стало известно о стремлении Тун Мутахира захватить трон. Навет пал на подготовленную почву: красота дочери бендахары — Фатимы не давала покоя султану, а Тун Мутахир пренебрег милостью повелителя и выдал ее за сына своего давнего друга.

Махмуд послал палачей с султанским крисом — знаком власти — к бендахаре и его брату. Через некоторое время тот же Махмуд отправил посланца в дом бендахары с приказом не убивать членов семьи Тун Мутахира, но послал с таким расчетом, чтобы посланец не застал никого из мужчин в живых. Случайно лишь уцелел маленький внук бендахары, которому спасло жизнь появление султанского гонца. Фатима была взята в гарем Махмуда, но, как сообщает тот же летописец, «перестала улыбаться и не хотела рожать детей султану». Чтобы заслужить расположение Фатимы, султан казнил индийского купца и оскопил лаксаману.

Отпущенный султаном Рюй д'Аранжо рассказал обо всем этом д'Албукерки, познакомил его с богатым индусом — главой индийцев-немусульман Малакки, сообщил о всех укреплениях и наиболее уязвимых местах города.

На совещании у д'Албукерки на флагмане «Флор дель мар» было решено нанести удар по мосту, от которого открывался путь к городу и предместью Упех. Утвердившись на мосту, можно было бомбардировать город и принудить его защитников к сдаче.

Атака была назиачена на 25 июля, день святого Яго — покровителя Португалии.

Д'Албукерки разделил свои силы на три части. Семь капитанов должны были атаковать часть моста, выходящую к предместью Упех, а одиннадцать — другую часть, ведущую к городу. Сам адмирал с резервом должен был следовать за основными силами, закрепляя успех.

Было еще совсем темно, когда к флагманской каравелле «Флор дель мар» стали подходить шлюпки. Бесшумно взбирались фидалгу на борт корабля.

Рассвет наступил, как всегда, внезапно — и этому не переставали удивляться новички, впервые очутившиеся в Индии (впрочем, у д'Албукерки таких было немного).

И сразу все вокруг оживилось. Прозвенели фанфары флагмана. От «Флор дель мар» к узкой полоске песка, за которой начинались мангровые заросли, двинулись шлюпки португальцев. Они шли медленно, раскинувшись веером, чтобы уберечься от обстрела, но жителям города казалось, что лодки «белых бенгальцев» приближаются с дьявольской быстротой. С берега, из деревянных укреплений, наспех выстроенных за эти тревожные дни, с моста, возвышавшегося над рекой, открыли частый, но беспорядочный огонь, не столько причинивший ущерб португальцам, сколько изрядно дезорганизовавший защитников: несколько орудий разорвалось, убив и покалечив немалое число пушкарей и людей, стоявших вблизи.

Почти одновременно передовые шлюпки правого и левого крыла подошли к мосту. Первым на берег выскочил, размахивая длинным мечом, дом Жуан да Лима. За ним с боевым кличем на мост ринулись португальцы из других шлюпок. Защитники моста, вооруженные луками и стрелами, а также длинными копьями и щитами, храбро встретили закованных в броню, умело орудующих мечами, несокрушимых в бешеном натиске португальцев. Лязг железа, пение стрел, звуки горнов, которыми подбадривали себя малайские воины, боевой клич португальцев — все слилось воедино в шуме кровавой битвы на мосту.

Спустя полчаса португальцам удалось оттеснить малайских и яванских воинов с моста к мечети и городу. Но захватить мечеть сразу не удалось. Султан и его сын Ахмад на слонах остановили бегущих и повернули их против португальцев. Лишь после нового сражения солдаты да Лимы сумели взять мечеть, перебив ее защитников. Этот успех недешево достался португальцам: они потеряли около тридцати человек, большинство которых умерло от отравленных стрел.

И в тот момент, когда левое крыло португальской армии торжествовало победу, из города к мосту подошел Туан Бандар с семьюстами яванских наемников. Неизвестно, сумели бы португальцы удержать мост, если бы султан Махмуд и Туан Бандар атаковали одновременно. Но этого не случилось.

Португальцы пропустили яванцев на мост, а затем ударили с тыла, в то время как на самом мосту Туан Бандара встретили уже отогнавшие султана за мечеть воины да Лимы. Эта последняя в тот день схватка на мосту кончилась гибелью всего яванского отряда во главе со своим командиром.

Наступил полдень. Изнывавшие от зноя, закованные в латы португальцы вновь были вынуждены отражать атаку малайцев. На этот раз — со стороны мечети. Малайцев вели султан и принц Ахмад. Впереди двухтысячного отряда двигались боевые слоны. Португальцы встретили врага почти у самой мечети, там, где начинался мост. Знакомые с животными еще по Индии, ветераны индийских компаний д'Алмейды и д'Албукер-ки, не обращая внимания на нестройную малайскую пехоту, открыли огонь по слонам. Раненые животные в ярости повернули назад, сминая свою пехоту, сбрасывая седоков.

Д'Албукерки запретил преследовать бегущих. Опасаясь атак, он велел укрепить мост палисадом и втащить на мост пушки. Под прикрытием огня с кораблей и шлюпок португальцы 'построили палисады с обеих сторон моста, за которыми поставили батареи.

До двух часов пополудни продолжалась бомбардировка города и предместья вокруг мечети. Деревянный город вспыхнул сразу, и, несмотря на все усилия жителей, пожар не удалось потушить до позднего вечера. Португальцы устали. Раненые лежали под палящим солнцем, с трудом удалось подвезти еду с кораблей: малайцы непрерывно обстреливали берег и подступы к мосту.

Еще до того как начали укреплять мост палисадом, капитаны сообщили адмиралу, что люди утомлены, страдают от жестокой жары, и просили разрешить вернуться на корабли для отдыха. Д'Албукерки прогнал капитанов и велел продолжать сооружение палисада, надеясь провести ночь на мосту. Но после того как капитаны вновь и вновь поодиночке и все вместе приходили к нему и докладывали об усталости, потерях, боязни ночного нападения «мавров», д'Албукерки с заходом солнца приказал возвращаться к шлюпкам. Обстреливаемые со всех сторон португальцы вернулись на корабли.

Первый штурм Малакки кончился. Кончился неудачей для португальцев. Семьдесят раненых привезли они с собой на корабли и около сорока убитых. Многие раненые умерли к утру, и, вспоминая эту ночь, очевидец потом напишет: «Из раненных же отравленными стрелами никто не избег печальной участи, кроме одного — Фернана Гомиша да Лимоша: он выжег рану раскаленным наконечником стрелы сразу после ранения, и господь сохранил ему жизнь».

Полмесяца прошло между первым и вторым штурмом Малакки. Обе стороны готовились к новому сражению. Малайцы укрепили мост, установили на нем новые пушки, загородили палисадом подступы к мосту со стороны мечети и главной улицы города, разбросали по всему берегу, где высаживались португальцы в прошлый раз, отравленные шипы.

Занимались военными приготовлениями и португальцы. Учтя опыт сражения на мосту и понимая, что мост необходимо взять во что бы то ни стало, д'Албукерки приказал надстроить палубу на одной из джонок, предоставленных ему китайскими купцами. На этой палубе были построены и навесы, защищающие солдат от стрел и ядер малайцев. Адмирал планировал ввести джонку в устье реки и с верхней палубы, возвышавшейся над мостом, смести защитников моста, а затем ввести на мост основные силы. Султан пытался помешать постройке плавучей крепости и несколько раз посылал к ней брандеры[16], но португальцы были начеку (д'Албукерки приказал капитанам по очереди дежурить на борту джонки).

Д'Албукерки послал лазутчиков в предместье Упех к общепризнанному главе яванской колонии Утимутирадже, обещая сохранить ему, его семье и челяди (у этого богатейшего торговца было 4000 рабов) жизнь, а также имущество в том случае, если тот не будет помогать султану.

Утимутираджа и его сородичи, недовольные засильем тамильских торговцев при дворе, опасавшиеся за свои богатства в случае победы португальцев, согласились помочь д'Албукерки, хотя одновременно на всякий случай оказывали помощь и султану Махмуду в сооружении укреплений на берегу. Несомненно, что предательство богатых яванских купцов сказалось на поведении основной воинской силы султаната — яванских наемников, несмотря на то что после первого штурма им не только выплатили задержанное жалованье, но и уплатили за три месяца вперед.

За несколько дней до решающего штурма д'Албукерки собрал капитанов и фидалгу своей эскадры и обратился к ним с речью. Привыкшие к деспотизму и суровости адмирала португальцы вначале с удивлением, а потом с восхищением слушали д'Албукерки. Он не приказывал, но и не уговаривал и даже не слишком часто упоминал о долге перед богом и королем. Главным образом адмирал говорил о тех выгодах, какие принесет захват города португальцам, о тех богатствах, которые воины возьмут в городе.

Взяв город, убеждал д'Албукерки своих фидалгу, мы преградим доступ маврам к пряностям, и у них не останется ни одного порта, где они смогут вести торговлю ими. Сокрушение Малакки — путь к небывалому возвышению Португалии, ибо, если мы выхватим торговлю Малакки из рук мавров, Каир и Мекка придут в упадок, а в Венеции не будет иных пряностей, кроме тех, которые ее торговцы будут покупать в Португалии.

Адмиралу удалось убедить собравшихся принять решение о новом штурме, хотя в совете раздавались голоса за отплытие в Гоа, чтобы потом вернуться к Малакке с более значительными силами. Д'Албукерки настоял, чтобы решение совета было подписано всеми военачальниками и фидалгу эскадры и о нем узнал каждый солдат.

Утром 10 августа 1511 года, в пятницу, португальцы начали новый штурм. На этот раз д'Албукерки сам повел их в атаку на мост.

Впереди шла джонка — плавучая крепость. Защитники моста обстреливали палубу джонки, подошедшей к мосту, из пушек, аркебуз, луков, сумпитанов[17]. Борта Джонки были продырявлены и навесы на палубе разрушены. Много португальцев было убито и ранено. Джонку отвели от моста, наспех заделали пробоины, прикрепили новые навесы.

На этот раз джонке удалось подойти вплотную к мосту и португальцы сверху смогли расстрелять гвардейцев султана, защищавших мост.

Свои основные силы д'Албукерки немедленно бросил на штурм малайских укреплений, прикрывавших подходы к мосту. Малайцы, по свидетельству португальцев, «долгое время оборонялись с завидным мужеством». Особенно упорно защищали они предмостное укрепление со стороны мечети. Только после того как д'Албукерки сам повел португальцев в атаку, им удалось оттеснить малайцев от палисада.

Малайцы непрерывно атаковали. С трудом португальцы удерживали подступы к мосту, в то время как на нем устанавливалась артиллерия и делались укрытия из пальмовых листьев для страдавших от жары солдат. Укрепившись на мосту, португальцы под прикрытием пушек двинулись к мечети, где их встретил принц Ахмад. Отряд да Лимы сумел обратить в бегство слонов, Ахмад был ранен и с трудом избежал плена.

Всю ночь португальцы бомбардировали город с моста. В городе бушевали пожары, малаккские воины не могли сосредоточиться для атаки на прилегающих к мосту улицах. «Страшно было взглянуть на город — казалось, что он весь в огне», — писал участник штурма.

На этот раз португальцы потеряли убитыми около тридцати человек: сражение было выиграно не врукопашную, а с помощью пушек.

В течение двух недель португальцы обстреливали город, совершали налеты на прилегающие к мосту улицы, жители которых даже под страхом голодной смерти не решались выйти из дому. К д'Албукерки потянулись делегации купцов многонационального города — просить милости в ожидании неминуемого грабежа. Такую милость д'Албукерки даровал немусульманам — бирманцам, сиамцам. Получил гарантии неприкосновенности и Утимутираджа.

С утра 24 августа город был отдан на разграбление португальской солдатне «в вознаграждение за труды». Шестью колоннами двинулись португальцы по улицам города, убивая встречных жителей-мусульман без различия пола и возраста. «Все мавры, и женщины и дети, были убиты, ибо им не давали никакой пощады». Вслед за тем в город были отпущены для грабежа вначале моряки, а затем остальные португальцы. Вся «операция» заняла один день.

К вечеру награбленная добыча была сложена у дома, где расположился д'Албукерки. Адмирал не взял себе ни золотых сосудов, ни слитков золота, ни драгоценных камней: лишь шесть бронзовых львов из султанского дворца на свою будущую могилу, чтобы потомки помнили, кто победил Малакку. Но хранители султанов Малакки — бронзовые львы — не украсили могилу завоевателя: на обратном пути «Флор дель мар», на котором везли добычу, затонул, а львы вместе с другими сокровищами по сей день лежат на дне моря близ северных берегов Суматры.

Махмуд бежал, увозя с собой раненого Ахмада. По дороге последний умер; говорили, что его отравил отец, боявшийся популярности принца, особенно возросшей в дни обороны Малакки. Вместе с Махмудом бежали почти все сановники султана.

Братья д'Андраде с яванскими наемниками, перешедшими на службу к португальцам, разбили Махмуда на реке Муар, неподалеку от Малакки, после чего тот бежал еще дальше — вначале в Паханг, а затем на юг, в Джохор.

Не теряя времени д'Албукерки приступил к постройке форта — форта, который один мог спасти горстку португальцев в море враждебных государств. И те только спасти, но и помочь утвердить господство Португалии на старинном торговом пути через Малаккский пролив, стать базой для флота, для дальнейшего продвижения к заветной цели — Островам Пряностей.

В разоренном городе не хватало рабочих рук, и д'Албукерки отправил своих солдат в окрестности для поимки бежавших жителей. Их заковывали в цепи и гнали в Малакку. Вместе с уцелевшими рабами султана они под надзором португальцев строили крепость, которая должна была закрепить господство чужеземцев в их стране.

В городе (точнее, в руинах его) не было камня, даже дворцы были построены из дерева. Камень нашелся на кладбище, где были похоронены султаны Малакки и их родственники, а также в мечетях. Д'Албукерки снял все надгробия и построил из них крепостную стену.

Не только в строительстве форта видел д'Албукерки путь к процветанию — теперь уже португальской — Малакки. Малакка должна сохранить свое значение крупнейшего порта в малайском мире для процветания Португалии и умножения ее богатств. И д'Албукерки всячески подчеркивает свое расположение к яванским и индусским купцам, оставшимся в городе, посылает посольства в Сиам и Китай с уверениями в дружественных намерениях португальцев. Религиозное рвение адмирала отступает перед соображениями коммерческого и тактического порядка — необходимо было заручиться союзниками, Д'Албукерки радушно принимает посланцев султана Кампара — бывшего вассала Малакки.

Затем д'Албукерки посылает три корабля во главе с Антониу д'Абреу и Франсишку Серрано к Молуккам, до которых теперь рукой подать: ведь ключ к сокровищнице у португальцев. Эта экспедиция открыла новую страницу в истории путешествий и завоеваний XV–XVI веков. Страницу более значительную, чем все то, что ей предшествовало. Ибо экспедиция д'Абреу, потерявшего два из трех своих кораблей, была прологом к путешествию Магеллана. Франсишку Серрано, потерпевший кораблекрушение близ Амбона и оставшийся на этом острове, в письмах Магеллану подал последнему мысль направиться к Островам Пряностей с запада, а не с востока.

Но главная забота д'Албукерки — закончить форт и вернуться в Индию, откуда доходят тревожные вести.

Неспокойно в Малакке и вокруг города. Султан Махмуд и его младший сын Алауддин, обосновавшиеся на юге полуострова, продолжают борьбу с португальцами. Яванские купцы и их глава Утимутираджа недовольны проводимой португальцами политикой ущемления мусульманского купечества. Малайское население готово поддержать любое выступление против ненавистных пришельцев.

Д'Албукерки решает нанести удар первым: при содействии главы индусского купечества он арестовывает Утимутираджу, его сына, внука и зятя и предъявляет им обвинение в сговоре с Махмудом и противодействии мероприятиям португальцев в городе. Ночью сооружается эшафот, а наутро приговор приводится в исполнение. Восьмидесятилетний яванец спокойно встретил смерть и лишь просил о милости умереть первым, чтобы не видеть конца своих близких. Казнь Утимутираджи вызвала восстание, видную роль в котором сыграла жена погибшего. Но бывшие начеку португальцы довольно быстро разгромили это выступление, в результате большинство яванцев покинули город и бежали на Яву.

В начале января 1512 года постройка форта завершилась. Названный «Фамоза» — «Славный», форт возвышался на правом берегу реки, у впадения ее в море. Форт окружала стена толщиной около двух с половиной метров с бастионами по углам. Близ моста Прямо в море была построена башня, преграждавшая доступ к реке. Во время прилива в ворота башни мог войти корабль водоизмещением до 200 тонн. Таким образом, гарнизон мог получать подкрепления и припасы с моря, где господствовал португальский флот.

Владычество Португалии в Малаккском проливе было закреплено. В течение почти 130 лет о стены «Фамозы» разбивались попытки яванских, малаккских, ачехских султанов покончить с португальским господством, в течение 130 лет португальцы терроризировали окрестное население, совершали пиратские набеги, навязывали всем свою торговую политику, опираясь на форт, ставший в глазах местного населения символом угнетения.

Сразу же после окончания постройки форта и назначения коменданта и других должностных лиц д'Албукерки поспешил в Индию.

Никогда, ни до штурма Малакки, ни после этой победы, португальская колониальная империя не переживала более блестящей поры.

Весь торговый путь от Лиссабона до Малаккского пролива находился в руках португальцев, целая сеть опорных баз обеспечивала незыблемость португальского владычества на этом пути, мусульманской торговле был нанесен сокрушительный удар, от которого ей не суждено было оправиться. Казалось, ничто в мире не сможет противостоять могуществу короля Мануэла — богатейшего из европейских монархов, чьи корабли бороздят океаны.

Торжества по поводу захвата Малакки состоялись не в Малакке и даже не в Лиссабоне, где известие о падении мощного форпоста мусульманской торговли было встречено с небывалым ликованием, а в столице христианского мира — в Риме.

В сентябре 1513 года в Риме папа Лев X устроил торжественный прием португальскому посольству. Во главе посольства шел Триштан да Кунья — один из португальских адмиралов, водивших эскадры на Восток. За ним следовали знатные вельможи Португалии в сопровождении родственников и друзей. У ворот города посольство встретили кардиналы и прелаты.

Но блеск посольства в глазах несметных толп, высыпавших на улицы Рима, затмила добыча из далеких восточных стран, которую португальский король прислал папе. Здесь слон невиданных размеров, два леопарда, пантера, персидские кони, украшенные драгоценной сбруей, золотые чаши и вазы, усыпанные драгоценностями церковные облачения. Когда процессия подошла к дворцу, у окна которого стоял папа, слон остановился и трижды преклонял колени перед святым отцом, к неописуемому восторгу толпы.

Через шесть дней сам папа отслужил благодарственный молебен во славу христианских рыцарей Португалии. В речи, которую произнес после молебна каноник собора св. Петра, говорилось, что успехи португальцев придали небывалый блеск понтификату Льва X, что король Мануэл войдет в историю как самый ревностный борец с язычниками, а д'Албукерки может быть поставлен в один ряд с величайшими героями прошлого.

Папский и королевский двор упивались победой, считая ее началом самой блестящей эпохи Португалии.

Но — и такова ирония истории — победа оказалась одним из последних крупных успехов португальцев. Остальная история их владычества на Востоке стала историей поражений, обороны, попыток удержать свое могущество под натиском других европейских наций и борьбы местного населения за независимость.

Создатель португальской колониальной империи умер в пору ее расцвета. 16 декабря 1515 года д'Албукерки скончался в Гоа. Незадолго до смерти он узнал, что из Лиссабона едет преемник: король Мануэл сменил наиболее способного колониального политика, которого имела когда-либо Португалия.

В год празднества в Риме португальская Малакка испытала первый удар — осаду войсками яванского княжества Джапара.

В год смерти д'Албукерки последовал второй удар — нападение княжества Джохор.