С "ПОЛЯРОИДОМ" В АДУ: Как получают МБА

Час утра. Мне еще минимум до трех заниматься и я сражаюсь с дремотой, глотая кофе, остывшее к полуночи.

Еще до того, как я сюда попал, мой друг Стивен предупреждал, что большинство однокурсников окажутся бывшими инженерами, консультантами и финансовыми аналитиками, теми людьми, кто знает, как работать с цифрами. "И еще будет несколько студентов с ущербным прошлым, как у тебя, — сказал он. — Лирики. Знаешь, те самые типы, кто ни разу не зарабатывал себе на жизнь как полагается".

Сегодня этот лирик высидел все три пары, чувствуя себя полностью потерянным, потом отправился в библиотеку и два часа изучал там модели "максимизации полезности", но так и не смог решить ни одной задачи. В конечном итоге я сдался и пошел в университетскую книжную лавку. Когда на глаза попалась знакомая книга, "Божественная комедия", я перелистнул ее до той самой песни, где Данте очутился перед входом в геенну и, задрав голову, читал над воротами вот такую надпись:

"ВХОДЯЩИЕ, ОСТАВЬТЕ УПОВАНЬЯ".

("Прямо как про меня, — подумал я. — Поэт в аду.")

ОТ АВТОРА

Я обязан этой книгой Скотту Туроу по двум причинам. "One L", повесть Туроу про его первый студенческий год в Гарвардской школе юриспруденции, убедила меня не ходить учиться на адвоката. У Скотта живой слог. Он дает все в деталях. Был бы у меня правильный темперамент, чтобы стать адвокатом, "One L" возбудила бы небольшой пожар в груди. Вышло же так, что его книга вылила ковш холодной воды на идею, которая заслуживала быть потушенной.

"One L" также подтолкнула меня к мысли, что полезной могла бы оказаться похожая повесть, на этот раз про бизнес-школу.

Каждый год десяткам тысяч юных американцев приходит в голову идея пойти в бизнес-школу. Каждый год к этим американцам присоединяются тысячи из-за границы. В нашей группе в Стенфорде были студенты из Японии, Ганы, Новой Зеландии, Мексики, Аргентины и большинства стран Западной Европы. (Ныне в Стенфорде есть студенты из России и Китая). Во всех этих тысячах зудит желание что-то из себя сотворить. Все хотят быть крутыми, хотят делать деньги.

Как и я в свое время, они начинают с того, что мусолят идею о бизнес-школе, запрашивая проспекты из интересующих их университетов. Но когда проспекты прибывают, в них оказываются только глянцевые фото, скудные факты про учебные планы и, в типичном случае, обольстительные рекламные обещания — в конце концов, бизнес-школы кое-что знают про маркетинг.

Неважно, сколько информации эти проспекты доводят до читателя, они не дают ответа на главнейший, единственный по-настоящему значимый вопрос потенциального студента. Что это вообще такое: учиться в бизнес-школе?

Какими окажутся другие студенты? Арифмометрами? Сильно деловыми? Что за преподаватели? А нагрузка? А затраты? Как насчет личной жизни?

Еще раз: что это вообще такое — учиться в бизнес-школе?

На последующих страницах я попробую дать ответ на этот вопрос.

Я проучился в Стенфордской бизнес-аспирантуре, сиречь бизнес-школе при Стенфордском университете штата Калифорния, с 1988-го по 1990-й. Подобно всем моим однокурсникам, я пошел в бизнес-школу, чтобы получить диплом Мастера бизнес-администрации, т. е. ученую степень МБА, которая, верилось мне, катапультирует меня до высот будоражащей и высокодоходной деловой карьеры. В отличие от большинства однокурсников, которые попали сюда, уже проработав в этой сфере два-три года, я поступил в бизнес-школу, чтобы освоить также и базовые дисциплины. Но не прошло и пары дней после моего прибытия, как я обнаружил, что бизнес-школа окажется намного более турбулентным и, как любят говорить в Калифорнии, «очумелым» этапом моей жизни, нежели я себе это представлял, что и сподвигнуло автора этих строк завести дневник для отражения в нем текущих событий. Вскоре я стал воспринимать написание этой книги просто как акт человеколюбия, подобно тому, как если бы дошел до самого последнего тихого колена реки и прибил там к дереву доску: "Осторожно, впереди водопад!"

Как я уже говорил, наш выпуск пришелся на 1990-й год, как раз в тот момент, когда продолжительный бум восьмидесятых подходил к концу. И все же, даже в последовавшей за этим рецессией, бизнес-школы оставались удивительным феноменом.

Наперекор цунами экономического спада, ежегодно свыше 250 тысяч молодых парней и девушек платили по $40 с головы, чтобы сдать GMAT, баллы которого требуют большинство бизнес-школ, причем порядка 75 тысяч в год действительно зачислялись в эти учебные заведения. (Сравните это с 200 тысячами тех, кто ежегодно сдавали LSAT, экзамен для поступления в школы адвокатов, и почти 50 тысячами из них, кто туда был принят). И опять-таки наперекор спаду, рынок труда продолжал вознаграждать студентов за получение диплома МБА. Средняя стартовая зарплата выпускников Стенфордской бизнес-школы 1991-го года, т. е. тех, кого бросили в наихудшую экономическую атмосферу за десятилетие, превышала $65 000.

Бизнес-школа, как мы увидим, это не 100 %-ный выигрышный билет. И все же в рецессии, как и в периоды бума, эмбиэшники во многих отношениях остаются особым классом людей, которые ведут исключительную жизнь.

Излагая свой собственный опыт учебы в Стенфорде, я ограничился первым годом двухлетней МБА-программы. В любой бизнес-школе первый курс — это год драмы. Это год новых лиц и нового окружения. Эта также год одиночества, колебаний и постоянного, неослабного давления. Для многих и многих студентов с ним приходят минуты, когда они, зачастую впервые в жизни, начинают сомневаться — и вполне серьезно, — удастся ли им все это выдержать. Ко второму курсу давление, как и сомнение в своих силах, исчезает. Никому из тех, кто подумывает об учебе в бизнес-школе, не нужно беспокоиться о том, сумеют ли они выдержать второй курс, во всяком случае, не больше того, как волноваться, переживут ли они весну после жестокой зимы. Это как раз первый курс, о котором следует хорошенько задуматься.

Все, о чем я написал — произошло. Но в интересах читабельности я в определенной степени спрессовал события, несколько своевольно обращаясь с датами и хронологией. Из уважения к личной жизни своих однокурсников и преподавателей я почти полностью населил эту книгу действующими лицами, по кусочкам набранными из индивидуальных особенностей, жизненного опыта и биографических данных разных реальных людей. Преподаватели, выведенные на этих страницах, не читали те курсы, что я посещал. Соседи по общежитию, хотя и взяты из гущи знакомых студентов, вовсе не были моими соседями. Очень небольшое число лиц, появляющихся под собственными именами, либо сами разрешили мне изобразить их портреты, либо являются известными общественными фигурами, чью личность было бы глупо скрывать.

Хотя я пытался передать атмосферу учебных занятий в бизнес-школе не слишком техническим языком, в книге есть некоторые пассажи, которые кое-кому из читателей покажутся неудобоваримыми. Если с этим столкнетесь вы, то пропустите такие страницы. Мне и самому зачастую хотелось пропустить кое-какой учебный материал.

И замечание напоследок.

Я горжусь тем, что я — выпускник Стенфордской бизнес-школы. Ее преподавательский состав и администрация — это мужчины и женщины необычных интеллектуальных дарований и способностей, постоянно стремящиеся подогнать к современности и улучшить это и без того замечательное учебное учреждение. Если кое-что из написанного прозвучит в критических тонах, то лишь оттого, что это было изложено по записям, сделанным in extremis. Нынче, когда бизнес-школа далеко в моем прошлом, я смотрю назад на Стенфорд с чувством своего рода благоговения перед всем тем, чему он меня научил.

Порой Стенфорд представляется мне в таком золотом ореоле ностальгической привязанности, что на мгновение мне хочется туда вернуться. Но потом я спрашиваю себя: "Что бы ты сделал, если бы кто-то в самом деле сказал, что тебе придется повторить первый курс?"

Ответ всегда один и тот же. Упав на колени, я взмолился бы о пощаде.

ПРОЛОГ Прощание с вождем

Одним пятничным вечером летом 1988-го года я прощался с президентом Соединенных Штатов.

На минуту я остановился в ожидании на колоннаде, что Г-образной скобой охватывает две стороны Розового Сада. Широкий прямоугольник центрального газона, удобряемый, пересаживаемый, аэрируемый, орошаемый и подстригаемый столь прилежно, что в полуденном блеске он мог напоминать лужайку для гольфа, приобрел сейчас богатый, имперский оттенок. На кустах и цветах по границе сада собрались тени, расставляя темные акцентирующие штрихи. Сама же белизна Белого дома расплылась сливочным тоном.

Джим Кюн, личный помощник президента Рейгана, открыл дверь в Овальный кабинет.

— Он заканчивает со своими бумагами, — сказал Джим. — Еще с минуту.

Каждое утро Джим встречал президента в семейном комплексе на втором этаже резиденции, спускался с ним на лифте и сопровождал его по дорожке мимо этой колоннады, от резиденции у длинной палочки буквы «Г» до Овального кабинета на другом конце. Затем, по вечерам, Джим провожал президента обратно. Иногда этот вечерний променад с президентом Джим устраивал и для увольняющегося члена администрации. Уходящему работнику это давало возможность попрощаться.

Распахнулась дверь в Овальный кабинет. За порог ступил Джим Кюн. Вслед за ним фотограф, затем агент секретной службы, а потом, еще через мгновение, и сам президент.

На президенте был коричневый костюм. Лицо его выглядело румяным, мягким и дружелюбным. Он взглянул на меня и подмигнул.

— Ну, Питер, — сказал он, — хочу поблагодарить тебя за все.

Фотограф сделал несколько стандартных снимков с рукопожатиями и на мгновение мне показалось, что на этом конец. Затем президент Рейган, чьи актерские глаза никогда не теряли своей живости, обернулся к фотографу и сказал:

— Симпатичный закат. Как насчет пары снимков на прогулке?

Словом, президент и я, так сказать, неспешно пошли вдоль колоннады, непринужденно болтая о том, о сем, в то время как фотограф суетливо перебирал ногами впереди, жужжа своей камерой. Когда мы достигли двери в резиденцию, президент приостановился.

— Так и куда ты теперь?

— Стенфордская бизнес-школа, мистер президент.

— Стенфорд? Ну что же, будь только повнимательней. Там профессора несколько…

Тут его глаза весело заблестели и он продемонстрировал свой знаменитый жест, тряся склоненной набок головою. Я, конечно же, знал, что ему припомнилось. Однажды Стенфорд предложили в качестве места под Библиотеку им. Рейгана, комплекс для хранения бумаг президента после того, как он покинет Белый дом. Но преподаватели и студенты Стенфорда возмутились. Были марши, транспаранты и скверные речи — краткий луч, блеснувший из шестидесятых. Идею пристроить Библиотеку им. Рейгана в Стенфорде забросили.

Отдав должное своему актерскому прошлому, президент выдержал паузу. Безупречный, округлый момент.

— Профессоров там… клонит на левый бок. — Он хмыкнул. — Но ты свяжись с моим другом Мильтоном Фридманом. Мильтон тебя удержит на пути прямом и узком.

Джон Кюн передал президенту коробочку, по-подарочному обернутую в золотую фольгу. Внутри, как мне было хорошо известно, лежала пара запонок с выгравированной президентской печатью.

— Ну, еще раз спасибо за все, что ты сделал, — сказал президент, вручая мне коробочку. — Особенно за речь у Берлинской стены. — Он снова подмигнул. — Я в Берлине был очень красноречив.

Агент секретной службы открыл дверь в резиденцию. Президент еще раз потряс мне руку.

— Удачи, — сказал он.

Затем президент, Джим Кюн и агент шагнули через порог и были таковы.

Фотограф повернулся и направился обратно в свой офис в Западном крыле. Я остался бесцельно стоять, впитывая в себя всю сцену, прежде чем уйти из Белого дома в последний раз.

В последний раз. Только сейчас, когда я все еще оттягивал свою последнюю задачу — забрать остатки пожиток из кабинета в Старом корпусе — бесповоротность и окончательность того, что я выбрал, начала проявляться в голове. Прошедшая неделя была просто-напросто слишком лихорадочной, как одно большое туманное пятно. Лишь только днем раньше, в четверг, я отправил более двадцати ящиков с книгами, кухонной утварью и зимней одеждой (в Калифорнии мои толстые пальто и свитера не понадобятся) домой, к родителям, которые наймут какого-нибудь паренька по соседству разложить все это по полкам в подвале. Я потратил неисчислимые часы, освобождаясь от мебели, закрывая банковские счета и заполняя последние анкеты для Стенфорда. Каждый вечер на протяжении более чем недели мне приходилось заглядывать на ужин или пару бокалов к друзьям, прощавшихся со мной и желавших всяческих благ.

Сейчас я думал обо всем том, от чего отказывался. Было интересно работать в Белом доме, не только нервном центре глобальных и национальных дел, но еще и на островке небольшого комфорта, даже, скажем прямо, роскоши. Когда я путешествовал с Шефом, госавтомобиль довозил меня до базы ВВС Эндрюс и президентского самолета "Борт № 1", доставлявшего нас до места назначения и поджидавшего там кортежа. Никаких очередей за билетами на платную автостраду — никаких билетов вообще. А звонки из Белого дома? Мне ни разу, никогда, даже в голову не могло придти, что на мой звонок не будет ответа. Даже мой кабинет (некогда принадлежавший Джону Дину, коего прославил Уотергейт) нес с собой такие удобства, которые знакомы лишь немногим прочим тридцатилетним — потолки под четырнадцать футов, изысканная мебель из настоящего, полновесного дерева, мраморный камин. По утрам я мог придти на работу, взять себе чашечку кофе и просмотреть газеты в столовой Белого дома, потом прогуляться до Южной лужайки, чтобы послушать, как оркестр ВМФ играет гимны, пока лимузины с государственными мужьями подтягиваются к Портику, а гаубицы на Эллипсе бухают салютами. И я все это бросал… чтобы пойти в бизнес-школу? Чтобы вновь, в очередной раз, стать студентом?

Правильно ли я поступаю?

Не один только я задавался этим вопросом. Неделями мой босс Тони, завотдел спич-райтеров, пытался меня отговорить.

— Питер, — начинал он, — это центр всего. Здесь ты много чего смог бы. И ты хочешь это все бросить, чтобы превратиться в еще одного зануду с Уолл-Стрита, в костюме за 800 долларов? Ясное дело, эмбиэшники делают кучу денег. Но они в конечном итоге все их тратят, чтобы обосноваться в Коннектикуте и послать своих отпрысков в декадентские интернаты. Да и едва ли они знают своих же отпрысков, потому что работают по сотне часов в неделю и сжигают себе пробки к сорока пяти. Ты этого хочешь? Да ты спятил?

Даже просто знакомые — и те смотрели на меня, будто не улавливали чего-то важного, когда я излагал им свои планы.

— Ты при Белом доме, — как-то сказал мне один из них, — ты пишешь речи для президента и ты это бросаешь, чтобы пойти в бизнес-школу? Не шаг ли это назад?

Правильно ли я поступаю?

Не спятил ли я?

Не шаг ли это назад?

Я ковырялся в этих вопросах долгими зимними месяцами, а администрация Рейгана уже вошла в свой последний год. Я провел в Белом доме шесть лет, попав туда прямо после аспирантуры, в возрасте двадцати пяти. Родом я из городка Весталь, что возле Бирмингема, в северной части штата Нью-Йорк. Ходил в государственную школу. Семья наша среднего достатка и родители ограничивали свое вмешательство в политику участием в выборах. У меня не было никаких оснований претендовать на работу в Белом доме и когда я предстал перед очами спич-райтера вице-президента Буша, протягивая ему рекомендательное письмо от одного из моих друзей-журналистов, я был бы доволен, если бы он направил меня на среднюю должность в Департамент охраны природных ресурсов или в почтовое министерство. Вместо этого он сказал, что у него есть идея. Раз он собирался вот-вот покинуть Белый дом, раз его правопреемника только что забраковали и раз никто из сотрудников вице-президента не желал бросать свои нынешние дела, чтобы работать над речами, то почему бы мне просто не взять и не занять его должность?

Полтора года спустя мне повезло вновь. Три составителя речей Рейгана уволились один за другим, ополовинив штат спич-райтеров. Директор коммуникационного отдела нуждался минимум в одной замене. Он выбрал меня.

Администрации оставался уже едва ли год у руля, когда я, наконец, задумался над тем, чем же мне заняться дальше. Политика, юриспруденция и журналистика были теми областями, где — как мне казалось — мой опыт обещал наибольшие возможности. Но каждая из них таила в себе подводные камни.

Политика? Из Белого дома Рейгана очевидным шагом было бы пристроиться к команде Буша. Пресс-секретарь Буша со мной об этом говорил. Накал кампании за президентские выборы, приливы адреналина — все это мне импонировало. Но что, если Джордж Буш победит? Обратно в Белый дом и все по-новой? Я усматривал в этом недостаточный прогресс.

Юриспруденция? Мне представлялось, что к этому я пригоден, обладаю склонностями, и несколькими годами ранее — как следствие одного из моих приступов временного разочарования в Белом доме — я подал заявление в пару ведущих адвокатских школ и был даже одобрен. Но большинство знакомых адвокатов, которые действительно работали по специальности, страдали от скуки. В возрасте тридцати лет я сомневался в мудрости потратить три года жизни и существенные деньги на получение степени, которую, еще неизвестно, захочется ли мне использовать.

— Можешь об этом забыть, — сказал мне редактор одного из центральных журналов, когда я заикнулся насчет журналистики. — Тебе придется учиться рядом с абсолютно зелеными юнцами прямо из колледжа. И зарплата смердит.

Политика, юриспруденция и журналистика вели меня в никуда.

Впрочем, я сомневался, потянет ли меня ими вообще заниматься. За годы, проведенные в госаппарате, я стал интересоваться, а потом и вовсе увлекся областью, которая никогда не занимала меня ни в колледже, ни в аспирантуре: бизнес. Я затратил шесть лет, сочиняя статьи о том, как частный сектор создает работу со темпом свыше 100 000 новых рабочих мест ежемесячно, намного быстрее, чем это могла бы сделать какая бы то ни было государственная программа; о том, как темнокожее и прочее меньшинство выигрывает от периода одного из наиболее драматичных ростов личного дохода в американской истории. Я был убежден, что свободный рынок навсегда останется невероятной силой.

Я также оказался свидетелем того, — причем это было видно невооруженным глазом и из года в год все отчетливей, — как свободный рынок несет в себе выгоды моим друзьям. Когда я только присоединился к аппарату вице-президента Буша и начал получать госоклад, большинство из моих приятелей по колледжу зарабатывали в частном секторе несколько больше моего, но вовсе ненамного. Чарльз, бывший сосед по комнате, который только-только начал работать в одном из нью-йоркских инвестиционных банков, являл собой крайний случай. Он делал больше моего оклада раза в два с половиной, но и только.

Однако в последующие годы доход друзей пошел резко в гору, в то время как кривая моего заработка оставалась относительно плоской. К тому моменту, когда истекло три года, Стивен, еще один бывший товарищ по комнате, окончил Стенфордскую бизнес-школу, приступил к работе на фирме по менеджмент-консалтингу и начал зарабатывать в два раза больше, чем я. А после того, как я потратил шесть полновесных лет на государственном окладе, Стивен уже делал почти в три раза больше моего. Чарльз достиг пятикратной отметки.

Ничего из этого меня особенно не волновало, пока мне было где-то до тридцати. Но потом ситуация начала действовать на нервы. Я влюбился. Стал подозревать, что лет через пять мне захочется жениться, обзавестись семьей, начать делать крупные, дорогие покупки, типа обстановки для комнат, второй машины и собственного дома. Стивен, Чарльз и прочие мои друзья из частного сектора все уже владели личными домами и раскатывали на новеньких европейских моделях. Я же по сути дела был без денег, все еще горбился под непогашенными долгами по студенческим займам, все еще арендовал небольшую квартирку и все еще водил подержанный "форд-эскорт".

— Слушай, друг, — как-то раз сказал я Стивену. — Ты мне обязан. Это все равно как дом, который построил Джек. Это я написал ту речь, которую прочел Рейган, которая положила начало программе, которая привела к экономическому буму, который делает тебя богатым.

— Ну да, — ответил Стивен. — В следующий раз, как я буду в Вашингтоне, ужин за мной. Хочешь чего-то больше, слезай тогда с госоклада и иди в частный сектор, где дела делаются.

Воодушевленный тем, как общественная польза совпадает с моей личной выгодой (тем более что она, как я считал, была, в конце-то концов, одной из идей свободного рынка), я постепенно набрался решимости начисто порвать с сектором государственным и начать все с нуля в частном. Я писал в бизнес-школы насчет высылки проспектов, заполнял анкеты, томительно ждал ответы — и в итоге решился направить стопы через весь континент, в Стенфорд.

Покинув Розовый Сад и плетясь обратно к своему офису, мне — несмотря на недоверчивость друзей и собственные вечные колебания, — удалось-таки убедить самого себя, что по крайней мере в данный момент я действительно поступаю правильно.