С точки зрения Тролля

МАЙКЛ САНДУМ Жулик

Есть у меня одна дурная привычка, думаю, простительная в свете моих многочисленных достоинств.

Давайте не будем перечислять все те причины, по которым я не нравлюсь людям. Давайте поговорим о моих добродетелях. Они неисчислимы. В качестве первого примера — один из моих даров человечеству, мост. Мосты всегда разваливались, стоило ступить на них чему-либо живому, пока я не улучшил конструкцию. Я придумал тот вид мостов, который теперь встретишь в любом уголке королевства.

Более того, я придумал множество других полезных для людей вещей. Хлеб всегда был черствым, пока я не показал пекарям, как использовать дрожжи, а мясо всегда ели сырым, пока я не нашептал на ухо королевскому повару, что надо попробовать его запечь. Я придумал столько всего, что делает жизнь более приятной. Пряжки? Я выковал первую партию и оставил на скамейке в доме скорняжника, чтобы он нашел их утром. Ярмо? И это придумал я, устав смотреть, как быки начинают бодаться друг с другом или разбредаются в разные стороны, опрокидывая собранный урожай в грязь.

Узнать, где могут пригодиться мои таланты, было не сложно. Королевству повезло, если так можно сказать, что в нем живут болтливые галки, птицы вроде серых воронов с черными шапочками на головах. Эти галки летали и болтали без умолку о кислом пиве пивовара или о том, что у девицы не спадает жар, и, послушав их, я спешил на помощь — спасать или лечить, в зависимости от того, что больше требовалось.

Я нашептывал сравнения в уши поэтам. Я озадачивал мудрецов и подбивал подвыпившего приходского священника взяться за ручку и записать проповедь о трезвости. Я был очень занятым духом, но я был счастлив, творя добро для человечества, и не ожидал благодарности.

Я творил свои благодеяния втайне, скрываясь от людских глаз, только шепча и коротко касаясь руки портного или корабельщика, когда те смотрели в сторону. Но однажды меня начала беспокоить какая-то смутная потребность, какое-то томление, с которым я никак не мог сладить.

И в чем же, можете вы спросить, заключалась моя пагубная слабость, пятнавшая мой, в остальном чистейший, облик? Короче говоря, я убивал и ел человеческих младенцев.

Тем ясным утром, которое в корне изменило всю мою жизнь, я был занят очередной выдумкой. Я учил оконных дел мастеров делать стекло: шептал им на ухо и подталкивал под локоть.

Они никогда ничего подобного бы не придумали без моей помощи. Это тонкое искусство управления жаром и величайшая точность. В то время как плавился песок, прошел слух, что дочку мельника заточили в королевской башне.

— Король Чарльз Мудрый посадил Винни под замок, — вещал герольд. — Чтобы она доказала, что умеет превращать солому в золото, как хвалился ее отец, — добавил он, и его глаза блестели от любопытства. — Расскажите мне, что вы делаете.

— Мы заняты тем, что плавим песок и готовимся сделать… — Оконных дел мастер замялся.

Я, невидимый и настойчивый, зашептал ему на ухо. Такой шепот звучал в ушах пораженных слушателей как шорох их собственных мыслей.

— Сделать стекло, — уверенно улыбаясь, закончил оконных дел мастер. — Стекло, вот что мы тут делаем, и большие оконные стекла в том числе. Лучше держись подальше — здесь слишком горячо.

Я уже давно восхищался Винни, дочкой мельника, хотя и не был знаком с ней. Новость о том, что ее посадили в тюрьму, меня разозлила и опечалила, ведь я был уверен, что такая красивая девушка займет достойное место в жизни.

Я сморгнул, переносясь по прозрачному воздуху, и оказался перед всхлипывающей девчушкой в самой маленькой из камер королевской башни.

— Почему ты плачешь, милая Винни? — спросил я.

Она меня не услышала, она рыдала и проклинала непомерную глупость своего отца.

— Привет, Винни, милая девушка, — сделал я еще одну попытку. — Позволь мне помочь тебе.

Мне было сложно замереть так надолго, чтобы человеческий глаз смог меня увидеть, но я очень старался, против обыкновения не двигая ни рукой, ни ногой и задержав дыхание, чтобы она смогла заметить, что я стою рядом с ней, окруженной большими ароматными копнами свежескошенного сена.

Она вытерла слезы кружевным краем рукава — и глаза ее широко распахнулись. Она смотрела на меня. Она вдохнула, не сводя с меня глаз.

— Ах ты, мелкий старый черт, — воскликнула она, — какой может быть от тебя толк?

— Моя милая маленькая Винни, — ответил я, — я могу превратить это сено в золото, и его будет столько, сколько не всякий монарх может пожелать.

— За какую плату, маленький чертенок? — резковато спросила она.

— Я помогу тебе и возьмусь за эту работу за твое «спасибо».

Прялка была одним из моих удачнейших изобретений: до того как я ее придумал, жители королевства одевались в заячьи шкуры и накидки из переплетенных трав. Она издавала чудесные звуки, моя поющая прялка, пока я прял сено, а золотая проволока рекой стекала на пол и блестела в свете новой зари. Не то чтобы прясть было легко. Волшебство или труд — но, как бы там ни было, для меня это была работа. Винни проснулась, когда я устало опустился рядом с прялкой.

— О, спасибо, — зевнула она.

Король Чарльз Мудрый хлопал в ладоши.

— Отличная работа, Винни, — воскликнул король. — Если сегодня повторишь чудо и правда получишь чудную награду.

Винни улыбнулась так, что ямочки появились на щеках, и покраснела.

— Ваше величество, — ответила она, — делать это чудо для вас — уже достаточная награда для меня.

Винни перевели в камеру попросторнее, где было еще больше сена, но девушка томилась от скуки, когда я предложил ей помощь и сказал, что не стоит волноваться.

— Я не волнуюсь, — ответила она.

Я приготовился снова прясть золото из сена, еще влажного от росы, легшей на него на поле. В сене было полно божьих коровок и рвущихся на волю бабочек — мне удалось их спасти. Я превратил янтарные копны в тяжелый и мягкий металл, который люди считали величайшим сокровищем. Я восхищался золотом, хотя и считал, что копна сена была не меньшим сокровищем, чем любой из драгоценных металлов. Я работал в поте лица, пропуская между пальцами нитку двадцатичетырехкаратного богатства, но не мог не замечать, что Винни скучает. Время от времени она начинала дремать, потом просыпалась и спрашивала:

— Ты еще не закончил?

Я так старался, что меня уже ноги не держали, и руки у меня дрожали, и я потерял дар речи.

— Спасибо, — сказала она, когда эта утомительная ночь прошла и я сделал свое дело.

— Винни, ты — сокровище, — признал король, Чарльз, улыбаясь.

Это был высокий, ладно сложенный мужчина с красным лицом и рыжей бородой.

— Я восхищен и благодарен. — Он ткнул пальцем в сторону золотых копен. — Если ты… или твоя магия… смогут сотворить такое чудо еще один раз, я подарю тебе главное сокровище королевства.

— И что же, мой повелитель, — спросила Винни, со смущенной улыбкой, — это может быть?

— Я! — со смехом ответил король. — Ты станешь моей королевой!

Для меня это была еще одна длинная ночь, наполненная выматывающей работой. Сено было слишком свежим, еще зеленым и влажным после летнего дождя. Воробьи попались сенокосам под горячую руку, и не одному из них я помог вылететь из окна в ночь.

— Поторопись, — просила Винни.

У меня не было сил превращать стебли и зерна в золото. Мои руки горели, голова разрывалась от сильной боли, в глазах рябило и темнело.

— Работай, лесной крысеныш, — говорила Винни, — или я позову стража, и он свернет тебе шею.

Я подумал над ее угрозой. Я начинал понимать, что ее общество не доставляет мне столько удовольствия, как раньше.

— Я закончу эту работу, Винни, — ответил я, — если ты пообещаешь мне… если ты разрешишь мне навестить тебя, когда у тебя будут дети.

— Мне кажется, ты хочешь съесть моих детей, — сказала Винни, не столько испуганная, сколько завороженная моими словами. Ей было скучно.

Я был поражен ее бесчувственностью.

— Я хочу насладиться ими.

— Вероятнее всего, ты насладишься ими, приготовив из них пудинг. Готова поспорить, — не сдавалась Винни. — Я слышала истории о таких, как ты.

— Я и копны больше в золото не превращу, — настаивал я, сложив руки на груди, — если ты не согласишься.

Она махнула рукой:

— Хорошо, приходи к нам в гости, странное маленькое создание, какое мне дело, если ты закончишь свою работу? Королевская стража закует тебя в цепи, как только увидит.

Через много месяцев болтливые галки разнесли новости о свадебном пире, а потом до меня через них же дошли слухи, что у королевской четы родился ребенок.

— Девочка! — повторяли болтливые птицы, и мне слышалась радость в их щебетании.

Я был занят изобретением шелка, вдохновлял людей сажать шелковицу и собирать коконы шелкопрядов, к тому же я был увлечен созданием компаса, который должен был стать чудесным подспорьем для моряков и путешественников и мог спасти им жизнь. У меня не было времени на королеву Виннифред и ее короля.

Но пришел день, когда моя природа взяла свое. Я дарил человечеству полезные изобретения и давал ценные советы, но не мог утолить свой голод, свою потребность рвать и душить. Я жаждал съесть маленькую принцессу.

Одним словом, я был голоден.

«Голоден» — не описывает моего желания. Я умирал от голода. Я был голоден как волк. Ничто не удовлетворило бы меня, кроме пиршества, на котором главным блюдом должен был стать королевский младенец.

Я переместился в детскую комнату принцессы и, к своему удовольствию, увидел ее маленькое красное личико — она крепко спала на руках своей няньки.

Моя жажда получить принцессу Елизавету, как ее окрестили, была такой сильной, что я забылся и, пораженный, замер, не пытаясь спрятаться или поторопиться.

— Ах ты, мелкий прохвост! — раздался крик. — Чертов похититель младенцев!

Кричала королева Виннифред, глаза у нее сверкали от желания защитить и ярости; именно ее слова стали последней каплей. Я не черт — ни по повадкам, ни по природе.

Но мне очень хотелось попробовать эту сладость.

— Если завтра в этот же час ты не назовешь мое имя, — проговорил я с высокоэльфийским выговором, — я заберу этого ребенка, чтобы предложить ему мир милосердия и чудес.

— Эй, братец, — возразила она. — Королевские мудрецы по приказу моего мужа помогут мне узнать твое имя. А теперь уходи, или я позову королевскую стражу, и они разорвут тебя на клочки.

Я вернулся в свой лесной дом, открыл сундук с сокровищами и сдул пыль с поваренных книг.

Я решил, что солянка была бы недостаточно роскошна. Я зажарю маленькую принцессу, поливая ее маслом и горчицей, посыплю ее розмарином, приправлю зубчиками чеснока. Я становился все голоднее и голоднее в ожидании грядущего пиршества.

В конце концов я решил, что не буду возиться с гарниром и соусом, с горячими углями, с железной сковородой и стальным ножом. Когда малышка Елизавета окажется у меня в руках, я съем ее сырой: дети так редко попадают мне в руки живыми! Я съем ее прямо там!

Я заметил, что галки закружились над деревьями, и отложил поваренную книгу.

— Ну, — театрально зашептал я, — королева Виннифред никогда и не догадается, что мое имя…

Я замолчал, придумывая прозвище, которым бы никогда не назвался ни один эльф.

— Королева никогда не догадается, что мое настоящее имя такое длинное и звучное — Румпелстилтскин!

Галки, вы шумные, красивые птицы.

Я вижу, как вы расправляете крылья, как быстро направляетесь обратно к замку, и я знаю, что вы уносите с собой тайну моего выдуманного имени. Я могу различить его в вашем клекоте, разносящемся по вечернему воздуху: Румпелстилтскин, Румпелстилтскин.

Королева Виннифред воскликнула: «Румпелстилтскин», как только увидела меня во дворце следующим утром.

Она остановилась и ткнула в меня пальцем. Она смеялась, она насмехалась надо мной!

Я тихо рассмеялся:

— Моя дорогая королева Винни. Галки обманули тебя, как я и планировал. Мое имя не такое дурацкое, и теперь, если вы позволите, я заберу маленькую Елизавету.

Я выхватил запеленатую принцессу из нянькиных рук и проглотил ее.

Я засунул ее в рот целиком, сначала голову — почти не жуя. Я проглотил ее в один присест. И я захохотал. Я праздновал свою победу и быстро закончившееся пиршество. Сначала я кружился от радости, а потом от поднимавшегося ужаса. До меня доходило, что что-то не так с моим, так быстро проглоченным, ужином.

Меня затошнило.

Меня начало покачивать, я упал и задергался, меня, простите, вырвало.

В агонии я вспоминал минуты, предшествующие катастрофе, произошедшей по вине моего хорошего аппетита.

Чарльз Мудрый получил свое прозвище не за то, что был занудой. Он подготовил запасной план, опасаясь, что галки, пусть и честные, могут принести неверную информацию. Он приготовил куклу из воска и мела, замешанных на эльфийском яде и паучьей крови, и приказал фрейлинам королевы загримировать куклу, чтобы она походила на спящего младенца.

Я лежал на гладком каменном полу королевского дворца и — в самом прямом смысле этого слова — умирал.

Ко мне наклонился внимательный рыжебородый король и подхватил меня за ноги.

Он тряс меня и бил, пока мой ужин не вылетел из меня, почти такой же, каким я его увидел перед тем, как проглотить.

— В клетку его, — приказал подбежавшим слугам предусмотрительный король. — Но не навредите ему, как бы там его ни звали.

Кнопка? Ее тоже придумал я.

Увеличительное стекло? И это мое изобретение.

И многое-многое другое. Я служил королю и его королевству, сидя в клетке в камере башни. Я питался сыром, как всякий крестьянин. Король навещал меня, и с ним я делился наиболее ценными находками: морскими картами, духами, лютней. Я питался козьим сыром и пил молочную сыворотку.

Засов, висячий замок, сцепляющий болт. Все это придумал я. Я придумал люк, эластичную веревку, параплан, подземный ход.

Король был благодарен.

— Нам повезло, что у нас есть ты, Как-там-тебя-зовут, — смеялся он.

Вам, может быть, интересно, как все-таки меня на самом деле зовут?

Однажды вы сможете называть меня Смеющийся-над-цепями, когда я проберусь в вашу деревню, чтобы поужинать.

Майкл Сандум в своей тридцать второй книге, «Жемчужина моря», рассказывает правдивую историю о нападении Испанской Армады, а в своем последнем романе «Королевская стрела» повествует о таинственной смерти короля Англии Вильяма Второго. Помимо прозы, Майкл Сандум пишет стихи. Он любит долгие прогулки по пляжам Сан-Франциско, города, в котором он живет. Его работы получили множество премий.

О своем персонаже, Румпелстилтскине, Майкл говорит так: «Чудесная история этого могущественного эльфа — это история о силе имен: если вы знаете истинное имя вещи, вы владеете ей. И если вы задумаетесь, то поймете, что это действительно так, потому что, называя нечто своим именем, болезнь ли, редкий минерал или человека, вы узнаете кое-что о нем. Но мне всегда казалось, что за этой легендой стоит нечто большее — или должно стоять. Если эльф мог превращать солому в золото, не мог ли он так же хорошо творить и другие чудеса?

Я с удовольствием работал над этом рассказом, и я убежден, что ответ на этот вопрос — уверенное, „да“».