С трудом о прошлом, о былом. Очерки о жителях д. Верхние Таволги

Забытая война, потерянные судьбы

Каждая война имеет свое начало и свой конец. Зачинатели войн – цари-государи из своих палат и резиденций, а продолжают, а ведут и заканчивают ее простолюдины. Сценарий у начала один: объявление войны, тревожный набат, обращение к народу, срочная мобилизация…

Через некоторое время отобранных лучших сынов своих переоденут и серо-зелёной суконно-шинельной массой по железным, автомобильным, воздушным и водным магистралям соберут в единое целое, называемое фронтом, и польётся кровушка людская реками в противоборстве наций.

Огонь, дым, грязь, слёзы и кровь. Коли есть начало – будет и конец. Конец же всегда один: нужда, голод, вдовы, сироты, калеки и искалеченные судьбы.

Позже разжигатели обеих противоборствующих сторон изо всех сил и возможностей будут доказывать свою невиновность, свою правоту действа и виноватить других.

XX век по количеству пролитой крови превзошёл все предыдущие века, вместе взятые.

Шло лето 1914 года… Вроде ничего не предвещало беды. Народ готовился к уборочной страде. И вот 1 августа грянул гром, да гром такой силы, что раскаты его громыхали повсюду более 4-х лет. Эту войну развязали амбициозные великодержавные правители, ведущие борьбу за передел мира. Это был результат (как теперь говорят) недальновидной политики, где Европа раскололась на два противоборствующих враждебных лагеря. С одной стороны это был Тройственный союз, объединявший Германию, Австро-Венгрию и Италию, а с другой стороны – созданная коалиция трёх держав: Англии, России и Франции, получившая название Антанта. Антанта означает «сердечное согласие». Лирическое, конечно, название, но это согласие сердечное обратилось конвейером смерти, который работал на полную мощь бесперебойно 4 года 3 месяца и 10 дней.

В войну было втянуто 38 государств, с населением свыше 1,5 миллиарда человек. В историю она войдёт, как Первая Мировая, и в ней будет всё самое первое – и танки, и аэропланы, и сверхмощные артиллерийские системы.

22 апреля 1915 года человечество впервые узнает об оружии массового поражения.

В этот роковой день под г. Ипр, что в Бельгии, Германия впервые в истории применит химическое оружие – хлор. В результате газовой атаки массово погибнут 15 тыс. человек, тысячи с выжженными глазами останутся калеками[11]. Война превратится в мужскую бойню и принесёт народам всего мира неисчислимые бедствия. Число убитых и умерших от ран составит 9,5 млн. человек, раненых 20 млн. человек, из которых 3,5 млн. останутся калеками. Количество мирного населения, невинно погибшего, вообще не поддаётся подсчётам.

Она, та война, станет предтечей несравненно более жестокой и кровопролитной-II Мировой, но это уже другая, более жуткая страница нашей истории.

Весть о войне четырнадцатого года, конечно, быстро долетела тогда до наших мест. Военные быстро процедили, отсчитали и отобрали всё самое лучшее, что потребно для войны. Самых крепких, здоровых и молодых определили под ружьё и забрали, чтобы воевать «за Веру, Царя и Отечество». Сколько ушло, сколько пришло и сколько погибло наших родственников в той далёкой войне мы, наверное, не узнаем уже никогда. Прошедшее время слишком далеко от нас отодвинуло те события и людей, попавших в их водоворот. Кроме того, начавшаяся через четверть века другая, более масштабная и зловещая – II Мировая – война в своём ужасе и горе, затмив всё и вся, потопила ужас и горе той, Первой Мировой. Потому участники тех событий, в том числе и русские солдаты, верные присяге и долгу, вместе с героикой тех лет, так быстро погрузились в бездну забвения. Всем известно, что историю забывать нельзя, но это, увы, случилось… Более того, прервалась связь поколений, потому что война империалистическая превратилась в войну гражданскую, что автоматически вызвало хаос и дальнейшее обнищание народа. На Первой Мировой было всё ясно и просто: на европейских полях сражений, изрезанных окопами и оплетенных колючей проволокой, можно было различать своих и чужих…

А в гражданской-то попробуй разберись – где враг, а где друг?! Нравственные ориентиры поменялись – как и предсказано в Писании, брат воевал против брата. После гражданской власть Советов, провозглашённая большевиками, разрулила всё по-своему: участники первой мировой и участие в ней замалчивались, а участников гражданской разделили на «красных» и «белых». Причём попасть в категорию «белых» и оказаться на грани между жизнью и смертью было очень просто.

В период репрессий 30-х годов за причастность к событиям тех лет можно было не только попасть под подозрение, но и поплатиться головой. На одной чаше весов окажутся «красные», на другой «белые», а кому предъявить иски за тогдашние неизмеримые человеческие страдания? – определит ли история…

О причастности наших родственников к той войне могут говорить только фотографии. Нам, не упомнившим родства, остаётся только преклоняться перед мастерством безымянных фотографов, благодаря которым для нас сохранились образы наших родственников, живших сто и более лет назад. Кому-то из них, безмолвно смотрящих с фото, посчастливилось упокоиться в родной таволожской земле, другим же, унесённым военным лихолетьем, вечно лежать в чужих краях…

Короткое Самуил Филиппович, 1888 г.р., брат Дмитрия Филипповича. Погиб в I Мировую войну. В Галиции, Пруссии или в Пинских болотах сложил он голову?

Братья Короткова Дмитрия Филипповича с жёнами. Они погибнут, а следы вдов затеряются.

Можно утвердительно сказать, что та забытая война нанесла непоправимый урон нашему роду, как со стороны Коротковых, так и Васильевых. У нашего прадеда Васильева Варфоломея Ивановича были родные шесть сестёр и один брат. По возрасту выходит, что их дети подпадали под призыв на службу. Сведений о существовании кого-то из них и об их судьбах не имеется. Известно только, что фамилия Васильевых пересекалась с фамилиями Багаряковы, Чеповы, Николаевы, Полежаевы, Савостины, Борисовы. По линии Коротковых на фотографиях определён только родной брат Дмитрия Филипповича – Самуил Филиппович, убитый впоследствии на войне. Остальные образы остаются безымянными. Не установлена и степень их родства. Видимо, большинство из них было поглощено войной 14-го года.

Николаев Фёдор (Сидор) Павлович. Предположительно сродный брат Федоры Варфоломеевны Коротковои. Судьба неизвестна.

Стоит – родственник по линии Коротковых. Судьба неизвестна.

Родственник по линии Коротковых. Военная судьба неизвестна.

Родственник по линии Васильевых. Военная судьба неизвестна.

Родственник по линии Васильевых. Судьба неизвестна.

Жена Самуила Филипповича Короткова.

Тот августовский день 1914 года, когда Германия объявила миру войну, разрушил все планы Константина Глазырина. В самое неподходящее время сообщили ему о мобилизации. С тяжёлым сердцем оставлял он свою деревню, своих близких. Не успел он порадоваться своему счастью – ведь всего два с небольшим года прошло, как после армейской службы появился он, демобилизованный солдат, в родных краях. Восемь долгих лет пришлось мыкаться служивому по казармам, отсчитывая время службы царю и отечеству. Русско-японская война или революционные события начала XX века явились причиной такому длительному сроку службы – о том неизвестно, но Константин безропотно положил свою восьмилетку на алтарь отечества. Может за них – то и одарила его жизнь простым человеческим счастьем. Двадцатисемилетнего, зачисленного в запас солдата, родители решили женить сразу же, и приглядывали для него подходящий вариант. Тут-то вот и улыбнулось Константину невиданное счастье… Сосватать удалось Аннушку Беспалову – 17-летнюю деревенскую красавицу. Свадьба, конечно, хорошее дело – сыграли её скромно, но дальше-то обыденная жизнь, со своими повседневными докучными заботами. У родителей жениха семья была большая, да и у невесты тоже не меньше, потому сжильём сразу возникли проблемы. Приютились молодые в небольшом доме жениха, где обитало около двух десятков домочадцев. Спали все на полу, вповалку от переднего до заднего угла. То, что в тесноте, да не в обиде – это мудро, но для молодожёнов – далеко не тот случай. Помаявшись, они, по совету кого-то из близких, вышли с лопатами за деревню, выкопали землянку на пустыре, обустроили её и стали жить да поживать… Добро наживалось своим трудом, да только не успели они… Разразившаяся война решила и постановила всё по-своему. Без всякого замедления отправился бывалый солдат в суровую неизвестность, теперь уже с винтовкой-трёхлинейкой, отсчитывать километры фронтовых дорог. В минуты расставания, как никогда, он остро почувствовал насколько быстротечно и хрупко человеческое счастье, и закончилось оно, когда молодой отец, прощаясь, подержал на руках новорождённую дочь и последний раз прижал к себе молодую жену. С тяжёлым сердцем он оставлял её с грудничком – младенцем на руках. Вдобавок ко всему угнетало ещё и то, что не удалось выстроиться и обрести более основательное жильё, ведь землянка – место, малопригодное для проживания с малым дитём. Оставалось надеяться лишь на волю Божью.

Родственники по линии Васильевых. Судьба неизвестна.

Назаров Клементий Иванович, 1889 г. р. (сидит слева). После окончания кавалерийского училища служил офицером ветеринарной службы. Старообрядец. Участвовал в I Мировой войне (11 казачий полк). Снимок сделан 6 января 1914 г., Краков

Слева – Егор Чепов (1870 г.-18.08.1950 г.), родственник по линии Васильевых. Гвардеец Преображенского полка, служил в охране царя. Родился и жил в Верхнем Тагиле, затем в Верхних Таволгах, где и похоронен. Фотография середины 90-х гг. XIX века, Санкт-Петербург

В неведении да в ожиданиях тягуче двигалось время. Как-то по зиме до деревни дошёл слух, что в город (Екатеринбург) привезли уймищу раненых и, возможно, есть среди них и деревенские. Прослышав про то, солдатка Анна не могла найти себе места. Не теряя времени, она, объединившись с несколькими такими же, как она, солдатками, на лошадках за 60 километров, на «авось», отправилась, чтобы узнать хоть что-то, а может и своих встретить.

Женщины объехали в поисках своих по городу все места возможного размещения раненых. Такого ужаса, что им пришлось повидать, им видеть не приходилось более никогда. Раненых бесчисленное количество – стонут, бредят, протягивают руки, взывая и умоляя о помощи. Страшно и жутко! Некоторые из компаньонок, устав от бесконечных поисков, предлагали прекратить поиски и ехать домой. Анна не сдавалась. И вот – чудо! Не зря, видать, дома сердце не давало ей покоя – вещуном оказалось – обходя раненых, лежавших рядами на полу, устланном соломой, в мрачном полуподвальном помещении, Анна в скрюченном от болей, заросшем бородой и обмотанном грязными бинтами человеке узнала того, с кем связала свою жизнь и состояла в законном браке. Ей тогда из деревенских одной повезло. Погрузив счастливую находку в короб с сеном, привезла она домой своего воина – страдальца.

Сколько времени, терпения и стараний потребовалось Анне, чтобы вернуть к жизни израненного, обмороженного, изможденного пережитым мужа – не знал никто. Об этом знали только они вдвоём… Выцарапался от смерти, выдюжил, выжил солдат – пехотинец, а союзником тому была родная сторона.

Долгую совместную жизнь они потом вместе прожили. Им пришлось пережить период гражданской войны, когда через деревню постоянно брели обезумевшие от голода беженцы, готовые за горбушку хлеба или несколько картофелин отдать от себя самое последнее и сокровенное. В память о том тяжёлом времени у бабки (так звали её потом все домашние) осталась швейная машинка «Зингер», выменянная на несколько пудов картошки. С помощью её она, мастерица на все руки, обшивала всю семью и соседей в течение многих лет своей жизни. С большой любовью и бережливостью она содержала свою помощницу, а потом передала по наследству внучке. Голод и коллективизация 30-х годов тоже оставили в их памяти неизгладимый след, но о том вспоминать не любили, ибо немало тогда им пришлось пережить гнусных оскорблений… А между тем, оправившись от последствий Первой Германской войны, чета Глазыриных с удвоенной энергией трудилась, взялась за обустройство своего жилья. Спать ложились затемно и вставали затемно. Лес для строительства возили на выкормленной ими коровёнке. Сначала выстроили над землянкой небольшую избушку – малуху, а потом и большой дом. Дед умел делать всё, что касалось плотницких и столярных работ. Хозяйка ткала холст, половики шила, строчила, вязала, а потом вместе научились катать валенки. Никакой работы они не гнушались, а работа из их рук не выпадывала. По истечении некоторого времени, их хозяйство выглядело внушительно, потому и стало вызывать зависть и казаться лакомым кусочком для иных деревенских активистов-коллективистов.

Но не все активисты были бессовестными: так, один из них, знавший истинное положение дел, и случайно оказавшийся при отъёме домашнего имущества Глазыриных, заступился за семью. Угроза миновала, но лошадиную сбрую и упряжь забрали, обронив на прощание, что, мол, ещё наживёте.

Конечно же, Глазыриным, начинавшимсвоё житьё-бытьё с землянки, содеянное властями запомнилось навсегда и оставило горький осадок.

Из народившихся детей выжили в семействе только две дочери. «То оспа, то корюха косили детей… Сёдни робёнок бегает – резвится, а завтра – жив не бывал» – сокрушалась бабка, вспоминая те далёкие года. Особенно она убивалась по 9-летнему Павлику, которого им также не удалось выходить. После появления внуков чувство утраты как-то притупилось само собой.

Начавшаяся в 41-м новая война принесла новые страдания и лишения. Родители изо всех сил старались всячески помогать вышедшим замуж дочерям. У старшей дочери, проживающей на тот момент в Свердловске, они взяли на содержание трёхлетнего внука, вырастили до призывного возраста, помогли обрести специальность и после службы в армии определиться с местом в жизни.

Позже, уже после войны, чтобы не было обид, они у младшей дочери Валентины также взяли к себе на воспитание годовалую внучку Людмилу. Проживая у деда с бабушкой, она успешно окончила школу, а потом техникум. А родители, имея на руках ещё пятерых детей, не смогли бы дать возможность Людмиле продолжить образование и получить диплом. Благодаря этим своим близким людям, жизнь у неё сложилась более удачно.

Во время войны, будучи уже в пенсионном возрасте, Константин Павлович с Анной Александровной не могли оставаться в стороне и проявили образцовую гражданскую позицию.

Конечно, это – высокие слова, но дед с бабкой никогда не задумались бы над этим. Просто они поступали так, как им подсказывала совесть. Деда, не подлежащего по возрасту и здоровью для службы в армии, определили в деревенскую школу, которая перепрофилировалась под школу-интернат для эвакуированных из Ленинграда детей. Он был там за дворника, плотника, столяра, истопника, стекольщика и за советчика во всём.

Работы – невпроворот, но дед старался делать всё возможное и невозможное, чтобы облегчить быт настрадавшихся детишек. Хозяйка у него, имея на руках четырёхлетнего внука, управлялась дома с хозяйством и работала в колхозе. Он появлялся дома ненадолго, чтобы вымыться в бане, передохнуть и взять какой-то потребовавшийся инструмент. Об этом вспоминала бабка уже после смерти деда. По её словам, он, вымывшись, соберётся поспать, а сна нету. Поворочается с боку на бок и, не уснувший, встаёт. Изучив повадки мужа за долгую совместную жизнь, она не могла понять причину такого поведения. Оказалось, что он не мог тогда осмелиться, чтобы попросить у бабки разрешения привести домой одну из эвакуированных девочек. Он прекрасно понимал, что дома нужда, что старшая дочь в Свердловске с большой семьёй перебивается кое-как и у младшей Валентины муж воюет, а она, с грудничком на руках, бедствует. Выпытав у хозяина, о чём тот искренне сокрушается, умудрённая жизнью бабка была бы не она, если бы позволила себе не поучаствовать в судьбе попавшего в беду ребёнка. Пережившая несколько голодовок, она всегда впоследствии неназойливо резюмировала, что при наличии коровушки да картошки можно и без хлеба продержаться. Нужно было видеть, как обрадовался дед, когда услышал согласие бабки. Незамедлительно он отправился в школу и вскоре явился уже с девочкой. Повидавшая в жизни всякое, бабка не могла не ужаснуться от увиденного: косточка к косточке, почти безучастные, запуганно-отрешённые недетские глаза. Содрогнулась хозяйка при виде кишащих вшей, которые заполнили каждую складочку убогой одежонки, а про голову и говорить нечего. Обстригли они её тогда наголо, сожгли всё вместе с одеждой, отмыли в бане, накормили, уложили спать, а потом не могли добудиться и всё подходили посмотреть – жива ли. Она же, видимо, отсыпалась за всё предыдущее время.

После этого визита и процедур Нина (так звали девочку) стала везде и повсюду тенью ходить за дедом и после занятий в школе проситься к ним домой – видимо срабатывал инстинкт самосохранения. Так, раз за разом, Нина Владимирская стала пусть не узаконенным, но полноправным членом семьи Глазыриных.

Закончилась война, подошло время разъезжаться интернетовским питомцам, а Нине ехать было некуда и не к кому. Не могли же они, добродушные люди, выставить её за ворота. Быстро прошло время, после десятилетки она поступила в институт и, не без помощи стариков, его закончила. Потом, работая учителем в школах Свердловска, Нина поддерживала постоянную связь со своими спасителями и, уже с подрастающими своими детьми Сергеем и Катериной, навещала стариков в деревне. Позже, после их смерти, связь по неизвестным причинам оборвалась.

Освещая жизнь этих простых людей, нельзя не вспомнить ещё один случай, который характеризует их порядочность и заслуживает внимания. Вскоре после войны к ним в деревню приехала учительница, чтобы обучать деревенских ребятишек. Как получилось – доподлинно не известно, но некоторое время она с 3-4-летним сыном квартировала у деда с бабкой. Гостеприимные хозяева выделили квартирантке угол в своём уютном доме. Пожив некоторое время, она засобиралась с демобилизованным из армии солдатом, проходившим службу неподалеку, уехать на его родину. Уезжая, попросила хозяев в течение нескольких недель присмотреть за сыном, клятвенно заверяя при этом, что, устроившись на новом месте, сразу же возвернётся, чтобы забрать его с собой. Уехала мамаша – и исчезла. Глазырины в ту пору жили одни. Парнишка полюбился ими и жил – проживал у них за родного. Сколько уж прошло времени, бабка не запомнила, но через довольно значительный перерыв из какой-то отдалённой деревни в их округе на лошадке приехал родной дед мальчика, чтобы забрать внука. Мальчика звали Витей. Витя, разобравшись в чём дело, с плачем убегал и прятался. Они сами-то уже привыкли к нему, но приехавший дед – родная кровь. После длительных убеждений и уговоров, паренька удалось всё-таки собрать и отправить с родным дедом. Бабка же, обещавшая ему при расставании, что будет навещать его на новом месте, бегала впоследствии за многие километры, чтобы повидаться с мальчиком.

Я не идеализирую эту супружескую пару, и такая, как у них, жизнь являлась для современников нормой, по которой жили в то время. Они не смотрели на жизнь потребительским взглядом, не занимались накопительством. У них было всё честнее, чем у нас теперь, а мерилом их достатка и благополучия считалось мирное небо, крыша над головой, да хлеба досыта. Правда, много позже, оставшись без деда, бабка для себя вывела ещё одно определение, которое гласило, что в старости дрова дороже хлеба. Мы тогда как-то недопонимали этого, а сейчас, осознавая сказанное, понимаешь, что в этих её словах была большая доля правды. Если разобраться, то действительно, в деревне для немощных заготовка дров является трудным делом, и получается – голодному в тепле гораздо комфортнее, чем сытому на холоде. Они и коровушку держали до глубокой старости, считая без неё жизнь скучной и неполноценной. И сено заготавливали самостоятельно, поскольку дом у них находился на окраине деревни, а за огородом – речка Ключик, с примыкающими к её пойме лугами. Травостой хороший, а главное – рядом с домом. Деду было за удовольствие страдовать в этих живописных местах. По его воспоминаниям, а также по преданию местных жителей, в те места, будучи в 50-х годах командующим Уральским военным округом, несколько раз приезжал отдыхать и поохотиться маршал Г. К. Жуков. Наличие нескольких небольших озёр, речка Ключик и протекающая рядом Исеть позволяли в те времена гнездиться уткам. К тому же место было довольно уединённое. Всё это было определяющим для выбора охотничьего угодья.

Скошенную литовкой траву дед высушивал, а высушенное сено на сеновал возил на самодельной двухколёсной тележке. Постоянной помощницей у него была внучка Людмила, та самая, которую взращивали они с бабкой с годовалого возраста, и которая впоследствии была для них и внучкой и дочерью. Всего четыре месяца дед не дожил до Бриллиантовой свадьбы – шестидесятилетнего юбилея совместной жизни. У них и могилки рядышком на деревенском кладбище, а те – всегда посещаемы и ухожены. В родне пока ещё живёт установившаяся традиция – ежегодно, в начале августа, встречаться и всей большой семьёй посещать последний приют своих близких людей, вспоминать их самих и их добрые дела.