С. Ю. Витте

И. В. Лукоянов С. Ю. Витте в воспоминаниях современников

Сергей Юльевич Витте (1849–1915), первый премьер-министр Российской империи (1905–1906), а до этого в течение более десяти лет министр финансов (1892–1903), является одним из крупнейших отечественных политических деятелей. По широте замыслов, настойчивости в достижении планов, общему пониманию проблем, с которыми столкнулась Россия, а также осознания ее своеобразия, рядом с ним в начале XX века трудно кого-либо поставить. Даже П. А. Столыпин, в наше время возведенный в ранг национального героя, в этом отношении проигрывает. Иное дело – личные качества. Здесь П. А. Столыпин, без сомнения, превосходит своего талантливейшего, но провалившего все «замеры» на благородство натуры современника. Увы, большая политика, да еще и в исполнении парвеню, никак не связанного со столичным светом, конечно же, не могла делаться в белых перчатках. Но здесь мы несколько забегаем вперед.

Биография С. Ю. Витте сегодня хорошо известна благодаря значительному числу исследований – десятки книг, не одна сотня статей, особое место среди которых занимают работы Б. В. Ананьича и Р. Ш. Ганелина – известных историков, изучавших деятельность Витте на протяжении полувека[1]. О С. Ю. Витте начали писать при его жизни, в советское время доминировала негативная оценка политической деятельности министра, особенно во главе правительства, хотя специалисты-историки не могли не признать его деловых качеств и осторожно отдавали ему должное. Юбилей – 150-летие со дня рождения, отмеченный в 1999 году, – подстегнул интерес к персоне С. Ю. Витте. Появились и первые его обстоятельные жизнеописания, склонные, однако, к апологетике героя[2]. Многократно издавались его воспоминания в разном составе[3]. Существует также собрание сочинений и документальных материалов – 10 книг записок и работ (по титулу – в 5 томах), под которыми стояло имя С. Ю. Витте (это не означает, что все они были написаны им), вышедшее в 2002–2007 годах под эгидой Института экономики РАН по инициативе Н. К. Фигуровской и так и не завершенное[4].

Исследователи, как и современники, весьма неравнодушно относились к своему герою. Надо признать, что С. Ю. Витте немало способствовал этому сам. Он подготовил в 1911–1913 годах обширные мемуары, содержавшие многочисленные язвительные и уничижительные оценки его современников, среди которых лишь немногие удостаивались хотя бы снисходительной похвалы. Эти мемуары увидели свет в 1922–1923 годах. Вероятно, то была запоздалая месть С. Ю. Витте многочисленным противникам и врагам, от некоторых он, надо признать, действительно сильно претерпел при жизни. Так он обрек себя на долгую память в литературе, особенно мемуарной. Пущенные им стрелы в прошлое вызвали волну ответных воспоминаний и комментариев, «разоблачающих» рассказы графа и уличающих его если не в намеренной лжи, то, как минимум, в массе неточностей и искажений. Реакцию читателей нетрудно было предсказать: «Чем больше вчитываетесь вы в его воспоминания, тем сильнее растет у вас желание высказаться о произведенном ими на вас впечатлении, и притом высказаться не в виде дифирамба большому человеку, ушедшему с занимаемого им поста благодаря зависти той придворной камарильи, которая окружала Николая II, а в силу сердечной потребности вступиться за [многих] бездоказательно униженных [благодаря присущей его натуре злобе ко всем сколько-нибудь выдающимся людям] самим автором воспоминаний»[5]. Н. С. Таганцев, автор этих строк, занимал при этом вполне умеренную позицию. Волна последовавших опровержений виттевских воспоминаний была настолько широка, что охарактеризовать ее в нескольких словах довольно трудно. В качестве примера приведем один из наиболее обстоятельных откликов – А. А. Лопухина, бывшего директора Департамента полиции, человека, весьма осведомленного по своей должности, уже поэтому его реакция представляет собой большой интерес (см. настоящее издание). Многие авторы не только вступались за обиженных, но и в ответ обличали С. Ю. Витте в различных злодеяниях (в чем читатель сборника сможет без труда убедиться). Однако большая часть подобных инвектив носит малодоказательный характер: нередко обвинения формулировались с чьих-то слов, отражали лишь слухи. Тем большую ценность представляют свидетельства, принадлежавшие современникам, вплотную работавшим с С. Ю. Витте и имевшим возможность вживую наблюдать разные стороны его личности. Их представления о нем куда более разнообразны и не столь однобоки. Именно такие воспоминания и легли в основу этой книги. Разумеется, они рисуют иного С. Ю. Витте, не такого, каким он сам пытался представить себя для потомков.

Сергей Юльевич Витте родился в 1849 году в Тифлисе. Он был сыном чиновника средней руки Юлия Федоровича Витте, служившего в управлении государственными имуществами на Кавказе, и Екатерины Андреевны Фадеевой, чьи родственные связи восходили к княжескому роду Долгоруких (С. Ю. Витте этим очень гордился, но это не ввело его в круг родовитой знати). Дедом С. Ю. Витте по материнской линии был Андрей Михайлович Фадеев (1789–1867), саратовский губернатор, затем управляющий казенными имуществами на Кавказе. Свои детские годы в Тифлисе будущий сановник провел в доме А. М. Фадеева. Воспитанием внука активно занималась бабушка, Елена Павловна Фадеева, одна из самых замечательных женщин своей эпохи, интересовавшаяся естествознанием, историей, археологией, состоявшая в переписке с рядом европейских ученых того времени. Среди родственников С. Ю. Витте оказалось несколько писательниц – Е. А. Ган (1814–1842) и ее дочь, известная публицистка и основательница теософии Е. П. Блаватская (1831–1891); В. П. Желиховская (1835–1896), приходившаяся ему двоюродной сестрой, и ее дочь Н. В. Желиховская (1864–1938), супруга известного военачальника А. А. Брусилова; наконец, его родная сестра – Софья Витте (1849–1917), из-за совпадения инициалов ее сочинения иногда приписывали перу брата.

Детство будущего премьер-министра прошло на Кавказе, гимназическое образование он завершил в Кишиневе, где оказался на короткое время в 1865–1866 годах, а юношеские годы провел в основном в Одессе. Затем был Новороссийский университет (1866–1870) и работа на железной дороге (1870). В 1871 году будущий сановник поступил на государственную службу (Одесская железная дорога управлялась Русским обществом пароходства и торговли – акционерной компанией) в канцелярию новороссийского генерал-губернатора, а в 1874 году перешел в Министерство путей сообщения. В 1877 году он покинул ведомство, чтобы чуть позже возглавить службу движения в Обществе Юго-Западных железных дорог (одном из крупнейших в России), а затем стать и его управляющим (1886–1889). Этот период его жизни, до окончательного переезда в Петербург в 1889 году (до этого, в 1878–1879 годах, С. Ю. Витте недолго прожил в столице), т. е. свыше 20 лет, известен недостаточно хорошо. Мемуарных свидетельств тех лет осталось мало. Небольшой апологетический очерк одесского журналиста А. Е. Кауфмана, воспоминания приемной дочери Веры, отчасти написанные по рассказам отца, и не так давно впервые опубликованная большая рукопись Н. Н. Изнара, железнодорожного инженера, близко сталкивавшегося с С. Ю. Витте по службе в 1880-х годах, – вот, по сути, и все. Прочие свидетельства, которые вошли в настоящее издание, – достаточно кратки, их авторы повествуют об эпизодических контактах с будущим сановником (Н. Е. Врангель, Н. А. Байков, А. Р. Дезен). Тем не менее, не опровергая основную канву мемуаров самого С. Ю. Витте, они добавляют к ним некоторые интересные штрихи.

Прежде всего, это стремление сделать большую карьеру. Мемуаристам запомнилось, как С. Ю. Витте тогда, в 1870–1880-е годы, предпринимал энергичные усилия, чтобы двигаться «наверх». Современники отдавали должное деловым качествам будущего сановника: умение схватывать вопросы налету, вникать в самые разные дела, подыскивать нужных людей. Они также свидетельствовали о том, что С. Ю. Витте уже в Киеве овладел искусством карьерной борьбы, в основе которого лежала интрига и беспринципность – качества, сопровождавшие его всю жизнь (Н. Н. Изнар). Н. А. Вельяминов заметил: «Во всем его облике чувствовался тип американца, человека самобытного, самородка, self-made man, человека, выбившегося своим трудом и своими талантами»[6]. Это не совсем так. Некоторые связи и протекции у С. Ю. Витте все-таки имелись, и он ими пользовался, как мог (Р. А. Фадеев, Н. М. Чихачёв). Другое дело, что определяющей роли они в его карьере не сыграли. Однако поддержка дяди – Р. А. Фадеева, известного публициста, близкого графу И. И. Воронцову-Дашкову, министру двора в 1881–1897 годах, – способствовала кратковременному появлению С. Ю. Витте в большой петербургской политике. Об этом подробнее чуть позже, а пока – несколько слов о личности Ростислава Андреевича Фадеева (1824–1883).

Свою карьеру военного он сделал на Кавказе, где сблизился с главнокомандующим, а затем наместником князем А. И. Барятинским. Р. А. Фадеев стал офицером для особых поручений при главнокомандующем, а позже его литературным сотрудником (кем-то вроде «пресс-секретаря»). Он был единомышленником Барятинского в том, что касалось критики военных реформ, проводимых Д. А. Милютиным. В частности, они возмущались засильем штабов, требовали восстановить приниженную, как им казалось, роль командиров. Однако полемика, которую оппоненты военного министра развернули в печати, успеха не возымела[7]. С. Ю. Витте в воспоминаниях привел примечательный диалог, пересказанный ему дядей. Как-то раз Р. А. Фадеев случайно встретился в царскосельском парке с Александром II. Царь не узнал его, Р. А. Фадеев представился, в ответ он услышал: „Ну, а что ты все пишешь? Скоро ли перестанешь писать?!“ Это было сказано недовольным тоном»[8].

Мы почти ничего не знаем о политических взглядах Витте до 1880-х годов, в бытность его провинциальным чиновником[9]. Сам С. Ю. Витте утверждал, что еще в годы студенчества он был «правым». Надо понимать, что для рубежа 1860–1870-х годов придерживаться «правых» взглядов означало, прежде всего, не принимать участия в революционном и демократическом движении. Первый раз в воспоминаниях современников С. Ю. Витте появляется на политическом поприще в связи со «Святой дружиной» (в литературе ее часто ошибочно называют «Священной»). М. Э. Клейнмихель передала рассказ самого С. Ю. Витте, близкий к тому, что он поместил в мемуарах[10]. Инициатива создания этого негласного общества для борьбы с революционерами, которую С. Ю. Витте приписал себе, скандальная деятельность «Дружины» и ее бесславный конец были непростой темой для рассказа. Тем не менее делать из этого тайну не представлялось возможным: сведения о «Дружине» постепенно проникли в печать и стали предметом оживленной дискуссии в 1912–1914 годах. С. Ю. Витте одним из первых публично признал факт существования организации и свое членство в ней, что уже делает ему честь[11]. К сожалению, свидетельств других мемуаристов об участии Витте в «Дружине» нет, но немногочисленные сохранившиеся документы позволяют предположить, что его роль была более значительной, чем ему хотелось бы признать[12].

1 марта 1881 года С. Ю. Витте, потрясенный убийством Александра II, написал письмо своему дяде Р. А. Фадееву, высказав идею бороться с революционерами их же оружием, то есть создать такую же, как у них, тайную организацию, которая в ответ производила бы покушения на лидеров террористов[13]. Идея была сомнительна и не профессиональна – что ее автору мог легко объяснить любой офицер полиции (невозможно искоренять антиправительственную деятельность, игнорируя законы). И все же в атмосфере испуга и растерянности, установившейся в верхах после 1 марта, за нее ухватились, как за соломинку для утопающего. Письмо С. Ю. Витте через И. И. Воронцова-Дашкова, ставшего министром двора, тут же попало в руки Александру III, и идея получила высочайшее одобрение. Однако в организации общества, получившего название «Святой дружины», С. Ю. Витте прямо не участвовал: его просто приняли в ее ряды. Реальными руководителями «Дружины» стали великий князь Владимир Александрович (чья роль скрывалась), И. И. Воронцов-Дашков (формальный глава) и Боби (П. П.) Шувалов, считавшийся душой общества[14]. Разбитая на пятерки, ограничивавшие знакомство каждого члена общества лишь несколькими коллегами, то есть построенная по образцам тайных обществ Европы и России начала XIX века, «Святая дружина» в итоге вовлекла в свои ряды свыше 700 человек как столичной, так и провинциальной верхушки. С. Ю. Витте получил полномочия главного в киевском районе. О своей организационной деятельности в Киеве в воспоминаниях он даже не обмолвился. Зато неоднократно излагал историю своей поездки в Париж с поручением от «Дружины» убить ее агента Полянского, если тот в свою очередь не избавится от нигилиста Л. Н. Гартмана. История эта – не более чем сюжет для второсортного детективного романа, но у читателя не может не сложиться впечатления, что С. Ю. Витте было что скрывать. Иронический тон рассказа о его участии в «Святой дружине» наверняка объяснялся соответствующей репутацией этого предприятия. Конечно, никакой тайной ни для современников, ни тем более для революционеров «Святая дружина» не была, а приемы «дружинников» – «партизан политического сыска» – вызывали лишь иронию и негодование со стороны полиции. М. Е. Салтыков-Щедрин в «Современной идиллии» заклеймил для будущего эту инициативу С. Ю. Витте как «клуб взволнованных лоботрясов».

Провинциал не удержался на скользких паркетах особняков столичной знати, да и влияние его дяди, сильное на рубеже 1870–1880-х годов, когда у власти находился М. Т. Лорис-Меликов, вскоре ослабело. С. Ю. Витте пришлось остаться в Киеве.

Несмотря на неудачу, будущий граф не опустил рук. Он искал разные пути, чтобы напоминать о себе в Петербурге, хотя и не очень успешно. Удобным поводом стала его первая книга – «Принципы железнодорожных тарифов» (1883). Автор предлагал брать деньги за транспортировку грузов исходя не только из действительных затрат, но прежде всего из востребованности железных дорог. Манипулируя тарифами, можно было искусственно поднимать и занижать доходность отдельных магистралей. Идея не являлась оригинальной, это давно поняли в Европе, но для России такой подход был внове. Молва упорно утверждала, что действительным автором сочинения являлся Б. Малешевский, сотрудник С. Ю. Витте. Доказательств этому не обнаружено до сих пор, но в пользу С. Ю. Витте можно указать на то, что и сам он был неплохим математиком, чье выпускное сочинение, посвященное бесконечно малым величинам, позднее было даже издано во Франции.

Наверное, не следует преувеличивать значение катастрофы царского поезда для дальнейшей карьеры С. Ю. Витте. 17 октября 1888 года недалеко от станции Борки, под Харьковом, состав, перевозивший царскую семью по пути из Крыма в Петербург, потерпел крушение. Скорость тяжелого состава была недопустимо высокой для тех технических условий – порядка 70 верст в час, и пути не выдержали. Было разрушено 10 вагонов, в том числе и царский. К счастью, из августейшего семейства никто серьезно не пострадал, среди жертв (21 погибший) оказалась лишь прислуга, ехавшая отдельно. В поисках ответственных за трагедию все причастные к ней, как это бывает, стремились обелить себя. Так, С. Ю. Витте утверждал, что трагедия случилась не из-за состояния трассы, а из-за неправильной сцепки вагонов царского поезда и превышения допустимой скорости. Другие (в том числе и прокурор уголовного кассационного департамента Сената А. Ф. Кони, которому было поручено расследование) искали причину также в состоянии железнодорожных путей, в частности – в гнилых шпалах. Основная вина, таким образом, падала на строителей магистрали. А. Ф. Кони стал свидетелем того, как С. Ю. Витте терзался сомнениями: он думал не о своей роли оракула, предупреждавшего царя о возможном происшествии, а о том, чтобы на него не пал гнев начальства (министра путей сообщения) за его показания на следствии. Он был бы рад вообще не иметь отношения к этой трагедии, не говоря уж о том, чтобы воспользоваться ей в своих интересах. К счастью для С. Ю. Витте, следствие не смогло прямо указать на виновных, Александр III же предпочел тихо закрыть дело. Имела ли эта история отношение к переезду С. Ю. Витте в Петербург? Сам С. Ю. Витте утверждал, что да[15]. Но, похоже, не она определила карьеру будущего министра.

После неудачи с «Дружиной» С. Ю. Витте в первой половине 1880-х попытался завязать контакты с видными представителями правой печати. И если в случае с И. С. Аксаковым это не получило продолжения (они ограничились вопросом о высшем образовании в России), то с М. Н. Катковым все оказалось по-иному. С. Ю. Витте вступил с ним в переписку, стал постоянным корреспондентом «Московских ведомостей». М. Н. Катков был далек от идей Р. А. Фадеева, но Витте без труда нашел с ним общий язык на почве национализма. Будущий министр писал ему о засилье поляков и евреев на Юго-Западных железных дорогах, предлагая сменить управляющий персонал на русский. Идея должна была прийтись по сердцу журналисту, так много писавшему по польской проблеме и боровшемуся за «русское дело» в Польше[16]. Вероятно, также важную роль сыграл И. А. Вышнеградский – тогда вице-председатель правления Общества Юго-Западных железных дорог. Вряд ли было простым совпадением то, что в 1886 году С. Ю. Витте стал управляющим обществом. После того как сам И. А. Вышнеградский в 1887 году возглавил Министерство финансов, С. Ю. Витте активно поддерживал его в печати. Не удивительно, что 10 марта 1889 года он возглавил созданный по его плану для контроля за тарифами Департамент железнодорожных дел в составе Министерства финансов. Так начался петербургский период карьеры будущего графа.

В столице появился провинциал. Высокого роста, грузный, неуклюжий, с сипловатым голосом, лишенный светского лоска, не стеснявший себя манерами, грубоватый и резкий в обращении, но умный, практичный, с сильной деловой хваткой. Так или почти так рисует большинство мемуаристов С. Ю. Витте в его начальные петербургские годы. Вероятно, это был довольно типичный портрет честолюбивого чиновника из глубинки, не отягощенного влиятельной поддержкой или блестящим образованием (С. Ю. Витте окончил Новороссийский университет, только что перед этим открытый в 1865 году и не имевший еще полного штата преподавателей). Он оказался слишком яркой личностью, столица разделилась на поклонников и противников С. Ю. Витте, причем вторых было значительно больше. Наиболее проницательные понимали, что звезда С. Ю. Витте на петербургском политическом небосклоне взошла не на краткий миг. Знавший его ранее Б. М. Юзефович писал из Киева: «Если он долго продержится во власти, то России придется пережить не одно потрясение. Честолюбие Витте в полном смысле слова необъятно; в этом отношении он может быть причислен к типу людей, подобных Годунову и Наполеону Бонапарте. …как верноподданный, я могу только желать, чтобы, по крайней мере, он был ограничиваем во влиянии своем предметами непосредственного своего ведения, но вспомните мои слова, что он не удовольствуется этим, ибо никакие рамки не будут для него достаточно широки»[17].

Так и случилось. К тому времени – августу 1892 года – С. Ю. Витте стремительно преодолел дистанцию от директора Департамента железнодорожных дел, специально для него созданного, до руководителя одного из важнейших ведомств – Министерства финансов, на полгода задержавшись в кресле министра путей сообщения. О его пребывании во главе путейского ведомства очень выразительно написали И. И. Колышко и С. М. Проппер. Что показательно: первые действия начинающего министра напоминали «утро стрелецкой казни», так как вся верхушка министерства была вынуждена оставить свои посты. Подобная решительность редко сопровождала дебют начинающего сановника.

Карьере С. Ю. Витте не помешала даже женитьба на разведенной еврейке Матильде Лисаневич (урожденной Нурок). Первая жена Витте – Надежда Спиридонова (в девичестве Иваненко), дочь черниговского губернского предводителя дворянства, – умерла осенью 1890 года. За разрешением на второй брак С. Ю. Витте (накануне назначения его министром финансов) через И. Н. Дурново обратился к самодержцу. Противники Витте позднее распространили легенду, что Александр III разрешил своему любимцу жениться «хотя бы на козе»[18], в действительности же царь ответил: «Мне он нужен как сведущий и способный человек, а что мне за дело до его жены»[19]. Тем не менее М. И. Витте долгое время (до осени 1905 года) не была принята при дворе, что постоянно уязвляло самолюбие обоих супругов.

Большую роль в начале петербургской карьеры С. Ю. Витте сыграл князь В. П. Мещерский, немало потрудившийся для примирения нового министра с верхами столичной бюрократии, презрительно смотревшей на него как на выскочку. Важно было и то, что С. Ю. Витте смог быстро завоевать расположение К. П. Победоносцева, обер-прокурора Синода, всесильного «серого кардинала» во время царствования Александра III, несколько утратившего свое влияние при Николае II. В атмосфере интриг С. Ю. Витте сразу зарекомендовал себя умным и беспощадным противником, крайним прагматиком в поступках, готовым использовать для достижения своей цели любые средства. Интересы карьеры для него целиком подчиняли себе политические взгляды, это граничило с полной беспринципностью.

Парадокс: едва ли не самый успешный министр финансов императорской России при вступлении в должность совершенно не обладал необходимыми знаниями. Он слабо ориентировался в финансовой сфере, не понимал природу денег, склонялся к сторонникам серебряного рубля и эмиссионных решений в кредитной политике. Так, он выступал за проведение ускоренного железнодорожного строительства путем эмиссии специальных бумажных «сибирских рублей», за значительное расширение кредитных операций Государственного банка. Лишь энергичные протесты Н. Х. Бунге и других сановников, опасавшихся падения курса российской валюты за границей, заставили министра призадуматься. В итоге от своих намерений он отказался.

Должность министра финансов С. Ю. Витте занимал 11 лет, с августа 1892 до августа 1903 года. На этот пост он вступил, будучи сторонником капиталистического развития России, ее ускоренного промышленного развития. Как никто из его предшественников, будущий граф опирался при этом на силу государственной власти в экономике, а не на частную инициативу. При С. Ю. Витте Министерство финансов значительно расширило свое влияние, став центром всего государственного управления в России.

Большинство российских министров финансов, исполняя эту должность в течение сколько-нибудь продолжительного срока, предлагали программу благоустройства российских финансов, находившихся, как правило, в плачевном состоянии. С. Ю. Витте в этом отношении не являлся исключением. Заняв пост, он постепенно сформулировал свое, отличное от предшественников, видение российской экономики и роли государственных структур в ее развитии, названной еще при жизни автора «системой Витте». Система эта исключительно важна для понимания роли С. Ю. Витте в истории России.

В основе «системы Витте» находились противоречивые представления о незыблемости самодержавной власти в России и неизбежности экономического развития по европейскому, капиталистическому типу. При этом С. Ю. Витте постулировал необходимость ускоренного развития отечественной индустрии, опираясь как на внутренние ресурсы (акцизы и косвенные налоги, перераспределяемые через бюджет в пользу развития промышленности), так и внешние – в виде масштабных государственных займов и политики таможенного протекционизма.

«Система Витте» требовала больших денег, а с ними в России, как всегда, было трудно. Условия, в которых С. Ю. Витте принял Министерство финансов, нельзя назвать слишком благополучными. Да, ординарный бюджет стал уже устойчиво профицитным, но был еще экстраординарный, куда включалась, к примеру, часть весьма немалых военных расходов. И. А. Вышнеградский оставил преемнику общий бюджетный дефицит в 74,3 миллиона рублей.

Для его ликвидации С. Ю. Витте пошел по традиционному пути значительного увеличения косвенных налогов, в результате их размер с 1892 по 1901 год вырос на 50 %. Одной из важнейших мер стало восстановление с 1895 года казенной монополии на продажу спиртных напитков, отмененной в 1827 году Е. Ф. Канкриным. К 1901 году эта статья давала уже более ¹/₅ всех поступлений государственного бюджета. Разумеется, в ответ оппоненты заявили о спаивании России, а в начале XX века, уже после С. Ю. Витте, даже в Государственной думе бюджет Российской империи открыто называли «пьяным». Но в хоре критиков винной монополии звучало не так много действительно справедливых упреков. Высокая цена на водку не содействовала пьянству, для его ограничения был предпринят ряд мер (ограниченное время работы казенных лавок, установлен предельно малый размер продаваемой посуды с водкой, активно велась антиалкогольная пропаганда и др.). Показательны рассуждения С. Ю. Витте, которые привел Н. А. Вельяминов: министр финансов понимал всю сложность проблемы, но не знал иного столь же важного источника для пополнения казны. «С<ергей> Ю<льевич> был прав, когда говорил, что монополия была менее безнравственным приемом, чем система акциза и откупа с их развращающими народ кабаками, ведь бесспорно, что С<ергею> Ю<льевичу> мы были обязаны уничтожением кабака и введением винных лавок, в которых не давали водки под залог вещей и нельзя было найти притона всем порокам, как это бывало в кабаках. По праздникам водка не продавалась, и, наконец, народу давали по крайней мере чистый спирт вместо той отравы, которой торговали кабаки»[20]. Вообще, С. Ю. Витте неправомерно обвинять в спаивании России – причины пьянства находились в другой плоскости (социальные проблемы в городе и деревне).

Усиление косвенного обложения увеличило поступления в казну к концу 1890-х годов почти в 1,6 раза. Быстро росла и доходная часть бюджета в целом. В 1902 году она уже перевалила за 2 млрд руб. (2107,5 млн руб. против 1047,4 млн руб. в 1890 году). Средние темпы прироста в год составили 10,5 %, что было рекордом для России. Особенностью российского бюджета также являлось то, что он охватывал бо́льшую, чем в других странах, долю валового внутреннего продукта. Это означало усиление роли государства в экономике и большое напряжение платежеспособных сил населения. С. Ю. Витте хорошо понимал проблему и поэтому с начала XX века заявлял о невозможности наращивать расходы бюджета.

Аккумулированные таким образом средства министр финансов бросал на железнодорожное строительство (прежде всего, на Сибирскую железную дорогу от Петербурга до Владивостока, строго следуя завету Александра III – строить из русских материалов, руками российских рабочих, оснащать российским оборудованием), которое являлось локомотивом для развития тяжелой промышленности в империи, и казенную промышленность, в значительной степени трудившуюся на нужды вооруженных сил. В его представлении железные дороги должны были стать транспортными артериями, по которым продукция, произведенная на российских фабриках, потечет на внешние, преимущественно восточные рынки. Отсюда его стремление завоевать эти рынки для России. Ставка на внешнего потребителя отражала понимание того, что внутренний российский рынок слаб и не в состоянии обеспечить бурный рост фабрично-заводской промышленности. Характерна также взаимосвязь экономического курса с внешней политикой – до этого в России подобный подход не практиковался. С. Ю. Витте делал ставку на союз с Францией, обеспечивающий доступ на парижский фондовый рынок, на благоприятные отношения с Германией – основной покупательницей российского хлеба, а также на активную политику на Дальнем Востоке, выражавшуюся в стремлении экономически доминировать на значительной, если не большей, части Китая. Базовыми условиями для этой политики стали бездефицитный государственный бюджет и сильный, свободный от колебаний курса рубль, почему С. Ю. Витте и настоял на введении золотого стандарта, успешно осуществленном в 1897 году. Рубль был девальвирован на ¹/₃, установлен свободный размен кредитных билетов на золото, при этом право эмиссии Государственного банка было ограничено суммой в 300 млн руб. сверх обеспеченных золотым запасом. Реформа придала рублю невиданную устойчивость. Свободный размен на золото не прекращался даже в ходе революции 1905 года, конец ему положила только Первая мировая война.

Конечно, у «системы Витте» было немало критиков, однако большинство их не могли убедительно обосновать свои нападки. Тем интереснее сегодня читать мнения компетентных авторов, например К. Ф. Головина, хозяина небольшого политического салона, известного публициста, который отличался редкой политической прозорливостью. Выдержки из его мемуаров представлены в настоящем издании. К. Ф. Головин подметил спорность ряда решений С. Ю. Витте и показал основания, по которым министра критиковали справа. Так, многие авторы писали о серьезной опасности оттока золота из России в случае перевода рубля на золотой стандарт. В том, что такая опасность существовала на бумаге, они были правы. Более тонкие знатоки финансов, и среди них К. Ф. Головин, говорили о дефиците платежного баланса империи[21]. Он и его единомышленники придерживались мнения, что баланс складывался не в пользу России, на чем во многом строилась уверенность правых в скором экономическом крахе политики С. Ю. Витте. Однако современные исследования, прежде всего П. Грегори, показали правоту С. Ю. Витте: при нем и далее в начале XX века платежный баланс благодаря значительному положительному сальдо во внешней торговле, профициту бюджета и внешним займам являлся устойчиво положительным, несмотря на существенный отток золота за границу в основном через кошельки русских путешественников[22].

Из «системы Витте», как подметили еще современники, практически выпадало сельское хозяйство. Действительно, министр финансов рассматривал аграрный сектор исключительно как источник средств, не заботился о его развитии. Свою позицию он оправдывал кризисом помещичьего землевладения и многочисленными препонами для развития крестьянского хозяйства, прежде всего в виде сельской передельной общины. Такой взгляд был большим заблуждением крупного политика. Хотя в начале XX века С. Ю. Витте попытался несколько изменить прежние подходы и оценки, инициировав и возглавив Особое совещание по нуждам сельскохозяйственной промышленности (1902 год), но это произошло уже на излете его карьеры как главы финансового ведомства.

Неприятным сюрпризом для министра финансов и его курса стал мировой экономический кризис, разгоревшийся в 1899 году, и последовавший за ним экономический спад, который Россия пережила чуть позже и тяжелее, чем другие страны (он оказался осложнен Русско-японской войной 1904–1905 годов и революцией 1905 года). Прежние масштабные заимствования за границей исключались. Внутренних источников не хватало, С. Ю. Витте пришлось признать чрезвычайное напряжение платежеспособных сил населения, преимущественно крестьянства.

«Система Витте», заключавшаяся в идее не просто воздействия, а фактически управления экономикой с помощью формирования мощного государственного хозяйства, оказалась обоюдоострым оружием. Наряду с впечатляющими успехами она деформировала процесс естественного роста и развития частной инициативы. «Естественное» развитие капитализма в России упиралось прежде всего в необходимость политических перемен. Попытка С. Ю. Витте модернизировать страну при сохранении в неизменности самодержавного режима принесла успех только на короткое время, затем нерешенные проблемы лишь обострились.

С. Ю. Витте всегда стремился играть роль первого министра. Добиться такого положения ему удалось только к концу 1890-х годов, особенно после дискуссии с министром внутренних дел И. Л. Горемыкиным о земстве. Полемика, начавшаяся с вопроса о целесообразности введения земских учреждений в западных губерниях, была искусно повернута С. Ю. Витте к обсуждению совместимости самодержавия и самоуправления. Он отлично понимал, что в тогдашней атмосфере победу в подобном споре обеспечивает приверженность более правым взглядам, чем позиция его оппонента, и в обмене записками (по две с каждой стороны) министр финансов постарался выставить И. Л. Горемыкина сторонником земства и, следовательно, по логике С. Ю. Витте, врагом самодержавия. Это во многом способствовало тому, что министром внутренних дел стал Д. С. Сипягин – друг С. Ю. Витте. Через некоторое время министр финансов, как ни в чем не бывало, заявлял, что никогда не был противником земства[23]. Аналогичных примеров из его биографии можно привести немало, но действия такого рода хотя и приносили временный успех, но никогда не делали положение С. Ю. Витте прочным.

Он также вмешивался в любые вопросы: например, в еврейский[24]. Вел сановник себя самоуверенно, собеседникам даже казалось, что нагло или цинично. Он не стеснялся давать безапелляционные оценки, жестко настаивал на своих взглядах. Однако все это С. Ю. Витте позволял себе делать только за пределами царского кабинета. С Николаем II, несмотря на уничижительную характеристику его в мемуарах, он вел себя иначе, настолько, что это удивляло даже много повидавших придворных. «Всех нас поразила тогда манера С. Ю. Витте держаться при его величестве. В ней было слишком много подобострастного и ненужного. Странно было видеть статс-секретаря, бывшего председателя Совета министров, бывшего министра путей сообщения и финансов, члена Государственного совета, который держал руки по швам, все время низко кланялся, отвечал „так точно“ и „никак нет“, титуловал его величество всегда его полным титулом и т. п., что обыкновенно делали только новички при дворе, а никак не люди с таким положением»[25]. Впрочем, напрасно: по свидетельству С. Е. Крыжановского, царь понимал неискренность поведения своего министра[26].

С. Ю. Витте проявил себя и как стратег во внешней политике России. Для воплощения в жизнь своих планов завоевания восточных рынков для быстро растущей русской промышленности министр финансов создал в конце 1895 года Русско-Китайский банк при активном участии французского капитала, а в 1896 году настоял на заключении с Китаем тайного союзного соглашения, которое позволило осуществить строительство части Сибирской железной дороги (из Забайкалья до Владивостока) по территории Маньчжурии – КВЖД. Дорога и банк, формально являясь акционерными обществами, на самом деле находились под полным контролем Министерства финансов. Однако экономической мощи России явно недоставало для претворения в жизнь столь грандиозного проекта. С. Ю. Витте также недостаточно хорошо был знаком с дальневосточными реалиями. Он был абсолютно убежден, что «при проведении железной дороги через Монголию и Маньчжурию нельзя ожидать никаких опасностей, ни противодействия со стороны местного населения. Население это, находящееся, бесспорно, на низшей ступени культурного развития, тем именно и отличается, что ему совершенно чужды какие бы то ни было политические, национальные или даже религиозные идеалы и что оно заботится исключительно о своем прокормлении и преклоняется перед силою денег»[27]. Эти утверждения, сделанные министром финансов на одном из особых совещаний в апреле 1898 года, были полностью опровергнуты спустя два года вспыхнувшим боксерским восстанием, в ходе которого КВЖД, и особенно строящаяся ЮМЖД до Порт-Артура, понесли колоссальный ущерб, исчислявшийся в десятки миллионов рублей. Упорство С. Ю. Витте, его нежелание признавать очевидное и настойчивость в проведении своей программы создали благоприятную почву для оппонирования такой политике (министр иностранных дел М. Н. Муравьев (1895–1900), военный министр А. Н. Куропаткин (1898–1904), наконец, безобразовцы).

Безобразовцами принято называть неофициальную группу лиц, выступивших в начале 1898 года против сворачивания активной русской политики в Корее, за что ратовал С. Ю. Витте после заключения договора об аренде Ляодунского полуострова (март 1898 года). Отставной гвардейский полковник А. М. Безобразов, его коллега В. М. Вонлярлярский, пограничный комиссар на Дальнем Востоке Н. Г. Матюнин, контр-адмирал А. М. Абаза и некоторые другие их сторонники предложили не только не уходить из Кореи, а резко усилить там русское присутствие, используя концессии. В частности, особую ставку они делали на право заготовки леса на корейском берегу пограничной реки Ялу, полученное владивостокским купцом Ю. И. Бринером. Благодаря близкому знакомству А. М. Безобразова с бывшим министром двора графом И. И. Воронцовым-Дашковым, новоявленные «концессионеры» сумели получить доступ к Николаю II, который дал ход частной инициативе. И все бы ничего, если бы дело ограничилось концессиями. Безобразовцы очень быстро поставили вопрос о смене всей дальневосточной политики России, с этого момента началась их борьба с С. Ю. Витте как главным ее приверженцем, за влияние. Царь, поддерживавший безобразовцев, долгое время не принимал окончательного решения. Первое время казалось, что С. Ю. Витте сможет без труда справиться со своими оппонентами. Однако после восстания боксеров и ввода русских войск в Маньчжурию (1900 год) позиции России в регионе становились все более неоднозначными. Против Петербурга выступили Англия, САСШ, Япония при молчаливом одобрении Германии и осторожном поведении Франции. Осенью 1902 года, в условиях назревающего конфликта, С. Ю. Витте совершил поездку на Дальний Восток[28]. По ее результатам он признал, что достижение первоначальных целей – господство на рынках Китая – на тот момент являлось невозможным, поэтому министр финансов рекомендовал царю свернуть русскую активность в регионе и довольствоваться защитой завоеванных позиций. Это предложение оказалось роковым для карьеры С. Ю. Витте: да, он был совершенно прав в своих рекомендациях, но разочарование Николая II оказалось настолько велико, что он принял сторону безобразовцев, советовавших не только не останавливаться на достигнутом, но и, наоборот, наращивать активность, сделав ставку на псевдочастные предприятия и вооруженную силу.

Отставка С. Ю. Витте 17 августа 1903 года была во многом результатом его неудачной стратегии на Дальнем Востоке. Затем последовала Русско-японская война 1904–1905 годов, которая подвела черту под всей политикой России в регионе за предшествовавшие ей 10 лет. Конечно, С. Ю. Витте всегда отрицал, что он виноват в вооруженном конфликте. Да, он был прав, когда образно обрисовал кризис дальневосточной политики еще до начала войны А. Н. Куропаткину: «Представьте себе, что я повел своих гостей в „Аквариум“, а они, напившись пьяны, попали в публичный дом и наделали там скандалы. Неужели я виноват в этом? Я хотел ограничиться „Аквариумом“. Далее тянули другие»[29]. Это стало предметом ожесточенной полемики, выразившейся в большом количестве газетных и журнальных статей и брошюр еще при жизни С. Ю. Витте. В этой полемике ему удалось одержать победу, но он так и не смог ответить на вопрос: направляясь в «Аквариум», неужели он не подозревал, что его гости затем пойдут дальше? Тогда зачем он повел их туда? Нельзя не признать, что своими плохо рассчитанными действиями С. Ю. Витте проложил дорогу безответственным решениям безобразовцев, следствием чего стала Русско-японская война. Это весьма убедительно показал в своих работах известный историк Б. А. Романов уже в советское время[30].

Назначение председателем Комитета министров С. Ю. Витте справедливо воспринял как опалу: формально высший административный пост в империи означал, однако, отсутствие соответствующих полномочий и ограничивал участие в политике. Разумеется, С. Ю. Витте не сдался, он попытался придать этому учреждению больший вес. Его активность нашла выражение в царском указе 12 декабря 1904 года, адресованном Комитету министров, о подготовке и приведении ряда реформ. Правда, среди них не оказалось обещания ввести законосовещательное представительство из депутатов, чего так хотело общество. Пункт, предусматривавший призыв выборных в состав Государственного совета, был вычеркнут в последний момент по настоянию великого князя Сергея Александровича и С. Ю. Витте, продолжавшего создавать иллюзию защиты прерогатив Николая II и выхватившего благодаря этому инициативу проведения реформ из рук министра внутренних дел П. Д. Святополк-Мирского. Тем не менее это было совсем не то, к чему С. Ю. Витте стремился. По-настоящему он оживился с началом Первой русской революции.

После событий 9 января 1905 года, на фоне растерянности властей, председатель Комитета министров действовал особенно энергично, он часто и активно выступал на различных совещаниях с предложениями реформ – осторожных по содержанию, но предполагающих в будущем важные перемены. С. Ю. Витте никогда не был либералом, поэтому его интерес к учреждению народного представительства выглядит несколько неожиданным. Почему же все-таки он оказался в 1905 году не на стороне защитников неограниченного самодержавия? Ответ, по всей вероятности, прост: сановник связывал интересы своей будущей карьеры не с защитой «устоев», а с изменением политического строя. Революционное движение и тем более призыв выборных от народа, по его расчету, требовали от правительства невиданного единства перед лицом общества, то есть выстраивания единой и сильной линии из всех министров в противостоянии оппозиции, чего должен был добиваться настоящий полновластный глава кабинета, а не церемониальный председатель аморфного Комитета министров. Разумеется, в кресле лидера такого правительства С. Ю. Витте видел себя.

Эти представления оформились у него в первой половине 1905 года, когда власть нащупывала контуры необходимой политической реформы, решала вопрос о возможных вариантах призыва выборных от населения и одновременно вела дискуссию о формах правительственного объединения. С. Ю. Витте уловил тогда основную тенденцию: чем сильнее революционное движение и его давление на власть, тем растеряннее она выглядит и тем больше аргументов появляется у него лично, чтобы выступить за создание нового, по типу парламентского кабинета, правительства с собой во главе и тем спасти положение. Но реализация замысла прервалась на лето 1905 года, когда велись переговоры с Японией. Это объясняет, почему успех в Портсмуте был особенно важен для С. Ю. Витте: только успех на дипломатическом поприще открывал для него путь политического продвижения вверх.

С. Ю. Витте, в отличие от других сановников, с 1904 года выступил за немедленное прекращение Русско-японской войны. Однако и после падения Порт-Артура и после сражения при Мукдене в феврале 1905 года (когда он написал эмоциональное письмо Николаю II)[31] император оставался неумолим, продолжая надеяться на военный успех. Перелом в его позиции наступил лишь после гибели русского флота при Цусиме 14–15 мая 1905 года, когда стало ясно, что мирные переговоры неизбежны. С. Ю. Витте предпринимал отчаянные шаги, чтобы возглавить их, но первые приглашения были сделаны послам России в Париже А. И. Нелидову и в Риме Н. В. Муравьеву. С. Ю. Витте повезло: если бы они не отказались от предложенной им роли, С. Ю. Витте не бывать триумфатором Портсмута.

Разумеется, отказались первоначальные претенденты не случайно. Задача, стоявшая перед российской делегацией, выглядела колоссально трудной: заключить почетный мир по результатам, по сути, проигранной войны. С. Ю. Витте получил подробную инструкцию, подготовленную МИД, каждый пункт которой утверждал лично Николай II и где была дана весьма реалистичная оценка ситуации вместе с адекватными рекомендациями для ведения переговоров. К счастью для будущего графа, здравый смысл как в Петербурге, так и в Токио возобладал, и минимум требований японской стороны не перекрывал максимума уступок, на которые была готова идти Россия. Разумеется, заранее С. Ю. Витте об этом не знал.

Ситуация выглядела весьма напряженной. В европейских столицах многие полагали, что России придется обязательно заплатить контрибуцию, а это условие Николай II категорически отвергал. Многочисленные встречи главы российской делегации в Петербурге, а затем в Германии и Франции на пути в Портсмут были посвящены не только выяснению позиций европейских держав, но и поиску рычагов давления на царя через Берлин или Париж. Бесполезно: император остался непоколебим, но об этом С. Ю. Витте узнал лишь, когда ступил на американскую землю. Не обрадовал его и американский президент Т. Рузвельт, выступивший посредником: он тоже считал, что России придется платить. С. Ю. Витте был близок к отчаянию, он обдумывал, каким образом с выгодой для России прервать безнадежные переговоры. Правда, посол САСШ в Париже Р. Мак-Кормик подсказал российскому представителю действенное средство для давления на японцев – борьбу за американское общественное мнение, чтобы переломить его настроение в свою пользу[32]. С. Ю. Витте постарался воспользоваться этой идеей в полной мере, и, как мы можем судить по воспоминаниям (Б. А. Суворин, К. Д. Набоков), вполне преуспел. Мемуаристы рисуют поведение С. Ю. Витте и по дороге на американский континент, и в Портсмуте как подчеркнутое спокойствие, едва ли не беззаботность. Это была лишь видимость. Те, кто находился с ним рядом, ощущали колоссальное напряжение, неуверенность и стремление сделать все для успеха миссии. Надо отдать ему должное, С. Ю. Витте лучше, чем кто-либо в России, представлял сложность стоящей перед ним задачи, хорошо продумал свои действия и возможные пути к достижению успеха.

Переговоры в Портсмуте, как и ожидалось, оказались тяжелыми. От России потребовали не только отказа от Кореи, ухода с Ляодуна и вывода войск из Маньчжурии, но и контрибуции, передачи Японии Сахалина, унизительных обязательств по ограничению сил на Тихом океане и др. Получив японские условия 28 июля (10 августа) 1905 года, С. Ю. Витте тут же сформулировал принципиальный подход к заключению мира. Он исходил из того, что желание японской стороны максимально обессилить Россию на Дальнем Востоке для собственной безопасности ошибочно. Чем больше требовал Токио, тем больше в Петербурге росло стремление к реваншу. С. Ю. Витте сделал ставку на достижение прочного мира, чуть ли не союзнических отношений двух империй. И его позиция была принята японцами, хотя, конечно, идея сближения ими всерьез не рассматривалась.

В трудном торге С. Ю. Витте опасался не столько неуступчивости партнеров по переговорам, сколько позиции Петербурга, где могла возобладать «военная партия». Он хотел бы уступить японцам по многим спорным вопросам, неразрешимыми выглядели лишь судьба Сахалина и контрибуция. Здесь Токио пошел на уступки: японская сторона предложила вернуть северную часть Сахалина (до 50 параллели) России за 1,2 млрд иен (около 1,2 млрд руб.). Российский уполномоченный немедленно ухватился за это предложение и поспешил заручиться поддержкой в Петербурге. Однако царь занял твердую позицию, наложив в ответ на телеграмму российского уполномоченного 4 (17) августа по поводу Сахалина резолюцию: «Ни пяди земли, ни рубля уплаты военных издержек»[33].

Опять отчаяние, демонстративные приготовления к отъезду. Делегации в случае неудачи было предписано прервать переговоры на вопросе о контрибуции, а не о Сахалине, так как Т. Рузвельт и «общественное мнение», по представлению Петербурга, поддержали бы Россию в этом вопросе[34]. Правда, одну уступку Николай II все-таки сделал: он согласился отдать Японии южную часть Сахалина «на том основании, что она принадлежит России только 30 лет, а потому на нее можно смотреть как на Порт-Артур, а не как на исконную русскую территорию»[35]. В остальном царь считал, что он прав и народ поддерживает его.

Российская делегация в Портсмуте ожидала разрыва переговоров. Поэтому, когда на заседании 16 (29) августа было получено «полное согласие японцев», оказалось, что это «для всех здесь совершенная неожиданность, все было готово к отъезду». «Часов в одиннадцать Витте вышел из зала совещания, он был красен и улыбался. Остановившись среди комнаты, он взволнованным голосом сказал: „Ну, господа, мир, поздравляю, японцы уступили во всем“»[36]. Это был час триумфа С. Ю. Витте. Своим успехом он воспользовался и в Америке, и на обратном пути в Россию. Сановник достиг важной договоренности, согласно которой банкирский дом Морганов поспособствует размещению русских ценных бумаг в САСШ, а в Париже подготовил заключение Россией большого займа. Удача в Портсмуте стала трамплином для дальнейшей политической карьеры С. Ю. Витте. После заключения мира ему был пожалован титул графа (правда, злые языки прибавили к нему язвительное прозвище – «граф Полусахалинский»).

Вернувшись в Петербург, С. Ю. Витте сразу окунулся в сложную политическую борьбу. Во время его отсутствия была проведена важная политическая реформа: 6 августа 1905 года вышел царский манифест об учреждении Государственной думы и объявлен закон о выборах. Несмотря на то, что народное представительство получало совещательный статус, это была важная политическая уступка обществу и новая реальность, к которой следовало готовиться. А как же объединение правительства? Этот вопрос как раз обсуждался в правящих сферах.

Началось все с анонимной (по-видимому, А. В. Кривошеина) записки 6 августа 1905 года о категорической необходимости образования единого правительства перед лицом будущей Думы. Оно виделось как кабинет с единой программой без отдельных всеподданнейших докладов министров (за исключением военного, морского, иностранных дел и двора)[37]. С. Ю. Витте хотел создать и возглавить такой кабинет еще с конца 1903 года. Царь долго не решался дать записке ход, лишь три недели спустя он передал текст в совещание под председательством многоопытного экс-председателя Государственного совета Д. М. Сольского. Ход дискуссий зафиксировал в дневнике А. А. Половцов, чьи записи приводятся в настоящем издании. С. Ю. Витте, по его свидетельству, всячески добивался увеличения полномочий исполнительной власти, пугая самодержца революционным движением. Царю предоставлялся выбор: либо учреждение кабинета вместе с уступками обществу (гражданские свободы), либо диктатура. Замысел графа изложил его литературный секретарь И. И. Колышко: необходимо побороть страх Николая II перед словом «конституция», которая, на самом деле, «глубочайший, не только государственный, но и всенародный переворот, с которого и государственная, и народная жизнь начинаются заново». На эту тему С. Ю. Витте и заказал И. И. Колышко записку, которую, по словам графа, следовало опубликовать «вместе с указом об учреждении Совета министров и должности его председателя, то есть премьера. И моим (С. Ю. Витте. – И. Л.) назначением на эту должность»[38].

Председатель совещания Д. М. Сольский поддержал С. Ю. Витте. Он сообщил царю о массовом недовольстве в России «многими сторонами существующего строя, к изменению которого принимаются недостаточно решительные меры». Автор имел в виду невозможность ограничиться созданием одного объединенного правительства. «Надо надеяться, что дарование русскому народу гарантий свободы в законных пределах, в которых ею пользуются все культурные государства, может еще привлечь на сторону правительства благонамеренные сферы. Опираясь на них, только и можно вывести Россию из того крайне опасного положения, в котором она теперь находится, обеспечив в будущем мирное, поступательное развитие» империи[39]. Д. М. Сольский полностью повторил ход рассуждений С. Ю. Витте: надо уступить умеренным силам, что привлечет их на сторону власти. Как вскоре выяснилось, это заключение базировалось на ошибочных предположениях. Но в те дни казалось, что создание объединенного правительства открывает путь к компромиссу на основе «свобод».

История появления манифеста 17 октября 1905 года сейчас хорошо известна из работ Б. В. Ананьича, Р. Ш. Ганелина, А. В. Островского и М. М. Сафонова[40]. Парадоксально, что этот важнейший в истории России начала XX века документ явился побочным следствием борьбы С. Ю. Витте за премьерство. Несмотря на то, что решающая роль в появлении манифеста, несомненно, принадлежит настойчивости будущего премьера, у него в те дни были влиятельные конкуренты, которые предлагали иные способы разрешения политического кризиса: например, диктатуру (А. П. Игнатьев) или другой объем уступок (проект «консервативного» манифеста, составленный И. Л. Горемыкиным и А. А. Будбергом). Николай II весьма неохотно шел на уступки, колебался (хотя ситуация сложилась критическая: царь с семьей жил в Царском Селе и не мог даже ненадолго выехать в Петербург, а министр двора В. Б. Фредерикс держал наготове паровой катер, чтобы в случае опасности августейшая семья могла эвакуироваться на один из кораблей германского военного флота). С. Ю. Витте требовалось приложить колоссальные усилия, чтобы настоять на своем варианте документа, причем он ни в чем не мог быть уверен до последнего мгновения. Разумеется, многоопытный политик использовал самые разные приемы, например, устранение возможных противников (организовав для прибывшего экстренно в столицу великого князя Николая Николаевича как кандидата в «спасители отечества» встречу с рабочим М. А. Ушаковым, который уговорил его не принимать неблагодарную роль[41]. За ее организацией стоял скандально известный князь М. М. Андроников – в те дни действовавший по поручениям С. Ю. Витте)[42]. Напряжение было колоссальным.

Второй раз в течение 1905 года С. Ю. Витте одержал верх. Однако победа эта оказалась пирровой. Власть была уверена, что за рабочими выступлениями и всеобщей политической стачкой стоят либералы. Это не рабочие, а они подстрекали к массовым беспорядкам, они же и руководили революцией. С. Ю. Витте разделял этот взгляд, и как же он был изумлен, когда вместо восторженных благодарностей за манифест он столкнулся с новыми требованиями (в частности, от редакторов повременных изданий – упразднения цензуры) и с отказом лидеров «общественности» поддержать его участием в новом, «конституционном» правительстве.

Разочарованию С. Ю. Витте не было предела. «С общественностью я распростился. Кабинет будет из чиновников… Люди не хотят мне помочь. Власть к обществу, а общество от власти… Им подай Учредительное собрание, присягу!.. Даже во Франции этого поначалу не было»[43].

В свою очередь, не менее сильное разочарование, но уже в фигуре самого С. Ю. Витте, испытал царь. Он жаловался своей матери, императрице Марии Федоровне, на нового премьера: «Он сам мне говорил еще в Петергофе, что как только Манифест 17 окт<ября> будет издан, правительство не только может, но должно решительно проводить реформы и не допускать насилий и беспорядков. А вышло как будто наоборот – повсюду пошли манифестации, затем еврейские погромы и, наконец, уничтожение имений помещиков!»[44] Император, утративший неограниченность собственной власти, горько сожалел: «Я получаю много телеграмм отовсюду, очень трогательного свойства, с благодарностью за дарование свободы, но с ясным указанием на то, что желают сохранения самодержавия. Зачем они молчали раньше – добрые люди?»[45]

Старый строй спасли монархисты и солдаты. Прежде всего, конечно, приверженцы самодержавия. Это они вышли на улицы многих городов после провозглашения свобод, справедливо расценив их как право защищать собственные идеалы, прежде всего – российскую монархию. Так, в Москве, как сообщал оттуда немецкий консул после разговора с генерал-губернатором П. П. Дурново, всеобщая стачка прекратилась, по его мнению, испугавшись реакции. «Студенты, которые еще 8 дней тому назад ходили по улицам с красными розетками в петлицах мундиров и с красными флагами, теперь боятся показываться на улицу в мундире и в большом числе покидают город». Интеллигенция, по наблюдениям генерал-губернатора, стала умереннее и начала «высказывать удовлетворение тем, что уже достигнуто»[46]. «Черная сотня» во многих городах и местечках России, часто при прямой поддержке местных властей, занялась избиением «интеллигентов», учащихся, не говоря уже о революционерах и евреях. Отпор «свободам» был кровавый, страшный. По подсчетам С. А. Степанова, погромы прокатились не менее чем по 358 населенным пунктам, в том числе – по 108 городам[47]. Их жертвами в те дни по всей России стало порядка 4 тысячи человек, а пострадавших физически – до 10 тысяч[48].

Подавление революции было делом рук не только правой части общества, но и правительства С. Ю. Витте, прежде всего министра внутренних дел в его кабинете П. Н. Дурново. Несмотря на то, что они сильно не ладили друг с другом, в деле борьбы с врагами самодержавия два сановника оказались едины. Премьер также столкнулся сразу же с колоссальным кругом других проблем, начиная с формирования кабинета и подготовки самых необходимых реформ, где успех и удача решительно отвернулись от премьера. Несмотря на «свободы», С. Ю. Витте не поддержала периодическая печать (воспоминания А. А. Спасского-Одынца). Создание правительства обернулось интригами, отказами, и все это происходило в обстановке, близкой к хаосу (воспоминания С. Д. Урусова), а первые шаги нового правительства демонстрировали растерянность С. Ю. Витте и многих его коллег (свидетельства Л. М. Клячко). Несмотря на огромный бюрократический опыт, во многих проблемах государственной жизни С. Ю. Витте проявлял поразительную наивность и неосведомленность, что не замедлили отметить искушенные современники (воспоминания В. И. Гурко, С. Е. Крыжановского). Демонстрируя на публике приверженность новым «свободам», в кулуарах при немногих свидетелях граф демонстративно защищал прерогативы самодержавия. К примеру, это он выступил перед царем еще в декабре 1905 года с инициативой ввести в России военно-полевые суды для расправ с революционерами, а не П. А. Столыпин, которому потом приписали их идею. Но Совет министров не поддержал своего главу, и с мнением министров согласился Николай II[49]. Эта метаморфоза нашла яркое отражение и в выступлениях графа на особых совещаниях, о чем убедительно повествуется в дневнике А. А. Половцова, также их участника. Такие свидетельства имеют огромную ценность хотя бы потому, что стенограмм их не велось, и лишь очевидцы зафиксировали для будущего позиции их участников и прозвучавшие там речи.

Отставка первого кабинета, о которой постоянно говорили чуть ли не с момента его формирования, тем не менее оказалась для его членов, в том числе и С. Ю. Витте, неожиданностью (это убедительно показано в мемуарах министра народного просвещения графа И. И. Толстого). Его свидетельство вместе с заметками вхожего в самые разные круги Л. М. Клячко (Львова) рисуют картину быстрого падения престижа и влияния графа, который при первом же удобном случае был отправлен Николаем II в отставку (это произошло 22 апреля 1906 года). Смена кабинета состоялась накануне открытия Государственной думы 27 апреля 1906 года, которая, как предполагалось, окажется революционной и создаст проблемы царскому правительству. Уж не потому ли император удалил с политической арены кабинет С. Ю. Витте в этот момент, что боялся, как бы граф не нашел общего языка с оппозицией, тогда сместить его было бы существенно сложнее?

Питали ненависть к С. Ю. Витте и крайне правые. История организации ими покушения на графа, уже после его отставки, получившая громкую известность в печати, представлена в этом сборнике в воспоминаниях Л. М. Клячко (Львова), изложившего их явно под впечатлением от рассказов самого С. Ю. Витте, обвинявшего во всем правительство П. А. Столыпина. Однако нехитрый рассказ журналиста об обстоятельствах этого покушения (бомбы были снабжены часовыми механизмами, которые не действовали, дворника предварительно оповестили о необходимости барину быть осторожным), а также история второго несостоявшегося покушения (точный день и едва ли не час которого знал только что не весь город) позволяют выдвинуть другую версию: это была не столько угроза жизни графу, сколько демонстрация того, что «измена» монарху будет караться «черной сотней». В противном случае трудно увязать все это в одну цепочку: покушение на жизнь царского сановника, которое демонстративно готовили ревностные защитники самодержавия, используя приемы революционеров, и вялое расследование полиции, отсутствие явного интереса у премьера П. А. Столыпина и самого Николая (похоже, они имели все основания не придавать этому большого значения).

Находясь в отставке, С. Ю. Витте не утратил популярности у журналистов. Разумеется, он сам прилагал к тому немало усилий, надеясь тем самым оставаться в политической жизни. Вообще отношению С. Ю. Витте с прессой, как отечественной, так и зарубежной, посвящено немало страниц воспоминаний самых разных авторов (А. Е. Кауфман, А. А. Спасский-Одынец, А. В. Руманов, И. М. Троцкий, Л. М. Клячко (Львов) и др.). Сановник всегда придавал исключительное значение печатному слову, через В. П. Мещерского и чуть позже через А. С. Суворина постоянно размещал в газетах заказанные им статьи. Он один из немногих в тогдашней России понимал, каким серьезным оружием в политике стали средства массовой информации, и преуспел в их использовании.

Но пишущую братию следовало постоянно подкармливать «интересными фактами» и в отставке. Граф исправно делал это, снабжая их комментариями к недавнему прошлому. Вокруг С. Ю. Витте даже сложился небольшой пул журналистов (А. В. Руманов, И. М. Троцкий), которых он систематически привлекал для размещения нужных ему материалов в печати. Конечно, не обошлось без знакомства читателей с фрагментами его воспоминаний, уже написанных или готовящихся начиная с 1912–1913 годов. С. Ю. Витте активно продолжал эту деятельность вплоть до самой войны, о чем свидетельствуют очерки И. М. Троцкого, посетившего графа на австрийском курорте Бад-Зальцшлирф по его просьбе в самый канун Первой мировой войны.

Впрочем, роль публичного политика и человека, которую граф пытался разыгрывать после 1906 года, удалась ему не вполне. Он так и не смог преодолеть прошлое и продолжал действовать как опытный интриган и царедворец, «под ковром», искал возможности возвращения в большую политику, о чем мечтал до самого конца жизни, привычными для себя способами – закулисными влияниями. Современники знали о том, что он возобновил тесное общение со своим давним ментором князем В. П. Мещерским. Отдельно стоит история отношений С. Ю. Витте с Г. Е. Распутиным. К сожалению, известно об этом не так много, только о факте их редких контактов (чаще всего не прямых, а при посредстве супруги Сергея Юльевича) и о том, что «старец» всегда уважительно отзывался о «Вите». Однако испытанное ранее средство не помогло. Николай II относился к нему настолько отрицательно, что испытал облегчение при известии о его кончине 28 февраля (13 марта) 1915 года. С. Ю. Витте упокоился на кладбище Александро-Невской лавры, на его могиле – массивное надгробье, чем-то напоминающее самого графа: крупного, угловатого, лишенного изящества. На нем, уже после Февральской революции, согласно его завещанию, выбита дата – 17 октября 1905 года. С. Ю. Витте считал Манифест важнейшим делом своей жизни, что, вероятно, справедливо.

В настоящем издании представлена лишь часть свидетельств современников о С. Ю. Витте, немало их в книгу не вошло, так как многие авторы не соприкасались с графом близко при его жизни, поэтому сообщали либо общеизвестную, а иногда и просто недостоверную информацию. Таковы, например, мемуары «распутинца» А. С. Симановича, у которого даже имеется особый раздел «Витте ищет протекции Распутина»[50]. К сожалению, этот крайне любопытный сюжет содержит такое количество бросающихся в глаза неточностей и явных фантазий, что он заслоняет собой достоверные сведения, которых оказывается совсем немного. Аналогичная ситуация с дневником А. В. Богданович. Сведения, содержащиеся в опубликованных из него фрагментах в 1924 году (затем переизданных в 1990 году)[51], содержат в основном слухи, в большом количестве сопровождавшие фигуру С. Ю. Витте на протяжении всей его карьеры. Любопытные сами по себе, они требуют обстоятельных комментариев и широкого контекста, выходящего за рамки настоящего издания.

Особняком стоят свидетельства зарубежных авторов. Большинство иностранных коллег довольствовались лишь мимолетными встречами с С. Ю. Витте, поэтому в своих текстах они часто опирались либо на слухи, либо на общие представления, циркулировавшие в европейской печати. Мемуары Б. Бюлова в этом смысле типичны, но при этом наиболее информативны. Есть исключения – небольшое число иностранных журналистов, тесно работавших с С. Ю. Витте (точнее, используемых им для публикации за границей нужной ему информации). Один из таких авторов – Эмиль Диллон – оставил воспоминания[52]. Правда, они посвящены не столько персоне графа, сколько тогдашней России в целом. Тем не менее они показывают С. Ю. Витте с неожиданной стороны – как политика, стремившегося быть понятным на Западе и искавшего там популярности.

В целом надо признать, что образ С. Ю. Витте, складывающийся из воспоминаний, без сомнении, неоднозначен. Если определить его в двух словах, то это образ выдающегося политика с присущими людям такого масштаба особенностями. Нельзя не признать – по уровню понимания проблем, по размаху проектов и замыслов он стоит намного выше, чем подавляющее большинство современных ему российских сановников. В «большом человеке» все было крупно: и достоинства, и недостатки.