Сабля атамана (рассказы)

К Пугачеву

Жаркое весеннее солнце сияло в безоблачном голубом небе. Лениво, чуть слышно шелестели кудрявые ивы, и листва на них, попав в солнечный луч, вспыхивала серебром. Ясное, бескрайнее и бездонное, словно море, небо с раннего утра звенело песнями жаворонков.

А возле покрытого лубом омшаника[15], спрятавшегося в тени старых лип, было прохладно. Тихо шумели вершины деревьев, редкие, пробившиеся сквозь листву солнечные лучи, словно длинные копья, пронзали дымную тень.

Через раскрытую дверь омшаника можно было разглядеть закопченные стены, широкие нары и висящий на крюке черный от сажи котел.

Старый Темирбай и его маленький внук Яний сидели на лавочке у входа в омшаник. Несмотря на праздничный день, старик был одет, как всегда, в ветхую рубашку, в латаные портки, а его ноги были обмотаны старыми онучами.

Темирбай костлявой рукой поглаживал свою острую бородку и в задумчивости прислушивался к доносившейся из-за ракит от реки свирели.

Невидимый глазу музыкант выводил протяжную и грустную мелодию. Свирель плакала и печалилась, как душа усталого человека, плутающего по темным и тесным лесным тропам…

«Дорога далека, а дальше идти нет сил», — жаловалась свирель. То ли это играет бедняк мариец, бредущий в соседнее село, то ли пастух, выгнавший стадо на луга, то ли какой бродяга, с тоской глядящий на праздничные деревни, — кто его знает.

— Эта песня нездешняя, — проговорил Темирбай, — так поют марийцы, живущие у Волги. Давние, годы напоминает мне эта песня.

Глаза Яния радостно загорелись. Темирбай знал много увлекательных сказок; начнет говорить — и забудешь обо всем. Но больше всего он любил рассказывать про Волгу да про Элнет. Там он родился, там прошла его молодость. Оттуда, из казанской стороны, дедушка когда-то убежал от утеснений тамошнего начальства и осел на башкирских землях. Здесь он обзавелся семьей, долгие годы батрачил у баев, а теперь доживал век в своей избушке…

Но сегодня Темирбай почему-то не начинал рассказа..

Яний тронул дедушку за рукав:

— Дедушка, что за люди собирались вчера у нас в омшанике?

Седые брови Темирбая взметнулись вверх, он с удивлением взглянул на внука:

— Что ты выдумал! Вчера здесь никого не было.

— Не было? — хитро переспросил Яний. — А кто же тогда говорил, что у Бирска побили господ? Я все слышал через щелку на крыше…

— Эх ты, шкодливый козленок, на крышу лазил, — усмехнулся дедушка. — Ну ладно. Слышал так слышал.

Старый Темирбай положил руки на плечи мальчику и пристально поглядел ему в глаза:

— Помнишь, как солдаты увели твоего отца?

— Помню… — вздохнув, ответил Яний.

Вопрос дедушки пробудил в душе мальчика горестные воспоминания.

Прошлой весной, когда так же, как теперь, сияло солнце, зеленели липы и сверкала река, солдаты увели отца в город, в тюрьму, за то, что он не захотел креститься и подговаривал односельчан прогнать из деревни пьяницу-попа… Печальна была для Яния та весна…

— Ты хочешь, чтобы отомстили господам за твоего отца? — тряхнув седыми космами, сурово спросил дед. Так знай: это сделают те люди, что приходили ко мне вчера. А про то, что слыхал, никому не говори.

Яний впервые слышал от деда такие слова.

— Ну, теперь беги к ребятам в деревню, — отослал его дед.

Мальчик ушел.

А переливчатые звуки свирели по-прежнему тоскливо звучали над рекой, словно рассказывали о том, как кто-то весь век искал свою долю да так и не нашел долгожданного счастья.

Вдруг мелодия оборвалась. В наступившей тишине послышался протяжный свист.

Темирбай повернулся в сторону, откуда раздался свист.

Среди зеленых лип мелькнул белый кафтан, и к омшанику вышел из лесу молодой мариец в черной самодельной шляпе и подпоясанный алым поясом.

— Это ты, Эшпат? — поднимаясь навстречу молодому марийцу, сказал Темирбай. — А Эркай придет?

— Немного погодя, — ответил Эшпат. — Я исполнил то, что ты велел: был у башкир, говорил с сотником Айтом. Он сказал, что уже недалеко войско царя Пугача.

— Значит, пора и нам за наших господ приниматься, — сказал Темирбай, — пора…

С тихим глухим шумом колышутся зеленые вершины сосен. По обеим сторонам тропинки, которой идет Яний, протянулась изгородь из жердей, за изгородью раскинулись зеленые поля, невдалеке виднеются соломенные крыши деревни.

Яний шагал и думал о том, что он вчера увидел и услышал…

Вчера Яний залез на крышу омшаника. Сначала он смотрел, как дед возился во дворе, чиня колоду. Потом Яний лег на спину и стал смотреть в небо. По небу плыли белые облака, и каждое было похоже на что-нибудь. Одни напоминали пушистых барашков, другие были совсем как белопарусные лодки. Такие лодки Яний видел на большой реке, куда они ездили с отцом два года назад.

Много интересного повидал тогда Яний. Река большая, широкая, другой ее берег еле виден, а называется эта река Кама, и плыли по Каме ладьи под парусами — коломенки с уральским железом, расшивы с северной солью, тянулись плоты и баржи. А когда Яний увидел лодки с солдатами в ярких, блестящих мундирах, то прямо замер от восхищения. До чего же хорошо на Каме!

Размечтавшись, Яний не заметил, когда в омшанике собрались люди. Он очнулся, услышав негромкий разговор.

— Вчера я встретил Айта. (Яний по голосу узнал своего старшего брата Эркая.) Он велел нам подниматься, не дожидаясь Пугача…

Яний припал к щели в крыше омшаника и стал прислушиваться к разговору.

— А чего же нам ждать? — послышался голос деда Темирбая. — Вот марийцы на Белой уже давно прогнали попов, побили приказное начальство. А разве у нас нет сил?

— Джигиты Айта уже готовы, — снова заговорил Эркай, — и нам нечего раздумывать: саблю в руки — и айда!

— Не торопись, внучек, — остановил его Темирбай— Враг силен и хитер. Не подумавши, попадешь в беду. Если бить, так бить надо наверняка.

— Чего там раздумывать, — горячился Эркай, — сейчас время не думу думать, а мчаться в бой!

— Правильно, надо за сабли браться, — поддержал кто-то Эркая.

Люди в омшанике зашумели. Судя по голосам, их было человек десять.

— Надо поднимать народ по деревням!..

— Коль на печках лежать да ожидать — толку не будет!

— Поднимемся, а там и Пугач подойдет…

Говорили еще про Пугача, не раз поминали имя Айта.

Про Пугача — мужицкого царя, обещавшего народу волю и землю, — Яний слыхал и раньше не раз, а молодого кудрявого Айта — сотника из соседнего башкирского аула — он знал совсем хорошо. Айт иногда заезжал к деду Темирбаю и всякий раз пел Янию забавные песенки…

Янию очень хотелось узнать, что задумали эти люди. Но разве узнаешь?..

Так, раздумывая и вспоминая вчерашний разговор в омшанике, Яний подошел к околице. Вот уже кончился сосняк, и у края дороги вместо медных сосен появились белые березки. Речка в низких берегах, подойдя к околице, изгибается и уходит за деревню.

— Эй, Яний! Постой! — вдруг кто-то окликнул его.

Яний обернулся.

Из-за изгороди, поставленной вокруг огорода на самом берегу речки, выглянул черноголовый, веснушчатый соседский мальчишка Эрвлат.

— Яний, солдаты забрали твоего брата! — сказал Эрвлат.

— Какие солдаты? Где?

— Да вон они, у дома старшины…

Яний, не дослушав Эрвлата, побежал проулком к возвышающимся среди рябин крепким постройкам.

Опустив голову, стоял Эркай возле дубового амбара во дворе старшины Аксана. Его сторожил солдат в голубом кафтане с красными обшлагами. В углу двора, тихо переговариваясь и переминаясь с ноги на ногу, толпились деревенские мужики. Хмуро поглядывая на них, по двору прохаживался капрал.

— Отойди! Посторонись! — покрикивал капрал на мужиков.

— Статочное ли дело хватать человека без всякой вины? — послышалось из толпы мужиков.

— Молчать! Без вас знаем, что делаем!

В это время во двор вбежал Яний.

— Тебе что здесь надо, сопляк? — остановил его крепкий седой мариец в белой рубахе до колен — староста Аксан.

Яний робко посторонился и юркнул в толпу.

На крыльце дома показался офицер в коротком щегольском кафтане и узких белых штанах-лосинах. Из-под его обшитой позументом треуголки выбивались пушистые локоны напудренного парика. Офицер, презрительно поджав тонкие губы, пристальным взглядом рассматривал Эркая.

— Этот, что ли, распространял слухи о злодее Емельке Пугачеве? — спросил офицер.

— Этот, ваше благородие! — подскочил к офицеру капрал.

— Запереть! Пусть до времени посидит в холодной. Потом допрошу.

Офицер, играя белой перчаткой, легко, словно танцуя, сошел по ступенькам вниз.

— Ну, пошел, шпынь злодейский! — И солдат легонько подтолкнул Эркая прикладом к двери амбара.

Эркай понуро пошел.

— Братан! — испуганно закричал Яний ему вслед и шагнул из толпы.

— Тихо! Что пищишь? — повернулся к нему капрал.

— Прочь отсюда, сорванец! — выругался староста Аксан.

Эркай, услышав голос Яния, уже в дверях повернулся и крикнул:

— Прощай, братишка!

Солдат втолкнул Эркая в амбар и захлопнул тяжелую, окованную железом дверь.

Толпа зашумела.

— Так мы переловим всех, кто осмелится пристать к злодею самозванцу! — визгливо крикнул в толпу офицер. — Наговорили вам разные смутьяны, будто злодей не самозванец, а настоящий царь Петр Федорович. Никакой он не царь. Да будет ведомо всем вам, что он — беглый каторжник Емелька Пугачев — рваные ноздри, клейменый лоб. Кто будет помогать этому разбойнику или по своей доброй воле уйдет к бунтовщикам, того ждет плеть и виселица! Расходись!

Яний, не зная по-русски, не понял слов офицера, но зато он жадно прислушивался к тихим разговорам мужиков-односельчан.

— Брешет офицеришка! Говорят, у Пугачева нос на месте и лоб не клеймен.

— А правда, что царь Пугачев всем землю дает и от податей освобождает?

— Перед солнцем скажу: истинно так…

— Ишь ты, здорово! И земля даром, и податей нет — живи себе вольной птицей, паши, сей — и все для себя…

Солдаты с ружьями стали теснить мужиков со двора. Те, угрюмо поглядывая на ружья, по одному, по двое выходили на улицу. Дюжий рыжеусый солдат схватил Яния за плечо. Яний рванулся, и клок его ветхой рубахи остался в руках у рыжеусого. Яний, изловчившись, впился зубами солдату в палец.

— Ах ты, стервец! — заорал солдат.

Но Яния уже и след простыл…

Через колючие кусты шиповника, по жгучим зарослям крапивы Яний пробрался к задней стенке амбара, в котором был заперт Эркай.

Толсты стены амбара, сложенные из дубовых, в полтора обхвата бревен. Прочно строился старшина Аксан. Из такого амбара не уйдешь, даже мышь не отыщет в нем щели.

Яний опустился у стены, и жгучие слезы бессильной ярости блеснули в его глазах. Пропал Эркай! Не уйти ему теперь от беды.

Яний заколотил кулаками в стену амбара:

— Эркай! Ты слышишь меня, Эркай?

Из амбара донесся глухой голос:

— Яний, браток, ты?

— Я, я… — прижался к стене Яний.

За стеной Эркай торопливо говорил:

— Беги скорее к деду. Солдаты коней седлают, собираются ехать к омшанику. А там сегодня наши должны собраться. Беги скорее, предупреди деда! Слышишь?

— Слышу!

И Яний, не чувствуя ни рвущих кожу колючек шиповника, ни обжигающей босые ноги крапивы, побежал прочь от амбара…

А в это время на широком дворе старшины Аксана два десятка солдат седлали лошадей.

— Быстрее, быстрее, — торопил их офицер, — надо вовремя захватить бунтовщиков в их гнезде.

Тут же, во дворе, стоял старшина Аксан.

— Где человек, принесший вести о бунтовщиках? — спросил его офицер.

Аксан, низко поклонившись, показал на стоящего рядом марийца в черном кафтане:

— Вот этот человек. Это мой младший брат Исатай. Он вам покажет прямую дорогу к омшанику.

— Ладно, — сказал офицер и вскочил в седло.

Минуту спустя по деревне проскакали всадники. Густая пыль заклубилась на дороге.

Яний уже перешел реку и взобрался на кручу, когда услышал вдали стук копыт и увидел солдат, скачущих к броду. Не о них ли говорил Эркай? Всадники подъехали к реке и, не останавливаясь, ринулись в воду. Вот уже передние, разбрызгивая воду, приблизились к другому берегу.

Испуганно забилось сердце Яния, со всех ног побежал он вперед. Вот и тропинка, ведущая к омшанику. Сейчас будет развилка.

На пне, у развилки дорог, сидел старый Темирбай, острым ножом стругал палочку и поглядывал на дорогу.

— Дедушка! Солдаты! Солдаты сюда скачут! — издали закричал Яний, увидев деда.

— Солдаты?

Темирбай вскочил, побежал, но тут же задохнулся и остановился, поняв, что ему не добежать. Всадники уже взобрались на кручу.

— В омшанике… наши… крикни им… — задыхаясь, проговорил Темирбай.

Яний, сверкая босыми пятками, мчался по тропинке к омшанику. А сзади нарастал топот копыт.

Темирбай, покачнувшись, опустился в зеленую траву и из последних сил крикнул:

— Солдаты! Яний, скорее!

Всадники заметили Яния:

— Эй, малец, стой!

Но Яний бежал изо всех сил и звонким мальчишеским голосом отчаянно кричал:

— Бегите-е! Солда-а-ты!

Ветки хлещут его по лицу, кусты словно нарочно вылезли на дорогу. Но омшаник уже недалеко.

Бу-ун-н-г — неожиданный выстрел пронесся по лесу. Из омшаника выскочили люди в белых кафтанах.

— Эшпат, беги! Солдаты!

Эшпат вскочил на коня, стоявшего у омшаника, хлестнул его плетью, и конь с места в галоп поскакал вдоль опушки. Остальные марийцы побежали в лес. Один из них на мгновение остановился и поднял ружье. Раздался выстрел, и солдат повалился с коня.

Всадники настигли Яния. Со свистом взвился хлыст в руках офицера, и словно огнем обожгло спину мальчика.

— Дедушка-а! — закричал он и упал.

Всадники, обдав его комьями земли, пронеслись мимо.

Эшпат, сжимая в одной руке ружье, в другой — плеть, мчался прямо через луга. В суматохе он потерял шапку, а незастегнутый кафтан развевался по ветру, как крылья. Давно отстала погоня, и стоящую вокруг тишину нарушал только дробный стук копыт его коня, но Эшпат погонял коня и все покрикивал: «Эй-эй!»

Вдали сверкнули огоньки башкирского аула, и вдруг откуда-то, словно из-под земли, показались всадники. Эшпат, оторопев, изо всех сил натянул поводья. Лошадь встала.

Эшпат поднял ружье: «Свои или враги?»

Всадники тоже заметили Эшпата:

— Стой! Кто едет?

В полутьме Эшпат различил лицо переднего всадника — башкира в алой шапке — и, узнав, помахал ружьем над головой:

— Айт!

— Откуда едешь? Куда спешишь? — подъехав к Эшпату, спросил Айт.

— К тебе за помощью. В нашей деревне солдаты.

— Знаю. Я сам со своей сотней к вам скачу. Ну, что там?

— Надо спешить. Эркая заперли в амбаре. И про нас проведали. Сейчас солдаты у Темирбая в омшанике.

— Никого нет. Все ушли, — доложил рослый капрал, вытянувшись перед офицером.

Офицер был взбешен. Его лицо побагровело от злости, гневно затопорщились усы, и, казалось, так же гневно качнулись перья на треуголке.

— Вот поймали старика, предупредившего бунтовщиков, — продолжал капрал.

Солдаты подвели Темирбая к офицеру. Руки старика были связаны назади крепкой веревкой, рубашка разорвана, и сквозь дыры виднелись страшные красные и синие полосы — следы плетей. Все лицо Темирбая было в кровоподтеках, и из уголка рта, прячась в растрепанной бороде, текла алая струйка крови.

— Значит, этот красавчик предупредил злодеев? — спросил офицер и, махнув рукой в сторону толмача — переводчика — приказал: — Толмач, спроси нашего проводника, почему он не сказал нам ничего о сторожах?

Толмач толкнул Исатая, стоявшего в стороне:

— Слушай, большой барин спрашивает тебя, почему ты ничего не сказал о сторожах.

— Я ведь из леса шел, — испуганно начал оправдываться Исатай, — а он, видать, сидел у дороги…

Темирбай, слушая предателя, печально покачал головой.

— Что, не нравится? — со злобной усмешкой сказал офицер, заметя страдальческое выражение на лице Темирбая. — А помогать врагам государыни императрицы тебе нравилось?

Неожиданно Темирбай покачнулся: не держали слабые старческие ноги.

— Стой смирно, чего пляшешь! — прикрикнул на старика капрал.

— Пусть пляшет. Сегодня ему еще придется здорово поплясать.

Офицер, положив белую руку на эфес палаша, оглянулся кругом, и вдруг его брови поднялись вверх, мутные голубые глаза широко и удивленно раскрылись.

— Что это такое? — спросил он, показывая на красное зарево, поднимавшееся за лесом.

Капрал и солдаты, притихнув, смотрели на зарево. Потом капрал тихо проговорил:

— Видать, пожар, ваше благородие. Мужики балуют. Опять подпалили чье-нибудь имение.

Темирбай понял, что речь идет о пожаре. По его лицу пробежала улыбка, и он сказал:

— Красиво!

Офицер вздрогнул и быстро повернулся к толмачу:

— Что он говорит?

Толмач перевел.

— Красиво, говоришь? — прохрипел офицер. — Ты, старый ворон, ничего не увидишь красивее петли. А ну, вздернуть бунтовщика!

Капрал достал из сумки длинный аркан.

Темирбай стоял не шевелясь. Ветер раздувал седые пряди его волос и бороды. Старик все время оглядывался по сторонам, кого-то ища полуслепыми глазами.

И вот он увидел того, кого искал: в стороне, возле кустов, дрожа от страха и боли, стоял Яний. Не жаль Темирбаю расставаться с жизнью: достаточно пожил он на этом свете, — жаль ему оставлять маленького внука.

Горе да нужда ожидают мальчонку. Ох, негоже оставлять сироту одного-одинешенька, без отца, без матери, без родной души…

Видно, и Яний сердцем почувствовал горькие думы деда и, забыв страх, бросился к Темирбаю, вцепился в него худыми ручонками и закричал:

— Ой, дедушка, я боюсь!

— Не бойся, внучек, — ласково ответил Темирбай и с ненавистью посмотрел в глаза офицеру. — Не пугай! Жить я умел и умереть сумею. Не в новость нам умирать от рук господ…

— Быстро. В петлю его… — приказал офицер и вдруг осекся.

Совсем близко послышался топот мчащихся коней, послышались крики людей:

— Сюда! Они здесь!

Солдаты не успели опомниться, как из-за деревьев, шумя и стреляя на ходу, вылетела лавина конников. Молниями сверкнули сабли, черные стрелы, со свистом разрезая воздух, полетели к омшанику.

— Башкиры! — в ужасе закричал офицер, но в это мгновение стрела впилась ему в шею, и он, бессильно выпустив поводья, свалился с лошади.

В один миг солдаты оказались окруженными.

— Складывай оружие! — подняв вверх копье, громко крикнул богатырского роста джигит в блестящей кольчуге.

Неожиданно пришедшее избавление потрясло старика: он опустился на траву и заплакал, как ребенок.

— Ну, дедусь, не плачь — беда миновала, — уговаривал его Эшпат, развязывая руки Темирбая.

Айт, сняв свой алый кафтан, набросил его деду на плечи:

— Одень, старик. Простынешь.

— Дедушка, пойдем в омшаник, — тормошил деда Яний.

И старый Темирбай, словно очнувшись, поднял голову. Десяток крепких рук подхватили старика и помогли ему встать.

Поднявшись, Темирбай шагнул к Исатаю:

— За сколько продался, кривая душа? Не нужны тебе стали сородичи да соседи?

Бледный Исатай склонился и закрыл голову руками, ожидая удара.

— За предательство — одна плата, — сурово проговорил Айт.

На следующее утро, когда на лугах еще не сошла роса, отряд Айта уходил из деревни в поход.

Айт и Эркай, которого вызволили из тюрьмы, заехали к Темирбаю в омшаник.

— Прощай, дедушка, — приветливо проговорил Айт. — Уходим в вольную армию царя Пугача, давно ждет нас к себе батыр Салават. Вот заехали к тебе попрощаться…

— Счастливого пути, джигиты. Надо идти, коли в бою можно добыть вольность.

— Джигит рожден для боя. Об этом и в песнях поется, — ответил Айт и лихо заломил островерхую шапку.

— Стойте как богатыри, — тихим голосом напутствовал дед Айта и Эркая.

— Дяденька, возьми меня с собой, — вмешался в их разговор Яний и уставился на Айта бойкими черными глазенками.

— Мал еще, подрасти, — ответил Эркай.

— Салават в четырнадцать лет стал батыром, — сказал Айт, кладя руку на плечо мальчику, — расти и ты батыром. Приедем в следующий раз и возьмем тебя с собой.

— Прощай, дед!

Айт и Эркай вскочили на коней.

— Да будет счастливой ваша дорога!

Джигиты скрылись за поворотом, и уже издали послышалась их песня:

Старый Темирбай и Яний стояли на пороге и слушали, как звенела, отдавалась в утреннем дремлющем лесу песня.

Красной зарей запылал восток, сверкнули первые светлые лучи восходящего солнца. Засверкали на травинках чистые капли росы.

Темирбай вынес из омшаника гусли и тронул звонкие струны. И песня, прекрасная, как восход солнца, сливаясь с пением птиц, поплыла над лугами, наполнила зеленый лес.

Словно чистый ручей, льется песня. И чуется в ней светлая душа народа и его заветное стремление к свету и счастью. Плывет, летит песня навстречу восходящему солнцу, словно сказочная птица.

Это поет горячее сердце старого Темирбая, воздавая хвалу подымающемуся в алых лучах солнцу и храбрым джигитам, вышедшим на бой за народное счастье.

Темирбай перестал играть:

— Ну, Яний, пора в дорогу.

— Дедушка, ты уходишь? — схватил Яний деда за рукав.

Темирбай молчал. Внимательным взором окинул он все вокруг, и в его глазах блеснули слезы. Увидев на глазах деда слезы, Яний тихо заплакал.

А Темирбай думал, прощаясь с родным домом: «Ушли храбрые джигиты. А что мне делать? Добро сторожить? Да пропади все оно пропадом! Надо и мне идти, пока не поздно. А с мальчонкой еще сподручнее: идет себе нищий слепец с поводырем — и никакой нас солдат не остановит».

Молодо вспыхнули глаза Темирбая:

— Коль не в силах наши руки держать саблю, — сказал дед, — то пойдем мы с тобою разжигать огонь в сердцах людей. В великом бою песня — большая подмога…

— Куда же мы пойдем, дедушка?

— К батюшке нашему мужицкому — царю Пугачу… К тем, кто бьется за нашу свободу за наше счастье.