Сачлы (Книга 2)

Сулейман Рагимов

Сачлы

КНИГА ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Ризван, взяв отпуск, приехал в Баку - повидать Рухсару и договориться о свадьбе.

Нанагыз встретила своего будущего зятя у ворот, взяла из его рук перевязанный посредине ремнем чемодан, обняла дорогого гостя, прильнула к его груди:

- Сыночек!

Приезд Ризвана принес много радости обитателям дома. Ситара, Мехпара и Аслан были в восторге от подарков. Нанагыз же не могла налюбоваться женихом своей дочери. Высокий, стройный, с зачесанными назад густыми черными волосами, веселым взглядом, полный обаяния, в этот раз он особенно понравился Нанагыз. Она мысленно ставила их рядом, Ризвана и Рухсару, мечтала: "У меня будут красивые внуки".

Она и сама давно уже думала о свадьбе дочери:

"Хоть и говорят: пока девушка - ты королевушка, однако девичество таит в себе немало бед и опасностей. Чем сидеть дома, уж лучше выйти замуж. Оба молоды, похожи друг на друга, как родные брат и сестра".

Нанагыз, как могла, старалась угодить гостю. Думала:

"Рухсаре не придется краснеть из-за меня. Хуже нет, когда девушка чувствует свою зависимость перед женихом. Только бы они были счастливы! Мне же от них ничего не нужно".

Вечером заботливая Нанагыз постелила постель Ризвану во дворе, под инжировым деревом. Почти всю ночь она не сомкнула глаз. Утром рано накинула на ветви дерева свою чадру: "Чтобы солнце не потревожило спящего Ризвана". Отправила девочек за покупками на базар. Личико маленького Аслана прикрыла марлей.

Ризван спал, мерно дыша; грудь его была открыта. Нанагыз смотрела на него, и в душе ее пробуждалось нежное материнское чувство. Что, кроме счастья, может желать мать своему ребенку? смотрела на него, и в душе ее пробуждалось нежное материнское же любовь всегда неизменна. Счастье матери неотделимо от счастья ребенка. Счастье Рухсары - это и ее счастье, Нанагыз. А счастье Рухсары теперь зависит от Ризвана. Оттого-то он так и дорог. Нанагыз. В народе говорят: "Теща любит зятя больше сына".

Нанагыз готовила завтрак, прибирала в доме, но все мысли ее были прикованы к Ризвану.

Хлопнула калитка, во двор вошел почтальон.

- Кто здесь Нанагыз-ханум? Вам письмо!

"Хоть бы от Рухсары!" - подумала Нанагыз.

Взволнованная, обрадованная, подошла к почтальону, взяла дрожащими руками письмо и заспешила к инжировому дереву, приговаривая:

- Конечно, от Рухсары... От кого же еще может быть?!

Ризван проснулся, поднял голову:

- Что это?

- Письмо, сынок.

- От кого?

- Наверное, от Рухсары.

Нанагыз протянула письмо Ризвану. Он ловко распечатал конверт, извлек из него листок, исписанный зелеными чернилами, начал читать про себя:

"Тетушка Нанагыз!

Я не хотела беспокоить тебя, но, узнав, что ты любящая мать, посчитала своим долгом открыть тебе правду. Приехав в наш район, твоя дочь Рухсара вытворяет всякие фокусы, пошла по дурному пути, потеряла девичий стыд. Ко всему этому она остригла свои косы. Кроме того..."

Ризван, не выдержав, швырнул листок на землю. Нанагыз нагнулась, подняла письмо. От нее не укрылось, что Ризван мгновенно изменился в лице.

- В чем дело? Может, тебя вызывают обратно, на твой пароход, а, сынок? Ризван молчал. Нанагыз встревожилась не на шутку:

- Скажи, сыночек, что случилось?

В ответ она услышала подобие стона.

- Что с тобой, детка?

Ризван, закрыв глаза, рукой отстранил от себя Нанагыз:

- Ничего! - Затем вскочил с постели и закричал, как безумец: - Ничего!.. Ничего!.. Ничего!..

Из глаз его брызнули слезы.

Нанагыз впервые видела Ризвана в таком состоянии. Не сказав ни слова, она сняла с дерева чадру, накинула на голову. Направилась к воротам.

Нанагыз с полным тревоги сердцем обошла базар, разыскала дочерей. Не дав им завершить покупки, велела идти домой. И сама тоже пошла. У ворот дома остановилась, достала из-под платка злополучное письмо, протянула дочери:

- Прочти мне, Ситара, только тихонько... Мехпара, а ты иди домой да корзинку прихвати.

Ситара начала медленно читать письмо. Нанагыз была потрясена. Подняв к лицу руку, ногтями оцарапала до крови правую щеку. Прохрипела:

- Да разверзнется твоя могила, Халил! Оставил меня одну, ушел, и вот что теперь получается!..

Выхватив из рук Ситары письмо, вошла во двор, затем в дом.

На Ризвана будто не обратила внимания. Подошла к большому увеличенному портрету Рухсары, долго смотрела на две длинные косы, лежавшие на груди дочери. Пальцы Нанагыз разжались, письмо упало на стол.

- Не верю! Моя дочь не ослушается матери... Не верю!.. Не могу поверить!..

Подавшись вперед, приблизила лицо к портрету. Протянула руку, погладила его.

- Моя дочь никогда не отрежет своих волос!.. Она мне обещала... Рухсара любит свою мать...

Нанагыз приблизилась к Ризвану, долго смотрела ему в глаза. Наконец спросила:

- Ты называл меня матерью?

- Называл...

- Я называла тебя сыном?

- Называли.

- Так слушай меня, сынок... - Нанагыз ударила себя рукой по груди. - Моя дочь пила молоко вот из этой груди, поэтому будь спокоен... Кроме того, сынок, не забывай: на свете немало людей, которые способны оклеветать невинного...

Ризван потупил глаза.

- А если все это правда, что тогда?

- Нет! Такого не может быть. Вскормленное моим молоком дитя не способно на дурные поступки. Конечно, у молодых головы горячие... Однако ты, сынок, возьми себя в руки, слышишь?

Ризван невесело покачал головой:

- Легко сказать - возьми себя в руки. А как это сделать?!

- Слушай меня. Я немедленно еду к ней, найду ее, будь она хоть на другом конце света. Если увижу, что Рухсара действительно отрезала косы, значит, все, что написано в этом письме, правда. Понял?

Нанагыз не могла успокоиться:

- Моя дочь не такая, как некоторые... Она не посмеет обрезать своих кос без моего разрешения!

- Ну, а вдруг... - Нанагыз жестом руки прервала Ризвана:

- Тогда она мне не дочь! Слышишь?! Она мне не дочь! Нанагыз повернулась и направилась в дом. - Повторяю, если она отрезала свои косы, значит, все, что написали в письме, правда!.. Я говорила ей: "Если про тебя скажут плохое или ты отрежешь свои волосы, считай меня мертвой!" Может, она захотела моей смерти?.. Неужели она отрезала волосы, которые я восемнадцать лет холила, расчесывала, целовала?! Не верю!.. Радость моя, детка, Рухсара! Ведь ты не способна на такое!..

Нанагыз быстро собралась в дорогу. Необходимые вещи положила в простенький чемоданчик, расцеловала детей, дала необходимые наставления Ситаре и Мехпаре, оставила деньги на хозяйство, объяснила им:

- Уезжаю к вашей сестре.

Едва калитка захлопнулась за ней, Ризван вошел в дом, быстро переоделся, надел темную шелковую косоворотку, подпоясался веревочным пояском с черными кистями, прихватил синий выцветший плащ и вышел на улицу вслед за Нанагыз.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Вечерело, когда на маленькой площади райцентра, у базара, остановился для короткой передышки автобус, курсировавший по маршруту Евлах - Горне. Из него вышли Ризван и Нанагыз. Вид у обоих был сумрачный, словно они в ссоре. Однако к центру городка пошли рядышком.

Навстречу им попался высокий, статный молодой человек в милицейской форме. Это был Хосров, Увидев незнакомых людей, задержал шаг.

Ризван обратился к нему:

- Извините, товарищ, не подскажете, где у вас здравотдел? Мы не здешние...

Хосров сразу насторожился, им овладело недоброе предчувствие. Он приблизился:

- А кто вам нужен? Здравствуйте, товарищи... Кто вам нужен из здравотдела?

Любопытство Хосрова не понравилось Ризвану.

- Нам нужно это учреждение. Мы спрашиваем вас, товарищ, о здравотделе. Где он находится? Если знаете, скажите нам. Нас интересует районный здравотдел. Ясно вам?

Хосров растерялся.

- Ну зачем же так грубо, товарищ? - сказал он мягко. - Спрос - не грех. Не обижайтесь. Идите, за мной, покажу...

Вскоре они остановились у больших распахнутых ворот. Хосров показал пальцем:

- Смотрите, вот он - здравотдел. Тут все: и здравотдел, и наша больница...

Ризван и Нанагыз вошли во двор. Пройдя немного, остановились, посмотрели по сторонам. Гюлейша Гюльмалиева увидела их из окна, спустилась во двор:

- Вам кто нужен, товарищ? Кого ищете? Ризван не ответил, отвел глаза в сторону, Нанагыз подошла к Гюлейше, представилась:

- Я мать Рухсары.

Гюлейша покосилась на Ризвана:

- А кто этот парень?

- Извините... Он мой сын...

- Значит, брат Рухсары?

- Нет.

- Кто же он все-таки?

Гюлейша недружелюбно смотрела на приезжих. "Кажется, выстрел мой попал в цель, - подумала она. - Письмо сделало свое дело". Нанагыз негромко сказала:

- Это Ризван, жених Рухсары.

- Жених!.. - Гюлейша сделала изумленные глаза. - У Рухсары есть жених?! Вы правду говорите?.. У этой девушки есть жених?! А мы думали... - Она не договорила.

Нанагыз смутилась, опустила голову, пробормотала:

- Не то чтобы жених... Но так про них говорили...

Гюлейша подошла ближе к Ризвану. Ей хотелось встретиться с ним глазами. Ризван же от стыда готов был провалиться сквозь землю.

- Здравствуйте, красавец! - Женщина развязно протянула Ризвану руку. Удивляюсь, как это вы вспомнили про свою невесту! - Она отвела лицо в сторону, буркнула: - Какое легкомыслие... - Опять взглянула на Ризвана: - Словом, вы приехали в гости к Рухсаре? Это замечательно! Однако ей немного нездоровится... - Гюлейша обернулась в сторону дома, закричала: - Эй, Рухсара!.. Слышишь, Рухсара?!. Ай, гыз!..

Никто не отозвался на ее зов.

Гюлейша задорно-игриво посмотрела на Ризвана, пояснила:

- На свое имя она не откликается. Попробуем по-другому... - Она закричала что было силы: - Сачлы!.. Эй, Сачлы!.. Эй, девушка!.. Эй, Сачлы!.. - Гюлейша, прищурившись, насмешливо уставилась в лицо Ризвана: - Правда, от кос ее осталось одно лишь воспоминание!.. Но прозвище у нее прежнее - Сачлы!.. Эй, Сачлы!..

Нанагыз показалось, что сердце ее вот-вот выскочит из груди.

Во двор вышла Рухсара, в темной трикотажной кофточке, голова ее была повязана белой косынкой. Увидев мать и Ризвана, опешила.

"Приехали! Зачем?! Зачем они здесь?! Как стыдно!"

Она стояла посреди двора, растерянная, с лицом белым как мел.

Гюлейша сказала ей:

- Иди, иди! Ай, гыз, иди же, твои приехали!.. - Женщина сделала жест в сторону Рухсары: - Вот она - Рухсара, пожалуйста!.. Наша Сачлы!..

Нанагыз, пошатываясь, сделала несколько шагов в сторону дочери. Поставила чемодан на землю. Протянула руку к затылку дочери, провела ладонью по спине, сверху вниз. И вдруг рухнула на землю, к ногам дочери. Рухсара нагнулась, подняла мать, повела в свою комнату.

Ночь опустилась на горы. В маленькой комнатушке Рухсары неярко горела керосиновая лампа. Нанагыз сидела на кровати, Ризван - у маленького столика, Рухсара - в углу. В комнате царило гробовое молчание. Незаметно промелькнула ночь. Когда за окном стало совсем светло, Ризван поднялся и вышел во двор. Прошел в конец двора, долго безучастно смотрел на цепи гор, окрашенные багрянцем. Он не заметил, когда Рухсара подошла к нему.

Девушка долго стояла перед ним молча, глядя себе под ноги, наконец подняла голову.

- Я чувствовала, что вы приедете, - промолвила она. - Вчера ждала, с самого утра...

Как ей хотелось кинуться Ризвану на грудь, прижаться. Ведь это он, ее родной Ризван!

- Мне нужно так много сказать тебе!.. Только ты сможешь понять меня... Когда я была одна...

Молодой человек оборвал ее:

- А мне тебе нечего говорить, мне все ясно!.. И каждому все ясно!.. Что тут объяснять?!

Рухсара коснулась ладонью плеча Ризвана:

- Я такая несчастная, Ризван!

- Не от веселой ли жизни?

Он насмешливо пожал плечами, закусив верхнюю губу. Он старался не смотреть в ее лицо.

- Я так несчастна, Ризван, - повторила Рухсара. - Мне так тяжело...

На глаза ее навернулись слезы.

- Кто же в этом виноват? - спросил молодой человек холодно, не оборачиваясь к ней.

- Не знаю...

- А кто же знает?..

- Мне очень плохо, Ризван.

Лицо Ризвана, бледно-желтое от бессонной ночи, искривилось злой гримасой.

- Вы - неверная! - бросил он. - Очевидно, вы из тех, кто кидается из одних объятий в другие!..

Рухсара быстро повернулась и ушла в дом. Нанагыз спала, сидя на кровати, откинувшись к стене и завернувшись в свою чадру. Рухсара снова села в угол и замерла.

Через некоторое время в комнату вошел Ризван, взял свой плащ, подошел к кровати, тронул Нанагыз за плечо:

- Я уезжаю!.. Я не желаю здесь больше оставаться!..

Нанагыз торопливо поднялась с кровати, чадра соскользнула на ее плечи, обнажив совершенно седую голову.

- Да, поедем, сын мой, - сказала она. - Не стоит здесь оставаться. - Она глубоко вздохнула, посмотрела на Рухсару: - Такова, видно, судьба...

Рухсара подняла голову, в глазах стояли слезы, показала рукой на дверь:

- Уезжайте, уезжайте! - Зарыдала, приговаривая: - Уезжайте!.. Уезжайте!.. Никто мне не нужен!..

Нанагыз тоже заплакала, обняла дочь:

- Доченька, милая... Рухсара!.. Родная моя!.. Давай уедем... Собирай свои вещи!.. Прошу тебя, уедем отсюда!.. Пожалуйста!..

Женщина начала торопливо укладывать вещи дочери. Выглянула за дверь, увидела Ризвана, стоящего на пороге, с плащом через руку, сказала:

- Ты прав, сынок. Мы должны поскорее уехать отсюда. Все вместе! Уважь меня в последний раз, сынок... Возьми вещи Рухсары... Помоги нам, все-таки ты мужчина, а мы - женщины...

Ризван вошел в комнату, некоторое время молчал, затем угрюмо сказал, не глядя на Рухсару:

- Я тоже за то, чтобы вы уехали отсюда. Я помогу вам.

Он поднял узел с вещами.

Рухсара кинулась, вырвала узел из его рук.

- Я никуда не поеду!

Нанагыз опять взмолилась:

- Поедем, доченька! Поедем с нами!..

- Я ни с кем не поеду! Я ни с кем не поеду!.. - твердила девушка сквозь слезы.

- Одумайся, доченька, уедем!

Нанагыз долго уговаривала Рухсару, упрашивала:

- Не упрямься, доченька, послушайся свою мать. Будешь работать в другом месте...

- Нет и нет, мама! - Рухсара уже не плакала. - Говорю вам, я никуда не поеду!.. Раз так получилось, я останусь здесь... Я не хочу бежать отсюда...

- Доченька, никто не говорит тебе: беги! Мало ли других мест?! Будешь работать в другом месте.

- А почему не здесь?

Ризван, потеряв терпение, вышел из комнаты. Нанагыз крикнула вслед ему:

- Ризван, Ризван!..

Он даже не обернулся. Поднялся вверх по улице, быстро пошел к базару. Неожиданно увидел знакомое лицо: это был милиционер Хосров. Ризван подошел к нему:

- Товарищ, я должен уехать!.. Понимаете? Мне надо во что бы то ни стало уехать!.. Помогите, посоветуйте... Вы же местный, да еще работник милиции...

Хосров внимательно и серьезно посмотрел на него:

- Что ж, правильно делаете. Только, жаль, вы немного опоздали, машина только что ушла.

- Какая досада! - воскликнул Ризван. - Но я должен немедленно уехать!.. У меня срочное дело в Баку!.. Поймите!.. На чем угодно! Лишь бы уехать!..

У склада, где хранилось масло, стоял фургон, запряженный тройкой лошадей. Вот фургон тронулся, он был сильно перегружен, и колеса его неимоверно скрипели.

- Может, эта голосистая арба прихватит меня? - спросил Ризван Хосрова с надеждой. - Куда она едет? Помогите!

Когда фургон поравнялся с ними, Хосров поднял руку. Длинноусый возница, сидевший на овчинном тулупе, натянул вожжи.

- Тпр-р-р, стойте!.. - воскликнул он. - Куда разбежались?! Вот лошади!.. Не остановишь!.,

Судя по унылому виду тощих кляч, они были рады-радешеньки этой остановке.

- Послушай, братишка, - сказал Хосров, - прихвати с собой этого человека! Сделай доброе дело. Возница замахал рукой:

- О чем ты говоришь?! Или не видишь, я везу государственное масло?.. Повозка перегружена, лошади не потянут. Да ты посмотри, как я нагружен!.. Ты что, хочешь, чтоб мои дети остались сиротами?! Ведь лошадь тоже живое существо или нет?! Разве не видите, что они не тянут?! Лошадям надо давать ячмень, тогда они повезут... Однако не будем говорить про ячмень... Вы знаете, почем сейчас отруби?

Однако повозку остановил. Ризван с помощью Хосрова забрался на бочки с маслом. Поблагодарил Хосрова. Для Хосрова этот неожиданный отъезд "родственника" Сачлы был весьма приятен.

Возница несколько раз стегнул кнутом лошадей. Однако вскоре он опять остановил их, покосился недружелюбно на Ризвана:

- Ведь в этих бочках масло!.. На них нельзя прыгать... - ворчал он. Неужели люди не понимают этого?..

Ризван сунул руку в карман:

- Сколько я вам должен, дорогой?

Аробщик спрыгнул на землю, достал из-под своего тулупа небольшую попону, свернутую вчетверо, опять забрался на повозку. Ризван протянул ему десять десятирублевых бумажек:

- Вот, это вам...

Аробщик небрежно взял деньги, сунул их в карман, вздохнул:

- Спасибо, племянничек, да наградит тебя аллах. Значит, на ячмень у нас деньги есть...

Он попросил Ризвана сойти с фургона, разостлал поверх бочек попону, пригласил:

- Вот теперь садись, теперь тебе будет мягко, племянничек! - И похвастался: - Куда там машина!.. Неделю тому назад вон с той горы сорвался грузовик, сейчас сам увидишь... До сих пор там валяются его обломки... Машина - вещь ненадежная. То колесо ломается, то дифер... А вот мой фургон - одно удовольствие! Захочет твоя душа ты сойдешь, увидишь родник - напьешься, увидел речку - купайся... Едешь себе и любуешься горами, холмами. А фургона не будет - не будет тебе ни счастья, ни удачи. Недавно говорили, будто там, наверху, в правительстве, есть такая мысль - раз и навсегда упразднить все эти машины, ибо от них больше убытка, чем прибыли. Да разве годятся эти машины под груз?! Особенно в наших горах. В больших городах, таких, как Баку, Шеки, Москва, там машины нужны. Вот еще про Америку рассказывают... Рассказывают, там арбами пользуются вовсю. Вначале, говорят, и там хотели упразднить арбу. Да аробщики взбунтовались, не позволим, говорят! Видят наверху, дело приняло серьезный оборот, снова разрешили арбу. Говорят: "Мы тоже сторонники арбы!" Во как!..

Болтая таким образом, аробщик вновь забрался на свой овчинный полушубок, с которым не расставался ни летом, ни зимой: так, на всякий случай. Глянул по сторонам, тряхнул вожжами, взмахнул кнутом:

- Но-о-о!.. Но-о-о!.. А ну, лошгдушки!.. А ну, резвые!.. Давай, давай!.. Шевели ногами!..

Шоссе поворачивало вправо. Отсюда хорошо был виден весь городок. Не знал Ризван, что в этот момент Рухсара стоит во дворе больницы, не спуская глаз с удаляющегося фургона. Вот начался подъем, сейчас будет поворот - и фургон скроется с ее глаз. И вот скрылся - уехал Ризван!

Рухсара достала из карманчика своей темной блузки мокрый от слез платок, прижала к глазам.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Окруженное дубовым лесом, селение Чайарасы приютилось на плоской вершине крутобокой горы. Плывущие в небе облака срезали на ходу головы великанов деревьев.

Внизу, по ущелью, протекала бурная река, берущая начало высоко в горах, у самых ледников. По пути она вбирала в себя воды многих родников и речушек, набирала силу, скорость, меняла нрав, становилась злой, свирепой и все глубже и глубже вгрызалась в землю.

В реке обитали выдры. В лесах было немало черных медведей, волков и других хищных зверей. В непролазной чаще вили гнезда большие белые коршуны.

Из земли било множество минеральных источников.

В окрестных лесах водились дикие пчелы. В период их роения сельчане ходили по лесу и, найдя дупло с сотами, пудами уносили домой душистый дикий мед.

Выше, в горах, где не было лесов, простирались необъятные пастбища, на которых большую часть года паслись стада овец, коровы и буйволы жителей Чайарасы.

Поля для посевов находились рядом с деревней, на отвоеванных у леса, с помощью огня и корчевания, участках.

Из поколения в поколение чайарасинцы жили в землянках и глинобитных хижинах. Лишь в последние годы здесь начали строить одноэтажные каменные дома с балконами на деревянных подпорках. Глухая деревня стала менять свой облик.

Через деревню провели арык, берущий начало из мощного родникового источника в горе, повыше деревни. Благодаря воде стало возможным выращивать фруктовые деревья, овощи в огородах.

Дом Ярмамеда, одноэтажный, в два окна, находился в нижней части деревни, среди скал. Рядом с домом стояло несколько ульев. Прежде Ярмамед жил в отцовской землянке. Этот дом он построил совсем недавно. Балкон еще не был покрыт. От дома вниз вела тропка, которая упиралась в скалу, уходящую вертикально вверх. Ночью, стоя здесь, можно было слышать голоса хищных зверей.

Эти дикие, глухие места издавна служили приютом для тех, кому нужно было укрыться от людских глаз и властей. Здесь конокрады прятали украденных у кочевников-скотоводов лошадей.

Несколько лет назад в этих лесах скрывались те, кто не хотел идти в колхозы. Тут они считали себя в полной безопасности.

Сам Ярмамед, когда в районе начали создавать первые колхозные артели, испугался и скрылся в лес на несколько дней.

Ярмамед был человек могучего телосложения, высокий, статный, широкоплечий, подвижный, с густыми усами. Круглый год носил черную остроконечную папаху, пиджак из домотканого сукна и, такие же штаны, заправленные в длинные, до самых колен, шерстяные носки. Обувал удобные чарыки из сыромятной кожи, с острыми носами. Этот крупнотелый человек легко, как горный козел, ходил по крутым горным тропам, без промаха стрелял в парящих высоко в небе орлов, не боялся вступать в единоборство с медведями. У него было обыкновение одаривать медвежьей шкурой пришедших к нему в дом наиболее уважаемых гостей. Была у Ярмамеда лошадь под седлом, резвая, выносливая, хорошо приученная к горным дорогам, - под стать хозяину.

Когда Ярмамеду стукнуло двадцать пять лет, шесть лет назад, он женился на дочери односельчанина Чиловхана-киши. Единственная дочь в семье (кроме нее у Чиловхана было еще семь сыновей), Гейчек росла своенравной и избалованной. У нее было круглое, широкоскулое лицо, густые брови, яркие, румяные щеки, красивые крепкие руки.

Гейчек недавно исполнилось двадцать пять лет. Она была бесплодной, и, возможно, это помогло ей сохранить девичью живость и своеобразие характера.

Когда Ярмамед, не желая вступать в колхоз, скрылся из деревни, Гейчек ходила к нему на свидание в лес, приносила ему еду, отварную баранину, хлеб. Шла ночью, ничего не боясь, словно съела, как говорится, волчье сердце. Притаившись между скал, ждала мужа, прислушивалась к ночным звукам. В последний момент неожиданно выскакивала из засады, желая попугать Ярмамеда. Тот вскидывал ружье, а она весело заливалась:

- Ты чуть не убил меня!..

ЯрмамеД страстно обнимал жену, говорил:

- Вторую пулю пустил бы в себя.

Со временем их любовь не угасала. Напротив, все больше крепла. Жили они в достатке.

Ярмамед сам был неплохим хозяином, да к тому же родные жены постоянно помогали им, не скупились на подарки и прочую житейскую помощь. "Наш зять никогда ни в чем не будет нуждаться!" - говорили они.

Тесть, Чиловхан-киши, молол для них зерно. Зимой присматривал за их коровами. Летом, когда жители селения Чайарасы поднимались в горы на эйлаги, теща заготавливала для молодых на зиму масло и сыр. Ежегодно близкие Гейчек одаривали чем-нибудь своего зятя. Родители и братья Гейчек старались угадать каждое желание своей любимицы, баловали ее, не позволяли ее ресничке упасть на землю, как говорится. Видя все это, Ярмамед проникался к жене еще большей любовью и уважением.

Был он большим хлебосолом. Приходу гостей радовался так, словно этот день был для него самым большим праздником. И гордился своей славой гостеприимного хозяина, это было ему очень приятно.

Год тому назад, зимним ненастным днем, к ним в деревню приехал председатель районной Контрольной комиссии Сейфулла Заманов. Закончил все свои дела только к вечеру, прильнул лицом к окну сельсовета, увидел: на дворе идет густой снег. Сказал:

- Если бы нашлась комната, мы бы остались переночевать. Вон какая непогода! Словно кто отруби сверху сыплет.

Сидевший возле окна Ярмамед поднялся, улыбнулся приветливо Заманову:

- У нас для гостя всегда есть место! Пойдем ко мне, дорогой товарищ.

Находившиеся в сельсовете крестьяне одобрительно загудели.

Заманов, внимательно посмотрев на Ярмамеда, шепотом спросил стоявшего рядом с ним комсомольца, бывшего батрака:

- Он не кулак?

Тот ответил неопределенно, тоже шепотом;

- Живет неплохо...

- Батраков не держит?

- Нет.

- Родственников кулаков нет у него?

- Как будто нет.

- Права голоса не лишен?

- Нет, не лишен.

- Значит, не вражеский элемент?

- Нет.

Перешептывание Заманова и бывшего батрака не понравилось Ярмамеду, он рассмеялся, взял Заманова под руку:

- Ты меня не бойся, не смотри, что у меня такой рост и плечи широкие. Это все от здоровья... Сам знаешь, горы и леса порождают крепких людей, богатырей. Мы здесь вырастаем такими без всяких лекарств и врачей.

Так Заманов оказался гостем Ярмамеда.

Гейчек приветливо встретила гостя. Ярмамед позабавил его, рассказав несколько любопытных преданий отцов. Затем заговорил об охоте. Заманов с интересом слушал его. Тем временем Гейчек угощала гостя. Обычно Заманов плохо сходился с людьми, но к этой супружеской паре почувствовал необычайное расположение. Наутро он уехал.

Спустя три дня Заманов узнал, что Ярмамед ушел из деревни в лес. Заманов огорчился, да и встревожиться было от чего: Субханвердизаде мог обвинить его, главу районной контрольной комиссии, в связи с бандитом. Сейфулла тотчас поставил в известность о случившемся Гиясэддинова. После этого тайком съездил в Чайарасы, поговорил с Гейчек.

- Передай мужу, - сказал Сейфулла, - пусть выдаст властям нехороших людей, у которых он скрывается. А сам пусть возвращается домой. Мы не тронем его, я отвечаю за его голову. Пусть верит, мы ведь разделили с ним хлеб-соль.

Старания Заманова не пропали даром. Ярмамед помог властям задержать пятерых опасных бандитов. Сам же вернулся в деревню.

С того дня начала крепнуть его дружба с Замановым. Обычно, инспектируя окрестные деревни, Сейфулла, приезжая в Чайарасы, останавливался ночевать у Ярмамеда.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Еще не начало светать, когда вдруг по деревне разлетелась страшная весть: "Убили Заманова! Застрелили!" Жители Чайарасы всполошились. Говорили разное:

- Ярмамед и Заманов забыли хлеб-соль, которые ели вместе. Заманов позарился на жену Ярмамеда, а тот не стерпел этого...

- Да нет же, Ярмамед и Заманов были как братья. Тут совсем другая причина...

- Во всем, как всегда, виновата женщина! Кто же еще?..

- Женщина, только женщина!.. Женщина способна натворить такое, что даже шайтану не под силу!

Медленно светало. Жители деревни, мужчины и женщины, сходились к дому Ярмамеда. Заглядывали в окно, у которого на кровати, истекая кровью, лежал Заманов. Его рана продолжала обильно кровоточить, хоть и была туго перевязана.

Ярмамед и Гейчек, растерянные, бледные, находились на грани отчаяния. И было от чего. Сейфулла Заманов ранен в их доме! В их доме стреляли в гостя! Позор!..

"Лучше бы меня убили!" - сокрушался Ярмамед.

Гейчек слушала перешептывание женщин, ей было мучительно стыдно. Люди не спускали с нее глаз, следя за каждым ее движением. Многие думали: "Наверное, Гейчек давно была близка с Замановым... Видать, в эту ночь муж не спал, когда Заманов прилез к ней, вот ей и пришлось, спасая свою честь, поднять крик: мол, гость пристает ко мне... Но если так, почему они не добили его второй пулей?.. Добили бы, а труп спрятали в лесу. - Очевидно, Ярмамед растерялся от вида крови... Теперь, наверное, попытается свалить вину на кого-нибудь другого, скажет, что стрелял не он..."

Каждый в толпе высказывал свое мнение.

Послали за фельдшером, но он еще не пришел. Фельдшерский пункт находился на краю деревни, в другом конце, на горе. Из представителей властей здесь был только председатель сельсовета. Порядком напуганный случившимся, он ждал людей из района и поэтому не разрешал прикасаться ни к чему в комнате.

- Эй, что вы делаете?! Что делаете? - то и дело восклицал он. Следователь должен увидеть все так, как было. Иначе во всем обвинят нас. Осиротят наших детей!.. Пусть каждый стоит на своем месте, и раненого не трогайте!.. Вы что, дети?! Сам прокурор Дагбашев рассказывал в своем докладе, как надо поступать в подобных случаях!.. Он преподал нам юридический урок... Имейте в виду: кто прикоснется к раненому, тот, значит, и причастен к убийству!..

В тот момент, когда председатель сельсовета пугал сельчан, Заманов мучился и стонал на постели. Один только Ярмамед, не обращая внимания на угрозы председателя сельсовета, старался по возможности облегчить его страдания.

Особенно переживали случившееся родные Гейчек. Тот факт, что Заманов, гость, был убит ночью в доме их зятя, порождал в их сердцах определенное подозрение: "Наверно, это и вправду дело рук Ярмамеда..."

Около полудня в верхней части деревни в облаке пыли показалась группа всадников на взмыленных лошадях. Толпившиеся во дворе Ярмамеда люди высыпали за ворота. Раздались голоса:

- Приехали!.. Приехали!..

Впереди всех скакал председатель райисполкома Гашем Субханвердизаде, затем прокурор Дагбашев и начальник милиции Хангельдиев, а за ними - с десяток вооруженных винтовками всадников. Субханвердизаде погонял свою лошадь плетью, от крупа лошади шел пар. Он торопился к месту происшествия. У прокурора Дагбашева вид был подавленный, он неловко сидел в седле, уцепившись обеими руками за луку.

Позади всех, сбоку, по склону холма ехал одинокий всадник. Это был старик фельдшер. Штанины его брюк были засучены до колен. Он изо всех сил колотил ногами по бокам своего коня, однако это мало помогало. Изнуренная лошадь бежала неохотно: фельдшер только что вернулся из дальнего села, куда его с вечера вызвали к больной.

Председатель сельсовета вышел во двор и начал покрикивать на сельчан:

- Эй, вы, отойдите в сторону!.. Вон туда!.. Вон туда!.. Еще дальше!.. Живо, живо!..

Люди во дворе продолжали перешептываться:

- Сейчас начнется дело... Они нам покажут... Нам такого не простят... Вот беда!..

- При чем здесь мы?! Виноваты во всем хозяева дома... Кто бы мог подумать, что Ярмамед способен поднять руку на гостя?..

- Еще неизвестно, кто убил!.. Один аллах ведает... Мне кажется, Ярмамед ни при чем...

- В чьем доме убили, тот и убийца... Не по селу же искать того, кто стрелял... Все знают: у Ярмамеда есть винтовка...

- Да что вы болтаете... Гейчек на подлость не способна... Чистая женщина... Все бы такие были...

- Ну и дурак же ты!

- Почему это я дурак?

- Потому что тот, кто верит женщинам, дурак!

Едва Субханвердизаде въехал во двор, к нему бросился председатель сельсовета, схватил лошадь под уздцы. Гашем спрыгнул с коня и быстро вошел в дом.

- Заманов, Заманов!.. Братец Сейфулла!.. - воскликнул он жалостливо с порога и кинулся к кровати.

Раненый громко застонал.

Вслед за Субханвердизаде в комнату вошли Дагбашев и Хангельдиев. Немного погодя вошел и Ярмамед. Хангельдиев поставил у дверей милиционера и приказал ему никого не впускать в комнату.

Ярмамед, пройдя мимо Субханвердизаде, встал у изголовья раненого. Сказал дрожащим голосом:

- Выстрелили отсюда, из окна... Подлый убийца!.. Выстрелил в спину, когда бедняга спал. Пуля прошла насквозь и вышла из груди... Несчастный!..

Субханвердизаде, обернувшись, глянул краем глаза на бледного, растерянного прокурора, перевел взгляд на Хангельдиева, к поясу которого были пристегнуты три сумки с патронами. Многозначительно кивнул ему головой: мол, будь начеку, затем пристально посмотрел на Ярмамеда:

- Ну, ну, хозяин, продолжай, рассказывай, мы послушаем. Как же это случилось?..

- Вечером мы поужинали, уважаемый товарищ, чаю напились, легли спать, начал Ярмамед. - Было уже далеко за полночь, когда я проснулся от выстрела. Вскочил с постели, схватил винтовку, выбежал во двор, но там уже никого не было. Негодяй успел скрыться, словно в птицу превратился... Я выстрелил дважды наугад, обшарил все вокруг дома, только напрасно... Я вернулся в дом. Товарищ Сейфулла упал с постели на пол и бился, метался... Моя жена Гейчек держала его, чтобы он ударами не разбил себе голову...

Субханвердизаде, почти не слушая Ярмамеда, обвел глазами комнату, бросил зло:

- Дальше!.. Дальше!..

- Прибежали соседи, мы перевязали рану. Если буду жив, найду этого негодля, который стрелял!.. Не скрыться ему от меня, пусть хоть это будет сам крылатый дьявол!.. Сейфулла был мне как брат!.. Мой долг отомстить за него!..

- Дальше! - потребовал Субханвердизаде.

- Что дальше?.. Жаль, что эта пуля не пронзила моей груди!.. Мне было бы гораздо легче, чем сейчас!..

Субханвердизаде уничтожающим взглядом посмотрел на Ярмамеда, сел на кровать раненого, поднял его голову:

- Не бойся, не бойся, дорогой Сейфулла!.. Здесь все свои... Это мы - твои товарищи... Это я - Гашем...

Заманов приоткрыл веки, посмотрел на Субханвердизаде мутным взором и снова закрыл глаза.

- Замечательный большевик, замечательный товарищ!.. - Субханвердизаде обернулся к Дагбашеву, сердито добавил: - Ну, чего стоишь, чего ждешь?! Сейчас не до слез! Враг сделал свое вражье дело, и мы не имеем права плакать!.. Надо найти врага! Надо отомстить врагу! Надо покарать врага!

Дагбашев окончательно пал духом. Подошел к раненому.

- Товарищ Заманов, - выдавил он из себя. Губы его задрожали, он схватился рукой за сердце и тоже опустился на край кровати, рядом с Субханвердизаде.

- Что с тобой, дорогой? - спросил тот ехидно. - Тоже мне - сын гор!.. Джигит!..

- С сердцем плохо, Гашем... Субханвердизаде заскрипел зубами:

- Вот это прокурор! Полюбуйтесь на него! Вместо того чтобы найти классового врага, он дрожит от страха, превратился в осиротевшего ягненка!

Дагбашев был близок к обмороку от страха. Ему вспомнилась ночь, когда он на окраине города встретился с Зюльматом. Глаза бандита были полны злобы и горели, а он, Дагбашев, колебля своим дыханием листы кустов, в которых они стояли, шептал: "Гашем говорит, Заманов не должен жить... Пусть Сейфулла умрет..."

- Товарищ Дагбашев, прокурор, ты что тянешь? Начинай следствие! - приказал Субханвердизаде.

- Послушай, Гашем, какое следствие?..

Субханвердизаде обернулся к Хангельдиеву:

- У нашего прокурора большой опыт работы... Действительно, какое тут может быть следствие?

Хангельдиев покачал головой:

- А все-таки нужно провести следствие, уважаемый товарищ Дагбашев, сказал он. - Я, как начальник милиции, свидетельствую, что у нас подобного еще не бывало...

Субханвердизаде оборвал его:

- Дело абсолютно ясное, к чему тут следствие? Мне кажется, товарищ начальник, прокурору виднее.

Неожиданно Дагбашев вскочил с постели раненого, тяжело опустился на стоящий рядом стул, закрыл лицо руками:

- Ах, Гашем, Гашем!..

Сердце Субханвердизаде обмерло. Он испугался, что Дагбашев сейчас покается, расскажет всю правду. Встал, положил руку на лоб прокурора, начал слегка массировать его, другой рукой незаметно сжал горло Дагбашева, нагнулся к его уху, зашептал:

- Опомнись... Опомнись, болван... Думаешь, выиграешь?.. Думаешь, выиграешь?.. Сукин сын... - Он поднял голову, взглянул на Хангельдиева, громко сказал: - Враги пытаются перестрелять нас по одному отравленными пулями, хотят уничтожить нас всех!.. Можно ли ждать, можно ли бездействовать?! Сейчас не время скорбеть, не время проливать слезы!.. - Он вдруг бросился к Ярмамеду, схватил его за ворот рубахи, пронзительно закричал с издевкой в голосе: - Так откуда, говоришь, стреляли?

- Оттуда, из окна, - ответил Ярмамед как ни в чем не бывало и отвел руку Субханвердизаде.

- Кто стрелял оттуда?!

- Враг!.. Мой враг!.. Мой наипервейший кровник!.. Я ведь все рассказал вам!..

Субханвердизаде презрительно усмехнулся:

- Говори, ты стрелял, кулак?.. Лучше сознавайся!.. Мы все знаем, нам все известно!..

- Мне не в чем сознаваться...

Субханвердизаде с минуту пристально смотрел в глаза Ярмамеда:

- А если это ты?! Ведь ты настоящий бандит!.. Посмотрите на него, товарищи!.. Разве он не похож на бандита?! Громила!.. Бандит!.. Убийца!..

- Я?!

- Да, ты!..

Ярмамед бросился к своей винтовке, которая стояла в углу. Закричал:

- Я -бандит?! Я -бандит?! Я -убийца?! Да я сейчас!.. Эту винтовку мне дали в ГПУ!...

Гашем Субханвердизаде моментально выхватил из кобуры наган, картинно вскинул руку, прицелился в голову Ярмамеда, приказал:

- Стой, бандит, ни с места!.. Не шевелись!.. Ах ты, убийца, прирожденный бандит!.. Ах ты, классовый враг!.. Не шевелись! Или...

Хангельдиев тоже выхватил револьвер, приставил к виску Ярмамеда, сказал:

- Ты, вражина, не шевелись, говорят тебе!.. Руки вверх!.. Подними руки!..

- Заманов был моим гостем! - воскликнул Ярмамед. - Или вы не знаете нашего обычая?!

Люди во дворе зашумели. Гейчек начала царапать ногтями свое лицо, завопила:

- Люди!.. Они хотят свалить эту кровь на Ярмамеда!.. Спаси нас аллах! Это клевета!.. Это клевета!..

Кто-то в толпе захихикал. Раздались голоса:

- Эта яловая кобылица за одну ночь принесла в жертву дьяволу двух мужчин.

- И это еще не все... Из-за нее прольется еще много крови! Она дьявольское отродье!

- Уже есть - двое из сорока. А тридцать восемь еще впереди! Она - не женщина!.. Она - кровь!..

Тем временем Хангельдиев обыскал Ярмамеда, приказал своим милиционерам:

- Уведите арестованного.

Ярмамед начал буйствовать. Пять человек едва справились с ним. Связали ему руки.

Субханвердизаде распорядился:

- Возьмите его винтовку. Вон стоит, в углу... Вещественное доказательство...

Заманов простонал:

- Отпустите его... Отпустите его... Он ни в чем не виноват... Он не враг... Враг другой... отпустите Ярмамеда...

Субханвердизаде, стараясь заглушить его голос, приказал Дагбашеву:

- Это надо оформить!.. Тебе все-таки придется провести следствие. - Он сделал шаг к постели Заманова, нагнулся, произнес ласково: - Дорогой Сейфулла, дружище. Успокойся, мы схватили преступника... Ты слышишь, дорогой товарищ?..

- Он ни в чем не виноват... - Заманов начал бредить: - Товарищ Демиров!.. Пусть партия разберется!.. Субханвердизаде громко твердил:

- Не беспокойся, не беспокойся, дорогой!.. Мы схватили преступника!.. - Он посмотрел на Хангельдиева, добавил: - Ты слышишь, товарищ начальник? Он благодарит нас, говорит, что мы правильно отгадали, кто преступник...

Люди в комнате посторонились, дали дорогу фельдшеру. Субханвердизаде, подойдя к старику, кивнул на Дагбашева:

- Сначала оживите мне вот этого молодца, джигита, сына гор... Ему плохо... Кровь увидел... Есть у вас что-нибудь успокаивающее, скажем, бром?

- Есть и бром, - ответил фельдшер, порылся в сумке, достал оттуда пузырек с темной жидкостью, протянул Субханвер-дизаде: - Вот, пусть выпьет одну столовую ложку.

Старик, подойдя к раненому, откинул одеяло. Все увидели, что кровь, просочившись сквозь тюфяк, капает на пол. Рыжебородый фельдшер, недовольно ворча, принялся срезать ножницами тряпки, которыми была перевязана грудь Заманова, и кидать их на пол. В лице Заманова не было ни кровинки. Он лежал с закрытыми глазами, несвязно бормотал:

- Товарищи... Он же не преступник... Товарищ Демиров... Пусть партия разберется!..

Субханвердизаде, обшарив полки, нашел наконец ложку, наполнил ее бромом, вылил в рот Дагбашева.

- Пей, красавец, - приговаривал он, - пей, джигит, дитя гор!.. Пей да поскорей приходи в себя. Может, тогда ты начнешь следствие... - Нагнувшись к уху Дагбашева, зашептал: - Ты же знаешь, что надо делать... Забыл?.. Все произошло из-за женщины... Ясно тебе?.. Будь он сам пророк, он не смог бы устоять перед такой аппетитной бабенкой... Ты понял? - Схватил Дагбашева за плечи, встряхнул: - Эх, милый, подвело тебя сердце, однако делать нечего!.. Прокурор обязан быть острым, как меч.

- Гашем, но ведь...

- Ты должен самолично провести следствие, слышишь, ты, баба!.. Иначе это сделают другие...

Субханвердизаде нашел ручку, бумагу, чернила, разложил их на столе, который стоял рядом с очагом, затем поднял Дагбашева со стула, подтолкнул к столу. Дагбашев сел и дрожащей рукой начал писать акт. Немного погодя Субханвердизаде подошел к нему, заглянул через плечо, долго читал написанное, потом похлопал его по груди:

- Ну вот, джигит, дитя гор, так-то... Вот, милочек, и порядок! Пусть твой акт подпишут Хангельдиев, фельдшер и председатель сельсовета. А теперь набросай протокол предварительного следствия. Напиши, что при аресте Ярмамеда Заманов пришел в себя и сказал, что мы молодцы, не ошиблись, правильно определили и задержали преступника. Ты понял меня?.. Кулак, враг советской власти, прибегнул к террору. Понятно?.. Он один из врагов колхозного строя. Понял, товарищ прокурор?..

Субханвердизаде вернулся к фельдшеру и начал помогать ему. Глядя на рану Заманова, спросил:

- Я надеюсь, он поправится?..

Старик наморщил лоб:

- Ничем не могу порадовать вас... Большая потеря крови-Ничего не обещаю. Тут нужен хирург...

Никто в комнате не заметил, как Субханвердизаде тайком усмехнулся. Он ликовал в душе.

Вдвоем они забинтовали спину и грудь Заманова широким бинтом. После этого Субханвердизаде отозвал Дагбашева и Хангельдиева в угол, сказал им:

- Мне кажется, жену Ярмамеда тоже надо задержать. Как вы считаете?.. Если главный шайтан будет пойман, дело раскроется. Все случилось из-за женщины.

Дагбашев пробормотал:

- Не надо этого делать, Гашем... К чему все это?.. Разве женщина виновата?..

Субханвердизаде подмигнул начальнику милиции, наклонился к его уху, шепнул:

- Ты видишь?.. Даже нас не стесняется... Клюет на взятку. Каков, а?

Хангельдиев ничего не понял:

- Кто клюет на взятку?

- Как кто?.. Он, этот плут! Почему, ты думаешь, он не хочет арестовать жену Ярмамеда? Хочет вытянуть из нее деньжонок. Минимум - десять тысяч. А может, и все двадцать... У этой бандитской пары деньжата есть, жирные овечки!

Хангельдиев отвел глаза в сторону:

- Нет, дело не в этом... Дело серьезное... Поэтому действовать надо очень осторожно.

- Правильно говоришь, дело очень серьезное. Вот я и предлагаю тебе, товарищ начальник, получше следить за ходом этого дела, чтобы оно не хромало. Разумеется, следствие должен вести Дагбашев, но не как-нибудь, а при нас - при тебе, при мне. Говорят, одна голова хорошо, а две - лучше. Если мы не раскроем этого преступления, нам придется головами отвечать перед вышестоящими инстанциями! Партия надеется на нас! Вот о чем я тебе толкую!

Хангельдиев задумался, наконец сказал:

- Верно, это большое политическое событие. Мне кажется, это дело должно вести ГПУ.

Субханвердизаде покачал головой, усмехнулся:

- Между нами говоря, о каком политическом событии ты толкуешь, товарищ начальник? Все случилось из-за этой чертовой бабы. Аппетитная яловая телочка! Между нами говоря, от такой не отказался бы даже сам пророк Мухаммед!

- Да, и все-таки... - попробовал возразить Хангельдиев.

- И все-таки, - перебил его Субханвердизаде, - на террор это не похоже, дорогой мой. Конечно, мы придадим этому делу характер антиколхозного движения... Но, между нами говоря, тут все ясно: мужик полез к бабе, а муж схватил винтовку и - шлеп его в грудь!.. Этим он опозорил весь район, опозорил нас, подвел нас! Я считаю, мы должны придать делу иную окраску, ясно вам? Происшествию надо придать характер классовой борьбы.

Хангельдиев несогласно покачал головой:

- Боюсь, вокруг этого дела будет много шума. Лучше бы нам подождать Балахана, представителя ГПУ. Надо его разыскать, пусть это дело ведет районный политотдел. А то придется нам всем потом отвечать... Не получилось бы так, что покойника оставят в стороне, а оплакивать будут живых.

Субханвердизаде недовольно нахмурился, спросил:

- Скажите мне, а чей он человек, этот Ярмамед? Я спрашиваю вас, чей он человек?

- Ярмамед - ударник ГПУ! - сказал Хангельдиев.

- Кто дал ему эту винтовку?

- Товарищ Гиясэддинов.

- Для чего? В кого стрелять?

- В бандита Зюльмата...

- А он в кого выстрелил?

- Он обманул нас, предатель...

- Но предатель попался. Кто должен отвечать за него?..

Хангельдиев ничего не сказал, только развел руками. Субханвердизаде погрозил ему пальцем:

- А-а, начальник, понял?! Ну и молодец, молодец!.. Вот мы и добрались до сути дела. Ты молчишь, однако я понимаю тебя... Скажи мне, кто хочет, чтобы его разоблачили?.. Ты понимаешь, о чем я говорю? О ком!..

Хангельдиев, понимая, куда клонит Субханвердизаде, вздохнул и покачал головой:

- Не думаю, чтобы это было так. Дело в том, что волк, как говорится, всегда в лес смотрит... Здесь, товарищ Гашем, вовсе не то, что ты имеешь в виду.

Субханвердизаде сверкнул глазами и похлопал по плечу Хангельдиева:

- Браво, молодец, сто раз браво! Вот ты и подошел к самому главному. Нужна была бдительность. Надо знать, кому даешь винтовку, кого вооружаешь, кого против кого направляешь. А разве можно вот так - закрыть глаза и отдать государственную винтовку волку, который только вчера вышел из леса?.. Так нельзя. А я предупреждал неоднократно. Я сказал Алеше Гиясэддинову... Я настаивал, требовал, говорил, что такому человеку нельзя доверить винтовку. Я советовал запрятать этого бандита куда следует. Говорил: ^смотрите, вам за это придется расплачиваться! Но разве меня послушали? Верно сказал ты, сколько волка ни корми - он все в лес смотрит. Зверь останется зверем: медведь медведем, лиса - лисой. Как может тот, кто вчера стрелял нам в спину, стать сегодня нашим другом?! Не послушали меня, махнули рукой на мои слова - и вот результат!.. А я говорил, говорил!.. Нет же, оставили бандита на свободе, дали ему винтовку, говорят: мы хотим руками этого бандита поймать другого бандита Зюльмата! Ты, говорят они мне, ничего не смыслишь в политике. А я говорю: скорей земной шар перевернется вверх тормашками, чем бандит Ярмамед будет стрелять в бандита Зюльмата! Н я оказался прав. Разве нет?.. Ясно теперь тебе, товарищ начальник? Понял? Смекнул?

Хангельдиев пожал плечами:

- Мне кажется... Не знаю, что и сказать...

Субханвердизаде схватил руку Хангельдиева:

- Ты большевик?

- Что за вопрос?!

- Я спрашиваю тебя, ты большевик?! Если большевик, тогда слушай меня, дорогой, и верь. Слушай и верь! Я знаю жизнь, у меня большой партийный опыт... Увидишь, как трибунал возьмет за штаны твоих друзей из-за этого бандита Ярмамеда. Увидишь, что будет с Алешей Гиясэддиновым, увидишь, чем он кончит!.. Он свое получит, этот татарин, потомок Хан-Батыя!.. Если бы он был честным большевиком, он бы давно прислушался к нашим словам. Разве можно было держать на свободе такого зверя?! Вон что вышло!.. Если даже, как говорится, я умруты будешь жить и увидишь конец всей этой истории. Дорогой мой, если не хочешь оказаться перед трибуналом, послушайся меня. Ты ведь знаешь, со мной считаются... Там, наверху!

Субханвердизаде поднял вверх указательный палец. Хангельдиев нехотя кивнул:

- Это я знаю, не ребенок...

Субханвердизаде потер пальцами небритый подбородок, глянул исподлобья:

- Вот именно, меня знают! А раз так, слушайся меня, начальник. Не забывай, ты выдвиженец, милицейский кадр, тебе доверено оружие, думай, думай.

- По закону, мой долг выполнять все, что мне прикажет прокурор товарищ Дагбашев.

- О, правильно! Так и надо!.. По закону!.. Ты слышишь, по закону!.. Твой долг - выполнять законные требования прокурора. Законные требования, ты слышишь?! - Субханвердизаде подошел к Дагбашеву, который стоял, прислонившись к стене, сказал тихо: - Смотри, трусишка, я все свалю на тебя. У тебя кишки вылезут, я раздавлю тебя, уничтожу...

- Что тебе надо от меня, Гашем?

- Ты должен делать то, что я тебе говорю. - Громко сказал: - Надо арестовать и жену Ярмамеда. Мы должны по-настоящему взяться за это дело. Необходимо распутать его до конца. Рука, поднявшаяся на революционера, представителя бакинского пролетариата, должна быть отсечена!..

Дагбашев был сломлен. Понял: Гашему Субханвердизаде сопротивляться бесполезно, это может кончиться его гибелью. Он приказал Хангельдиеву:

- Товарищ начальник, арестуйте женщину.

Субханвердизаде добавил:

- И тестя...

Дагбашев кивнул:

- И тестя, - Подумав немного, повторил: - Да, да, и тестя это необходимо для дела.

Субханвердизаде, обернувшись, подмигнул Хангельдиеву:

- Видишь, начальник, в конце концов товарищ прокурор пришел к тому же выводу, что и мы. Мы думали, он лишился чувств, а он, оказывается, размышлял все это время.

Хангельдиев заявил официальным тоном:

- Мне нужно письменное распоряжение!

Субханвердизаде усадил Дагбашева за стол:

- Верно... Человек дело говорит. Пиши официальное предписание, пусть начальник милиции исполняет.

Дагбашев взял перо и начал писать. Руки его тряслись. Закончив, протянул бумагу Хангельдиеву:

- Товарищ начальник, выполняйте распоряжение!.. - Он приосанился, посмотрел в глаза Субханвердизаде. - Я считаю, необходимо арестовать всех преступников и подозреваемых. Те, кто стрелял в председателя Контрольной комиссии, и те, кто стоит за ними, будут расстреляны! - Он подошел к кровати, на которой лежал раненый, сказал с пафосом: - Не бойся, Сейфулла, за тебя одного я поставлю к стенке десятерых!

Дагбашев лицедействовал, уж он-то хорошо знал, кто стрелял в Заманова. И он сам был одним из участников преступления.

"Отступать некуда, - решил Дагбашев. - Теперь надо идти только вперед, напролом!"

Выйдя во двор, громко распорядился:

- Отведите в сторону всех арестованных!

Через несколько минут к Ярмамеду, стоявшему у большой круглой скалы, рядом с домом, подвели, подталкивая, его жену, тестя и тещу. Сельчане недоуменно таращили на них глаза.

Субханвердизаде был немало удивлен внезапной переменой в Дагбашеве.

"Трус, трус, а вон какой, оказывается... - думал он. - Да, человек странное существо. Его не сразу поймешь..."

Субханвердизаде вышел во двор, почтительно поздоровался с сельчанами, начал расспрашивать, как им живется, выразил сочувствие по поводу того, что это неприятное происшествие случилось в их деревне.

- Имейте в виду, - разглагольствовал он, - мы все одна семья. Нехорошо получилось... Я очень уважаю вашу деревню. Вышла большая неприятность, и мне очень жалко вас. Из-за пули одного негодяя вся деревня опозорена.

Из толпы вышел старик, поднял руку, сказал:

- Аллах свидетель, начальник, никогда еще в нашей деревне не стреляли в гостя. Такого никогда не было и не будет!

Субханвердизаде покосился в сторону круглой скалы, у которой стояли арестованные, спросил насмешливо;

- А как же понимать то, что случилось этой ночью?! - Он пожал плечами. Ночные дела бывают довольно странные и необычные. Да, ночью происходят таинственные вещи... Под покровом тьмы творятся всякие недобрые дела...

Старик прошамкал:

- Мы ничего не говорим, товарищ начальник... Советская власть все знает лучше нас... Она и темную ночь может сделать такой же светлой, как этот день...

К Субханвердизаде подошла девяностолетняя старуха, тетка Гейчек.

- Товарищ советская власть, - сказала она и простерла пуку в сторону арестованных, - простите этих стариков, уважьте меня, старуху. Они ни в чем не виноваты, куда им до таких дел!..

Субханвердизаде обвел глазами толпу:

- А вы что скажете, люди?!

Один из стариков ответил ему:

- Мы все просим о том же, начальник. Мы не пожалеем своих жизней ради советской власти. Мы никогда не будем стрелять в ее человека. Эта пуля поразила каждого из нас в самое сердце. До советской власти, начальник, мой сын работал в Баку рабочим. Его убили во время забастовки. Бедный Сейфулла Заманов сам рассказал мне об этом. Когда я смотрел на Сейфуллу, мне казалось, я вижу моего дорогого Наджафа... Можем ли мы стрелять в своих родных детей?.. Хотел бы я знать, какой подлец сделал это?! Он опозорил нас перед советской властью. Как говорится, в семье не без урода, лес не без шакала. Это дело рук подлого шакала! Невинная кровь не останется не отомщенной. Злодей будет пойман. Я верю, что советская власть найдет подлого убийцу. Советская власть справедливая власть, народная власть!..

Субханвердизаде закивал головой:

- Верно говоришь, старик, верно. Советская власть справедлива. Народ - это советская власть. А советская власть - это народ!

Субханвердизаде вошел в дом. Через минуту вызвал к себе Дагбашева, затем Хангельдиева. А еще через пять минут по его распоряжению родители Гейчек были освобождены..

Оставшиеся у круглой скалы, охраняемые двумя милиционерами Ярмамед и Гейчек от стыда и позора готовы были провалиться сквозь землю.

У раненого прекратилось кровотечение, но он почти все время находился без сознания, везти его в таком состоянии в районный центр было нельзя. В сумерках, когда Заманов перестал метаться и бредить, его на самодельных носилках перенесли в местный фельдшерский пункт, что находился на отшибе, в верхней части деревни.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Мадат и инструктор райкома Меджид поторапливали коней, спешили поскорей добраться до селения Эзгилл"? Они должны были провести там- собрание и склонить эзгиллийцев к вступлению в колхоз. Солнце уже сползало с зенита, а до селения было еще далеко, около десяти километров.

Неожиданно Меджид остановил коня и, указав плеткой на крутую скалу, сказал:

- Обрати внимание, Мадат... В тридцатом году вон там, на той скале, шел жаркий бой.

- Ничего удивительного, - ответил Мадат. - В то время в этих горах повсюду было жарко.

- А вон видишь ту гору - с раздвоенной вершиной?.. - спросил Меджид. Вон, смотри, снегом покрыта... Там застрелили двух бандитов.

- Кто застрелил?

Меджид смущенно улыбнулся:

- Откровенно говоря, я тоже участвовал в этой перестрелке. Наши ребята дали залп, один я замешкался, отстал - очень уж старательно целился, хотел попасть. После залпа один из бандитов упал, а другой побежал. Когда я выстрелил, он тоже упал. Ребята говорили, это я убил его. А там кто его знает?.. Может, еще кто-нибудь выстрелил из наших.

- А что стало с остальными бандитами? - поинтересовался Мадат. - Ушли?..

Меджид протянул вперед руку.

- Смотри, пятерых мы схватили вон за теми камнями. Помню, я пополз по снегу в обход. Отрезал сволочам путь к отступлению. Поднялся, крикнул им: бросай оружие!.. Бандиты испугались и сдались. Я на винтовке поднял папаху вверх, помахал нашим, через минуту ребята подоспели. Да, наш отряд был что надо! Он сделал свое дело.

- Кто командовал вашим отрядом?

- Кто командовал? - переспросил инструктор, усмехнулся: - А что?.. Почему это тебя интересует?

- Да так... - Мадат вдруг сделался серьезным, добавил после продолжительной паузы: - Командир - это душа отряда. Знал я одного хорошего командира... Он был для нас и отцом, и братом, и товарищем! - Помолчав еще немного, сказал: - Убили его потом... В бою убили, когда мы в атаку поднялись...

Так они ехали, коротая дорогу нескончаемой беседой. У каждого было что рассказать. Дорога шла то в гору, то вниз. На пути попадалось много камней. Лошади порядком устали, едва тащились. Наконец, миновав крутой поворот, они увидели селение Эзгилли. Оно состояло всего из пятнадцати домов, которые рассыпались по горе, далеко один от другого.

"Странная деревня, - подумал Мадат. - Вроде бы и нет никакой деревни: редкий лесок, а в нем какие-то серые холмики. Совсем не похоже на людское селение..."

Он обернулся к Меджиду:

- Подумай, где нам лучше остановиться. Хорошо, если бы дом был в центре. А то в этой оригинальной деревне мы и людей не увидим. Как считаешь?..

- Я думаю, надо остановиться у нашего Тарыверди, - сказал Меджид; помолчав немного, добавил: - Он коммунист, к тому же единственный во всей деревне.

Миновав два двора, они приблизились к стоявшему на холме небольшому домику, въехали во двор. Меджид, соскочив с коня, позвал:

- Эй, хозяин!.. Тарыверди!.. Где ты?!

С деревянной тахты, стоявшей на веранде, поднялась всклокоченная голова, за ней - ее владелец. Он недоуменно таращил на гостей глаза, сразу не признав, кто они.

Из дома выскочила молодая женщина, глазастая, белолицая, пошла навстречу гостям, приветливо улыбаясь:

- А, добро пожаловать, братец Меджид! Это была жена Тарыверди, Новраста.

- Здравствуй, здравствуй, сестрица Новраста! - заулыбался в ответ инструктор. - Как дела, как живете?

Тарыверди не спеша сошел с веранды, направился к Меджиду.

- Вы посмотрите на него! На дворе божий день, солнце ярко светит, а он спать завалился, медведь! - полушутя-полусерьезно поддел хозяина Меджид, показал на лошадь Мадата: - Помоги, пожалуйста, гостю!

Тарыверди взял из рук Мадата поводья, увел обеих лошадей в конец двора, привязал к дереву. Затем принес им охапку свежескошенной травы, на которую лошади с жадностью набросились.

Меджид расседлал лошадей, принес на веранду свою бурку и хурджун. Затем обратился к хозяину:

- Ну, товарищ Тарыверди, что хорошего в Эзгилли? Рассказывай, а мы послушаем!

- Спасибо, живем понемногу.

- Чем занимаетесь? Что делаете?

- Молимся за тебя, о твоем благополучии, товарищ Меджид.

Инструктор начал представлять Мадату хозяина дома:.

- Тарыверди - наш коммунист, единственный во всей деревне. Так сказать, коммунист-одиночка. Я уже говорил тебе о нем...

Мадат поднял глаза на фуражку, которая красовалась на голове Тарыверди, поинтересовался:

- У вас и комсомольцы есть?

- Комсомольцев у нас четверо, товарищ Мадат... Коммунистов, кроме меня, нет... :

Новраста сделала мужу знак рукой, приглашая его войти в комнату. Но тот не понял ее. Новраста хотела посоветоваться с мужем, как ей принять гостей. Самовар у них был очень маленький и худой, в топку проникала вода, и он долго не закипал. Можно было одолжить хороший самовар у соседей. Тарыверди же, как только увидел инструктора райкома, порядком струсил. Меджид всякий раз при встрече устраивал ему экзамен на предмет политической грамотности, сердился не на шутку, бранил его:

- Ах ты несчастный!.. Нет, не верю, что из тебя член партии получится... Ты для нас только лишний груз. Балласт!.. Балласт!.. Ты стоишь на одном месте... Взрослый человек, сколько раз тебе говорилось, чтобы ты рос, прогрессировал, развивался!.. Стань человеком, ликвидируй свою политическую неграмотность! Общество идет вперед, а ты плетешься в хвосте. Ну, возьми себя в руки, подтянись!.. Стань активным членом общества. Завтра будем организовывать в деревне колхоз - нам понадобится человек. Подойдут выборы, возможно, мы выдвинем тебя в председатели сельсовета. В моем списке семьдесят восемь коммунистов, ты - один из них. Или будь в авангарде, или же прочь из наших рядов! Нам не нужен пассивный балласт!

В этом году Меджид уже трижды виделся с Тарыверди, и всякий раз бедняге доставалось на орехи. В конце концов инструктор заставил Тарыверди купить учебник родного языка для малограмотных, наказал его жене, которая в свое время окончила четыре класса:

- Ликвидировать его неграмотность.

Тарыверди измарал более двух десятков тетрадей. Он держал их наготове, чтобы при удобном случае показать суровому райкомовскому инструктору. Кроме того, в одной из отдаленных деревень он купил более десятка книг, рекомендованных ему Меджидом. Сейчас все они, ни разу не раскрытые, стояли на полке в комнате. Как-то Новраста спросила его:

- Зачем тебе эти книги, ай, Тарыверди? Только лишняя пыль в доме... Ты ведь еще азбуку не осилил! На это Тарыверди ответил:

- Пусть книги всегда будут у меня над головой, может быть, тогда инструктор Меджид отвяжется от меня!..

Тарыверди махнул рукой в сторону жены, которая стояла у порога и сердито смотрела на него.

- Делай сама что хочешь, - сказал он. - Отвяжись от меня! Мне сейчас предстоит экзамен.

Однако у Меджида и в мыслях не было экзаменовать Тарыверди в присутствии заведующего отделом агитации и пропаганды райкома партии. Не хотел срамить его.

И тем не менее это не спасло Тарыверди. Мадат, желая ближе познакомиться с этим единственным в деревне коммунистом, подозвал его к себе, спросил:

- Итак, товарищ Тарыверди, вы говорите, у вас в деревне есть еще четверо комсомольцев?

- Да, четыре человека...

- Хорошо, а теперь скажите мне, как вы, коммунист, осуществляете руководство своим комсомолом? Вы поняли мой вопрос?..

Сбитый с толку Тарыверди растерянно, жалобно посмотрел на Меджида. Тот насупился:

- Ну, чего уставился на меня? Человек спрашивает тебя - отвечай!

- Я, дорогой товарищ, хожу на все их собрания... - промямлил Тарыверди. Учу их, даю наставления... Говорю им: будьте хорошими, живите хорошо...

- Понятно, товарищ Тарыверди, а как вы осуществляете помощь сельсовету?

Тарыверди тем временем немного оправился от испуга, вскинул глаза на Меджида, как бы говоря: "Видишь, пока я не подвел тебя!" Инструктор скривил губы и кивнул на Мадата:

- Вразумительно отвечай на вопрос человека!

- Значит, вы занимаетесь делами сельсовета, так? - допытывался Мадат. Меня интересует, товарищ Тарыверди, как вы конкретно помогаете сельсовету?

- Честное слово, товарищ, я делаю все, что в моих силах! - выпалил Тарыверди. - Из кожи лезу вон! Клянусь вам своей совестью, чтоб мне провалиться на этом месте, я из сил выбиваюсь!.. Я им во всем помогаю. Приходит мясо, приходит масло, приходит шерсть - я помогаю, сил не жалею!.. Заберусь бот на этот холм, смотри!.. - Он махнул рукой куда-то в сторону. Заберусь туда и кричу: "Эй, люди, на собрание!.." Собираю людей в одно место и объясняю им, говорю: кто сдаст заготовку вовремя - тот друг советской власти, а кто не сдаст - пусть пеняет на себя! Учу их: отдал заготовку - ступай себе домой!

Меджид недовольно покачал головой:

- Сколько раз я говорил тебе, Тарыверди, что это - дело уполномоченного Совета. Ты же - коммунист, должен вести разъяснительную работу среди людей. Ведь я тебя однажды учил, как надо выступать перед людьми. Забыл?!

- Когда это было, товарищ Меджид? Я делаю все, что вы мне говорите, а про это не помню. Когда это было? Нет, вы не учили меня... Когда это было?..

Мадат, подняв руку, прервал их спор, спросил:

- Что вы думаете по поводу колхоза, товарищ Тарыверди? Смотрите, повсюду создаются колхозы. Есть уже такие, которые существуют три-четыре года. Неохваченными остались только окраины, отдаленные уголки, такие, как ваш. Что, если и в вашей деревне, в Эзгилли, организовать колхоз?! Что вы думаете об этом?

- Я считаю, после того как колхозы будут созданы повсюду, он образуется и тут, у нас... Иначе для чего тогда я здесь живу?!

- Хорошо, а что вы лично, товарищ Тарыверди, делаете здесь для этого? Как стараетесь?

- Да так и стараемся. По правде говоря, дорогой товарищ Мадат, мы еще в прошлом году ходили и всем объясняли...

- Что вы объясняли? Что вы говорили людям? Расскажите, пожалуйста, поподробнее.

- Мы объясняли людям, что главное в жизни - это колхоз. Колхоз - это начало и конец всей нашей жизни. Однако есть люди, которые уперлись, сунули, как говорится, обе ноги в один чарык!

- Хорошо, товарищ Тарыверди, меня интересует, что говорят люди конкретно, когда вы начинаете агитировать их за колхоз? Что у них в душе?.. Это вам известно?..

- Чтобы все объяснить вам покороче, скажу так... Говорю им - они соглашаются, говорят: вступим весной, когда начнется пахота... Пахота наступает - прихожу к ним, спрашиваю: ну как? Отвечают: погоди немного, вступим в косовицу. А в косовицу говорят: вступим осенью, после жатвы. Так и откладывают - все на завтра да на завтра...

Мадат извлек из кармана свернутый вчетверо лист бумаги, развернул его, пробежал глазами.

- Вот здесь написано - читаю: "В прошлом году товарищ Тарыверди зарезал на мясо одного быка, а второго продал в этом году..." Что вы скажете на это, товарищ Тарыверди? Было такое?

Лицо Тарыверди сделалось пунцовым.

- Это наговор, клевета!.. - воскликнул он. - Завистники!.. Не верьте, дорогой товарищ!..

Мадат сунул бумагу под самый нос Тарыверди:

- Почему же они завидуют тебе?

Тарыверди с мольбой во взоре посмотрел на Меджида, как бы ища у него поддержки:

- Вот он знает, дорогой товарищ, я ушел из этой деревни в другую деревню и там вступил & партию, билет получил, вот люди и завидуют мне!..

У инструктора Меджида мгновенно испортилось настроение. Он начал нападать на Тарыверди:

- Это что за история с быками, товарищ член партии? Ты вправду зарезал? А я ничего не знаю.

- Вражеские наговоры!.. - божился Тарыверди. - Клянусь вам!.. Бык был стар, ни одного зуба во рту не осталось, все повыпадали... Он больше ни на что не годился, только на убой... Клянусь аллахом!..

Мадат спросил строго:

- А где второй бык?

Тарыверди обернулся к двери, кивнул на жену, которая разжигала самовар, сказал смущенно:

- Откровенно говоря, дорогой товарищ, извините меня, конечно... Новраста была совсем раздета... А ведь два раза в неделю нас зовут.в гости. Вот я взял и продал быка, чтобы прикрыть, как говорится, наш позор, чтобы люди не говорили: кандидат партии, а за женой смотрит плохо! Если бы люди не были завистливыми, они бы написали правду...

- Партийный билет должен находиться в чистых, достойных пуках! - горячо сказал Мадат. - Ясно?

- Правильно! - согласился Тарыверди. - Но ведь жизнь есть жизнь, а в этих горах чего только не случается...

- Нет, коммунист - везде коммунист. Ты на горы не сваливай. Горы ни при чем!.. Ясно?..

Тарыверди, красный как свекла, снял папаху, утер рукавом потный лоб, пробормотал:

- Извините меня, дорогой товарищ Мадат, на этот раз... Я больше не ошибусь... Клянусь вам!..

"Вот так история!.. - думал сконфуженный Меджид. - Теперь в райкоме скажут: "Где, товарищ инструктор, была ваша большевистская бдительность?" Что я отвечу?.. Темный, безграмотный тип, двух слов связать не может, а вот взял да проел двух быков, и никто ничего не знал... И ему, этому чурбану, еще досталась в жены эта голубоглазая красотка!.. Вот повезло болвану!.. Но я то, я - то хорош!.. Как я пропустил такого в партию?! И ведь теперь спросят с меня!.."

Мадат внимательно посмотрел на Меджида, словно читал его тайные мысли, усмехнулся:

- Такие-то дела, товарищ инструктор райкома!.. В горах вы в одиночку справились с пятью бандитами, а здесь, в деревне, член партии Тарыверди съедает живьем двух быков, и вы ничего не знаете!..

- Вы правы, товарищ Мадат. Этот Тарыверди опозорил меня. - Меджид потупил глаза. - Конечно, я виноват перед вами... Но ведь и Тарыверди тоже...

Он не договорил, осекся.

Хозяин дома сокрушенно покачал головой:

- Нет, товарищ Меджид, вы тут ни при чем! Я один во всем виноват. Оступился...

Мадат поднял глаза на Тарыверди, спросил:

- Где вас принимали в партию? И кто?

- Честное слово, дорогой товарищ, я не чужой человек в партии, - торопливо заговорил Тарыверди. - Меня хорошо знает партийная ячейка соседнего села. В один из дней вызвали, дали вот эту книжечку. Ах, как я был рад! У меня будто выросли крылья! Мне казалось, еще немного - и я смогу улететь туда, в небо, к звездам!

- Ну, а как же случилось, товарищ Тарыверди, что вы потом упали на дно мрачного ущелья? Инструктор Меджид покачал головой:

- Отлично сказано! Он настоящий балласт!

- Никакой я вам не балласт, товарищ инструктор райкома, - обиженно сказал Тарыверди. - Я - батрак. А за партию я готов на смерть! Умру на посту!..

- "На смерть, на смерть"!.. - передразнил его Меджид. - А почему ты тогда быков своих загубил?!

- Ошибка получилась, товарищ Меджид, - покаялся Тарыверди. - Но ведь говорят: раб не без вины, хозяин не без милости.

Мадат насупился:

- Ты, я вижу, мастер красиво говорить. Раб!.. Хозяин!.. Не знаю, что и сказать про твое сознание... Отсталый ты человек, Тарыверди. Разве у нас есть еще хозяева, рабы?! Скажи мне, откуда у тебя были быки?

- Взял ссуду в банке и купил двух быков.

- Выходит, советская власть идет навстречу, дает тебе - а ты проглатываешь?!

Инструктор Меджид решительно взмахнул рукой:

- Товарищ завотделом, я считаю, этого Тарыверди надо выгнать из рядов партии к чертовой матери!

- Это же позор! - простонал Тарыверди. - Ведь у меня есть враги и есть друзья... Уж лучше смерть, чем такой позор!.. Лучше заройте меня живьем в могилу!

- Не обращайте внимания на его слова, товарищ Мадат, - вставил Меджид. Этот Тарыверди истинный двурушник!

Тарыверди казалось, что наступил конец света. "Что делать?! Что делать?!" - думал он в отчаянии. Новраста была занята по хозяйству. Она и не подозревала, о чем говорят мужчины. Тарыверди не спускал глаз с жены, думая найти сочувствие хотя бы в ней,

Меджид повторил:

- Гнать надо таких из партии!

- Нет, не согласен с вами, товарищ Меджид, - возразил Мадат. - Гнать - это крайняя мера. Долг инструктора - воспитывать людей! Я сам из батраков, когда-то тоже был вот таким же темным, несознательным...

Меджид замахал руками:

- С кем вы равняете себя, товарищ Мадат! Можно ли сравнивать вашу голову с его головой?!

Мадат усмехнулся:

- А почему бы и нет? Из Тарыверди может получиться неплохой коммунист. Мы подучим его, подготовим, отправим на курсы. Как ты на это смотришь, Тарыверди?

Хозяин дома развел руки, замотал головой:

- Мне нельзя... Кто дома-то останется?

- Ничего!..- усмехнулся Мадат.- Что случится с твоим домом? Не развалится небось!

- В доме должен быть хозяин, - угрюмо пробубнил Тарыверди. - На курсы мне нельзя...

Новраста, кончив заниматься самоваром, подошла к ним. Взглянула на залитое потом лицо мужа и звонко рассмеялась:

- Что это вы, товарищи, навалились вдвоем на одного?

- Мы записываем твоего молодца на шестимесячные курсы, которые скоро откроются в районе. Он там и грамотой овладеет, и политическое сознание обретет, - объяснил Мадат.

- Я согласна, пусть едет, - сказала Новраста, передернув плечами. - Вам виднее!.. Я согласна.

Тарыверди зло глянул на жену, заворчал:

- Не обращайте внимания на ее слова, товарищи... Она женщина, что с нее взять?.. В доме обязательно должен быть мужчина.

- Ничего, ничего, поезжай! - пропела Новраста и опять залилась смехом. Раз говорят - езжай.

Меджид сказал неуверенно:

- Поедет - станет человеком.

- Пусть едет хоть сегодня, - серьезно ответила Новраста. - Прямо сейчас, сию минуту, я согласна. Хочу, чтобы мой Тарыверди стал одним из первых в районе.

В сердце Тарыверди закралось сомнение: "Она хочет от меня избавиться!"

Мадат и Меджид, оставив в покое Тарыверди, заговорили между собой о предстоящем собрании сельчан, о необходимости как можно скорей организовать в Эзгилли колхоз.

Вдруг они услышали конский топот. Обернулись и сразу узнали всадника: это был Хосров.

Въехав во двор, Хосров соскочил на землю, поздоровался и протянул Мадату пакет. Конь Хосрова был в мыле, тяжело дышал, с губ его на землю падала белая пена. Меджид, увидев, что Хосров сменил милицейскую форму на форму уполномоченного политуправления, спросил:

- Как это понимать, Хосров? Вы перешли на новую работу? Чекист? Когда успели?..

- Да уже несколько дней как работаю. Оформлять меня начали давно, заполнил анкету, отдал товарищу Гиясэддинову... И вот в Баку утвердили...

- Растут люди, - заметил Мадат. - Молодец, Хосров, рад за тебя! Из Тарыверди, я думаю, тоже выйдет человек. Выдвигать людей из низов, из народа наша святая обязанность. Увидите, замечательных работников мы вырастим!

Хосров показал глазами на пакет:

- Очень серьезное дело, товарищ Мадат.

Мадат, отойдя в сторону, вскрыл пакет. Извлек из него листок бумаги, развернул - и лицо его сделалось белым как полотно.

Он читал адресованные ему строки:

"Товарищ Мадат! В районе произошло трагическое событие. Я только что вернулся из поездки по селам и узнал: ночью в деревне Чайарасы стреляли в Заманова. Срочно выезжаю..."

Письмо было подписано старшим уполномоченным политотдела района Балаханом.

Мадат некоторое время размышлял, затем спрятал письмо, обернулся к Тарыверди, махнул рукой:

- Хозяин, коня! Поскорей!..

Известие потрясло его. Ведь он сейчас в районе вместо Демирова. Несет ответственность за весь район!

"Нехорошо, нехорошо получилось, - думал он. - Уехал в отдаленные деревни и оставил без присмотра весь район... И вот жизнь преподносит горькие уроки..."

Мадат молча сел на коня. Посмотрел на Меджида: лицо того выражало полную растерянность.

- А как же я, товарищ Мадат? - спросил инструктор. - Мне тоже ехать?

Мадат распорядился:

- Вы останетесь здесь и проведете собрание. Ясно? Надо создать в Эзгилли колхоз, это очень важно.

Он протянул руку Меджиду. Тронул коня, выехал из ворот. Хосров последовал за ним. Через минуту их уже не было видно в деревне.

Меджид призадумался: "Странный он, этот Мадат. Легче летом в зной достать лед, чем выведать у него что-нибудь. Узнал про быков Тарыверди - молчит, сразу ничего не сказал мне. Получил пакет - помрачнел, опять я ничего не знаю. Как с таким человеком держать себя?.." Он приказал Тарыверди:

- Вечером собери людей. Пусть придут к твоему тестю Намазгулу-киши. У него дом большой. Если будут спрашивать, в чем дело, отвечай: дело очень важное. Понял?

- Понял. Будет исполнено, товарищ Меджид.

- И еще... - сказал инструктор. - Возьми моего Серого и попаси где-нибудь на лужайке. Прямо сейчас, не теряя времени... Кроме того, к вечеру накоси пару мешков свежей травы, чтобы ночью Серый не голодал.

- Все сделаю, как ты сказал, товарищ Меджид!

Через минуту Тарыверди уже вел его жеребца, резвого мышастого трехлетка карабахской породы, к воротам. Крикнул Новрасте:

- Ай, гыз, пошли, поможешь мне! Новраста отмахнулась:

- Ты что - ребенок?! Сам не управишься? Мне некогда, я занята по дому.

Тарыверди насупился, сказал твердо:

- Ребенок я или взрослый, но ты дома не останешься!.. Идем!.. Живей, живей, ай, гыз!

Новраста, не желая ругаться с мужем при госте, направилась к воротам. Тарыверди прихватил с собой веревку, серп и вышел со двора, держа коня в поводу. Новраста покорно следовала за ним.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Тарыверди было три года, когда мать его Махтабан, обездоленная вдова, пошла в услужение в дом богатого сельчанина Намазгулу-киши. Спустя семь лет мать внезапно умерла, Тарыверди же так и остался жить в доме Намазгулу-киши. Он был шустрый, расторопный мальчуган, помогал хозяину по дому, смотрел за скотиной, летом пас его овец. Рано, лет тринадцати, начал заглядываться на хозяйскую дочку Новрасту. Он привык считать дом Намазгулу-киши своим и не помышлял никуда уходить от него.

Так прошло еще несколько лет.

От Намазгулу-киши не укрылись игривые отношения его юной дочери и подросшего батрака. Постепенно в нем укрепилась мысль:

"По нынешним временам выгоднее иметь зятем бедного батрака, чем человека богатого. Если Тарыверди станет мужем Новрасты, я всегда в трудную минуту, не дай, конечно, аллах, смогу сказать: "Я труженик, вот мои мозолистые, жилистые руки, а зять мой - бывший батрак!.."

Приняв в душе твердое решение породниться с бедняком, он однажды завел разговор с женой:

- Послушай, Нурджахан, пора нам выдавать дочь замуж. Самое время. Знаешь, если кипящее молоко вовремя не снять с очага, оно убежит. Я подумал: лучшего зятя, чем Тарыверди, нам не сыскать. Он для нас и нукер, и ключ к двери сердца новой власти.

Нурджахан всплеснула руками:

- Что ты говоришь, Намазгулу?! На нас аллах разгневается, если мы отдадим нашу беляночку Новрасту этому бездомному бедняку. Опомнись!

- Сам аллах за это, жена. Аллах хочет, чтобы дочь Намазгулу, сына Аллахгулу, вышла замуж за Тарыверди, сына батрака-косаря Мами и вдовы-беднячки Махтабан. Это его воля, он послал нам зятя. Мы должны смириться, не перечить божьей воле.

- Позор!.. Как можно привить нашу кость к кости бездомной собаки?! Опомнись, киши, опомнись!..

- Время трудное, жена. Кто сейчас думает о костях?! Сейчас каждый должен думать о своей голове. У человека главное - жизнь. Сейчас это наша забота... Соображай, жена!

- Выходит, мы теперь должны жить в тени этого Тарыверди?! Выходит, теперь мы должны прятаться у него под крылом?! Да разве может гора укрыться в тени куриного яйца?! Не понимаю тебя, Намазгулу, где ты ищешь тень?! Если бы это был хоть кто-нибудь из начальников, которые наверху. Тогда еще куда ни шло...

- Тарыверди - лучше, - настаивал на своем Намазгулу. - Нам нужен щит... Ты понимаешь, что такое щит, жена?

- Понимаю, все понимаю. Хочешь принести в жертву себе, своему благополучию родную дочь.

Намазгулу решительно хлопнул ладонями о колени:

- Иначе не будет, жена! Другого выхода у нас нет. Я все обдумал, все взвесил. И я пришел к выводу, что этой жертвы требует время. Такова наша судьба, против нее идти нельзя.

И Новраста стала женой Тарыверди. Намазгулу-киши помог зятю починить, привести в порядок убогую хижину, оставшуюся ему от отца, батрака Мами. Молодые стали жить отдельно.

Тесть поучал зятя:

- Ты, милочек, должен жить в лачуге своего родителя. Пусть твоим самоваром будет вот этот измятый, видавший тяготы кочевой жизни самоваришко. Ничего... Пусть твоим одеялом будет вот этот старенький грубый палас. Ничего... Раз ты батрак, кричи так, чтобы тебя за пять верст было слышно: "Я - батрак!.. Я бедняк Тарыверди, сын бедняка Мами!.."

- Я тоже так считаю, дядя Намазгулу. Я с вами согласен. Мудрые слова! поддакивал зять.

- Вот и молодец, сынок. Кроме того, ты должен быть всегда на виду, всюду совать свой нос. Первым делом вступи в эту самую... партию. Кто в нее вступает - становится человеком. Ты тоже вступи, стань человеком. Я тебя заверяю: если у тебя есть голова на плечах, через три - пять лет ты станешь видным начальником. Сейчас время батраков и бедняков! - Говоря это, Намазгулу-киши вздыхал: - Ничего не поделаешь... Жизнь - это горная дорога: то спуск, то подъем. В нашей жизни человек как на колесах. Один едет в гору, другой - с горы. Ясно тебе, понимаешь, сынок?

- Понимаю, все понимаю.

- Понимаешь, да не сразу - с запозданием, - сокрушался тесть. - Зелен ты пока еще, зелен... Созревать тебе поскорей надо, Тарыверди.

Тяжелые тумаки Намазгулу-киши сделали в свое время свое дело: Тарыверди приучился к повиновению.

- Всегда, везде и во всем будь сообразительным, - наставлял тесть зятя. Понял, сынок?

- Понял, понял. Чего тут не понять? Все ясно. Сообразительным надо быть...

- Нет, ничего ты не понимаешь, - вздохнул Намазгулу-киши. - Учись, дорогой, учись!.. Учись у жизни. Пойми наше время. Не будь простаком, очнись!.. Тебе говорят: грамота, - учись. Говорят: книги - читай. Говорят собрание, - иди, не пропускай. Понял, сынок? Вот так надо жить. Теперь ты наш сын. Была у нас одна-единственная дочь, которую мы берегли как зеницу ока. Отдали ее тебе. Остался у нас один малый сынок - Оруджгулу. Считай, он тоже твой, в твоей тени теперь будет жить. Не скоро он будет нашим кормильцем. Говорят, пока жеребенок станет крепким конем, хозяин его ноги протянет. Верно я говорю, сынок?

Можно ли было не поддакивать такому мудрому ласковому тестю? И Тарыверди поддакивал:

- Верно, дядя Намазгулу, верно. Все правильно говорите, согласен с вами. Мудрые слова!

- Вот так-то, сынок... Запомни, непросто жить на этом свете. Ты сам видишь, как я тружусь, работаю, как лезу вон из кожи. А разве враги не называют меня кулаком?.. Недавно пошел к Гаджи, он приходится дядей прокурору Дагбашеву, брат его отца... Говорю ему: "Помоги, Гаджи, болтают про меня всякое, хотят моей погибели!.." Смотрю: Гаджи и сам какой-то жалкий, испуганный. Однако Гаджи есть Гаджи, у него есть защита, есть на кого опереться. Спрашиваю: "Что с тобой, Гаджи?" Говорит: "Болен я, даже на улицу не выхожу погреться на солнышке, худо мне..." А я ему: "Все на свете меняется, не вечно снег идет, не вечно мерзнут ноги..." Сказал он мне: "Поговорю с племянником, ни о чем не беспокойся..." Он ведь дядя прокурора, большого человека. Конечно, я ходил к нему не с пустыми руками.

- Разумеется, - вставил Тарыверди. - С пустыми руками к Гаджи идти бесполезно. Я его знаю.

- Видишь каков он - этот Гаджи. И какого имеет племянника! Прокурор - не шутка. Хоть сам нездоров, но голова в порядке, хорошо варит. Словом, помни: сейчас твое время. Не будь простофилей. Не зевай! Встряхнись!.. Двигайся, действуй!

- Понимаю, понимаю! Я все понимаю! - твердил Тарыверди. - Мудрые слова, дядя Намазгулу.

- Понимать, может, и понимаешь, - вздыхал тесть, - да толку что? Не ловок ты, странный. Удивляюсь тебе.

Неизвестно, что Тарыверди понимал, что не понимал, но жену свою, Новрасту, он, ему казалось, понимает хорошо. Ее он ни на минуту не выпускал из поля своего зрения. Любил. До безумия. И ревновал.

Вот и сегодня, едва увидел гостей, его забрали сомнения: "Чего это к нам опять приехал инструктор Меджид? Может, Новраста его притягивает?!" Когда же Меджид поручил ему пойти попасти Серого, его подозрения еще больше усилились.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Когда муж и жена вернулись домой, Меджид начал заигрывать с Новрастой:

- Ай, гыз, согласен подарить тебе моего Серого. Ты правильно сделала, что села на него. К чему утомлять ножки ходьбой?.. Эй, Тарыверди, хочешь, я подарю Серого моей сестре Новрасте?

Тарыверди нахмурился:

- У отца твоей сестры только свиней да птичьего молока нет в доме, буркнул он угрюмо. - Зачем ей твоя лошадь?

- Эх, Тарыверди, ничего ты не понимаешь! - весело продолжал гость. Подарок отца - это одно, а подарок брата - совсем другое.

Новраста заулыбалась:

- Большое спасибо тебе, братец Меджид! Да хранит тебя всегда аллах! Хороший ты человек.

Меджид подошел, помог женщине слезть с лошади. Затем провел ладонью по крупу Серого, обернулся к хозяину дома:

- Эй, Тарыверди!.. Что с конем? По-моему, на нем скакал сам дьявол. Почему Серый такой взмыленный? Он едва стоит на ногах.

- В чем дело, товарищ Меджид? Что там еще? - недовольно отозвался Тарыверди. - Опять я виноват! Мы как будто ни у кого не одалживали денег, а с нас долг требуют.

- Дорогой мой, посмотри сам: Серый весь мокрый - хоть выжимай его. Скажи правду, Тарыверди, куда ты скакал на нем?

- Куда я мог скакать? О чем ты говоришь? Подумай сам, ведь я был не один, с женой. Мог ли я бросить ее одну в лесу?..

- Может, все-таки удрал от Новрасты? Скажи правду. Чувствую, ты обманываешь меня.

- Нет. Вместе ушли, вместе пришли. Я Новрасту одну не брошу. Лес - это лес.

- Новраста, сестрица, так ли это было? - спросил Меджид. - Признайся. Где ты, Новраста?! Ай, гыз!

Женщина была за домом и не отозвалась. Меджид, сокрушаясь, продолжал ходить вокруг коня.

- Нет, Тарыверди, ты не проведешь меня! - сердился он. - Посмотри, на кого похож мой Серый. Даже голову не держит, вот-вот упадет. Сознайся, ты скакал на нем и загнал.

- Ай, товарищ Меджид, клянусь аллахом, меня даже мой хозяин Намазгулу не притеснял так, как притесняешь ты. Что тебе надо от меня, дорогой? Я сделал добро тебе и твоей лошади, попас ее, а ты недоволен. Странные люди!.. Удивляюсь, что ты ко мне привязался? Сразу, как приехал, начал! То не так, это не так. Теперь вот лошадь!..

Меджид решил не ссориться с Тарыверди и умолк. Навалил перед Серым гору травы, привязал поводья к изгороди.

Новраста зажгла маленькую керосиновую лампу, повесила ее над тахтой на веранде.

- Что будешь кушать, братец Меджид? - спросила она, с деланным смущением отводя глаза в сторону. - Что твоя душа хочет?

- Гыз, почему Серый в таком виде? - поинтересовался Меджид. - Скажи мне правду.

- Разве ты, братец, не хотел подарить мне Серого? - ответила вопросом на вопрос хитрая женщина.

- Но что с ним?

- Это знаем я и он, твой конек...

- Серый - твой, дарю его тебе. Но кто скакал на нем? Прошу тебя, сестрица, скажи, умоляю!

- Я скакала.

Лицо Меджида расплылось в широкой улыбке, он хлопнул в ладоши, воскликнул:

- Сто таких коней, как Серый, не жалко принести в жертву моей милой сестренке Новрасте!. - Затем обернулся к хозяину: - Все, Тарыверди, не будем больше ссориться. Ну, не хмурься, не хмурься... Ты почему такой сердитый?

Сидевший на тахте Тарыверди отвел глаза в сторону и промолчал. Он был мрачнее тучи.

Новраста налила воды в самовар, разожгла его. Затем поймала в сарайчике молодую курицу, принесла на веранду. Меджид, чувствуя себя в этом доме свободно, как хозяин, сам зарезал птицу.

- Приготовь чихиртму, гыз, - попросил он. - Но Тарыверди не получит ни кусочка! Вернусь с собрания - мы с тобой вдвоем попробуем эту курочку.

Новраста поставила казан на очаг и начала проворно ощипывать курицу.

- Тарыверди, ступай в деревню, собери людей, скажи - собрание будет, распорядился Меджид, Тарыверди отмахнулся:

- Я один не пойду. Меня никто слушать не станет. Вдвоем пошли, товарищ Меджид.

Меджид мысленно обругал строптивого мужика. Но делать было нечего. Они вдвоем вышли со двора.

Тарыверди сразу же начал горланить:

- Эй, люди!.. Эй, ребята!.. На собрание!.. Все к дому дяди Намазгулу!.. На собрание!.. Эй, на собрание!.. Из домов послышались голоса:

- В чем дело, дорогой?..

- Ты что орешь, Тарыверди, людей пугаешь?! Что случилось?.. Куда ты зовешь нас?..

Тарыверди не переставал кричать:

- Э-э-эй!.. На собрание!.. На собрание!.. Из района приехал инструктор!.. Все на собрание!.. Ему отвечали:

- Я давно уплатил налог!.. Какое может быть еще собрание?.. Что там еще надо от меня?! Тарыверди объяснял:

- Ничего от тебя не надо!.. Ничего от тебя не требуют!.. Только приди на собрание!..

- Зачем же мне идти, если собрание - дело добровольное? - упорствовал крестьянин.

- Добровольное, - значит, людей слушать не надо?! - кричал Тарыверди. Эх, темный народ!..

Он проворно залез на плоскую крышу невысокого дома, вновь заголосил:

- Люди, на собрание!.. Эй, тетка Гюльэтэр, и ты иди на собрание!.. Все, все - к дому Намазгулу-киши!..

Старая Гюльэтэр недоумевала:

- Какое может быть собрание в темноте?!

- Не бойся, там будет лампа, - успокаивал ее Тарыверди. - Специально для тебя зажгут.

- "Лампа, лампа"... - ворчала старая женщина. - А как я пойду в темноте к дому Намазгулу-киши?! Еще ноги сломаю.

- Ничего, одни ноги сломаешь - другие вырастут! - смехом отвечал Тарыверди.

Затем он взобрался на крышу другого дома, позвал:

- Эй, дядя Гумбатали, на собрание!

- А что случилось, сынок?

- Приходи - узнаешь!

- Ох, беда! Встанет твой комсомол и будет говорить три часа. Уснем!

- А ты перехитри его - сам возьми слово и говори четыре часа!.. И не заснешь!..

- Да кто же нам позволит болтать столько времени, дорогой?! Да и где нам найти столько слов?! Клянусь аллахом, сколько я ни стараюсь - не могу найти ни одного словечка для собрания! Ничего не приходит в голову. О чем говорить?.. И так, без слов, все ясно, каждый о каждом все знает!.. Вот говорили вы - курсы для грамотности. Ничего из этих курсов не получилось. Живем-то как? Сегодня здесь, завтра - там! Мы ведь кочевники... Стал и учитель кочевать с нами, а что вышло?.. Ничего!.. Кто учится играть на зурне в шестьдесят - заиграет лишь на том свете!.. Верно ведь, сынок?.. Так дайте нам спокойно умереть, не мучайте!..

- Никто вас не мучает, дядя Гумбатали, живите себе!.. Сегодня будем говорить не о малограмотных. Успокойся, старик!.. Речь будет о другом.

- О чем же?.. Или секрет?..

Наконец Тарыверди удалось уговорить старика Гумбатали пойти на собрание. После этого он взобрался на следующую крышу и затеял с хозяином дома словесную перепалку. Немного погодя обернулся, окликнул инструктора:

- Эй, товарищ Меджид!.. Где ты?!

Ответа не последовало. Тарыверди спрыгнул с крыши и побежал домой. Новраста была одна, потрошила курицу.

- В чем дело? - спросила она. - Ты почему так запыхался, а, Тарыверди?

Он помедлил с ответом, сказал:

- Да ничего... Хочу воды напиться...

Налил из большого кувшина воды в чашку, поднес к губам и, не сделав ни глотка, поставил чашку на место.

- Ай, гыз, умираю с голоду. Ты почему так долго возишься? Поторопись. Умираю с голоду!..

- С голоду или от жажды? - поддела мужа Новраста, смекнувшая, что он попросту сторожит ее от Меджида.

- Послушай, жена, - сказал Тарыверди, - глупо отправлять такую жирную курицу в желудок этого инструктора. Он - обжора!.. Нам надо и самим покушать. Разложишь еду на три тарелки. А потроха оставь до утра. Когда он уберется, я изжарю их на шампуре. Шевелись побыстрее, жена, заклинаю тебя именем твоего брата Оруджгулу!..

Новраста сказала безразличным тоном:

- Утром придется зарезать еще одну курицу. Надо же проводить гостя. Как ты считаешь?

- Ни за что! Я вижу, ты готова зарезать целого верблюда для своего названого братца, будь он неладен!

Издали донесся голос инструктора Меджида:

- Эй, Тарыверди!.. Товарищ Тарыверди!.. Где ты?! Где же люди?! Куда ты исчез?!

Тарыверди побежал к воротам. Спустя пять минут его голос уже слышался в другом конце деревни:

- Ай, товарищ Меджид, люди с трудом собираются. Говорят, отложим собрание на завтра.

Намазгулу-киши крикнул с веранды своего дома:

- У меня все готово, товарищ инструктор, я жду!.. Только ведь есть поговорка: утро вечера мудренее. Имейте это в виду, дорогие мои.

Меджид отозвался:

- Нечего говорить прибаутками. Дело серьезное - собрание. Пусть сельчане собираются.

Намазгулу-киши в накинутой на плечи бурке вышел из ворот дома навстречу гостю:

- Здравствуй, здравствуй, дорогой товарищ Меджид! Добро пожаловать в нашу деревню! Садам, салам!..

- Приветствую тебя, старик, - небрежно ответил инструктор. - Как поживаешь? Как дела?..

- Клянусь аллахом, я на тебя в обиде! - сказал Намазгулу-киши. - Честное слово, обижен!..

- Не понимаю, за что?

- Как за что?.. Твой дом здесь, а ты остановился где-то на стороне. Слава аллаху, я пока еще не умер!

- Какая разница?.. Ты, Тарыверди - одна семья. Ты не вправе обижаться, старик.

- Верно, Новраста - это я, моя кровь. Однако гость Тарыверди - это гость Тарыверди, а не мой. Понял, сынок?

- Да наградит тебя аллах, старик! Не обижайся... - Меджид обернулся к Тарыверди. - Ну, где люди? Где наше собрание, Тарыверди?

- Собираю понемногу, организую.

Намазгулу-киши поинтересовался здоровьем, самочувствием гостя, затем спросил:

- О чем будет собрание, товарищ Меджид, если это не секрет? К добру ли?..

- Только к добру, старик. К дьяволу все недоброе! Будем обсуждать очень важное и нужное дело.

- Очень хорошо, очень хорошо, дорогой товарищ инструктор. А в чем все-таки дело?

- Хотим провести небольшое собраньице.

- О чем?

- О том, о чем будем говорить на нем.

Инструктор Меджид не хотел открываться Намазгулу-киши. Опасался, что старик начнет исподтишка мешать им, собрание не даст ожидаемых в райцентре результатов и поручение Мада-та не будет выполнено.

- У нас народ несознательный, товарищ инструктор райкома, - сказал вкрадчиво Намазгулу-киши. - Наши люди всегда на всех идут войной! Даже на собрании не могут взять себя в руки, угомониться... Сто раз я говорил, учил: не воюйте, не бранитесь, не ругайтесь, - нет, не понимают, все делают по-своему. Всякий раз отколют какой-нибудь номер... Начнешь их вразумлять: милые, дорогие, родные, послушайте старших, мы ведь имеем опыт, пожили на свете, знаем людей... Нет, не понимают... Смотришь, переругаются, перессорятся и разойдутся.

- Собрание нужно не мне, а вам, - объяснил Меджид. - Для вашей же пользы. Сами увидите - только соберитесь.

- Да разве наши понимают? Темнота!.. Глупый народ наши деревенские, товарищ Меджид, - уклончиво отвечал Намазгулу-киши.

- Я сделаю так, что ругани на собрании не будет, - пообещал Меджид. - Да и кто посмеет шуметь в вашем доме, а, Намазгулу-киши?!

- Может, и не будут шуметь, - согласился хитрый старик. - Постараемся не допустить войны. Только иногда они все равно воюют. Темный народ!

Он притворно вздохнул.

Меджид начал закуривать, сказал дипломатично:

- Люди всегда есть люди. Говорят: оставь покойника одного в комнате - и тот встанет и разорвет саван.

Однако бывалый Намазгулу-киши был не меньшим дипломатом. Решив показать свои острые рожки, отпарировал:

- Какие они покойники, эй?! Наши эзгиллийцы вполне живые люди! Еще какие живые!..

Старик чувствовал, что на собрании речь пойдет об организации колхоза, которого он до смерти боялся, и хотел заранее сбить спесь с этого самоуверенного представителя райкома.

- В этом году мы опять переселимся, товарищ Меджид, - сообщил он как бы между прочим.

- Куда?

- Куда всегда - вниз, на равнину, к теплу. Сам знаешь, товарищ инструктор...

- Напрасно... Зачем вам это?

- Чтобы жить, чтобы не умереть, товарищ Меджид. Или ты хочешь, чтобы мы здесь, в этих горах, где кончается царство аллаха, превратились в лед? Мы кочевники и всегда кочевали. То соберемся вот так, как сейчас, в одно место, то снимемся - и а дорогу, на равнину, туда, где есть хлеб и тепло.

- Нет, в этом году кочевать не будете, - отрезал Меджид. - Какой смысл? Травы, сена у вас много, хлеба, я видел, отличные... Лучше ваших мест нет на свете, старик.

Меджид ладонью выбил окурок из мундштука и сразу же начал вставлять в него новую папиросу.

Старик возразил:

- Ошибаешься, товарищ Меджид, зерна в этом году у нас не будет. Увидишь, колосья опять окажутся пустые... Это - горы, они всегда обманывают человека. Если мы зимой останемся в Эзгилли - все подохнем. Загнемся!

- Не загнетесь. Настоящий мужчина никогда не загнется! Настоящий мужчина не боится трудностей!

Меджид подошел вплотную к старику. Тот твердил, как попугай:

- Загнемся, загнемся... Уверяю тебя, товарищ инструктор райкома, все загнемся.

- А я говорю, не загнетесь!.. Иди, готовь место для собрания! - Меджид крепенько хлопнул по плечу Намазгулу-киши, желая продемонстрировать ему свою силу.

Старик направился к дому.

"Старый хитрый шакал! - думал Меджид. - Спрятался под кувшином с медом, под чашками с маслом и сыром. У, кулак! Тигр! Таишься по камышам, по лесам не схватить тебя за хвост... Погоди, буду жив - я выведу тебя на чистую воду, разоблачу! Не увидишь ты скоро Эзгилли как своих ушей! Ясно, это ты подбил дурака Тарыверди продать быков. Погоди же!.."

Вдруг он услышал рядом сладкий голосок Новрасты:

- О чем это вы разговаривали с моим отцом, ай, братец Меджид? Может, скажешь мне?..

Меджид сунул в рот мундштук, затянулся несколько раз, промямлил:

- Отец твой, он...

- Намазгулу-киши - мой отец, ты знаешь?

- Знаю, знаю...

- То-то!.. А знаешь, братец Меджид, как он уважает тебя?! О-о-о!.. Так уважает!..

- Знаю, еще бы... - покривил душой Меджид. - Твой отец уважительный человек, все это знают.

- Смотри, если с ним что будет - обижусь на тебя, братец Меджид. Хорошо?

Меджид ощутил на своей щеке теплое дыхание Новрасты, враз растаял:

- О чем ты толкуешь, сестрица?.. Да будут все наши дела жертвой твоих голубых глазок!

Из темноты, совсем близко, донесся голос запыхавшегося Тарыверди:

- Фу, кое-как объяснил им, втолковал... - говорил он на ходу. - Вот товарищ Меджид приказывает: ликвидируй неграмотность! Легко сказать... Попробуй ликвидируй!.. Какая грамотность может быть с этим бестолковым народом! Один бьет по гвоздю, другой - по подкове.

Новраста быстро отошла от Меджида к деревьям и растворилась в темноте ночи.

- Кто это был с вами, товарищ Меджид? - спросил подозрительно Тарыверди, вглядываясь во тьму, туда, куда только что ушла женщина.

- Никто, тебе показалось, - соврал инструктор.

- Странно, а я подумал... - Он не докончил, сказал про другое: - Да, собрание... Если оно состоится, будет очень хорошо.

- Почему же оно может не состояться? Что случилось, Тарыверди? Ну, говори, не тяни.

- У многих внезапно заболели желудки.

- Что, желудки?.. Какая ерунда! Тогда зови вашего фельдшера, пусть лечит, даст больным лекарство.

- Да разве фельдшер здесь поможет! Даже я не могу справиться с ними. Я знаю их болезни лучше фельдшера. Дядя Намазгулу говорит, что многие начнут задирать хвосты, бузить.

- Когда это он сказал?

- Только что. Я заглянул к нему. Он разостлал на веранде паласы, ковры. Говорит, надо действовать умно. Только, говорит, боюсь, вдруг что случится в моем доме - не хочу отвечать.

- А ты для чего здесь? Где комсомольцы?

- Двое поднялись на эйлаг, один ушел вниз, на равнину. Остается один Лятиф. Он говорить не может, робкий очень.

- Робким не место в комсомоле! - отрубил Меджид. - Робких надо гнать из комсомола!

- Я тоже так считаю, - согласился Тарызерди. - Но его все-таки приняли в комсомол.

Меджид начал не на шутку беспокоиться: "Это Эзгилли хуже той дыры Агачгаинлы. Если у меня и в этот раз здесь ничего не выйдет с колхозом - я опозорен перед районным активом. Деревня, как упрямая ослица, уперлась, стоит на одном месте, не хочет идти в колхоз. А виной всему тесть этого батрака, матерый волчище, кулак!.."

- Ай, братец Меджид!.. - пропела с веранды Новраста. - Пожалуй в дом, перекуси! Хоть немного поешь, ты ведь голоден. Тарыверди отозвался из темноты на голос жены:

- Сейчас, сейчас придем, подожди!

Подумал: "Вот действительно, как в поговорке: бедная коза о жизни своей печется, а мясник - о мясе ее... У меня от страха поджилки трясутся - сошло бы все хорошо, не было бы скандала, а она заладила: иди перекуси!.."

Новраста была настойчива, все звала:

- Иди же, ай, братец Меджид! Перекусить надо. Ведь ты был целый день в дороге - изголодался.

- Идем, идем, ай, гыз! Отвяжись! - рявкнул Тарыверди. - Чего пристала как смола.

Меджид, сложив руки рупором у рта, прокричал:

- Эй, люди, быстрее!.. Торопитесь!.. Все на собрание!.. Живей!.. Ждем вас, ждем!..

Крестьяне постепенно сходились к дому Намазгулу-киши. Победили человеческая натура и любопытство.

"Ага, Мамед идет, - думал Ахмед, - пойду и я..." А Мамед вышел из дому, увидев, что идет Самед: "Интересно, о чем они будут там говорить?.. Надо тоже пойти..."

Дом Намазгулу-киши, с длинной просторной верандой, стоял посреди огромного двора, в одном конце которого рос исполинский дуб, в другом - развесистая береза. Вдоль изгороди росли яблоневые, грушевые деревья, алыча, мушмула. Ни на одном из них плоды еще не созрели. Да это и не нужно было хозяевам: в лесах вокруг деревни было много фруктовых деревьев. Тридцать лет назад на месте этого двора тоже был лес. Намазгулу-киши, строя дом, выкорчевал деревья, оставив несколько от каждой породы: так, для себя, для красоты. Во многих дворах вообще не росло ни одного дерева, когда-то все были срублены. "Зачем нам деревья? - рассуждали люди. - Только солнце будут заслонять!" - В окрестных лесах тени было достаточно, она не была здесь в цене.

Двор и веранда Намазгулу-киши заполнились сельчанами. Дети, подростки залезли на деревья. Взрослые сердились на них, но ребята не обращали внимания на их окрики и воркотню; маленький народ прятался в ветвях деревьев, рассаживался на толстых сучьях, поглядывал вниз, ждал, что будет дальше. Крестьяне переговаривались:

- Школы-то нет... А то бы учились, были бы заняты, при деле, и польза была бы от учения... Всем было бы хорошо... А то живут, как дикие голуби...

- Какая у нас может быть школа? Мы ведь кочуем, вечно в бегах.

- Ей, этой школе, бедняжке, никогда не собрать нас вместе, в одну кучу. Только соберемся, только начнут говорить о создании школы, глядь - нас уже и след простыл: кочуем...

- Выходит, кочевать не надо?

- А что, разве умрем, если будем жить на одном месте, осядем? Смотрите сами: за последние два года мы не кочевали на равнину - и хлеб у нас свой появился, лучше стали жить... Да и правительству своему немного помогаем, кладем, как говорится, свой камень на его весы.

- Но неужели это правительство, огромное, как гора, не проживет, если не возьмет налога с крошечной деревеньки

Эзгилли?!

- Не забывай, дорогой, озеро из капель образуется. Ты не дашь, я не дам кто же тогда даст правительству?

- Если мы все удерем из списка, кто же будет кормить правительство?! Да и куда удирать?

- Будто других не останется, если ты удерешь из списка? Людей на свете много...

- Хорошо, а зачем нас позвали?

- Приехал инструктор Меджид. Опять, наверное, будет рассказывать, что происходит в мире.

- Не думаю. Сдается мне, о колхозе пойдет речь. Если бы о мировых событиях - это было бы ничего...

- Да брось ты! Какой может быть колхоз в Эзгилли?! Не верю я, не верю...

- Если о колхозе пойдет речь, тогда зачем мы приперлись сюда?! Выходит, сами, своими же ногами идем им в пасть.

- Пришли - это еще ничего не значит.

- А что, колхоз - разве плохо?

- Соберут нас всех вместе и уложат в одну постель, под одно одеяло. Каково?!

- Вместе - это хорошо. Один, говорят, в поле не воин... А разговоры про общую постель - болтовня, враки.

- Ничего у них не получится. Какой колхоз, какое одеяло, если у нас здесь всего две пары домишек?!

- А я что говорил?! Я что говорил?! Говорил, не надо оседать, мы кочевники, и деды наши были кочевниками. Нет, говорят, мы устали от кочевой жизни, надо осесть, жить круглый год на одном месте... Вот, пожалуйста!.. Теперь этот колхоз схватил нас за шиворот. Прощай, вольная жизнь!

Намазгулу-киши возвысил голос:

- Эй, ребята, перестаньте шуметь! Вы что раньше времени беситесь?! Вижу, каждый из вас готов грызться с кем придется. Разве что-нибудь произошло? Колхоз, говорите? Ну и что, если будет колхоз? Разве беда?! Разве светопреставление?! Куда это годится, на что похоже? Весь свет становится колхозом, а ты, не узнав, что и как, вскакиваешь средь бела дня и даешь деру подальше от колхоза. Хорошо это?! К чему скандалить и драться. Зачем поднимать заваруху?.. Успокойтесь, ребята! Потерпите, посмотрим, что нам скажут...

Его перебили:

- Перестань клеветать на нас, ай, дядя Намазгулу! Мы просто разговариваем между собой.

- Что значит - клеветать?! - вскипел хозяин дома. - Говорю, сначала подумайте хорошенько - потом уж болтайте. Послушайте вначале, что вам скажут. Нехорошо заранее скандалить. А если уж скандалить, шуметь - так не зря, из-за дела. Всему свое время. Зачем же скандалить заранее?.. Ты еще не знаешь, что варится в котле, - а уже кричишь - где ложка...

Меджид, отойдя в сторонку, в тень, наблюдал за происходящим, внимательно прислушивался к репликам и возгласам сельчан. Он думал, как ему повести разговор, чтобы не испугать эзгиллийцев. Важно было правильно понять настроение этих людей, его оттенки. Именно поэтому он не спешил начинать собрание.

Во двор, тяжело дыша, кашляя и сплевывая, вошел Худаверен-киши. Он жил внизу, на отшибе, и ему пришлось подниматься в гору. Спросил:

- Эй, ребята, где этот инструктор?

Со всех сторон посыпалось:

- А что случилось?

- Зачем тебе инструктор?

- В чем дело?

Кто-то из мальчишек, сидевших на деревьях, крикнул смешком:

- Старик к халве спешит - к себе на поминки!

Рядом с малолетним шутником на ветке случайно оказался внук Худаверена-киши. Он что было силы дал локтем в бок острослову:

- Пусть халву ест твой дед! Слышишь, твой дед?!

Взрослые зашумели на ребятишек:

- Эй, чертовы цыплята, слазьте с деревьев, кому говорят!.. Бегите домой спать!..

Ребята на ветках засвистели, загудели, защелкали, зачирикали по-птичьи.

Взрослые кричали:

- Слазьте, слазьте!..

- Не хулиганьте!..

- С такими сам аллах не справится!.. Сверху неслись возгласы:

- Откройте школу!..

- Хотим учиться в школе!..

- Школу!.. Школу!... - Хотим школу!.. Им отвечали снизу:

- Школа - не орехи, в карман не насыплете! Ребята орали:

- Сами знаем!.. Орехи у нас есть!.. Вы нам школу давайте!.. Школу!.. Школу!.. Хотим школу!..

Среди ребят началась словесная перепалка:

- А я не хочу школу!

- Дурак! А я вот выучусь - стану ученым-мирзой! Я- за школу!.. Да здравствует школа!..

- Сам дурак! Ученый-моченый...

- А ты навеки останешься чабаном!

- Ну и чем плохо?! Я буду чабаном и буду всю жизнь есть каймак, а ты станешь ученым-мирзой - и попадешь в тюрьму! Что, съел?

Однако подавляющее большинство было за школу, ребята кричали:

- Нет, нет, хотим школу!.. Хотим школу, хотим школу!.. Откройте нам школу!..

Как Меджид ни прятался в тени, от всевидящих глаз мальчишек ему не удалось укрыться.

- Ты слышишь, товарищ инструктор, мы хотим школу?! Дай нам школу!.. Открой школу!..

- Слышу, слышу! - отозвался Меджид и вышел на середину двора. - Откроем вам школу. Сельчане тотчас окружили его:

- Здравствуй, товарищ инструктор!

- Добро пожаловать, ай, товарищ!

Меджид тепло поздоровался:

- Да будет мой приезд к счастью каждого из вас! - Поднял голову вверх, к деревьям, спросил: - Эй, ребята, вы от кого требуете школу?!

Детвора закричала на разные голоса:

- От правительства, товарищ!..

- От правительства!.. От правительства!.. Меджид поднял руку, выжидая, когда наступит тишина, пообещал торжественно:

- Говорю от имени правительства, школа вам дается сегодня же, только надо, чтобы вы не кочевали! Звонкий детский голосок выкрикнул:

- А вы дайте нам передвижную школу! Мы будем кочевать - и школа с нами!

Эти слова были встречены хохотом и одобрительными репликами как детворы, так и взрослых:

- Верно, верно, дайте нам передвижную школу - на быках! Передвижную!..

- Какие вы кочевники?! - парировал Меджид. - Вы даже вовсе не кочевники! Кочевники кочуют все вместе, не разбредаются, как вы, в разные стороны. Какая тут может быть школа? Эдак на вас школ не напасешься.

Кто-то сказал:

- Верно, товарищ! Мы никак не можем договориться сами между собой. Только ссоримся.

- А почему? Из-за чего?

- Да вот некоторые, у кого громче голос, затевают бучу, ну и остальные за ними.

Расталкивая людей, к Меджиду подошел Намазгулу-киши, хмурый, озабоченный:

- Ты видишь, товарищ инструктор, какие в Эзгилли дети? Ни стыда у них нет, ни совести! Забрались на деревья и так разговаривают с тобой!.. Стыд!.. Что же взять с их родителей? Вот какой у нас народ в Эзгилли!..

Меджид улыбнулся:

- Нет, мне нравятся эзгиллийцы. Отличный народ. Боевой, горячий. Настоящие мужчины!..

Толпа одобрительно, радостно загудела, довольная похвалой "высокого" гостя.

Тарыверди, задрав голову вверх, спросил:

- Эй, ребята, все наши собрались?

С деревьев ответили хором:

- Все!.. Все здесь!.. Начинайте!..

- Сначала про школу!..

Инструктор Меджид поднялся на веранду. Сельчане последовали за ним, начали рассаживаться на паласах. Меджид отодвинул в сторону керосиновую лампу, стоявшую на деревянной тахте, чтобы не слепила глаз, дождался тишины, спросил:

- Кто здесь комсомольцы? Пусть выйдут!..

С паласа поднялся низкорослый, щупленький, бледнолицый юноша.

- Ты здоров?.. Как себя чувствуешь? - спросил Меджид. - Говорили, ты болеешь.

Юноша вежливо поклонился:

- Не беспокойтесь, я здоров. Болел немного, но сейчас уже поправляюсь.

- Принеси бумагу, чернила и ручку, - попросил Меджид. Юноша молча удалился. Не прошло и пяти минут, вернулся, неся в руках все, что у него требовали.

- Где ты учишься? - поинтересовался Меджид.

- В техникуме.

- В каком?

- В педагогическом.

- Вот, значит, и из Эзгилли выходят люди! - с пафосом сказал Меджид. Когда же ты окончишь и спустишь с деревьев этих ребят?

- Я только перешел на второй курс... - ответил юноша.

- Тебя звать Лятиф?

- Да

- Знаю...

Намзгулу-киши подмигнул Тарыверди. Тот быстро подошел к тахте, встал рядом с инструктором. Меджид скользнул взглядом по лицам людей, спросил:

- Ну, так все собрались? Ему ответили:

- Все, товарищ!..

- Начинайте, начинайте!..

Ребята на деревьях опять зашумели:

- Начинайте со школы!..

- Эй, воробьи, помолчите! - прикрикнул на них Намазгулу-киши. - Не чирикайте!

Меджид бросил суровый взгляд на хозяина дома. Новраста, стоявшая у столба веранды, привалясь к нему плечом, улыбнулась. В свете лампы ярко блеснула полоска ее зубов.

- Отчего это братец Меджид нападает сегодня на моего бедного отца? пропела она сладкозвучно. Черные усы Меджида шевельнулись:

- Товарищи, нашему собранию нужен председатель! Какие будут предложения?

Намазгулу-киши поднял руку:

- Председатель есть! - Он обвел глазами ряды сидевших на

веранде мужчин, глянул в сторону, где возле Новрасты, прикрыв рты яшмаками, кучкой сидели женщины, повторил: Председатель у нас уже есть!

- Кто же он, дядя Намазгулу?

- Наш товарищ Меджид! Всегда - товарищ Меджид!.. Кто у нас еще есть? Кто нам может его заменить? Кто согласен, пусть поднимет руку.

Намазгулу-киши зааплодировал, никто не стал возражать.

Меджид покачал головой:

- Я не могу быть председателем. Выберите другого. А за доверие спасибо!

Намазгулу-киши опять поднял руку, сказал твердо:

- Мы не желаем другого! Хотим товарища Меджида. Так или нет, эй, люди?..

Ребятишки на деревьях закричали:

- Так!.. Так!..

Волей-неволей Меджиду пришлось приступить к обязанностям председателя собрания.

- Хорошо, - сказал он, - теперь нам нужен секретарь собрания. Давайте выбирать. Кто-то предложил:

- Пусть секретарем будет товарищ Семинария! Эта должность как раз для него.

- Это еще кто? - удивился Меджид. Он думал, что всех знает по имени в этой деревне. Ему объяснили:

- Семинария - прозвище Лятифа, нашего комсомольца. Он ведь ученик техникума.

Другие закричали:

- Нет, секретарь - Тарыверди! Тарыверди!..

- Нет, Лятиф!

- Тарыверди!

- Лятиф!.. Семинария!.. Семинария!..

- Товарищи, позвольте поставить вопрос на голосование! - громко предложил Меджид.

- Эй, люди, не беситесь! - прикрикнул на сельчан хозяин дома. - Не воюйте!..

- Дядя Намазгулу, сиди спокойно! - одернул его Меджид и невольно бросил взгляд в сторону Новрасты.

- Да разве тут усидишь спокойно?.. - ворчал хозяин дома. - Или ты не видишь, что делается, эй, товарищ Меджид?! Уже сейчас не слышно, кто что говорит... Эй, там, на деревьях!.. Эй, детвора!.. Тихо!.. Эй, люди!.. Эй, женщины!.. Эй, дети!.. Успокойтесь, замолчите!.. Ради аллаха, ради пророка Мухаммеда, ради святого имама Али, помолчите!.. Эй, дорогие, хоть бы сейчас не скандалили, здесь!..

Меджид вперил в Намазгулу-киши гневный взгляд. Тот ответил ему точно таким же ненавистным взглядом. От Новрасты не укрылось это.

- Братец Меджид, пусть будет так, как ты хочешь! - сказала она певуче. Ты здесь и гость, и хозяин!..

Тарыверди окрысился на жену:

- Эй, не лезь, ай, гыз, не болтай лишнего! Сиди спокойно и молчи! А не то...

Ребятишки на деревьях решили выдвинуть свою кандидатуру, закричали дружно:

- Новрасту!.. Новрасту!.. Она умеет читать и писать!.. Новраста секретарь!.. Хотим Новрасту!..

Старый Худаверен-киши, сидевший впереди, недовольно передернул плечами, поморщился:

- Не впутывайте женщин! У нас здесь серьезное дело!.. Что они понимают в мужских делах?! Не впутывайте женщин!..

С деревьев последовало другое предложение:

- Секретарь - Лятиф!.. Секретарь - учитель Лятиф!.. Семинария-Лятиф!.. Семинария-Лятиф!..

- Лятиф молодец!.. Он нас учит!..

Меджид поставил вопрос на голосование:

- Кто за то, чтобы секретарем собрания был Тарыверди, пусть поднимет руку! То есть Тарыверди будет у нас за писаря.

- Я не согласен, товарищ!

- Почему, дядя Худаверен?

- Потому что Тарыверди не в ладах с правдой.

На веранде раздался смех:

- Да он и писать не умеет!

- Писать - совсем другое дело, - сказал старик Худаверен. - Я говорю не об этом... Меджид повторил:

- Хорошо... Кто хочет, чтобы Тарыверди был секретарем собрания, а Лятиф помогал бы ему, пусть поднимет руку.

Сельчане медленно, с осторожностью подняли руки. Опустили.

- Кто против?

Поднялось несколько рук. Меджид подсчитал:

- Пять. Значит, вы против?

- Да, - сказал один, - не хотим Тарыверди.

Намазгулу-киши заерзал на месте, заворчал:

- Не нравится им батрак... Не нравится им, что говорит советская власть...