Саддам Хусейн

Глава пятая. Престол уж близок…

— Определенно многого можно было бы достигнуть быстрее, ели бы я стал президентом республики на пять лет раньше, — сказал Хусейн вскоре после вступления в должность президента. — В этом был убежден и президент Бакр. Но я ему возражал, потому что не хотел, чтобы он оставил пост президента.

Саддам не был готов принять высший пост в 1974 году, хотя, возможно, он и думал, что этот шаг был бы на пользу национальным интересам Ирана. По его словам, такое поведение диктовалось благородными идеалами.

— Если бы я не вел себя, как подобает, что бы я сказал народу? — эмоционально восклицал он. — Я попал в то же положение, что и многие революционеры в мире, в том числе и в арабском. Но если даже тот, кто лучше, занимает место своего друга и ждет почестей, это аморально. Я отнюдь не таков.

Но в политической карьере Саддама мало что соответствовало его заверениям в собственном благородстве. В 1979 году он, в конце концов, вынудил своего начальника уйти в «отставку» якобы по причине нездоровья — слова Хусейна говорят о том, что в середине 1970-х годов он все еще не хотел устранять президента Бакра. За его, казалось бы, почтительной сдержанностью скрывались практические и обдуманные соображения исключительно осторожного человека, который рискнул бы заменить президента, только если бы был уверен в успехе.

На первый взгляд, уже в 1975 году положение Саддама было подходящим, чтобы претендовать на президентство. Он эффективно избавился от всех возможных претендентов на лидерство, укрепил свою власть над военными и использовал аппарат безопасности как свою собственную вотчину. Его влияние сказывалось на любом важном внутреннем или внешнем политическом решении. Именно он разработал план нефтяной национализации, казалось, это он решил курдскую проблему, подавив восстание Барзани; именно он стоял за «Договором о дружбе и сотрудничестве» с Советским Союзом и отразил давление Ирана на режим Баас, пусть и непомерно дорогой ценой Алжирского соглашения. Все знали, что Саддам был «сильным человеком Багдада» и что Бакр постепенно отходит на второй план, становясь не более чем номинальной фигурой. Разделение обязанностей между ними было простым и понятным: Хусейн определял политику, а Бакр санкционировал ее благодаря своему официальному положению и национальному престижу. Голос принадлежал Бакру, руки — Саддаму.

Позже, уже в президентском дворце, Саддам вспоминал о характере своих отношений с Бакром в этот период:

— Могло показаться, что в момент кризиса я вел себя как глава государства, но я никогда не превращал это «чрезвычайное положение» в постоянное. Когда кризис проходил, я снова становился вице-президентом Совета Революционного Командования… Я почтительно возвращался на свое место.

Он возвращался на свое место, но только для проформы. На публике Бакр был главой государства. Он являлся президентом, председателем Совета Революционного Командования и Регионального управления партии, премьер-министром, министром обороны и главнокомандующим. Наедине, однако, Саддам не колеблясь, указывал своему начальнику, кто «заказывает музыку». Он настаивал, чтобы его называли «господин заместитель», он единственный имел такой титул и очень следил за соблюдением церемоний. Он полностью понимал важность символического соблюдения статуса и его эффект.

— Кое-кто находил странным, — откровенничал он в 1979 году, — что когда президент Бакр звонил мне по телефону и просил меня войти в его кабинет, я отказывался это делать, пока меня не объявлял адъютант. Я придаю значение этому кодексу поведения, и это не говорит о моей слабости: это источник силы.

У Саддама были причины, чтобы оставаться в тени. Для него Бакр все еще был абсолютно необходим. Тогда как президент не был достаточно хитрым или могущественным, чтобы заставить целеустремленного Саддама свернуть с его пути вперед, Бакр, с его безупречным революционным прошлым, гарантировал своему заместителю респектабельность и престиж, которых у самого Саддама не было. Это был мощный щит, за которым Саддам мог отбросить страхи о возможных соперниках и осуществлять свою политику практически бесконтрольно. Если нужно было делиться блестящими успехами, то все знали, кто был «сильным человеком в Багдаде». Если же что-нибудь шло не так, всегда можно было обвинить высшее руководство.

Надежно защищенный этим удобным прикрытием, Хусейн мог обдумывать и проводить в жизнь свою долгосрочную стратегию. Само собой разумеется, первым пунктом его повестки дня было дальнейшее укрепление его позиции в партии и в вооруженных силах. В январе 1977 года к Региональному управлению присоединились десять новых членов, принеся Саддаму надежное большинство в 14 сторонников из 21 члена. Через семь месяцев все члены Регионального управления вошли в Совет Революционного Командования, значительно укрепив власть Саддама внутри основного управляющего органа страны. В процессе этих изменений Саддаму удалось устранить еще одного мощного врага — доктора Из-зата Мустафу.

Доверенное лицо президента Бакра, Мустафа вошел в СРК в ноябре 1969 года и занимал несколько постов в кабинете, последним из которых был пост министра местного управления. Официальным предлогом для его устранения, которое произошло вместе с устранением другого соперника — члена Регионального управления Фулайиха Хасана аль-Джасима, была «неспособность справиться с обязанностями члена Совета Революционного Командования и пренебрежение своими партийными обязанностями». Их обоих обвинили в слишком мягком отношении к участникам ожесточенных шиитских демонстраций в начале того года, но обвинение было просто предлогом. Трибунал, в котором они заседали, приговорил 8 шиитских руководителей к смерти и 15 других к пожизненному заключению — вряд ли этот приговор можно назвать мягким. Более того, вскоре после суда Региональное управление подтвердило, что приговоры отражали линию партии, которая намерена приговаривать к смертной казни только зачинщиков беспорядков. Кроме того, в дипломатических кругах Багдада все знали, что Мустафа и аль-Джасем вообще возражали против организации суда, и что их назначили судьями по замыслу Саддама, чтобы потом дискредитировать. Сделав это, Саддам не только устранил двух личных противников с политической сцены, но и лишил Бакра двух верных защитников, таким образом еще больше изолировав президента и проложив себе дорогу к президентству. Как и прежние впавшие в немилость конкуренты Саддама, Мустафа был убит приблизительно через три года. Просто лишить соперников власти Саддаму было недостаточно. Помня о том, что Касем и Ареф проявляли мягкость и не уничтожали противников, а последние потом одерживали верх, Саддам не хотел повторять эту ошибку.

Помимо укрепления своего контроля над государственным механизмом, Саддам пытался уменьшить свою зависимость от Бакра, который в качестве президента и министра обороны связывал его с вооруженными силами. Чтобы склонить на свою сторону офицерский корпус, Саддам пытался убедить их, что и он, а не только президент, был одним из них, из военных. Хотя он никогда не служил в армии, Саддам добился присвоения ему звания генерал-лейтенанта, что было эквивалентно начальнику штаба. Более того, чтобы сделать военных послушнее, Саддам устроил родственников и членов своего тикритского клана на ключевые военные посты. Самым заметным было продвижение его любимого кузена, полковника Аднана Хейраллаха Тульфаха, на должность министра обороны в октябре 1977 года, которую до этого занимал президент. Это назначение было важной вехой на пути Саддама к президентству. На символическом уровне это было лишение Бакра первой исполнительной функции; то, что Аднан был зятем президента, могло способствовать готовности президента освободить этот влиятельный пост. Практически замена Бакра Аднаном ставила вооруженные силы под прямой контроль Хусейна. Действительно, уже летом 1978 года Аднан начал свою первую «чистку»: десятки офицеров были уволены, включая командующего воздушными силами и нескольких дивизионных командиров, а приблизительно 60 военных были казнены. В июле 1978 года СРК ввел в действие декрет, объявляющий небаасистскую партийную деятельность незаконной, а для членов вооруженных сил — наказуемой смертью. Укрепив таким образом свою власть над военными, Саддам запустил честолюбивую программу наращивания военной мощи, которую он финансировал из растущих нефтяных доходов Ирака. Такой шаг напрашивался довольно давно, он должен был уравновесить мощную и грозную военную экспансию Ирана, которая продолжалась с 1975 года. И все же, пока Саддам не был совершенно уверен, что армия ему верна, он воздерживался от удовлетворения насущных потребностей Ирака. И только после назначения Аднана он почувствовал достаточную уверенность, чтобы двигаться в этом направлении. Поэтому, начиная с конца 1977 и до середины 1979 года иракские вооруженные силы получили самое современное советское оружие, ранее им недоступное, включая 450 танков Т-72, десятки самоходных пушек диаметром 122 и 152 мм, бомбардировщики Ту-22, вертолеты Ми-24 и транспортные самолеты Ил-76. Иракские воздушные силы претерпели широкую модернизацию. Во Франции были заказаны сорок истребителей «Мираж» Ф-1, а иракские противотанковые силы получили значительное подкрепление после покупки 60 вертолетов «Газель».

Педантичная подготовка Хусейна к его решающему рывку в президентское кресло вышла далеко за рамки постепенного подчинения Баас и военных своей воле. Он давно уже пришел к выводу, что даже самая недемократическая форма правления требует существенной народной поддержки, что бы под этим ни подразумевалось. Он понимал, что режим, правящий на концах штыков, обречен на сомнительное существование и неожиданный конец. Чтобы обеспечить абсолютную преданность масс неизбранным лидерам, нужно было построить тоталитарную систему, которая внушила бы всем соответствующие идеи и проникла бы во все сферы их повседневной жизни. Британскому журналисту, приехавшему в Багдад, его правительственный переводчик сказал, что «единоутробный брат Саддама и глава секретной службы, Барзан аль-Тикрити, попросил его достать книги о нацистской Германии. Он думал, что Саддама самого интересовала эта тема, но не в связи с расизмом и антисемитизмом… а как пример успешной государственной организации общества для достижения общенациональных целей».

Неразрывным компонентом такой радикальной реорганизации было полное подчинение экономики потребностям правящей элиты. «Государство — это я, — почти либеральная формула по сравнению с реальностями сталинского тоталитарного режима, — писал Лев Троцкий о человеке, который его изгнал и, в конце концов, убил. — Людовик XIV идентифицировал себя только с государством. Римские папы идентифицировали себя и с государством, и с церковью. Тоталитарное государство превосходит цезарей и папство, ибо оно включает также и всю экономику страны. Сталин мог по справедливости сказать, в отличие от Короля-солнца: „Общество — это я“».

Хотя Сталин и был одним из главных политических образцов для Саддама, ему не надо было заходить так далеко, чтобы оценить важность контроля за экономикой в политических целях. Такое понятие глубоко встроено в политическую культуру Ближнего Востока и не ограничивается баасистским мышлением. Далеко идущие экономические реформы египетского правителя XIX в. Мухаммеда Али, например, были главным образом направлены на укрепление его режима и создание инфраструктуры, которая позволила бы ему начать внешнюю экспансию. Для отца-основателя современной Турции Мустафы Кемаля (Ататюрка) государственный контроль над экономикой был средством уподобления турецкого общества Западу. Для Саддама Хусейна экономика была эффективным орудием сплочения народа вокруг режима и укрепления своей собственной политической позиции. Для Саддама и его партии социализм был не идейным направлением, а просто лозунгом для завоевания поддержки масс. Неудивительно, что «писания» Баас не дают ясного представления о социализме, предпочитая вместо этого направлять свою энергию на главный догмат баасистов: единство арабской нации. Намеренно оставляя неопределенными задачи социализма, партия Баас могла приспосабливать свою экономическую политику к потребностям момента, чтобы обеспечить экономическое благосостояние народа. Ибо что могло лучше пробудить народную благодарность, чем кардинальное улучшение социальных и экономических условий?

К счастью для Саддама, его популистское представление о социализме развивалось на фоне невиданного экономического процветания. Национализация иракской нефтяной промышленности и огромный рост доходов от нефти в 1970-х гг. привели к накоплению гигантского богатства при баасистском режиме. В 1968 году иракские доходы от нефти составляли приблизительно 476 миллионов долларов. К 1980 они достигли 26 миллиардов. Это, в свою очередь, дало возможность Хусейну начать широкомасштабную программу экономического развития, которая превратила бы Ирак в социалистическое государство в его собственной модификации, соответствующей целям Баас. Часть нового богатства перераспределялась непосредственно или в форме снижения налогов и повышения заработной платы, или через субсидии на основные продукты питания. Более того, у высших классов экспроприировали землю без компенсации и раздали крестьянам; впечатляющие проекты были запущены в области жилищного строительства, здравоохранения и образования.

Некоторые из социальных проектов Саддама были явно прогрессивными. Было сделано много инвестиций в образование, включая массовую кампанию по ликвидации неграмотности. Бесплатное образование — от детского садика до университета — было введено официальном законом, при этом создавался особый координационный орган для ликвидации неграмотности среди взрослого населения. Были приняты законы об обязательном образовании для неграмотных, предусматривающие суровые наказания, включая тюремное заключение для тех, кто не посещает занятия. Был сделан сильный акцент на эмансипацию женщин, включая законодательство, гарантирующее равную оплату и запрещающее дискриминацию на работе на основе пола. Кодекс законов о семье, называемый Кодексом статуса личности, был также пересмотрен, затрудняя многоженство и давая женщинам свободу выбора в замужестве и разводе. Женщинам разрешили служить в армии и в партийной милиции (Народной армии).

Тем не менее, секуляризация и модернизация Ирака не были безболезненным или, тем более, успешным процессом. Во-первых, осуществление баасистского социализма сопровождалось теми же хроническими проблемами, что и при советском и восточноевропейском социализме: неэффективность, излишние расходы, плохое управление и коррупция. Поэтому беспрецедентное увеличение финансовых ресурсов не сгладило социального неравенства. В основном оно осталось неизменным со времен монархии: доля беднейших пяти процентов семей в валовом национальном доходе составляла 0,6 процента, в то время как верхние 5 процентов получали 22,9 процента. Экономический контраст между сельскими и городскими районами даже увеличился. Согласно различным оценкам, в 1978 году более четырех миллионов человек все еще жили в мазанках, а приблизительно 250 000 — в шатрах. Предполагаемая земельная реформа проходила неровно, и сельское хозяйство, которое в прошлом не только кормило население Ирака, но и экспортировало свои продукты, стремительно приходило в упадок и привело к зависимости Ирака от импорта продовольствия.

Быстрая урбанизация привела к серьезным социальным и экономическим неурядицам. На окраинах городов возникал новый лишенный прав класс, недовольный и раздраженный своей бедностью. Это положение было особенно тревожным в Мадинат-эль-Тавре, преимущественно шиитском поселении недалеко от Багдада, который стремительно рос и достиг населения почти в два миллиона.

Стараясь справиться с недостатками социалистической экономики, Хусейн решил поощрить развитие частного сектора. К середине 1970-х годов он всячески стимулировал предпринимателей и все больше привлекал частные компании, местные и зарубежные, к государственным программам развития. Такое отклонение от централизованной социалистической экономики, разумеется, не было необычным в 1970-х гг. Все большее количество арабских режимов, не отпуская рычагов экономической власти, пыталось ввести какую-то толику либерализации в свои строго контролируемые экономические системы. Основательно порвав с централизованным социализмом своего предшественника, президент Анвар Садат вступил на путь экономической открытости, допустив приток внутреннего и иностранного капитала в египетскую экономику. Даже заклятый враг Саддама в Дамаске, президент Хафез Асад, не проводил догматическую экономическую политику, но пытался внедрить некоторые элементы свободного рынка в контролируемый государством сирийский социализм. Все же, тогда как у Садата политика была в целом мотивирована экономически (благодаря гораздо менее авторитарному характеру египетской политической системы), основная причина политики умеренной либерализации у Саддама была столь же политической, сколь и экономической: создание нового социального класса «национальной буржуазии», чьи экономические интересы выходили за узкие рамки и которая была верна человеку, сделавшему возможным ее возникновение — Саддаму Хусейну.

Поскольку Саддам постоянно обещал иракскому народу «не отклоняться от тропы социализма ни сейчас, ни в будущем», он понимал необходимость дать разумное объяснение своим экономическим нововведениям и прагматизму. «Арабский социализм, — утверждал он, — труднее и сложнее, чем обычный капитализм и коммунизм. Капитализм защищает полную свободу, не принимая во внимание того, что должны быть исключения, а стало быть, проявляет безразличие к порче, которая может быть нанесена обществу. Что касается коммунизма, он утверждает, что не может быть частной собственности. Таким образом, он выбирает временный и легкий путь. Что касается нас, у нас есть социалистический сектор и частный сектор… Наш выбор более сложный, потому что легкое решение не всегда правильное».

А как насчет социально-экономических несправедливостей, присущих частному сектору? Здесь у Хусейна та же направленность: «Социализм не означает равного распределения богатства между нищими бедняками и богатыми эксплуататорами; это было бы слишком жестким решением. Социализм — это средство поднять и увеличить производительность труда».

Эмансипация женщин в Ираке является ярким примером довольно эклектичной и поверхностной приверженности Саддама баасистской социалистической доктрине. «Не может быть настоящей радикальной перемены в арабском обществе к единству, свободе и социализму, пока женщины остаются низшими существами и неравными партнерами», — говорилось в Политическом отчете Восьмого съезда партии Баас. Хотя при Хусейне были предприняты некоторые важные шаги в этом направлении, они далеко не соответствовали далеко идущим целям Баас. Впрочем, власть патриархальной семьи над иракской женщиной ослабела («превосходство мужчин в духе исламского закона господствовало в тех областях, которые наиболее непосредственно влияли на женщину как личность — многоженства, развода и наследства»), однако баасистские меры были «гораздо менее радикальны, чем, например, Тунисский кодекс или семейные реформы шаха, не говоря уже о радикальном разрыве Ататюрка с исламским семейным правом в 1926 году».

Вовлечение женщин в трудовую деятельность или их социальная мобилизация тоже не противоречили традиционным исламским ценностям. Саддаму не следовало опасаться ответного удара со стороны исламских фундаменталистов в Ираке в ответ на его показное освобождение иракских женщин. Революционный режим в Тегеране — воплощение исламского фундаментализма — использовал массы женщин в парандже «не только против шаха, но и как противовес более ранним феминистским демонстрациям против указа Хомейни о парандже». В Ираке же ослабление патриархальных основ общества было мотивировано не столько искренней заботой о положении иракской женщины, сколько желанием заменить партией, и тем самым ее лидером, семью как главный источник общественной устойчивости. Как сказал сам Саддам:

— Единство семьи должно быть согласовано с основными принципами политики и традиций революции при построении нового общества. Когда возникает противоречие между единством семьи и этими новыми принципами, оно должно решаться в пользу последних.

При таком целенаправленном понимании эмансипации иракской женщины Саддам, не колеблясь, замедлял этот процесс, когда ему это было нужно.

— Нет оснований, — говорил он на партийном семинаре в 1976 году, — осуществлять поспешные меры, если они вызовут у части нашего народа, которая до сих пор нас поддерживала, враждебное отношение к Революции.

Еще через десять лет Саддам предпримет решительный шаг и лишит идеологическую приверженность Баас к эмансипации женщин какого-либо реального содержания. Обеспокоенный, с одной стороны, падением коммунистических диктатур в Восточной Европе, а с другой, — распространением общественного недовольства после того, как режиму не удалось выправить экономическое положение после окончания ирано-иракской войны, он искал поддержки мусульманских масс, чтобы повернуть вспять десятилетнюю политику и восстановить благоговейный, а на самом деле — средневековый патриархальный контроль над иракской женщиной. 18 февраля 1990 года СРК издал особый декрет, оговаривающий, что «любой житель Ирака, который на основании супружеской измены намеренно убьет свою мать, дочь, сестру, тетку с отцовской или материнской стороны, племянницу с отцовской или материнской стороны, двоюродную сестру с отцовской или материнской стороны, не должен подвергаться судебному преследованию».

Самая яркая иллюстрация готовности Хусейна приспособить свои взгляды и стратегию к утилитарным соображениям — это, наверное, его нефтяная и торговая политика. Тогда как национализация нефти, несмотря на ее краткосрочные экономические неудачи, создала Саддаму репутацию последовательного националиста, который освободил экономику страны от «иностранной оккупации», он все же поддерживал тесные торговые связи именно с этими «оккупационными силами». «Национализированная нефть не должна продаваться тем сторонам, чья доля была национализирована», — горячо заявлял он. И тем не менее, летом 1972 года он нанес официальный визит в Париж, единственную западную столицу, в которой он был и до этого, и согласился продать Франции почти четверть нефти, произведенной «Иракской компанией по операциям с нефтью», новой национализированной иракской нефтяной компанией. Очень скоро Саддам радушно принимал эмиссаров, приезжавших в Багдад из Европы, Японии, Индии и Латинской Америки, чтобы заключить выгодные сделки.

Нефтяной политикой Хусейна двигала жажда максимальных экономических и, следовательно, политических выгод. Вслед за войной Судного Дня в октябре 1973 года, когда нефть впервые была использована как политическое оружие против Запада при помощи бешеного повышения цен на нефть и бойкота определенных стран, Саддам сотрудничал с братскими арабскими производителями нефти только в той мере, в какой их политика служила экономическим потребностям Ирака. Он не делал усилий, чтобы помешать иракской нефти попасть в бойкотируемые страны, отказывался понижать свою производственную квоту и таким образом снижал цену, когда кризис достиг своей высшей точки и высокие цены оправдали свою политическую полезность для арабского дела. Подобным же образом, хотя экономические связи с Францией были представлены как награда за «правильную» французскую политику во время Шестидневной войны (когда Париж воздержался от поставок оружия Израилю, несмотря на ранее подписанные соглашения), Франция фактически предложила Саддаму столь необходимый доход и доступ к весьма желанной французской технологии.

В этом-то и заключалась главная привлекательность Запада для Саддама. В начале 1970-х годов Советский Союз был основным партнером Багдада, как в гражданской, так и в военной сфере. С увеличением доходов от нефти Саддам постепенно пришел к выводу, что по экономическим соображениям Москва уже не была нужна Багдаду. Советский Союз заметно уступал Западу в каждой из экономических областей, которые были важны для Саддама — как помощник его программам развития, как покупатель иракской нефти и как поставщик современной технологии. Основой экономических сделок Ирака была прибыль, и если это означало расширение контактов с более богатым Западом в ущерб Москве, пусть так и будет. Поэтому во второй половине 1970-х годов. Советам пришлось с тревогой следить за развитием интенсивных торговых отношений Ирака с Японией, Западной Германией и даже с Соединенными Штатами, а экономические сделки Багдада с коммунистическим блоком снизились всего до 5 процентов от его общей торговли.

Такой же тревожной с точки зрения Москвы была растущая решимость Саддама разнообразить источники вооружения Ирака, чтобы избежать пагубной зависимости от Советского Союза.

— Мне все равно, откуда поступает мое оружие, — сказал Саддам потрясенному советскому министру иностранных дел Андрею Громыко, который запротестовал против возросшего интереса Ирака к западным вооружениям, — важно то, что это оружие послужит моим целям.

И действительно, к концу 1970-х годов он установил торговые связи с Италией, Западной Германией, Бельгией, Испанией, Югославией и Бразилией. Хотя основная часть вооружений все еще поступала от Советского Союза, его доля во всех багдадских приобретениях упала с 95 процентов в 1972 году приблизительно до 63 процентов в 1979 году.

В основном от саддамовской «политики разнообразия» выиграла Франция, которая с середины 1970-х гг. ухитрилась стать вторым после Советского Союза поставщиком оружия. Поставки оружия из Франции можно проследить с 1968 года, когда Ирак проявил интерес к самолетам «Мираж-III».

Впрочем, это кончилось ничем, и в этом отношении не было никакого прогресса до второй половины 1970-х годов. Летом 1977 года Ирак подписал свою первую сделку с Францией о поставках истребителей «Мираж-Ф-I», а годом позже последовали дальнейшие соглашения относительно продажи атакующих вертолетов «Алуетт», ракет «земля-воздух» «Кроталь-I» и электронного оборудования.

До Алжирского соглашения с Ираном эта политика расширения военного ассортимента была непонятной. Разнообразие оружия приводит к осложнениям даже в передовых, современных армиях, действующих в мирных условиях. Египту понадобилось не меньше десяти лет, чтобы удовлетворительно завершить с помощью Запада перевооружение своих войск. Саддам даже и не думал о серьезном перевооружении, пока иракская армия не увязла в изматывающем конфликте в Курдистане. Отчаянная потребность Саддама в советской военной поддержке и в политическом содействии при его конфронтации с курдами и Ираном не оставляла ему места для маневров против своего более крупного союзника. Кроме того, политическое положение Саддама не было достаточно прочным, чтобы позволить ему установить тесные связи с «империалистическим» Западом. Озабоченный этим, он вел свои переговоры с Западом в обстановке строгой секретности. В конце 1970 года Саддам запретил государственным средствам массовой информации публиковать какие-либо подробности иракских торговых сделок за исключением лаконичных объявлений о заключении контрактов «с одной из иностранных компаний». Сообщение в иракских источниках о торговле нефтью с Западом стало преступлением, караемым высшей мерой наказания.

Раскрытие подробностей о нефтяных сделках с Западом было не единственным «преступлением», наказуемым смертью. Столь же опасно было членство в коммунистической партии в конце 70-х годов. В начале 1979 года один из иностранных гостей Саддама Хусейна с ужасом узнал, что его хозяин лично застрелил двух коммунистических министров в своем кабинете. Как сказал некто из свиты Саддама, эти двое были приглашены в кабинет заместителя председателя, чтобы обсудить их возможное повышение. Пока они, ничего не подозревая, сидели в кабинете Саддама и пили кофе, Хусейн неожиданно вытащил пистолет и прикончил их обоих. Весь кабинет был в крови до такой степени, что пришлось менять ковры.

В отличие от других рассказов о склонности Саддама лично казнить крупных диссидентов, этот рассказ легко опровергнуть: оба коммунистических министра в кабинете после 1974 года — Муккарам Талабани и Амир Абдалла — были изгнаны, но не казнены. Следовательно, вопрос состоит в том, почему человек, принадлежавший к внутреннему кругу Саддама, очень умный и высокообразованный, измыслил историю, которая могла бы повредить его хозяину и дорого обойтись ему самому? Очевидно, он был горд предполагаемым поступком Саддама и хотел сообщить другим о беспощадности своего шефа.

— Коммунисты заслуживают такой участи, — сказал он, — это возмездие за их зверства против иракского народа в конце 50-х годов.

Самым правдоподобным объяснением кажется то, что распространение таких историй — обычная практика в узком кругу Саддама, оно всегда считалось полезным средством для возвеличивания могущественного образа их хозяина, дабы оберегать его от возможных заговорщиков.

Этот эпизод, при всей своей сомнительности, символизировал конец эры взаимоотношений Хусейна с ИКП и отражал нарастание его нетерпимости к любой оппозиции по мере роста его абсолютной власти. С точки зрения Саддама, коммунисты всегда были крупным препятствием к превращению Ирака в истинно однопартийное государство. Он готов был терпеть тягостное сосуществование с ними в начале 70-х гг. только потому, что отчаянно нуждался в передышке на внутреннем фронте и в сближении с Советским Союзом. И, как он рассказал в марте 1975 года алжирскому президенту Хуари Бумедьену и иранскому шаху, он повернулся к Москве только из-за международной изоляции Ирака и давления, оказываемого на него Ираном. Когда эти причины были устранены, и Советский Союз, и коммунисты стали ненужными.

Коммунисты, со своей стороны, очевидно, верили, что, присоединившись к Национальному патриотическому фронту (основанному в июле 1973 года, чтобы придать режиму видимость демократии) в то время, когда Баас становилась все более зависимой от Советского Союза, они получали настоящую возможность укрепить свое положение. И на короткое время действительно показалось, что они могут возобновить свою нормальную политическую деятельность: они получили большую свободу слова и могли открыто укрепить свои низовые организации. Однако они быстро поняли, что не участвуют в принятии решений и подвергаются закулисным преследованиям со стороны Саддама. Их разочарование усилилось после заключения Алжирского соглашения. Имея традиционно надежную силовую базу в Курдистане, коммунисты пришли в ужас от зверского подавления курдов после того, как тех предал иранский шах. Одинаково тревожным было и то, что, когда внутренние и внешние трудности Саддама отступили и власть его усилилась, интенсифицировалось преследование коммунистов. К концу 1975 года и в последующие несколько лет коммунистов снова стали без разбора арестовывать и травить. Те ответили усилением критики Баас — ее репрессивных методов, ее политики по отношению к курдам и ее склонности к Западу.

Последнее обвинение особенно задело чувствительные струны Саддама, который решительно не хотел, чтобы общественность знала о его отношениях с Западом. По мере того как он удалялся от Москвы, всегда мнительный заместитель председателя начал подозревать, что грядет заговор против него со стороны ИКП с подачи Москвы. Его опасения усугубились после инспирированного Москвой переворота в Афганистане в апреле 1978 года, который привел к власти радикальный режим под руководством Нур Мухаммеда Тараки. На этом фоне Хусейн действовал быстро. Он обвинил Иракскую Коммунистическую Партию в том, что она действует под диктовку Москвы. Он обвинил ее также в нарушении принципов Национального патриотического фронта и в заговоре с целью свержения режима.

Сигнал для кровопускания был дан в мае 1978 года, когда более 20 коммунистов, уже несколько лет сидевших в тюрьме по обвинению в организации коммунистических ячеек в армии, было казнено, несмотря на призывы Советского Союза и нескольких восточноевропейских стран об их помиловании. В следующие месяцы проходила исключительно яростная кампания против ИКП. Последовали аресты, пытки и казни, многие коммунистические лидеры бежали из страны, коммунистическая партия снова ушла в подполье. К лету 1979 года ИКП фактически перестала быть политическим фактором, и Национальный патриотический фронт перестал существовать.

Уничтожение коммунистической партии совпало с планомерной ликвидацией последних курдских повстанцев. Одностороннее осуществление Саддамом Мартовского манифеста, начатое в 1974 году, продолжалось после поражения курдского восстания вслед за Алжирским соглашением. Границы спорных территорий, таких как область Киркука, были заново пересмотрены. Саддам хотел удостовериться, что курды там уже не в большинстве, а стало быть, их сепаратистские претензии в будущем будут невозможны. С этой целью он возобновил свои систематические усилия изменить демографический баланс в Курдистане насильственным переселением курдов и заменой их арабами. Действия, которые были повторены через десять лет, на конечной стадии ирано-иракской войны, когда многочисленные деревни вдоль иранской (и в меньшей степени турецкой) границы были разрушены до основания и их население переселилось в различные части страны, чтобы освободить место для «зоны безопасности» между Ираком и его соседями. Многие поселения и в других частях Курдистана также были разрушены или заселены арабами. Курды в большом количестве были переселены в южные районы Ирака, где их поселили в арабских деревнях группами не более пяти семей на деревню. К 1979 году были переселены более 200 000 курдов.

Но хотя военная инфраструктура курдского национального движения была до основания разрушена в 1975 году и основной источник их военного снабжения был полностью перекрыт, правительственные репрессии снова не могли не разжечь вооруженного сопротивления курдов. Партизанские операции возобновились в 1976 году и вскоре стали серьезно беспокоить центральное правительство. Весной 1978 года несколько раз сообщалось о крупномасштабных военных действиях в северном Ираке и о столкновениях между армией и курдскими партизанами. Согласно некоторым источникам, более 1 000 иракских солдат и курдов были убиты, а девять деревень сожжены. Средства массовой информации, контролируемые государством, отрицали эти сообщения, говоря вместо этого, что «несколько десятков шпионов и террористов, которые осуществляли бомбардировки и убийства в Сулеймании в апреле» казнены.

К большому облегчению Саддама, курдское национальное движение страдало от общинных и племенных разногласий. Курдов разделила также смерть в марте 1979 года Мустафы Барзани, символа курдского сопротивления — они лишились признанного вдохновенного руководителя. Все это, сделало курдское сопротивление режиму далеко не таким, как вооруженная борьба в начале 70-х годов. Вслед за катастрофичным для курдов Алжирским; соглашением 1975 года, когда Иран прекратил свою поддержку, курдское движение разделилось на два лагеря — временное руководство КДП, возглавляемое Масудом Барзани, и Патриотический союз Курдистана (ПСК), руководимый Джалалом Талабани. Оба они выступали за вооруженную борьбу против режима, но партия Барзани была «традиционно» националистической, тогда как ПСК заявлял, что руководствуется марксистско-ленинской идеологией. Первая впоследствии сочувствовала Ирану Хомейни и поддерживалась им; последнему помогала Сирия.

Вместо того, чтобы объединиться для борьбы с центральным правительством, две группировки занялись бесплодной борьбой за власть и влияние в курдском сообществе, дав возможность Саддаму сталкивать их друг с другом. И хотя курдам, как и коммунистам, никогда не удавалось увернуться от тяжелейших ударов саддамова кнута, временами им давали попробовать и пряника. В попытке сделать свою репрессивную политику не столь невыносимой для курдов, Саддам периодически сопровождал ее демонстративными жестами — увеличением финансирования муниципальных проектов или введением нескольких курдов в центральное правительство и в Национальный патриотический фронт. В начале 1979 года было организовано много шума вокруг репатриации приблизительно 30 000 семей курдских беженцев из Ирана в иракские деревни. Каждая семья получила цветной телевизор и денежное пособие, и власти объявили о направлении финансовых ресурсов в развитие курдских районов. Саддам хотел, чтобы все знали, что в Ираке этнические меньшинства не подвергаются дискриминации.

Чем больше Саддам погружался в дымящиеся внутренние проблемы, тем меньше он хотел ввязываться во внешние авантюры. Он решил, что идеологический экстремизм панарабизма в начале 70-х годов (проявлявшийся в подрывной деятельности за границей и смелых заявлениях Ирака о «защите» арабских интересов в Заливе) не принесли Ираку друзей, оставив его в изоляции и без защиты от внешних врагов. К середине 70-х гг. ему уже не нужно было более или менее серьезно считаться с желаниями и программами своих коллег; вместо этого партия вынуждена была учитывать, чего хочет он сам. И ему не надо было больше маневрировать для достижения политической власти: он терпеливо готовил себя для высшего поста в стране. И меньше всего ему нужны были рискованные мероприятия за границей, которые могли расшатать иракскую лодку в ненужном направлении и в неподходящее время.

В соответствии с этим, заключение Алжирского соглашения создало «нового» Саддама, примирившегося со своим непосредственным окружением и демонстрирующего множество примирительных жестов. Яростные речи об экспорте арабской революции исчезли, а их место заняла мирная надежда, что дух согласия распространится на весь регион. Это показное дружелюбие сопровождалось не явными, но заметными изменениями в одном из основных идеологических догматов баасизма — единстве арабской нации. Как Сталин, отвергший понятие «перманентной революции» в пользу политики социализма в одной отдельно взятой стране, Саддам также медленно склонялся в сторону баасизма в отдельно взятой стране. Чтобы оправдать свой постепенный отказ от понятия панарабизма, он доказывал, что только после полной баасизации Ирака можно будет распространить революцию дальше, под руководством Ирака, на остальной арабский мир. Как он выразился: «Слава арабов зависит от славы Ирака. На протяжении всей истории, как только Ирак становился могущественным и процветающим, такой же становилась и вся арабская нация. Вот почему мы стремимся сделать Ирак сильным, прочным, просвещенным и развитым и вот почему мы ничего не пожалеем, чтобы преумножить его благосостояние и сделать как можно очевидней его славу».

Первыми выгадали от перемены настроения Саддама консервативные режимы в Заливе, которые были основными объектами нападок Ирака в начале 70-х годов. Визит в Багдад наследного принца Фахда знаменовал начало новой эпохи в отношениях между Ираком и Саудовской Аравией и проложил путь к новой эре двусторонних соглашений, включая соглашение о демаркации нейтральной зоны на их общей границе. Следующей весной Саддам нанес ответный визит и поехал в Джидду, где он подчеркнул необходимость сотрудничества арабских государств в Заливе. Были установлены дипломатические отношения с Оманом, монарх которого, султан Кабус, всего лишь несколькими годами ранее числился в Багдаде в «списке объектов подрывной деятельности». Решительная поддержка марксистского режима в Южном Йемене была свернута в 1978 году, по мере того как Саддам все больше брал на себя роль посредника между ним и его более умеренным соседом, Йеменской Арабской Республикой.

Попытки Саддама интегрировать Ирак в общую арабскую политику отразились также в его подходе к палестинской проблеме. Уже во время встречи на высшем уровне в Рабате в октябре 1974 года Ирак отказался от своей упорной приверженности к вооруженной борьбе против Израиля и принял поэтапную стратегию, которая предусматривала образование небольшого палестинского государства на Западном берегу и в секторе Газа как промежуточную стадию «конечного освобождения Палестины». Поддержав это изменение в политике, Саддам надеялся убить двух зайцев: представить Ирак умеренным консервативным арабским режимом и сократить военное участие Ирака в деле освобождения Палестины. Как он честно признался, освобождение Палестины военными средствами будет невозможно, пока не построен «сильный в научном, экономическом и военном отношении Ирак».

Неудивительно, что этот подход не удовлетворил ООП, которая давно уже имела зуб на Ирак за то, что он не пришел ей на помощь во время «Черного сентября» 1970 года. Багдад, со своей стороны, ответил поддержкой экстремистских группировок внутри палестинского движения, таких как печально знаменитая Сабри-эль-Банна, больше известная по боевому прозвищу своего лидера (Абу Нидаль), которая действовала, дислоцировавшись на территории Ирака. Хотя Ирак выступал на стороне ООП против сирийской военной интервенции в Ливан в 1976 году (первоначально направленной в поддержку христиан против палестинцев), его политика была мотивирована больше желанием подорвать сирийские позиции, чем сочувствием к положению ООП. Отношения между Ираком, аль-Фатах, самой крупной группировкой внутри ООП, и собственной организацией Арафата, достигли низшей точки в начале 1977 года. Не прекращая своих террористических акций против Ирака и Израиля, аль-Фатах закрыла свои организации в Багдаде и изъяла оттуда свои финансовые фонды. Палестинская организация распространяла брошюры, характеризующие Саддама как профессионального убийцу, и нападала на Ирак за то, что он не входил в «прогрессивный» лагерь, выступающий против мирных переговоров Анвара Садата с Израилем.

Багдад ответил обвинением аль-Фатах в «клевете против иракской партии Баас и правительства».

Но, как это часто бывает, перспектива разрядки напряженности между Египтом и Израилем оказалась достаточной, чтобы еще раз сблизить два лагеря. Их антагонизм внезапно сошел на нет в конце 1978 года, когда Хусейн, пытаясь играть видную роль во всеарабских усилиях заблокировать стремление Анвара Садата к миру с Израилем, быстро двинулся к примирению с аль-Фатах и вообще с ООП. Саддам и Арафат встретились в Багдаде в ноябре 1978 и еще раз в марте 1979 года, и Багдад помешал действиям Абу Нидаля против ООП.

Особенно отчетливо видна растущая умеренность Саддама в конце 70-х годов в его отношениях с Египтом. Исторически отношения между Египтом и Ираком были скорее соперничеством, чем сотрудничеством: с давней борьбы за гегемонию в регионе, через монархическое соперничество в XX веке, вплоть до сложных отношений с Насером и обмена обличениями между Саддамом и египетским президентом в конце 60-х годов, когда Саддам обвинил Насера в унизительном поражении арабов в Шестидневной войне. Все же, как ни странно, именно тогда, когда преданность Египта панарабскому делу, казалось, ослабла, Саддам попытался наладить с ним отношения. При президенте Насере, защитнике арабского национализма, между двумя странами существовала глухая вражда. Но когда преемник Насера Анвар Садат отдалился от просоветского «прогрессивного лагеря» и начал заигрывать с американскими «империалистами», Саддам Хусейн стал поощрять экономические связи с Каиром. Открытая заинтересованность Садата в сближении с Израилем сначала не казалась Саддаму препятствием, и он продолжал оказывать египетскому президенту политическую поддержку до его исторического визита в Иерусалим в ноябре 1977 года. Таким образом, когда в сентябре 1975 года Садат заключил с Израилем соглашение о взаимном выводе вооруженных сил из Синая, Хусейн обвинил Насера, предшественника Садата, в том, что он посеял семена позорного соглашения, и, как ни странно, утверждал, что Дамаск «использовал египетский режим как миноискатель, позволяя ему поглощать взрывы, рассчитывая на то, что, когда дорога будет очищена, сирийский режим сможет пройти по ней задарма». Желание Саддама ввести Ирак в основное русло арабской политики, чтобы развязать ему руки для укрепления своего внутреннего политического положения, оказалось сильнее, чем безусловная преданность высоким баасистским идеалам панарабизма.

Даже визит Садата в Иерусалим не спровоцировал Хусейна на язвительные выпады. В то время как Дамаск выходил из себя, проклиная египетское «предательство арабского дела», тон Багдада в ответ на шаг Садата был относительно спокойным. Когда в январе 1978 года радикальные арабские государства организовали Фронт непреклонного противостояния египетской «капитуляции», Ирак остался в стороне от этого воинственного альянса. И хотя Ирак оправдывал свое неучастие мягкой реакцией Фронта на действия Египта, в марте 1978 он не отказался от возобновления дипломатических отношений с Египтом. Как и в 1975 году, Ирак не преминул направить свой гнев на Сирию. В письме к нескольким главам арабских государств в ноябре 1977 года президент Бакр свалил на Сирию «основную ответственность за ухудшение положения арабов, ибо после войны Судного Дня в 1973 году, она следовала той же линии, что и Садат, хотя временами пыталась это завуалировать».

Заметное различие между сирийской и иракской реакцией на израильско-египетское мирное урегулирование отражало противоположность их интересов. Для Хафеза Асада визит Садата был болезненным событием. Помимо того, что шаг Садата нарушил священные арабские политические и идеологические запреты, он подорвал возможность Сирии добиться своих национальных целей. Он серьезно нарушил стратегическое равновесие между Израилем и арабами, оставив Сирию наедине, «как сироту», перед лицом израильской угрозы. Для Саддама Хусейна, наоборот, этот визит был скрытым благом. Его не так, как Асада, беспокоили последствия нарушения стратегического баланса. В отличие от Сирии, у Ирака не было общей границы с Израилем, и опасности израильского вторжения практически не существовало. В то же время уход Египта из центра внутриарабской политики давал Саддаму идеальную возможность достигнуть двух взаимосвязанных целей: выйти на видное место в регионе без сколько-нибудь значительного риска и использовать чувство повышенной опасности у Асада из-за «измены» Египта для того, чтобы заставить своего заклятого врага признать превосходство Ирака. Саддам решительно продвинулся на обоих фронтах.

Вслед за заключением Кемп-Дэвидских соглашений между Израилем и Египтом в сентябре 1978 года Саддам быстро освободился от своей умеренности относительно Египта и призвал глав арабских государств встретиться в Багдаде, чтобы согласовать коллективную реакцию на это тревожное событие. Встреча, состоявшаяся в Багдаде со 2 по 5 ноября, принесла Саддаму блестящий успех. Хотя председательствовал президент Бакр, все знали, кто на самом деле дергал веревочки за кулисами. Это был первый всеарабский саммит, проводимый в Багдаде, и хотя ему не удалось остановить решительное стремление Анвара Садата к официальному мирному договору с Израилем, он позволил Хусейну, в первый раз в его карьере, сыграть ключевую роль на важной арабской встрече. Он полностью реализовал свои притязания на межарабской сцене. 17 марта 1979 года, вслед за только что заключенным израильско-египетским мирным договором, в Багдаде собрались министры иностранных дел и финансов Арабской лиги для последующей встречи, и Египет был исключен из всеарабской организации. Багдад действительно стал центром межарабской политики, а Саддам — ведущим региональным политиком и защитником всеарабского дела.

В результате мирной политики Садата Саддаму удалось добиться еще одного важного достижения, а именно — сближения с Сирией в конце 1978 — начале 1979 гг.

Несмотря на умеренность внешней политики Ирака в конце 70-х гг., до этого сближения отношения с Сирией оставались очень беспокойными. О чем бы ни шла речь, Багдад и Дамаск оказывались на противоположных сторонах. Когда Саддам заключил Алжирское соглашение с Ираном, Дамаск, не церемонясь, обвинил «Тикритский режим» в сдаче «арабских земель». Когда сирийские войска вошли в Ливан в июне 1976 года, пытаясь покончить с разрастающейся там гражданской войной, Ирак быстро принял сторону противников Сирии, в то время коалиции ливанских мусульман и ООП — и подчеркнул, что никакое урегулирование ливанской проблемы невозможно до устранения «сирийской интервенции». Чтобы подчеркнуть свое неприятие сирийских действий в Ливане, Ирак пошел на то, что разместил значительные военные силы вдоль совместной границы, вынудив президента Асада ответить тем же и доведя двусторонние отношения до грани вооруженного столкновения. В течение последующих лет обе страны оставались откровенно враждебными, регулярно обменивались обличительными заявлениями и время от времени проводили взаимные террористические акты.

На этом фоне было весьма сомнительным, чтобы оба режима перешагнули через свою ненависть, если бы не египетско-израильское мирное урегулирование. Острое беспокойство, охватившее Асада, и возможность утвердить иракское превосходство, планируемое Саддамом, совпали и толкнули двух лидеров, которые до этого едва могли находиться в одном помещении, чуть ли не в братские объятия.

1 октября 1978 года, в явной попытке умиротворить соперничающий режим Баас в Дамаске, СРК объявил о готовности Ирака немедленно отправить достаточную военную силу в область Сирии, чтобы заполнить пустоту, образованную «изменой» Египта арабскому лагерю, и призвал сирийское правительство «адекватно ответить на этот исторический панарабский шаг». Через три недели Асад прибыл в Багдад на встречу с Бакром и Саддамом, первую встречу такого рода за пять лет, и обе стороны подписали 26 октября «Хартию о совместных национальных действиях», направленную на «создание теснейшего единения между Ираком и Сирией». Был образован Совместный высший политический комитет, чтобы способствовать этой цели, и 7 ноября Багдад и Дамаск объявили, что обе страны являются одним государством, одной партией и одним народом и что немедленно начнут осуществляться подготовительные меры, ведущие, в конце концов, к полному единству между двумя государствами. На короткое время отношения заметно оживились: прекратились взаимные пропагандистские нападки, возобновилось воздушное сообщение между двумя странами, и некоторым политическим ссыльным в обеих столицах указали на дверь.

Это внезапное примирение было тем более примечательно в свете исключительно враждебных отношений между двумя режимами в недавнем прошлом. Впрочем, хотя Сирия и Ирак прокламировали общее геополитическое правило, что «территориальная или ситуационная близость создает естественных врагов нации», но это отнюдь не отменяло таких факторов, как идеологическое соперничество по поводу баасистской доктрины, соперничество за положение в регионе и, самое главное, личной вражды между двумя лидерами. Для Саддама Асад был, вероятно, самым опасным соперником. Он был молод, энергичен, исключительно компетентен и не скрывал своего стремления защищать общеарабское дело. Что не менее важно, он постоянно напоминал Саддаму о его несбывшихся мечтах. Он был военным офицером, то есть именно тем, кем не удалось стать иракскому лидеру, и в глазах последнего это являлось позором, который, как он считал, необходимо было компенсировать на всем протяжении его карьеры. Более того, Асад был бесспорным руководителем своей страны с 1970 года, тогда как Саддам, пусть и фактический вождь Ирака, вынужден был терпеливо выжидать, пока события созреют для его решительного прыжка. Пока Асад был у власти, ему удалось превратить Сирию из слабой страны — предмета внутриарабской конкуренции, чье название было синонимом внутренней неустойчивости — в региональную политическую державу, интересы и желания которой нельзя было игнорировать.

И все же вынужденный «медовый месяц» между Сирией и Ираком продолжался недолго. Совместный высший политический комитет мало чего достиг. На его первом заседании во время багдадской встречи на высшем уровне в ноябре 1978 года было немало радужных надежд. Второе же, имевшее место в Дамаске в январе 1979 года, разочаровало. А третье — в июне 1979 года — оказалось «похоронами всего проекта». Через месяц только что вступивший в должность президент Саддам Хусейн покончил с этим противоестественным сближением.

Поскольку глубоко укоренившаяся вражда между двумя режимами была основной причиной неудачи предполагаемого единства, выдвигалось несколько объяснений относительно краткосрочной мотивации главных действующих лиц. Предполагалось, что Саддаму с самого начала не нравились переговоры о единстве и что его заставил их провести президент Бакр, который был в большей степени предан баасистской идее арабского единства. Говорили также, что Саддаму не нравился проект союза, потому что Бакр становился президентом и главой объединенной партии Баас, а Асад должен был стать заместителем, так что Саддаму не оставалось влиятельного поста. Поэтому он воспользовался первой же возможностью после отставки Бакра, чтобы отказаться от нежелательного хода событий. По собственному заявлению Саддама, он стремился достичь единства, но был вынужден немедленно отступить, став президентом, так как будто бы раскрыл сирийский заговор свергнуть его.

Ни одно из этих объяснений не кажется удовлетворительным. Каковы бы ни были личные склонности Бакра, а сирийское радио поспешило сообщить после его отставки 16 июля 1979 года, что «президент Бакр подчеркивал важность продолжения движения к единству братских народов Сирии и Ирака». Двусторонние переговоры зашли в тупик не после того, как Саддам пришел к власти: они уже были фактически мертвы с начала 1979 года. Что еще более важно, предположение, что Саддама вынудили вступить в переговоры, не соответствует действительным отношениям между ним и Бакром. Саддам инициировал все крупные решения в области внешней политики с начала 70-х гг., хотя формально его позиции были заметно слабее. Он разработал советско-иракский двусторонний договор — и Алжирское соглашение. Именно он смягчил иракскую внешнюю политику после 1975 года. Согласился бы Саддам играть вторую скрипку в то время, когда он действительно (хотя еще не официально) был бесспорным лидером, особенно в вопросе, который так много значил для его политического будущего? Конечно, нет. И действительно, Хусейн не был втянут в переговоры против своей воли, наоборот, он со стороны Ирака играл ключевую, а с января 1979 и дальше — почти исключительную роль.

Разочарование Саддама в связи с планом единства, похоже, основывается на том, что он понял: Асад никогда не согласится на вторую роль, предназначенную для него Хусейном. Оправившись от первоначального шока после Кемп-Дэвидских соглашений, Асад начал сомневаться в военном единстве предполагаемого союза, особенно в свете недвусмысленных указаний Москвы, что она не будет поддерживать объединенную Сирию так щедро, как независимую. Поставленный перед выбором сомнительных выгод Сирийско-Иракской федерации и унижением от фактической первой роли Саддама, сирийский президент решил затянуть переговоры.

Это поведение не понравилось Саддаму. Для него союз был чисто вспомогательным средством поставить Ирак на основное место в арабском мире. Он никогда и не думал объединяться на равных основаниях. По его мнению, поскольку Ирак был сильнее Сирии во многих отношениях, его превосходство должно было быть закреплено в федеративном договоре; и так как Сирия нуждалась в Ираке, а не наоборот, она должна была щедро вознаградить старшего брата. Не было и речи о разделении власти с Асадом. Сирийский лидер должен был согласиться на контроль Ирака. А если он не хотел соглашаться, разумнее было вообще отказаться от плана объединения.

Потеря интереса Саддама к объединению, возможно, произошла и под влиянием возрождения давней угрозы Ираку — иранской. В 1978 году династия Пехлеви, правившая Ираном с 20-х годов XX в., была потрясена возрастающей волной общественных беспорядков, которая к концу года переросла в народное восстание. Эти события были как нельзя более нежелательны для Саддама. Это произошло всего через четыре года после того, как ему удалось найти, очень дорогой ценой, приемлемые отношения с Ираном. Для него Алжирское соглашение было основой, на которой он закладывал свое политическое будущее. Оно дало ему крайне необходимую отсрочку для укрепления своей позиции и подготовки для решающего прыжка. Более всего прочего он страшился возобновления нестабильности на восточной границе Ирака. Теперь, когда Тегеран раздирала внутренняя борьба, перспектива такого поворота событий была очень вероятна.

С большим беспокойством Саддам следил за ухудшением положения своего бывшего врага, шаха, и был готов помочь ему любыми способами. По просьбе шаха в октябре 1978 года Саддам выслал из страны иранского религиозного вождя, аятоллу Рухоллу Хомейни, жившего в Ираке с начала 60-х гг. Через месяц шахиншахиня Фарах посетила Багдад и была встречена Хусейном очень торжественно. И только после того как положение шаха стало явно безнадежным, Багдад отступился от монарха и стал заигрывать с иранской оппозицией, включая аятоллу Хомейни, переехавшего после высылки из Ирака в Париж. Как только аятолла с триумфом вернулся в Иран, Саддам немедленно поддержал революционный режим и стал демонстрировать свою дружбу.

На этой стадии Саддам, очевидно, решил, что чем скорее он станет формальным лидером Ирака, тем лучше. Имея в виду близкий шторм в революционном Иране, он больше не хотел оставаться «господином заместителем». Конечно, он был «сильным человеком Багдада», но чтобы справиться с Ираном, ему нужно было нечто большее. Ему нужна была официальная пропаганда, которая позволила бы сплотить нацию под его руководством. Кроме того, президент Бакр все больше терял контакт с реальностью и мог стать серьезным препятствием в будущем. Как писал один из полуофициальных биографов Саддама о Бакре:

Эти слова вполне отражают настроение Бакра зимой и весной 1979 года. Каковы бы ни были политические способности Бакра в то время, Саддаму он больше был не нужен, и, следовательно, его надо было мягко, но решительно оттеснить от власти.

Последний прыжок Саддама к заветному посту был сделан с типичной для него осторожностью. С 1979 года и дальше он лихорадочно ездил по стране, посещая города и сельские районы, военные лагеря и партийные ячейки, не забывая шиитские и курдские поселения. Его речи были сосредоточены на одном пункте — своем собственном восхвалении. В то же время в средствах массовой информации была запущена интенсивная кампания культа личности. Фотографии, речи, лозунги и стихи восхваляли «лидера», как будто Бакр уже не был официальным руководителем Ирака. Когда югославский президент Иосип Броз Тито приехал в Багдад в феврале, высшую югославскую медаль, обычно предназначаемую для главы государства, получил Саддам, а не Бакр.

Сцена была подготовлена. 16 июля 1979 года, накануне одиннадцатой годовщины прихода Баас к власти, президент Бакр выступил по телевидению и сообщил стране о своей отставке со всех общественных постов по причине нездоровья. В тот же самый момент Саддам был приведен к присяге как президент республики Ирак.