Сады Солнца

1

– Ну, за все это время ты так и не научился расслабляться, – сказал Фрэнки Фуэнте Кэшу Бейкеру.

– Сейчас я совершенно расслабленный, – ответил Кэш. – Может, тебе стоит сфотографировать меня, чтобы помнить, как выглядит настоящая расслабленность.

– То, что с тобой сейчас, – прямая противоположность расслабленности. Да ты настолько натянутый, что хоть приколачивай ноги и голову к доске и наяривай, будто на арфе. И знаешь что? Ты такой все время.

Двое мужчин лежали рядом в бассейне, устроенном так, что теплая прозрачная вода с одной стороны будто переливалась за край, в пропасть. Локти холодил полированный бетон, вода плескалась у плеч, за кромкой бассейна расстилался восстановленный дождевой лес, тянущийся до горизонта под эмалево-синим небом, пробитым раскаленным добела гвоздем солнца. За спиной высилось блюдце из стекла и камня – дом чиновника, управляющего территориями клана Бернал, стоящий среди ухоженных газонов и клумб с тропическими цветами. Через несколько часов Кэш и Фрэнки предстояло бродить среди гостей коктейльной вечеринки по широким террасам дома, произносить краткие речи о своей роли в Тихой войне, планах реконструкции и возможностях, которые откроются при освоении знаний дальних, использовании их инженерного и научного опыта, их искусства.

Кэш Бейкер был живым воплощением архетипа, образцовым военным героем. Он учил кадетов в Монтеррее, а в остальное время занимался пропагандой: речи на митингах, в школах и университетах, посещение исследовательских институтов, верфей, заводов и фабрик, поддерживающих и снабжающих эскадры Военно-воздушных сил на Юпитере и Сатурне, – а также знакомства с членами сильнейших кланов, доминирующих в политической и экономической жизни Великой Бразилии. В общем-то, неплохая жизнь. Учить кадетов – полезная и нужная работа, и Кэш старался изо всех сил. А пропаганда помогала ребятам на Юпитере и Сатурне, потому была важной и получалась на удивление легко. Кэш умел вытянуть на поверхность свой посконный и вальяжный техасский шарм, очаровать гостей и хозяев. Перед тем как начать хождение по вечеринкам и приемам, Кэш прошел месяц обучения трем вещам: речи на публике, навыки социальной трепотни ни о чем и этикет – от правил поедания устриц до правильного обращения к жене посла.

Такой жизни позавидовали бы многие. Лучшие дома и отели, всевозможная роскошь, встречи с самыми значительными и знаменитыми людьми. Кэш даже отправился в тур по Евросоюзу, побывал в Париже, Риме, Берлине, Москве…

Но пилот хотел вернуться к своей настоящей работе, к тому, чего добился тяжелым трудом, тренировками и данным богом талантом. Кэш хотел лишь одного: сесть за штурвал истребителя J-2. Для этого он родился, для этого был переделан, снабжен невральной системой, позволявшей напрямую общаться со стальной птицей, стать одним целым с нею. И хотя Кэш понимал, что назад дороги нет, он тосковал каждый день, отчаянно желая снова сесть в пилотское кресло.

Физически он оправился почти полностью, не считая некоторой ущербности правой стороны тела и легкой хромоты. Но голова работала не совсем хорошо. Мозг пробило насквозь. Сложные, хрупкие ткани, уничтоженные осколком, вырастили заново, но в памяти зияли дыры. Кэш не мог вспомнить абсолютно ничего о своем задании, едва не ставшем последним, и почти ничего об экспедиции на Сатурн.

Вопреки постоянным дозам психотропных, Кэш по-прежнему страдал от резких перепадов настроения. Вдруг посреди обыденных занятий – физических упражнений, лекции, чистки туфель – глаза затуманивались, и по щекам бежала влага, глупые беспомощные слезы. Кэш клал себе еду на званом вечере – и вдруг накатывало неистовое желание швырнуть тарелкой в ближайшего соседа или пырнуть его вилкой просто ради того, чтобы тот наконец заткнулся. А хуже всего было, когда мир вдруг становился плоским. Повсюду исчезали краски, смысл, желания, словно высосанные кем-то, оставившим лишь пустые и скверные имитации и людей, движущихся как роботы, мясных кукол, несущих чушь.

Кэша предупредили о внезапных переменах в душевном настрое. Эмоциональная лабильность – обычное явление среди перенесших тяжелую травму головы. Но ведь никто не предупредил о накатывающем ощущении жуткой нереальности, худшем, чем любая депрессия. Кэш терпел молча, в одиночестве, потому что такие ощущения – это, наверное же, признак безумия, мучение психов. Впадать в безумие нельзя. Тогда его уж точно не подпустят к истребителю и вообще к чему-либо летающему, даром что Кэш – военный герой. Потому он не рассказывал о приступах ежемесячно проверяющему психологу и ничего не сказал своему лучшему другу Луису Шуаресу, когда тот прилетел в короткий отпуск на Землю перед тем, как снова отправиться в систему Сатурна. Кэш старался изо всех сил скрывать приступы от начальства и товарищей по пропагандистским турам – подборке героев войны.

Теперешний партнер, Фрэнки Фуэнте, был жизнерадостный циник. Он говорил, что мир надо принимать таким, каков он есть, не обманываться, ничему не удивляться и не разочаровываться. Фрэнки был большой и добродушный, с черной кожей пыльного оттенка. Из сержанта он стал лейтенантом после случая, бросившего безвестного солдата под прожекторы массмедиа. Он прекрасно уживался с Кэшем последние три месяца. Оба пошли в ВВС, чтобы удрать из обнищавших донельзя родных городишек, Кэш – из восточного Техаса, Фрэнки – из сухих пустошей штата Пиауи, где плантации деревьев Лакнера высасывали из атмосферы избыток углекислого газа и стервятники летали на одном крыле, а другим обмахивались из-за адской жары.

Для Фрэнки пропагандисты сочинили историю о том, как он героически лишился рук, пытаясь обезвредить мину, заложенную саботажником-дальним под пассажирский модуль. Правду Фрэнки выдал спьяну еще в начале партнерства. Он закинулся тремя дозами вератрана, вышел на работу в ремонтный ангар «Гордости Геи» и случайно включил гидравлический пресс, отсекший руки выше локтя. Фрэнки вставили искусственные руки: поддельную, которая прикрывала левую руку и росла из подрезанного обрубка, и настоящую, которая навсегда заменила правую руку. Настоящую сделали из фуллереновых волокон с квазиживой кожей. Рука могла изгибаться по-змеиному, а когда ее отсоединяли, своевольничала, ползала, отталкиваясь пальцами, пряталась в темных углах и, если верить Фрэнки, доводила до экстаза его постельных подружек.

Сейчас его настоящая и фальшивая искусственные руки перекрестившись, опирались на мокрый бетон на краю бассейна, подбородок упирался в них, тело висело в теплой воде.

– И вот мы здесь, наслаждаемся видом, от которого кончил бы какой-нибудь мученик от экологии, лежим в бассейне настолько богатого и могущественного человека, что у него, прикинь, не один ребенок и даже не два, а целых четыре. И, клянусь, тебе никакого удовольствия от этого, потому что ты думаешь про свою речь. А ее ты, по моим скромным подсчетам, толкал уже не меньше полусотни раз.

– Кстати, я наблюдал за парящей птицей вон там, – заметил Кэш.

Большая птица вроде орла, четко видная на фоне голубого неба. Она медленно кружила в восходящем потоке. Как здорово было бы так же легко и беззаботно висеть над пропастью, ощущать горячее, мощно бьющееся сердце среди полых костей, широко раскинуть крылья, чувствовать воздух кончиками маховых перьев и различить вздрогнувшую мышь на расстоянии в километр!

Кэшу позволяли прокатиться на маленьких одноместных и двухместных винтовых самолетиках, используемых для обучения основам летного дела. Вот и предел небесных возможностей нынешнего Кэша. А ведь когда-то он летал, как тот орел…

Фрэнки глянул на Кэша и добродушно сказал:

– Да ты весь день не в настроении. И это твое «не в настроении» плавно переходит в дурное настроение перед речью. Капитан, я не против того, что ты никогда не расслабляешься, но рядом с тобой, ей-богу, сложно расслабиться.

– Лейтенант, я разрешаю вам расслабиться где-нибудь еще.

– Вы, летуны, всегда одинаковые, – пожаловался Фрэнки. – Вы целиком уходите в ближайшее задание и ни о чем больше не думаете. Ну, быть может, еще немного о следующем задании, но и все.

– Если хочешь выжить в бою, только так и надо.

– Да, но с тобой такое все время. Ты сейчас зациклился на своей речи, хотя это сущий пустяк. По тебе, оно не просто отговорить и забыть, а выложиться целиком и полностью, вытянуть до предела. И это постоянно так.

– Лучше так, чем запороть.

Фрэнки ухмыльнулся. Его широкий лоб и бритый череп усеивали капли пота.

– В этом, как говорится, и есть корень проблемы. Ты упорно не хочешь видеть и, сколько бы раз я тебе ни повторял, не хочешь верить в то, что уж это дело мы никак не запорем. Капитан, ты можешь выдать свою лучшую речь, и местных бездельников захлестнет праведная аура твоей мужественности. Все зааплодируют чудесной демонстрации выдержки и умения справляться со стрессом. Но ты можешь выдать и худшую речь всей своей карьеры, а бездельники все равно зааплодируют и будут тебя искренне жалеть, потому что тебя так сурово попортило на войне. Понимаешь? Наше гребаное дело в принципе не запарываемое.

Кэш понимал, что Фрэнки прав, – но не стараться изо всех сил было ему не по нутру.

EI потому этой ночью, одетый в выглаженную синюю униформу, в сверкающих черных сапогах до колена, с калейдоскопом незаслуженных наград на груди и фуражкой под правой рукой, Кэш прилежно общался с членами клана Бернал, промышленниками и их зловеще красивыми женами, горсткой высокопоставленных чиновников. Затем он выдал речь, расставляя акценты с идеальной точностью, подчеркивая все ключевые моменты. Он поведал о том, как его ранило при попытке сбить с курса запущенную диверсантами ледяную глыбу, летевшую прямо к базе на спутнике Сатурна. Затем Кэш описал, каким образом была быстро и решительно выиграна Тихая война, объяснил, как можно возместить затраты на войну в системах Юпитера и Сатурна эксплуатацией навыков, опыта и технологий дальних, и напомнил о том, что космическая индустрия очень важна и для безопасности Великой Бразилии, и для оздоровления планеты. Орбитальные зеркала сделали многое, чтобы смягчить последствия массового выброса тепла в земную атмосферу в двадцатом и двадцать первом веках. Уход промышленности с Земли, добыча полезных ископаемых на астероидах и лунах Юпитера и Сатурна, всестороннее использование целой сокровищницы новых технологий, развитых дальними, позволят сделать важный новый шаг по возвращению почвы, океанов и атмосферы Земли к их изначальной чистоте, превращению планеты в рай, каким она была до индустриальной эпохи. Кэш говорил, и в конце речи его голос воспарил как орел – именно так, как и учили капитана Бейкера.

– Парень, ну не понимаю, отчего ты так нервничаешь перед выступлением, – сказал ему Фрэнки потом. – Да ты же прирожденный оратор.

– По моему счету, это семь с половиной из десяти. Определенно, я могу и лучше.

На следующий день герои вылетели на конвертоплане в Каракас на большой торжественный прием. Тысяча высокопоставленных горожан развлекалась в зале, отделанном позолотой и мрамором, с таким высоким потолком, что, казалось, в зале сам по себе устанавливается особый микроклимат. Но в сборище ощущалось странное подспудное напряжение. Сновали туда и сюда военные и гражданские служащие, люди сбивались в группки, говорили вполголоса, а потом, на середине программы, хозяин вечеринки, Эуклидес Пейшоту, объявил: его срочно вызывают в Бразилиа, но он надеется, что гости смогут развлечься и в его отсутствие. Кэш и Фрэнки произнесли свои речи, но аплодисменты были жидкие, без всякого энтузиазма, и после речей вечеринка быстро угасла.

Фрэнки организовал встречу с парой девушек, сгорающих от желания испробовать мужество и праведность настоящих героев войны, а поутру Кэш проснулся со ртом, будто набитым ватой, и с гудящей от страха и похмелья головой. Сердце бешено колотилось, по бокам катился пот. Лежащая рядом стройная женщина вздохнула и глубже зарылась в шелковые простыни и подушки. Кэш приподнялся – и тут в комнату сквозь французское окно, открывавшееся на балкон соседнего люкса, заглянул Фрэнки и велел поскорее выбираться из кровати.

– Что происходит? – спросил Кэш.

Фрэнки явился полуголый, без руки, в белых трусах, казавшихся светящимся пятном на черной коже.

– Капитан, происходит история. Иди, посмотри сам.

С балкона открывался вид на прямоугольную сетку улиц, огромные жилые дома, башни ферм. Было зябко. Все казалось серым в неярком предутреннем свете. Там и сям поднимались столбы дыма, тоненько выли сирены. В глубоких тенях между жилыми многоэтажками и башнями шмыгали полицейские дроны, над крышами висели вертолеты.

– Это уличный бунт? – спросил Кэш.

Но Фрэнки уже зашел внутрь своего номера, раздвинув пузырящиеся на ветру белые шторы. Кэш последовал за ним. Фрэнки встал на колени у кровати и зашарил под ней в поисках настоящей искусственной руки. В углу комнаты светился дисплей с иконками новостных каналов. Кэш посмотрел с минуту, затем спросил:

– Она умерла?

Фрэнки встал, держа правую руку в ладони короткой и тощей левой.

– Так передают.

– Я с ней встречался в прошлом году, – невпопад сказал Кэш.

Фрэнк воткнул извивающуюся змею в обрубок, та отвердела, Фрэнки напряг кисть, пошевелил пальцами – и вот она, рука, на месте. Ежедневное чудо, рожденное благодаря технологии дальних.

– Я тоже встречался с ней, – заметил он. – Все мы, военные герои, рано или поздно встречаемся с ней. Но, думаю, благотворного влияния твоей мужественной ауры не хватило, чтобы спасти ее.

По всем новостям одно и то же: Элспет Пейшоту, президент Великой Бразилии, мертва. Она умерла во сне вчерашним вечером, новость не распространяли до тех пор, пока не информировали всех родственников. Элспет Пейшоту занимала пост больше шестидесяти лет. Ей исполнилось сто девяносто восемь лет.

Кэш подумал о вчерашнем приеме и Эуклидесе Пейшоту, о его поспешной речи и отбытии.

– Похоже, конец нашему туру, – заключил Кэш.

Партнеры понаблюдали за мозаикой говорящих голов и архивных клипов, показывающих Элспет Пейшоту в разном возрасте.

– Помнишь, как было, когда умер ее муж? – спросил Фрэнки.

– Я летал на его похоронах.

– Да ладно!

– Клянусь богом и Геей, так оно и было! Он же был главнокомандующим ВВС. Мы пролетели над собором в Бразилиа – эскадрилья J-Два в построении «погибший пилот»[3].

– Ты помнишь, как все замерло за неделю до похорон и на неделю после?

– Не помню. Я тогда был на Луне, – признался Кэш.

– Сейчас будет в десять раз хуже, – предсказал Фрэнки. Затем он пошел в ванную, вернулся, прижав к груди пакет с полотенцами и кучей маленьких бутылочек с шампунями и лосьонами, запихнул все это в вещевой мешок и полез копаться в ящиках шкафа, швыряя найденное на кровать. Кэш спросил, что он делает. Фрэнки ответил, что другого шанса побыть военным героем может и не представиться, потому надо брать от жизни все возможное прямо сейчас.

– Несомненно, это наше турне они закроют, – предположил Кэш. – Но, когда все уляжется, организуют новое.

– Капитан, тебе нужно смотреть на вещи шире, избавиться от пилотской привычки глядеть в узкое окошко. Подумай хорошенько над тем, что значит смерть президента. Клан Пейшоту – главные сторонники возвращения в космос, колонизации Луны, продвижения на другие планеты. Пейшоту хотели помириться с дальними, а когда не получилось, начали воевать. Конечно, вовлечены и другие кланы. Это они притянули к нам европейцев.

Фрэнки деловито сложил простыню в плотный квадратик.

– А наш президент, да препроводят ее душу к заслуженному отдыху на небесах бог и Гея, – Пейшоту. Она сидела на троне шестьдесят лет. Теперь все крупнейшие семейства кинутся в драку за место. Буча начнется немалая. Все изменится. А пока продолжится замес, никому не будет дела до военных героев. Капитан, мы безработные. Кажется, я недавно уверял тебя, что запороть наше дело невозможно. Да, мы сами не могли. Но другие прекрасно справились. Как тебе картина?

– Думаю, в реальности она не настолько черная, как ты изобразил, – заметил Кэш.

– Я про ту, что висит над кроватью. Думаю, будет здорово смотреться на стенке в мамином доме. Иди сюда, придержи, – попросил Фрэнки и вытащил складной нож из кармана вещмешка. – Я сейчас вырежу ее из рамы.

2

Когда известие о смерти президента Великой Бразилии разлетелось по сети альянса, Лок Ифрахим был на своей станции металлолома, на орбите вокруг Дионы. Новость шокирующая – но вполне ожидаемая. Без малого две сотни лет за плечами, слабость и немощь. Вдобавок к тому президент так и не оправилась после смерти супруга. Однако она держала власть в руках, и после ее смерти образовался вакуум. Все великие семейства будут отчаянно маневрировать, чтобы посадить на трон своего ставленника как можно скорее после похорон. Лок принялся высчитывать, что смерть президента принесет альянсу – и лично ему, Локу Ифрахиму.

В последующие дни пришли известия о бунтах в крупных городах, новых стычках с дикими поселенцами на границах с ничейной землей, вспышки националистической активности, в особенности на землях, входивших в Соединенные Штаты Америки, где движение за независимость, называющее себя «Всадники свободы», требовало немедленного отделения от Великой Бразилии. Но это не слишком значительные проблемы. Правительство не выказывало слабости. Арман Набуко, вице-президент, долгое время бывший «серым кардиналом» власти, выстроивший свою личную службу безопасности, Центр теоретической разработки стратегий – ЦТРС, и контролировавший несколько подразделений правительства, не подчинявшихся никаким надзорным комитетам сената, занял президентское кресло в ожидании выборов.

Арман Набуко дал понять, что поддерживает оккупацию окраин Солнечной системы. Но спустя шесть дней после государственных похорон, когда Великая Бразилия и подвластные ей луны Юпитера и Сатурна предписанным образом блюли траур, два корабля покинули земную орбиту и направились к Сатурну. Было объявлено, что генерал Арвам Пейшоту повышен в должности и отправляется на Землю, а военная администрация Великой Бразилии, распоряжавшаяся всеми делами колоний, теперь заменится на гражданскую под управлением Эуклидеса Пейшоту.

Сразу после объявления о замене генерал и все его старшие офицеры отошли от дел и покинули все комитеты и комиссии. По официальной версии, генеральский штаб готовился к передаче власти. Но ходили упорные слухи о том, что власть перехватили люди Центра теоретической разработки стратегий, оставившие офицеров под домашним арестом. Те не могли сопротивляться – в Великой Бразилии их семьи стали заложниками.

Должно быть, подготовка к быстрому, бескровному и эффективному обезглавливанию военной администрации велась задолго до смерти президента. Многие верили в то, что президента убили после того, как хорошо продумали и тщательно подготовили план захвата власти. Лок в это не верил. Арман Набуко уже обладал фактической властью и свободно действовал, оставаясь в тени любимого всеми президента, которую полностью контролировал. Вряд ли он ответственен за ее смерть. Но он наверняка очень хорошо подготовился к тому, чтобы после смерти Элспет Пейшоту нейтрализовать потенциальных соперников и возмутителей спокойствия и гарантировать себе сохранение власти. Несомненно, в списке соперников генерал значился на самом верху. Арвам Пейшоту набрал большой политический вес как победитель в Тихой войне и, по сути, объявил себя неподвластным никому, когда вопреки недвусмысленному запрету сената и военного командования отправил на Уран корабль для поиска и уничтожения бунтовщиков. Экспедиция расправилась с четырьмя кораблями и несколькими поселениями и загнала горстку уцелевших, теперь уже беспомощных бунтовщиков далеко на край системы.

Конечно, дело могло бы обернуться иначе, если бы экспедиция не удалась. Но генерал еще раз продемонстрировал, насколько он умелый командир – и насколько хочет самостоятельности. Арвама Пейшоту обрек на опалу его же успех. Арман Набуко подрезал генеральские крылья. Теперь Лок и весь оккупационный корпус думали о своем будущем после прихода Эуклидеса Пейшоту. Само собой, все ожидали чисток, удаления тех, кто сохранит верность генералу. Но кто знает, насколько глубокими и тщательными будут чистки? Что ожидает тех, кого сочтут недостойными доверия?

Лок радовался тому, что генерал забыл о награде за поимку дочери Авернус. Как здорово, что все окончилось скверно и пришлось вернуться к унизительной работе. А еще лучше, что Лок догадался обратиться к Эуклидесу еще тогда, когда генерал впервые оскорбил и унизил своего дипломата. Лок передавал полезные сплетни и данные и оказал несколько мелких услуг.

В общем и целом Лок верил, что сможет извлечь немалую выгоду из президентской смерти. Как и все остальные, он подписал декларацию верности избранному президенту, кем бы он ни был, и лично Эуклидесу Пейшоту. Оставалось лишь надеяться, что Лок Ифрахим не попал в прицел ЦТРС. Он разослал своим контактам среди дальних приказ не высовываться до тех пор, пока не уляжется суматоха, и решил сам залечь на дно и пока не являться в Париж. Главное – держаться тихо и быть начеку.

Но вдруг за неделю до прибытия кораблей Лока вызвал Арвам Пейшоту.

Лок заметался. Проигнорировать? Пойти? Наверное, лучше пойти. По крайней мере, можно посмотреть самому, в каком состоянии генерал, узнать что-нибудь полезное. Тем не менее по пути к поселению-саду, бывшему когда-то домом клана Джонс-Трукс-Бакалейникофф, а теперь ставшему тюрьмой во всем, кроме названия, Лок трясся от ледяного страха – будто ступал в логово монстра, могущего проглотить целиком и выплюнуть лишь кости.

Лок прибыл в особняк посреди сада точно к назначенному времени, но еще час прождал в приемной. Вокруг сновали офицеры и чиновники. Наконец явилась капитан ЦТРС, суровая девушка в плотно подогнанной серой форме, в черных сапогах до колена, отполированных до зеркального блеска, и сообщила, что проводит к генералу. Лок не посмел задавать вопросы и послушно отправился за девушкой наружу, в лабиринт рощ, газонов и садов. Капитан неловко подтягивалась на перильных линях, выдавая неприспособленность к малой гравитации, Лок, уже местный и привычный, без усилий семенил рядом. Дурные предчувствия лежали внутри холодным свинцовым комом.

Генерал находился на окраине леса, опоясывающего поселение, в сопровождении нескольких офицеров ВВС и сына Шри Хон-Оуэн, Берри. Лок узнал одну из офицеров, капитана Невес, помогшую схватить дочь Авернус, Невес повысили в должности и назначили в генеральский штаб. Неподалеку среди высокой травы в тени огромных каштанов паслось небольшое стадо карликового скота – животные величиной с собаку, с мохнатой рыжей шерстью, с рогами, загнутыми под прямым углом.

Арвам был в хорошем настроении. Он сказал Локу, что тот опоздал и почти пропустил самое веселье, и велел принести ружье. Офицер поднес древний капсюльный мушкет с длинным прикладом и узорами на ложе. Генерал опустился на колено и показал, как причудливо и странно заряжается мушкет: надо сперва дунуть в ствол, чтобы увлажнить его, затем высыпать внутрь порох, утрамбовать его шомполом, затем пропихнуть кусок тряпки и круглую свинцовую пулю, снова забить шомполом, потом, наконец, взвести курок и поместить капсюль в патрубок. Генерал попросил мальчика выбрать мишень. Берри хорошо подыграл моменту, переводил палец с одного животного на другое, наконец указал на корову с дальней стороны маленького стада. С тех пор как Лок видел Берри в последний раз, мальчик вырос по меньшей мере на десять сантиметров и набрал двадцать килограммов, но остался таким же постоянно надутым, обиженным и по-хулигански мелко и зловредно хитрым.

Генерал приставил ладонь ко лбу козырьком, рассмотрел животное.

– Ты выбрал потому, что оно лучшее, – или потому, что оно дальше всех? – спросил он.

– Я знаю, что вы сможете, – ответил Берри.

Генерал и мальчишка улыбнулись друг другу. Генерал был рад шансу показать свое умение, мальчишка пылал охотничьим азартом. Оба были одеты в одинаковые небесно-голубые комбинезоны.

Генерал вручил мушкет Берри, обстоятельно отхлебнул из фляжки, вытер ладонью рот, закрыл фляжку и пристегнул к поясу, взял мушкет и уперся в ствол дерева. Затем генерал глянул на Лока и объяснил, что при низкой гравитации отдача – серьезная проблема. Отдача может опрокинуть на спину либо вообще отшвырнуть. Так или иначе, промах обеспечен.

– А это же никуда не годится, правильно? – заметил генерал. – Кто знает, в кого можно угодить.

Он прижал приклад к плечу, неторопливо прицелился. Берри стоял рядом, закусив нижнюю губу. Его глаза сияли. Он глядел с мрачной сосредоточенностью на маленькую косматую корову, равнодушно набивающую рот травой, аккуратно высвеченную лучом света, что пробивался сквозь крону. Выстрел показался абсурдно громким. С деревьев вокруг вспорхнули птицы, стадо с удивительной грацией помчалось прочь, в глубь леса. Но корова, на которую указал Берри, осталась лежать в траве.

Берри хрипло хохотнул – будто залаял, захлопал в ладоши.

– Ты убил ее!

– Пойдем посмотрим, – предложил генерал.

Он передал ружье офицеру, и все пошли за Арвамом по высокой траве, переваливаясь с носка на пятку, а Берри скакал впереди, бегал вокруг коровы, осмелился коснуться ее бока – и отпрыгнул, когда та вздрогнула и испустила глубокий вздох.

– Она еще живая!

– Нет, она мертва, – возразил генерал. – Просто она еще не знает об этом. Немного похоже на дальних. Правда, сеньор Ифрахим?

– В самом деле, сэр.

Генерал встал над животным. Влажный карий глаз коровы, полускрытый рыжими ресницами, повернулся в глазнице – посмотреть на пришедшего человека. Арвам расстегнул ножны, вытащил нож с костяной рукояткой и крючковатым лезвием, поцеловал лезвие, схватил рог, завернул голову вверх и взрезал натянувшуюся кожу на горле. Из раны хлынула кровь, густокрасный ручей побежал по вытоптанной траве, запятнал комбинезон Берри, опустившегося на колени перед умирающим зверем. А мальчик нагнулся и посмотрел корове в глаза, будто хотел различить в них, мутных и бессмысленных, проблески крошечного разума и заметить, когда он покинет тело. Генерал окунул указательный палец в собирающейся луже, схватил мальчика за руку, подтянул в себе, провел кровавую линию ото лба до кончика носа и сказал, что в следующий раз честь убийства отдаст Берри. В золотистом луче света мальчик и взрослый казались героями легенды из далекого прошлого.

Лок подумал о том, ради кого генерал затеял этот спектакль. Ради мальчика? Или ради него, Лока Ифрахима? Берри испустил очередной хриплый, лающий смешок, вырвался и кинулся в лес, за коровами, рассыпавшимися среди деревьев. Радостные вопли мальчишки отражались эхом от панелей купола, косо поднимающегося над кронами.

Капитан Невес решительно направилась вслед за Берри. А генерал поведал Локу, что хотел бы полностью выбить стадо до того, как покинет Диону.

– Конечно, лишить Эуклидеса сочных бифштексов – невеликое удовольствие, но, признаюсь, оно мне по душе. Мистер Ифрахим, мы провели тут отличную работу и могли бы сделать намного больше, если бы не досадные обстоятельства.

– Сэр, несомненно, вы правы.

– Что думаете про Берри?

Взгляд разных генеральских глаз – один темно-карий, другой бледно-голубой – выводил из равновесия. От генерала несло бренди.

– Мальчик растет, – заметил Лок.

– У него было трудное детство. Профессор-доктор, может быть, и гений, но материнских чувств у нее как у скорпиона. Я сделал что мог, но у меня осталось немного времени. Я не смогу защитить Берри от Эуклидеса, если тот решит использовать мальчика для давления на профессора-доктора.

Локу захотелось указать генералу, что он сам держит мальчика в поселении-саду именно с этой целью.

– Мистер Ифрахим, я хочу попросить о последнем одолжении, – сказал генерал. – Отвезите Берри к его матери. Как, сможете?

– Я всегда к услугам альянса, – ответил дипломат, отчаянно пытаясь не обращать внимания на задумчивый взгляд офицера ЦТРС, сохранять вежливое безучастное спокойствие, не выказать гнева.

Боже мой, как же генерал его подставил! Черт возьми, есть занятия и получше того, чтобы присматривать за психованным отродьем генетической ведьмы. А теперь генерал еще и показал всем, что у него особые отношения с неким Локом Ифрахимом. Но отказаться нельзя. Арвам Пейшоту пока еще – сила. Он может с легкостью растереть в пыль.

– Капитан Невес сопроводит вас, – продолжил генерал. – Она опекала Берри. И показала себя исключительно способной. Надеюсь, у вас нет возражений.

– Конечно, нет, – заверил Лок, хотя возражения у него были.

Причем много. Но они не касались капитана Невес. Локу девушка нравилась. Он не испытал ни капли ревности, когда ее перевели в генеральский штаб. Теперь ясно: генерал в обычной хитрой манере пытается свести старые счеты. Демонстрирует доверие к Локу, привязывает к Хон-Оуэн…

– Профессор-доктор на Мимасе со своей, хм, бригадой, обследует очередной странный сад. Я уверен, что она с радостью воссоединится с сыном. Для меня будет большим облегчением узнать, что он в надежных руках. Мистер Ифрахим, я хотел бы пригласить вас на обед, но, боюсь, вам лучше вылететь как можно раньше. До свидания. И кстати – удачи!

– Смотри и учись, – спустя шесть дней после вылета с Дионы сказал капитану Невес Лок Ифрахим. – Вот что получается, когда дальним позволяют сохранить их так называемую демократию.

Они стояли перед большой панелью из прозрачного пластика, привинченной к внешней раме Каукус Хауз, в Камелоте, на Мимасе. Каукус Хауз был одним из самых больших строений Камелота и представлял собой открытую сферу с шестью этажами платформ и крошечных комнат, висящую среди ветвей огромного баньяна и пронизанную ими. Перед войной здание было местом, где горожане собирались и улаживали политические дела. Теперь оно стало административным центром переходного правительства. Оккупационные власти окружили сферу пластиковой оболочкой, уничтожили листву, жилые дома, мастерские и магазины вокруг, уложили фуллереновую сетку на землю между многочисленными стволами баньяна и создали вокруг дерева пустое кольцо в сотню метров шириной.

На восточном конце этой площади на тянущихся этажами ветвях столпились дальние. Там были растяжки с лозунгами, на воздух проецировалось множество изображений и видеороликов, описывающих недавние оскорбления так называемой демократии. Изображения скакали, представлялись вереницей бессвязных, но, должно быть, много значащих образов. Кто-то орал в мегафон, остальные грохотали, вопили и лязгали. Внизу, на площади, несколько протестующих сковали себя кандалами в живое кольцо вокруг баньянового ствола. Отряд военной полиции в белых шлемах и комбинезонах уже суетился вокруг, разрезая цепи сварочными пистолетами и уволакивая бунтовщиков прочь.

Пока Лок и капитан Невес наблюдали за этим цирком, что-то размером с птицу пролетело над площадью и воткнулось в пластик справа от пары. Лок, не сразу понявший, что это, вздрогнул и шарахнулся. Капитан Невес не повела и глазом, пристально и сосредоточенно рассматривала объект. Тот вдруг заорал, принялся выкрикивать что-то про мир и любовь с такой силой, что задрожали огромные пластиковые панели. Затем, словно ястреб на воробья, спикировал дрон, содрал говорящую машину с пластика и нырнул вниз, к своему оператору на площади. Там полиция уже отделила последних скованных и повела к роллигону. Разномастная толпа на деревьях вопила и хлопала в ладоши.

– Охранник сказал мне, что подобное дерьмо здесь расхлебывают каждый день, – сообщила капитан Невес.

Ради встречи с военным губернатором города она надела парадную синюю униформу и стояла по стойке смирно с фуражкой под левой рукой – свежеподстриженная, суровая, на кофейного цвета лице решимость и отвага, будто капитан позировала для плаката, агитирующего записываться добровольцами.

– Не понимаю, отчего их всех не запихнут в тюрьму.

– То, что в Париже – нарушение закона, здесь – законный протест. Одобренный мэрией и хитроумным полковником Маларте.

– Но это же неуважение! – возразила Невес. – А ничего не делать – значит показывать слабость.

– А что бы ты сделала, будь ты командиром?

– Показала бы, что не уважаю их.

– Ну да, это бы точно до них дошло. А заодно и создало бы мучеников. А мученики – очень эффективный инструмент для создания возмущений вроде этого.

– Когда кто-нибудь в отделении нарушает устав или что-нибудь запорет, все молчат, – сказала капитан. – Так и должно быть, если хочешь, чтобы люди держались друг за друга. Но тогда наказывают всех в отделении. Так должно быть и здесь. Сделайте мучениками всех. Могу спорить, их храбрости хватит ненадолго. Раз, другой – и они сами начнут давить своих же.

– Да уж, если кто и может посадить в тюрьму целый город, так это ты, – заключил Лок.

Капитан Беттани Невес была на несколько лет младше Лока. Ее отец и мать работали в АР-корпусе. Девочка вела суровую бродячую жизнь вместе с родителями, старавшимися возродить участки огромной выжженной пустыни, в которую превратилась центральная часть бывших Соединенных Штатов. Беттани не верила, что можно исцелить мир, разбирая руины старых городов и предместий, очищая озера и реки, тщательно восстанавливая почву, высаживая ивы и поглощающую загрязнения траву. Девочка хотела убежать от всего этого, потому отправилась служить в ВВС и сделала карьеру. Беттани не обладала особенным умом или талантом, понятия не имела об интригах и политике, но была упорной, добросовестной и старательной ученицей. Локу льстил ее неподдельный интерес, ее внимание. Дипломат восхищался тем, как она сносила угрюмость и капризы, злобу и дикие взрывы ярости Берри. На первом совместном завтраке мальчишка выплеснул в дипломата колбу гранатового сока. Одним быстрым движением Невес выхватила колбу и сильно шлепнула мальчишку, а когда он кинулся на нее с кулаками, придавила к полу, сняла ремень и безжалостно выпорола. Позднее она рассказала Локу, что в юности частенько оставалась приглядывать за младшими детьми и поняла, что лучшее поведение – это быстрая реакция на проступки и безжалостная дисциплина.

Главное – оставлять не синяки, а лишь припухлости, которые исчезнут за пару дней. Синяки сохраняются гораздо дольше.

Капитан рассказывала про свое детство, Лок отвечал заботливо приукрашенными историями о своих приключениях на окраинах Солнечной системы. Лок и Беттани застряли в Камелоте почти на неделю в ожидании разрешения отвезти Берри к матери. Безделье и взаимный интерес скоро привели к логичному завершению.

Лок всегда думал о своей новой подружке как о капитане Невес, а не как о Беттани или Бет, а она звала его «мистер Ифрахим» даже в самые интимные моменты. Их занятия любовью были серией переговоров и взаимных уступок. Капитан предпочитала доминировать, Лок любил ей подыгрывать, изображая беспомощного, и она изобретательно, изощренно, но не слишком жестоко давила, угнетала, мучила. А он безоглядно, нежно отдавался ее власти, безоговорочно капитулировал, освобождался от жуткой тяжести каждого дня, от необходимости постоянно казаться спокойным, равнодушным, осторожным и обходительным, ничего не отрицающим и не подтверждающим. Наверное, их интрижка была очевидной всем вокруг, но Лок вдруг обнаружил, что ему искренне наплевать. Впервые в жизни ему стало безразлично мнение чужих людей. И вот теперь Лок смотрел на профиль Невес, резко очерченный светом люстр, и думал, что это, наверное, и есть любовь.

Лок и Невес ожидали встречи с полковником Фаустино Маларте, военным комендантом Мимаса. На выход из города требовалось полковничье разрешение. Но полковник не захотел лично встретить гостей, а затем умчался в Париж, чтобы присутствовать на встрече Эуклидеса Пейшоту – и, несомненно, чтобы пообщаться с новой администрацией, проверить, можно ли позволить Берри вернуться к матери.

Наконец полковничий секретарь явился за Локом и Невес и препроводил их за высокие двустворчатые двери в офис размером в ангар. По багрово-красному квазиживому дерну пола были разбросаны тусклые лампы. Они реагировали на шаги, свет бежал от ног серебристой волной, будто зыбь по пруду, отражался от стен, складывался в серебристую филигрань. Стены были покрашены в зеленый цвет и увешаны картинами, экзотическими масками, деревянными и полимерными скульптурами, похожими на сплетение грудей или фаллосов или на гнезда инопланетных существ, свисающих с потолка.

Несомненно, все – трофеи грабежа. В дальнем конце комнаты располагалось нечто, очень напоминающее камин с горящими в нем дровами, невероятными здесь настоящими деревянными поленьями. Огонь озарял половину зала теплым мягким светом. С одной стороны от камина – стол размером с автомобиль. С другой – Т-образная подставка с нагрудной пластиной скафандра.

Полковник Фаустино Маларте изучал – или делал вид, что изучает, – эту нагрудную пластину и не сразу повернулся к вошедшим. Полковник был темнокожим, с кудрявой черной шевелюрой до плеч, с влажными глазами, тесно посаженными над носом, когда-то сломанным и слегка кренящимся влево. Небесно-голубая униформа сделана из паучьего шелка и безукоризненно выглажена, на плечах – галуны, на груди – пять рядов орденских планок. Полковник был отпрыском клана Пессанья, одна восьмая чистой крови, политический выдвиженец, избежавший чистки, потому что никогда не был особенно близок к генералу. Лок автоматически возненавидел его, как ненавидел всякого, получившего власть и могущество по праву рождения, а не талантом и тяжелой работой.

– Сеньор Ифрахим, я слыхал о ваших обширных познаниях в культуре дальних, – сказал полковник. – Возможно, вы узнаете вот это.

Он щелкнул пальцами, включился прожектор, высветивший тонким лучом рисунок, небрежно набросанный на выпуклой пластине: скопление кристаллических скал, напоминающих человеческие головы, причем разные и непохожие друг на друга. Скалы уходили вдаль, затуманивались, истончались и пропадали в бесконечности.

Лок узнал сразу, но подавил волнение. Мастерски изобразив скуку, он окинул рисунок равнодушным взглядом и произнес:

– Выглядит как одно из «Семи превращений кольцевой системы» Мунка. Оно настоящее или его сделали для вас?

Пока Маларте мучил Лока ожиданием, тот связался со старыми приятелями в Камелоте и собрал кое-какую информацию. Среди прочего он выяснил, что у полковника любовница из дальних, причем художница, обучавшаяся в мастерской самого Мунка.

– Это не подделка, – сурово поведал полковник и хмуро глянул на Лока. – Если бы вы внимательно изучили детали, то убедились бы в моей правоте. Это последняя картина серии, номер седьмой. Говорят, что здесь изображены все люди Камелота на то время, когда Мунк писал картину. Чтобы оценить картину в полной мере, нужен микроскоп.

– Я с превеликим сожалением признаюсь в том, что меня, увы, учили лишь сугубо практическим вещам, – сообщил дипломат. – Я могу оценить размер труда, пошедшего на создание этой картины, но восприятие искусства не относится к числу моих сильных сторон.

– Если хотите найти общий язык с местными мутантами, научитесь его воспринимать. Иначе никак, – сказал полковник. – Они очень ценят и любят подлинность, внутреннюю ценность, профессионализм и оригинальное художественное видение. Перед войной Камелот был знаменит скафандрами, а Мунк считался лучшим из художников, украшавших нагрудные пластины. Если бы я не был так занят сегодня, то с удовольствием посвятил бы вас в нюансы его работы.

– Возможно, в другой раз, – предположил Лок.

Его забавляли наивные попытки Маларте выказать превосходство и пошлая театральность выходки с прожектором. Маларте полностью соответствовал слухам о нем: хвастливый надутый пузырь тщеславия, так и ожидающий горячей иглы. Что касается его любимой добычи, так она была тривиальной и сентиментальной, будто почтовая открытка. Однако полковничьи пристрастия и вкусы могут оказаться полезными…

Маларте подвел Невес и Лока к диванам, стоящим по обе стороны парящей над квазиживой травой пластины толстого прозрачного пластика. Казалось, ее ничто не поддерживает. Полковник объяснил, что пластина содержит железо и поддерживается сверхпроводящими магнитами. Все уселись, секретарь принес чашечки с пенистым горьким какао.

Лок упомянул про манифестантов снаружи и заметил, что подобная активность кажется ему очень интересной.

– Протесты бывают шумными, но они по большей части безвредны, – сообщил полковник. – Мутанты сбрасывают напряжение, мы наблюдаем за потенциальными смутьянами. Польза всем.

– На зависть мудрая и просвещенная политика, – заметил Лок. – Интересно, ее одобряет Эуклидес Пейшоту? Я слышал, что он не упускает возможности продемонстрировать, что лучше генерала управляет дальними. И любит щелкать кнутом.

– Вы уже признались в том, что не очень сведущи в нюансах искусства. Возможно, вы не слишком сведущи и в искусстве власти.

Лукавая улыбка полковника была сама по себе произведением искусства.

– Моя работа дипломата позволила мне посетить почти каждый город на лунах Юпитера и Сатурна, – заметил Лок. – Полагаю, это позволило мне хоть в какой-то мере оценить нюансы образа мыслей дальних.

Капитан Невес сидела, выпрямленная, напряженная, на другом краю дивана и жадно впитывала разговор.

– Это было перед войной, – сказал Маларте.

– В которой я имел честь в некотором роде участвовать.

Полковник Маларте прибыл в систему Сатурна спустя полгода после окончания Тихой войны, назначенный на видную должность благодаря родословной.

– Думаю, вы сейчас едва ли узнаете и города, и людей, – заметил полковник. – Теперь мы продемонстрировали мутантам, что так называемое превосходство дальних – пустой звук. Теперь им, так сказать, показали, где их место.

– Да, их митинги и демонстрации выглядят не более чем забавным безобидным цирком, – сказал Лок. – Но дальним их дело кажется абсолютно серьезным и жизненно важным. Полковник, они не просто сбрасывают напряжение. Они демонстрируют политическую позицию, причем за ваш счет.

– Мистер Ифрахим, будьте уверены: я знаю, как совладать с настоящими бунтовщиками. И будьте уверены, они тоже знают это, – процедил полковник.

– Полковник, прошу вас, не обижайтесь, я всего лишь высказываю частное мнение, основанное на моем опыте общения с дальними.

Повисла тишина. Капитан Невес робко улыбнулась и отпила крошечный глоток какао.

– Мистер Ифрахим, я бы с удовольствием обсудил с вами нюансы колониальной политики, но у меня мало времени. Давайте о делах. Вы хотите посетить кратер Хершеля?

– Мы с коллегой сопровождаем сына профессора-доктора Шри Хон-Оуэн. Возвращаем его к матери. Это простое задание, занявшее, к моему удивлению, много времени.

– Я в ответе не только за этот город, но и за все остальное на Мимасе, – сообщил полковник. – Потому передо мной – большая и трудная работа. Иногда случаются накладки, промахи. Сообщение с профессором Хон-Оуэн и ее командой в лучшем случае эпизодическое. Похоже, профессор считает, что обязанность регулярно докладывать о своих делах ее не касается. Контактов она не желает поддерживать. Но я с радостью сообщаю о том, что нам все-таки удалось организовать вашу поездку в кратер Хершеля и обратно. Кстати, вы уже решили, когда возвращаетесь? Ваши планы мне пока не очень ясны.

– Я вернусь, как только исполню свои обязательства по отношению к профессору-доктору, – сообщил Лок. – Что касается времени возвращения, то, как вы заметили сами, профессор-доктор не слишком предсказуема.

– Когда вернетесь, мы поговорим снова. Расскажете мне о своих приключениях.

Конечно, Лок не собирался давать полковнику информацию, которую тот мог бы передать вышестоящим и использовать к своей выгоде.

– Разумеется, – заверил Лок. – Но я должен предупредить сразу: крайне маловероятно, что я пойму хотя бы малую толику работы профессора-доктора. Да, она безответственна и высокомерна и без конца создает проблемы для вышестоящих. Но при всем этом она – гений.

Потом пара вышла наружу по подвесному мостику, отданному в исключительное пользование оккупантам, и Лок поведал Невес, что полковник – до отчаяния знакомая смесь самоуверенности и лютой глупости.

– Типичный представитель олигархии старой закалки, – добавил Лок. – Его предки создали репутации грабежом и пиратством. Он хочет того же самого. По данным моих контактов, он контрабандой переправляет местное искусство на Землю. Конечно, каждый из старших офицеров посылает домой пару сувениров, но полковник отправляет целые контейнеры ворованного. Он берет все, что ему понравится, а если хозяева протестуют, сажает их в тюрьму. Вкратце, он рассматривает Мимас как удельную вотчину и потому хочет узнать от меня о саде, который исследует Хон-Оуэн. Полковника удивляет то, что профессор сидит там столько времени. Маларте хочет знать о ее находках и о том, как получить с них прибыль. Наверное, он считает, что возвращение Берри матери – лишь предлог, а я хочу заключить с профессором тайную сделку. Потому полковник устроил нам спектакль. Мол, смотрите, я знаю, что вы там обтяпываете свои неприглядные делишки, и советую взять в долю.

– Если она держит работу в секрете, наверное, она и вправду отыскала что-то ценное, – подумала вслух капитан Невес.

– Для нее – несомненно. Профессор любит загадки и вообще все, что может рассказать ей про Авернус. Но очень сомневаюсь, что ее исследования принесут что-либо сиюминутно коммерчески ценное.

Они вышли на платформу в месте пересечения двух подвесных дорожек. Лок хватал ртом воздух, сердце бешено колотилось. Он предложил остановиться и передохнуть. Он провел слишком много времени при нулевой гравитации и прогуливал занятия на центрифуге в спортзале. Лок подумал, что с таким обессилевшим телом вряд ли сможет ходить по Земле на своих двоих.

Платформа висела между тремя высокими соснами. Верхушки деревьев вокруг сияли в ярком свете огромных люстр, свисающих из центра купола. Кластер куполов, образующих Камелот, от края до края заполнял лес модифицированных баньянов вперемежку с соснами и гигантскими секвойями. По рядам толстых сучьев были проложены улицы, дома и мастерские связывала густая сеть мостков, канатных дорог и веревок. Постройки лепились спиралями к стволам или свисали с ветвей, будто диковинные фрукты. Чудесный лесной город при низкой гравитации – зеленый, тихий, первобытный.

– Оставленные Авернус сады – это эксперименты. Игрушки, – заметил Лок. – Нет смысла грабить их ради пары тривиальных модификаций и новшеств. Это как разбить яйцо Фаберже ради продажи нескольких камешков с него. Не то чтобы Хон-Оуэн была против разбивания шедевров ради вытаскивания пары безделушек. Этим она и оправдывает свое хобби, за счет этого и выживает и делается полезной всякому начальству. Но работает она не ради того.

– Но если ты скажешь полковнику, чем она занимается, разве не станешь полезным для него? – спросила Невес.

– А какой мне с того прок? Люди вроде Фаустино Маларте не заработали свою власть и потому отправляют ее запугиванием и унижением. Они не представляют, как мыслят другие. Маларте и иже с ним совершенно не понимают дальних и обречены рано или поздно допустить чудовищный промах, который поставит под угрозу все, чего мы добились здесь. Думаю, тебе стоит остаться в городе на то время, пока я завезу Берри к матери. Стоило бы выяснить, как Маларте отправляет добычу на Землю.

– Сэр, вы планируете стереть его в порошок?

– Разумеется, нет! Для меня открыто выступать против него – самоубийство. Он – хозяин целой луны и к тому же принадлежит к верхнему ряду семейства Пессанья. Нет, капитан, я хочу всего лишь информации. Этого-то люди вроде полковника и не понимают. Им невдомек, насколько важна информация.

Кабина модуля – фуллереновая сфера, закрепленная на двигательной платформе, клаустрофобически тесная клетка без места для сидений или кушеток. Лок встал рядом с пилотом, Берри втиснулся за ним, все трое упакованные в скафандры с прикрученными шлемами и перевязанные страховочными ремнями. Хлипкое суденышко взмыло над Мимасом, описало над ним полкруга и отключило двигатель, выйдя на нужную траекторию.

Маленькая луна – шар из грязного льда около четырехсот километров диаметром, промерзший до самого силикатного ядра вскоре после образования. Древнюю, никогда не знавшую тектонических движений поверхность хаотично издырявили, переворотили кратеры всевозможных размеров – словно внезапно окаменело кипящее море. Лок выглянул в щелевидное окно. Казалось, модуль падает с огромного обрыва, сложенного бледными скалами, испещренными случайной мешаниной черных полумесяцев, расколов и пробоин: косых теней от глыб и булыжников, от кратерных стен. Тени, будто звери в засаде, таились и за кратером, и внутри.

Лок приклеил себе пластырь с дозой местного «умного» наркотика, пандорфа, перед тем как напялить скафандр. Наркотик посоветовал Йота Макдональд. Наркотик был чище и эффективнее любого армейского средства, которым пользовались в старые добрые дни перед войной для организации мозговых штурмов при разработке политических и экономических сценариев для правительственных комиссий. Вещество обострило восприятие, ускорило мысли, позволило видеть с кристальной нечеловеческой ясностью – важная способность, которая поможет совладать со Шри Хон-Оуэн. У наркотика был также и полезный побочный эффект: он заменял обычный страх перед путешествием в крошечной скорлупке среди смертоносной пустоты спокойным отстраненным интересом к проплывающим за окном пейзажам.

За изгибом горизонта встали ряды горных хребтов – край кратера Хершеля, окаймленного чередой концентрических горных цепей. Кратер насчитывал сто тридцать километров в диаметре – треть размера всего Мимаса – и произошел от столкновения, едва не уничтожившего маленькую луну. Модуль пролетел мимо изломанных террас, ступенями поднимающихся от изъязвленного кратерного дна. Спустя тридцать километров показался пик в центре кратера. Глухо забурчали маневровые движки, отключились, модуль развернулся двигателем вниз, тот глухо и мощно бухнул, погасив остатки скорости, и Лок снова увидел пейзаж – модуль плыл боком мимо западных склонов центрального пика, усыпанных глыбами полей, чернильных каньонных зигзагов и разломов, плыл к широкой полке, где маяк сверкал красным глазом среди монохромных панорам. Снова чихнули маневровые движки – финальная коррекция, – тени кинулись навстречу, тряхнуло так, что лязгнули челюсти, – и модуль приземлился на край посадочной платформы размером с футбольное поле. Рядом стоял похожий на черепаху шаттл с намалеванным на боку флагом Великой Бразилии. Перед полетом капитан Невес ввела мальчику транквилизатор, но не рассчитала дозу. Берри оставался почти в коматозном состоянии. Потребовались соединенные усилия пилота и Лока, чтобы пропихнуть мальчика в крохотный люк. Снаружи ожидал посланец от команды Хон-Оуэн, резковатый юноша по имени Антонио Мария Родригес, облаченный в девственно-белый скафандр. Антонио помог отнести Берри к волокуше, оставленной на размеченной дорожке у края посадочной платформы, и повез Лока и мальчика к длинному склону, прорезанному разломами, исходящими от подножия мощной стены утесов высотой больше километра. Дорожка спустилась в расщелину и закончилась у исхоженной утоптанной насыпи перед большим матовым куполом у подножия отвесной стены водяного льда, твердого, как гранит.

Двое взрослых стащили мальчишку с волокуши и привели к овальному люку шлюза у основания купола. За шлюзом оказалась загроможденная прихожая со шкафчиками, рядами скафандров у стен и ширмой на застежках. Видимость обеспечивали несколько светящихся палочек, воткнутых наобум в обшитый пенополиуретаном потолок. В их зеленом зыбком свете, словно пробивающемся сквозь толщу воды, Лок и Антонио Мария Родригес разделись сами и раздели Берри, оставшись в тонких комбинезонах, совсем не защищающих от лютого, словно в морозильнике скотобойни, холода. Мальчик сонно улыбнулся и спросил, поедут ли они снова кататься.

– Сперва нужно поговорить с твоей матерью, – сказал Лок.

– Я не хочу. Я хочу вернуться.

– Ты же знаешь, что не можешь. Иди со мной и не капризничай.

Лок с Берри прошли вслед за Антонио Марией Родригесом сквозь двойную герметичную дверь и поднялись по короткой крутой эстакаде в большой почти круглый зал под куполом, излучающим бледный свет. Через зал вели извилистые тропинки, проложенные по террасам в черных скалах, искусно сделанных из фуллереновой ткани. Пол испещряли гигантские подушки лишайников всех оттенков красного и желтого и торфяные болотца с зеркалами черной воды и берегами, поросшими камышом. Там и тут – рощицы гигантских древовидных папоротников. Воздух чистый, холодный, влажный. Зима. Да, здесь пахло зимой…

Лока захлестнула волна ностальгии, резкой тоски по дому. Чертов пандорф. Но это место вовсе не похоже на дом. Это не Земля, а просто очередной сад, крошечный пузырек жизни в огромной безжизненной пустоте. Лок осмотрелся и объявил, что, хотя вокруг и красиво, лично он ожидал чего-то удивительного и чудесного.

– Сэр, это еще не сад. Он – там, – пояснил Антонио и указал на дальний край зала, где над чернильным озером возвышалась черная скала и тонкий белый мостик вел над водой к узкой пещере, вырезанной в откосе.

Шри Хон-Оуэн ждала в полусферической палатке – их несколько сгрудилось у края озера. Профессор-доктор ничуть не изменилась. А точнее, казалось, что годы и тяготы не касаются ее – бритоголовую, тонкую как тростинка, суровую, холодную и погруженную в себя. На ней была серебристая утепленная куртка до колен, спексы с прямоугольными линзами в толстой черной оправе.

– Хорошо выглядишь, – сказала она сыну. – И как вырос!

Берри пожал плечами. Свежий воздух сада лишайников развеял остатки транквилизатора. Берри вернулся к обычной подозрительной угрюмости – перекормленный мальчишка, похожий на медвежонка, еще не вылизанного матерью. Он поглядел на мать из-под челки, наполовину закрывающей лицо, скривился и выговорил:

– Генерал сказал мне явиться сюда. Я б сам и не подумал.

– Генерал заботится о тебе, – заметила Шри. – Расскажи, как он.

Они поговорили несколько минут – натянуто и сдержанно, без тени тепла, затем Шри услала мальчика вместе с Антонио перекусить и спросила Лока, нужно ли ему что-нибудь.

– Спасибо, нет, – сказал он. – Мэм, всего два часа назад я был в Камелоте. Сейчас в это верится с трудом.

– Но вы здесь. Мы давненько не виделись.

– Да, – подтвердил Лок и спокойно посмотрел ей в глаза. – Но надеюсь, еще не слишком поздно извиниться за мое недостойное поведение во время нашей последней встречи.

– Вы все еще работаете на орбитальной свалке?

– Надеюсь вскоре ее покинуть.

– Вы ожидаете нового назначения после того, как Эуклидес Пейшоту заменит генерала? – осведомилась Шри Хон-Оуэн. – Или собираетесь на Землю вместе с генералом?

– Надеюсь, я продолжу работать в качестве советника сил альянса.

– Но прямо сейчас вы работаете на Арвама.

Накануне своего отбытия из системы Сатурна генерал Пейшоту попросил меня вернуть сына под вашу опеку. Для меня большая честь принять на себя такую ответственность. Надеюсь, я исполнил поручение наилучшим образом.

– А как насчет полковника Маларте? – спросила профессор-доктор.

– Я не работаю на него.

– Но чтобы попасть сюда, вам было нужно получить его разрешение. А он не раздает их налево и направо. Арвам больше не имеет власти над полковником, взятка Маларте вам не по карману, так что, полагаю, он поручил вам донести о происходящем здесь в порядке обмена любезностями, – заключила Хон-Оуэн.

Лок даже не вздрогнул. Его мысли были быстры, ясны и проворны, как рыбки в залитом солнцем ручье. Он сразу понял, что лучшая политика – говорить правду.

– Мэм, вы все понимаете лучше меня. Скажем так, полковник Маларте проявил собственнический интерес к вашей работе. Законно это или нет – судить не мне. Но могу заверить: он не может приказывать мне.

– Мистер Ифрахим, в кои-то веки я с удовольствием окажу вам любезность. Я покажу вам то, что мы обнаружили здесь, – и вы можете рассказать об этом полковнику. Тогда, возможно, он поймет, что здесь нет ничего, способного принести ему выгоду, и отстанет от нас.

– Мэм, это будет непросто. По моему опыту общения с полковником, его познания в биологии ограничиваются хождениями в детский зоопарк с козочками.

– Тогда я постараюсь объяснить как можно проще, – пообещала Хон-Оуэн. – И если вы вдруг задумали небольшую интригу, намереваясь унизить полковника в отместку за давление на вас, учите: у меня большой опыт работы с его администрацией.

– Было бы крайне опасно интриговать против такого офицера, как полковник Маларте. Во-первых, это измена. Во-вторых, у него очень хорошие связи. Любой замышляющий ему вред должен хранить свои планы в глубокой тайне даже от потенциальных союзников.

– Разумеется. Я рада тому, что мы наконец поняли друг друга, – заключила Хон-Оуэн.

– Да, мэм, наконец-то мы хотим одного и того же.

Шри повела Лока по тропе между палатками к мосту над озером.

– Генерал не был особенно добр ко мне, – заметила профессор. – Я не могу простить ему, что он использовал Берри, взял в заложники для давления на меня. Конечно, Арвам дал ему хорошее жилище и даже кое-какое образование, но и забил ему голову варварскими и отталкивающими представлениями о чести, мужестве и войне. Будто бы в худших проявлениях мужской натуры есть хоть что-то хорошее. Генерал несколько раз предлагал отправить Берри в армию, когда позволит возраст. Арвам говорил, что моему сыну служба пойдет на пользу. К счастью, генерал уже ничего не может решать в судьбе Берри.

– Но ведь он вернул вам сына.

– Лишь ради того, чтобы позлить Эуклидеса Пейшоту. Но что касается моей работы, генерал всегда был толерантным и понимающим. И за это я благодарна. Как думаете, что случится с генералом после возвращения на Землю?

– Мэм, не могу знать.

– Насколько я понимаю, Арман Набуко ищет подходящего козла отпущения, чтобы обвинить в проигрыше Тихой войны.

– Мэм, а разве мы ее проиграли? Что-то я не слыхал об этом, – сказал Лок.

Ему пришлось идти за профессором по узкому мосту, держась обеими руками за перила. В ничтожной гравитации один раз оступишься – и улетишь прочь, а потом шлепнешься в озеро.

– Мистер Ифрахим, вижу, чувство юмора не оставило вас.

– Да, мэм. Оно не погибло на войне.

– Любопытно, переживет ли оно Эуклидеса Пейшоту? – подумала вслух профессор-доктор.

– Мэм, я уверен, что он вряд ли обратит на меня внимание. А вот на вас уж точно да.

– A-а, с ним не будет проблем, – отмахнулась Шри. – Я нужна ему. Я нужна им всем.

Они нырнули в узкий вход, пошли вниз по наклонному коридору, покрытому изоляцией из монтажной пены. По мере спуска делалось холоднее. Наконец коридор вывел к галерее с длинным, хорошо изолированным окном. Его тройные алмазные панели озарял красный свет. Перед окном стояло несколько камер, датчиков и сканеров.

– Вот что сделала тут Авернус, – сказала профессор.

За окном виднелся огромный сферический зал, вырезанный во льду, освещенный одной лампой в фокусе купола. Лампа походила на каплю сияющей крови. Стены изгибались к полу, смятому в гладкие складки. Гребень каждой складки усеивали темные закрученные кляксы, завитушки, тесные рощицы полурасплавленных свечей, фаланги острых клыков, груды колючей проволоки и сахарной ваты, лужайки хрупких волосков, скопления тонких, как бумага, плавников, вырывающихся изо льда. Все – жирно-черное в красном свете. Светлее только рощица свеч у окна. Похоже, она умирала, рассыпалась изнутри, комковатые верхушки обламывались и падали в бледный пепел.

– Вакуумные организмы, – выговорил Лок. – Целый сад вакуумных организмов.

Он ожидал чего-то по-настоящему экзотического: ферму сверхчеловеческих детей-клонов, кусок волшебной страны с диковинными растениями и животными, город разумных крыс или енотов. Но эта поросль немногим отличалась от вакуумных организмов, выращиваемых на открытой поверхности вокруг любого города и поселения на лунах Сатурна.

– Они лишь выглядят как вакуумные организмы, – сообщила Хон-Оуэн. – Но они совершенно иные, не связанные наномашины, но структуры, сотканные из удивительных псевдобелковых полимеров. Я называю их полихины. Если уподобить коммерческие вакуумные организмы синтетическим аналогам эукариотов, то есть, мистер Ифрахим, обычных бактерий, то перед нами – аналоги предков прокариотов.

– Вы хотите прочитать мне лекцию, – заметил Лок. – Было бы легче, если бы вы сразу перешли к делу и сказали мне, почему эти штуки ничего не стоят. Они уж точно выглядят ничего не стоящими.

Шри Хон-Оуэн проигнорировала колкость и рассказала о том, что в зале – метаново-водородная атмосфера при минус двадцати по Цельсию, то есть намного теплее температуры на Мимасе. А полихины не обладают псевдоклеточной структурой, они не производятся последовательным исполнением серии закодированных команд. Они – сети самокатализирующихся метаболических циклов, созданных взаимодействием между специфическими структурами в полимерах.

– Вроде ковров или наших комбинезонов под скафандр?

– Блестяще, мистер Ифрахим! Но, хотя квазиживые материалы ремонтируют себя и даже растут, когда их кормишь правильным субстратом, в них закодирован лишь один набор команд и одна морфология. Полихины намного переменчивее. Они – небинарные логические машины, использующие разновидность фотосинтеза для того, чтобы превращать вещества в сложные полимеры. Полихины могут воспроизводиться и даже обмениваться информацией, хотя и в сугубо аналоговом виде. Они обладают ограниченным рядом компонент, подчиняющихся ограниченному набору самоорганизующихся кодов, способных генерировать новые коды и, следовательно, новые свойства и даже формы. Когда я пойму, как эти коды действуют во всех возможных случаях, смогу оперировать полихинами, заставить их производить нужное.

– То есть делать полезные штуки?

– Мистер Ифрахим, перед вами не фабрика – но загадка. Научная проблема. В отличие от живых клеток и вакуумных организмов, у полихинов нет внутренних структур, однозначно задающих их форму и свойства. Мы привыкли считать информацию записанной словами, бинарным кодом, лежащим в основе всей цифровой техники, четырехбуквенной азбукой ДНК.

Шри Хон-Оуэн вяло махнула рукой в сторону окна.

– Там находится мир, где информация и форма неразрывно связаны. Там – набор аналоговых компьютеров, решающих единственную задачу: как выживать и расти. Авернус задала условия и оставила сад, я сыграю в ее игру и покажу, что я могу лучше. Я задам им правильную информацию для роста и заставлю производить заданное. Я вам сейчас покажу как.

Геномаг подошла к наблюдательной аппаратуре, вызвала небольшой дисплей и увеличила изображение, сфокусировавшись на серебристом ящичке, висящем между четырех длинных паучьих ног.

– Запустить последовательность, – приказала профессор-доктор.

Робот дернулся, двинулся вперед, перебирая неуклюжими ногами, подошел к скоплению узловатых черных шипов, торчащих из мерзлого озерка цвета сажи. Затем робот высунул форсунку и выпрыснул бурый туман. Шипы немедленно покрылись сыпью ярко-оранжевых пятен.

– Он распылил N-ацетилглюкозамин, – пояснила профессор-доктор. – Это очень распространенный лектин. Он синтезируется всеми эукариотами, поскольку является частью обязательной олигосахаридной модификации, присоединяемой к белкам в цис-зоне аппарата Гольджи. Когда N-ацетилглюкозамин связывается с определенными белками на поверхности полихина, то инициирует короткий метаболический каскад, и происходит хемолюминесценция. Так вот, хотя полихины не могут кодировать информацию, они способны ее обрабатывать. Каждый состоит из определенного набора полимеров, а из них каждый может существовать в двух состояниях, «включено» и «выключено». Эти состояния определяются неким набором правил, например, полимер может включаться в присутствии одного вещества и выключаться в присутствии другого. Или потребуются оба вещества сразу.

– Булева логика, – заметил Лок, вытащив наружу кстати подоспевшее смутное воспоминание.

– Именно! – подтвердила Хон-Оуэн. – Мистер Ифрахим, возможно, вы еще не совсем безнадежны. Реакция, которую вы только что видели, – это простая демонстрация логического «И». Лектин плюс связывающий полимер дает активацию другого полимера, инициирующего свечение. Полихины – булевские сети, способные генерировать упорядоченную динамику, идти через фиксированную последовательность состояний. Если взять полихин, состоящий, например, всего из сотни полимеров, каждый из которых может находиться в двух состояниях, общее число состояний системы будет порядка десяти в тридцатой степени. Если каждый компонент получает информацию от всех остальных, система становится хаотичной, случайно проходящей через большое число состояний. Потребляется очень много времени, чтобы система вернулась в исходное состояние. Но если каждый компонент получает информацию всего от двух, система спонтанно генерирует упорядоченный цикл, будет проходить всего по четырем из десяти в тридцатой степени состояний. Происходит спонтанная самоорганизация динамического порядка. Это очень похоже на наши метаболические процессы. Упорядоченные циклы способны обрабатывать информацию, и потому можно генерировать нужные результаты, подавая нужную информацию. На первой стадии исследования мы действовали на систему разными веществами – как вы только что видели. Но полихины – гораздо больше, чем просто химические сенсоры. Когда два разных полихина растут вместе, взаимодействие между их псевдометаболическими циклами производит новую форму полихина. Взаимодействие между этими вторыми поколениями рождает третье и так далее. Разнообразие системы ограничивается лишь общим размером и временем. Мы пытаемся теоретически описать информационное пространство и его динамику, но постоянно утыкаемся в расходимости. То есть в бесконечность.

– Чудесная игрушка для человека с вашими интересами, – согласился Лок. – Но я сомневаюсь в том, что она порадует полковника.

Лок позлорадствовал и слегка расстроился. Да, похоже, этот чудесный сад – загадка и ловушка, нечто, способное отнять у Хон-Оуэн огромное количество времени и усилий и не дать никаких практических результатов. Никаких сомнений, она гениальна вместе со своей одержимостью, но очень тщеславна, самоуверенна, зациклена на игре ради игры, на разгадывании никчемных загадок.

Но все же была странная красота в асимметрии зарослей, в рощах и лугах шпилей и клыков, свитков и щетин, разбросанных по огромной чаше за окном. Локу увиденное напомнило плотно упакованный механизм старинных наручных часов отца, реликвию вековой давности. Шестеренки, пружины и крошечные маятники описывали сложные циклы и взаимодействовали так удивительно, что стрелка двигалась в точности на угловую секунду за секунду. Лок любил эти часы. Отец часто обещал, что передаст их в наследство, но однажды их пришлось заложить за долги – и на этом все кончилось. Жестокий, но полезный урок: не привязывайся ни к чему и ни к кому. Не ожидай ничего, кроме того, что сделаешь или добудешь сам.

Мистер Ифрахим, вы верите в судьбу? – спросила профессор-доктор. – Верите ли вы в то, что наши судьбы определяются неизвестными нам, но четко прописанными законами? Или вы полагаете, что все наши дела – лишь цепочка случайностей?

– Мэм, я вырос среди католиков.

– Хм-м-м, вы замечательно ушли от ответа. Впрочем, этого и следовало ожидать. Я уже давно поняла: биологически и случайность, и детерминизм существенны в одинаковой мере. Наши тела носят отпечатки мириад случайных изменений, способствующих выживанию одних генов и гибели других. Если бы мы могли открутить огромную киноленту жизни в прошлое и запустить процесс заново, мы бы получили иные результаты. И история прихода к ним была бы совсем другой. Запусти еще раз – и снова новое. Сад Авернус – урок сопряжения случайности и судьбы, эксперимент столь же неповторимый, как история жизни на Земле. Я уже говорила, что у полихинов нет эквивалента ДНК, нет внутренней памяти с запасом программ, позволяющих воспроизвести начальное состояние. Если их уничтожить, их прошлое и настоящее сгинут без следа. Они – создания вечно изменяющегося «сейчас». Но я открою правила их изменения. Я освобожу их от случайности, дам историю и судьбу. Можно провести любопытную параллель между этим садом и обществом дальних. Они надеялись переписать свои геномы и уйти от ограниченного набора возможностей, заданных случайной историей человечества. Война положила конец их великому эксперименту. Мы побоялись того, что они разовьются во что-то превышающее человека и мы не сможем сдержать эту новую сущность, не сможем управлять ею – и она повлияет на нашу судьбу, захотим мы того или нет. Изучение этого сада и подобных ему позволит понять размах возможностей, которыми обладают дальние. А понимание – ключ к власти. Вот практическая польза, о которой так хочется знать полковнику. Но я сомневаюсь в том, что он оценит ее.

Шри Хон-Оуэн посмотрела за спину Локу и сказала:

– Берри, иди сюда. Не прячься по углам.

Мальчик лениво выбрел из сумрака у входа. Шри спросила, что ему нравится в саду. Мальчик ответил: робот.

– Он мне тоже нравится, – согласилась Шри. – Мои ассистенты делают систему дистанционного управления для него, так что мы сможем управлять полихинами откуда угодно. Мистер Ифрахим, останьтесь на ночь. Мы обсудим с вами будущее Берри.

Лок подумал, что уж это его точно не касается. Но выбора тут нет. Профессор-доктор здесь заправляет всем. Чтобы явиться сюда, нужно разрешение полковника. Но, чтобы улететь. нужно позволение профессора-доктора.

Все обедали в палатке, устланной квазиживым шерстистым ковром, чьи складки образовали стулья и низкие столы. Помощники Шри Хон-Оуэн были молоды, дружелюбны, очень умны, полны энтузиазма – и благоговели перед начальницей. За исключением Антонио Марии Родригеса, все – дальние. Один, Рафаэль, казался андрогином – высокий, тревожно и возбуждающе красивый, с безупречной кожей, бледной и полупрозрачной, словно стены палатки.

После обеда Лок спросил Шри Хон-Оуэн о том, почему на нее работают дальние. Она сказала, что все эти люди – специалисты, второразрядные гении генетики, до войны работавшие над биомами поселений, оазисов и тому подобного. Они с радостью ухватились за возможность отточить свои умения и навыки в исследовании садов Авернус.

– У них есть разрешение от службы безопасности?

– Они уважают труды Авернус и восхищаются ими, и они очень полезны во всех отношениях, – заверила Шри. – Например, они помогли мне отыскать этот сад. Мистер Ифрахим, если вы хотите найти что-то в Великой Бразилии, способ простой: идите за деньгами. Здесь иначе. Тут нужно изучать биржевые отчеты разных городов в поисках крупных кредитных сделок. Два моих ассистента обнаружили, что Авернус двадцать лет назад попросила в пользование команду горных машин на Мимасе. Я взялась за поиски – и вот я здесь.

– Некоторые говорят, что вы прячетесь, – заметил Лок. – Мол, вы боитесь, что Эуклидес Пейшоту отошлет вас на Землю.

– Без меня они не смогли бы выиграть войну, – сухо и чуть обиженно сказала Шри. – А пока я не объясню, что же именно они захватили, они не поймут – и не смогут зарабатывать на захваченном. Я «прячусь» последнюю сотню дней потому, что я тут работаю. Но согласна: в последнее время я не слежу за событиями. Быть может, вы поведаете мне, что же происходит в большом мире вокруг? Расскажите мне про Арвама. Как он выглядел, когда вы повстречались с ним?

Они повели почти приятный светский разговор. Лок понял: они больше не враги с профессором-доктором, потому что у них не осталось ничего общего. У Шри Хон-Оуэн – ее сады и маниакальная страсть к Авернус, у Лока – запросы, которые никак не удовлетворить знанием ради знания. Оба не обладали ничем интересным друг для друга.

Пока говорили, снаружи стемнело, пошел дождь. Шри сказала, что он обычно идет один час в начале ночи. Но дождь превратился в ливень, забарабанил по полотнищу палатки, и, наконец, Шри надела спексы и связалась с помощниками. Последовал краткий раздраженный спор об управлении климатом оазиса.

– Мне нужно кое с чем разобраться, – сказала она Локу и ушла.

Он шагнул к выходу, увидел, что она переговорила с двумя помощниками. Все трое ушли в дождливую темень. Дело явно пахло аварией и проблемами. Лок решил пойти за профессором-доктором. Большие подушки мха излучали холодный серый свет, словно призраки облаков, и позволяли различить под ногами дорожку, превратившуюся в ручей. Вода лениво текла у ног, вокруг плыли медленные, как ртуть, огромные капли дождя, падающего при низкой гравитации. Когда одна приземлилась на голову, возникло ощущение вылитого ведра ледяной воды, учиняющего черт знает что с тщательно заплетенными в косички волосами. Вода скользнула по лицу, по комбинезону. Лок протер глаза, чихнул, сплюнул и пошел за Шри с помощниками. Их тени только что проплыли мимо светящегося бугра плесени в сторону озера.

Лок на ощупь отыскал дорогу к мосту, влез на него, пошел, подтягиваясь за поручни. Медленные тяжелые капли плюхались о воду внизу. С косичек капало. Холодный воздух колол мокрое лицо. Лок прокрался сквозь мертвенный зеленый свет коридора к красному сиянию комнаты внизу и эху громких голосов. Шри Хон-Оуэн разговаривала с сыном. Тот стоял, уткнув голову в плечи, ежился и сопел. Один из помощников, андрогин, возился с камерами наблюдения, второй нагнулся над терминалом. Висящие над ним виртуальные экраны показывали тропы, проломленные сквозь густые заросли черной щетины и стаю бумажно-тонких плавников, с нескольких ракурсов демонстрировали пауконогого робота, описывающего бессмысленные круги у разрушенной рощицы свечей. Похоже, Берри не только сумел добраться до управления климатом в мшистом саду, но и отправил робота громить сад полихинов.

Шри Хон-Оуэн вдруг повернулась. Лок не успел отпрянуть. Она подозвала его и сказала, что передумала. Он больше не нужен здесь и может отбыть немедленно.

– Берри – моя ответственность. Я справлюсь сама.

Лок не смог удержаться от прощальной колкости:

– Мэм, я надеюсь, он причинил не слишком много вреда.

– Повреждения незначительные. И, возможно, такое воздействие принесет интересные плоды. А теперь уходите.

В голосе гения генетики снова звучало ледяное презрение.

– Идите же. Для вас здесь нет ничего интересного.

– Классический случай игры на публику, – сказал Лок капитану Невес, когда вернулся в Камелот в тот же день. – Парень мог выразить свою фрустрацию только разбиванием чего-нибудь вдребезги.

– А по мне, иногда люди делают плохое, потому что сами плохие, – сказала капитан. – А Берри уж точно не паинька, тут сомнений нет.

– Определенно, он вытянул короткую соломину в генетической лотерее, – заметил Лок. – Как я понимаю, другой сын, оставшийся на Земле, пошел в мать.

– Я бы не сказала, что это ему очень на пользу. В смысле если посмотреть на его мать.

– Мне почти жаль ее. Она верит в превосходство логики и порядка, в то, что наука – наше единственное спасение, что только она может дать нам понимание мира и самих себя. Больше всего профессор-доктор верит в определенность, возможность управлять и манипулировать. А странные штуки в том саду с их уникальными состояниями и возможностями идут поперек всем ее убеждениям. В этом саду – изменчивость без цели и смысла, а наша профессор верит, что может превзойти соперницу, подчинить закону принципиально неуправляемое. Ну не забавно ли? Она может провести там сколько угодно времени и ни на шаг не приблизится к пониманию Авернус.

– То есть ты не нашел там ничего полезного, – заключила капитан Невес. – Ну тогда, может, спросишь о том, что я нашла полезного про Маларте?

– Ох, я почти забыл про нашего доброго полковника. Надо придумать, как рассказать ему про сад. Объяснить алгебру мулу, наверное, проще. Хорошо, я спрашиваю, что же ты нашла полезного.

Капитан рассказала про то, как собирала и просеивала сплетни, бытующие среди местной военной полиции, и выяснила, что полковнику Маларте помогает городской сенатор, шарлатан по имени Тод Крух, собирающий предметы искусства, которые полковник затем контрабандой отправляет на Землю. За нагрудную пластину с последним из «Семи превращений кольцевой системы» Мунка полковник гарантировал освобождение из тюрьмы родных женщины, которая сейчас – его любовница.

– Наверняка шпионка бунтовщиков, – заключила Невес.

– Великолепно, – заметил дипломат. – В конце концов, эта поездка все-таки принесла кое-что полезное.

– A-а, так у тебя есть план по надиранию полковничьей задницы?

– Маларте – жадный дурак, опасный для всех вокруг него. Раскрыть людям глаза на его преступления – гражданский долг. Но он родовит. Пусть болван – но болван из семейства Пессанья. Мы не можем действовать против него в открытую. Но те, кто рядом с ним, – другое дело. Понятно, не сенатор – он может пригодиться нам. Но вот любовница…

– Ага, какое унижение будет полковнику, когда объявится шпионство его любовницы! – подхватила Невес, которой идея очень понравилась. – Проблема в том, что нет убедительных доказательств ее шпионства. Чтобы собрать их, нужно время – а мы же на полковничьей территории.

– А мы и не собираемся объявлять. Мы только припугнем любовницу возвращением ее родных в тюрьму – где им, несомненно, самое место.

– И заставим ее стучать на полковника!

– Именно, – подтвердил довольный Лок. – А еще мне очень интересно то, чему она выучилась у Мунка. Я думаю сделать Эуклидесу Пейшоту небольшой приветственный подарок.

3

Пропагандистский тур отменили, и Фрэнки Фуэнте отправился домой, в штат Пиауи. Там он намеревался купить плантацию карнаубы и провести остаток жизни, наблюдая за тем, как люди зарабатывают для него деньги. А Кэш Бейкер вернулся в академию, к преподаванию.

Сначала казалось, что изменилось немногое. За президентскими похоронами последовал месяц траура: приспущенные флаги, черные нарукавные повязки, в офицерской столовой – вода вместо вина. Новый президент, Арман Набуко, в краткой речи на инаугурации пообещал отсутствие больших перемен и продолжение политики, сделавшей Великую Бразилию силой добра в несовершенном мире. Активность диких поселенцев в Андах, Великой пустыне и вдоль северных границ была быстро подавлена, новые призывы к независимости националистов вроде «всадников свободы» заглохли, как и прежде, антиправительственные плакаты были сорваны, граффити ободраны, ссылки на сайты бунтовщиков – вытерты из сети. А через день после окончания траура ЦТРС вдруг уволил тысячи гражданских и правительственных чиновников. Было объявлено, что генерал Арвам Пейшоту, командир экспедиционного корпуса в системе Сатурна и официальный глава сил альянса, передаст командование Эуклидесу Пейшоту и вернется на Землю.

Многие офицеры академии хотели узнать у Кэша, что же это значит. В конце концов, он не только служил там, но и не раз лично встречался с генералом. Разве Арвам Пейшоту из тех, кто с легкостью отдает власть? Вправду ли он позволил себе слишком многое, когда отправил экспедицию против бунтовщиков на Уране? Генерала сместили, потому что он – угроза новой администрации? Или дело в том, чем новый президент обязан радикальным «зеленым», хотевшим уйти из Внешней системы, считавшим, что оккупация лун Сатурна и Юпитера – всего лишь растрата ресурсов, которые так нужны для оздоровления Земли?

Кэш отвечал уклончиво. Конечно, смещение генерала значит, что военные силы в окрестностях Юпитера и Сатурна перейдут под командование гражданского, но ведь война окончилась, и, как сказал президент, гражданское начальство – важный шаг к нормализации обстановки во Внешней системе. Жаль, что генерал лишился поста. Сэр Арвам Пейшоту – настоящий солдат, отличный командир и заслуживает большего. Но те, кто стоит на открытой всем взглядам, одинокой вершине власти, иногда не выносят напряжения и ломаются. Охотник убивает зверей, но иногда звери губят охотника. Насколько видится людям, служившим под началом полковника, тем людям, которые занимались непосредственной работой по умиротворению и восстановлению, жизнь продолжится, как и раньше.

Кэш ошибался. Это выяснилось быстро. Спустя несколько дней после смещения Арвама Пейшоту всем военным предложили подписать клятву верности новому президенту. Офицеры академии злились и спорили. Одни говорили, что это лишь пустая формальность, другое – что они уже приносили клятву верности стране, поступая на службу, и уж если приносить клятву верности, то должности президента, а не конкретному человеку, временно занимающему ее. Споры приобрели такой накал, что командующий академией генерал-майор Лоренц запретил все политические беседы в столовой. Многие перестали разговаривать друг с другом, а двое младших лейтенантов устроили дуэль. Они дрались на ножах, наделали друг в друге дырок, потом объявили ничью, пожали друг другу руки и вместе отправились в госпиталь.

Кэш продолжал говорить всем любопытствующим, что не интересуется политикой, отказывался вставать на чью-то сторону и вместе с другими, как подобает, подписал клятву верности. Спустя несколько недель рано поутру его бесцеремонно разбудили. Кэш открыл глаза и увидел капитана ЦТРС и за ним – двух солдат. Троица едва втиснулась в спартанскую комнату Кэша.

Капитан сказал, что Кэша не арестуют, если он будет сотрудничать. Тот, ощущая себя поразительно спокойным, ответил, что с удовольствием, если узнает как.

– Мне приказано доставить вас для допроса.

– То есть вам сказали доставить меня, но не сообщили зачем? Об этом знает мой непосредственный начальник? – спросил Кэш.

– Конечно. Капитан, вам десять минут на сборы.

– Без проблем. Думаю, могу побриться и наведаться в туалет по дороге.

– Если уж на то пошло, мы найдем для вас и душ, – добавил офицер ЦТРС.

Кэша привезли на конвертоплане на большую базу ВВС по другую сторону Монтеррея, а там посадили на пузатый транспортный самолет, «Тапир L4» – машину, на которой Кэш перевозил грузы к востоку от Великих озер тринадцать лет назад, когда только получил крылышки и полоски на униформу. Кэша замкнули в капсуле, используемой для перевозки важных персон и высокопоставленных офицеров: с кроватью, холодильником, полным закусок и сока, туалетом и душем. Капитан ЦТРС знал, о чем говорил. Транспорт приземлился в Бразилиа около полуночи. Кэша посадили в правительственный лимузин, привезли в государственный отель в центре города и отконвоировали в комнату на самом верху с большой кроватью и окном от пола до потолка. Из окна открывался вид на парки Эйшо Монументал вплоть до белой шипастой короны кафедрального собора Пресвятой Девы Марии, озаренного прожекторами, похожего на корабль, готовый к старту в вечную ночь. Кэш подумал: едва ли его привезли затем, чтобы попросту расстрелять – по крайней мере, пока. Но чего же они хотят и кто эти «они»?

На следующий день Кэша отвезли за десяток кварталов от отеля в Министерство информации, где пара неразговорчивых солдат ЦТРС провела пилота внутрь через служебный вход. Все трое поднялись на лифте в открытый офис, полный гражданских и персонала, работающего с бумагами и виртуальными экранами. Никто не удостоил Кэша и взглядом. Пилота отвели в маленькую комнатку без окон в дальнем углу зала, усадили за исцарапанный стол, предложили располагаться как дома. Охранник принес охлажденный чай в бумажном стаканчике. Комнатка ничем не примечательная: бледно-зеленые стены, пол из черного пластика. Никаких брызг засохшей крови, колец для наручников на столе, видимых камер наблюдения. Ничего. Но наверняка снаружи, у открытой: двери, стоит охрана.

Кэш ощущал себя очень уязвимым, беспомощным, хрупким. Вся жизнь будто слилась в одну точку, в это время и место, в последнее решительное испытание, которое может погубить навсегда.

Кэш просидел в ожидании больше часа. Наконец пришли гражданский и полковник ЦТРС, закрыли дверь. Полковник отдал честь в ответ, приказал сесть, сам уселся напротив. У полковника, подтянутого и уродливого, как жаба, были маленькие темные глазки, изрытые оспой щеки и расплющенный нос, наверняка принявший не один удар. Офицер снял черную каскетку, открыв бритый скальп и узловатый шрам над ухом, бросил каскетку на стол и сообщил:

– Капитан, мне нужно, чтобы вы ответили на пару вопросов. Надеюсь, вы сможете?

– Да, сэр! – ответил Кэш.

Он понимал: лучше не спрашивать о чем. Скоро выяснится.

– Вы когда-нибудь надевали шлем для магнитно-резонансной томографии?

– Нет, сэр.

– Вы сейчас наденете, – велел полковник. – Она подскажет нам, когда вы говорите правду, а когда нет.

– Сэр, я постараюсь ответить на вопросы как можно лучше.

– Вас ранило, – сказал полковник и коснулся лба кончиком пальца.

– Да, сэр, – подтвердил Кэш.

– И в результате пострадала ваша память.

– Так точно, сэр.

– Потому что из-за раны, возможно, вы сами не будете знать, когда говорите правду, а когда нет, потому что не знаете правды о своем прошлом. Но MPT-шлем поможет нам распознать эту ситуацию.

– Полагаю, у меня нет выбора, – заметил Кэш.

– Почему же нет? – по-прежнему улыбаясь, осведомился полковник.

– Я могу вызваться добровольцем, или меня посадят под арест.

– Вы быстро учитесь. Это замечательно, – заметил полковник.

– Тогда приносите шлем.

Шлем плотно сел на бобрик Кэша. Гражданский включил планшет, надел спексы, задал Кэшу пару вопросов для калибровки прибора и наконец сообщил полковнику, что все готово. Остаток дня полковник говорил с Кэшем о работе до Тихой войны: о полетах на транспортах, о вылетах на боевых самолетах над Тихим океаном, когда Великая Бразилия показывала зубы Тихоокеанскому сообществу, об испытаниях «Ягуара-призрака», о программе подготовки к J-2. На следующий день говорили об экспедиции на Сатурн, и тогда дела пошли хуже.

Кэш не помнил абсолютно ничего. На месте всей операции «Глубокое зондирование» и миссии по сбиванию с курса глыбы льда, направленной на Фебу, – пустое место. В памяти хватало и других дыр. Полковник атаковал их со всех сторон, а гражданский техник наблюдал активность в мозгу Кэша на планшете. Пилот обливался потом. Думать мешала сильная до тошноты пульсирующая боль за левым глазом. Полковник прервал допрос, и Кэшу дали таблетку, ослабившую боль. Но когда допрос возобновился, Кэш не мог нормально думать, злился и волновался, а полковник снова и снова спрашивал об атаке на запущенную террористами глыбу льда.

Кэш рассказал все, что знал. Он помнил то, о чем говорил с генералом Пейшоту, знал, что летал с Луисом Шуаресом и пилотом Евросоюза, Верой Джексон. Кэш помнил о том, как Луис рассказывал о миссии, но не помнил ее самой. Он не помнил боя, отстрела автоматических систем защиты на астероиде, попадания в истребитель и того, что произошло потом. За глазами пульсировала боль. Ярость и отчаяние делались злее и жарче. Кэш злился на себя, на то, что произошло с ним, на все полковничьи инсинуации и непрестанные расспросы. Наконец Кэш взорвался, грохнул кулаком по столу и закричал. Ведь он сам пытается вспомнить, что случилось, с того самого момента, как пришел в себя, – но не может, потому что его памяти попросту нет!

Полковник откинулся на спинку сиденья, опер голову на сцепленные руки и внимательно посмотрел на Кэша, а затем приказал технику показать видео. Тот развернул планшет так, чтобы капитан увидел изъязвленную глыбу льда, медленно вращающуюся вокруг длинной оси среди постепенно истончающегося облака мелких обломков.

– Я помню, что я это видел, – сказал Кэш. – Это когда мы разбили его рельсовые пушки и двигатель. Но я не помню, как я был при этом.

Кэш уже чувствовал, что ему сейчас скажут, – и это было словно кулаком в живот. Глыба льда окрашивалась в разные псевдоцвета, демонстрируя данные радаров, микроволновых сканеров и широкополосной оптической телеметрии. Инфракрасный образ показывал глубокие борозды, пропаханные от носа до кормы, и горячий кратер на месте, где взорвался реактор. На поверхности засверкали вспышки – астероид выпустил тучу дронов, атаковавших истребитель Кэша. Они исчезали один за другим в красных вспышках – их сбивала защита корабля. Затем – мощная белая вспышка. Попадание. Корабельные системы отказали.

– Этим видео вам объяснили, за что вы получили Медаль за доблесть. Вы атаковали астероид, разбили большую часть его защиты, но ваш корабль был поврежден. Но вам не показали вот это.

Полковник протянул руку и тронул угол экрана.

Открылся вид части колец Сатурна, освещенных находящимся снизу Солнцем. Картинка увеличилась, следуя вдоль параллельных полос льда и пыли к яркому выхлопу термоядерного реактора и угловатым очертаниям буксира дальних. На изображение буксира легла координатная сетка, появились цифры, описывающие направление и величину вектора скорости, мощность двигателя, радарные данные, сведения по защите и множество другой информации. На вложенном окошке показывался курс буксира к щели Килера и к арке кольца А за ней.

– Вы помните это? – спросил полковник.

– Нет, – прошептал Кэш.

У него во рту пересохло. Язык – будто кусок дерева.

– Если вы хотите сказать, что это – с камер моего корабля, то ошибаетесь. Мой истребитель погиб у Фебы – и я с ним. Чем бы это ни было, оно не имеет со мной ничего общего.

– Посмотрим, всколыхнет ли это вашу память, – сказал полковник и снова коснулся экрана.

Видео перепрыгнуло через несколько минут. Теперь буксир менял курс, вереница цифр внизу показывала, что следующий за ним корабль тоже менял курс. Наверное, были выпущены следящие дроны, севшие на хвост буксиру, будто ретивые гончие. Выскочило текстовое сообщение с деталями послужного списка Кэша и приказом остановить атаку.

Кэш наклонился вперед. Он взмок от пота с головы до ног, стиснул руки коленями, плотно сцепил пальцы. Его била мелкая дрожь, будто машину, готовую взорваться.

Всплыло новое окошко – заряжался гамма-лазер. А потом наступило безумие. Кроме видеопередачи, отключилось все: связь с дронами, системы гамма-лазера, радар, управление – буквально все. Изображение резко качнулось вправо, длинные дуги пыли и обломков превратились в муть, изображение сфокусировалось – и вспыхнуло белым. Затем все погасло.

Полковник откинулся назад, пристально глядя на Кэша. За полковником сидел сосредоточенный техник в спексах, высматривающий на планшете, как щелкают шестеренки в пилотской голове.

Кэш вцепился в шлем, содрал с себя, сплющил. Внутри стало пусто и тошно. Во рту – кровь. Кэш прокусил себе щеку.

– Я никогда раньше этого не видел! Я не знаю, откуда вы это взяли, но оно не имеет ничего общего со мной.

– Вы знаете человека по имени Лок Ифрахим? – спросил полковник.

Застигнутый врасплох Кэш заморгал.

– Дипломата, – добавил полковник.

Кэш покачал головой.

– Вы никогда не встречали его?

– Если я и встречал, то не помню. Что случилось с кораблем, который гнался за тем буксиром? Словно выстрелили чем-то, парализующим электронику…

– Корабль не подчинился прямому указанию прекратить атаку и был нейтрализован. Вам точно ничего не говорит имя Лок Ифрахим?

– Я не помню, чтобы я встречал его, – ответил Кэш.

Он подумал, что, возможно, благодаря этому человеку и попал в переделку. Наверное, перешел дорогу или надерзил. Интересно, какое отношение имеет этот Ифрахим к запрету атаковать буксир?

– Капитан, вы не помните очень многое, – заметил полковник. – Давайте начнем снова.

Назавтра никто не пришел за Кэшем. Дверь в комнату осталась закрытой снаружи. Охранник приносил еду. Половина функций терминала была блокирована, но телевидение работало. Правительственный канал (то есть официально правительственный, все другие тоже принадлежали правительству) – передавал сжатую сводку новостей о возвращении генерала Арвама Пейшоту на Землю. Прокрутили и двухсекундный ролик, показывающий генерала с героем войны в инвалидной коляске, пожимающим руку офицеру. Кэш много раз пересмотрел ролик, чувствуя подкатывающую тошноту. Очевидно, Кэша хотели использовать для того, чтобы унизить и погубить генерала. Он сделал Кэша героем, образцом землянина в Тихой войне. А если верить полковнику, Кэша не убили на Фебе. Кэш сумел выжить и отчего-то взбунтовался, нарушил прямой приказ…

Никто не явился и на следующий день. Спустя сутки, когда Кэш уселся завтракать, открылась дверь, и вошел престарелый офицер в униформе ВВС. Он представился подполковником Марксом Вермелью и сказал, что будет советником Кэша.

– Я не знал, что мне понадобился адвокат. Я что, арестован? – спросил пилот.

Теперь он был спокоен. Если не можешь повлиять на происходящее и до сих пор так и не узнал, зачем вся эта возня и допросы, – уж лучше плыть по течению.

– Сынок, я тебе не адвокат, – сказал подполковник.

Симпатичный старикан. Темно-коричневая кожа, седые волосы на голове – белой щетинистой подковой вокруг залысины на темени.

– Я твой советник, – терпеливо пояснил старик. – Я здесь, чтобы помочь тебе выступить перед подкомиссией сената по внеземным делам. Кстати, как этот кофе? Не надо, не вставай. Я налью себе сам, а потом мы займемся твоими показаниями.

Старик вкратце пересказал то, что Кэш уже слышал от полковника на допросах: миссия к Фебе, повреждение истребителя дроном с ледяного астероида. Истребитель сумел отремонтироваться, Кэш проложил курс назад, к внутренней части системы Сатурна, засек цель и пошел в атаку. Кэш не подчинился однозначному приказу прекратить атаку, и системы истребителя были отключены. Корабль пошел сквозь кольца и снова попал под удар. Базальтовая крупинка разбила нос и разлетелась на десятки раскаленных докрасна осколков. Большинство безвредно погасило энергию в изоляционной термопене, заполнявшей полости корабля, но один врезался в экран виртуальной реальности на шлеме Кэша, пробил дыру и пропахал мозг пилота.

Кэш сказал, что никогда не бывал вблизи колец. Его убил осколок дрона, погубившего корабль. И его самого, Кэша Бейкера. Подполковник Вермелью покачал головой, потыкал в угол планшета и вывел на экран фотографию чего-то, что напоминало миниатюрную луну: темную, угловатую и неровную, испещренную щербинами.

– Вот он и убил тебя, – сообщил подполковник. – Команда экспертов-криминалистов вытащила пылинку из внутренней обшивки жилого отсека. Сынок, это базальт. Пироксен с примесью железа и никеля. Кольца Сатурна состоят почти сплошь изо льда, но по ним рассыпана масса скальных кусков. Перед тобой – один из них.

Кэш похолодел. Кожа по всему телу ощущалась как резиновая, будто пыталась сжаться. Все вокруг стало мертвым, утонувшим в ярком свете. Голубое небо за окном сделалось чужим, невообразимо далеким, как потерянный рай.

Подполковник окинул Кэша дружелюбным взглядом и заметил:

– Я понимаю, как ты себя чувствуешь. Но тебе придется признать: то, что тебе вдалбливали, – это лишь половина правды.

– Дело в генерале Пейшоту, ведь так? Вы хотите разгромить его и используете меня.

– Я хочу, чтобы ты сказал правду.

– Вы хотите, чтобы я изображал память о том, чего я не помню.

– Нет, сынок, – мягко укорил подполковник. – Это делается не так. Я не хочу, чтобы ты лгал. Я хочу, чтобы ты сказал правду – а перед тем понял: тебя подставили, налгали тебе. Генералу и его людям был нужен герой, а ты идеально подходил – за исключением того маленького неприятного эпизода, где ты не подчинился приказу и подставился под удар. Потому генеральская команда обрезала и отшлифовала твою историю, сосредоточилась на героической части. Насколько мы можем видеть, ты и вправду герой. Ты пилотировал тяжело поврежденный корабль, но чертовски постарался исполнить свою миссию, погнался за законной целью и никак не мог знать, подлинный ли полученный тобой приказ. Ты исполнил свой долг в горячке и суматохе боя. Но, сынок, это не меняет того факта, что тебя использовали. Генерал Пейшоту и его люди скрыли все, что не устраивало их. Их эксперты нашли и спрятали убивший тебя кусок базальта – вместе с «черным ящиком» истребителя. Генерал знал все – и скрыл, потому что правда не подходила его целям. Возможно, ты и не помнишь, как пошел за тем буксиром дальних, но ведь ты пошел и атаковал его. Правда именно такова.

– А если я не захочу говорить? – спросил Кэш.

– Сынок, ты сейчас не в том положении, чтобы торговаться. Это уж точно. Дело пойдет или с тобой, или без тебя. Но если без тебя, нам придется поверить в то, что ты обо всем знал и соучаствовал в преступлении сознательно. Но если ты встанешь перед подкомиссией и расскажешь правду, тогда к тебе отнесутся милосердно. Обвинения в соучастии не будут выдвинуты. Ты останешься на свободе. В общем, почему бы нам не пройтись по твоим показаниям еще разок и не удостовериться в том, что ты все понял?

И прошлись еще разок. И еще. И еще.

Через два дня Кэш встал перед подкомиссией сената по внеземным делам и свидетельствовал под присягой. Он смог ответить на заданные сенатором вопросы, салю собой, известные заранее, указывавшие на заговор, вовлекавший таинственный буксир дальних. После Кэш побежал в ближайшую уборную, и его вырвало. Подполковник Вермелью отвез пилота в отель, заказал бутылку бренди, выпил с Кэшем, сказал, что придется оставаться в Бразилиа еще с неделю или вроде того и быть готовым отвечать на вопросы подкомиссии, если они возникнут.

Кэш прождал три дня. Первой же ночью он допил бренди, а утром заказал бутылку виски и начал день с нее. Кэш хотел забыться, не думать о том, что сделал, – и о том, что сделали с ним. Утром третьего дня его подняли с постели два солдата ЦТРС, сунули под холодный душ, держали до тех пор, пока Кэш не начал орать, одели, побрили и погрузили на самолет до Монтеррея. Генерал Арвам Пейшоту умер. После официального обвинения в военных преступлениях, включавшего необоснованное убийство гражданских в битве за Париж и отказ от спасения команд обездвиженных кораблей дальних после конца войны, генерала выпустили под надзор старейшего представителя клана. В этот же день Арвам выстрелил себе в голову из служебного револьвера.

Спустя две недели Кэш стоял перед трибуналом, продлившимся всего двадцать минут. Кэша лишили звания, наград и уволили без пенсии и права ношения формы. Кэш подрейфовал на север вдоль побережья, от города к городу до Техаса, стал работать на банду, занимавшуюся контрабандой антибиотиков, оружия и оборудования, украденного со складов корпуса АР. Кэш и напарник, тоже бывший пилот ВВС, по очереди летали на самолете банды, простейшей одномоторной машине с двигателем на спирту, вдоль края Великой пустыни. Кэш сильно запил. Он держался, когда приходило время работать, но в свободные дни пускался во все тяжкие.

Однажды он сидел в похожей на пещеру кантине крошечного захудалого городишки к северу от руин Уичито. Дощатый бар, скамейки, перед носом – бутылка кукурузного виски. Небо снаружи было желтым от пыли, принесенной с пустошей Великой пустыни. Горячий ветер гнал клубы пыли по древнему шоссе мимо рваной линейки домишек из ворованного дерева, торчащих между пустых участков, будто зубы в щербатом рту. На единственном окне кантины трепетала и хлопала пластиковая занавеска. Ветер залетал сквозь открытую дверь, вихрился, нес пыль с шоссе, шуршал на полу из утоптанной земли. От пыли зудела потная кожа под рубахой, чесалась голова. Кэш отрастил волосы, обвязывал их платком, чтобы не падали на глаза. Он искоса посматривал на экран в углу. Передавали новости о рейде к гнезду каких-то ученых-бунтовщиков в Антарктиде. Кто-то зашел в кантину, сел рядом, и Кэш услышал:

– Эй, братишка, давно не виделись.

Кэш обернулся сказать, что он никому тут не брат, и увидел долговязого парня в зеленой рубахе и синих джинсах АР-корпуса. Билли Дюпри, двоюродный брат и лучший друг детских лет в Бастропе. Билли улыбнулся и спросил:

– И чем же ты занимаешь, кроме отращивания шевелюры?

Оба захохотали одновременно, обнялись, захлопали друг друга по спине. Билли попросил у бармена стакан, налил себе виски из бутылки Кэша, поднял тост, опрокинул в себя выпивку и налил по новой. Кэш спросил, что же Билли делает посреди нигде, а Билли заметил, что может спросить у Кэша то же самое.

– А, я жду. Тут дело намечается. А ты, вижу, завербовался в корпус?

– А про тебя говорят, что там, в космосе, для полетов на тамошних кораблях, тебя превратили в супермена?

– Сейчас я уже все, – сказал Кэш и поднял правую ладонь. – Видишь?

– По мне, как скала.

– Ну да, но ты бы посмотрел на нее, когда я трезвый.

Затем они постарались перепить друг друга. Кэш в последний раз видел Билли, когда мать умерла от сердечного приступа во сне. Господи боже, десять лет назад! Кэш тогда снабжал части генерала Пейшоту в операции по выкуриванию бандитов из руин Чикаго и окрестностей. Кэшу дали отпуск, он вскочил на «Тапир L4» до Атланты, оттуда прилетел в Бастроп на скрипучем древнем конвертоплане АР, пришел на похороны, одетый в синюю парадную форму, и вернулся в Чикаго на следующий день.

Кэш представлял, зачем его отыскал двоюродный брат, и знал, что тот перейдет к делу в нужное время. А пока Кэш с удовольствием вспоминал старые добрые дни, говорил о том, что случилось со старыми знакомцами, соседской ребятней и приятелями по спортзалу. Он сказал Биллу, что вполне доволен нынешней работой. Не по расписанию, это да, и с оплатой то густо, то пусто, но путешествуешь повсюду, видишь интересное.

– Я даже женился однажды в Чиуауа, – поведал Кэш. – Продержался целый месяц. Знаешь, может быть, я и до сих пор женат. Мы моментально обнаружили, что не подходим друг другу, и не стали заботиться о формальностях. И это единственный раз, когда я попытался осесть. Теперь я или на дороге, или в воздухе.

Билли сказал, что давно женат и уже сыну три года.

– Ты на самом деле в АР-корпусе? – спросил Кэш.

– Ну да.

– И где базируешься? Прямо здесь?

– Нет. Я в транспортном отделе, и база наша в старом добром Бастропе. Мы с дядей Говардом и еще пара наших завербовались уже давно.

– Транспортный – это когда летают? – спросил Кэш.

– Ну да. А еще автопоезда.

– Это точно какой-то хитрый трюк дяди Говарда.

Билли внимательно посмотрел на Кэша. По обеим сторонам его бледно-голубых глаз залегли глубокие морщины, в пышных бандитских усах пробивалась седина. Да, оба сильно изменились с тех пор, как слонялись вместе по кварталу, часами глазели на улицу, ставили ловушки на енотов и продавали их шкурки по пять сентаво, бегали с поручениями от парней, околачивавшихся в боксерском зале двоюродной бабки.

Когда все расходились, друзья частенько устраивали спарринг на туго натянутом полотнище ринга. Билли с его длинными руками, резкими крюками и прямыми обычно забивал Кэша. Да Билли был и умней – но без способностей к математике, которая и запустила Кэша в космос, отправила на Луну и дальше, в систему Сатурна и на Тихую войну.

– Ты, наверное, удивляешься тому, что нам повезло встретиться, – с лукавой усмешкой заметил Билли.

– Наверное же, не по чистой случайности.

– Суть в том, что нам всегда нужны хорошие пилоты.

– АР-корпусу или дяде Говарду? – спросил Кэш.

– Ну это ж практически одно и то же. Дядя Говард, в общем и целом, заведует складами в Бастропе. Дядя просил передать тебе, что если захочешь – у нас есть вакансия.

– Можешь сказать дяде, что я благодарен за предложение. Но, мне кажется, я не слишком подхожу для АР. И без обид. Уж что есть, то есть.

– Если ты думаешь про свое прошлое – мы с этим уж сладим. Нам все равно, что там было или не было, – сказал Билли. – Мы – твоя семья. А свои держатся друг за друга, несмотря ни на что.

– У меня уже есть работа, – возразил Кэш.

– Ненадолго. Твои приятели выживают лишь потому, что платят кое-кому и те не замечают происходящего у них под носом. Но я слыхал, что близится чистка местных продажных чиновников. Братишка, могут замести за компанию и тебя. В общем, выбор твой. Если надумаешь к нам – звони в любое время, – сообщил Билли, вынул сложенный листок бумаги из кармана комбинезона и положил на стойку.

– Вам нужен пилот? – спросил Кэш.

– Ну да.

– А о каких самолетах идет речь?

4

Апрель, Берег Фона, Земля Грейама, Антарктида. Начинается зима, света становится все меньше. Солнце клонится к финалу своего короткого пути над морем Уэдделла за кормой бразильского фрегата, раньше называвшегося «Адмирал Жоао Нахтергэл», а теперь переименованного в честь убитого эко-святого Оскара Финнегана Рамоса. Топорщащаяся выступами, штырями и антеннами надстройка фрегата четко обрисована багровым сиянием позади. Корабль идет к берегу по радару и ГПС, режет слой смерзшихся ледяных обломков, распихивает небольшие айсберги.

Ночь. Заснеженная гряда – хребет полуострова – кажется блеклой и призрачной на фоне черного звездного неба. За пару километров от берега корабль спускает на воду пять больших надувных лодок со штурмовиками Третьей ударной бригады. На солдатах кевларовая броня поверх зимней одежды, они горбятся, защищая оружие и снаряжение от ледяных брызг. Лодки тяжело идут по большим волнам, заходят в устье фьорда, видят на берегу россыпь огней. Минуты – и над головами раздается вой, низко и быстро несутся самонаводящиеся снаряды рельсовой пушки фрегата. Вздрагивает земля. Ночь расцвечивается оранжевым пламенем, грохочут разрывы. Снаряды с идеальной точностью поражают цели. Надувные лодки скользят к берегу, к горящим домам и их горящим отражениям в черной воде. Пламя рвется к небу, дым столбом. Лодки пристают к заснеженному пляжу, солдаты выскакивают, бегут налево, направо – к лабораториям и разбитым зданиям исследовательского комплекса, к жилому дому, стоящему на хребте над фьордом.

Среди лабораторных зданий вспыхивают краткие перестрелки, но оборону сокрушают за считаные минуты. Не проходит и часа, как все выжившие ученые, техники и обслуживающий персонал сидят рядами на снежном берегу в свете мощных прожекторов, сцепив руки на затылке. Солдаты ходят между рядами и выясняют, кто есть кто, портативными считывателями ДНК.

Старших ученых, администраторов и начальника охраны под конвоем ведут в дом, где устроил штаб полковник Фредерико Пессанья. Террасы дома почернели от взрывов ракет, испещрены ямками от пуль. Стеклянная стена разбита. Пошел снег, ветер несет его сухие колючие хлопья, наметает сугробы в комнатах. Полковник Пессанья сидит в гостиной у пылающего камина, где горят обломки мебели, пьет коньяк и наблюдает за допросом пленных. Полковник почти пьян и очень зол. Стало ясно, что о нападении знали заранее.

Семьи ученых и персонала эвакуировали в лагерь у начала фьорда, в зданиях, обстрелянных самонаводящимися снарядами, не обнаружили трупов, защитники были хорошо вооружены и оборонялись на подготовленных позициях. И – никаких следов главы комплекса. Никто из пленных не знал, куда он делся.

Уже под утро полковник велел привести к нему двух главных ученых и начальника охраны, раздеть и поставить их, голых и дрожащих, на колени на белый ковер, теперь испятнанный грязными солдатскими сапогами. Полковник спросил, кто сообщил о рейде, когда удрал начальник и где он прячется. Пленные сказали, что не знают про источник информации, босс исчез два дня назад, никому не известно, куда он делся. Полковник Пессанья достал пистолет и выстрелил ученым в голову, встал перед начальником охраны, упер ему дуло в лоб и задал те же три вопроса. Тело пленного покрывали распухающие шрамы и синяки, нос был сломан, глаз заплыл. Но он спокойно посмотрел за полковника оставшимся глазом и дал те же ответы, что и прежде.

– Мои люди привезут завтра твою семью, – пообещал полковник. – Либо она останется на свободе – либо умрет. Выбор за тобой.

– Полковник, он не сказал мне, куда уходит. А я не спрашивал. Поставьте себя на его место. Спросите себя, что бы вы сделали. Ведь то же самое.

– Как он удрал от вас? На вертолете? Лодке?

– Я полагаю, он именно ушел. Пешком, – сказал начальник охраны.

– Ты полагаешь? Ты не видел, как он уходил?

– Он ушел ночью. Лодки остались на месте, вертолет – на посадочной площадке. Значит, он ушел пешком.

– Я слышал, что он ушел не один. Это правда? – спросил полковник.

– Он забрал с собой двоих моих людей.

– Ты же их непосредственный командир! Отчего они не сказали тебе, куда идут?

– Полковник, я – начальник охраны, а не всей базы. Они не сказали мне, куда уходят, потому что я сказал им не говорить, – ответил тот.

– Ты долго прожил здесь?

– Одиннадцать лет.

– Знаешь местность? – спросил полковник.

– Конечно.

– Ты ходил по окрестностям. Исследовал их.

– Так часто, как мог, – подтвердил он.

– И куда бы ты пошел, если бы хотел спрятаться?

– Идти вдоль побережья невозможно: слишком много заливов и фьордов. Все, кто уходит отсюда пешком, должны подниматься в горы.

– Значит, он пошел туда, – задумчиво сказал полковник. – К какому-нибудь известному тебе месту. Хижине, бункеру.

– Я не знаю, куда он пошел. Можете меня застрелить, но я и в самом деле не знаю.

– Застрелить? Хм. Нет, не сейчас. А вот твоего ребенка – очень даже. Твоей младшенькой, если не ошибаюсь, пять. Так ее вести сюда?

Начальник охраны начал высказывать то, что думает о полковнике, – длинно и непристойно. Потом выдохся и умолк.

– Уже все? – осведомился полковник. – Теперь подумай хорошенько. Тот человек – уже не твой начальник. Ты ничего не должен ему. Своей семье – да, должен. А ему – ничего. Куда он пошел?

– Я не знаю! Я и в самом деле не знаю!

Полковник спросил у капитана, проводившего допрос:

– Остальные сказали то же самое?

– Да, сэр.

– Ответы подтвердили с МРТ?

– Если они и знают что-нибудь, то спрятали очень глубоко, – сказал капитан.

– Тогда, наверное, это правда. В самом деле, почему бы нет? – подумал вслух полковник.

Он приказал охраннику снять с начальника охраны наручники и дать одеяло, усадил его в большое кресло у камина, налил виски.

– Перед работой здесь ты был военным, – сказал полковник и протянул пленному стакан. – Поговорим как солдат с солдатом. Ты спросил меня, что я бы сделал на месте твоего босса. Ну так я скажу. Я бы не удирал. Я бы остался со своими людьми и дрался бок о бок с ними. Но твой босс – трус, бросивший тебя в дерьме. Всех вас и ваши семьи. Вы хорошо дрались. Я уважаю хороший бой. Но твой босс не заслуживает преданности.

– Мы дрались только потому, что вы атаковали нас, – выговорил тот. – Вы проигнорировали наши послания. Мы же хотели сдаться. Полковник, вы ломились в открытую дверь. Если бы вы пришли с миром, мы бы мирно сдались.

– Но поставьте вы себя на мое место, – предложил полковник. – Я командую операцией по ликвидации исследовательской базы, где окопалась банда негодяев, совершивших все возможные злодейства против эволюции, гнусные преступления против бога и Геи, создающих монстров, химеры из животных и человеческих детей. Разве я могу доверять таким злодеям и попросту войти беззащитным в их логово? Конечно же, я попаду в засаду.

Глава охраны спокойно допил бренди.

– Да, мы оба солдаты, – усмехнувшись, сказал он. – Но вот с солдатской честью у нас совсем по-разному.

Это были его последние слова. Звон упавшего на пол стакана прозвучал эхом выстрела, убившего пленника. Пессанья прошел мимо трупа в кресле к разбитому окну, выглянул в черную ночь, рассеянно повел пальцем по россыпи кровавых брызг, запятнавших черно-белый камуфляж. Снаружи сильно дуло, снежные вихри плясали по разрушенной террасе, ветер свистел в осколках стекла, торчащих, будто кривые зубы.

– …Мы упустили его, – наконец выговорил полковник. – Конечно, мы проверим данные со спутника, но вряд ли отыщем что-нибудь. Мой отец будет недоволен. Но что уж поделать. Вы взяли под контроль все здания?

– Да, сэр, – ответил капитан. – Похоже, местные стерли все записи.

– Чего и стоило ожидать. Везите сюда спецов. Им – день на то, чтобы откопать полезное. Арестованных вывезем утром, а когда спецы закончат, сотрем это место в пыль.

– Сэр, а семьи?

– Вашу мать, забыл! – воскликнул полковник, взялся пальцами за нос, поморщился и закрыл глаза. – …Хорошо, прямо сейчас вышлите дроны, пусть проверят где и как. Мы явимся к ним на рассвете, предложим сдаться. Нет, лучше пусть один из их ученых пойдет и предложит. Скажите, что убьем всех, если откажется сотрудничать. В общем, соберем эту дрянь, возьмем с собой и отдадим Пейшоту. Пусть сами решают, как их наказать. В конце концов, во всем этом дерьме виновата их знаменитая ведьма от генетики.

5

Шри Хон-Оуэн прогуливалась по утреннему лесу на краю оазиса, собирала рукокрабов для анализа популяции – и вдруг ни с того ни с сего позвонил Эуклидес Пейшоту. Он сказал, что на Земле небольшие неприятности, профессору-доктору полезно узнать о них, и прочел короткое правительственное сообщение об успешном рейде на гнездо преступников в Антарктиде, дерзко нарушавших недавно принятые законы о научных исследованиях. Выживших арестовали и переправили на Огненную Землю, лаборатории уничтожили.

– Мне жаль, что я принес вам такие плохие новости, – изрек Эуклидес, вовсе не казавшийся опечаленным новостями.

– Альдер выжил? – спросила Шри.

Она стояла по колено в папоротниках на полянке среди высоких сосен Ламберта, в одной руке – шест с петлей из активной проволоки, в другой – сетка с пойманным крупным крабом. В спексах висело лицо Эуклидеса Пейшоту, озаренное виртуальным светом. Известие потрясло Шри, ей показалось, что она – холодный невесомый призрак и сейчас упадет в пропасть, улетит в бездну.

– Как я понимаю, ваш сын убежал до того, как начался фейерверк, – добавил Эуклидес.

– Значит, он жив?

– Так полагают искавшие его солдаты.

– Сколько погибло людей? У вас есть списки жертв? – спросила профессор-доктор.

– Не могу ответить так сразу, но, похоже, по месту прошлись очень здорово, – сказал Эуклидес и показал вид с птичьего полета – набор выжженных пятен на снегу у фьорда.

Скверно. Но не так, как могло быть. Удивление и растерянность сменились холодной спокойной яростью. Шри могла бы сказать Эуклидесу о том, что сделанное учеными на Антарктической базе принесло клану Пейшоту за последние годы больше десяти миллиардов реалов, что до последних законов работа базы не была преступной в Великой Бразилии, что она никогда не была и не могла стать нелегальной в Антарктиде, а рейд – нарушение по крайней мере трех международных договоров. Но никакие слова не исправят сделанного, не помогут Альдеру. Быть может, Эуклидес рассчитывал на то, что Шри сорвется, заплачет от горя. Если так, он зря надеялся насладиться ее унижением.

– Думаю, ЦТРС захочет поговорить с вами, – сообщил Эуклидес. – Вы сэкономите всем массу сил и времени, если скажете, где может прятаться ваш сын.

– Вы можете передать им, что я не имею ни малейшего понятия, – сказала Шри и сдернула спексы.

Затем она уселась среди папоротников, рассеянно наблюдая за тем, как пойманный краб дергает узлы сети сильными черными пальцами. Шри обдумывала ситуацию.

После того как Арвама Пейшоту отозвали на Землю, оазис, бывший генеральской штаб-квартирой, опустел. Эуклидес решил жить в Париже, ВВС перевела людей Арвама в другие места. Пустующее поселение заняла Шри: оборудовала лаборатории в крыле особняка, построила цепь небольших куполов с экспериментальными биомами на ледяной равнине к югу от оазиса, высадила поля новых вакуумных организмов. Рукокрабы стали первым экспериментом по дизайну тел: бегающие боком твари в костном панцире, с четырьмя многосуставными «пальцами» и похожим на колышек противопоставленным «большим» пальцем, с пучком простых глаз надо ртом и тремя парами челюстей-максиллопедов. Три месяца назад Ши выпустила группу крабов в лес, окаймлявший купол оазиса. Твари неплохо распространялись и размножались. Пойманный экземпляр был здоров и упитан, с бородой из полупрозрачных яиц под оживленно шевелящимися максиллопедами.

Шри планировала вытащить несколько крабов из нор в разных секторах леса, определить размер, возраст и репродуктивное здоровье, оценить степень роста и здоровья популяции. Простое упражнение натуралиста, отдых и развлечение. Увы, сейчас на это не было времени. Шри открыла сетку и вытряхнула краба. Тот побежал по кругу, умчался прочь по засыпанной иглицей земле, скрылся в кустах бузины, растущих вдоль ручья на краю поляны. Затем Шри вызвала ассистентов, рассказала им новость и объяснила: несомненно, рейд организовала радикальная «зеленая» фракция правительства.

– Мне интересно, отчего мои контакты в сенате не передали никакого предупреждения и отчего Эуклидес Пейшоту узнал новость раньше меня, – заметила профессор-доктор. – Я хочу знать, сколько моих людей погибло и ранено и что случилось с выжившими. Если они арестованы и против них выдвинуты обвинения, я хочу, чтобы мои адвокаты в Бразилиа как можно раньше помогли арестованным. Я хочу, чтобы мне немедля передавали все новости об этом зверстве и о реакции на него правительств Евросоюза, Тихоокеанского сообщества и всех других подписантов нового антарктического договора. Но прежде всего мне нужен модуль. Мне нужно попасть в Париж и поговорить с Берри.

Шри забрала Берри с собой на Диону, наняла учителей, чтобы восполнить пробелы в эпизодическом образовании сына, развлекала его, поставляла животных и птиц для охоты в лесу на краю поселения, брала с собой в поездки к так называемым свободным городам: Камелоту на Мимасе и Спартике на Тетисе. Она изо всех сил старалась придать направление и смысл жизни сына. А на свой шестнадцатый день рождения Берри попытался завербоваться в ВВС и получил безоговорочный отказ. В этом Берри обвинил свою мать, как и во всем, что казалось плохим в его жизни. После серии масштабных ссор и скандалов он переехал в Париж. Туда сейчас и направилась Шри, все еще налитая холодной яростью. Она провела модуль над лунной равниной, села на дальнем краю космопорта в кратере Ромула. Военный роллигон подбросил Шри до города.

Сержант, заведовавший гаражами у кластера грузовых шлюзов, сообщил о том, что все трициклы сданы. Надо ждать или идти пешком. Шри в десятый раз попробовала дозвониться до Берри, но его телефон был по-прежнему отключен. Потому она пошла пешком, двинулась давно выученной подпрыгивающей ровной походкой, приспособленной к низкой гравитации, мимо пустых молчаливых фабрик, складов и заброшенных жилых домов. Их стены усеивали солдатские граффити: галереи диких разноцветных лозунгов и полковых символов, воинственного хвастовства, карикатурного зверства.

Улицы пустовали. В городе позволяли находиться лишь нескольким сотням дальних-рабочих. Гражданские чиновники альянса, частные подрядчики и военный персонал жили в «Зеленой зоне» в центре города или в домах, построенных у железнодорожной станции на самом верху городского склона, в парке. Воздух под огромным решетчатым куполом города казался холодным, застоялым, затхлым, как в закрытом и заброшенном доме. Покрывавшая проспект квазиживая трава была ярко-зеленой – дерн лишь недавно уложили. Но пальмы, посаженные по обе стороны проспекта на замену знаменитым сладким каштанам, умирали. Их перистые листья сохли и желтели или уже стали буро-коричневыми. В середине большого перекрестка лежала сброшенная с пьедестала статуя космонавта в древнем скафандре, парк за перекрестком стал полем сухой грязи, вспоротой там и тут следами колес. Немо щерились разбитые витрины давно разграбленных мастерских и магазинов. Около кафе болтались вышедшие в увольнение солдаты. Они засвистели вслед Шри. Она обогнула баррикады «Зеленой зоны», прошла ряд горелых домов с провалившимися крышами, с почернелыми стенами, оплавленными и покосившимися, как горелые свечи, пересекла еще один мертвый пыльный парк и направилась к дому – кубическому белому строению у подножия склона, заново засаженного лесом.

Перед войной, когда Париж был центром сопротивления вторжению сил Великой Бразилии и Евросоюза, в здании базировались Авернус и ее команда исследователей. Затем Арвам Пейшоту в качестве очередной шутки передал здание Шри. Теперь в доме жил Берри.

Шри не навещала сына больше ста дней. Грязь и вонь в доме были как удар в лицо. Разбитые во дворике клумбы оказались раздавлены и затоптаны, везде мусор, в грязи валялись спящие либо обеспамятевшие люди. На краю скамьи сидела, скрестив ноги, девушка в полевой униформе с оборванными рукавами, мускулистые лоснящиеся руки ее покрывали военные татуировки. Девушка ела вилкой рис с бобами из полевого пайка. Шри спросила о Берри, девушка ткнула пальцем в сторону комнат на другой стороне двора.

Берри спал в жаркой темной комнате среди полудюжины молодых людей обоего пола, голый и до странности кроткий – то ли пьяный, то ли под наркотиками. Он послушно встал, натянул камуфляжные штаны и пошел вслед за Шри во двор, зевая и потирая глаза. Мать и сын уселись на высыхающей траве газона, и Шри рассказала о том, что на исследовательскую станцию в Антарктиде напали и Альдер пропат без вести.

– Но не тревожься, – добавила она. – Мы с Альдером знали, что рано или поздно это случится. Мы предусмотрели все возможности. Прямо сейчас он прячется в убежище, выжидая, пока враги прекратят поиски. Как только он окажется в безопасности – пошлет весть.

Берри скверно выглядел: красные воспаленные глаза, кожа в багровых пятнах, толстая жирная складка на талии, свешивающаяся на брюки. На руке появилась татуировка: красный дьяволенок с вилами, при движении снова и снова тычущий ими в пляшущие языки пламени. Берри отрастил волосы, сплел их за спиной в плотную косичку, свисающую ниже лопаток. Шри вдруг поняла: когда-то так носил волосы Арвам Пейшоту. Берри долго думал и наконец медленно и сонно выговорил:

– Мой брат умный. Он перехитрит злодеев.

– Конечно, – подтвердила Шри. – Но сейчас настали опасные времена. Думаю, тебе стоит пока побыть со мной в оазисе. Ты будешь в безопасности и очень поможешь мне.

Она знала пристрастие Берри к военной дисциплине и порядку, маниакальную увлеченность насилием – и хотела приставить его к охране поселения. Ею заведовал опытный ветеран, сержант морской пехоты в отставке. Он бы присмотрел за Берри и вбил в него толк. Но когда Шри начала объяснять, зачем нужно ехать с ней, сын пожал плечами и сказал, что хочет остаться в Париже. Мол, у него друзья и работа.

– Я уже видела твоих друзей, – сказала мать. – Я не спрашиваю, кто они и почему ты позволил им разгромить дом. Но, Берри, мне больно видеть то, как ты губишь свою жизнь. Ты же лучше всего этого. Ты можешь больше.

– Я не гублю жизнь. У меня работа. Мой собственный клуб. Место, где солдаты могут расслабиться и оттянуться. Мне нравится, у меня получается, и я хочу продолжать, – встревоженно сказал Берри.

Он всегда тревожился, когда дело пахло взбучкой или конфискацией ценного. Шри попыталась объяснить ему про нового президента, и поиски союзников в сенате, и вынужденную коалицию с фракцией «зеленых» радикалов. А те не только сумели пропихнуть драконовские законы, но и принялись удалять или уничтожать всех несогласных.

– Потому они и нацелились на Альдера, – добавила Шри. – И потому, Берри, тебе нужно поехать со мной. Ненадолго. На тот случай, если кто-нибудь решит использовать тебя из-за так называемых преступлений твоего брата.

– Твоих преступлений, – уточнил Берри. – В этом все и дело. Ты это натворила. И заставила творить Альдера.

– Он делал хорошую нужную работу – как и все на исследовательской станции. Берри, ты же знал этих людей. А сейчас они мертвы.

– Нет, дело в тебе. Как всегда. Я не могу вернуться на Землю из-за того, что ты учинила там. Я не могу поступить на службу. А теперь ты, как всегда, хочешь уничтожить все мое здесь.

– Мне стоило лучше заботиться о тебе, посвящать тебе больше времени. А я не смогла. И за это я прошу прощения. А клуб… Я рада тому, что ты наконец отыскал занятие по душе, проявил инициативу. Так почему не использовать твою инициативу для того, чтобы помочь мне и Альдеру?

Они пререкались полчаса – но без толку. Берри, как обычно, сначала неуклюже пытался сменить тему, потом бессмысленно разозлился, затем угрюмо замолчал. Шри вышла из себя и сказала, что он – эгоист и не думает о том, как мучается теперь брат, какие терпит невзгоды и лишения. Берри ответил, что крайнему эгоизму научился от нее. После чего разговор стал бессмысленным – Берри перестал слушать.

Помощники не смогли добыть никакой полезной информации о рейде, и потому Шри пришлось нанести краткий визит Эуклидесу Пейшоту. Тот дал ей список жертв и наблюдал за ее реакцией с хитрой улыбкой на лице, с наслаждением выискивал в ее лице горе и злость. Трое, включая Альдера, пропали без вести, пятнадцать – погибли. Шри знала их всех, сама нашла их и обучала. Они без сомнений приняли лидерство Альдера после того, как Шри пришлось покинуть Землю, и он с ними делал великолепную, важную работу. Эуклидес сказал, что выживших держат в военном лагере на Огненной Земле, пока семья решает, что делать с ними.

– Честно говоря, для нас они – как бельмо на глазу. Политический конфуз. Так что им, скорее всего, придется сидеть в лагере до тех пор, пока не уляжется суматоха и мы не определимся с курсом. То есть беднягам придется потерпеть. И вы, прошу, воздержитесь от шумихи, судов и прочего, – сказал Эуклидес. – Мне сообщили, что это еще больше оконфузит мою семью и потому любые ваши действия вызовут отклик. Вам он, наверное, не повредит. Но ваши люди – другое дело…

– Но эти так называемые мои люди работали на вашу семью. И если бы семья защитила их, не было бы и конфуза.

– Но ведь они нарушали закон. А разве семья может закрывать глаза на преступления?

Эуклидес Пейшоту, облаченный в сшитые на заказ синие рубашку и брюки ВВС, стоял у огромного – от пола до потолка – окна и глядел на лесистый парковый склон и прорезающую его реку. Эуклидес был симпатичный мужчина, обладающий непринужденным высокомерием тех, кто никогда не напрягался, чтобы добиться желаемого. А еще он был тщеславный болван, щедро наделенный хитростью, умеющий выживать и отчаянно везучий.

Перед войной Эуклидес пристал к части семьи, противившейся попыткам «зеленого» святого Оскара Финнегана Рамоса, учителя Шри и двоюродного деда Эуклидеса, примириться и наладить сотрудничество с дальними. Эуклидес затеял заговор с целью смещения Оскара, задействовал Шри. Та поняла, что после успеха заговора непременно будет убита, и ударила раньше: убила святого, удрала с Земли и отдалась под покровительство Арвама Пейшоту. Но теперь генерал умер, и Шри снова оказалась под властью Эуклидеса. Он не мог наказать ее за смерть деда, потому что сам был по уши в том грязном и жалком деле, но не упускал случая напомнить Шри о том, с каким удовольствием распоряжается ею.

Шри предложила перевезти уцелевших антарктических исследователей на Сатурн, где они могли бы очень существенно помочь в разборке информации, накопленной в Общей Библиотеке. Эуклидес заметил, что не она одна здесь занимается генетикой и к тому же, как она, безусловно, понимает, ее положение сильно подорвано недавними печальными событиями в Антарктиде.

– К чему хлопоты с переправкой людей сюда, если их придется везти назад в случае вашего отзыва на Землю? – заметил Эуклидес.

Затем он грациозно развернулся и подошел к шкафу, где за стеклом висела нагрудная пластина скафандра, украшенная причудливым рисунком.

– Это одно из «Семи превращений кольцевой системы» Мунка, последнее в серии. Вы знаете его? В смысле Мунка? Он здесь до войны был одним из крупнейших художников.

– Я мало знаю об искусстве, – сказала Шри.

– Я тоже. Но этот парень, кажется, дока в своем деле. Угадайте, кто мне подарил картину, а? Ни за что не догадаетесь. Это наш с вами приятель с давних лет.

– Лок Ифрахим, – предположила Шри.

– Либо у вас волшебная интуиция, либо вы знаете что-то, неизвестное мне.

– Это простая логика, – возразила Шри. – У нас с вами немного общих знакомых. Мистер Ифрахим – единственный, имеющий доступ к украденным предметам искусства. Я полагаю, он добивается вашего расположения.

– Я должен признать, временами он бывает полезным. Этой картиной раньше владел глава военной администрации Камелота на Мимасе, полковник Фаустино Маларте. Помните его? Он оказался замешанным в скандале с контрабандой искусства и отсылкой домой.

– Я не интересуюсь политикой.

– Я знаю. Вас не заботит то, что важно для других людей, – заметил Эуклидес. – Вы интересуетесь лишь своей работой. Кстати, это не упрек, а простая констатация факта. Это значит, что я могу свободно разговаривать с вами о политике, поскольку вы никак не сможете использовать сказанное мной. В общем, старина Маларте попал под следствие. И в том немалая заслуга нашего приятеля Ифрахима. По сути, он и дал толчок делу, хотя так искусно и хитро, что большинство ничего не заметило. Дела полковника расследовали и обнаружили злоупотребление полномочиями. И вот, когда он ожидал позорной отсылки на Землю и суда, его убила парочка дальних. Вам и в самом деле ничего не известно?.. Вижу, что нет. А история примечательная. Один из убийц – член сената Камелота, помогавший Маларте завладеть тем, что полковник отсылал на Землю. Вторая – любовница Маларте. Она спала с ним, чтобы спасти пару родных от тюрьмы – но они все равно попали туда. А полковник был в таком дерьме, что дальние, в сущности, оказали ему неоценимую услугу: спасли от неприятности в виде трибунала и расстрельной стенки. Что, честно говоря, меня разозлило. Маларте – отпрыск семейства Пессанья, а мы, Пейшоту, очень не согласны с ними буквально во всем. Сочный скандал с трибуналом вприкуску был бы таким чудесным пятном на их репутации. А теперь у них свой мученик за Землю. Но я не потому приказал казнить убийц. Нельзя позволять дальним убивать наших людей, пусть даже лгунов, насильников и мошенников.

– Мне кажется, вы пытаетесь извлечь мораль из своего рассказа, – сказала Шри.

– Да, сейчас подойду к ней, – согласился Эуклидес. – Эта пластина – среди лучшего, награбленного Маларте. Лок Ифрахим спас ее и подарил мне. Само собой, я тут же ее проверил. И знаете что? Оказалось, это подделка. Любовница Маларте была ученицей Мунка. То есть либо дальние обманывали полковника и подсовывали фальшивки, либо Лок Ифрахим заставил любовницу сделать фальшивку в обмен на возможность отомстить полковнику. Его убили на складе, где он хранил награбленное в ожидании рейса на Землю. Женщина добыла код доступа на склад и дождалась полковника там. Расследование пришло к выводу, что она украла код. Но я бы не удивился тому, что код ей подсунул мистер Ифрахим. Этот хитрый сукин сын избавился от Маларте, наложил лапы на очень ценную картину и устроил дело так, будто оказал мне большую услугу. Кроме того, он изловчился пристроить свою подругу, капитана Невес, на место начальника охраны Камелота. Этот Ифрахим – игрок. Но я внимательно наблюдаю за ним. Однажды он оступится – и я окажусь рядом. И поднесу ему его же голову на блюде.

Шри не особо ужаснулась услышанному. Она уже давно привыкла к интригам, соперничеству и уголовным наклонностям верхушки альянса. Дипломаты, чиновники, подрядчики и старшие офицеры систематически грабили города и поселки дальних, а Эуклидес безжалостно давил и угнетал, будто тюремщик наихудшего сорта.

Великая Бразилия внесла главный вклад в победу – и не была великодушной и терпимой к побежденным. Города, перешедшие на сторону Земли до войны и оставшиеся нейтральными, сохранили тень независимости, но их жители не могли никуда выехать без разрешения – а его давали редко. Их постоянно проверяли и обыскивали, ограничили доступ в сеть, запретили собираться в группы больше чем по пять человек и тому подобное. На Дионе ситуация была еще хуже. Там почти всех дальних загнали в тюремный лагерь, называвшийся Новый город, конфисковали почти все имущество, подвергали постоянным допросам и проверкам, вода, пища и все необходимое были строго рационированы. Если верить Эуклидесу Пейшоту, строгость – единственный способ добиться покорности. Но как раз поэтому между оккупантами и администрацией свободных городов постоянно возникали трения. К тому же знания и умения дальних пропадали попусту.

А политическая обстановка становилась все хуже для дальних. Альянс планировал перевезти так называемых особо опасных заключенных – включая выживших членов правительства Дионы – в особый лагерь на Луне. В Новом городе проводили полномасштабное тестирование новой программы «нулевого роста»: всем старше двенадцати лет принудительно вживили противозачаточные имплантаты. «Зеленые» радикалы в бразильском правительстве полагали, что мало заключить дальних в лагерь и ограничить во всем. Нужно еще лишить их возможности иметь детей. И не надо массовых казней, лагерей смерти – но будет медленное, гуманное, контролируемое угасание. Затем последний генетически модифицированный человек умрет, а с ним умрет преступление против эволюции, затеянное дальними. Процесс займет больше столетия – но он необходим для выживания человечества.

Если бы Великая Бразилия победила дальних одна, то программу «нулевого роста» уже применили бы на всех обитаемых лунах систем Юпитера и Сатурна. Но Евросоюз из гуманных соображениий отказался от программы насильственной массовой стерилизации. А Тихоокеанское сообщество не только установило взаимовыгодное партнерство с населением Япета, но и везло колонистов с Земли, расширяло базу на Фебе, а заодно угрожало аннексировать и заселить несколько меньших лун, чье население под угрозой оружия было увезено на большие спутники.

Разногласия между членами альянса по поводу целей и перспектив оккупации привели к противостоянию в духе холодной войны. Недоверие друг к другу и паранойя расцвели пышным цветом. К тому же, несмотря на усиление «зеленых» радикалов, Великая Бразилия не хотела отказываться от использования знаний и технологий дальних. Ведь и европейцы, и Тихоокеанское сообщество тащили к себе все попавшееся под руку и вполне могли натолкнуться на фрагмент экзотической физики, математики либо генной инженерии, способный стать основой новой технологии, столь же фундаментально изменяющей мир, как самолеты или антибиотики. Принятые радикалами законы загнали все научные исследования под жесткий контроль фанатиков от экологии, но работы на Луне и дальше не ограничивали, поскольку сочли их важными для безопасности страны. Шри и ее команде позволили исследовать сады Авернус, воссоздавать биотехнологию дальних и копаться в архивах Общей Библиотеки при минимальном контроле со стороны официальных комитетов и комиссий. Но профессора-доктора все время терзал и подгонял страх. Ведь свобода может быстро и неприятно кончиться. И страх этот рос изо дня в день.

Шри уже поверила в то, что сумела понять основные принципы, лежащие в основе экзотических садов Авернус. Профессор разговаривала со многими людьми, знавшими великого гения генетики либо работавшими с ней, и хотя попытки изготовить симулятор, воссоздававший ход мыслей Авернус, провалились, профессор-доктор еще питала надежду на успех. Просто нужно больше новых данных и хорошая интеграция уже имеющихся. Шри создала алгоритмы, отображающие относительные конфигурационные вероятности существ и растений – она назвала это «биологическим информационным пространством», – и узнала очень многое о том, как столь разнообразные сады Авернус поддерживали гомеостаз. Некоторые эволюционировали по биоциклам без кризисов, без радикальных сокращений популяции либо вымираний по полсотни лет. Шри нашла много новых особенностей дизайна, функционирования и распространения вакуумных организмов. Она использовала найденное, чтобы вывести породы, способные к псевдосексуальному сочетанию основных кодов, стохастическому наследованию разновидностей псевдорибосом, записывающих коды, и псевдомитохондрий, ответственных за метаболизм. То есть стали возможны вариации индивидуумов популяции, а значит, дарвиновский отбор.

Плюс ко всему, недавняя ссора с Берри подстегнула интерес к формированию человеческого мозга, к фундаментальным неврологическим механизмам, которые генерируют эмоции и управляют ими. Занятия новой областью науки позволяли отвлечься от тревожных мыслей об Альдере. Как всегда, начиная что-то с основ, Шри много читала, обдумывала, обобщала известное и составляла список еще не решенных вопросов. Если не принимать во внимание фрейдистские сказки и сомнительные социально-антропологические аналогии с молодыми низкоранговыми самцами шимпанзе, все исследователи были согласны относительно природы «переходного возраста». Подростковый бунт, истерики, обиды, внезапный гнев – результат дисбаланса в процессе созревания мозга. Эффект дисбаланса более выражен у юношей из-за огромных доз выделяемого тестостерона и более короткого, чем у девушек, периода финального созревания. Отсюда разрыв между эмоциями и когнитивными функциями.

Шри подумала, что этот дисбаланс – следствие крайне консервативной эволюции мозга. Несмотря на кардинальные различия телесных форм, мозг всех позвоночных имеет одинаковую структуру: передний мозг, средний, задний – исполняющие те же базовые функции. Хотя у млекопитающих (а в особенности у человека) очень разросся неокортекс, лимбическая система осталась в принципе той же, что и у рептилий, амфибий и рыб. А именно в ней находятся механизмы, регулирующие первичные основные эмоции: радость, страх, гнев, удивление, отвращение.

Эти эмоции и ассоциированные с ними выражения лица одинаковы и хорошо узнаваемы в любой человеческой культуре. Они намертво вшиты в мозг, они выражаются спустя миллисекунды после их запуска, а запуск провоцируется возбуждением таламуса почти без участия неокортекса. Оттого людей могут внезапно охватить страх или гнев, которым нет рациональной причины. Мозг реагирует без участия сознания, и в эволюционном смысле подобное короткое замыкание – отличная находка. Если на тебя прыгнул лев, надо бежать без раздумий. Остановишься поразмыслить что и к чему – съедят. Но люди уже давно не живут в африканской саванне. Многие ситуации, провоцирующие немедленные эмоции, не имеют отношения к выживанию. Иначе говоря, многие люди реагируют крайне обостренно на ситуации, не требующие острой реакции. И это поведение даже общепринято в некоторых культурах. Хуже всего с юношами. Они несутся практически от нуля до максимума по шкале развития в один непрерывный забег. Нет смысла взывать к их разуму. Их реакции происходят не от разума, и только постфактум сознание ищет объяснение иррациональному поведению.

Другие универсальные эмоции: вина, стыд, смущение, румянец любви, колючие иглы гордыни, зависти и ревности, приятное ощущение того, что тебя принимают равные тебе – то, что японцы зовут словом «амаэ», – ассоциируются с высшими когнитивными процессами, они дольше инициируются и дольше угасают, чем первичные эмоции. Некоторые, например ревность или стыд, свойственны и другим приматам, и не только им. А некоторые, например зависть или чувство вины, свойственны исключительно человеку. Было много дискуссий по поводу возможных проявлений вины или зависти у приматов и других млекопитающих, но, насколько поняла Шри, неоспоримых доказательств так и не было приведено. Все без исключения вторичные эмоции связаны с социальным взаимодействием, а не внешними угрозами, для их развития требуется долгое время, и потому они более чувствительны к общему настроению, уровню сознания – и могут быть изменены опытом и обучением. Первичные эмоции вроде рефлекса драться-убегать очень мало отличаются от культуры к культуре, но эмоции, связанные с когнитивными функциями, отличаются сильно.

В общем, если делать людей более рациональными, надо подавить первичные эмоции, возможно, затруднить их запуск – и подчеркнуть эмоции, связанные с высшими когнитивными функциями. А из этих эмоций самая интересная – амаэ. Для нее нет подходящего слова в португальском, английском и других главных западных языках, но ведь она по-настоящему универсальна. Шри знала ее прежде всего как удивительное теплое чувство после успешного доклада на конференции или семинаре: одобрение, ощущение ценности в чужих глазах, принадлежности к группе.

Эволюционная психология давала тому простое и ясное объяснение: эволюция развивала амаэ у гоминидов, отчаянно старающихся выжить в африканской саванне, потому что амаэ помогало сплотить группу, сделать ее сильней, уменьшить внутренние распри, добиться быстрейшего согласия всех и лучшего взаимодействия. Но Шри не интересовала голая эмпирика, пусть и кажущаяся правдоподобной. Главное – практическая польза. А она была в том, что, как показывали результаты, амаэ меняла порог проявления базовых эмоций. Она подавляла деструктивное для группы, пусть и в ущерб отдельному индивидууму. Если найти способ включить или индуцировать амаэ, Берри сможет ощутить, что он – часть чего-то большего, о нем заботятся, его судьба волнует других, его ценят. Тогда, возможно, прекратятся капризы и обиды, и он снова сможет полюбить свою мать.

Дальние проделали много хорошей работы над амаэ, ведь она была жизненно важной частью всех попыток создать научные Утопии. Шри несколько раз беседовала о ней с одним из ведущих исследователей амаэ Умм Саид в тюремном лагере Нового города.

Бразильские оккупанты построили Новый город в двадцати километрах к северу от Парижа на Дионе, и он стал живым примером выгоды сотрудничества, взаимопомощи и совместной работы – именно того, что поощряло амаэ. Хотя узкий клин купола был тесно заставлен безнадежно перенаселенными, небрежно сделанными жилыми домами, Новый город отнюдь не стал трущобой. Повсюду цвели крошечные сады, стены были одеты сплетенной из волокон сетью, усыпаны платформами и ящиками, где росли овощи и травы. На крышах появились игровые площадки, маленькие кафе и места отдыха, все крыши соединились сетью подвесных дорог и фуникулеров. О своих квартирах дальние заботились не меньше, чем об общественных местах. Хотя Умм Саид жила с партнером и четырьмя детьми в единственной маленькой комнате, та была чистой, светлой и чрезвычайно уютной. Скудные пожитки – в паре сундуков или висели на крючках, на полу – циновки из бамбукового волокна, вокруг единственного предмета мебели – низкого столика – разложены подушки. Спала семья на тонких матрасах, которые днем сворачивали и убирали.

Умм Саид – элегантная темнокожая женщина с очень быстрым и цепким умом. Как и большинство дальних, она щедро и без задних мыслей делилась идеями. Шри с Умм пили зеленый чай, пощипывали суши, приготовленные из водорослей, риса и ферментированных бобов, маленькие клецки, зажаренные на крохотной сковородке, и проводили часы за обсуждением высших эмоций.

По Умм Саид, развитие амаэ у дальних поощрялось прежде всего участием в общих делах – от планировки дорог до семейных праздников – и вознаграждалось активным интересом окружающих. Те, чье поведение больше поощряет амаэ у других, более чувствительны к тому, что поощряет амаэ их самих. У дальних была и особая, культурно-специфичная эмоция, «вандерлуст», сильнее всего проявлявшаяся у подростков и двадцатилетних: желание странствий, гнавшее из дому в путешествие от луны к луне.

Молодые люди зарабатывали на жизнь подвернувшейся работой, открывали то, что увлекало и захватывало их, изучали всевозможные разновидности культуры дальних, учились ладить с самыми разными людьми. Это помогало им быть терпимыми и доброжелательными, давало им чувство принадлежности не к отдельной группе, но ко всему сообществу дальних – и прививало привычку считать амаэ главной и самой ценной эмоцией, приучало жить в состоянии амаэ.

Шри, всегда быстро замечавшая логические пробелы, заметила, что эмоция, ведущая к большему сплочению группы, одновременно делает группы чувствительней к разнице между нею и другими. В стрессовых ситуациях эта повышенная чувствительность выливается в подозрительность и враждебность к чужим, а позитивная связь, одобрение окружающих, сплачивает и агрессию, делает группу воинственной толпой.

Умм Саид сказала, что подобные опасения хорошо знакомы дальним.

– Потому у нас есть тщательно откалиброванная система сдержек и противовесов, своеобразный механизм, направляющий коллективные эмоции в сторону и не позволяющий им захлестнуть и затопить рассудок, сделать людей толпой, – заметила Умм Саид.

– Этот механизм не сработал в Париже, – заметила Шри. – Перед войной там властвовала именно агрессивная толпа. Ваша система сдержек и противовесов разлетелась вдребезги.

– Увы, наш мэр демонтировал большую их часть. К сожалению, он был сыном землян. Его отец – дипломат Евросоюза, решивший переселиться сюда.

– То есть Мариса Басси был чужаком, не понимавшим опасности толпы, отщепенцем, который не учел важность амаэ?

– Возможно, он как раз очень хорошо понимал амаэ и обратил его себе на пользу, – сказала Умм Саид. – Как вы можете представить, его поступки интенсивно обсуждались. К сожалению, он погиб в битве за Париж, и мы уже не узнаем правды.

– Его тело так и не отыскали, и я слышала, что он не умер, но возглавил террористов – то есть ваше сопротивление, – заметила Шри.

– Их методы столь же бесплодны, как и прежние методы Басси. Они гораздо менее эффективны, чем коллективный ненасильственный протест.

– Не вижу доказательства преимуществ одного над другим. Вы испробовали буквально все, от бойкота до сидячих забастовок и голодовок. Но вы по-прежнему в тюремном лагере.

– Убеждение путем уважительной дискуссии – тоже ненасильственное сопротивление, – сказала Умм Саид и спокойно долила Шри чаю.

Пока Шри была очень далека от того, чтобы отыскать средство против капризов и истерик Берри. Работа над амаэ стала вещью в себе, как часто случалось у Шри. Она полагала, что Умм Саид ошибается. Родиться и вырасти как дальний – не единственный способ приобрести наклонность к амаэ. Нет препятствий к тому, чтобы модифицировать мозг, сделать его менее восприимчивым к поведению, инициированному базовыми эмоциями, простейшими сигналами лимбической системы. Если эмоции можно привить, создать воспитанием и внешним влиянием, то следы этого процесса запечатлены в мозгу. Их можно обнаружить – а значит, и воспроизвести искусственно.

Шри написала статью с рассуждениями на эту тему, представила ее посредством своего сетевого аватара на нескольких семинарах и конференциях психологов-бихевиористов и неврологов Великой Бразилии. Доклады были встречены хорошо. Работа над амаэ заняла большую часть времени, прошедшего с нападения на антарктическую базу, но Шри сумела обосновать выгоду своих исследований перед надзорной комиссией, рассказав о пользе развитых дальними методов социального и поведенческого контроля для управления поведением масс и влияния на прессу. Шри долгие годы ублажала то одну, то другую фракцию семейства Пейшоту и хорошо понимала, как заинтересовать чиновников и политиков.

Привычные хлопоты заглушали тревогу. А спустя сто шестьдесят один день после рейда на антарктическую базу один из ассистентов Шри, занимающийся поиском данных, нашел на известном научном интернет-форуме анонимный комментарий: «Я надеюсь, вы продолжите просвещать нас своей замечательной и вдохновляющей работой». Это послание содержалось в списке условных экстренных кодов, обговоренных Шри и Альдером, и значило, что Альдер жив и в безопасности.

Остаток дня Шри была на седьмом небе. Господи, Альдера не убили во время рейда! Неизвестно, с кем он, где он, как удрал с Антарктиды, что хочет делать, но главное – он жив, ему ничто не грозит, раз уж он осмелился выйти в сеть и оставить послание. Конечно, нельзя писать ответ или вообще хоть как-то реагировать на новость. Когда Альдер будет готов, он выйдет на связь сам. Он храбрый, умный, предприимчивый. Он скроется от властей, найдет способ призвать сторонников, отстроить исследовательскую базу.

А тем временем Берри переехал из Парижа в Камелот на Мимасе и организовал другой клуб, на этот раз с командой молодых дальних. Новое поколение, созревшее после войны и не сумевшее отправиться в обычное путешествие из-за ограничений альянса, не находило себе покоя – словно птицы, запертые в клетках, когда приближается время лететь на юг. Тревога и фрустрация выливались в протест – от мелкого вандализма и отказа выполнять свои обязанности до антиправительственных текстов и рисунков и постоянно увеличивающегося приема психотропных наркотиков. Некоторые даже пытались обосновать свое поведение неуклюже оформленной нигилистической философской доктриной, основанной на ситуационизме двадцатого столетия и нескольких разновидностях анархизма. Берри и его новые друзья организовали клуб в свободной зоне Камелота и собирали там адептов и приверженцев новой доктрины. Они верили в полное вымирание социальной иерархии, в оценку всего по содержанию, а не по категориальной принадлежности, в метафорический анализ всего и вся, от языка до культурной идентичности, с помощью набора изобретенных математических и педагогических формальных языков. Во всем этом отчетливо ощущалась игра, насмешка, вызов. Если оборвать все связи, классифицировать любое явление и вещь только по сиюминутной ценности, жизнь потеряет всякий смысл. Любое явление, включая и саму доктрину, представляется в лучшем случае причудливой забавой или шуткой. Но Берри воспринял доктрину и ее выводы очень серьезно. Он верил в то, что клубные ритуалы: мерный рокот первобытных ритмов, дикие хаотичные танцы, сложные светомузыкальные шоу, психотропы, активизирующие выделение серотонина и создающие подобие так называемого океанского настроения, когда чувствуешь, как твое «я» растворяется в окружающем, – нечто большее, чем просто способ ненадолго убежать от опостылевшей действительности. Берри считал, что игра химии и музыки – это настоящее религиозное просветление, трансцендентный экстаз, приближающий к богу.

Из-за этого Шри рассорилась с сыном. Она предложила воссоздать такое же состояние при помощи магнитно-резонансной томографии с обратной связью, специально сконструированных вирусов и прочих процедур, манипулирующих информационными каналами мозга. Шри сказала, что это поможет ему справляться с перепадами настроения, а Берри ответил, что она пытается превратить его в покорного зомби. Спор пошел на высоких тонах, с взаимными оскорблениями. Тогда Берри сидел уже на целой батарее психотропных. После ссоры они перестали общаться.

Шри занялась работой. Ничего другого не оставалось. Работа составляла ее суть, была неотъемлемой частью. Время шло, новых известий от Альдера не появилось.

Когда миновал год с небольшим после рейда на антарктическую базу, симпатизирующий Шри офицер с Титана сообщил, что отыскалось убежище Авернус.

Шри в тот же день вылетела с Дионы на Титан. Она не позаботилась о разрешении от Эуклидеса Пейшоту или о военном транспорте. Она потребовала шаттл, направилась прямо на Титан, села на бразильской базе у Танк-тауна, на берегу моря Лунина. Спустя четыре дня она на борту дирижабля направилась к северному краю Ксанаду, области величиной с континент у экватора Титана.

Суровая гористая местность напоминала предгорья Гималаев: неровные, сдавленные гряды холмов, рассеченные тектоническими разломами и руслами рек. Как и Гималаи, эту местность создало столкновение двух плит коры. Хотя в случае Титана плиты лежали на океане богатой аммиаком воды, а не на расплавленном камне мантии. Логово Авернус пряталось на краю извилистой долины между грядами утесистых гор. До того как тектоническая активность подняла долину, она была руслом, прорезанным потоками жидкого метана и этана после редких, но свирепых бурь на экваторе. Теперь дно долины стало плоской равниной, усыпанной гидрокарбонатным песком, окаймленной скалами из аммиачно-водяного льда, твердого как камень, изрезанного каньонами и ложбинами, начинающимися от сколов у самых вершин и заканчивающимися внизу треугольными кучами обломков.

Шри настояла на том, чтобы идти пешком – и в одиночестве. Ей хотелось своими глазами оценить место, где укрывалась Авернус, прикоснуться к его сути.

Над головой вздымались отвесы, испещренные такой густой сетью расщелин, что конусы обломков внизу слились в непрерывный склон, плавно спускающийся к плоскому днищу долины, засыпанному черным гидрокарбонатным песком, изрезанному извилистыми руслами. Песок смело в низкие длинные дюны с гребнями, перпендикулярными обрывам. Дирижабль встал над одной из них, будто растопырившийся скат, и, зацепленный причальными канатами, дрожал под суровым ветром. На дальней стороне долины похожий на пилу хребет тонул в вездесущей оранжевой дымке.

Черная ледяная крошка лопалась, будто попкорн под ботинками скафандра. Шри с трудом топала вверх по пологому склону. Она привыкла жить на Дионе легкой, как птица. После двух десятых земного тяготения кости казались сделанными из камня, а на спину будто села злобная мстительная старуха. Пока Шри добралась до выровненной площадки размером с футбольное поле у навеса, где Авернус прятала небольшой самолет, профессор запыхалась и облилась потом.

Поисковая партия содрала фуллереновое камуфляжное полотнище. Самолет был ярко-красный, с большим пропеллером на носу, куцыми крыльями и закрытым кокпитом. Он бы показался вполне уместным и на Земле.

Шри уже видела его. Она тогда лежала на скальной гряде в вулканической кальдере, опрокинутая на спину, обездвиженная путаницей волокон, испущенных тварью, созданной Авернус, Самолет пролетел над беспомощной охотницей, будто насмешка. Именно тогда Шри решила ни за что не отступаться от поисков гения генетики. И вот, хотя Шри ступила на порог одного из убежищ Авернус, она не ощущала ни восторга, ни торжества. Прошло четыре года, а соперница оставалась все такой же неуловимой и загадочной.

Шри вскарабкалась по тропинке на краю расщелины, с трудом переставляя ноги по ступенькам грубо высеченной лестницы. Мышцы горели огнем, кровь стучала в висках. Каждые пару минут приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. У самой верхушки скалы тропинка повернула и нырнула в такую узкую щель, что плечи скафандра касались стен. Тропа упиралась в стандартный шлюз. Шри прошла через него и оказалась на лестнице, спускающейся в изогнутое помещение, похожее на внутренность улиточного панциря. Сверху донизу – разрисованный случайно разбросанными овалами и кругами экран, с него лился теплый свет земного дня. Вдоль ступенек журчал ручеек, пробираясь между пряными травами и овощами к газону с настоящим дерном и маленькому саду из узловатых карликовых плодовых деревьев.

Шри сняла шлем, закрыла глаза, вдохнула прохладный воздух, запах влажной земли и свежей растущей зелени, затем сошла вниз по плавно изгибающейся лестнице. Между яблонями висел гамак. В нише под лестницей – туалет и душ, в другой нише – стандартный пищевой процессор. Похоже, Авернус жила на КАВУ-пище и том, что могла вырастить в своем крошечном садике. Энергия поступала от турбин ветрогенератора, спрятанных в туннеле на поверхности, и от термогенератора, улавливавшего остаточное тепло в глубине льда, вдали от поверхности. Шри попыталась представить, каково жить одной в норе под вечным льдом Титана, когда в радиусе двух тысяч километров от тебя никого нет, а компанию составляют лишь свои же мысли. Изо дня в день растить овощи, поддерживать примитивную систему жизнеобеспечения, иногда гулять по долине или по горам за растрескавшимися скалами.

Шри показалась, будто она пытается проникнуть в жизнь призрака. И представилось, как старуха отворачивается, уходит по тусклой земле, исчезает, растворяется в дымке.

Шри обследовала жилище, вышла наружу, спустилась по тропинке, пересекла дюны и вернулась к дирижаблю. Командующий поисковой партией лейтенант отвел дирижабль на два километра вниз по долине, к месту, где стоял корабль Авернус: изолированная посадочная площадка среди огромных ледяных пиков на невысоком холме – тектоническом желваке, вылезшем посреди черных дюн долины.

Это место заметил один из разосланных Шри автономных дронов, а глубокое радарное сканирование открыло и логово гения генетики. Форма и размер камуфляжного полотна указывали на то, что корабль Авернус – защищенный тепловыми экранами посадочный модуль, на каких до войны дальние перевозили людей и грузы через атмосферу Титана. Никто не знал, когда стартовал модуль и на какой лег курс. На Титане отсутствовал радарный контроль движения, модуль, скорее всего, был защищен от сканирования, а после выхода из поля тяготения луны лег на траекторию, требующую меньше всего топлива.

Шри не сомневалась, что Авернус покинула систему Сатурна. С какой стати рисковать, кочуя с луны на луну? Наверняка Авернус встретилась с кораблем, и он увез ее далеко, быть может на Нептун. В последнее время приходили новости об усилившейся активности вблизи Нептуна. Эуклидес Пейшоту то и дело заговаривал про карательную экспедицию, ходили слухи о том, что Тихоокеанское сообщество тайно связалось с бунтовщиками-дальними.

Дирижабль опустился, отстрелил швартовы, Шри сошла вниз и вскарабкалась на посадочную платформу. Вокруг торчали ледяные пики величиной с дом, гладкие, как яйца, обтесанные ветром, несущим гидрокарбонатный песок. У некоторых подточило основание, и они стояли на тонких ножках. Настоящий сад огромных скульптур среди черного, изборожденного ветром песка.

Шри поискала следы, отпечатки подошв, но ничего не смогла заметить. Несомненно, ветер сгладил все. Затем она вышла из тени дирижабля и вскарабкалась на самый нос холма, похожего на корабль. Лесенка черных дюн между отвесными скалами уходила вдаль, терялась в оранжевой дымке. Ветер шипел на шлеме скафандра, будто статический разряд. Шри поклялась неустанно искать Авернус, а когда отыщет, убедить работать вместе, долго и плодотворно сотрудничать, но мысль о том, что придется лететь на самый край Солнечной системы, наполняла душу тоской и отчаянием.

Шри устала искать. Хватит уже. Она распорядится, чтобы Гунтера Ласки допросили с пристрастием. Старый пират наверняка знал про убежище. И со свободами Танк-тауна надо покончить раз и навсегда. А потом Шри прекратит поиски. Уже есть данные по садам Авернус, результаты допросов ее помощников, огромная интегрированная база данных по работам Авернус. Хватит идти следом. Настало время двигаться дальше.

Шри в последнее время много думала о фенотипических джунглях на Янусе. Теперь с маленькой луной возникли политические проблемы. Тихоокеанский союз захотел заселить Янус своими самыми выносливыми колонистами и дал понять, что ему не требуется согласия Евросоюза либо Великой Бразилии. Когда Шри в последний раз встречалась с Эуклидесом Пейшоту, тот брызгал слюной и половину времени потратил на проклятия в адрес наглых тихоокеанцев. Ну так прекрасно. Шри предвосхитит планы Тихоокеанского союза, переместит лабораторию на Янус, поселится в фенотипических джунглях и создаст свои джунгли. Пора уже использовать на практике все узнанное. А Эуклидесу можно пообещать богатство, дать ему львиную долю в прибылях с открытий.

На льду, твердом как алмаз, под оранжевым небом Титана профессор-доктор Шри Хон-Оуэн снова начала строить свое будущее.