Сага о Тимофееве (Рассказы)

ИСКРОГАСИТЕЛЬ

Накануне Виктор Тимофеев плотно поужинал в студенческой столовой, и в результате приснился ему нехороший сон.

Пришел-де к нему черт на предмет всяческого искушения. «Что, — говорит, — изобретаешь? Ну-ну…» А сам уселся в углу и ухмыляется. И одолевает бессмертную душу Тимофеева смутное беспокойство. «Иди отсюда, — гонит народный умелец бесовскую образину. — Чего расселся?» — «А вот жду, когда ты абсолютное оружие изобретешь и весь мир изничтожишь. Недолго уж мне тут отдыхать осталось.» — «Я оружием не занимаюсь! — паникует Тимофеев. — У меня мирный профиль!» — «Это ничего, — покатывается черт, пуская ушами колечки серного дыма. — Все так начинали… Ты не горюй, оно само у тебя получится. Захочешь какую-нито погремушку сварганить, ан абсолютное оружие и выйдет…»

С криком «ма-а-ма!» Тимофеев проснулся.

Была пасмурная беззвездная ночь, лил дождь. К окну липли грязно-желтые листья. Глядя в пелену за оконным стеклом, Тимофеев с ужасом осознал, что черт из сновидения был прав. Ибо не существует изобретения, которое в конечном итоге нельзя использовать во вредных целях.

Его психика, угнетенная плохо улегшимся ужином, дрогнула. В первый момент он даже решил навсегда расстаться с изобретательством. Но в холодильнике совершенно случайно сыскалась початая бутылка минеральной воды, и Тимофеев, прикончив ее, во второй момент придумал, как ему поступить.

Он зажег свет, выдвинул ящик стола и выгреб оттуда множество ненужных вещей. Взгляд его задержался на облезлом портсигаре, необходимость в котором отпала с того самого дня, когда Тимофеев бросил курить. Умелец тронул защелку, крышка легко откинулась, и его ноздрей коснулся слабый запах сухого табачного листа. И тогда Тимофеев понял, что ему покуда удалось обдурить пакостливого черта. Он протянул руку и, не глядя, отработанным движением воткнул штепсель паяльника в розетку.

А затем, как и положено, наступило утро, которое слегка подсушило слякоть и сырость. Тимофеев, в латаной штормовке, брезентовых штанах и сапогах, дремал в автобусе. Путь его лежал на другой конец города, где весь курс, снятый с занятий, вот уже неделю помогал строителям закрывать квартальный план.

На пустыре, где недавно еще стояло полтора десятка кирпичных домиков дореволюционной застройки, ныне оставались одни руины. Чуть поодаль высилась пока что ободранная коробка многоэтажного корпуса, в котором бравое и на все руки мастеровитое студенчество занималось внутренней отделкой. Девушки по причине своей хрупкости были задействованы на легких работах: бетонировали пол. Возглавляемые бывалым работягой Николаем Фоминым юноши выполняли более ответственное задание — они вставляли оконные рамы вместе со стеклами.

— Видал? — спросил Фомин, закуривая. Он стоял у пустого оконного проема и выдувал сизый дымок наружу. — Добра-то пропадает… А ведь кто-то строил, кирпичик на кирпичик с толком укладывал!

— Ты о чем? — деловито поинтересовался Тимофеев.

— Да все о порушенных домах… Ведь им бы еще век стоять! Ну уж если нельзя перенести, так хотя бы кирпич сохранить — ведь ценный стройматериал, я сам слышал, как вчера прораб по телефону с кем-то лаялся: кирпича, мол, не завезли…

— Это ты нарочно? — осведомился Тимофеев. — Или как?

Фомин поперхнулся дымом.

— Тимофеич, — сказал он, прокашлявшись. — Ну, чего ты? У меня случайно сорвалось. Не могу, понимаешь, видеть людскую бесхозяйственность!

— Вот, вот, — сварливо произнес Тимофеев. — У тебя сорвалось, а мне опять ни есть, ни пить…

— Вот ты, ей-богу, незадача! — раздосадованно воскликнул Фомин. — Что уж ты, себе не хозяин? Ну, отвлекись на что-нибудь! На Светку, например…

Тимофеев обернулся. На другом конце этажа ему явилась ладная фигурка возлюбленной, верховодившей на бетонных работах. На нее было несложно отвлечься. У него потеплело на сердце, и он душераздирающе вздохнул.

— А мы сегодня с ней в театр собирались, — признался он с тихим отчаянием. — На лишний билетик…

Фомин, угрызаемый совестью, заложил пальцы в рот и свистнул. В еще не вставленных рамах задребезжали стекла.

— Светлана! — гаркнул он. — С Витькой плохо!

Естественно, девушка бросила все и полетела на помощь суженному, который притулился на куче строительного мусора.

— Что с ним? — испугалась она. — Ушибся?

— Мыслит, — со значением сказал Фомин. — Плакали ваши лишние билетики. А все я виноват… Ну, хочешь, со мной пойдем?

— Не хочу, — ответила Света не раздумывая и обняла Тимофеева за плечи. — Как же я его брошу?

— Охо-хо, — проворчал Фомин. — Поглядишь на вас, поглядишь, да и останешься всю жизнь холостяком. Уж очень много на эти дела душевных сил расходуется. А в мире, между прочим, неспокойно.

— Пустяки, — уверенно заявила Света. — Главное — чтобы было что тратить.

И они вечером пошли-таки на театральную площадь, где у них ничего не удалось с лишними билетиками. Поэтому прямо с площади они отправились гулять по бесконечной улице, выстланной сырыми плитами и палой листвой. И хотя моросил дождь, такой же бесконечный, как и улица, а промозглый ветер норовил забраться за шиворот, ничто не могло испортить этого осеннего вечера на двоих.

А посреди ночи Тимофеев соскочил с дивана, словно ужаленный, выволок из-под своего лежбища давно дожидавшийся нового применения ломаный-переломаный пылесос «Ракета» и принялся воплощать вполне уже вызревший замысел. Несмотря на сопутствующую его творческой деятельности отрешенность, он все же отдавал себе отчет в том, что вряд ли кому из соседей понравится, если за тонкой коммунальной стеночкой, посреди сладкого предрассветного сна, внезапно взвоет мотор пылесоса. Поэтому действовал он сугубо интуитивно и, закончив работу, отложил испытание агрегата на утро. Спать ему больше не хотелось и народный умелец просидел над своим детищем до восхода солнца, нежно касаясь его обшарпанных боков отеческой рукой.

Сокурсники встретили Тимофеева с пылесосом весьма оживленно.

— Шабашки берешь, Витек?

— Правильно, на вечных двигателях авторитета не заработаешь…

— Это не пылесос, — вдумчиво сказал Дима Камикадзе.

— Да ну? А что же это?

— Ракета, — произнес Дима. — Видите, сбоку написано…

— А у нас, между прочим, от пыли задохнуться можно, — вступилась девушка Света, хотя и сама толком не представляла, зачем Тимофееву пылесос.

Лишь верный друг и правильный мужик Николай Фомин понимал все.

— Смастерил-таки? — коротко спросил он. — То самое? Когда испытывать?

— В ближайший перекур, — так же деловито отвечал Тимофеев.

— А что это за фиговина? — попыталась было добиться истины изнывающяя от любопытства Тося, тыча зажженной сигаретой в сторону агрегата, — она так и не бросила курить, на горе своему молодому супругу Диме.

Но более тактичная Света поспешила увести ее на бетонные работы. Убедившись, что сюрпризов в обозримом будущем не предвидится, разбрелись и остальные. Тимофеев трудился в паре с Фоминым, оба знали, чем забивать гвозди, чем выдергивать, и дело у них шло на лад. Но бессонная ночь не минула для чудо-изобретателя без следа. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в один прекрасный момент его руке изменила твердость, и удар молотка пришелся по стеклу. Лязг осыпающихся осколков разнесся по всей стройке.

— Ну, японский бог, интеллигенция! — в сердцах сказал мастер участка Гуськов. Он сидел на стопке ломаных рам и приканчивал уже вторую с утра пачку «Дымка». — Шлют же помощников!..

Тимофеев залился краской.

— Слушай, Тимофеич, — встревожился Фомин. — Не нравится мне твой видок. Может, мне тебя домой отправить?

— По дискотекам шастать поменьше, — посоветовал Гуськов. — Не пить, раз натура не выдерживает. И за девками не бегать, если естество слабое.

Фомин заскрипел зубами: он не переносил мастера Гуськова, как и всякого бездельника. А тот был бездельником клиническим. Но ответить на его реплики мешало чувство субординации, накрепко вбитое в него с добрых армейских времен.

— Ничего, — сконфужено пробормотал Тимофеев. — я буду внимательнее.

— В окно не выпади, — встрял Гуськов, починая третью пачку. — Отвечай потом за вас.

Фомин резко нагнулся, поднял с пола белый силикатный кирпич и коротко рубанул по нему ребром левой ладони. Кирпич ухнул и разлетелся.

— Вот-вот, — обрадовался Гуськов. — Портить народное добро — это мы умеем!

И, всегда уравновешенный, спокойный, смонтированный из армированного железобетона, Николай Фомин тихонько застонал. Но чутко откликнувшийся на душевные терзания друга Тимофеев сжал его запястье, и порок остался ненаказанным. Гуськов сразу заскучал и убрел искать развлечений в другом месте. Ему удалось привязаться к Свете и Тосе, но здесь ему воздали с лихвой.

— А ведь я могу восстановить это стекло, — задумчиво произнес Тимофеев. — И кирпич тоже.

— Ну так действуй, — предложил Фомин.

— Опасно. Кругом люди… Нужен полигон.

— Что это с тобой? — поразился Фомин. — Прежде тебя это не останавливало!

Тимофеев неопределенно улыбнулся, но промолчал.

В обеденный перерыв они легко нашли подходящий полигон в виде полуразрушенной коробки двухэтажного купеческого особняка. Тимофеев растолкал ногами обломки кровли и на освободившееся место установил пылесос.

— А куда включать? — спросил Фомин. — Это излишне, — сообщил Тимофеев. — Он у меня на аккумуляторах.

Внешний вид пылесоса несколько изменился. Вместо шланга у него имелся жестяной раструб, а к воздуховодному отверстию был прилажен наклонный лоток, Фомин присел чуть поодаль на подоконник, а Тимофеев, на всякий случай, слегка отстранившись, носком сапога толкнул тумблер агрегата, и тот взревел дурным голосом.

Его раструб хищно дернулся и нацелился на гору битых кирпичей, которым сами собой поползли внутрь пылесоса, направляемые силовыми полями — давнишним изобретением Тимофеева.

— Как ты его назвал? — крикнул Фомин со своей галерки.

— Реструктор! — отозвался Тимофеев, пытаясь перекрыть голосом завывания пылесоса. — Это система для восстановления разрушенных структур неорганической природы! Я на нее всю ночь угрохал!

На лотке реструктора в снопе искр возник первый в истории человечества возрожденный из обломков кирпич. Он был красный, ноздреватый, с пылу с жару. Сзади в него толкалась нежно-розовая аккуратная плитка прессованной штукатурки.

— Тимофеич! — вскричал Фомин. — Сейчас я стекло приволоку… Я всегда говорил, что ты правильный мужик!

В его устах не было похвалы выше этой.

Но лицо Тимофева, прежде сиявшее отеческой улыбкой, внезапно помрачнело. Рванув на груди пуговицы штормовки, народный умелец вытащил из кармана пиджака тусклый портсигар и зачем-то приложил его к уху. Взгляд его испуганно метнулся из стороны в сторону. А затем Тимофеев тигром кинулся на реструктор и вырубил его. Из недр агрегата вылетел букетик искр, и кирпичный ренессанс оборвался.

— Ты чего? — встревожился Фомин.

— Так… — пробормотал Тимофеев, утирая со лба испарину. — Искрит он, стервец…

Трясущимися руками он затолкал портсигар обратно в карман и присел над реструктором на еще теплые целенькие кирпичи.

— Понимаешь, — проговорил он срывающимся голосом. — Черт-то прав оказался…

— Какой черт? — не понял Фомин. — Ты в себе ли?

И тут из сумрачных недр купеческого дома появилось привидение.

Оно имело страшноватую внешность в полном соответствии с готическими романами. Из потрепанного, местами проношенного до дыр савана торчали костлявые конечности, в глазницах черепа горели зеленоватые кошачьи зрачки. Привидение носило стоптанные шлепанцы с помпонами и побитый тленом заячий треух. Судя по экипировке, оно принадлежало кому-то из давних обитателей дома, останки которого были потревожены развернувшимся строительством.

— У-у! — сказало приведение и дохнуло на экспериментаторов могилой.

Тимофеев равнодушно отвернулся. Он был поглощен раздумьями, а в такие минуты его не отвлекло бы даже землетрясение. Что касается Фомина, то в годы службы в морской пехоте он и почище видывал.

— Вот это хочешь понюхать? — ласково спросил он у выходца с того света, поднимая с пола заржавленный прут. — Давай подруливай, наследье царизма…

Призрак гукнул еще, но как-то неуверенно, и замер на полдороги. Тогда Фомин слез с подоконника и двинулся к нему сам, поигрывая прутом, страшным оружием в его умелых руках. Нервы привидения сдали, и, непрерывно гудя, как пароход в тумане, оно попятилось.

— Вали, вали отсюда, — проговаривал Фомин. — Умер так умер, нечего тут…

И огорошенный неподобающим приемом призрак рассеялся, как пережиток прошлого.

— То-то же, — удовлетворенно вымолвил Фомин и пошел на свое место.

Но оно оказалось занятым.

На полуобвалившемся подоконнике сидела Неземная Красавица. При виде ее Фомин встал как вкопанный, пальцы его сами собой разжались, и железный прут звякнул по полу. К созерцанию такой красоты в морской пехоте не готовили, и теперь правильный мужик Николай Фомин не знал, что ему и делать.

Золотые волосы нежданной гостьи ореолом струились вокруг головы, парили над хрупкими плечами, и низкое солнце горело в них, словно заблудившись в пушистом облаке прически. Синие глаза нечеловеческой глубины излучали любовь и доверие. Впрочем, одета Неземная Красавица была во вполне обычные джинсы и кожаную курточку.

— Я не помешаю? — произнесли алые губы.

Ноги Фомина подкосились, и он сел где стоял. А Неземная Красавица легко спрыгнула с подоконника и поплыла к нему, рядом с ним, мимо него — к Тимофееву, скорбевшему над реструктором. Ее белые тонкие пальцы в перламутровом маникюре дотронулись до затянутого в пыльную штормовку плеча народного умельца.

— Здравствуйте, — серебряно позвенела она.

Тимофеев приподнял голову. Его глаза безучастно скользнули по боттичеллиевским чертам Неземной Красавицы.

— Привет, — буркнул он.

— Вы изобретатель Виктор Тимофеев? — спросила незнакомка.

— Ну?

— Мне нужна ваша помощь. Дело в том, что у меня дома сломался пылесос…

— Ну и несите в мастерскую…

— Да, но я прошу помощи у вас, — со значением сказала Неземная Красавица, метнула взгляд небывалой убойной силы в сторону Фомина и прибавила: — И у вашего друга.

— Что ты, Тимофеич? — пролепетал размякший Фомин. — Пустяшное для тебя дело. Сходим вечерком?

— Вечером я не могу, — отрезал Тимофеев. — Я со Светой гуляю.

— Нет-нет, вы не поняли, — снова зазвенел колокольчик. — Ваша помощь необходима мне именно сейчас…

— А где вы живете? — осторожно спросил Фомин.

— Тут неподалеку, в десяти минутах ходьбы. Оставите ваш реструктор, никто не тронет его до вашего возвращения.

— Чего-чего? — переспросил Тимофеев, и его взгляд ожил.

Фомин озабоченно поглядел на наручные часы.

— Не получается, — с тяжким вздохом промолвил он. — У нас перерыв истекает.

— О чем вы? — изумилась незнакомка. — Никто и не заметит вашего отсутствия. Подумаешь, на часок задержитесь…

— Нельзя, — посуровел Фомин. — Порядок есть порядок.

— Неужели вы предпочитаете общество мастера Гуськова моему? — с печальной усмешкой произнесла Неземная Красавица.

Фомин сморщился, как от зубной боли, но собрал остатки характера и отрицательно помотал головой.

— Нет, — сказал он. Сердце его рвалось, как фугас, и поэтому он добавил, стыдливо краснея: — Может быть, все-таки вечерком? Виктор не может, но пылесос наладить я и один сумею…

— Ну, что вы, — пропела Неземная Красавица. — мой пылесос может починить лишь Виктор Тимофеев.

Народный умелец тихонько засмеялся.

— Не пойду я к вам, — с наслаждением объявил он. — Ни сейчас, ни вечером и никогда.

— Я могу заплатить, — пожав плечиками, заметила гостья. Неведомо откуда в ее руке возникла пачка денег толщиной с кирпич. — Столько вас устроит?

— Ну, вы там, у себя, даете! — и Тимофеев захохотал в голос.

На лицо Фомина, однако же, набежала тень.

— Вот что, — сказал он скорбно. — Уберите это и, я извиняюсь, мотайте отсюда…

— Жаль, — вздохнула Неземная Красавица. — Очень жаль…

Николай Фомин зажмурился, чтобы не утонуть окончательно и бесповоротно в ее синем бездонном взгляде. А когда открыл глаза, ее уже не было.

— Витька, — позвал он слабым голосом. — Что это делается? Разве можно такой девушке быть шпионкой? Где же, елки зеленые, справедливость?

— Эх, Николай, — загадочно усмехнулся Тимофеев. — Ничего ты не понял.

— Все я понял! Это они за твоим реструктором охотятся!

— Конечно, охотятся, — согласился Тимофеев. — Но только не шпионка она.

— А кто же? — с робкой надеждой спросил Фомин.

Тимофеев открыл рот, чтобы объяснить, но не успел.

— Р-работнички! — послышался до боли знакомый голос. — Киряете тут в закуточке?

И под ветхие своды вступил зловредный мастер Гуськов, чадя «Дымком» из энной по счету пачки.

— Ну, доложу я вашему директору, как вы тут помогаете жилищному строительству, — пообещал он, умостившись на все том же подоконнике. — На кой нам такие помощники?

Фомин каменно сцепил зубы, чтобы удержать в узде свои антипатии, а Тимофеев, прищурившись, заметил:

— Грубите, Гуськов. Ну, да мы пойдем… — и нагнулся за пылесосом.

— Эту рухлядь оставь, — приказал Гуськов. — Нечего ее таскать на объект, захламлять площадку…

И тут Фомин сорвался.

— Клизма ты, Гуськов, — сказал он спокойным голосом. — Какой ты, к свиньям, мастер? Добрые люди вкалывают денно и нощно, а ты только зарплату получать горазд и на курево ее переводить. Пижон ты и дармоед.

— Чего-о? — взвился тот. — Да я тобой стенки оштукатурю!

— Давай, рискни! — обрадовался Фомин. — Встречу, как родного…

Но Тимофеев сильно тряхнул его за плечо.

— Опять ты не понимаешь, — сказал он весело. — Это же третий!

— Какой еще третий? Сейчас он у меня нулевым сделается!

— Ну, как тебе объяснить… Сперва был призрак, потом дамочка. А теперь — он…

— Стоп! — скомандовал Гуськов. — Молчите, Тимофеев.

— Ладно, молчу, — с готовностью отозвался тот.

Гуськов спрыгнул с подоконника и подошел к ним. Ленивая поволока сползла с его глаз, побитая рыжей щетиной физиономия обрела признаки рассудочной деятельности.

— Мы должны поговорить наедине, — обратился он к Тимофееву.

— Знаю, — кивнул чрезвычайно довольный своей догадливостью народный умелец. — Коля, подожди меня на улице.

Фомин закрыл рот и пожал плечами.

— Я, конечно, подожду, — сказал он. — Но далеко отходить не буду. И если что не так…

— Да, я помню, — серьезно произнес Гуськов, поднял один из возрожденных кирпичей и коротким ударом обратил его в крошево.

— Иди, Коля, — попросил Тимофеев. — Все в порядке, это наши люди.

И тогда Фомин ушел.

— Присядем, — предложил Гуськов.

— С удовольствием, — сказал Тимофеев.

Некоторое время они старательно изучали друг друга.

— Так вот вы какой, Виктор Тимофеев, — наконец промолвил Гуськов.

— А вы совсем такие же, как и мы, — откликнулся тот.

— Ну, не совсем, — усмехнулся Гуськов. — Я сильно загримирован. А вот Вика была без грима…

— Тот чудак в белом мешке — тоже?

— Элементарная фантоматика. Вы же сами ею баловались…

— Значит, обо мне помнят? — с надеждой спросил Тимофеев.

— С некоторых пор мы изучили вашу биографию до тонкостей. И отдельные ваши изобретения нанесли нам чувствительный удар по самолюбию.

— А что было с…

— И не просите, не скажу! — Гуськов замахал руками. — Зачем вам? Главное вы и так уже знаете — что жили не напрасно, хотя и не так все просто, как хотелось бы… Как вам удалось раскрыть маня?

— Во-первых, привидений не бывает. Во-вторых, ваша Вика проболталась: назвала мой пылесос реструктором, хотя никто, кроме Фомина, еще не знал этого слова. А соображаю я достаточно быстро. Поначалу я думал, что вам нужна моя душа…

— Что?!

— Ну, что вы из этой… из преисподней…

— А еще студент, — укоризненно покачал головой Гуськов. — Чертей, между прочим, тоже не бывает.

— Вот когда материализм во мне возобладал, то я понял, кто именно хочет познакомиться с моим реструктором. Но только зачем он вам?

Гуськов удавил окурок в щебенке и потянул из пачки следующую сигаретку.

— Там, у себя в тридцатом веке, я работаю в Институте виртуальной истории, — сказал он. — С помощью темпоральной техники мы научились прослеживать параллельные ветви времени, заглядывать в альтернативные миры. Зачастую удается обнаружить интересные варианты нашей истории… Но однажды мы натолкнулись на мертвый мир.

— Все-таки война?

— Нет… Вся планета была засыпана ровным слоем молекулярного праха толщиной в несколько десятков метров. Нам пришлось прозондировать вглубь несколько исторических эпох этого мира. До пыли поверхность планеты была покрыта плитами конгломерата вырожденной материи, еще раньше — кирпичами и бревнами… Вам понятно, о чем идет речь?

Тимофеев, бледный, как полотно, кивнул.

— И наконец мы пришли в исходную точку, — продолжал Гуськов. — В тот момент, когда Ктивор Мифотеев — так его звали в этом мире — запустил свой реструктор и, увлекшись экспериментом, не смог его вовремя остановить. Ну, разумеется, в его конструкции были кое-какие отличия; так, он функционировал не на аккумуляторах, а на энергии вечного двигателя, и перерабатывал он не только неорганический хлам, а все подряд… Естественно, возник вопрос, отчего же наш мир избежал печальной участи, и вот я здесь.

— Дайте закурить, — сказал Тимофеев.

— Не дам, — заявил Гуськов. — Это не сигареты, а биологические фильтры. Уж очень нехорошая у вас тут атмосфера…

Народный умелец провел рукой по лбу, словно отгоняя страшное видение загубленной планеты.

— Все очень просто, — промолвил он. — Реструктор я сделал неудачно. То есть кирпичи он, конечно, восстанавливает. Но при этом он искрит…

— Замыкает?

— Нет, я имею в виду то, что у этой штуки слишком сильный отрицательный потенциал. Ведь любое изобретение может быть использовано на пользу людям, а может и во вред, все зависит от того, какой потенциал в нем сильнее — положительный или отрицательный, нехороший. В каждом предмете, сделанном руками человека, есть что-то от оружия — видно, такова природа вещей нашего мира. И чем выше отрицательный потенциал, тем сильнее искрит, тем ближе этот предмет к абсолютному оружию. Однажды я понял это. И сделал искрогаситель, — он достал на свет старенький портсигар и протянул его Гуськову. — Маленький детектор адских искр. Теперь я всегда знаю, что мне можно изобретать, а что нельзя. И сегодня, когда я запустил реструктор, мой искрогаситель чуть не взорвался у меня в кармане… Так что вы сейчас увидите, почему ваш… наш мир уцелел.

Тимофеев открыл корпус пылесоса, вытащил оттуда заменившую мешок для пыли замысловатую электронную схему, положил ее на грязный пол перед собой и ударил по ней сверху кирпичом.

— Ох, — не удержался Гуськов.

На глазах Тимофеева была слезы.

— Думаете, это легко? — спросил он дрогнувшим голосом. — Это же частица моей души…

— Ничего, — попытался утешить его Гуськов. — Она у вас большая, надолго хватит… И все же неясно, что побудило вас придумать этот самый искрогаситель — очередной удар по нашему самолюбию?

— А вы заглядывали в биографию того Тимофеева? — полюбопытствовал народный умелец, отвлекаясь от печального созерцания.

— Ну, разумеется.

— И, конечно, знаете, где он питался?

— В студенческой столовой, — недоуменно ответил Гуськов.

— А как там кормили?

До Гуськова начало доходить.

— Вообще-то поначалу неважно, — признался он. — Но за год до конца света директора столовой сняли, а новый оказался хорошим специалистом…

— Я так и думал, — мрачно произнес Тимофеев. — А еще говорят: все, что ни делается — к лучшему.

— Так оно и есть, — возразил Гуськов. — Поверьте мне, я ведь тоже специалист.

— Специалист… — пробурчал Тимофеев. — Знали бы вы, каково мне ходить с этой штукой в кармане. Она же делает стойку буквально на все! Что же мне — ничего никогда не изобретать? Я так не могу… Но знать, что однажды из моих рук выйдет нечто, способное уничтожить весь мир, — это невыносимо.

— Вы паникер, — сказал Гуськов. — Прекратите вибрировать. Для нашего мира вы совершенно безопасны.

— С чего вы взяли?

— И соображаете вы не так уж быстро, как хвалились. — Гуськов сердито затоптал очередной окурок. — Откуда же я, по-вашему, явился?