Сага о Тимофееве (Рассказы)

ЗАГРАНИЧНЫЙ ЧАРОДЕЙ

— Ну вот что, — заявила девушка Света. — Я хочу есть.

— Хорошенькое дело, — упавшим голосом отозвался Тимофеев. — Уже десять вечера…

На всякий случай он огляделся, но не обнаружил ничего, что порадовало бы его глаз. Улица, накрытая пологом темного неба, затейливо пестрела огнями реклам и вывесок. Прохожим предлагалось лететь самолетами компании «Интерфлюг», носить чешскую обувь и немедля посетить ресторан «Русская тройка».

— Может, пойдем в ресторан? — с робкой надеждой на отказ спросил Тимофеев.

— Куда угодно! — воскликнула Света. — Если, конечно, не хочешь, чтобы я умерла прямо здесь, на улице.

Разумеется, Тимофееву, этого не хотелось. Он любил девушку Свету. Любил сильно и ровно, даже в те моменты, когда у нее, как сейчас, было скверное настроение, и хотел, чтобы она жила вечно.

— Попробуем прорваться, — сказал он, совершенно уверенный в неудаче.

В ресторане билась светомузыка, звенели электрифицированные балалайки, кто-то пел нечто фольклорное с нехорошим зарубежным акцентом. У входа стоял долговязый молодой человек в прекрасном белом костюме, маечке с акульей мордой прямо под пиджаком и фирменной каскетке. Он курил и, судя по всему, был крепко навеселе. Тимофеев проскользнул мимо него, но тут же уперся в необъятного, богато инкрустированного фальшивым золотом швейцара.

— Сдай назад, — приказал тот генеральским голосом, глядя поверх тимофеевкой прически. — Посадки нет.

— Понимаете, мы только что из аэропорта, — залебезил Тимофеев, испытывая крайнее отвращение к самому себе. — Нам некуда деться, а девушка очень проголодалась…

— И сидели бы дома, — отрезал швейцар.

— Но мы совершенно не знаем города, магазины закрыты, столовые тоже, а наш поезд уходит завтра днем… — заныл Тимофеев, но поймал не себе оловянный взгляд и понял, что швейцар не понимает его речей.

Ему захотелось нагрубить, повернуться и хлопнуть дверью, но швейцар был пожилым человеком, а Тимофеев чисто рефлекторно уважал старших. Поэтому он смолчал и двинулся прочь. В это время мимо него нетвердой поступью продефилировал молодой человек в каскетке, а вслед за тем произошло положительно невероятное событие — одно из многих в разнообразной биографии Тимофеева.

— Вот что, парень, — заговорил швейцар человеческим голосом. — Ну-ка, бери свою девочку и бегом за тот столик, что под пальмой.

Тимофеев оторопел. В глазах швейцара появился осмысленный блеск, а отчужденное выражение красного лица умягчилось отдаленным подобием отеческой улыбки.

— Спасибо вам, — пробормотал Тимофеев, метнулся к выходу, подхватил там скромно безмолвствовавшую Свету и повлек ее в ярко освещенный зал.

Столик под пальмой был занят: его хозяином являлся тот самый обладатель каскетки и акульей морды. Он приветливо кивнул голодной парочке, будто старым знакомым.

— Не возражаете? — на всякий случай спросил Тимофеев.

Хозяин столика не возражал.

— Мое имя есть Джим Гэллегер, — объявил он. — Кто есть вы?

— Виктор, — назвался Тимофеев. — Студент. А это Света.

— О! — возрадовался Джим. — Это красиво, что я не есть один за столиком до конца вечера. Вы, мне полагается, хорошие ребята, и мне сделалось жаль оставлять вас на улице. Поэтому я совершил вот так, — он вынул из кармана металлическую коробочку не больше портсигара, — нажал вот там, и швейцар стал хорошим.

— Джим, — промолвила Света. — Нажмите еще разик, чтобы официант тоже сделался хорошим и подошел к нам.

— Почему нет? — шаловливо хихикнул Гэллегер.

Он сориентировал прибор на строго одетого юношу, с равнодушным лицом отдыхавшего возле бара. Не прошло и минуты, как тот, словно его осенило свыше, сорвался со своего места и кинулся к столику под пальмой.

— Похоже, вы пришли сюда не затем, чтобы повеселиться, — заметил он, улыбаясь девушке Свете на все тридцать с лишним зубов, преимущественно золотых.

— Вы угадали, — произнесла та. — Мы просто хотим есть.

— Понимаю, — благосклонно покивал юноша. — Немного послушайте музыку, расслабьтесь, и все будет в лучшем виде: много, вкусно и недорого.

И его не стало. Джим, развалясь в кресле, излучал во все стороны удовлетворение своими деяниями.

— Послушайте, — торопливо заговорил Тимофеев, когда ему удалось совладать с изумлением. — Что это у вас?

— А, пустяк, — сказал Гэллегер. — Портативный бихевиоризатор. Немножко модулированного излучения — и добрый человек вспоминает, что он добрый, а злой человек забывает, что он злой.

— Где вы взяли эту штуку?

— Я сделал ее сам, — скромно потупился Джим.

— Кто вы? Ученый? Изобретатель?

— Ничего похожего, — хмыкнул тот. — Моя работа есть эксперт-патентовед, я здесь в составе делегации. А мое хобби есть… как это у вас называется?.. О, вспомнил! Чародей.

— Еще один народный умелец, — язвительно вставила Света, у которой никак не проходило дурное настроение.

— Я есть умелец, — согласился Гэллегер. — Но не народный. Я есть частный умелец. А почему — еще один?

— Просто Витя у нас страдает тем же хобби, — пояснила девушка.

— О, коллега! — возопил заграничный чародей. — Не выпить ли нам за встречу?

Тимофеев опасливо покосился на агрессивную Свету.

— Пожалуй, нет, — сказал он. — Что-то не хочется.

— Понимаю, — промолвил Гэллегер. — Ты есть за рулем. А вот я выпью.

И он опрокинул в себя полный фужер «Сибирской».

— Ох, и вдуют же мне, — бормотал официант, неся на растопыренной пятерне поднос с горкой тарелок. — Альтруист несчастный…

Джим приоткрыл один глаз и, чтобы рассеять обуревавшие юношу сомнения, нацелился пальцем в бихевиоризатор, но угадал с третьей попытки, Официант немедленно стал весел и приветлив, разгрузил свой поднос перед Тимофеевым и Светой, тут же их рассчитал, взяв по три рубля с человека, и умиротворенно удалился.

— Жаль, что это из-за вашей штуки, — со вздохом сказала Света, глядя ему вслед. — Почему бы ему всегда не быть таким?

— Стереотип профессионального поведения, — невнятно выговорил Джим. — О!

— Вы зря так налегаете на выпивку, — предупредил Тимофеев. — Можно перебрать.

— Я хорошо тренирован, — разобиделся Гэллегер. — У меня имеется обширная практика с американским виски, ямайским ромом и японским сакэ. Это есть эксперимент на самом себе!

— Я хотел как лучше, — пожал плечами Тимофеев и взялся за вилку.

— До чего вкусно! — сказала Света. — Даже жить хочется!

— Вы очень прекрасные парни, — умилился Джим. — я пью за вас — один фужер за коллеги, другой фужер за коллежскую девушку.

Остаток вечера был изумителен, и Тимофееву, разомлевшему от сытости, даже не хотелось думать о том, что ночь им придется провести, вероятнее всего, на вокзале. Настроение у Светы понемногу пришло в норму, и она весело болтала с Гэллегером, который продолжал свой эксперимент в том же рискованном темпе и был в полном порядке. Но когда подошла пора уходить, он не смог оторваться от кресла.

— Все любят цитировать русские народные пословицу, — конфузливо бормотал он. — Я тоже люблю. Есть такая пословица: чародей был пьян и эксперимент не удался…

Они покинули зал втроем: Тимофеев заботливо поддерживал Гэллегера с одной стороны, а Света подпирала его с другой, зорко следя за тем, чтобы непослушные руки Джима, имевшие невероятную протяженность, не лезли куда не следует, швейцар проводил их взглядом, затуманенным неясными воспоминаниями.

— Куда тебя? — спросил Тимофеев на улице.

— Я существую в этом отеле, — сообщил Гэллегер. — А вы где существуете?

— Нигде, — просто ответила девушка Света.

— Что это значит — нигде? — возмутился Джим. — Вы должны обитать в одной экологической нише со мной, ибо мы — одного поля лютики-цветочки, а ягодки будут потом.

Тимофеев поднял голову и посмотрел на неоновую вывеску. Это была гостиница «Интурист».

— Ничего не выйдет, — сказал он убежденно.

— Не противоречь мне! — потребовал Гэллегер. — Вперед и с песней! — Он сделал два самостоятельных шага и упал.

— Что-то я разваливаюсь на ходу, — объявил он радостно. — Сибирь меня доканала!

Не прошло и часа, как они проникли в пустынный вестибюль гостиницы, где не было даже привычной очереди уповающих на чудо, потому что здесь чудес не происходило никогда. Женщина за стойкой надела очки, чтобы разглядеть посетителей. Ее наметанный взгляд безошибочно вычленил из этой замысловато переплетенной компании, напоминающей скульптурную группу «Лаокоон», иностранного гостя.

— Это с вами? — осторожно спросила она, обращаясь исключительно к Гэллегеру.

— Кто не с нами, тот против нас, — брякнул тот, снимая одну руку с Тимофеева и шаря в кармане белого пиджака.

— Вы знаете, — проникновенно обратился Тимофеев. — Нам просто негде остановиться…

— Ничем не могу помочь, — произнесла дежурная, глядя сквозь него уже знакомым оловянным взглядом.

— Девушка очень устала…

— Все очень устали.

— Только на одну ночь.

— Всем на одну ночь…

— Хотя бы только ее…

— Молодой человек, — строго сказала дежурная. — Вы читать умеете? Пойдите и прочтите название нашей гостиницы.

— Момент… — приговаривал Джим, ворочаясь где-то сзади.

— Витя, идем отсюда, — решительно потребовала Света, пунцовая от стыда за унижение своего возлюбленного.

— Куда же вы денетесь? — со вздохом спросила женщина. — Темень такая на улице, девочка от усталости на ногах не стоит… На третьем этаже есть два одноместных номерка, до утра и проживете.

— О! — воскликнул Джим, улыбаясь от уха до уха. — я есть обитатель именно третьего этажа. Вперед и с песней! — И он заголосил: — Из-за айленда на стер-р-ржень!..

В его руках ходила ходуном плоская коробочка бихевиоризатора.

К счастью, гостиница имела вполне исправный лифт, и честная компания поспешно, дабы не испытывать великодушие дежурной, погрузилась в кабину.

— Вик! — взывал разомлевший Гэллегер, безуспешно пытаясь обнять Тимофеева. — Не будет справедливо, если ты завтра уедешь. Мы должны быть знакомы долго и счастливо. Потому что ты такой же, как и я! Прав я есть либо нет? — апеллировал он к Свете, перенося свои попытки на нее.

— Возможно, ты и прав, — увещевал его Тимофеев. — Отчасти… Но давай для начала отдохнем.

— Баиньки надо, — ворковала Света. — Поздно уже.

— Истинно, — неожиданно легко согласился тот. — Утро вечера похитрее!

Кабинка стала, створки разошлись, и начисто утративший чувство равновесия Гэллегер неминуемо выпал бы на устеленную поролоновым ковриком площадку третьего этажа, если бы не героические усилия его спутников.

— Я обязан вам жизнью и честью, — провозгласил он, добившись наконец своего и обняв всех, кто оказался в пределах досягаемости его рук. — Что я могу сделать для вас? Может быть, пойдем ко мне и выпьем?

— Ну нет! — воспротестовала Света. — Спать хочется!

— Джим! — сказал Тимофеев. — Оставь мне, пожалуйста, до утра свой бихевиоризатор. Я хотел бы разобраться в принципе его действия. Если можно, конечно.

— Хочешь, подарю? — обрадовался Гэллегер, с готовностью извлекая заветную коробочку на свет.

— Спасибо, мне только взглянуть.

Растопырив руки, размаха которых доставало как раз на межстенный промежуток, Гэллегер добрел до своего номера. Ноги его разъезжались, но он держался из последних сил — сказывалась богатая практика.

— Очень скользко в ваших коридорах, — ворчал он.

— Могу дать совет, — запустил ему вдогонку Тимофеев. — Вмонтируй себе в туфли маленький усилитель трения.

— Трение? — отозвался Гэллегер. — О! Это хорошая мысль! — и он провалился в дверь номера.

В коридоре стало тихо и спокойно. Мирно помигивала притушенная люстра из фальшивого богемского стекла, на облицованных деревом стенах пробегали отблески фар последних ночных автомобилей с улицы.

— Спокойной ночи, Витенька, — шепнула Света и погладила Тимофеева теплой лапкой по небритой щеке.

— Спокойной ночи, Светик, — шепнул Тимофеев, нежно поправляли девушке упавшую на лобик светлую прядку.

И они поцеловались.

Спустя некоторое время Тимофеев отпер дверь и, не замечая непривычной роскоши номера, проследовал к столу. Включив ночник, он достал из кармана пиджака отвертку, с какой не расставался ни при каких обстоятельствах, и нетерпеливыми движениями снял с бихевиоризатора верхнюю крышку.

— Фотоваристор… — бормотал он, водя отверткой над хрустально-хрупкими внутренностями прибора. — Микроблок типа «да-нет»… А это что?

Он не поверил своим глазам. Он не поленился и включил полный свет, но от этого ничего не изменилось. Закусив губу, Тимофеев еще раз прошелся взглядом по всей схеме.

— Либо я ничего не смыслю, — заключил он, — либо… Как же так?!

Он отложил прибор и замер, запустив пальцы в шевелюру и уставившись в темноту за окном. Не прошло и получаса, как его осенило. Разгадка внезапно возникшей проблемы оказалась настолько простой, что Тимофеев даже тихонько засмеялся. На душе у него сделалось легко и ясно. Продолжая счастливо смеяться, Тимофеев погрозил пальцем невидимому Гэллегеру и лег спать.

А под утро начался кошмар.

Едва только сквозь оконные занавески забрезжил рассвет, как Тимофеев с трудом разлепил веки и не сразу смог сообразить, где находится. Он чувствовал себя так, словно его накануне пропустили между валикам и стиральной машины. «Неужели заболел? — встревожился он. — Этого еще не хватало!» Он попытался молодецки соскочить с постели сразу на обе ноги и вместо этого ссыпался на пол вместе с ворохом простыней.

В глубокой задумчивости Тимофеев согнул руку, чтобы отодрать от себя излишнее убранство, и явственно услышал, как заскрипели его молодые суставы.

— Что же это? — изумился он вслух и не узнал своего голоса.

Его природный баритон с элементами фальцета за одну ночь сместился по звукоряду куда-то в область субконтроктавы. В любое иное время это обстоятельство лишь придало бы народному умельцу солидности. Но в сочетании с наглым поведением постельного белья происходящее пробудило в нем неясную тревогу.

Сопровождаемый скрежетом суставов, сделавшим бы честь самому уважаемому ревматизму, Тимофеев освободился-таки от простыни, не без труда отклеился от напольного коврика и потянулся за одеждой.

— Чародей! — внезапно вскричал он, если только можно назвать криком инфразвуковые колебания. — Его вылазка!

Он вдруг вспомнил свой совет насчет трения, необдуманно поданный давеча чуть тепленькому от возлияний зарубежному гостю.

— Чертов предприниматель! — громыхнул Тимофеев и, преодолевая сопротивление взбунтовавшихся сил трения, потянул на себя все, что мог.

Ему пришлось оставить эти попытки, поскольку ткань его брюк слегка задымилась. Замотавшись в более уступчивую простыню и живо напоминая внешним видом древнеримского сенатора, затеявшего дворцовый заговор, он доковылял до дверей и с ужасом подумал, что было бы, имей он привычку пользоваться замком. Но, как известно, такой привычки за свою недолгую биографию Тимофеев благополучно не приобрел. Поэтому он опасливо приналег на дверь, и та, поразмыслив, уступила.

Сбирая пятками поролоновые дорожки в коридоре, он достиг номера, где обитал Гэллегер. Здесь Тимофееву пришлось признать, что до сей поры ему немыслимо везло: и эта дверь была приоткрыта, очевидно, патентовед-экспериментатор не нашел в себе сил запереть ее на ночь. Гнусно визжа петлями, она пропустила Тимофеева внутрь. Номер между тем пустовал.

— Джим! — иерихонской трубой заухал Тимофеев.

Где-то наверху, в районе люстры, ему почудилось неясное шевеление. Тимофеев, скрипнув позвоночником, поднял голову. А затем его нижняя челюсть с хрустом отвисла.

На потолке, притулив к люстре подушку и завернувшись в клетчатый плед, в раздольной позе возлежал Гэллегер. Его затянутые поволокой глаза без особой осмысленности взирали на вошедшего.

— Хэлло, Вик! — зарычал он. — Что ты там делаешь вниз головой?

Тимофеев собрал все душевные силы, чтобы унять вспыхнувшее с небывалой силой раздражение.

— Лично я стою, где положено, — с нажимом ответил он. — А ты спишь на потолке! И будешь спать, покуда не протрезвеешь!

Частный чародей завертел всклокоченной головой, понемногу приходя в себя. Ему сделалось дурно.

— Внизу мне показалось жарко, — прогремел он жалостливо. — Я стал искать сквознячок, но не нашел… Вик! Спасите нашу души! Сними меня отсюда!!!

— Что ты сделал перед этим? — допытывался Тимофеев.

— Ничего особенного, — причитал Гэллегер. — По твоему совету… Прибор для локального усиления трения…

Взгляду Тимофеева предстало нечто отдаленно напоминающее будильник без корпуса, сиротливо лежавшее среди окурков на журнальном столике.

— Буржуй недобитый, — устало возмутился Тимофеев. — Шуток не понимаешь? Все нормальные изобретатели борются за то, чтобы преодолеть силы трения, а ты что наделал?

— Сними меня, — тихонько попросил Джим. — У меня сейчас голова отпадет. Я думал — с перепою, а оказывается — с потолка… Я хочу к тебе! Янки, гоу на пол!

И отходчивый Тимофеев полез на стенку.

Очевидно, в непосредственной близости от прибора коэффициент трения возрастал неограниченно, поэтому народному умельцу не составило большого труда проползти по стене до самого верха, а затем, для приличия немного поборовшись с психологическим барьером, перебраться на потолок. Где подтягивая, а где подталкивая, он вынудил деморализованного Гэллегера отцепиться от люстры и совершить обратный путь. Стеная и жалуясь на свое пагубное пристрастие к алкоголю, Джим отлип от стенки и угнездился в постели в позе отходящего праведника.

И тут в номер вошла девушка Света.

Она выглядела весьма неважно. Должно быть, и ей перепала своя доля мучений. Света, как и ее суженый, была закутана в простыню, хотя несла свой наряд с гораздо большим изяществом.

— Витенька, — позвала она прокуренным басом. — Что же происходит с самого утра?

От предосудительных звуков собственного голоса ей сделалось горько, и ее губки задрожали.

— Света! — со всевозможной нежностью заревел Тимофеев. — Только не плачь! Это все Джим напортачил! Он усилил трение, и твои голосовые связки работают ненормально! Воздух о них сильно трется! И суставы тоже трутся! Это пройдет, он сейчас все исправит…

— Легко сказать, — пророкотал Гэллегер. — Если бы мне помнить, как это делается…

— То есть как? — опешил Тимофеев.

— Тривиально. Я никогда не помню, что делаю в нетрезвом облике. Ни поступков, ни изобретений. Если бы мне знать принцип действия этого чудовища! — Гэллегер с ненавистью покосился на раскуроченный будильник и утомленно смежил веки.

— Вообще-то за такие дела положено убивать, — зловеще произнес Тимофеев.

— Убейте меня, — с тихой радостью согласился Джим. — Нет сил страдать! Меня снедает похмелье…

— Безобразие! — укоризненно просипела Света. — Надо же изредка думать, прежде чем что-то изобретать! Всякое открытие влечет последствия, и нельзя так безответственно относиться к своим поступкам!

При этих ее словах Тимофеев пристыженно покраснел и сделал вид, что поглощен изучением прибора. Кто-кто, а уж он-то и подавно заслуживал того же упрека. Но ему как любимому человеку многое прощалось.

— Ковбойский принцип, — оправдывался Гэллегер. — Сперва стреляй, потом думай…

— Но вы же не ковбой, а человек! — не унималась девушка.

— Света, — наконец отважился вмешаться Тимофеев. — Присмотри за ним, а то еще умрет в самом деле, международных осложнений не оберешься… А я попробую разобраться в приборе.

И он склонился над будильником.

В это время в вестибюле гостиницы неприкаянные приезжие устраивали инфразвуковую атаку администратору, укрывшемуся от них за стойкой. Как известно, сверхнизкие звуковые колебания способны угнетать человеческую психику, и поэтому администратор, испытывая безотчетный страх, раздавал налево и направо ключи от свободных номеров, которые зажимались на протяжении многих дней. При этом он, соблюдая формальности, объяснял, кому и куда пройти, чем вызывал ответное угнетение и без того расшатанной психики постояльцев, и те, в состоянии, близком к панике, разбредались по этажам. Впрочем, никто не смог попасть в свой номер: ключи, скованные озверевшей силой трения, не проворачивались в замках.

Ни Тимофеев, ни даже сам Гэллегер не могли знать, что агрессивный прибор заработал вразнос, и сфера его действия, прежде ограниченная комнатой заграничного чародея, уже расползлась до нижних этажей гостиницы и теперь серьезно угрожала улице.

Преодолевая телесную немощь, Тимофеев взял отвертку, позабытую Гэллегером на столике и осторожно коснулся обнаженной схемы. Он все еще смутно представлял себе, какими катакомбами блуждала разнузданная инженерная мысль пьяного патентоведа. Сам виновник событий недвижимо лежал на постели и гулко стонал. Впрочем, присутствие девушки придавало ему некоторый избыток сил, и потому его безвольно свисавшая на пол рука дрогнула, со скрипом согнулась в локте и легка на талию Светы.

— Ой! — вскрикнула девушка низким голосом.

Тут как раз подоспела пора Тимофееву обернуться.

— Эй, эй! — загрохотал он. — Убери оттуда копыто немедленно!

— Не могу… — прошелестел Джим. — Трение мешает…

— Трение?! — самолетной турбиной взвыл Тимофеев. — Я тебя самого в порошок сотру!

Но в этот момент совершенно случайно его взгляд упал за окно, и Тимофеев понял, что медлить нельзя, что сейчас в его золотых руках судьба многих людей, если не всего человечества.

Внизу, на улице, ободранная житейскими невзгодами, имевшая трудное детство кошка, спасая свою жизнь, карабкалась на ветку подстриженного под полубокс дерева. Преследователь, дворовая собака, в пылу погони заскочила всеми лапами на корявый ствол, добежала до середины и, внезапно почуяв неладное, попыталась истерически затявкать. Вместо этого она огласила окрестности почтенным сенбернарьим басом, что отваги ей не добавило. Мимо звериного дуэта, еле вращая дымящимися колесами, почти шагом проползло такси.

Тимофеев мигом забыл о личных неурядицах во имя всеобщего блага. Он даже зажмурился, чтобы всецело отдаться на милость своей безотказной инженерной интуиции…

Жало отвертки вонзилось в сердце прибора и с хрустом повернулось.

Тимофеев открыл глаза.

Такси за окном дико взвыло и с немыслимой скоростью рвануло с места, скрывшись за поворотом. Собачонка шлепнулась на газон и в беспамятстве заверещала. Спустя мгновение сверху на нее сползла сохраняющая полное присутствие духа солидная кошка. Не покидая собачьего загривка, она попыталась умыться лапой.

Сфера действия прибора стремительно сужалась, причем быстрее, чем следовало бы.

— Перехлест! — вслух подумал Тимофеев. — Сила трения стала меньше нормальной.

— Витенька! — пискнула Света. — Скоро уже? Он мне надоел со своей рукой!

— А ты ему тресни, — посоветовал Тимофеев.

И он еще раз дотронулся до прибора своей волшебной отверткой.

— Готово, — с удовлетворением произнес он.

Ему на голову свалилась забытая Джимом возле люстры подушка. Света, позабыв про скорбного здоровьем патентоведа, кинулась на помощь потрясенному нежданным ударом Тимофееву.

— Тебе больно, милый? — испуганно прощебетала она привычным нежным голосом.

— Ну что за судьба! — пожаловался тот, сидя на полу. — Добрым людям, вроде Наполеона, яблоки на голову падают, а мне так постельная принадлежность…

Гэллегер, пристыженный и потому чрезвычайно тихий, приподнялся на локте.

— Вик! — позвал он виновато. — Я не есть чародей, я есть жалкий дилетант, потому что не гожусь тебе в стельки. Потому что могу творить, лишь будучи противоестественно пьяным в подметку. Почему ты студент, а не лауреат Нобелевской премии?

— Всему свое время, — счастливо улыбаясь, заметила Света и поцеловала Тимофеева в петушащуюся макушку.

— Зря ты убиваешься, Джим, — искренне произнес Тимофеев. — Ты талант, хотя и поставленный в чуждые истинному таланту условия. Я своими изобретениями хочу приносить добро окружающим. А ты? Чтобы справиться с собственным похмельем, закатываешь глобальную катастрофу…

— Частный чародей, — хихикнула Света.

Бережно поддерживая друг дружку, возлюбленные двинулись к выходу. В своих одеяниях из белоснежных простыней сейчас они напоминали пришельцев из далекого и безусловно светлого будущего.

— Да, чуть не забыл, — уже в дверях обернулся Тимофеев. — Твой бихевиоризатор, Джим, не может работать.

— Как это? — удрученно спросил Гэллегер.

— Очень просто: ошибка в схеме. Вряд ли то модулированное излучение, что генерирует твоя коробочка, может подействовать на поведение человека. В лучшем случае оно способно, ну скажем, успокоить зубную боль.

— Не может быть, — нахмурился Джим. — Это пропаганда.

— Выходит, они сами хотели нам помочь? — захлопала в ладошки Света.

— Да, — сказал Тимофеев. — И швейцар, и официант, и дежурная. Хорошие, отзывчивые люди.

Джим Гэллегер, унылый и разлохмаченный, сидел на постели и крутил в руках обезвреженный будильник. Его мучило раскаяние, усугубляемое жесточайшим похмельем.

Спустя несколько месяцев, в самый разгар учебного года, девушка Света принесла на лекцию по новейшей истории газетную вырезку и, пристроившись рядом с Тимофеевым, потеребила его за рукав.

— Витенька, — сказала она с хитрецой. — Помнишь гостиницу «Интурист»?

— Очень смутно, — признался тот. — Гораздо лучше я припоминаю наши с тобой каникулы.

— Тогда прочти!

В заметке, которую доставила Света, сообщалось о безымянном чудаке-изобретателе, который нечаянно создал генератор биологического излучения, способный устранять дискомфортные состояния человеческой психики, а сейчас занялся ни много ни мало как разработкой прибора для регулирования силы трения. Однако, не без иронии писал автор заметки, упомянутому чудаку нельзя отказать в предпринимательстве, поскольку все его «чудачества» тщательно запатентованы…

— Гэллегер! — засмеялся Тимофеев. — Частный чародей!

— Как же так? — возмутилась девушка. — Ты подсказал ему применение для бихевиоризатора, идею насчет трения, а вся слава ему? Когда же и о тебе будут писать в газетах?

Тимофеев задумчиво повертел вырезку.

— Разве это главное? — спросил он без особой уверенности.

— Ничего! — успокоила его Света. — Когда-нибудь о тебе непременно напишут! И это будет не какая-то газетная статейка. Это будет драматическая повесть, быть может — полная скрытого трагизма…

— Нет, — поразмыслив, возразил Тимофеев. — Не хочу никаких трагедий. С чего бы это нам вешать носы? Ведь у меня есть ты, а у тебя есть я. А это очень, очень и очень много!