Сама себе враг

ГЕНРИЕТТА

Жизнь изменилась. Мечта моя исполнилась. Мой сын вернул себе английский престол. И хотя я понимала, что радость и счастье не бывают вечными, наши беды остались позади. Я ни минуты не сомневалась, что Карл сможет сохранить корону – ведь он ничем не походил на своего отца. Он умел приноравливаться к обстоятельствам, был гибок, никогда не ввязывался в споры, оставляя решение проблем другим. У него не было желания снова отправляться в изгнание, и всем своим поведением он доказывал, что намерен удержаться на троне. Народ уже обожал его, как никогда не обожал его отца.

Какой странной бывает жизнь! Добрый, порядочный, прекрасный человек, каким был мой супруг, не смог завоевать любовь подданных, в то время как его собственный сын – некрасивый, готовый идти на любые уступки, повеса и развратник – покорил их сердца за несколько дней.

Да, они любили его за грехи и прежде всего за скандальные амурные похождения.

Мы с Генриеттой вздохнули с облегчением – наконец мы могли снова гордо вскинуть головы.

Генриетта горела желанием отправиться в Лондон, но я ее пока удержала от этого шага. Складывалась довольно интересная ситуация, и наше присутствие в Париже казалось мне более желанным, чем возвращение в Англию.

В Париж прибыл Людовик со своей невестой Марией-Терезией – невыразительной девушкой, увидев которую мне стало жаль моего племянника. Не поспеши Анна с выбором невесты, она бы дождалась восстановления Карла на троне, и тогда Генриетта стала бы желанной партией для Людовика. Я не сомневаюсь, что Людовик и Генриетта были бы по-настоящему счастливой парой. Но увы!

Однако, несмотря на это огорчение, я радовалась, впервые за долгие годы не ощущая себя попрошайкой.

Мы с Генриеттой, на правах членов королевского дома, восседали рядом с королевой Анной на балконе под навесом из малинового бархата и наблюдали за торжественным шествием по случаю бракосочетания короля и инфанты. Я гордилась тем, что занимаю такое же положение, как и Анна: мы обе – матери правящих монархов, и между нами нет никаких различий.

Процессия двигалась медленно: впереди шли члены магистрата, за ними мушкетеры и герольды; главный конюший нес королевский меч в ножнах, покрытых синим бархатом c золотыми лилиями. Следом на гнедом жеребце под парчовым балдахином ехал Людовик – король, которым могла гордиться любая страна. Он выглядел величественно, и народ восторженно приветствовал его.

Я гордилась своим племянником и, конечно же, думала о другом короле, который под такие же громкие возгласы восторга совсем недавно проехал по улицам Лондона.

Людовик был прекрасен в своем великолепном костюме, украшенном кружевами и крупными жемчужинами; элегантный плюмаж, приколотый к шляпе огромной бриллиантовой брошью, ниспадал ему на плечо. Рядом с королем ехал Филипп, герцог Анжуйский, и я смерила его оценивающим взглядом: сразу было понятно, что он вторая особа в королевстве. Он был красив, может быть, даже красивее своего королевского брата, но ему явно недоставало мужественности и гордой величественности Людовика. На нем тоже был великолепный костюм, сверкающий драгоценными камнями. Я украдкой посмотрела на Генриетту. Моя дочь не спускала глаз с Людовика. Ее взгляд был печальным. А может, мне только показалось?

За ними в золотистом экипаже, одетая в золотой наряд, ехала невеста. Издали она выглядела довольно красивой – а кто бы не выглядел в таком наряде и таком окружении? – но черты ее лица, если присмотреться повнимательней, были чуть грубоваты. Да, Мария-Терезия не блистала красотой. Как жаль, что у Анны не хватило терпения подождать, пока моя Генриетта станет желанной партией для Людовика! Какой прекрасной невестой была бы моя малышка! Но все равно я бы ее не одела в золотую парчу. Золото выглядит несколько вульгарно, особенно в сочетании с множеством разноцветных драгоценностей. На Генриетте было бы серебристое платье, усеянное одними лишь бриллиантами.

Но какой теперь прок от всех этих мечтаний?! Французский король достался маленькой инфанте. Я знала, что вскоре они об этом пожалеют.

Наблюдая за шествием, я вдруг заметила, что следом за каретой невесты движется экипаж французской принцессы, в котором сидит моя племянница, мадемуазель де Монпансье. Она посмотрела вверх, и наши взгляды встретились. Я скривила губы в язвительной усмешке, умудрившись изобразить на лице немного сострадания. Она все поняла и отвернулась.

Моя улыбка ясно говорила: «Дорогая моя племянница, бедная моя девочка, ты опять оказалась не у дел. Не так-то легко будет найти тебе жениха».

Я догадывалась, что теперь она попытается соблазнить Филиппа. Но нет! Этому не бывать! Дочь и сестра короля выше по своему положению дочери брата короля – особенно такого, который опозорил себя, связавшись с фрондистами.

На следующий день после прибытия в Париж Людовика с невестой Анна пригласила меня к себе. Она поспешила навстречу мне и, улыбаясь, ласково обняла. Королева явно намеревалась сообщить мне какое-то приятное известие.

– Если бы вы знали, как я счастлива! – сказала она. – Мой сын Филипп только что был у меня и открыл мне свое сердце. Он влюблен и намеревается просить руки своей избранницы.

Я чуть не задохнулась от волнения. Очевидно, речь идет о Генриетте – иначе Анна не выглядела бы такой радостной.

Я опустила глаза, пытаясь успокоиться, а французская королева тем временем продолжила свою речь:

– Он хотел бы жениться на Генриетте.

Господи, до чего же замечательно все складывалось! Правда, Людовик, к сожалению, сделал свой выбор не в пользу моей дочери, но Филипп был для нее отличной партией. Если бы Людовик умер бездетным (хотя эта маленькая испанка вполне могла оказаться очень и очень плодовитой), Генриетта стала бы королевой Франции!

– Я так рада за всех нас, – сказала Анна. – И мой мальчик очень влюблен…

Трудно было представить Филиппа влюбленным в кого-нибудь, кроме самого себя… если не считать, конечно, его давней привязанности к молодому графу де Гишу, который в весьма нежном возрасте был обвенчан с богатой девицей из семейства де Сюлли, но никогда не проявлял интереса к своей жене, а предпочитал не разлучаться с Филиппом. Впрочем, сейчас это меня не слишком занимало. Филипп был братом короля и стоял ближе всех к трону, к тому же Генриетта много лет знала его, и, если они поженятся, ей не придется покидать Францию, а значит, и меня. Я была просто счастлива!

Анна прекрасно понимала, насколько будущий брак выгоден обеим странам.

– Знаете, – сказала она, – Людовик уже дал брату разрешение жениться, и кардинал тоже одобрил выбор Филиппа.

«Еще бы! – подумала я. – Старая лиса имеет отличный нюх. Людовик женится на Испании, а Филипп – на Англии!»

К моему восторгу примешивалась и изрядная доля злорадства. Я была хорошо осведомлена о том, что мадемуазель де Монпансье попыталась заполучить себе в мужья Филиппа, когда узнала о предстоящей свадьбе Людовика. Помолвка принца должна была стать для нее тяжелым ударом, и мне не терпелось увидеть ее вытянувшееся лицо. Бедняжка! Теперь уже ясно, что ей суждено навсегда остаться старой девой.

Что до Генриетты, то она отнюдь не выглядела счастливой. Она только спросила меня:

– Филипп действительно собирается жениться… и жениться именно на мне?

Временами я плохо понимала свою дочь. Почему она оставалась такой равнодушной? Почему не кинулась мне на шею, узнав о такой замечательной новости?

– Конечно, он женится на тебе, – заверила я дочь. – В конце концов, это его долг по отношению к собственной стране. Послушай, дорогая моя, если Людовик внезапно умрет, твой муж станет королем!

– Не надо так говорить, матушка, – прошептала Генриетта.

– Не тебе учить меня, что следует и что не следует говорить! – сердито отозвалась я.

Она тут же улыбнулась, поцеловала меня и сказала, что знает, как я люблю ее и как забочусь о ее благополучии. Если я считаю, что ей следует выйти за Филиппа, то она, разумеется, так и поступит.

– Милая моя доченька, – воскликнула я. – Мне кажется, ты не очень рада тому, что вот-вот станешь третьей дамой Франции!

– Откровенно говоря, я вообще предпочла бы пока не выходить замуж, – ответила Генриетта. – Мне хочется поскорее отправиться в Англию и быть там, подле Карла.

– Карл – король, и совершено естественно, что ты восхищаешься им и скучаешь по нему, – проговорила я. – Но ты не должна забывать, что он – твой брат, и у него своя жизнь, а у тебя – своя.

– Но вы же сами говорили мне, что мы поедем в Англию, – с надеждой глядя на меня, сказала Генриетта.

– Конечно, поедем. Как только состоится твое обручение, мы навестим твоего брата, а потом вернемся в Париж и сыграем свадьбу… твою свадьбу, маленькая моя! Я так мечтаю видеть тебя, самую мою любимую дочь, замужем, а моего старшего сына – на престоле его отца! Господи, неужели Ты сжалился над нами и мрак, так долго тяготевший над нашими головами, начинает рассеиваться?!

Потом наступили радостные недели подготовки к обручению. Я была занята с утра до вечера и даже почти забыла о предстоящем морском путешествии, которое наверняка сулило мне плохое самочувствие и расстройство нервов. Однажды меня навестила мадемуазель де Монпансье. Она была очень раздосадована грядущей помолвкой Генриетты и Филиппа и явно надеялась помешать ей.

– Вы, конечно, приехали поздравить меня, – с милой улыбкой обратилась я к посетительнице, желая уколоть ее.

– Наверное, вы, тетушка, довольны тем, что наконец-то добились своего! – иронично, но с явной долей зависти заметила Анна-Луиза.

– Добилась своего? О чем это вы толкуете? – широко раскрыла я глаза. – Я ничего не добивалась, ровным счетом ничего! Вы не представляете, как я была удивлена, когда королева сообщила мне, что Филипп влюблен в Генриетту и не желает видеть своей женой никакую другую женщину!

– Я охотно верю, что вы удивились, – сказала мадемуазель, презрительно улыбаясь. – Кто бы мог подумать, что Филипп способен хотя бы на несколько минут отвлечься от мыслей о своем друге де Гише и поразмыслить о свадьбе.

– О, принц давно уже без ума от Генриетты, – уверенно заявила я. – Моя девочка вне себя от радости. Как это прекрасно – быть любимой таким человеком!

Де Монпансье промолчала. Потом ее лицо приняло несколько озабоченное выражение.

– Я слышала, вы намереваетесь посетить Лондон? – спросила она, меняя тему разговора.

– Да, – удивленно ответила я. – Мы с Генриеттой и впрямь хотим навестить Карла.

– А как поживает английский государь? – осведомилась Анна-Луиза.

– Благодарю вас, у моего сына все хорошо, – гордо вскинув голову, сказала я.

– Я надеюсь, он не забыл дни своего пребывания в Париже и… некоторых старых друзей, – робко произнесла мадемуазель и уже смелее добавила: – Как бы мне хотелось вновь повидаться с королем! Мы несколько раз так мило беседовали с ним.

Я мысленно улыбнулась. Так вот в чем дело! Людовик и Филипп женятся, и эта увядающая девица вспомнила о Карле!

«Но нет, дорогая моя! – подумала я. – Прежде он был королем-изгнанником – и вы отвергли его, теперь же мой сын – самый знатный холостяк Европы, и вам не видать его как своих ушей! Опоздали, милочка!»

Она выглядела очень несчастной, и мне даже стало на какое-то мгновение жаль ее, но нынче, несмотря на все богатство, мадемуазель де Монпансье была неподходящей парой для короля Англии.

…Казалось, в теперешних обстоятельствах поездка в Лондон должна была сулить мне сплошные удовольствия, однако жизнь вновь приготовила мне неприятный сюрприз.

Накануне нашего отбытия из Франции я получила письмо, которое совершенно лишило меня душевного спокойствия. Я читала и перечитывала его, лелея безумную надежду, что смысл написанного ускользнул от меня, однако было ясно, что то, чего я так опасалась, все же совершилось.

Тут как раз вошла Генриетта и, увидев мое исказившееся лицо, в ужасе бросилась ко мне.

Сев рядом со мной, она взяла меня за руку, но я оттолкнула ее и в ярости вскричала:

– Не могу поверить! Этого просто не может быть!

– Что-то с Карлом? – прошептала Генриетта побелевшими губами.

– Вот именно – Карл! – повернулась я к ней. – Твой брат дал свое согласие на это!

Она принялась умолять меня успокоиться и рассказать ей все, но я была не в силах взять себя в руки и бессвязно выкрикивала:

– Джеймс! Это все Джеймс! Он женился на этой шлюхе, на этой интриганке Анне Хайд! Ее отец – известный негодяй, он все продумал, он обманул обоих твоих братцев… Без моего согласия… без материнского благословения!

– Он очень любил ее, – тихо проговорила Генриетта.

Я чуть не ударила ее – ее, мою дочь!

– Любил! – возопила я. – Да она заманила его в ловушку! Я так и знала, что этим кончится, я видела, к чему идет дело! И зачем только Мэри приблизила ее к себе, зачем привезла в Париж?! Какой ужас! И брак был заключен как раз вовремя, прежде чем родится их ребенок… Теперь ее ублюдок будет признан законнорожденным!

– Но матушка, наверное, Джеймс хотел именно этого! – пыталась успокоить меня Генриетта.

– Нет, это она, это все она! Подумать только, ребенок! Да, дело зашло уже слишком далеко… – волновалась я. – И почему меня там не было? Я бы вмешалась, я бы расстроила этот брак! Но Карл, Карл! Как он мог позволить такое?!

– Но ведь они сделали это тайно… – напомнила мне Генриетта.

– Да, но твой брат намерен принимать эту женщину при своем дворе! – возмущалась я.

– Потому что она жена Джеймса, матушка, – заступалась за брата Генриетта.

– Развратница! Ничего, скоро мы будем в Англии, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы брак был признан недействительным, – резко заявила я. – Господи, а все потому, что Карл так равнодушен к творящемуся вокруг него. Я так и вижу, как он пожимает плечами и произносит что-то вроде: «Ну что ж, это их дело, не мое…» Король не должен вести себя подобным образом, так недолго и трона лишиться!

Генриетта по обыкновению поспешила заступиться за любимого брата.

– Я думаю, матушка, что как раз доброта и терпимость позволят Карлу сохранить корону.

Неужели она не понимает, что Карл-младший не может повторить судьбу своего отца потому, что ничуть не похож на своего родителя? Я молча отвернулась, а Генриетта умоляюще произнесла:

– Матушка, мы должны быть терпимы к супруге Джеймса!

– По мне, так у Джеймса вовсе нет никакой супруги, – с каменным лицом ответствовала я.

Генриетта вздохнула и очень некстати сказала:

– Есть ведь еще и Генри.

Я посмотрела на нее испепеляющим взглядом, но моя простушка ничего не заметила и как ни в чем не бывало продолжала:

– Он тоже будет там, матушка. Мы так давно не виделись.

– Генри вел себя совершенно неподобающим образом, и я не собираюсь забывать этого, – жестко проговорила я. – Я поклялась никогда больше не встречаться с ним.

– Но Карл любит его и писал, что Генри очень помог ему. Пожалуйста, матушка, простите его, этим вы доставите удовольствие Карлу! Он же ваш сын! – взмолилась Генриетта.

– Нет, дорогая, я дала клятву, что не увижусь с ним до тех пор, пока он не станет католиком, а он, насколько мне известно, остался протестантом, – я была непреклонна и собиралась сдержать свою клятву.

– Как вы можете так говорить! – возмущенно воскликнула Генриетта. – Разве это хорошо – отвергать свое дитя из-за какой-то давней клятвы?!

– Но эта клятва была дана Богу, девочка моя! – вознегодовала я.

Она передернула плечами и отвернулась. Я совершенно не хотела ссориться с ней и спустя несколько минут тихонько окликнула. Она тут же бросилась мне на шею и залилась слезами.

– Пожалуйста, доченька, – сказала я, – постарайся понять меня. Мне так нужна поддержка моей дорогой Генриетты!

– Но, матушка, вы все-таки увидитесь с Генри? – с надеждой спросила моя дочь. – Нет. Я не хочу становиться клятвопреступницей, – ответила я.

Итак, эта поездка, которой обе мы ожидали с огромным нетерпением, была омрачена отвратительным поступком Джеймса.

Но меня ожидал еще один удар.

Когда мы прибыли в Кале, мы узнали, что Лондон охвачен эпидемией оспы, которая успела уже унести множество жизней. Жертвой этой страшной болезни стал и мой сын Генри.

Я читала письмо, и строки прыгали у меня перед глазами. Бедный мальчик! Совсем недавно мы с Генриеттой говорили о нем, и я была так зла, так несправедлива к нему…

Уронив руки на колени, я вспоминала, сколько радости доставило нам с Карлом в свое время его рождение… а потом краска стыда залила мое лицо. Как я могла так поступить с ним? Зачем принуждала его переменить веру? Зачем прогнала прочь от себя после нашей ссоры? Боже, я ведь отвернулась от него, когда он выбежал ко мне во двор, ища примирения! Я отказала ему в пище и крове над головой, даже приказала снять простыни с его постели, желая показать, что ему не место в моем доме! И вот теперь он мертв, мой Генри, мой маленький Генри!

Генриетта была вне себя от горя. Она очень давно не встречалась с братом и, думаю, успела позабыть его, но у нее было очень доброе сердце, и она всегда остро переживала все семейные несчастья. Вдобавок ее беспокоило мое состояние, ибо она отлично понимала, каково мне сейчас.

Она заглянула мне в глаза и сказала:

– Матушка, вы не должны упрекать себя.

– Упрекать себя? – воскликнула я. – Но за что?

– Вы так ссорились с бедняжкой Генри… И не захотели мириться с ним. Он умер непрощенным, – говорила она.

– Моя дорогая девочка, – пересилив себя, назидательно ответила я, – все, что я делала, я делала только ради его блага. Если бы он стал католиком, мы вообще не расстались бы с ним и были бы сейчас вместе. И разве монахини не объясняли тебе, что клятва, данная Богу, является священной? Я не могла нарушить ее.

– Но мне все-таки кажется, – ответила эта упрямица, – что Бог милосерд и простил бы вам нарушение клятвы.

– Мне не в чем упрекать себя, – твердо повторила я.

Но, оставшись одна, я долго и безутешно плакала, вспоминая своего храброго и непреклонного мальчика. Я действительно считала его храбрым – ведь он так упорно защищал свою веру и своего короля. Религия встала между нами, и мы не сумели договориться. Я потеряла Елизавету, я потеряла Генри – и оба они умерли еретиками.

Я горячо молилась за моих детей и просила Бога простить их.

– Они не виноваты, – твердила я, – их вынудили забыть истинную веру.

Я пыталась убедить себя, что именно это волнует меня сейчас более всего, но это было не так. Все мои мысли были уже о Джеймсе.

Он прибыл в Кале во главе эскадры, чтобы сопроводить нас с Генриеттой на родину. Победы на море прославили его, и Джеймс вел себя именно так, как подобает знаменитому воину.

Со мной он был ласков и почтителен, он радостно улыбался – и ни словом не обмолвился об Анне Хайд. Я тоже не упоминала этого имени, решив про себя, что при первой же возможности переговорю с Карлом и положу конец этой нелепой истории. Мой сын не должен жениться на ком попало! Я надеялась также, что он не станет признавать ее ребенка своим.

Впрочем, для начала нужно было добраться до Англии, и я заранее трепетала при мысли о предстоящем путешествии. Но нам удивительно повезло. Стоял полный штиль, небо не омрачало ни единое облачко, так что у меня не было даже намека на морскую болезнь.

Когда на горизонте показались знакомые белые скалы, сердце мое сжалось и на глаза навернулись слезы, ибо я вспомнила о дорогом Карле.

Но на берегу меня поджидал другой Карл, гордый и величественный, и как же я была рада вновь увидеть его! Мне показалось, что он очень вырос и возмужал со времени нашей последней встречи… что, впрочем, было немудрено, ибо с тех пор миновало несколько лет. Он не менее почтительно, чем Джеймс, приветствовал меня и с нескрываемым любопытством и удовольствием взглянул на Генриетту.

На побережье собралась толпа, желающая присутствовать при нашей встрече. Раздавались приветственные клики, и Генриетте все это явно нравилось.

Во дворце в нашу честь был устроен торжественный обед, во время которого я сидела по одну руку от Карла, а Генриетта – по другую. Карл сообщил нам, что Мэри тоже собирается в Англию и что он будет счастлив, когда вся его семья воссоединится под этим кровом.

Позже мы поговорили с ним наедине, и я спросила его о Генри. К моему изумлению, оказалось, что Карл присутствовал при его кончине. Я довольно резко заметила, что это было очень неосторожно со стороны короля, ибо оспа весьма заразна. Неужели Карлу успел уже надоесть отцовский престол?

– Матушка, – ответил король, – к счастью, у меня есть достойный преемник в лице Джеймса.

– Но народ никогда не примет его, если он не расстанется с этой женщиной. Как ты мог допустить такое? – упрекнула я сына.

– Я не посмел становиться на пути у истинной любви, – проговорил Карл, и я заметила у него во взгляде знакомые мне опасные огоньки. Он никогда не был сторонником выяснения отношений и не терпел семейных сцен, к тому же он был очень привязан к своим братьям и сестрам, но я не собиралась отказываться от своих убеждений только потому, что один из моих сыновей стал королем. Я хотела выяснить все до конца.

Я повторила, что ему не следовало рисковать своей жизнью, оставаясь рядом с Генри, и спросила, не упоминал ли умирающий обо мне.

– Да, – невозмутимо отозвался Карл, – упоминал. Он очень сожалел о происшедшей между вами размолвке.

Я кивнула и сказала:

– Я так и думала, что он пожалеет о своем непослушании.

– Видите ли, матушка, я успокоил моего брата, уверив его, что ему совершенно не о чем жалеть, – рассказывал Карл. – Если бы он сделал то, чего вы добивались от него, он нарушил бы слово, данное им отцу, и вдобавок пошел бы против своей совести. Я убедил Генри, что пред Богом он совершенно чист.

– Чист?! Да он же умер еретиком! Вот если бы он повиновался мне… – отстаивала я свое мнение.

– Матушка, иногда я думаю, что Господь куда милосерднее, чем вы! – с укоризной произнес Карл. – Нельзя быть столь жестокой по отношению к родному сыну!

Я начала было возражать, но потом умолкла. Что-то подсказало мне, что пора прекратить этот разговор. Карл смотрел на меня так снисходительно, так… по-королевски.

– Матушка, – произнес он наконец, – годы изгнания ничему вас не научили, и это очень печально. Жизнь так коротка. Так давайте же оставим раздоры! Пускай в нашей семье воцарится мир.

После этого он встал и вышел из комнаты. Никогда, никогда не могла я до конца понять его! И мне опять вспомнился серьезный маленький мальчик, который ни за что не желает расставаться со своей любимой деревянной игрушкой и соглашается сделать это только тогда, когда ему напоминают, что он – будущий король.

Генриетта выглядела совершенно счастливой. Она была очень рада тому обстоятельству, что находится при дворе своего брата, и с готовностью выполняла все его просьбы. Однажды он предложил ей заняться устройством балета – наподобие тех, что были так любимы Людовиком XIV, – и она прекрасно со всем справилась.

Герцог Бэкингем, этот распутный сын своего отца, которого я всегда считала злым гением моего дорогого Карла, по уши влюбился в нее. Моя скромница была поначалу немного смущена, но потом начала с охотой принимать все знаки внимания, оказываемые ей молодым человеком. Впрочем, это был всего лишь легкий флирт. Герцог был женат, а Генриетта имела жениха. Конечно, она была принцессой королевской крови, а он – всего лишь герцогом, но я не бранила ее. Я постоянно помнила о том, как порой обращались с ней при французском дворе, и хотела, чтобы Генриетта окончательно утвердилась в своей привлекательности.

Вскоре приехала Мэри, и я, к своему удовольствию, обрела в ее лице союзницу в деле, касающемся женитьбы Джеймса. Она тоже была оскорблена поведением этой наглой выскочки Анны Хайд, и я напомнила ей, что именно она положила начало всей истории, привезя Анну в Париж в своей свите.

– Вот не послушалась тогда моего совета, потому все так и вышло, – сказала я.

Мэри поморщилась, но возражать не стала. Она отказалась принимать новоиспеченную жену Джеймса, и той бы пришлось очень несладко, если бы не непонятное расположение к ней Карла.

Неделя летела за неделей. Я была бы совершенно счастлива, но меня не оставляли мысли о смерти Генри и о недостойном поведении Джеймса.

Анна Хайд стала матерью, но мальчик родился очень хилым, так что похоже было, что он не жилец на этом свете.

– Жаль, что Джеймс так поторопился со свадьбой, – заметила я по этому поводу. – Если дело было в ребенке, то его все равно вот-вот приберет к себе Господь.

Каков же был мой восторг, когда сэр Чарльз Беркли во всеуслышание заявил, что был любовником Анны и что ему известны имена еще нескольких джентльменов, которые пользовались ее благосклонностью. Это означало, что отцом младенца мог быть вовсе не мой сын!

Я, разумеется, хотела первая сообщить об этом Джеймсу, но молва уже донесла до него это известие и бедняга от огорчения слег. Несколько дней мы даже опасались за его жизнь.

Анну Хайд изгнали из круга приличных людей. Ее отец был так потрясен всеми этими новостями, что отрекся от нее. Тем не менее я настаивала, чтобы Карл все же отправил его в отставку, однако король решительно воспротивился этому, сказав, что граф Кларендон (так звался теперь этот человек) – отличный канцлер и ни в чем не провинился.

Приближалось Рождество, и Карл хотел, чтобы мы с Мэри и Генриеттой встретили его в Лондоне. Я не возражала. Мне доставляло истинное удовольствие наблюдать за веселой и вовсю флиртующей с молодым Бэкингемом Генриеттой; кроме того, я радовалась, что у меня наконец-то наладились отношения с Мэри.

Но незадолго до праздника моя старшая дочь захворала. Она уже несколько дней чувствовала себя неважно, однако мы думали, что это обычная простуда. Каков же был наш ужас, когда открылось, что это – оспа!

Карл потребовал, чтобы я и Генриетта немедленно покинули Уайтхолл.

– Отправляйтесь в Сент-Джеймс и оставайтесь там, – сказал он.

– Пускай Генриетта перебирается туда без меня, – ответила я. – Мой долг – ухаживать за Мэри!

– Вы не должны входить в покои больной! – решительно заявил Карл.

– Мой мальчик, – возразила я, – ты, конечно, король и можешь приказывать мне, однако Мэри – моя дочь, и я имею полное право ухаживать за ней и облегчать ее страдания.

– Но вы понимаете, что тоже можете заболеть? – спросил Карл.

– Конечно. Я отлично знаю, что такое оспа. Но моя дочь нуждается во мне, – спокойно ответила я.

Карл пристально посмотрел на меня и веско произнес:

– Матушка, Мэри находится при смерти, и сейчас не время пытаться обратить ее в вашу веру.

– Но я просто хочу ухаживать за ней! – возразила я.

– Вы же не сиделка. Как вы сможете делать это? Забирайте Генриетту и отправляйтесь в Сент-Джеймс. Вы никогда не простите себе, если заразите Генриетту, – сурово произнес Карл.

Этот довод подействовал на меня, и я заколебалась. Мысль о том, что что-то может случиться с моей дорогой девочкой, до крайности напугала меня. Но, с другой стороны, Мэри тоже была моей дочерью. Генри уже умер еретиком, неужели та же судьба ожидает и Марию?

– Матушка, я запрещаю вам оставаться в Уайтхолле, – тихо произнес Карл, и его слово оказалось последним. Я и Генриетта уехали в Сент-Джеймс, и мы молились там за страждущую, прося Господа вразумить ее и призвать к себе католического священника.

Увы, наши молитвы не помогли, и в канун Рождества Мэри навсегда покинула нас. Ей было всего двадцать девять лет.

Карл оставался с ней до самого конца. Ее смерть глубоко огорчила его. Он был так привязан к своим братьям и сестрам!

– Да что же это за напасть такая?! – вся в слезах восклицала я. – Мои дети умирают один за другим! Сначала Елизавета, потом Генри… теперь Мэри! За что, Господи, за что ты так прогневался на мою семью?

– Господь вряд ли ответит вам, – мягко, но нетерпеливо перебил меня Карл. – Вот что, матушка, когда Мэри умирала, а умирала она в полном сознании, ее очень терзала одна мысль.

Я с надеждой посмотрела на него, но он отрицательно покачал головой.

– Нет, матушка, это совсем не то, о чем вы подумали. Мэри осталась верной протестанткой. Ее беспокоило то, как плохо обошлась она с Анной Хайд. Она призналась мне, что сама способствовала распространению дурных слухов об этой женщине, тогда как в глубине души никогда не верила им. Она сказала мне, что Джеймс всегда любил Анну, а она – его. И что он обещал жениться на Анне Хайд еще до того, как она стала его любовницей.

– Да бедняжка попросту бредила! – воскликнула я.

– Я же сказал вам, что Мэри до конца была в полном сознании, – нетерпеливо напомнил Карл. – Она полагала, что отыскались люди, с готовностью распускавшие всяческие сплетни об Анне из желания угодить вам. Больше всего Мэри упрекала саму себя и даже хотела просить у Анны прощения. Но я не мог допустить, чтобы женщина, у которой только что родился малыш, приблизилась к постели больной.

– Надеюсь, вы не поверили… – начала я, но Карл, не обращая внимания на мои слова, продолжал:

– Я опасался, что Анна тоже подхватит заразу, и потому сам отправился к ней и передал слова своей сестры. Я сказал, что принцесса Оранская Мария просит извинить ее и что я, король Англии, от имени Анны простил умирающую.

– Никогда в жизни не слышала ничего более бессмысленного! – возмутилась я.

Он легонько улыбнулся и промолчал.

Нашей следующей заботой стал Джеймс, который никак не мог оправиться от своей болезни.

– Эта женщина – ведьма, – сказала я Генриетте. – Сначала она околдовала его и заставила жениться на себе, а теперь, когда он отказался от нее, желает его смерти.

Генриетта ничего мне не ответила. Я не могла понять ее. Эта тихоня, такая худенькая, что Людовик даже прозвал ее когда-то «святые мощи», за последнее время расцвела и превратилась в настоящую красавицу. Благодаря ей хрупкость вошла в моду, и придворные дамы с помощью всяческих ухищрений пытались скрыть свои соблазнительные выпуклости. Генриетта полюбила развлечения, и рядом с ней неотлучно находился Бэкингем. О них даже начали ходить всяческие скандальные слухи. Карл же души не чаял в сестре, и на ее долю приходилось подарков, пожалуй, ничуть не меньше, чем на долю его фаворитки Барбары Кастлмейн, так что кое-кто, зная о его многочисленных любовных победах, осмелился даже намекать на некие особые отношения между ним и Генриеттой. Но это, разумеется, было возмутительной клеветой.

Тем не менее происходящее начало серьезно беспокоить меня, и я решила, что по возвращении во Францию надо будет поспешить со свадьбой Генриетты и принца Филиппа, который за время нашего отсутствия успел получить титул герцога Орлеанского, так как мой брат Гастон умер. Кончина Гастона не особо расстроила меня, потому что я никогда не могла простить ему его фрондерства.

Здоровье Джеймса беспокоило нас все больше. К счастью, он не заболел оспой, и я искренне полагала, что он сильно потрясен историей с этой женщиной и тем, что столь опрометчиво сочетался с ней браком. Я думала, он сожалеет о случившемся и раскаивается в содеянном.

Лекари говорили, что его состояние ухудшилось после того, как сэр Чарльз Беркли ворвался в его опочивальню, упал перед ним на колени и объявил, что оболгал Анну Хайд и что у нее не было иных возлюбленных, кроме Джеймса. Он добавил также, что уговорил других мужчин признаться в своей близости с Анной, потому что думал, будто герцог Йоркский сам хочет расстаться с этой женщиной, расторгнуть брак и отыскать себе более подходящую невесту.

Анна Хайд была оправдана в глазах света, а Джеймс оправился от потрясения, вызванного признанием Беркли, и быстро пошел на поправку.

Карл был очень доволен случившимся и заявил, что Анне следует позволить вернуться ко двору и что надо устроить торжественные крестины ее ребенка. Он пришел ко мне и рассказал об этом. Я долго молчала, а потом произнесла:

– Итак, вы намерены вернуть ее ко двору и явились ко мне лишь затем, чтобы поведать об этом?

– Именно так, – ответил он, – и я счастлив, что все так обернулось. Анна – очень умная женщина, и она будет прекрасно влиять на Джеймса.

– Ваше Величество, – холодно проговорила я, – как только Анна Хайд войдет в Уайтхолл, я немедленно покину его.

Карл побледнел от ярости.

– Я всегда знал, что спокойная жизнь не для вас. Вы слишком любите заниматься делами других людей и не выносите, когда ваши взрослые дети обходятся без ваших нравоучений.

После этого он повернулся на каблуках и, не прощаясь, покинул меня.

Я тяжело вздохнула. Несносный характер, как и у всех моих детей. Они или умирают еретиками, или не слушаются меня.

Карл был со мной весьма холоден и ни в коей мере не препятствовал моим приготовлениям к отъезду во Францию. Мало того, он продолжал настаивать на возвращении ко двору Анны Хайд, а это означало, что я должна уехать. Генриетта была в отчаянии. Казалось, она забыла, что по приезде в Париж ее ожидал блестящий брак. Она была ужасно огорчена тем, что ее отрывают от Англии. Однако я чувствовала себя оскорбленной. Мой сын предпочел мне эту интриганку и готов был ради нее выгнать собственную мать из дворца!

Генриетта терпеливо объясняла мне, что Карл меня отнюдь не выгоняет и что я уезжаю исключительно по собственной воле.

– Он не оставил мне выбора, – сказала я. – Он забыл о том, что если он король, то я – королева… и его мать.

– Карл не забывает об этом, матушка, и весьма сожалеет о том, что вы расстаетесь с ним таким образом, – пыталась остановить меня Генриетта.

– А я и не заметила, что он сожалеет! – съязвила я. – Ему достаточно было не принимать эту женщину, и я отменила бы свой отъезд.

– Этого он сделать не может, ведь она – жена Джеймса, – настаивала моя дочь.

– Жена? Сколько мужчин уже называло ее этим именем?! – с презрением спросила я.

– Но ведь все они сознались, что лгали. Полагаю, все они заслуживают только презрения, – сказала Генриетта с досадой.

Я отверулась. Даже Генриетта была против меня!

За несколько дней до моего отъезда прибыл посланец из Франции. Вести о том, что у нас происходит, достигли тамошнего двора, ведь у дурных новостей всегда длинные ноги. Гонец привез мне письмо от Мазарини. Оно было написано очень осторожно и сдержанно, но я без труда поняла скрытый смысл, заключенный между строк. Кардинал давал мне понять, что в случае моей размолвки с Карлом я не буду во Франции желанной гостьей. Все дело было в том, что Карл выделил мне и Генриетте значительное содержание и обещал дать за сестрой большое приданое. Мазарини опасался, что Карл откажет мне и моей дочери в деньгах, если поссорится со мной. Да и захочет ли Филипп жениться на Генриетте, если у нее не будет хорошего приданого? Ведь именно возвращение Карла на трон Англии сделало Генриетту такой завидной невестой.

Я оказалась перед трудным выбором. Что мне оставалось делать? Конечно, я могла пренебречь всеми этими соображениями и вернуться во Францию… почти нищей. И Генриетта в этом случае окажется без приданого, ибо я знала: мой сын будет только рад, если его обожаемая сестра станет жить с ним в Англии и не выйдет замуж за не любимого ею Филиппа Орлеанского. Генриетте же, разумеется, Лондон тоже был по душе куда больше, чем Париж. Нет, я не могла долее зависеть от щедрости и милосердия других, например королевы Анны. Я слишком долго жила так, и это было неимоверно тяжело для моего самолюбия. Что ж, значит, мне придется поступиться гордостью, помириться с Карлом и принять у себя ненавистную Анну Хайд.

Я никогда не забуду унижения, через которое мне пришлось пройти. Карл решил ни в чем не облегчать мои страдания и обставить нашу встречу со всей возможной пышностью.

Мне пришлось призвать Джеймса и официально пригласить его с женой в мои покои. Конечно же, весть об этом молниеносно разнеслась по дворцу, и в мои комнаты набилось множество народу, охочего до подобных развлечений.

Я была в ярости, но все время напоминала себе, что если прежде мне приходилось унижаться ради мужа, то теперь я делаю это ради счастья любимой дочери.

К счастью, Анна Хайд держалась со мной почтительно и скромно и ни разу не воспользовалась своим положением победительницы. Генриетту я отослала прочь – я не хотела, чтобы она видела все это. Оправданием мне послужило то обстоятельство, что в английской столице продолжала свирепствовать оспа, и моя дочь могла бы заразиться.

Анна Хайд преклонила передо мною колени, и я подняла и поцеловала ее. Она оказалась привлекательной женщиной с высоким лбом и ясными глазами, и если бы не ее происхождение, я бы, пожалуй, с радостью назвала ее своей невесткой.

Я даже прониклась к Анне некоторой симпатией, и мы, пройдя через комнату, полную придворных, немного побеседовали в моем будуаре.

Я спросила о малыше, которого они собирались наречь Карлом, и Джеймс предложил мне стать его крестной матерью. Немного помедлив, я согласилась.

После этого визита я было решила, что уже сделала все, что от меня зависело, однако Карл настоял еще и на том, чтобы я приняла отца Анны Хайд герцога Кларендона. Я никогда не любила этого человека, но вынуждена была повиноваться. Герцог держался со мной очень почтительно, чтобы не сказать – подобострастно. Я коротко сказала ему, что рада буду стать для его дочери второй матерью, и не упустила случая намекнуть на кое-какие обстоятельства. Кларендон, от природы весьма догадливый, понял меня с полуслова. Этот человек пользовался в стране большим влиянием, Карл же уважал канцлера и доверял ему, а я хотела, чтобы он убедил короля ни в коем случае не менять своего прежнего решения относительно приданого Генриетты и нашего с нею денежного содержания.

Беседа очень утомила меня, однако я была довольна: герцог, я была в этом совершенно убеждена, выполнит все свои обещания.

На следующий день после состоявшегося примирения мы с Генриеттой отправились во Францию, но на борту судна моя дочь внезапно почувствовала себя очень плохо. Я пережила ужасные часы, так как была почти уверена, что это – оспа, которая унесла уже жизни ее сестры и брата. Я велела капитану вернуться в порт и оттуда написала Карлу отчаянное письмо, моля немедленно прислать лучших лекарей. Карл пришел в не меньшее отчаяние, однако оказалось, что судьба милостива к нам: Генриетта заболела не оспой, а корью, так что спустя четырнадцать тревожных дней мы с ней были вновь готовы отплыть во Францию.

Путешествие прошло благополучно, и вскоре мы высадились в Гавре.

Нас ожидала торжественная встреча, но в Париже мы оказались еще нескоро, так как я отказалась ехать через Руан, где, как мне сказали, тоже было отмечено несколько случаев оспы. Я по-прежнему оберегала свою дочь и очень опасалась за ее здоровье.

Я рада была вновь увидеть королеву Анну и выслушать ее теплые приветственные слова. Филипп казался влюбленным в свою красавицу-невесту и очень ревновал ее к герцогу Бэкингему, который настолько привязался к Генриетте, что провожал нас до самого Парижа. Впрочем, нам быстро удалось утишить ревность герцога Орлеанского. Людовик отнесся к нам обеим весьма милостиво и всячески давал понять Генриетте, что неравнодушен к ней. Он был большой дамский угодник и, конечно же, не мог не оценить красоты той, которую когда-то оттолкнул.

К великому огорчению Анны и Людовика, внезапно умер кардинал Мазарини. Я опасалась, что из-за траура свадебные торжества будут отложены, однако этого не произошло. Хотя разрешение на брак от папы (оно было необходимо, потому что жених и невеста находились в близком родстве) пришло в самый день смерти Мазарини, Людовик сказал мне, что приготовления к свадьбе будут идти своим чередом.

Свадьба состоялась в конце марта, и мой дорогой Генри Джермин, получивший от Карла титул графа Сент-Альбанс, присутствовал на ней как доверенное лицо английского государя.

Итак, моя маленькая Генриетта в семнадцать лет стала герцогиней Орлеанской. Конечно, называться королевой было бы куда лучше, но я всегда могла надеяться, что в случае смерти Людовика…

Наконец-то я была счастлива!

Мой старший сын вернул себе отцовский престол, и, казалось, ему ничто более не угрожало. Генриетта же стала третьей дамой Франции, и я могла вздохнуть с облегчением. Я сумела благополучно провести моих детей через все испытания, уготованные им судьбой, и они заняли соответствующее им положение.