Самая удивительная повесть в мире и другие рассказы

ПРОПАВШИЙ ЛЕГИОН

Во время мятежа в Индии, незадолго до осады Дели, в Пешаваре, на границе Индии, стоял туземный иррегулярный полк. Этот полк был охвачен тем, что Джон Лауренс называл в то время «господствующей манией», и охотно присоединился бы к мятежникам, если бы это было возможно. Но случая тому не представилось, потому что, когда они спустились к югу, им преградили путь остатки английского корпуса в горах Афганистана, и тут вновь завоёванные племена окружили их, как волки окружают быка. За ними охотились ради их оружия и амуниции и гоняли их с горы на гору, из долины в долину, по высохшим руслам рек, через склоны утёсов — до тех пор, пока они не исчезли, как исчезает вода в песке; так погиб весь этот взбунтовавшийся, оставшийся без офицеров полк. Единственным следом его существования остался дошедший до нашего времени поимённый список его чинов, написанный чётким, красивым почерком и подписанный офицером, который сам назвал себя «адъютантом бывшего иррегулярного кавалерийского полка». Бумага эта пожелтела и запылилась с годами, но на обратной стороне листа ещё можно различить заметку карандашом, сделанную Джоном Лауренсом (одним из деятелей по усмирению мятежа): «Позаботиться, чтобы два туземных офицера, оставшихся верными, не были лишены своего звания. Дж. Л.». Из шестисот пятидесяти сабель только две остались верными, и Джон Лауренс среди всех страшных тревог этих первых месяцев мятежа нашёл время подумать об их заслугах.

Это произошло более тридцати лет тому назад, и жители пограничных афганских земель, помогавшие уничтожить этот полк, успели уже состариться. Иногда какой-нибудь седобородый туземец начинает рассказывать о своём участии в этой резне.

— Они пришли, — так будет он повествовать, — с той стороны границы, очень довольные собой, и уговаривали нас восстать и убить англичан, а потом пойти на помощь Дели. Но мы, которые только что были завоёваны этими самыми англичанами, знаем, что это слишком рискованно, и что правительство легко справится с этими собаками долин. Мы поговорили, как следует, с индостанским полком и задержали их до тех пор, пока не подошли красные куртки, очень разгорячённые и рассерженные. Тогда полк этот побежал вперёд, в горы, а мы следовали за ним с боков, укрываясь в горах, пока не убедились, что они заблудились. Тогда мы спустились к ним, потому что нам нужны были их куртки и уздечки и их ружья и сапоги — особенно их сапоги. Это было большое и очень медленное избиение.

Тут старик потрёт свой нос, встряхнёт длинными, курчавыми волосами, оближет усатые губы и оскалит рот, обнажая жёлтые корешки зубов.

— Да, мы убивали их потому, что нам нужно было все, что у них было, и мы знали, что их жизни были осуждены Богом за их грех — грех измены англичанам, соль которых они ели. Они скакали вверх и вниз с горы на гору, трясясь в своих сёдлах и вопя о пощаде. А мы медленно загоняли их, как скотину, пока не загнали всех в широкую долину Шеор Кот. Многие из них умерли от недостатка воды, но много их и осталось, и никто из них не мог сопротивляться нам. Мы пошли прямо на них, хватали их голыми руками по два сразу, валили на землю, и наши мальчики, ещё не умевшие владеть саблей, приканчивали их. Моя часть добычи была такая-то и такая-то, столько-то ружей и столько-то сёдел. А ружья были очень хороши в то время. Теперь мы крадём казённые ружья и не нуждаемся в гладкоствольных. Да, без сомнения, мы стёрли этот полк с лица земли, и даже память о нем уже умирает. Хотя люди говорят…

На этом месте рассказ обрывается, и нет никакой возможности установить, что именно говорят об этом жители пограничной полосы. Афганцы вообще очень скрытны и предпочитают делать что-нибудь дурное, чем говорить об этом. Они могут оставаться спокойными и вести себя вполне прилично в течение нескольких месяцев, а потом вдруг ночью без всякого предупреждения обрушиваются на какой-нибудь полицейский пост, перерезают горло одному или двум констеблям, вихрем проносятся по деревне, хватают трех или четырех женщин и мчатся с ними обратно в красном зареве пылающих тростниковых крыш, гоня перед собой рогатый скот и коз, которых они пригоняют в свои пустынные горы. В этих случаях индийское правительство просило их: «Ну, пожалуйста, ведите себя теперь хорошо, и мы вам все простим». А племя, участвовавшее в последнем набеге, приставляло палец к носу и говорило дерзости. Тогда правительство говорило: «Не лучше ли будет, если вы заплатите небольшую сумму за те трупы, которые нашли после вас в деревне в ту ночь?» Тут племя начинало изворачиваться, лгать и дерзить, а некоторые из молодёжи только ради того, чтобы показать своё презрение к власти, нападали на другой пост и стреляли в пограничный земляной форт, если им удавалось убить английского офицера. Тут уж правительство обращалось к ним с такой речью: «Имейте в виду, что если вы будете продолжать в том же духе, мы вас проучим». Если племя точно знало, что делается в это время в Индии, оно оправдывалось или грубило, смотря по тому, узнавало ли оно, что правительство занято другими делами, или что оно готово посвятить все своё внимание их проступкам. Некоторые племена имели самые точные сведения о том, до какого предела можно дойти. Другие же ругались, теряли головы и сами приглашали правительство вмешаться. С печалью и слезами, украдкой бросая взгляд на плательщиков налогов у себя дома, которые упорно считали эти военные упражнения варварским способом войны с завоевательной целью, правительство снаряжало небольшую, но дорогостоящую полевую бригаду с несколькими орудиями и посылало её в горы, чтобы изгнать провинившееся племя из долин, где растёт зерно, на вершины гор, где нечего есть. Племя собирало все свои силы и наслаждалось кампанией, потому что оно знало, что их женщин никто не тронет, что за их ранеными будут ухаживать, а не мучить их и что, как только будет съедено все зерно, они могут спуститься вниз и начать переговоры с английским генералом, как будто бы они были настоящими противниками. А потом, много-много лет спустя, они будут по грошам выплачивать правительству штраф за пролитую кровь и рассказывать своим детям, как они тысячами избивали красные куртки. Единственной тёмной стороной этой пикниковой войны была склонность красных курток к взрывам при помощи пороха их укреплённых фортов и башен.

Во главе всех вождей маленьких племён, или маленьких кланов, которые могли подробно вычислить, во что обходилось англичанам передвижение белых войск, направленных против них, стоял мулла-бандит, которого мы назовём Гулла Кутта Мулла. Его страсть к убийствам на пограничной полосе — ради самого искусства убивать — внушала почти уважение. Он мог бы из любви к искусству зарезать почтового курьера или бомбардировать ружейным огнём земляной форт, когда он знал, что наши люди нуждаются в отдыхе. В свободное время он отправлялся к соседним племенам и подбивал их на всякого рода злонамеренные выходки. Он содержал что-то вроде гостиницы для молодцов из его деревни, провинившихся перед законом; гостиница эта была расположена в долине Берзунд. Всякий важный преступник в той пограничной полосе мог укрыться в Берзунде, который считался вполне надёжным местом. В долину можно было попасть только через узкое ущелье, которое можно было в пять минут превратить в смертельную ловушку. Оно было окружено высокими горами, которые считались неприступными для всех, кроме прирождённых горцев, здесь-то и жил Гулла Кутта Мулла, как в большом государстве, во главе колонии глинобитных и каменных хижин, и в каждой такой хижине висела какая-нибудь часть красной одежды или других солдатских принадлежностей, награбленных с трупов. Правительство особенно желало захватить его и однажды послало ему официальное приглашение явиться, чтобы быть повешенным за несколько убийств, в которых он принимал непосредственное участие.

Он возразил:

— От меня до вас всего двадцать миль по линии полёта вороны. Придите и захватите меня.

— Мы и придём когда-нибудь, — отвечало правительство, — и вы будете повешены.

Но Гулла Кутта Мулла не обратил на это никакого внимания. Он знал, что растяжимость терпения правительства так же велика, как длина солнечного дня, но он не принял в расчёт того, что руки правительства длинны, как зимняя ночь. Много месяцев спустя, когда на границе был мир и во всей Индии царило полное спокойствие, индийское правительство вспомнило среди своего сна о Гулла Кутта Мулле, укрывавшемся в Берзунде вместе с тринадцатью нарушителями закона. Двинуть против него хотя бы один полк — о чем газеты сейчас же донесли бы, как о начале войны — было бы в высшей степени неполитично. Время требовало быстрых, но секретных действий, а главное — без всякого кровопролития.

Надо вам сказать, что вдоль всей северо-западной границы Индии расположено около тридцати тысяч пехоты и кавалерии, в обязанности которых входит наблюдение за границей и поддержание порядка и спокойствия среди пограничных племён. Они постоянно перемещаются, сменяя один уединённый пост на другой, такой же; они всегда готовы за десять минут после получения приказа собраться в поход, и всегда находятся или накануне надвигающегося события, или только что по окончании его, поэтому их жизнь так же напряжена, как их мускулы, и газеты никогда ничего не пишут о них. Вот среди этих-то войск правительство и набирает себе людей для важных экспедиций.

Однажды вечером на станции, где конный ночной патруль стреляет вместо оклика и пшеница волнуется большими голубовато-зелёными волнами под нашей холодной северной луной, офицеры играли на бильярде в глинобитном здании клуба, когда неожиданно пришёл приказ отправляться на плац для ночного ученья. Они поворчали и пошли собирать своих людей, ну, скажем, сотню английской пехоты, две сотни гурков и сотню самой лучшей на свете туземной кавалерии.

Когда они собрались на учебном плацу, им было объявлено под секретом, что они должны тотчас же отправиться в Берзундские горы. Английской пехоте было приказано расположиться по склонам гор со стороны долины, гурки должны были занять вход в ущелье и «западню», а кавалерии предстояло проделать длинный и трудный путь в обход горы для нападения, в случае какого-нибудь затруднения, на людей Муллы с тыла. Но при этом было приказано стараться обойтись без борьбы и без шума. Наутро они должны были вернуться вместе со связанным Муллой и тринадцатью преступниками, не истратив ни одного патрона. Если все окончится успешно, никто не будет знать об этом деле, но неудача могла вызвать небольшую пограничную войну, в которой Гулла Кутта Мулла мог сыграть роль популярного вождя в борьбе с чересчур зазнавшейся высшей властью вместо того, чтобы оставаться обыкновенным пограничным разбойником.

Вслед за этим наступило молчание, прерываемое только щёлканьем компасных иголок и хлопаньем крышек хронометров, когда начальники колонн устанавливали направление и условливались о месте встречи.

Пять минут спустя плац опустел; зеленые куртки гурков и плащи англичан слились с темнотой, и кавалерия умчалась вперёд, навстречу слепящей глаза измороси.

Что делали гурки и англичане, об этом мы расскажем позже. Трудная работа выпала на долю лошадей, так как было приказано держаться в стороне от селений и пробираться в горах. Многие из кавалеристов были уроженцы тех мест и стремились сразиться со своими земляками, а некоторые офицеры уже предпринимали по собственной инициативе неофициальные экскурсии в эти горы. Они пересекли границу, нашли высохшее русло реки и проскакали галопом вверх, прошли через каменистое ущелье, под покровом темноты рискнули пересечь низкий хребет, обогнули другой, оставляя глубокие следы от подков в засеянной чем-то почве, затем продолжали свой путь вдоль нового русла, молясь в душе, чтобы никто не услышал топота их коней, — и так шли под дождём и в полной тьме, пока не оставили Берзунд с его кратером несколько позади себя и не убедились, что пора подойти к нему. Подъем на гору, возвышавшуюся в тылу Берзунда, был крут, и они остановились, чтобы передохнуть в широкой ровной долине у подножия горы, т. е., вернее сказать, люди остановились, но лошади, разгорячённые трудной дорогой, не хотели стоять. Раздалась нехристианская речь, звучавшая ещё неприятнее от того, что она произносилась шёпотом, и можно было услышать, как в темноте скрипели седла.

Субалтерн в арьергарде одного отряда повернулся в седле и сказал очень тихо:

— Картер, скажите ради Бога, что вы там делаете? Стяните ваших людей ближе ко мне.

Ответа не было. Наконец какой-то рядовой ответил:

— Картер-сахиб впереди нас, а не сзади. За нами нет никого.

— Нет, есть, — сказал субалтерн, — сзади идёт эскадрон.

Тут подъехал командовавший отрядом майор и сердитым шёпотом, призывая проклятия на голову субалтерна Галлея, того, который только что говорил, сказал ему:

— Смотрите хорошенько за своим арьергардом. Некоторые из ваших проклятых воров уже улизнули. Они впереди всего эскадрона. Все вы тут только глупые, и больше ничего!..

— Прикажете мне сделать перекличку моих людей, сэр? — хмуро спросил субалтерн, который чувствовал себя вымокшим и продрогшим.

— Перекличку! — сказал майор. — Отхлестать их надо, клянусь Богом! Они у вас расползлись повсюду. А вот теперь я слышу, что и позади вас кто-то есть!

— Так и я думал, — спокойно возразил субалтерн. — Все мои люди здесь. Спросите лучше Картера.

— Картер-сахиб шлёт салаам и спрашивает, почему полк остановился? — сказал солдат, посланный от Картера к Галлею.

— Да где же, ради самого неба, сам Картер? — спросил майор.

— Он впереди вместе со своим отрядом, — был ответ.

— Значит, мы кружимся в каком-то кольце или очутились в центре какой-то блаженной бригады? — сказал майор.

В это время вдоль всей колонны воцарилось молчание. Лошади стояли спокойно, но среди лёгкого шороха падающего дождя был ясно слышен топот копыт многих лошадей, передвигавшихся по каменистому грунту.

— За нами погоня, — сказал лейтенант Галлей.

— У них нет лошадей. А кроме того, они сначала стали бы стрелять. Это, должно быть, крестьянские лошади.

— Они уже с полчаса идут за нами, — сказал субалтерн.

— Странно, что не слышно запаха лошадей, — сказал майор, приложив палец к носу и втягивая воздух ноздрями.

— Ну, плохо начинается наша экспедиция, — сказал субалтерн, отряхивая мокрый плащ. — Что же нам делать, сэр?

— Идти вперёд. Мы должны сегодня ночью захватить их.

Колонна осторожно продвинулась вперёд на несколько шагов. Но тут раздалось проклятье, блеснули голубые огоньки искр от подков, ударившихся о мелкие камни, и один из солдат свалился с лошади с таким грохотом, который мог разбудить мёртвого.

— Ну, теперь пропало наше дело, — сказал лейтенант Галлей. — Наверное, все теперь проснулись, и нам придётся карабкаться вверх под ружейным огнём.

Перепуганный солдат поднялся с земли и стал объяснять, что его лошадь споткнулась о маленький холмик из камней, какие складывают на месте убийства человека. Но никто и не требовал объяснения. Вслед за ним споткнулся и огромный австралийский скакун майора, и вся колонна остановилась перед чем-то, что было похоже на большое кладбище, состоявшее из сложенных из камешков холмиков, высотой около двух футов каждый. Мы ничего не знаем о действиях эскадрона. Люди говорили, что они напоминали кадриль верхом на лошадях, но без дирижёра и без музыки; но наконец лошади, расстроив ряды, выбрались — каждая отдельно — на дорогу в стороне от кладбища с холмиками, и здесь весь эскадрон заново перестроился в нескольких ярдах выше кладбища по склону горы. Но тут, по словам лейтенанта Галлея, который рассказывал мне об этом случае, произошла вторая сцена, очень похожая на только что описанную. Майор и Картер настаивали на том, что не все люди собрались вместе и что некоторые остались ещё на кладбище, откуда доносился звон оружия и грохот лошадей, спотыкавшихся среди холмиков над умершими людьми. Лейтенант Галлей ещё раз сделал перекличку своим людям и решил ждать, что будет дальше. Позже он говорил:

— Я плохо понимал, что происходит, да и не особенно тревожился. Шум падения солдата был так силён, что мог разбудить половину населения гор, и я готов был поклясться, что за нами гонится целый полк, и притом с таким шумом, от которого мог проснуться весь Афганистан. Я ожидал всего, но ничего не случилось.

Самым загадочным в этом ночном деле было ночное молчание на горе. Все знали, что Гулла Кутта Мулла имел свои сторожевые башни с внешней стороны горы, и все ожидали, что оттуда откроют огонь. Когда же ничего не произошло, решили, что это шум дождя заглушил стук копыт лошадей, и возблагодарили Провидение.

Наконец, майор согласился с тем, что, во-первых, никто из людей не остался позади, и, во-вторых, никакой кавалерийский полк не преследовал их с тыла. Настроение людей было испорчено, лошади взмылены и неспокойны, и все молились в душе о том, чтобы поскорее наступил рассвет.

Спешившись, люди стали подниматься в гору, заботливо ведя лошадей на поводу. Но, прежде чем они успели одолеть подъем, сзади послышались удары грома, которые прокатились среди невысоких холмов, заглушая все звуки, — не громче пушечных выстрелов. Первая вспышка молнии осветила обнажённые склоны горы с её голубовато-свинцовым гребнем, упиравшимся в тёмное небо, тонкую сетку дождя и влево, на расстоянии нескольких ярдов, афганскую сторожевую башню, двухэтажную, построенную из камня, с лестницей, приставленной прямо к верхнему этажу. Теперь лестница была поднята, и какой-то человек с ружьём выглядывал из окна.

Когда затихли раскаты грома, голос из башни крикнул:

— Кто идёт?

Кавалерия была совершенно спокойна, только каждый солдат взял ружьё на прицел и остановился около своей лошади. Голос крикнул ещё раз: «Кто идёт?» — и затем очень громко: «Братья, ударьте тревогу!»

Тут уж каждый кавалерист скорее умер бы в своих длинных сапогах, чем попросил бы пощады; но факт то, что после второго оклика, в ответ на него, послышался умоляющий крик: «Марф каро! Марф каро!» — что значит: «Пощадите, пощадите нас!» И этот крик исходил из рядов карабкавшегося по склону полка.

Кавалерия онемела от изумления, и люди стали шептаться между собой: «Мир Хан, это ты говоришь? Абдулла, не ты ли это кричал?» Лейтенант Галлей стоял подле своего скакуна и ждал. Пока никто не стрелял, он был доволен. Следующая вспышка молнии осветила лошадей с вздымавшимися боками, с мотавшимися головами и людей с выпученными от ужаса глазами, озиравшимися по сторонам. С левой стороны виднелась башня, но в окне её уже не видно было головы человека, и тяжёлый железный ставень, от которого отскочила бы всякая ружейная пуля, был захлопнут.

— Вперёд, ребята! — сказал майор. — Мы должны во что бы то ни стало взобраться наверх.

Эскадрон стал снова карабкаться в гору, причём лошади мотали головами, и люди тянули их за повод, а из-под копыт лошадей осыпались мелкие камни и сверкали искры. Лейтенант Галлей уверял меня, что он никогда в жизни не слышал такого шума, производимого одним только эскадроном. Они шли так, объяснял он мне, как будто у каждой лошади было восемь ног, и к ней была привязана сзади ещё другая лошадь. Но и тут башня хранила полное молчание. Наконец, выбившиеся из сил люди вскарабкались на вершину горы; оттуда открывалась тёмная бездна, на дне которой был Берзунд. Ослабив подпруги, отпустив мундштуки и поправив седла, солдаты расположились среди камней. Теперь, что бы ни случилось, высота была в их руках.

В это время гром затих, дождь перестал падать, и мягкая густая тьма зимней ночи покрыла их всех. Теперь слышен был только шум падающей воды в нижних ущельях; повсюду царила глубокая тишина. Вдруг они услышали стук отворяющегося ставня на сторожевой башне, которая была теперь ниже их, и голос часового произнёс:

— О, Хафиз Улла!

И эхо подхватило этот зов: ла-ла-ла! В ответ на это раздался голос из второй сторожевой башни, скрытой за поворотом горы:

— В чем дело, Шабхаз Хан?

Шабхаз Хан закричал высоким протяжным голосом горца:

— Ты видел?

Другой отвечал:

— Видел. Спаси нас Бог от всяких злых духов!

Наступило молчание, и затем голос произнёс:

— Хафиз Улла, я один. Приди ко мне!

— Шабхаз Хан, я тоже один, но я не смею оставить свой пост!

— Это ложь, ты просто боишься!

Последовала долгая пауза и затем ответ:

— Да, я боюсь. Молчи и ты. Теперь они внизу, под нами. Молись Богу и спи!

Солдаты слушали их и удивлялись, потому что не могли понять, кто, кроме земли и камней, мог находиться ниже сторожевых башен.

Шабхаз Хан заговорил снова:

— Они под нами. Я вижу их.

— Ради самого Бога, приди ко мне, Хафиз Улла! Мой отец убил десятерых из них. Приди ко мне!

Хафиз Улла закричал громким голосом:

— Мой неповинен в их крови. Слушайте, вы, ночные люди, ни отец мой, ни родственники мои неповинны в этом грехе! Прими заслуженное наказание, Шабхаз Хан!

— Надо, чтобы кто-нибудь унял этих двух молодцов, перекликающихся там, как петухи, — сказал лейтенант Галлей, дрожа от холода под скалой.

Он только что повернулся, чтобы подставить дождю другой бок, как с горы свалился бородатый, длинноволосый, скверно пахнущий афганец и попал прямо к нему в объятия. Галлей сел на него и воткнул рукоятку своей сабли в его глотку, насколько только она смогла войти.

— Если будешь кричать, я тебя убью, — весело сказал он.

Человек был перепуган до смерти. Он лежал, весь дрожа и глухо стеная. Тогда Галлей вынул рукоятку сабли из его рта, но и тут он не сразу заговорил, а сначала схватил руку Галлея и ощупал её, от локтя до кисти.

— Риссала! Мёртвый Риссала! — прошептал он. — Он тут, внизу!

— Нет, не мертный, а очень живой Риссала, и он здесь, наверху, — сказал Галлей, связывая ремнём от уздечки руки человека. — Почему вы так сглупили там, в башнях, и пропустили нас?

— Долина полна мёртвых, — сказал афганец. — Лучше попасть в руки англичан, чем к мертвецам. Они ходят взад и вперёд там, внизу. Я видел их, когда была молния.

Он оправился понемногу и сказал шёпотом, потому что пистолет Галлея был приставлен к его животу:

— Что же это значит? Ведь теперь между нами нет войны, и Мулла убьёт меня за то, что я пропустил вас!

— Будь спокоен, — отвечал Галлей, — мы пришли, чтобы убить Муллу, если Богу будет угодно. Он слишком отрастил свои зубы. Тебе не причинят никакого вреда, если только при дневном свете не окажется, что ты один из тех, кому нужна виселица. Но что это за россказни о полке мертвецов?

— Я убиваю только по эту сторону границы, — сказал человек, видимо безмерно обрадованный. — Полк мертвецов там внизу. Он должен был пройти вон там. Их четыреста человек на лошадях, и они все время путаются среди своих собственных могил, тех вон холмиков из камней. Все они мёртвые, это мы их убили.

— Фью! — присвистнул Галлей. — Теперь я понимаю, почему я ругал Картера, а майор ругал меня. Четыреста сабель, каково? Неудивительно, если мы думали, что у нас в полку прибавилось много лишних людей. Куррук Шах, — прошептал он пожилому туземному офицеру, который лежал в нескольких шагах от него. — Слышал ты историю мёртвого Риссалы в этих горах?

— Ещё бы не слышал! — оскалив зубы, со смехом отозвался Куррук Шах. — Иначе почему бы я, двадцать семь лет прослуживший королеве и убивший немало этих горных собак, громко просил пощады, когда молния открыла нас часовым на башне? Когда я был ещё молодым человеком, я видел избиение в долине Шеор Кот, что внизу под нами, и я знаю, как сложилась эта история. Но как могут духи неверных оказывать влияние на нас, правоверных! Свяжите покрепче руки этой собаке, сахиб. Афганец подобен ужу.

— Но мёртвый Риссала, — сказал Галлей, стягивая кисти рук пленника. — Это все — только глупая болтовня. Мёртвые останутся мёртвыми. Смирно, саг[1].

Афганец вертелся на месте, стараясь освободиться.

— Мёртвые всегда мертвы, и вот почему они бродят по ночам. К чему болтать об этом? Мы — мужчины, и у нас есть собственные глаза и уши. Ты сам можешь видеть и слышать внизу, под горою, — спокойно сказал Куррук Шах.

Галлей долго и внимательно приглядывался и прислушивался. Долина была полна смутных шорохов, как всякая долина в ночное время. Но услышал ли поручик Галлей что-нибудь, кроме обычных звуков, об этом знает только он один, и он никому об этом не рассказывал.

Наконец, перед самым рассветом, с дальней стороны долины взвилась зелёная ракета: это гурки давали знать, что они заняли позицию у входа в ущелье. Справа и слева им отвечала пехота красным огнём, а кавалерия — белым. Афганцы зимой любят поспать подольше, и было уже позднее утро, когда люди Гулла Кутты Муллы начали выходить из своих хором, протирая заспанные глаза. Они увидели людей в зелёных, красных и коричневых куртках, которые стояли кольцом вокруг кратера деревни Берзунд, опершись на свои ружья и образуя такую тесную цепь, которую не мог бы прорвать даже волк. Они стали ещё сильнее тереть глаза, когда с горы спустился вместе с двумя ординарцами краснощёкий молодой человек, не принадлежавший к армии, но являвшийся представителем политического департамента, и постучался в дверь дома Гулла Кутты Муллы; он сказал ему совершенно спокойно, чтобы он вышел и дал связать себя для большего удобства доставки. Тот же самый молодой человек обошёл все хижины, слегка ударяя в дверь своей тросточкой, чтобы разбудить их обитателей, и как только они показывались на пороге, их тотчас же связывали, и они поднимали безнадёжные взоры к увенчанным высотам, с которых английские солдаты смотрели на них равнодушными глазами.

Только Мулла с бранью и криком пытался вырваться от них, пока солдат, связывавший ему руки, не сказал ему:

— Будет болтать! Почему вы не пришли тогда, когда вам это было приказано, и заставили нас не спать всю ночь? Ах ты, белоголовый старый шут!.. Ты не лучше моего дворника в казармах! Ну, идём же!

Полчаса спустя полк выступил в путь вместе с Муллой и его тринадцатью друзьями.

Озадаченные крестьяне печально смотрели на кучу сломанных ружей и мечей, пытаясь уяснить себе, каким образом они могли так ошибиться относительно долготерпения индийского правительства.

Это было славное дело, очень чисто сработанное, и люди, участвовавшие в нем, получили неофициальную благодарность за свою службу.

Но мне кажется все-таки, что большая доля заслуги в этом деле принадлежит другому полку, имя которого не значится в приказе по бригаде и само существование которого находится под угрозой полного забвения.