Сами по себе

Глава 5

— Теперь, когда у нас много денег, — сказала Кореянка Хо, выходя из парикмахерской в гостиничный холл, — нам нужно все как следует спланировать. Пойдем, мороженого поедим?

Марина шла позади. Они с Кореянкой Хо только что покрасились: Марина под снежного барса, Кореянка Хо — во все цвета радуги. Вчера вечером они сняли себе на двоих апартаменты в гостинице «Астория» с видом на Исаакиевскую площадь. Марина моментально заснула в огромной кровати. Кореянка Хо всю ночь нервно переключала многочисленные телевизионные каналы, заказывала в номер гармонически подобранные разноцветные резиновые конфеты, леденцы на палочках строго определенной длины и лимонад, который фосфоресцирует в ультрафиолетовых лучах, и звонила своим друзьям и подружкам во все концы света по мобильному телефону.

Они уселись на веранде итальянского кафе. Марина заказала клубнично-бананово-ромовое барокко с изюмом, вафлями и карамельной подливой для себя и крем-брюле для Канарейки. Кореянке Хо стоило некоторого труда объяснить официанту, что она хочет ванильный пломбир именно с майонезом.

— Прежде всего нам нужны приличные солнечные очки. Мне, по крайней мере. Ты когда рожать собираешься? — спросила Кореянка Хо, когда официант прошел, наконец, через все четыре стадии восприятия: шок, боль, понимание и повторение, — и удалился, умиротворенный.

— Через неделю, — ответила Марина, — приблизительно.

— Где?

— Понятия не имею.

— Поехали в Индию. Родишь Иосифа в чистые струи Ганга. Потом в Гоа, омоешь его в Индийском океане. Кроме того — давай машину купим? Нам срочно нужна машина. Недорогая какая-нибудь, двухместная. Главное, чтобы ездила быстро.

Солнце разделило веранду пополам и белая декоративная изгородь на освещенной половине празднично сверкала на фоне небрежно нарисованного уличного ландшафта. День был яркий, беспечно зажигающий шелестящие ламбрекенами матерчатые полосатые зонтики, сверкающий в окнах, шумящий всеми звуками сразу, как оркестр перед концертом.

— Его там священная корова забодает. — помотала головой Марина. — Или священная обезъяна украдет. Он там дизиз какой-нибудь подхватит.

— Здесь он два подхватит. Еще нам хорошие чемоданы нужны, — продолжила Кореянка Хо. — Красивые, знаешь, такие металлические, матовые, с ребрами, чтобы грузчики в аэропорту не залезли. Или еще, знаешь бывают такие, тоже металлические, но только такими кружочками полированные, переливающимися.

Канарейка облизала тарелочку и чихнула.

— Нам надо обстановку переменить, — сказала Марина, оглядываясь по сторонам.

— Придется, — сказала Кореянка Хо весело.

Они помолчали.

— Или, — можно деньги в акции вложить, — сказала Кореянка Хо рассудительно. — Через Антона, например. Можно, между прочим, акварель Кандинского купить, мне месяц назад один администратор в клубе предлагал недорого. Знаешь, такую с каракулями, из ранних. Можно, — знаешь что? — фотоаппарат хороший купить и сделать модные фотографии. Можно, вообще, потом свою фирму открыть. По дизайну. Как ты думаешь? Иосиф ее унаследует.

Они расплатились и перешли улицу. На противоположной стороне виднелась яркая вывеска туристического агентства. Они остановились около витрины. Лондон, Нью-Йорк, Кипр, Рейкъявик, Каир, Рим, Мехико, Осло, Онтарио, Ориноко. 699, 1099, 99, 899, 899,9, 599,99, — нехитрые рекламные уловки, всегда функционирующие, начертанные крупно, через дефисы, после пунктов назначения. Карта мира, подвешенная на ниточках в середине витрины с игривыми карикатурками поверх материков, компьютерный монитор с бесконечно разворачивающимися экзотическими пейзажами, загорелая девушка в купальнике с большим разноцветным мячом и с увеличительными каплями на коже, вырезанная из картона по контуру. На отдельной пластиковой доске было торжествующе написано красным фломастером: «Грин-карты круглосуточно!!!» Они вошли.

В помещении никого не было. Возле стены стоял большой канцелярский стол с проспектами, в углу, на подставке находился телевизор, внутри которого в бирюзовой, пронизанной волнистыми лучами океанической воде, выпуская ртутные пузыри, плавали среди фантастических рыб и кораллов длинноволосые аквалангисты в желтых ластах. На стенах висели однообразные пестрые плакаты. Солнечная пыльная улица с той стороны витрины вдруг начисто утратила материальность и превратилась в мерцающее монохромное кино эпохи Мурнау или Фрица Ланга. Одним из персонажей этого кино был Тема. Марина увидела, как он прошел по той стороне улицы с большой спортивной сумкой на плече и скрылся за углом.

— Темка… — сказала Марина рассеянно.

Она оглянулась на Кореянку Хо. Та, как обычно, не отрываясь смотрела в телевизор.

Зазвонил телефон.

— Что? — спросила Кореянка Хо с неадекватным интересом глядя на то, как рыба, одновременно похожая на лимон и на фигурную скобку, отгрызает крошечным кокетливым ртом кусочек петельчатого коралла.

— Никогда за границей не был, представляешь? — подумав, ответила Марина.

— Ты что, офонарела? — послышался дружелюбный мужской голос из соседней комнаты. Телефон перестал звонить. — Забудь. Ты вела себя отлично. Ничего. Ничего ты не разбила, она сама упала. Бывает. Ничего страшного. Ее так все называют, она давно уже не обижается. Правда. Любому человеку может плохо стать. От переутомления, например. Прямо на стол?!

После некоторой паузы из соседней комнаты вышел молодой человек в темно-синем костюме, в белой рубашке с голубым воротничком и в галстуке цвета воспаленного горла. Он ошарашенно посмотрел на посетительниц.

— Здравствуйте, — сказал он, улыбаясь, — садитесь.

Он сел за стол и показал на кресла по сторонам. Телефон на столе снова зазвонил. Он покосился на Кореянку Хо, на Марину и снял трубку.

— Прошу прощения. Да. Нет, это у меня что-то с телефоном. Телефон разъединился! Правда! Извини, у меня клиенты. Нет. Правда. Нет, честно. Только что. Нет, не потому. Клянусь тебе, я не могу сейчас разговаривать. Двое. Минут через пятнадцать. Честно! Да.

Он положил трубку.

— Слушаю вас.

— Мы хотим уехать, — сказала Кореянка Хо.

— Совсем? — спросил молодой человек деловито. На лацкане его пиджака была прикреплена табличка с надписью «Михаил». — Куда? В Америку? В Канаду? Мы делаем постоянное место жительства в течение одного, максимум двух дней, регистрацию, визу, естественно, любую, право на работу, прописку, гражданство, открываем банковские счета, оффшорные предприятия, помогаем деньги перевести, грин-карты оформляем. — Он вытащил несколько брошюр из пачки и достал из ящика несколько формуляров. — Может, во Францию хотите? В Канны, на фестиваль? В Италию на Пасху? На карнавал можно в Рио-де-Жанейро, — закончил он, понизив под конец голос, как будто неожиданно что-то неприличное предложил.

Он поочередно, с удовольствием, словно картежник козыри, выкладывал на стол подробные пейзажи с отчетливыми куполами и башнями на фоне одинакового рекламного неба.

— В Индию, — сказала Кореянка Хо на всякий случай.

— Насовсем? — удивился молодой человек.

— Месяца на три.

Молодой человек присмотрелся к ней повнимательнее.

— Есть отличная путевка в Тибет. Настоящий даосский монастырь, абсолютно без удобств, три недели, полное просветление. Аудиенция у далай-ламы входит в стоимость, поездки на яках по Гималаям, гашиш, между прочим, дешевле семечек. Всего четыреста долларов на человека.

— Так дешево? — поразилась Кореянка Хо.

— Авиабилет отдельно. Туда и обратно еще пятьсот, — сказал Михаил неохотно, — Хотите кофе?

Он нажал кнопку. Кофеварка заурчала. Молодой человек снова улыбнулся, потом спохватился, торопливо огляделся по сторонам, отыскал просторный стеклянный сосуд с остатками кофе на дне и проворно подставил его под хромированную трубочку, на конце которой быстро набухали одна за другой черные кофейные капли.

— Нет, спасибо, — вежливо сказала Марина. — А грин-карта, например, у вас сколько стоит?

— Двенадцать тысяч, — строго сказал молодой человек.

— Почему так дорого, Михаил? — спросила Кореянка Хо.

— Десять тысяч фиктивный брак, — сказал молодой человек рассудительно, — и две тысячи хлопоты.

— А что для этого нужно? — спросила Марина.

— Четыре фотографии, — ответил молодой человек. Телефон снова зазвонил. Он страдальчески возвел глаза к потолку и взял трубку.

— Да. Нет еще. Нет, не скоро. А? Как? Я нормально разговариваю. А как я должен? Нет. Нет, — он затравленно посмотрел на девушек. — Хорошо, я скажу: это никак не повлияло на наши отношения. Никак, абсолютно. Нет, наоборот! Это не значит это! Я тебе потом объясню! Потом! — он положил трубку, помолчал, слегка стукнул кулаками по краю стола и встряхнул головой, — две анкеты заполнить и деньги, само собой.

— Нам надо подумать, — сказала Марина.

— Возьмите наши рекламные материалы, — сказал молодой человек утомленно и пододвинул к ним аккуратные брошюрки с небоскребами, колизеями и елисейскими полями на обложках, — почитайте. Если что — приходите. Мы, кстати, еще антенны спутниковые устанавливаем. Не надо? Вы точно кофе не хотите?

— Я знаю здесь один отличный фотоавтомат поблизости, — сказала Кореянка Хо, озираясь на улице и щурясь от неожиданно яркого августовского солнца, — он иногда чужие фотографии выдает. У тебя что? — спросила она, увидев, что Марина собирается перезарядить свой дискман.

— Мегамикс. А у тебя?

Кореянка Хо открыла свой.

— Трансрапид. Давай поменяемся?

Они перезарядили свои акустические насосики.

На углу, за забором, заклеенным листовками, плакатами и объявлениями, бригада штукатуров заканчивала стену церкви. Женщины в бесформенных, произвесткованных штанах и робах, похожих на скафандры, разравнивали своими деревянными дощечками большое серое пятно, похожее на раздавленного слона. Одна из них сидела на коричневом подоконнике большого овального окна и пила кефир из картонной коробочки. К ним на третий этаж, крепко держась за железные перекладины, осторожно и решительно поднимался худощавый священник. Новенькая, сияющая свежим деревом овальная оконная рама со множеством перемычек стояла у стены, подпираемая мощной арматурой тени, и рядом, прислоненные к выщербленному известняку фундамента, хором выстроились заранее вырезанные по размеру стекла, вполголоса отражавшие облака. Одинокая липа подобно гигантской улитке обволакивала морщинистой корой остатки железной решетки. На соседнем доме висела почерневшая чугунная доска с надписью: «Особняк купца Фашистова. Памятник архитектуры XIX века». Марина и Кореянка Хо миновали забор и остановились около почты.

— Ты письма писала когда-нибудь? — спросила Кореянка Хо.

— Бабушке в Архангельск, когда маленькая была, — ответила Марина. — «Милая бабушка. Я вчера была в зоопарке, а сегодня у меня тимпература». А что?

— Давай письмо напишем? — предложила Кореянка Хо. — У тебя почерк хороший?

Они зашли на почту. Возле застекленного прилавка стояли в очереди две пожилые женщины и взъерошенный мужчина в джинсах и клетчатой рубашке. В углу, возле фанерных телефонных кабин на стуле сидела девочка и молчаливо давила на кнопки молчаливого тетриса. Возле прилавка стоял на столе старый серый ксерокс-аппарат, над ним скотчем была прикреплена к стене большая горделивая надпись: «Ксерокс — 4 т. р.» и еще одна, поменьше, написанная авторучкой на листке: «Ксеркс не работает». Над словом «ксеркс» была приписана другой авторучкой крошечная кривая буковка «о». В помещении вкусно пахло сургучом и бумагой.

Марина и Кореянка Хо сели за стол. Кореянка Хо деловито отодвинула в сторону разбросанные на столе полузаполненные и зачириканные бланки. Марина достала авторучку из рюкзака. Кореянка Хо протянула руку и стянула с прилавка оставленный кем-то листок бумаги.

— Кому? — спросила Марина.

— Сейчас, — сказала Кореянка Хо. Она повертела головой. — Вот, — она ткнула пальцем в предвыборный плакат, забытый на доске объявлений, — кому. Президенту. Пиши: «Дорогой президент» — с большой буквы. Восклицательный знак.

— «Мы очень вас любим», — сказала Марина. — «Особенно после путча, когда вас по телевизору показывали, как вы стоите на трибуне, блондин на фоне голубого неба».

— Блондин? — настороженно спросила Кореянка Хо.

— Блондин, — сказала Марина, — смотри, дальше: «С тех пор прошло много лет, но вы по-прежнему остаетесь для нас секс-символом новой России.»

— Отлично, — сказала Кореянка Хо. — Какой у тебя все-таки почерк классный. Только слово «путча» с буквой «т» пишется: пут-ча. Путча.

— Ты уверена? — высокомерно спросила Марина.

— Да. Пиши: «Мы видим, как вам трудно приходится и очень хотим вам помочь. Мы умеем вызывать духов с того света, разных великих людей, в том числе крупных политических деятелей или ученых, например, Ленина, Кеннеди или кардинала Ришелье.»

— «Еще мы умеем будущее предсказывать», — продолжила Марина.

— «Только не выигрышные номера в лото», — сказала Кореянка Хо. — «Мы клятву давали Высшему Существу никогда не использовать наши способности в корыстных целях.»

— «Если вам понадобится наша помощь», — продолжила Марина. — «Позвоните к нам на мобильный. Еще мы умеем порчу насылать и лечить неизлечимые болезни.»

— Постскириптум, — сказала Кореянка Хо, — письма без постскриптума не бывает. Пэ латинское, точка, эс латинское, точка. «Нас зовут Лиза и Валя, нам по двадцать два года и мы похожи на Софию Марсо и Ванессу Мэй».

— Я на что угодно могу поспорить, что он не знает, кто такая Ванесса Мэй, — возразила Марина.

— Спросит, — ответила Кореянка Хо, критически перечитывая письмо. — У него референтов три тысячи человек.

— Знаю я этих референтов, — сказала Марина. — Они Игоря Северянина от Аркадия Северного не отличают. У меня был один в Москве референт знакомый. Он думал, что Мейерхольд — это еврейская холдинговая компания.

«То есть очень красивые», — дописала она в конце постскриптума на свой страх и риск.

— Зато у них кокаин всегда первый сорт, — парировала Кореянка Хо. Она купила конверт с цветочками и отправила письмо. — Ну вот. Дело сделано, — констатировала она удовлетворенно. — Пошли.

Они снова вышли на улицу. У края тротуара вместо мостовой начиналась ничем не огороженная глубокая яма, на дне которой, среди черных труб копошились грязные рабочие в блестящих пластмассовых касках. Наверху, около уходящей вниз деревянной лестницы, стояли трое мужчин в костюмах и держали на весу похрустывающий от ветра лист бумаги с чертежами. Ветер поднял пыль с тротуара и, крутя, понес ее через улицу в подворотню. Канарейка заглянула в яму и зажмурилась.

Завернул за угол и скрылся, подумала Марина. Со спортивной сумкой на плече. Наверное, у Антона взял. Что, интересно, он таскает в этой спортивной сумке? Может быть, он домой заезжал и вещи свои забрал? — с неожиданным ужасом подумала она. — Ключ у него второй остался. Может быть, я его в последний раз в жизни видела?

От этой мысли ей стало нехорошо. Буквально. Она едва успела отвернуться, чтобы ее не стошнило прямо на головы рабочих внизу. Кореянка Хо схватила ее за плечи.

— Маринка, что случилось? Мороженого объелась?

Поводок упал на тротуар. Ничего страшного, подумала Марина. Беременную тошнит, обычное дело. Она достала бумажные салфетки и вытерла рот.

— Принеси мне попить чего-нибудь, — сказала она. У нее отчаянно кружилась голова. Я так умру, испугалась Марина, если он ко мне не вернется. Она отошла в сторону, неуклюже перешагнула через высаженные вдоль тротуара, обрезанные на уровне колена кустики роз, и села на парапет чугунной ограды. Просто возьму и умру, и все.

— Сейчас, — Кореянка Хо протянула ей поводок. — Возьми, а то Канарейка убежит.

Марина взяла поводок. Канарейка отыскала проем среди роз, подошла и, задрав голову, смотрела вверх, на хозяйку. От хозяйки пахло теплой слабостью, неинтересной, приторной уже беременностью и головокружительно едким, как все фальшивые запахи, французским дезодорантом. Только что, в противной комнате с чистым, правда, кафельным полом Марина источала деликатный съедобный аромат. Они во что-то играли там наверху с Антихозяйкой, в какие-то свои микроскопические игры, без крови на этот раз, без железных заводских запахов бесцеремонно громкого грома и без неожиданной падали. Из ямы на улице изысканно пахло гнилью. Из хозяйки сразу полился уксусный страх. Люди ничего не понимают в гнили, — подумала собачка, — боятся. «Гнилое не едят», — попыталась объяснить хозяйке Канарейка, чувствуя, как в застоявшемся запахе отчаяния все более и более отчетливо проступает свежий минеральный запах слез, — «гнилое читают». Она помолчала, потом снова негромко тявкнула и лизнула Марине лодыжку.

Кореянка Хо вернулась с откупоренной бутылкой «Кока-Колы». Марина прополоскала рот, выпила несколько глотков ледяной содовой и почувствовала, как у нее заскрипели зубы от углекислого газа.

— Ну как? — настороженно спросила Кореянка Хо. — Ты до угла дойдешь? Я машину сейчас поймаю, домой поедем. Или, хочешь, в садике посидим, на скамейке?

— Как ты думаешь, — спросила Марина, приходя в себя, — он вернется ко мне или нет?

Кореянка Хо вытаращила глаза.

— Ах, вот оно что, — сказала она разочарованно и отобрала бутылку. — Слушай, это нечестно. Ты мне сама говорила, что любовь только у гомосексуалистов бывает, а сама?!

Марина плюнула на траву, поймала критический взгляд проходившей мимо старушки с большой хозяйственной сумкой на колесиках и поморщилась.

— Тьфу, — сказала она, — какая разница. Как ты думаешь? — повторила она невесело. — Может мне еще раз попробовать с ним поговорить?

— Зачем? — спросила Кореянка Хо.

— Я не знаю, — сказала Марина

Я ваккуумная упаковка, подумала она, пенопластовая плошка с чем-то вроде индюшачьей ноги внутри, плотно обтянутая морщинистым полиэтиленом.

— Может нормальный человек влюбиться в мороженую котлету в супермаркете? — она ясно представила себе черное, твердое, как молоток, мясо, облепленное заиндевевшим пластиком. — Или в пачку молотого кофе? — спросила она у Кореянки Хо, приходя в себя понемногу.

— Теоретически да, — ответила та, не задумываясь, — если только у них ваккуум в упаковке не нарушился или срок годности не кончился. Что ты несешь? — спохватилась Кореянка Хо. — О чем ты думаешь, вообще?

— Я? — переспросила Марина, — о нем.

— Ты хочешь сказать, что он тебя не любит?

— Он поэт, — сказала Марина, — а я детородное устройство.

Неожиданно она совсем успокоилась. Я — детородное устройство, — повторила она про себя. Щелк, щелк, клик-клик, хлоп-хлоп. Я думала, я помесь Симоны де Бовуар и Линды Евангелисты, а на самом деле я просто курица, груша, плодовое дерево, инкубатор. Серийная модель.

Она почувствовала некоторое умиротворение. Она представила себя внутри себя, в монастыре собственного тела, в черном платье с большой белой шапкой на голове. Она сидит на стуле и смотрит в стену своего живота, а над головой у нее — плоский гризайль, как на репродукциях ренессансных художников, раковина и яйцо на ниточке, яйцо Иосиф. Мир совершенен, — подумала она, — если только дать себе труд подлаживаться под него немножко.

— Скажи еще, что ты ребенка больше не хочешь, — презрительно сказала Кореянка Хо, глядя на несчастное Маринино лицо. — Иосифа-беби. Вот просто скажи, вслух. Посмотрим, как это у тебя получится.

— Хочу, — устало сказала Марина, прислушиваясь к себе. — Но не так, как раньше хочу. Раньше я его хотела просто, самого по себе, а теперь принципиально хочу, как доказательство. Теперь мне его нужно хотеть. Потому что я, — тупо повторила она, — детородная машина.

— Ты с ума сошла, — констатировала Кореянка Хо. — Знаешь чем сумасшедших лечат?

— Лекарствами, — сказала Марина. — Если ты вмазаться предлагаешь, то я и так себя чувствую как летающая тарелка.

Она отобрала у Кореянки Хо бутылку с остатками «Кока-Колы».

— Электрошоком, — заботливо поправила ее Кореянка Хо, — во всем мире их электрошоком лечат. Тысяча вольт в голову. Бах!

Она прижала ладони к вискам и сделала страшное лицо.

— Поехали, я знаю, что тебе нужно.

— Понимаешь, — сказала Марина в такси, — он ведь сам не знает, чего он хочет.

— Я знаю, — строго сказала Кореянка Хо.

— У него ведь нет внутри такого процессора, который правильно данные обрабатывает, — мечтательно говорила Марина. — У него внутри атомы, космос и броуновское движение. Ему хороший балласт нужен, как на воздушном шаре. Я хороший балласт. Мне еще раз надо с ним попробовать поговорить.

— Ты сошла с ума, — повторила Кореянка Хо, — причем совершенно неожиданно. Понимаешь ты это, или нет? Представь себе, что ты его никогда больше в жизни вообще не увидишь. Вот представь себе, попытайся. Ни-ког-да, — она магнетически повела руками у Марины над головой. — Что он в камень превратился, вот в кирпич, например, — сказала она, указывая на кучу заросших травой кирпичей возле недостроенной трансформаторной будки. — Представь себе: ты идешь по улице. На мостовой кирпич лежит, — Кореянка Хо согнула пальцы убедительными квадратными скобками. — Ты мимо проходишь, как всегда, а это Тема-кирпич. Курицу можно запросто полюбить в морозилке, или томатного сока упаковку, а вот кирпич? — Она задумчиво заглянула в прямоугольное пространство между ладонями.

— Кстати о превращениях, — сказала Марина. Они поднимались по просторной лестнице с белыми цветочками натрафареченными на зеленых стенах, — мне сегодня приснилось, что мы с Темкой сидим в ресторане. Подходит официант, обычный официант в черном костюме, как все они, с блокнотом и с полотенцем, и спрашивает, в кого бы мы после смерти хотели превратиться. Я спрашиваю: а в кого можно? Он говорит: посмотрите в меню, но я бы вам порекомендовал, говорит, в «Лунную сонату». Красивая говорит, часто исполняют, почти всегда с успехом и практически во всех точках земного шара. И тут я смотрю, — а Темка уже за соседним столом сидит с какой-то незнакомой девицей в оранжевых колготках. И мне так плохо становится.

Они остановились перед дверью коммунальной квартиры с гроздью звонков на косяке. Кореянка Хо почитала таблички около звонков и нажала первый попавшийся.

— Приготовься, — сказала Кореянка Хо. — Харин Владимир, частный предприниматель.

— Какой Харин? — спросила Марина. — У которого Ниссан без кондиционера? Ты передумала его бросать?

— Или я перепутала? — нахмурилась Кореянка Хо. Она вытащила визитную карточку, сверила с полузакрашенным эмалированным номером на двери. — Нет, все правильно: Чехова 15, квартира семь.

Увидев карточку, Марина сразу повернулась и нажала на кнопку лифта. Двери лифта тут же разъехались в стороны.

— Послушай, — торопливо сказала Кореянка Хо, — тебе просто необходимо сейчас немного адреналина. Адреналин микробов убивает.

— Каких микробов? — недовольно спросила Марина в лифте. — Какой адреналин? Что ты, — она рассерженно вернула фразу владелице, — несешь?!

— Вот таких микробов, — неожиданно резко ответила Кореянка Хо, разводя марининым жестом ладони в стороны на полметра. — Вирусов. Мы просто посмотрим на него, — неожиданно извиняющимся тоном продолжила она, — попрощаемся и уйдем. Неужели тебе не хочется его хотя бы потрогать?

Лифт остановился и двери его пригласительно открылись в просторный холл, освещенный яркими квадратами солнца из-за дверей.

— Я знаю, — сказала Марина, не выходя из лифта, — преступника всегда тянет на место преступления. Но ведь его совершить надо, хотя бы для начала.

— Нет проблем, — весело ответила Кореянка Хо, нажимая на кнопку четвертого этажа. — Представляешь себе: ты подходишь к нему, разговариваешь, — вот так рядом, как мы с тобой, — и он ничего не знает. Анекдот тебе рассказывает, например, про то, как мужик приходит к врачу. А у тебя пистолет в кармане.

— У тебя что, пистолет в кармане? — ошарашенно спросила Марина. Широко раскрытыми глазами она внимательно оглядела Кореянку Хо с головы до ног.

— Страшно? — ехидно спросила Кореянка Хо.

Они вышли на лестничную площадку. Кореянка Хо снова позвонила в дверь.

— Пистолет в скобках, — пояснила она снисходительно.

— Его нет, — сказала Марина. Она с удовольствием почувствовала, как легкий сладкий озноб вытесняет из нее романтические переживания.

Кореянка Хо пригляделась к дверям.

— Там вообще никого нет, — сказала она, нажимая все кнопки поочередно. Пара звонков отозвалась в глубине квартиры. Она подождала и потянула дверь на себя. За дверью что-то негромко звякнуло.

Дверь открылась.

За дверью была кромешная темнота.

Ни секунды не задумываясь, Кореянка Хо шагнула в темноту. Марина нерешительно остановилась на пороге. Неяркий свет с лестницы освещал кусок пыльного паркета у нее под ногами. Она попыталась вглядеться в темноту.

Неожиданно включился свет. Кореянка Хо стояла в углу просторной коммунальной прихожей и озиралась. Под потолком прихожей висела на тощем витом проводе одинокая электрическая лампочка. Стены были оклеены обоями вишневого цвета с полустертыми золотистыми завитушками. На стене слева выделялся большой квадратный след от вешалки. За спиной Кореянки Хо темнел вход в коридор. На полу прихожей валялись листки бумаги, сломанная вилка, две пустые картонные коробки и две бутылки из-под пива. Марина вошла и закрыла за собой дверь.

Кореянка Хо заглянула в коридор. Короткий отрезок коридора упирался в закрытую, покрашенную эмалевой краской дверь, смутно белевшую в полумраке, и коридор поворачивал дальше, налево. Возле стенки стояла тумбочка, покрытая растрепанной соломенной подстилкой. На подстилке стоял старый черный телефон. К стене над тумбочкой тремя кнопками был приколот плакат «Аэрофлота», весь исписанный по низу адресами и номерами и изрисованный замысловатыми узорами. Рядом с телефоном лежала телефонная книга за 1988 год с чернильным пятном на обложке.

Кореянка Хо заглянула за угол. Свет из открытых дверей стоял в длинном коридоре неподвижно, как на дне пруда.

Прямо напротив входа в прихожей была высокая белая дверь. Марина открыла дверь и вошла в большую комнату с двумя выходящими во двор окнами. В углу комнаты стояла старая железная кровать без матраса. На подоконнике стопкой были сложены книги и рядом с ними на газете стоял алюминиевый чайник. Под окном, возле серо-зеленой облупленной батареи парового отопления, в двух картонных коробках лежали школьные тетради. Рядом с коробками валялись несколько черно-белых фотографий с видами черноморского пляжа. В углу стоял детский письменный стол с зарубками на кромке столешницы. На столе лежали старые чулки, кривые гвозди, пара сломанных цветных карандашей и несколько выдохшихся давно фломастеров. Послышался шорох. Марина оглянулась. Канарейка что-то беспокойно обнюхивала в углу.

Марина выдвинула ящик стола. В ящике лежали еще несколько фотографий и толстая тетрадь в коричневой клеенчатой обложке. Марина заглянула в тетрадь. На клетчатых сиреневых страницах были наклеены всевозможные вырезки из журналов и газет, портреты, кулинарные рецепты, памятные даты, полезные советы. Некоторые строчки были подчеркнуты по линейке красным карандашом, один или два портрета зачириканы шариковой ручкой. «Ни словом, ни единой долькой Не отступаться от лица, Но быть живым, живым и только, Живым и только — до конца. Б. Л. Пастернак» — прочитала Марина старательно обведенное трехцветной карандашной рамочкой четверостишие, вырезанное из календаря. На следующей странице она наткнулась на стихотворение Асадова. Она заглянула в конец. «Все счастливые семьи счастливы одинаково; все несчастливые семьи несчастливы по-своему». Рецепт вареников. Фотография Мела Гибсона. Фотография Алены Апиной.

Двустворчатая дверь в боковой стене была настежь распахнута. Марина прошла в соседнюю комнату. На полках, привинченных к стене она нашла несколько старых пластинок, на полу валялись пожелтевшие трубы чертежей, осколки стекла, эмалированная кружка и карандашная точилка с отломанной ручкой. К обоям был приклеен плакат «Роллинг Стоунз» и на лбу у прославленного солиста было нарисовано (или написано) что-то, что впоследствии было тщательно зачирикано черной шариковой ручкой. Марина задумчиво надула огромный пузырь жевательной резинки и вышла в коридор.

В конце коридора, в открытой двери ванной стояла Кореянка Хо и целилась в Марину из прозрачного водяного пистолета. Зеленоватый плексиглас пистолета как бы светился у нее в руке фантастическим неярким светом. За ее спиной, над покосившейся раковиной виднелось большое пятнистое зеркало в крашеной деревянной раме. Марина заметила в зеркале свое отражение.

— Хлоп! — сказал незнакомый мужской голос.

Пузырь жевачки у Марины во рту громко лопнул. Из ниппеля на конце пистолетного ствола ей на плечо прыснула тонкая струйка воды. Кореянка Хо вздрогнула и слегка пригнулась. Канарейка понюхала упавшие на пол капли.

Марина осторожно выглянула из-за угла на кухню. В дальнем конце кухни, возле выхода на черную лестницу за столом сидели Харин и два его телохранителя. Харин держал в руке какие-то бумаги и улыбался. Неожиданно Кореянка Хо хрипло засмеялась.

— Посмотри на себя, Маринка.

Марина заглянула в зеркало. Пол-лица у нее было залеплено жевательной резинкой. Она аккуратно сняла розовую пленку с лица, скомкала и сунула в рот.

— У меня железные нервы, — сказала Кореянка Хо, выпрямляясь, — ты знаешь. Но тут даже я испугалась. Вы кто? — спросила она, входя в кухню, — бомжи?

Харин тоже засмеялся. Он посмотрел на часы.

— Вы что тут делаете, двоечницы?

— Мы здесь жили раньше, — сказала Кореянка Хо, — когда отличницами были. А вы что тут делаете? — она пригляделась. — Водопровод ремонтируете?

— Ладно, — сказал Харин серьезно, — кончай звонить.

— В каком смысле? — спросила Кореянка Хо настороженно. — Я думала, вы слесарь, — простодушно объяснила она, — из жилконторы.

— Небось искали, где вмазаться, — предположил Харин.

— Вмазаться? — поморщившись, переспросила Кореянка Хо. Она обернулась к Марине. — По-моему, это не слесарь, — сказала она с подозрительным выражением лица, — Как ты считаешь? Вмазаться, — повторила она, брезгливо передернув плечами.

— По-моему, это наркоманы, — нерешительно предположила Марина. — Наркоманы, между прочим, — сказала она, приглядываясь к Харину, — очень опасны бывают. — Она потянула Кореянку Хо за футболку. — Пошли отсюда.

— Мы печники, — сказал Харин без улыбки. Он внимательно смотрел из темноты на Марину. — Вы на собачьи бои ходили когда-нибудь?

Марина посмотрела на Канарейку. Канарейка обнюхивала ботинки Харина.

— Нет, — ответила Кореянка Хо.

— Хотите посмотреть?

— А вы уверены, что нам понравится? — спросила Марина, беря Канарейку на руки.

— Многим нравится, — пожал Харин плечами, вставая.

— Он не идиот, — крикнула Кореянка Хо из ванной, когда они поднялись на минуту домой, чтобы оставить Канарейку и переодеться, — не животное, не придурок лагерный.

— Не частный предприниматель, — сказала Марина, — по крайней мере, не только.

— Совсем не такой, как на фотографии. Я думала, он строитель.

Они посмотрели друг на друга. Марина отвернулась к зеркалу и вставила в ноздрю еще одно серебряное колечко.

— Он бандит, — сказала она небрежно,— обыкновенный. Ты действительно хочешь на эти собачьи бои?

Она кинула в рюкзак еще несколько дисков.

— Он кекс. — подытожила Кореянка Хо, завязывая шнурки. — А что? Я их никогда в жизни не видела.

Они приехали, когда уже окончательно стемнело. Лимузин остановился на просторной заасфальтированной стоянке, среди производственных безоконных построек, из-за которых виднелись туманные черные пятна низкорослых тополей. Вдалеке, над входом в один из складов, висела желтая бабочка света, приколотая над железными дверями бриллиантовой булавкой ночного фонаря.

Посередине просторного пакгауза, на утоптанном земляном полу была устроена невысокая деревянная загородка, огораживающая квадрат размером приблизительно три на три метра. Загородка была плотно окружена толпой мужчин. Из толпы доносились возбужденные крики, ругань, смех. В середине квадрата неистово грызлись две южнорусские овчарки. У одной из них была разорвана щека и кровь ветвистыми струйками стекала по плечу и по передней ноге. У другой на боку виднелись три красные параллельные царапины. На возвышении, за небольшим канцелярским столом сидел пожилой мужчина в нарукавниках. На столе стояли две коробки, оклеенные зеленой бумагой. Высоко под потолком висели плоские складские лампы.

Марина и Кореянка Хо стояли в стороне, на куче мешков. По помещению ходили люди, некоторые подходили к небольшой стойке, на скорую руку установленной у стены, за которой толстый небритый татарин со шрамом, наискосок пересекавшим лицо, торговал пивом, водкой и сигаретами. Бритый наголо парень с заплывшими глазами, в кожаной куртке и с массивными золотыми перстнями на пальцах подошел к Марине.

— Девчонки, пива хотите? — спросил он простуженным, заранее равнодушным голосом.

— Нет, спасибо, — вежливо ответила Марина.

— А что так? — нахмурился парень.

— Отойди, — лениво вмешался телохранитель.

— Ты кому это сказал, бык?

Парень, как бы нехотя, ткнул себя пальцем в грудь, оборачиваясь к телохранителю.

— Мне?!

К ним подошел удовлетворенно улыбающийся Харин. В руке он держал пачку денег.

— Ну как, нравится? — спросил он, не обращая внимания на бритого парня. — Я выиграл. Хотите, научу на кого ставить нужно?

В этот момент из толпы послышались громкие гортанные крики на непонятном языке. Все обернулись в сторону загородки. Толпа расступилась. Два человека в спортивных костюмах и меховых шапках вывели из толпы мужчину с порезаннвым лицом. Другой мужчина кричал что-то ему вслед, держа в руке нож.

— А вы на балет ходили когда-нибудь? — спросила Марина.

Она оглядывалась по сторонам, стараясь отыскать бритого парня, который во время этой короткой суматохи куда-то бесследно исчез.

— Нет, — сказал Харин растерянно. Он сложил пачку пополам и сунул ее в карман брюк, — я бы с удовольствием сходил, честное слово. Не с кем.

Кореянка Хо слегка толкнула Марину локтем и показала глазами вниз. Бритый парень, упираясь ладонями в землю, нетвердо стоял на коленях около мешков, прямо у нее под ногами и озадаченно тряс головой.

Носком начищенного ботинка, жестом родителя, подталкивающего ребенку мячик, телохранитель аккуратно стукнул парня по руке и парень, проехавшись лицом по мешковине, окончательно упал на пол.

— А одному как-то неудобно, — виновато закончил Харин.

Секунду спустя, — потому что полтора часа, которые понадобились им, чтобы, перекусив по дороге в японском ресторане, доехать до оперного театра, купить билеты и выпить по бокалу шампанского в буфете перед началом «Жизели», это тоже была секунда, только большая, планетарная, — они уже сидели в креслах первого ряда мариинского партера. Марина плохо разбиралась и давно не была в балете и стук шагов по паркету сцены поначалу раздражал ее, однако необыкновенный свет, пудривший лица и плечи танцоров тончайшей матовой пылью, прозрачный многослойный пейзаж с небом, золотящимся позади неподвижных искусственных деревьев, изящество, с которым танцовщица смиренно склонялась перед принцем, оркестровая симфоническая повелительность, — все это быстро заворожило ее, почти как собачья грызня два часа тому назад, с той только разницей, что грубое и жестокое зрелище захватывало мгновенно и почти сразу же вызывало отвращение, тогда как танец, музыка, театр привлекали ее постепенно, как бы нехотя, как притягивает профана таинственный церковный обряд, с тем, чтобы поглотить впоследствии полностью, — и уже через пятнадцать минут после начала она, вместе с Кореянкой Хо, безвозвратно сбежавшей в раннем детстве из пятого класса Вагановского училища и побывавшей однажды на этой сцене в качестве девочки в толпе в «Чио-Чио-сан», наблюдала, не отрываясь, необъяснимо красноречивую трагедию танца. Харин тоже глядел на сцену во все глаза, поверяя иногда программкой житейский смысл всей этой красивой и загадочной суеты.

Как будто в ответ на осторожно-требовательное оркестровое вступление телефон в кармане у Харина внезапно и отчетливо прочирикал два раза начало соль-минорной симфонии Моцарта. Марина неподвижно застыла в кресле, Кореянка Хо едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. Харин вытащил трубку из кармана и нажал на кнопку.

— Да убей ты его на хер, — сказал он после паузы негромко и внятно, — и его и всю эту кодлу еврейскую вместе с ним. Пока они сами яйца тебе не откусили. Я? — удивленно переспросил он и слегка пожал плечами. — Я ничего против не имею. Все, будь, я занят.

Он выключил телефон, спрятал его в карман и снова, как ни в чем не бывало, уставился на сцену. Подошедшая было билетерша постояла некоторое время в проходе, глядя на него, и вернулась обратно к дверям.

— Я не могу его совсем выключить, — объяснил он позже, в машине. — Если мне кто-то звонит на мобильный, значит им нужно именно сейчас со мной связаться, сию секунду, иначе они бы не стали звонить. Иначе они могли бы мне домой, на обычный телефон позвонить. Мобильный телефон с автоответчиком — это же бред, это же для школьниц, которые друг другу хвастаются, кто из пацанов им сколько назвонил.

— Как вам спектакль понравился? — светским тоном спросила Кореянка Хо, высыпая из пластмассовой коробочки на развернутую программку сушеные псилоцибиновые грибы.

Они ехали по ночному Невскому. В темноте, за дымчатыми стеклами сонно скользили огни витрин и реклам. В машине, в распахнутом зеркальном ящичке бара горел неяркий желтый свет.

— Я раньше тоже танцами занимался, — сказал Харин, — бальными, пока меня из школы не выгнали.

— За что? — спросила Марина.

— Хотите грибов? — спросила Харина Кореянка Хо.

Харин посмотрел на Марину и нерешительно взял из кучки крошечную черную арабскую букву.

— Завуча ножом ударил. А как они действуют? — поинтересовался он.

— Как бюро путешествий. Попробуйте, вам понравится.

Марина и Кореянка Хо синхронно положили в рот по горсточке грибов и запили их коньяком из больших пузатых рюмок.

— Берите больше, — предложила Кореянка Хо, протягивая Харину коробочку. Он высыпал себе на ладонь несколько щепоток из коробочки, подумал, посмотрел на затылки своих телохранителей, видневшиеся за стеклянной перегородкой, покосился на Марину и, как лошадь сахар, подобрал грибы губами с ладони. Он с хрустом пожевал, проглотил и выпил коньяку.

— Вкусно, — сказал он задумчиво.

— Вот скажите, вы какое искусство больше любите, — спросила Кореянка Хо, продолжая светскую беседу и одновременно пряча коробочку в рюкзак, — классическое или современное?

— Классическое, — ответил Харин.

— А я современное, — сказала Кореянка Хо.

В начале ночи, в туалете клуба собралось не меньше семидесяти девушек. Кое-кто из них переодевался, некоторые красились или чистили зубы над рукомойниками, перед просторными, освещенными сверху зеркалами. Некоторые целовались, прислонясь к дверцам кабинок, другие нюхали кокаин, насыпав его на крышки фенов или, закрывшись на минутку вдвоем в кабинке, покупали экстази. Одна девушка плакала, сидя на кафельном поребрике, другая стояла около входной двери и, не отрываясь, смотрела на лампу дневного света. Женщина лет тридцати рядом с Мариной поливала себе голову флюоресцентной розовой краской из распылителя. Проститутка в черном обтягивающем платье с широким золотым ремнем, бесконечно, как заведенная, покупала презервативы, бросая, одну за другой, монеты в автомат.

— Он влюбился в тебя, — сказала Кореянка Хо. — Маринка, почему в тебя все влюбляются, а меня все только как этот рассматривают, — как его? На который подавленное либидо направлено?

— Потому что ты еще маленькая, — сказала Марина.

— Глупости, — недовольно сказала Кореянка Хо. — В меня все влюблялись, когда я еще в школе училась. А потом перестали.

Они пробрались к выходу из туалета.

— Женись на нем, — сказала Кореянка Хо, — и застрели его прямо в церкви. Священник скажет: целуйтесь. Он повернется к тебе. Ты откинешь паранджу эту белую с лица, вытащишь пистолет и — бах! Бах! Смотри, — он все пирожные слопал! Смотри, — добавила она, драматическим шепотом, — Темка!

Они остановились там, где начиналась стойка бара. В глубине отделанного в индустриальном стиле помещения, за маленьким металлическим столиком сидели на железных стульях Харин и телохранители. Еще два крашеные разноцветными эмалями стула, пустые, стояли около стола. За спиной Харина, кто на больших розовых полиэтиленовых мешках, набитых пенопластовой крошкой, кто прямо на ковровом полу, сидели разнообразные посетители со стаканами и бутылками в руках. По помещению деловито и неторопливо курсировали женщины-охранницы в темно-синей униформе военного покроя, с черными мушками микрофонов около рта. На столе, перед Хариным стояла тарелка, к краю которой сиротливо жались три оставшихся мини-эклера. Харин пил чай. Телохранители пили томатный сок.

За стойкой бара, на высоком табурете сидел Тема, пил джин-тоник и оживленно разговаривал с коротко стриженой девицей, сидевшей напротив него, спиной к Марине. Приглядевшись, Марина заметила, что платье у Теминой собеседницы порвано на спине по шву. Докатился, — подумала Марина, — уже путается со всякой рванью. Девица поманила бармена пальцем. Тот наклонился. Красивая рука, — отметила про себя Марина с нарастающим неудовольствием, — красивый жест. Бармен профессиональным движением подкинул бутылку рома, демонстрируя этикетку.

Тема отвернулся и уставился в один из тридцати телевизионных экранов установленных за стойкой вместо зеркал, глядя, как в голубом пластмассовом пейзаже растут зеркальные кактусы.

Марина и Кореянка Хо прошли мимо него и сели за свой столик. Харин аккуратно поставил чашечку на блюдце, с которого свисал ярлычок чайного пакетика, подумал, взял еще один эклер и отодвинул от себя тарелку.

— Я тут подумал, — сказал он Марине. — Иди ко мне секретаршей работать?

Он посмотрел на Марину и неожиданно покраснел.

— Ко мне, это куда? — спросила Марина, постукивая бултыхавшимися в виски, оплывшими по краям кубиками льда о толстые, запотевшие снаружи стенки стакана. — И секретаршей, — это как?

Она посмотрела на Харина и за его головой в зеркале увидела, как незнакомая девушка обнимает Тему. Она опять почувствовала в горле истерический спазм. Ей ужасно захотелось швырнуть стакан в Харина, опрокинуть столик, упасть на спину и, колотя ногами и руками по полу, завизжать что есть сил в потолок, так, чтобы на танцполе слышно стало. Она посмотрела вверх. Над ее головой сложно переплетались блестящие оцинкованные трубы. Силы небесные, подумала Марина, глядя на красивые трубы, сделайте так, чтобы он подошел и извинился.

В три глотка она выпила свою порцию.

— Обычно, — сказал Харин и взялся за свой стакан. Он заглянул внутрь, в прозрачные переливы, нехотя отпил глоток и поставил стакан обратно. — Акционерное общество. Экспорт-импорт. Четыреста долларов в месяц.

— Я пойду потанцую, — сказала Кореянка Хо.

— А то знаете, — сказала Марина, глядя на Харина, — моя подружка тоже секретаршей работает, так ее начальник, тоже, кстати, директор акционерного общества, просит, чтобы она после работы оставалась, заставляет ее в военную форму переодеваться, сам голый приковывает себя наручниками к батарее парового отопления, включает Вагнера на полную громкость — «Полет валькирий» — и требует, чтобы она его мухобойкой стегала.

— У нас тоже, — после паузы произнес Харин, — был один на зоне: тоже просил, чтобы его лопатой по спине били. Не мог иначе. — Он помолчал, отмахнулся. — Я не об этом. Я серьезно.

— Можно тебя на минутку? — спросил Тема у нее над головой. — Добрый вечер, — вскользь поздоровался он. Харин задумчиво посмотрел на него и не ответил.

Марина задрала голову. Тема смотрел на нее сверху недоверчиво, как настороженный пьяный бог на опечатку в собственном недавнем творении. Она протянула руку и потрогала его щеку.

— Тебе что нужно? — спросила она. — Иди к своей подружке.

— Я хочу с тобой поговорить, — настойчиво сказал Тема.

— Мне надо подумать, — серьезно сообщила Марина Харину, — я сейчас приду.

Вместе с Темой они поднялись по лестнице на второй этаж и сели на железную скамейку возле стеклянной стены, по которой снаружи распластался претендующий на перспективу пейзаж с черным небом, оранжевыми фонарями, троллейбусом, остановившимся на светофоре и двумя-тремя разноцветными окнами, догоравшими в доме напротив. Марина посмотрела вниз, на толпу желающих проникнуть в клуб. Народу было много, люди, освещенные опереточными вспышками разноцветной вывески, терпеливо ждали перед глухой железной дверью.

— Кто это? — спросил Тема, показывая пальцем за перила балюстрады.

— Знакомый, — поморщилась Марина. Кореянка Хо двум повстречавшимся подружкам сказала, что это к ним дедушка приехал из Ростова-на-Дону.

— Я хочу извиниться, — сказал Тема ученическим голосом. — Я был неправ.

— Ну и дальше что? — спросила Марина недоверчиво. — Извинился?

— Извиняюсь, — сказал Тема сдержанно.

Она ожидала, что обрадуется и не обрадовалась. Она прислушалась к себе и с удовольствием ощутила сладкое онемение: вот теперь внутри нее была настоящая пустота, беззвучная, как прерванная трансляция. Она незаметно принюхалась. От Темы пахло, — нет, несло, нет — просто воняло самыми лучшими, модными и дорогими на сегодняшний день духами. Надо бы помириться скорее, — принудительно, без энтузиазма подумала она, — начерно, по крайней мере, пока я не ляпнула что-нибудь не то. И одновременно подумала: наобнимался, гад. Мысль была незнакомая, будто чужая. Она представила себе, как руки… Ох, нет, лучше не надо.

— Иди к своей приятельнице, — сказала она, с растущим отчуждением прислушиваясь к собственным словам. — Не потому что я от тебя отделаться хочу. — с усилием добавила Марина, — просто я устала и не могу сейчас серьезно разговаривать. Я тебе позвоню. Тебе деньги нужны? — спросила она, глядя на его недовольное, напряженное лицо.

Тема неловко улыбнулся.

— Хочешь, я тебя домой отвезу? — спросил он как только мог непринужденно.

— Увы, — сказала Марина, — не сегодня. Аудиенция окончена, — добавила она, видя, что Тема не собирается уходить.

Тема встал.

— Неужели ты не можешь хоть раз в жизни обойтись без этих женских штучек? — спросил он зло.

Марина открыла рот, настолько это было неожиданно. Как будто он процитировал строчку из советской пьесы. Она почувствовала, что еще минута, — и они станут ссориться как супруги, прожившие тридцать лет вместе и выучившие замысловатые тексты своих скандалов, как реплики в театре абсурда, наизусть. Это могло с кем угодно случиться, только не с ними. С открытым ртом она смотрела на Тему так, будто это был не он, а его новенькая, только что отштампованная копия. Близкие люди, — безнадежно подумала она, вспоминая родителей, — постепенно съедают друг друга, — если им больше ни до кого не дотянуться, — пережевывают друг друга так, что ничего не остается, никакого вкуса, кроме изжоги.

— Не хочу, — сказала она так громко, что проходившие мимо нее двое молодых людей с коктейлями в руках одновременно обернулись. — Не хочу. Отвали.

Она поймала удивленный Темин взгляд. Первый раз в жизни она сказала мальчишеское школьное слово «отвали». Все, подумала она, все, конец, я сбросилась как мешок с песком, и падаю и никакой тяжести в себе не чувствую, пока об землю не брякнусь. Дирижабль улетает, подумала она, вон разворачивается на лестнице, огибает двух несовершеннолетних испорченных подростков, спускается по ступенькам. Отличная пара была: дирижабль и детородная машина. Жалко, распалась. Она усмехнулась включившейся невпопад усмешкой, встала, подошла к перилам и посмотрела вниз. Харин сидел за столиком и читал книжку. В своем вызывающе дорогом и вызывающе консервативном костюме он выделялся среди разноцветной богемной публики как первый хиппи среди оксфордских выпускников. Тема взгромоздился внизу на свободный табурет. Он опять уставился в телевизионный экран, в виртуальном пространстве которого умирающие одушевленные существа танцевали — или дрались, сверху было не разобрать, — с ожившими неодушевленными. Через некоторое время он вскочил и отправился искать свою приятельницу. Марина заметила, что один из телохранителей Харина смотрит на нее снизу, поверх пергидролевых голов двух проституток, примостившихся с рюмками на дальнем конце длинной, залитой разноцветным блеском, стойки. Она увидела, как Кореянка Хо прошла в служебное помещение в обнимку с каким-то относительно пожилым вундеркиндом.

Марина отошла от перил и забралась на табуретку верхнего бара. Здесь народу было поменьше, чем внизу, и вентиляция получше работала. Слава Богу, знакомых сегодня нет почти никого. Силы небесные, не обижайтесь на меня, — попросила она, — я все испортила, — и посмотрела вверх. У нее над головой висела яркая лампа.

Она купила себе водку, разбавленную апельсиновым соком, и посмотрела на себя в зеркало, кусочек лица между разноцветными наклейками. Цугцванг, — подумала она, — что я ни делаю, все неправильно. Она пригляделась: левая щека у нее была блестящая, мокрая. Зато я здесь единственный живой человек, подумала она и вспомнила строчки Б. Л. Пастернака, обведенные трехцветной рамочкой. О, Господи! Это что еще за глупости? Живая. Смешно. Детский сад. Живая, как маньяк на электрическом стуле, — и это еще не самое худшее сравнение, которое может в голову прийти.

Прозрачные, населенные замерзшей воздушной паутиной айсберги выступали из-под ярко-желтого апельсинового сока. Просила (грохот музыки) без (когда (сейчас) хочется сразу выпить, половина между застревает и мокрым съехавшим холодом потом по губам), и этот (в дурацкой оранжевой футболке с китайским драконом (о!) на груди, загорелый (магнолии, светлячки (ночью, когда мокрая, и с полотенцем на плечах), длинные белые волны из темноты), голубоглазый), рассеянный (косился по сторонам все время, как преступник из немого кино, рукой кому-то (двум (одна рыжая (Тема тоже рыжий, особенно на солнце), веснушчатая, в черном латексе) лесбиянкам) махал), глуховатый робот (взял, открутил, наклонил, открыл, зачерпнул(!), насыпал(!), потряс, поискал, отрезал, налил, помешал, поставил), все равно положил.

Отчаяние охватило ее. Я его ненавижу, подумала она, ненавижу, всегда ненавидела за его тупость и больше видеть его не хочу, видеться не хочу, не хочу с ним больше встречаться и разговаривать не хочу никогда, слышать не хочу, никогда, никогда больше, никогда, подумала она, никогда, никогда, никогда, никогда. Ах! Мир — дрянь.

Все, подумала она, немедленно пора старой становиться. Бармен походя улыбнулся ей и автоматически подмигнул. Единственный способ быть живой. Она быстро выпила и с удовольствием услышала приглушенный грохот льда, падающего на дно пустого стакана. Прямо сейчас.

— Что случилось? — услышала она у себя за спиной заботливый голос Харина. — Проблемы?

— Что вы читаете? — спросила Марина.

— Фридрих Ницше, — ответил Харин, — «Веселая наука».

— Интересно? — спросила Марина.

Когда они подъехали к дому, Кореянка Хо, подхватив на сгиб руки сноп роз, преподнесенный Хариным еще по дороге на балет, сразу же выкарабкалась из машины.

— Маринка, я побежала, — она ткнулась губами в маринино ухо, — я умираю писать хочу, — сообщила она конфиденциально и еще раз просунула голову в кабину по направлению к Харину. — Спасибо за прекрасно проведенный вечер.

Пока Марина говорила «до свиданья», дверца захлопнулась и верхний свет в машине погас. Она пошарила в темноте по бугристой шершавой поверхности и вопросительно обернулась к Харину.

В черном костюме с белой рубашкой, озаренный снизу церковным светом из открытого бара, Харин напоминал миролюбивого вампира. Он задумчиво смотрел на Марину. Казалось, он хочет что-то сказать и не решается.

Марина представила себе, как она, в эту, несомненно романтическую минуту, вытаскивает пистолет, стреляет Харину в лицо, стреляет телохранителям в затылки, — и не может потом из машины выйти, потому что ей дверь не открыть в темноте.

— Выходи за меня замуж, — неожиданно сказал Харин охрипшим голосом. Он недовольно откашлялся.

Второй раз за этот вечер Марине показалось, что она ослышалась.

— То есть, как? — тупо спросила она.

— Просто, — ответил Харин. — В церкви. Священным браком.

Целуйтесь, — вспомнила Марина восторженную физиономию Кореянки Хо. Ты откидываешь фату с лица, вытаскиваешь пистолет, стреляешь, бежишь к выходу в развевающемся подвенечном платье, надо, кстати, его продать, больше, видимо, не понадобится, (флердоранж падает на пол), — и порог не можешь переступить, потому что это, видимо, святотатство, в церкви людей убивать, особенно за деньги. Подвенечное платье подарила ей мама, когда узнала, что Марина собирается замуж. Мама взяла с нее слово, что она непременно в церкви обвенчается. После знакомства с Темой, мама хотела забрать платье обратно, но было уже поздно, они уже дату назначили, двенадцатое августа. Марина улыбнулась, вспоминая, как они втроем обсуждали на кухне ее житейские перспективы.

— Ну так как? — спросил Харин упрямо. — Да или нет?

Марина очнулась.

— Нет, — ответила Марина. — Извините, конечно. Вы мне безусловно симпатичны, но я уже практически замужем.

Она хотела добавить: мне очень жаль, но передумала. Жаль ей, безусловно, не было. Она никак не могла смириться с мыслью, что мать ее, судя по всему, была права и что Тема, вероятно, — полнейшее ничтожество.

Она отыскала, наконец, ручку, обозначенную, как выяснилось, тускловато тлеющим белым огоньком, и потянула на себя, но дверь не открылась. Марина устало повернулась к Харину и только тут поняла, что машина уже некоторое время едет по неосвещенной улице с неразличимой за темными стеклами ночной архитектурой. Она подумала, что у нее началась галлюцинация, но в этот момент машину достаточно материально тряхнуло.

— Это плохо, — сказал Харин монотонно. — Это неправильно.

Марина пригляделась. Харин молча, глядя вниз, упрямо и раздраженно, расстегивал брюки. Однако почти в тот же момент, когда Марина, чувствуя озноб в наполняющемся невесомостью теле, посмотрела на него, выражение упрямства и раздражения исчезло с его лица, и оно снова сделалось абстрактной неровной поверхностью, местами матовой, местами отполированной до стеклянного блеска. Марина пригляделась повнимательнее к двум овальным блестящим выпуклостям, но прочитать на них ничего не смогла.

Вытаскивая скользкие пуговки из тесных петель пояса, Харин представлял себе стену своего будущего кабинета. В дорогих черных рамочках с тонкой золотой окантовкой внутри, вместо дипломов, свидетельств и аттестатов на стене будут висеть изречения великих людей, каждое из которых стоило ему не меньше, чем любой диплом, свидетельство или аттестат. «Когда идешь к бабе, бери с собой кнут», например, — наклонным старинным шрифтом на идеально белой бумаге.

— Вы с ума сошли, — исчезающим шепотом выговорила Марина и задохнулась от ужаса и возмущения.

Реальность распалась на составные части. Она увидела отдельные светящиеся пятна, расчлененные черными сквозными щелями, пульсирующие, плавающие в пустоте, она услышала звук, который, скорее всего, был человеческим голосом. Звук повторился несколько раз, упругий, как жевательная резинка, душной горячей волной прижался к лицу и растаял в оранжевом летнем солнце, сиявшем у нее над головой в невероятно синем небе. Она мчалась на водных лыжах позади белого катера и свежая прохладная пена летела ей в лицо вместе с прозрачными морскими брызгами, под тугими зеркальными поверхностями которых в аквамариновом растворе вскипали ослепительные протуберанцы пузырьков. Впереди себя она видела отчетливую линию горизонта, которая мало-помалу приближалась и, в конце концов, черной повязкой забинтовала ей глаза. Марина почувствовала, что задыхается, рванулась, ударилась обо что-то и пришла в себя.

Шел мелкий дождь. Быстрые белые дробинки вылетали из неведомой космической глубины и исчезали, прежде чем заново обозначить себя коротким холодным прикосновением.

Прямо перед ней начиналась кривая стена, изогнутый край которой приходился как раз на уровень ее глаз. Сбоку из-за спины уходила во мрак изгибающаяся тонкая колонна, желтая, с темно-коричневой, въевшейся в поверхность расплывающейся линией. К затылку было прижато что-то твердое и теплое.

Марина осторожно повернула голову.

Она лежала на мостовой под покореженным и ржавым ремонтным ограждением. Она попыталась поднять голову и снова стукнулась лбом о низкую железную перекладину.

Она выползла из-под ограждения и села на край тротуара, рядом с кучей щебня, опираясь спиной о жесткое колесо компрессора. Где-то вверху и в стороне горел одинокий синий фонарь и деревья шумели под дождем. Остатки пространства таяли в кромешной темноте под эту нехитрую музыку. Пятнадцать минут прошло, прежде чем послышался следующий звук. «Томку забыли пригласить» — сказал кто-то над головой и стукнула балконная дверь. Она просидела эти пятнадцать минут, с удовольствием глядя на гипнотически поблескивающие в озере мокрого асфальта трамвайные рельсы. Сигарета упала сверху, мягко ударилась об асфальт, перекувырнулась в воздухе, рассыпала пару искр и потемнела в луже, намокая.

Марина вспомнила историю, расказанную Кореянкой Хо. Вспоминалось ей сейчас легко и, хотя мысли после обморока текли не вполне связно и временами сразу в нескольких направлениях, но зато свободно и бурно, как бы компенсируя минуты телесной слабости преувеличенной интенсивностью и яркостью.

Кореянка Хо работала одно лето в больнице. (Почему все мои близкие друзья так или иначе связаны с медициной, — между прочим удивилась Марина. Тема и Антон учились в медицинском институте, Маленькая Будда работала в больнице в регистратуре, когда совсем была маленькая. Это похоже на американский бестселлер: подружки в колледже обнаруживают, что и ту и другую пытались в детстве изнасиловать отцы, и в следующей главе оказывается, что они обе влюблены в приблизительные копии совратительных родителей. Американский бестселлер в металлизированной обложке с двумя длинными телефонными номерами, наспех записанными на титульном лесте, испачканный помадой, забытый в салоне красоты на Брайтоне, где она работала три месяца перед тем, как вернуться обратно в Россию. Как попал американский бестселлер в салон красоты? — за три месяца она в этом салоне ни одного английского слова не услышала.) История, соответственно, была больничная.

Вспоминала Марина эту историю на протяжении примерно пятнадцати секунд, события промелькнули перед ней в виде пяти-шести примитивно ярких, фрагментарных, проступающих одна сквозь другую картинок: вытаращенные глаза Кореянки Хо, окровавленная простыня, блестящие черные крылья бандитских автомобилей, гулкое и сырое помещение бани на ходу превращающееся в утомительное ресторанное застолье. Одновременно она подробно чувствовала, как толкается кровь в сосудах, как шевелится ребенок во сне и как воздух, свежий ночной, пахнущий пыльными липами воздух прополаскивает ей легкие.

Потом по ассоциации ей вспомнилась одна знакомая лесбиянка — превосходная художница, делавшая скульптуры из обыкновенного дорожного асфальта. Марина вспомнила сгорбленные, как бы оплывшие от безнадежности черные фигуры, сидящие, прислонившись спинами к идеально белой стене, на лакированном паркетном полу выставочного зала, саму художницу, плотную, в синем комбинезоне с пестрой шелковой косынкой на шее, и ей почему-то сделалось весело.

В некотором отдалении от нее Харин остановил машину. Он сидел в салоне, сгорбленный, с неправильно застегнутой ширинкой, впервые в жизни сомневающийся не столько в правоте великого немецкого философа, сколько в собственных, из этой философии сделанных выводах. Долго сомневаться он не мог, сомнения ужасно утомляли его, сомневаясь он чувствовал себя беспомощным, а это чувство было ему более всего ненавистно, инстинктивно, еще со времен ринга, когда моментальная потеря ориентации почти всегда означала немедленный нокаут. Он подумал минуты две, потом стукнул в стекло и они поехали дальше.

Заговорила Марина спустя полтора часа, после чая с лимоном, теплой ванны, и клубники со сливками, с перепугу заказанной Кореянкой Хо по телефону. Марина лежала в постели на свежих простынях, в прозрачной комнатной ночи.

— У тебя правда пистолет есть? — спросила она, сама себе удивляясь.

— Нет, — понимающе ответила Кореянка Хо в темноте, — но я, кажется, знаю, где взять.