Самородок (СИ)

ГЛАВА 11 СХВАТКА. ДА ОСИЛИТ ИДУЩИЙ…

По штатному расписанию экипаж воителя класса «Ти-инг», на борту которого и находился сейчас ва-гуал, состоял из девяти тысяч восьмисот сорока трёх алгойцев. Большая их часть, порядка семи тысяч, отвечали за вооружение: операторы орудийных комплексов, пси-генераторов, дальнобойных эм-лазеров и пилоты истребителей-перехватчиков из десяти эскадрилий. Остальные занимались непосредственно двигателями, отвечали за ресурсы и вспомогательную технику, которой на воителе хватало. Было, разумеется, и руководящее звено — старшие офицеры во главе с капитаном и начальником штаба, а также навигаторы.

Всё это было. Недавно.

Теперь же на воителе осталось от силы сотни две алгойцев. Остальных ва-гуал просто-напросто растворил в себе, нарастил таким образом собственную мышечную массу, справедливо посчитав, что такого количества особей ему тут совершенно не нужно. Он оставил лишь тех, кто отвечал непосредственно за жизнеобеспечение корабля, за его, грубо говоря, «плавучесть» и ориентировку в пространстве. А вот огневая мощь звездолёта и поддержка со стороны истребителей его абсолютно не интересовала — ва-гуал сам являлся оружием, во сто крат сильнее и продуктивней того, чем тут стреляли. Пару секунд он посвятил судьбе капитана и решил оставить того в живых. Пока. На всякий случай, возможно, и пригодится. Нон Саал никак на такое не прореагировал, сидел окаменевший, с остановившимся взглядом, взглядом в никуда, полностью отрешённый. Отросток ва-гуала, что бахромой свисал тут отовсюду, выходил из позвоночника бывшего капитана и дальше терялся в этой золотистой чащобе. Решил ва-гуал судьбу капитана чисто интуитивно, по-большому ему было плевать и на него, и на остальных, что тенями бродили по опустевшему кораблю. Все эти особи нужны были только для одного — чтоб исправно функционировал тот механизм, внутри которого его разбудили и заставили действовать, интуитивно прочувствовав, ради чего он и был когда-то рождён.

А вот интересовало сейчас ва-гуала то, что находилось впереди. Оно не просто ждало, оно и звало, и притягивало. И затягивало… То был театр военных действий. Театр, в котором он был единственным главным режиссёром. Без номинальных помощников — ему они были ни к чему. Без декораторов — декорациями тут стал сам космос. Без музыкантов — музыку боя сочинял он сам. Без костюмеров — это вообще лишнее. И без зрителей, наконец. Их роль играли лишь звёзды и пустота…

Правда, он чувствовал к себе чьё-то внимание. Там, где-то на периферии, где-то далеко-далеко. Кто-то следил за ним внимательно и осторожно. Вернее, подсматривал, легонько, в полглаза. Это раздражало и одновременно вызывало беспокойство. За ним подсматривали как бы в щёлочку, гася при этом сознание, пряча его за семью печатями. Волновало его и тревожило как раз то, что за этими печатями находилось. Сила. Именно та Сила, которой он и сам был наделён сверхмеры.

Через два часа он достигнет пункта назначения и засолирует в полный голос. И не пощадит никого, будьте уверены. Насытится. Станет во сто крат сильнее. И вот тогда…

И тогда разберётся с тем, кто проявляет к нему излишнее внимание, у кого тоже имеется то, что составляло его сущность. Небольшая часть сознания ва-гуала иногда задавалась вопросом, задавалась мимолётно, так, на излёте: кто же это?

Эмоции для него ничего не значили, вернее, основополагающими для него они не являлись. Просто имелось нечто, что могло бы с ним поспорить или даже потягаться. А это было уже опасным. Не совсем, но потенциально. А значит, его необходимо просто уничтожить. Без сомнений и вариантов…

Капало прямо на нервы, с тупым и раздражающим постоянством: кап-кап, пауза, и по новой. В пустое ведро, подставленное то ли специально, то ли заранее. Кап-кап, а иногда и откровенное «бум!», это когда тяжёлая капля вдруг попадалась. Минут через сорок это нытьё Тори не просто надоело, а осточертело вконец. Хватит!

— Махмуд? Шах? — бросила она через плечо.

Напарники словно из воздуха родились; не было их, и вот уже тут, рядом.

— Слышите? — в подробности Тори не вдавалась, а задавать наводящие вопросы на позиции считалось у неё дурным тоном. — Заверните этот грёбаный кран! Ни сосредоточиться толком, ни прислушаться, чтоб его!..

Махмуд с Шахом переглянулись. Что-то мать совсем разнервничалась. Шах чуть пожал плечами, Махмуд же только зыркнул на него карими глазищами — пошли, мол! Бейберы отправились наводить порядок, и никто из них не подозревал, что жить им всем оставалось меньше пяти минут.

Тори закинула автомат за спину, достала сигарету, чиркнула зажигалкой, вдохнула дым и чуть расслабилась, прикрыв глаза. Помнится, они как-то поспорили с Ромкой, кто из них первым бросит курить. Она, конечно, подкалывала, шутила, утверждая, что пачка сигарет для него дороже и собственной жизни, и их отношений, и целого мира впридачу, что за сигарету тот побежит на край света, коли приспичит. Роман не обижался, он вообще не умел обижаться, этот её большой ребёнок, только в серых глазах мелькнёт нечто такое, что хотелось тут же прижать его голову к груди и гладить по волосам, шепча что-то успокаивающее. А потом он, в свою очередь, довёл и её своими убийственными и не слишком-то приятными аргументами. Курить и ты не бросишь, на полном серьёзе заявил, потому что у тебя работа нервная, ты вообще, мать, не женщина, а бой-баба, таких у нас называли раньше на Руси даже не баба, а «бабища» — и коня остановит, и типа в огонь сунется… Но достало её не это, а тут же прозвучавшее из его уст явное противоречие: Ромка стал далее утверждать, что она, как всякая представительница Скандинавии и той же Балтии, совершенно инфантильная и вообще они все по жизни заторможены, словно пыльным мешком из-за угла долбанутые. Вялые какие-то, вечно себе на уме. Да неужели? А как же насчёт бой-бабы? — воскликнула она и повалила его на кровать. Заторможенная? Инфантильная? Сейчас посмотрим!.. И тут же обоих как прорвало, словно накрыло чем-то. Как же они любили тогда друг друга! Исступлённо, будто в последний раз. Не могли оторваться, насытиться, испить самих себя до донышка, которого всё не было и не было, сил, казалось, друг для друга немеренно… Как чувствовали… А теперь вот её викинг ушёл. Навсегда.

Она судорожно вздохнула и вновь нервно затянулась. Сил не было, сейчас она работала и держалась на автопилоте, подчиняясь и руководствуясь исключительно вбитыми в тебя на тренировках императивами командира и бойца, для которого выйти из боя беспричинно не оправдано ничем. Внешне всё вроде бы нормально, держалась как обычно. Но в мыслях своих постоянно была с Романом. Она не знала подробностей случившегося, и тем тяжелее было на сердце, которое камнем давило на грудь, тоской и печалью постоянно напоминая о себе. Просто судьба взяла родного, любимого человека, взамен оставив эту тоску и безысходность. Ну почему взяла не её? Почему тебя, мой викинг? Почему?..

Она вдруг поняла, что плачет. Тихонько глотая слёзы дрожащими губами, вся в себе, всё в душе, как умеют только женщины, когда уже невмоготу им, когда уже сил никаких, а лишь чернота да одна скорбь в той же душе. Если б могла, взвыла бы, наверное, в голос, открыто и не стесняясь, именно как та самая баба, и запричитала бы тоже по-бабьи, лишь бы стало хоть чуть-чуть полегче, лишь бы отпустила та тварь внутри, что звалась сейчас безнадёжностью и отчаяньем, и которая безжалостно, остервенело вцепилась острыми своими когтями ей прямо в душу, и рвала, и рвала её на части вместе с сердцем…

Она повернулась и слепо двинулась в сторону закутка, что присмотрела как позицию с самого начала, чтоб успокоиться и привести себя в порядок, негоже подчинённым видеть своего командира в таком виде — заплаканную и потерянную. Успеет ещё нареветься. Потом, после. А тут она на задании, это сейчас важнее. Но выплеск эмоций всё же помог, в душе хоть немного, но прояснилось, хоть чуть-чуть, но полегчало.

Однако на полпути неожиданно остановилась, как споткнулась. И слёзы тут же высохли, как и не было их. Отчаянье и слабость тоже пропали, растворились в напряжении, что овладело ею тут же, без всякой договорённости. Ей отчего-то не понравился звук, что она вдруг расслышала. Что-то было не так. Вместо недавнего кап-кап проявилось другое: мягкое цок-цок… И сразу за этим резко и резкое — шлёп! А потом ещё раз. Будто мокрой тряпкой по полу да со всего размаха. Мокрый такой, ощутимый и противный шлепок. Что за?.. И где её люди?

Тори перебросила автомат обратно, повернулась и обомлела.

Нечто двигалось на неё. Какой-то зверь, не пойми какой породы и вида. Биоморф, молнией вспыхнуло в голове. Очень похож на тех, с планеты под странным названием Пустошь, где они с Ромкой и познакомились в своё время. Но эта тварь, в отличие от тех, двигалась совершенно бесшумно, и чувствовалось в ней целеустремлённость хищника, преследующего свою законную добычу. Позади биоморфа маячил высокий худой мужчина с бородкой, длинными волосами до плеч и сосредоточенным взглядом. Был он бледен, что твоё полотно, и в руках держал ППУ — универсальный короткоствольный пистолет-пулемёт с глушителем. Держал он оружие небрежно, словно затасканную игрушку, но именно эта характерная особенность и вывела Тори из оцепенения, схожего со ступором — так с оружием обращаются лишь профессионалы, а значит…

Как ни странно, но надвигающегося прямо на неё биоморфа она почти что и проигнорировала, — видали и пострашнее, чего уж там. Правда, глаза у зверя были исключительные — мерцающие красно-багровым, в них не было ничего, что могло бы напомнить о жизни, любви и свете. Будто выжженная мёртвая пустыня под красными отблесками. Мощь и уверенность тоже чувствовались, однако Тори всё своё внимание сосредоточила на другом — на той двуногой твари, что следовала за тварью четвероногой. Потому что та тварь называлась человеком и, значит, была куда опасней и непредсказуемей. Не колеблясь ни секунды, Тори из неудобного положения, вполоборота и почти не целясь, как и положено профессионалу, короткой очередью срезала длинноволосого, который тут же упал, как подрубленный. Ещё бы! У неё в руках ведь тоже не игрушка.

Однако монстр уже рядом: шипастый панцирь вокруг шеи, тяжёлые лапы, вытянутая морда с этими страшными, пустыми глазами. Тори молниеносно опустила оружие и всадила всю обойму в это порождение ада, снова не целясь, ибо объект представлял идеальную мишень. Её модифицированный армейский АГУ стрелял бесшумно, трассерами, и пули с отчётливым чмоканьем входили в тело монстра, и в ответ из него веером разлеталось нечто чёрное, вязкое и мерзкое. Кажется, она что-то кричала. Даже, может быть, и на родном, шведском, давным-давно позабытом, но вдруг неожиданно вынырнувшим из закоулков подсознания. Но больше в её выкриках было, конечно, мата. Русского, непревзойдённого. И тут чудовище её настигло.

Пули, выпущенные с такой убойной дистанции, ложились кучно, и все в цель, но его только приостановили. Тори потянулась за следующим рожком, но биоморф оказался быстрее, сшиб, как кеглю, и тут же придавил к полу тяжёлой лапой и замер, будто к чему-то прислушиваясь. Расстрел в упор, казалось, не произвёл на него никакого впечатления. Она прекрасно видела, как у него топорщатся уши. И дыхание — не зловонное, как ожидалось, а частое и чистое, будто у собаки. Даже язык вывалился, только не розовый, а белый и раздвоённый, как у змеи. Лапа, пригвоздившая её к полу, была тяжеленной, словно из чугуна, грудь сдавило тисками, дышать нечем. Она уже поняла, что Махмуда и Шаха нет в живых, поняла, что означали те мокрые шлепки. С таким звуком входят пули в человеческую плоть. Как же они так глупо попались? Баев же предупреждал. Но предвидеть такое?!.. Именно такое?..

Она попыталась дотянуться до бесполезного уже оружия, сделала это машинально, потому что спир был неактивирован, а пистолет против этого — не более, чем пукалка, который, между прочим, ещё и достать надо. Однако зверь, нависший над ней страшной немилосердной глыбой, неуловимым движением клыкастой пасти руку перекусил у самого плеча и рывком оторвал, как отрывает кусок мяса от тела пойманной добычи любой хищник. Тори закричала, очумев от дикой боли, кровь горячей струёй хлынула из раны, смешиваясь с чернотой, что натекла из биоморфа, но сознание всё же не потеряла благодаря антишоковым стимуляторам и общей биоблокаде, но в глазах всё одно темнело, мозг заволакивало пеленой, она была уже на самой грани. А ощеренная пасть с клыками продолжала нависать прямо над ней. Пасть эта была схожа с зевом пещеры, усаженной наконечниками копий. С широких и острых лезвий стекала кровь. Её кровь…

Ирма, расположившаяся в скаттере на стоянке возле Института Биотехнологий, дёрнулась всем телом и взвыла, когда эта стерва убила Ника. Она была с ними в контакте, видела общее их глазами, как через никудышную видеокамеру, кое-что чувствовала, и тем неожиданней была реальность и насыщенность того, что она пережила. Будто по ней полоснули из автомата, будто её тело разорвали пули. Это мозг так отреагировал, адекватно и соответственно. Но она не думала, не представляла даже, что это будет так… натурально. Однако Ирма, в отличие от мёртвого Ника и раненого зверя, была всё же жива и здорова, и умирать пока не собиралась, и обстановку со своей стороны контролировала. Пусть и с поправкой на только что пережитое.

— Где Баев? — спросила она истекающую кровью женщину. И глазами своего зверя, своей марионетки, ненавидяще посмотрела на Тори. То, что та в мучениях умирает, Ирме было плевать. Она оторвала ей руку, как ребёнок отрывает мухе крылышко. Но этого было мало. Ник стоил дороже.

— Х…д…Б…е…В? — выдавило чудовище гипертрофированной глоткой, с трудом произнося то, что велела ему сейчас хозяйка.

Тори затуманенным сознанием, но поняла. Баев?.. И нашла в себе силы рассмеяться. Тихо, со всхлипом, отпуская смех по крупицам. Но всё же рассмеяться прямо в эту морду. Где ты, мой сероглазый викинг? Я уже иду, я скоро… Только сделаю напоследок кое-что… Кое-что, без чего никак не обойтись, мой милый…

— Пошёл ты…, - отчётливо произнесла она сквозь всхлипы и невыносимую боль в сторону кровавых лезвий, уже толком и не видя их: перед глазами сплошное серое мельтешение в прожилках тёмных пятен. И пыталась здоровой рукой нащупать гранату. Где-то она там, на поясе. Слева, справа? Она не помнила. Спир остался на пальце оторванной руки, как и трэк-браслет. Она искала эту чёртову гранату, сейчас смертоносный цилиндрик являлся для неё важнейшей вещью на свете. Потому что это было оружие, а она — воином, и она не могла, не имела права уйти просто так. Уйти, даже не попытавшись отомстить. За себя, за ребят. Ромка бы тогда её не понял. Она вдруг увидела его — стоящего рядом, буквально в двух шагах. Высокого, красивого, с ясными серыми глазами, которые она так любила целовать… Он ждал и печально улыбался, а в глазах ожидание пополам с тихой грустью…

И она уже почти дотянулась, уже коснулась пальцами гладкой поверхности, осталось только поддеть пальцем скобу, чтобы активировать Смерть, когда Ирма там, снаружи, просто осатанела от ненависти и бешенства, от этого презренного «Пошёл ты!..»

— Сука! — не своим голосом взвыла она и ударила со всей мочи по приборной доске кулаком. Кровь из разбитых пальцев так и брызнула.

И зверь над Тори победоносно рыкнул и почти без замаха, но со всей силы, повторяя движение хозяйки, стремительно и резко вдавил голову женщины в бетонный пол. Тори дёрнулась всем телом, выгнулась и замерла. Зверь не только размозжил ей голову, но и сломал шею.

Некоторое время он продолжал нависать над мёртвой Тори, потом переступил через тело и сделал несколько неуверенных шагов туда, в сторону лифтов. Он был ранен, но сейчас для него это не имело абсолютно никакого значения. Монстр опустил голову и замер. Втянул уцелевшей ноздрёй тяжёлый, пропитанный кровью воздух. Повёл громоздкой головой туда-сюда. Вёл он себя сейчас точь в точь как собака, вдруг неожиданно и совершенно необоснованно потерявшая след.

Только эта собака, к сожалению, потеряла след ненадолго. Потому что вела её та, которая была уже недалеко от цели.

Что-то случилось — пришло откуда-то необъяснимое ощущение беды.

Оцепенение и заторможенность постепенно отпускали, чувство реальности и трезвость мысли приходили им на смену, возвращались обратно из небытия, куда их загнала чья-то злая воля. Разум, до того затуманенный и безвольный, потихоньку просыпался, вновь обретая контроль над одурманенным сознанием. Ватное одеяло, наброшенное на него чьей-то рукой, слетело на пол и растаяло, как нелепый сон, полный бредовых видений.

А через минуту она окончательно пришла в себя, будто из глубокого омута вынырнула, куда, казалось, её утянуло безвозвратно. Состояние было соответствующим: кровь в ушах стучала отбойным молотком, во рту пересохло, и сердце ныло пронзительно и остро. И не хватало воздуха. И холодная испарина, и руки дрожат, словно только что она удерживала что-то тяжёлое и массивное. И это ощущение чёрной беды внутри, и какие-то непонятные и страшные полуразмытые видения, схожие с отголосками ушедшей за горизонт недавней грозы, — видение чьей-то смерти в лапах чудовища. Картинка, как в никудышном проекторе, мелькнула перед глазами ещё раз и окончательно пропала, изгнанная полностью обредшим себя сознанием. Однако образ женского лица (скорее бледное пятно без зримых очертаний) под лапой невиданного зверя в памяти отрывочно сохранился. Что за наваждение?.. И где она? И вообще, что происходит?

Елена непонимающе огляделась.

Она сидела за рабочим модулем Баева перед включённым почему-то компом (взгляд задержался пару секунд на какой-то информации, что услужливо показывал монитор, но смысл послания ускользал, проходил мимо), дверь в коридор настежь и оттуда в кабинет проникал вкрадчиво приглушённый свет. Зато из комнаты отдыха свет лился хозяином — там всё было освещено на славу. Она прекрасно видела краешек стула, часть дивана, и вспомнила жаркие объятия, ласки, страстные поцелуи и всё остальное. На мгновение её охватила нежность, безудержной волной прошла она по сознанию, окатила по пути и сердце. Елена с головой погрузилась в эту набежавшую волну, вновь испытав всё то наслаждение, счастье и любовь, что были у ней там, с Кимом. Но тут же эти чувства сменила тревога и всё то же ощущение непоправимой, необъяснимой беды, что вот-вот обрушится, нежданно и негаданно. И опять это видение, уже, казалось, ушедшее, но частью своей зацепившееся в памяти: размытые контуры женского лица и какого-то кошмарного рыла над ним.

Она перевела взгляд на монитор, машинально и по новой вчиталась в строки сообщения и обмерла. Сердце подпрыгнуло и ухнуло куда-то в бездонную чёрную яму, руки, успокоившиеся было, вновь задрожали.

«Баев и его подопечная находятся сейчас в Институте Биотехнологий. Поспешите. Насколько возможно делать выводы, эксперимент если и не вышел из-под контроля, то очень близок к такому вероятностному развитию событий».

Подписи не было, но слог и стиль её.

Елена являлась ведущим специалистом аналитического отдела и сложить кирпичики и крупицы информации во что-то более цельное труда для неё не составило. И потом она, как сотрудник одного из секретнейших отделов Сектора СКБ, владела информацией. Ключевой. Это было просто необходимо по работе. Подробности и мелочи ей ни к чему, она поняла главное, вычленила основное, как талантливый, прирождённый аналитик, сделала неопровержимый и страшный для себя вывод: Киму грозит опасность.

И, как всегда, когда началась работа, мозг тут же за ненадобностью отбросил в сторону всё, мешающее процессу анализа.

Она быстро выяснила, куда информация ушла. Офис «Икаров»… «Икары»? Эти-то здесь причём? Непонятно. А следом родилась догадка, за последующей цепочкой ассоциаций: Баев, Институт Биотехнологий, некий объект, «Икары». И опасность. Беда. Что-то они задумали, эти «Икары», какую-то акцию. И тут же сложились и остальные кусочки мозаики… Боже! Что она наделала? За что?!

Она откинулась в кресле и чуть не заплакала. Но слёз отчего-то не было, только стон сквозь зубы и прерывистый вздох.

Что-то с ней, Еленой, они сделали. Сволочи! Твари!.. Гипноз? Направленное внушение? Что-то психотронное? Уже не столь важно. Это всё потом, а сейчас…

Она собрала волю в кулак, сосредоточилась, пытаясь успокоиться, что было непросто, — в душе буря чувств и эмоций. Поискала решение и нашла одно, зато самое верное: Гонгвадзе. Больше идти не к кому.

Спешно покидая кабинет, она на пороге всё же приостановилась и оглянулась в сторону потока света, что лился из комнаты отдыха. Этот светлый проём сейчас было и единственное светлое в её душе. Остальное поглотила чернота и непередаваемое чувство предательства. И ещё там была ярость. На тех, кто заставил её подставить под удар самого дорогого и любимого человека.

Часом ранее Ким спустился лифтом вниз. Туда, где в спецбоксе находилась Энея (Тори была тогда ещё жива, а Елену Ирма пока не «нащупала», не взяла под свой контроль). Его распирали странные, ни на что непохожие чувства, и со временем они только усилились. Что-то рвалось из него на свет, просило выхода, но пока не находило. Но искать продолжало. Где-то внутри пульсирующей точкой жило нечто. Что-то новое, пришедшее извне и поселившееся там уже навсегда.

Ему не хотелось с этим разбираться. Да и «Отшельник» по-прежнему молчал, никакой патологии и отклонений он не видел. Хотя, с другой стороны, что ему до психической составляющей человека? У него иные задачи: уберечь и защитить. И потом… С Кимом уже столько всего напроисходило, что одной необычностью больше, одной странностью меньше — это уже и не столь существенно. Лишь бы не во вред. Прежде всего окружающим. О себе он, как обычно, думал в последнюю очередь.

Внизу, непосредственно у входа в бокс, его встретили ещё двое бейберов, такие же высокие и плечистые, точная копия тех, сверху. Предупреждённые Тори, молча посторонились и потом даже не оглянулись, всё их внимание занимала сейчас обстановка впереди: нет ли, и не предвидятся ли там сюрпризы? А этот свой и, чувствуется, той же породы, что и они. Какие вообще тогда вопросы?..

Баев приложил ладонь к идентификатору, одновременно успокаивая не на шутку разошедшееся сердце. Точка внутри продолжала пульсировать, от неё по телу распространялось тепло, ничего отталкивающего или неприятного в том не было. Ким невольно подумал, а что будет, если она вдруг начнёт гнать холод? И вообще, что же это такое? Добрый или худой знак?

Дверь с тихим шелестом ушла в пазы, и Баев вошёл внутрь. Он был уже практически рядом с Энеей и чувствовал её как никогда. Мелькнул почему-то образ уютного домашнего кресла, и кошка, спящая на мягком и привычном. Однако, отчего-то это милое домашнее животное сместил тут же другой образ: стальная клеть, и запертый там тигр, спящий до поры до времени. И Ким передёрнулся, даже споткнулся на полушаге…

Вольнов, суетясь и нервничая, уже рядом, вихры в беспорядке, а вечно смеющиеся глаза и потускнели, и стали намного серьёзней. Баев окинул парня цепким взглядом, ничего не пропустил и нахмурился: тот явно устал и уже на пределе. Устал, понятно, не физически (хотя и это тоже), а в первую очередь морально, изнервнечился весь, бедняга, издёргался. Баев хотел, чтоб Вольнов подменил его тут буквально на пару часов, чтоб последил за приборами, посидел за пультом — делов-то… Но вышло и надолго, и нервно. Одним словом, незапланированно.

— Так, Андрей, собирайся и домой, теперь я сам, ты и так сделал более чем.

— Но как же… — начал Вольнов и тут же осёкся под жёстким, пристальным взглядом. Ему даже показалось, что душу его, особо не церемонясь, в мгновение ока словно встряхнули, и что-то холодное прикоснулось к разуму, обдав попутно чуть ли не стылостью космоса. Очень похоже на то, как делала это Она, когда ему мерещилось, что девчонка будто смотрит на него своими чарующими пронзительно-голубыми глазами. Иллюзия, конечно. Что она могла там видеть, если зрительные нервы полностью атрофированы? Но подобное ощущение имело место. Аж до мурашек по коже, до ледяного озноба. И здесь похоже. Андрей сглотнул и быстро кивнул: мол, всё понял.

— Ну вот и славно, — «отпустил» Ким парня, возвращаясь к нормальному восприятию мира. Вот ведь, как это у него всё теперь естественно и вполне натурально получается, практически без усилий с его стороны, одним желанием и мыслью. Сверхчеловек да и только. Супермен недоделанный… Точка продолжала пульсировать, гнать теплоту, а вместе с ней и подспудное желание быть абсолютно спокойным и в то же время собранным и готовым к любой неожиданности. Это что, некая обострившаяся возможность и функция организма, некая защитная реакция на… На что?

— Давай, иди отдыхай. И… спасибо. Что подежурил тут. Кстати, с тобой всё в порядке? Ничего необычного и странного за собой не замечал случайно? — Баеву вдруг стало страшно при мысли, что Энея могла как-то повлиять на парня, невзначай задеть его своей невероятной Силой, которую лично он уже чувствовал постоянно и ежесекундно. И точка внутри него пульсировала как раз в такт дыхания этой Силы, до него дошло это сейчас с полной ясностью.

— Да вроде нет, — пожал плечами Вольнов. Не рассказывать же о том, в самом деле, что ему тут было как-то… как-то… В общем, неуютно. А временами даже боязно. Что же он тогда за оперативник, если боится обыкновенной слепой девчонки? С виду обыкновенной, тут же поправил себя Андрей. А на самом-то деле… Рассуждать дальше он себе не позволил. И вообще, и короче — хватит с него, пусть решения принимают те, кто поопытней и куда решительней!

Баев невесело чему-то усмехнулся и потрепал молодого человека по вихрам (чьи мысли были для него на данный момент открытой книгой).

— Иди уже… И — счастливо!

Вольнов подхватил сумку, закинул её за плечо и двинулся восвояси. Ким, даже обострёнными донельзя восприятием, так и не прочувствовал, что видит того в последний раз.

Прежде, чем спуститься к девочке, он прошёл в операторскую, глянул на приборы и снова нахмурился. Аппаратура лишь регистрировала, но ничего, естественно, не объясняла. АМД, анализатор мозговой деятельности, аж зашкаливало. Однако, несмотря на это, саму её в пси-диапазоне (пси-движении?) Ким практически не видел, хотя исходящую от Энеи Силу ощущал в полной мере. Она закрылась наглухо, будто в некоем непроницаемом коконе укрылась, выставив наружу, как антенну, лишь крохотную часть сознания. Оттуда к нему, и ещё куда-то далеко-далеко, и тянулась невесомая ниточка, незримый лучик, попутно нащупавший Баева там, наверху, когда он объяснялся с Тори, и который щемящей тоской и жалостью отозвался тогда в сердце. Очередная просьба о помощи, даже не просьба — мольба и констатация того, что Большое Зло проснулось окончательно. Но благодаря ей Баев теперь знал, что это такое на самом деле. И как помочь своим там, у Датая, в общих чертах представлял тоже: необходимо ударить ментально на пару с Энеей. По крайней мере, хоть попытаться. О последствиях неудачи он и думать не хотел. Ведь девочка элементарно боялась, отсюда и все её призывы, и метания, и неуверенность. Но другого выхода не было. В том корабле алгойцев действительно находилось что-то настолько жуткое и чудовищное в своей ипостаси и сущности, не имеющее ничего общего с привычным и общепризнанным, что не остановить его он просто не имел права. Как остановить?.. Силой разума, конечно. Мыслью, что станет разящим острозаточенным копьём или даже осиновым колом, что пронзит сердце твари, этого вампира, сосущего не кровь даже, но саму жизнь, пси-сущность и био-составляющую любого существа, оказавшегося рядом. Есть ли для такого исхода и финала возможность? Он очень надеялся, что да, имеется. Но в первую очередь Ким очень рассчитывал на Энею, обладающую мощнейшим пси-энергетическим потенциалом, и которая доверилась именно ему. Дело оставалось за малым: уговорить, а для этого прежде всего убедить… Но по-большому это бы и не понадобилось. Позже он понял, что она давно (если не изначально) была настроена именно на это — на борьбу. Именно против того, что сейчас там, у Датая. Это было не больше, не меньше, а её предназначение. Только по времени не совсем совпало, расчёты несколько не оправдались: противостоять Абсолютному Злу, звавшемуся ва-гуалом, вызвался, по сути, ребёнок, совершенно не набравшийся ни опыта, ни циклов. Да кто ж знал? Что так?.. И от Кима тут мало что зависело. Разве что лишь одно — доказать свою человечность и добрые намерения именно по отношению к ней, потому что по земным меркам та была всего лишь дитём, пусть и чрезвычайно развитым и необычайно одарённым, но — ребёнком… Но никто в целой вселенной и представить не мог, что внутри этого хрупкого существа содержалось! Киму одному выпало такое знание…

Зверь в каждом из нас! — вдруг раздалось из ниоткуда и в то же время рядом. Баев аж дёрнулся, непроизвольно ощерившись иглами пси-удара, он даже почувствовал их напряжённую встопорщенность и неконтролируемое желание ожесточённо стрелять куда ни попадя. Но своё же собственное желание подавил уже в зародыше, чтоб не поддаться, чтоб не захватило оно его врасплох. И собрался, напружинился, сканируя окружающее пространство всеми доступными способами. А способов этих у него с некоторых пор… Что же это за посыл такой и, главное, откуда? Он напряжённо вслушивался, готовый бог весть к чему. Вслушивался своим новым слухом и оглядывался необычайно-острым пси-зрением, что ему дали совсем недавно. И та точка внутри тоже запульсировала быстрей. Вслушивался и оглядывался, но почти ничего не увидел и тем более не услышал.

Зверь в каждом из нас… Остаточным, затухающим эхом пронеслась в сознании эта загадочная фраза. Но откуда-то же она взялась, нашла его? Или ему всё это мерещится? Баев повёл пси-лучом из стороны в сторону и зацепил-таки что-то самым его краешком, уже практически на излёте, что-то существенно важное, но ускользающее, трепещущееся и лопающееся, как мыльные пузыри. То, что Энея здесь ни при чём, понял сразу, это — не от неё. И тут же пришёл расплывчатый, чужой образ: женщина со странной причёской на голове, сидящая в кресле с высокой спинкой, рядом длинноволосый мужчина с бородкой, а между ними, как межа, как граница, страшный в своём оскале зверь в панцирном ошейнике и мелькнувшими на мгновенье огненными, как выстрел вулкана, глазами. Женщина сидела в кресле королевой, и ей же казалась. Баев попытался хоть как-то всё это дело сфокусировать, но та неожиданно вскочила, потом замерла на месте, как подстреленная, что-то пробормотала, и Кима тут же вышвырнуло из пси-зоны, как ненужный, чуждый этой зоне незапланированный элемент. Вышвырнуло за ненадобностью, ибо там он был лишним, там он — бельмо на глазу. И тут же следом видение потухло, словно лампочку обесточили, нажав на выключатель.

Баев выпрямился и охнул — отчего-то колени оказались полусогнутыми, будто к рывку на стометровку приготовился, да так и застыл в этом положении на неопределённое время. Тело слушалось плохо, с трудом восстанавливая привычную ориентацию и кровообращение. Ну да это, как он подозревал, сейчас мелочи. Главное — другое.

Он посмотрел на Энею. И тут же пришёл ответ. Будто она только и ждала, когда посмотрят и спросят — а ты как? Что с тобой-то происходит?

И она ответила. Точечным обратным пси-импульсом, который мгновенно всколыхнул его сознание. И точка внутри резонировала вместе с этим импульсом. Она помогала усвоить и понять доселе неведомое, теперь ему открылась и такая истина. Пришло даже сравнение с родовой памятью, что просыпается в самые нужные и значимые моменты. Что ж, ничего против он тут не имел и иметь не будет. Если дело обстоит именно так.

«Ты здесь… Я это давно чувствую… пришёл… Помоги! Большое Зло проснулось окончательно и бесповоротно! Надо прятаться, иначе…»

Всё это было образно, конечно, и отрывочно, но основное Баев уловил: над всеми ими будто меч занесён, тяжёлый, обоюдоострый, которым искромсать не то, что человеческие судьбы, а само мирозданье, — не такой уж труд и напряжение. Если только…

Если только они поддадутся. Этому движению меча, рассекающему пока что лишь воздух.

«Надо её успокоить и самому успокоиться, а то чёрт те что лезет в голову, — пронеслось в голове. — Что это за непонятные образы и видения? Откуда? Зачем?»

Но он уже если и не знал точно, то определённо догадывался, что дело всё в донельзя обострённом восприятии окружающего, и все образы, переданные через пси-поле, они тут не просто так, у каждого имелась собственная основа и подоплёка. И, возможно, веские причины проявиться здесь и сейчас. Но всё-таки важнее на данный момент и первостепенней была она, Энея, а не та женщина и тот странный зверь. Сейчас важнее во сто крат её страх и ужас перед куда более страшным и чудовищным.

И Ким, собравшись и мысленно поглаживая пальцами эту загадочную точку внутри, выкинув из головы всё постороннее и мешающее, направился прямиком к ней, даже не взглянув на остальные приборы. Он нуждался в ней, как и она в нём. Вопрос только: кто больше?..

Гонгвадзе за эти дни очень устал, работал, что называется, на износ, был уже на пределе. Он и сам это чувствовал. И дело было даже не в физической усталости (вообще-то не привыкать), хуже было другое: пропала куда-то острота мысли и, как следствие, притупилась и смазалась реакция на происходящее. Он явно запаздывал с принятием решений и не мог дать точный прогноз относительно развития событий и дальнейших своих действий как оперативника. Он элементарно тормозил (тупил, как говорили раньше), что лишний раз говорило о той же усталости. Иногда он просто ощущал полное своё бессилие перед фактами и обстоятельствами, и вот это как раз и выводило из себя, загоняло в ярость, даже в бешенство, и после таких минут всё труднее и труднее было собраться и адекватно оценивать обстановку. Он понимал, что нужен отдых, пусть короткий, но отдых. Потому что если силы и можно ещё поддержать на приемлемом уровне посредством различных стимуляторов или, на худой конец, литрами обжигающего чёрного кофе с коньяком, то что прикажете посоветовать и прописать в такой ситуации мозгу? Только покой и общую расслабленность. Но покой, как известно, лишь снится. Особенно сейчас, когда кризис назрел и должен разрешиться в ближайшие не дни даже — часы! Уж это-то Гонгвадзе понимал прекрасно.

У Датая творилось что-то непонятное. Оттуда поступали отрывочные, противоречивые, а иногда и вовсе сумбурные донесения. В штабе ВКС в связи с этим царила тихая паника, причина которой тоже была ясна: нет достоверной информации, что там с их группировкой происходит на самом деле, ибо трэк-связь работала из рук вон плохо, фактически в одностороннем порядке, и неизвестно ещё, доходят ли распоряжения штаба до командования соединения. И это тоже была проблема, да ещё какая! Усугубляло ситуацию и то, что сообщил Баев об алгойском подпространственнике, потому что по времени всё совпадало… Одно к одному. И ветер, как обычно, в лицо, и на сборы, как всегда, минуты.

«Чёрт бы всё побрал! — в который раз подумал Гонгвадзе, потирая красные от недосыпа глаза. — И Консул, зараза, ничего толкового не советует, одна вводная — послать в систему «матку» с сопровождением из резерва. А то мы и сами не знаем!.. Будто дело в одной «матке»! Их и у алгойцев пруд пруди»… Решение такое лежало на поверхности, и это как раз и раздражало, потому что сейчас как никогда необходимы нестандартные, даже нелогичные ходы, чтобы противника запутать и сбить с толку, как он и сам это проделал с ними недавно. Что же там сейчас, у Датая, происходит? Что конкретно устроили им алгойцы? Какому богу молиться, чтобы с минимальными потерями выйти из катастрофического положения?»

Он как раз размышлял обо всём этом, отрешённо разглядывая водный пейзаж (картинка видеопласта так и не менялась, аппаратура на режим переключения не реагировала, и он махнул рукой — не до таких мелочей), когда в кабинет не вошла — ворвалась Елена. Гонгвадзе от неожиданности даже вздрогнул и уставился на взволнованную женщину, потом машинально глянул на часы: давно за полночь, оказывается. Что за срочность? В чём дело? Что так приспичило?..

— Что случилось? — шеф Сектора по укоренившейся привычке сразу брал быка за рога: слишком много он повидал на своём веку таких вот незапланированных и неожиданных вторжений, чтобы сразу понять, что человек пришёл по очень важному и не терпящему отлагательств делу. Да и внешний вид женщины не оставлял сомнений, что стряслось нечто из ряда вон: глаза лихорадочно блестят, губы трясутся, на щеках нездоровый румянец.

— Ираклий Георгиевич! С Кимом беда! — выпалила Елена, даже не заметив, что в запале назвала Баева по имени. Для неё это было уже естественно, в порядке вещей, но Гонгвадзе удивлённо шевельнул бровью, чтобы, впрочем, тут же забыть об этой её обмолвке — Елена Шевченко являлась ведущим аналитиком его Сектора, и если она примчалась сюда далеко за полночь, чтобы заявить такие вещи, значит, опасность и реальна, и вполне обоснованна. Он секунду подумал, затем перевёл Консула из экстренного в штатный режим, кивнул на кресло и велел:

— Садись и выкладывай, и желательно факты… Давай, время не ждёт!

Елена после своего заявления продолжала стоять посередине кабинета, у стола, нервно кусая губы, ничего толком не соображая. Ей казалось, что самое главное сказано, а остальное уже дело Гонгвадзе. Однако приказ шефа, но, главное, начальственный тон, быстро вернули её в реальность, заставили собраться и отбросить ненужные сейчас эмоции. Она села в кресло, чуть помедлила, сосредотачиваясь, и начала излагать факты. Как учили и как привыкла за годы работы: сжато, сухо и с точными, лаконичными комментариями, нисколько себя не жалея и не оправдывая. Служба не только подгоняла тебя под свои стандарты, но и наделяла тем внутренним железным стержнем, который не позволял человеку сломаться в самой неблагоприятной и тупиковой ситуации, когда кроме отчаянья и бессилия ничего, казалось бы, уже и не осталось.

Гонгвадзе, выслушав своего аналитика, думал недолго.

— Группе Михайлова — тревога категории «Зеро»! — приказал он дежурной группе быстрого реагирования через Консула, возвращая того в экстренный режим. И поднялся сам. Тяжеловесный, мрачный, с холодным взглядом старого вояки, которого опять позвали с оружием в руках защитить этот мир. Взгляд упёрся в Елену, и у той сумасшедше забилось сердце. Она поднялась тоже. С некими предчувствиями, но готовая к отпору.

— Если вы думаете, что я останусь здесь и буду спокойно дожидаться результатов, то глубоко ошибаетесь! — воскликнула женщина с вызовом.

Взгляд Гонгвадзе слегка потеплел, а в уголках губ даже наметилась улыбка.

— Вот этого я как раз и не думал… Идём, девочка, Баев того стоит!.. И ты тоже, — добавил он после паузы.

Вообще-то воздух сам по себе не мог сгуститься до такой степени, да и с какой стати? Здесь и изначально энерго-силового поля не предусматривалось, оно было там, за периметром. За пределами. Подальше от Энеи, и работало поле в автоматическом режиме. Нас пропустит, её же — нет. Пока это была элементарная предосторожность и суровая необходимость: а вдруг? Что-то?.. Как там, на Мизае?..

Перестраховщики, выругался про себя Ким. Он уже и не помнил, что сам настоял на таких вот мерах предосторожности, для него — обыденно-необходимых. Но сейчас всё это казалось несущественным. Какое силовое поле против такой пси-энергии? Что её может остановить-то на самом деле? Только нечто похожее! То, что он ощущает внутри себя. Нечто запредельное и где-то сумасбродное. Нечто нереальное, что и руками-то не пощупать, и на зуб не попробовать. Чувства. Давным-давно утраченные человеком как видом, но возрождающиеся вновь в его душе. Некий рудимент… Инерция мышления требовала оставить такие домыслы, переключиться на нечто более здравомыслящее, поискать причины в ином, однако сила, что вошла в него недавно, требовала другого — разобраться. И он остановился, уже практически спустившись туда, к девочке, что сидела в обширном боксе и выглядела там до такой степени потерянной и одинокой, что у Баева защемило сердце. Дежа-вю сработало по полной. Тут же вспомнилась угрюмая башня и ворох гнилой соломы. И он, стоящий и не верящий. Только воздух под башней был другим, не таким упругим и осязаемым — сейчас, здесь, её будто невидимый кокон накрыл. Или то же силовое поле. Идти с каждым шагом становилось всё труднее, будто мешал кто приблизиться к девочке. И Баев остановился, но лишь затем, чтоб собраться, сосредоточиться. И сориентироваться, понять: что это такое и как, чёрт возьми, реагировать на происходящее? Почему его не пускают? И кто это его не пускает?!..

Он целенаправленно объял пространство пси-сферой с отростками пси-рецепторов, выискивая того, кто бы мог здесь так распоряжаться, и уже в следующую секунду остыл, будто сдулся, — ответ пришёл сам собой, успокаивающий, из тех же пси-пространств, с некоторых пор ставших для него родными: этот барьер, гласил ответ, создала непосредственно сама Энея, заключила себя в нечто, отдалённо напоминающее силовое поле, а разум будто и вовсе отключила. Она так защищалась. На подсознательном уровне. От кого, Баев догадался. Только понять не мог, как из ничего, без помощи энергоустановок, может возникнуть вот такое — неосязаемое, непреодолимое и не пускающее к себе. Не пускающее во всех диапазонах. Включая и физический контакт. Бред!..

Если бы. Вот он стоит — и ни с места. В четырёх-пяти метрах от девчонки, а сделать ничего не может.

— Маленькая моя, — ласково проговорил Баев, тут же мысленно подкрепляя слова образами: крохотное существо, что нежно прижимают и баюкают, — пропусти, ты же сама меня звала, верно?.. Можно к тебе?

Ему казалось, он правильно выбрал интонацию, подобрал соответствующий тон и выражения, только забыл или не учёл, что в мыслеобразах всё это не имеет практически никакого значения. Там основное — эмоции, что сопровождают слова, не обязательно произнесённые вслух, потому они и называются образами. Однако она поняла и приняла. Перед Кимом словно дверцу открыли, и он воспользовался приглашением, вошёл неторопливо и осмотрелся степенно. Своим новым пси-зрением и пси-составляющей, дарованными этой девочкой. А после встретился с тем, что заменяло ей глаза. Здесь и сейчас не только видели его насквозь, но точно так же и чувствовали. И буквально замер, заворожённый. А выпасть из реальности не позволила та точка, что продолжала пульсировать где-то внутри, в области солнечного сплетения, она стала тем внутренним пространством, что с некоторых пор заменило ему душу, она становилась прообразом общей родовой памяти, эквивалентом общей чувственности его, как хомо сапиенса. И тут он окончательно «прозрел», совершил ещё один качественный скачок, по-видимому, последний, и точка, что жила внутри него самостоятельной жизнью, вдруг неожиданно всколыхнулась (Киму даже показалось, что она сколлапсировала), и они воссоединились в бесшумном, но таком всеобъемлющем взрыве, что содрогнулась Вселенная. Потому что в лице Баева обретала вдруг ещё одного Творца её сущности…

…Приходить в себя было непросто, но он собрал всё, что оставалось от силы воли в кулак, и всё же вынырнул из нереального. Думать там, откуда только что выплыл, не хотелось ни о чём, а тем более что-то решать, настраиваться на действие, сообразуясь с обстоятельствами и временем. Почему-то казалось, что последнего осталось очень мало. Там, где он только что побывал, в этом непредсказуемом и где-то неуместном, хотелось по-большому одного: забыться, выкинуть всё из головы, ибо звало, манило обратно умиротворение, успокоение и… истина. Какой бы в конечном итоге она не оказалась. А здесь и сейчас Баев открыл глаза, открыл совсем другим человеком. Если понятие «человек» было ещё к нему применимо.

— Здравствуй! — раздался откуда-то звенящий, бодрый голосок. Ким завертел головой, но никого не увидел. Более того, он вообще ничего не видел: какая-то невесомая мутная дымка вокруг вместо хоть какого-нибудь пейзажа. Проморгался, глаза потёр — не помогло. Дымка осталась на месте, никуда не делась, обволакивала окружающее плотной субстанцией, Баев даже себя не видел. Что за чёрт? Неужели ослеп? Да ещё так странно и необычно — не сплошная чернота, а даже наоборот, что-то мутное, в белесых прожилках. Но страшно отчего-то не было, непоправимость такого вероятного диагноза даже не ощущалась, наоборот, присутствовала некая эйфория, казалось, что сейчас он сделает самое важное и значимое открытие в жизни. Им целиком завладело предвкушение. Хотя и любопытство тоже присутствовало.

— Где я? Ни черта не вижу… — снова потёр глаза, хотя даже рук не чувствовал, лишь оставалось ощущение, что к глазам прикасаются, делаются какие-то движения.

Голосок рассмеялся, и Баев тут же припомнил серебряные колокольчики там, возле модуля на «Ронаре». Энея?!..

— Энея? — повторил вслух.

— Какое странное и необычное имя, но оно мне нравится! — голос не исчезал, как бред или галлюцинация, так же звенел и опять будоражил, откликался где-то внутри предчувствием небывалого, восхитительного, что, возможно, здесь и сейчас произойдёт. Но где же — здесь?..

Ким снова попытался оглядеться, но так ничего и не понял: всё та же мутная дымка, ничего не разглядишь. Если он в институте, внутри периметра, тогда тут произошли значительные изменения.

— Что это за место? — озвучил его мысли собственный голос. В отличие от тела тот не пропал, остался прежним, низким, с лёгкой хрипотцой. Правда, в интонации добавилось чуть-чуть недоумения. Однако чего там точно не было — это страха.

— Ты на Грани, — голосок перестал сыпать серебром, из детско-наивного превратившись на удивление в серьёзный и взрослый. — И прошёл уже большую её часть, став Младшим братом!

— Вот как? — удивляться не хватало сил, те как-то незаметно исчезли. Грань? Младший брат?.. Отчасти Ким догадывался, что это могло означать, но и только: сознание плыло, уходило куда-то, потом возвращалось, опять плыло, пока не решило — хватит! И ушло окончательно, напоследок задержав, зацепив чью-то сильную, на одном «выдохе» эмоцию-импульс: сострадание и неудержимое желание хоть чем-то помочь. Ему протянули руку и последнее, что осталось в памяти, — прикосновение тёплых и вполне осязаемых пальцев к его холодной ладони…

…Второй раз приходить в себя было несравненно легче, потому что ему всё-таки помогли пройти рубеж, ту самую Грань (между чем и чем, однако?), и дали такие знания и возможности, о которых Баев даже и помыслить не мог. Он действительно становился творцом.

Теперь он кое-что видел. Не глазами, своей сущностью, прозябавшей ранее где-то там, на задворках души, он как бы вышел из тени, призванный… Кем? Энеей? С этой мыслью он в очередной раз провалился в небытие, чтобы, однако, тут же вернуться и жить! Отчасти человеком, но, скорее, уже всё-таки Творцом. Мысль такая, а с ней и понимание того, что произошло и происходит, оглушила, подавила и чуть не растворила в себе: боги, оказываются, живут на земле?!..

— Я знала, ты справишься, Средний брат, — донеслось откуда-то из пространств. Голос был везде и нигде, как горное эхо. — Ты познаёшь себя, закладываешь основы свершений. Главное на этом пути — не знание, а вера в законы мироздания и в то, что ты эти законы вершишь. Страшный и тяжёлый груз. Ответственности прежде всего. Подчас такое понимание сминает разум и ломает хребет, как картонный. Твоя плоть обретает силу и мощь первозданной неукротимой стихии, возникшей благодаря тем законам, о которых мы лишь задумываемся. Но у тебя уже своя природа и своё предназначение, у тебя железная воля и закалённый дух, я это сразу поняла. Что ж, попытайся сказать своё слово, потому что ты — единственная надежда, Энея одна не справится. Помоги, не стань новым ва-гуалом, куда более разрушительным и беспощадным. Укроти его!..

И голос пропал, но осталось ощущение его всеприсутствия. Слова запали в душу, потому что были понятны и верны.

— Кто ты? Энея, или…?

Даже представлять не хотелось, что может скрываться за этим «или».

Вместо ответа пришло нечто леденящее, всё в зазубренных осколках, вошло в разум неотвратимо, как судьба. И принесло с собой очередное понимание. Что и как делать. С какими возможностями и с каким, наконец, оружием…

Города строятся, потом перестраиваются, модернизируются транспортные узлы, благоустраиваются микрорайоны, отнимая у природы и без того скудные пространства. Бег времени неумолим, приходят новые технологии, делаются различного рода перепланировки, улучшается и совершенствуется инфраструктура и вообще всё, что связано с таким ёмким и всёохватывающим понятием, как запросы и потребности человека, проще говоря, связанное прежде всего с его обустроенностью, бытом и рабочим местом.

Однако здания Института биотехнологий, как ни странно, мало коснулись эти перемены. Как поставили его в своё время семнадцатиэтажным монументом, облицованным гладким красным гранитом, так и стоит оно на отшибе города, рядом с лесочком и озером с плакучими ивами по берегам. Место было выбрано не случайно — подальше от цивилизации, поближе к природе, потому что проблемы, которыми тут занимались, требовали некоей уединённости и сосредоточенности.

Само здание и прилегающие к нему корпуса и лаборатории, в целом небольшой такой научный комплекс, выглядели компактно и обслуживались соответственно: два спутниковых энергоприёмника на крыше с лихвой обеспечивали потребности института в энергии. Работа тут велась не то, чтобы круглосуточно, но бывало, что кто-то и на ночь оставался, если того требовала ситуация или разрабатываемая кем-то из сотрудников, а то и целой лабораторией, трудная, но очень важная тема. Задачи уж тут больно специфические. Тогда в монолите многоэтажки светился ряд окошек, а иногда и не один. Словом, обычная, деловая обстановка, типичная для всех учреждений подобного рода.

Но сегодня монолит был тёмен, никто из учёных не задержался, не засиделся допоздна, лишь в корпусе по-соседству горело с пару окон, да фонари освещали периметр вокруг института. Дальше и вокруг уже властвовала ночь, собравшаяся побыть тут полновластной хозяйкой до самого утра.

Здание само по себе было внушительным, эдакий параллелепипед, устремлённый в небо, однако у него имелись ещё и подземные уровни со своей разветвлённой инфраструктурой и различного рода коммуникациями, обслуживающимися автоматически и работающими в таком же режиме. Люди появлялись здесь по необходимости или, как говорили раньше, по служебной надобности, днём тут бывало даже многолюдно, но ближе к вечеру, а уж тем более ночью, подземные уровни пустели, оставаясь на попечении лишь дежурного освещения да гулкой тишины. Если, конечно, где-то не было срочной работы, как сейчас и происходило на минус третьем уровне, в боксе «RVR 3/1». Там в этот момент находился Баев. И рядом Энея, эта необычная, странная девочка с Мизая, этот найденный землянами на дорогах мирозданья единственный в своём роде, бесценный, уникальный самородок со своим сложным, непонятным и захватывающим миром внутри хрупкого, почти что невесомого тела…

Рядом с боксом, пролётом ниже, по соседству с помещением энергосиловой установки, вырабатывающей силовой щит для безопасности периметра, шёл сквозной коридор с многочисленными подсобными помещениями. Коридор упирался в массивную дверь, за которой находился аварийный выход на станцию скоростного монорельса. Сделано такое было на всякий случай (предки говорили проще и доходчивей: на случай пожарный), чтобы лабиринт подземных уровней не стал бы, не дай бог, западнёй, ловушкой, произойди что-то непредвиденное.

Хоть тут сейчас было тихо, пустынно и кое-как освещено, но это не означало, что жизнь здесь замирала до утра. Некоторым образом ночью она тут как раз и просыпалась, когда люди покидали нижний уровень, закончив работу.

Откуда-то появлялись крысы. Из каких таких щелей, дыр и закутков, одним им и ведомо. Хозяйственный директор не без оснований полагал, что просачивались они на подведомственную ему территорию исключительно из расположенного буквально в двух шагах тоннеля монорельса, законной крысиной вотчины с незапамятных времён. Там было их царство, отвоёванное у темноты и сырости. А территорию надо расширять, вот и до института добрались. С рассветом они убирались восвояси, но ночью… Хоть несколько, но на нижних уровнях появлялись непременно и неизменно. А когда и больше — есть, где развернуться. Что они тут искали, нюхая кондиционированный воздух? Извечный вопрос.

Ещё тут водились и мыши, но те больше в самих помещениях, нежели в коридорах, воздухозаборниках или в нитях трубопроводов. Были и пауки, дремлющие в многочисленных углах и закутках, и тараканы, извечный спутник человека, как, собственно, и грызуны; мокрицы и прочие членистоногие также имелись, но то уж совсем мелочь…

Но обитал и кое-кто посерьёзней. С точки зрения именно грызунов. Кошки. Облюбовали они подземный уровень исключительно из-за этих вездесущих тварей и охотились на них с маниакальным постоянством и терпением, данному этому виду природой, как неизменный статус кво. Днём те из них, кто понаглее, пошустрее и понахальней, кормились и у людей, благо жалостливых и добрых среди них хватало, а ночью ещё отправлялись и за своей законной, как они по праву считали, добычей. Благо, тут она никогда не переводилась, и к тому же охота на крыс и мышей сотрудниками института всячески приветствовалась. Кто ж ещё поможет с этой напастью, даже в век сумасшедших технологий вполне себе уцелевшей и вполне себе здравствующей?

В непосредственной близости от бокса «RVR 3/1» обитал Демон — здоровенный котяра сиамских кровей и, чёрт его знает, чьих родословных. Днём он гулял сам по себе, где хотел и сколько хотел, иногда захаживая с видом хозяина к тем, которые добрые и жалостливые, позволял себя гладить и снисходительно принимал вкусненькое из женских в основном рук; иногда его можно было видеть на территории, задумчиво следящим за стайками воробьёв или меланхолично сидящим рядом со ступенями у парадного входа, жмурящегося на солнечный свет. Людей он не боялся. Он вообще никого и ничего не боялся. И вид имел соответствующий: уши торчком, словно локаторы, вытянутая морда с длинным носом, сильное тело самца в самом расцвете, мощные, стремительные лапы и удивительные голубые глаза с искоркой безумства и отваги в вертикальных узких зрачках. Именно из-за них он и схлопотал такую необычную кличку и на которую охотно, кстати, откликался. Это был воистину прирождённый охотник, бесстрашный, умный и неутомимый.

Но вот уже пятый день кот не находил себе места. Беспокоился, мяукал без причины, к чему-то постоянно прислушивался, шевелил беспрестанно ушами, нервно дёргал хвостом. Даже охоту забросил, что уж совсем удивительно. А сегодня ближе к ночи вскочил, как ошпаренный, и уставился в темноту, замерев в неудобной, напряжённой позе: передняя лапа поднята, спина дугой, хвост при этом из стороны в сторону. Отсыпался он на толстой трубе водоснабжения, проходящей под потолком, местечко тихое, удобное и стратегически выгодное — видно всё и всех, а его так просто и не заметишь. И сейчас стоял там, наверху, весь в напряжённом внимании. Что-то его сильно взволновало, и это что-то находилось прямо над ним. По крайней мере, Демону так казалось, а кошачье чутьё на такие вещи было исключительным. Он, не раздумывая, спрыгнул вниз, мягко и совершенно бесшумно приземлившись, и стремительным рывком преодолел расстояние до двери в следующий коридор. Промежуточные двери, в отличие от остальных, не запирались, необходимости в том не было, а преодолевать такие мелочи, как незапертые двери, Демон научился давным-давно. Однако дальше его поджидала как раз такая, запертая. Покрутившись вокруг, пару раз недовольно фыркнув, он пошёл другим путём, по воздуховодам, ибо знал свою территорию назубок и мог бы с закрытыми глазами проникнуть во многие места. Что для прирождённого охотника норма вещей. Он и проник, влекомый непонятным, тревожащим и остро беспокоящим его чувством — чувством на неведомую опасность, а, скорее, просто на неведомое, что поселилось здесь, у него под боком, причём совсем недавно, а сейчас вдруг заговорившее в полный голос. Что двигало Демоном на свою погибель? Инстинкт хищника? Или любопытство, что даровано всем без исключения кошкам той же природой? Чужеродный, таинственный, но влекущий за собой зов какого-то неизвестного, невиданного до сих пор существа? Или элементарное чувство собственника, заставляющее любой ценой защитить свою территорию от посягательства кого бы то ни было? Очевидно, всего понемножку, но всё же с преобладанием последнего. Да и зов этот сыграл тоже далеко не маловажную роль. И Демон ринулся навстречу неизвестности, словно в атаку, как, собственно, и поступал всегда…

Андрей Вольнов покидал бокс «RVR 3/1» со смешанными чувствами. В них были и облегчение, и настороженность, и ощущение сопричастности с чем-то поистине великим в своей ипостаси, но до конца так и не раскрытого. Ему хотелось уйти отсюда как можно скорее, оказаться там, где всё привычно, знакомо и не по одному уже кругу пройдено, но в то же время хотелось и оглянуться, подсознательно возвратиться туда, где находилась она, это нечто, это чудо, вывезенное Баевым с Мизая. Но второго, однако, всё же было меньше. Потому что неосознанно, инстинктивно, но он боялся девчонки. Того, что она может. Несколько часов наедине с Энеей вымотали Андрея до изнеможения, больше, конечно, морально, хотя он бы предпочёл изнеможение физическое, в спортзале, на татами, в спарринге, в бассейне, да как и где угодно!. Постоянное напряжение, понимание того, что он рядом с чем-то таким, что и выдумать-то нереально, и ещё это дурацкое ощущение чужого взгляда, невидимого, но вполне осязаемого где-то там, внутри, — всё это гнало его прочь, наружу, на свежий воздух. Он ругал себя последними словами за слабость, бесхребётность и бессилие, но ничего со своими эмоциями поделать не мог. Не хотел Андрей вновь чувствовать этот острый взгляд, нет-нет, да по живому режущий сознание. Пусть уж лучше занимается с ней тот, кто сюда и доставил. Кто сильнее, выдержаннее и наверняка подготовленнее. А он всё же обычный человек, хоть и собирается стать оперативником. Правда, насчёт оперативника у него уже закрались некоторые сомнения: зачем он Службе такой нужен? С трясущимися поджилками и совершенно не в своей тарелке после всего тут пережитого? Такой вот… слабый?

Думая о своём и грустном, Андрей вышел в тамбур бокса и вызвал лифт с верхнего уровня. За спиной остались неуверенность, необычность, неуютность, чужеродность. Всё, хватит на сегодня! Наелся! От пуза, до отвала. И как только Баев с этим справляется? Один на один? Жуть, он бы ни за что не остался с ней наедине да ещё ночью. Хотя, конечно, никому бы в этом не признался, однако себе-то можно, потому что это была самая что ни на есть правда, пусть горькая, с привкусом полыни, но истинная правда. И потихоньку тоска и растерянность охватили молодого человека. Как-то не так всё начиналось… И будь он сейчас повнимательней или обладай опытом оперативной работы, возможно, что-то и прочувствовал бы, сработал бы на опережение. Но и без того несильная интуиция дремала, а опыта, как такового, не было вовсе. Даже непонятно откуда вынырнувшая большущая кошка сиамской расцветки и та его не насторожила своим поведением. А поведение-то у той было весьма странным, если не сказать больше.

Демон постоянно принюхивался, крутил башкой и ровным счётом не обращал на стоящего рядом человека никакого внимания, говоря всем своим видом, что есть дела и поважнее, и позначительнее, чем двуногий рядом. Например, этот чужой, выворачивающий тебя наизнанку запах: отовсюду и, непонятно как, — ниоткуда тоже. Если бы Демон обладал способностью анализировать и рассуждать логически, сравнивать собственные ощущения с теми выкрутасами, что демонстрировало сейчас окружающее пространство, то он бы сделал вывод, что запах этот имеет в основе ментальное составляющее, хотя в достаточном количестве присутствует и в воздухе. Это было до того странно, необычно и так непривычно, что кот будто потерялся, чуя одновременно опасность/присутствие ирреального/несуразность происходящего/закипающую внутри ярость/страх/тревогу и любопытство. И Демон издал звук, напоминающий утробное рычание и протяжное растерянное завыванье одновременно. Этим он выразил своё отношение к происходящему, ибо словами не умел.

Андрей не был кошатником. Да и к собакам относился ровно, по-дружески. Мог, конечно, при случае погладить и тех, и других, потрепать какую-нибудь ласковую псину по загривку, но не более. Не разбирался он в повадках и намерениях братьев этих меньших. Дома у него жила черепаха, но у этого земноводного, как известно, выражение эмоций занимало самое последнее место в жизни. И поэтому он лишь нахмурился при виде мечущегося возле ног животного, не понимая, что того беспокоит. И когда подошёл лифт, то стажёр сделал лишь приглашающий жест в сторону открывшихся створок:

— Ну, пошли, красавец… Наверх хочешь, а кабину вызвать не умеешь? — почему-то ему казалось, что это именно так. Ничего более в голову и не пришло.

Что на самом деле хотел Демон, он и сам, наверное, толком не смог бы объяснить, даже если б и знал, как это делается. То, что рядом и вокруг творится нечто, не поддающееся его кошачьему разумению и пониманию, он чувствовал буквально всем телом, от усов до кончика подрагивающего хвоста. И впервые за свою бурную, насыщенную событиями жизнь не мог толком определиться, что делать, как поступить. Но недалеко, лапу протяни, находился человек, от которого приятно пахло, это был своего рода островок безопасности, какой-никакой надёжности, это был пусть и не друг, но и не враг, и уж точно не чужое. И ещё человек звал покинуть это место, более того, и сам желал того же отчаянно, кот прекрасно разбирался в интонациях голоса, движениях и поступках людей — жизнь научила. И нехотя, то и дело оглядываясь по сторонам, как бы заторможенно, даже отрешённо, весь пребывая там, за той гранью, что у кошек зовётся чутьём на потустороннее, неземное, нереальное, а у человека развитой интуицией, шестым чувством, Демон медленно двинулся следом за Андреем в лифт, в открытый, освещённый изнутри проём, сходный с прямоугольным зевом в ещё одну неизвестность, но не такую тревожащую, пугающую и непредсказуемую, как вокруг и рядом.

Вольнов подождал, пока сиамец не войдёт, наконец, в лифт, и тыкнул пальцем в верхнюю кнопку. Дверки сошлись, как створки раковины, тихо запел электромотор, и кабина медленно, даже торжественно, пошла вверх, унося пассажиров в свой последний путь.

Оказавшись в замкнутом и тесном, по его меркам, пространстве, Демон, как ни странно, немного успокоился. То тревожащее, непонятное и необъяснимое, что угнетало его последнее время, а сегодня особенно, постепенно отдалялось, удалялось, растворялось, но окончательно не исчезло да и не могло исчезнуть. Кот опять издал низкое утробное рычание и посмотрел на человека огромными голубыми глазами. Хвост не находил себе места, уши топорщились. Человек же смотрел в ответ непонимающе и как-то растерянно. Природа в лице данной кошки, своего представителя, задавала сейчас какие-то вопросы, а человек не знал ответа или не понимал вопроса, что вернее. Кабина поднималась всё выше. И тут Демон почуял что-то ещё, настолько чудовищное по своей сути, настолько ужасающее в своей ипостаси и сущности, настолько непонятное, не ведомое ранее, что шерсть его мгновенно встала дыбом, хвост непроизвольно распушился, словно ёлочная лапа, а из глотки вырвалось продолжительное шипение. Спина выгнулась дугой, уши прижались к макушке, желтоватые клыки обнажились под верхней оттопыренной губой. До Вольнова наконец-то дошло, что с животным что-то не так. Однако вывод с его стороны последовал неправильный, хотя в чём-то и закономерный:

— Ты меня, что ли, боишься, киска? Зря! Ничего я тебе не сделаю. Успокойся, сейчас уже приедем. Ну что ты так нервничаешь? Из-за лифта?

Интонации Андрей подобрал успокаивающие, даже заискивающие, подумал было ещё наклониться и кошку погладить, но, посмотрев на это взъерошенное, с сумасшедшими глазами создание — и раздумал. Ещё цапнет когтями, вцепится в руку, не отдерёшь. Лишние проблемы, которых ему лично сегодня уже за глаза хватило. Вон, даже эта кошка понимает, что тут не то место, где можно спокойно поласкаться, потереться о ноги и помурлыкать. И правильно думает, кстати. Он, Андрей Вольнов, пока ещё стажёр Сектора кризисных ситуаций и оперразработок, тоже так думает, тоже не в своей тарелке. Докатился, одним словом.

Демону было всё равно, что там на уме у человека, он в буквальном смысле слова навострил уши и не находил себе места. К ним, по мере продвижения кабины лифта наверх, приближалось с каждым метром нечто настолько жуткое, ужасное и совершенно незнакомое по сути, что кот вжался в угол кабины, вздыбил и без того взъерошенную шерсть и ощерился — последнее, что он мог сделать перед неизбежным столкновением… с чем-то.

А биоморф там, наверху, даже не догадывался, что его сущность, о которой он и сам ничего не знал, чуют, улавливает, отчасти распознают и при этом дико боятся. Выдернутый из мрака подсознания сумасшедшей женщины некими неведомыми силами, о которых и сама Ирма ничего не ведала, кроме того, что они есть, существуют, он бродил сейчас в коридоре перед лифтами и толком не знал, что делать. Раны, оставленные пулями Тори, волновали его постольку-поскольку. Мельком глянув в сторону, где Тори лежала в луже крови с неестественно вывернутой шеей, биоморф снова втянул воздух ноздрёй. Из второй, смятой пулей, постоянно капало что-то чёрное, тягучее, как, впрочем, и из других ран. След за зверем тянулся тёмный, поблёскивающий, словно лакированный. Будто нефть разлили или мазут. И тут его заинтересовал неожиданно заработавший электромотор, сигнализирующий о том, что одна из кабин лифта ушла по чей-то команде вниз, за пассажирами. «Отойди… Спрячься… А потом напади и убей!» — пришла откуда-то целенаправленная команда, руководство к действию. Ирма продолжала сидеть в скаттере, но уже взяла себя в руки и вновь «подключилась» к своему же кошмарному порождению, стала его глазами, ушами, мозгом. Странные то были ощущения. Словно плывёшь под водой и видишь вокруг не чёткие контуры, а лишь их размытые очертания. В следующий раз сделаю его получше, мимолётно подумала женщина. При этом вполне отдавая себе отчёт, что следующего раза может и не быть. Если она тут и сейчас, например, проиграет, не справится. Ну уж нет!.. Злоба и ненависть вновь захлестнули. Покопавшись в служебной нише возле приборной доски, она достала такой же ППУ, как был у Велеса, распахнула дверцу машины и выскочила на улицу, в прохладу, под непроницаемый купол неба с россыпью помигивающих точек. Пора… Звёзды равнодушно смотрели с невообразимой высоты за перипетиями человеческих поступков и сломанных судеб. Им было всё равно. Давно уже всё равно…

А вот Демону всё равно не было. Вжавшись в угол, кот неотрывно смотрел на створки, готовясь к неизбежному. Он был не робкого десятка, никогда ничего не боялся, но сейчас им владело одно желание: как можно скорее покинуть это опасное место, совсем недавно бывшее таким родным, надёжным и звавшееся просто и уютно — «дом», а сейчас похожее на что угодно, только не на своё, родное и домашнее. И когда лифт, наконец, остановился и двери ушли в стороны, открывая пространство за ними, Демон тут же бросился вон из кабины, чтобы, впрочем, мгновенно затормозить с шипением и мявом перед маслянисто поблёскивающей лужей чего-то мерзкого, пахнущего не пойми чем. Все опасности и тревоги мира вернулись обратно с сумасшедшей скоростью и заставили кота прижать уши, вновь зашипеть и распушить хвост. Демон попятился от лужи, но вдруг остановился и уставился в одну точку. Взгляд его сфокусировался на чём-то там впереди, на чём-то, что за поворотом, и хвост при этом ходил ходуном, как взбесившийся маятник, а лапы напряглись, словно перед броском. Он что-то учуял, что-то такое, отчего каждый волосок на его шерсти окончательно встал дыбом. При виде лужиц и пятен вокруг, больше всего похожих на разлитую нефть, сзади удивлённо вскрикнул Андрей.

— Что это за дрянь?! Откуда? И… и… как это, боже?! — Андрей разглядел неподвижную Тори, лежащую сломанной куклой чуть дальше, а рядом с ней и оторванную руку. Всё это выглядело сюрреалистическим кошмаром, бредом умалишённого, не имеющим с действительностью ничего общего.

А потом из загнутой кишки коридора появился, словно вытек из ниоткуда, чудовищный зверь, и время вовсе остановилось, разбившись на фрагменты, каждый из которых нёс что-то своё, драматическое, полное невероятных и не укладывающихся в голове событий. Длилось, правда, всё это недолго. Сторонний наблюдатель, случись он здесь, отметил бы по несуществующему секундомеру: четыре с чем-то секунды. Именно во столько уложилась смерть.

Неся в себе что-то настолько же далёкое, ирреальное, как и чужое, нездешнее, зверь мгновенно приблизился к ним и движением лапы, столь же быстрой, как и молния, задел отпрянувшего в сторону кота, издавшего вой смертельно раненной волчицы. Однако реакция животного ничуть не уступила реакции самого биоморфа, и лапа Демона с растопыренными когтями так же мелькнула в ответном молниеносном движении, расцарапав до черноты плоть ужасного существа. Но это было всё, на что хватило храброго сиамца. Удар биоморфа оказался и страшнее, а, главное, куда смертельней: с перебитым хребтом, распоротым животом, подвывая и рыча от боли и бессильной ярости, Демон отполз куда-то в сторону, волоча за собой кровавую ленту внутренностей и, всхлипывая, как маленький, обиженный ребёнок, вскоре затих в луже собственной крови.

Андрей же глядел расширившимися зрачками на неведомо откуда взявшееся чудовище и никак не мог провернуть перстень спира на пальце, чтобы активировать своё оружие ближнего боя. Глаза его выпучились, как у рыбы, выброшенной на берег, а рот пытался вытолкнуть, исторгнуть из замеревшего естества хоть что-то, хоть какой-то звук. Крик застрял где-то по полпути между лёгкими и глоткой, а пальцы всё дёргали и дёргали не поддающийся отчего-то спир, словно хотели снять его, а не провернуть. И когда, наконец, спир поддался, провернулся, как и положено, и активировал плазменную спираль, заалевшую на конусообразном выступе перстня алой смертоносной точкой, было уже поздно. Биоморф настиг и Вольнова. Страшный удар всё той же смертоносной лапы буквально впечатал того в стену, раздробил о неё затылок и попутным движением распорол ещё и грудную клетку. Кровь, хлынувшая ручьём, залила сползающего по стенке Андрея, который уже ничего не чувствовал, не видел и не слышал. Смерть наступила пусть и не мгновенно, но и не мешкая. Однако мозг его успел всё же отдать последним импульсом последний приказ — ударить в ответ. Человеческие рефлексы, оказывается, самая живучая вещь на свете: мозг приказал, и тело тут же повиновалось. Мёртвый Андрей сделал невозможное — сумел отомстить. И за себя, и за Тори, и даже за бедного, ни в чём не повинного Демона. Из груды бесформенной плоти, залитой кровью и неподвижно осевшей у лифта, вдруг вдарила по биоморфу по касательной слепящая плазменная дуга спира, взрезая того, как гнилой мешок с такими же гнилыми потрохами внутри, и тут же исчезла, убралась обратно в перстень, ставшим сразу бесполезным украшением на пальце. Последний приказ, отданный умирающим мозгом, был выполнен.

Зверя, выполнившего команду невидимой хозяйки и стоящего сейчас боком к Андрею, плазменная спираль разрезала по диагонали. Он буквально развалился на две части — одну бОльшую, другую меньшую, заливая всё вокруг чернотой, — вязкой, тягучей, как смола, и пахнущей тухлым болотом. Издав какой-то нечленораздельный звук, больше похожий на отрыжку, он даже не умер — просто перестал быть. Существовать. Кончился. Как данность, ничего с реалиями данного мира не имеющая и иметь не могущая по определению. Лопнул мыльным пузырём, забрызгав напоследок стены и пол.

Тот же сторонний наблюдатель, оглядев панораму того, во что превратился сейчас коридор перед лифтами, ещё недавно чистый, без всяких излишеств, ошеломлённо покачал бы головой и наверняка бы прошептал: «О, господи…». Пол в маслянисто-чёрных, неряшливых пятнах, рядом с человеческими телами лужи крови, останки того, что недавно казалось воплощением ужаса, сейчас возвышались двумя чёрными глыбами, из-под которых продолжало натекать, как подтекает из неплотно прикрытого кухонного крана. И пахло соответственно: свежей кровью, недавней смертью, непоправимостью случившегося и чем-то ещё, совершенно неподдающимся определению, но бывшим тут однозначно. И ещё одно можно было увидеть в этой кошмарной картине, нарисованной страшными, грубыми и леденящими душу мазками, и сделать неопровержимый вывод: всё здесь кончено. Раз и навсегда.

У Ирмы начались проблемы со зрением, причём, в самый неподходящий момент: в холле института. Мельком глянула на три трупа — слева, возле мраморных колонн, тела бейберов с пулевыми отверстиями над переносицей (умел Велес точно стрелять, ничего не скажешь), справа, за столом, дежурный, осевший в кресле. Можно подумать, спит. Если б не размытое кровавое пятно как раз там, где сердце. Она ещё подумала, что стрелок из Лоцмана куда лучше, чем любовник (бывший, к сожалению), когда началось с глазами. Она даже споткнулась на полушаге от неожиданности. Зрение дало ощутимый сбой, стало вдруг мутно-непрозрачно впереди, там, куда направлялась быстрым шагом, чуть ли не бегом. Она притормозила, потом вовсе остановилась. Картина не менялась: двоилась, мутнела, прояснялась ненадолго, и опять по новой. Что ещё за чёрт? Нервы? Или последствия того, что Сила внутри окончательно просыпается? Или её ментальный контакт со зверем?.. Ирма зажмурилась, прижав ладони к вискам. Пистолет-пулемёт, зажатый в правой руке, даже приятно охладил кожу. Она постояла, пытаясь прийти в норму, чувствуя некий дискомфорт, двоякость ощущений, словно не одна была, а сидело у неё внутри как минимум ещё двое, чужеродных, непонятных, но всё-таки желанных, более того, нужных. Именно сейчас.

Открыла с некоей опаской веки, проморгалась на всякий случай. Зрение один чёрт восстановилось не полностью, будто смотришь сквозь какую-то дымку. Ладно, плевать! Переживёт как-нибудь, не это теперь главное. Главное — там, внизу, на нижних уровнях, куда ушли Велес со зверем, оставляя за собой смерть и небытие. Тому, кто попался им по дороге.

Она даже удивлялась в душе, что всё идёт так гладко, как надо ей, Ирме Миллер. Надо же! Даже толкового охранения не выставили, с пяток бейберов всего во главе с этой шальной бабой, с этой сукой, что завалила её Ника. Правда, двоих десантников она и сама завалила, ещё на подлёте к институту. Почуяла засаду в роще неподалеку от автостоянки и уничтожила направленным пси-импульсом, по мощности сравнимым со взрывом гранаты. Прямо в мозгах. Потренировалась лишний раз. Результат оказался впечатляющим. О людях Ирма и не думала, сейчас то были пешки в её партии. Не думала и о том, что действия её целиком подпадают под статью о терроризме со всеми отсюда вытекающими (статью-то никто не отменял). Ей даже в голову не приходило об этом подумать, наоборот, себя она считала борцом со вселенским злом, дотянувшимся уже и сюда, в святые святых. То, что при этом гибнут невинные люди, интересовало Ирму постольку, поскольку они мешали или помогали в её миссии. Единственного, кого ей было жаль по-настоящему — это Велеса. И то, как ценную боевую единицу скорее, а не как человека со своим внутренним миром и собственным взглядом на жизнь. Но как раз последнее в данном случае было излишним. Как аппендикс. И она, не колеблясь, отросток ампутировала, подчинив Ника себе, сделав из него не рассуждающего, не сомневающегося ни в чём придатка своей сущности, единственно правильной здесь сущности. Сделала ещё там, перед выходом из офиса. Чтобы не задавал лишних вопросов и вообще… Потренировалась в очередной раз.

И теперь, фактически у финиша, что-то мешало правильно, адекватно воспринимать окружающее. Будто наметился сбой в программе, до этого безукоризненно выполнявшейся благодаря программисту в её лице. Однако не на ту напали, решительно и зло рассудила про себя Ирма и двинулась дальше. Цель была уже рядом, и всякие мелочи наподобие ухудшегося зрения остановить её попросту не могли. Тем более с таким помощником и напарником, коим являлся этот зверь. Она полностью подчинила биоморфа ментально и командовала им так же. Напрямую, через мозг. Сила, зародившаяся в ней неведомо как и с каждым вздохом расправлявшая крылья, делать позволяла такое почти что без усилий. Да и не такое тоже.

Через биоморфа, а на самом деле через выраженную таким вот образом собственную овеществлённую сущность, она безжалостно расправилась с Вольновым и собралась было дать команду зверю проверить весь периметр ещё разочек, чтобы уж больше никаких сюрпризов даже в лице бездомных кошек (и откуда они тут?), когда случилось неожиданное. В некотором роде даже катастрофа. А беда-то уж точно.

Краем глаза Ирма через восприятие того же биоморфа успела заметить стремительный блестящий высверк откуда-то снизу и сбоку, как раз с того места, где лежал мёртвый парень, да сделать уже ничего не смогла, даже отреагировать-то не успела: её тут, на лестнице, что вела вниз, туда, вдруг скрутила чудовищная боль в области живота и поясницы, и Ирма умерла вторично. Потеряв сознание, рухнула прямо на ступеньки и скатилась на площадку между пролётами, благо почти уже дошла. Но даже в таком состоянии ППУ не выпустила, держала оружие цепко, намертво, а очнувшись буквально через пару секунд, ошалело помотала головой и с недоумением огляделась. Что это было?.. И тут же вспомнила, что. И поняла почти сразу, что именно. Теперь она потеряла и зверя, прочувствовав через его восприятие убойную силу плазменной спирали. Чёртов мальчишка! Успел-таки выстрелить из спира, гадёныш. Сначала Лоцман, а потом и главное оружие, основной калибр, в некотором роде хороший такой сюрприз для Баева и его девчонки. Как же так?! Ну почему не догадалась добить? Ту суку вон добила, а этого пацана посчитала мёртвым, уже ни на что не годным. И так по-глупому просчитаться… Но какие всё-таки реальные ощущения, боже ж ты мой! Словно сама умираешь с последующим, правда, воскрешением. Смерть опять заглянула к ней в душу, но снова отступила, выворачивая свои костяшки в противоположную сторону. Надолго ли?

Риторические, маловразумительные вопросы Ирму не трогали совершенно. Она с трудом поднялась с холодного бетона и, держась за ушибленный локоть, продолжила путь. Виртуальная смерть ударила по нервам, как настоящая, для организма та ещё встряска, никакого позитива. Хорошо, до цели оставалось немного. Она уже чувствовала Энею, Ирма и раньше-то её чувствовала, но тут, на месте, с каждым шагом всё отчётливее и отчётливее ощущалось присутствие некоего образования, квинтэссенции, далёкой от всего земного, наполнявшей её чужеродной сущностью, но вот, поди ж ты, здесь обосновавшегося. Это неправильно. И этого не должно быть! Дьявольскому не место на Земле, и уж кто-то, а она, Ирма Миллер, об этом позаботится непременно.

Гонгвадзе был не только грамотным руководителем, но и очень хорошим оперативником тоже. Что называется, школа, пройденная не кабинетами, а самой что ни на есть практикой да в полевых условиях. Ему не надо было объяснять, что и как делать в таких случаях. Поэтому, подняв группу Михайлова по тревоге высшей категории, он потом чуть помедлил, посмотрел на Елену, готовую в любую секунду ринуться туда, где её любимый, и защищать Кима от всех бед и напастей мира хоть голыми руками, усмехнулся про себя и вновь опустился в кресло.

— Присядь пока, — ответил начальник Сектора на немой вопрос женщины. Та села. Ноги уже не держали.

А Гонгвадзе через Консула начал собирать кое-какую информацию, воспользовавшись высоким допуском и приоритетом категории «экстра-сверхсрочно». На деле это означало, что все запросы сейчас за его подписью рассматривались соответствующими службами вне очереди и по возможности оперативно, то есть чрезвычайно быстро. Собственно, ему нужно было кое-что уточнить, получить конкретные разъяснения и кое-куда подключиться. Другими словами, подобрать ключи к проблеме и желательно как можно скорее. И у начальника Сектора кризисных ситуаций и оперативных разработок имелись для этого все необходимые полномочия, ресурсы и средства. И информация пришла. Однако далеко не радостная.

Некоторое время Гонгвадзе переваривал, что называется, полученные данные, потом что-то скомандовал Консулу по мыслесвязи и поднялся во второй раз. Теперь окончательно. Выглядел он ещё мрачнее, чем раньше.

— А вот теперь идём. Как ни банально звучит, но дорога каждая минута. Если не секунда…

У Елены в очередной раз ёкнуло сердце. Не надо даже быть аналитиком, чтобы понять, что стряслось нечто из ряда вон. При её непосредственном участии. Будьте же вы прокляты, те, кто всё это подстроил и сотворил!

— Так плохо? — спросила Елена в спину начальника, еле поспевая за Гонгвадзе, стремительно покинувшим кабинет и устремившимся к лифту на посадочную площадку-крышу. Сразу он не ответил, молчал, о чём-то размышляя, и только в лифте произнёс:

— Не хотел говорить, но… Видно, не тот случай.

Внутри у женщины что-то оборвалось.

— Что с Кимом? — хотела спокойно, бесстрастно, но голос предательски дрогнул.

— Не знаю, Лена, ничего толком не знаю. Трэк-браслет молчит, заблокирован или отключен, что, сама понимаешь, в нарушение всех инструкций, а Баев последний, кто их нарушит. Дальше. Группа Тори Доррисон, что мы туда направили, тоже… хм, молчит. Ни у кого из группы браслеты также не отвечают. И ещё одно… Камеры слежения в институте не дают никакой картинки. Словно накрыли там всё каким-то непроницаемым колпаком. Вот и думаем…

Выложив удручающую информацию, Гонгвадзе вздохнул и устало потёр глаза. Но была и ещё одна причина сделать это: смотреть на Елену лишний раз не хватало сил. Женщина ждала хороших известий, надеялась на них, вся так и подалась вперёд, им навстречу, а получила в ответ одну неопределённость, что при нынешних раскладах ещё хуже. Может, зря он взял её с собой? Не женское дело лезть в неизвестность с непредсказуемыми-то последствиями. Хотя, кто им велит лезть-то? На то есть специально натренированные люди, которые, кстати, уже ждут на крыше.

Группа Михайлова находилась в двух тяжёлых бронированных флайтанках высшей защиты, способных выдержать и подрыв термоядерного фугаса в непосредственной близости. Сам командир прохаживался у ближайшей машины и, увидев Гонгвадзе, сделал несколько шагов навстречу.

— Командир группы спецподдержки подполковник Михайлов, — откозырнул он. — Готов немедленно приступить к выполнению задания.

— Брось, Николай, хватит козырять-то. Или это ты при даме?

Михайлов и бровью не повёл.

— Никак нет, Ираклий Георгиевич. Просто тревога категории «зеро». Сами понимаете.

— Понимаю… — вновь потускнел начальник Сектора.

— И я не дама, между прочим, — высказалась и Елена, — а офицер Службы в чине капитана, пусть и работаю в аналитическом отделе. А дамочки сейчас дома, кто с детьми, а кто уже и третий сон смотрит.

Она как-то успела собраться, пока поднимались и выходили на стартовую площадку, чью функцию частенько выполняла здесь крыша здания. А собравшись, решила уж если и не быть полезной этим отчаянным ребятам в танках, то хотя бы не путаться у тех под ногами.

Михайлов с Гонгвадзе, не сговариваясь, глянули на неё одновременно. И оба с одобрением.

— Пошли! — коротко бросил Гонгвадзе. — Время дорого. Вводную, Николай, получишь по дороге.

— Есть!

У флайтанка поднялся люк, выдвинулся трап, и они поднялись на борт многотонной машины. Молчаливые и сосредоточенные. Включая и Елену. Шутки кончились. Да только их изначально не было, к сожалению. Суровая правда жизни, ничего более. Только с неким фантастическим дополнением.

Люк захлопнулся, и машины тут же бесшумно поднялись в воздух, одна чуть впереди, вторая следом, развернулись по вектору на юго-запад и канули в тягучую темноту, словно пара хищных ночных птиц. И тут же окутались полем высшей защиты, став белесыми пятнышками на фоне величественного звёздного неба.

Ирма всё никак не могла разобраться с глазами, зрение ухудшалось, и чем дальше, тем больше. Главное, не могла понять, в чём дело? Окружающее размазывалось в какие-то световые пятна, преобладали в них багрово-чёрные тона, и это просто бесило, напрочь выводило из себя. Она была в ярости, и ещё большей ярости добавил мёртвый Велес, о тело которого она чуть было не споткнулась, ничего толком не видя вокруг. Неимоверным усилием взяв себя в руки, Ирма присела возле Ника, отложила пистолет и провела ладонями по лицу некогда любимого и дорогого человека, сомкнула веки и чуть не заплакала. Волна невообразимых чувств прошла по телу, добавила сердцу совсем уж сумасшедших оборотов, а нервам и без того чудовищную обострённость. Но она только всхлипнула, сдержавшись. Милое некогда лицо пальцы помнили, вот беда. Но ладони одновременно и напомнили, что всё быстротечно и неумолимо. Вот он, некогда человек, равный Вселенной, со своими помыслами и устремлениями, а сейчас… Просто плоть, ничего не значащая для неё, а уж тем более для той, что звалось мирозданьем. Всё течёт, всё изменяется. К сожалению… Эх, упала бы, наверное, как обычная баба на грудь покинувшего её в трудные минуты мужчины, и зарыдала бы в полный голос, запричитала, но Ирма бабой не была никогда. Не для неё подобные страсти и выплёскивание эмоций. Не для того рождена.

Чуть помедлив, приложилась всё же головой к груди бывшего пограничника. А глаз так и не открыла. С сумасшедшей ясностью вдруг поняла, что может видеть и так, напрямую. И это было самое важное, наверное, открытие с тех пор, как она ввязалась во всё это. Глаза оказались и не нужны. Вот почему они стали отказывать ещё там, в коридоре…

Ирма возлежала на груди у мёртвого, а сама поводила туда-сюда пси-рецепторами, что сейчас заменяли ей обычное зрение. Было и восхитительно, и необычно, и… явственно. Она преображалась. На ходу. Или по ходу, что не столь важно. Если б тот сторонний наблюдатель всё ещё находился бы здесь, то он бы непременно отметил и существенные изменения в её облике: волосы Ирмы, что были заплетены в косички-дреды, вдруг распрямились, вспорхнули в разные стороны и стали похожи на что угодно, но только не на волосы молодой женщины. На развевающиеся в разные стороны змеиные головы — может быть. Но не на волосы. И глаза той, что недавно принадлежала к роду людскому, преобразились тоже: зрачков не стало. Как и белков. Вместо этого — олицетворение вулкана, кратер огненный, в котором ничего, кроме мятущегося пламени. Она стала наследием того цепного пса, что сама и породила недавно. Круг вытек из окружности и замкнулся сам на себя. Страшный и одинокий в своей сущности. И зацикленный на одном — бессмысленной борьбе. Если б она это понимала!..

Оставив Ника, Ирма поднялась и целенаправленно двинулась туда, в сторону лифта, где лежал сейчас бездыханным Андрей Вольнов. На Тори Ирма даже не глянула. Шагала женщина не то, чтоб автоматом, но многое говорило: да, тут от человека очень мало. Уж слишком всё механически. Определяюще. Оловянно.

Не дойдя пары шагов до Вольнова, вдруг остановилась и повернула голову на звук. Где-то рядом кто-то всхлипывал. Жалобно, и ещё раз жалобно. Кошка, определила Ирма. Та самая, что вдруг выбежала откуда-то и чуть отвлекла. Это был Демон, умирающий, но и не просящий о помощи. Он просто жаловался. Бог ведает кому. И плакал от боли и бессилия. Не имеющая сейчас даже намёка на жалость, Ирма всё же прекратила его страдания. Одним пси-импульсом. Незначительным, но для Демона милосердным. Кот окончательно затих, уткнувшись оскаленной мордой в лужицу собственной крови. Ирма просто устранила причину того, что мешало осмысливать и адекватно оценивать окружающее. А невесть откуда взявшееся животное только мешало. Ничего личного, как говорится.

Женщина глянула в сторону лифта. Двери оказались открытыми, и она это видела. Пока ещё нормальным, человеческим зрением. Перевела взгляд ниже и… задохнулась. От восприятия чужого, непознанного и просто нечеловеческого. Её будто подпитали извне. Сердце так всколыхнулось, так помчалось невесть куда, что Ирма едва сознание не потеряла. От всесокрушающего удара того, что она тут ненавидела. Изначально. Но было и нечто другое. Пси-удар распался как бы на две составляющие: нечто родное, человеческое, до боли знакомое (наверняка Баев), и рядом совсем иное, то, против чего она и пришла бороться и погибнуть. Или победить. Две ипостаси одного. Две половинки целого. Того, что звалось жизнью…

Ирма, помедлив и прислушиваясь к чему-то, хотела шагнуть в зев лифта, но неожиданно сделала обратное движение, развернувшись на триста восемьдесят. Чёрт! Только этого и не хватало. Хотя и ждала. Но не так быстро и оперативно. Объяв пространство, вычленила в нём две потенциальные точки-опасности. Неумолимо приближающиеся. По её душу. Защищённые всем, чем можно защитить механические аппараты с хрупким биологическим грузом на борту. И тут же в ней взыграло ощущение охотника, преследующего законную добычу. Азарта и уверенности в своих силах добавило и то, что добычей-то тут как раз считали её. Неужели?!.. Ирма вздохнула полной грудью и… окостенела. Сила, что была у неё внутри, та, что при рождении вдруг воспротивилась той, что вливалась в неё постоянно, как из источника, не требующего никакого дополнительного пополнения. И ещё столкнулась с третьей составляющей, с той же силой, но несколько ослабленной. Некоторое время понадобилось, чтоб определить приоритеты. И резонно решила, что то, что внутри, никуда не денется, а вот наружную опасность придётся устранить. И выдохнула. И рванула в сторону от лифта, опять наверх. Но на сей раз перед телом Велеса даже не остановившись. Со стороны — мегера, которая только и видит, что врага перед глазами.

Её звала и жгла ненависть. Та, что всегда и везде будет первой. Если только ту не опередит здесь нечто иное. Любовь, например. Или то же сострадание. Да только не в этом случае, к сожалению…

Флайтанк — особая машина, из названия ясно и так: летающий танк. Хотя от «танка» тут лишь дань предкам, которые называли танком оснащённые практически непробиваемой бронёй и мощным вооружением могучие дизельные машины на гусеничном ходу. Только времена изменились, оснащение тоже, а защита и подавно. Плюс масса дополнительных конфигураций. Например, подавление средств предполагаемого наблюдения. Или сингуляторы силового поля. Или опережающие средства поражения предполагаемых целей. Да мало ли…

Поэтому для пилота первой машины стал полной неожиданностью тот факт, что его защищённую от всех представимых катаклизмов машину вдруг засекли и… атаковали. Несмотря на полную защиту. И кажущуюся неуязвимость. Но вот именно — только кажущуюся. Никто не думал, что пси-атака может быть такой мощной. Которой плевать на все генераторы пси-защиты, что были рассчитаны исключительно на блэк-излучение алгойцев, плевать на то, что генераторы эти работали на полную мощность, согласно программе, которая и подразумевала как раз полную защиту от чего бы то ни было, раз флайтанк ушёл на задание по императиву «зеро». Удар пришёлся по самому, казалось бы, тут защищённому — людям. Вернее, их мозгу. Эдакий удар исподтишка.

Зуммер обнаружения заверещал тогда, когда они подлетали к цели. До Института биотехнологий оставался километр. Пилот только хотел отреагировать, когда следом и ударило — в полную мощь, в самый ответственный момент — перед заходом на объект. И всё понеслось, закувыркалось, завертелось и спрессовалось в секунды, что растянулись, казалось, на саму неопределённость и многомасштабность, вышибая попутно из людей дух.

Пилот отключился и стал марионеткой в чьих-то руках. Руках жестких, с привкусом крови. Его как личности не стало. И эта уже не-личность потянулась к оружию. С выпученными глазами и с пеной у рта. Сумасшедший…

Флайтанк вильнул, потеряв управление. Автопилот был отключен, что в условиях боя, предполагаемого тем же императивом «зеро», было явлением нормальным. Однако пси-удар пришёлся не только по людям. Как мог он воздействовать на узлы и агрегаты самого летающего танка, можно лишь догадываться. Факт остался фактом. Первая машина (фактически без пилота!), вдруг развернулась на месте и на скоротечном вираже поразила из всех бортовых систем вооружения машину вторую, идущую следом. Защитное поле флайтанков рассчитано было прежде всего на внешнюю угрозу, но никак не на поражение от своей же собственной системы огня. Следующий вторым флайтанк вспыхнул, детонировал оглушительным взрывом и распался огненными штрихами, самым впечатляющим из которых стал огнедышащий хвост — всё, что осталось от некогда грозной и такой надёжной с виду машины. Остальные искры оказались поменьше, в том числе и десантный отсек с рубкой управления. В одну секунду двадцать две жизни перестали таковыми быть, оставив ночному небу лишь короткую о себе память, воссоединившись в одно целое с огненным лепестком, расцвётшим вдруг в небесах. В то, во что превратилась вторая машина, расстрелянная в упор первой. Светлая вам память…

Гонгвадзе и Михайлов в той, первой машине, как раз обсуждали диспозицию предстоящей операции, ставили и распределяли акценты акции, когда случилось непоправимое. А Елена лишь вздрогнула, ничего не понимая, но ощутив вдруг всем естеством своим, что случилось нечто из ряда вон. И ещё она ощутила прикосновение того, недавнего… Того стылого и равнодушного, что заставило её предать. И Елена задохнулась от ненависти и бешенства. Её пси-импульс с такой вдруг неимоверной силой отразился в ответ, что Ирма там, на крыльце института, едва не потеряла сознание от ответного удара той, любящей и любимой женщины. Её буквально отшвырнуло к дверям, чуть ли не в коридор, в холл, и упала она возле стола дежурного у проходной, продолжавшего мёртвой глыбой возлежать в своём кресле. Сознание её затуманилось, поплыло, но лишь на секунды. Хотя и их оказалось более, чем достаточно.

— Вон из машины! — прокричал Гонгвадзе и бросился к штурм-люку. Михайлов, в котором инстинкты бойца и командира, вбитые годами тренировок чуть ли не в подкорку, вдруг заговорили в полный голос, мгновенно понял, что стряслось нечто ужасное и непоправимое.

— Немедленно покинуть танк! По расчётам!.. Вперёд!

Это тоже было частью императива. И тоже отрабатывалось. Да только… Только вводная, данная Ирмой прямо в мозг оперативникам, несмотря на блокаду и его пси-защиту, нашла свой отклик и начала действовать. Пилот уже разворачивался в своём кресле в сторону десантного отсека с усмешкой, не предвещающей ничего хорошего, и выцеливал из файдера первых на очереди. Своих же товарищей. В его оправдание, себе он сейчас не принадлежал. И видел вокруг лишь врагов. Зазвучали первые выстрелы, сходные по звуку с уханьем совы. Так стрелял файдер. И целился пилот исключительно в голову. Чтоб уж наверняка. А потом и вовсе началось невообразимое.

Пилот стрелял, как в тире. С той же злорадной и где-то глупой усмешкой, словно не людей расстреливал, а манекены в театре абсурда. Да только манекены эти начинали вдобавок меж собой драться. Под огнём файдера. Заряды, не попавшие в цель, с жутким визгом рикошетили. Пилот стрелял не переставая.

Елена зажмурила глаза и вцепилась пальцами в виски. Ей стало жутко. Страшно. Дико. Пока чья-то рука не выдернула из этого сюрреалистического бреда, и она не ощутила прямо в лицо, наотмашь, тугой всплеск воздуха. Он освежил и хоть чуть-чуть привёл в чувство. Открыв глаза, поняла, что валится с невообразимой высоты (на самом деле всего-то метров восемьсот, флайтанки предпочитали малую высоту при боевом заходе) прямо в ночь, темноту и неопределённость, и завизжала. На пределе сил и возможностей. Как женщина, вдруг понявшая, что потеряла минуту назад всё…

— Ты ранена?! — раздался рядом встревоженный, прерывающийся голос Гонгвадзе, и Елена потянулась к нему навстречу, запоздало сообразив, что и так находится в непосредственной близости от начальника. Более того, тот держал её крепко, прижав к себе, как нечто дорогое, единственное, что сумел спасти от вселенского катаклизма.

— Ранена? — прокричал Гонгвадзе, пытаясь одновременно что-то нащупать у себя на поясе. Получалось плохо. Даже никак — падать они не переставали. Кувыркались, как подстреленные птицы.

— О-о… — простонала Елена. Недавняя картина побоища в отсеке флайтанка вдруг вернула силы и трезвость мысли. А редкие огоньки внизу, приближающиеся с умопомрачительной скоростью навстречу и глядящие прямо в душу, и всепоглощающий мрак по их сторонам заставили окончательно вернуть и самосознание, и присутствие духа. — Что делать, Ираклий Георгиевич?! Мы же… разобьёмся к чёрту!..

— Пояс, Лена! Пояс… — просипел в ответ Гонгвадзе, и женщина вдруг с отчётливой ясностью поняла, что тот на пределе, из последних сил пытается хоть что-то сделать. Пояс?.. Что за пояс?.. Ну конечно! Как же она раньше-то?… А ещё капитаном назвалась, идиотка! Нашлась, чем хвастаться, в гробу таких капитанов!..

Антигравитационный пояс такой же атрибут их повседневной экипировки, как и спир. Только Елена спиром почти не пользовалась, считала эту штуку слишком страшным оружием, подсознательно противилась мысли, что этим можно убивать так просто и… безнаказанно, безжалостно. Поэтому перстень, как правило, валялся у неё в столе, в рабочем модуле. Да и то сказать: какой из неё оперативник? Название одно. Аналитик она и есть аналитик. Зато анти-пояс был при ней всегда. Удобная и нужная вещь. Необременительная, где-то стильная и красивая, лёгкая, незаметная и очень практичная. И подходит почти к любой вещи из гардероба.

Не тратя и лишней секунды, Елена привела в действие антиграв, и они тут же замедлили стремительность падения. Огоньки из далёких капелек давно уже выросли в алчущие огнями фонарные столбы, а тут и вовсе прекратили с бесшабашной скоростью превращаться и дальше в смертельные пики, готовые в любой момент нанизать на себя неотвратимо на них падающих. Фу-у!.. Теперь перевести пояс в горизонтальный полёт, а дальше на снижение, аккуратное такое, чтоб приземлиться плавно и на обе ноги сразу. Однако с последним возникли явные проблемы…

Потому что Гонгвадзе потерял, кажется, сознание. Приземляясь на обе ноги (как учили), Елена вдруг сообразила, что так вот не получится, как учили. Чтобы на обе и сразу, чтоб плавно и рассчётливо. Поломаемся же! — пронеслось в голове, а потом… Удар!.. И кувырок, не разжимая объятий, вместе с Гонгвадзе. Антиграв с задачей всё же справился, земля приняла их пусть и жёстко, но и не смертельно. Живы!.. Пронеслась мысль и затухла, будто опалённая. Земля поиграла с ней, как с ребёнком, и оставила в покое, отпустила за ненадобностью. И лёжа сейчас на её совсем не ласковой поверхности, думать ни о чём не хотелось. Вот же!.. Прибыла! И даже сохранила… Но что дальше?!

Мысль такая и подстегнула, и заставила работать. Пребывая в некоторой прострации, Елена выбралась из-под Гонгвадзе и заглянула тому в лицо. Как он там? На себя было плевать, да и главное ли это? Потом огляделась, чтоб хоть как-то сориентироваться. М-да… Темно и не поймёшь сразу, где и находятся. По щеке текло что-то влажное и мокрое. Она машинально утёрлась и неожиданно для самой себя всхлипнула. Чёрт с ней, с кровью! А потом уселась, оперлась на руки и разревелась, совсем как маленькая девочка, потерянная и одинокая, как никогда. Ну почему?! За что ей это?! И взревела в полный голос, уже не стесняясь и никого не боясь — в ней заговорило в полном объёме то, что дремлет до поры до времени в каждом из нас и которое зовётся просто и лаконично — самобичеванием с отчаяньем вместе…

Когда Ирму отбросило, она сначала и не поняла, что это и отчего? Потом встряхнулась, как кошка, быстренько вскочила и направилась обратно, к выходу. Но замерла на полушаге, ибо поняла, что цель достигнута: все те, кто мешал, устранены. И больше ей тут, у входа, делать нечего. Некоторое время постояла, к чему-то прислушиваясь, а после развернулась и пошла туда, куда и стремилась всё это время — вниз, вниз и только вниз! К той, что сидела там и звала, звала и звала! Как в прорубь бросилась…

А внизу, возле самого лифта, её поджидал Баев. Ох, как… На ловца и зверь….

— Уйди, — глухо промолвила и посмотрела в глаза этого человека. Как на последнее, что смотрят в этой жизни. Холодно и отстранённо. Им она займётся позже.

— Ты проиграешь…

Ким глянул на Тори и Андрея, что распластались тут безвольными куклами в луже крови. И столько было невысказанных чувств в его взгляде, что даже Ирма поняла, что не всё так просто, как ей тут представлялось. А потом Ким тихо повторил, не отрывая взгляда от тел:

— Уйди… Я не хочу тебя убивать… Не хочу, чтобы ты выглядела так же… Хватит уже…

Желваки так и ходили на его лице. Больше ничего не сказал — итак всё было понятно. Более чем.

— Ты уверен? — хрипло рассмеялась та, что ещё недавно звалась Ирмой Миллер и сделала шаг вперёд, поднимая руки с растопыренными пальцами. Это было последнее, что она успела сделать.

— Уверен… — еле слышно ответил Ким, зажмурился и вдарил всей мощью пси-энергии, что была замешана на ненависти и отчаянье. А еще на сожалении. Удар вышел таким, на который он и рассчитывал — безжалостный, разящий и целенаправленный. Та тоже ударила, но его пси-волна оказалась куда сильнее и избранней. Ирму отбросило, как пластмассовый манекен после выпада умелого и уверенного в своих силах бойца, прирождённого охотника. Её буквально размазало по стенке. Некоторое время она дёргалась, пытаясь восстановить функции сломанного позвоночника, а потом затихла и всхлипнула напоследок, как совсем недавно бедный Демон. И молча отошла, так и не поняв, кем она стала и чего могла достичь, если бы…

Баев некоторое время стоял таким же манекеном, слепо глядя в пространство, а после будто очнулся, непонимающе огляделся и, механически переставляя ноги, подошёл к лежащей навзничь Ирме. Её ответный удар тоже был сильным, достаточным, чтоб свалить кого угодно, но только не Кима. Защита его с некоторых пор стала адекватна нападению. Некоторое время Баев смотрел на скомканную, как лист бумаги, фигуру, а потом медленно опустился на колени, закрыл ей глаза и прошептал:

— Ты не знала, что творишь… — и непонятно было, что сейчас больше в его голосе, то ли сожаления, то ли констатации того, что свершившееся уже не исправить никак и никогда. И ещё ощущал он бессилие. Что так вот, непоправимо и где-то по-дурацки, во многом бессмысленно. Как-то походя.

Видит бог, не всё было в его власти.

И сглотнул набежавшие спазмы. Отчаянья уж точно.

Как же он не успел?.. Да и как успеть, если минутами ранее пребывал он в месте, которому даже и названия-то в человеческом языке не имелось, одни мало что значащие понятия и определения? Слишком многое поставлено на карту. Баев понимал, что прошёл недавно нечто, больше подходящее по смыслу с понятием «инициация», и поэтому просто не был в состоянии предотвратить тут недавнюю трагедию. Утешало это мало, но хоть как-то, чуть-чуть успокаивало. Не так рвало душу. Однако, посмотрев на Тори и Андрея, Ким снова почувствовал внутри звенящую пустоту, тоску и безысходность. И на негнущихся ногах, так же оловянно, подошёл к Тори и сделал единственное для неё возможное — закрыл той широко распахнутые, мёртвые глаза. Рука коснулась всё ещё тёплой кожи, и Баев чуть не взвыл, до крови закусив губу. Постоял некоторое время с закрытыми глазами (но всё равно видел окружающее, уже новым, сверхчувствительным зрением, основанном на пси-восприятии), потом двинулся в сторону Андрея и проделал то же самое, прикрыл и его такие же мёртвые, пустые глаза. Постоял, полный внутренней боли, сожаления и… скорби. Думать ни о чём не хотелось. Даже о будущем.

И особенно — о нём…

Гонгвадзе застонал и прерывисто, хрипло задышал, Елена бросилась к нему, мгновенно позабыв и о себе, и о сотрясающих её рыданиях, и о том, что едва не разбились.

— Как вы, Ираклий Георгиевич? — наклонилась она над шефом, с невысказанной надеждой и болью всматриваясь в такое знакомое, но отчего-то вдруг сразу, одномоментно постаревшее лицо. Она чисто женским движением подобрала волосы, рассыпавшиеся по плечам, и всмотрелась ещё раз. Свет от торчащего рядом фонаря был резким, с чуть желтоватым отливом, и поэтому казалось, что кожа лежащего какого-то неестественного, мёртво-жёлтого оттенка. Или не казалось?.. И действительно всё так плохо?

Гонгвадзе пошевелился, глухо простонал и медленно открыл глаза. Было видно, что ему трудно, больно, и что он с трудом приходит в себя. Но вбитый в подкорку, под кожу, подсознание опыт оперативника имел на сей счёт иное мнение.

— Где мы? Что с людьми?.. Что с ним?

Елена моментально поняла, о ком речь.

— Не знаю, Ираклий Георгиевич, ничего не знаю, — она всхлипнула. — Люди в танках с ума посходили, вы меня вытащили, и вот мы тут… Приземлились… Чуть не разбились, правда… Ох… Да что ж такое-то?…

Слов не хватало, не находилось точных, они крошились и комкались, превращаясь в итоге в междометья и ненужные сейчас эмоции, банальные слёзы и всхлипывания. Елена элементарно растерялась, а мысли о Киме вообще вводили в самый настоящий ступор. Где он? Что с ним? Жив ли?!.. Ни о чём другом думать женщина не могла, да и не хотела.

Гонгвадзе опять прикрыл глаза, так было легче, темнота успокаивала, и боль вроде бы чуть-чуть отпускала.

— Лена… Слышишь?

— Я здесь, Ираклий Георгиевич…

— Ранили меня и, по-моему, крепко ранили, так что… Соберись, девочка, негоже расслабляться… Прежде всего связь… Вызывай сюда всех, кого сможешь, оперативников в первую очередь… Хотя я сам! Активируй свой трэк, а то мне и руку не поднять, онемело всё… Готово?

— Сейчас, Ираклий Георгиевич, сейчас… Чёрт!

Она торопилась, спешила и поэтому руки дрожали, не попадали в нужные кнопки и комбинации. Ругая себя последними словами, Елена собралась, натыкала нужный код и поднесла руку с трэк-браслетом чуть ли не ко рту шефа. Но даже в таком состоянии она сделала всё правильно, вышла именно на дежурного по Сектору, а не на кого-нибудь второстепенного, необязательного в такой ситуации человека. Свою подругу, например. Стресс в данном случае заставил как раз собраться и адекватно принимать те решения, что необходимы в первую очередь.

— Кто это? — Гонгвадзе говорил медленно, затуманенно смотря на Елену. Та опять к нему наклонилась, и полностью заслонила льющийся от фонаря свет. Над головой женщины будто нимб образовался, лица совершенно не видно, лишь волосы в обрамлении чего-то радужного, струящегося. Или это у него в глазах всё так расплывается? Вон и картинку с трэк-сигнала еле видит. — Дежурный? Да, я, Гонгвадзе… Срочно поднимай опергруппу и в Институт Биотехнологий… Отставить! Они же там вляпаются по незнанию, прямо в пасть… Так. Поднимай их и направляй сюда, по маяку этого трэка. Дальше! В непосредственной близости от института потерпели катастрофу два флайтанка, медиков давай, спасателей и прочих спецов, сам знаешь. Что? Уже был сигнал и уже отреагировали? Тогда тревогу по Сектору и императив категории «УГРО». Да, первой степени. Угроза жизни более чем… О-о, маймуни бавшвеби!..

Он дёрнулся, глаза закатились, из уголка губ потянулась тонкая струйка крови, и Елена чуть не взвыла.

— Дежурный! Срочно бригаду медиков, Ираклий тяжело ранен! Да откуда я знаю, где мы находимся! Где-то рядом с этим чёртовым институтом! Найдёте по маяку, я его включаю. И, умоляю — быстрее!

Она с тоской и опять чуть не плача огляделась по сторонам — дома вокруг немые, кое-где, правда, свет, но в остальном пустынно, — и вновь всё внимание к Гонгвадзе.

— Ираклий Георгиевич! Вы меня слышите? — не в силах отвести взгляда от этой полоски крови, прошептала Елена, с ужасом осознавая, что вообще осталась сейчас одна в таком, на первом взгляд, многолюдном и всесильном городе. Потом осторожно приобняла голову Гонгвадзе горячими ладонями, осторожно положила к себе на колени, и, беззвучно плача, начала гладить по волосам, шепча, как в тумане:

— Не уходи, хороший мой… Не уходи… Не уходи… Пожалуйста…

Где-то вдалеке послышался вой сирены. И где-то в той же стороне видны были отблески пламени, жадного, беспощадного. Наверное, один из танков рухнул куда-то в пригород. Как ни печально, но Елену это заботило мало, она машинально раскачивалась и всё гладила, гладила лежащего в беспамятстве мужчину по волосам, глотая слёзы и продолжая шептать, как молитву:

— Не уходи, не уходи… Пожалуйста…

Оставалось лишь надеяться, что тот внемлет, прислушается к этой молитве-призыву, найдутся у него силы и причины задержаться на этом свете. Оставалось лишь ждать. И надеяться…

Сколько она так сидела? Минуту? Десять? Полчаса?.. Не имела понятия, время стало совершенно абстрактным символом, да оно и к лучшему, потому что вдруг, неожиданно, в одночасье, — и вокруг уже суетятся люди, и кто-то ненавязчиво, но твёрдо помогает подняться на ноги, делает ей инъекцию, и Елена словно из омута выныривает, из глухой тишины вырывается — возникли из небытия и звуки, и запахи, и образы, и пришло ощущение той самой реальности, которую она потеряла сто лет назад. Сразу и одномоментно изменилось всё. Елена будто очнулась, осмысленно огляделась, пришла в себя, увидела Гонгвадзе, которого загружали на антиграве в медблок стоящего рядом спас-модуля, рванула было к нему, но её зачем-то удержали. Женщина раздражённо скинула руку, гневно обернулась, но узнала держащего и обмякла, сразу став безропотной и послушной.

— Не надо туда, Лена, — попросил Бодров, внимательно смотря на аналитика, машинально удерживая Елену за локоть. — Врачи и без нас справятся… Лучше скажи, что тут произошло?

Что произошло?.. Она едва снова не расплакалась, припомнив недавнее, но быстро взяла себя в руки. А действительно, что произошло? Кто знает? И без прикрас, без всяких личностных оценок рассказала всё, что имело место буквально полчаса назад. Как рассказал бы аналитик, оценивая место недавнего конфликта. С одним единственным, но существенным дополнением от себя.

— Я будто почувствовала эту силу… Это… Это… Страшно! Тебя будто мысленно расстреливают, вгоняя из обоймы патрон за патроном… Не знаю, но такому не место на Земле!

Бодров нахмурился и посмотрел куда-то поверх её головы.

— Начал стрелять, говоришь?

Потом обернулся к трём оперативникам, что с ним прибыли.

— Дима, давай к Институту. Но очень, очень осторожно…

Елена открыла рот, но слова возражений увязли в необоснованности, как нож в тугом комке патоки. Она пока мало что соображала, на первом плане одни эмоции.

— Идём…

И Бодров опять взял под локоть, повёл куда-то. И только тут Елена сообразила, что они рядом с институтом, на обширном пустыре, практически возле корпусов. Радоваться ли такому обстоятельству, или, наоборот, недоумевать — сейчас казалось уже несущественным. Она в очередной раз приготовилась к неизбежному. Со всей определенностью и… надеждой.

Вышли они к молчаливой семнадцатиэтажной глыбе института со стороны хозяйственных построек, освещения тут мало, как будто так и планировалось. Воздух заметно свежел, и Елена как-то мимоходом подумала, а сколько, интересно, времени? Потом ей в голову пришла другая мысль, которую и озвучила:

— Матвей Игнатьевич, а вы-то тут как оказались?

Тот глянул искоса, и она скорее почувствовала, чем осознала взгляд внимательных, ничего не упускающих глаз.

— Когда по Сектору тревога категории «зеро», а следом императив «УГРО», о доме как-то и забываешь, знаешь ли. Или не в курсе?

Да, конечно. Что это она? Растерялась совсем, элементарных вещей уже не помнит.

Они подошли ко входу и остановились. Вернее, замер Бодров, всё не отпуская её локоть. Казалось, к чему-то прислушивается. На самом деле слушал доклад старшего из оперативников в клипс-рацию.

— Ты уверен? — от неожиданно прозвучавшего чуть ли не возле уха голоса Бодрова Елена вздрогнула, настолько он разорвал царившую тут тишину. — Ладно, понял… Двигайся дальше. И умоляю — осторожно!

— Что? — не спросила, выдохнула Елена, когда человек рядом с ней замолчал и молчал долго, непростительно долго, на её взгляд. Такого выдержать она просто не могла. Мысли о Киме вернулись вновь и вернулись с пугающей силой. Словно плотину прорвало. Она сглотнула и повторила вопрос, заранее пугаясь ответа. — Что… там?..

Бодров отпустил её локоть и двинулся вперёд. На мгновение мелькнул алой точкой на пальце активированный перстень спира.

— Пока ничего… Но и хорошего тоже мало… Идём. Скоро тут будет подмога, но ждать не годится…

Елена послушно последовала за ним, мало что соображая. Подмога?.. Очень хорошо. Но что с её Кимом?! Вопрос этот не давал покоя, раскалённой иглой, острой спицей вонзаясь в мозг. И ничего, кроме боли, там пока не оставляя. Будет определённость, и игла отстанет. Или, наоборот, ещё круче вонзится в мозг. В зависимости от результатов.

Они прошли холл, потом миновали лифтовую площадку и стали спускаться куда-то вниз, отмеряя ступеньки, как капли валерьянки. Елена шла на автопилоте, только и видела, что спину Бодрова, всё остальное для неё было размытым и поверхностным. Так, наверное, идут на эшафот, уже ни на что не надеясь. Однако надежда в ней жила, и даже давала ростки и некие просветы. Где-то на заднем плане присутствовала какая-то лёгкость, светлое чувство — не всё ещё потеряно, далеко не всё, твердили они. И она внимала им, и слушала их с открытым сердцем, как приговорённый слушал бы оправдательный приговор. Себе. Но прежде всего — Ему!.. А потом он а увидела это. И сердце в очередной раз сжалось пламенеющим сгустком тоски и боли.

— О, боже… — только и выдохнула она.

Бодров же молча обошёл картину недавнего боя, постоял над Тори и полез в карман за трубкой.

— Твою ни мать… — донеслось до Елены, и она сглотнула тяжёлый ком, застрявший в горле. Ком безысходности и отчаянья. Глаза были сухими, но их жгло, как будто в них залили только что нечто горячее, расплавленное. И вдруг откуда-то из груди её пошла волна рыданий — таких же сухих, навзрыд, и полных той же невысказанной тоски и боли. И тут Елена просто не выдержала, её будто прорвало…

Бодров машинально оглянулся на рыдающую женщину, потом стиснул зубами мундштук трубки и посмотрел на распростёртую Тори. У него тоже было сердце, и оно тоже рвалось из груди, но он не имел права выпускать его на волю. Только не сейчас. Потом он посмотрел ещё на одну фигуру, распростёртую сломанной куклой у самой стенки, и губы его невольно скривились в брезгливой усмешке — вот ты где, тварь, затеявшая всё это. И как тебе нравится? Вот так валяться? С безучастным ко всему взглядом? Сломанной игрушкой мироздания? А после он увидел и Вольнова, и зубы вновь сжались на мундштуке трубки. Негоже, когда умирают молодые и сильные. Ох, негоже… И Бодров сделал то, что казалось ему в такой ситуации самым простым и естественным — он начал не спеша раскуривать трубку, прикрыв повлажневшие глаза. Если бы кое-что было в его власти, то он бы делал это вечно. Лишь бы не встречаться глазами с Еленой, чего-то от него ждущей и на что-то ещё надеющейся.

И тогда над двумя отчаявшимися людьми вдруг словно ветерок прошёлся — освежающий, полный любви и ласки. И показалось им, что их даже поцеловали — Бодрова по-мужски, в щёку, а Елену любя всем сердцем, прямо в губы. Но миг, и всё пропало. Осталось лишь ощущение мимолётности. Того же поцелуя…

Бодров встряхнулся, повернулся к Елене, чтоб кое о чём её спросить, да так и замер с открытым ртом. Та улыбалась. Счастливо и радостно. С мокрыми от слёз глазами…