Самородок (СИ)

ГЛАВА 7 ИГРА НА ОПЕРЕЖЕНИЕ

Во все времена оперативная работа подразумевала три вещи: сбор информации, её анализ (эти две составляющих были, пожалуй, самыми трудоёмкими) и игра на опережение, то есть непосредственно сами оперативные действия. Остальное, как-то: умение, оперативная хватка, выучка, характер, работоспособность, личные качества оперативника как работника — это уже зависело от конкретной личности. Так было и так будет.

Но вот что прикажете делать, когда оставалось одно — играть на опережение? Когда у тебя 24 часа и ни о каком сборе информации и её анализе и речи не идёт? Просто элементарно нет времени?

Баев был оперативником до мозга костей, но сейчас попал в настоящий цейтнот и чувствовал себя соответственно. Паршиво он себя чувствовал, потому что прекрасно понимал, что угроза для неё более чем реальна. Но, дьявол всё раздери, как о ней узнали? И что это за силы такие ему противостоят уже тут, на Земле? Кто решил уничтожить сокровище, что он вывез с Мизая? Кто?.. Да, каким-то образом (хотелось бы знать, каким?) он сумел вычислить мерзавца, но, как оперативник с богатым опытом и чутьём на ситуацию, не сомневался, что скорее всего в той точке уже никого не окажется — знают, сволочи, с кем имеют дело. Служба, конечно, туда нагрянет, всё проверит, и он там обязательно побывает (может, что-то и «унюхает» своим новым восприятием окружающего), но… Но пока это даже не ниточка, потянув за которую, можно размотать и весь клубок. Так, всего лишь запах следа.

Баев напрямую связался со своим шефом, Ираклием Гонгвадзе, человеком серьёзным, вдумчивым и рассудительным. Тот, выслушав своего подчинённого и мгновенно вычленив суть, задал единственно верный вопрос:

— Что будешь делать?

Ким помедлил с ответом, собираясь с мыслями и всё ещё невольно продолжая вслушиваться в себя, мимоходом отмечая второстепенные детали, мешающие восприятию окружающего, раздражающие, как соринка, попавшая в глаз, как надоедливая муха, что зудит и зудит возле уха. Например, его очень донимало то, что он «слышит» доносящийся издалека разнообразный и разносторонний пси-шум большого города и ареала в целом, который мешал сосредоточиться, собраться, чтобы принять нужное решение, выбрать стратегию и подумать о тактике. Шум отвлекал, обескураживал и действовал на нервы. Но тут, неожиданно для себя, он вдруг заставил раздражающие факторы как бы обтекать сознание стороной и запросто сделал из них неразборчивый, несущественный фон: так, находясь у моря, мы почти не обращаем внимания на шум прибоя, вроде бы есть, а как бы и нет — привычный, почти незапоминающийся фон. Он учился!

— Надо бы эту сволочь непременно отыскать, чувствую, здесь подключились некие силы, о которых мы не имеем пока что никакого понятия. И это больше, чем настораживает!.. Короче, сейчас буду. А там решим.

Гонгвадзе призадумался, — на одну проблему стало больше. И как же всё это не вовремя!

В Управление Баев прилетел минут через двадцать, предварительно повозившись с записью разговора, минимум времени затратив на сборы и отдав необходимые распоряжения Сильвестру, посадил свой скаттер на крышу Западного крыла, целиком отданное для нужд их Сектора, затем на лифте спустился на третий этаж и вышел в кольцевой коридор.

Несмотря на вечер, народу тут хватало, хотя это как раз было понятно — Земля находилась в состоянии войны, и Служба Контроля Безопасности, оправдывая название, исправно выполняла возложенные на неё функции, не считаясь ни со временем, ни с затратами, уж слишком ответственные задачи стояли перед ней. Баев слегка поморщился: не любил он суету и мельтешение перед глазами, за годы работы привык к самостоятельности, предпочитая по возможности работать один. Неудивительно, что у себя в отделе из-за такой вот привычки и прослыл он волком-одиночкой, которому многое по плечу, но который в первую очередь надеялся на собственные силы и богатый опыт. Многие думали, что Баев и жил-то в лесу, один, ибо как раз и привык к такому вот подходу к делу и образу жизни, менять который, кстати, нисколько не собирался. Потому что работа инспектора-безопасника как раз подразумевало именно это — целиком, полностью отдаваться делу, иногда жертвуя личным в угоду общему.

На ходу кивнув знакомым, так же спешащим по своим делам, свернул в боковой коридор, в конце которого и находился кабинет шефа, но вдруг неожиданно столкнулся с Еленой Шевченко, выходящей от аналитиков, где она работала ведущим специалистом. Молодая женщина прижимала к груди объёмистую папку с распечаткой документов и выглядела подавленной, утомлённой и какой-то потерянной, но, увидев Кима, сразу преобразилась — глаза, бывшие усталыми, потухшими, вдруг ожили, заблестели, на нежных щеках проступил румянец, а губ коснулась лёгкая, чуть печальная улыбка, и вообще, она как будто засветилась изнутри, расцвела, и Баева словно ошпарило, когда он отчётливо увидел этот свет — золотистый, мягкий, нежный, зовущий, и, споткнувшись на полушаге, остановился, поражённый увиденным, а заглянув в её светло-карие глаза под длинными ресницами, чуть не утонул, не захлебнулся в этом светло-коричневом омуте, на дне которого мерцали невесомые искорки. О, Боже!..

— Здравствуй, Ким… Давно не виделись… Что с тобой? Что-нибудь случилось? — неосознанное беспокойство овладело ей — женское сердце всегда шло на шаг впереди разума. Внутренний свет, исходящий от женщины, как от разгорающейся звезды, слегка потускнел, в золоте спектра проявились червоточины, что говорило о тревоге. Баев, как заворожённый, вбирал и вбирал это волшебное свечение своим новым зрением, заполняя себя им до краёв. С ума сойти!..

Он стоял молча, не дыша, будто громом поражённый, и не видел вокруг ничего, кроме этого сияния, а потом, не думая, не рассуждая, помимо своей воли заглянул чуть глубже и…

— Да что с тобой?! — Елена не на шутку испугалась, вглядываясь в это лицо, такое милое, родное, не раз и не два снившееся по ночам. Сердце учащённо забилось, как всегда, стоило ему лишь вот так оказаться рядом, только руку протяни… И тут же будто мороз по коже — Лене вдруг показалось, что ей, особо не напрягаясь, заглянули прямо в душу, высветили там всё до самого донышка, как мощным прожектором, и… И тут же исчезли.

Кое-как взяв себя в руки, Ким вымученно улыбнулся. Он совершенно не представлял, что ему сейчас делать и как себя вести (что с ним бывало крайне редко). А всё спасибо его новым приобретённым способностям, благодаря которым он буквально прозрел как в прямом, так и переносном смысле. Он отчётливо понял, а до этого зримо увидел — эта женщина по-настоящему его любила, той любовью, что даётся раз в жизни и навсегда, любила безнадёжно и давно, но всё ещё надеясь на взаимность… Боже! Неужели он был таким слепцом?! С каменным сердцем и ороговевшей душой?.. Ничего вокруг не видящий? Какой же он идиот!.. Кретин!..Болван!.. Действительно — слепец!

Ким настолько растерялся, осмысливая вновь открывшееся, что просто стоял дубина дубиной, совершенно оглушённый, потерявший дар речи, хлопая глазами и тупо приходя в себя. Надо что-то сказать… А что?.. О, чёрт!

— Здравствуй, Лена… Гм, хорошо выглядишь, — Баев выругался про себя. Чего он несёт, трижды идиот?!

— Спасибо, — женщина растерянно-удивлённо посмотрела на Кима, машинально тронув причёску — каштановых волн, свободно ниспадающих на плечи. — С тобой всё в порядке? Ты сегодня какой-то не такой… Осунулся весь…

— Да, да, в порядке… Гм, извини, я очень спешу, но после обязательно поговорим, ладно? Обязательно! — он несмело прикоснулся к её плечу и, проклиная себя на чём свет, чуть ли не бегом ретировался, переведя дух лишь возле дверей в кабинет Гонгвадзе. Чувствовал он себя сейчас настолько не в своей тарелке, что даже думать об этом не хотелось. Другой бы на его месте радовался, такая женщина его полюбила, всё при ней, и голова умная, — а вот поди ж ты, растерялся, как мальчишка, и дёру дал, как тот же мальчишка. Ничего, кроме раздражения на себя, он сейчас не испытывал. И тогда, как о спасательном круге, заставил думать себя о деле. И не просто, а о деле!

Но некая часть его сознания, некая частичка его «я» так и не успокоилась, продолжала звенеть, как натянутая струна, и… удивляться. Тому, что пережил сейчас за какую-то минуту, когда практически сразу, в одно мгновение, разобрался в чувствах женщины, которая ему так же была вовсе не безразлична. Но вот именно поэтому он и поспешил уйти (вернее, скорее убежать), ибо просто не готов был к тому, чтобы видеть и чувствовать её обнажённую и оттого совершенно беззащитную душу. И тем более открывать свою. Пока, по крайней мере. Да ещё в этом коридоре!

С одной стороны, эти его новые способности и необычные возможности пугали и где-то даже отталкивали, хотелось просто оставаться в родной, привычной, такой уютной человеческой шкуре со всеми её слабостями и недостатками, но вот с другой… С другой Баев жаждал обладать, более того, управлять этой Силой, что всё-таки пока ещё дремала в нём, лишь изредка, в минуты душевного подъёма и обострения чувств, поднимая голову и открывая глаза, чтобы оглядеть ими этот во многом несовершенный, полный противоречий, изменчивый мир. И уже начинала подумывать, чтобы мир этот попробовать если не усовершенствовать, то хотя бы понять.

Усилием воли загнав все чувства и переживания куда-то внутрь себя, в самые дальние уголки (но всё же осталось что-то тревожно-сладкое на душе, будто прикоснулся на секунду к запретному плоду), Баев толкнул дверь в кабинет шефа, отметив мимоходом, что там, в кабинете, сейчас находятся двое, и их биоэнергетика положительна (отметил уже совершенно машинально, чуть ли не подсознательно), и вошёл внутрь.

А Елена недоумённо, но с какой-то потаённой надеждой проводила Кима взглядом, вздохнула и, о чём-то глубоко задумавшись, машинально направилась в сторону лифта. Спроси её сейчас кто-нибудь, а куда это она идёт, и та затруднилась бы с ответом…

У Гонгвадзе сидел Бодров, зам по «тылу», как за глаза называли его безопасники, руководитель ОСР, Отдела секретных разработок. Во многом благодаря именно специалистам этого отдела Баев и выкрутился там, на Мизае, когда пси-защита «Отшельника» фактически спасла ему жизнь. Расположившись в кресле сбоку от рабочего модуля шефа, Бодров с невозмутимым видом курил свою знаменитую трубку-носогрейку, доставшуюся ему ещё от деда. За его спиной объёмный видеопласт воспроизводил неукротимый пейзаж Меркурия — огнедышащие горы заслоняли горизонт, реки лавы текли чуть ли не под ноги, всесокрушающая неуправляемая сила и мощь так и подчёркивались каждой деталью. Баев поморщился: не любил он огонь в своей первозданной неистовой стихии, его сейчас куда более (по его настроению) устроила бы стихия воды — эдакий девятый вал, рушащийся прямо на тебя, и чтобы солёные брызги в лицо, да чтоб захлёбывающийся вой ветра, и беспросветное угольно-чёрное небо, и…

Ким вдруг уловил еле слышный щелчок, и картинка видеопласта тут же переменилась: появилась, как по заказу, бескрайняя водная гладь, ровная, как стол, завораживающая своей безграничностью, неподвижная и бесконечная, ослепительный шар солнца в зените на острой, как лезвие бритвы, бездонной синеве неба, и блики света на изумрудно-гладкой поверхности, но ни намёка на тот самый девятый вал и ураганный ветер. Нет, всё-таки живая волна куда лучше мёртвого штиля. Безжизненно как-то, тихо и безнадёжно… Но, стоп!

Баев уставился на изображение, пораженный неожиданно пришедшей мыслью: похоже, видеопласт сменил картинку, повинуясь его неосознанному пси-импульсу, или, если угодно, его силе воли. Очень похоже на телекинез, но верилось в это с трудом. Но факт-то на лицо — подумал о воде, и пожалуйста, вот тебе вода, любуйся на здоровье!.. Было о чём задуматься в очередной раз. Кем же он становится? Благодаря кому — понимал, а вот кем?..

Стиснув зубы, он прошёл к рабочему модулю и устроился в свободном кресле напротив Гонгвадзе, который с недоумением уставился на невесть откуда взявшуюся застывшую гладь океана.

— Сбой, что ли? — растерянно пробормотал он и повернулся к Баеву. — Ну, что у тебя? Какие идеи? Но сначала хотелось бы услышать подробности. Матвей Игнатьевич тоже, — кивок в сторону Бодрова, — не прочь послушать. Итак? Что там с этим звонком? И, кстати, откуда ты узнал, из какого места тот человек говорил? Вот об этом как раз и поподробнее, пожалуйста!

— Опергруппа, надеюсь, уже там? — Баеву пока не хотелось делиться своими проблемами, догадками и ощущениями в целом, он хотел, по возможности, сам разобраться, что и как. Уж слишком всё необычно, заоблачно, завораживающе. Он невольно покосился на картину океана, что проецировал сейчас видеопласт — вдруг действительно сбой в настройке, и вот-вот опять возникнет пейзаж Меркурия с огнедышащими вулканами и озёрами жидкого металла? Но нет, океан оставался на месте, передаваемый видеорецепторами через орбитальный спутник. Значит, в смене картинки всё же виноват он? Да ещё каким-то образом воздействовал и на спутники? Ну и ну!

Возможности такие и ужасали, и подавляли, и… пьянили! Больше именно пьянили, чем тревожили, потому что так уж устроен человек: пока неведомое, доселе неиспытанное и неизведанное не потрогает он собственными руками и не попробует на зуб — не успокоится! Такова уж его природа, ничего тут не поделаешь (глаза страшатся, а руки… Руки-то делают), и этим человек выгодно отличается от всех прочих во вселенной. Только Баев обладал ещё одним весьма ценным качеством — самоконтролем. Ум его оставался цепким, холодным и расчетливым почти в любых обстоятельствах. И сейчас, как и пару минут назад там, в коридоре, когда столкнулся с Еленой и увидел её чувства к нему благодаря своим новоприобретённым возможностям, он опять загнал будоражившие его эмоции куда поглубже. По крайней мере, попытался. Выводы он сделал, а вот анализ потом. Но если честно, перед самим собой, анализировать-то особо и не хотелось, по-большому это не имело уже особого смысла. Причину своих новых способностей он прекрасно осознавал, последствия предвидел, какие меры предпринять, догадывался — просто никаких отвлекающих мыслей и необдуманных поступков, таких, например, как сканирование внутренним зрением окружающих и окружающее. Он понимал, как никто другой, что это только распылит впустую нарождающуюся в нём Силу. Эффект-то будет, да только сходный с поговоркой «из пушки по воробьям»… А с другой стороны, что делать, если подобное выходит само собой, на пике чувственной волны, спонтанно и оттого непроизвольно? Очевидно — научиться себя контролировать и просто сдерживать. Или сдерживаться: контроль и ещё раз контроль! Но уж его-то Баеву как раз и не занимать. Другое дело, что тут совсем иной уровень восприятия мира, с которым человек ещё не сталкивался и о котором не знает практически ничего. Вывод напрашивался сам собой: надо уровень этот постигать, осваивать и постепенно, осторожно, шаг за шагом, подчинять себе. А для этого прежде всего нужна здоровая психика и огромная сила воли. Баев надеялся, что всё это у него имеется и что всё у него получится.

Мысли эти пронеслись в голове с пугающей быстротой, моментально оформились в своеобразную целостную блок-программу, следовать которой он теперь станет неукоснительно. Постарается уж точно!

Баев, пока не зная об этом, но стал постепенно выходить уже на иной уровень мышления, недоступный обычному человеку, его мозг начинал всё уверенней и уверенней задействовать свои дремлющие до поры до времени колоссальные резервы и ресурсы, о которых позаботилась в своё время мать-природа, создавая вид хомо сапиенс, и которые человек, к сожалению, так и не смог разбудить на протяжении всей своей эволюции. Баев только-только начинал ресурсами этими пользоваться, невольно замирая каждый раз от ощущения Силы внутри, её скрытой мощи и неизвестного пока потенциала. И он прекрасно при этом сознавал, кто помог ему Силу эту разбудить, и какая ответственность в связи с этим на него ложится. Вот только бы не согнуться, не сломаться под такой ношей… А ещё Елена… Думал он о ней после произошедшего в коридоре постоянно.

Ким по натуре и складу характера был однолюб, была и у него когда-то единственная, ненаглядная и неповторимая. Но Бог детей не дал и… не сложилось. Баев, как настоящий, истинный мужчина, винил во всём только себя и, как водится, расплачивался за всё тоже сам, хотя и понимал, что всё — в прошлом. Но сердцу-то и душе не прикажешь. Любовь не выбирают, как товар в магазине, она сама нас находит в потоке времени и посреди суеты, а потом, лишь по одной ей ведомой причине, делает нас либо на всю жизнь счастливыми, либо мучениками и заложниками своего имени…

А в кабинете начальника Сектора оперативных разработок и кризисных ситуаций меж тем решались несколько иные задачи, но так же касающиеся Баева непосредственно.

— Опергруппа-то на месте, благодаря твоей наводки, — Гонгвадзе имел с ней прямую связь через инк Сектора, на который вообще стекалась вся информация, имеющая хоть какое-то отношение к их работе. Инк (Ираклий звал его Консул, и тот название полностью оправдывал) эту информацию обрабатывал, сортировал и тут же подавал в зависимости от значимости либо визуально, красной бегущей строкой высвечивая её прямо на поверхности рабочего модуля, либо через блок мысли-связи, либо по трэку, если случай экстренный. Последний такой случай имел место четыре недели назад, когда был уничтожен земной разведывательный спейс-крейсер «Финист» и началась война с алгойцами.

— Кто во главе группы?

— Бессонов.

Ага, он и не сомневался. Ромка Бессонов, или Бес, как не без основания прозвали его оперативники. Друг, надёжный товарищ и профессионал, каких поискать. Что ж, лучшей кандидатуры и не придумаешь. Опытный, умелый и целеустремлённый, если уж вцепится, ни за что не отпустит, привык, как и Баев, работу доводить до конца, до её логического завершения. Особенно эти качества проявились у него там, на Пустоши, странной планете из разряда осваиваемых, враждебной к людям и полной тайн и загадок. Только вот в их случае логическое завершение, то есть захват объекта, вряд ли возможно. Бес, конечно, сделает всё как надо, вычистит и вылижет точку, откуда звонили, но… Но надежды на то, что там это не предвидят, мало. Хотя, поживём — увидим.

— Итак, мы слушаем, — напомнил Гонгвадзе, и Ким очнулся, в очередной раз возвращаясь к реальности и заставляя себя мыслить, чувствовать и жить привычными категориями, хотя двойственность мышления и восприятия окружающего не исчезли, просто ушли куда-то на второй план. И что-то он там «слышал» в пси-диапазоне, что-то до боли знакомое, зовущее, трогающее и сердце, и душу. Незримая пси-ниточка тут же побежала от Баева к источнику зова через пространство и расстояния, не имеющие для него с некоторых пор практически никакого значения. Сейчас он делал два дела одновременно.

— Так, понятно, что ничего не понятно, сплошной туман, — Гонгвадзе, выслушав сообщения Баева о звонке и его более чем скупые и невнятные комментарии по этому поводу, опустил голову с буйной шевелюрой (за шестьдесят уже, а ни одного седого волоса), о чём-то поразмышлял, постукивая пальцами по поверхности модуля, потом поднялся и заходил по кабинету, заложив руки за спину. Выглядел он подавленным и мрачным, что с ним случалось нечасто. Жизнерадостный по натуре (как-никак, грузинские корни), в молодости балагур и весельчак, он и в зрелые годы не растерял лёгкости и искренности в характере, но вот последние три недели ходил мрачнее тучи. И сейчас случившееся с Баевым его совсем не радовало. Он догадывался, что тот что-то скрывает, и это задевало его как руководителя. Не доверяет? Чего-то боится (это Баев-то?!)? Нет, скорее, другое. Баева он знал давно и считал лучшим из всех, с кем довелось работать, разве что Бессонов и Сычёв нисколько не уступали ему в подходе к делу. И если Баев сейчас что-то не договаривает, замалчивает, значит, на то есть веские причины, и это заставляло, по меньшей мере, насторожиться. В чём же дело всё-таки? Возможно, в этой девчонке, что свалилась им, как снег на голову? С ней пока ничего не ясно и отдачи никакой. Хотя… Пять дней только прошло, посмотрим. Тот же Баев в успехе уверен. Но всё одно — тяжко на душе.

Война с алгойцами, уже с полгода как прогнозируемая (выкладки аналитического отдела, данные Внешней разведки, отчёты Погранслужбы и Далькосмоса), всё же в какой-то степени застала врасплох, и Гонгвадзе, как начальник Сектора оперативных разработок, но, главное, именно кризисных ситуаций, в немалой степени винил в этом и себя. А ещё та история с зунитами, с их информацией о Датае, грузом лежала на сердце. Ведь можно же было сработать и оперативнее, и качественнее, просчитать все варианты, ведь знали, с кем имеют дело! Но вот ведь — не доработали, не просчитали и в результате гибель «Финиста», а в конечном итоге — война с алгойцами. Один камешек стронул другой, тот следующий, и посыпалось, загрохотало. Потом был Мизай и этот ребёнок, девчушка, которую Баев доставил на Землю для всестороннего изучения. Хотелось верить, что только для изучения, но Ираклий-то видел, как Баев к ней привязался, какие чувства к ней испытывал. Он менялся буквально на глазах, как бы уходил в себя, занимался, фактически, только ей и собой. И что тут было больше — жажды исследователя, дорвавшегося, наконец, до непонятного феномена, или вдруг проснувшиеся отцовские чувства к существу, о природе которого ничего не знаем, оставалось лишь догадываться. И вот, как итог, недавний разговор Баева о ней же с незнакомцем. Не нужно быть провидцем, чтобы понять, что она есть суть загадок и тайн, а, возможно, проблем, и будущих, если уже не сегодняшних, очень крупных неприятностей… События наслаивались одно на другое, и, как подозревал Гонгвадзе, был у них какой-то общий знаменатель, да вот всё предвидеть и проанализировать он, как руководитель и ответственное лицо, не успевал, элементарно не хватало времени. Да и оперативных данных тоже. Но если время потом ещё как-то можно будет и наверстать, то со вторым возникла неожиданная загвоздка, проблема, что напрямую сказывалась на работе его Сектора. А он не привык тащиться в хвосте событий, опережать их — его непосредственная задача и обязанность, а иначе грош цена ему как спецу да и руководителю… Было отчего как следует призадуматься.

— Я у себя дома проанализировал запись, сделал раскадровку и у меня сложилось впечатление, что звонивший находился под чьим-то давлением, возможно, даже был зомбирован, — Баев прервал невесёлые размышления шефа, который продолжал расхаживать по кабинету. — Но это для нас ещё хуже. Придётся искать главного, а поиск дело никак не ускорит.

— Зомби, говоришь? — Гонгвадзе вернулся за модуль, пробежал глазами какое-то сообщение. — Да хрен с ним, отыщем, никуда не денется. Ты лучше объясни, как узнал, где тот тип находился?

Ким усмехнулся про себя. Другой бы уже забыл о такой детали или не придал бы ей такого уж значения, но только не Гонгвадзе. Он всегда славился и оперативной хваткой, и умением эту хватку демонстрировать. Ну что ж, с начальством, как со священником, адвокатом и врачом, только правду или, на худой конец, полуправду, что Баев сейчас и предпочёл. Он буквально в двух словах поведал, что, по его мнению, помогло ему разобраться с незнакомцем. Сам он догадывался о механизме «поиска», но очень смутно представлял пока его возможности на практике, хотя надеялся, что со временем разберётся, потому что, в конечном итоге, познавать-то придётся самого себя…

(А пси-ниточка от него тем временем всё тянулась, незримая, тянулась, и достигла, наконец, источника пси-зова. Исходил он от девочки с Мизая, от неё. И Ким в очередной раз испытал внутреннее, ни с чем не сравнимое волнение, которое всколыхнуло душу, откликнувшись и в сердце. Но пси-зов отчего-то был слабым, как полувздох, и Ким прочувствовал: та пребывала в прострации, с широко раскрытыми, ничего не видящими глазами. Не видящими на этом низшим, земном и приземлённом, уровне восприятия).

— Почувствовал, говоришь? — вдруг подал голос Бодров и заинтересованно посмотрел на Баева, даже трубку отложил. У него вертелся на языке вопрос (Как же это ты сумел человека того почувствовать? За четыреста с гаком километров?), но он всё же удержался. Раз Баев не сообщает подробностей, значит, на то имеются веские причинны, придёт время — проинформирует, хотя у Бодрова имелось нехорошее предчувствие, что со временем этим у них того, не очень. Но поскольку в целом был человеком сдержанным, а по натуре спокойным, то оставил свои вопросы и сомнения при себе. А Гонгвадзе вообще объяснение Баева относительно того, как тот «запеленговал» абонента, никак не прокомментировал, погружённый в своё.

— Ладно, раз так, — вздохнул Бодров и потянулся было за трубкой, но раздумал вновь пустить её в дело, вдруг наткнувшись на какую-то мысль, которую тут же и озвучил. — Ираклий, а что ты думаешь о резидентуре наших недругов? Не вмешались ли тут некие третьи силы? Откуда вообще узнали про девочку, кто бы это ни был? Такая секретность — и на тебе! И что, интересно, всем от неё надо, а?

Именно это и не давало покоя Баеву: чего-чего, а секретить человек научился, как никто! И вдруг такой прокол, больше смахивающий на провал. Что-то тут явно не так, что-то не стыковалось, а что именно, Ким никак не мог понять. Это и раздражало, и отвлекало от более насущных проблем. Например, с чего это вдруг девочка вошла в транс? В чём причина? И не начинается ли, не дай Бог, повторение Мизая? Ужасные последствия её исключительной Силы он уже видел, и здесь, на Земле, ничего подобного никто не допустит (а каким образом? Просто убьют её? Так именно этого и добиваются неизвестные, чёрт побери!). Пока что он поддерживал с ней пси-связь, чувствовал её, но не более. Сможет ли он остановить её в случае необходимости? Баев не знал. Связь была не толще лезвия. Так, пси-ниточка тоньше волоса, готовая порваться в любой момент.

— Резидентура! — фыркнул Гонгвадзе и покачал головой. — Надо же! Ты, Матвей, весьма далёк от этих игр, ты всё же у нас больше учёный и исследователь… Какая, к чёрту, резидентура и шпионы-инопланетяне, если, согласно Уставу ВКС, все культурные, силовые, научные и прочие представительства нашей планеты находятся на Селенджере, в 150 парсеках от Земли? Не смеши меня! У нас даже туристы, и те не бывают, потому что Земля и Солнечная — это табу! И не мне тебе объяснять, почему.

— Но тогда откуда про неё узнали? Или у нас на Земле имеется какое-то мифическое Сопротивление, со своими возможностями и средствами? — не унимался Бодров, гнул своё.

— Вот именно, что мифическое! Не смешите меня, и так грустно. Нечего тут искать какую-то пятую колонну, она просто не существует, это я тебе с полной ответственностью заявляю именно как начальник Сектора оперативных разработок, а потом уж кризисных ситуаций.

— То, что координаты Солнечной для остальных тайна, — это я знаю и понимаю, но мне не даёт покоя мысль, что кто-то вмешался как раз на Земле, кто-то, на кого раньше, может быть, и внимания особого не обращали или просто в расчёт не принимали. А инопланетные резиденты — это, конечно, перебор.

И тут Баева после его слов не то, чтобы осенило. Он вдруг вдумался в проблему, отстранился от всего мелочного, огляделся как бы с высоты, сконцентрировался, сопоставил то и это и неожиданно вычленил из потока всего суть происходящего, вычленил уже иным мышлением, пока что больше интуитивным, но иным. И суть эту высказал, оставив частности на потом.

— Это наверняка «Икары».

Оба уставились на Баева в некотором замешательстве.

— Кто? — не сразу понял Бодров.

— Поясни и обоснуй, — Гонгвадзе, наоборот, сразу «въехал» в тему и подключился напрямую к своему Консулу. По его глазам, вмиг ожившим, было видно, что он в целом понял, что хотел сказать Баев, куда именно клонит.

А тот, в свою очередь, тоже сообразил, что зацепился за что-то действительно важное, на что указал, сам того не ведая, только что Бодров — «… не обращали внимания или просто не принимали в расчёт». Вот они, ключевые слова, позволившие Киму, как компьютеру, мгновенно вычислить, о ком и о чём, собственно, речь. Конечно, это должны были быть «Икары», движение, у которого и свой центр имелся, и ресурсы, и цели, и, что самое важное, люди. Последнее и послужило отправной точкой. Кадры решают всё, сказал кто-то из предков гениальную фразу. И это правильно.

Двести лет назад, или около того, они именовали себя и проще и доходчивей — «зелёные», чуть позже к ним примкнули антиглобалисты, «тихие» экстремисты, просто те, кому делать нечего, дай только поорать — и в итоге получился натуральный винегрет. Их представителей, сторонников и последователей (а так же и их преследователей) можно было встретить практически во всех цивилизованных странах мира. Но то было когда-то. До звёздной экспансии человечества. И ратовали «зелёные» тогда за целостность природы и её сохранность, боролись за чистоту рек, лесов, морей и океанов, что ничего, кроме уважения и восхищения у населения «дозвёздной» Земли, конечно же, не вызывало. Но потом, когда человечество шагнуло в Космос и стало открывать, разрабатывать и покорять одну планету за другой, «зелёные» как-то поутихли и ушли в тень: Землю, её природу, животный и растительный мир человек-вульгарис оставил, наконец, в покое, да плюс появилась у всего сообщества после общего реформирования такая его структура, как ВКС, Высший Координационный Совет, который и поставил главной своей целью именно сохранность и неприкосновенность самой Земли и всё, что на ней находится от кого бы то ни было, в том числе и от самого хомо сапиенса (а особенно от него, родимого). Так что…

Так что «зелёные» и иже с ними со временем преобразовались в «Икаров» и ратовали теперь уже исключительно за бережное, рачительное и чуть ли не нежное обращение со вновь открытыми мирами, в том числе и с такими, что классифицировались соответствующими службами как «биологически активные», «социально неустойчивые» и просто «неблагоприятные». Дальше — больше. «Икаров» очень скоро потянуло и на защиту аборигенов, подавляющая часть которых благополучно приняла юрисдикцию Земли, став её сателлитами, при этом не видя для себя в том ничего позорного, предосудительного или негативного (правда, толком не разобравшись, кто такой «сателлит» и что такое «юрисдикция», «метрополия», но то уже мелочи). Но в конечном итоге своим сателлитам земляне не несли ничего, кроме мира и благополучия в дальнейшем, в отличие от тех же алгойцев, к примеру, или краогов, которые смотрели на своих подданных не иначе, как на рабов и бессловесную скотину. Но «Икарам», этим новоявленным борцам за всех, кто слабее и беззащитней человека, на такие нюансы было, в общем-то, наплевать. Главное — сам процесс. Конечно, в их деятельности присутствовало и зерно истины, в чём-то они, несомненно, были правы, но в целом всё же довольствовались шумихой и неконструктивной болтовней, частенько путались под ногами и иногда вставляли палки в колёса экспансионной машине развитого сообщества, преследуя свои цели. Почему-то везде они усматривали ущемление и попрание прав и свобод коренных обитателей тех планет, что попали под влияние Земли. ВКС смотрел на их деятельность сквозь пальцы, для силовых структур Земли (кроме Погранслужбы, пожалуй, те являлись для них непроходящей головной болью) особого интереса организация эта не представляли. «Икары» действительно всерьёз не воспринимались и особого внимания на них не обращали. Они просто были. Как надоевшая мозоль на пятке вспомогательной ноги жителя Гарукана — вроде не беспокоит, когда не болит, а так чёрт с ней.

Всё это Баев и изложил в двух-трёх словах, особо не вдаваясь в подробности, а в конце подытожил:

— Только они здесь, на Земле, имеют некую возможность и силы потребовать от нас то, что я сегодня вечером услышал. Получается, для них девочка с Мизая — опасный мусор, или даже некая инфекция, или вирус, чёрт его знает, что у них там на уме с их-то гипертрофированной манией справедливости. И «Икары» — движение лигитивное, что важно, сторонников у них хватает и наше внимание к ним — чисто символическое. В конце концов, если отбросить всю эту словесную мишуру и прибавить взамен хоть чуть-чуть компетентности и знание предмета, то цели их вполне благородны и высоки. Но, чёрт побери, не в данном случае!

Бодров задумался, а Гонгвадзе, слушая Баева, успевал ещё и за Консулом, который по его приказу сейчас делал запросы, анализировал и выдавал информацию, следуя новой вводной.

— Но как они узнали о девочке, да ещё вдобавок нашли и тебя, пронюхали о твоей миссии на Мизае? — Бодров попал в самую больную точку. — Если это «Икары», конечно.

— А вот это прежде всего задача оперативного аналитика и, думаю, собственной Службы безопасности. Хотя, повторюсь, у «Икаров» достаточно сторонников, прежде всего из-за тех целей, что они якобы преследуют… Но меня удивляет и настораживает другое, — тут Баев нахмурился. — Раньше «Икары» больше сотрясали воздух и путались под ногами, а тут — прямые угрозы, да ещё в ультимативной форме!..

И замолчал, потому что вдруг подумал: а что, если у «Икаров» нашёлся такой же человек, как и он, именно с такой же биоэнергетикой и внутренней составляющей, и который точно так же чувствует её? Ощущает её пси-поле, пси-зов, её скрытую внутреннюю мощь и неизведанный потенциал? При этом локализуя и просчитывая всё, что с ней связано? Ведь Большое Зло до сих пор остаётся загадкой и что конкретно имеется в виду, мы пока что не знаем. А что, если «двойник» этот сумел как-то разгадать загадку, связанную с девочкой, разгадал, в отличие от Баева, её сущность, и пришёл к однозначному выводу: немедленное уничтожение?..

Баеву эта мысль и такая постановка вопроса совершенно не понравились. Надо действовать, причём так, чтобы опередить тех, других. Кто ему противостоит, он был практически уверен — «Икары». Что, как, почему — потом, сейчас главное упредить возможный удар, а для этого необходимо о враге узнать как можно больше, выяснить слабые и сильные стороны вероятного противника. Мысль о том, что они могут быть и правы, что мизайская девчушка действительно смертельна опасна для Земли, Ким отверг сразу — девочка на их стороне, она сама игрушка в руках природы, опасная, конечно, но тут уж ничего не поделаешь. Поэтому её и доставили на Землю, чтобы попробовать всё выяснить. Хотя бы попробовать. Уничтожить-то проще всего, а вот имеем ли мы на это право? Трогать такой уникум?

— Ираклий Георгиевич!.. Мне необходима подробная справка о деятельности этого движения примерно за год, плюс исчерпывающая информация о личностях их руководства, желательно с подробными психологическими характеристиками.

Гонгвадзе кивнул, указывая на свой рабочий модуль, мол, уже делается, и продолжил вслушиваться в сообщения инка Сектора, оставив Бодрова и Баева пока как бы наедине.

Дело вроде бы сдвинулось, проблема из гипотетической стала в одночасье реальной, приобрела зримые очертания и обрисовала формы, если… Если, конечно, он не ошибся. Но весь опыт, оперативное чутьё и, главное, интуиция подсказывали, что нет, ошибки быть не должно — он правильно вычислил вероятного противника и теперь дело за малым — наладить оперативно-следственную работу и навалиться всей мощью. Баева вдруг охватило нетерпение, как ту гончую, взявшую след (ощущение, знакомое всем толковым оперативникам). Захотелось что-то делать, причём немедленно… Он посмотрел на Бодрова. Тот о чём-то глубоко задумался, машинально постукивая черенком дедовской трубки по собственной ладони (именно из-за неё, кстати, Бодрова и прозвали Дедом. Ну плюс, конечно, опыт и мудрые, толковые советы). Шеф же целиком сосредоточился на донесениях Консула. Что-то тот раскопал, раз Гонгвадзе так внимателен. Но инк многоканален, и Гонгвадзе вполне могло заинтересовать из повседневной текучки всё, что угодно, и только шефу решать, что стоит внимания, а что коту под хвост.

Баев сосредоточился и внутренним зрением, с некоторых пор совершенно новым и потрясающим чувством, мгновенно собравшись и сконцентрировшись, разглядел всю начинку оперативно-рабочего модуля шефа: нити световодов, пульсирующий позитронный шарик-мозг Консула, считывающие и приёмно-передающие пучки ослепительных лазеров, энергетические потоки, что-то ещё, маловразумительное, ускользающее и плывущее, словом, проделал то же, что недавно и с Сильвестром, и собственным домом, только теперь сделал это намеренно, будто хотел проверить, не исчезли ли его новоприобретённые возможности так же внезапно, в никуда, как и проявились неожиданно, из ниоткуда. Да нет, конечно, ничего подобного; не исчезли, не рассосались. Более того, он незаметно, подспудно научился ими потихоньку управлять по своей воли и желанию, и при этом вычленять то, что требовалось в данную минуту, а остальное заставляя обтекать сознание на уровне обычного незапоминающегося фона. Привыкнуть ко всему этому казалось даже важнее, чем осознавать то, что он имеет и умеет, и чем обладает.

Не без сожаления Баев вернулся в обычное состояние, «выключил» внутреннее зрение, убрал его куда-то внутрь себя до поры до времени (осталось ощущение лёгкого внутреннего зуда, в целом приятного, нежели наоборот) и связался по трэку с Вольновым, который в Институте биотехнологий сейчас нёс вахту, наблюдя за девочкой и вообще контролируя там ситуацию.

— Андрей? Ты почему не доложил, что она вошла в транс? Что за самодеятельность и пренебрежение инструкциями?

Глаза у Вольного сделались чуть ли не с блюдце.

— Да она только что!.. Откуда вы…

— Неважно. Что там сейчас? Докладывай! Сжато-подробно! — добавил он любимую фразу, когда выслушивал подчинённых.

Вольнов сглотнул и, не мешкая, спроецировал через трэк картинку, что, в свою очередь, передавали камеры внешнего наблюдения. Расположены они были по периметру и над помещением, где сейчас находилось сокровище с Мизая.

Баев не без трепета вгляделся в миниатюрное изображение над левым запястьем, которое охватывал трзк-браслет связи. Вольнов без напоминания сделал увеличение, и Ким, как зачарованный, смотрел и смотрел на это лицо, в некотором смысле уже родное и близкое. Потом подкрутил варньер настройки, укрупнил и внимательно вгляделся в её черты.

И опять в первую очередь поражали её глаза: огромные, в поллица, широко распахнутые и голубые-голубые, как чистое, ничем не замутнённое небо. При этом смотрела она, казалось, прямо в душу. Уж в его-то точно. Длинные, тёмные прямые волосы обрамляли бледное личико, сейчас застывшее неподвижной, невозмутимой маской. Но вот ведь какое дело: неживым оно из-за этого никоим образом не казалось, чувствовалась в ней какая-то внутренняя сила, пространство, глубина… Ох, многое бы он отдал, чтобы узнать и понять, что за бездна кроется под этой хрупкой оболочкой, что она на самом деле из себя представляет, что это за феномен, и откуда, в конце концов, он взялся? Информации от Лаони, который там, на Мизае, пытался хоть что-то выяснить, пока не было. И скорее всего, результат будет нулевой. Имелось у Баева такое предчувствие, основанное на той же интуиции. То, что к Мизаю никакого отношения она не имеет, лично для него уже ясно. Боже, кто же ты тогда?.. Или… что? Тот же вопрос, что Баев задавал себе там, на планете, опять повис в воздухе.

Он осторожно «потянул» за тоненькую ниточку, что сейчас связывала их вместе именно на уровне подсознания, и тут же неожиданно получил от неё отклик-ответ, но не совсем такой, какой, в общем-то, ожидал. Сначала будто освежающий прохладный ветерок осязаемо прошёлся по сознанию — тихо, ласково и ненавязчиво, но его вполне хватило, чтобы Баев тут же поплыл. А потом, не церемонясь, Кима окунули во мрак, совершенно беспросветный, мрачный, тягучий и где-то даже жуткий. Что-то ледяное, стылое и опасное прежде всего своей непредсказуемостью вдруг вечным холодом проникло в душу. Длилось подобное состояние секунду-другую, а затем…

А затем он одномоментно прозрел и увидел… Хотя нет, зрением эти ощущения можно было назвать с очень большой натяжкой, ибо состояние его на этот момент было в высшей степени необычным — с человеческой точки зрения.

Он вдруг увидел некую экспозицию, одновременно и с разных сторон, что, однако, его совершенно не смущало, не вводило в заблуждение и никаких неудобств не вызывало, а уж тем более какого-то головокружения или раздвоения. А присмотревшись повнимательнее и хоть как-то соеринтировавшись на месте, Баев ахнул и содрогнулся. Но, опять же, содрогнулся лишь на уровне эмоций, мозг же работал чётко, как отлаженный часовой механизм, оценивая, анализируя и запоминая картину того, что сейчас открылось во всей своей красе изумлённому Киму. Эмоции в данный момент уже ничего не значили, остались только рассудительность и живой интерес стороннего наблюдателя к тому, что тут открылось. Хотя нет, ещё где-то внутри него пребывало некое чужеродное вкрапление-эмоция, неотделимая от него самого, некий крохотный осколочек, застрявший возле сердца — тот самый пси-отклик девочки. И тут он понял каким-то внутренним озарением, схожим со вспышкой молнии, что это не что иное, как её страх, даже больше — её неосознанный ужас. И именно он вёл их сейчас куда-то через невообразимые бездны расстояний. Хотя куда именно она их ведёт, вернее, уже привела, он понял буквально через мгновение, ошарашено рассматривая открывшуюся взорам композицию.

Как не парадоксально и не невероятно для Баева, но он каким-то непостижимым образом очутился вдруг в самом сердце системы Датая, где сейчас два флота — земной и алгойский — пребывали в состоянии хрупкого равновесия, ведя боевые действия в основном на самой планете. Очутился он тут, конечно, не физически, а ментально, мысленно (хотя второе было тоже не совсем верно), но при этом и в таком состоянии не утратив своей сущности и чувственной составляющей, пусть эмоции для него сейчас толком ничего и не значили.

Он мимоходом бросил взгляд на корабли-матки, крейсера и линкоры огневой поддержки противоборствующих сторон, мечущиеся огоньки истребителей, потом панорамно, всеобъемлюще осмотрел то же самое ещё откуда-то сбоку, уже под иным углом, даже не сразу сообразив, что смотрит происходящее непосредственно из боевой рубки корабля-матки, даже не разобрав, чьего именно, затем резкий рывок, смещение кадров (мелькнул и пропал ослепительный косматый шар местный звезды), и вот он уже глядит под другим ракурсом, но, тем не менее, продолжая удерживать боковым зрением и обе враждующие армады, и оглядывая их из боевой рубки, словно вдруг заимел глаза повсюду. Но основное восприятие всё же сосредоточилось на ином — пустынном районе, находящемся на периферии относительно звезды, как бы «позади» неё.

Сначала он не понял, почему именно сюда ментально направилась девочка, прихватив заодно и его пси-сущность, остальными именуемое сознанием (и как, чёрт побери, она только ухитрилась сориентироваться в пространстве, отыскав одним её ведомым способом систему Датая?!). Но потом Баев кое-что увидел и ему стало уже ни до чего.

Девочка сфокусировала (через своё, естественно, восприятие) его внимание на одном из блуждающих астероидов, которых тут, на периферии, хватало. И сердце у Кима сжалось в тревожном спазме. Потому что то был не астероид, каким и казался на первый взгляд; динамическая голографическая маскировка «под камень» исчезла, растворилась без следа, открыв то, что маскировала, скрывала от чужих глаз и сенсоров до поры до времени. А скрывался там корабль. И не просто, а алгойский боевой рейдер-подпрстранственник — хищный, целеустремлённый, стремительный, похожий на гигантскую остроконечную пулю, выпущенную из своей системы сюда, к Датаю. Корабль этот приближался, заходя землянам в тыл. Баев видел его сейчас без всякой маскировки, хотя и догадывался, что на самом-то деле маскировка у алгойца никуда не делась, просто девочка каким-то образом сумела его вычислить и для Баева «раздеть».

А дальше началось совсем уж запредельное, за гранью реального и разумного.

По центру подпространственника угадывалось какое-то светящееся, слабо пульсирующее пятнышко. Ким хотел было присмотреться к нему получше, но девочка его опередила — пятнышко судорожно, рывками приблизилось (мелькнули палубные надстройки) и превратилось в нечто, смахивающее на шар с множеством шевелящихся, как водоросли в глубине и противных на вид осклизлых отростков. Шар находился в плотном окружении стационарных пси-генераторов, и Баев сразу прочувствовал, какая невероятная мощь и скрытая смертельная угроза всему живому заключены в нём до поры до времени. И ещё он почувствовал, как кто-то совершенно чуждый по духу и очень злобный, буквально пропитанный ненавистью ко всему иному, вдруг глянул на него исподлобья, заглянув при этом чуть ли не в саму душу и оставив в ней раскалённое клеймо, будто чёрную, жгучую отметину. Сердце тут же ухнуло куда-то в бездонную пропасть, и Баев крепко зажмурился, лишь бы не встречаться взглядом с этим порождением ада, поднявшимся из неведомых глубин Бездны. Всё естество его сжалось в комок, ему до одури захотелось немедленно отсюда исчезнуть, сгинуть без следа, затеряться в глубинах космоса, но только чтобы оказаться как можно дальше от этого полного злобы и ненависти Нечто. Мысли метались и не находили опоры, потому что здравый смысл спасовал первым, уступив место всему иррациональному, что тут же приходит ему на смену. Проще говоря, Баев испугался до смерти. И ужаснулся. Ужаснулся, едва-едва задев краешком сознания то, что наполняло шар, как перезрелый плод переполняет его собственное семя, готовое в любую секунду вырваться на волю оглушительным и ослепляющим взрывом.

«Большое Зло!» — вдруг неожиданно пришло откуда-то извне, и Ким не сразу понял, что это пси-эмоция, пси-отклик девочки, которая, как он догадался, и привела его сюда специально, чтобы он сам смог увидеть и прочувствовать всё то, что постоянно видела и чувствовала она, находясь за тысячи светолет от Датая и корабля алгойцев, что нёс на своём борту что-то невообразимое и невероятно чужое. И ещё он ощутил её внутреннюю нервную дрожь, острую тревогу и леденящими пальцами сдавливающий горло ужас. Она тоже боялась, да ещё как! Потому что доподлинно знала, что это такое на самом деле и что оно может, если ему начнут вдруг противостоять и оказывать хоть какое-то сопротивление именно на уровне пси-возможностей и внутренней сущности, именуемой сознанием.

Баев не без труда и не без содрогания заставил себя вновь посмотреть на этот чудовищный в своей ипостаси шар, стараясь всё же взгляд не отвести. Лучше бы он этого не делал! От шара вдруг отделилась блестящая, слепящая глаз точка, вытянулась в пульсирующую от внутреннего напряжения нить и, раскачиваясь из стороны в сторону, как кобра перед смертельным броском, нацелилась в их сторону. Это было страшно, более того — жутко до умопомрачения. И опять обожгло душу, и что-то тяжёлое, глубоко враждебное и грозное впилось в сознание, ледяными спазмами перехватило горло и ухватило сердце стылыми пальцами. Словно холодным остриём рапиры ударили, прицельно и безжалостно. Ким задохнулся в немом крике и… провалился во мрак, чтобы через мгновение прийти в себя уже в кабинете Гонгвадзе — мокрым с головы до пят, с бешено молотящим сердцем и ватными ногами, будто он сейчас только что бегом преодолел то расстояние, что отделяло его от системы Датая. Преодолел именно физически, а не ментально…

Остановившемся взглядом он всё ещё смотрел, как оказалось, в глаза девочки, чей образ продолжал, как ни в чём не бывало, проецироваться перед ним. Жуткий шар, поднявшийся, казалось, из глубин Ада, а с ним и алгойский рейдер, и система Датая — всё исчезло, как по взмаху волшебной палочки. Остались только её глаза, чья голубизна стала ещё чётче и выразительней. Воистину — бескрайной, от края и до края всего видимого…

Он перевёл дух и вытер взмокший лоб. Боже, что это было? Вот это всё? Где-то внутри продолжало жить ощущение враждебного, полного ненависти взгляда, будто клеймо выжгли на сердце. И что самое страшное и одновременно впечатляющее — столь глубокие, сверхсильные негативные эмоции человеку бы при всём желании никогда и нипочём не выразить. Не тот эмоциональный уровень, не та подоплёка и внутреннее составляющее. Та планка была во стократ выше.

— Что-то случилось? В институте? — от Бодрова не ускользнула метаморфоза, произошедшая с Баевым. А тот заторможено посмотрел на зама. Шеф же продолжал уделять внимание своему Консулу. «Сколько же я отсутствовал, мысленно находясь там, у Датая? — невольно подумал Ким. — Секунду, другую?» Но не это сейчас являлось главным.

— В институте?.. Нет… Надеюсь, что нет, — и снова посмотрел на девочку. А та будто спала с открытыми глазами — полная отрешённость и неподвижность. И он опять осторожно потянул за ту самую пси-ниточку, что продолжала их незримо связывать (он надеялся, что продолжала). И опять пришёл отклик, правда, уже практически не ощутимый, — будто ласково провели ладошкой по волосам, а после нехотя руку отстранили. Сколько же сил, нервов она сейчас потратила, какого напряжения всё это ей стоило!..

— Андрей! — Баев переключил внимание на другое: ему хотелось выяснить, зарегистрированы ли физические параметры этого перемещения в ментальных «сферах». — Что там с показаниями приборов? Было ли что-нибудь аномальное?

Лицо девочки тут же исчезло, и появился Вольнов, озабоченный и собранный.

— Пульс страшно частит и идёт непрерывное излучение с коры головного мозга, но медкомплекс выделяет только альфа и бэта-ритмы, всё остальное излучение констатирует, но не идентифицирует (как на Мизае, подумал тут же Баев). Неизвестное излучение стало интенсивнее, и намного… Правда, сейчас опять потихоньку пошло на убыль. И сидит совершенно неподвижно, как статуя, жутко даже на неё смотреть… Ну, не жутко, — отчего-то смутился Андрей, растерянно посмотрев на Баева, — а как-то странно и непривычно всё это… Гм… Чего делать-то?

— Понятно… Глаз с неё не спускай, я скоро буду… Да! Скоро прибудет спецподразделение для охраны, окажешь содействие. А там и я подъеду.

Баев отключился и на мгновение прикрыл глаза, собираясь с мыслями и приводя чувства в норму. С первым вышло так себе, а со вторым справиться удалось без особого напряжения — кое-чему он уже научился.

Итак, что мы имеем? Алгойский боевой рейдер с какой-то тварью на борту, наделённой ужасающими по силе пси- возможностями… Девочку с Мизая, обладающую тем же или примерно тем же самым, тут не совсем ясно… Их «вояж» к Датаю, совершенно фантастический с точки зрения здравого смысла и законов природы… Его личные приобретённые с её помощью возможности, его в сотни раз возросший пси-потенциал… Явления эти одного порядка, или… Или просто совпадения? В совпадения Баев не верил, годы работы в Службе отучили верить. Тогда что?.. Кто-то всесильный (Бог? Дьявол? Иной?) тоже играет на опережение?

Он посмотрел на Гонгвадзе.

А Бодров, в свою очередь, наблюдал за Баевым, и в глазах его был живейший интерес. Как всякий учёный-практик с большим опытом, он не признавал неопределённости, а в случае с Баевым этой неопределённости хватало. Бодров прекрасно видел, что с ним сейчас что-то произошло (застывший, в никуда, взгляд, плотно сжатые губы и заострившиеся скулы) и желал бы на некоторые свои вопросы получить ответы, и желательно исчерпывающие. Потому что в данном случае не до этических норм и постулатов «не навреди», ибо с Баевым что-то не так, а некоторые вещи с человеческой точки зрения необычны вовсе.

— Ираклий Георгиевич… — начал было Ким и замолчал. Чёрт! А ведь придется каким-то образом обосновать то, что он сейчас узнал благодаря девочке. А на обоснование уйдёт время и начнётся элементарное словоблудие, которое он терпеть не мог. Разглагольствовать о том, что лично для него и так понятно, не хотелось уже изначально. Вообще-то, это недостаток всех цельных натур и самодостаточных личностей. Иногда для окружающих это сплошные плюсы, а иногда и один большущий минус.

Гонгвадзе прервал связь с инком Сектора и устало потёр виски. Выглядел он сосредоточенно-задумчивым.

— Есть кое-какие новости, но о них потом… Что ты хотел?.. Кстати, вот то, что ты просил.

И передал Баеву м-диск. Тот с недоумением уставился на него, будто впервые видел. Шеф пояснил:

— Справка о деятельности «Икаров» и личностные характеристики их лидеров. Забыл, что ли? — удивился Гонгвадзе.

Да, конечно, это важно. Но не сейчас.

— Ираклий Георгиевич, — начал он по-новой, и в голосе его чувствовалось явное волнение, — что сейчас происходит у Датая? Какая там обстановка?

— У Датая? — недоумённо переспросил Гонгвадзе и нахмурился. — А что у Датая? Воюем с переменным успехом… Или тебя интересуют последние сводки?

— Самые последние, — уточнил Баев и тут же припомнил тот ментальный «прыжок» через космос, панорамный вид системы и ложный астероид, и своё впечатление от того, что увидел у него внутри. Какое же с некоторых пор странное это чувство — быть просто самим собой, быть обыкновенным человеком. Чувство, с некоторых пор ему уже недоступное, потому что его сила и невероятные способности сконцентрировались именно в пси-сфере, пси-диапазоне, его возможности и умения реализовывались и раскрывались с каждой минутой, становясь всё шире и для него доступней. Но где-то глубоко-глубоко внутри осталась щемящая жалость — к тому, потерянному навсегда.

— Да что случилось-то, Ким? — не выдержал и Бодров, продолжающий присматриваться к Баеву. — На тебе минуту назад просто лица не было!.. Это когда он запрашивал Институт биотехнологий и вывел изображение девчушки, — пояснил он шефу. Тот вздёрнул подбородок. Инициативы Баева ему не нравились, было во всём этом что-то странное и необычное, даже неправильное. И вообще…

— В чём дело, Ким? — Гонгвадзе в упор смотрел на оперативника, и во взгляде его читалась тревога. Он слишком хорошо знал Баева, чтобы сразу понять — тот спрашивает не просто так и интересуется Датаем не из праздного любопытства. Особенно в свете последних событий, что в самой системе и на планете происходят. И особенно если учесть, что Баев к Датаю не имеет прямого отношения: не его профиль и круг обязанностей.

— А дело в том, что в данный момент к Датаю, заходя к нам в тыл, приближается алгойский боевой подпространственник с чем-то таким на борту, что у меня до сих пор мурашки по коже, — Ким махнул рукой на объяснения, хотя и понимал, что их не избежать, и их непременно потребуют. Но сейчас важнее предупредить своих и прежде всего опередить врага, а там уж… — И лично мне кажется… Нет, я уверен! На его борту находится не что иное, как психотронный генератор колоссальной мощности, причём, в отличие от прежних моделей, этот — органического происхождения. Живой, полный энергии и пока нереализованных возможностей. Этакая одушевлённая пси-мегабомба. Понимаете, о чём речь? И с чем нам предстоит столкнуться в ближайшее время?

Баев, говоря, головы не поднимал, вертя м-диск в пальцах. Слова ложились тяжёлыми брусками, нехотя, но и неотвратимо, по сути — готовый приговор. Не хотелось ему сейчас встречаться глазами ни с Бодровым, ни тем более с шефом, а особенно с шефом, чувствовал Ким за собой некую вину за прежнюю недосказанность, полунамёки и откровенную подтасовку фактов. Делал он это, конечно, не от хорошей жизни и не специально, просто потому, что был не вполне уверен, что поймут его как надо. Хотя, понять-то, может, и поймут, Служба обязывает, но вот что именно?

Пауза затягивалась, и Баев поднял, наконец, голову, прямо глянув в глаза Гонгвадзе. И нашёл в них понимание и… сочувствие.

— Девочка, да? Это она тебе подсказала? Направила? Или ещё как-то сообщила?

Кии просто кивнул. Объяснять, что да как, по-прежнему не хотелось, обнажать душу оно ведь всегда не просто. Цейтнот времени и отсутствие желания сделали своё дело. Тем более Гонгвадзе уловил суть — она действительно и направила, и подсказала.

— Да, она, и сделала это очень своеобразно, поверьте уж на слово. Она это умеет и может, — всё же подтвердил Баев вслух.

— Кстати, а как ты её назвал-то? — будничным тоном поинтересовался вдруг Бодров, раскурив, наконец, свою трубку и на миг окутавшись пахучим сизым дымом. — А то всё она, да она… Сплошные местоимения третьего лица.

Но за будничностью тона начальника ОСР элементарно читалось скрытое напряжение. Баев отметил это мимолётно, походя, он уже незаметно для себя начал привыкать вбирать окружающий его пси-фон и на уровне эмоциональной составляющей различать его многочисленные оттенки, особенно от тех, кто находился рядом, в непосредственной близости. Но вот «копать» глубже, выуживать у них что-то непосредственно из души, он себе не позволял, прекрасно понимая, что не имеет такого права. По крайней мере, без уважительной на то причины (особенно после случившегося с Еленой… Тут же пришла волна запоздалого стыда пополам с чем-то обжигающе-волнительным).

— Её имя Энн, — ответил Баев после секундного замешательства и тут же поразился, — это имя ему только что пришло в голову. Энн? Что ещё за Энн? И почему Энн? А потом вдруг из глубин памяти неожиданно пришло — не Энн, а Энея, богиня здравомыслия и здоровья, покровительница всего живого, даже больше — всего Сущего…

Чёрт возьми, откуда он это выискал, из каких анналов? Мифами и легендами никогда особо не увлекался, имел, так сказать, общие сведения, а тут сразу — Энея!.. Хотя ничего против, конечно, не имел, что ж, Энея так Энея, на том и решим. Тем более имя ему понравилось, было в нём что-то зовущее, нежное и пленительное одновременно. Как лепестки разгорающегося костра посреди наступившей ночи, как распускающийся бутон розы… Как последний, прощальный поцелуй уходящей любимой женщины… Энея…

— Пусть будет Энн, — согласился с ним и Гонгвадзе, пожимая плечами. Он был практиком и прагматиком (должность обязывала), и символика его интересовала постольку поскольку. Он хмуро посмотрел на Баева и сухо продолжил. — Ты понимаешь, Ким, что только что дал информацию важнейшего стратегического значения, от которой, возможно, зависит весь исход Датайской кампании? Но я не могу как начальник вверенного мне Сектора опираться в своём рапорте руководству, — кивок в сторону потолка, — на столь необычный и практически неизученный источник информации, каким на данный момент является твоя…мм… Энн. Это нонсенс. Верно?

Баев вздохнул и нехотя кивнул, соглашаясь. Да, всё так, именно так, леший побери! Они ей, естественно, не верят (он надеялся, что пока не верят) в силу специфики своей работы. Не могут понять, кто она и что она. Да и он сам как на перепутье, весь во власти сомнений и догадок. И потом… Как им объяснить, что чувствует он в моменты общения с Энеей? Как описать те образы и эмоции, что она проецирует ему прямо в мозг и душу? Какие слова, в свою очередь, тут подобрать, если их своеобразный «разговор» даже и сравнить-то не с чем? В своём рапорте после возвращения с Мизая он ничего об этом не зафиксировал. Потому что его ощущения и эмоции во время контакта с девочкой к документам, что называется, не пришьёшь, к тому же это было его личным делом и никакой особой оперативной составляющей ощущения эти не имели. Во всяком случае, он так думал. И как, оказывается, всё это сейчас выходит боком! А ведь на самом деле, как объяснить, каким образом у него появилась информация об алгойском подпрстранственнике, заходящим сейчас нашим в тыл? И уж совсем ни в какие ворота не полезет его рассказ о том, что и он там побывал, пусть и ментально, и собственными глазами (хотя, ими ли?) видел того алгойца с его кошмарным содержимым на борту. Он бы на месте Гонгвадзе вряд ли поверил, засомневался бы уж точно: что тут за околесицу несёт наш лучший оперативник? Какие ещё к чёрту мысленные прыжки за сотни светолет? Ах, с помощью той самой девочки? Ну- ну… М-да.

— Просто поверьте, что так оно и есть, и у Датая сейчас назревает большая беда… Если не катастрофа, — повторил Баев, и от своего собственного последнего вывода непроизвольно сжал кулаки. Мимолётное ментальное соприкосновение с живым воплощением ужаса и кошмара, причём невероятно далёким от земных аналогов, заставляло опасность не преуменьшать, а настраиваться на самый что ни есть пессимистический лад.

Гонгвадзе почесал в затылке и переглянулся с Бодровым. Тот пыхнул трубкой, потом вынул её изо рта и, почему-то обращаясь к шефу, произнёс:

— Да верим мы, Ким, верим. Ясно, что такими вещами не шутят… Только, опять же, как ты узнал? Снова почувствовал? Теперь уже за тысячи парсек? Извини, но как-то не верится. Что с тобой происходит? Ты можешь объяснить?

Хм… Баев и сам был не прочь узнать подробности. За каких-то пятеро суток он фактически стал другим человеком, с иным внутренним составляющим плюс с иными, нечеловеческими способностями и возможностями. И каким образом, спрашивается? Благодаря кому, он уже давно понял, но вот как, чёрт возьми? Да за столь короткое время! Скрытые внутренние резервы, сильная доминантная биоэнергетика, мощная пси-составляющая, здоровая нервная система, физическое состояние, наконец? Да таких, как он, миллионы! Или там, на Мизае, он, как говорится, оказался в нужном месте в нужное время? Плюс при этом имея такой внутренний багаж и неадекватные личностные характеристики? Скорее всего, именно так. Сложились все факторы вместе, связалось всё воедино, подобралось всё одно к одному, — и вот, пожалуйста, получите клубок, который разматывать пальцы устанут. Но говорить об этом Бодрову с Гонгвадзе не имело смысла. Просто потому, что нет доказательств перестройки его организма. Прежде всего с медицинской точки зрения. А лезть к врачам со всем этим джентльменским набором ох как не хотелось, а хотелось, наоборот, отложить медобследование (которое необходимо, конечно) на неопределённое время и продолжать думать о себе как о нормальном обычном человеке со всеми своими слабостями и недостатками. Поэтому Баев поднялся, сунул м-диск во внутренний карман просторной штормовки и произнёс, обращаясь к обоим сразу:

— Мне пока, к сожалению, нечего добавить к уже сказанному. А по большому счёту я и сам не разобрался в том, что произошло там, на Мизае. И что происходит со мной уже здесь, на Земле. Это если по большому… Погодите, Ираклий Георгиевич, — остановил Баев Гонгвадзе, который собрался было что-то сказать. — Обследование, тесты и всё такое прочее — потом, я, как работник Службы, прекрасно понимаю всю необходимость подобных мероприятий… Но мне, — он помялся, подыскивая нужные слова, — но мне незачем да и некогда лезть пока в руки наших эскулапов. Есть дела поважней… Датай и Энея, например.

И Большое Зло в придачу, мысленно добавил Ким. Вот, значит, что имелось в виду: некий организм, наделённый ужасающе разрушительными пси-возможностями, и который алгойцы в данный момент тащат к нашим в тыл.

— Ладно, так и решим пока, — Гонгвадзе прихлопнул ладонью по столу. Словно проблем не осталось. И добавил. — Если б я тебя не знал, не верил и не доверял — чёрта лысого отпустил бы сейчас с миром, как миленький отправился бы в отдел Ливаненко на полное медицинское освидетельствование. Но имей в виду, как разберёшься с «Икарами», сразу к нему. А вот экипировочку оденешь, того же «Отшельника» со всеми его встроенными прибамбасами… Это, между прочим, приказ, и нечего тут улыбаться!

— Вообще-то я и сам хотел попросить о том же, — «Отшельник», несмотря на то, что являлся экспериментальной моделью, исследуемым образцом, на самом деле оказался очень нужной и полезной вещью. И где-то подспудно Баев подозревал, что он ещё ох как пригодится. — И вот ещё что: надо бы, Ираклий Георгиевич, в институт направить команду Тори Доррисон. Сами понимаете, шутки кончились.

— Ладно, сделаем, сейчас же и дам соответствующую вводную, — кивнул Гонгвадзе, становясь вновь деловито-сосредоточенным. — Иди, работай… А о Датае и корабле противника я доложу, и меры примем. Грош цена мне как руководителю, если я буду сомневаться в своих оперативниках и инспекторах. К тому же самых лучших… Опять лыбишься? С глаз долой!

Что Баев и сделал, аккуратно прикрыв за собой дверь…

Некоторое время они посидели молча, потом Бодров задумчиво произнёс:

— Да, что-то у него там произошло, на этом Мизае, что-то такое, о чём он пока не говорит. Жаль, не слишком-то много данных удалось скачать с его «Отшельника», обнаружилось множество лакун, не поддающихся восстановлению, что само по себе уже странно… И сейчас… Видел бы ты выражение его лица, а особенно выражение глаз, когда он смотрел на девчонку!

— Я видел, — так же тихо и задумчиво ответил Гонгвадзе, и Бодров удивился; ему казалось, что шеф был занят исключительно своим Консулом и внимания на них не обращал. — Эта девчонка, хм, Энн… Как ты думаешь, что она такое?

Бодров покачал головой. В глазах его застыло странное выражение — лёгкая грустинка наравне с жалящей тоской.

— Кто она? Хотел бы я знать! Пока что она загадка, некий феномен, самородок… Возможно даже, некая вещь в себе… И иногда мне очень хочется оказаться на месте Кима, хочется аж до зуда в печёнке! И в то же время мне этого совсем не хочется. Потому что, если откровенно, страшно. Не за себя, это понятно. За последствия.

Гонгвадзе понял. И ещё кое-что ему было понятно: каким-то образом эта девочка через его инспектора помогает им, землянам. Вот это и было главное. А всё остальное, весь дальнейший ход событий уже зависел от самого человека, его действий и поступков. В данном случае от самого Баева. Но тут уж ему никто не в силах был помочь, только он был заряжен на контакт, и только он был в состоянии разобраться, что и как делать дальше. Если б не одно «но»…

При этом он не имел права на ошибку. Потому что ошибка в таком деле исключалась изначально… Вот такие дела.

Баев, покинув кабинет шефа, спустился тремя этажами ниже, где находилась вотчина Бодрова. А спускаясь, невольно поймал себя на мысли, что чуть ли не по сторонам оглядывается, чтобы, не дай Бог, опять с Еленой не столкнуться. И обозлился на себя: да какого чёрта, в самом деле! Чего он испугался, что так себя накручивает? В самом деле, как юнец нецелованный!.. Но припомнив внутреннее нежно-золотистое сияние, исходящее от женщины там, в коридоре, вдруг понял, что элементарно боится. Боится ответственности и того, что может не оправдать надежд другого человека, в данном случае надежд любящей женщины. Любить всегда не просто, но быть любимым, оказывается, тоже не легче.

Ладно, решил Баев, с Еленой он непременно встретится и расставит все точки над «и». Потому что, как видно, это всё-таки судьба. Его и её… И сразу стало легче на душе, словно камень с неё свалился. Но где-то там, на дне её, всё же осталось ощущение неуютности, какой-то незавершённости — выбор-то в конечном итоге оказался всё-таки не за ним, по-большому выбрали-то его. А он что? Проспал? Или так занят был, что некогда было разобраться в чувствах женщины? Балда!..

Закончив с экипировкой (зам Бодрова по хозяйственной части Лунёв сделал всё быстро и аккуратно и напоследок, как всегда, пожелал удачи), Ким поднялся к себе, уселся за рабочий стол и задумчиво огляделся. Вроде всё как обычно: привычная обстановка, настраивающая на рабочий лад, соответствующее настроение, есть на что надеяться, но… Что-то в душе так и не рассосалось до конца, осталось в ней то самое ощущение неуютности, неопределённости. Баев понимал, в чём тут дело — последствия их ментального путешествия на пару с девочкой и встреча с чудовищем (другого слова и не подберёшь). И откуда только эта штука взялась у алгойцев? Неужели новые технологии? Или, чёрт возьми, появился у них вдруг неожиданный союзник, о котором мы ни сном, ни духом? Ведь краоги, суганцы, джаоды и кое-кто ещё пока что соблюдают нейтралитет, чего-то выжидая. Хотя большого ума не надо, чтобы понять, чего именно — ждут, когда мы окончательно измотаем друг друга там, у Датая, а потом наверняка ввяжутся, и вот тогда мало не покажется, и получим мы вместо одной проблемы целую кучу. И предвидеть подобное развитие событий нужно уже сегодня, чтобы завтра быть во всеоружии, оказаться подготовленными, а не ждать у моря погоды. Как это частенько бывало в веках минувших. И Баев очень надеялся, что Высший Координационный Совет Земли прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что может произойти в дальнейшем, если не учитывать эти и многие другие факторы. В противном случае наступит самая настоящая катастрофа…

Баев настроил эф-трэкс на свои параметры (для этого подсоединил биодатчик машины к своему «Отшельнику», с которым опять, как на Мизае, стал одним целым), вставил мини-диск в дисковод и начал основательно изучать информацию, что подготовил и собрал для него шеф, вернее, его Консул. Сосредоточился, выкинув всё лишнее из головы. И алгойцев, и мизайскую девчушку (тут что-то мимолётно кольнуло в сердце), и Елену, и Датай… Короче, всё. Он начал работать, как привык делать это на протяжении всей своей деятельности в СКБ, целиком сосредоточившись на проблеме. Потому что сейчас его интересовали в первую очередь «Икары». Что-то тут должно быть, некая ниточка, интуиция его ещё никогда не подводила. Вот только что это за ниточка? И куда она приведёт? И не оборвётся ли в самый неподходящий момент?

Через некоторое время он кое-что выяснил. Не без помощи эф-трекса, машины нового поколения, в некотором смысле правнука компьютеров и ноутбуков, прежде всего с точки зрения анализа и оценки имеющейся на данный момент информации. Работал Ким с эф-трексом (аббревиатура расшифровывалась как «фоновая транковая связь) в режиме реального времени, естественно, и плюс в позиции «один на один», к тому же задействовав и своего «Отшельника», потому что биоконтактным шлемом оператора, штукой, вообще-то, громоздкой и лично для него неудобной, Баев старался лишний раз не пользоваться. «Отшельник» в плане контакта был на порядок практичней, использовал только мыслесвязь и мгновенно вычленял суть, как бы вживаясь в проблему, что было очень важно для дела и к тому же весьма эффективно. И совместными усилиями им удалось кое-что выяснить. Вырисовывалась довольно интересная и пёстрая картина.

Баев как раз думал об этом «кое-что», когда дверь открылась и появился Ромка Бессонов. Он молча прошёл, молча протянул руку для рукопожатия и отстранённо уставился в окно, за которым летний вечер уже сгустил краски до тягучей, вязкой синевы, попутно нанеся на небо блестящие мерцающие точечки звёзд.

— Проблемы? — поинтересовался Баев, прекрасно зная, что задумчиво-рассеянный Роман — это верный признак затруднительного положения, в котором тот оказался.

— Ну, это как посмотреть, — философски заметил Бессонов, уселся в соседнее кресло и закинул ногу на ногу. — На той точке, что ты, моншер, указал, мы обнаружили тело. И первая странность: мужик этот был здоровенный, под два метра, косая сажень в плечах, а медэксперт установил причину смерти от остановки сердца, то есть имел место обширный инфаркт с попутным кровоизлиянием в мозг. Нонсенс, одним словом.

Тут Баев насторожился. Симптомы были знакомы.

— Потом… Помещение изолировано от внешнего мира всеми доступными способами, ни просветить, ни прослушать, ни запеленговать, и «домовой» пуст, стёрт до заводской ин-платы. Поэтому странность номер два: как же ты, моншер, умудрился его вычислить, а? Унюхал, что ли?

И посмотрел на Баева серыми глазами, в которых так и читалось жгучее любопытство. Ещё там элементарно читалось недоверие и некая толика растерянности. Баев буквально за полсекунды прощупал друга в пси-диапазоне и лишний раз убедился, что верно говорят о глазах как о зеркале души.

— Ну, а третья странность? — невозмутимо спросил Ким и невольно улыбнулся — Ромкино выражение «унюхал, что ли?» в целом соответствовало действительности.

Бессонов вздохнул и посмотрел в окно. Что он там разглядывает? Баев терпеливо ждал, пока Ромка не налюбуется видами угасающего вечера. Вываливать на него собственные проблемы, а с ними домыслы, догадки и будоражащие его чувства пока что не хотелось. Даже перед Бесом. Но, очевидно, придётся. Просто потому, что больше не перед кем (начальство — это другое). И потом… У Романа не голова, а настоящий Дом Советов. Баев невольно подумал, а что было бы, если б на Мизай отправился именно Бессонов? Что и как бы всё сложилось, встреть Энею не он, Баев, а Роман? К каким результатам и последствиям такая рокировка привела бы? Хотя вопрос из разряда чисто риторических и отвечать на него равносильно гаданию на кофейной гуще, а уж этим Баев терпеть не мог заниматься. И другим не советовал.

Бессонов опять вздохнул, отвёл взгляд от окна, но тут же полез в карман такого же «Отшельника» за сигаретами. Ромка слыл идеальным работником, ведущим специалистом, цепким, умным, настоящим профессионалом, но от этой дурной привычки избавиться всё никак не мог, как ни пытался. Шутил, что его сила воли на сигареты почему-то не распространяется.

— Странность не странность, — ответил наконец он, выпустив к потолку струйку дыма и заинтересованно наблюдая, как её неторопливо втягивает в себя решётка воздухоочистителя, — а что-то из разряда аномального, пожалуй.

— Да в чём дело-то? — не выдержал Баев, видя, что Бессонов опять замолчал, докуривая свою сигарету с глубокомысленным видом.

— Понимаешь, биотехнологические цепочки на одной из стен, вернее, их остатки.

И снова умолк, глядя на Баева. Сейчас в глазах его было непонятное выражение, не то удивление, не то растерянность.

— Ну что, что? — не выдержал Баев, готовый сейчас Беса схватить за грудки. И мысль эта что-то там инициировала, и… Он тут же загнал свой неосознанный порыв куда подальше, потому что Баеву показалось на миг, что его друга как следует встряхнуло. Тот, правда, ничего не заметил, хотя внутренне и передёрнулся, не ведая причины.

— Да как тебе сказать, просто… Странно всё это, Ким. Остаточный аналоговый сигнал указывает на тебя и эту твою девчонку.

— Её зовут Энн, — машинально поправил Баев и призадумался. Цепочки, сигнал, остановки сердца… Надо лететь и разбираться самому.

— Где это место?

— А ты что, действительно не знаешь? — удивился Роман и уставился на Баева в полном недоумении…

…Там действительно было пусто. Труп уже забрали, имевшуюся технику вывезли для более тщательного и детального осмотра специалистами Службы, и комната казалась стерильной, как операционный стол перед… Ну, перед этим самым. А в остальном…

Баев обошёл всю её по периметру. Со стороны могло показаться, будто он к чему-то прислушивается или принюхивается, хотя это было и недалеко от истины. Он на самом деле что-то чувствовал, какой-то недавний след, что-то знакомое и в то же время отталкивающее, неприятное. Неприятное на подсознательном уровне. Он обернулся к Бессонову.

— Где?

Тот указал в направлении чуть правее от Баева. Ким приложил руку к стене и тут же и почувствовал, а потом и увидел, тем же обострённым внутренним зрением. Два луча. И ещё один, третий, сотканный как бы воедино из первых двух и сфокусированный на него и на неё, Энею. Жуткое это было ощущение — раздвоённость заведомо целого и одновременно гармония всего во всём.

Первый и второй лучи (во внутреннем видении зеленовато-голубые) шли от него и к нему, и он определил, не без труда, куда именно — Датай, где сейчас находился тот злосчастный артефакт древней цивилизации, и куда подкрадывался алгойский рейдер с пси-мегабомбой на борту. Третий луч уходил чуть в сторону и незримо касался Энеи. Баев перестал дышать и весь погрузился в себя.

Луч этот обволок её, словно кокон, и стал медленно наливаться зелёным. Ощущение такое, будто он насыщался, становясь буквально на глазах изумрудным, ярким. И внутри Баева тысячи невидимых струн зазвенели в унисон с этим тревожно-пульсирующим светом. Энея же пребывала, похоже, в ступоре. Или просто ничего не чувствовала, что совсем уж маловероятно. Скорее, что во сто крат хуже, отдавала по крохам свою фантастическую энергию. По крайней мере, внешне она на происходящее никак не реагировала. И это обстоятельство ничего благоприятного не сулило.

Баев попытался разорвать этот кокон, хоть как-то его нейтрализовать и… ничего не вышло. Луч и не думал исчезать, свернуться, например в точку, и пропасть. Наоборот, в нём всё прибавлялось и прибавлялось изумруда. Ким попробовал ещё раз. Потом ещё… Бестолку! С таким же успехом можно было пытаться воду рубить топором.

— Ромка, помоги! — позвал он напарника, сам, правда, толком не представляя, что сейчас делать и во что он ввязался, пытаясь помочь Энее. А то, что помощь ей необходима, Баев не сомневался ни на йоту.

— Что делать-то? — Бессонов видел, что с другом что-то происходит и, не раздумывая, кинулся на помощь.

— Чёрт!.. Попробуй взять меня за руку, что ли? — в Баеве сейчас говорила одна интуиция, разум же застрял где-то на полдороге.

Бес схватил обеими руками запястье Кима и закрыл глаза. Машинально. И неосознанно концентрируясь. А тот снова рванул туда, к Энее, но уже не один, с Ромкой. Ни о чём не думая (и зря!), вобрал его пси-энергию, как губка ненароком пролившуюся воду (мимолётная искра удивления — как это?), а потом всё завертелось, как в калейдоскопе: образ в образ, картинка из картинки, мешанина из пси-импульсов и полная самоотдача на уровне подсознания. И ощущение вновь проснувшейся внутри Силы. На мгновение, как ему показалось, его поглотила Бездна — влекущая, зовущая, всасывающая, как развёрстая ненасытная воронка на самом краю (сердце при этом скачущее ухнуло куда-то в пятки). Но Бездна — ничего, если знать, как вернуться обратно. По этому же лучу, например. А потом приоткрылось не то видение, не то образ, не то картина из запредельного и оттого далёкого и почти невозможного: алгойский воитель, на борту которого чудовище с оловянно-безжизненным взглядом; Датай, под поверхностью которого (на трёхкилометровой глубине) притаилось ещё что-то, куда масштабней и чудовищней; флот землян, рассредоточившийся в системе, но уже беззащитный и пока ничего не подозревающий; два луча, один от алгойца и другой от Энеи, вобравшие в себя их сущность, и ещё один, от него самого, бьющий куда-то в пустоту, как одинокий прожектор в ночное, затянутое тучами нависшее небо. А потом вдруг что-то сверкнуло, на мгновение нечто проникло в мозг, и… всё закончилось. Тьма, парализующая и волю, и чувства, и мысли, и эмоции, погрузила Кима в себя всего, без остатка. Он упал, как подкошенный, как сшибленный ударом податливый лёгкий манекен. Рядом рухнул и Бессонов, который так и не разжал своих рук, вцепившись в запястья Баева мёртвой хваткой…

Когда Баев пришёл в себя, даже не сразу понял, что это с ним, где он находится и почему лежит на стылом бетонном полу. Обрывки видений кружились, как снежинки в потоке воздуха, и так же таяли, оставляя после себя лишь ощущение безысходности и жалящей, невыразимой словами тоски.

Он с трудом повернул отяжелевшую голову и увидел лежащего рядом Ромку, клещами вцепившегося в его руку. Что с ними произошло конкретно, Ким помнил смутно.

— Бес… А, Бес! — позвал он Бессонова и попробовал расцепить его пальцы. Куда там! Лишь с третьей попытки Баеву удалось освободиться от мёртвой хватки.

— Хорош дурака валять, — уже понимая, что произошло нечто из ряда вон, напрягся Ким. Ромка безмолвствовал. Он наклонился над другом. — Ты чего, а?

Тот молчал, застывшим взглядом смотря в пространство. И Баев одномоментно вспомнил. Всё. До капельки. И взвыл, как смертельно раненный волк.

Гонгвадзе в упор смотрел на Кима. Смотрел молча, сосредоточенно. И мысли под стать — чужие, нехорошие. Они находились одни в его кабинете, и Баев этому был даже отчасти рад. Потом шеф тяжело вздохнул и так же тяжело бросил:

— Что скажешь? Почему?

Вот это «почему?» Киму и самому не давало покоя, он себе просто места не находил, пытаясь ответить на это самое «почему?» А ведь ещё оставались «как?» и «за что?». Баев вспомнил мертвые невидящие глаза Ромки и от бессилия и отчаянья сжал кулаки. Ничего уже не вернуть, ушёл Ромка, ушёл навсегда, туда, откуда не возвращаются. И виноват в этом он, Ким Баев… Ну, может быть, ещё отчасти и обстоятельства. Но от этого никому не легче.

Он припомнил всё, что случилось, и содрогнулся. И зачем он заставил Романа во всё это ввязаться? Никогда он не простит себе его смерти. Тот буквально отдал всю энергию и умер от разрыва сердца, не выдержал внутреннего напряжения и колоссальной нагрузки. Не готов ещё человек к подобному эксперименту и такому вот контакту… Чёрт возьми, да с кем же, наконец?!

А он, Баев, оказался, значит, двужильным. Да и опыт кое-какой уже имелся, и «Отшельник» был при деле, хотя… Ромка тоже был соответственно экипирован, но, оказывается, причина не в снаряжении. А в пси и био-составляющих организма в целом. Этого-то как раз Ким и не учёл, да и двигали им тогда сплошь эмоции и подсознательные порывы. Потому что думал лишь о том, как помочь своей Энее и как рассеять эти чёртовы энергетические сгустки-лучи, а о себе и Бессонове не думал. Некогда было и не до того. Вот и приехали… Осознание всех этих обстоятельств и фактов разрывало душу и ледяной тоской сжимало сердце.

— Ну? Чего молчишь? — Гонгвадзе оставил кресло и неторопливо прошёлся по кабинету. Выглядел он бледным и осунувшимся, глаза потухли, ушли из них и блеск, и пронзительность. Ким невольно отметил, что давно уже не видел начальника Сектора улыбающимся, полного жизни и сыпавшего шутками с неповторимым грузинским акцентом, где «вах» и «батоно» звучали через каждое слово.

— Ты понимаешь, что при невыясненных обстоятельствах погиб инспектор Службы? — остановился Гонгвадзе рядом с застывшим, как монумент, Баевым. — И рядом с ним в это время находился ты! А ни толковых объяснений, ни вразумительных ответов я так пока и не услышал. Очень надеюсь, что пока!.. Чего вас туда вообще понесло?!

Что Баев мог ответить? Сейчас, задней мыслью, даже и не подумал бы тащить с собой Ромку, но тогда… Ничего такого и в мыслях не было, всё вышло спонтанно, импульсивно и оттого, как и следовало, бестолково, безнадёжно и непоправимо.

— Искали причину, Ираклий Георгиевич, — разлепил плотно сжатые губы Ким и посмотрел в глаза Гонгвадзе. Во взгляде не было ничего, кроме боли. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом Гонгвадзе, пробормотав что-то по-грузински, отошёл и замер у панорамного окна, что проецировало сейчас лунный пейзаж.

— Сделаешь подробный отчёт, — глухо произнёс он, не оборачиваясь. — Всё, что случилось, и желательно поподробнее о причинах, приведших к трагедии… И не забудь о Мизае. В том рапорте, что у меня сейчас, этих самых подробностей вообще кот наплакал. А вопросов о девчонке хватает… И не только у меня.

Баев поднялся и, механически переставляя ноги, пошёл к выходу, взялся за дверную ручку и всё же не удержался, потому что это было важно. Важнее, чем собственная, да и не только, судьба:

— Что с моей информацией об алгойском рейдере?

— Ты не хуже меня знаешь, каким образом подобные вещи доводятся до руководства. А тем более, здесь есть нюансы.

— Знаю.

— Знаешь? — Гонгвадзе развернулся и уставился на оперативника. — Тогда чего спрашиваешь? Чтобы лишний раз понервировать старика? Которому и так, ох как достаётся?

Ким молча вышел. На душе просто кошки скребли.

Да, конечно, он знал. Из их Сектора за подписью шефа ушёл рапорт руководству — мол, так и так, оперативная информация такая-то, нужно срочно принимать меры. Наверху, конечно же, рассмотрят, но и начнут анализировать, сопоставлять и, как следствие, задавать множество вопросов (небезосновательных, если уж на то пошло)… Но такой подход его сейчас никоим образом не устраивал. Потому что не было времени подробно отвечать на эти вопросы, большинство из которых затронут лишь общее. А время-то уходило, с каждой убегающей в никуда минутой приближая беду. Если не катастрофу.

Задумавшись, он спустился к себе. Надо было решать. И решаться.

Нон Саал, капитан алгойского воителя, напряжённо ждал. Но чего именно, сам себе, наверное, вразумительно не ответил бы. С тех пор, как блок с декодером-дешифратором занял положенное ему место в командном модуле пси-генераторов, про себя именуемым Салом просто и недвусмысленно «оживителем», капитан элементарно не находил себе места, подсознательно чего-то ожидая. Больше негативного, нежели наоборот. Какого-то сбоя, например, чего-то внештатного или вообще непредвиденного (а в таком деле последнее-то как раз и самое вероятное). Слишком опасная и малоизученная вещь оказалась у них в руках, уж это-то он понимал и прекрасно отдавал себе отчёт, что по самый гребень влезли они в какую-то тайну, в какое-то порождение вселенной, в котором так до конца и не разобрались, и от которого за парсек веет той же непредсказуемостью и неопределённостью. А может, и вовсе не существует того, кто бы с этим справился? В их галактике, по крайней мере? Что мы вообще знаем о её порождениях и тщательно скрываемых тайнах? Её древних артефактах, реликтах, что вдруг, неожиданно, всплывают из небытия и начинают действовать вопреки всякой логики и подстраиваясь под то, своё давным-давно забытое прошлое?.. И очень хотелось надеться и верить, что приобрели они всё же могучего союзника, а не беспощадного и всесильного врага. Верить хотя бы на данном этапе. Хотя бы на слово. А иначе рискуют они оказаться на краю такой пропасти, что и костей-то не соберёшь. И пропасть эта могла запросто, одномоментно превратиться в Бездну, которой заглотить его корабль, а попутно и всё, что под коготь подвернётся, не составило бы никакого труда. А об аппетитах Бездны и гадать нечего, она всеядна и ненасытна, никогда не подавится, в сытой отрыжке рождая катаклизмы, катастрофы, прах и в конечном итоге всеобъемлющий хаос, растопыренной пятернёй тянущийся к сердцу Вселенной…

Отогнав мрачные мысли, Нон Саал не без внутреннего трепета внимательно посмотрел на ва-гуала.

После активации декодера-дешефратора визуально ничего вроде бы не изменилось, шарик на экране казался воплощением самого спокойствия, однако операторы пси-модулей докладывали, что с ним что-то происходит, и это «что-то» медленно, но стабильно наращивает амплитуду. Возможно, так он и просыпался, если идущий в нём процесс характеризовать этим банальным и мало что разъясняющим словечком. А возможно, у него пищеварение такое (должен же он чем-то питаться?). А может, он вообще так о чём-то размышляет. Но Нон Саалу отчего-то хотелось проявления именно зримых внешних эффектов, световых или звуковых — неважно. Да он и сам чувствовал, — что-то происходит, но на таком уровне, преодолеть который могли одни лишь многочисленные датчики, всевозможные приборы и сенсоры. Но почему-то хотелось увидеть и собственными глазами, чтобы уж если не успокоиться, то хотя бы и не тревожиться. По поводу и без. Ему казалось — заметь он какие-либо изменения невооружённым глазом, то сразу бы понял, чего ждать и к чему готовиться. Хотелось так думать. Просто успокоиться на мгновение.

Но ва-гуал по-прежнему оставался холодно-равнодушным золотистым шаром в обрамлении слегка шевелящихся осклизлых щупалец. То ли чего-то ждущий, то ли к чему-то готовящийся.

Капитан слегка приоткрыл верхние конусообразные резцы, — в целом это выражало нетерпение и некоторую озабоченность: он, Коготь Правой руки, а выполняет тут роль мальчика на побегушках, — подойти, подать, включить и посмотреть, что из этого получится, а дальше… А дальше от тебя уже практически ничего не зависит, сиди и жди результатов. Хорошо хоть, рядом находишься, присутствуешь, так сказать, при процессе… И на том спасибо.

Нон Саал склинил резцы в подобие усмешки. А что, собственно? Чего он переживает? Ему доверили ответственейшую миссию, намекнули, что сам Вседержатель в курсе всего, так что будь на высоте!.. А сомнения… Они сейчас просто неуместны. Да и были неуместны изначально.

Но на душе, вопреки всему, хаары скребли. Из-за этого безобидного на первый взгляд шарика. И как же он сейчас ненавидел этих землян!.. Всё из-за них! Если б не они…

Воитель шёл к Датаю, поминутно сокращая расстояние до сферы взаимодействия. Оставались какие-то часы до кульминационного момента всей операции. Капитан очень надеялся, что ва-гуал справится, что программа, посредством декодера-дешифратора вложенная в него, ва-гуалом принята к исполнению, а не к сведению. Собственно, и их пси-генераторы направленного действия работали по такому же принципу. Но там-то тупые машины, а тут?.. Что возможно тут?.. Что ждать от него в ответ?..

— Господин! — доложил в клипсу связи дежурный офицер командного отсека. — Сканеры отметили на уровне базовых составляющих некое внешнее воздействие.

— Земляне? — встрепенулся Нон.

— Неясно… Сигнал прерывистый, слабый, идёт вообще откуда-то из запределья и дешифровке не поддаётся.

— Сейчас буду. Продолжайте отслеживать.

Вот нечто подобного он и ожидал. Только причём тут внешнее воздействие, хуун возьми?

А в командном деловая суматоха: нижние чины сама собранность и деловитость, верхние операторы непроницаемы и сосредоточенны, а ближайшие помощники — сама услужливость и подобострастность.

Саал расположился в своём ком-кресле и бросил короткий выразительный взгляд на панорамный экран. Как и следовало, ничего там не изменилось; та же бриллиантовая россыпь созвездий, равнодушных ко всему живому, и вечный покой. Всё, как обычно… Идиллия, Сущий забери его и его душу!.. Потом перевёл взгляд ни нижний левый сегмент экрана — ва-гуал в своей камере продолжал как ни в чём не бывало спокойно шевелить отростками, отсюда похожими на бахрому, окутавшую золотистый шар. Он пригляделся. Показалось, или их стало больше?.. Или меньше?.. А кто-то их вообще считал? Наверняка никто и не додумался!.. Хотя, что это меняет? Сто их, или двести — нам-то какая разница? Что мы в этом понимаем?

— Как там? — поворот головы в сторону старшего помощника.

— Сигнал, господин. В сторону, куда-то вглубь, — это «вглубь» он выделил голосом и прозвучало оно поэтому как полномасштабное «ВГЛУБЬ».

— И что это означает?

— Непонятно… Идёт к нам откуда-то из периферии, а дальше след теряется, растворяется. По крайней мере, волновые датчики слежения бессильны. Плюс нечто похожее от ва-гуала и самой планеты. Но есть любопытная подробность: где-то в той стороне как раз и находится метрополия землян.

— Метрополия? Но причём тут тогда местная планета? — Нон Саал задумался. А на планете-то некий артефакт. Это мы думаем, что там трансмиттер, а на самом деле?.. Вот ведь, Всесущий, куда же мы лезем? Что всё это означает? И ещё одно: они-то сигналы отследили, значит, и другие это непременно сделают. Те же земляне, например. И, как следствие, наткнутся на их рейдер, и тогда никакая маскировка и предосторожность уже не помогут. И вся операция под угрозой.

— Это всё?

— Пока да. Мы отслеживаем, что возможно.

Ему не понравилось это «пока», но, глянув на застывшего старшего помощника, понял — всё это бестолку. Тот и сам ничего толком не знал и ещё мало что понимал (ведь всей информацией владел только он, капитан). Махнув — идите, мол! — опять задумался.

Что за сигналы? И куда, интересно? Это «куда?» его больше всего и тревожило. На эту ненавистную Землю? Или к суганцам на их Гор-ку-аху? Или к джаодам? Те ведь тоже где-то в том районе обитают. Хотя, какая теперь разница? Главное, началось. А предупреждён — значит, когти уже не спрячешь. Надо выходить из пассивного режима в активный. Пора.

Нон Саал хотел было подняться и отдать приказ о переходе корабля в следующую фазу операции с последующей сменой диспозиции, но не успел…

Что-то заставило его упасть обратно в кресло. Что-то настолько чужеродное и леденящее мозг, что он… Он просто перестал ощущать себя как личность, в неуловимое мгновение превратившись в безропотную, послушную марионетку, натурального зомби. Ледяное, чужое и, что самое ужасное, абсолютно равнодушное, заглянуло в его сознание, прошлось по всей его составляющей и ментально велело:

— Сиди… Жди…

И он остался в кресле. Сидеть и ждать. За секунду у него отняли и практически разрушили всё, чем жил, дышал, на что надеялся и во что верил. Забрали всё, что наполняло его разум, что растворилось в сознании — жизнь, свет, тьму, зло, добро, всеславие и всесущее. Его опустошили и досуха выжали, как тряпку, оставив только естественное и необходимое — дышать, моргать, сглатывать и пускать слюни, как недавно рождённый…

Ва-гуал, не меняя положения и внешне оставаясь там, где и был (лишь золотистое сияние стало чуточку ярче и интенсивнее) объял всё вокруг, впитал всё необходимое (экипаж мгновенно перестал быть одним целым, командой, распался на зомбированных, управляемых особей), потом ослепительно вспыхнул расплавленным золотом, в миг разметал окружающие его пси-генераторы, превратив их одномоментно в мешанину из пластика, металла и керамзита, тут же занял всё освободившееся пространство своим трепещущим телом (при необходимости мог бы занять и весь корабль), вновь запульсировал, обвил щупальцами-рецепторами потолок, стены, пол и снова замер, будто к чему-то принюхиваясь, как гончая, взявшая свежий, будоражащий и кровь, и нутро, и естество, недавний след. Ва-гуал окончательно «проснулся». И тут же показал зубы.

Прирождённый хищник, вставший благодаря алгойцам вновь на тропу войны, некогда им позабытую, он изготовился, потому что изголодался. Для него не существовало понятия «свой». Как, собственно, и «чужой». Он просто существовал и был сам по себе, уничтожая или растворяя всё, отличное от него. Такова была его сущность, природа, и, по-большому, цель. Таковым оно было, это Большое Зло. И оно, ещё толком не пробуждённое, уже жадно, плотоядно оглядывалось.

Алгойцы, не ведая того, открыли свой собственный ящик Пандоры и, ничего не подозревая, заглянули внутрь. Заглянули…

… в Бездну!