Самые обычные животные

Неунывающий воробей

Маленький мальчишка

В сером армячишке

По дворам шныряет —

Крохи собирает,

В полях ночует —

Коноплю ворует.

По всей вероятности, в старинной загадке имеется в виду полевой воробей: у этого птичьего народца в серый армячишко одеты мальчишки и девчонки, мамы и папы. И узнать на глаз, где воробей и где воробьиха, непросто. Другое дело — у истых приверженцев человека, живущих в городе зимой и летом, — у воробьев домовых. Хотя они и очень похожи на деревенских родственников, но немного крупнее, а главное — одеты по-разному. У воробья на груди большое темное пятно, схожее с широченным галстуком. Городские же воробьихи такого украшения не носят. Наряд самцов ярче весной, когда надо понравиться воробьихе, чтобы пернатое племя множилось и процветало. Но не подумайте, будто самцы гоняются за галстуком по всему городу. Им не до того. Когда живешь на задворках и имеешь крайне скудные средства существования, очаровывать самок приходится не переодеваясь. Просто у самцов к весне снашиваются белые кончики черных перьев на грудке и горле, и пигментный галстук становится ярче. Скромнее свадебного наряда воробья вряд ли придумаешь — это всего лишь поношенная зимняя одежда.

Дотошные орнитологи подсчитали, что в шикарном одеянии лебедя ровно 25 216 перьев. Воробьи и тут обходятся малым — у них 1359 перышек. Само собой разумеется, что и лебедю и воробью надо держать оперение в чистоте и порядке. Воробьи притаскивают в гнездо веточки полыни, чтобы ее фитонциды прогнали докучливых клещей и насекомых-пухоедов. Таскают они и кресс-салат, и петрушку, и даже бутоны цветов. Чтобы избавиться от насекомых, воробьи старательно чистят перья в воде, песке или пыли. Другие птицы привередливей. Одним подавай только песок, другим — только воду. Например, жаворонка ни за что не уговоришь вымыться в луже.

А воробей покладист. И хоть плавать не умеет, в воду лезет: трепыхается в мелкой луже. Да и под дождь попадает. В мокром армячишке и простыть недолго. Но от этого воробьи застрахованы: природа наделила их, впрочем, как и большинство птиц, копчиковой железой. Ее жироподобные выделения, намазываемые клювом на перья, спасают птаху от воспаления легких, а попав в клюв, снабжают витаминами. (Не правда ли, странный способ поставки организму витаминов, когда их приходится добывать из-под хвоста?)

Помывшись, надо причесаться. И тут свои правила. Воробьи и родственные им птицы, чтобы почесать в затылке, опускают крыло и задирают поверх него ногу. Голуби или куры чешутся, как говорят орнитологи, из-под крыла... Сами воробьи теребят перья с удовольствием, а любое чужое прикосновение к перьям воспринимают как неприятное. Так что если вы обзаведетесь воробьем, не гладьте его. Ему это противно.

Говорят, с милым рай и в шалаше. Воробьихи иного мнения — они ищут супруга с постоянной пропиской. Но начнем по порядку... Большинство птиц просыпается очень рано, а домовые воробьи берут пример с человека — любят поспать. Пробудившись, они с карнизов, вентиляционных труб и еще бог знает откуда слетаются на облюбованное дерево почистить перышки и наметить программу дня. После бурных прений наши пернатые соседи разлетаются по делам. Ранней весной их рабочие планерки перерастают в потасовку: воробьи хорохорятся друг перед другом и не по-джентльменски пристают к воробьихам. Полевые воробьи ведут себя более чинно — заранее разбиваются на пары.

Постепенно драк все больше — самцы сражаются из-за мало-мальски пригодного уголка, куда можно втиснуть гнездо. (Самые предусмотрительные начали строить гнезда в январе!) Обзаведясь квартирой, победитель приходит в еще большее возбуждение и неистово чирикает, дабы привлечь внимание подруг. А те разборчивы. Они еще помнят, как распоясавшаяся ватага ухажеров гоняла их по двору. И бывает, что воробьиха облетит всю предлагаемую поблизости жилплощадь, прежде чем одарит своей благосклонностью владельца приглянувшейся квартиры. На него, таким образом, накладываются птичьи супружеские права и обязанности. Осев, воробьиха становится примерной хозяйкой. И если при отсутствии главы семьи в гнездо сунется сосед, пусть даже самый уважаемый, от него полетят пух и перья.

А. И. Ильченко в интереснейшей книге «Экология домовых воробьев и их эктопаразитов», выпущенной издательством «Наука», пишет, что у московских воробьев жилье зачастую сооружают оба супруга: воробей транспортирует на строительство соломины, травинки, нитки, вату, бумагу, а воробьиха из всего этого возводит стены.

Ранней весной меняется не только поведение воробьев (зимой у них по большей части стайный образ жизни), крупнейшие физиологические перемены идут в их тщедушных тельцах. Меняется окраска клюва, размер семенников возрастает в 1127 раз — они теперь весят 5% всего тела! Это очень удобно — зимой не надо таскать лишнюю тяжесть. (Воробышек «тянет» примерно тридцать граммов, треть его веса приходится на грудные мышцы, опускающие крыло в полете.) Перед откладкой яиц в крови воробьихи накапливаются известковые вещества — основа будущей скорлупы. Кальций усиленно потребляется извне и вымывается из костей. Едва потеплеет до 6—10°, будет отложено первое яйцо.

Так в наспех сделанном гнезде появляется следующее поколение. Отпрысков обычно 4—6, и все они разевают рты, всех нужно накормить. А запоздавших, тех, кто рот плохо разевает, воробьи не признают детьми и даже выбрасывают из гнезда, как ненужную вещь. Эта жестокость не бессмысленна — избавление от хилого потомства поддерживает хорошее биологическое состояние популяции. За первую неделю жизни птенцы тяжелеют в пять-шесть раз. Их суточная потребность в белках — десятая часть собственного веса! Если это перевести на человеческие мерки, то грудному младенцу надо съедать в день по нескольку шашлыков. И вот что странно: воробьи, будучи в основном зерноядными птицами, выкармливают птенцов насекомыми. За эту странность мы должны им в ножки поклониться: за день в воробьином гнезде навсегда исчезает около тысячи насекомых, из них 800 — вредители. А ведь даже в средней полосе воробьи трижды за весенне-летний сезон принимаются откладывать яйца.

Воробьи плодовиты. Да у них и нет другого выхода — надо противостоять невзгодам и числом, и умением. А невзгод все больше: это и панельные здания, где не найдешь места для гнезда при всей воробьиной изворотливости, и стальные бачки на помойках, отрезающие доступ к еде. А болезни? А кошки? А автомобили? Эти ужасные рычащие машины прогнали с городских улиц лошадей и тем самым нанесли воробьям непоправимый ущерб: у железных средств передвижения из выхлопной трубы переваренные зерна овса не падают... Так или иначе, до осени доживает лишь половина птенцов. Увы, средняя продолжительность жизни молодого воробья — 9 месяцев, а умудренного опытом — 21 месяц. Вообще же воробьиный век немал — 14—15 лет.

В городах ныне не то что лошадь, но и гусеницу или паука сыскать трудно. И поэтому родители вынуждены в раскрытые клювы даже самым малым детям в добавление к жукам и мухам вкладывать хлеб, арахис, подсолнухи... У одного воробья-слетка, пойманного в Москве, зоб был наполнен семенами липы. Не от липового ли питания столь велика смертность птенцов в больших городах? Не потому ли здесь попадаются птахи-альбиносы, у которых по нескольку совсем седых перьев?

Но воробьи не охают и не ахают, а чирикают.

Молодые воробьи до начала холодов ночуют на деревьях, где по вечерам их все увеличивающаяся толпа поднимает гвалт. Зимой и они либо заберутся в старые гнезда, либо прикорнут возле теплой трубы. Как-то в Алма-Ате они устроили общежитие в ящике для инструментов, который был прикреплен к мотору строительного крана. Мотор за трудовой день нагревался и ночью излучал приятное тепло.

Сам же воробей очень горячий — нормальная его температура 44°. Сердце хоть куда: для такой крохи огромное, пульс сумасшедший — до 860 в минуту. Кровяное давление высокое. Число дыханий около ста. В морозы воробей дышит еще чаще — стимулирует теплообразовательные процессы. При снижении температуры с 32 до 10° он троекратно увеличивает расход кислорода, причем активная часть дыхательного процесса идет и при вдохе, и при выдохе. Кислород в воробьиных тканях используется гораздо интенсивнее, чем у быка или тигра. Этому способствует и то, что кислород отщепляется от птичьего гемоглобина легче, чем от гемоглобина млекопитающих.

С уменьшением габаритов быстро растет удельная поверхность тела и, следовательно, теплоотдача, а это заставляет ускорять обмен веществ. Горение органики в теле воробья можно сравнить с примусом, а медленный, ленивый окислительный процесс млекопитающих — с тлеющей головешкой. Примус требует много топлива: водянистые ягоды проскакивают сквозь воробья за 10 минут, бабочка — за 15; жук полностью переваривается за час. В итоге воробей не может голодать более двух суток. Крупные же птицы, например грифы, не умрут с голоду и за месяц. Если летом воробей как-то регулирует свое меню, то зимой он хватает все съедобное. И все же в его пище нет мяса позвоночных животных. Правда, итальянские воробьи иногда охотятся за маленькими ящерками. Наши так низко не опускаются — они самые настоящие хлебоеды.

Ороговевший воробьиный язык похож на ложку, на нёбе над этой ложкой впадина — очень удобное приспособление для захвата и удержания зерен. Поджелудочная железа воробьев относительно больше, чем у млекопитающих. Это и понятно: она должна помогать быстро перерабатывать углеводы в тепло, в энергию, движущую маленькие крылья.

В соответствии с Международной биологической программой было проведено сравнение энергетического баланса домовых воробьев, проживающих в Горьком и в более северном городе — Перми, где в декабре на 4° холоднее. Когда горьковских воробьев отвезли в Пермь, они быстро похудели. Причиной тому была несколько, более высокая температура их тела, чем у собратьев-аборигенов: высокую температуру поддерживать труднее. А пермские воробьи, переехав в Горький, чувствовали себя великолепно: их организм приспособлен и к более суровому климату. Оказалось, что у пермских птах больше вес надпочечников, больше гликогена в печени, больше кишечник и пищевод. В результате они быстрее переваривают пищу и могут больше съесть: через три часа после пробуждения они успевали проглотить на два грамма больше, чем горьковские воробьи. А два грамма горючего для такой крохи — не шутка. Выяснилось также, что щитовидная железа пермских воробьев усиленно выделяет тироксин, который стимулирует окисление, ускоряет переработку белков и жира. У горьковских воробьев все эти процессы не так ярко выражены, и бедняги, чтобы не окоченеть от пермских морозов, стали меньше двигаться — пытались сберечь энергию.

Конечно, у пермских и всех прочих воробьев жизнь несладкая. Впрочем, это выражение к воробьиным птицам неприменимо: полагают, будто они не знают чувства горечи. Воробьи не поморщившись глотают кусочки хлеба, вымоченные в хине или пикриновой кислоте. А ведь их вкусовые окончания, размещенные на нёбе, хорошо различают сладкое и соленое. (Кстати, воробьи иногда едят хлористый натрий, куры же от соленой еды прямо из курятника отправляются на тот свет.) А может, воробьи просто притерпелись к горькому? Ибо их главная еда — семена растений — испокон веков содержала горькие вещества.

Воробьи смотрят на мир через розовые очки. Окончания светочувствительных нервов в их сетчатке (так называемые колбочки) несут в себе маслянистые желто-красные капельки. Эти крошечные капельки действуют как светофильтры, ослабляющие синие и зеленые лучи, так что воробей и впрямь видит мир в розовом свете. И не поэтому ли он чирикает, даже если жить ему осталось до завтра? А может, дело в том, что у него широкий взгляд на вещи? Поле зрения каждого его глаза 150°, на 50° больше, чем у нас; однако площадь, которую он видит двумя глазами, только 30°, а у нас — 150°. И все-таки кругозор воробья шире. Не потому ли старого воробья на мякине не проведешь?

Лишь в наш автомобильный век стало известно, что, переходя в нападение, воробей не чирикает, а рычит, как миниатюрный мотоцикл. (Воробьи не монополисты чириканья: на приоритет передачи информации таким способом претендует и селедка — ее косяки чирикают вполне отчетливо.) Когда воробей чирикает или поворачивает голову, у него «шевелятся уши» — меняется форма слухового прохода. Проход этот окаймлен всамделишной ушной раковиной, только сделана она из перьев и плохо видна.

Воробьи — лихие ребята. Они не прочь покататься на вращающейся антенне аэродромного радара, от которого шарахаются другие пернатые, и преспокойно обедают в клетке льва. Однажды в Московском зоопарке какой-то безалаберный воробей пролетал возле самой львиной морды. Вдруг царь зверей шамкнул ртом — и воробей исчез. Однако добыча пришлась льву не по вкусу: он тотчас сморщил нос и высунул язык, в который судорожно вцепились воробьиные лапки. Мокрый взъерошенный воробей отряхнулся и был таков.

Но в осторожности воробьям не откажешь: они мигом сообразят, хотите вы их поймать или смотрите просто так. Иногда их осторожность выглядит прямо-таки анекдотично. В парке Тимирязевской академии их всю зиму пугала метла, которую нарочно поставили рядом с кормушкой. Чтобы подхлестнуть воробьиные нервы, метлу то переворачивали, то заменяли лопатой. И эти перестраховщики в голодное зимнее время боялись подойти к кормушке, а смелые синицы обедали тут каждодневно. Редко едят воробьи и из качающихся, подвешенных кормушек.

И все-таки предприимчивости в них больше, чем страха. Как-то в Керчи воробей, не найдя крыши над головой, забрался в ласточкино гнездо. Хозяева уговаривали его так и сяк, но воробей категорически отказался покинуть захваченную территорию. И был наказан. Ласточки призывно закричали, и на помощь прилетела стая собратьев. После короткого совещания часть ласточек осталась у гнезда и не давала упрямцу никакой возможности высунуть нос. Другие ласточки торопливо улетали и возвращались со строительным материалом. Не прошло и десяти минут, как воробей был заживо замурован. А другой воробей, проживавший в Киеве, наоборот, проявил верх рассудительности. Он долго мучился с чьим-то перышком, которое было так легковесно, что его не удавалось пристроить в гнезде. Стоило выпустить перо из клюва, как его уносило ветром. И тогда воробья осенило: он подлетел к луже, обмакнул в нее драгоценное перо и приложил его куда следует.

Благоустраивая жилье, воробьи вряд ли думают об агрессорах. А те тут как тут. Это стрижи. В научных работах бесстрастно изложены кровавые баталии: стрижи вышвыривают вон беспомощных воробьиных птенчиков или бьют яйца. Защищая дом и семью, самцы домового воробья порой сражаются до последнего вздоха.

При всей своей любви к родному месту домовые воробьи иногда пускаются в длинные путешествия. Так, пернатый вояжер, окольцованный в Москве, неизвестно почему отправился в Африку, где и был пойман. Еще большая смелость нужна, чтобы лететь к берегам Ледовитого океана: воробьи зимовали на самых настоящих зимовках. Полярники их подкармливали в столовой. Но из этого не следует, что воробей готов жить где попало. Однажды на грузовом теплоходе в Магадан из Находки привезли несколько воробьев. Когда теплоход причалил, пернатый груз выпустили на волю. Полетав немного над Магаданом, воробьи не нашли там для себя ничего интересного и вернулись на знакомое судно. Они терпеливо ждали отплытия и прилично вели себя в пути. Когда же теплоход подошел к Находке, стремглав скрылись из виду.

Почти повсюду воробей — оседлая птица, но из самых северных районов иногда откочевывает на тысячу километров к югу. Например, в Якутске домовые воробьи стали перелетными, а из Средней Азии некоторые виды воробьев улетают зимовать в Индию. Крейсерская скорость воробья — 35 километров в час, такая же, как у вороны. Но ворона летит как-то лениво, делает 3—4 взмаха в секунду, а воробей успевает 13 раз бодро взмахнуть крылышками. Тринадцать... число какое-то несчастливое. Не поэтому ли воробьи не перелетели Атлантику? Конечно, нет — они просто не могут долго быть в воздухе.

Аркадий Фидлер писал, что, когда в 1850 году из Европы в Америку привезли первую пару воробьев, американцы слегка ошалели от радости. Еще бы — теперь у них стало совсем как в доброй старой Англии. В «Нью-Йорк геральд» появилась пламенная приветственная статья. Пернатых так холили и лелеяли, что через шесть месяцев они умерли от переедания. «Общество друзей воробья» послало гонцов в Европу, и те доставили несколько десятков новых воробьиных пар. Окруженные заботой, птицы стали плодиться молниеносно. Плотники зарабатывали бешеные деньги — порой на одном дереве висело по нескольку деревянных Домиков для воробьев. Пернатых кормили на средства мэрий, и рвение мэров на этом поприще во многом определяло число голосов на выборах.

Всякая крайность до добра не доводит: на десятом году своего триумфального шествия по Америке многомиллионная армия воробьев обрушилась на поля, сады и огороды. Американцы от восторга сразу же перешли к ненависти. Химические яды, сети, ружья — все пошло в дело. По воробьям чуть ли не палили из пушек. Янки удивлялись — и за что они прежде так обожали этих нахалов, которые к тому же и петь не умеют? Но вот в окрестностях Бостона вдруг необычайно размножились вредные насекомые, они пожирали все подряд. Голод казался неминуемым. И тогда на выручку пришли воробьи. Прожорливые гусеницы отступили. Обрадованные бостонцы снова полюбили воробьев и поставили им памятник в городском парке. Однако чрезмерного размножения этих пернатых в Америке теперь не допускают.

На другом краю земли тоже хотели истребить всех воробьев. Зоолог В. Б. Чекалин, работавший в 1960 году в Китае, рассказывал, что в Пекине и приморских провинциях, где воробьев убивали особенно усердно, попутно били и вообще всех мелких птиц. Птичьи трупики вывозили колонны грузовиков. Публика ликовала. И что же? Стебельки риса даже не успели дать зерно: уничтожение воробьев сняло естественный гнет с насекомых, и те быстро размножились. Особенно много стало каких-то большущих кузнечиков. Их челюсти перемалывали все зеленое. Деревья и газоны облысели. А во внутренних провинциях, где воробьев начисто истребить еще не успели, урожай был приличным.

Правда, немалая часть урожая исчезает и в воробьиных желудках. Но это случается там, где они слишком расплодились. Однажды подсчитали, что в совхозе «Георгиевский» в Казахстане воробьи за лето съели 400 тонн пшеницы. Некоторые колхозы не сеют проса — воробьи могут склевать весь урожай. Вредят они и полям подсолнечника, и виноградникам. Но еще хуже получается, когда поголовно всех воробьев объявляют вне закона. И не потому ли в Австрии, где они наносят чувствительный урон виноградникам, птиц не травят ядами, не убивают из ружей. Воробьев там отпугивают небольшими самолетами, звук мотора которых обращает птиц в паническое бегство. Удовольствие, конечно, не из дешевых. Но вероятно, овчинка стоит выделки — воробьи должны быть под рукой на предмет неожиданного нашествия вредителей. Отстояли же они московские парки, когда лет двадцать пять назад город наводнили бабочки непарного шелкопряда — страшно прожорливого вредителя. Бабочки толпились в воздухе, залетали в окна троллейбусов, садились на балконы. Воробьи не дрогнули — шелкопряды были похоронены в их клювах...

Если бы у меня был сад, я не губил бы воробьев зерном, вымоченным в отраве, не поливал бы ягоды химикатами — эти неприхотливые птицы вернут сторицей свою спасенную жизнь. И уж если от них действительно невмоготу, соорудите пугало. Нарядите его в синее тряпье: воробьи, как и некоторые другие животные, почему-то не любят синий цвет. А на обычном пугале они могут и отдохнуть, и клювик почистить. Наводят ужас на воробьев и светло-синие флажки, развешанные на деревьях. Пишут, что еще больше они боятся блестящих, сверкающих полосок. В сельскохозяйственных изданиях говорится, что небольшие кусочки жести, нанизанные на веревку (три-четыре кусочка на метр шпагата), будто бы ограждают сад от воробьиных визитов. Боятся воробьи и сетей, развешанных на деревьях.

Полагают, что на Земле живет около миллиарда воробьев. Вопреки распространенному мнению некоторые из этого миллиарда соглашаются жить с внутренней стороны квартирных стен. Правда, пребывание в клетке делает птах индивидуалистами — они не хотят пускать в свое проволочное жилье другого воробья. Когда же птицы спокойно летают по комнате, то возможно нечто вроде дрессировки: молодой воробей, живший у московского зоолога П. П. Смолина, подавал ему крохотную лапу.

Воробей — птица презанятная. О нем можно писать и писать... И вот что странно — в школьном учебнике зоологии о воробьях нет ни слова, в университетском курсе — несколько строк. За что же такая немилость?

Слово о голубе

В XI—XIII веках почтовый голубь в Европе стоил столько же, сколько чистокровный арабский жеребец. И не мудрено: телефона еще не было и рыцари с помощью пернатых курьеров поддерживали связь между замками или посылали с голубями записки дамам сердца. А еще раньше голуби служили предметом культа и тотемными животными — покровителями людей. Занятный тотем был у австралийских племен. Голубь там покровительствовал только женщинам. И мужчины, если хотели довести своих подруг до белого каления, дразнили их тушкой дохлого голубя.

Голубям посвящали даже величественные города. Например, древний Вавилон, где мифическая царица Семирамида устраивала висячие сады, был городом голубей. Легенда рассказывает, как в конце царствования Семирамида превратилась в голубку и улетела на небо. Христианская религия тоже считает этих пернатых божьими птицами. Как символ воскресения, голубей клали в могилы мучеников. На Руси охота на этих птиц была превеликим грехом, ибо в них переселялась душа умерших людей.

В древнем Египте приносили голубей в жертву, их чучелами украшали дома, они работали почтальонами в храмах. И все это не мешало египтянам лакомиться голубиным мясом. В Азии голубей не ели. Там ценили не их мясо, а помет, который считался отменным удобрением под хлеб. Во Франции и Италии преобладала другая точка зрения — гуано годится лишь для сада и огорода. (Голубь за год дает три килограмма помета, который по содержанию азота вчетверо, а по содержанию фосфора — втрое богаче конского навоза. Разведя помет в десяти объемах воды, им хорошо поливать комнатные цветы, но не чаще, чем раз в месяц.)

В прошлом веке голубями бойко торговали на рынках Западной Европы, а в некоторых селах голуби, разводимые в вольерах, были чуть ли не единственным мясным кушаньем. Но самый неуемный аппетит на голубиное мясо оказался у американцев. Они дочиста съели диких странствующих голубей, стаи которых были столь огромны, что, пролетая, закрывали солнце. В такой живой туче махало крыльями около миллиарда птиц. Туда, где кочевали стаи, пригоняли свиней, чтобы откормить их даровым мясом пернатых. Птиц солили и отгружали бочками. Птенцов длинными палками выковыривали из гнезд. Конец варварства был грустным: последняя представительница странствующего пернатого племени — голубка по кличке Марта умерла в зоопарке первого сентября 1914 года. Зоологи до самой ее кончины надеялись спасти вид: объявили огромную по тем временам награду в 1500 долларов тому, кто увидит хотя бы одного голубя. Но найти кавалера не удалось...

Больше никто не узнает вкуса странствующего голубя, который мог бы стать домашней птицей. Зато блюда из голубей нынешних мясных пород во многих странах вовсе не экзотика. В курице средней упитанности 70,8% воды. И если курица прямо-таки по горло налита водой, то голубь лишь наполовину мокрый — в тушке сорокадневного мясного голубя воды 49 %. А вот по жиру голубь далеко обогнал обитателей курятника — он вшестеро жирнее. Голуби мясной породы тянут по 650—700 граммов. Им дают зерно и около 10 граммов минеральных и сочных кормов в день. Иногда устраивают принудительную диету — несколько раз в день шприцем с резиновой трубочкой до отвала пичкают голубя гороховой кашей с примесью мела и костной муки. За три дня перед подачей птицы на стол ей скармливают семена аниса, укропа и ягоды можжевельника, что придает мясу особый аромат.

Молодой голубь — это диетическое, мелковолокнистое мясо с легкоусвояемыми белками. В меню зарубежных ресторанов жареные и пареные голуби — обычная вещь. И совсем недаром, например, в Чехословакии и Франции в механизированных вольерах держат по сто тысяч голубей. Такие хозяйства дают десятки тысяч тонн мяса в год. Ибо пара голубей за год приносит 10—14 птенцов.

Человек вывел великое множество пород — декоративных, спортивных, мясных. Они и выглядят, и летают по-разному. Например, николаевские голуби (тучерезы) порхают, как бабочки. Но если их унесет ветром, они не найдут дороги домой. И уж конечно, декоративные голуби совсем никудышные проводники. Зато среди них столько красавцев...

Мясной голубь тяжеловат, грузен, но и обычный сизарь, хотя выглядит изящным, окутан солидной жировой тканью. Жировое депо утепляет птицу; расходуется оно строго дозировано. Советский орнитолог В. Р. Дольник полагает, что интенсивность поступления в кровь свободных жирных кислот обусловлена сезоном года и даже временем суток.

Жировые запасы, или, говоря по-человечески, дефекты голубиной фигуры, скрыты под пышной одеждой: оперение в объеме птицы занимает более половины, а весит лишь десятую часть голубя. Самые нужные перья — маховые на крыльях и рулевые на хвосте. Но голубям плохо бы пришлось и без порошковых перышек, кончики которых все время крошатся и припудривают тело. Поэтому даже у пестрых голубей оттенки не кричащие, а мягкие. Однако назначение порошковых перьев вовсе не в том, чтобы голубь не выглядел легкомысленной канарейкой; пудра заменяет копчиковую железу и как бы смазывает перья. Если бы голуби не пудрились с утра до ночи, они промокали бы даже под небольшим дождем. И другая любопытная черта — кажущееся невесомым оперение тяжелее скелета, тяжелее всех голубиных костей!

Голуби не могут быстро бегать, не могут взять что-нибудь своей розовой лапой. Хотя на лапах, как и на клюве, есть чувствительные нервные окончания. Зато крылья у голубей замечательные — на них можно обогнать стрижа (рекорд наших спортивных голубей — 1,58 км в минуту).

А заметили ли вы, как уличные сизари хватают корм? У обитателей карнизов очень удобный зоб. Это два мешка для складывания пищи, когда желудок уже полон. Сначала раскрывается левый мешок, а правый открывается после его заполнения. Благодаря мешкам голубь не умрет даже холодной зимой, если хотя бы раз в день набьет мешки.

Зоб хорош и тем, что заменяет вымя: во время выкармливания птенцов стенки зоба самца и самки выделяют всамделишное птичье молоко. По химическому составу оно напоминает молоко кролика, а по вкусу сходно с прогорклым сливочным маслом.

Чтобы откушать молока, птенец прислоняет клювик к углу папиного или маминого носа и слизывает молочко, которое скорее похоже не на молоко, а на желтую сметану. На этой сметане птенец растет не по дням, а по часам — уже на следующий день после выхода из яйца тяжелеет вдвое. Спустя неделю родители начинают примешивать к молочку размягченные в зобу зерна. На десятый день голубка перестает кормить отпрысков молочком, но папаша еще несколько дней не решается оторвать их от «груди».

Эта физиологическая перестройка как-то влияет и на психику птиц. И не потому ли спортивные голуби показывают лучшие результаты в соревнованиях, когда их птенцам исполнится десять дней?

Птенчики тоже придерживаются некоего графика — предпочитают выклевываться из яиц с 10 до 12 часов дня. И у голубок есть свое магическое время — они откладывают первое яйцо всегда после трех часов пополудни.

«Голубок и горлица никогда не ссорятся» — так поется в водевильной песенке. Увы, действительности это соответствует мало. Вот как голубиное миролюбие развенчал знаменитый Конрад Лоренц: «Мягкий удар хрупкого клювчика, слабый толчок легкого крыла — все это для глаза непосвященного более похоже на ласку, чем на агрессию. Как-то я задумал скрестить африканскую кольчатую горлицу с несколько более мелкой и хрупкой обыкновенной горлицей, обитающей в европейских лесах. С этой целью посадил в комнатный садок самку первого вида птиц и самца — второго. Обеих птиц я вырастил дома, и они были совершенно ручные. Я не принял всерьез их стычки, которые первоначально происходили у меня на глазах. Как могут голуби — эти образчики любви и добродетели — нанести вред друг другу? И я уехал в Вену, оставив птиц наедине. Вернулся я на следующий день — страшное зрелище предстало моим глазам. Самец лежал на полу клетки. Его темя, шея и спина были не только совершенно ощипаны, но превратились в сплошную кровоточащую рану. На растерзанном голубе, словно орел на своей добыче, сидел второй "вестник мира". Сохраняя свое обычное мечтательное выражение, которое и создало голубям славу миролюбцев, эта очаровательная леди продолжала ковырять своим серебристым клювиком израненную спину своего поверженного супруга. Когда тот собрал остатки сил и попытался спастись бегством, самка легким толчком крыла снова повалила его и продолжала свою методичную, безжалостную, разрушительную работу. Не вмешайся я, птица, несомненно, прикончила бы собрата, хотя она была уже настолько усталой, что у нее почти слипались глаза».

Что ни говори — картина отвратительная. Зато привязанность голубей, ставших супругами, часто сохраняется всю двадцатилетнюю птичью жизнь. Но в городской толчее бывает, что голубка легкомысленно покидает мужа и птенцов. Сперва опешив от экстренного развода, папа-одиночка потом обычно успешно справляется с воспитанием потомства.

Заключение брака у голубей связано с некоторыми, формальностями. Если голубка в ответ на заигрывания самца, который суетится вокруг нее с зобом, раздутым от важности, и с волочащимся по земле хвостом, тоже станет подметать улицу хвостом и немного опустит перья крыльев, это будет означать, что ухаживание принято. А если она тихо заворкует и потрогает настырного ухажера клювом, это равносильно штампу в паспорте.

В брачный период нетрудно отличить самца от самки — очень уж по-разному они себя ведут. Зато в другое время они схожи как две капли воды. Конечно, самцы драчливее и нахальнее. Однако, когда нужно быстро определить пол птиц, поступите по совету опытных голубеводов: если легонько потянуть за клюв, самец отдернет голову, а самка — нет; если, держа птицу за крылья, погладить ее по груди, самец подберет под себя ноги, а голубка — нет. Но и эти тесты не дают стопроцентной гарантии.

«...Мало у васъ прошю: дадите ми от двора по 3 голуби да по 3 воробьи. Азъ бо не хощю тяжьки дани възложити...» Так в «Повести временных лет» начинается рассказ о том, что в далеком 946 году княгиня Ольга использовала голубей в военном деле. Жителей города, осаждаемого ее дружиной, обрадовало пустяковое требование княгини. Они мигом собрали от двора по три голубя и по три воробья и послали к Ольге с поклоном. Та повелела раздать птиц дружине и привязать к каждой птахе сухой трут. Когда начало смеркаться, зажгли трут и отпустили птиц. И те понесли тлеющую смерть к родным гнездам. Загорелись голубятни, клети, сараи и сеновалы. И нельзя было погасить — горели все дворы сразу.

Этим поджигателям-горемыкам нетрудно было вернуться домой — их выпустили недалеко от гнезда. Но птицы не теряются и вдали от родины. Белогвардейцы барона Врангеля, отступая из Крыма, прихватили с собой почтовых голубей севастопольской военной станции. Голуби попали в Германию, за 2500 километров от дома. Инстинкт звал их на родину, и они поодиночке, как только представилась возможность, вернулись из ненавистной эмиграции в Севастополь.

Птицы прилетают на голубятню, побывав в невероятных передрягах, порой израненные и даже ослепленные. Так, во время франко-прусской войны 1870—1871 годов осажденный немцами Париж посылал войскам депеши на голубиных крыльях. Голуби летели сквозь шрапнель и ружейную пальбу. Немцы для перехвата пернатых курьеров бросили на фронт эскадрильи соколов. Голуби стали гибнуть один за другим. Но и на соколов нашлась управа — французы снабдили голубей оружием устрашения: к их хвостам прикрепляли крошечный свисток. И соколы, даже будучи очень голодными, боялись нападать на свистящих птиц.

В летописи голубиной почты трагедий немало... 11 июля 1897 года экспедиция, возглавляемая шведом С. Андре, вылетела на огромном воздушном шаре со Шпицбергена к Северному полюсу. Аэронавты взяли с собой 36 почтовых голубей. Единственный голубь был встречен норвежским судном спустя четыре дня после отлета шара. Капитан этого тюленебойного судна О. Хансен ничего не слышал об экспедиции Андре и его голубях. Когда рано утром какая-то странная, явно не морская птица, увертываясь от клювов преследовавших ее кайр, тяжело опустилась на мачту и спрятала голову под крыло, О. Хансен принял ее за невесть откуда взявшуюся куропатку и выпалил из ружья. Но ветер унес вкусный завтрак за борт. В тот же день Хансен встретил другое тюленебойное судно и узнал, что убитая им птица могла быть голубем Андре. Он тотчас лег на обратный курс. Ему необычайно повезло — одна из посланных Хансеном шлюпок нашла иголку в стоге сена, нашла мокрую, растерзанную тушку голубя. Под крылом было привязано письмо Андре. В нем, в частности, говорилось, что на борту шара все благополучно и что это третья голубиная почта. Эта записка оказалась единственным письменным донесением о пропавшей экспедиции.

Шло время, появилось радио, но с почтовыми голубями люди не расстались. И не зря. Вот один из голубиных подвигов во второй мировой войне. Весной 1942 года фашисты глубинными бомбами повредили английскую подводную лодку, и та не могла оторваться от грунта. Лодка погибла бы, если бы на ней не плавала пернатая парочка — голубь и голубка. В маленькой капсуле их выпустили через торпедный аппарат. На поверхности бушевал шторм. Голубя, очевидно, захлестнула волна или яростный порыв ветра. Голубка все-таки добралась до базы. Экипаж подводной лодки спасли, а пернатой курьерше поставили памятник.

К услугам голубей прибегали не только путешественники или военные. Так, благодаря информации, быстро доставляемой птицами, Натан Ротшильд успевал раньше других банкиров провернуть финансовые махинации, чем и нажил баснословное состояние. Пернатые курьеры долго работали и в печати, например в агентстве Рейтер. А не так давно голуби индийской полиции из труднодоступных уголков Индии принесли в столицу сведения о результатах голосования на выборах.

Где же у голубей компас? Несмотря на то, что птичью навигацию исследовали во множестве лабораторий, тайна пока за семью печатями. Есть лишь гипотезы, догадки и предположения. Часто противоречивые. Думали, будто голуби ориентируются по магнитным силовым линиям Земли. Но о том, что компаса у них не имеется, вроде бы свидетельствуют опыты, в которых под крылья птиц прикрепляли крошечные сильные магниты. Они искажали естественное положение дел, но птицы этого не замечали и добирались домой за сотни километров. Этому противоречат сведения о том, что электромагнитные импульсы мощных телевизионных станций сбивают голубей с толку, не дают им найти правильную дорогу.

Есть и версия, будто нужное направление птицы находят по Солнцу и звездам. Будто бы у голубей в голове (или еще где-то) работает хитрое живое устройство вроде секстанта с хронометром, всегда показывающим «домашнее время». Секстантом птицы якобы определяют широту того места, где они очутились, а хронометр рассказывает им о долготе того уголка Земли, куда их забросила судьба.

В 1977 году сотрудники Корнельского университета доказали, что голуби слышат инфразвук — звуковые колебания менее 10 герц. Рецепторы, воспринимающие ультразвук, спрятаны где-то внутри голубиного уха. Но где именно, еще неясно. Грозы, землетрясения, магнитные бури — все они рождают инфразвуки, которые распространяются в атмосфере на тысячи километров. Не поэтому ли голуби предчувствуют перемены погоды или землетрясения? Не с помощью ли инфразвука они ориентируются в дальних полетах?

Перечислять гипотезы можно долго. Не лучше ли остановиться на двух фактах?

Факт первый: слежение с самолетов показало, что и хорошо тренированные голуби летят домой отнюдь не но прямой. Трасса полета порой напоминает замысловатые виражи слаломистов. Поначалу летуны частенько отправляются совсем не в том направлении, которое нужно. Но потом неведомая сила возвращает их на путь истинный.

Второй поразительный факт тоже осложнил расшифровку хоминга — инстинкта возвращения к дому. Вот как это было. Американские орнитологи однажды ночью осветили голубиное гнездо. И увидели чудо: слепые, еще незрячие птенчики начали трясти головами, пытались протестующе махать жиденькими крыльями и подать голос. Вспышка света выводила их из себя и в том случае, если на голову птенцов надевали светонепроницаемый колпачок. Но когда прикрывали тело, а незрячие глаза оставляли снаружи, птицы света не замечали. Объяснение может быть одно — голуби видят кожей! Какие биохимические процессы лежат в основе этого феномена, еще предстоит открыть. Однако орнитологи сразу же предположили, будто светочувствительная кожа как-то помогает голубям находить дорогу домой. А если дело не в коже и не в магнитных силовых линиях? Если секрет в голубиных глазах?

Красные голубиные глазки на самом деле большие — чуть ли не во всю голову. Просто они прикрыты оперением и кожей. Многим они кажутся невыразительными, рыбьими. А голубеводы, кроме красного глаза, различают еще и соломенный, скороглазый (цвета зрелого проса), серебряный, вишневый и, наконец, янтарный. В темноте голуби видят плохо, и одно время хотели вывести ночную породу почтовых птиц, которые бы летали, когда пернатые хищники спят. Но о такой породе что-то ничего не слышно.

В сетчатке птичьих глаз больше светочувствительных клеток, чем в сетчатке других животных. Особенно густо такие клетки заполнили углубление, называемое центральной ямкой. Эта ямка выступает в роли подзорной трубы — увеличивает изображение.

И не странно ли, что возле подзорной трубы находится орган, вроде бы не имеющий отношения к зрению? Это так называемый гребешок. Он что оглобля в глазу: там, где у нас действуют тысячи светочувствительных и нервных клеток, у птиц расположилась налитая кровью складка, похожая на меха баяна или гармошки. Почему же в зоркие глаза вдавлено большущее слепое пятно? На этот счет есть такая гипотеза: гребешок помогает перелетным птицам во время миграций, а голубям — при выполнении курьерских заданий.

Так написано в книге профессора Г. Г. Демирчогляна «Фоторецепция птиц». Его исследования убеждают и в том, что гребешок сродни темным противосолнечным очкам. Благодаря ему птицы смотрят на солнце не мигая.

Голубиными глазами интересовались многие. Например, пишут, что цветное зрение голубей лучше человеческого: неопрятные сизари, загаживающие подоконники, различают малейшие оттенки цвета, ускользающие от изощренного взгляда специалистов-текстильщиков, сортирующих ткани.

Голуби видят и тончайшие нарушения на поверхности отшлифованных деталей, и крошечные трещины в стекле. Это можно использовать в промышленности. За несколько дней профессиональной подготовки голуби усваивают, что, когда по конвейеру плывет хорошая деталь, нужно вести себя спокойно. Если же деталь плохая, бракованная, следует клюнуть рычажок. Деталь с конвейера сбросит механизм, а перед клювом на некоторое время откроется кормушка.

Окончив такие краткосрочные курсы, голуби как-то вышли на конвейер московского завода сортировать шарики для подшипников. В первый день все было нормально. А на следующий птицы закапризничали — начали браковать все шарики подряд. Экспериментаторы стали думать и гадать и выяснили, что птицы не капризничали, а повысили свою квалификацию — отправляли в брак шарики со следами пальцев. Пришлось протирать шарики, чтобы придирчивые контролеры сочли их доброкачественными. Мастерство голубей росло не по дням, а по часам. И самое интересное то, что они ни разу не схалтурили, ни разу зря не забраковали деталь, хотя зарплату получали сдельно, то есть могли бы насытиться, отправив в брак десяток-другой шариков.

Выходит, что голуби неподкупны и что их можно кое-чему учить. Более того, выяснилось, что они сами учатся друг у друга, наблюдая за поведением видавшего виды собрата. Предполагают даже, что сильная и опытная птица может заставить другую подражать себе, может заставить учиться.

Обитатели улиц — сизари многому научились. Они ловко избегают колес автомашин, попрошайничают и хозяйничают на балконах, как у себя дома. Уж лучше бы они научились следить за собой. Ведь они часто болеют. То насморк подхватят, то бронхит. Или маются животом, наевшись соли, которой дворники зимой посыпают улицы. Из-за этой же соли голуби часто отмораживают ноги.

В голубиных перьях ползают клещи, пухоеды, блохи и прочая нечисть. Безобидный с виду голубь способен принести к нам в дом не только блох, а и настоящее горе: заразить людей орнитозом. Картина этой болезни сходна с воспалением легких. Так что кормить голубя с рук, может, и приятно, но небезопасно. И не нужно умиляться, когда ребенок кормит голубя с растрепанными перьями и с хвостом, запачканным серыми выделениями. Чем дальше будут дети от таких птиц, тем лучше. Не все голуби погибают от орнитоза, некоторые, переболев, становятся вирусоносителями. Вирус сохраняется в помете и носовой слизи.

В некоторых городах голубей теперь видимо-невидимо. Они пачкают памятники и карнизы, отираются возле столовых и кафе, не брезгуют ни мясными пирожками, ни мороженым. И все это отнюдь не улучшает санитарное состояние улиц. Чтобы уменьшить численность пернатых нахлебников, американцы добавляют в корм препараты, снижающие плодовитость. Кое-где голубей травили ядами, но яды опасны и для других птиц, и прочей живности.

В стародавние времена в Москве голубей было не так-то уж много. Их не пугал колокольный звон, и «божьи птички» частенько устраивали гнезда прямо на ступеньках церковных колоколен. Жили они и в причудливых башенках Петровского дворца (Петровско-Разумовское), сделанных специально для них. В первую неделю великого поста по обеим сторонам громадного Москворецкого моста неизменно устраивался «постный рынок», где шло традиционное кормление голубей (вспомните картину К. Юона «Кормление голубей на Красной площади»).

Текло время, происходили страшные и величественные события, так или иначе сказавшиеся на голубях. К концу Великой Отечественной войны московские сизари выжили лишь кое-где на Арбате, Солянке и Новобасманной улице. Наиболее густая стайка увивалась возле ресторана «Аврора», где птиц подкармливали. Эти немногочисленные голуби и стали родоначальниками нового нашествия. В. К. Рахилин, специально интересовавшийся этой историей, писал, что в научных публикациях тех лет фигурировали даже номера домов, где жили голуби. Теперь такой список занял бы объемистую книжищу.

В Москве 1955 года все радовались голубям. Они были чуть ли не экзотикой — в самых больших стайках летало 20—30 птиц. Для голубей строили жилье, на площадях усердно подкармливали. В 1960 году их поголовье перевалило за 150 тысяч. Когда нахлебники начали всюду путаться под ногами, голубятни исчезли с площадей и из скверов. Но остановить пернатую оккупацию города не удалось. Сколько их сейчас, вряд ли известно. Москва быстро растет, и голуби заполняют новые кварталы, где пенсионеры наперебой кормят их хлебом, кашей и сухарями. А между тем специальные бригады городской ветеринарной службы отлавливают бурно размножающихся нахлебников. Конечно, частным лицам не следует прибегать к уничтожению птиц, но и бездумно способствовать росту голубиных стай тоже не стоит. Все хорошо в меру.

Птичий гений — ворона

У Джонатана Свифта есть строки, имеющие некоторое отношение к вороватому представителю нашей фауны. Свифт рассказывает, как однажды утром главный секретарь по тайным делам великой империи Лилипутии поведал Гулливеру о страшнейших бедствиях, вызванных свирепым указом императора. Указ обязывал разбивать куриные яйца только с острого конца.

«Этот указ до такой степени озлобил население, что... был причиной шести восстаний, во время которых один император потерял жизнь, а другой — корону... Насчитывают до одиннадцати тысяч фанатиков, которые пошли на смертную казнь за отказ разбивать яйца с острого конца. Были напечатаны сотни огромных трудов, посвященных этому вопросу. Однако книги тупоконечников уже давно запрещены, и сама партия лишена права занимать государственные должности».

Как в Лилипутии жилось воронам, Свифт умалчивает. А между тем, согласно императорскому указу, их следовало казнить: вороны явно тяготели к находящейся в опале партии тупоконечников. Ибо яйца, украденные в курятниках, пернатые фанатики предпочитали и предпочитают распечатывать с тупого конца. Чайки и другие грабители, залезши в чужое гнездо, тут же расклевывают яйца, а вороне, возможно, стыдно — содержимое яйца она поглощает вдалеке от места хищения. Иначе говоря, ворона сперва транспортирует краденое. Карманов у воровки нет, авоськи и портфели у нее тоже не в почете. А громоздкое куриное яйцо того и гляди вывалится из клюва. Чтобы не оплошать, ворона пробивает дырку у тупого конца (здесь сделать дырку проще), в отверстие вставляет верхнюю половинку клюва и, придерживая хрупкий провиант снизу, удирает из курятника с разинутым ртом.

Очень бы хотелось перелистать огромные тома, написанные тупоконечниками, чтобы узнать про экологические изыскания по поводу тупизны яйца. Увы, это невозможно. Однако и помимо Лилипутии в этом направлении были предприняты кое-какие исследования, например в Пермском пединституте. Там решили выяснить, почему куриные, вороньи и прочие яйца не валяются в гнездах как попало, а сложены по определенному плану — острыми концами внутрь. Наружу или вверх глядят тупые концы.

К чему бы это? А вот к чему. Когда птица, прильнув к скорлупе, насиживает кладку, воздух в нижней части гнезда застаивается и содержание углекислоты возрастает в пять—девять раз. Углекислотой, как известно, не надышишься: зародышам нужен кислород. Тут-то и зарыта собака — внутрь яйца кислород легче проникает с тупого конца, здесь больше микроскопических пор и под скорлупой обычно есть воздушный мешок. Именно поэтому в чашеобразном лотке гнезда яйца и глядят тупым концом наружу: так легче глотнуть кислород. Чтобы они ненароком не перевернулись, центр тяжести смещен к острому концу.

Благодаря этому пернатые могут безбоязненно крутить яйца с боку на бок. Да и весь процесс насиживания, названный каким-то неподвижным словом, на деле полон перемен. Вот хлопоты серой вороны. «В бинокль хорошо видно, что в гнезде происходит заметное движение. Птица немного приподнимается и несколько мгновений как бы полустоит, быстро перебирая ногами, отчего вздрагивают крылья и все тело. Эти, странные на первый взгляд, действия птицы способствуют проветриванию гнездового лотка. Оно продолжается от нескольких секунд до полминуты и повторяется так часто, что птица, в сущности, никогда не сидит спокойно на яйцах».

Проветривание занимает семнадцать дней, пока не выклюнутся птенцы. (Они еще битый месяц проведут в гнезде, то и дело разевая клювы.) Чтобы не потерять спортивную форму, самка проветривается и по-настоящему. Оставив гнездо на попечение папаши, потянется, приведет в порядок перья и совершит моцион над ближними деревьями или крышами. Но воронье гнездо не остается безнадзорным. Не зря в народе говорят: глупа та птица, которой гнездо свое не мило. А ворона — прямо-таки птичий гений. Но об этом немного погодя...

В Архангельской области в гнездах серой вороны разевают рты в среднем по 3 птенца, в более хлебосольном Подмосковье — 4,8, а в благодатном Краснодарском крае по 5 птенцов требуют еды.

В. А. Бахмутов, наблюдавший за вороньими гнездами в низовьях Оби, подметил, что у яиц, отложенных первыми, скорлупа зеленовато-оливковая с четкими крапинками. Потом краски слабеют, и у последних яиц цвет варьирует от бледно-зеленого с едва заметными крапинками до прозрачно-голубого. Такое непостоянство, вероятно, можно объяснить уменьшением выделения пигмента организмом самки к концу кладки. Значит, и вороны выдыхаются.

Любопытная подробность: первым на свет обычно появляется вороненок, самец. Нет ли некоей связи между временем проклевывания, полом птенца и цветом скорлупы?

Вообще с вороньим красильным цехом пора разобраться, а не отделываться фразой, мол, «описываемый вид интересен тем, что по окраске оперения распадается на две группы — серую и черную». Черная ворона, как явствует из названия, вся из себя черная, да такая, что отливает металлическим блеском. Однако и у серой вороны много черного: голова, горло, крылья, хвост, клюв и ноги. Черная ворона облюбовала восточные районы страны, серая — западные. В казахстанских степях и по Енисею встречаются их гибриды. Впрочем, черные вороны проживают и в Центральной Европе.

Ворона не похожа на лопоухого простофилю. Наоборот, она виртуозна по части краж. Вот, например, как жаловался на свою ручную ворону зоолог Ю. Ромов. Его воспитанница, жившая на свободе, воровала все, что могла унести. За столом она вела себя в высшей степени неприлично — опустошала ложку хозяина и гостя, прежде чем ее успевали донести до рта. Стоило чуть зазеваться, как пропадала и сама ложка. Не помогали ни ругань, ни подзатыльники.

Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно: ворона не только мелкий воришка, но и гангстер, специализирующийся на хищении птичьих детей.

Метод разбоя меняется в зависимости от обстоятельств. В Астраханском заповеднике вороны, словно манны небесной ждут лодку объездчика, которая невольно спугивает с гнезд бакланов и цапель. Во время вынужденной отлучки птиц-родителей они грабят гнездо. Иными словами, вороны используют живое пугало — человека. Или другой способ: одна ворона дразнит бакланиху, а другая подкарауливает момент, когда возмущенная бакланиха приподнимает зад, и утаскивает яйцо прямо из-под нее. С птицами послабей злоумышленники и вовсе не церемонятся, порой просто сбрасывают с гнезда. Лысухи, например, стали ложиться в гнезде на спину, чтобы ногами отбиваться от бандиток. Однажды две обнаглевшие вороны, схватив клювами утку за крылья, отволокли ее в сторону, чтобы самоотверженная мамаша не мешала добраться до яиц.

Сев на присадную палочку (и кто только ее выдумал?) или на мало нависающую крышу скворечника, ворона ждет, когда птенец выглянет в окошко. Схватив за клюв, утаскивает несмышленышей одного за другим. Но и это не вершина разбоя: некоторые вороны откупоривают скворечники, словно бутылку пива. На Звенигородской биостанции взломщица, действуя клювом как рычагом, за одно утро сбросила крышки с восьми скворечников. Просунув клюв между крышкой и боковой стенкой, она расширяла щель, пока крышка не поддавалась.

Иногда бывают облавы и на зайцев, почему-то оказавшихся днем на поляне. Стая умело перекрывает зайцу пути к отступлению. Порой вороны перенимают гнусную манеру поморника — терроризируют мелких чаек, схвативших рыбу, пока те не выплевывают серебристое тельце. (Не надо охать — чайки хуже ворон, чайки губят не только чужих, но и своих птенцов — расклевывают собственные яйца, если они выкатятся из гнезда. Вороны же свое потомство не обижают. Чайки подняли руку и на человека: в 1973 году в Дании одна так клюнула прохожего в глаз, что тот скончался на месте. Вот вам и символ чистоты...)

Вороны не символ, а всамделишные санитары. Чего только они не едят — очищают железнодорожное полотно оттого, что падает из мусорных ящиков и вагонных туалетов, глотают мышей, ящериц и лягушек, семена ели и полевого вьюнка... Как-то возле московской станции метро «Университет» ворона, словно заправский хищник, изловила голубя. После трапезы на крыше остались только рожки да ножки; голубиные лапы, клюв и перья. Факт удивительный. Но еще удивительнее вороны добывают личинок майского хруща. Так в течение месяца птицы, не щадя живота своего, спасали угодья Баргузинского заповедника от вредителей. Они не рыли землю наугад, а вонзали клюв точно туда, где на глубине 5—10 сантиметров личинки майского жука терзали корни растений. По подсчетам сотрудников заповедника, вороны съели 173 000 зловредных личинок общим весом 138 килограммов. Как птицы узнали, что под землей скребется еда?

И сами вороны попадают в чьи-то животы. (Были времена, когда ими не брезговали и люди — в старинных книгах о вороньем мясе весьма благожелательные отзывы.) Особенно воронам досаждает филин — он убивает их ночью во время сна. Долг платежом красен: если стая днем обнаружит убежище филина, вороны не успокоятся, пока не прикончат его. Особый крик соберет на помощь всю округу. Ну как тут не вспомнить старинное правило: один за всех, все за одного!

На испуг ворон не очень-то возьмешь, но и в осторожности им не откажешь: по сигналу тревоги стая тает как дым. Однажды киргизский орнитолог Э. Шукуров собрался записать на магнитофон крик пойманной вороны. Не тут-то было. Узница молча переносила щелчки, щипки, грохот бросаемых на пол вещей. Казалось, никакая пытка не заставит ее раскрыть рот. Но когда ворону случайно поднесли к зеркалу, она завопила что есть мочи. Наверное, узница приняла свое изображение за подругу, которую следовало предупредить о грозящих неприятностях. Потом Шукуров бродил с магнитофоном по городу Фрунзе, разгоняя тысячные стаи. Вскоре птицы снимались с места, едва завидев его длинную фигуру в сером плаще. Остальные же люди не действовали на вороньи нервы.

В лаборатории орнитологии МГУ ворона напевала брачную песню, агрессивно каркала и кричала об опасности, когда в строго определенные точки ее мозга посылали электрические импульсы. Магнитофон свидетельствовал, что все вороньи разговоры укладываются в диапазон от 0,5 до 4,0 кГц.

Благодаря хорошо поставленной сигнализации воронья стая ничего не проворонит. И вот что любопытно: в разных странах у ворон вроде бы свои диалекты — они не сразу понимают друг друга.

Разговоры разговорами, а проворонить ворона все-таки может. Например, в Западной Европе ее надувает хохлатая кукушка. Кукушечье яйцо (12 граммов) мельче вороньего (17 граммов), но гениальная ворона на такую мелочь не обращает внимания. Забывает она и о том, что умеет считать: нередко хохлатая кукушка в воронье гнездо умудряется подкинуть два яйца. А хозяева этого не замечают. В чем дело?

В быстро меняющемся мире птицы тоже выкидывают коленца: в ноябре 1971 года черные вороны пожаловали в Смоленск! Сибирячкам тут понравилось, и с тех пор в Смоленске зимует довольно большой их отряд. Из города они исчезают лишь в начале апреля. А вот серых ленинградских ворон в Смоленск и калачом не заманишь — зимой веселятся на Монмартре, заглядывают в окна Лувра, дежурят возле французских кабаре. Московские вороны тоже не все домоседы — на зиму многие отбывают в загранкомандировку, в Данию. Кое-каким московским воронам заграница опостылела, и они остаются зимовать на родине. Но в горланящих тысячных стаях, летящих по утрам на городские окраины, коренных москвичек меньше, чем пришельцев с Севера.

Вороны озабоченно шныряют по помойкам, балконам и подоконникам — нет ли поживы? Как-то проголодавшаяся ворона стянула початый пакет со сливками. Сливок в нем, видимо, оставалось достаточно — похитительница еле держалась в воздухе, тяжело махая крыльями над мостовой. Вынырнувший из-за угла автомобиль заставил птицу сделать крутой вираж. Пакет выскользнул из клюва, и ворона, усевшаяся неподалеку, грустно смотрела на белое пятно, застывающее на асфальте. Каждое ее перышко выражало огорчения. И еще одна, совсем уж невероятная зимняя история: вороны разогревали обед — заледеневшие картофельные очистки, корки хлеба и другую снедь на трубе учреждения! Помните, у Пушкина:

Зима!.. Крестьянин, торжествуя,

На дровнях обновляет путь;

Его лошадка, снег почуя,

Плетется рысью как-нибудь...

И хотя ворона зимой старается присоседиться к человеку, ей «как-нибудь» нельзя — крылышки протянешь. У лошади есть стойло и кормушка, а ворона большую часть года, большую часть жизни — существо бездомное. Знаменитый орнитолог Оскар Хейнрот предупреждал: когда вы читаете, будто в непогоду птицы прячутся в гнездо, знайте, это грубейшая ошибка — после того как они вывели птенцов, у них нет никакого дома.

Дома нет, а привязанности есть. Несмотря на то, что главные пищеблоки ворон — городские свалки вместе с ростом Москвы переместились на десятки километров, птицы все же летят ночевать в центр, например на площадь Ногина. Здесь они дрожали от холода еще во времена царя Алексея Михайловича. Со здания Исторического музея и из Александровского сада, примыкающих к Кремлю, вороны исчезли. Может, отсюда их выселил грохот праздничных салютов? С точки зрения ворон и галок, кое-какие многоэтажные здания на окраинах тоже подходят для ночлега, но все-таки они искренне привязаны к старым паркам и кладбищам, к домам с так называемыми архитектурными излишествами.

Конечно, вороны могут прожить без архитектурных излишеств и лязга трамваев: несколько птиц зимовали в тихом месте возле избушки лесника на реке Чуне (Кольский полуостров). Теперь кое-где и в Заполярье есть чем закусить; сотни каркающих особ зимуют под Мурманском рядом со зверосовхозом. А вот английские вороны сплошь консервативны: кольцевание показало, что они не перемещаются далее 115 км. Да в этом и нет нужды — настоящей зимы в Англии днем с огнем не сыщешь.

К зиме теплоизолирующие свойства вороньего оперения улучшаются, но, чтобы не промерзнуть, птице приходится повышать уровень обмена веществ — попросту говоря, есть побольше. Это подтвердили эксперименты: у птицы, весящей 540 граммов (вороны весят от 460 до 690 граммов), летом стандартный метаболизм был 68,5 ккал, а зимой — 79 ккал в сутки.

Всемерно заботясь о хлебе насущном, вороны и зимой находят время для развлечений, когда над склонами южной экспозиции поднимаются вихри воздуха. Эти восходящие кольцевые вихри они обнаруживают в ветер и штиль, в мороз и при слабом снегопаде. Словно танцуя с распростертыми крыльями, вороны на одном или двух витках набирают, но 60—80 метров высоты, однако, не позволяя унести себя в облако. Птицы катаются на воздушном потоке, пока он не иссякнет или пока стаю не разгонит приближающийся самолет.

Перед сном вороны тоже любят баловаться в воздухе. Накувыркавшись и накаркавшись, стая тихо, почти незаметно, занимает свою всегдашнюю ночную позицию. Причем место ночлега сперва обследуют высланные вперед разведчики — нет ли подвоха?

Отходя ко сну, птицы специальными мышцами, идущими к очину (погруженному в кожу концу пера), взъерошивают платье, поднимают перья дыбом, чтобы было теплее. Под этими настоящими, или, как говорят специалисты, контурными, перьями прячутся тонюсенькие нитевидные перышки. В прошлом веке про нитки думали, будто это жалкие остатки некогда шикарного оперения. Шло время, и в тридцатых годах нашего века утвердилось мнение, будто нитевидные перья вовсе не остатки, а добавочная теплоизоляция. Но много ли могут дать чахлые перышки, разбросанные там и сям? Прошло еще двадцать лет, и орнитологи, наконец, посмотрели в корень: ниточки всегда растут близко-близко от контурного пера. Не помогают ли они держать платье в порядке? Не передают ли в сумку, из которой торчит контурное перо, раздражение, если перо смято строптивым соседом или вывернуто порывом ветра? Да, передают. И птица разглаживает перо клювом.

Но у ниток есть и более серьезное предназначение. Это выяснилось после исследования нитчатых перьев птиц 25 видов, в том числе и ворон. Предприняла такое исследование Т. Л. Бородулина. Теперь можно со спокойной совестью утверждать, что у вороны нитки растут на крыльях, бедрах, шее и груди. На шее каждое перо как бы обнимают две ниточки длиной в четверть главного пера; на вороньей груди нежные ниточки даже чуть длиннее, чем на шее, и тоже льнут к крепким перьям. Ситуация почти как в песне, где тонкая рябина хочет прислониться к могучему дубу.

Роговое вещество делает перо прочным, оно же не дает нервам проникнуть в стержень. Поэтому перо я бесчувственно. Вороне же не все равно, что творится с перьями. И рассказывают ей об этом переплетения нервов — чувствительные тельца Хербста, обосновавшиеся в коже. Но правильнее сказать так: тельца Хербста передают в центральную нервную систему сведения о положении перьев и давлении на них воздушных потоков. Сами же тельца получают сигналы от нитчатых перьев — те, словно рябинки, гнутся и перекручиваются вместе с дубами — крепкими перьями крыльев и хвоста. (Кстати, на вороньей спине и брюхе телец Хербста нет.)

А размышляли ли вы, что будет, если ворону ощипать? Ничего особенного, конечно, не будет — походит голой, а потом оденется. (Правда, нужно следить, чтобы она не простудилась.) Как же именно переодеваются вороны, пожалуй, лучше всех знает А. А. Войткевич — автор объемистого труда «Перо птицы».

Линька — сложная штука: сигналы к переодеванию идут и от нервной системы, и от гипофиза, и от желез внутренней секреции. Но главное — гормональный приказ: чтобы ворона поменяла платье, ее необязательно ощипывать, достаточно впрыснуть либо прогестерон, либо тиреоидин — препарат щитовидной железы.

Всюду думают, будто сперва вываливается старое перо и лишь потом начинает расти новое. Дело же обстоит как раз наоборот: пенек нового пера выталкивает старое. И толкает с такой силой, что не помогают даже зажимы, которыми пробовали удержать поизносившиеся старые перья на месте.

Войткевич много манипулировал со щитовидной железой и ее препаратами. Оказалось, что введение гормонов щитовидки не только поторапливает линьку, но еще и влияет на цвет перьев: от больших доз птица блекнет, а при малых — окрашивается ярче. Но все же и с помощью гормонов ворона не разоденется как попугай.

Вороне крепко досталось в сказках и баснях: и нахалка она, и воровка, и воображала. По большей части все правильно. Но иные упреки она терпит зря. Вот строфа И. А. Крылова:

Утыкавши себе павлиньим перьем хвост,

Ворона с павами пошла гулять спесиво...

Ворона важно раскачивается при ходьбе не от самодовольства. Ходить иначе она просто не может — ее пальцы сближены, а не растопырены, как у многих птиц.

Зато в другой басне Крылов наделил ворону мыслительными способностями, что до сих пор вызывает превеликое сомнение орнитологов.

На ель ворона взгромоздясь,

Позавтракать было совсем уж собралась,

Да призадумалась...

А думать-то вроде бы и нечем: кора головного мозга у птиц неразвита. Поэтому и считали, будто у них дальше инстинкта дело пойти не может. «Однако такое предубеждение возникло в результате того, что данным анатомии придается слишком большое значение и слишком мало внимания уделяется поведению. Впрочем, существует совершенно противоположная тенденция: как считают теперь, птицы по сложности поведения уступают только некоторым млекопитающим» (Шовен Р. Поведение животных).

Анатомия всем застлала глаза, хотя поведение пернатых нам понять проще, чем поведение сверчка или крокодила: наш сенсорный аппарат сходен с птичьим. И мы, и птицы львиную долю информации об окружающем мире получаем с помощью зрения, а другие животные руководствуются главным образом обонянием, осязанием или слухом.

И все-таки вороньи уловки кого хочешь поставят в тупик. Например, некая ворона устраивала танцы на шариках нафталина, разбросанных по саду. Б. Гржимек писал про ручных ворон, научившихся без посторонней помощи зажигать спички. Горящую спичку они подносили под крылья и нежились в дыму и пламени. Перья во время процедуры почти не опалялись. Что это? Санитарно-гигиеническое мероприятие или какая-то наркомания?

Используя огонь, вороны не забывают и про другие силы природы, например гравитацию. Если не удается раздолбать клювом крепкую ракушку, они взмывают в небо и бросают раковину на камни или шоссе. Бывают проделки и похлеще — вороны использовали ташкентский аэродром в качестве щипцов для колки орехов. По утрам, когда в аэропорту относительное затишье, воронья стая бомбила бетонную полосу грецкими орехами, стянутыми в соседних садах. Надо же придумать такое!

Судя по всему, пернатые гении неплохо разбираются в механических свойствах грунта — отличают мягкий ил и песок от бетона и асфальта. А вот чайки не могут сообразить, что ракушку об песок не расшибешь. Н. Тинберген однажды терпеливо считал, как чайка 39 раз подряд бросала одну и ту же ракушку на едва покрытую водой отмель. Ну не бестолочь ли? Сколько труда — и все зря.

А что вы скажете по поводу вороньих бухгалтерских способностей? По поводу счета до пяти? Проверить это несложно, хотя птицы не перебирают пальцы, как на первых порах делают дети, а сразу считают в уме. Если на ворон устраивают облаву (они безошибочно распознают ружья и ни за что не подпускают на выстрел) и в укрытие войдет пять человек, стая не вернется, пока все охотники не потеряют терпение и не отправятся восвояси. Если же в укрытие залезают, скажем, девять человек, а выйдут шесть или семь, вороны-наблюдатели собьются со счета, решат, что все в порядке, и по их сигналу стая вернется к месту кормежки. Тут-то и грянут выстрелы.

В век электронных счетных машин птицы тоже развивают вычислительные способности — американцы Л. Стоттнер и К. Метайниел рассказали об эксперименте с вороной, которая лихо считала до семи. Ей было все равно, что считать — треугольники, разные пятна или нарисованных носорогов.

Чем же ворона считает? Академик Я. С. Бериташвили в книге «Память позвоночных животных» писал, что при выработке условных рефлексов (заученных реакций) в нервной системе животных быстро растет активность фермента холинэстеразы. Конечно же, ворона думает не только ферментами. Ими много не надумаешь. Нервов на это тоже не хватит. Чтобы хоть чуть-чуть соображать, нужно серое вещество, извилины. Некий эквивалент этому у ворон есть. Вот вывод Бериташвили: «У птиц корковая пластинка вместе с гиперстриатумом исполняет функции неокортекса млекопитающих». Это не умозрительное заключение, а факт, добытый экспериментально. (Неокортекс — он же кора и «извилины». Что такое корковая пластинка, тоже понятно — не кора, а всего лишь пластиночка. Ей помогает думать полосатое тело птичьего мозга.)

В заглавии ворона провозглашена пернатым гением. Это не очень-то верно. Претендентов на гениальность несколько. Один из них — ворон, собрат вороны. Про него написано столько любопытного, что диву даешься. Вслед за Бремом, который полагал, что по духовным способностям ворона не уступает ворону, и в надежде на то, что ворон вороне глаз не выклюет, объединим рассуждения.

Птенцы ворона и вороны быстро становятся ручными и совершенствуют интеллект в обществе человека. Они легко выучиваются забавным штукам, например, снимать шляпу с вошедшего гостя или заботливо поправлять прическу хозяйки дома. Ничего не стоит приучить их улетать из комнаты и возвращаться на ночлег. Однако это чревато ущербом: ворон способен убить курицу, ворона — цыпленка. Некоторых воронов распирает от патологической страсти — норовят больно клюнуть человека в босую ногу. С собаками, лошадьми и коровами эти птицы порой заключают дружеский союз и оказывают им всяческие услуги, начиная от поиска блох и кончая самоотверженной защитой и тоской по невесть куда задевавшемуся псу.

Врановые птицы могут быть и почтальонами, но, увы, ценных отправлений, в особенности блестящей монеты, им доверить нельзя — прикарманят.

...Гнезда строят по весне.

Для этого благого дела вороны готовы стянуть все, что плохо лежит. В Бомбее воронья пара как-то соорудила гнездо ценой 30 фунтов стерлингов из позолоченных оправ очков, утащенных через окно мастерской. И наши вороны лицом в грязь не ударили: ныне в каждом втором гнезде применены современные материалы — от медной проволоки до пластиков и стекловаты. Рассказывают, что некая ворона утеплила гнездо рукописью диссертации.

Но иногда птиц не устраивает даже то, что хорошо валяется: они не подбирают ветки с земли, а в поте лица обламывают деревья. Дело это хлопотливое: подлетев к ветке, надо ухватить клювом ее конец и отломить ветку на лету или сидя на ней. Подумать только — рубят сук, на котором сидят...

И среди ворон есть лентяи. Они не работают на лесосеке, а подновляют старое жилье чем придется. Причем ремонтом часто занимается одна самка. Ну а там, где муж не боится ударить пальцем о палец, работа кипит около десяти дней. Если вдруг супруги одновременно прибудут к гнезду со стройматериалом, один кротко ждет, пока другой пристраивает веточку по своему вкусу. Так, без рук, без топоренка строится избенка.

И надо же - свадьбу играют не в новом с иголочки гнезде или в отремонтированном старом, а в чистом поле или на городской окраине. Впрочем, это объяснимо — затруднений с жилплощадью вороны не испытывают и с легкой душой сначала выбирают супруга, а уже потом думают о квартире. Гулянье начинается в солнечный февральский день на нетронутой глади снега или на макушке дерева. Сперва птицы возбужденно топчутся, однако не галдят, а переговариваются мягко и приглушенно. Наконец ворона, чью душу переполняет восторг, начинает кланяться. Поклоны сопровождает торжественное щелканье клюва. Другая ворона, для которой такое щелканье милее звука кастаньет, тоже начинает бить поклоны. Это и означает уговор, который дороже всех денег. (Распознать пол трудновато — неспециалист об этом может судить, например, по величине клюва — у самцов он на полсантиметра длиннее, нежели у самок.)

Еще со школьной скамьи многие запомнили картину Саврасова «Грачи прилетели». Раз уж они прилетели, и в самом деле весна, утро года, праздник жизни. Но вороны опережают грачей, празднуют весну в феврале, когда погожим днем начинает пригревать солнышко. Эти первые дуновения весны настраивают ворон на лирический лад. И они поют первую весеннюю песню. Одним кажется, что ворона нежно булькает, будто кто-то деревянной палочкой негромко стучит по жестянке с водой. Другие уверяют, что песня похожа на тихий смех младенца. Эта воронья песня, воронья свадьба (какая же свадьба без песни?), и есть первый знак того, что скоро ручьи побегут из-под снега.

Вот ворона на крыше покатой

Так с зимы и осталась лохматой..,

А уж в воздухе — вешние звоны,

Даже дух занялся у вороны...

И уж так-то ворона довольна,

Что весна, и дышать ей привольно!..

А. БЛОК

Кстати, весной привольно дышится и воронам-альбиносам: к ним самцы проявляют самые нежные чувства. Так что быть белой вороной вовсе не плохо.

Летучие мыши продолжают удивлять

«За двадцать три года работы с летучими мышами я убедился, что эти милые зверьки не бывают агрессивны!». У Мерлина Тэттла есть весомые основания для такого утверждения: двадцать три года — не шутка. Недавно Тэттла заинтересовали охотничьи повадки листоносов — летучих мышей, обитающих возле одного из панамских озер. Основное блюдо в их меню — лягушки, именуемые на местном наречии тунгарами.

Вообще-то ничего удивительного в том, что летучие мыши ловят водную живность, нет. Любопытны лишь детали. Так, долгое время зоологи ломали голову над охотой рыбоядных летучих мышей в тропиках Южной и Центральной Америки. Думали, будто рукокрылые рыболовы в качестве сачка пользуются перепонкой между лапами и хвостом. Мол, обнаружив добычу, зверек этим тралом выхватывает жертву из воды. Были и вовсе фантастические гипотезы, будто летучие мыши ныряют за рыбой и даже преследуют ее под водой. Реальная жизнь оказалась проще. На задних конечностях любителей рыбы есть длинные пальцы с острыми загнутыми коготками, очень похожие на маленькие багры. Кинопленка засвидетельствовала, как рыболовы опускали в воду лапки и, забагрив жертву, молниеносно перехватывали ее зубами.

Но вот как именно летучая мышь находит рыбу под водой? Эхолокация то здесь вроде бы ни при чем. Ибо почти вся энергия звуковых волн на границе воздух-вода отражается от воды. Сила звуковой волны, отраженной от рыбки, вернется уменьшенной в миллион раз. Лишь недавно выяснилось, что рукокрылые замечают очень слабые колебания воды от плавников рыбы, плывущей близко к поверхности.

Тэттл же захотел выяснить, как летучие мыши находят и как отличают съедобных лягушек от ядовитых, обитающих на тех же болотах? Ведь здесь эхолокатор и вовсе ни при чем. То, что летающие зверьки реагируют на кваканье, то есть ловят лягушек на слух, подтвердили приборы ночного видения. Лягушки переставали квакать, едва в небе появлялись охотники, и, замолчав, спасали себе жизнь. Мыши, случалось, проносились в сантиметрах от примолкшей земноводной красавицы, верней, красавца, потому что именно самцы оглашают свадебными песнями болота и канавы.

Вообще-то слуховой аппарат рукокрылых настроен на ультразвуковые частоты. Однако у летучих мышей, едящих лягушек, есть еще один пик чувствительности слуха в области низких частот, ниже 5 кГц. А именно в этом диапазоне кваканье тунгар раздается наиболее громко.

Мышей интересует не только настоящий лягушачий квак, но и его магнитофонная запись. Вот доказательство. Несколько летунов выпустили в большую вольеру. Когда они успокоились и привыкли к сетке, начали эксперименты. Из замаскированных в углах вольеры динамиков по очереди или вперемежку неслись крики вкусных съедобных лягушек и ядовитых жаб.

«Мы с трудом сдержали крик ликования, — пишет Тэттл, — когда первая же летучая мышь отправилась именно к тому динамику, из которого галдели лягушки, относящиеся по разумению листоносов к деликатесам». Зоологи меняли расположение динамиков, но летучие мыши все, как одна, торопились на зов только съедобных лягушек. Из следующей серии опытов узнали, что они мигом различают лягушек не только по породам, но и по размерам. Во всяком случае, магнитофонные записи кваканья слишком большой, с точки зрения летучих мышей, лягушки не вызывали энтузиазма охотников.

Не обошлось и без забавных происшествий. Когда динамики поставили не в вольере, а на берегу пруда, на первый же магнитофонный квак тут же явилась отважная летунья. Сперва она отгоняла соперниц, а затем решительно двинулась к динамику. Надо было видеть ее удивление, когда вместо обычной квакушки она обнаружила нечто металлическое.

Рукокрылые, обитающие в нашей стране, сплошь насекомоядные зверьки, а за рубежом, в особенности в Латинской Америке, кроме летучих мышей, питающихся рыбой или лягушками, есть и такие, кто пристрастился к нектару, плодам и даже крови сельскохозяйственных животных, причиняя тем самым громадный ущерб.

Вампиры пьют кровь лошадей и крупного рогатого скота, что обессиливает животных. В слюнных железах кровопийц есть секрет, близкий к гирудину, выделяемому медицинскими пиявками. Он не дает сворачиваться крови и обезболивает укус. Надрезав острыми зубами кожу лошади или коровы, вампиры слизывают кровь. За 10—30 минут они нализываются до того, что тяжелеют на половину собственного веса и по этой причине не могут взлететь. Здесь их выручают сверхмощные почки, вероятно лучшие среди всех почек всех млекопитающих. Почки вампира начинают выделять жидкость спустя 2—3 минуты после еды. И тот, оставив в теле жиры, белки и углеводы чужой крови, мигом излив воду прочь, обретает способность к полету.

Молва о тропических вампирах, конечно, не была доброй. Да и вообще, ко всем летучим мышам многие долгое время относились с опаской. Так, всего сто лет назад французский натуралист А. Туссенель высказывался весьма категорично: «Всеобщая неправильность и чудовищность, замеченная в организме летучей мыши, безобразные аномалии в устройстве чувств, допускающие гадкому животному слышать носом и видеть ушами, — все это как будто нарочно приноровлено к тому, чтобы летучая мышь была символом душевного расстройства и безумия». К сожалению, и на Руси отношение к летучим мышам было скверным. Иное дело — страны Востока: там их любили и уважали, считали символом счастья.

Таинственный ночной образ жизни, бесшумный полет — вот, пожалуй, и все, что о рукокрылых знают неспециалисты даже в наш просвещенный век. Правда, лет десять назад научно-популярную литературу захлестнула волна публикаций об эхолокаторах летучих мышей. Но и эти статьи и заметки мало что конкретного говорили об их образе жизни. А между тем даже названия зверьков зачастую прямо связаны с эхолокацией: подковоносы, гладконосы, листоносы... Причудливые мясистые выросты вокруг ноздрей как раз и нужны для того, чтобы фокусировать ультразвуковые сигналы. Гладконосые же рукокрылые, охотясь, испускают ультразвук изо рта.

До сих пор в учебниках и зоологических сводках сведения о ночных летунах самые общие, в основном об облике и строении. А ведь, кроме приполярных районов и некоторых океанических островов, летучие мыши обитают везде — и там, где не ступала нога человека, и там, где миллионы ног топчут городские тротуары. Так, в Москве рукокрылые прижились не только в окраинных лесопарках, но и в укромных местах высотного здания МГУ. Весьма охотно они селятся в Ростове-на-Дону и других наших городах, особенно в Средней Азии.

А вот в неволе они живут, пожалуй, только в одном месте.

На берегу реки Москвы, среди берез и елей Звенигородской биостанции МГУ, вернее, в том ее уголке, где супруги Светлана Петровна Каменева и Константин Константинович Панютин держат летучих мышей, на стене крохотной кухоньки висит необычный распорядок дня и ночи. В нем черным по белому написано, что завтрак приходится на 23 часа, а обед — на пять утра. Ничего не поделаешь — летучие мыши зверьки ночные, и исследователям приходится приноравливать быт к периоду активности своих подопечных.

Кстати, в Индии, в Хайдарабаде, есть ночной зоопарк, который можно посетить днем. Время суток нарочно перепутано в специально построенной пещере, где условия весьма напоминают естественные. Здесь живут летучие мыши, муравьеды и другие животные, бодрствующие в темное время суток.

Но вернемся из далекой Индии в Звенигород.

Панютин шутит, что будто бы только через десять лет наблюдений за рукокрылыми в неволе он понял, как мало о них знает. Например, то, что когда-то в ночном лесу он расценивал лишь как любовную песнь самца, оказалось еще и боевым, предупреждающим кличем. Если песня не помогала и соперник или летучая мышь другого вида все же пытались забраться в дупло, разъяренный певец кусал непрошеного гостя. Но не клыками, а слабенькими передними резцами, чтобы не причинить тяжких телесных повреждений. Убедиться в этом просто: в лаборатории в искусственное убежище, откуда раздается любовно-боевая ария, просуньте палец. Зверек, не разбирая, кто именно пожаловал в гости, тут же укусит.

На биостанции стоит вольера из капроновой сети объемом около 200 м³. Над вольерой укреплена ультрафиолетовая лампа, которая словно магнит притягивает ночных насекомых. Под лампой — воронка, куда вентилятор засасывает прилетевших бабочек, комаров и жуков и переправляет их под сеть. Летучие мыши влетают сюда из убежищ, имитирующих дупла, пещеру и чердак. Задние стенки убежищ прозрачные и выходят в темное помещение. Сидя здесь, можно, не тревожа зверьков, подсмотреть их скрытую жизнь.

В вольере обычно живет 20—25 особей нескольких видов. Конечно, ночных насекомых, которых привлекает ловушка, маловато для прокорма этой компании. И летунам приходится наведываться к кормушке, куда насыпан так называемый мучной червь (личинки мучного хруща).

Если мы что-то проглотим, то тут же начинается пищеварение. У летучих же мышей все иначе. Вот что вкратце пишет Г. К. Жарова в статье «Некоторые особенности пищеварения у летучих мышей», которая в 1984 году была напечатана в «Зоологическом журнале». После ночной охоты, когда рукокрылые спят, снизив температуру тела, ферменты в их желудке бездействуют, хотя он набит кормом, кишечник пуст, кислотность такая, что гидролиз белка идти не может. Вывод исследовательницы таков: при глубоком дневном сне у насекомоядных зверьков пищеварение задерживается на пять часов.

Примерно так же обстоит дело с секрецией молока.

Из 3500 видов млекопитающих земного шара более 900 — рукокрылые. То есть каждый четвертый «зверь» планеты летает! Например, в оазисах Средней Азии обитает до двух тысяч этих существ на квадратный километр; их там больше, чем всех других млекопитающих, включая и самих создателей оазисов. Если в средней полосе в сумерках перед вами мелькнули одна-две летучие мыши, смело можете считать, что здесь на квадратном километре живет по 50—100 этих зверьков, в свое время названных мышами по недоразумению. Ибо никакого отношения к грызунам они не имеют.

Мыши, как известно, портят растения, а наши, отечественные насекомоядные рукокрылые зверьки кладут живот на защиту зеленого покрывала земли. Подсчеты К. К. Панютина свидетельствуют, что в центре европейской части страны их охота на насекомых-вредителей на 10% ускоряет рост деревьев. Полезная деятельность ночных летунов дала основание принять законодательные положения, приравнивающие их истребление к браконьерству. Но, увы, их все еще губят злые и безграмотные люди, в особенности подростки. И если вы узнаете о внушительных скоплениях летучих мышей в какой-то пещере или где-то на чердаке либо о случаях их массовой гибели или встретите окольцованного зверька, пожалуйста, сообщите об этом в Комиссию по рукокрылым АН СССР (Москва, Ленинский проспект, 33).

Туда поступила, например, информация о недоумении работников центрального банка одной из среднеазиатских республик и жалобы сотрудников телеграфа города Воронежа. В начале осени в эти почтенные учреждения, вернее, в лампы под потолками набиваются сотни летучих мышей. Такое случается и в Западной Европе. Где-то их нежно выпроваживают, а где и безжалостно выносят на помойку ведрами. Обычно нашествия вызваны тем, что взрослые зверьки уже улетели к местам зимовок, а неопытные первогодки, собравшись ватагой, начинают кочевать, медленно, как бы нехотя, продвигаясь поближе к зимним квартирам. Но вот чем именно их приманивает здание воронежского телеграфа?

Зиму летучим мышам положено проводить в укромном месте. Лучше всего — в пещере, где температура около нуля (чтобы не хотелось есть) и достаточная влажность (чтобы не хотелось пить). Увы, в пещерах ныне беспокойно — то и дело шмыгают туристы. И приходится рукокрылым существам на зиму прятаться в заброшенную шахту, на чердак или даже в копну сена или норы береговых ласточек.

В ласточкину нору много летучих мышей не влезет, а они страсть как любят компанию, и тем более холодную: в спячке их тельца остывают до двух градусов, дыхание и пульс в сотни раз реже, чем летом. Кстати, по части остывания и нагрева ни одному млекопитающему не под силу тягаться с летучими мышами — температура их тела без ущерба для здоровья может меняться от —7,5° до +48,5°! Вот это да — разброс в 56°, то вроде бы ледышка, то почти как горячая сковородка.

Казалось бы, при такой выносливости плевать мышам на коммунальные услуги. Но среди этих существ есть почитатели двойных рам и центрального отопления. Не верите? Вот факт: более сорока лет с летучими мышами не было сладу в учебном корпусе химфака Ужгородского университета. Зоолог И. Турянин пишет, что работать в комнатах, где между рамами висели гирлянды рукокрылых зверьков, было не очень-то приятно. И вправду, постоянный запах аммиака, исходящий от зимующей тысячеголовой стаи, резкие крики, пока мыши не впали в спячку, вряд ли способствовали гладкому течению учебного процесса.

Насекомоядным зверькам шли навстречу, старались улучшить их жилищные условия. Спящих зверьков складывали в ящики и уносили в другие дома, где условия для них вроде бы получше. Но, едва спадал мороз, мыши возвращались. Однажды их спровадили за 22 километра, но они вернулись и оттуда. Если бы так поступили с памп, нашли бы мы родную постель?

Вообще-то, все рукокрылые очень привязаны к своим зимним квартирам. Наша самая большая колония веками обитает в одной из пещер Нагорного Карабаха. Здесь регулярно зимует около 12 тысяч зверьков.

Летучие мыши, окольцованные в Воронежском заповеднике, во время сезонных миграций встречены на Кавказе, в Крыму и за границей. На лето они прилетают в те же дупла, на те же чердаки, где жили прежде. Но вот парадокс: у некоторых мигрирующих видов на летние квартиры, на свою настоящую родину, возвращается лишь один самец на 20 самок, а у других, очень близких видов вообще все крылатые мужчины остаются в курортных местах. Что же влечет беременных самок из благодатных краев на Север? Вот что. В июне-июле, когда они выкармливают детенышей, насекомых, летающих ночью, здесь явно больше, чем там, где остались самцы. Именно обилие насекомых позволяет крошечной матери — самке нетопыря-карлика, весящей всего пять граммов (вес пятака) и родившей двух детенышей весом в один грамм (вес копейки), за три или четыре недели выкормить молоком обоих до 4,5 грамма.

В вольере под Звенигородом, наблюдая сквозь заднюю прозрачную стенку убежищ, увидели, как голодный двух-трехнедельный детеныш, мать которого решила передохнуть в другом укрытии, подкарауливает чужих кормилиц. Он успевает вцепиться в сосок влетевшей в искусственное дупло самки и вместе с ней быстро семенит туда, где она оставила свое потомство. Родное дитя, убедившись, что место занято, спешит прильнуть к свободному соску. Выходит, что рукокрылые мамаши бескорыстно дают молоко всем двух-трех-недельным малышам.

И дело тут не только в доброте душевной, но и в физиологии. Количество образующегося у самок молока очень и очень велико для таких мелких созданий. И если его не отцедят дети, самке грозит воспаление молочных желез.

Наверное, уже ясно, сколь нежелательно тревожить летучих мышей в их жилищах. Особенно в июне и июле. Ведь обычно у них лишь по одному-два детеныша, рождаемых раз в год. Однако не менее опасно и беспокойство зимой, во время спячки. Насильственное пробуждение и поиски другого места — это громадные траты жира, накопленной летом энергии. В средней полосе примерно полгода нет летающих насекомых и жизнь в миниатюрных тельцах теплится лишь за счет запасенной летом энергии жира. Зверек экономит изо всех сил. Если во время полета сердце делает 400—600 ударов минуту, а температура тела около 40°, то в спячке — вялых 3—4 удара, а температура опускается до температуры подземелья или чердака. Скорость биохимических процессов падает в сто раз! И если спячка протекает в тиши и спокойствии, износа организма почти нет.

Но и летом, днем, когда рукокрылые спят, тело остывает почти до температуры окружающей среды. Правда, самкам такой отдых не приносит особых благ — им надо выработать молоко. Зато у ленивых самцов, проводящих в зимней спячке и дневном оцепенении девять десятых жизни, срок пребывания на белом свете больше, чем у подруг. Некоторые из них живут и по 30 лет. Однако настоящей, активной жизни у них всего два-три года, столько же, сколько у прочих теплокровных созданий такого же размера.

Обитающие в нашей стране летающие зверьки безопасны для людей. Даже рукокрылая великанша — гигантская вечерница (численность в РСФСР 16—20 тысяч), кормящаяся жуками внушительного размера, например жуком-носорогом и жуком-оленем, весит лишь 50 граммов и вполне безобидна. Кстати, и гигантская вечерница, и эти жуки, к превеликому сожалению, ныне значатся в Красной книге СССР.

В отечественные Красные книги разного ранга внесены несколько видов летучих мышей. В основном те, кто особенно уязвим при прямом воздействии человека. Но для некоторых хозяйственная деятельность оказалась благоприятной, даже ее издержки. В небрежно построенных кирпичных и панельных зданиях, представляющих для рукокрылых своего рода скалы, щели между панелями, кирпичами и над оконными коробками напоминают убежища в горах. Так, зазоры между бетонными плитами зданий одного из маслоэкстракционных заводов Краснодарского края стали для них любимой квартирой. А здание МГУ на Ленинских горах, богатое всякого рода «излишествами», один из перелетных видов — двухцветный кожан начал использовать для зимовки. Трудно сказать, за что кожаны принимают высотный дом, но раньше они летели на Кавказ.

Еще будучи на студенческой практике в Воронежском заповеднике, С. П. Каменева в конце лета привезла в Москву несколько рыжих вечерниц. О содержании летучих мышей в неволе тогда не было никаких публикаций. Она старалась угодить им, как могла, и зверьки, прожив в квартире больше года, были опять выпущены в заповеднике. Потом путем проб и ошибок, стоивших жизни нескольким питомцам, удалось выработать целую систему содержания рукокрылых в неволе. Этот опыт и стал той базой, на которую в 60-е годы опиралась жизнь подопытных существ в лаборатории бионики МГУ.

По научной литературе 50—60-х годов кочевало утверждение, будто подковоносы злобны и склонны к каннибализму. С. П. Каменева доказала, что это не так. Анатомическое строение подковоносов таково, что если их держать в руке горизонтально, как других собратьев, то у них через несколько минут наступает жестокий кислородный голод. И не мудрено, что, задыхаясь, зверьки начинают биться в руке и кусать все, что подвернется. Дело в том, что их жизнь течет либо в спящем положении вниз головой, либо в полете. Ребра у них неподвижны — они затягивают в себя воздух с помощью диафрагмы. В горизонтальном же положении обескровливались соответствующие мышцы и подковонос попросту задыхался. Когда это стало ясно, пойманных зверьков стали сразу же сажать не в мешочки, а в капроновые или металлические сеточки, где они могли подвеситься вниз головой. И оказалось, что подковоносы — милые и добродушные смышленые существа, охотно идущие на контакт с человеком.

Пара этих симпатичных постояльцев дома у С. П. Каменевой облюбовала для подвешивания край одной из верхних книжных полок. Они быстро научились прилетать на свист и садиться на указательный палец руки, за что получали мучного червя.

Подковоносов очень и очень интересовало человеческое лицо. Ночью, зависнув в воздухе в 15—20 сантиметрах над спящим человеком, они своим ультразвуковым локационным пучком то и дело тщательно «ощупывали» лицо, особенно закрытые веками глаза. Вероятно, движения глазных яблок в так называемой фазе быстрого сна их интересовали в первую очередь. Стоило крылатому зверьку заметить, что со стороны за ним кто-то следит, или шевельнуться спящему, как подковонос тут же стыдливо мчался прочь, будто его застали за скверным занятием.

Или вот такой факт. Не было случая, когда бы зверьки пытались укусить за лицо. А вот за палец кусали часто.

Как же истолковать столь разное отношение подковоносов к рукам и лицу? Во всяком случае, у исследователей сложилось убеждение, будто для летунов руки и лицо кажутся разными существами. Такие крошечные зверьки, наверное, просто не могут представить себе, что есть «мышь», которая по размеру превосходит их в тысячи раз. Кроме того, у подковоносов очень узкий локационный пучок, несущий информацию лишь об очень малой площади. Из небольших фрагментов они и складывают мозаику представлений о любом теле и предмете. Поэтому подковоносам весьма трудно обживать новое помещение. Когда им разрешили летать в прихожей, целую неделю, порхнув туда на несколько секунд, исследовав маленький кусочек стены или шкафа, они тут же возвращались в знакомую комнату. Лишь заложив в память «услышанное» с помощью локатора, снова летели в переднюю за новой порцией новостей. Но зато когда прихожая была обследована, стали вести себя столь раскованно, что поймать их там стало невозможно.

Значит, если зверьки, потревоженные человеком, станут переселяться на другой чердак или в другую пещеру, то, не зная досконально новой обители, долго будут беспомощны. Именно фрагментарное восприятие мира делает их очень ранимыми. Недаром в Западной Европе численность подковоносов сократилась в сотни раз, в основном из-за наплыва экскурсантов в пещеры.

Подавляющее число летучих мышей держать в неволе невозможно или крайне трудно. Дело не только в том, что нет полноценных заменителей живых насекомых, но и в том, что способы их поимки ночными летунами очень и очень разные. Приучить зверьков брать корм из кормушки отнюдь не просто. Так же не просто и следить за тем, чтобы подопытные не переедали и достаточно двигались, иначе они заболеют. При недостатке движения воспаляются и теряют эластичность летательные перепонки, на запястьях появляются опухоли.

В одной из зарубежных лабораторий сделали маленькую катапульту, которая выстреливала в воздух мучного червя. И летучие мыши стали охотиться за ним, словно за летящим насекомым. Скоростная киносъемка показала, что охотники пускали в ход крылья, хвостовую перепонку или неимоверно ловко хватали червя ртом. Человеческий глаз уследить за всем этим не в состоянии. Еще бы — когда выпустили дрозофил, то за час одна летучая мышь изловила 600 крохотных шустрых мушек. На обнаружение, преследование и поимку каждой тратилось в среднем лишь десять секунд.

В ненастье летучим мышам приходится потуже затягивать пояса — в плохую погоду почти нет летающих насекомых. И не примечательно ли, что, в общем-то, прожорливые зверьки легко переносят голод? В научной литературе описан вполне достоверный факт, когда невольная затворница, проголодав 48 дней, как ни в чем не бывало улетела на охоту я быстро восстановила свой крошечный вес.

А теперь опять заглянем в вольеру. Длинноухая ночница, живущая в западных районах нашей страны и в Западной Европе, — редкая летучая мышь, и обстоятельно наблюдать за ней в пригороде еще никому не удалось. Да и в музейных коллекциях лишь несколько десятков экземпляров. А вот в вольере под Звенигородом держали пять таких зверьков. И выяснилось невероятное: длинноухие ночницы раздобывают пропитание не в воздухе, а собирают бабочек со сводов в начале пещер. Именно наблюдения в вольере позволили понять ключевую особенность в поведении длинноухой ночницы, и разрозненные до этого факты об экологии вида выстроились в логическую цепь.

У других, тоже редких летучих мышей удалось выявить другие, но столь же странные для науки особенности. Так, некоторые дальневосточные летучие мыши предпочитают ловить насекомых, бегая по земле. Полет им нужен только к местам кормежек. После того как зоологи узнали о том, что у трубконосов такая же структура шерсти, как у ондатры, бобра и выхухоли, стало ясно, что это не что иное, как приспособление к полету под дождем. Значит, именно шерсть позволяет трубконосам выживать в тех местах, где по нескольку месяцев льют дожди...

Прежде чем распрощаться с рукокрылыми и перейти к, так сказать, настоящему зверью, надо хоть немного поговорить о невзгодах.

Представьте, что милые для многих людей скворцы ведут себя по отношению к ночным летунам просто по-хамски, ни во что их не ставят. Об этом хорошо написано в книге С. С. Мосияша «Летающие ночью». Если дупло, обжитое рукокрылым обитателем, приглянется нашему пернатому соседу, тот, не стесняясь, гонит хозяина прочь. Летучая мышь противиться не в силах — скворец больше, сильнее и вооружен клювом и когтями.

Если скворец подобен квартирному вору, то есть враги посерьезнее — совы, сычи, хорьки, куницы могут отнять жизнь. Обзавелись рукокрылые и захребетниками, причем общими с нашими: клещами, блохами и клопами. Специалисты полагают, что нас, ласточек и летучих мышей терзают одни и те же клопы еще с тех времен, когда человек жил в пещерах бок о бок с птицами и рукокрылыми. Вот так.