Саня Дырочкин — человек общественный

— Дырочки-ин?! — донёсся до меня Севкин голос. — Пристёгивай своего волкодава! Да здравствует содружество собак и кошек!

Севка тянул на шлейке взъерошенного, упирающегося, перепуганного Барсика.

Я натянул поводок — это неприятно удивило Мотьку, она поставила уши, повела носом. Видимо, до её собачьего нюха долетел непривычный на собачьей площадке кошачий запах.

И вдруг Мотька резко рванулась в сторону. Болонка Тюня подскочила на метр, как мячик, и тут же оказалась на руках у своей хозяйки.

Севка продолжал двигаться с Барсиком на шлейке в нашем направлении.

— Зачем же сюда с кошкой?! — в ужасе закричала собачья хозяйка. — Это наш садик! Собачий!

— Мы за мир и дружбу! — крикнул ей Севка. — Давайте сядем вместе за стол переговоров!

Поводок в моих руках стал как струна. Я чуть-чуть смог подтянуть Мотьку, но она тут же так рванулась вперёд, что я, совсем не ожидая такой силы, полетел за ней.

Барсик, увидев рвущуюся к нему Мотьку, скакнул назад, перевернув бедного Севку на сто восемьдесят градусов, но убежать не смог: Севка крепко удерживал шлейку.

И вдруг мне показалось, что мяукнул Севка. Но через секунду я понял, что это Барсик, подпрыгнув, оказался на Севкиной голове. Байкин заорал благим матом. Впрочем, Барсик не задержался на Байкине. Он использовал Севкину голову как трамплин, оттолкнулся четырьмя лапами и взлетел на дерево, нижняя ветка которого была метрах в двух от его вопящего хозяина.

Рука Байкина тоже взлетела вверх — он всё ещё держал шлейку. Я с ужасом успел подумать, как бы кот не утащил Севку на верхотуру, тогда придётся снимать Байкина с дерева при помощи пожарных.

— Отпускай шлейку! — крикнул я. — Он тебя затянет!

Но Севка и сам всё понял.

Сопротивление коту в данных обстоятельствах было бесполезным.

Мотька, вырвавшись от меня, металась вокруг дерева, лаяла на кота, а Барсик изогнул спину, вздыбил шерсть и шипел, топорща усы и щерясь на Мотьку.

Барсиковы угрозы только подстёгивали Мотьку. Она прыгала с разбега на дерево, отскакивала, прыгала снова, тяжело шмякалась о выступающие корни.

В пылу воображаемой битвы, однако, Мотька не чувствовала боли.

— Дырочкин! — в отчаянии крикнул Севка. — Хватай Мотьку! Тащи домой! Иначе кот просидит на дереве сутки!

Мне наконец удалось наступить на поводок, и я потащил Мотьку в сторону дома. Она не шла. Вертелась, как заводная, скулила.

Несколько шагов я всё-таки протащил Мотьку, но она вырвалась и прыжками, развивая бешеную скорость, помчалась к коту, точно собираясь с разбега взлететь на дерево.

Почти так всё и случилось!

Мотька метнулась к стволу с истошным лаем. Длинное её тело вытянулось в струнку, Мотька подскочила над землёй и тут же тяжело шлёпнулась вниз.

Барсик в ужасе сиганул с нижней ветки на верхнюю. Тонкая ветка не выдержала, но Барсик успел прыгнуть ещё выше! Его когти скользнули сквозь редкие ветки, и кот рухнул вниз.

Теперь уже я ничего не понимал! Ко мне как сумасшедшая неслась Мотька с наездником на спине. Оказывается, кот упал с дерева на собаку и от ужаса вцепился в неё когтями.

Мотька пронеслась мимо, поводок развевался за ней. Таких перепуганных глаз я ещё никогда у неё не видел.

Дорогу переходила какая-то старушка. Она вела за руки двух внучек.

Когда Мотька с Барсиком на спине проскакали мимо, старушка восторженно всплеснула руками.

— Смотрите, Оля и Воля! — закричала она. — К нам приехал цирк! Кот верхом на собаке!

Мужчина на автобусной остановке прикуривал, расставив широко ноги. Он чиркнул спичку, и в этот ответственный момент стремглав пролетела Мотька между его ногами.

— Ловко! — похвалил собаку мужчина и задымил папиросой. — Наверно, в милиции натренировали. Интересно, за кем это они так скачут?..

— Барсик! Барсик! — взывал Севка.

А я страдал из-за Мотьки.

Какой позор для её собачьей чести: носиться с орущим котом на шкирке!

После такого, пожалуй, и собакой-то числиться стыдно, взвоешь с горя!

— Смотрите, девочки, а вот и сам дрессировщик! — показывала старушка на Севку.

Она внимательно наблюдала с тротуара за интереснейшей цирковой программой.

— Какой юный! Наверно, это сын дрессировщика из цирка!

И тут Барсик свалился с Мотьки.

Он стрелой пронёсся мимо старушки и её внучек, вызвав вопли восторга!

Севка помчался за Барсиком. Мотька отчего-то рванула за Севкой. Я за — Мотькой.

— Давай наперерез, — успел скомандовать я.

Севка пересёк Барсику путь и, как вратарь, упал на кота, накрыв Барсика телом.

Я тоже упал и схватил Мотьку за заднюю ногу. Мотька, видимо решив, что это кот, испуганно взвыла.

…Пришёл я в себя только в лифте. А Мотька, кажется, не могла успокоиться ещё сутки. Ночью она скулила и металась, видимо, ей продолжал сниться Барсик. Нам с мамой пришлось ей дать чуточку валерьянки.

Утром, когда за мной, как обычно, забежал Севка, Мотька испуганно понеслась от него под кровать. Байкин, видимо, на всю свою жизнь безнадёжно пропах котами.

В холодильнике дома ничего вкусного не оказалось, а мне не хотелось идти к больной Феньке с пустыми руками. Я схватил из вазы конфеты и побежал к Поликарповым.

Севка уже ждал меня около Фединого подъезда с яблоками.

— Разве собаки едят яблоки? — удивился я.

Байкин почесал затылок, кажется, он и сам уже об этом думал.

— Вообще-то я сомневаюсь. Но, понимаешь… Я сказал бабушке, что собираюсь к больной. Она хотела дать апельсинов, но я объяснил, что больная апельсинов не любит. «Тогда возьми яблоки, — сказала она. — Яблоки всем полезны». — И Севка вздохнул. — Пришлось взять…

Дверь нам открыла заплаканная Юлька.

— Феньке совсем плохо… Мама говорит, помирает наша собака.

— Рано лить слёзы! — буркнул Севка. — Мы ещё поборемся за её жизнь.

В комнате было чисто.

Между столом и кроватью на половичке лежала больная Фенька и тяжело дышала.

Я присел. Севка остановился рядом. Фенька взглянула на нас гаснущим, безразличным глазом, кажется, ей уже никто не был нужен.

— Едва заставили выпить бульона, — сказал Федя. — От всего отказывается.

Мы вышли в коридор.

Нужно было срочно решать, что ещё можно для собаки сделать.

— Ребята! — без обиняков начал Севка, у которого, как известно, всегда рождались новые планы. — В бабушкиной записной книжке я нашёл адрес того ветеринара. Когда у нас болел Барсик, то, помню, бабушка говорила, что у такого доктора и она была бы не прочь полечиться. Дырочкин, — обратился ко мне Байкин за поддержкой, — ты же вчера видел, как силён и здоров мой Барсик? А ведь раньше он тоже был критически болен.

Я только пожал плечами. При чём тут Барсик, его всего-навсего мазали от чесотки?! Байкин, конечно, преувеличивал тяжесть кошачьей болезни.

Впрочем, в одном он был прав: собаке врач необходим. И немедленно.

Я посмотрел адрес: ветеринар жил примерно в четырёх остановках. Мы должны были безотлагательно к нему поехать.

— Там кинотеатр, — вспомнил я остановку. — Мы бывали на этой улице с мамой.

— Значит, едем?! — сказал Севка.

Федя тоже захотел ехать, пришлось уговорить его остаться около больной собаки.

Зашли в комнату попрощаться с Фенькой, приободрить её взглядом. Бока у собаки вздымались. У морды лежала нетронутая конфета.

— Держись, псинка, — сказал я как можно твёрже. Собаки, говорят, по голосу всё понимают. — Через час будем с ветеринаром!

Фенька закрыла глаза, точно поблагодарила нас с Севкой. У меня сердце сжалось.

Я готов был ехать за ветеринаром для неё хоть на Северный полюс.

То ли трамвай полз, как гусеница, то ли нам так не терпелось, но дорога, казалось, никогда не кончится. Мы вставали с мест, смотрели в окна, боялись пропустить нужную остановку.

— Если собака погибнет, то я пойду к директору бани и всё расскажу, — пригрозил я вполне конкретному человеку, которого рядом не было.

Севка сжал мой локоть.

— Мы вместе пойдём в баню! — поклялся он.

Дом, в котором жил ветеринар, стоял в глубине новостроек. Четырёхэтажный, он словно бы затерялся в этом районе среди двенадцати- и шестнадцатиэтажных.

Погода к вечеру стала хуже, валил снег, как в феврале, но был он уже по-весеннему мокрым, прилипал к лицу, быстро таял.

Парадную мы отыскали сразу.

Судя по номерам квартир, ветеринар жил на последнем этаже.

Мы взбежали наверх.

На дверях висела табличка:

— Здорово, что он Кролик! — восхитился Севка. — Наверное, вроде доктора Айболита.

Фамилия словно бы обещала удачу.

На душе стало спокойнее. Я нажал на кнопку. И пока мы ждали, Севка обил снег с моей шапки, с воротника, с ботинок, принялся чистить себя. Входить в чужую квартиру мокрыми — это значит не понравиться хозяевам. Мы понимали: нужно произвести самое приятное впечатление на ветеринара.

Дверь открылась. Толстячок небольшого роста, чуть повыше нас с Севкой, в колпачке с помпоном, в полосатом тёплом халате возник перед нами. В его глазах светилась доброта.

Кролик сложил рот колечком, так что между губами стали видны два белых больших зуба, и глазами словно бы пересчитал нас с Севкой, потом удивлённо спросил:

— Ко мне?

— К вам, — подтвердил Севка, — если вы — Кролик?

— Я-то Кролик, а кто вы? — спросил он ещё более удивлённо.

— Мы просто люди, у которых беда, — начал я.

— Понимаю! — перебил Кролик. — Но где же тогда ваши папы и мамы?

Он будто бы давно ожидал нас со всем семейством и поразился, что мы растеряли родителей по дороге.

— Они дома, — объяснил Севка.

— Тэ-эк! — сказал Кролик и пошевелил губами и чуточку носом. Он почему-то отступил назад и стал закрывать дверь.

— Постойте, — закричали мы. — Вы же Кролик?!

Кролик оставил щёлку и молча смотрел на нас — видно, ждал объяснений.

— Понимаете, — начал Севка, — у моей бабушки был ваш адрес, вы лечили нашего Барсика…

— Ах, вас прислала бабушка, это другое дело! — успокоился Кролик и поглядел добрее. — А то я с детьми не веду никаких серьёзных переговоров.

Тут он вполне доброжелательно хрюкнул, удивив нас с Севкой. Как мы знали, хрюкают совершенно другие звери.

— Какое же поручение ко мне вам дала бабушка?

— Товарищ Кролик, — начал я как можно вежливее. — У нас погибает собака. Её кинули в прорубь, и она простудилась. Помогите, очень вас просим!

Кролик неопределённо покашлял:

— Собак тыщи, а Кролик один.

— В том-то и дело! — воскликнул Севка. — Это вы же спасли Барсика от чесотки в его молодые годы! Бабушка говорила, таких, как вы, больше нету!

Молчание затянулось. Кролик думал.

— А ваша бабушка… что-нибудь мне прислала?

— Что она вам могла прислать? — удивился Севка. — Барсик здоров, ему ничего больше не нужно. Собака болеет совершенно в другом доме…

— В другом? Я так и думал…

Из комнаты вышел мальчишка с пирожным; он слизывал крем и чмокал. Удивительно, как он был похож на ветеринара. Такой же Кролик, но только поменьше.

Старший Кролик оглянулся на младшего.

— Отойди, здесь дует! — Он с неожиданным вздохом пожаловался младшему. — Как это тебе нравится?! — воскликнул он. — Если я Кролик, то меня может требовать к себе любая собака?! — И поглядел на нас с гневом. — Пусть ваша бабушка возьмёт такси и за мной приедет. После работы я хожу на работу только на такси и за деньги!

Кролик щёлкнул задвижкой.

Я сжимал кулаки. Там у Феди погибала собака, а этот Кролик!.. Даже голова закружилась от злости — так бы и треснул.

Мы молчали до самой трамвайной остановки. Севка поднял воротник. От неудач, я заметил, больше мёрзнешь.

— В средние века было проще! — сказал вдруг Севка. — Я бы заколол этого гнусного Кролика на турнире пикой! — Он даже сверкнул глазами.

— Ах, Саня! — размечтался Байкин. — Как я бы на него наехал! Я бы свалил Кролика одним ударом! Я бы заставил его ползать на коленях и молить о пощаде!

Я только вздохнул:

— Фантазируешь, Севка! Ну сам подумай, как мы можем отомстить ветеринару?!

Севка обернулся и погрозил кулаком в сторону кроличьего дома.

— Не знаю, как отомстить, — признался Байкин, — но что отомщу, не сомневаюсь. Я таких обид не прощаю!

Фенька грустная лежала на коврике. Около её мордочки стояла миска с бульоном, но собака, как прежде, не ела.

— Шли бы домой, — вздохнула Федина мама. — Завтра я отнесу Феньку в больницу.

— В больницу?!

— Конечно, — подтвердила Федина мама. — Собаки, что дети малые.

И тут мне стало ясно, как поступать дальше.

— Но ведь моя мама детский доктор! Она же наверняка может вылечить Феньку!

— Ты молодец, Дырочкин! — воскликнул Севка. — Здорово соображаешь! Как мы сразу не догадались?!

Федина мама безнадёжно вздохнула — она ведь не знала, что за отличный человек моя мама!

— Идите домой, ребятки. Шум для больных очень вреден.

Мы пошли одеваться.

— Я за маму ручаюсь! Она никогда не откажет больному. И если вы разрешите, то моя мама обязательно навестит Феньку.

— Навестит. И вылечит, — поддержал меня Байкин. — Ольга Алексеевна Дырочкина — это не ветеринар Кролик!

Федина мама удивлённо на нас посмотрела. Мы и забыли, что она ничего не знает о подлом ветеринаре, которому поклялся отомстить мой закадычный друг Севка Байкин.

Я мчался домой сломя голову: мама должна была уже вернуться с работы.

В витринах «Юбилея» горел яркий свет, люди толпились у прилавков.

Напротив входа в универмаг я столкнулся с Люськой. Удалова высматривала старушек.

Мне вдруг захотелось рассказать Люське о Феньке и о наших грандиозных планах, о будущей стройке — вот настоящее дело.

— Куда спешим, Саня? — перебила мои мысли Люська, зыркая по сторонам глазами, как пограничник. — Оставайся здесь, не пожалеешь.

Я сгоряча стал объяснять ей про больную собаку, опустив, конечно, историю с Фединым отцом.

— Но ведь твоя мама детский врач, а не собачий?! — удивилась Люська.

— Зато у мамы золотое сердце! — Я стал с возмущением говорить Удалихе про ветеринара. Пусть знает, какие ещё встречаются люди!

Люська слушала меня, будто бы глупого ребёнка, скривив рот.

— Поражаюсь тебе, Дырочкин! — воскликнула она. — Вроде бы взрослый человек, но какой наивный!

— Чем же?!

— Почему ты считаешь, что этот ветеринар бесплатно должен мчаться лечить незнакомую собаку?! Что она ему, родственница?!

— Но собака умирает!

Люська пожала плечами.

— Жить или умереть, это её личное собачье дело! — Люська решительно со мной не соглашалась. — Представь, что ты притащил бы ветеринара к какой-то собаке, а в это время рядом тяжело заболела корова? Кто полезнее? Кто важнее? — наступала она.

— Какие же коровы в Ленинграде?!

— Найдутся коровы, — уверенно сказала Люська, — когда узнают, что коров кто-то лечит бесплатно.

Моему гневу не было предела. Я даже забыл на секунду, что тороплюсь к маме.

— Ты ещё хуже, чем я о тебе думал! — воскликнул я. — Не надейся, мы не примем тебя в пионеры!

— Примете! — расхохоталась Люська. — И примете первой!

— Не примем!

— Сейчас покажу фокус. И ты всё поймёшь.

Она вдруг бросилась к переходу, встала рядом с какой-то старушкой, которая дожидалась очередного «зелёного» сигнала светофора.

Я услышал, как Люська жалобным голосом попросила:

— Бабушка, вы меня на ту сторону не переведёте?

Узнать Удалову было просто невозможно, даже ростом она вдруг стала ниже.

— Конечно переведу, детка! — ласково пообещала старушка. — Вечером машины ещё опаснее, чем утром.

Она сама взяла Люськину руку.

— А братика моего вы не смогли бы перевести?

— Отчего же, — заметила меня старушка. — Давай, мальчик, и ты руку.

Я возмущённо крикнул:

— Но я не брат!

— Брат, брат! — настаивала Люська. — Двоюродный, правда.

— Всё равно близкий, — согласилась старушка. — Пошли, — сказала она и похвалила нас: — Молодцы, что попросили помощи на переходе.

В руке у старушки была сумка.

— Вам тяжело? — поинтересовалась Люська. — Можно, я донесу?

— Спасибо, — поблагодарила старушка и отдала Люське сумку. — А теперь давай мне руку.

Вспыхнул «зелёный», и старушка заторопилась.

— Пошли, ребятки!

Мне всё равно нужно было к своему дому. На тротуаре Люська вернула старушке сумку, сказала со вздохом:

— Помогать старшим — наше общественное дело!

— Наверное, ты пионерка? — улыбнулась старушка.

— Вступаем, — скромно сказала Люська. — Разрешите, я донесу вам до дома сумку?

— Вот молодец! — поразилась старушка. — Таких бы побольше! Ты мне напоминаешь мои молодые годы…

Я стал прощаться.

— Рада была вас встретить, — сказала старушка. — Спасибо! А ты бери, мальчик, пример со своей сестрёнки…

Люська робко попросила:

— А не могли бы вы несколько таких тёплых слов написать на бумаге? Вот так, мол, как Удалова, и должны поступать все.

— С удовольствием напишу! Добро, девочка, — великое дело! — согласилась старушка. — Только у меня нет ручки.

— А мы можем зайти в «Юбилей», там есть столик, бумага, ручка. Это у вас отнимет не больше минуты.

— Конечно, конечно, — согласилась старушка.

— Большое спасибо, — скромно опустила глаза Люська. — А вы, может быть, напишете, чтобы меня первой приняли в пионеры?

— Кого же принимать, если не таких, как ты! — к моему ужасу, сказала старушка.

И они пошли в сторону «Юбилея».

Люська, видимо, заметила, что меня нет, обернулась и быстро показала мне длинный язык.

«Ничего, Удалова! — думал я, торопясь к дому. — Мы ещё поговорим с тобой и об этом!..»

В лифте я внезапно подумал, что Люська Удалова и этот зловредный Кролик чем-то между собой похожи. Но чем?! Внешне общего в них ничего не было. И тогда я про себя решил, что, наверное, все плохие люди должны быть похожи друг на друга именно тем, что они плохие.

Я всегда поражался, как моя мама умеет хорошо слушать! Смотрит на тебя прямо-прямо, внимательные глаза расширены — красивые глаза у моей мамы! Она когда слушает, всегда кулаком подпирает щёку. И если на тебя так хорошо смотрят, так слушают, то и ты стараешься рассказать всё подробнее и лучше.

А вот если человек не умеет слушать, если он всем своим скучающим видом показывает, что ему давным-давно всё уже ясно, то и вам становится ясно, что ничего не может быть ясно этому человеку, ничего не понятно.

Я рассказал ей историю про Феньку.

— Значит, Федя тот мальчик, у которого… папа?!.. — Мама не договорила, дождалась моего кивка, поднялась. — Пошли, Саня.

Она взяла шприц, упаковала лекарства, вату, пошла одеваться. Я был счастлив. Теперь можно доказать людям, что одиноки и смешны такие, как Люська Удалова или ветеринар Кролик.

Пока мы шли к Феде, мама казалась совершенно спокойной. Но конечно, она понимала, в какую квартиру я её вёл.

Дверь открыла Федина мама, перевела взгляд с меня на мою маму, смутилась.

— Ой, как неудобно! Вы детский доктор, а тут собака!

Мама ей улыбнулась и мягко объяснила:

— Ничего. Мы собак любим… И жалеем. У нас тоже есть Мотька. И если она заболевает, то я ей обязательно помогаю.

И моя мама протянула Фединой маме руку.

— Давайте знакомиться? — предложила она.

— Конечно, конечно! — воскликнула Федина мама и подала моей маме ладонь лопаткой. — Полина Герасимовна меня зовут, — нараспев сказала она.

— Ольга Алексеевна, — представилась мама.

— Очень приятно! — воскликнула Полина Герасимовна и стала помогать нам раздеваться.

Потом она метнулась в комнату.

— А вот и Фенька! Проходите, она здесь! Мы её устроили на мягкий коврик…

Присев на корточки, Полина Герасимовна сказала собаке:

— Феня, встречай гостью. К тебе пришёл настоящий доктор!

Фенька подняла голову, но не удержала её, уронила на лапы. Собака была очень слаба, дышала со свистом, бока вздымались и словно проваливались при каждом выдохе.

Мама встала на колени, надела фонендоскоп — так называется врачебная трубка для прослушивания, — осторожно подвела руку под Фенькин бок и принялась слушать.

Я не спускал с мамы взгляда.

Потом мама попросила Полину Герасимовну взять Феньку на руки и, пока та держала собаку, стала слушать её дыхание без трубки, ухом. Я знал, почему мама так поступает. Однажды я сам слышал, как мама объясняла молодому врачу: если он не хочет ошибиться в диагнозе, слушая дыхание маленьких детей, то их правильнее слушать не трубкой, а ухом.

Феньке стало тепло и приятно от маминой щеки, она закрыла глаза, вроде уснула.

И тут дверь открылась. На пороге появился дядька. Я даже испугался за маму.

А дядька глядел то на маму, слушающую Феньку, то на Поляну Герасимовну, то на меня. Видно, дядька только что проснулся. Рубашка на нём была расстёгнута, штаны пузырились на коленях.

Федя опустил глаза, стал пунцовым.

— Как тебе не стыдно, Василий! — горько упрекнула мужа Полина Герасимовна. — Детей бы хоть постеснялся! Видишь, к собаке пришёл доктор!

— Собака не человек! — буркнул дядька вызывающе.

— Это ты не человек! — сказала Полина Герасимовна.

Мама хмуро посмотрела на дядьку.

— Выйдите из комнаты! — твёрдо приказала она. — Вы мешаете мне слушать больную.

И дядька, к моему удивлению, тут же попятился и вышел.

Мама присела на табурет.

— Положение у вашей Феньки тяжёлое, — вздохнула она. — Двустороннее воспаление лёгких. Конечно, собаке требуется уход, лучше — больница, там регулярные уколы, постоянная помощь. Но давайте, Полина Герасимовна, продумаем другие возможные варианты…

Федина мама грустно взглянула на мою маму.

— Мы по дороге к вам разговаривали с Саней, обсуждали… — Мама поглядела в мою сторону, точно просила её поддержать. — Может быть, мы пока забрали бы Феню к себе? Её нужно колоть каждые шесть часов пенициллином. У нас дома мы без особого труда справились бы с болезнью.

Полина Герасимовна заволновалась:

— Очень неловко вас беспокоить! Ведь у вас ещё своя собака.

— Где одна, там и две, — улыбнулась мама.

— Тогда… большое спасибо! — И Полина Герасимовна благодарно посмотрела на маму.

Потом они с Федей искали для Феньки корзинку, раскладывали тёплое одеяльце, закутывали собаку.

— Я сама донесу, — хлопотала Полина Герасимовна, прикрывая пса шерстяным шарфом.

Федя и Юлька присели возле корзинки.

— А вы её надолго берёте?

— Вылечим и вернём, — пообещала ребятам мама. — Скоро у вас снова будет весёлая Фенька.

— Значит, так, — наказывала Полина Герасимовна Феде, уходя. — Ты останешься с Юлькой… И с отцом. Будь с ним построже. Я на тебя очень надеюсь.

— Не беспокойся, — твёрдо пообещал Федя. — Всё будет нормально.

И в этот раз он мне показался совсем-совсем взрослым.

Теперь дома на кухне я сам поил Феньку молоком. Мотя стояла рядом, мало что понимала. Потом Мотька села и, перегнувшись, стала быстро чесать задней ногой за ухом. Это ей, видимо, помогало думать.

Подумав, она ушла в коридор и улеглась на свой коврик.

Полина Герасимовна и мама разговаривали за столом полушёпотом, как бывает, когда рядом тяжелобольные.

Пока на плите варился шприц, мама серьёзно слушала рассказ Полины Герасимовны.

— Повар я в городской столовой, уже восемнадцать лет на одном месте, слова худого ни от кого не слыхала… — Перед ними остывал чай, но обе мамы забыли про свои чашки. — У нас Алиса работает, официантка. Муж её тоже этим болел… Но вылечился. Так теперь Алиса с подносами не ходит, а танцует, не может нахвалиться мужем. Такой он у неё стал трезвый, такой домовитый. А я гляжу на себя да на детей — беда в нашем доме.

Мама, видно, показала на меня глазами, но Полина Герасимовна возразила:

— Пускай слышит, он уже взрослый. Как мой Федя.

Она вздохнула:

— Добрый был, работящий. Деньги лежали — не проверяла…

Она замолчала, задумалась. Потом поднялась:

— Пойду, засиделась. Боюсь оставлять детей с ним надолго. Федька-то у меня надёжный, а всё же — ребёнок.

Она завязала платок за спиной и сразу будто бы постарела.

— А вы что, одни живёте?

— Втроём, — поняла вопрос мама. — Не считая, конечно, Мотьки.

— Где же третий?

— Папа у нас лётчик. Он в командировке, — сказал я.

— Счастливые! — вздохнула Полина Герасимовна. — Кто бы взялся помочь нашему горю?! В ноги бы поклонилась.

— Его нужно заставить лечиться! — убеждённо сказала мама.

— Я ли не заставляла?!

Потом женщины шептались в коридоре, я их уже не слушал.

Ночью я думал о Федином отце. Конечно, если бы мама была не детский доктор, она бы помогла.

Большая луна медленно катилась по небу.

Купол Смольнинского собора был подсвечен сильными прожекторами, казалось, он висит над городом, будто огромный плафон ночной лампы.

Пролетел невидимый самолёт над домом, я вообразил, что это привет от папы с далёкой Камчатки. «Как ему там без меня и без мамы?» — последнее, о чём я подумал, засыпая.

Кто не знает моего папу, Бориса Борисовича Дырочкина, тому нужно о нём рассказать.

Папа у меня лётчик. Ещё совсем недавно он был военным, асом высшего пилотажа, но уже два года как папа демобилизовался. Теперь он летает на самых дальних гражданских рейсах. Где только не был за это время мой папа?! Его знают многие на Чукотке и на Сахалине, в Петропавловске-Камчатском и во Владивостоке, в Ташкенте и в Хибинах.

Когда папа улетает, то мы с мамой находим город, маленькую точку, куда повёл самолёт папа, и ставим флажок на карте.

Вечером в нашей квартире, только что пережившей проводы, становится очень тихо, даже Мотька перестаёт расхаживать. Она ложится под кровать или на собственный коврик в коридоре и скучает по нашему папе, мысленно передаёт ему свой братский привет.

А возвращаясь, папа долго на меня смотрит и с удивлением произносит:

— Саня, ну ты и вырос!

На этот раз наша разлука особенно затянулась! Дело в том, что месяц назад папин лётный начальник, главный командир гражданских самолётов, вызвал папу к себе по срочному делу.

— Борис Борисыч, — сказал главный начальник, — к вам большая просьба. Ваши товарищи на далёкой Камчатке получили новые гражданские самолёты, им нужен наставник, то есть учитель, такой лётчик, как вы. Не согласились бы вы немного там потрудиться, помочь камчадалам освоить новую технику?

И папа по-военному ответил:

— Рад стараться! — Но вспомнив, что он теперь гражданский лётчик, прибавил: — Нужно так нужно! Какие тут ещё разговоры?!

Через недолю папа сел в новенький самолёт и взмыл в воздух. А мы с мамой стояли на аэродроме и махали вслед исчезающему папе.

Подошёл главный начальник, сказал нам с мамой:

— Не волнуйтесь, Ольга Алексеевна, за мужа, а ты, Саня, за папу. Месяц пролетит быстро. И Борис Борисыч сойдёт к вам с неба.

Мама, конечно, рассмеялась. А я легко представил, как папа не спеша спускается с неба, идёт и идёт по невидимым ступенькам, машет нам с мамой рукою.

— Жаль, что он сойдёт только в конце марта, — вздохнула мама. — Мы бы с Саней не возражали его увидеть хоть завтра.

Но я был мужчиной, а потом, с нами всё же говорил папин начальник, и я ответил так, как недавно отвечал мой папа:

— Нужно так нужно! Какие могут быть разговоры!

После уроков я попросил звёздочку собраться в садике около школы. Пришли все, кроме Татки. Бойцова, как обычно, завозилась в раздевалке.

Дело в том, что Таткина бабушка вечно опасалась за Таткины уши и требовала укутывать голову шерстяным платком: уши, оказывается, очень важная часть у музыкантов.

Пока я рассказывал Феде про Фенькино здоровье — уколы пенициллина уже сделали своё дело, — будто бы случайно началась небольшая потасовка.

Мишка Фешин задел Люську. Удалова качнулась и толкнула Майку. Майка, падая, потащила за собой Севку. Байкин не захотел валиться один и пихнул меня. Падая, я всё же опередил Севку и положил его сверху. Мишка толкнул на нас Майку. Майка вцепилась в Мишку. Подошла Татка. И Люська тут же ухватила Татку за угол шерстяного платка, который защищал Таткины музыкальные уши. Татка сопротивлялась недолго, свалилась на всех, прихватив заодно Федю.

Все барахтались друг на друге и хохотали. Никто не торопился вставать.

Первым вскочил Поликарпов.

— Вы веселитесь, — возмутился он, — а мне уже пора за сестрёнкой!

— Ты что, каждый день за ней ходишь? — не поверил Мишка.

— Каждый, конечно, — сказал Федя. — Кроме воскресенья.

— Странно! — удивился Фешин. — У меня тоже есть сестрёнка, но я на неё и внимания не обращаю. Растёт сама по себе, а мне-то какое дело?!

Все начали подниматься. Севка как рак пятился из кучи. Громко кряхтел.

— Кстати, — сказал Севка, распрямляясь и потирая руками свои помятые бока, — а почему бы Феде не записывать хождение за сестрёнкой как полезное дело? Разве водить сестру в садик меньше, чем носить виолончель в музыкальную школу?

— Верно, — согласился я. — Запишем!

Севка тут же изобразил из себя парту, — я положил на его спину тетрадку и записал Феде полезное дело.

— Кто ещё что-нибудь сделал? — обратился я к своей звёздочке.

Майка подняла руку:

— Вчера я помогала Татке нести виолончель в музыкальную школу.

— Бабушка была очень довольна, — сказала Татка. — Она в сэкономленное время сварила обед, убрала квартиру и даже поспала.

Севка снова мне подставил спину, и я записал Майкино полезное дело.

— Но как вожатая Лена узнает, что Таткина бабушка осталась вами довольна? — скептически произнесла Люська. — Где справка?!

— Справка? — поразилась Татка. — Какая?

— Документик! — сказала Люська. — Подтверждающий ваше полезное дело. Без справки вы можете выдумать всё что угодно, хоть полёт на Луну, а вот со справкой — тут всё законно!

И Люська достала из кармана бумажку, похожую на клочок обоев.

— Вот она, моя дорогая справочка! — показала Люська и разгладила бумажку. — Вот она, моя родная!

Фешин шагнул к Удалихе, но Люська тут же отвела руку.

— Не лапай! — крикнула она Мишке. — Будешь косолапый! Я сама зачитаю.

Никто, кроме меня, ничего не понял. Ребята молча глядели на Удалову.

— Молчание — знак согласия! — оценила ожидание Люська. — Начинаю! — Она громко и выразительно зачитала: — «Справка! Дана настоящая Удаловой Людмиле в том, что она, вышеобозначенная Людмила, помогла мне, пенсионерке Петровой, донести до дома тяжёлую сумку, за что я, вышеобозначенная Петрова, выражаю ей, вышеобозначенной Людмиле, свою пенсионерскую благодарность. Рекомендую Удалову Людмилу, совершившую благородный поступок… — Люська передохнула и громко обвела притихшую звёздочку взглядом, потом повторила, — благородный поступок, самую первую из всего класса принять в пионеры».

Ребята растерянно молчали.

Я обязан был объяснить всё.

— Враньё! — крикнул я. — Люська выпросила у старушки справку! Я видел.

Люська была невозмутима.

— Сейчас разберёмся, кто больше врёт: я или Дыркин, — сказала она. — Переводила я старушку или не переводила? Отвечай!

— Переводила, — сказал я, — но…

— Никаких «но»! — крикнула Люська. — Отвечай по делу. Несла я старушке сумку или не несла?

— Несла, но… — крикнул я.

— Видите, врун Саня! — захлопала в ладоши Люська и расхохоталась.

— Но ты несла сумку только ради справки! Это была не общественная работа, а хитрость!

— Ой, не могу! Ой, рассмешил! — веселилась Люська. — Он мне завидует и ничего больше! А если ты ходишь к врачу, то разве не получаешь справку?

— Получаю, — пришлось согласиться мне, — но…

— Опять «но»! — перебила Люська. — Злись сколько угодно, мне безразлично. Пока я единственная из всей звёздочки могу показать результат и доказательство своей общественно полезной работы. И так всегда будет.

Она аккуратно сложила бумажку, спрятала в карман, точно опасалась, как бы её не отняли.

— Завтра вручу Лене, пусть скорее принимают меня в пионеры.

— Как ты добывала справку, я сумею объяснить Лене! — твёрдо сказал я.

Больше пререкаться нам не имело смысла. Пора было рассказать звёздочке о самом главном.

Я залез на скамейку.

— Товарищи! — Я как бы призвал всех отключиться от Люськи. — Вчера нам предложили работать на настоящей стройке!

Все моментально затихли, повернули ко мне головы.

— Будем помогать детскому садику «Лисичка», в который мы с вами когда-то ходили сами. Садик переезжает в новое здание. — И я показал в направлении стройки.

Сообщение всех ошеломило. Люська и та перестала скептически улыбаться.

— Дырочкина нужно лечить! — первой очнувшись от удивления, крикнула она. — Он сумасшедший! Ну кто вас пустит на стройку? Кто позовёт вас работать?!

Ребята недоверчиво зашумели.

— Спокойно! — попросил я. — Пока Удалова ловила старушек около универмага, мы с Байкиным познакомились с настоящим строительным рабочим Юрием Петровичем и даже пили чай у него дома…

— Юрий Петрович — во! — Севка показал большой палец и как бы посыпал его перцем. — У него в квартире турники! Шведские стенки! Эспандеры! Тренажёры! Я грёб вёслами, как по реке!

— Оба свихнулись! — расхохоталась Люська. — Плавали по паркету?!

Севка даже не удостоил Удалову взглядом.

Ребята заговорили одновременно.

— Ну что же мы можем делать на стройке?!

— Чем поможем «Лисичке»?!

Я ждал, когда все затихнут, но Севка не выдержал, крикнул:

— А разве мы не способны убрать комнаты?! Вынести строительный мусор?! Подмести участок?!

— Ещё чего! Нет уж! — сказала Люська. — Своё чистое дело я на ваше мусорное не променяю! Да и кто разрешит в школьной одежде копаться в грязи?

Честно сказать, я ждал от Люськи такого вопроса.

— Юрий Петрович и об этом подумал, — сказал я спокойно. — Ребята, пришедшие на стройку, получат рабочую спецодежду.

— Здорово! — воскликнул потрясённый Фешин. — Что же нам дадут, каски?!

— Про каски не знаю, — сказал я, подумав. — Но перчатки, ватники, это конечно.

Люська не хотела сдаваться.

— Нет уж, спасибо! — сказала она. — Махать метлой или сгребать мусор лопатой, это не для меня! С какой стати? — И она прибавила непонятное слово: — Это непрестижно!

Свихнуться можно было от Люськи! Никто, конечно, этого слова не понял.

— Ты ещё пожалеешь! — возмутился Севка.

— Я?! — Люська презрительно расхохоталась и, гордо подняв голову, пошла прочь. — Ни-ког-да!

Но теперь ребята даже не посмотрели на Удалову, каждый думал о настоящей стройке.

— А ваш Юрий Петрович не шутит?! — спросил Федя.

— Вы скоро познакомитесь с этим замечательным человеком! Мы с Севкой вам обещаем!

Все сразу же загалдели.

— Я согласен! — крикнул что есть сил Мишка Фешин.

— И я!

— И мы! — Это девчонки.

Татка со вздохом сказала:

— И я бы хотела с вами, но как… мои руки?

— Юрий Петрович уже о тебе знает, — успокоил я Татку. — Будешь вести учёт мусора. Учёт — серьёзное дело!

Севка встал рядом со мной на скамейку.

— Товарищи! — провозгласил он. — Стройка, думаю, не отменяет другой нашей работы: помощи старикам и старушкам. Но здесь требуется внести ясность: не тем случайным старушкам на переходах, а нашим личным бабушкам и дедушкам! Родным, другими словами! Разве они нами довольны?! Разве достаточно мы им помогаем дома?! Не достаточно, я говорю о себе! Мало я помогаю! Предлагаю помочь своим бабушкам.

Моё положение оказалось сложнее.

— А как быть, если у меня нет бабушки?

Севка почесал затылок.

— Дырочкин — сирота по бабушке, — объявил он.

— Предлагаю выделить Дырочкину по полбабушки с человека! — пошутил Мишка Фешин.

Все расхохотались.

— Нет, не надо, — закричал Севка, — готов спорить, что одной моей бабушки хватит нам на двоих. Живём мы рядом. Я звоню. Дырочкин приходит. И мы ей помогаем.

И правда, Севкина бабушка мне вполне подходила.

— Так как же считать? — не унимался Фешин. — По полбабушки на человека? Или по полчеловека на одну бабушку?

Я решил и эту запутанную задачу.

— Правильнее так: одна бабушка на два человека. А делить, умножать, вычитать и складывать бабушек мы не будем.

С Юрием Петровичем встретиться никак не удавалось. Сколько мы с Байкиным ни приходили к нему домой, а застать не могли. Даже подумывали поискать на стройке, но не решались. Боялись отвлечь от дела занятого человека.

— Пора его найти, Дырочкин, — вздыхал Севка. — Доверие звёздочки к нам снижается.

Решили оставить Юрию Петровичу записку. Так, мол, и так. Не один раз заходили. Хотелось бы повидаться. И подписи.

Дома приготовили текст и воткнули в замочную скважину двери Юрия Петровича. Здесь-то он не заметить не сможет.

На следующий день после уроков сразу побежали к нему и — радость! — из той же, для ключа, дырки торчала уже другая бумажка зелёного цвета: его ответ!

— «Александр и Всеволод! — торжественно читал Севка. — Не сердитесь! Я был очень занят. Жду звёздочку — всех! — в вагончике на стройке в субботу в шестнадцать часов. Ю. П.»

На оборотной стороне обнаружили приписку: «Обязательно сообщите родителям!!»

— Сообщить нужно, — согласился я. — Но, думаю, ни у кого родители возражать против такой работы не станут.

— Кто же будет возражать, — поддержал Байкин, продолжая рассматривать приписку.

И вдруг спросил:

— Ю. П. — это пароль? Юные пионеры?

Я рассмеялся:

— Ну даёшь, Севка! Ю. П. — это же подпись, Юрий Петрович.

Севка хлопнул себя по лбу.

— Склероз! — признался он.

На первой же перемене мы стали сообщать ребятам главную новость. Отзывали по одному в сторонку и шёпотом предупреждали, что сегодня в шестнадцать быть у ворот стройки. Всё это, конечно, по большому секрету от Люськи.

На второй перемене вся звёздочка с таинственными лицами расхаживала по коридору, отворачивалась от Удаловой. И когда Люська что-то пыталась узнать, мы перемигивались и подавали друг другу тайные знаки.

— Подумаешь, воображалы! — начала нервничать Люська. — Чихать я хотела на ваши секреты! Мои секретики поважнее!

— Посмотрим, — не удержался Байкин, — как ещё запоёшь, когда узнаешь?! Будешь сама к нам проситься — не примем!

— Я проситься?! — рассмеялась Люська. — И не надейся! Нужны вы мне, как рыбке зонтик!

И она показала нам фигу.

— Да переводи, переводи своих старушек! — дразнил её Севка. — Переводить людей, которые сами ходят, — глупее дела не нашла.

И всё же любопытство оказалось сильнее Люськи. Она старалась подслушать наши переговоры. Тайна и наши лица ей не давали покоя.

Севка счастливо улыбался. Да разве один Севка?! Сияли все, каждому не терпелось начать настоящее дело!

Собрались без двадцати четыре, боялись опоздать. Девчонки нарядились, словно на праздник. У Бойцовой из-под пальто торчал край голубого платья. У Майки виднелся белоснежный передник. Мишка и Севка притопали в наглаженных брюках. Впрочем, и у меня ничего не нашлось дома, кроме обычного школьного костюма.

— Вы что, на концерт собрались? В театр?! Разрядились! — налетел я.

— Но у меня ничего нет для стройки, — виновато объяснила Татка. — У папы, правда, есть тулуп для рыбалки, но тулуп больше меня вдвое.

— Интересно, что же нам предстоит делать? — гадал Фешин. — Жаль, что никто не захватил строительного инструмента.

Федя буркнул:

— Не волнуйся, лопаты на стройке найдутся.

Он стоял в чёрном свитере и стареньких брюках — было видно, что этот человек пришёл трудиться.

Севка стал оправдываться:

— Я дома искал лопаты, но у дедушки из инструментов только есть арифмометры и счётные линейки, ещё маленький компьютер. А вот с лопатами у нас плохо.

Мишка перебил Севку:

— Ну неужели мы будем только выносить мусор?! Я был бы рад что-нибудь всё же построить.

— Что здесь строить? — спокойно сказал Поликарпов. — Всё построено, и неплохо. Всё здесь нормально.

Мишка не сдавался.

— А почему бы не прибавить парочку труб на крыше? — Он критически осмотрел дом.

— Не трубы это, а воздуховоды, — объяснил Федя. — И воздуховодов ставится ровно столько, сколько для этого дома нужно.

Серьёзный человек этот Поликарпов. Всё знал о строительстве.

А Севка сделал вид, что не слышал объяснений Феди.

— Вот было бы отлично поработать на крыше! Виден весь город! Может, и Муринский ручей с крыши виден?! Считаю, на крыше — самая полезнейшая работа!

— А я бы не только на крыше согласился, — размечтался и Фешин. — Мне очень нравится дом красить…

Он говорил так, будто бы всю жизнь дома красил:

— Сидишь в деревянной люльке и машешь кистью.

— Почему бы не повисеть в люльке, — соглашался Байкин. — Повисеть можно.

Мы вошли в ворота. Перед нами возник строительный вагончик, а за ним — дом. Огромный, серого кирпича, он, словно богатырь, заслонял собой набережную, спуски к реке, кромку берега.

Тишина поражала. Как-то забылось, что сегодня суббота. У деревянных ступенек в вагончик мы остановились. Я взбежал на крыльцо, постучался.

Ребята ждали.

Дверь распахнулась, и на пороге возник наш Юрий Петрович, улыбающийся, в рабочих брюках и в куртке, в руке он сжимал рукавицы.

— Салют рабочему классу! — поднял руку Юрий Петрович, поприветствовал всех.

— Салют! — ответил ему Байкин, как старый знакомый.

Юрий Петрович спрыгнул с верхней ступеньки, обошёл всех, пожал руки.

— Ну, помощники, что скажете? — спросил он. — У кого какие есть мысли?

Ребята молчали, все ждали мыслей от Юрия Петровича.

Байкин не выдержал:

— Хотелось бы что-то самим построить.

— Построить? — улыбнулся Юрий Петрович.

— Ну, не обязательно строить, — уточнил Мишка Фешин, — но если бы можно было повисеть в люльке под крышей, поработать кистью, я бы не отказался от такого дела.

Юрий Петрович с вниманием поглядел на Мишку.

— А бульдозеристов, случайно, среди вас нет? Стройке нужны водители на бульдозер.

— Случайно нет, — сказал Мишка.

— Жа-аль! — огорчился Юрий Петрович. — А я-то думал, может, Всеволод?

Севка признался:

— И я что-то с бульдозером не очень.

— Тогда, пожалуй, будем делать то, что умеем? — предложил Юрий Петрович.

— Пожалуй, так лучше, — согласился Байкин.

В вагончике было просторно, хорошо натоплено, чисто. Под потолком висела яркая лампа, освещая стол из струганных досок и такие же простые лавки. Видно, строители сами смастерили мебель.

Из коридорчика были два входа — в мужскую и женскую раздевалки.

— Звёздочка вся, надеюсь? — спросил Юрий Петрович.

Мы виновато молчали.

— Одной нету… — угрюмо сказал Фешин.

— Причина?

Ну как коротко ему всё расскажешь?!

— Та-ак, — по-своему понял Юрий Петрович, и мне показалось, что очень он от этого огорчился. — Так, — повторил он, — жалеть лентяев не будем.

Он распахнул шкафчик, достал ватники, ушанки, перчатки. Каждому вручил по комплекту и предложил расписаться в получении. Все с удовольствием поставили в журнале учёта свою фамилию и имя.

— Не огорчайтесь, если чуть великовато, — утешал нас Юрий Петрович. — Ватники придётся подпоясать верёвкой, перчатки сам выбирал поменьше, меньше у нас не бывает, ушанки подвязывайте под подбородком, чтоб не свалились…

— Что есть, в том и будем, — успокоил его Севка.

Мы разошлись по раздевалкам.

Через стенку было слышно, как смеются девчонки. Да и мы весело хохотали. Байкин стал похож на бочонок, так что его прозвище — Бочкин — оказалось вполне точным.

Юрий Петрович осмотрел Севку, подкрутил ему рукава, подпоясал потуже верёвкой, потом помог мне, Мишке и Феде. Девчонки сами справились со своей одеждой.

— Прошу внимательно слушать, — сказал Юрий Петрович, усадив звёздочку за стол. — Нам предстоит вынести строительный мусор, подготовить комнаты к новоселью.

— А вы знаете, Юрий Петрович, — вставил Севка, — что переезжает сюда не простой садик, а тот, в который ходил Александр.

Он нарочно назвал меня, как Юрий Петрович, полным именем, так было солиднее, что ли.

И я тоже ходила в «Лисичку», и Татка, и Мишка, и даже Люська, — сказала Майка.

— Ни слова о Люське! — шёпотом напомнил я ребятам. — Удалиха нашего внимания не достойна!

— Ну что ж, — сказал Юрий Петрович. — Поздравляю! Работать для своего садика ещё лучше. Но раз вы теперь рабочие, то не теряйте, пожалуйста, дорогого времени и приступайте…

В помещении будущего садика было так грязно, что всем садик резко не понравился. Обошли комнаты и коридоры, повздыхали: как-то серо и темновато.

— Уберёте, и всё станет другим, — утешал Юрий Петрович. — Обещаю, вам ещё понравится садик. Но для этого ох как много предстоит потрудиться!

Он показывал обрезки обоев, штукатурку, стружки, — всё нужно было вынести из помещения.

— Мусор советую выволакивать на листе фанеры, так легче. Листы стоят около стенки. Берёте обрывки обоев, бумагу, штукатурку, накладываете на лист и везёте. А затем с крыльца ссыпаете в мою тачку. Вот эта работа потяжелее, она требует мужской, а не детской силы. — Юрий Петрович спросил: — Понятно? Есть вопросы?

— Нет, — откозырял Севка. — Что может быть яснее?!

— Тогда приступайте! — скомандовал Юрий Петрович. Федя сразу же нагрёб себе мусору, даже прихватил из-под Севкиных ног. Байкин только нагнулся, а мусор его уже на чужой фанерке.

— Караул! Грабят! — заорал Севка. И стал отнимать у Поликарпова «свой» мусор.

Юрий Петрович положил свою рабочую руку на Севкино плечо.

— Всеволод, мусора здесь для всех хватит.

Дело успешно продвигалось. Мы ссыпали мусор с фанерок в тачку, а Юрий Петрович с этой тачкой мчался к мусорным бакам.

Ребята уже ждали его с охапками нового мусора и стружек.

Плечо в плечо, рука об руку наша звёздочка трудилась с настоящим рабочим.

Конечно, без приключений не обошлось. Севка тащил в охапке обрезки обоев, но на дворе подул сильный ветер. Кусок обоев, намазанный клеем, как-то выбился из рук, развернулся и затрепетал на ветру. И вдруг прилип к Севкиному лицу.

Байкин мычал и махал руками и наконец повалился в мусор, а мы решили, что он дурачится, не сразу догадались, что Байкин основательно заклеен, будто ценная бандероль.

Подбежавший Юрий Петрович увидел странную картину: среди общего мусора шевелилась какая-то круглая тумба, оклеенная обоями. Из-под тумбы торчали Севкины ноги.

— Всеволод, это ты?! — с ужасом спросил Юрий Петрович.

— Ыыыы! — промычал Севка, что означало: «К сожалению, это я!»

Тогда Юрий Петрович принялся расклеивать Севку, но обои накрепко прилипли. Пришлось Байкина сопровождать к умывальнику в раздевалку.

— Хорошо, что клей был не столярный, — посмеивался потом над Севкой Юрий Петрович, — а то, Всеволод, тебя бы пришлось кипятить в кастрюле, другим путём не отклеишь!

— Вот был бы супчик! — сострил неунывающий Севка.

Мы продолжали носить мусор. В комнатах садика становилось всё чище…

Через час я уже крепко устал, с непривычки. Да и остальные, наверное, не меньше. Но никто из ребят в этом бы никогда не признался. Даже Майка и Татка не отставали, а ведь у нас с Севкой на девчонок не было серьёзной надежды.

И вдруг кто-то от дверей детским голосом обрадованно крикнул:

— Они здесь! Я их нашла, папа!

Не знаю, почему, но я поглядел на Федю. Он хмуро сдвинул брови, явно чем-то был недоволен. У входной двери появилась Юлька.

— Зачем пришла?! — буркнул ей Федя. — Вас просили?! Мешать только будете!

Юлька будто бы не слышала брата.

— Скорее! Сюда! — торопила она кого-то. — Вот они… собирают мусор!

Вошёл Федин отец, наш давний знакомый. Мы с Севкой переглянулись.

Он снял шапку, постоял, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, сказал почему-то смущённо:

— Да вы работайте, дети, мы так… Прогуливались с Юлькой. Мешать не станем. Работа — доброе дело.

Заглянул с улицы Юрий Петрович, поинтересовался:

— Вы за кем-то пришли, товарищ?

— Да я Поликарпов-старший, — сказал дядька и кивнул на Федю. — Зашли мимоходом… с Юлькой…

Мы просто не узнавали дядьки: вежливый, робкий.

— Ах, так вы отец Поликарпова Феди?

— И сестра. — Дядька показал на Юльку.

Получилось забавно.

— А вы их начальник? — поинтересовался Поликарпов-старший.

— У нас начальников нет, — улыбнулся Юрий Петрович. — Это октябрятская стройка. Делаем общее полезное дело. В этом помещении будет жить тринадцатый детский садик.

— Наш детский садик! — захлопала в ладоши Юлька. — «Лисичка»!

— И наш! — не удержалась Майка. — Мы все в него раньше ходили. Кроме одного Севки.

Федя только вздохнул.

— Давайте лучше знакомиться, — предложил Юрий Петрович. — Я рабочий с этой же стройки. — И он назвал своё полное имя.

— А меня Василий Иваныч, — охотно представился Поликарпов-старший.

Помолчали.

Поликарпов сказал:

— Как-то без дела стоять неудобно. Может, и мне работа найдётся?

— Отказываться не станем, — согласился Юрий Петрович. — Нам очень нужны мужские руки.

И опять я встретился с Фединым взглядом, только теперь в его глазах была гордость. «Дырочкин, ты увидишь, — будто бы сказал мне Федя, — каким бывает мой папа!»

— А я?! Что мне делать?! — спрашивала у Феди Юлька.

Федя задумался.

— Считать умеешь? — помог Юрий Петрович.

— До десяти и обратно, — сказала Юлька.

— Прекрасно! — похвалил Юрий Петрович. — Считай гружёные тачки.

Не думал, что мы столько сегодня успеем! Мы подносили мусор, а Юрий Петрович и Василий Иваныч бегали к мусорным бакам, сгружали. Ждать никому не приходилось.

— Быстрее, быстрее! — торопила каждого Юлька. — Я уже кончаю «десять» и начинаю девять и восемь.

— Говори, одиннадцать, — учил её Севка.

— Нет, — не соглашалась Юлька. — Удобнее, когда десять и одна тачка обратно.

Юлькин счёт всех развеселил. И Севка, загружая следующую тачку, объявлял за Юльку:

— Десять! И три обратно!

— Нет, — поправлял Юрий Петрович, подбегая с очередной тачкой. — Уже десять и четыре обратно!

А Василий Иванович торопил Федю:

— Давай, Фёдор, наваливай мусор. Сколько, Юля, у нас по счёту?

— Десять! — считала Юлька. — И десять обратно!

С работы мы уходили счастливыми.

Когда шли переодеваться к вагончику, Севка расстегнул ватник, но Юрий Петрович его предостерёг.

— Простудишься и заболеешь! — предупредил он. — Вот зайдёшь в вагончик, там тепло, хоть разувайся!

Тогда от переполнения Севка запел.

— Эх, да мы строители! Эх, да мы плотники! — орал Севка.

Я подхватил, сочинив вдруг продолжение:

— Эх, да первоклассные мы работники!

— Предлагаю петь иначе, — сказал Юрий Петрович. — Эх, да мы строители! Эх, да мы плотники! Мы третьеклассники! Мы работники!

Всем поправка понравилась. И мы хором, даже Юлька и Поликарпов-старший, подхватили новую песню.

И тут Майка Шистикова подтолкнула меня в бок. Я ничего не понял, хотел её толкнуть тоже, но увидел, что Майка показывает куда-то в сторону.

Чуть левее строительного вагончика, куда мы направлялись, одиноко стояла знакомая фигура — Люська Удалова! Она неожиданно помахала нам рукой.

Естественно, никто не побежал к ней, она сама, увидев наше рабочее спокойствие, решилась и пошла навстречу.

— Поработали? — заискивая, спросила она.

— Кое-что сделали полезное, — сказал Севка и уже для Люськи спел:

Хор подхватил продолжение:

Люська опустила глаза.

— А можно мне с вами в другой раз поработать, Дырочкин? — виноватым шёпотом спросила она.

— А как же старушки? — принялся издеваться Байкин. — Знаешь, сколько через неделю у тебя было бы нужных справок?!

— Ладно тебе, Севка! — сказала Люська. — Та работа тоже общественная, но она не такая полезная, как ваша.

— Какая же общественная?! — не унимался Байкин. — Если ты для себя одной выгоду ищешь?

— Ладно уж, приходи, Удалова, — пожалел я Люську. — На стройке всегда нужны люди.

А сам подумал: «В конце концов она сама попросилась работать, а это уже немало!»

— Спасибо, Дырочкин! — обрадовалась Люська и так на меня посмотрела, что я невольно подумал: «А может быть, Удалиха не такая уж и плохая девчонка!»

…Ох, как замечательно перевести дух после работы! Вытянуть ноги! Откинуть голову, сесть свободно. И посидеть в раздевалке пару минут неподвижно, разглядывая потолок или уставившись в голую серую стену.

Тело гудит, оттаивает. Каждая косточка, каждая мышца словно бы вспоминает проделанную работу. Жаль, что нас не видела Галина Ивановна!

Скинули ватники, аккуратно сложили, собрали перчатки и ушанки — завершили дело.

Юрий Петрович поставил электрический чайник, достал из буфета колотый сахар, кружки.

Я думал: «Теперь никто не скажет, что наша работа — пустяк!»

Люська тоже старалась. Разлила заварку, подносила каждому чай, словно официантка.

— Пейте, пейте, — ласково говорила Люська. — Если хотите, могу погорячей и покрепче… Чай даёт человеку бодрость и силу, сама читала об этом в кондитерском магазине…

— Неплохо бы ещё чёрного хлебца, — помечтал Севка. — Готов спорить, я мог бы слопать буханку.

— А ты попробуй сахар с чаем вприкуску. Получается вроде закуски, — посоветовал вошедший с улицы Василий Иваныч.

— Здорово! — попробовал Севка. — И вкусно. И сытно.

Разговор незаметно опять повернулся к стройке. О чём ещё говорить рабочему человеку?!

Я спросил Юрия Петровича: что же мы станем делать дальше, ведь мусора в садике почти не осталось?

— Дело-то найдётся, — вздохнул Юрий Петрович. — Но нам не хватает умельца, человека с золотыми руками. Понимаете, когда садик сюда поедет, то нужно будет и полочку для цветов им сделать, и решётки для батарей, да мало ли что требуется при переездах. Столярные работы — это не в ваших силах…

— Да, — уныло кивнул Севка. — Столярные мы пока не можем. Если бы лекцию по астрономии, то я бы попросил своего деда…

И тут Федя сказал, волнуясь:

— Есть! Есть такой человек — золотые руки!

Все обернулись к Поликарпову.

— Этот нужный всем человек — мой папа, — показал на Василия Ивановича Федя. — Он всё умеет!

И тогда я подумал: «Как хорошо, что мы с Севкой сохранили тайну!»

— А как ты думаешь, Федя, папа твой согласится? — спросил Юрий Петрович, хитренько улыбнувшись, делая вид, что Василия Ивановича здесь нет.

Поликарпов-старший подхватил игру:

— Согласится, уж я его знаю.

Все стали аплодировать и смеяться.

И тогда поднялся мой закадычный друг Севка Байкин и от всей звёздочки сказал Поликарпову-старшему то, что каждый из нас думал:

— Уважаемый Василий Иванович! Вы всегда можете рассчитывать на нашу помощь.

— Спасибо, — сказал Поликарпов-старший и пожал рабочую руку Байкина.

Вечером я кормил Феньку, заставлял слизывать из ложечки кашу. Собака была очень слаба, всё ещё лежала на Мотькином коврике.

Мотька устроилась рядом на стареньком одеяле — она уступила больной своё место.

Зазвенел телефон. Пришлось подняться, снять трубку.

— Дырочкин?! — услыхал я взволнованный Севкин голос. — Собирайся! Бабушка идёт в хозяйственный магазин, ожидаются тяжелейшие покупки. Потребуется наша мужская помощь.

Я сразу вспомнил решение звёздочки.

— А ты предупредил, что я с вами?

— Конечно! — заверил Байкин. — Она будет очень тебе благодарна.

Итак, нужно было срочно собраться. Что мы должны нести, спрашивать, казалось, глупо: после уборки детского садика «Лисичка» трудностей я не боялся. Главное, мы теперь могли предъявить нашей вожатой немалый список общественно полезной работы.

Севкины дедушка и бабушка — это отдельный разговор. Севкин дедушка — знаменитый профессор какой-то очень серьёзной науки. Когда дедушка мыслит в своём кабинете, то все Байкины затихают, ходят на цыпочках по квартире: шорох мешает дедушкиным мыслям.

Бабушка Екатерина Константиновна — пенсионерка. Когда-то давно, до пенсии, говорят, она была химиком-лаборантом. Теперь она просто бабушка, другого о ней не скажешь. Просто маленькая старушка, чуть повыше Севки, кругленькая, как колобок.

Полдня бабушка ходит по магазинам, полдня готовит. Впрочем, пока она готовит, то успевает ещё и почитать. Её любимое чтение — детективы и истории про сыщиков и шпионов.

Почему у Севкиной бабушки интерес к шпионам, как у всех мальчишек, сказать трудно. Как-то мы с Севкой этот вопрос обсуждали: «Может, Екатерина Константиновна была химиком-лаборантом только для вида, а на самом деле она сыщик?» Но Севка решительно отверг моё предположение.

— Ты не представляешь, какая бабушка трусиха! Она же боится всего на свете. А если увидит таракана, то упадёт в обморок. Представляешь, — спрашивал у меня Севка, — что было бы с бабушкой, если бы она, сыщик, встретилась со шпионом?

Мы долго гоготали над Севкиным предположением.

Чтобы раздобыть очередной детектив, бабушка ходит в книгообмен, где такие же «детективщики», как она, обмениваются книгами.

Скажем, английский ты прочитаешь и его меняешь на шведский, шведский на австралийский, австралийский на кубинский, кубинский на польский, и так далее, и так далее, пока не захочется снова перечитать английский.

Если обмен удачный — у Севки праздник. И гуляй сколько хочешь, и спи сколько влезет, бабушка обо всём забывает, она читает.

При неудачном обмене одни упрёки. Я не хожу к Севке в гости в такие дни.

Утрами бабушка отправляется по магазинам, покупает продукты.

Идёт бабушка не спеша, всё делает медленно. Севка заявляет, что ходить с бабушкой — с ума рехнуться!

Например, выбирает бабушка капусту для щей. Все уже выбрали, а бабушка стоит и смотрит, обдумывает, какой взять кочешок. Один — не очень круглый. Другой — не очень крепкий. Осматривает кочан бабушка долго, жмёт его, пробует «на крепкость», взвешивает на ладони, точно делает для капусты какой-то особый анализ.

Севка утверждает, что он не раз поднимал восстание против бабушки.

— Или выбирай скорее! — предъявлял ультиматум Севка. — Или я укушу первый попавший кочан капусты, и тебя заставят его купить!

По дороге бабушкины волнения не кончаются. Она вздыхает, качает головой, продолжает сомневаться: тот ли взяла кочан?! Ту ли выбрала капусту?! Получатся у неё голубцы или нет?! Хорошо мясо для щей или не очень?!

Как все бабушки, Екатерина Константиновна частенько теряет свои очки. Вот только что они были, и их уже нигде нет.

Бабушка шарит по карманам пальто в коридоре, заглядывает в буфет, передвигает стулья.

Севка помнил, как однажды бабушка даже перелила щи из одной кастрюли в другую: проверяла, не сварила ли очки вместе с мясом.

Спас положение Севка. Он открыл последний бабушкин детектив и между страницами нашёл очки.

— Ну и растяпа! — признаётся бабушка.

Отыскав очки, Екатерина Константиновна успокаивается. Она надевает их, победно оглядывает комнату, точно видит её впервые, и смеётся.

Смех у бабушки тонкий, и если слушать бабушку с закрытыми глазами, то обязательно покажется, что это смеётся девчонка.

В конце концов оказывается, что кочан куплен отличный, а вот мясо — никуда! Ужасное ей подсунули мясо!

Бабушка отчаивается:

— Из такого мяса никто ничего путного не сварит! Что скажет дедушка?!

Дедушка — главный авторитет в семье. И Севкина мама, и Севкин папа, и Севкина бабушка стараются дедушку не огорчать.

Что бы ни произошло, что бы ни случилось, обязательно все пытаются мысленно представить, как к произошедшему событию может отнестись дедушка? Что он скажет?

Дедушкина улыбка — самый дорогой подарок.

При всём том дедушка не командир, не капризуля, он очень спокойный человек. Просто авторитет у дедушки грандиозный.

Кстати, по Севкиным наблюдениям, дедушка чаще всего даже не замечает бабушкиных стараний, из-за того что в его голове целый рой самых различных научных мыслей.

Было, скажем, такое…

Бабушка приготовила новое блюдо: мясо с гарниром из чернослива.

Сначала на стол поставили тарелку с тушёным черносливом. И пока бабушка хлопотала на кухне, вошёл дедушка, погружённый в свои научные расчёты, и, не заметив, съел весь чернослив.

Бабушка внесла изобретённое ею мясо и обнаружила, что чернослив исчез.

— А где же гарнир? — спросила бабушка.

— Гарнир? — удивился дедушка и поглядел на опустошённую им тарелку. — Первый раз слышу.

Вот как бывает! Дедушка проглотил бабушкину фантазию, ничего не заметив.

Итак, Севка и его бабушка уже ждали меня на улице, чтобы идти в магазин. Время было не позднее, послеобеденное.

— Сначала купим кастрюльку с длинной ручкой, — объяснила нам задачу бабушка, — потом забежим за картошкой — с вами я могу взять побольше — и домой. — Она благодарно нам улыбнулась. — С такими помощниками можно унести вдвое больше.

Она шла впереди, а мы с Севкой сзади.

— За кастрюльками нужно было бы пригласить Удалову, — сказал Севка. — Она наверняка знает, в каком магазине есть с самыми длинными ручками.

— Справимся сами! — возмутился я. — Думаешь, если Люська разливала нам чай на стройке, то она стала лучше?

Байкин вздохнул:

— Ничего я не считаю! Просто Удалова пока крупнейший специалист по вопросам торговли. И мы, Дырочкин, в этом должны честно признаться.

Хозяйственный магазин был буквально набит кастрюлями. Бабушка старалась пересмотреть все. Ни одна кастрюлька ей не подходила. То у кастрюльки обнаруживалась щербинка, то неровность, то чуть косо поставлена ручка.

Некоторое время я стоял рядом, ждал бабушкиного решения. А Севка сразу же исчез, я даже потерял его из виду. Он-то знал бабушку и понимал, что стоять около неё придётся долго.

Я пошёл поискать Севку.

Отдел кастрюль кончился, начались хрустальные вазы, целый стеллаж, а перед ним широкий прилавок. Вазы были самых различных форм и размеров.

Около прилавка скучала продавщица. Иногда продавщица отходила к кастрюлькам, где что-то обсуждала с другой продавщицей, вероятно своей подругой.

Севка стоял у прилавка с хрусталём и не отрывал взгляда от большой вазы.

Я подошёл к другу:

— Ты что, Байкин, хрусталя в жизни не видел? Глазеешь, будто девчонка…

Севка сказал с восторгом:

— Похоже на рыцарские шлемы!

Я пожал плечами, это задело Байкина.

— Вечно ты споришь! — возмутился он, перепутав меня с собой. — А форма?! А блеск?! Ты бывал в Эрмитаже в рыцарском отделе?!

— Фантазия у тебя!.. — похвалил я.

Видимо, мой комплиментик Байкину был приятен.

— А представляешь, — сказал Севка, сверкая глазами, — если бы в один прекрасный день я, ты и Федя въехали бы, как рыцари, с пиками и мечами верхом на лошадях в квартиру ветеринара?!

И Байкин сделал выпад, будто бы ветеринар уже стоял перед ним.

— На колени! — сурово потребовал он. — Просите прощенья?!

Севка говорил так, будто бы достать лошадь, мечи и пики трудностей не представляло. Можно было подумать, что лошади табунами пасутся на улицах Ленинграда, а старинные доспехи выдаются в ателье проката.

— Ну и где это ты найдёшь мечи, пики, щиты?!

— Пустяки! — сказал Байкин. — Ничего нет проще!

Он шагнул к связке длинных металлических карнизов, вытащил один, получилось вроде бы Байкин действительно с пикой.

Я оглянулся: продавщицы были заняты разговором и не обращали на нас внимания.

Севка времени даром не терял, подобрал для себя подходящий тазик. Ничего тут не скажешь, щит получился отменный.

— Могу звёздочку вооружить за одну секунду, готов спорить.

Спорить было не о чем.

— Все на борьбу с ветеринаром! — шёпотом воззвал Байкин. — Мы бы этому Кролику показали, как отказываться ехать к больному, как лечить за деньги! Я бы пощекотал его своей пикой!!! Я бы заставил его умолять о прощенье!!

И Севка сделал решительный выпад и пикой кольнул воображаемого ветеринара.

— Могу представить, как бы он заверещал от страха!..

Мы совершенно забыли за разговорами про Екатерину Константиновну.

Я оставил Севку в хрустальном отделе, а сам пошёл напомнить бабушке, где мы её ждём. Оказалось, Екатерина Константиновна уже стояла с кастрюлькой в кассу, но вдруг передумала и снова пошла в отдел, выбирать другую.

«Мы никогда, наверное, не уйдём отсюда, — вздохнул я про себя. — А нужно ведь ещё идти за картошкой».

За окном редкие хлопья мартовского снега медленно ложились на мокрый асфальт, таяли.

Мне захотелось показать Севке возникшую на улице красоту, кружащиеся и тающие снежинки, но Байкина на прежнем месте не оказалось.

Я пошёл его поискать, и тут нечто странное предстало перед моими глазами. «Марсианин!» — невольно подумал я.

На «марсианине» были Севкины вполне земные брюки и Севкины ботинки! Зато голова «марсианина» ярко сверкала.

«Да это же Севка в хрустальной вазе!» — сообразил я.

— Байкин, снимай сейчас же! Увидит продавщица! — бросился я к нему.

Тяжёлая ваза глубоко сидела на Севкиной голове, даже закрывала подбородок. Байкин поддерживал вазу руками.

Бабушка тоже увидела незнакомое чудовище в вазе и сразу понеслась к нам, расталкивая людей в проходе.

— Сева, что ты наделал?! — сердилась бабушка, хватаясь руками за вазу, вернее, за Севкину голову.

Ваза не поддавалась. Севка согнулся, и чем сильнее бабушка тянула вазу, тем активнее бодал бабушку Севка.

— Зачем ты её надел?! — причитала бабушка, стараясь освободить внука.

Севка сохранял спокойствие.

— Я рыцарь! — сообщил он бабушке из вазы. — Это мой шлем!

— Ты дурачок, а не рыцарь! — возмущалась бабушка. — Разве рыцари разгуливали в вазах!

Кажется, Севка и сам уже всё понимал. Впрочем, не понять случившегося было трудно. Севкин нос крепко держал вазу. Нос был как выступ.

Продавщица из отдела ваз, наговорившись с подругой, тем временем вернулась в свой отдел и… обомлела.

— А что покупатель делает в вазе?! — прошептала она. — Зачем он туда забрался?!

— Мальчик хотел поиграть… — виновато объясняла бабушка, дёргая за вазу.

— Как это поиграть?! Ваза стоит девяносто восемь рублей семьдесят копеек?! — говорила продавщица.

Услыхав про такую сумасшедшую сумму, бабушка ещё сильнее потянула вазу.

— Ты мне оторвёшь голову! — стонал Севка из вазы. — Ой, больно!

— Снимай сам, — советовал я.

— Не мучайте меня! Подождите! Я немного посижу в вазе! — умолял Севка.

В отдел прибывали люди. Тревожный гул нарастал со всех сторон. Каждому не терпелось извлечь Севку.

Появился директор, солидный человек с усами золотистого цвета и курчавой бородкой. Он медленно обошёл Севку в вазе.

Продавщица кинулась объяснять ситуацию.

— Гм! — обдумывал директор чрезвычайное Севкино положение. — Тянуть, кажется, бесполезно. Будем вывинчивать.

— Как… вывинчивать?! — с ужасом повторила бабушка, отпуская Севку.

— Крутить по часовой стрелке. — И директор показал нужное направление руками.

Он осмотрел магазин, увидел стол, на котором обычно заворачивают товары, и распорядился:

— Мальчика положим сюда… Вы, бабушка, держите пострадавшего за ноги, а я покрепче зажму вазу и буду медленно поворачивать её на голове, пока она не останется в моих руках…

— Кто она?! Голова?! — как эхо произнесла бабушка.

— Конечно, и такое возможно, — кивнул директор, — но я бы хотел всё-таки вывинтить вазу, а голову мальчик пусть уж носит. Она ему пригодится. — И прибавил: — Хотя было бы не худо, если бы его голова стала чуть умнее.

Директор повернул Севку к столу, на котором заворачивают товары.

Байкин шёл, как слепой, вытянув руки. Сквозь толстый хрусталь многое не рассмотришь. Да и тяжеленная эта ваза! Севкина голова опрокидывалась то назад, то вправо, то влево, — слабоватой для такого веса оказалась Севкина шея.

— Сюда, сюда! — подталкивал Байкина директор.

— Держись, Севка! — подбадривал я друга.

— Держусь! — донеслось из вазы. — Как считаешь, Дырочкин, если они меня не вывинтят, жить в вазе можно?

За меня ответил директор:

— Если не вывинтим, то вам, бабушка, придётся внести в кассу девяносто восемь рублей семьдесят копеек и мы охотно разобьём вазу. Молотков в нашем магазине полно.

— Но я не рассчитывала на такую большую трату! — проговорила бабушка, слегка бледнея. — Я шла за кастрюлькой!

Севка забрался на стол, стараясь лечь осторожно, но так стукнулся вазой, что хрусталь загудел.

— Хороший хрусталь! — похвалил директор. — Чешский! Слышите, какой чистый звук?!

Он поплевал на ладони, готовясь вывинчивать вазу.

— Ну, мальчик, — предупредил директор, — сейчас потянем. Конечно, будет слегка неприятно, может, больно, но нужно терпеть. Ты сам придумал себе эту пытку.

— Лежи, Севка, — шепнул я.

— Ле-ежу, — отозвалось из вазы.

— Значит, так, — продолжал директор. — Если твой нос слегка сплющится, не огорчайся. Красота для мужчины значения не имеет. Главное — ум и сила!

Севка не отзывался. Возможно, он был с директором не согласен.

— Начали! — скомандовал директор и медленно стал поворачивать вазу.

Вместе с вазой поворачивалась и Севкина голова. Когда директор повернул голову до предела, Севка заорал:

— Бо-о-ольно!

Пришлось ставить голову на прежнее место.

— Заплатили бы, уважаемая, в кассу девяносто восемь рублей семьдесят копеек и ваза ваша, — снова предложил директор. — А дальше делайте с хрусталём всё, что хотите.

— У меня нет с собой таких больших денег! — напомнила бабушка.

Севкино положение становилось крайне серьёзным.

— Но может, товарищ директор, вы посидите с моим внуком, а я съезжу в сберкассу? Нужно как-то освобождать человека.

— Почему я должен его караулить?! — возмутился директор. — У меня план! Покупатель! Продажа хозяйственных товаров! А если и другие начнут надевать мои вазы, как шляпы?!

Бабушка растерянно молчала.

— Екатерина Константиновна, — сообразили, — поезжайте в поликлинику к моей маме. А я посижу у директора как заложник.

— Мне нужен не ты, а ваза! — возмутился директор. — Или деньги. На другое я не согласен.

Народу набилось полно.

И все начали давать советы.

— Могу вам оставить паспорт, — оживилась бабушка после чьей-то подсказки.

— Нужно же иметь сердце!

— Пусть едут! — разрешил кто-то в толпе.

— Вы так можете довести бабушку до инфаркта!

— Что бабушку?! А ребёнка?!

— Вот если бы это был его мальчик!

Директор чесал затылок.

— Ладно, рискну, — сказал директор. — Давайте паспорт, пишите расписку. Но если в вазе окажутся царапины, то вы всё равно должны будете её купить. Испорченную мы не примем. Это вам не бутылка за двадцать копеек.

Бабушка была на всё согласна. Севкин вид разрывал её душу.

Наконец мы вывели Севку из магазина. Идти в вазе ему было совсем неудобно.

Люди шли рядом, давали советы:

— А вы бы обмотали ему голову шарфом и вели, как слепого. По крайней мере, никто ничего не спросит.

Севка на всё соглашался.

— Терпи, — утешал я. — Моя мама поможет.

— А если она не поможет?! Как я буду кормиться?! — канючил Севка.

Мне захотелось его рассмешить.

— Придётся ставить тебя на голову, а суп наливать в вазу, — сказал я.

Но Севку моё остроумие оскорбило. До поликлиники он брёл молча.

В детской поликлинике оказалось полно народу. Мамы и бабушки стояли в очереди в регистратуру, толпились у дверей кабинетов. Но стоило нам появиться, как очередь расступилась: такой «головы» никто никогда не видел.

— Простите, — мягко спросил маленький старичок в школьных ботинках. — У вашего мальчика голова в гипсе?

— В вазе, — ответила бабушка, ошарашив старичка.

— Какой такой вазе?

— В хрустальной, — пояснил я. — Девяносто восемь рублей семьдесят копеек штука.

— Девяносто восемь?! — ахнул старичок. — Нет, люди теперь живут не по средствам! Плохо им было в тёплых шапках?!

Я побежал к маминому кабинету, но, как оказалось, кто-то уже успел перепутать меня с Севкой.

Из маминого кабинета до меня долетело:

— Ваш мальчик попал в хрустальную вазу!

Резко отъехало кресло. Послышался цокот маминых каблучков. Дверь распахнулась.

— Ты?! — Мама будто бы не поверила своим глазам. — А ваза?!

— В вазе Севка!

Она всё поняла. Мы бросились вниз.

Севка покачивался на стуле под тяжестью хрустальной вазы. Он был похож на древнеегипетского фараона. Мешала только школьная форма: пиджак и брюки. Без брюк Севку от фараона не отличили бы.

— Екатерина Константиновна, — приняла на себя командование мама, — держите внука за голову и вперёд, к хирургическому кабинету. Сегодня принимает мой друг, доктор Кулябкин, он мастер золотые руки, лучший детский хирург района.

При слове «хирург» Севка вздрогнул:

— Я не хочу! Бабушка! Он мне отпилит голову! Я больше не буду!

— Не волнуйся, Сева, — успокоила Байкина моя мама. — Доктор Кулябкин сделает всё прекрасно!

И они повели Севку к хирургическому кабинету.

Мы с Екатериной Константиновной остались ждать в коридоре.

Бабушка считала свой пульс. Глаза у неё блестели. Она то и дело высказывала вслух свои мысли: «Какой ужасный, какой непослушный, какой трудный ребёнок!»

Стонов слышно не было. Возможно, Севку вынимали под общим наркозом.

Наконец дверь распахнулась, и на пороге появился чистенький, улыбающийся Севка с хрустальной вазой в руках. Он был похож на человека, вышедшего из ванной: розовые щёки, умытое лицо.

А главное — Севкин нос сидел на своём месте и не был сплющен. Да и ваза сверкала ещё ослепительнее.

— Сева?! — не поверила бабушка собственным глазам. — Тебя достали?!

— Нисколечко не было больно! — успокоил бабушку Севка. — Я даже не успел вскрикнуть.

Мы были в полном восторге.

— Благодарю вас, доктор Кулябкин! — Бабушка молитвенно сложила руки. — И вас, Ольга Алексеевна! Если бы вы знали, как я нервничала из-за внука?!

Бабушка обнимала Севку и всё спрашивала, как ему жилось в вазе и как его доставали.

— Да ничего, — говорил Севка. — Терпеть можно. Правда, чуть примяло уши.

— Уши можно разгладить, — уверяла бабушка.

— Не утюгом, надеюсь? — пошутил Севка.

— Какой, оказывается, остроумный мальчик сидел в хрустальной вазе! — смеялись люди.

И тут бабушка вспомнила про свой паспорт, под залог которого она получила внука в вазе. Нам нужно было успеть до закрытия магазина забрать документ.

— Идите, — заторопила нас мама, но мне тихо шепнула: — Не задерживайся, Саня. Постарайся быть сразу же дома. Тебя ждёт сюрприз…

— Какой?

Мама улыбнулась:

— Ну что ж это за сюрприз, если ты о нём заранее знаешь?..

Мы гордо несли вазу через весь магазин в кабинет директора.

Кажется, директор ещё не верил, что ваза к нему вернётся целой.

Он долго вертел её, придирчиво осматривая дно, и, не найдя царапин, вздохнул:

— Принимаю.

Мы получили бабушкин паспорт.

Домой шли весёлые. Севка болтал и болтал без умолку.

— Как это рыцари таскали такие тяжёлые доспехи и шлемы?! — поражался Байкин, ощупывая свою тонкую шею.

У парадной мы попрощались.

— Как-нибудь потом ещё поиграем? — нарочно спросил я.

Севка намёк понял, погрозил пальцем:

— Нет, Дырочкин, с меня хватит. Но ветеринара, готов спорить, мы с тобой всё-таки накажем…

Спорить мне не хотелось, и я вздохнул.

— Неплохо бы наказать, но только где его теперь повстречаешь…

Мама уже ждала меня дома. Открыла дверь, её глаза весело блестели. За маминой спиной прятался сюрприз, и этот сюрприз был… папа!

Так начинался праздник! О чём только мы не переговорили в тот вечер!

Я рассказал папе про Севку, очутившегося в хрустальной вазе. И папа долго и весело смеялся.

Потом папа рассказывал мне и маме про свои встречи с охотниками на Камчатке, с рыбаками на Сахалине, с оленеводами на Чукотке.

— Кого ты только не повидал, где только не побывал! — поражалась мама.

А как было не рассказать папе нашу главную новость — работу на стройке?!

— Какой же молодец такое придумал?! — воскликнул папа.

И я тогда рассказал ему о нашем знакомстве с Юрием Петровичем, о его удивительной квартире: о тренажёрах, эспандерах, шведской стенке. И о том, как мы под его руководством убирали наш детский садик «Лисичка».

— А как бы мне познакомиться, Саня, с этим замечательным человеком? — спросил папа.

— Ничего нет проще! — пообещал я.

Мы говорили и говорили: сколько, оказывается, серьёзных событий набралось в нашей семье за месяц! Вот хотя бы больная Фенька, как ему было не рассказать всю печальную историю этой собаки?!

О Поликарпове-старшем, конечно, рассказывала мама. Папа внимательно слушал, и, когда он хмурился, лоб его пересекала вертикальная складка, а в глазах отражалась печаль.

— В одиночку Василию Иванычу не поможешь, — вздохнул папа. — Хотя, думаю, он человек не пропащий, раз сам явился на стройку. Работа в «Лисичке» немалого стоит, сейчас бы самое время поддержать человека…

Я спросил:

— Как поддержать? Что ты предлагаешь? Мы готовы…

Папа думал.

— А что, если собрать родителей ребят вашей звёздочки? И серьёзно обсудить все острые вопросы…

— Да, да, конечно! — воскликнула мама. — Организуем «родительскую звёздочку». Взрослые могут сделать то, что детям пока не под силу. Не откладывая, в субботу и соберёмся.

Затем папа и мама пересчитали членов нового родительского коллектива.

— Екатерина Константиновна Байкина, — начал папа. — Шистикова Мария Васильевна, дедушка Миши Фешина, бабушка Бойцовой, это очень активные люди.

— Удаловы, — подсказала мама, — двое.

Я промолчал. Мы, конечно, не имели права исключать Люську, но и забывать её поведения не хотелось. У меня ещё Люська полного прощения не заслужила.

— Не забудь Поликарповых, — говорила мама. — Их тоже двое.

— Поликарпов Василий Иваныч — важнейшая для родительской звёздочки фигура, — кивал папа.

Составили текст:

Мама сказала:

— Саня разнесёт эти повестки, а вот к Юрию Петровичу мы зайдём всей семьёй. С Юрием Петровичем, надеюсь, нас познакомишь ты, Саня.

— С Юрия Петровича и начнём, — охотно согласился я.

Юрия Петровича дома не оказалось.

На улице уже сморкалось. Быстро приближался вечер. За высоким забором, на стройке зажглось несколько лампочек, они тускло осветили дорогу…

— Вдруг Юрий Петрович сейчас в «Лисичке»? — сказал папа, разглядывая свет в нижних окнах нового здания. — Схожу-ка я, погляжу, кто там?..

— А Саня тем временем разнесёт повестки, — сказала мама. — А я домой.

Так и решили.

Я быстро обошёл всех своих, распихал листки по почтовым ящикам и побежал домой. Честно сказать, я торопился. Хотелось узнать новости от папы.

К моему удивлению, папы дома не оказалось, он ещё не вернулся.

Мама накормила меня, потом Мотьку и Феньку. И всё время она останавливалась, прислушивалась к шуму на лестнице. Лифт ходил, но двери хлопали на нижних этажах. Мама явно беспокоилась.

— А не прогуляться ли нам до стройки? — наконец не выдержала ожидания мама. — Куда мог пропасть наш папа? Я начинаю волноваться…

— Давай сходим, — согласился я.

…В помещении «Лисички» горел свет. Мы с мамой поднялись на крыльцо и в широком окне вестибюля будущего садика, к полной своей неожиданности, увидели… Василия Иваныча Поликарпова, а с ним нашего папу.

Поликарпов-старший пилил доску, устроив её между двумя расставленными табуретками. Пила ровно входила в дерево, оставляя за собой тонкую полоску, будто бы по линейке. Левым коленом Поликарпов прижимал доску к табуреткам, другой её конец придерживал папа.

Потом папа приставил обрезанную часть доски к стенке, замерил, что-то отметил карандашом и снова понёс к Василию Иванычу.

Поликарпов-старший кивнул, соглашаясь с папой, и стал отпиливать неширокую полоску.

Ну и ловко же он работал! Не зря Федя говорил, что у его отца — золотые руки!

Вошёл Юрий Петрович, поднял доску на уровень глаз и будто бы прицелился из неё, как из ружья. Одобрительно кивнул и поставил в сторонку. Видимо, мужчины выполнили его задание на отлично. По крайней мере, Юрий Петрович показал им обоим большой палец.

Мама шёпотом окликнула меня:

— Пошли, Саня. Не будем мужчин отвлекать от дела. Пусть трудятся вместо, это так важно!..

Сегодня первым в расписании — урок музыки. Мы собрались у музыкального кабинета.

Вера Альбертовна ждала, когда мы выстроимся, чтобы ввести нас в класс.

Наконец все расселись, приняли «позу слушателя» — так Вера Альбертовна называет нашу музыкальную настроенность.

Всем положено сосредоточиться, но мне сосредоточиться не удаётся: новости меня просто распирают.

Я зорко слежу за Севкой.

Байкин вертится. Ищет мой взгляд. Я понимаю: Севка утром обнаружил повестку и разволновался: как же могло случиться, что новое дело придумано и начато без него?! И потом, что такое «родительская звёздочка»?! Зачем она нужна?! Попробуй усидеть, если ответа не знаешь.

Майка толкает меня в бок, но я делаю вид, что важнее урока музыки ничего для меня не существует.

— Зачем вызываете мою маму? — пристаёт Майка.

— Эй, Дырочкин! — шепчет Фешин. — Мой дедушка вечером не сможет. У него работа в театре.

Люська грозит кулаком Байкину, видимо, считает собрание «родительской звёздочки» Севкиным вредным делом. Бедный Байкин!

Невозмутима одна Татка. Пение — её любимый предмет. Татка схватывает мелодию на лету и поёт так, что Вера Альбертовна от удовольствия краснеет. Татка — талант, это всем известно.

Продолжаю делать вид, что слушаю музыку.

Я так внимателен и сосредоточен, что Вера Альбертовна ставит меня в пример.

— Почему вертитесь?! — одёргивает она ребят. — Может ведь Дырочкин сидеть спокойно?!

Ребята поют.

Я тоже открываю рот. Конечно, я не только открываю, но и закрываю. Я думаю о наших общественно полезных делах. Думаю — и открываю. Думаю — и закрываю.

— А теперь, Саня, определи характер этого музыкального произведения?

Встаю. Смотрю с надеждой на Севку, но он тоже ничего не слышал.

Люська тем временем выясняет ответ у Татки, на пении они всегда рядом.

Татка тянет руку.

Люська тоже теперь тянет.

— Физкультурный марш! — подсказывает Люська.

Я тут же повторяю.

Вера Альбертовна будто бы не слышит моего ответа.

— Таточка, — говорит Вера Альбертовна. — Не подсказывай Люсе. — А теперь? — Она садится за пианино, и весёлая музыка обрушивается на класс.

Люська толкает Татку, но Татка молчит.

— Заметили, как повторяется одна и та же тема?

— Конечно заметили, — говорю я, хотя не очень-то замечаю.

— Как это называется?

Вера Альбертовна обводит взглядом класс и опять останавливается на Татке.

— Рондо, — выручает Бойцова.

— А если повтор через определённые промежутки?

— Рефрен, — тут же говорит Татка.

— Умничка! — хвалит Вера Альбертовна Татку и записывает на доске нужное слово.

Потом Вера Альбертовна подходит к проигрывателю, ставит пластинку. Игла мягко ложится на чёрный диск. Глаза Веры Альбертовны вспыхивают, губы складываются в улыбку, рука дирижирует в такт музыке.

Под партой кто-то схватывает меня за штанину.

— Дыркин?! А Поликарповых позвали?!

Это Байкин на четвереньках прополз половину музыкального класса.

— Ползи обратно! — шиплю я. — Конечно позвали.

Он ползёт очень неловко, то ударяясь боками о чужие парты, то задевая чужие ноги.

Вера Альбертовна снова спрашивает:

— Какой композитор написал это рондо, Байкин?

Она осматривает класс, не понимая, куда исчез Севка. Наконец его голова появляется из-под парты.

— Чайковский! — выкрикивает Севка.

Других композиторов для Байкина не существует. Иногда при этом он всё-таки попадает в точку.

Вера Альбертовна явно недовольна.

— Помогай, Удалова!

С Люськиным слухом дело обстоит не лучше. Она шарит глазами по потолку, будто бы думает, но я уже заранее знаю, кого может назвать Люська.

Так оно и есть.

— Паулс.

Хорошо ещё, что не сказала «Алла Пугачёва».

— Паулс?! — всплёскивает руками Вера Альбертовна.

И тогда снова всех выручает Татка.

— Моцарт! — кричит она. — Это Моцарт!

— Запомните это великое имя! — торжественно произносит Вера Альбертовна. — Вольфганг Амадей Моцарт — австрийский композитор. Гений!

Вера Альбертовна пишет на доске великое имя, ставит годы жизни и смерти, просит записать их в тетради и выучить на всю жизнь.

На всю жизнь — это легче, можно не спешить, если на всю жизнь.

Севка опять оказывается рядом.

— Если родители соберутся у вас, — шепчет Севка, — то давай всей звёздочкой ко мне… А связь с родителями будем держать по телефону.

Он наконец уползает, но новый вопрос снова застаёт Севку под партой.

— Байкин, какие инструменты тебе слышатся в рондо?

— Барабаны! — доносится из-под парты Севкин голос.

— Турецкие барабаны! — поправляет Вера Альбертовна и возмущённо спрашивает: — Что ты там потерял, Байкин?

Снова звучит пластинка. Вера Альбертовна обращается в слух. Слушать Моцарта для неё праздник, даже Байкин не может такой праздник испортить.

Вера Альбертовна отворачивается к окошку. Она вздыхает.

— Моцарта можно слушать и днём и ночью! — признаётся она. — Ну, ладно. А чем бы вам хотелось кончить занятие, какой песней?!

— Дельфинёнком! — тут же предлагает Люська.

Вера Альбертовна садится за пианино, откидывает голову так, что взвивается её причёска, ударяет по клавишам, призывая нас к пению.

Мы знаем, как нужно петь «Дельфинёнка». Одну строчку — Вера Альбертовна, другую — класс.

— «Приплыл на берег дельфинёнок», — поёт Вера Альбертовна, подражая детскому голоску артистки из ансамбля «Верасы». И смотрит на нас, предлагая продолжить.

— «Совсем ребёнок! — кричим мы. — Совсем ребёнок!»

— «И тут он слёз не удержал!» — продолжает весело Вера Альбертовна, словно у дельфинёнка сегодня какой-то семейный праздник.

А мы хором подхватываем:

— «Я где-то маму потерял!»

Вера Альбертовна опускает руки, она недовольна.

— Кто это ноет? — поражается она и повторяет куплет.

Конечно, ною я. Мне кажется, четвёртая строчка в песне трагическая. Что хорошего, если дельфинёнок потерял маму?! Да и весёлого в этом не больше.

Класс поёт с подъёмом. Я не пою, а открываю рот. И закрываю. Зато я остаюсь при своём мнении.

В половине шестого обеденный стол уже расставлен, приборы, тарелки — всё, что нужно для приёма гостей.

Мне пора собираться к Севке.

— Главное, ведите себя тихо, — просит папа. — Столько детей остаётся без взрослых!

— Почему же без взрослых? — уточняю я. — Севкин дедушка работает в кабинете, пишет.

— Ну, если дедушка дома, я спокоен, — говорит папа.

Когда я вошёл к Севке, звёздочка была уже в сборе. Тревожный гул не смолкал на кухне, казалось, все ребята говорят одновременно. Впрочем, не гул поразил меня, а резкий запах. Что случилось?

Я невольно задержал дыхание.

В носу словно щекотали соломинкой.

— Вы что-то уже натворили? — спросил я у Севки. — Что происходит?!

Байкин попытался объяснить, но тут его нос сморщился так, что стал похож на кнопку. Севка громко чихнул.

— А-апчхи! — повторил Байкин и рукой показал на Люську.

— Аа-пчхи! — ответил я, будто бы мы таким странным способом поздоровались.

Люська сидела напротив, как принцесса, откинув голову и положив ногу на ногу. Её лицо выражало презрение ко всем нам. Что-то неузнаваемо-важное было в ней.

Сначала я ничего не заметил, но тут мой взгляд упал на мех, вернее, на узкую меховую полоску, нечто серое и облезлое на Люськиной шее. Оно и пахло.

— Что это?! — удивился я. — Дохлая кошка?!

Все согласно зачихали.

— Апчхи! — прослезился Севка, торопливо роясь в карманах в поисках носового платка. — Вынула из какой-то помойки!

— Да это чуть ли не соболь! — возмутилась Люська, одаривая всех нас презрительным взглядом. — Редчайшая вещь! Мех может сто лет пролежать в сундуке. Да если вы хотите знать, в таких вещах ходили все дамы ещё в прошлом веке, сама видела.

— Что ты видела?! — поразилась Татка, которую, казалось, ничем, кроме музыки, поразить невозможно.

— Видела! — не сдавалась Люська. — На картинке в журнале. Называется — «Дама с горностаем». Да вы только посмотрите на меня, невежды!

Люська поднялась, гордая, и, откинув голову, неторопливо прошлась мимо нас, точно действительно была дамой.

— Правда, дико красиво?! — спросила она Майку. И так как Майка молчала, сказал с укором: — Читайте газеты! Там пишут: нужно одеваться модно.

От Люськиного расхаживания, от ветра, который она подняла, запах так усилился, что все зачихали ещё дружней. Не чихала только сама Люська, она оказалась чихоустойчивой.

— Да ничего красивого! — выкрикнул я. — Снимай своего драного соболя и тащи проветривать на улицу!

— На улицу нельзя! — возразил Мишка. — Может начаться чихание всего города. Давай на помойку!

— Я просто поражена! — Люська пожала плечами. — Это замечательная горжетка! Мех высшей марки!.. Ну что делать, если он пролежал десятилетия в нафталине?! Завтра-послезавтра запаха совершенно не будет.

Ребята отворачивались от Люськи, дышать в её сторону было опасно.

— А-а-а-пчхи! — внезапно выстрелило из соседней комнаты.

Все испуганно затихли.

— Ну вот, — безнадёжно вздохнул Севка и сел на стул. — Это чихает мой дедушка у себя в кабинете.

— За дедушку волноваться не нужно, — спокойно сказала Люська. — Дедушка в хороших мехах разберётся. Вы поглядите, какая прелесть!

— Прелесть?! — возмутился Мишка. — Из-за твоей прелести у всех начался жуткий насморк. Поищи хоть платок, Севка…

— Давайте Люську посадим около форточки, всем будет легче дышать, — посоветовала Майка.

— Лучше бы Люську вывесить за окно, — буркнул Севка и опять чихнул.

Люська презрительно улыбалась, наши разговоры её только смешили.

— Ребята! — заявил Севка. — Я вижу — апчхи! — что без носовых платков — апчхи! — мы погибнем. Я поищу платки — апчхи! — в платяном шкафу. Бабушка — апчхи! — ругаться не будет…

— Поищи — апчхи! — Сева, — чихнул я.

— А мне нравится так пахнуть, — назло всем заявила Люська. — Ни за что не сниму горжетку!

Севка бросился за платками, я — за Севкой. Хотелось побыть хоть немного на чистом воздухе в другой комнате.

— Мы с вами! — закричал Мишка Фешин. — А ты, Люська, оставайся на кухне в своей вонючей горжетке, дыши нафталином сколько тебе влезет!

— Идите! — с презрением крикнула Люська. — Я не заплачу. Подумаешь, чуть запахло!

В гостиной мы слегка отдышались. Севка открыл шкаф и стал искать носовые платки.

Бельё в шкафу было аккуратно сложено, стопкой возвышались рубашки, рядом наволочки и простыни, но платков не было.

Севка долго смотрел на бельё, не зная, где искать. Наконец сунул по локоть руку в середину кучи.

— Бабушка сама укладывает, — объяснил он. — Мужчины, говорит, в хозяйстве не понимают, женское это дело. Татка, помоги, раз ты женского рода.

— Сам дурак! — обиделась Татка. — Ну как я могу искать носовые платки в чужом шкафу?! Попроси дедушку.

— А-а-а-а-пчхи! — снова выстрелило в кабинете.

— Дедушка пишет книгу, его запрещено отрывать от работы, — напомнил Севка.

Он поглубже запустил в бельё руку, стал шарить. И вдруг замер.

— Что там?! — не выдержал Мишка.

— Н-не знаю, — сказал Севка. — Что-то нащупал твёрдое. Кажется, из металла.

— Ищи платки! — возмутился я. — Сейчас войдёт Люська, и мы опять зачихаем.

— Странно! — говорил Севка, чуть подавшись вперёд, видно стараясь ухватить найденное покрепче.

Наконец вытащил руку.

— Положи назад! — возмутился я, увидев белую коробочку. — Не твоё! Бабушка будет сердиться! Разве можно лазить по чужим шкафам?!

Севка будто бы меня и не слышал.

Он вертел коробочку и так, и этак, пытаясь что-то рассмотреть на крышке.

Мы подошли с Мишкой. Сзади встал Федя.

— Не пойму, что это, — недоумевал Севка. Он старался раскрыть коробочку, но сил не хватило. — Попробуй ты, Саня.

Коробочка была исколота чем-то острым. Вмятины-точки явно составляли буквы. Но какие?..

Смотрели все, но прочитать ничего не удавалось.

— Может, на иностранном? — предположил Мишка.

— Нет, — покачал головой Севка, — думаю, на каком-нибудь телеграфном, вроде азбуки Морзе: точка — тире…

— Где же тире? — спросил я. — Мы тире проходили. Ничего похожего!

Тире не было.

Я потряс коробочку, что-то в ней брякнуло. Это прибавило нам интереса.

— Вроде написано что-то, — вертел я коробочку. — Слева вроде первая буква «С»…

Фешин выхватил у меня коробочку, уткнулся в неё носом. Каждому не терпелось прочесть первым. Все так заинтересовались, что забыли чихать.

— Похоже на «м»… — читал Фешин, обводя, как слепой, выколотые точки пальцем… — … е…

И вдруг испуганно посмотрел на меня.

— Смерть! — понял он. — Тут написано: смерть!

— Да ты что?! Покажи-ка! — Севка бросился отнимать коробку. — Какая смерть?!

— Положи на место! — сдавленным голосом произнёс Федя. До сих пор он стоял молча. — Взорвётся!

Все посмотрели на него удивлённо.

— А если там динамит?!

— Откуда у нас динамит?! — возмутился Севка. — Зачем моей бабушке динамит?! Да ещё в шкафу?!

Ребята с облегчением рассмеялись.

Наше долгое невозвращение наконец надоело Люське. Никто не заметил, как она вошла в гостиную.

— Что вы там читаете? — как ни в чём не бывало спросила она. — Покажите!

— Иди отсюда со своей горжеткой! — огрызнулся Севка. — У нас здесь тако-ое!

— Како-о-ое?! — передразнила Люська.

— Смерть на коробке, вот како-ое! — огрызнулся Байкин.

— Обманываете? — не поверила Люська. — Мстите за мою красоту.

Никто ей не ответил, теперь нам было не до Люськи.

Я пальцем водил по крышке, пытался прочесть всю надпись.

— Фа… фа… — повторял я, вглядываясь в буквы.

И вдруг прочитал:

— Фашистам!

— Значит, «смерть фашистам», — сложил Мишка Фешин.

Ну и дела! Коробочка стала переходить из рук в руки, её трясли, что-то стучало там металлическое, но открыть её пока оказалось невозможно. «Кто же у Севки мог угрожать фашистам?» — вот вопрос, который занимал всех.

— Наверное, эта коробочка лежит с войны… — предположил я. — Она металлическая. И точки на ней могли быть выбиты ножом или штыком…

Севка, видимо, просто онемел от моей догадки.

— Или гвоздём, — напомнил Федя.

Мишка пустился рассуждать:

— Если коробочка с фронта, а лежала она в Севкиной квартире, то, значит, коробочка принадлежит кому-то из семьи… Какому-нибудь герою…

Ребята согласились.

— А может, герои жили в этой квартире ещё до Севки? — встряла Люська. В этот раз никто на неё не огрызнулся. — Севка только что переехал!

Я думал.

— Наверное, коробочка чужая, — безнадёжным голосом сказал Севка. — Про героев в семье я не слышал.

— И всё же, — сказал я, мысленно соглашаясь с Севкой, — ты должен расспросить своих: и папу, и дедушку, и маму, и бабушку…

При слове «бабушка» все дружно расхохотались.

Воспользовавшись общей перебранкой, Люська захватила коробочку и стала трясти её над ухом.

— Что-то брякает, — сказала она. — Вдруг это письмо к потомкам?

— Письмо брякать не может, — возразил Федя.

— Нужно бы открыть, — предложила Люська. — Давай, Севка, подденем? Есть у вас ножик?

Байкин помчался к буфету.

Люська просунула остриё в щель, но коробочка не поддавалась.

— Лучше сходить к дедушке и спросить, — предложил я.

— Ты с ума сошёл! — Севка даже замахал руками. — Мешать деду, когда он пишет!

— Дайте-ка мне, — попросил коробочку Федя.

В его голосе была такая уверенность, такая твёрдость, что Севка отдал.

Федя повертел коробочку, подумал. Сбоку на крышке был бугорок вроде красного камушка.

Федя надавил на бугорок пальцем, но бугорок не поддавался. Тогда Федя стал камушком надавливать на подоконник.

Р-раз! Коробочка открылась, и из неё что-то выпало.

Севка метнулся к Феде и схватил то, что выпало. Мы даже не успели разглядеть, что же он хватает.

— Ребята! — волновался Севка, разглядывая что-то. — Здесь… здесь… орден!

Все окружили Севку.

— Но чей?! Кто у вас мог быть героем?! — спрашивали то я, то Мишка, то Федя.

— Не знаю, ничего не знаю, ребята.

Севка стоял потрясённый.

— Может, это дедушкин орден? — сказал Мишка Фешин. — Пошли поговорим с ним.

— К нему нельзя, бабушка предупреждала, — напомнил ребятам Севка. — Только рассердим, а узнать — ничего не узнаем.

Стали думать. Конечно, спросить как-то дедушку нужно. Но как?!

— Я знаю! — неожиданно заявила Люська, сияя, как медная кастрюля.

Все повернулись к Удалихе.

— Нужно выкурить твоего профессора из кабинета, — сказала она, — а потом расспросить…

Севка разочарованно сказал:

— Так и знал, что от Люськи умного не услышишь! Как выкурить?! Мы же не курим!

— Нет, Севка, — Люська перешла на заговорщицкий шёпот, — мы его можем выкурить при помощи моей волшебной горжетки.

— ?!

Люська кивнула.

Только теперь все заметили, что горжетки нет на Удалихе и что мы давно не чихаем.

— Я её пока оставила на кухне, раз вам мешаю, — объяснила Люська. — Но сейчас моя горжеточка нам пригодится.

Люська не хотела открывать сразу свои тайные планы.

— Как ты думаешь, Севка, — загадочно спросила она, — дедушка заметит, если к нему подползти в кабинет, когда он пишет?

Байкин расхохотался:

— Если его не щипать и не дёргать, он ничего не заметит!

— Прекрасно! — Люська потёрла ладони. — Тогда нужно тихохонько войти в его кабинет и подложить под кресло горжетку…

— Зачем? — удивились все.

— Как зачем?! Дедушка начнёт чихать, не сможет работать и… выйдет. А мы тут-то его и спросим, — наконец высказала свою «умную» мысль Люська.

— Он уже чихал, но не вышел, — напомнил Севка.

— Это он чихал, когда горжетка была на кухне. А ты представляешь, что с дедушкой будет, когда горжетка окажется у него в кабинете?!

Такое представить не мог даже Севка.

— Но кто войдёт в кабинет? — спросил я.

Идти к дедушке в кабинет с Люськиной горжеткой никто не решался.

— Тру́сы! — возмутилась Люська. — Тогда я сама войду!

Все с облегчением вздохнули.

Люська сбегала за горжеткой на кухню, сняла туфли и босиком стала медленно продвигаться к кабинету. У дверей Люська немного задержалась, махнула нам на прощание горжеткой.

Все дружно зачихали.

Операция могла сорваться!

Впрочем, в кабинете пока всё было тихо.

Тогда Люська встала на четвереньки и, приоткрыв створку двери, вползла в кабинет к деду.

Мы молчали. Терпение и выдержка — главное в любом опасном деле.

Севка тихонько отсчитывал секунды:

— Восемь… десять… пятнадцать…

Люська не появлялась. В голову лезли разные мысли.

Наконец Люськина голова появилась в проёме двери.

Люська поднялась с четверенек, приотворила дверь и, размахивая руками, метнулась на кухню. Мы за ней.

— Ну?! Почему дед не чихает?! — нервно приставал Севка.

Люська взглянула на часы, как делают разведчики в боевых фильмах.

— Не боись, Бочкин! Скоро начнётся, — небрежно сказала она. — У нафталина тяжёлый запах, он не сразу достигает профессорского носа. Но уж когда достигнет!..

И тут будто бы взорвалось за дверью.

— А-а-апчхи! — крикнул профессор так, что мы присели. — О-а-о-а-а-пчхи-х! — летело по коридору. — Ая-яй-яй-чхи!

Горжетка действовала как нужно!

Дверь распахнулась, и на пороге возник профессор.

Севка побледнел.

— Что — а-а-пчхи! — происходит? — едва успел крикнуть профессор и стремительно полетел в ванную.

Его качнуло от нового чиха.

— Ай-яй-чхи! — пожаловался профессор.

Стало слышно, как он моется в ванной.

— Вот это да! — восхитился я. — Какая бронебойная сила!

А Севка шёпотом прибавил:

— Подложить бы её под дверь ветеринару! С такой горжеткой, Саня, мы бы его взяли голыми руками.

Люська пронеслась в кабинет и тут же выскочила с горжеткой: следы диверсии нужно было замести немедленно.

Тем временем Севка приступил к переговорам с дедом.

— Дедушка, что случилось? Почему ты так расчихался? — хитро спрашивал Байкин.

— Не знаю?! — удивился дед. — Всё было прекрасно. Я работал… И вдруг откуда-то острый запах… А-а-пчхи! — словно бы в подтверждение чихнул профессор, но уже тише.

— Странно, — недоумевал Севка. — А мы ничего…

И Байкин глубоко втянул носом воздух.

— Нет, нет! — профессор сморщился перед новым чихом. — Что-то в квартире случилось! Я не могу работать! Где бабушка? Нужно срочно вызвать бабушку. Чхи!

Севка терпеливо разъяснил деду:

— Бабушка на собрании «родительской звёздочки». У неё важное общественное дело…

— Но и у меня важная работа! — возмутился профессор. — А в моём кабинете сидеть невозможно! Мне как будто подсыпали нафталину. Нужно что-то сделать!

Дедушка осторожно втянул носом воздух и… не чихнул.

— Вроде уже не пахнет, — поразился профессор. — Кажется, я снова могу работать. Что же это было такое?!

И дед торопливо зашагал к своему кабинету.

— Дедушка? — устремился за ним Севка. — Можно тебя задержать? На секунду! Чей это орден?

Он протянул деду находку.

— Орден?! Какой орден?!

— Вот этот…

— Ах этот, — усаживаясь в кресло, сказал профессор, будто бы ничего особенного ему не показали. — Это бабушкин орден…

— Бабушкин?! — ошарашенно переспросил Севка. — Кто же ей мог дать такую громадную награду?!

— Как кто мог?! — возмутился дед. — Бабушка воевала. Она была на фронте.

— На фро-онте?! — переспросил Севка, и его рот превратился в бублик. — И ты?!. И ты был с нею?!

— При чём тут я? — буркнул дед. — Меня на фронт не взяли, хотя я сто раз подавал заявления. У меня оказался порок сердца.

На кухне мы долго разглядывали бабушкин орден, передавали его из рук в руки. Вот уж чего никто не мог представить: Севкина бабушка — фронтовичка! Но больше других был потрясён Севка.

Первой пришла в себя Удалова.

— Нужно срочно бежать к Дырочкиным! — предложила она. — Пока родители заседают. Пусть бабушка расскажет про свой боевой подвиг.

Мы мчались наперегонки: я, Севка, Мишка, Федя, Майка, Татка и Люська в своей вонючей горжетке.

Дверь отворила мама. Мотька и Фенька радостно подлетели к нам, но их так шарахнул горжеточный запах, что обе собаки кинулись под кровать.

Родители пили чай. Совещание, судя по всему, кончалось. Мама передавала гостям чашки. Севкина бабушка Екатерина Константиновна наливала заварку, а затем кипяток из самовара. Рядом с Екатериной Константиновной сидела Галина Ивановна, я как-то забыл, что и её могу у нас дома встретить.

Но были для нас и другие сюрпризы.

— Ах вы мои дорогие! — радостно произнёс кто-то. — Как я рада вас видеть! Какие красивые, большие!

Зинаида Сергеевна, воспитательница нашей группы детского садика «Лисичка», тоже была здесь. Она махала нам обеими руками, но выбраться из-за стола не могла.

Рядом с Зинаидой Сергеевной сидел Юрий Петрович и улыбался. Юрий Петрович был не из тех, кто станет вскакивать, охать и ахать. Он приподнял правую руку, поприветствовал нас. Я ответил ему тем же.

— Дети, садитесь! Кому эклер, буше? — предлагала мама.

Но садиться мы пока не собирались. Севка сжимал коробочку с орденом.

— Что это вы странные такие? — Родители с подозрением смотрели на нас.

— Дедушка… — начал Севка.

Бабушка побледнела:

— Вы помешали дедушке работать?!

— Нет! Дома всё в порядке! — заверил Севка. — Не волнуйся, бабуля. Дело в другом!..

Он перевёл дух.

Василий Иванович Поликарпов, тихо сидевший вблизи Люськи, чихнул первым. Его поддержала Галина Ивановна, затем — Зинаида Сергеевна, хотя и сидела дальше всех от Люськи.

Нужно было спешить. Родители могли так расчихаться, что договорить станет трудно.

Я подтолкнул Севку.

И тут совсем некстати папа и мама Удаловы одновременно воскликнули:

— Люся, откуда у тебя эта горжетка?!

— Из сундука, — спокойно ответила Люська, подтвердив их догадку. — Вы ушли, а я решила перебрать вещи. И вот… попалась такая прелесть! Мне идёт, верно?

— Зачем тебе эта рухлядь?! — поразилась Люськина мама.

— Рухлядь?! — возмутилась Люська. — Да если бы мне ещё кроссовки «Адидас», джинсы «Вранглер» и куртон из плащёвки, я была бы в полном порядке!

Раздались удивлённые чихи.

— Сейчас же спрятать этот нафталин в сумку! — крикнул Удалов-папа. — Или уходи домой!

Уходить Люське совсем не хотелось, пришлось подчиниться.

Пока Удаловы объяснялись, Севка положил бабушкину коробочку на стол и открыл крышку.

Бабушка сдвинула брови.

— Ты? Как ты нашёл?!

Первый раз я видел Екатерину Константиновну такой суровой.

— Вообще-то я не искал, — начал Севка. — Мы занимались своими делами, но пришла Люська в вонючей горжетке, и мы все зачихали, пришлось искать носовые платки. А там… вот это.

Бабушка сурово молчала.

— Что это они принесли? — спросил мой папа. — Можно взглянуть, Екатерина Константиновна?!

Папа взял коробочку и заглянул внутрь.

— Оо-оо! — поразился папа, и на его восклицание все обернулись. — Да здесь орден Боевого Красного Знамени! Откуда он у вас, дети? И чей это орден?!

— Дедушка уверяет, что бабушкин! Что она получила его на фронте! Но я ничего подобного от неё никогда не слышал! — выкрикивал взволнованный Севка. — Бабушка, правда это или неправда?!

— Успокойся, Сева! — попросила Екатерина Константиновна внука, всё ещё хмурясь. — Это действительно мой орден, ничего странного тут нет.

— Как нет?! — крикнул Севка. — Это же!.. Такое!..

Бабушка только вздохнула.

Но теперь уже все родители поднялись со своих мест, коробочка кочевала из рук в руки.

— Во время войны, — сказал папа, — орден Боевого Красного Знамени давали только за очень большой подвиг.

Севка смотрел на бабушку-героиню не отрываясь, точно увидел её впервые.

— Бабуля! — наконец крикнул Севка. — Ты такая маленькая, такая слабенькая, такая трусиха! За что же тебе дали этот важнейший боевой орден?!

Весь стол взорвался смехом.

И тогда Севкина бабушка перестала сердиться и тоже улыбнулась.

— Екатерина Константиновна, расскажите о себе, — попросил мой папа.

— Пожалуйста, мы очень просим! — поддержали его Майка и Татка.

Наступила тишина, которую отчего-то называют «гробовая». Родители и ребята, кажется, боялись шелохнуться, все ожидали бабушкиного рассказа.

— К чему старое ворошить?! — вздохнула Екатерина Константиновна. — Давно это было…

Но никто с ней не согласился.

— Ладно уж, расскажу, — начала она. — Во время войны служила я в отделении связи. И была такая же молодая, как Зинаида Сергеевна…

— Даже не верится, — сказал Севка очень серьёзно, но все снова рассмеялись.

— Не верится, но это правда, — грустно сказала бабушка. — На фронте, Севочка, всё делали именно такие молодые люди. А уж среди связистов больше всего было девчонок. — Она помолчала. — Вот и тогда… Попали мы в окруженье, нужно было прорываться, а связи со штабом нет… Командир вызывает меня и просит: «Придётся искать обрыв, Катя, ползти через линию немцев…»

— И ты согласилась? — опять крикнул Севка, щёки его пылали, а глаза будто бы стали больше.

Бабушка вздохнула:

— Во-первых, Сева, это был приказ. А во-вторых, я понимала, от выполнения приказа зависела жизнь полка…

Севка никак не мог успокоиться.

— Одна в лесу! Это же страшно, бабуля?!

— Почему одна? Позади — наши, впереди — немцы. Не одна, — улыбнулась Екатерина Константиновна. — Вокруг было очень много народу. Я себя не чувствовала одинокой.

Бабушка поглядела куда-то вдаль, и в ту минуту мне показалось, что в её глазах словно полыхнули зарницы: это наши «катюши», названные в честь Севкиной бабушки Кати, начали артиллерийскую подготовку.