Саваоф

Полгода назад Витя развелся. Впервые за несколько месяцев он появился на работе с обычной своей милой улыбочкой — немного потускневшей за время тяжелого брака, но он быстро восстановил ее безмятежный блеск.

Налог за ребенка, насколько мне известно, уплачен ими не был, и на период судебного разбирательства новорожденного поместили в интернат. Опись имущества бывшей Витиной жены требуемой суммы не дала — и произошло то, что обычно в таких случаях и бывает. Ребенка отдали очередникам. Это оказалась замечательная пара: богатая, интеллигентная, стоявшая в очереди лет пять, не меньше. Они оплатили налог и даже дали деньги на учебу и квартиру бывшей Витиной жене — хотя их никто не обязывал это делать.

Так он попытался отсудить полквартиры!

Когда я узнала об этом, то сказала ему звенящим от гнева голосом:

— Витя! Если это произойдет, клянусь, что найду повод уволить тебя с такой выпиской в карточке, что ты больше никогда и никуда не устроишься! Подумай, посчитай, стоит ли половина квартиры денег, которые ты потеряешь при этом!

(Я даже была готова подбросить ему пакетик с Горикиным героином и затем вызвать службу безопасности — у нас быстро за это башку отвертят.)

— Это шантаж! — удивленно сказал он. Искренне удивленно!

— Это именно шантаж, — подтвердила я.

— Но это ведь и мой ребенок!

Я даже не нашлась, что ответить — но моего ответа и не потребовалось. Витя быстро все подсчитал и принял решение в пользу работы.

После развода с женой он стал подлизываться к Инне как ни в чем не бывало. Но она к нему охладела. В рестораны больше не возила, денег и машин не давала. Но надежды он еще не потерял. Поэтому и защищает ее теперь.

— И что, что буддистка? — возмутился Борис. — Это что теперь: свидетельство о порядочности?

— Просто надо понимать особенности менталитета.

— И какой же у них менталитет?

— Да вот такой: они не будут рубашку на груди рвать, чтобы доказать тебе, какие они хорошие и добрые. Сдержанные люди... Инна — единственная, кто мне помогал здесь. Почему я должен вслед за вами поливать ее грязью?

— Хотя бы потому, что она помогала тебе небескорыстно. Она тебя в зятья собиралась брать!

— И что тут ужасного?

— Да ничего ужасного. Дочь-то ее, небось, нашла кого-то, раз Инна к тебе охладела?

— Неправда, — сказал Витя, но по его лицу я поняла, что догадка Бориса верная. — И кстати, я также не собираюсь вслед за вами сочувствовать вашему Горику. Он вор, наркоман и убийца.

— Суда еще не было, — напомнила я.

Витя отмахнулся.

— За собой вы признаете право осуждать людей, ту же Инну, например. Видите ли, она груба с Гориком! А нам его за убийство и воровство осуждать нельзя! Интересный расклад! Между прочим, Инна не ест ничего животного, потому что такая пища — от убийства! Как она, по-вашему, должна относиться к убийце?

— Ишь ты, — сказала я. — И дочь буддистка?

— Да, — неохотно ответил он. — Я из-за этого и не торопился на ней жениться... Ну что такое: мяса не ест!

Все мы уважительно помолчали.

— Так что, ты думаешь, Инна не собирается бороться за это место? — уже спокойно спросил Борис.

— Нет. Она мне сама вчера сказала, что последний месяц дорабатывает.

— Может, меня назначат! — Борис мечтательно посмотрел в потолок.

Я, наоборот, опустила глаза: удивительно деликатные ребята! Говорят так, словно я уже покойница! Стоило ли поддерживать их и покрывать их грехи? Может, Инна права в своем буддизме? Кто в мире стоит того, чтобы болеть за него сердцем?

Настроение испортилось. А ведь еще только три часа!

Я поднялась в службу безопасности. Оказалось, там меня уже ищут.

Секретарша общей приемной с важным видом поиграла бровями и взглядом указала на дверь конференц-зала. Я вошла туда. Зал был заполнен людьми. Неужели по мою душу? Видимо, дело идет к финалу.

— Присаживайтесь, — полуприкрыв глаза, предложил тот тип, что допрашивал меня чаще остальных. Он так пытался произвести впечатление человека, смертельно уставшего от моего дела, что прошипел одни согласные: «прсжвтц». Как змея.

Главный по компьютерной защите, качая головой, изучал дело: судя по выражению его лица, вперившегося в экран, оно было необъятным. Если учесть, что все допросы сводились к выяснению: выдавала я пароли или нет, и, собственно, состояли из одного этого вопроса, то, видимо, остальное — это и был тот самый анализ. «Сколько наанализировали!» — с уважением подумала я.

— Что ж, — заговорил начальник отдела по внутренней этике. — Нам не удалось доказать, что вы нарушили контракт в пункте 1.3.8, согласно которому вся информация, полученная вами на рабочем месте, является конфиденциальной... Вам очень повезло, вы избежали тюрьмы. Думаю, надо ужесточать законы, — обратился он к аудитории. — Народ совсем распустился.

Аудитория недовольно загудела. Он терпеливо переждал этот гуд.

— Итак, я продолжаю... Разглашение конфиденциальной информации не доказано, но зато доказано много других нарушений. Пункт 2.4.5 второй части контракта предусматривает недопустимость ваших добровольных действий по снижению собственного имиджа. Иными словами, если бы вы выступили в телевизионной программе, в которой рассказали о том, что на самом деле ничего не понимаете в акциях, то это было бы основанием для вашего увольнения даже в том случае, если вы оклеветали себя. Мы уже несколько раз применяли пункт 2.4.5 в подобных ситуациях, и суд нас всегда поддерживал... Мы провели тщательное расследование и пришли к выводу, что в данном случае этот пункт также был нарушен. Вы оклеветали себя в глазах организации, которая может прямым или косвенным образом повлиять на репутацию фирмы — я имею в виде экономическую полицию. Вы сообщили, что выдали пароли в обычной дружеской беседе, и тем, несомненно, нанесли корпорации ущерб, даже если вы их и не выдавали. Ваша клевета на саму себя будет иметь для нас серьезные последствия. — Начальник прокашлялся. — В случае любых похожих преступлений экономическая полиция может отныне ссылаться на недостатки нашей системы защиты, а компании, страхующие сделки, скорее всего повысят тарифы вследствие этих недостатков...

Все люди, сидевшие напротив меня за своими столами (я, как дура, сидела перед ними на стуле) важно закивали головами. Начальник покашлял.

— Собственно, один этот пункт достаточен для того, чтобы наш с вами контракт был разорван, — сказал он.

— Ну, так может этим и ограничимся? — спросила я.

— Нет, не ограничимся, — его глаза злобно вспыхнули. — То, что вы будете уволены, уже не подвергается никакому сомнению, но речь сейчас о другом: с какой формулировкой, с какой записью в карточке вы покинете эти стены... Мы еще не решили. А вы уже ерничаете. Избежание тюремного срока вскружило вам голову? Так есть еще много других неприятностей. По-моему, вы на них напрашиваетесь?

Они бы предпочли, чтобы я целовала их в зад... Я бы и целовала — что делать! — если бы верила, что от этого хоть что-нибудь изменится. Но сама форма, которую принял процесс (хотя «процесс» — это слишком пафосное слово, точнее будет «внутреннее расследование»), так вот, сама его форма давным-давно убедила меня в том, что на мне решили отыграться. За украденные деньги, которые украл другой, и за то, что их, скорее всего, не найдут.

— Свидетельские показания подтверждают, — повышая голос, снова заговорил начальник, — что вы были осведомлены о проблемах своего подчиненного. Вы прекрасно знали, что он наркоман, но не предприняли никаких действий, тем самым вы способствовали, созданию условий для того, чтобы стала возможной кража. Это и есть преступная халатность.

«Ах, вот как! — Я сжала руки, чтобы они не дрожали. — Пункт 4.3.11! Меня еще хотят оштрафовать! Описать мое имущество».

— Это должностное преступление предусмотрено пунктом 4.3.11, — сказал начальник.

«Обвинение строится только на Инниных показаниях... Они ничего не докажут. С таким же успехом я сама могу обвинить этого главного по внутренней этике, а также психолога нашего корпуса, врачей нашего отдела и даже охранника на входе... Нет, все, что они хотят — это уволить меня без суда. А для этого надо напугать так, чтобы я заикалась примерно полгода. Но в карточку, конечно, внесут все, что положено. Мне больше никогда не видать подобной работы...» — Вдруг страшно захотелось плакать. Вообще-то, рушилась жизнь, чего уж там. Чтобы не доставить им удовольствия, я изо всех сил сжала челюсти. Главный по компьютерам холодно приподнял бровь, видимо, расценив изменение моей мины как очередную дерзость.

Тут распахнулась дверь и в кабинет влетела совершенно белая секретарша. Она подбежала к начальнику и зашептала ему что-то в ухо, от полноты чувств еще и размахивая руками над его головой.

— Сюда идет? — удивленно спросил он.

За распахнутой дверью произошло некое шевеление, кто-то забегал, затопал, заговорили рации, мужской голос выматерился — и издалека, с того конца коридора, над всем этим шевелением и копошением поплыло бесцветное лицо — точнее, Лицо. Оно направлялось к нам.

— Гсспди! — прошипел человек-змея, но теперь его рот свело не от презрения, а от страха.

Лицо вошло в кабинет. Все встали.

Оглядев стоявших за столами, а потом повернувшись ко мне, застывшей над стулом, Лицо вдруг улыбнулось. Это было крайне нетипичное для него выражение — ну, как если бы Луна вдруг стала зеленой. Мы Лицо видим нечасто и, в основном, на собраниях, и оно там всегда высокомерно-плоское, далекое, бесстрастное — действительно похожее на Луну. И вот пожалуйста — Луна, а зеленая.

— Разбираете дело? — мужским голосом спросило Лицо.

— Да вот так... вот как-то. Разбираем, — хрипло произнес начальник.

Из-за спины Лица высунулся шеф службы безопасности: всех ее отделов и подразделений, всех восьми этажей — не совсем небожитель (на Олимпе прочно сидят только собственники), а скорее клерк, но очень высокого полета — и погрозил подчиненному кулаком.

— И к чему склоняемся? — без интереса спросило Лицо.

— К сожалению, 1.3.8 не доказан. Надо менять форму контрактов, я давно уже ставил вопрос на совещаниях. Можно доказать только нарушение в пунктах 2.4.5 и 4.3.11. Это бесспорно. Не тюрьма, правда, но и тут мы добьемся вполне сурового наказания...

Лицо присвистнуло.

Это было так неожиданно, что все присутствующие побелели, а я, наоборот, прыснула. Но, разумеется, не от особой какой-то радости — а только от испуга и напряжения. От этой плоской рожи я ждала не свиста, а чего-нибудь вроде: «Расстрелять!», поэтому и хихикнула, как ненормальная.

— Извините, — сказала я. — Это нервы.

— Да... — Лицо снова улыбнулось своей зеленой улыбкой. — То-то и оно. Пугать у нас умеют... А прощать?

— Что прощать? Кого прощать? — растерянно спросил из-за его спины начальник службы безопасности.

Даже взглядом не намекнет, что меня знает. Мне не надо его заступничества: хоть он и шишка, но по сравнению с Лицом — муравей. Разумеется, он никогда не пожертвует репутацией, но мог бы подмигнуть ободряюще или взглянуть на меня не с отвращением, а хотя бы нейтрально. Ты ведь хоть и небожитель, но мой знакомый. Не мой, скорее, а... Я смотрела на него во все глаза, покрываясь мурашками — мне уже было неинтересно, чем закончится весь этот ужас с увольнением.

Я вспомнила!

— Прощать молодого и ценного специалиста, который еще послужит нашей корпорации своим талантом! — отчеканило Лицо, немного срываясь на фальцет. — Не думаю, что это разумно: потеряв деньги, терять еще и кадры. Вы все виноваты в том, что кража стала возможной! И никаких выводов, как я вижу, никто не сделал! Ужесточить контракты вы предлагаете? То есть пусть воруют, лишь бы потом их строго наказывать? Хорошее предложение, сразу видно, что вам деньги акционеров безразличны. Что же касается вас, — Лицо повернулось к человеку, на которого я теперь смотрела, не моргая, боясь спугнуть воспоминание, — что же касается вас, то давно пора понять: всю систему защиты сделок нужно менять коренным образом! Коренным! Она устарела, и мы теряем на этом деньги. Пусть наши контракты вас не волнуют: следите не за контрактами, а за тем, за что вы получаете зарплату! Наплодили сотни отделов — зачем, если ничего не меняется? Нет уж, если мы кого-то и будем увольнять в ближайшее время, то, скорее, вас, а не ее!

Лицо повернулось и покинуло зал, не прощаясь. И снова пространство за дверью зашевелилось, закопошилось, затопало, зашепелявило рациями — и отдалилось.

Вся сцена очень напоминала внезапную отмену казни на средневековой площади: обвиненная в ведовстве, я уже почесала спину о хворост, к которому привязана, священник прочел надо мной молитву, палач застучал огнивом, заулюлюкала толпа, кто-то уже упал, закатив глаза... Но тут с небес спустился Бог и сказал: «Это неразумно. Мы потеряли ее душу, а теперь теряем и тело! А ведь тело — это ценный материал, в нем есть жир, и кости, и сухожилия. И вы предлагаете все это сжечь! Нашли топливо!» Примерно так.

Немое стояние над столами продолжалось еще несколько секунд. Наконец, все немного пришли в себя, начали смущенно качать головами, кашлять, кто-то даже перекрестился...

Мне их было жалко. Они работали два месяца, и они были абсолютно правы: я не должна была клеветать на себя, так как этим накосила ущерб имиджу компании, и обязана была уволить наркомана. Но приказы Лица даже мысленно не оспариваются. Как же они выйдут из положения?

Они вышли вполне благородно. Даже с юмором.

— Вы все видели сами, — произнес начальник, повернувшись на стуле. — Можете возвращаться на свое рабочее место.

— Странно, что мы не выписываем ей премию! — зло сказал главный по компьютерной защите. На него зашикали.

Я повернулась и пошла к дверям.

— Да ладно! Так все можно проглотить! — понизив голос, сказал он тем, кто шикал.

— И проглотим! Ты не понимаешь? Это ходатайство такого уровня... Не лезь.

— Какой бардак! Видели, в итоге наш шеф будет крайним!

— Она Его любовница, что ли? То-то, такая молодая, а начальница отдела...

— Так Он все-таки мужчина? А говорили, женщина...

— А что, у женщин любовниц не бывает?

— Ну и бардак!

Это были последние слова, которые я расслышала. Дверь за мной закрыли.

Я зашла за угол и упала в кресло, переводя дыхание. В этом странном заступничестве я ничего не понимала! Но и думать о нем уже не было сил — настолько меня поразило то, что всплыло в памяти при виде начальника службы безопасности.

Да! Я говорила о нем в день ссоры! И я действительно солгала, когда похвасталась: «Наш шеф службы безопасности мне сегодня все рассказал!» Это была безобидная ложь, она не принесла никому никакого вреда, а мне самой она не принесла пользы, но дело в том, что в нашей дружеской компании был человек, который знал, что я говорю неправду.

Начальник службы безопасности — мой знакомый, иногда он даже болтает со мной о разной ерунде, словно мы равны по положению — но в тот день, когда мы все поссорились у нас дома, этот человек был в отъезде. Он уже месяц был в отпуске и ничего не мог мне рассказать.

Зачем я болтала? А зачем мы все болтаем? Мне было приятно похвастаться таким высокопоставленным приятелем, обронить в разговоре, что, мол, вот какие шишки открывают мне свои тайны. Я не сразу сообразила, что рядом сидит Елена — его любовница — и может уличить меня во лжи, может возмутиться: зачем ты выдумываешь? Он уже месяц на море!

Когда я сказала эти свои слова, то сразу поняла, какой дурой выгляжу. Конечно, она бы ничего не произнесла вслух: ведь это ее любовник, Антон о нем не знает, и никто не знает — но перед ней было неудобно, я помню, что даже покраснела уже через секунду после своей фразы. Впрочем, Елена никак не отреагировала, и я решила, что она не расслышала или не поняла, о ком речь.

Оказалось, она все расслышала, и даже с кем-то обсудила мою ложь! И я теперь припоминаю, что когда мы все смотрели нашу ссору по телевизору, то мне не было неловко! Значит, я не услышала в версии «Саваофа» этой своей лжи. Да, точно. Фразы: «Наш шеф службы безопасности сегодня мне все рассказал» — не было. Ее кто-то изменил и, по-моему, сделал такой: «Наша служба безопасности, как обычно, хранит этот секрет под семью замками!» Господи! Но зачем понадобилось менять мою безобидную ложь на такую же ненужную правду?! Кому это могло быть нужно?!

Стукнула дверь, из-за угла вышли люди, еще минуту назад непримиримо сидевшие напротив меня за своими начальственными столами. Некоторые, натыкаясь на мое кресло, недовольно оглядывали всю меня сверху донизу, но были и такие, что улыбались, словно мы были свидетелями веселого розыгрыша — причем, розыгрышем было не заступничество Лица, а их двухмесячная работа, все эти допросы и угрозы. «Ну ты что — поверила, что ли? — словно бы говорили их ласковые глаза. — Вот смешная! Да кто же за такое увольняет?»

Нет, я не злорадствовала. Меня била дрожь. Может быть, так выходило напряжение: я все-таки воспринимала это разбирательство как главную трагедию своей жизни — крест на мечтах о ребенке и хорошем доме, приход неотступных страхов перед болезнями и старостью — весь букет безработного ада. Только сейчас я поняла, что была на шаг от пропасти, а может, и самоубийства.

Наверное, меня трясло и из-за этого.

Но не только.

Я впервые за последнее время дала себе волю взглянуть в лицо Сфинксу, пялившемуся на меня в упор с той злополучной ссоры у нас дома, я позволила себе, наконец, подумать и назвать вещи своими именами. И что же получилось у меня в результате этих размышлений?

Фраза была, ее сказала я. Сказала без умысла, просто из хвастовства, и до сих пор не вижу в ней ни смысла, ни угрозы. Но кто-то заменил безобидное вранье, это заметила Елена, она сказала человеку, переделавшему мои слова, о том, что эта замена кажется ей подозрительной — и этот человек вместе со своей подружкой-толстухой ее убил.

Господи, но ведь если разобраться, единственный, кому эта фраза могла хоть как-то угрожать — это я сама! Не начальник — нет, он не знал паролей, а я — прихвастнувшая, что знаю от него все схемы, я — знакомая с Микисом и Антоном, только я!

И вдруг я поняла, что мучило меня все последние дни: иррациональное и жуткое ощущение, что толстуха — это и есть я...

С того самого вечера у нас дома, когда «Саваоф» показал самоубийство Елены и Антона, мой муж стал очень подавленным. Видимо, неудачный эксперимент подкосил его.

Дайка-старший из компании «Дирк Энтертейнмент Фаундейшн» сказал про Елену, что увиденное на экране собственное самоубийство мало ее задело. Она восприняла это как фильм, как неудачную шутку — гораздо больше ее взволновало разорение мужа. Удивительно крепкие нервы!

У моего Алехана, который, кажется, насмотрелся на тысячи разных шуток своего «Саваофа», этот так называемый «фильм» вызвал реакцию, похожую на оторопь.

Конечно, я всегда знала, что Алехан — слабый и впечатлительный человек. Он говорил мне, что держится за свою крохотную фирмочку ради шанса, который может дать только индивидуальный бизнес. Но я думала иначе: свобода, отсутствие ответственности (а такая крохотная зарплата и подразумевает отсутствие ответственности), безволие — вот три кита, на которых стоит карьера Алехана. Именно стоит — не движется.

Подсознательно я давно ждала от него нервного срыва. Не из-за «Саваофа», так из-за плохой погоды, не из-за погоды, так из-за чего-нибудь еще. Разумеется, мужчина не может оставаться таким, как Алехан, в современном мире. То, что скрепляло наш брак в течение десяти лет, эти разговоры «ни о чем», «по душам» и «о „Саваофе”» — все они прекратились после злосчастного просмотра. Первое время Алехан еще мог неожиданно вскрикнуть: «Не понимаю!» — и после этого мы худо-бедно раскладывали по полочкам ситуацию, но потом он замкнулся, стал ходить нахмуренный и задумчивый. О «Саваофе» он вообще перестал говорить — было видно, что эта история очень напугала его. Несколько раз он обмолвился, что «миллиард — это огромные деньги, ради них можно пойти на все», и я вдруг подумала: а не удачливость ли неведомых грабителей ушибла его по голове?

Действительно, сидит вот такой маленький человек в своей фирме, обзванивает похороны, предлагая цветы, перемножает восторженно сто на пять, прикидывая, каким будет десятипроцентное вознаграждение и что на него можно будет купить, и вдруг — раз! Оказывается, что Антон нахапал и смылся, Микис продает землю и переходит в банк на миллионную зарплату, а неизвестные ребята вообще берут у корпорации миллиард — и корпорация, если и возмущается, то больше для порядка. Я имела неосторожность рассказать ему, что у нас даже специальные статьи для списания заготовлены — и в этом году мы не вышли за рамки планируемых потерь. Несмотря на кражу! Сказала и пожалела. Он совсем замкнулся.

Вообще стресс по-разному действует на людей. Лично я воспринимаю стресс как вызов. Мой девиз: «Не дождетесь!» Я уже говорила, кажется, что способна долго терпеть, но в конце концов разворачиваюсь, как пружина. Втайне я надеялась, что последние события примерно так повлияют и на мужа. Он, наконец, зашевелится, пошлет своего хозяина куда подальше и начнет двигаться с нулевого километра — но теперь по правильной дороге.

Ничего этого не произошло. Он не приобрел новых стимулов, к тому же потерял старые.

Сегодня я увидела, что прибора на полке нет.

— А где «Саваоф»? — спросила я.

Алехан повернул голову. До этого он лежал на диване и смотрел в потолок — какая дебильная поза!

— Продал.

— Как продал?

Он молчал.

— Слушай. — Я подошла к нему и села рядом. — Мне кажется, ты совсем распустился. Ты был так увлечен «Саваофом»...

— Я не обязан быть им увлеченным до самой смерти! — Он сразу стал раздраженным.

— Ну все-таки... Такой странный переход от крайней увлеченности к полному равнодушию.

— Ты хочешь, чтобы мир подделывался только под твои представления о нем?

— Это следует из моих слов? — Я тоже почувствовала раздражение. Видимо, он передал мне его через кожу.

— Да, следует.

— И каким образом?

— Ты преувеличивала мою увлеченность «Саваофом» и теперь преувеличиваешь равнодушие. Я его просто продал! Понимаешь? Это ни о чем не говорит. Только о моей свободе смотреть, когда хочу, и не смотреть, когда неохота.

— Но все-таки это как бы против правил: человек не может меняться сразу и полностью. Это очень раздражает...

— Извини, в следующий раз я пришлю уведомление за месяц.

— Алехан, ты должен встать на мое место. У нас были общие увлечения, разговоры, свои ритуалы — на этом наш брак держался десять лет, теперь все отброшено, причем без объяснений. Как мне теперь строить наши взаимоотношения?

— В том-то твоя беда, что ты вечно все строишь! А я не хочу, чтобы меня строили!

— Да не тебя — взаимоотношения!

Видно было, что все бесполезно. Он избрал самую ужасную тактику: цепляться к мелочам, чтобы не затронуть суть. Такая тактика способна разрушить любую семью месяца за два — я в этом уверена.

Мне было его жалко — это он без меня пропадет, это я должна выпендриваться перед ним, и в конце концов, это у меня были неприятности!

— Ты даже не спрашиваешь, как у меня дела! — обиженно сказала я.

— Как у тебя дела?

— Меня уволили.

Алехан приподнялся на локте. Мне показалось, что он обрадовался. Сейчас скажет: «Я тут лежал и думал: какой же я идиот! Я не стою твоего ногтя! Ты подавила меня своими совершенствами — и даже хорошо, что одно из них теперь утрачено. Будем как в старых фильмах, ага? Следующее десятилетие будет декадой моей карьеры, любимая!» Каждая женщина мечтает услышать такие слова, правда?

— Все-таки уволили? — спросил он. — Я же говорил: зачем ты вылезла с этими своими показаниями!

Я уже собиралась рассказать, каким волшебным было сегодняшнее избавление от проблем, но после его слов притормозила.

— И карточку испортили, — добавила я. — Теперь у меня черный билет.

— Ну, что ж. — Он задумчиво окинул взглядом комнату. — Все одно к одному.

— По-моему, эти слова сказал виртуальный Антон перед тем, как разбиться.

Алехан перевел на меня совершенно пустой взгляд.

— Ты не могла бы не напоминать мне о «Саваофе»? — сказал он с отчетливой яростью в голосе. — Я прошу! Не напоминать! Мне! О «Саваофе»!

— Ты не хочешь утешить меня, Алехан? Не хочешь сказать, что теперь сам будешь содержать нашу семью?

— Наоборот. — Он вдруг успокоился. — Как раз теперь мы с тобой, скорее всего, разведемся.

Я ожидала любых слов, кроме этих, и даже засмеялась — так хрестоматийно и потому нереально они прозвучали.

— Ты хочешь сказать, что бросишь меня теперь, когда я не зарабатываю четырехсот тысяч в месяц? Ты что — жил со мной из-за денег?!

Я говорила несерьезно, я как бы утрировала все его возможные объяснения. Но он очень серьезно кивнул головой.

— Не такие уж это деньги, конечно, — сказал мой любимый. — Вот ваш Горик с Антоном хапнули деньги... Ты же немного путаешь причину и следствие. Я был тебе в нагрузку, когда ты могла ее себе позволить. И я позволял тебе иметь эту нагрузку. Но теперь — нет. Не питай иллюзий насчет моих деловых качеств. Я никогда не смогу зарабатывать нормально. Тебе одной будет легче.

— Легче?!

— Финансово...

— Мы не говорили с тобой о финансах, когда они у нас были, мы не считали, выгодно ли все то, что мы покупаем, мы ничего не откладывали, тратя на нашу любовь — с какой стати финансы вдруг стали главным пунктом сейчас, когда на первый план выдвигается именно человеческая поддержка? — Я старалась улыбаться, говоря эти слова, но губы уже кривились. Я чувствовала, что на пределе — слишком много всего произошло сегодня.

— Я плохой муж, — сказал Алехан, морщась. — Я не приношу денег, зато приношу несчастья.

— И наступил самый удачный момент сообщить мне об этом? То есть именно сейчас, когда я лишилась друзей и работы, ты решил заодно лишить меня и семьи?

— Это как операция... Сразу отрезаем и больше не болит.

Дальнейшие выяснения становились унизительными. Даже если он говорил это из благих побуждений или от собственного отчаянья. Представьте, вы приходите домой, чтобы сообщить мужу, что в результате двухмесячных изматывающих разбирательств потеряли работу и даже надежду на работу — а он говорит вам, что теперь вас бросает. Хороша операция!

— Ну, что ж, — сказала я, вставая. — Делай, как знаешь. Финансово... Финансово это мне и правда выгоднее.

Пока шел этот разговор, я сама поверила, что уволена, но тут вспомнила явление Лица, его безумную улыбку... Где-то далеко мелькнула мысль о ребенке. Четыреста тысяч в месяц на одного человека — это... Очень даже неплохо. Если у Лица не было временного помрачения сознания.

Я ушла на кухню, чтобы разогреть ужин. Руки у меня все-таки дрожали от волнения, в коленях была слабость. Я даже оперлась о шкаф, чтобы не упасть.

Алехан вышел из комнаты, подошел к кухонной двери.

— Это и правда будет лучше, — заговорил он. — Пойми, наш брак исчерпал себя. Я вдруг понял, какое я ничтожество. Единственная вещь, в которой разбирался... программа... и та оказалась тайной за семью печатями. И тогда я подумал: это ты мешаешь моему росту. Ты подавила меня, понимаешь? Такая умная, красивая, добрая, великодушная, эти твои подачки, эти разговоры о том, что тебя не волнует моя зарплата, что ты якобы не хочешь ребенка... Все это очень унизительно.

— Ты пришел, чтобы я тебя пожалела? Или чтобы извинилась? — я еле шевелила губами.

— Нет, Марианна права, — продолжал он, словно бы не слыша моих слов. — Не всегда такая терпимость во благо! Я жил рядом с тобой без стимулов, я спал всю жизнь и почти проспал ее, мне ничего не надо было добиваться, я видел только всепрощающую улыбку и жалость в глазах! Зачем нужна такая любовь? Эти путы на ногах... Любящий должен толкать!

— Алехан, уйди, — попросила я. — Слишком много откровений. Мне трудно дышать.

— И мне было трудно дышать рядом с тобой, знаешь? Несмотря на туман в голове, я все-таки сохранила способность и в эту минуту соображать более или менее здраво. «А не заводит ли он себя? — такая у меня появилась мысль. — Все эти философствования чрезмерны даже для того подонка, каким он хочет себя изобразить... Или я дура? Да, скорее всего, так. Я полная, законченная дура... Он так думал всегда».

— Уйди, — снова сказала я.

— Да. Я уйду. Ты должна знать: я жил с тобой не из-за денег. И ухожу не из-за денег... Иногда, чтобы спасти себя, нужно пожертвовать даже любовью... Буддисты говорят: «Оставь и отчизну, ради себя самого...»

— Флаг им в руки.

Он потоптался немного в коридоре, затем ушел в комнату, завозился там, собираясь.

От переживаний я обычно много ем, но тут, видимо, был перейден предел допустимого — аппетит пропал. Я сидела и тупо смотрела на тарелку с лазаньей. В моей сумке зазвенел телефон. Я достала трубку: Марианна. Подруга по несчастью, на которую еще вчера можно было смотреть с тайным женским превосходством... Какой год у нас всех трех выдался! Это и есть кризис среднего возраста? Я имею в виду не нас, а наших мужей...

Алехан прошел по коридору с сумкой. Хлопнула входная дверь. Я нажала кнопку телефона.

— Привет! — радостно сказала Марианна. — Ты уже не на работе?

— Уже нет.

— Отгадай: кто у меня сегодня ночевал?

— Гергиев.

— Несложный вопрос, правда?

— Как вчера посидели?

— Такой шикарный ресторан! Боже мой! Как я отвыкла от всего этого с моим ублюдком! Одна печаль: платье мое было не в масть. Там дамы в таких туалетах! Правда, Сергей сказал, что это проститутки.

— Его зовут Сергей?

— Смешное имя? Старое... В общем, я потрясена. Вот люди живут! Сволочи... — Она вздохнула. Но не очень печально, видимо, памятуя об отступных. — Там были омары, была икра, шампанское. Еще мы ели клубнику, она вся горела, ну, на ней была карамельная клетка, она так плавилась... Это недалеко от дома Елены с Антоном. Жаль, конечно, что тебя не было. Ну, это я вру. Спасибо тебе. Мне кажется, если бы ты была, он бы ко мне не поехал, постеснялся бы. Слушай, какой жених! Но боюсь, не обломится. Я не очень везучая... Точнее, везучая, но не настолько. И насчет внешности моей... Я вчера посмотрела, какие бабы бывают! Я себе дала слово: как только получу отступные, сразу половину потрачу на операцию. Во-первых, удлиню ноги. Какие там были ноги в ресторане!

— Бараньи?

— Это у тебя бараньи, овца. А у них человечьи. Ну, где-то метра полтора ноги! Ни одного волоска, смуглые, ровные, ногти сейчас какие-то новые делают — невероятной красоты!

— У тебя тоже красивые.

— Это прошлый век! А зубы! Какие бабы, ты не представляешь! Нет, чтобы такого мужика заарканить, нужно серьезно над собой поработать... Какой мужик!

— Поразил в постели?

— Да это дело десятое. Хотя и в постели нормальный. Но он же богатый! Ему вообще позволительно быть импотентом после счета, который он оплатил в этом ресторане. А он еще и не импотент. Представляешь! И не женатый.

«Может, и у меня все получится? — подумала я. — Или сегодняшнее заступничество Лица и есть предел моей везучести?»

— Слушаешь?

— Да, — сказала я.

— А чего молчишь? — В голосе Марианны послышалось подозрение.

— Именно потому, что слушаю. И потому что убита, раздавлена. Завидую. Испытываю сильную злобу.

— Правильно... Приятно слышать. Но если честно, я опасаюсь, что он сорвется с крючка... Как-то так формально чмокнул меня утром. И все удивляется, что грудь твердая... Может, вынуть протезы, если у него такой бзик? Станет на два размера меньше, зато мягкая.

— Дряблая, — напомнила я.

— Это у тебя дряблая. А у меня в роду грудь у всех до старости стоит.

— Даже у мужчин?

Она засмеялась.

— Ты чего-то смурная!

— На работе неприятности.

— Ой, что я тебе сейчас расскажу! — завопила она на всю кухню. Я даже отодвинула руку с трубкой от уха. — Он же один из крупнейших акционеров вашего гадюшника!

— В каком смысле?

— Владелец твоей корпорации!

— Не болтай. Наш владелец — гермафродит.

— Вот-вот, он так и говорил: только гермафродит может там штаны протирать. Ваш гермафродит — тоже владелец. Как и родители Гергиева. Поэтому все твои неприятности скоро закончатся. Я ему вчера сказала: «Что вы привязались к человеку? Она хорошая баба! Честная! Придурковатая немного, но кто без недостатков? Пусть тот бросит в нее камень!» Он говорит: «А какие неприятности? Все ведь закончилось». Наивный парень, правда? Они там сидят у себя наверху и даже не подозревают, сколько сволочей посажено вам нервы мотать... Ты со мной по-человечески поступила — отошла в сторону. Я тебя отблагодарила. Помни об этом!

— Ты думаешь, он поможет? — спросила я. На телефоне зазвонила другая линия. «Следователь» — сообщил экран. Я нажала ожидание.

— Да! Он возмутился, при мне кому-то позвонил. Сказал: «Я же просил! Специально напоминал! Это даже не обсуждается!» Эх... — Голос Марианны погрустнел. — Не может быть таких классных женихов. Наверное, у него есть тайный недостаток.

— СПИД?

— Дура! Типун тебе! — испугалась она. — Что-нибудь поменьше.

— Педофилия?

— Ну, что-то вроде этого... Сказал, что детей любит. Поэтому ему не нравится искусственная грудь. Тебе что, кто-то звонит?

— Да. С работы. Я тебе перезвоню, ладно?

Я перешла на вторую линию.

— С кем вы говорили? — сразу спросил он и, поразмышляв секунду, добавил: — Здрасьте.

— С Марианной.

Он весело присвистнул.

— Обо мне?.. Я вчера выпил лишнего.

— Все было прилично. Вы ничего плохого не сделали.

— Я не в этом смысле.

— Вас зовут Сергей?

— Да.

— Сергей, это вы... заступились за меня перед нашим главным?

— Мой отец.

— Я даже не знаю, что сказать...

— А ничего и не говорите. Я не сделал ничего особенного: вы действительно не называли пароли, а оклеветали себя от отчаянья. А Горик... Во-первых, я тоже не смог бы уволить человека в его положении. И во-вторых, я, как и вы, не очень верю, что это сделал он.

— Но это немыслимо: такое великодушие.

— Не думал, что вы любите такие красивые слова. — По голосу было слышно, что он улыбается.

Наверное, такая улыбка — это все, что было нужно мне для того, чтобы сорваться. Не равнодушный взгляд Бориса, мечтающего о моей должности, не злое шипение человека-змеи и даже не подлость, совершенная собственным мужем, — а просто улыбка, которой даже не видишь. В общем, я заплакала. Потом нажала кнопку отбоя и заревела в голос.

Минуты через три в дверь позвонили.

«Алехан! — подумала я, вытирая сопли. — Отошел, придурочный. А я вся зареванная. Ужасно. Он подумает, что это из-за него! Но если не открыть — испугается и вызовет полицию».

Я вышла в коридор и открыла дверь, отворачиваясь.

— Я так и думал! — воскликнул Гергиев. — Вы плачете! Ваш гермафродит рассказал отцу, что вас уже увольняли, когда он пришел. Между прочим, жалко, что не уволили. Гермафродит не любит, когда ему что-то препятствует. Он бы заставил их прийти к вам домой с цветами!

— Не врите, ради бога! — попросила я, продолжая плакать.

— Честное слово! Мне можно войти?

— Откуда вы здесь?

— Проезжал мимо... Смотрю, ваш дом... Дай, думаю, напрошусь на чай. Сидел в машине, набирался смелости... Вдруг выходит ваш муж с чемоданом. Куда это он на ночь глядя?

— Мы с ним поссорились.

Следователь снова присвистнул, не прекращая своего неуклонного движения в сторону комнаты.

— Как романтично! Сейчас это редко бывает — ссоры. Чуть что, люди просто расходятся, чтобы не трепать нервы. Жизнь одна... Но мне кажется, в супружеских ссорах есть своя прелесть. Так вы из-за этого плачете? Нашли сокровище!

— Вам не понять.

Он был уже на диване.

— Почему не понять? Мои родители прожили вместе всю жизнь. Вот вы гордитесь своим десятилетним супружеским стажем, а у них он сорокалетний.

— Они подали заявку в Книгу рекордов Гиннеса?

— Если я женюсь, то сразу же захочу побить их рекорд. У нас с отцом постоянное соревнование.

— Наверное, удачное для отца?

— Между прочим, до тридцати я был управляющим всем нашим состоянием. Я его утроил. Чем пахнет?

— Лазаньей.

— Я голодный.

— Она была замороженная. Вам вряд ли понравится.

— Я люблю всякое говно.

Я сходила на кухню за лазаньей. Пока несла ее, дико захотела есть. Пришлось вернуться за второй вилкой. Я поставила тарелку на наш столик с инкрустацией.

— Будем есть оба. Я тоже голодная.

— Красивый столик.

— Старинный. Достался мне от отца.

— Как и квартира, правильно?

— Откуда вы знаете?

— Ваш муж, поссорившись с вами, ушел с чемоданом... Значит, квартира ваша... Очень вкусно! Потом покажете коробку?

— Кого вы играете передо мной? — спросила я, откладывая вилку. — Кто вы вообще? До тридцати утраивали свои деньги, а потом пошли в следователи. С какой стати?

— Их стало неинтересно утраивать. Сорок нулей или сорок один — какая разница. Я перестал чувствовать результаты своего труда. Такие величины... они перестают восприниматься как реальные. Это как космические расстояния: мегапарсеком больше, мегапарсеком меньше.

— И вы пошли в полицию.

— Ну, в этом я разбирался. Хорошо представлял себе, какие возможны обманы. В основном, хотел заниматься налогами: мне казалось, есть какая-то ужасная несправедливость в том, что средства так неравно распределены. Вот ваш Горик не может оплатить лечение. А ведь СПИД лечат. Уже лет десять. Не поддерживают статус, а излечивают раз и навсегда. Но это стоит тридцать миллионов... Вот я и хотел следить на своей работе за тем, чтобы хотя бы существующие нормы распределения не нарушались... У меня и отец всю жизнь занимался общественной работой. Был адвокатом. Бесплатным.

— Здесь вы его тоже обогнали?

— Еще нет. Но у меня вся жизнь впереди. Чай поставите?

Когда я вернулась из кухни, он стоял у стойки с техникой.

— А где прибор?

— Муж его продал.

— Разочаровался?

— Видимо, да.

— А я наоборот — увлекся. Вот уже месяц играю. Знаете, он не так прост, этот прибор.

— Я тоже так думаю.

— Почему?

— Вам интересно, что я думаю по этому поводу?

— А зачем я, по-вашему, спрашиваю?

— Зачем... Допрос, надо понимать, продолжается?

— Хотите так считать, считайте.

— Хорошо... Я скажу. Мне давно кажется, что все эти игроки не понимают, по каким минным полям ходят... Думаю, что «Саваоф» предсказывает будущее. Причем вот здесь, в эту самую минуту, и исходит он не из тех условий, которые мы меняем, а из наших побуждений менять условия так, а не иначе. Он угадывает желания игрока. В фильмах это было незаметно, но как только в игру в качестве героя был введен сам играющий, обнаружились оглушительные последствия.

Следователь усмехнулся, касаясь меня оценивающим взглядом. Мне показалось, что он смотрит как мужчина на женщину, и в его глазах читается невысокое мнение о моей фигуре.

«Благородный полицейский, — подумала я. — Продолжаешь искать свои денежки. Вот почему ты здесь... Неужели и с Марианной переспал из-за показаний Елениной кухарки против Микиса?»

— То есть применительно к вашей ситуации... — он помолчал, раздумывая, — применительно к вашей ситуации, кто-то меняет какую-то фразу, чтобы скрыть свое преступление, а прибор понимает, что, ради того чтобы скрыть это преступление, человек готов и на убийство... Например, если это сделал Татарский, то «Саваоф» догадался, что он был согласен пожертвовать женой. Был готов и сам исчезнуть. Если это сделал кто-то другой, то... То же самое.

Я усмехнулась в свою очередь:

— Не делайте вид, что это только сейчас пришло вам в голову! Вы думали, что Татарский мертв именно потому, что это показал «Саваоф». Вы и разговор завели, чтобы вывести меня на такие откровения.

— Нет, врать не буду. Пришло не сейчас. Я думал об этом и раньше.

— Какое счастье для преступников, что на свете мало богатых мужчин, одержимых идеей социальной справедливости! Настоящий следователь, замотанный тяжелой жизнью, маленькой зарплатой, постоянными отчетами перед начальством и упреками жены, вряд ли имел бы желание упорно копать раскрытое дело. А вы не ограничены бытом. У вас есть только азарт. Вы так и не остановитесь, пока не найдете денег?

— Вам осталось еще обвинить меня в том, что весь мой азарт — это жадность. Ведь пропали и мои деньги. Поэтому я и рою землю.

— Во-первых, не только ваши, вы ведь не единственный акционер, во-вторых, они частично будут покрыты страховкой, в-третьих, более половины суммы оплатят социальные фонды, то есть мы, работники... Те, кто стоит в очереди на бесплатное лечение, простоят лишних полгода... Нет, в жадности я вас не обвиню. Марианна подробно рассказала мне о ресторане, в котором вы ее угощали. Вы не жадный в смысле денег. Но ведь жадность может и трансформироваться, правда? Пойти по другому руслу — по руслу охоты например. Охоты с ружьем и гончими, я имею в виду.

— По Фрейду? Вы ведь начитанная, мне говорили...

— Не по Фрейду. По Гегелю: «Богатые всегда бесятся с жиру, суки» — так он писал.

— Вы правда так думаете? — Гергиев сел напротив меня, улыбаясь.

Когда он улыбнулся, я усомнилась в своих словах.

— Ваш муж ушел с чемоданом не потому, что вы поссорились, — весело сказал Гергиев. — Он вообще ушел. По логике вещей, это вы должны были его выгнать, поскольку он вас не стоит, но, судя по тому, с какой ненавистью вы восприняли мою попытку поговорить о «Саваофе», можно предположить, что это ничтожество вас бросило само. И вы сейчас думаете: «Разговоры с мужчиной по душам делают женщину беззащитной. Вот, пришел еще один любитель «Саваофа»! Но я-то уже не та!»

— Еще раз повторю: ужасно иметь под боком такого следователя-энтузиаста.

— Под боком? Вчера меня под боком имела ваша подруга. Надеюсь, она не жаловалась?

— Нет, только восхищалась.

— А вы не ревнуете?

— Кого к кому?

— Меня к ней.

Я засмеялась:

— Такой вы мне больше нравитесь! А то даже стало страшно: умный, правильный, болеющий сердцем за бедных.

— А вы не такая?

— Надеюсь, нет.

— Значит, не ревнуете?

— Нет.

— Жаль... Но я все-таки закончу насчет «Саваофа»? Я приобрел у хозяина «Дирк Энтертейнмент» — он, кстати, передавал вам привет — самую новую версию программы именно для того, чтобы проверить свое давнее подозрение... Я ведь и раньше дурачился с этим «Саваофом». Но еще лет пять назад это развлечение мне наскучило. И знаете почему? Потому что я стал подозревать, как и вы, что «Саваофу» нет необходимости лопатить все миллиарды вариантов, относящихся к обстоятельствам фильма. Да это и невозможно, если подумать. Ведь у героев фильма нет предыстории и нет настоящих характеров, они все-таки выдуманные персонажи. Их автор часто искажает логику, заставляет их быть непредсказуемыми, странными, поразительными — чем лучше фильм, тем, кстати, эти персонажи условнее, схематичнее. Они ведь обязаны быть типичными, чтобы быть интересными... Я долго думал, как же «Саваоф» выходит из положения. Я видел, что в его версиях всегда есть логика. Всегда! То есть он на что-то ориентировался... А потом понял. Он ориентировался на меня, зрителя. Он понимал, чего я жду, делая то или иное изменение. Он даже понимал, что, добиваясь смерти киногероя, я в душе надеюсь на то, что ничего не получится и игра будет продолжена. И мне стало неинтересно.

— Вы купили новую версию? И ввели туда себя самого?

— Да. Один из своих дней.

— И?

— Он показал мне то, чего я хочу... А где лежат ваши журналы?

— Ими забит весь кабинет.

— Дадите мне почитать?

— Вы любите читать?

— У меня огромная библиотека.

— Из настоящих книг?

Он гордо кивнул.

— Какой вы счастливый...

— Так он, правда, вас бросил?

— Да... Самое удивительное, что я постоянно боялась, что он боится, что я его брошу... Очень смешно.

— Марианна говорила, что у вас очень крепкая семья.

— Наверное, на свете осталась только одна крепкая семья — ваших родителей.

— Я все-таки надеюсь их переплюнуть.

— Не думаю, что у вас получится... Вы слишком плейбой.

— А может я останусь, раз так? — спросил он. — Раз плейбой?

— Ну уж нет! — рассердилась я. — Езжайте к Марианне!

— У нее грудь твердая.

— Она уже все исправила! Нет, я серьезно! У меня был ужасный день... И еще раз спасибо за помощь.

Он встал, громко и отчаянно вздыхая.

— Значит, не ревнуете?.. Все, все, ухожу... Марианна говорила, что вы пишете. Это правда?

— Вы с ней, кроме как обо мне, о чем-нибудь еще говорили?

— Почти ни о чем.

— Все-таки вы ищете эти деньги! — сказала я, глядя ему в глаза. — Это для вас дело принципа — найти их!

Он пожал плечами.

— Хотите думать, что я еще хуже, чем ваш муж? Думайте на здоровье.

...Когда он ушел, я прошлась по квартире. Он сто раз мог оставить здесь камеру — постоянно отсылал меня на кухню... Но эти современные камеры, разве их обнаружишь?

На всякий случай я разделась в темноте, постелила самое дорогое постельное белье, надела шелковую пижаму — и воздержалась от... ну, это неважно.

Лестница вела на второй этаж — там тоже стояли столики.

В зале было совсем темно: из-за соснового бора за окнами, из-за стен, обитых коричневыми панелями, темных балок потолка и этой вот лестницы, сделанной под старинную, деревянную. В принципе это был деревенский стиль, даже старорусский, но хозяева, видимо, предполагали, что так должно выглядеть экологически безупречное помещение. Я положила ладонь на стену. Это был пластик.

Примерно так же дело обстояло и с индийской спецификой. Она с большой натяжкой создавалась за счет имитаций: старых шелковых картинок со слонами и повернутыми в профиль, обведенными серебряным контуром танцующими фигурами, тлеющих там и тут вонючих палочек, а также молельни в углу, обвешанной гирляндами искусственных маргариток. Я пригляделась: над молельней висела икона!

— Где вы сядете? — спросила официантка в жилетке и шароварах.

— А почему у вас турецкий наряд? — ответила я вопросом на вопрос.

Официантка приподняла бровь, и в ее глазах я прочитала собственный приговор. «Трудный клиент!» — скажет она на кухне. Впрочем, они уже увидели в окно, на какой машине я приехала, и вынесли мне приговор пострашнее: можно сказать, самый страшный в этом богатом районе.

— Можно сесть, где посветлее? — попросила я. — Напротив лестницы, в центре зала.

Официантка ушла за меню, попутно включив музыку: я бы не удивилась и арабской (ну, раз такой у них фьюжн), но нет — запищали, зарезвились на ультразвуковых широтах настоящие индийские голоса.

В нижнем зале никого, кроме меня, не было. На втором этаже кто-то разговаривал на повышенных тонах. Голос был наглый, хозяйский. Здесь вокруг все такие.

— Я специально спросила, — сказала вернувшаяся официантка, кладя передо мной меню, переплетенное в кожу. — Это не турецкий наряд, а индийский.

— У кого спросили?

— У управляющей.

— Да мне, в общем, все равно.

— Зато нам не все равно. У нас один из лучших тематических ресторанов этого района. Здесь все настоящее. Все создано людьми, искренне любящими Индию и хорошо ее знающими.

Я хотела спросить про икону в углу: это подстраховка? — но не стала связываться. Я действительно приехала поесть.

— Все, наверное, очень острое? Я новичок, мне нужно будет поменьше специй.

— Вы у нас первый раз?

— Нет, я была у вас примерно год назад. С подругой. Она живет здесь неподалеку.

— То есть вы знаете, что это вегетарианский ресторан?

— Конечно. Я потому и приехала. Мне мой косметолог посоветовала отказаться от животных белков.

— Да, у вас очень плохая кожа.

(Что говорят в таких случаях? «Спасибо»?)

— Но вы не расстраивайтесь. Сюда многие приезжают именно потому, что вегетарианство благотворно влияет на кожу. Знаете, бывает, клиентка прошла сотни процедур, сделала омолаживающую операцию, ходит на спа, использует озон, соблюдает диету, и все, все напрасно! А проблема — в питании! Представляете, какой ужас накапливает мясо животного в момент его убийства? И мы это потом едим! Кроме того, животные белки очень плохо перевариваются. Точнее, не перевариваются, это чистые токсины, они идут в кровь, в лимфу и в кожу, да, в кожу. Ваш землистый цвет лица — это цвет токсинов. Наша хозяйка говорит: у тех, кто ест мясо, — внешность убийцы.

Вообще такая откровенность стала модной у богачей в последнее время. Я это замечаю по рекламе предметов роскоши. Здесь укоренился развязно-хамоватый стиль. Елена восхищалась недавно таким текстом, пришедшим к ним на компьютер: «Тебя удивляет, что твой «Каприо» плохо маневрирует? Ты возвращаешь уже шестую машину из-за плохой работы руля? Ты не замечаешь, что на руль давит твое пузо? ПРОСТО ТВОЕ ПУЗО МЕШАЕТ ТЕБЕ РУЛИТЬ!» Такая вот реклама бескалорийного вина.

Все понятно, на самом деле. Эти ребята сами хамят налево и направо, никто им не может ответить — вот им и надоело колотить кулаками по вате, хочется отпора. Одни мечтают, чтобы сексуальный партнер ставил их в угол или порол, других возбуждает отпуск, проведенный в тюрьме, третьи ухохатываются над хамскими текстами. Хоть кто-то говорит им правду, так они считают.

— Я еще отекаю, — пожаловалась я.

— Да, это видно, — кивнула официантка. — И как раз в индийской кухне много специй, хорошо выводящих воду. Если вы будете обедать у нас регулярно, — она с сомнением посмотрела в сторону окна, где была видна моя машина, — то вы себя не узнаете уже через месяц.

— То есть надо переходить на вегетарианство?

— Это само собой разумеется. Но этого мало. Дело в том, что наш ресторан — еще и своеобразный клуб или, если хотите, консультационный центр. Конечно, не для всех... Это очень дорого и трудно — получить исчерпывающие консультации по изменению образа жизни. Зато, если вы их получите, вам не нужны будут ни косметологи, ни операции, ни озон. Вам предложат целую программу оздоровления. Вот, например, у нас в ресторане пища готовится с соблюдением определенных ритуалов. Особые требования к моральным качествам поваров, к их биографиям, учитываются даже предыдущие воплощения: никаких преступников или солдат. Никакой агрессии даже в прошлых жизнях! Во время приготовления блюд говорятся особые слова, делаются особые жесты руками, звучит духовная музыка. Живая! Нам по штату полагается музыкант. По вторникам ресторан закрывается: происходит полное кармическое очищение всех залов, всех продуктов. Понятно, что наша пища наполнена благотворной энергией, которую вы не получите от своей кухарки! Энергия накапливается, и однажды происходит качественный скачок — ваш организм как бы перенастраивается. Обновление клеток начинает идти намного быстрее, все системы приобретают способность к полному самооздоровлению. Излечиваются хронические заболевания, омолаживаются органы — сердце, суставы, кишечник, ну и кожа, конечно. Она просто сияет... Все делает энергия. Вообще все в мире делает энергия.

Я даже боялась заглянуть в меню — туда, где цены. Такая лапша — это обычно самое дорогое в мире блюдо. Я представила себе их штатного музыканта на кухне... Почему-то с балалайкой.

— Вы сказали, что трудно стать членом клуба.

— Это делается не сразу. Вы должны стать нашим постоянным клиентом. Если вы хотите участвовать в программе, то после сегодняшнего посещения мы вам выпишем карту участника. Когда там накопится миллион, вы получите скидку — десять процентов. После двух миллионов вы — вип-клиент, а это доставка еды на дом, бесплатная консультация с составлением гороскопа на ближайший год и программы питания. Далее: вы можете претендовать на личного тренера по йоге. Кстати, уроки йоги вы можете брать и сейчас, но, разумеется, в порядке общей очереди и в его зале. К вип-клиентам он выезжает на дом... Но и начальные знания вам не повредят. Правда, это довольно дорого... Но оно того стоит, уж поверьте. Принимайтесь за себя, пока не поздно. У нас много таких, кто упустил свое время: вроде бы все делают правильно, выполняют рекомендации, а результаты неважные. Организм настолько закостенел, настолько привык жить по старым правилам, что его уже очень трудно вывести из этой колеи...

Цен, кстати, и не оказалось. Правильно: зачем портить свою энергию этим ненужным и наверняка грустным знанием? Я заказала навскидку: очень осторожно. Судя по ее недовольному виду, не ошиблась — блюда были недорогие.

— А вино у вас пьют? — спохватилась я.

Официантка обрадовалась.

— Вино у нас особое. Его можно пить даже в пост! — («В христианский пост! — изумилась я про себя. — Какие у них полномочия!») — Оно из Тибета. Делается из самого высокогорного винограда в мире. Его изготавливают монахи, а доставляют в порты на яках.

Я хотела сказать, что у меня аллергия на шерсть яков, но побоялась улыбнуться и просто отказалась без объяснения причин.

Заскрипела лестница. Сверху спускался полный мужчина — он продолжал с кем-то ругаться по телефону.

— Я отметила заказ на вашей карточке! — сказала ему администратор, вышедшая из боковой двери.

Он отмахнулся. Администратор взглянула на меня, скрылась за дверью, потом снова глянула — в щелку.

Я сидела за тем же столиком, что и год назад. Елена тогда пригласила меня пообедать. Она ничего не рассказала об этих теориях оздоровления — думаю, она в них не верила. Елена была, действительно, рациональным и даже скептическим человеком. Хотя производила впечатление птички божьей. Не думаю, что она участвовала в их программе. И вообще, дела у них идут плохо. Уж я умею оценивать по внешним признакам, насколько успешен тот или иной бизнес. Своим клиентам я бы не посоветовала покупать ресторан «Джаган».

Так можно начинать дело: панелями под дерево, картинками, стоящими меньше, чем кусок высушенного хлеба в придорожном магазинчике, всей этой дешевой блошиной экзотикой. Когда раскручиваются — если раскручиваются — то нанимают настоящих декораторов и дизайнеров, имеющих образование, уж они-то не спутают турецкий костюм с индийским. Пластик отдирается, и стены обшиваются натуральным резным камнем, или тайской чесучой, или атласом. Привозятся шелковые, рассыпающие перламутровые искры ковры из Кашмира — те, что гибнут от пролитой воды, но в том и прелесть — в их уязвимости. Красота всегда уязвима. Хозяин обязательно выйдет к пролившему воду гостю и расскажет о монахах, месяцами делающих гигантские картины из песка, чтобы потом одним дуновением уничтожить их. И гость успокоится. И оценит стильность места.

А тут... На кого рассчитана эта забавная молельня? На человека с каким уровнем образования?

Дураков, конечно, много везде, а среди богатых их даже больше, но, думаю, они едва окупают аренду. Ведь рассказ официантки навеян моей машиной: мол, захочет эта дура приобщиться к миру богатых. В конце ужина она мне сообщит, что я понравилась администратору своей... ну, скажем, кармой — и мне будет сделано исключение: десять процентов скидки с первого дня.

Думаю также, что они буквально вцепились в Елену, сразу угадав в ней богачку. Я засунула руку в карман, проверяя, на месте ли кредитка. К сожалению, там не было нужной мне фотографии — мне, по милости Гергиева и Марианны, не удалось ее украсть...

Утром я была на работе. Зашла в отдел, пока еще никого не было. Посидела за своим столом и решила наглеть до конца. Если Гергиев не врет, меня теперь не уволят, даже если я плюну Лицу в лицо. Ах, Гергиев... Я вздохнула. Как я жалела, что позволила ему позавчера уйти. Такой мужчина — хоть на ночь, да мой... А то и вспомнить в старости будет нечего. Или я уже становлюсь похожей на Марианну?

В отдел зашел Борис и уставился на меня, как на привидение.

— Мы вчера все спорили, — сказал он. — Витя притащил слухи, что тебя восстановили. Разумеется, звучало, как полный бред. У тебя нарушений — вагон и маленькая тележка. Тут была Инна, она тоже сказала, что знает точно: ты уволена, причем с ужасной формулировкой.

— Она же в отпуске.

— Ты знаешь, она действительно уходит. Вчера пришла последний раз — за вещами. Собрала все свои бумаги, рамочки, цветочки, сказала: «Спасибо всем» — и отчалила. В хорошем таком настроении...

— Вот почему ее стол пуст.

— Представляешь... — Он хохотнул. — Украла все наши вазы! В том числе и ту, что ты притащила из дома. И даже туалетную бумагу сняла... Ну что за человек! Так я не понял: тебя уволили или нет?

— Нет.

Он недоверчиво покачал головой.

— Чудеса какие-то... А почему ты вчера не была на работе?

— Решила отдохнуть. И сегодня, пожалуй, пойду. Что-то нет настроения... Значит, Инна знает точно?

— Видишь, оказалось, что неточно. Ну, мы-то решили, что у нее полная информация, раз она близка кому-то там в верхах. А ты не врешь? Разве за такое не увольняют? Я думал, даже сажают...

— Ты огорчился?

— Зачем ты так?

— Ах, Боря. — Я потянулась. — Надоело мне со всеми церемониться. И с тобой: какого черта ты всем хамишь? Что ты за истеричная баба! Почему вы, однополые, считаете, что вам все вокруг должны прощать, а? Вы себя все-таки считаете убогими? Поэтому?

Борис насупился.

— Начинаешь новую жизнь? — угрюмо спросил он. — Режешь правду-матку?

— У тебя нет ни правды, ни матки, Боря. Ты даже не пожелал скрыть, как хочешь занять мое место! Тебе было плевать, что ты этим обижаешь меня. Меня — которой было достаточно только намекнуть службе безопасности, чем ты промышляешь по вечерам...

— Ты знаешь мою позицию: я не люблю притворства. Какого черта! Все умные, все всё понимают, зачем играть комедию? Да, любой бы мечтал занять место начальника отдела. Это лишние сто тысяч! Мне не хватает денег! Я что — должен делать вид, что не хочу зарабатывать больше? Я всегда говорю правду! Считаю, что это более благородно.

— Думаешь? Пожалуй, я перейму твой опыт. Вот чтоб ты знал, Боря: мне омерзительны люди твоей ориентации. Я вами брезгую. Не садись на мой стул. Никогда! Пожалуйста!

Он сощурился — да, он может ответить, я знаю. Так может, что...

— Боря! — я предостерегающе подняла палец. — Отныне я начальница в полном смысле этого слова! Не хами. Даю тебе срок в месяц, чтобы прекратить свое баловство с чужими счетами. Легкомыслие по отношению к Горикиным грехам мне дорого обошлось.

Впервые в жизни принципиальность принесла мне облегчение. Я даже начала напевать, вспомнив Борину рожу...

Подошла официантка, стала расставлять на столе тарелочки, жаровенки, латунные коробочки, корзинки с прозрачными лепешками.

— Управляющая сказала, что ей понравилась ваша карма, — сообщила она.

— Правда? — обрадовалась я. — А можно с ней поговорить?

— Она подойдет в конце обеда.

Еда оказалась исключительно вкусной. Я даже простила им молельню. Думаю, Елена здесь часто обедала — у нас похожие вкусы.

...Когда официантка забрала мою кредитку, из боковой двери снова вынырнула та тетка, что подглядывала за мной перед обедом.

— Все хорошо? — спросила она с неискренней озабоченностью.

— Да. Боюсь, я серьезно подсела на вашу кухню...

— Это увлечение пойдет вам на пользу. — Она слабо улыбнулась.

— Я небогатый человек.

— Что может быть дороже здоровья?

— Вам действительно понравилась моя карма? Она пристально посмотрела мне в глаза. Не знаю, что она в них увидела, но я в ее — уловила гигантскую неприязнь и к моей карме, и ко мне заодно.

— Очень понравилась, — сказала она. — В прошлой жизни вы были... садовником. Это благородное занятие. Чистое. Неагрессивное.

— Мне дадут карточку участника программы? А может и скидку... в виде исключения?

— После второго или третьего посещения мы поговорим об этом... Вы не производите впечатление человека, следящего за своей внешностью. Это ваша принципиальная позиция?

— Я люблю все естественное.

— Вам сколько: двадцать пять?

— Да.

(Самое интересное, что я, никогда ничего с собой не делавшая, выгляжу молодо — может быть, неухоженно, по нынешним меркам, но молодо. Елена всегда поражалась по этому поводу).

— Ну, что ж. Самое время начинать... Вам можно дать все тридцать. А что будет потом?

— Скажите, — я откашлялась. — Все-таки немного остро с непривычки... А можно заказывать еду на дом? Официантка объяснила, что дома такого эффекта не добьешься. Будет не та энергия.

— Мы это практикуем... Но опять же, это решается индивидуально. Через хозяйку. Только для вип-клиентов.

— А с ней нельзя встретиться? — спросила я. — Я небогатая, но я чиновник... Иногда это стоит дороже денег.

Меня очень беспокоил взгляд управляющей. Я никак не могла его правильно интерпретировать. Она смотрела как-то слишком пристально и в то же время словно бы сама пыталась что-то для себя объяснить.

И вдруг я поняла! Она пытается меня вспомнить. Ей кажется, что она меня где-то видела и обстоятельства встречи беспокоят ее. Словно бы меня позиционировали при этой встрече как врага, как опасность — или неплатежеспособного клиента, или полицейского, или санитарного врача (так она думает). Сидение за одним столиком с богатой, но малознакомой клиенткой — Еленой — никак не могло вызвать эту реакцию. Нет, она меня знает с другой стороны...

— Рано об этом говорить, — сказала она.

Подошла официантка, протянула мне кредитку.

— Карточки участника программы у нас, к сожалению, закончились, — не глядя на нее, продолжала управляющая. — В следующий раз приедете, мы вам выпишем. Всего хорошего. — Она резко повернулась и ушла за лестницу.

Официантка еле заметно пожала плечами. Видимо, их обычный ритуал дал сбой.

— За лестницей тоже зал? — спросила я как ни в чем не бывало.

— Нет. Кабинет хозяйки.

— Она здесь часто бывает?

— Теперь не часто... Она вышла замуж. Откровенно говоря, ее больше нет.

— А мне показалось, что ваши дела идут плохо, — сказала я, вставая.

Что ж, я им не понравилась, а у меня теперь новая философия.

— Вы, наверное, ей это сказали?

Я не ответила, но выражением лица как бы подтвердила ее догадку. Официантка вздохнула.

— В общем-то, да... Ресторан выставлен на продажу... Бизнесом надо заниматься, а так-то, конечно, все развалится. Хозяйке было не до того — у нее семейные проблемы последние полгода, теперь она вообще исчезла, вот и...

— Алина! — позвала управляющая из-за лестницы. Она теперь стояла точно как та, другая, на фотографии. — Клиенты ждут!

— Какие клиенты... — пробурчала официантка и отошла, не попрощавшись.

Теперь со мной не церемонились, ведь я расплатилась. Странно было бы, если бы дела у них шли хорошо, с таким-то отношением...

Отъехав от ресторана на приличное расстояние, я остановилась в бору, на поляне, недалеко от въезда в Еленин район. Мой сегодняшний обед принес только огромные траты. Я ничего не выяснила. И не потому, что меня вспомнили — меня не вспомнили, — а потому, что я не произвожу впечатление богатого человека. Мне нужен помощник, который бы производил такое впечатление.

«Вот ты как все завернула! — возмущенно сказал мой внутренний голос. — Кого ты хочешь обмануть?! Не смей даже мечтать о том, чтобы мечтать об этом!» — «Да мне это нужно для расследования!» — не слишком убедительно ответила я самой себе и набрала номер.

— Ну, — недовольно сказал Гергиев в трубку.

— Это я.

— Угу.

Его недовольный тон заставил меня запнуться. Я растерялась. Но секунду спустя даже обрадовалась этому недовольству — действительно, глупее было бы надеяться только на роман с главным исполнителем роли межгалактического суперагента.

— Вы будете говорить? — раздраженно спросил следователь.

— Мне нужна ваша помощь.

— Для чего?

Интересный вопрос... Для чего? Я вдруг поняла, что еще не задавала его себе.

— Мне нужно кое-что выяснить...

— А почему я должен вам помогать?

— Но вы уже мне помогаете. И давно... И много.

— Но я не дождался благодарности за эту помощь.

— Почему? Я вас поблагодарила за то, что меня оставили в корпорации...

— Вы на работе?

— Нет. Я в лесу.

— Вы, между прочим, прогуливаете уже второй день.

— Вы переживаете по поводу моей зарплаты? Можете вычесть за эти два дня...

— Могу и вычесть, и уволить. Я все могу.

Ну и ну!

— Нет, не можете! — рассердилась я. — Попробуйте только! Я подам в суд.

— Вы такая подлая на самом деле?

— А вы тоже такой: «вычесть», «уволить»?

— Я-то? Конечно! И встречался я с вами, чтобы найти свои денежки! И, между прочим, спал с вашей подругой, чтобы все о вас узнать... Миллиард! За него я готов переспать даже с вашим мужем!

— Его-то не трогайте! И потом я даю вам шанс узнать обо мне еще больше. Выполните мою просьбу.

— Ну, говорите.

— Вы должны выяснить все об одном ресторане. По своим каналам.

— О «Джагане»? Это исключено. Он проходит по льготной категории. Малый бизнес. О них ничего не выяснишь. Вы знаете, что люди, работающие в малом бизнесе, даже не проходят процедуру сканирования глаза?

— Но ведь можно узнать, на кого он зарегистрирован?

— Я и так это знаю. На управляющую.

— Но есть еще и хозяйка.

— Она там как почетный президент. И идет под псевдонимом.

— Псевдонимом?

— У нее индийское имя. Она его приняла года два назад, после посещения Тибета... Нарушений у них никогда не было. У нас нет на нее данных.

— Они продают ресторан. Вы бы могли приехать как покупатель.

— А вы почему не поехали туда как покупатель?

— Какой же из меня покупатель? Я даже как клиент им не подошла. Они же все видят. По машине, одежде. Да хоть по ногтям.

— По ногтям? У меня они тоже настоящие. И один даже кривой.

— Какая гадость!

Он засмеялся.

— Так что я должен выяснить?

— Вы должны найти хозяйку... И найти ее адрес. Я перевела дыхание. Пути назад не было.

Он помолчал немного.

— Значит, вместо работы вы шляетесь по ресторанам? Одна или с любовником? Пожалуй, я поступил опрометчиво...

— Предупреждаю, что и завтра буду отдыхать! — сказала я.

— Так вы сейчас...

— В лесу.

— Почему в лесу? Совсем уже...

— Съездите? — спросила я.

Впрочем, уже было понятно, что он поедет...

Мой же следующий пункт — это наркоманский пятачок на шоссе.

Я ехала по крайней полосе, медленно — чтобы как-нибудь угадать его. Насколько же я наивная: «пятачок» оказался десятикилометровым, привольно раскинувшимся вдоль дороги по обе стороны. Внешний вид его обитателей не оставлял никаких сомнений в характере их увлечений.

Как люди слепы! Ведь я сотни раз проезжала мимо и, проезжая, сидела не только в своей машине, но и в Марианниной или в Елениной, а также в роскошном кабриолете Антона и жлобском микроавтобусе Микиса. Все они знали, что это за «пятачок». Один раз я вслух удивилась, какой бледный вид имеют люди «на остановке» — это было мое предположение: «на остановке». Марианна прыснула. Она ничего мне не сказала, напротив, даже не перебила, когда я перешла на тему социальной несправедливости. «Какой зеленый цвет лица был у того парня! — возмущалась я. — Это ведь бедный район? Он весь загазованный! Это просто чудовищно — я уверена, что здесь половина жителей больна язвой или СПИДом... Нет, ну что-то надо делать!»

«СПИДом? Возможно», — хихикнула Марианна.

Что ее забавляло — мое неведение? Но почему они все считали его забавным? Как они ко мне относились на самом деле?

Увы, ответ получался печальным.

«Блаженная» — покровительственно говорил Антон. Почему я толковала это как «неординарная»? «Доверчивая» — обмолвилась Елена, и я решила, что это синоним слова «верующая». «Сильно меня любящая» — гордился Алехан. Даже эти слова я воспринимала иначе. Я думала, они означают «любимая».

Я училась с Еленой в одном университете. Я была отличницей, а она — красавицей. Я часто говорила ей, что быть красавицей — труднее и почетнее, и до сих пор повторяю это на каждом углу. Но думаю ли так на самом деле? Если да — то почему ничего не делаю со своей внешностью? Ах да, из-за счастливого брака...

Это Елена познакомила меня с Алеханом. Она сказала, что он друг ее поклонника. Сам поклонник навсегда затерялся в прошлом. У них было много общих воспоминаний. По крайней мере, они иногда перемигивались и начинали хохотать. Когда я спрашивала, в чем дело — спрашивала, предвкушая радость присоединения к их веселью, — они отмахивались и продолжали перебрасываться междометиями и обрывками фраз.

Марианна появилась в моей жизни раньше — собственно, она всегда в ней была. Мое первое в жизни воспоминание: яркий весенний день, солнечные блики от ручья и ее лицо. Ей, как и мне, пять. Она нашла в ручье стеклянную сережку в виде ключика, потерянную мной два дня назад. Граненая безделушка умылась в ручье и нестерпимо сверкает. Марианна знает, что это моя сережка, но не отдает. «Я потеряла здесь свое кольцо, — объясняет она. — Если ты его найдешь, я отдам твой ключик».

Марианна даже не стала пытаться поступить в университет, после школы наши с ней дороги разошлись (я думала — навсегда). Она осталась топтаться в прошлом, в то время как я (мне так казалось) умчалась вперед. Но десять лет спустя мы встретились на одной площадке. Наше второе сближение тоже произошло через Елену. То есть это я их вначале познакомила, а потом уж они подружились и стали друг другу ближе, чем я каждой из них по отдельности.

Елена была общительным человеком. В принципе я не могла бы поручиться, что у нее нет знакомых, которых я не знаю. Я, например, никогда не видела ее маникюршу. Она приходила два раза в неделю, но как нарочно — когда я была у Елены, она или только что ушла или именно сегодня заболела. Мы даже смеялись и удивлялись по этому поводу.

Что касается остальных ее знакомых... Посыльных из французского ресторана я знала в лицо и по имени, соседей — только тех, что справа, с садовником — здоровалась, у кухарки — пользовалась благосклонностью, ливанку — недолюбливала.

Елена ни словом не обмолвилась о толстой подруге, хотя проблему лишнего веса мы обсуждали при каждой встрече в течение многих лет. Не говорила она и о вступлении в программу оздоровления в вегетарианском ресторане. О нем самом она тоже ничего не говорила. Только один раз — год назад — предложила мне: «Заедем тут, неподалеку?» Я, помню, и в тот раз удивилась наивному интерьеру: место не слишком ей подходило. «Попостишься со мной?» — сказала она, и в ее глазах промелькнул смех. Я его заметила, но истолковала как иронию Елены над самой собой — с рождения неверующей.

...Я притормозила. Бледно-зеленая стена слабо качнулась — как по команде, все равнодушно отвернулись. Последние в ряду тем не менее настроили боковое зрение, чтобы продолжать следить за моей машиной. Я заглушила мотор.

Немного погодя один из последних вышел из строя и двинулся ко мне вихляющей походкой. Впрочем, его взгляд оставался цепким и внимательным — свою расхлябанность парень явно преувеличивал.

В ряду между тем продолжалась жизнь. Мимо стоявших проплывали клиенты: все они были разными, и многих я бы никогда не заподозрила в приверженности к этому месту. Некоторые были прилично одетыми, они стеснительно ухмылялись, и видно было, что стеснительность им вообще-то не свойственна, что она, как игра, опьяняет и возбуждает их не меньше, чем предстоящий сеанс.

Даже самые развязные и холеные из этих клиентов немного терялись здесь, едва достигнув стены. Толстые и тонкие, богатые и бедные — они получали здесь по одинаковому куску бесконечности. Зыбкое плутание по темным коридорам могло оказаться кошмаром, могло стать восторгом, но всех желающих оно выводило за пределы мира... Мир слишком мал, вот в чем проблема. Слишком долго человечество топчется на полностью освоенной планете, оно ее давно переросло. Трагедия стала неизбежной, когда Колумб ступил на землю Америки. Все остальные судорожные попытки: и освоение Эвереста, и ослепительное умирание на всяких там полюсах (их всего два, всего два!), и полеты в космос со взрывами на обратном пути — все это уже агония. С Земли не улететь, а горизонта нет. Оставь надежду. Поверьте бывшему члену общества «Мой молодой Марс».

Горик сказал мне однажды: «Твои книги, чем они лучше моих доз?», и я изумилась прихотливости наркоманского воображения. Но сейчас я думаю так же: последний коридор, выводящий за пределы маленького мира — это воображение. Здесь нет предела скорости, в этом преимущество...

— Ищем неприятностей? — доброжелательно спросил парень, засовывая голову в мою машину. От него пахло чем-то восточным.

— Это вопрос терминов, — сказала я. — Что и как называть.

— Вот как раз философов здесь, как собак нерезаных. — Он с пониманием покивал мне головой. — Немало и сыщиков.

— Корда! — позвал его кто-то из ряда. Он нетерпеливо махнул, не оборачиваясь к зовущему.

Божок Корда. Вот ты кто. Видимо, Антон всерьез увлекался наркотиками, если назвал твоим именем одну из своих яшмовых фигурок.

— Здесь бывает один мой друг, — сказала я парню и улыбнулась по возможности жалобнее. — Горик. Я его ищу.

— Давно не видел.

— Неправда. Он был здесь вчера. И с тех пор пропал. Может, он меня бросил?

— Ты у меня спрашиваешь?

— Может, что-то случилось? — Я сложила брови домиком. — Помоги, я согласна заплатить.

— Давай карточку, — потребовал он.

Я немедленно достала ее из кармана. Он двинулся обратно в строй, и я вышла за ним, не обращая внимания на его недовольное цыканье.

Мы приблизились к ряду продавцов.

— Лапуля! — тихо позвал меня кто-то из них. Весь ряд тускло улыбнулся. У некоторых не было зубов.

— Это любовница Горика, — представил меня Корда. — Кто его вчера видел? Девочка башляет за информацию.

— Это ментовка, — равнодушно сказал один из покупателей. — Горик уже два месяца, как сидит в тюрьме.

Вот, подумала я, клиент совсем иного рода. Сразу было видно, что не любитель, а профессионал: его движения были сосредоточенными, он не отвлекался на прохожих и зевак, а в его глазах горела страсть скопца.

— Ну, мать! — разочарованно протянул Корда, отдавая какому-то худенькому мальчику мою карточку. — Сними с нее все... Ты что так врешь-то?

— Нас уже допрашивали, — пояснил кто-то в ряду. — Ты, Корда, просто за товаром тогда ездил. Он бабу какую-то убил.

— Да какая она ментовка... — заторможенно произнес его сосед. — Дурак ты, Виталик.

Клиент Виталик судорожно дернул головой. Товар был уже в его руках и моей судьбой он больше не интересовался.

— Идите на хрен! — сказал он, подумал немного и вдруг выругался так длинно, запутанно и яростно, что кое-кто в ряду даже шатнулся от неожиданности.

Сбоку вынырнул мальчик с моей карточкой.

— Все снял, — радостно доложил он. — Но там мало было...

— Сколько? — заинтересованно спросила я.

— Пятнадцать тысяч.

Ни фига себе! За обед с меня сняли четыреста! Такого я не ожидала. Какие нахалы! Без вина, за чечевицу и пресные лепешки.

— Не плачь, — Корда похлопал меня по плечу. — Деньги-то служебные? Тебе еще выпишут.

— Я могу заплатить, — сказал мне Виталик. — Пошли со мной в машину. Даю сто тысяч. Ты в моем вкусе.

Я засунула пустую карточку в карман, не обращая на него внимания. Наркоманская наглость расстроила меня гораздо меньше, чем наглость этого вегетарианского ресторана. Четыреста тысяч за такой обед!

— Виталик, давай я с тобой пойду? — предложил мальчик. — За сто тысяч я согласен.

Виталик подошел ко мне и тронул за рукав.

— Пошли, — тихо сказал он. — Сто тысяч и две дозы. Ты похожа на мою жену.

— Она умерла, — опять стал объяснять кто-то в ряду. — Передозировка... Иди, он богатый. Поживешь, как у Христа за пазухой. А то ходишь: пятнадцать тысяч на карточке.

— Отстань ты! — сказала я наркоману, вырывая руку. — Зачем тебе баба? Через минуту у тебя их будет тысяча.

— И у каждой по три п...! — весело поддержал строй.

— Никогда жену не вижу. — Виталик потер лицо свободной рукой: мою он так и не выпустил. — Пошли. Поедем в одно место... Там и Горик твой часто бывал.

Я посмотрела ему в лицо и вдруг все поняла.

— Сто тысяч?

Он кивнул.

— И четыре дозы!

— Пошли.

Мы пошли к дороге. Кто-то в ряду опять хихикнул, но это длилось секунду, не больше. Виталик подвел меня к машине. Это оказался «Волк». Той самой модели. В ряду не врали: наркоман действительно богат. Пискнула сигнализация, двери распахнулись. Я села на переднее кресло.

Впервые я видела такую роскошную машину. В ней не было даже руля — полная автоматика. Сзади белый кожаный диван, заляпанный... думать не хочется, чем. Наркоман сел рядом, повернулся ко мне. Он был абсолютно трезв, руки его не тряслись — обычный мужик, только бледный и усталый.

— Что вы хотели мне рассказать? — спросила я.

— А ты ему кто?

— Прохожая. Так что вы хотели рассказать?

— Я уже давно ничего не хочу.

— А это? — Я показала на его карман, где лежал купленный пакетик.

— Это? Так...

Возможно, он говорил правду. Богатый-пребогатый, везде побывал, всех поимел...

— Ты тоже наркоманка? — с сомнением спросил он. — Хотя вряд ли.

— Вы видели его в тот день? В том месте?

— Не гони... Чем будешь расплачиваться за информацию?

— Могу подарить свою карточку. Она пустая, но для такого человека, как вы, это даже лучше. Вы заполните ее пустоту, будете ее творцом, — насмешливо сказала я.

Он тоже улыбнулся.

— Любишь читать мораль?

— В общем-то, да... Я очень старомодная.

— Старомодная? Предпочитаешь снизу?

— Ах вот оно что! — сказала я. — Нет, этим я платить не стану. Да и зачем вам? Чтобы меня унизить?

— Ты себе не нравишься? — Его правая бровь еле заметно приподнялась. — Считаешь себя некрасивой?

Я пожала плечами.

— У меня жена такая же была. — Он скривился. — А за двести тысяч?

— Нет.

— Ладно... Там посмотрим. — Он нажал кнопки на пульте.

Машина осторожно включилась и почти незаметно тронулась. «А вдруг какой-нибудь извращенец? — подумала я. — Сейчас завезет в укромное место и...»

— Боишься? — спросил он, искоса глядя на меня.

Я промолчала. Он достал из кармана пакетик, развернул его.

— А если остановят? — спросила я. — Они же знают, кто отсюда отъезжает.

— Обязательно остановят. — Он на секунду закатил глаза. — Но мы откупимся...

«Мегапарсеком больше, мегапарсеком меньше» — вспомнила я слова Гергиева. Может, он и прав, мой следователь.

— Я слышал, что допрашивали этих козлов, — снова заговорил Виталик. — И мог бы кое-что добавить. Но мне там нельзя было светиться. Я ведь знаешь кто? Я заместитель директора «Олдон групп».

Я недоверчиво покосилась на него. «Олдон групп» — это фирма, производящая учебную литературу для младших ступеней. Действительно, наркоман на руководящем посту там уместен менее всего.

— Во-от, — сладко протянул он. — Поэтому я слушал их рассказы и не вмешивался. Слышал и про тетку... Которую сам видел.

— Действительно толстая?

— Не поймешь. Она была в балахоне, расшитом блестками... Как национальный наряд. Под ним — титьки и пузо... А может, подушки? Неестественно жирная. — Он ткнул пальцем в карту на экране.

Машина повернула направо. Дома сразу кончились, впереди была линия кустарников и дальше пустырь с развалинами какой-то фабрики. Везде остатки стен, разбросанная арматура, трубы, куски бетона с торчащими железными штырями, пластиковые пакеты и все, что остается от использованных лекарств. Целые холмики этого всего.

Тут я впервые испугалась. Мы были совершенно одни на этом пустыре. Я знала, конечно, что Горик должен был колоться в укромном местечке, но мне почему-то казалось, что это закуток у дороги, почти на виду, где-нибудь на съезде с трассы, под виадуком.

Машина продолжала движение по пустырю. Виталик пусто глядел вперед. Наконец, он вернулся в действительность, поглядел по сторонам и сказал машине: «Стоп». Разумеется, она остановилась.

Я нервно толкнула дверцу. Потом толкнула еще раз.

— И во имя чего идут на такие приключения? — спросил он, глядя на мои безуспешные попытки выбраться.

— Виталик, — я старалась не сильно дрожать. — Я только сейчас поняла, что нет ничего, достойного таких приключений. Приношу свои извинения. Надеюсь, вы не извращенец? Для компании «Олдон групп» это было бы слишком.

— Видишь ли, — ухмыляясь, сказал он. — Здесь ведь верняк. Здесь никто не вступится. И позже никто не вступится — достаточно вколоть тебе дозу. Уже после... кто поверит наркоманке?

«Кто поверит наркоману!» — вот они, золотые слова. Вот заклинание, которое твердил себе тот, кто украл миллиард. Все правильно, Виталик.

Он положил руку мне на плечо.

— Здесь это и было. Я стоял чуть подальше, когда подъехал твой парень. Он остановился прямо здесь, у стены. Это его любимое место. Обычно он приезжал один, а тут вдруг из машины вылезла баба в балахоне. Я решил: проститутка. Здесь так часто бывает... ну, вот как у нас с тобой. Она пошла к кустам, я подумал, что свою работу она уже выполнила... Но затем увидел, что в кустах еще машина. Это уже было похоже на ментов, наши там никогда не останавливаются. Тетка шла очень тяжело, один раз чуть не упала, мне показалось, что она старая. Старая проститутка! — Он вдруг содрогнулся и осклабился. — Тот, кто сидел в машине, видимо, испугался, что она вообще не дойдет, и поехал навстречу... Тогда я понял, что это не сыщики.

— Потому что хорошая машина? — спросила я.

Его рука давила, как камень, но я боялась двигаться под ее тяжестью.

— «Волк»? Как у вас?

— Нет. «Жигули». Серебристые. Полиция на таких не ездит. У них «Форды».

— Кто был за рулем? Мужчина? Женщина.

— Тебе хорошо видны кусты? — спросил он. — Нет? А я еще дальше стоял... Но дело не в этом. Увидев машину, я понял, что в ней сутенер, и успокоился. Немного странной мне показалась полнота этой бабы, но Горик — он кто? Армянин? Турок?

— Ассириец.

— Ассириец! — уважительно повторил Виталик. — А они не вымерли?

— Как видите.

— Ну, это, в общем-то, один хрен. Может, ассирийцы тоже любят жирных... Я был в одном публичном доме, не здесь, а в Сургуте, шикарный такой, закрытый: там только жирные или с какими-нибудь уродствами. Так представляешь, туда запись за четыре месяца вперед! И цены сумасшедшие. Люди из Европы приезжают, из Китая. Меня туда провел мэр Сургута. Так что... Я даже Горика зауважал. Стильный парень.

— Виталик, а вы не пробовали не пробовать то, что вам хочется попробовать? — спросила я.

Он засмеялся, услышав такую корявую фразу.

— Поздно меня жизни учить! — ответил он почти весело. — Хотя... Переиграйся моя жизнь заново, я бы, конечно, кое-что подправил. Может, и попробовал бы, как ты выражаешься, не пробовать... Короче, эта проститутка села в машину, но машина не отъехала: они там словно совещались. Горик тем временем вколол себе и откинулся. Спустя пару минут баба вдруг вышла из «Жигулей» и двинулась обратно. Я подумал, что она идет возвращать карточку, по которой он расплатился... Хотя здесь и не очень принято. Платят обычно дозами, чтобы не светить свои данные. Даже если проститутка не наркоманка, она едет на шоссе и там меняет наркотики на деньги... Но всякое бывает. Я плачу деньгами... В общем, я не удивился. Но вот дальше... Дальше началось кое-что интересное. У бабы в руках был пакет. Ярко-красный такой. Небольшой. Она подошла к Гориковой машине, заглянула внутрь, видимо, поняла, что он в отключке — и начала рвать этот пакет. Точнее, упаковку на нем.

— И достала оттуда веревку, — сказала я.

— Мне показалось: змею. Но ты, конечно, права — веревку.

— Виталик, — обратилась я к нему максимально дружески. — Объясните мне одну вещь. Вы все, уколовшиеся, подумали, что это не веревка, а змея. Очевидно, вы часто видите змей в своих галлюцинациях? И это называется удовольствие? Не могу представить себя в ситуации, когда я бы платила за возможность видеть вместо веревки кобру! Вот не могу и все!

— Лапа, ты столького не можешь себе представить!.. Мне дальше рассказывать?

— Не надо. Дальше я все знаю сама. Она дала Горику эту веревку, а потом забрала ее обратно... Она что, была в перчатках?

— Проститутки все в перчатках. Ты не знала?

— Обертку она бросила на землю?

— Будешь рыться в земле?

— Здесь ведь нечасто убирают?

— Раз в сто лет, — ответил он, потом подумал и исправился. — В сто пятьдесят. Но как ты выйдешь из машины, вот в чем вопрос!

Я посмотрела на него. Передо мной сидел немолодой и совершенно зеленый человек. «Что бы сказала о его коже официантка из «Джагана»?» — подумала я и даже неуместно развеселилась. И что у него под кожей — в голове?

Мог ли на самом деле наркоман Горик убить человека? Очевидно, да, если наркоман Виталик всерьез собирается меня изнасиловать. Получится у этого слабака или нет, это другой вопрос. Способны ли они на это? — вот что меня волнует. «Если эта гнида дотронется до меня хотя бы пальцем, — решила я, — то я не буду спасать моего идиота. Сделаю то, что решила — ради себя — а его спасать не буду».

— О чем думаешь? — поинтересовался Виталик, доставая из кармана еще одну дозу. — Хочешь? Давай! Ты когда-нибудь пробовала?

Горик тоже на первых порах все пытался поделиться со мной своей радостью.

Не дождавшись ответа, Виталик вздохнул, вынул устройство, тюкнул им по сгибу руки и откинулся на подголовник. Наблюдая за ним, я усмехнулась: скорее всего, он импотент. Может, только мое тепло — еле уловимое, но настоящее, живое — и нужно ему в этот день. В уголках его рта выступило немного пены, глаза разъехались в разные стороны — вторая доза подействовала сильнее. Я отвернулась, посмотрела в окно...

Оказывается, на пустыре мы были не одни. Из-за бетонной стены, стоящей над небрежно накиданным гравием, отъехала машина. Она ехала прямо по пластиковым холмикам — этим использованным космолетам — они, наверное, лопались под ее колесами.

Виталик захрипел и смолк.

Еще одна машина, судя по тени на разрушенной плите, стояла за ржавой электростанцией. Далеко-далеко, почти на самом краю пустыря лежал человек, причем лежал в бетонном цилиндре. Видимо, еще днем, когда было жарко, он укрылся там от солнца, да так и остался. Может, помер?

«Что они видят вместо этого пустыря? — подумала я. — Елисейские Поля? Может, этот парень в трубе видит себя в космическом корабле, летящем к планете Альтаир. Там золотые реки и бирюзовые леса... Надеюсь, Виталик сегодня увидит жену? Да только врет он все. Жена у него была, но давным-давно ушла к другому».

За кустами блеснул электрический свет. Сюда ехала машина. Почти равнодушно я представила, что будет, если это какая-то облава. Решат, что я проститутка, уклоняющаяся от налогов, сообщат на работу — мне откупиться нечем. Хватит ли силы у той индульгенции, что выдал мне Гергиев два дня назад? Ба, да это он и есть. Собственной персоной.

Только когда машина миновала кусты и приблизилась, я увидела, что Гергиев в ней не один. В кресле пассажира сидел Корда и показывал рукой в нашу сторону. Они поравнялись со мной, остановились. Гергиев некоторое время сидел и смотрел на меня сквозь два стекла. Он не двигался, не гримасничал, не пытался что-то сказать — просто сидел и смотрел. Корда даже заволновался, завозился на своем сиденье, вытягивая шею, пытаясь разглядеть, что там в нашем «Волке» происходит. Есть, скажем, кровь или нет.

Я виновато развела руками. Гергиев тяжело вздохнул и покачал головой.

— Виталик, вставай, приехали.

Я пихнула его в бок. Он завалился на меня. От него исходил затхлый запах, похожий на запах сухой плесени, какая покрывает хлеб, если о нем забыли месяца на два.

— Давай! — рассердилась я и теперь уже стала трясти изо всей силы.

Он не реагировал. Я растерянно обернулась к окну. Гергиев молча и без эмоций смотрел на нашу возню, за его спиной ухмылялся Корда.

В «Волке» была идеальная изоляция. Ни одного звука не проникало снаружи. Вдруг в моем кармане зазвонил телефон.

— Але! — сказала я, глядя на Гергиева, тоже державшего трубку.

— Вы вообще нормальная? — спросил его голос, а сам он, в окне, пошевелил губами.

— Как вы меня нашли?

— Я ехал из «Джагана» и размышлял, какой будет ваша следующая остановка. «Что бы сделал я, если бы был припадочным? — так я подумал и сам себе ответил: пошел бы задавать вопросы наркоманам». Ведь, если бы я был припадочным, я был бы уверен, что полиция плохо искала и плохо допрашивала.

— Она как раз плохо искала и плохо допрашивала. В трубке раздалось какое-то хрумканье.

— Вы едите сухари? — спросила я.

— Я кашляю.

— Вам надо бросать курить... Вот почему, например, не попытались обыскать пустырь?

— Пустырь?! Зачем? Он ведь здесь не был. Он посадил свою мать на пятачке...

— Как она там оказалась?

— Там конечная остановка их автобуса, между прочим. Они там живут! Поэтому он пользовался именно этим рынком, а не другими. Такая простая мысль не приходила вам в голову? Он подобрал мать, и они отправились домой к Татарским.

— Милый мальчик, послушный сын, он помогал матери доставлять продукты на дом?

— Ассирийцы — заботливые дети.

— Елена не пользовалась услугами поварихи-любительницы. Это немного не из той оперы. У ваших друзей исключительно тупая версия!

— Елена ее не опровергла. И муж не опроверг.

— Как это удобно! Почему не обыскали пустырь?! Почему не опросили тех, кто мог его видеть?

— Опрашивали. На пустыре в тот момент никого не было. Немного странно, не так ли?

Я замолчала. Мой свидетель лежал на моем плече, закатив глаза. Если даже он отойдет после двух доз, то никогда ничего не подтвердит. И прижать его нечем. Ведь и сейчас, когда он в таком состоянии, Виталик неуязвим — проверка на наркотики возможна, только если он ведет машину. Возможно, на пустыре были и другие люди, но все они либо улетели на Альтаир, как тот парень в бетонной трубе, либо будут немы из-за своей работы. Заколдованный круг... Это такой мудрый расчет, совпадение или знамение времени?

— Молчите? — злорадно спросил Гергиев и обернулся к Корде. — Держи, — протянул ему карточку. — Анонимная. Да, сто тысяч.

Корда весело взял карточку, ликующе потряс ею в воздухе, затем поднес к виску и покрутил ею вместо пальца.

— Топай, — сказал Гергиев.

Дверь открылась, Корда послал нам воздушный поцелуй и потопал к кустам, хозяйским взглядом осматривая пустырь.

— Нечего сказать? — снова спросил Гергиев. — А знаете, как я вас нашел?

— Как?

— Я объяснил, что ищу женщину, интересовавшуюся Гориком. Мне сказали, что ее купил один мужик за сто тысяч и четыре дозы. Даже объяснили, что именно вы подрядились делать за эту плату... Я не поверил. Но... Надеюсь, я вам не помешал?

— Клиент отключился, — пожаловалась я. — Плакали мои сто тысяч. Вы знаете, сколько слупили с меня в «Джагане»? Четыреста!

— Обычная цена для этого района.

— Боже мой! А я не могу накопить на ребенка. При этом считается, что хорошо получаю... Нет в мире справедливости.

— Решили подработать проституцией?

— Никогда не понимала, в чем прелесть этой работы... Мне нужно выйти. Вы не знаете, как это сделать? Боюсь, Виталик заснул надолго.

— Надо войти в меню. Если не стоит пароль, дверь откроется. Но думаю, у вашего клиента пароль стоит. На случай полиции. Он ведь вырубается, а здесь иногда бывают облавы.

— Скажите, его нельзя как-нибудь прижать?

— Нет. Только если кто-нибудь напишет на него заявление. Но на это ведь никто не пойдет. Здесь у всех рыльце в пуху.

— А если приезжает полиция, что она делает?

— Налоговая ищет проституток. Дорожная стоит в кустах, ожидая, что кто-нибудь заведет машину и двинется. Наркоманы ее интересуют только в смысле получения взяток. Судя по модели автомобиля, такая полиция для вашего парня не проблема. Это стоит тысяч тридцать... За пятьдесят они будут сопровождать его до дома.

— Неужели нельзя навести порядок?

— Порядок! — Он тихонько засмеялся. — А еще меня упрекали в социальной озабоченности! Что такое порядок, вообще?

— Нечто противоположное свободе, надо полагать.

Гергиев хмыкнул, то ли соглашаясь, то ли возражая.

Я резко дернула плечом, голова Виталика подлетела и упала обратно. Он не издал ни единого звука.

— Сколько это обычно продолжается? — спросила я у трубки.

— Час. Если он не помрет.

— А если помрет?

— Я вызову полицию. Она приедет, станет совещаться, потом отправит запрос прокурору, прокурор его утром рассмотрит. Пятьдесят на пятьдесят, что все-таки будет принято решение вскрывать чужую собственность. К завтрашнему вечеру вас откроют. Или не откроют... Однажды мы ждали трое суток, прежде чем достали мертвеца из машины.

— Прокурор сломался только на третьи сутки? — с ужасом спросила я.

— Нет. В машине стояла такая программа, что если кто-то в ней сидит, то на третьи сутки она открывается сама. — Гергиев засмеялся. — Тот парень примерно представлял свои перспективы. Надеюсь, ваш Виталик их тоже представляет.

— Как же они ловят проституток, если машина заблокирована и внутрь попасть нельзя?

— Да клиенты их потом выбрасывают из машины... А у тех обычно с собой наркотики.

— Я разобью стекло!

— Это не стекло. Это особый полимер. Он не разбивается. Вы не хотите спросить меня о поездке в «Джаган»?

— Я хочу вас спросить о другом. Карточка Горика была проверена, ведь так?

— Да. И это один из пунктов обвинения. Если верить его версии, он под обещанные Инной деньги поехал на пятачок и потратил свои последние на наркотики. Он их купил по дешевке у какой-то толстухи. Далее он поехал на пустырь и там провел оставшуюся часть вечера, причем эта толстуха вышла здесь, а потом снова вернулась и дала ему в руки веревку. Так?

— Да. Все так и было.

— Но Инна, как мы знаем, ничего не заплатила. Зато неизвестно, кто перевел Кромскому пять миллионов. А что касается толстухи... на пятачке никогда не работал дилер, похожий на нее.

— Все правильно. А теперь расскажите, как вы съездили в «Джаган».

— Мерзкое местечко! Даже противно было делать вид, что я хочу его купить. Такой элегантный человек, как я! Это совершенно невозможно. К тому же все, что связано с покупкой, идет через управляющую. На хозяйку так не выйдешь. Собственно, ресторан уже продан, вы знаете?

— Как это?

— Он переоформлен на управляющую еще два месяца назад.

— Зачем?

— Хозяйка отошла от дел по семейным обстоятельствам, все стало разваливаться. В итоге они довольно сильно задолжали, в том числе и управляющей. Она ведь работала за часть прибыли. Одним словом, эта дамочка внесла какую-то недостающую сумму и стала полноправной владелицей. Мне показалось, хозяйка потеряла интерес к своему детищу. — Он помолчал, выдерживая эффектную паузу. — Но я ее видел!

— Когда?

— Сегодня. Она приехала в «Джаган» забрать свои вещи. Просто вошла в зал и прошла мимо меня под лестницу. Управляющая сказала: «А вот и наша бывшая хозяйка. Лучший специалист в стране по индийской кухне», и та мило растянула губы, делая вид, что улыбается.

— На чем она приехала?

— Она приехала на «Волке». Точно таком, в каком вы сейчас сидите. Но она совершенно не толстая. Обычная стройная женщина.

— Симпатичная?

— Обыкновенная.

— Лучше, чем я?

Он молчал, глядя на меня в окно.

— Лучше, чем я? — снова спросила я.

— Это ведь дело вкуса, — наконец произнес он. — Мне трудно судить. А это для вас важно?

— Почти нет. Но все-таки?

— Хуже, чем вы. — Он вздохнул.

Виталик заворочался. Надо было торопиться.

— Сергей, — сказала я. — По-моему, Виталик умер. Но у меня есть план. Съездите на пятачок. Он старый клиент, пользовался услугами местных проституток, сажал дилеров к себе в машину. Они должны знать пароль на открытие дверей. Узнайте, пожалуйста. Тот парень, который показал вам дорогу сюда, он наверняка знает. Вы очень много ему заплатили. Он скажет.

— Ладно. Но это последнее мое одолжение. — Гергиев сложил трубку. Его машина проехала мимо меня, выехала на гравий, давя пластиковые космолеты и двинулась в сторону кустов.

Как только она проехала кусты, я двинула плечом так, что начавший приходить в себя Виталик врезался лицом в приборную панель.

— Черт! — испуганно произнес он, медленно отстраняясь. Потом повернулся ко мне. Глаза были мутными, но не злыми.

— Как дверь открыть? — спросила я.

— Сейчас. — Он потряс головой. — Слушай, как там тебя... сделай одолжение, достань из бара воду.

— Где бар?

— Сзади.

Пригибаясь, я пролезла назад, открыла бар, достала бутылку воды и пару шоколадок — для себя. Виталик судорожно сглотнул.

— Как жрать хочется! — сказал он. — Поехали куда-нибудь покушаем? Ты это... кто?

— Я проститутка. Ты обещал мне сто тысяч.

— Дорогая! — уважительно произнес он. — Надеюсь, оно того стоило?

— Стоило, стоило, — успокоила я его.

— Давай карточку.

Я протянула свой пустой пластиковый кошелек. А что? Денег у меня не осталось, спасибо «Джагану», а до зарплаты еще пять дней.

Виталик потер лицо ладонями, взял мою карточку, засунул в прибор на панели, стукнул по экрану, указывая сумму.

— Держи. Давай воду. Я сейчас умру...

— Открой дверь.

Он снова тюкнул по панели, видимо, промахнулся, потому что вдруг заиграла музыка. Виталик выругался, тюкнул снова. Дверь мелодично пискнула и открылась.

— По маленькому хочешь? — добродушно спросил Виталик.

Я не ответила, времени у меня было мало.

Уже темнело. Теплый ветер погнал пластиковый пакет по гравию, зашумели кусты. Человек в трубе завозился, приподнял голову, повернулся на другой бок. Синяя машина выехала из-за стены, окно приоткрылось, из него вылетел обычный шприц — настоящий, можно сказать, антикварный. Где-то вдалеке зажглась рекламная голограмма.

Я подошла к стене. Под ногами у меня был самый разнообразный мусор. Сотни наркоманских устройств, обертки от шоколадок, пластиковые бутылки, презервативы, перчатки, снова устройства, немало было и шприцев. Я медленно шла, глядя себе под ноги. Вот кусты, от которых шла толстуха, вот ее дорога к этой стене. Как она шла? По кратчайшему пути? Нет, по удобнейшему. Она ведь боялась упасть.

Гравий приятно хрустел... Все эти дни мог быть ветер — он усиливается к вечеру и дует, в основном, на север. Я пошла к бетонной плите, под которой расцвел ярко-красный цветок: ослепительно прекрасный цветок папоротника, открывающий клады... Стоимость кладов я еще не определила... Я встала над этим цветком и сказала ему: «Здравствуй, милый!»

Цветок назывался «Веревки Веревкина». Хорошо раскрученная компания, я как-то продавала ее акции, вот уж не думала, что и меня коснется этот немного смешной бизнес. Я обернула руку краем ветровки и нагнулась над пакетом. Затем открыла сумку, ласково оглядела ее содержимое: в числе прочего там лежал и электронный пистолет (повезло Виталику, что я им не воспользовалась). Только я уложила пакет в сумку, за кустами заплясали огни машины.

За моей спиной раздались звуки рвоты: Виталик, вывалившись из передней двери, освобождался от остатков своего удовольствия.

Машина Гергиева шуршала по гравию, приближаясь ко мне.

— Освободились? — спросил следователь в открытое окно.

— Только вы уехали, он пришел в себя.

— Что это с ним?

— А вы не видите?.. Странный кайф, не правда ли?

— Вы никогда не пробовали?

— Нет, что вы.

— Боялись?

— Да, но не привыкания, а самих ощущений. Снов разума, так сказать.

— Поехали, я доброшу вас до пятачка. Там я видел вашу машину. Вы ее даже не закрыли.

— Да кому она нужна...

— Не скажите. Передняя панель разворочена.

— Вот сволочи! — без особой злости сказала я. — Но это стоит тысяч пятьдесят, не больше. По сравнению с «Джаганом» — фигня.

— Все не можете успокоиться?

— Четыреста тысяч для меня большие деньги. Месячная зарплата.

— Как акционер я чувствую вину.

— Не надо чувствовать вину, лучше повысьте жалованье. Кстати, я тут заработала, представляете? Виталик заплатил мне сто тысяч!

— За что?

— За то, — гордо объяснила я.

Он махнул рукой, видимо, не поверив. Я залезла к нему в машину. Она была поскромнее Виталиковой. В прошлый раз следователь-акционер был на другой.

— Дело Горика передали в суд, — сказал Гергиев, когда мы поравнялись с кустами. — Но некоторые неувязки все-таки остались. Вполне возможно, что суд не сможет закрыть на них глаза.

— И что тогда?

— Тогда часть обвинений с Горика будет снята. Адвокат пытался убедить его мать отказаться от своих слов. Если бы она на это пошла, дело бы не выглядело таким очевидным. Хотя домработница Татарских и опознала в ней толстуху, которая подъезжала к дому за две недели до смерти Елены.

— Ливанка? Она говорила, что плохо разглядела ту женщину. Кроме того, она была в темных очках.

— Необычная полнота — вот характерный признак. К тому же, на ливанку немного надавили... У нее паспорт не в порядке. А им надо срочно избавляться от убийства, закрывать дело. Заканчивается квартал. От этого зависят зарплаты очень многих людей.

— У матери Горика нет никакого алиби?

— Абсолютно никакого. Она всегда сидела дома, часто мучилась высоким давлением. Вообще забитая, необразованная женщина. Твердит одно и то же: что готова принести себя в жертву во имя сына. Похоже, она верит, что это он украл и убил. Наверное, ей кажется невероятным, что власть может ошибаться... Удивительно, что в наше время остались такие люди.

— В этом районе таких — больше половины!

— Я понимаю.

— Вы сказали, что часть обвинений будет снята. И что дальше? Что останется?

— Разглашение тайны, нарушение контракта. Денег ваш Горик не крал. Он просто продал пароли за пять миллионов.

— Значит, основным подозреваемым по краже будет Татарский. А убийство?

— Убийство останется на Горике. У дома Елены незадолго до ее смерти двое свидетелей видели толстуху — это раз. Камеры в доме Татарских записали приход толстой женщины за полчаса до убийства — это два. Мать Горика — толстая женщина, и ее опознала домработница Татарских — это три. Горик утверждает, что провел вечер на пустыре, но его там никто не видел. Зато многие видели, как он посадил толстую женщину к себе в машину и уехал с ней по шоссе — по направлению к дому Татарских. Это четыре. Он говорит, что покупал наркотики, но у него не было на карточке денег. Это пять. Его машину видели у стены сада Татарских в момент убийства.

— Похожую машину!

— Пусть похожую. Отпечатки его пальцев обнаружены на веревке, на которой повесили Елену.

— Это шесть.

— Есть и седьмое. Оно вас удивит, я думаю. В столе Горика найдена упаковка «Катона-17». Целая коробка. Не хватает только двух капсул.

— Нет, это меня не удивило... Вы допросили Микиса по поводу его разговора с Еленой в день ее убийства?

— Да.

— Он, конечно, все отрицает?

— Конечно. Но я покопался в файлах банка «Елена»... Покопался — это мягко сказано. Я рылся в них все эти два месяца. Если бы я не был хорошим специалистом, таким же, как, скажем, сам Микис, то, конечно, ничего бы не раскопал. Но к счастью — или несчастью? — я разбираюсь в этих вопросах. Микис знал о краже. Не мог не знать. Я сопоставлял все даты, сверял операции, тщательно изучал запросы и выяснил одну интересную вещь: один из запросов был оформлен позднее, чем проведен. Это было очень трудно определить, но вы ведь знаете, какой я дотошный. Я не только копал файлы банка, но и сопоставлял их с документацией контрольного управления, а также с запросами, которые управление посылало в другие банки и корпорации... В общем, в одном месте дата не сошлась, а в мусорной корзине одного из компьютеров оказался уничтоженный документ... Микис узнал о краже за день до исчезновения Татарского, то есть до того, как кража была обнаружена.

— Он тем не менее замаскировал свое знание.

— Не просто замаскировал — он все уничтожил. Стал фактическим сообщником.

— Зачем? Чтобы получить свой куш?

— Да, думаю для этого. Он собирался шантажировать Татарского. Но уже на следующий день не смог его найти... Я думаю, что на просмотре «Саваофа» он так страшно разозлился именно потому, что там зашла речь о его денежных проблемах и о продаже земли. Ему не понравилось, что накануне решающего разговора с Татарским он как бы обнажил свою собственную уязвимость.

— Значит, не найдя Татарского на следующий день, он решился поговорить с его женой?

— Он звонил ему сорок раз, можете себе представить! И конечно, он был уверен, что Елена в курсе.

— Нет. Не был. Еще накануне — не был. Но Марианна рассказала ему, какую удивительную версию выдвинул «Саваоф». Микис понял, что теперь Елена знает о финансовых проблемах Антона. Если бы не «Саваоф», Микис не стал бы ей звонить со своими предложениями. Он, как и все мы, считал: Елена не знает и, главное, знать ничего не хочет о том, откуда берутся все ее колье, кольца и шубы. Но «Саваоф» проболтался о том, что подслушал в клубе, и теперь с ней можно было говорить начистоту.

Мы уже давно стояли на наркоманском пятачке, возле моей машины. Ее передняя дверь была открыта, в салоне горел свет, и я видела развороченную панель — весьма аккуратно развороченную, кстати. Я снова подумала о том, что грабители-наркоманы куда как деликатны. Особенно по сравнению с грабителями-богачами из «Джагана».

— Наверное, Микис позвонил Татарской и объяснил, что разорение Антона — это не бред «Саваофа», а вполне реальная вещь, — сказал Гергиев.

— Она это уже знала сама. Она была днем в офисе «Дирк Энтертейнмент» и выяснила, что поразительная осведомленность программы — обычное совпадение. Оставив камеру в курительной комнате, Антон дал ей подслушать разговор о собственном разорении и даже сам не узнал, что произошло. Ведь вся аппаратура «Дирк Энтертейнмент» имеет особенный формат, который используется только на профессиональном оборудовании. Антон не мог посмотреть, что записалось на камеру.

— Значит, звонок Микиса никак не повлиял на настроение Елены?

— Наоборот. Именно он сдвинул лавину с места. Ведь Микис, надо полагать, сказал примерно следующее: «Вчера я выяснил, что с помощью банка Антона была произведена крупная кража из такой-то корпорации. Это кража на миллиард. Вряд ли возможно, что твой Антон ничего не знал. У него огромные проблемы, он фактически разорен. На днях он будет арестован. Эти деньги — его последний шанс. Нет, не решить свои проблемы, а сбежать и надежно укрыться. А затем и неплохо устроиться на одном из теплых островов или в одной из теплых республик, скажем, в Чечне. Но я бы хотел иметь свою долю. За то, что не поднял шум, за то, что вчера не вызвал полицию, за то, что еще не оформил проверку, которая выявила оплату подозрительного контракта. У меня тоже большие проблемы. Я назанимал денег, а продажа земли — долгий процесс, ведь я к тому же женат, и придется все согласовывать с Марианной. А молодая любовница ждать не хочет. Пятьсот миллионов меня устроят. Я продумал схему, по которой обнаружение правды затянется еще на некоторое время. Вполне достаточное для того, что спрятать следы полученных денег. В том числе, полученных мной». Так?

— Да. Скорее всего, так... И почему же этот разговор сдвинул лавину?

— Потому, что Елена поняла: ее подозрения насчет кражи — верные. Вы зафиксировали ее звонки после разговора с Микисом?

Гергиев помолчал немного, глядя на постоянный и неизменный поток клиентов вдоль стены с продавцами.

— Конечно, зафиксировали, — вздохнув, сказал он. — Она много раз звонила по телефону... — Он достал свой мобильный, нажал на нем одну из кнопок. Номер высветился на экране. Через секунду зазвонил мой телефон.

— У вас одинаковый и на квартире, и здесь? — спросил он.

— У нас нет стационарного, — объяснила я. — Тот, что у меня в руках — он же и домашний. Когда я на работе, я его не беру с собой... Стационарный слишком дорого стоит.

— Понятно.

— Итак, она много раз звонила мне...

— Чтобы предупредить о краже?

— Не думаю... Она меня подозревала в краже, вот в чем дело... А потом?

— А потом к ней в гости напросилась ваша Марианна. И Татарская стала звонить в ресторан, чтобы заказать еду.

— Нет, — сказала я. — Вы путаете причины и следствия.

К нашей машине подошел Корда.

— Вы здесь решили поселиться? — спросил он, постукивая пальцами по крыше автомобиля. Тут он разглядел меня. — А ты, подруга, должна знать, — продолжал он уже менее любезным тоном. — Что проститутки нам всегда отстегивают.

— Я тебе уже отстегнула, — тоже нелюбезно отозвалась я. — Последние деньги с карточки и аппаратуру из машины.

— Я это говорил на будущее, — объяснил он. — Может, купите пару доз?

Не ответив, Гергиев закрыл окно.

— Что вы делали на пустыре? — спросил он.

— Узнавала жизнь получше.

— И здесь тоже? На шоссе?

— Здесь я узнавала правду о себе.

— Это обычно печальное занятие.

— Это точно.

— И что же вы узнали о себе?

— Что я произвожу ужасное впечатление... Простодушной. Наивной. Беззащитной. И, заодно, влюбленной как кошка.

— Вы совершенно не производите такого впечатления. Но даже если бы и так: вы перечислили нормальные качества. Ничего ужасного в них нет.

— И еще смешной, надо думать.

— А в этом что плохого?

— И еще ханжой!

— Вы еще долго будете упиваться своими страданиями?

— А ведь я просто-напросто была искренней. Это самый страшный грех на сегодня, вам не кажется?

— Я прошел через это. Тоже был всего-навсего искренним... И это сильно не нравилось большинству окружающих. Они меня даже пытались щипать за это. И некоторые даже причинили боль, хоть я и был в броне из собственных денег... Сейчас я думаю, что искренность — это самое дорогое, что есть на свете.

— Дорогое — это верно...

— Вы ведь читали Библию? Помните: «Не мечите бисер перед свиньями»?

— Эта фраза мне всегда казалась грубоватой. Настолько, что ее нельзя применять. Приходится называть оппонента свиньей.

Гергиев тихонько засмеялся.

— Ладно, — сказал он. — Пересаживайтесь в свою машину. У меня сегодня свидание.

— Спасибо вам за помощь. Вы благородны до подозрительных пределов.

— Вам все кажется подозрительным? — Он махнул мне через стекло, его машина взревела, показывая, наконец, свою примерную цену, и он уехал в красивую жизнь.

А я осталась на обочине.

Я подошла к собственному автомобильчику, изучая масштаб разрушений. Он оказался не крупным, по крайней мере, до дома доеду. Корда погрозил мне издалека пальцем, но его сразу же отвлек клиент...