Сборник

ДРУГ

Мы шли по Радужной. Было промозгло и ветрено, от сырости кожа становилась водянистой и как будто чужой. Погода была дрянь. Я сказал об этом Герцогу, и он согласился: дрянь погода. Я сказал: вообще, дрянной теперь ноябрь. Десять лет назад в ноябре уже снег лежал. Герцог промолчал — он не помнил, как было десять лет назад. А если бы и помнил, вряд ли стал бы спорить: очень уж хотелось домой, в тепло.

Молча мы свернули вниз, на Кленовую, подошли к древнему фонарю у подворотни. Он голодно клацал жестью и натужно жужжал. Мне представилось, как электроны, такие же древние, как сам фонарь, кряхтя проползают по тесной нити и вызывают жужжание. В этот момент Герцог заметил злого человека.

Глухо зарычав, он бросился к прохожему. Поводок рванулся, вспыхнула кожа на ладони. Я успел сжать его и резко подался назад, удерживая Герцога, может быть, в шаге от человека. Тот замер. Не ахнул, не отскочил. Застыл на месте так, что даже звук дыханья его, даже шорох одежды пропал в ночной сырости. Потом, когда понял, что я надежно держу псину, прохожий двинулся дальше и исчез в подворотне. Шаги затихли вскоре. Странно: я вроде бы не слышал, как хлопнула дверь подъезда.

Погладил Герцога по холке. Холка напоминала одежную щетку с жестким ворсом.

Когда мы двинулись дальше к дому, я заговорил.

— Ты прав, это злой человек. Добрые люди не умеют так молчать. Но понимаешь, приятель, беда в том, что нам на все плевать. Нам — людям, то есть. Злой человек идет мимо нас, а мы смотрим вслед молча, думаем себе: не нам его судить, каждый по своему хорош, да и кто нам дал право… Не рычим, не бросаемся. Мы равнодушны. Да уж.

Герцог буркнул что-то и несколько раз шумно принюхался. Мы были уже у нашей калитки. За калиткой густо скрипел орех, разминаясь на ветру. Потрескивал и урчал отопительный котел из самого брюха здания, громко тикал маятник в гостиной, а форточка, которую я опять забыл закрыть, деловито хлопала и звякала стеклом.

Я усмехнулся, отпирая калитку.

— Помнишь, приятель, как злилась та, когда я не закрывал форточку? Сколько живу здесь, всегда открываю ее. Потому что когда-то в доме были крысы. Их давно уже нет, но воздух-то крысиный. А та как будто и не чувствовала! Все орала на меня. Старый дурак, говорила, сквозняки устроил, ни о ком не думаешь, кроме пса. Помнишь, дружок?

Я потрепал Герцога за ухом и пропустил вперед себя в открытую калитку. Он не вошел. Насторожился, напрягся и вдруг подался дальше, вниз по Кленовой.

— Куда ты?

Он приостановился, тявкнул нетерпеливо, подгоняя меня. И вновь натянул поводок.

— Ну, раз идешь — значит, надо. — Сказал я, двигаясь вслед за ним. — Я полагаю, человек знает, когда ему нужно идти, и нечего тут расспрашивать. Та вот не любила, когда мы ходили среди ночи. Куда, говорила, ты прешься? И ведь добро бы ей было взаправду интересно, куда. Так нет, она ответа не слушала. Ей, видите ли, плохо, что среди ночи. А разве нам не одинаково, что днем, что ночью? Одинаково. А людей ночью меньше, верно говорю?

Герцог слушал меня невнимательно. Он рыскал и подергивал, спеша куда-то все дальше от дома. Кленовая была безлюдна, шуршали вдоль бордюров листья, за редкими окнами голосили телевизоры. Раз мне послышались чьи-то шаги за спиной, но быстро стихли. Мы миновали детский садик, обнесенный бетонной стеной. Прошли мимо двух девятиэтажек и свернули во двор третьей. Въезд в него, как полагается, отмечал мусорный контейнер. В нем шумно копошился кот, воняющий селедкой. Герцог не заметил кота.

— К кому это ты в гости собрался? — Спросил я, когда друг повел меня внутрь парадного. Его когти зацокали по ступеням. Боясь отстать, я бежал следом. К четвертому этажу я здорово запыхался, на мое счастье между четвертым и пятым Герцог остановился.

По правде, я понятия не имел, почему он остановился именно здесь, и чем привлекла его эта площадка. Что я и высказал ему. Герцог возразил. Он тявкнул взволнованно и тревожно, лестничная клетка звякнула негромким эхом. Я вытянул руки. Передо мной была труба мусоропровода, вся в шершавой шелушащейся краске, а за трубой воняло гадостно и едко. Сделав шаг, я наступил на тряпье.

— Дружок, да это логово какого-то бомжа. Идем отсюда, не больно мне хочется встречаться с хозяином.

Герцог нехотя принялся спускаться. По дороге он ворчал под нос.

— Бомжей не любишь? Не стоит их не любить. Поверь: лучшее, что можно сделать с ними — это не замечать. Тебе еще надо учиться. Понимаешь, дружок, не замечать — это вообще большое искусство.

Я помолчал. Мне вспомнилась та с ее двумя сопляками. Вот она не умела не замечать. Правда, и замечать тоже не умела. Шумно было с ними… Потом так тихо стало…

Мы вышли на свежую улицу, и Герцог, наконец, направился в сторону дома. Однако, проходя мимо свалки, он выкинул вообще небывалую штуку. Пес присел на задние лапы и сиганул в контейнер! Ночной котяра истошно заорал и бросился прочь, унося запах селедки. Герцог принялся рыться в мусоре. Я держался за поводок и чувствовал себя именно тем, кого лучше не заметить.

— Ну хватит! — Не выдержал наконец. — Вылезай оттуда.

Он вылез. Точней, выпрыгнул и бросил мне на ноги пухлый мягкий сверток. Вышвырнуть его обратно Герцог не позволил. Я поддался на уговоры и поднял сверток. Это был плотный шерстяной лоскут, похожий на одеяло. Запах гари, выползающий из свертка, резал нос. Та сказала бы: куда ты лезешь, идиот старый! Я сунул руку в сверток и наткнулся на маслянистую сталь.

— Черти полосатые… Ты знаешь, приятель, что ты нашел?

Герцог посмотрел и принюхался. Он не знал.

— И правильно, ни к чему тебе это знать. Это и к лучшему, что не знаешь.

Я покрутил его в ладонях, ощупал. Давненько не держал в руках. Двенадцать лет уже. И четыре месяца. Отщелкнул обойму — в ней были патроны, по крайней мере, один. Запах пороха и смазки. Крепкий, добротный запах.

Одеяло я выбросил в контейнер. Макарова держал еще с минуту, перекладывая с ладони на ладонь. Герцог трогал меня влажным пятаком. Ему было интересно.

— Нет, друг, это не для тебя. Да и не для меня тоже.

Я расстегнул куртку и спрятал пистолет за пазуху.

Через пять минут мы стояли у калитки. Сегодня наша прогулка вышла на треть часа длиннее. Я очень точно чувствую время. Те всегда удивлялись, что так точно. Почти как маятник, который тикает в гостиной. Он и бьет очень точно — не каждый час, а каждую четверть. Я сам разбирал его лет шесть назад. И до сих пор тикает! А котел урчит, а орех поскрипывает, разминаясь на ветру, а форточка…

А форточка.

Она не хлопала.

Я стоял у калитки минуту, она все не хлопала.

Тронул Герцога, он прижался ко мне. Мы оба знали, что в доме есть кто-то.

Мы открыли калитку и подошли к двери. Вставил ключ в скважину, медленно повернул его. Взял Герцога за ошейник — он напрягся под моей рукой, как тетива. Я отступил в сторону от проема и тогда осторожно открыл дверь. Пес вздрогнул — воздух в прихожей веял чужим. Я громко спросил:

— Что ты делаешь в нашем доме?!

Он молчал.

— Ты вор? Зачем же ты влез? Разве не видел, что мы тут были двадцать минут назад?

Он молчал.

— Ты влез через форточку и запер ее. Она перестала хлопать. Мы знаем, что ты здесь.

Он молчал. Сверхъестественно молчал, добрые люди не умеют так молчать…

Мороз пробежал по спине.

— Так ты ждешь, чтобы убить меня?

Тишина.

— Хочешь убить меня потому, что Герцог кинулся на тебя, когда ты проходил под фонарем? Потому что он взял твой след и повел меня вниз по улице, откуда как раз пришел ты? Ты следил за нами, видел, где мы живем, и куда пошли от калитки. Залез сюда ждать, когда я приду к своему телефону.

Тишина. Он стоял внутри дома, может быть, в двух метрах от меня. Откуда-то я знал, что он не пошевелится, пока я буду говорить. Я говорил дальше.

— Значит, ты думаешь, что я запомнил твое лицо там, под фонарем? Ты думаешь, я видел покойника между четвертым и пятым этажами? Там, где ты его подстерег и застрелил полчаса назад. А выстрела никто не слышал, для этого ты обернул Макарова в одеяло, и труп найдут только утром, когда мусоровоз уже увезет оружие на городскую свалку. Думаешь, я мог видеть все это? Почему ты не убил меня там же, в девятиэтажке? Вероятно, у тебя нет второго ствола. Ты влез в мой дом и просто взял большой нож для мяса, что висит над плитой. Сейчас ты стоишь с ним тут, в прихожей.

Тишина.

— Давай сделаем так. Мы с Герцогом повернемся и спокойно уйдем. Ты не станешь кидаться нам на спину. А когда мы уйдем, зажжешь свет в доме и посмотришь, куда ты попал. Здесь нет ни телевизора, ни компьютера, ни газет, ни журналов. Половина лампочек сгорела давно, и я не меняю их. Нет календарей и часов, кроме большого маятника в гостиной. В глиняной вазе стоят четыре трости, а возле кровати лежит книга — взгляни на нее внимательно. Я читаю азбукой Брайля. Я слеп! Герцог — мой поводырь!

Я перевел дыхание. Он все молчал.

— Я ухожу, — сказал я. — Я не мог видеть тебя, не мог видеть того, кого ты застрелил. Это не мое дело. Чье угодно, но уж точно не мое. Хочу просто уйти, а когда вернусь — чтобы тебя не было. Хорошо?

Тишина. Я попятился от двери, пытаясь увести с собой Герцога.

Тот застыл на месте. Его шерсть стояла ежом, а мышцы были вырезаны из мрамора.

— Дружок, — сказал я, — ну пошли. Прошу тебя. Ну, злой человек, так что? Не нам его судить, приятель.

Чужой уронил отрывистый смешок:

— Тхе!

Герцог метнулся в дом.

Его сердце колотилось так бешено, что я слышал движения друга. За секунду он пересек прихожую и прыгнул. Тут же отлетел, напоровшись на что-то, шлепнулся на пол, отполз. Только тогда очень тихо застонал.

Чужак бросил:

— Шшавка.

Голос был глухой, утробный. Звук выбирался из самого его живота.

Я шагнул в проем и дважды выстрелил в этот звук.

К ЮГУ ОТ СУЭЦА

Пассажирский лайнер — прекрасное место для знакомств. Особенно тот, что направляется в курортную колонию.

Джойс коротал время в салоне — курил кальян, слушал музыку, глядел на причудливые фентезийные галактики, проплывавшие за декоративными окнами. Девушка вошла и остановилась, оценивающе оглядывая публику. Людей немного: несколько пар, несколько подростков, скучающий астронавт, Джойс… Девушка пахла корицей, Джойс поднял взгляд на нее. Она была смугла и стройна, ее платье слеплено из лоскутов шелка и кружева…

Джойс назвался Винсентом, девушка назвалась Сьюзен. Она спросила:

— Ты впервые летишь на Ивлем? — явно желая, чтобы он ответил: нет.

— Нет, — ответил он. — Я уже повидал этот мирок.

— Он ведь действительно красив, правда?

— Ты влюбишься в него.

Она пересказала все, что слышала об Ивлеме: слухи, восторги, рекламные враки. Он сравнил Ивлем с десятком других колоний, где бывал. По всему выходило, что Ивлем лучше.

— Какие планы на отдых? — спросила Сьюзен, ожидая, что планов не будет.

— Не люблю загадывать наперед, — ответил Джойс, — доверяю тому, что пошлет мне судьба.

— Ты давно был там?

— В прошлой жизни.

— Отдыхал?

— Были дела поважнее.

Сьюзен походила на ту, кто любит мартини, и Джойс, не спрашивая, заказал ей мартини. Она поинтересовалась доверительным шепотом:

— А правда, что на Ивлеме опасно? Там бывают террористы, да?

— Давно уже не опасно. Колониальное Ведомство навело там порядок, — ответил Джойс, по разочарованной гримаске Сьюзен понял свою ошибку и тут же исправился: — Но это по-прежнему диковатое местечко. Ивлем лежит к югу от Суэца.

Сьюзен не поняла, он пояснил:

— Говорят: джентльмен на севере от Суэца не отвечает за то, что сделал на юге от Суэца. В том смысле, что в суровом месте позволительны суровые поступки.

По громкой связи прозвучало какое-то объявление, они оба пропустили его мимо ушей. Сьюзен сказала, что опасность заводит ее. Джойс сказал: его не заводит то, к чему он слишком привык.

К ним подошел астронавт — несуразно официальный, в кителе с именным беджиком. На поясе торчал в кобуре табельный лучемет — бесполезный архаизм.

— Сэр… мэм… прошу пройти в ваши каюты. Скоро мы выйдем из подпространства, это вызовет гравитационную турбуленцию.

— Гр-равитационная тур-рбуленция, — промурлыкала Сьюзен.

Выйдя из посадочного модуля, пассажиры на добрую минуту замирали. Сходили с трапа — и тут же погружались в будоражащее ощущение чужой планеты, будто одним-единственным шагом переносились в другой, сказочный мир.

Дело было не в силе тяжести Ивлема: хоть она и несколько выше земной, однако искусственная гравитация лайнера постепенно усиливалась в дни полета, и пассажиры едва заметили перемену. Дело и не в огромном, с апельсин размером, оранжевом солнце — его свет придавал всему вокруг странный, но мягкий, даже приятный золотистый оттенок. Более всего поражал воздух, именно он был визитной карточкой планеты курортов, именно его, вдохнув хоть раз, не спутаешь ни с чем. Свежий и обволакивающе теплый, пахнущий морским бризом и тропическими пряностями, пьянящий и отрезвляющий одновременно, этот воздух не оставлял никаких сомнений: Метрополия осталась очень далеко.

Пассажиры глазели по сторонам, топтались на ворсистой искусственной траве летного поля, переахивались и перехихикивались, кто-то уже фотографировался на фоне молочной капли модуля. Сьюзен, задыхаясь от восторга, подобралась к Джойсу.

— Здесь так!.. — выдохнула она. — Я и не представляла!.. Тебе-то не впервые, а я!..

И вот в этот момент Джойс впервые почувствовал слежку.

Он не сразу распознал позабытое чувство. Сперва ощутил лишь легкий зуд в затылке и отмахнулся от него. Затем внизу живота возникла прохлада, и вдруг остро захотелось оглянуться. «А ведь за мной следят!..» — ошеломленно подумал он и оглянулся. Там не было ровным счетом никого особенного: пестрая масса пассажиров все так же сползала с трапа, в проеме люка появились первые члены экипажа, вялые от жары. Джойс отчитал себя: что за глупость — оглядываться? Во-первых, это выдает твое беспокойство, во-вторых, это бесполезно. Тот, кто следит, находится в десятках километров отсюда… если вообще кто-то следит. Чувства ведь иногда ошибаются, верно? Рассудим здраво: кто мог узнать о прибытии Джойса, тем более — в первый же день? Если уж на то пошло, кто вообще мог узнать Джойса?

Он попытался прогнать тревогу. Ворчливая очередь к таможенным автоматам, сонные клерки паспортного контроля, пустая и мелодичная болтовня Сьюзен — все понемногу отвлекало его. Они взяли такси и назвали роботу адреса отелей — и выяснилось, что отель у них один и тот же. Сьюзен хихикнула, Джойс улыбнулся. «Неплохо бы, чтобы и номер был общий», — подумалось ему. Сьюзен розовела, и, видимо, ей думалось то же. Машина слетела с острова, занятого космопортом, и понеслась над водой, и океан развернулся вокруг — лазурно-золотистая ткань со снежными барашками, с бесчисленными светлыми пятнами отмелей и островков… Он поцеловал Сьюзен, и они попеременно то целовались, то глядели восторженно в стекла, то целовались вновь… но подо всем этим продолжала ворочаться тревога.

Отель оказался разлапистым громадным строением с претензией на дворец — такие встретишь только в колониях. Они поручили багаж роботам, и Сьюзен потребовала: купаться немедленно. Они плескались на мелководье, плавали к рифам, любовались рыбами и морскими ежами, валялись под пальмами, ели мороженое в баре, торчащем на сваях прямо из воды… Однако тревога все же не отступала, едва заметно щекотала Джойса вдоль хребта.

Они оказались в его номере, и Сьюзен пропела: «Мне просто не-об-хо-ди-мо в душ!» — и исчезла за пластиковой дверью, и внезапно Джойс понял, как устал от нее. Попытка заглушить тревогу была глупостью: следовало, напротив, прислушаться к смутному сигналу, распознать его смысл. Он погрузился в себя, полностью отдался органам чувств, растворился в ощущениях…

Тогда он услышал шаги за дверью. Едва различимые, они замерли на мгновение и возобновились — словно кто-то задержался у двери, затем двинулся дальше. Джойс отворил и выглянул в коридор. Никого уже не было: визитер успел свернуть на лестничную клетку. А у порога номера лежал конверт.

Джойс поднял, раскрыл. Развернул содержимое: всего один листок — распечатка старой новостной статьи. Шесть лет назад, тринадцатое октября. Джойс смял листок, едва увидев заглавие и фотографию. Осмотрелся, прошел вдоль коридора, выглянул на лестничный пролет: бронзовые перила, молочный мрамор, тишина. Вернулся в номер, запер дверь и вновь — теперь внимательнее — просмотрел распечатку.

Еще с полминуты Джойс потратил на то, чтобы заставить себя поверить. Слишком давно он отошел от дел — шесть лет, как никак.

В душе все так же журчала вода, Сьюзен напевала что-то. Сквозь матовое стекло смутно виднелся силуэт ее спины. Она — гражданка Метрополии, — возникла откуда-то мысль. Под ее диафрагмой сидит крохотный жучок; если дыхание Сьюзен остановится, в скорую тут же поступит вызов. А все же, это я познакомился с нею, или она со мной? Она проходила, я заговорил… Смотрела она на меня до того или нет? Специально ли прошла так близко? Ее парфюм, что притянул внимание, — случайно ли?.. Интуиция подсказывала, что Сьюзен ни при чем. Здравый смысл говорил о том же. Здравый смысл, впрочем, довольно легко обмануть, а вот интуицию… Так или иначе, теперь уж точно не до отдыха.

Джойс поспешно собрал вещи и вышел из номера.

Администратор на ресепшне старательно сдерживал улыбку и, похоже, от души развлекался, отвечая на вопросы Джойса. Как вы сказали, сэр? Кто-нибудь подозрительный? Ах, может, и не подозрительный? Мужчина или женщина? Ах, вы не знаете? У нас в отеле, сэр, бывает множество не подозрительных мужчин и женщин, да и подозрительные тоже встречаются. Наш отель, сэр, самый популярный в этой части побережья. Кто приезжал сегодня? Много кто, сэр, вы ведь знаете: прибыл лайнер из Метрополии.

— Может быть, обслуживающий персонал заметил кого-нибудь? На моем этаже, в коридоре, ровно десять минут назад.

— Нет, сэр, это никак невозможно, к сожалению. Коридоры убирают роботы, заказы в номера доставляют роботы. Роботы не записывают в память то, что видят на этажах и в номерах. Никто из постояльцев не хочет, чтобы его снимали на видео, вы меня понимаете, сэр?

Джойс замялся.

— Видите ли, некто оставил под моей дверью конверт, и я хотел бы знать…

— Конверт, сэр? Что за конверт? Там было нечто оскорбительное? Как печально это слышать!.. — администратор, наконец, сумел подавить улыбку и изобразил сочувственную гримасу.

— Ладно, забудьте. Помогите мне в другом: я хочу взять машину напрокат. И еще: мне нужна полная адресная книга Ивлема.

Джойсу повезло: он нашел адреса первых двух из четверых нужных ему людей.

Он посадил кар на стоянке, окруженной пальмами, по аллейке прошел к дому. Обширный сад окружал особняк. Орали павлины, журчали фонтанчики, мартышка-летяга перепорхнула аллею прямо над головой Джойса. От запаха тропических цветов воздух был сладким и тяжелым. Дом оказался пафосной виллой нео-романского стиля: два этажа, балюстрады, дорийские колонны. Неслабое жилище для отставника.

Хозяин восседал в шезлонге в беседке справа от аллеи, распахнутая гавайка выставляла напоказ пивное брюшко и волосатую грудь. Он окликнул Джойса с дружелюбным равнодушием:

— С чем пожаловали в мою скромную усадьбу, сэр?

Джойс приблизился и сообщил:

— Меня зовут Винсент Шерман.

— Что ж, будем знакомы, — хозяин пожал плечами. — Я — Альварадо. Ну, вы знаете, раз уж приехали.

Джойс вглядывался в его лицо. Раздался, постарел… Да, постарел: щеки пообвисли, морщины на лбу — глубокие, уже рытвины, а не морщины. Но узнаваем: все тот же нос картошкой, обманчиво добродушные карие глаза. От пластики, значит, отказался. Уйдя в отставку, сохранил внешность — смело… И ни тени удивления на лице, ни нотки тревоги, лишь легкое любопытство. Не узнает, стало быть. Просто не узнает? Умело не узнает?

— Меня зовут Винсент Шерман, — повторил Джойс и протянул хозяину раскрытый паспорт.

— Да, здесь так и написано, — брови хозяина приподнялись. — Ваше имя должно мне что-то сказать?

— А, по-вашему, не должно?

Хозяин подался вперед.

— Вы ведете к тому, что и ваше лицо должно быть мне знакомо?

— Нет. Вы его никогда не видели.

— Но ваше имя я слышал?

— Возможно, и не слышали.

— Мы с вами встречались прежде?

— Не факт.

Альварадо поднялся.

— Послушайте-ка, мистер. Я никак не уловлю, к чему вы клоните. Если хотите, чтобы я вас понял, выражайтесь яснее. А не хотите — проваливайте.

Глаза его сужены, голос подрагивает: он раздражен, но не испуган, не встревожен. Весьма натурально. Однако, нужна еще одна проверка. Джойс вынул распечатку из конверта и развернул перед носом хозяина.

— Пассажирский лайнер «Сиракузы» захвачен экстремистами Ивлема… — прочел заголовок Альварадо и исказился в лице. Все проступило на нем: испуг, потрясение, ярость. Вот теперь-то он прекрасно понимал, о чем речь.

— Убирайся отсюда, — прорычал хозяин. — Пошел вон.

Джойс не двинулся с места.

Альварадо протянул руку к гостю и рывком раскрыл ладонь. Воздух перед нею завибрировал, подернулся маревом.

— Ты знаешь, что это?

— У меня стоит медицинская втулка, — предупредил Джойс. — Если вдруг что, полиция за секунду узнает, что я умер на твоей лужайке.

— Ты не в Метрополии, — холодно отрезал хозяин. — Здесь мой дом — моя крепость. Убирайся.

Кар скользил по трассе. Вырастали и тут же исчезали из виду причудливые здания отелей, буйной зеленью вспыхивали рощи, искрилось барашками море, когда кар перемахивал с острова на остров. Этот Ивлем — уютное местечко, что ни говори: огромный архипелаг, рассыпанный по океану вдоль всего экватора; множество клочков суши в тропической утопии: крупных, малых, крохотных, вмещающих мегаполис или единственную хижину — на любой вкус. Недаром Джойсу захотелось вернуться сюда.

Впрочем, сейчас ему было не до красот. Ощущение слежки усилилось, сделалось неотступным и давящим: чувство шагов за спиной, взгляда, сверлящего затылок. Несколько раз он даже взглянул на задний экран, и там — разумеется! — всякий раз оказывались машины. Еще бы им не быть — одна из центральных трасс. Джойс одернул себя. Что за бред — оглядываться, прислушиваться, смотреть в зеркала! Ты ни за что не заметишь слежки. Слежка — это тебе не хмурые парни в черной тачке. Это — жучок-пылинка на стенке твоего легкого, это — жирное пятно на одежде, между молекулами которого распределен передатчик, это — спутник на стационарной орбите…

Правильно было бы, совсем правильно, завтра же убраться с планеты. Сесть в первый же рейсовый лайнер — куда угодно — и исчезнуть.

Однако очень уж претило ему улетать, унося с собой тревожную загадку. Кто, откуда, как узнал о его прошлом? Зачем следит, чего хочет?.. Покинь Ивлем — и не узнаешь уже ничего. Отсюда, так или иначе, отсюда тянется ниточка. Только здесь ее можно проследить.

Именно это Джойс и намеревался проделать.

В админздании порта Джойса встретили приветливо: клерки любого доминиона встретят посетителя приветливо, едва заметив правильные черты лица и светлую кожу уроженца Метрополии. Впрочем, столь же вежливо его и отшили. Вы ищете шефа службы безопасности? О, к сожалению, он весьма занят. Через несколько минут вас примет дежурный инспектор и ответит на все ваши вопросы.

— Мне нужно поговорить лично с Мэтью Перри, начальником службы безопасности, — спокойно повторил Джойс. — Передайте ему, что я располагаю информацией о «Сиракузах».

Он уселся в приемной и принялся ждать, уверенный, что ожидание будет недолгим. Джойс смутно помнил Мэтью: шесть лет назад тот был мелкой деталькой в механизме портовой безопасности… и уже тогда был пуглив и подозрителен. Мэтью не вытерпит неизвестности, захочет выяснить все сразу же.

Джойс не ошибся: шеф безопасности вышел к нему спустя четыре минуты — высокий, невротически худой, руки болтаются в рукавах форменной рубахи, как кости повешенного.

— Кто вы? Откуда? — тут же начал он, не тратя времени на приветствие.

Джойс протянул ему свой паспорт с золоченым хищным гербом.

— Винсент Шерман, гражданин Метрополии… Мне незнакомо ваше имя.

— Правда?.. — Джойс прищурился, глядя в лицо чиновнику. Тот пропустил вопрос мимо ушей.

— Вы сказали, что знаете нечто о «Сиракузах». Выкладывайте.

— Что, прямо здесь? — Джойс ухмыльнулся, обводя взглядом стены приемной, несомненно, напичканные жучками.

— Нет… Пройдемте в кабинет.

— И там, в вашем кабинете, я выскажу вслух то, что знаю о «Сиракузах»? — Джойс приподнял бровь.

Мэтью Перри нервно огляделся, поморщился.

— Ладно, идемте на улицу.

Они вышли на паркинг, и Джойс указал на свой кар. Когда уселись в кабину, он включил тонировку стекол и снова внимательно поглядел на Перри, ожидая. Шеф портовой безопасности вынул из глаз контактные линзы, снял с шеи прозрачную мембрану, еще одну — из-за правого уха. Все уложил в чехольчик, закрыл, спрятал в «бардачок».

— Давайте, говорите уже!

— О чем?

— Вы издеваетесь? О «Сиракузах», черт! Что вы знаете о них?

К этому моменту Джойс уже был уверен, что нервный чинуша ничего не знает о слежке, как и Альварадо. Давно забытое название «Сиракузы» обрушилось на Перри только что с оглушающей внезапностью, и шок читался в каждом его жесте, в каждой морщинке на лице. Джойс мог бы сейчас оставить его в покое и отправляться дальше… вот только он понятия не имел, куда это — «дальше». Координат двух оставшихся людей он найти не смог.

Джойс заговорил:

— Тринадцатого октября шесть лет назад пассажирский лайнер «Сиракузы» отправился в рейс из порта Ивлем-Браво в порт Медина, Земля. Он был захвачен ивлемскими сепаратистами еще до ухода в подпространство. Каким-то образом им удалось протащить на борт несколько активных имплантов в своих телах и около литра взрывчатки в багаже. Террористы заявили, что будут удерживать пассажиров и экипаж в заложниках до тех пор, пока Метрополия не выполнит какие-то там их требования…

Мэтью Перри нетерпеливо взмахнул рукой.

— Это известно всем, переходите к сути!

— Впрочем, требования, как выяснилось, нужны были лишь чтобы выиграть время, — невозмутимо продолжил Джойс. — Террористы изучили посадочные списки и убедились, что среди ста двадцати пассажиров нет ни одного ивлемца, все до единого — граждане Метрополии. Тогда преступники надели скафандры, заминировали секционные переборки звездолета и подорвали их. Салон оказался разгерметизирован, сотня с лишним человек задохнулись в вакууме. Чудовищное варварство! Возмущению общественности не было предела, Сенат тут же поручил Колониальному Ведомству ввести на Ивлем войска. Тропический рай сделался вотчиной Ведомства.

— Черт вас дери! — вскипел Мэтью Перри. — К чему вы ведете?

— Вы руководили предполетной проверкой безопасности этого рейса.

Джойс подмигнул и даже улыбнулся. Нечасто увидишь воочию, как с лица человека за секунду сходит краска.

— Вы руководили проверкой «Сиракуз», — продолжил Джойс, — и почему-то не были уволены, смогли дослужиться до шефа безопасности всего порта, и, что самое странное, остались в живых. Есть лишь одно объяснение этому удивительному стечению фактов: вы нужны кому-то в Колониальном Ведомстве. Вы — чья-то марионетка или чей-то информатор. Так вот, я хочу повидать кукловода.

— Ээээ… Сейчас, я… — чиновник заколебался, — мне нужно позвонить…

Он поднял руку и потянулся к браслету на запястье. Джойс ухватил его за предплечье и вогнал в сгиб локтя длинную булавку. Правая рука чиновника повисла плетью. Прежде, чем он успел опомниться, Джойс проделал то же самое с левой.

— В локтевом суставе находится нервный узел. С его помощью можно парализовать всю руку ниже локтя. А теперь скажите, как связаться с вашим покровителем.

Джойс не строил иллюзий, что ему удастся застать врасплох кадрового офицера Колониального Ведомства. Он и не пытался. Выбрал местом встречи обычный бар на набережной, расположился за столом в одном из шалашиков, заказал сендвич, выпил миангового фреша. Мэтью Перри сидел рядом, сложив парализованные конечности на коленях, молчал. Теоретически, он мог бы попытаться выдернуть булавку зубами. Тогда Джойс вогнал бы ему еще одну под скулу и лишил бы подвижности челюсть.

Рыжее солнце наконец-то надумалось зайти и подкатилось к горизонту. Бесконечный тридцатичасовый ивлемский день близился к концу. В баре царил блаженный приморский покой — тот самый, который состоит из шелеста волн, музыки регги, долгожданной прохлады, уютного электрического света. В какой-то момент Джойс поддался этой безмятежности, почувствовал себя полноценным ленивым курортником — из тех, что ходят в гавайках, расстегнутых на брюхе, и пьют коктейли через трубочку безумной формы…

Тот, кого ждал Джойс, тоже на удивление гармонично вписался в атмосферу покоя. Мужчина в шортах и тенниске с логотипом страйкбольного клуба вошел вразвалочку, комфортно уселся, махнул официанту, взял кокосовой настойки. Поприветствовал Джойса непринужденно и тепло, как давнего приятеля, искренне улыбнулся. Его расслабленность выдавала грозный многолетний опыт.

— Я так полагаю, — обратился он к Джойсу, — это с вами мне предстоит приятная беседа нынешним вечером?

Джойс кивнул.

— Не отпустить ли нам, в таком случае, нашего друга Мэтью, коль скоро он уже познакомил нас?

— Не стоит. Дело касается и его.

— Тогда неплохо бы расколдовать ему руки, а то больно уж похож на Будду — скоро на него молиться начнут.

Против воли Джойс улыбнулся.

— И этого не стоит.

— Ну, нет — так нет, — офицер пожал плечами и приложился к рюмке. — Как дела в Метрополии? Пошумнее чем у нас, а? Все суета, суматоха?

— Я бы, с вашего позволения, перешел прямо к делу.

— Х-хе, сразу видно, что вы с Земли! Так торопитесь… Вы же видите: сейчас вечер, а торопиться вечером — все равно что курить газету вместо сигары…

Джойс протянул ему конверт с распечаткой.

— Что вы думаете об этом?

Офицер неторопливо проглядел статью о «Сиракузах», покачал головой, печально скривил губы.

— Что же думать… давняя и грустная история. Да, у ивлемцев всегда были разногласия с Колониальным Ведомством. Да, конечно, свободолюбие — благородная черта, украшающая душу. Но метод, избранный ими… Ох-ох. Несчастные пассажиры…

— А что вы, как страж закона, можете сказать о виновниках этого злодейства?

Офицер хлебнул еще.

— Такой масштабный и спланированный теракт под силу лишь крупной, слаженной группировке. Было бы сложно вывести их на чистую воду, но Сенат вовремя ввел чрезвычайное положение. Пришли колониальные войска, был введен комендантский час, массовые проверки… Порядку сразу прибавилось, вот что я вам скажу. Вскоре взяли одного из ивлемских сепаратистов, затем другого, они выдали всю сеть… За месяц — несколько сотен арестов. К сожалению, далеко не всех удалось взять живыми. Непосредственные исполнители теракта были убиты при попытке сопротивления. Но, так или иначе, справедливость восторжествовала, верно?

Джойс с искренним уважением слушал этого человека, смотрел ему в лицо. Ни единой нотки фальши, ни тени сомнения!.. Подумать только.

— Глубоко сожалею, — сказал Джойс, — но, мне кажется, вы немного ошибаетесь. Четверо из тех, кто организовал захват «Сиракуз», живы до сих пор.

— Неужели?.. — от удивления офицер приоткрыл рот.

— Один из них служил тогда комиссаром полиции Ивлема-Браво, он обеспечивал пост-прикрытие операции. Его зовут Альварадо, он в отставке, живет на собственной вилле. Другой — Мэтью Перри, сотрудник безопасности космопорта, сидит слева от меня.

При этих словах Мэтью дернулся, Джойс на всякий случай положил руку ему на загривок, и продолжил:

— Третьего террориста звали просто Рыжим, он непосредственно участвовал в захвате «Сиракуз». Я уверен, что он сменил имя, внешность, папиллярные сетки на пальцах и радужки глаз. Однако, я также уверен, что вы хорошо знаете, где он сейчас и как зовется. Вы все эти годы отслеживали перемещения названных выше людей, поскольку четвертый из выживших организаторов теракта — это вы, офицер Уильям Холланд. Вы были лучшим вербовщиком Колониального Ведомства на Ивлеме, и полагаю, таковым остались.

Холланд выдержал паузу. Очевидно, он прикидывал шансы. В роговицу глаза Холланда вживлен и-сканер — Джойс хорошо знает это устройство, сам когда-то носил такое. И-сканер видит тактические импланты в чужом теле. В Джойсе нет имплантов — все удалили перед выходом в отставку. Холланд видит, что их нет, и не верит сканеру. Он думает: маскировка высшего уровня, импланты-невидимки. Он думает: черт его знает, что там зашито… Он думает: рулетка, чет-нечет.

Джойс помолчал, дал Холланду время прокрутить в голове все это.

Наконец, офицер Ведомства предложил:

— Не желаете ли совершить небольшую прогулку?

— Всегда любил вечерние прогулки.

Уже затемно они добрались на место. Холланд, управлявший каром, сделал круг, позволяя Джойсу рассмотреть пункт назначения. Это был плавучий ангар, заякоренный на мелководье, в километре от ближайшего острова. Его сводчатая полупрозрачная крыша мерцала изнутри зеленоватым свечением.

Офицер посадил кар на пустынную парковочную площадку и вошел в незапертые ворота ангара. За ним последовал Мэтью Перри, последним — Джойс. Войдя в ангар, он замер от неожиданности: здание не имело пола. Его заменяла гладкая, как зеркало, поверхность моря, сияющая зеленым светом, что поднимался со дна. Узкие мостки пересекали ангар и расчерчивали воду на квадраты. В каждом квадрате застыли ровными рядами поплавки.

— Это ферма какая-то?.. — предположил Джойс, отчего-то холодея.

— Вроде того, — кивнул Холланд. — Идемте, покажу вам нечто небезынтересное.

Они прошли по мосткам вглубь строения, пересекли одну заводь, вторую, третью. Вода поражала неподвижностью. Стены ангара отсекали волны и ветер, так что внутри поверхность моря казалась твердой, как хрусталь. Поплавки замерли, будто впаянные в нее.

— Вот здесь, — сказал офицер и указал лучом фонарика на один из поплавков. В пятне света Джойс увидел фотографию.

— Ивлем — царство океанов. Здесь принято предавать усопших морю, — пояснил Холланд. — Однако, люди так же сентиментальны и склонны к ностальгии, как везде. Они так жаждут оставить по себе хоть какой-то след… пускай лишь поплавок на воде. Вот под этим, например, покоится некто Рыжий — наемник и террорист. Вы можете узнать его на фото — оно достаточно отчетливо, как видите.

Джойс подступил поближе, чтобы рассмотреть фото, и оказался теперь в двух шагах от Холланда.

— Зачем вы показываете мне эту могилу?

— Видите ли, сэр… Вы назвали четверых террористов, но был и пятый, его вы обошли вниманием. Операция была крайне важна, Метрополия не могла полностью довериться местной агентуре и прислала своего проверенного человека. Его звали Джойс, он был специальным агентом Ведомства. Именно он руководил всей операцией, в том числе — на борту «Сиракуз». Конечно, по возвращении домой на него надели новую личность — строжайшая секретность, государственная тайна, все такое… Однако та скромность, с которой вы не упомянули себя в списке имен, выдает вас, агент Джойс.

Джойс выдохнул.

— Как вы сумели встретить меня? Как опознали?

— О чем вы, агент?

— За мной следили, едва я сошел с корабля. В отеле подкинули эту распечатку. Вели меня от порта до отеля, затем до виллы Альварадо, затем назад в космопорт. Зачем вы это? Шантаж? Хотите денег? Новое звание? Учтите: я в отставке, уже давно ничего не решаю.

Впервые на лице офицера Холланда отразилось нечто истинное: недоумение.

— Какая слежка, Джойс? Утром я понятия не имел, что вы здесь. Я понял, кто вы, только вечером, в баре. А заподозрил о вашем прибытии лишь за пару часов до того — когда вы убили Альварадо.

— Альварадо убит?..

От удивления мышцы Джойса расслабились на секунду, и Холланд заметил это. Он щелкнул пальцами обеих ладоней. Две искры впились в живот Джойса, судорога скрутила его, бросила на пол. Офицер Ведомства шагнул к нему и методично всадил в лежащего еще дюжину разрядов.

Мэтью Перри бросился бежать. Он почти успел достичь ворот, когда Холланд отвлекся от экзекуции и метнул ему в спину резонансный импульс. Ударная волна разрушила скелет, смятая кукла плюхнулась в воду, встревожено заколыхались поплавки.

Холланд тут же перевел взгляд на Джойса. Тот более не представлял опасности — сознание с трудом удерживалось в его теле.

— Как же вы неловко… — проговорил Холланд едва ли не с сочувствием. — Я не ожидал, что справлюсь с вами. И уж точно не думал, что выйду таким… неповрежденным. Вы, Джойс, слишком рано засветились. Нас ведь оставалось только четверо — исполнителей, — и я все ждал: когда же Метрополия надумается нас зачистить? И вдруг: Альварадо застрелен. А спустя час мне звонит Мэтью с аварийного номера… С тем же успехом вы могли мне вызов на дуэль прислать.

— Не зачистка… не убивал… — попытался прохрипеть Джойс, но дыхания не хватало.

— А потом отчего-то медлили. Вы упустили все моменты для атаки, их было у вас минимум четыре. Несли чушь о слежке… Не было никакой слежки, вы сами себя выдали, агент.

Краем глаза Джойс различил фигуру человека, входящего в ворота. Он скосил туда взгляд, и Холланд заметил движение зрачков.

— Какой наивный трюк! Думаете, я отвернусь?..

Вдруг офицер замолк, мешковато осел на пол.

Тот, новый, неторопливо подошел к лежащему Джойсу. На нем была форма пилота гражданского флота, в руке — табельный лучемет астронавта, громоздкий архаизм.

— Я… тебя… знаю, — выдавил Джойс. — Видел… вчера.

Пилот кивнул.

— Верно. Я попросил тебя вернуться в каюту, когда мы выходили из прыжка. Но ты видел меня и раньше, хоть и не запомнил… Этак шестью годами раньше.

— «Сиракузы»?..

Пилот присел на корточки возле Джойса, заговорил устало, через силу:

— Как я понял, вам недостаточно было перебить сотню человек и обвинить ивлемских патриотов. Вам нужно было сделать это наглядно, зрелищно. Чтобы кадры попали в новости, чтобы Сенат не колебался и в тот же день санкционировал ввод войск, чтобы любая мысль о демократии на Ивлеме отныне попахивала трупами, раздутыми от вакуума. Чтобы еще одна планета попала в лапы Колониального Ведомства. И вы сделали так, что «Сиракузы» вернулись на планету — прямо к ненасытным объективам газетчиков. Для этого вы оставили в живых троих астронавтов, они привели к Ивлему этот летающий склеп… Я был одним из них.

— Ты… следил?

— А кто же?.. — пилот невесело усмехнулся. — Это было забавно. Я весь день ездил за тобою следом, и ты так и не заметил. В твоей голове не укладывалась мысль, что слежку может вести один обычный человек в арендованной тачке. Признаться, сперва я хотел убить тебя еще утром… Потом возникла идея получше. Ты мог привести меня ко всем своим… как их и назвать-то?.. коллегам? И ты привел. Достаточно было подбросить наживку в конверте.

Ниже шеи агент Джойс не ощущал тела, однако рассудок был ясным. Он осознавал свое сокрушительное поражение, понимал все… кроме одной детали.

— Как ты узнал меня? Лицо, тембр голоса… цвет глаз, волос… все теперь другое!

— Помнишь, ты сказал вчера: «Джентльмен на севере от Суэца не отвечает за то, что сделал на юге от Суэца». Я слышал эту поговорку и тогда, на «Сиракузах». Уж поверь, она хорошо запомнилась мне: в следующую минуту ты подорвал заряды. В принципе, любой может ввернуть поговорку… Но ты имел глупость оба раза произнести ее с ошибкой.

— С ошибкой?..

— Британские колонии находились на востоке от Суэца, не на юге. Сама Британия, соответственно, на западе. Отсюда и поговорка, и название книги Моэма… Север и юг — это, видишь ли, твоя персональная находка.

Астронавт встал и нацелил оружие.

— Впрочем, если уж говорить по сути, то я соглашусь с тобой. Мы находимся, так сказать, на востоке от Суэца. И моя совесть не будет волноваться о том, что я сейчас сделаю.

25–27 мая 2014 г.

ОШИБКА СЮЖЕТА

— Помогите мне, Дмитрий.

— Я — тебе?

— Вы — мне. Пожалуйста, я очень прошу вас.

Он спустился по лестнице, засунув руки в карманы спортивной куртки.

— Какого тебе надо?

— Немного помощи. Сложилась ситуация, с которой одному мне не справится.

— И ты, значит, просишь меня? Именно, значит, меня?

— Очень прошу.

Дмитрий помедлил, играя желваками. Из желаний дать мне в морду и утолить любопытство, взяло верх второе. По крайней мере, в данную минуту.

— И что надо?

— Возьмите смартфон. Включите видеозапись.

— Какого хрена?

— Пожалуйста, сделайте. Скоро вы все поймете.

— Угу… ага.

Смартфон пискнул, когда запись пошла.

— Снимайте меня… Я открываю дверь и выхожу на веранду. Идите за мной и снимайте. Мы подходим к ступеням… Станьте вот здесь, у перил, и взгляните вниз, в воду.

— Твою мать!.. Ну твою мать, а!..

— Теперь понимаете, зачем нужна помощь?

— Он что, мертв?..

— Да. Наклонитесь ближе — увидите. У него проломлен череп.

— Вот дерьмо!..

— Да, скверное дело.

— Это… это Густав?

— Густав…

— Думаешь, поскользнулся и упал?..

— Нет. Его ударили обухом вон того топора. Там, у скамейки лежит. На топоре осталась кровь…

— Дерьмище. Убийство, значит?

— Да.

— Надо, наверное, в полицию…

— Я позвонил. Они сказали — пришлют людей на вертолете МЧС.

— На том, который за нами?

— Да. Сказали, прилетит через два-три часа.

Дмитрий поскреб челюсть, поглядел на воду у крыльца. Она прибывала все быстрее. Вечером едва покрывала гравий на дорожках, утром доставала до щиколотки, сейчас — почти до колена. Из четырех ступеней, ведущих с крыльца во двор, три уже были под водой.

— Пока прилетят, все крыльцо утонет. Мать его. Что менты сделают — сфоткают водичку?

— Совершенно верно. В этом и проблема. Потому, Дмитрий, я и прошу вас тщательно все снять.

— А ты сам?

— А я буду снимать то, как вы снимаете место преступления. Записи пойдут в суд, понимаете меня?

— Угу…

Он сошел вниз на ступеньку, на две. Ругнулся, вступив ногой в воду. Обошел тело, снял его с разных сторон. От вмятины на затылке трупа по воде расходились красные круги — Дмитрий снял их тоже.

— Благодарю, — сказал я.

— Перевернем его?

— Лучше не трогать тело. Снимите все: перила, ступени, уровень воды… Снимите мокрые следы на крыльце — вот тут и тут. Убийца, похоже, стоял в воде, когда нанес удар… Теперь снимите топор.

— Вот же дрянь…

— Да, невеселое зрелище…

— Готово, снял. Что теперь?

Я посмотрел ему в глаза.

— Теперь я попрошу вас мне подыграть.

— Чё?.. Ты серьезно?!

— Дмитрий, прошу, выслушайте. Я уверен, что вы злитесь на меня, а может, даже ненавидите. Поверьте, я тоже не питаю к вам глубокой симпатии. Я впервые увидел вас неделю назад, и все семь дней не мог понять, как Софи угораздило… Но дело не в Софи, не в вас и не во мне. Дело в том, что убит Густав. Мой давний знакомец и коллега. А убийца — один из четырех человек, сидящих там, на втором этаже.

— И чё?..

— За час вода поднимется и смоет все следы. Через три часа прибудет вертолет МЧС, убийца сядет в него и преспокойно улетит, как и мы все. Никто и никогда не докажет его преступление… если это не сделаем мы в ближайший час.

— Мы — это ты и я, типа?..

— Я и вы. Именно. Мне нужен помощник, а доверять я могу только вам. Да, да, вам, как ни странно звучит. В этом доме есть традиции. Мы собираемся тут каждую весну уже десять лет, не раз встречали наводнение, однажды вызывали спасателей, сейчас вот — вторично… Мы все знакомы друг с другом, кроме вас. Вы — новенький. Вы не знали Густава, и потому не имели мотива для убийства. Вот поэтому я очень прошу: на один час забудьте о злости и помогите.

Он пожевал губу, презрительно скривился, плюнул в воду.

— А если да… что ты предлагаешь делать?

Я оторвал от рукава черную пуговку и бросил на крыльцо.

Чертова крышка колодца. Если б не она, Густав, наверное, был бы жив.

Мы проводили утро все вместе: он, я, Ирина, Капитан, Рудик со своею очередной Наташей и Дмитрий — уже без Софи. С вечера мы обнадёжились отсутствием дождя. С неба не льет — значит, вода не нахлынет слишком быстро. Еще денек побудем, потом вызовем машину… Однако утром весь двор уже был затоплен, и стало ясно: машиной не обойдется, надо вызывать вертолет. Густав так и поступил, и когда сказал в трубку название гостиницы, дежурный офицер на том конце хохотнул: «Шо, опять?..» Гостиница «Лаванда» пережила уже четыре наводнения.

Нам обещали вертушку через часов пять. Она была занята на перевале — там все гораздо хуже, чем в долине. Мы собрали вещи и стали ждать. Все вместе коротали время в красивом светлом холле второго этажа. Поговорили, ясно, о паводке: экий он бойкий этой весной! С чего бы?.. «Ливни льют на перевале», — предположила Ирина. Заметив спонтанную поэзию во фразе, усмехнулась. Капитан, глядя в окно, сказал: «Там не ливень, а шторм. Небо черное». Ирина сказала что-то в рифму со словами «шторм» и «черен». Очень неуклюже, сама же засмеялась, следом за нею и остальные. Никто не волновался из-за наводнения: пятый раз, как никак. Добрая традиция… Только Дмитрий был хмур, но вряд ли из-за паводка. Да рудикова Наташа нервничала, все спрашивала не пойми кого:

— Скоро там вертолет, а?.. Они же успеют?.. Все будет хорошо, правда?..

Густав успокоил ее:

— Милая Наталья, с полной уверенностью могу сказать: если вертолет не прилетит вовсе, мы чудесно проведем время.

— Господи! Вы так шутите, да?..

— Отнюдь, сударыня. Заверяю на правах очевидца: вода никогда не поднимается выше окон первого этажа. На втором и третьем возможна жизнь, и даже весьма комфортная.

— Вы точно шутите! Да?.. Правда?..

Наташа, как и Дмитрий, была новенькой и кое-чего не знала. Рудик пояснил ей:

— Бусинка, понимаешь, дядя Густав у нас человек творческий. К нему с наводнением прилетает муза. Все уезжают, а он остается. Торчит один на верхнем этаже и пишет, пока вода не спадет.

— Пишет?.. Правда?..

— Отлично пишется, когда на пять верст вокруг — ни единой живой души. Ручаюсь, сударыня: это — рай для автора.

Густав потратил еще немного времени, чтобы убедить Наташу, что он намерен остаться на борту полузатопленной «Лаванды», как и в прошлые четыре раза. Это успокоило ее лишь отчасти. Она поискала еще аргументов в пользу своей тревоги, поглядела на черные тучи над перевалом, сказала:

— И вертолет вот занят… Значит, что-то плохое происходит…

Но всем было лень ее утешать. Даже Рудик ограничился тем, что молча ущипнул подругу за попку. Тогда Наташа осмотрелась и ляпнула:

— А куда подевалась Софи? С нею все хорошо? Дима, вы должны знать!

Ответ знал не только Дмитрий. Полагаю, не я один проснулся от криков среди ночи:

— Я с тобой больше ни минуты…

— Да?! И куда пойдешь?! К этому писаке?!

— Куда захочу! Не тебе решать!

— Сука!

Потом скрипели половицы на лестнице, хлопала входная дверь. Потом снова хлопала, а позже — снова. Софи ушла. Отсюда до трассы восемь километров. Имея характер и заряд злости, их можно пройти и по щиколотку в воде. У Софи характер имелся.

— Ушла, — процедил Дмитрий в ответ рудиковой Наташе.

— Как так — ушла? Пешком?! Вы шутите, да?

— Да! Да, с… Пешком.

Дмитрий так зыркнул на Наташу, что она уменьшилась в размере. А Рудик поспешил загладить бестактность подруги:

— Давайте-ка выпьем винца и поиграем во что-нибудь! Ну, пока ждем…

— Во что? — подхватила Ириша.

— Ну, в крокодила.

Кроме Дмитрия, идея всем пришлась по душе, и мы выпили винца. А потом Густав глянул в окно и сказал на свою беду:

— Господа, дайте мне пять минут. Крышка колодца открыта. Схожу закрою, а потом и сыграем.

— Зачем ее закрывать? — удивился кто-то.

Весь двор уже затоплен, дойти до колодца — это нужно шлепать по колено в воде, надев сапоги и непромокаемые штаны. А на чердаке гостиницы восьмисотлитровый бак с водой. Колодец — декоративное излишество, Густав легко обойдется без него.

Но он ответил:

— Порядок люблю. Не годится, чтобы стоял открытым. Крышка должна закрывать — вы согласны, судари?

Кто бы ни был убийцей, он ждал именно этого момента: когда Густав выйдет на улицу один. За час место преступления окажется под водой, и никто ничего не докажет. Идеальное время для убийства.

Если бы Густав просто сидел с нами в холле до прилета вертушки — он был бы жив. Ловил бы музу на рукотворном острове среди затопленной долины. Писал свои романы про героя-спецназовца по кличке Желтый Волк. Встречал гостей — одних и тех же из года в год: романтиков да людей творчества, себе под стать. Пил бы коньяк с офицерами МЧС, вызнавая байки, пригодные для сюжетов. Лениво судился бы за гостиницу с бывшей женой — грудастой художницей Иришей, которую все равно обнимал бы при встрече, и даже время от времени спал бы с нею… Но Густава угораздило пойти закрыть колодец. Кем бы ни был убийца, он получил шанс.

Спустя пятнадцать минут я вышел на крыльцо и позвал:

— Густав Тимофеевич, сударь, куда вы запропастились? Господа ропщут, барышни скучают.

Тут заметил топор, а потом и тело…

— Господа, — сказал я, выжимая из себя самую непринужденную улыбку, — Густава Тимофеевича отвлекли дела. А я, для общего увеселения, придумал новую игру — поинтересней крокодила.

— Ага, давайте сыграем, — сказал Дмитрий, войдя в холл следом за мной. Сказал убедительно — с долей азарта и оттенком скуки. Сумел.

— Что за игра? — оживилась Ириша.

— Вроде мафии, только умнее. Давайте представим, что Густав убит. Я попросил его не входить сюда ближайший час, чтобы не портить нам иллюзию. Так что вообразите: бедняги Густава нет больше с нами.

Конечно, в этот момент я ломал глаза, пытаясь видеть одновременно всех. Ириша и Капитан, Рудик с Натой… кажется, никто не изменился в лице. Допустим.

— Кто же убил его? — спросила Ириша.

— Вот это нам и предстоит выяснить.

— А как?

— На пересечении мотива и возможности. Сначала мы подумаем о том, кто имел возможность, а затем — у кого был мотив. Кто имел и то, и другое — тот и есть убийца.

— Убийца тогда проиграет. А кто выиграет?

— Тот, кто найдет его, естественно. Любой может высказать правильную версию.

— Звучит интересно, можем попробовать, — Ириша уселась на подоконник и оживленно поболтала ногами. — Попробуем, да?

— Все лучше, чем плевать в потолок, — Рудик поудобнее развалился в кресле и хлебнул портвейна.

— Я поддерживаю идею, — ровно сказал Капитан, не отводя взгляда от черных туч.

— Обстоятельства смерти таковы. Когда Густав вышел закрыть колодец, его убили ударом обуха топора по темени.

— Какой ужас!.. — Ириша притворно схватилась за голову.

— Где? — спросил Капитан.

— На крыльце. Вероятно, на ступенях, поскольку тело упало в воду. Убийца бросил топор прямо на месте.

— Каковы улики?

— На крыльце найдена пуговица.

— Какая?.. Мужская или женская?

— Знаете, она небольшая и темная, может принадлежать как женщине, так и мужчине. Вполне может.

— Еще улики?

— На топорище есть отпечаток пальца.

— Чей?!

Я изобразил загадочный вид:

— Если скажу — в чем тогда интерес? Задача должна быть сложной.

— Лааадно… — протянула Ириша. — Значит, возможность, говоришь… Ну, давайте вспомним, что ли. Густав смотрел в окно, увидел колодец и пошел закрыть крышку. Убийца, значит, вышел за ним следом, встретил на крыльце и ударил…

— Сперва взял топор, — отметил Капитан.

— Ага, точно. Получается, убийца — один из тех, кто выходил отсюда после Густава. И при этом он еще должен был знать, где взять топор. Правильно я рассуждаю?

Ириша подалась ко мне, ища одобрения. Я кивнул. Конечно, правильно. Тут никаких сомнений, все прозрачно. Первым после Густава вышел Рудик — якобы, на балкон покурить. Потом Дмитрий — в туалет, видимо. Потом Ириша — сварить кофе, а рудикова Ната вызвалась ей помочь. Мы же с Капитаном оставались в холле, пока я не пошел искать Густава. Я думал о своем, Капитан разглядывал книги в стеллажах. У Густава имелась внушительная коллекция: томов этак с полтысячи, из них двадцать — его собственного авторства. Одна — моего, но об этом как-то грустно… Все книги аккуратно отсортированы по алфавиту, жанрам, годам издания. Кажется, именно этот порядок особенно пленял Капитана.

— Ну, я выходил, — сказал Рудик. — Но я курил на балконе — тут же, на втором этаже. Так что ты мне ниче не пришьёшь, гражданин начальник!

Рудик — бледный тощий паренек, которого очень любят девушки — из сострадания, надо полагать. Или от контраста между интеллигентской внешностью и развязностью манер. Есть тут, по мнению барышень, некая тайна.

— А с тобой на балконе был кто-нибудь?

— Ната…

Девушка округлила глаза:

— Нет, бусинка, ты путаешь! Я варила кофе с Иришей, ты один курил!

— Угу, один, точно. Ну и че? Мотива у меня нету! И где взять топор не знаю. Я сроду дров не рубил. Я и дрова — штуки несовместимые! Понимать надо, граждане присяжные.

— А я рубила вчера, — с гордостью ввернула Ириша и картинно занесла руки над головой. — Так что отпечаток на топоре — наверняка мой. И пуговка…

Она потеребила пуговку на самой интересной части блузки — маленькую, темненькую.

— Вроде, тоже моя. А когда мы варили кофе, Ната выходила на минутку, я одна оставалась… Может, это я убийца? Боже, ужас-то какой!

Капитан сказал, глядя на меня:

— Мы с вами, Игорь, были здесь. Так что я мог убить Густава лишь по сговору с вами. А вы — и без сговора. Вы могли убить тогда, когда, по вашим словам, пошли его искать и обнаружили тело.

Мое удивление отразилось на лице, и Капитан добавил:

— Если уж подозревать, то всех, включая ведущего.

Я согласился. У Капитана были серые глаза — вроде, тусклые, но такие, как бы сказать, хваткие: посмотрит — не отцепится, пока не прогрызет до костей.

— Дима, — сказала Ната с оттенком кокетства, — а вы отчего молчите? Вы тоже выходили из холла. Может, это вы?..

— Я выходил, — буркнул Дмитрий. — В туалет. А мотив какой?

— Это верно, — кивнул Капитан. — Первая прикидка показывает, что возможность была почти у всех. Давайте обсудим мотивы.

Мотивы, да… Вот темная сторона дела. Ради них, отчасти, я и затеял кощунственную игру. Поскольку ума не мог приложить, зачем — зачем?! — убивать Густава.

На первый поверхностный взгляд, мотив имелся у Ириши. Пять лет назад они с Густавом разошлись, а «Лаванда» осталась общей собственностью. Адвокат Ириши требовал непомерного откупного, адвокат Густава артачился… Меж тем сама Ириша не хотела денег. Она обожала эту долину; любила гостиницу, как свое дитя. Все здесь знала и умела — не только рубить дрова, а буквально все. Здесь написала лучшие из своих картин (в смысле, те немногие, на которые можно смотреть без дрожи). Она хотела жить здесь. Рядом с Густавом. Пусть уже и не женой, но…

На второй — столь же поверхностный — взгляд, был мотив и у Рудика. Рудик нищ, как, собственно, и все мы. Рудик — пианист, Ириша — художница, Софи — поэтесса, я — писатель. В какие же времена у людей творчества водились деньги?.. А вот Густав, по странному случаю, разбогател на Желтом Волке. Я — нет, а он — да. Кроме «Лаванды» имел пару квартир, несколько машин и ощутимый банковский счет. Рудик же приходился ему племянником и, возможно, надеялся откусить что-нибудь от наследства.

Но все это — грубо и топорно. Так подумать мог кто-то, не знавший Густава. Я же знал. Густав был душою компании, с его велеречивостью, с «сударынями» и «господами». Густав был добряком. Летом, в сезон, сдавал номера ради прибыли, а весной — за ничтожные копейки нищим творческим нам. Никогда не жалел денег, если кто приходил за помощью. Рудик, например, часто пользовался этим: каждый год, приезжая с очередной девицей-Наташей, просил у дяди взаймы. Традиции… Бывало, и я занимал у Густава — он давал всегда больше, чем я просил. И когда «делили» Желтого Волка, показал себя с лучшей… Он любил Рудика и меня, и Софи, и даже Иришу — плевать на развод. Он любил жизнь, вот что самое важное. В голове не укладывалось: зачем его убили?!

— Если уж о мотиве, то у меня он есть! — бодро заявила Ириша и поболтала ногами, отчего шлепанец свалился на пол. — У бывшей жены всегда есть повод для убийства. Правда, послабее, чем у жены настоящей… но чем богаты, тем и рады.

— А мне, может, что-нибудь перепадет по наследству, — Рудик небрежным жестом опрокинул в рот портвейн. — Может, машинка-другая или квартирка в Белокаменной…

— Размечтался! — Ириша большим пальцем ноги пыталась подцепить шлепанец. — У нас развод не оформлен, все квартирки — мне. Зря ты убил дядю, порочный отрок.

— Тогда хоть машинку, а?.. Ягуарчик?..

— Ягуарчик мне самой хочется. Возьмешь Бээмвэшечку.

— А за Бээмвэшечку можно убить?

— Если шестой серии, то можно и черту душу продать. Хе-хе.

— Тогда мы с тобой, тетушка, подозреваемые. Но не забывай: я себе курил на балконе, а ты ходила вниз за кофейком… Да еще знаешь, где лежит топор! Ждет тебя, тетушка…

Рудик взял аккорд на воображаемых струнах и пропел:

— По тууундре, по железной доррроге…

— А у меня нет мотива, — сообщил Капитан. — Не связан с покойным ни финансово, ни через женщину. И холл я не покидал, и пуговицы ношу, как видите, белые. Меня невозможно заподозрить. По всем канонам жанра, я должен оказаться убийцей.

— Это верно, — кивнул я. — Едва обнаружу ваш мотив, тут же произнесу разгромную речь, и вам, Капитан, придется сознаться.

— Непременно. Но до того я попытаюсь сбить вас с толку ложной подсказкой. Видите ли, Густав намерен жениться.

Ириша осунулась на глазах:

— Как?..

Капитан помолчал. Она спросила почти безнадежно:

— Вы ведь шутите?..

— Отнюдь. Простите, я не думал, что это для вас тайна.

— На ком?!

— В это он меня не посвятил.

— Не может быть!

Она схватилась с подоконника, чтобы сию минуту найти и расспросить Густава. Дмитрий напрягся — молодец, готов действовать. Но Ириша одумалась, попыталась скрыть волнение.

— Ладно. Это его дело… хотя и сложно поверить.

Рудикова Ната сказала осторожно, будто боясь быть услышанной:

— Знаете, Густаву нужны деньги…

— Дяде? Деньги?! Да ладно!

Рудик хохотнул, но вышло криво. Очень уж ненатурально, даже для него — слишком.

— Бусинка, ты мне сам говорил… — простодушно ляпнула Ната.

Все повернулись, даже Дмитрий склонил голову, пристально разглядывая Рудика:

— То бишь, твой дядя просил у тебя денег?

— Ну… это… он, как бы, просил вернуть долг. Я ему, вроде как, должен…

Он стал демонстративно наливать портвейн в бокал, чтобы иметь повод не смотреть нам в глаза.

— И судя по тому, как ты стесняешься, — отметил я, — долг немаленький.

— Ну… Нет, ну…

— Ты у него занимал несколько лет к ряду. И ни разу не помню, чтобы возвращал. Сколько накопилось? Примерно на Бээмвэшечку?

— Ну…

— Вот так да!..

Рудик вскинулся:

— Какого черта?! Что вы меня допытываете, будто и вправду кого-то убили? Да ну вас к монахам! Пойду курить.

Он вышел, схватив пачку сигарет. Следом выбежала бусинка Ната. Спустя полминуты вышел и Дмитрий, четко выполняя мою просьбу. Хорошо…

В холле нас осталось трое. Капитан думал о чем-то, Ириша смотрела в окно. Она выглядела теперь ровно на свои сорок три, ни годом меньше. Я отлично понимал ее чувства — по-свежему отлично.

Капитан сказал мне:

— Игорь, пока они вышли, хочу задать вопрос. Что вы знаете о Дмитрии?

Я не сдержался:

— Только то, что написано на его роже. Еще то, что Софи нашла его где-то в начале осени.

— Обычно весною Софи была свободна, — отметил Капитан. — Она всегда приезжала одна.

— Но не в этот раз, — кивнул я.

— И что вы думаете об этом? О Софи с Дмитрием?

— Если бы жертвой был Дмитрий, мои мысли по этому поводу имели бы значение.

— Резонно, — кивнул Капитан и почему-то посмотрел на мои ноги. — Кстати, об убийстве. Вы не отметили в числе улик одну косвенную — возможно, не учли. Убийца не мог не намочить обувь.

Да, верно: на ступенях была вода, а на крыльце остались мокрые следы. И мои туфли блестели влагой.

— Таким образом, Игорь, вы столь же подозрительны, как я. Мы не знаем вашего мотива, но вы определенно имели возможность для убийства.

— Не лучше ли подумать сперва о тех, у кого есть мотив?

— Лучше.

Капитан глянул на Иришу: ей, кажется, не было до нас дела.

— Один, — сказал Капитан. — Молодой племянник, крайне нуждающийся в деньгах ввиду обилия романов. Он приезжает к дяде с очередной просьбой о помощи, но дядя не просто не дает взаймы, но и требует вернуть прошлые долги. Племянник понимает, что может надеяться на долю наследства, особенно — с учетом доброты главного наследника, бывшей жены покойного. Добавим: никто не может подтвердить, что племянник курил на балконе. Добавим еще: у племянника мокрая обувь, я заметил это.

Я сказал в ответ:

— Два.

Посмотрел в спину Ирише и как-то не осмелился сказать, что думал.

— Два, — спокойно продолжил Капитан, — бывшая жена, что почему-то приезжает сюда каждую весну. Зная ее, я исключаю возможность убийства ради денег, но ревность может быть вполне весомым мотивом. Она могла успеть убить в то время, когда Ната отлучалась из кухни. Бывшая жена обута в сухие шлепанцы, как видим. Однако вполне могла их скинуть и выйти на крыльцо босиком.

Ириша бросила, не поворачиваясь к нам:

— Перестаньте. Мне надоело это…

— Вы вольны не участвовать, — ответил Капитан. — Но мы с Игорем хотим продолжить игру.

Она вяло отмахнулась. Капитан сказал:

— Три. Число вершин геометрической фигуры. Талантливый, но не особо успешный писатель, утонченная поэтесса, молодой человек весьма спортивной наружности. Девушка уходит, двое мужчин остаются. У обоих темные маленькие пуговицы, у обоих влажная обувь. Они оба спускались на первый этаж, а, вернувшись, предложили странную игру в расследование.

— Мы бы этого не делали, будь мы убийцами. Да и спрятали бы пуговицу, а не говорили о ней.

— Верно. И мотива у вас, вроде бы, нет. Но само совпадение примечательно, заставляет задуматься. Софи всегда приезжала одна — ради вас, Игорь. Теперь же приехала с мужчиной… и вот вы расследуете убийство. Должна существовать связь, даже если я ее не вижу.

— Четыре, — сухо ответил я. — Хладнокровный офицер неизвестного рода войск. Мы не знаем его мотивов, но о нем вообще очень мало известно. За пять лет знакомства — только чин да несколько черт. Его обувь суха, его пуговицы светлы. У всех — темные маленькие, у него одного — белые! Как нарочно!.. Но он близок с Густавом: знает, например, о будущей свадьбе. И он прекрасно подходит по характеру: трезвомыслящий, спокойный, рассудительный. Не он ли прикинул, как быстро поднимется вода, когда сотрутся следы преступления, когда прилетит вертолет МЧС? Не он ли высчитал время для убийства, которое через час уже будет недоказуемо? Не он ли нашел способ сохранить сухие туфли и подкинуть чужую пуговицу?

— Вы говорите это в пику мне, идете в контратаку. Хотя, по правде, сами понимаете: убийство — не рассчитанный с точностью маневр. Был очень малый шанс того, что колодец окажется открыт, и Густав пойдет закрывать. Возможно, сам убийца вчера откинул крышку, но даже это не гарантировало успеха. Густав мог пойти закрыть ее лишь после нашего отлета — и все, план убийства сорван. Так что данное преступление — спонтанность, бросок на удачу. Его совершил не хладнокровный, а импульсивный человек.

— Перестаньте! — крикнула Ириша. — Прекратите говорить так, будто Густава нет! Пойду позову его.

— Погоди, Ириша, еще пару минут.

Неизвестно, послушалась бы она Капитана или нет, но тут в дверях появились Рудик с Натой и загородили проход. Я глянул на их ноги: босоножки Наты сухи, на мокасинах Рудика расплываются темные пятна. Он воскликнул с привычной развязностью:

— Что, тетушка, ты все в тоске? Водки желаешь или спирту?

— Хорошо, что вернулись, молодые люди, — Капитан жестом пригласил их войти. — Скажите мне, на балконе мокро?

— Слабый дождик, а что? — повела плечами Ната.

— Над балконом есть навес. Дождь попадает под него или нет?

Девушка озадаченно свела брови:

— Кажется, нет… Я вот не намокла… А что такое, почему спрашиваете?

— У вашего мужчины мокрая обувь.

— Там дырка в навесе, — буркнул Рудик, — натекла лужа.

— И вы точно в нее вступили? Причем уже вторично? Когда курили утром, тоже стояли в луже?

— Какого черта?.. А! Вы все играете в расследование! Бросьте уже, надоело…

Капитан покачал головой:

— Никто не играет, Рудольф. Уже давно. Сколько вы были должны Густаву?

Под его взглядом Рудик сжался:

— Двадцать семь тысяч…

— Не рублей, надо полагать?

Тогда Ната воскликнула:

— Были должны! Капитан, почему вы говорите «были»? Почему вы говорите — никто не играет? Что случилось?!

За ее спиной возник Дмитрий, и Ната повернулась к нему, ко мне — ко всем по очереди, будто у всех требуя ответа:

— Скажите, что все хорошо! Скажите, что никто не умер! Бусинка, хоть ты скажи!..

Не получив ответа, она бросилась прочь. Дав полминуты форы, Дмитрий пошел за нею.

В том и была его роль. На первом этаже, в прихожей есть окно, из которого хорошо видна веранда. Когда кто-нибудь выйдет на крыльцо, сквозь окно можно снять его действия. Невиновный сразу закричит. Убийца вытрет салфеткой топорище, забросит пуговицу в воду, а потом закричит. В этом разница. В этом главный смысл всей нашей с Дмитрием комедии.

— Ааааа! — закричала Ната. — Господи боже!..

Все кинулись к ней.

— Зачем вы это устроили?.. — спросила Ириша потом. Голос был бессилен и бесцветен.

— Он придумал, — Дмитрий презрительно ткнул в меня большим пальцем.

— Зачем, Игорек?..

— Это очевидно, — ответил за меня Капитан. — Игорь хотел спровоцировать убийцу. Рассказал об уликах, чтобы преступник попытался их уничтожить. Пуговицу не показал, а описал так, чтобы подошла любому из нас: маленькая, темненькая — у всех, кроме меня, такие. Неплохо придумано.

— И что?

— И ничего, — это уже я сказал. Было тоскливо, хоть вешайся. Отчего-то вот только сейчас нашло.

— Ничего?..

— Не знаю я убийцу. Ну не знаю. Никто не повелся.

— Никто?..

— Ира, ты сама видишь. Всем начхать на улики. Рудик с Натой вышли покурить — вот и все.

— Так что, никто из нас не убивал?..

— Кто-то убил. Но теперь уже все равно. Вода на крыльце, а вертолета все нет. Мы ничего не нашли, и менты не найдут.

Ната похлопала глазами, вдруг сказала невпопад:

— А Дмитрий…

— Что — Дмитрий?

— Ну, он же тоже выходил вслед за мной и Рудиком. Вы говорите: никто, но он же выходил!

— Это я просил его последить за вами…

Она похлопала ресницами:

— Да нет же! Дмитрий, он… он кричал ночью, помните? Когда ссорился с Софи… Кричал: «Пойдешь к этому писаке!» А сегодня выходил на крыльцо… Господи, да он же из ревности!..

Дмитрий хлопнул ее по плечу, она с визгом отскочила. Он хохотнул:

— Нет, дорогуша, я не про того писаку. Я знаю, для кого Софи сюда ездит. Она сама говорила. Густав был толковый писатель: куча книг, куча денег. Желтый Волк — молодчик, вся страна его знает! Если бы ради Густава, я бы понял. Но этот…

Он провел рукой по книгам в стеллаже — по длинному ряду корешков с именем Густава. Вытащил единственный худосочный томик с моим.

— Игорь Завадский… кто его вообще знает? Нищеброд какой-то! Первый раз слышу! А Софи про него — как про этого… Мастера из Маргариты! Какого хрена?!

Он двинулся ко мне, поигрывая томиком: не то хотел размазать книгой мой нос, не то еще сострить о моих писательских талантах.

— Одна книжонка — подумать! И в ней тоже на втором месте: Густав Мельнер, потом Игорь Завадский. Лузер ты, парень. К тебе и ревновать стыдно, понял?..

Он повертел книжку в руке:

— Что это вообще такое?.. «Желтый Волк в Смоленске»… Причем здесь ты? Это Густава роман!

— Вы держите в руках, — сообщил я, — первое издание первого романа о Желтом Волке. В те времена на обложках печатали мое имя, поскольку тогда я еще не подарил Волка Густаву. Желтый Волк — мой персонаж. Это я его придумал.

— Желтого Волка?! Героя спецназа?! Майора Смерть Шпионам?!

— Да.

— Ты придумал? Ты?.. Заморыш в старом свитере?! Ха. Ха-ха-ха!

— Я.

— Ха-ха-ха! Во рассмешил, ну красава!..

Вдруг он осекся. Подавился смехом, замер. Выдавил чуть не шепотом:

— Братцы, так это же он. Он — убийца! Вы мотив искали? Вот мотив!

Он встряхнул книгой и бросил ее Капитану:

— Вот мотив — зависть! Этот хрен придумал Волка, а Густав на нем разбогател! Сечете? А этот без гроша в кармане! Пришел денег с Густава просить, но он не дал, ему для свадьбы нужно. Вот этот его и грохнул. И туфли у него мокрые, и на крыльце он был! И игру эту затеял, чтобы кого-то из нас подставить! Сечете? Сказал мне: фоткай, если кто на крыльцо выйдет! Вот и подстава бы вышла! А это он, братья, он!

— Не может быть… — проронила Ириша, и тут Дмитрий схватил меня за руку. Отдернул рукав джемпера, показал манжету: нитки торчали на месте оторванной пуговицы.

— Может, на все сто может! Пуговица-то его! Темная, маленькая, которая на месте убийства!

Он оттолкнул меня.

Стало очень тихо. Я слышал, как прерывисто дышит Ирина. Почти беззвучно усмехнулся Капитан.

Под прицелами пяти взглядов я подошел к столику, щедро налил себе портвейна, сделал пару глотков.

— Вы давно поняли, Капитан?

— Что вы убийца? На десятой минуте игры. Что вся игра — провокация? Сразу же, как только вы начали. Густав очень любил порядок, но так и не закрыл колодец. Я знал, что вы не лгали, говоря о его смерти.

Я отвернулся к стеклу. Черные тучи ползли от перевала в долину. Моросил дождь. Двор превратился в озеро, из которого торчали деревья. Поодаль, в тени яблони, маячил колодец — до сих пор открытый. Чертов колодец…

— Так это ты, Игорек?.. — спросила Ириша со странною нежностью, будто умоляла меня опровергнуть все это.

— Я… Плохой из меня преступник, Ирочка. А следователь — еще хуже. И мужчина так себе… Этот самец, пожалуй, прав… Софи нужен кто-то получше меня.

Дмитрий хохотнул за моей спиной.

— Ты… — повторила Ира.

— Я… Ты знаешь меня много лет, Ириша. Я — человек творчества. Я не умею добывать деньги, строить семью, карьеру. Убивать не умею тоже, как оказалось… Но одно умею хорошо: придумывать сюжеты. Это моя сила, хотя и единственная. Я придумал Желтого Волка. И первый роман о нем — я. С меня началась его слава, а Густав только развил успех.

— И поэтому ты…

— Поэтому я знаю, как строятся сюжеты. Знаю, во что поверит читатель, а во что — никогда. Если бы я читал про нас в книге, то понял бы сразу: колодец этот — чушь, нелепица. Густава убил человек, имевший мотив и расчет, удачно подгадал время — до прилета полиции вода смоет следы. Но мог ли он ставить на такой малый шанс, как открытый колодец? Если хотел убить Густава сегодня, почему не придумал способа выманить его из дому? Почему полагался на случайность, вроде крышки колодца?

— Кончай, — буркнул Дмитрий. — Ты убийца, так и заткнись.

— Не раньше, чем доскажу свой сюжет.

— Зачем?

— Мне нужно. Ты не поймешь этого… И вот я думал о колодце и об этом утре, и о нас, и чем дальше, тем меньше верилось, что убийство прошло по плану. Густав — добряк и душка, а мы все — близкие ему люди. И один из нас расчетливо, холодно, заранее планировал его смерть?.. Нет, ерунда, все было иначе. Нечто случилось утром. Некое внезапное событие заставило убийцу решиться, и он кинулся в атаку, ухватился за первый же подвернувшийся шанс — за колодец… Но что случилось утром? Капитан узнал, что Густав намерен заново жениться. Но это дало бы мотив Ирише, не Капитану… Мы узнали, что ночью ушла Софи. Никакой связи с убийством… Густав сказал, что останется в гостинице. Теплее. Двое — Ната и Дмитрий — не знали этого. Возможно, они рассчитывали, что Густав улетит с нами, а он сказал, что остается. Возможно, его убили затем, чтобы он не остался в пустой «Лаванде»… Но почему? Чем это плохо? Что он сделает такого, за что можно убить? Нужен ответ — только тогда сюжет склеится. Густав сказал, что остается, а спустя четверть часа пошел закрывать колодец — и убийца уже знал, что нужно действовать. Почему? Чем угрожал ему…

Я задохнулся, когда понял. В глазах почернело. Тучи стекли чернилами, мир погас. Один открытый колодец зиял посередине. Центр мира. Земная ось.

В колодце хорошо прятать тело. Особенно при наводнении. Вода поднимется выше стенок. Тело выплывет, его унесет в долину. Когда-то найдут. Далеко отсюда…

— Дима, — сказал я.

— Браток, — сказал я.

— Дверь ночью хлопнула три раза, — сказал я. — Вышла Софи, вышел ты. Потом ты вернулся, а она — нет. А потом ты убил Густава. Только для того, чтобы он не заглянул в колодец. Ты думал: мы все улетим. Ты думал: никто не полезет в колодец. Но он остался и пошел закрывать крышку. Тогда ты его убил. Вот и вся история.

Дмитрий заревел и кинулся ко мне.

Я пнул его в колено, потом в пах. Он упал, и я стал бить каблуком ему в лицо. Ломал нос, зубы, челюсти, пальцы, которыми он пытался прикрыться. С каждым ударом говорил:

— Где… она… нашла… где… она… нашла… такую… мразь….

Потом Капитан оттащил меня в сторону.

Мы обнаружили тело Софи. Подошли и заглянули в колодец…

Когда прилетел вертолет МЧС, мы вдвоем с Иришей плакали на крыльце.

Вода подкатила к порогу и все прибывала.

ЧЕРТОВА СОБАЧКА

Я играл в шахматы с компьютером, а Бобер курил вейп. Обычное дело. Зайди в наш офис в любое время дня — наверняка увидишь эту картину: я режусь с компом, Бобер дымит. Что еще делать-то? Работа Бобра — следить за дюжиной мониторов, где показывают, уж конечно, не детективы. Люди входят, люди выходят, люди носят чемоданы, люди торчат у ресепшна, люди жрут в ресторане, люди входят, люди выходят… Но моя работа еще скучнее — следить за Бобром и десятью такими же балбесами.

Компьютер прыгнул конем и поставил мне вилку на слона и ладью. Бобер выдохнул особо густое облако.

— Ты там хоть что-то различаешь? — буркнул я.

Бобер ответил:

— А ты что, опять проиграл?

— Еще нет.

— Тогда чего злишься?

— Из-за твоего дыма! Такой туман, что я своих мыслей не вижу.

— Потому, что их у тебя нет.

Верно: не было у меня ни одной идеи, что делать с чертовой вилкой. Но это не дело — указывать шефу на его несовершенство. Может, шеф и не гроссмейстер, но дело подчиненного — молчать в тряпочку! О чем я и сообщил Бобру максимально образно, добавив для убедительности:

— Ну-ка, доложи обстановку.

— Да все обычно, шеф, — ответил он слегка обиженно. — На подъездной «Неоплан» и три такси. У ресепшна японцы с чемоданами. В индийском пусто, в гриль-баре толпа. На площадке второго швед спорит с кофейным автоматом. На шестом Дженни пылесосит коридор, а парень глядит на ее задницу. На двадцатом кого-то вынесли из лифта. В скай-лаунже официант разбил тарелку…

Он спохватился и прилип к монитору двадцатого этажа:

— Вот срань! Шеф, нештатная! Человек лежит у дверей лифта. Кажется, умирает!

Бобер был чертовски прав: человек умирал. Бывший судья Хедж, давний наш жилец. К моменту, как я поднялся на двадцатый, он уже не двигался и не дышал. Отельный доктор делал непрямой массаж. По выражению лица дока было ясно, что шансов нет. Скорую вызвали, и не раз.

— Что с ним?

Док отмахнулся — мол, не до того, потом. Мне показалось, сердечный приступ. Но я — тот еще медик…

Из скай-лаунжа (это ресторан на верхнем этаже) высыпали люди, ошарашенно пялились, некоторые норовили дать совет. Я попросил их зайти обратно и поставил на стражу Майка с Дональдом. Но трое зрителей держались в сторонке от прочих, ближе к распахнутой двери застопоренного лифта. Они смотрелись иначе: не удивленными, а перепуганными.

— Кто вы, господа?

— Мы с ним ехали, — сказал ирландец с усами. — Были в лифте, и мистеру Хеджу стало плохо. Когда двери открылись, он упал.

— Вы ехали в лифте вчетвером?

— Да.

— И мистеру Хеджу стало плохо?

— Да.

— Как именно плохо? Схватился за сердце?

— Нет. Воздуха не хватало — стал задыхаться, пошел пятнами, и вот…

— И вот, — мрачно кивнул я. — Пройдемте со мной, господа. Есть о чем побеседовать.

Я знал Хеджа. Раньше он был судьей в Бирмингеме, я с ним даже пересекся на каком-то процессе. Потом была неприятная история: якобы Хедж осудил невиновного или, наоборот, отпустил мафиози, или то и другое вместе. Его обвинили во взятке, но доказательств не нашли, шумиха со временем улеглась. Однако с карьерой судьи ему пришлось распрощаться. Теперь Хедж вел частную практику как юридический консультант. Жил в нашем отеле — ему тут нравилось. Имел кабинет где-то в Сити, но иногда встречался с клиентами прямо у нас, в уютном закутке холла, вне поля зрения камер. Так что был он теперь не судьей, а просто мистером Хеджем. Я знаю, каково оно, когда раньше была одна карьера, а теперь — другая, помельче. Потому в лицо звал Хеджа судьей. Ему нравилось.

И вот он помер, выходя из лифта на двадцатый этаж. Или еще нет, но очень близок к тому. А три человека, бывшие с ним, теперь сидят в нашем офисе среди дюжины мониторов и морщатся от запаха смеси для вейпа. Не то сандал, не то опиум — черт его разберет…

— Будьте добры, леди и джентльмены, сообщите ваши имена.

Я выложил на стол записную книжку и клацнул авторучкой. Я — не полиция, и они не обязаны ничего сообщать. Но разве откажешь человеку с авторучкой и записной книжкой!

Они переглянулись, усатый ирландец пожал плечами и начал первым:

— Дуглас Фэлрой.

— Откуда вы приехали?

— Из Белфаста.

— Остановились в нашем отеле?

— Нет. Я заходил к мистеру Хеджу. На консультацию по одному личному делу.

— Вы встречались в холле?

— Да.

— Мистер Хедж пил что-нибудь?

— Мы заказали кофе.

— Какие-то таблетки, препараты?

— Ничего подобного.

— Во время встречи он хорошо себя чувствовал?

— Вроде, неплохо. Говорил ровно, ни на что не жаловался.

— Значит, дурно ему стало уже в лифте?

— Где-то на середине пути.

Была у ирландца приятная готовность отвечать кратко и ясно, безо всяких: «О боже мой!.. всего за пять минут!.. а это не заразно?» С остальными двумя, конечно, вышло иначе. То были дамочки. Старшая — безбожно высветленная, остервенело скрывающая свои сорок два — звалась Мари Джемисон и приехала из Кракова. Это в Польше, если вдруг я не знаю. Но нет, она не полячка. В смысле, да, она полячка. Но замужем за англичанином. В смысле была, а теперь уже нет. В смысле, это не мое дело. Нет, она не знает мистера Хеджа. Откуда ей знать мистера Хеджа? Он почти старик, зачем ей его знать, и вообще, это не мое дело. Нет, она живет не у нас… В смысле, да, у нас, в восемьсот девятом. Села в лифт на восьмом этаже. Хорошо ли было мистеру Хеджу?.. Откуда ей знать? Наверное, плохо. Ей бы тоже было плохо, будь ей столько лет, сколько мистеру Хеджу! Но она говорила по телефону, так что ничего не заметила… Пока старик не начал хвататься за горло и хрипеть. О, боже, как ужасно!

Оставшаяся девушка была прямою противоположностью. Юная и худенькая, она говорила так мало, будто берегла слова на будущее или стеснялась своего голоса.

— Рейчел… — это в ответ на вопрос об имени. — Простите… Рейчел Маклин.

Живет ли в отеле? Нет… Знает ли Хеджа? Нет… Заметила, что ему плохо? Да… Когда? Слишком поздно… Каковы симптомы? Все, как сказал мистер Элрой…

Тут дверь распахнулась, и в офис ворвался мужчина.

— Что здесь…

Альфа-самец. Этакий наглый щетинистый тип в стиле Индианы Джонса.

— …происходит? Почему вы держите Мари? Сейчас же отпустите!

Кого не люблю, так это альфа-самцов. По молодости сам таким был, вот и знаю: любить их особо не за что.

— Присядьте, сэр, и ответьте на пару вопросов.

— Какого дьявола? Вы не имеете права допрашивать Мари!

— И не допрашиваю, — я дважды щелкнул авторучкой. Клац-клац. — Лишь записываю сведения, которые захочет узнать полиция.

— Какая еще полиция?!

— Такие парни в синей форме — наверняка вы их видели на улицах. Когда кто-то умирает, они приходят поглядеть.

— Этот старикашка умер?

— Когда я видел Хеджа в последний раз, он не дышал. Обычно это скверный признак, сэр.

— Мари тут не при чем! Она его не знала!

— А вы знали?

— Нет! Думаете, я должен знать всех в отеле?!

— Тогда откуда вы знаете, что Мари его не знала?

— Чего?

Моя логика ускользнула от его понимания. Ну, естественно.

— Если вы не знали Хеджа, то и не говорили о нем с Мари. Тогда у нее не было повода сказать, что и она его не знает.

— У…

— Кстати, кем вы ей приходитесь?

Индиана Джонс и Мари переглянулись. Единого мнения, кто кому кем приходится, у них не было.

— Приехали вместе?

— Вас это не касается!

— Могу посмотреть в базе жильцов. Но это придется встать, взять компьютер, открыть базу…

— Вы наглец! — заявила Мари с ноткой одобрения. — Если хотите знать, мы с Джоном подружились в отеле, и он пригласил меня в ресторан.

Выходит, Индиану Джонса зовут Джон. Хм, логично…

— В скай-лаунж на двадцатом этаже?

— Нет. В смысле, да.

— Значит, вы, Джон, тоже ехали в злополучном лифте?

— Почему?!

— Ну, чтобы попасть на верхний этаж, некоторые люди пользуются лифтом. Вы не из их числа?

Джон задумался над ответной колкостью, а Рейчел тихо сказала:

— Он опоздал в лифт. Сел мужчина с собачкой, а Джон спешил, но не успел.

— Мужчина с собачкой?..

— Кх-кхм… — сухо кашлянул доктор, просунув голову в дверь. — Можно тебя на минуту.

Я вышел, плотно закрыв за собой.

— Хедж умер, — сказал док.

— Скорая опоздала?

— Успела. Записать время смерти.

— Ясно.

— Есть одна проблема, — док потер нос. Тот парень из «Теории лжи» говорил, что это, мол, признак волнения. Причем только у мужчин, а у барышень как-то иначе.

— Причина смерти?

— Да. Хеджа отравили.

— Он пил кофе в холле, — сразу вспомнилось мне.

Док качнул головой:

— Яд очень быстродействующий. Возможно, цианид. Разве что Хедж выпил его за минуту до лифта… Или яд был в капсуле, которая растворилась в желудке… Но это маловероятно.

— Если бы тебя спросили на суде?..

— Я бы сказал, девять из десяти, что Хеджа отравили прямо в кабине.

— Как?

— Перорально, внутримышечно, ингаляцией… Вскрытие покажет.

— Я имел в виду: как, черт возьми? Как убить человека в лифте на глазах у трех свидетелей?!

— Я похож на Пуаро?

— Ладно, спасибо, док.

Я позвал Бобра и дал пару заданий. Позвони в полицию, приятель. Сразу инспектору в убойный. Останови и запечатай лифт. Если внутри пахнет цианидом — да если хоть чем-то пахнет — никому не соваться внутрь. Найди в холле чашки, из которых пили ирландец с Хеджем, аккуратно сложи в пакеты. Аккуратно — это не ставя отпечатков. И вот что. Просмотри записи камер: в лифт садился какой-то парень с собачкой… Да, с собачкой, гав-гав! Разыщи его и быстро сюда. Вместе с собачкой.

Когда я вошел обратно в офис, Индиана Джон и полячка Мари уже явно теряли терпение. Аж привстали, готовые к атаке: «По какому праву? Долго вы еще намерены?..» Но по моему лицу поняли что-то — очень уж задумчивым оно было.

— Мистер Хедж умер? — чуть слышно спросила Рейчел.

— Его убили? — спросил ирландец.

Я сел, клацнул авторучкой, расправил страницы записной.

— Так, леди и джентльмены. Теперь с самого начала, минута за минутой: как сели в лифт и что в нем происходило. Предельно подробно. Если кто-то чихнул или поморщился, или уронил монету — это уже важное событие. Вот с такой степенью подробности.

— Мы с мистером Хеджем ждали лифта в холле… — начал ирландец Фэлрой.

Они подошли первыми и нажали кнопку вызова. Затем подошла Рейчел, а последним — мужчина с собачкой. Двери открылись, и собачка против всех правил вежливости первой рванулась в кабину. Мужчина строго одернул ее, но остальные трое с улыбкой подвинулись и уступили песику дорогу. Мохнатый вбежал в лифт, за ним на поводке хозяин, затем Хедж и Фэлрой, последней вошла Рейчел и остановилась в дверях. Она успела заметить, что парень со щетиной — Индиана Джон — спешит к лифту, но кнопки уже были нажаты, и лифт двинулся с места.

— Какие кнопки? — уточнил я.

Мужчина с собачкой нажал «5» — и я догадался, кто это. Ирландец нажал «20» — скай-лаунж. Мистер Хедж не нажал никакой кнопки: он жил на пятом, а «5» уже горела.

Лифт двинулся в путь по маршруту: пятый — двадцатый этажи. На уровне второго этажа песик потерял терпение. Стал сучить коротким хвостом, прыгать на людей и требовать внимания. Он был так очарователен, что невозможно отказать. Хозяин пристыдил собачонку, но Фэлрой уже наклонился погладить ее, а Хедж — потрепать загривок. Лишь Рейчел осталась равнодушна к очарованию терьера. Потом у Хеджа заболела спина, и он разогнулся, а Фэлрой гладил собачку, пока лифт не встал на пятом этаже, и хозяин с питомцем вышли. Рейчел отошла от двери, уступая им дорогу. Кабина двинулась дальше.

— Почему не вышел мистер Хедж? Он тоже живет на пятом.

Я не раз видел, как бывший судья общался с клиентами в холле. К четырем часам он всегда оканчивал встречу, поднимался в номер переодеться, а затем ехал в город обедать. Но беседа с Фэлроем вышла длинной и не уложилась в срок. Ирландец предложил окончить за обедом в скай-лаунже. Они вместе направились на двадцатый этаж.

Итак, Рейчел и двое мужчин ехали дальше вверх. Без собачки лифт опустел и стал неуютен. Мистер Фэлрой спросил у Рейчел, нравится ли ей нынешняя погода. Она по скромности ответила тихо, ирландец даже не понял, было это: «Благодарю, прекрасно» или «Немножечко ветрено». Сама Рейчел не помнила ответа — слишком страшные события случились потом.

На восьмом этаже дверь распахнулась, в кабину вошел голос Мари: «Дорогой, я жду в ресторане. Да, я уже там!», — а затем и сама Мари. Она еще пыталась говорить в пути, но связь пропала. Поборолась с телефоном, потерпела поражение. Бросила телефон в сумочку, пшикнула спреем на себя и вокруг. Вспомнила, что не нажала этаж, рванулась мимо Хеджа к кнопке скай-лаунжа, увидела, что та уже нажата. Рванулась обратно, задела ногу Хеджа, ошибочно извинилась перед Фэлроем.

— Нчего… — промямлил бывший судья.

В этот момент и стало заметно, что ему худо. Хедж бледнел и теребил воротничок, пытаясь ослабить, на лице появлялись пятна. Фэлрой спросил: «Вам нехорошо?» — и получил смятый ответ: «Нестраш… пройдет…»

На уровне этак пятнадцатого этажа Рейчел раскрыла сумочку и вытащила телефон. При этом она уронила помаду, тюбик покатился по полу. Фэлрой был слишком обеспокоен состоянием Хеджа и не подумал о вежливости. Мари подняла помаду и отдала Рейчел. «Простите меня, спасибо…» — пробормотала девушка, глядя в экран.

— Кому вы звонили? — уточнил я.

— В скорую… хотела.

— Вы — медик?

— Нет, сэр…

— Как же вы так быстро распознали симптомы отравления?

— Никак, сэр… Я думала, сердечный приступ…

Но позвонить она не смогла — как уже показал опыт Мари, в кабине связи не было. Хеджу молниеносно делалось хуже. Он хватал воздух ртом, словно рыба на суше, и корчился в спазмах. Фэлрой безуспешно пытался его поддержать. При остановке кабина вздрогнула, Хедж лишился сознания и выпал в открывшиеся двери.

— Простите, сэр, — спросила меня Мари, сильно присмиревшая. — Зачем эти расспросы? Разве следствие ведет служба безопасности отеля?

— Я экономлю время полиции и вам. Когда приедет инспектор, ваши показания будут уже сняты и записаны.

Я лгал (Фэлрой, кажется, понял это, но не стал возражать). Показания, снятые неофициальным лицом, ничего не значат, и сотрудники убойного проведут опрос заново. Правдивый ответ был таков: мне чертовски интересно! Отель — теплое, приятное, скучнейшее местечко. За год здесь не случается и половины того, что на прежней работе случалось за месяц. Мои дневные успехи можно мерять числом нагоняев, данных Бобру, и числом шахов, поставленных компьютеру… А тут — убийство в лифте. Убийство, черт возьми! В, черт возьми, лифте! Как? Зачем?! Да, главное: зачем именно в кабине?!

Убийца действовал или по плану, или спонтанно. Третьего не дано: несчастный случай и самоубийство исключаются. Значит, или планировал, или импровизировал — одно из двух. В обоих случаях выходит чушь! Положим, импровизация. Убийца случайно встречает Хеджа. Вспоминает былую ненависть — кто знает, может, судья упек его за решетку. Недолго думая, убивает обидчика. Но как? Цианистым калием, который — по чистой случайности — завалялся в кармане?!.. Тогда, положим, план. Убийца готовится заранее. Запасает цианид, выдумывает способ дать его судье. (Кстати, как? Растворить в кофе? Брызнуть спреем? Незаметно уколоть иглой?). Но главное — зачем проделывать это В ЛИФТЕ? Ведь потом не уйдешь. Все пассажиры дружно попадут на допрос. Вот они, голубчики, все четверо…

— Мне доложили, сэр, что я вам нужен.

Простите, пятеро.

— Здравия желаю, полковник Адамс. Проходите и располагайтесь.

Цокая когтями, вбежал Рядовой Донован. То был йоркширский терьер — темпераментный красавец с бородой, бровями и усищами. Рост ниже середины моей голени никак не вредил его обаянию. Следом вошел полковник Адамс — степенный седой вояка, кажется, той еще породы, что охотилась с мушкетами на бенгальских тигров.

— Осведомлен о происшествии, — сообщил он, усевшись. — Готов содействовать.

Собачонок тем временем нашел ногу Рейчел и принялся обнюхивать. Она погладила его с рассеянной улыбкой.

— Донован, рядом!

Йорк подчинился и занял позицию у щиколотки хозяина, дробно постукивая по полу хвостом.

— Полковник, сэр, вы знакомы с мистером Хеджем?

— Так точно. Жил на одном этаже со мной. Дважды перемолвились в лифте, один раз — на курительной площадке.

— Но до встречи в отеле вы его не знали?

— Никак нет.

— Откуда вы прибыли, сэр?

— Из Бирмингема.

— С какой целью?

— Навещаю старшую дочку.

— Не назовете ли ее имя?

— Алисия Морган, замужем за Бартоломью Морганом, адвокатом.

— Час назад вы вернулись в отель… откуда, сэр?

— Встречался с Алисией.

— Вы брали с собой собаку?

— Да, сэр.

— Сейчас обеденное время. Простите, но не рано ли выводить собачку?

— Рядовой Донован сопровождает меня в любое время. Для здоровья сердца нам нужны прогулки.

— Господа, — я глянул на остальных. — Вынужден задать вам тот же вопрос. Какова цель вашего приезда в город?

Ирландец Фэлрой приехал ради встречи с Хеджем — искал совета опытного юриста.

Мари год приходила в себя после развода (нет… да, целый год, это было ужасно!), но теперь нашла силы начать жизнь заново и вернулась в Англию, чтобы… Разве непонятно? Чтобы начать жить заново!

Рейчел живет в городе, пришла пообедать в скай-лаунж. Она любит виды с высоты.

Индиана Джон заартачился:

— Какого дьявола я должен отвечать? Меня не было в лифте! Уж кто-кто, а я точно не при чем! Но ладно, скажу. Я собирал материал для блога. Я — блоггер, вот кто.

Блоггер, значит. Материал, значит. Я обратил внимание на его окольцованный палец, и нехитрая догадка возникла в голове. Потом глянул и на палец Мари. Без кольца, но со светлой полоской…

Вернулся Бобер — слегка запыхавшийся и чуток потный. Отозвал меня в сторону:

— Проклятые чашки! Хорошо хоть их до кухни не донесли — нашлись в кофейне холла. Теперь все норм: чашки в пакетах ждут полицию. Лифт тоже опечатан. Кажись, ничем внутри не пахнет, но я не нюхал. Я ж не идиот.

— Пожалуй, да. Теперь, приятель, вот что. Первое. Поройся в интернете и найди все паленое, что есть об этих людях, — я сунул ему листок из записной книжки. — Надеюсь, не надо пояснять, что значит «паленый». Второе. Позвони миссис Алисии, жене адвоката Моргана. Узнай, где она была два часа назад. Если скажет, что встречала отца, спроси, где именно, и была ли с ним собака. Третье. Помнишь эту шумиху с коррупцией в бирмингемском суде? Хедж был замешан. Так вот, найди имена тех, кто тогда сел. И вообще, все имена, связанные с делом.

— Шеф, это… Как я столько успею?

— Ага, будет трудно. Поэтому четвертое задание передай Дональду. Пускай спустится на дно шахты лифта и посмотрит, нет ли там чего интересного.

— Типа чего?..

— Типа хрени, в которой можно хранить цианид. Если найдет, трогать нельзя — это улика. Но можно сфоткать и прислать мне. Ага?

— Ага, шеф… Слушай, почему именно в шахте?

— Где еще? Если в кабине убийца имел ампулу яда, то потом должен был избавиться. Но все четверо на виду с момента, как вышли из лифта. Единственный шанс — сунуть ампулу в щель двери, пока все занимались умирающим, а лифт стоял на стопоре.

— Угу, понял.

— Тогда в темпе.

Бобер исчез, а я прошелся до кофейного автомата. Взял большой стакан капучино и уселся на подоконник. Очень хотелось немного подумать.

Когда вернулся, мои подопечные сидели тесным кружком и обсуждали что-то. Я прокашлялся, привлекая внимание. Они переглянулись, полковник Адамс заговорил от имени всех:

— Сэр, как я понимаю, в рамках данного расследования вы — лицо неофициальное. Понимаю вашу цель как стремление поскорее выяснить картину преступления и помочь органам правопорядка. Мы целиком и полностью поддерживаем ваши намерения. Пока вы отсутствовали, мы построили одну версию и просим ознакомиться с нею.

— С удовольствием, сэр, — кивнул я, хотя особого удовольствия не испытывал. Возникло чувство, будто меня дергают за ниточки.

— Убийство мистера Хеджа выглядит так, будто совершено в лифте одним из нас. Но, обсудив факты, мы отметили следующие. Во-первых. Ни один из пассажиров кабины не имел возможности ввести яд, кроме миссис Мари, которая использовала спрей. Однако даже если она распылила его в сторону мистера Хеджа и покойный имел особую непереносимость к препарату, все равно хоть какие-то симптомы проявились бы у всех. Этого не наблюдается. Во-вторых. Изо всех нас лишь мистер Фэлрой был хорошо знаком с мистером Хеджем. Следовательно, мотив может иметься только у него. Если, конечно, не учитывать возможности, что за четыре дня в отеле я сам успел стать врагом покойного. В-третьих, лишь Фэлрой мог легко дать яд Хеджу путем подсыпания в кофейную чашку. Таким образом, логика указывает на виновность Фэлроя. Но очевидно, что он не стал бы травить мистера Хеджа, будучи с ним наедине. А если бы и стал, то не сел бы потом в одну с ним кабину лифта, а, напротив, как можно скорее покинул бы отель, чтобы не попасть в руки полиции. Наш вывод таков: яд был подсыпан в чашку, но не Фэлроем, а неким третьим лицом, находившимся в холле. Данное лицо наблюдало за распитием кофе и улучило момент, к примеру, когда Хедж выходил в туалет. Мистер Фэлрой подтверждает, что это имело место.

М-да, прекрасная версия. Особенно чудесная тем, что оправдывает всех присутствующих. А Фэлрой, ясное дело, подтвердит что угодно, лишь бы избавиться от титула первого подозреваемого…

— Данная логика, — убежденно завершил полковник Адамс, — очищает от подозрений всех нас. Ведь кем бы ни был неизвестный отравитель, он сделал свое черное дело в холле и не имел причин садиться в лифт.

— Как на счет мистера Джона? — усмехнулся я. — Он-то был в холле, а в лифте — нет.

— Что ты себе позволяешь! — взревел альфа-самец. — Да я тебе…

— Всего лишь шутка, — я миролюбиво поднял ладони. Хотя и было любопытно, что за страшное «я тебе» он собирался применить.

— Господа, — обратился я ко всем. — Вижу, вы хорошо посовещались прежде, чем выдвинуть версию. И версия не лишена смысла. Весьма убедительная картина преступления. Однако я должен уточнить, задали ли вы друг другу определенные вопросы, и приняли ли во внимание ответы на них.

— Что за вопросы? — злобно буркнул Джон.

— Да, спросите нас, — не без кокетства кивнула Мари.

— Благодарствую. Вопросы именные, и первый из них заслужили вы, Мари. Скажите, зачем вам понадобилось брызгать спреем в лифте? Неужели, собираясь на свидание, вы не воспользовались дезодорантом?

— О, проще простого, мистер детектив! Я брызгала не на себя, а в воздух. В лифте, знаете, очень пахло песиком. Вы не подумайте, полковник, я очень люблю песиков, да-да, — Мари потеребила ухо Рядового Донована, — но вот их запах — это нет. Это нет-нет-нет, уж простите.

— Спасибо, Мари. Мистер Джон, вопрос к вам. Вы приехали собирать материал для блога, оставив дома жену… Сняли номер с королевской кроватью в дорогом отеле… И как-то сразу, очень быстро подружились с Мари, отдыхающей от бракоразводного процесса…

Он аж покраснел от ярости, но я успел сказать:

— Нет, мистер Джон, меня волнуют не семейные узы. Это пустое… Вопрос таков: зачем вы спускались в холл?

— Что?

— Вы живете на десятом этаже. Ехали на свидание в ресторан на двадцатом этаже. Как очутились в холле?

— Я это… Я спускался… вспомнил: почистить обувь.

Он показал ногу: туфля блестела.

— Допустим. Мистер Джон, совет на будущее: не умеете врать — просто молчите. Неудачная ложь про блог звучит паршиво. Берите пример с мистера Фэлроя. «Я советовался с юристом по личному делу», — так он сказал. Никто не стал выпытывать, что за дело. Человек имеет право на личное, верно?

Я уперся глазами в ирландца. Тот молчал.

— Но вы не понаслышке знаете, что такое допрос. Следственные процедуры вам не внове, правда? И кроме того, приехали в другой город ради встречи с мистером Хеджем. Неужели дома, в Белфасте, не нашлось юриста?

— Думайте, что хотите, мистер, — отрезал Фэлрой.

— Так и поступлю, — кивнул я и повернулся к тихоне. — Милая мисс Рейчел, следующий вопрос к вам. Почему вы не нажали кнопку, войдя в лифт?

— Простите, сэр?.. Ах, да… Я ехала на двадцатый этаж, в скай-лаунж. Увидела, что кнопка уже горит — ее нажал мистер Фэлрой…

— Отчего тогда вы стояли у двери? Полковник — на пятый, вы — на двадцатый. Почему не прошли вглубь кабины?

— Не знаю… Не хотела беспокоить. И песик бегал под ногами, боялась наступить…

Она протянула ладонь, Рядовой сразу лизнул ее.

— Мисс Рейчел, вы ехали в скай-лаунж одна?

— Да, сэр… Простите, я не очень… хочу сказать, я интровертка, имею мало друзей. С тех пор, как умерла мать, я часто одна… Но люблю красивые вечера. Иногда могу позволить себе хороший ресторан…

— Давно вы открыли для себя скай-лаунж?

— В начале месяца.

— Значит, две недели назад вы впервые побывали у нас?

— Да, сэр.

— Возможно, виделись с судьей?

— Нет, сэр.

— Благодарю вас.

Мой планшет не в первый уже раз запищал, и я просмотрел сообщения.

«Полиция залипла в пробке. Только у нас так бывает, — писал Бобер. — Я сказал им: ситуация под контролем».

«Алисия Морган не гуляла с отцом, — еще писал Бобер. — В смысле, гуляла, но они повздорили и разошлись раньше. Битый час полковник бродил вокруг отеля. На камерах видно».

«Рейчел Маклин — сирота. Никаких данных о ее родителях. Не знаю, палево ли это, но вообще странно. Может, сменила фамилию».

«Фэлрой был судим. Не поверишь: Хедж его оправдал! С тебя вискарь!»

Потом шло одинокое сообщение от Дональда: просто фотка. Шприц-ручка, какую используют диабетики для инсулина. Между железных пружин на дне шахты.

Я подумал. Я подумал еще…

Полковник Адамс внимательно глядел на меня. Рядовой, учуяв напряжение хозяина, навострил уши.

— Полагаю, сэр, теперь моя очередь отвечать.

— Да, полковник, — кивнул я. — Вот мой вопрос. Зачем убивать человека в лифте?

Вояка не повел и бровью:

— Мистер Хедж принял яд в холле.

— Боюсь, нет. Доктор сказал, что такая вероятность мала. А вдобавок, мои парни нашли в шахте лифта вот это.

Я показал им планшет. Мари ахнула, Джон ругнулся.

— Яд не содержался в кофе. Он был введен шприц-ручкой, для этого убийца должен стоять вплотную к жертве. Такое возможно в лифте — и только в лифте. Но это кладет весь груз подозрений на четверых человек, находившихся в кабине. Список сужается: вместо всех постояльцев отеля — четверо невезучих! Скажите, полковник, зачем убийце так рисковать?

Адамс замешкался, я обвел взглядом остальных:

— Или, возможно, кто-то другой знает ответ? Нет?.. О, один из вас точно знает!..

— Вы поняли, кто это? — сверкнула зрачками Мари.

Я пожал плечами.

— Для начала я понял, что вы сильно ошиблись, строя версию. Никто не имел ни мотива, ни возможности? Чушь! Каждый имел. У ручки-шприца короткая игла, ее укол едва заметен. Чтобы замаскировать его, хватит столкновения с жертвой, резкого касания, слабого удара. Полковник Адамс, вы имели такую возможность, когда проталкивались мимо Хеджа к выходу. Ведь вы вошли в лифт первым, и первым же вышли… Мистер Фэлрой, вы могли уколоть Хеджа, пока вместе с ним, плечо к плечу, гладили песика. Мисс Рейчел, вы уронили помаду, доставая телефон, и взгляды всех пассажиров устремились за нею. Правда, в тот момент, Хедж, видимо, уже был отравлен… Наконец, мисс Мари. Вы зачем-то ломанулись мимо Хеджа к кнопке, а затем обратно, да еще и задели его ногу.

— Протестую, детектив! — воскликнула Мари. — Я села в лифт на восьмом этаже. Как могла знать, что Хедж окажется в кабине?

— Без помощи Джона — никак. Но он, к счастью, был в холле, да еще и на связи с вами. Ведь это с ним вы говорили, входя в кабину. «Мари, он сел в лифт, жми кнопку». Свидетели слышали только ответ: «Дорогой, я жду в ресторане»… Итак, каждый из вас мог убить. И каждый — да, каждый, — мог иметь мотив! Мистер Фэлрой, судья Хедж оправдал вас. Потому ли, что вы были невиновны? Или получил взятку, а теперь захотел еще? Жизнь в нашем отеле, знаете ли, недешевое удовольствие… Джон и Мари, вашей связи с Хеджем я пока не установил. Но ваши призрачные супруги и вполне реальные бракоразводные тяжбы наводят на некоторые мысли… Мисс Рейчел, после смерти матери вы остались одна. А что с отцом? Не за решеткой ли он, случайно? Вы лжете, что не были знакомы с судьей Хеджем. Я звал его «мистер Хедж», а потом спросил: «Вы, Рейчел, виделись в ресторане с судьей?» И вы ответили: «Не виделась», а должны были: «С каким судьей?»

Она покраснела, прижав ладонь ко рту. Я продолжал:

— Наконец, полковник. Простите, сэр, но лжете и вы. Вы живете в Бирмингеме, где Хедж был судьей. Конечно, вы знаете не всех в Бирмингеме. Но я уверен, вы читаете газеты! Не знать главного героя большого скандала в своем городе — это вряд ли.

— Не доверяю желтой прессе, сэр.

— Возможно. Так или иначе, мои мысли о мотивах — фантазии, догадки. Лишь полиция узнает точно. Для меня же главным вопросом был не мотив. Зачем убивать в лифте? Зачем ставить себя под подозрение? ЗАЧЕМ?! Я думал так: пойму ответ на это — найду убийцу. Но ответ — зараза! — все не находился.

Я и не заметил, как стал расхаживать по комнате, взмахами руки отбрасывая ложные версии.

— Убить срочно, чтобы Хедж не доехал до ресторана? Но он будет обедать с тем же Фэлроем, с которым говорил в холле, и главное меж ними уже сказано. Тогда — убить, чтобы поставить под подозрение другого пассажира? Сомнительная идея — рискнуть своей головой вместе с подставным кроликом. Кто знает, чей мотив полиция отыщет раньше. Тогда — лифт как возможность подобраться вплотную и уколоть? Это действительно неплохая возможность. Но и отличный шанс загреметь за решетку!.. Тогда, может, убийца и не был в лифте? Например, мистер Джон уколол жертву в холле и не садился в лифт?.. Но Джон опоздал — он подбежал, когда Хедж уже был в кабине!

Я потер ладони.

— И лишь потом, отбросив всю чушь, я нашел единственно правильный ответ. Убийца не планировал остаться в лифте с трупом — это крайняя глупость. Убийца планировал, что труп успеет выйти! Судья Хедж имел привычку в четыре часа подняться в свой номер, переодеться и ехать обедать. Что случилось бы, поступи он так же и сегодня? Вспомним: цианид действует очень быстро, но не мгновенно. Бедняга вышел бы из лифта на пятом этаже, зашел к себе в номер и там, в одиночестве, умер. Труп нашли бы спустя сутки, и лифт вовсе не попал бы во внимание полиции! Инспектор узнал бы следующее: Хедж пил кофе со своим бывшим подсудимым, а затем пошел домой, где скончался от яда. Полицейские эксперты зарылись бы в вопрос о том, как Фэлрой замедлил действие цианида? Добавил ли какой-то ингибитор? Скормил ли Хеджу капсулу, что растворилась в желудке?.. О лифте никто бы не вспомнил, как и об истинном убийце.

Джон и Мари разинули рты. Ирландец скривил губы в слабой улыбке и медленно поклонился.

— Да, мистер Фэлрой, конечно, это ставит вас вне подозрений. А также и вас, Мари. Ожидая, что Хедж выйдет на пятом этаже, вы бы сели в лифт ниже пятого, а не выше.

— Уж конечно! Я не настолько дура!

— И остаются всего два подозреваемых. Полковник Адамс. Вы взяли с собой собачку. Расставшись с дочкой раньше времени, гуляли возле отеля, глядя сквозь стекло, как кофейничают Хедж с Фэлроем. Вы вошли, когда они собрались садиться в лифт. И все это время с вами был Рядовой Донован — идеальный отвлекающий фактор. Чертов, чертов песик. Это же ты стоил жизни бывшему судье! Ты, Рядовой Донован, заставил Хеджа нагнуться и подставить спину под иглу. Ты привлек внимание всех пассажиров: кто будет смотреть на старика, когда есть красавчик-терьер? Ты даже цокал когтями по полу, чем скрыл щелчок шприца-ручки! Несомненно, старина Хедж получил укол, когда гладил тебя. И принял боль за прострел в пояснице…

— Сэр, я стоял в глубине лифта, а Хедж — ближе к дверям.

— Вы могли переместиться, никто и не заметил бы. Вот только…

Я помедлил:

— …одно крохотное сомнение: это вы нажали кнопку пятого этажа. Стало быть, знали, что ее не нажал Хедж. Вы могли догадаться — не знаю вашей догадливости, но, думаю, могли, — что судья изменил своей привычке и едет не в номер, а в ресторан.

Когда я повернулся к скромнице Рейчел, она едва слышно шепнула:

— Я не убивала его…

Я вздохнул.

— Эх, мисс… Почему вы не погладили собачку? Все в лифте общались с Рядовым: полковник воспитывал его, Фэлрой и Хедж гладили. А вы любите собак: здесь, в моем офисе, уже трижды приласкали и дали лизнуть ладонь. Кажется, песик успокаивает вас… Так почему вы не погладили его в лифте? Как вообще можно не погладить такое чудо?

Я подставил ладони, и Рядовой Донован прыгнул. Я поднял его на руки, а он лизался и бил обрубком хвоста.

— Вас погубили два «не», мисс Рейчел. Вы не знали, что Хедж поедет в ресторан, а не домой. И даже в лифте не поняли этого: ведь кнопка «5» горела. Но это полбеды. Хуже то, что вы не приласкали йорка. План состоял в том, чтобы уколоть Хеджа на выходе из кабины. Вы встали в дверях, он должен был пройти рядом. Возможно, вы вышли бы на площадку — вежливо выпустить судью — и там нанесли бы удар… Но появился пес — отличный отвлекающий фактор, лучший из возможных! А шприц уже был зажат в ладони… Вы подумали: лучше сейчас, чем на пятом. Там могут услышать щелчок, там Хедж может заметить укол. А сейчас цокают когти, люди играют, Хедж наклонился — значит, прострел в пояснице… Пока остальные развлекали собачку, вы подумали — и рискнули. Да.

Я поднял Рядового так, чтобы глянуть в его черные глаза. Он притих, словно понял драматизм момента.

— Чертов песик соблазнил вас отступить от плана. Две недели назад вы впервые пришли в гостиницу. Вы следили за Хеджем — изучили его график, узнали его этаж… Сейчас кнопка пятого горела, и вы не предвидели беды. Воображаю ваш ужас, когда Донован с хозяином вышли на пятом, а Хедж — будущий труп — остался в кабине! Вы старались хранить спокойствие, но внутри у вас все кричало. Пытаясь скрыть панику, вы уткнулись в телефон — забыв о том, что в кабине нет связи. Руки дрожали так, что уронили помаду. Пустой шприц вы поспешно сунули в сумочку, потом спохватились — бросили в шахту, пока лифт стоял на стопоре на двадцатом… Эта ошибка и добила вас.

— Отпечатки пальцев? — с видом знатока спросила Мари.

— Не знаю. Возможно, мисс Рейчел успела их вытереть. Но само место, где найден шприц, — улика против нее. Другой подозреваемый — полковник — выходил на глазах у всех. Он не бросил бы шприц в шахту. Пока я его не вызвал, он имел время спрятать шприц где угодно — но не в шахте лифта.

Девушка тяжело вздохнула, опустив голову.

— Сочувствую, мисс Рейчел. Знаю: вы имели причины прикончить Хеджа. Но вряд ли это оправдание.

— Мой отец… — только и сказала тихоня.

— Полиция прибыла, шеф, — сообщил Бобер.

Рядовой Донован тоскливо заскулил.

НЕ ВОЛЧАНКА

Участковому инспектору милиции

отделения на пр. Науки в Голосеевском районе

гражданки Черёмшиной Татьяны Петровны

Заявление

7 марта сего года я, Черёмшина Т. П., находилась на своем рабочем месте по адресу проспект Науки 24 (это киоск рядом с общижитием Пищепрома). Там я исполняла свои обязанности продавщицы. Прилагаю копию соотвецтвующей страницы с трудовой книжки. Во все время рабочего дня я отпускала цветы разным людям (покупателям), из-за чего иногда вступала с ними в разговоры…

— Че, Нюш, опять дохторов смотришь?

Татьяна сидела за прилавком с оберточной бумагой, кутаясь в пуховик и хохлясь, как снегирь. Было зябко, старуха-батарея натужно потрескивала, силясь разогреться. Татьяна смотрела в экранчик телевизора, над которым козырьком нависал ДВД-плеер. На звук колокольца она подняла глаза.

Семеновна вошла, степенно установила метлу в просвете между герберами и ландышами. Отерла руки передником, оперлась на рулон бумаги, и, перегнувшись через прилавок, глянула в экран.

— Ну точно дохторов! Все одно по кругу! Не тошнит еще?

Семеновна знала, что изо всех «дохторов» Танюше больше по сердцу беленький. В третьем сезоне его уволили, потому Танюша смотрела по кругу первые два. Сорок шесть серий «дохторов» — потом неделька перерыва на «маниака», и заново сорок шесть… А если разобраться, что еще тут делать-то?

— Отстань, — отмахнулась Татьяна. — Лучше кофию дай.

— Ох, ты ж не знаешь!

Семеновна горько вздохнула и в подробностях поведала, как нынешним утром разбила термос — поставила на край стола, а потом зацепила скатерть. И термос раздрызькала, и всю кухню уделала, корова пятнистая. Теперь не будет кофию ни ей, ни Танюше — вообще никому. Работать тяжко. Два часа мела вокруг двадцать четвертого — а толку нет. Без кофию ни жизни, ни труда. Приплыли, Нюшенька.

— Так сходи в машину купи. Она уже приехала.

— Аць!.. — Семеновна только скривилась и брезгливо махнула рукой.

— Да серьезно. Сходи в машину, купи экспрессо. И мне тоже.

— Тьху на ту машину.

— Ну, Семеновна!.. — Нюша даже отвлеклась от экрана ради просительного взгляда. — Сегодня ж парад мужиков. Весь день буду электровеником. Как без кофию?

— Терпи. Смотри вон своего беленького.

Семеновна ухмыльнулась с превосходством. Она держала трех кошек и двух собак, для души грызлась с почтальонами, а вечерами попивала портвейн. Но чтобы смотреть повторно тот же самый сериал — это уж нет!

Колокольчик звякнул. Танюша буркнула тихо, под нос: «Началось…», — и громко, вошедшему юноше в очках:

— С праздничком, молодой человек! Выбирайте цветочки, какие на вас смотрят.

— Ладнось, я пойду… — Семеновна взяла метлу, как жезл, и вышла походкой премьер-министра.

Парад мужиков накатил в две волны. Первая хлынула утром. Студенты по дороге в свои ВУЗы хватали для однокурсниц букетики ландышей, либо розу — одну, алую, на длиннющем стебле. Унося ее, метровую, аж расправляли спины от гордости. Папаши приобретали гвоздики и герберы, вручали сыновьям-школьникам, чтобы те поздравили училку. Мальчики отнекивались, как могли:

— Пааап, ну что я ей скажу… Подари лучше маааме!

Отцы не поддавались:

— Это праздник, так нужно. Теперь еще конфет купим — угостишь девочек.

— Ну, пааап!..

Предусмотрительные офисные клерки затаривались по дороге на работу, переспрашивали цены на все, искали баланс между приличием и экономией. Служащие госучреждений требовали розочки — короткие, но несколько, и непременно с лентой.

— Чтобы все, как полагается. Но поскорее, девушка, опаздываю.

Танюша не любила предпраздничное утро. Терпеть не могла спешку: дергать цветы из ведер, как сорняки, без перебору; охапкой завертывать в пленку, откусывать скотч; бормотать скороговоркой: «Дасвежие, толькосегодня. Неделюпростоят. Вамслентой? Пожалста, хорошегодня». Совать в карман передника мятые купюры, одним взмахом сметать со стола зеленый мусор, поворачиваться к следующему в наседающей очереди: «Выбирайте, молчеловек. Какиенавассмотрят?» Танюша ненавидела работать впопыхах. Зваться «девушкой» не любила тоже.

Вечерняя волна — совсем иное дело. Люди возвращались с работы после короткого и легкого дня, имели вдоволь времени, радовались предстоящему выходному. Эти, вечерние, выбирали цветы с удовольствием, с фантазией, некоторые даже и с чувством.

— Скажите, барышня, откуда розы?

— Эти колумбийские, те — наши, тепличные, а красные — Эквадор.

— Ффиу! Ого!..

Мужчина не видел разницы между Эквадором и Колумбией, спрашивал ради беседы. Танюша любила таких покупателей.

— Берите колумбийские: они в тепле раскроются и будут — просто сказка про Золушку!

— Да… Нет, лучше дайте девять разных: по три отовсюду! И еще открыточку с сердечком. Я у вас подпишу, можно?

Другой просил:

— Позвольте, я сам выберу тюльпаны.

Танюша позволила, он выбирал долго, с трепетом, трогал лепестки нежно, словно волосы любимой… Вот только брал, как нарочно, самые дрянные. Ему казалось: распускаются — значит, спелые. Таня знала: издохнут к завтрашнему вечеру.

— Дайте-ка я помогу, а то вы измучились уже. Вот этот берите — смотрит же на вас, подмигивает! Еще этот, и эти. Потрогайте, какие крепенькие!

Третий захотел кактус. Да, серьезно, кактус! Нету?.. Тогда фиалочку с горшком. Или, может, гладиолус. Моя, знаете, любит все необычное.

— Возьмите орхидею. Вот эту, в подарочной коробке.

— Она живая? Я думал, искусственная…

— У нас все живое, как мартовский котик. Стебель во флаконе, простоит сто лет, внукам в наследство останется.

Четвертый — шесть гербер. Очень трогательно: предпраздничным вечером идет на кладбище к маме или бабке… Танюша выбрала лучшие, участливо спросила:

— Желаете черную ленточку?

— Тьфу на вас! Это дочкам. У меня их две, по три цветочка каждой.

Потом был грузин, назвал Танюшу «красавыца», купил «адынадцат гэоргин». Потом трое парней в кепках: один выбирал, двое советовали ерунду и заразительно хохотали. Потом зашел Фарзад, забрал дневную выручку. Танюша насела на него:

— Купи батарею.

— Зачем еще?

— У старой это… гемоглобин понижен.

Фарзад потрогал:

— Вроде, теплая.

— Это я ее согрела дыханием. Фарзад, будь голубчиком в честь праздника! Купи батарею — спаси красавыцу от смерти!

— Праздник завтра, — отрезал Фарзад и сбежал.

Потом, на исходе дня, бледный паренек не мог вспомнить слово «эустомы»:

— Мне вон тех… синеньких.

Субъект с серьгой в носу хотел знать, сколько лепестков у розы, и у всех ли роз одинаково. Пересчитал, проверил, купил ту, у которой восемь.

С визгом остановилась машина, вбежал мужик в дубленке, купил самый громадный и уродливый из готовых букетов, не взял сдачу, убежал.

Последней пришла грустная девушка. Сама выбрала пять желтых хризантем. Букет получился грустным, ей под стать. Ушла домой — видимо, плакать.

Танюша выдохнула, вписала в журнал остаток выручки. Вырубила так и не досмотренную серию. Накрыла пленкой ведра с цветами, намотала шарф в три оборота вокруг шеи. Натянула пуховик, опустила ролеты, щелкнула выключателем.

На сегодня все.

Вышеупомянутые события седьмого марта сначала не показались мне подозрительно особенными. Мою настароженность привлек гражданин, явившийся с целью преобретения цветов утром следующего дня (то есть, 8 марта сего года).

Праздничным утром стояла самая мерзкая погода, какую только мог выдумать господь. Валил крупный мокрый снег, налипал на окна киоска, влажными разводами сползал по ним. Казалось, киоск тонет в белом киселе.

Обычно утром восьмого марта молодые муженьки прибегают за ландышами и тюльпанами, чтобы положить их на подушки не до конца еще проснувшимся супружницам. Но сегодня погода пересилила романтические порывы: молодежь заменила букеты праздничным завтраком в постель — и осталась дома.

Танюша грела ладони картонным стаканом с капуччино и смотрела серию про взорванный томограф, когда в цветочную лавку зашел тот самый гражданин. Добротная куртка на нем была не по погоде легка и суха; голова непокрыта, густые русые волосы не успели еще потемнеть от влаги; меж пальцев крутил брелок от машины с немецким значком. По правде, ничего в нем подозрительного не было — просто симпатичный уверенный мужчина. Танюша встрепенулась:

— С праздничком вас! Проходите, не стесняйтесь, выбирайте красоту.

— Это вас с праздником. Мне семь ирисов.

Так быстро и определенно он это сказал, что стало ясно: мужчина женат, и не первый год — вдоль и поперек изучил уже вкусы благоверной, давно оставил позади романтические порывы. Танюша сперва сделала вывод из цветов, а потом только заметила очевидное — кольцо на пальце.

— Конечно, пожалуйста. Вот ирисы — какие вам улыбаются?

— На ваш вкус.

Она отобрала и завернула в пленку семь цветков, мужчина расплатился.

— Спасибо, хорошего дня.

И ушел, захлопнув дверь. Силуэт мигом пропал в снежном киселе. Танюша была уверена, что больше никогда не увидит его: был на машине — значит, живет не рядом, просто проезжал мимо, остановился по случаю.

Однако русый мужчина вернулся три серии спустя.

— Здравствуйте, девушка. Дайте мне роз.

— Снова здравствуйте! — улыбнулась Танюша.

Какое-то раздражение мелькнуло на его лице — словно он не узнал продавщицу или обозлился на ее смешливый тон. Есть такие покупатели, что любят напускать серьезность. Танюша удержала в себе шутку об ирисах, которые не подошли к цвету глаз, и спросила сухо:

— Какие розы, молодой человек?

— Почем белые, чайные и красные?

Она ответила. Чайные были вдвое дешевле. Мужчина не возмутился, но Танюша все же пояснила:

— Это потому, что чайные — наши, тепличные, а белые и красные — привозные.

— Дайте по три каждой.

— Три белых, три чайных и три красных?

Он глянул с явным желанием спросить: «Ты что, оглохла?», — но ответил только:

— Да.

Татьяна выбрала по три штуки, сложила в букет.

— Чайные короче — это ничего? Или подрезать красные и белые?

— Не подрезайте. Пусть будут.

Она завернула, он заплатил, буркнул:

— Спасибо.

И без нужды добавил:

— Это начальнице. Работаю в праздник.

— Сочувствую вам.

Мужчина напялил шапку и вышел.

Утром девятого марта Семеновна вошла в киоск, выпятив грудь колесом.

— Видала-сь? Ты все смотришь, а у меня вона че!

Она выпростала руку из-за спины и показала Танюше двухлитровый термос. Он был блестящий, жестяной, слегка помятый и напоминал бракованный снаряд для пушки.

— Кавалер подарил? Ай, Семеновна-сердцеедка!

— Тьху на тебя! Чтоб тебе самой кавалера… Нашла. В шкафу у меня завалялся.

— С Великой Отечественной?

— Так, все. Шиш тебе, а не кофий.

— Ну, Семеновна! Не будь гадюкой, налей. Историю расскажу.

— Какую еще?

— Чудесную. Прямо загадка.

Семеновна уселась, отвинтила капсюль — то бишь, крышку от термоса, — налила в нее кофе, но Танюше не дала: оплату, мол, вперед. Танюша рассказала про русого мужчину с двумя букетами.

— Пхесь! Нашла загадку. Ну, подарил начальнице розы — что такого? Может, он в нее того…

— Семеновна, вчера был выходной.

— А может, он без выходных. Ты ж вон тоже.

— Розы стоили вдвое от ирисов. Жене — дешевое, начальнице — дорогое?

— Конеча! Жена она и так жена, никуда не денется. А начальница уволить может. Кого ж задобрить, как не ее?

— Когда пришел за ирисами, был сухой и без шапки — будто только из машины. А когда за розами, то в шапке. А зачем он шапку надел, коли едет на работу? Машину бросил у дома, на работу пешком поплелся?

— Ну, а че? В такую погоду знаешь, как опасно!

Семеновна рассказала про Иванова из тридцатого дома, который в такой вот точно снегопад заехал под фуру, потому что не заметил. Вызывали целый подъемный кран, чтобы поднять фуру и вытащить ивановскую машинёнку. А самого Иванова из нее вынимали бензопилой. Или не бензопилой, а этой… от которой искры. В общем, всю машинёнку напополам разрезали, чтобы шофера спасти.

— А ты говоришь, машиной ехать! Тьху на тебя!

Семеновна гневно выхлебала кофе из капсюля и убралась, оставив Танюшу ни с чем. Она включила плеер, но мысли то и дело отвлекались от экрана. Мужчина с цветами не шел из головы.

Главный доктор из сериала говорил: «Патология — это хорошо. Врачи обожают патологии. Светлое пятно на рентгене, темное пятно на томограмме…»

Я продавщица цветов, — думала Татьяна, — но тоже не дура. В моем деле есть свои патологии, и уж я-то их замечу! Это как дифференциальный диагноз. Сначала запишем на доске симптомы, а потом попробуем их объяснить.

Значит, так. Мужик покупает один букет, а позже другой. Почему не два сразу? Мог второй букет бросить в багажник, зайти домой, поздравить жену, а потом — к начальнице.

Потом. Утром он приезжает в киоск на машине — значит, наверное, живет не рядом. Почему, когда вновь понадобились цветы, он поехал в этот же киоск, а не в ближний к дому? И почему теперь он приехал в шапке?

Наконец, третий симптом. Зачем брать розы разной длины в один букет? Зачем вообще брать разные розы? Он спросил цену — вот и купил бы девять самых дешевых. Или, наоборот, самых дорогих — так многие мужики делают. Но он взял вперемешку — и не сэкономил, и не шиканул.

Что бы ни говорила обо всем этом Семеновна, симптомы не складываются. Нету диагноза, который все бы объяснил.

Легка на помине, Семеновна снова показалась на пороге. Татьяна заявила:

— Я все обдумала, и не клеится оно. С тебя точно кофий.

— Ниче не с меня! — сварливо перебила Семеновна. — Вот, гляди. Спецом тебе принесла.

Она втащила в киоск грязный черный пакет для мусора, тут и там продранный насквозь.

— Значить, я мету двор двадцать шестого — смотрю: бомж, в мусоре копается. Я ему: «А ну пошел! Тебя не хватало!» Он не слушает, только все роется. Открыл один пакет, я гляжу, а там — вот тебе раз.

Прежде, чем Танюша успела возмутиться, Семеновна высыпала на пол содержимое пакета. Там были цветы. Ирисы и розы.

Считаю за необходимое особенно отметить, что цветов имелось в наличии строго определенное количество: семь ирисов и девять роз (это значит, по три штуки трех разных цветов). Причем состояние двух букетов являлось очень разным. Ирисы были почти что практически целые, а розы — сломанные и как будто потоптанные ногами. Гражданка Карташева Мария Семеновна, подписавшаяся ниже, может засвидетельствовать, что с нашей стороны букет не подвергался никакому топтанию, а был уже в таком (потоптанном) виде достан из пакета. Да и надо быть дурой, чтобы топтать розы: обувь же испортишь.

Танюша ошарашенно глядела на мертвые цветы. Семеновна — на Танюшу, гневно.

— Видала? Вот тебе вся разгадка! Мужик, значить, купил женке цветики. Ирисы эти твои. Принес, а ей, вишь, не понравилось! Сказала: «Ты, дурак, не знаешь, какие цветы люблю». Или еще могла: «Где всю ночь лазил, козел? Да еще веник принес!» В общем, значить, поскандалила и выгнала его. Он походил, помучился, решил задобрить. Пришел к тебе, купил букет получше… да?

— Ага, розы дороже, — машинально кивнула Танюша.

— И был он уже такой весь смурной, ага?

— Да, не веселый.

— И в шапке. Женка его выгнала, вот он по улице в шапке и ходил. Купил, значить, ей веник подороже, снова подарил — а она снова накинулась. Ну, тогда мужик психанул. Хрясь розы на пол, ногой притопнул, и оба веника — к чертям в мусор. Вот тебе и тайна. Тоже мне, что-где-почем.

Танюша задумалась. Сверила диагноз с симптомами и медленно качнула головой:

— Нет, это не волчанка.

— Ты че?

— В смысле, не того… не пляшет с симптомами. Мужик утром приехал машиной и купил ирисы. Они такие, на любителя, их не дарят всем подряд. Муж точно знал, что жена любит ирисы, про другие цветы даже не думал. А вот второй раз дарил розы — то есть, самый расхожий товар. Хотел бы подлизаться, было б наоборот.

Она потеребила концы шарфа, добавила:

— А еще, почему дважды покупал у меня? Он что, живет рядом? Тогда чего в первый раз ехал машиной?

Семеновна недовольно фыркнула:

— Чего ты придираешься? Ну, сначала подарил любимые, а потом нелюбимые. Думаешь, не бывает? Всяко бывает! Вот у Ломакина с двадцать шестого есть две машины. Так он ездит все время на маленькой побитой, а большую красивую держит в гараже.

Танюша отрезала:

— Нет, Семеновна, не годится твой диагноз. Надо это… провести анализы.

Она надела перчатки и осторожно, чтобы не исколоть пальцы, подняла на столик цветочное месиво. Отложила в сторону ирисы: семь штук, фиолетовые с желтым, явно куплены вчера — почти не успели завять. А вот розы представляли жалкую картину. Многочисленные переломы, черепно-мозговые травмы, обширная кровопотеря… Но измятые стебли еще держались на обрывках волокон, и Танюша аккуратно распрямила их, сложила цветы один к одному, бутон к бутону.

— Ты чегось?.. — Семеновна подняла руку, чтобы повертеть у виска.

— Это не те розы, — сказала Татьяна.

— Как — не те?

— Видишь: стебли одной длины. А у того мужика из машины были разные! Я еще спросила: подрезать вровень? Он ответил: не нужно.

— Постойсь.

Семеновна подошла, согнулась над столиком, провела пальцем по бутонам, по срезам стеблей — убедилась.

— Тыц-брыц! Одинаковые!

— Я ж говорю.

— Хош сказать, тот мужик выкинул вместе два букета: один свой, а второй — чей-то чужой? Да не просто чужой, а точно такой, как он сам купил в тот день?

— Так показывает анализ, — изрекла Танюша. — С анализом не поспоришь.

Пока Семеновна задумчиво скребла затылок, Татьяна отобрала артиллерийский термос и налила себе кофию. Действительно, хорош. Не то, что из машины.

Семеновна додумала мысль до финала и треснула себя по лбу:

— Да тьфу на тебя, Нюша! Мужик просто их дома подрезал! Вот и вышли розы одинаковые!

— Неа. Не пляшет. Видишь: белые розы успели раскрыться — значит, денек простояли в тепле. Если б он купил их и после ссоры выкинул, были бы закрытые.

Танюша показала ведро с белыми розами.

— Гляди, Семеновна: закрытые. У всех колумбийских роз такое свойство: на холоде стоят закрытыми, а в тепле сразу расцветают. Хлоп — и красота, сказка про…

Она так и села — вспыхнуло в голове внезапное осознание.

— …Золушку, — окончила Татьяна изменившимся тоном.

— Че с тобой? С дуба рухнула?

— Я знаю, чьи это цветы.

— То бишь как это — знаешь?!

— Седьмого марта я забегалась, что гончая собака, вот и забыла сперва. Но теперь вспомнила: вечером седьмого другой парень приходил за розами. Спросил: откуда? Я ему: белые — Колумбия, красные — Эквадор, чайные — наши. Он: давайте всех по три. Я и продала, причем обрезала вровень! Понимаешь, Семеновна? Трех цветов по три штуки, одинаковой длины! Это они и есть!

Поскольку 8 марта был праздник, то на следующий день, 9 марта, потребность в цветах среди людей уже не наблюдалась. По этому обстоятельству нам представилось много времени, чтобы тщательно обдискутировать все загадочные факты. Сложив их в сумму, мы составили три возможные версии, как оно все было. Версия N1. Имела место конкуренция самцов (мужчин) за женщину. Первый подарил ей букет, а второй его выбросил и заменил своим (то есть, переметил тереторию, как собачки). Версия N2. Дело в секретной явке агентов разведки или каких-нибудь преступных элементов. Букет из 9 разных роз используется как пароль, чтобы зайти на явку, а потом сразу выбрасывается. Версия N3. Некая женщина, пострадавшая от мании величия, возомнила себя Клиопатрой. Она завела много любовников и каждому велит дарить ей одинаковые букеты, от которых через день избавляется (это чтобы никто не понял, сколько же у нее любовников).

Но в ходе рассуждений мы логически решили, что все версии объясняют только два букета из трех, а третий не укладывается. Активная умственная работа привела нас к мозговой усталости.

— Все, все! Тьху на тебя! Надоело думать! — вскричала Семеновна.

Несколько минут обе сидели молча, похлебывая кофий из одной чашки. Потом Семеновна спросила:

— Скажи хоть, на кого они похожи, эти два ирода.

— Ну, первого, что вечером седьмого марта, я почти не запомнила. Много их было тогда — мужиковский парад жеж… Помню, он невысокий, со щетиной… темненький..

— Будет гном, — постановила Семеновна. — А второго хоть разглядела?

— Второго — да. Одет в кожанку, машина немецкая — такая, с птичками. А сам высокий, русый, лицо симпотное — мужественное.

— Хмы… Кажись, я видела такого. Дай-ка подумать… Слы, Нюш, а еще чего-нибудь не вспомнишь? Примету какую…

— Он похож на пациента из серии про термитов. Очень похож, только волосы русые!

Танюша включила плеер, выбрала нужную серию, промотала, поставила на паузу.

— Вот, гляди! Волосы сделай светлыми — и вылитый он!

— Х-ха! — Семеновна хлопнула в ладоши. — Так это ж Корчик из двадцать шестого! Третий подъезд, а этаж… дай бог памяти.

— Точно?

— Стану я тебе врать! Больно надо.

— Консьержка в том подъезде есть?

— А то. Тока глухая и спит весь день.

— Пошли!

— Кудась? Зачем?

— Спросим консьержку, как оно было! Когда пациент пришел, когда ушел, какие цветы носил.

— Тыц, выдумала!.. — буркнула Семеновна, но поднялась, взяла подмышку термос. — Лады, идем, а то ж ты не отстанешь.

Вышли на улицу, под мерзенький мокрый снежок. Танюша заперла киоск, в душе порадовалась тому, как озлится Фарзад, если узнает. Ну и сам виноват! Зажал обогреватель…

За пять минут прошлепали от общежития к двадцать шестому дому, обогнули его, подошли к нужному подъезду. Хоть и близко, а шарф и волосы Танюши успели промокнуть. Тоже симптом, о чем-то да говорит.

Дверь подъезда была заперта на магнитный замок, а рядом маячило окошко с грозной запиской: «Называйте НОМЕР КВАРТИРЫ!» Танюша постучала в стекло.

— Да ты громче! Тетеря она.

Танюша громыхнула костяшками в окно. Консьержка высунулась, хлопая глазами спросонья.

— Чего шумите?! Семенна, у тя ж ключ есть!

— Есть-то есть, — Семеновна вытащила из кармана магнитик, — да мы не затем. Спросить надо.

— Ну, спрашивай.

— Корчик в твоем подъезде живет? Русый такой, красивый. На «фоцвагене» ездит.

— Чего?.. Ага, в моем. Сто пятая, кажись. Тока его нету.

— Как нету? На работе?

— Не. Он в Чернигов поехал.

— Как — поехал? В командировку чтоль?

— Не говорил… Просто сказал: в Чернигов. И умахнул еще третьего дня, за день до праздника.

Танюша вмешалась:

— Вы уверены, что уехал? Он вчера утром здесь не был? Цветы домой не приносил?

— Чего?.. Цветы? Каки цветы, если он в Чернигове! Шо ж он, с Чернигова цветы привезет?! Нету его тут, не носил он цветов!

— Подумайте хорошо, вспомните! Сначала синенький букетик — семь ирисов. А потом девять роз разных цветов. Легко было заметить: три белых, три чайных, три красных.

— Не…

Семеновна буркнула:

— Легко заметить, да не ей. Эта бегемота не заметит. Пойдем…

Консьержка скуксилась, прогундосила обиженно:

— Чего не заметила? Все я заметила. Разные розы? Были такие. Седьмого вечером мужчинка с ними приходил. Долго тарабанил еще, прям как вы… Только не Корчик, а другой, не из нашего дома. А Корчика не было, в Чернигове он…

— Ладысь, видела, молодец, — хмыкнула Семеновна. — Еще одно скажи. Корчикова жена тоже в Чернигове или тут?

— Кто разберет… Кажись, осталась. Я ее, вроде, видела позавчера…

Они сели на лавку под навесом, Семеновна налила кофию и авторитетно заявила:

— Картина тогось, проясняется. Пациент Корчик уехал в Чернигов — али в командировку, али просто. Это, значить, случилось шестого марта. А седьмого вечером один гном-мачо явился к его жене. По дороге разжился веничком из девяти роз, постучался в подъезд, чтобы консьержка впустила, поднялся к Корчихе и сделал свое дело.

— Похоже на то, — согласилась Танюша.

— Но утром восьмого случилась картина. «Здрасьте! Не ждали? А мы приперлись!» Пациент Корчик неожиданно приехал машиной из Чернигова. Хотел женку осюрпризить в праздничек. Заскочил перед домом к тебе в киоск, купил ирисов, каких она любит, и пошел домой. Консьержка спала, он ее не будил, потому что имеет ключ от подъезда. Вот она его и не видела. Агась?

— Ага.

— В квартире у Корчихи любовника уже не было. Свалил он — или к супруге, или на работу, или еще куда. Если бы был, то муж бы прям ему намял бока. Но гном исчез, остались цветочки, да еще с открыткой-сердечком. Корчик такой: «Тыц-брыц! Вот те новость!» Скинул веник на пол и растоптал.

— Согласуется с симптомами, — признала Танюша.

— А потом выкинул к чертовой бабушке и помятые лохмотья, и свой букет тоже. Потому что на кой дарить цветы лярве.

Танюша помедлила.

— Неа, не волчанка. Зачем он снова пришел ко мне и купил второй букет? Причем точно такой же, как был у гнома. Его бы воротило от роз после этой истории — но нет, сразу идет и покупает, да именно розы!

Помолчали обе.

— А может, значить, решил по-мужицки разобраться? Купил, значить, точно такой букет, поехал к любовничку — и его этими розами по мордам! Или того хитрее: любовничьей жене подарил! Агась? Волчанка?..

— Может…

Помолчали еще. Начало смеркать. Подул ветер, снег смешался с градом. Ледяная крупа застучала по козырьку подъезда, по крышам машин на стоянке.

— Идемсь, — сказала Семновна. — Разгадали ужо, пора топать. У меня спиногрызы голодают, а тебя Фарзад пришибет за закрытый киоск.

— Идем, — кивнула Танюша.

Поднялась, поморщилась: машина, въезжая во двор, сверкнула фарами в глаза.

— Слушай, Семеновна… Говоришь, у Корчика «фольцваген»?

— Агась. Серый.

— Ты его видела сегодня?

— Кажись, не. Но я ж не так чтобы присматривалась.

— А вчера?

— Тоже не. Но вчера я была выходная, только к обеду на улицу выползла.

— Меня знаешь что волнует?

— Что?

— Во второй раз он зашел ко мне в шапке. Шапка была мокрая, в снегу. Ты говоришь: он ехал бить любовника, да? Раз ехал — то в машине. А почему мокрый? И почему оделся тепло? Он будто пришел пешком, и дальше думал — тоже пешком.

— Ну, мало ли… Мож, гном-любовник где-то рядом живет.

— Может. Но теперь «фольцвагена» нету на стоянке.

— И че?

— Не знаю, че. Просто симптом…

— Да хватит уже. Идем!

— Идем…

Вдруг Танюша схватила Семеновну за руку.

— Идем к нему! К Корчику! Спросим, куда дел второй букет!

— Тыц-брыц! Так он тебе и скажет.

— А почему не сказать? Отделал любовника — ну и ладно, тут стыдиться нечего.

— Твой дохтор помнишь че говорит? Все врут.

— Ага, но в конце серии все узнают правду. Вот и я хочу. Иначе не успокоюсь. Ну!

Семеновна сдалась и отперла подъезд. Прошагали мимо удивленной глухой тетери, сели в лифт, выползли на этаж. Сто пятая дверь была тяжелой, стальной, добротной — как и куртка, и машина пациента. Танюша потерла ладони, вдохнула поглубже — и нажала звонок.

Внутри свистело и улюлюкало, Семеновна переминалась от нетерпения, Танюша пыталась наперед выбрать слова, а они все никак не находились. Прошла добрая минута. Дверь так и осталась заперта.

— Ну, чего и следовало… — хмыкнула Семеновна. — «Фольцвагена» нет — значить, он на работе.

Танюша позвонила в соседнюю дверь.

Здесь отперли. Молодуха в халате и в кучеряшках…

— Здравствуйте. Вам чего?

— Извините, девушка, ваш сосед — Корчик, да? Такой русый, симпатичный?

— Ну, да.

— Вы не подскажете его номер телефона? Очень нужно с ним поговорить.

— Да у меня нету…

— Девушка, очень прошу! Прямо очень-очень! Есть хоть какой-то способ с ним связаться?

— Могу дать номер жены, хотите?

Танюша выхватила мобилку, стремительно записала. Едва закрылась дверь соседки, нажала вызов.

Ответа не было. В трубке длинные гудки, похожие на безответное завывание звонка.

Танюша сбросила и снова набрала номер.

Длинные гудки. Она слушала их и думала: «Вот сейчас у доктора-хама случилось бы озарение. Щелк — и догадался про все разом». В трубке тянулись гудки. Длинные… Как стебли у эквадорской розы. Колумбийския короче, чайная — совсем малыш. Их надо было подрезать вровень…

— Он не обрезал их, — пробормотала Татьяна, держа трубку у уха, — потому, что не помнил…

— Чего не помнил?

— Обрезаны ли розы любовника. Пациент хотел сделать точно такой букет, как у любовника, один в один. А обрезаны ли — не помнил…

«Абонент не отвечает», — отчеканил в трубке голос автомата.

— Но зачем ему прямо один в один?

— Чтобы…

Танюша глядела на стальную дверь и была абсолютно уверена: злосчастный букет пациента стоит сейчас за нею. Не в больнице у койки побитого любовника, ни у какой-то шлюхи, об которую утешался Корчик, ни еще где-нибудь. Прямо здесь, в квартире пациента. Обрезанные вровень девять роз — точная копия выброшенных в мусор.

— Что-обы… — протянула Танюша…

И вдруг похолодела, отскочила от двери, уставилась.

— Господи! Она же там лежит! Мертвая!

— Где?! Кто?!

— Жена Корчика! Он угробил не только букет. Он убил жену!

Танюша отступала от двери, пока не уперлась спиной. Не сразу попав по кнопке, снова набрала номер. Сама уже знала — ответа не будет.

— Он убил ее в приступе ревности. Потом спохватился — как скрыть? Подумал и понял: на улице премерзкая погода, еще и выходной. Во дворе никого не встретил, консьержка дремала. Единственный, кто его видел, — это я. Но я ведь его не знаю! Никто не в курсе, что он вообще приезжал из Чернигова!.. Так что пациент убрал свои следы в квартире, хотел выкинуть и букеты, как тут подумал: у любовника-то нет ключа от подъезда. Любовник должен был стучать, и консьержка, поди, его запомнила — с трехцветным-то веником! Милиция спросит — она скажет. Розы докажут, что был любовник. В квартире полно его отпечатков. На него и повесят убийство!

А Семеновна все кивала, тревожно глядя на дверь.

— Нужно было одно: вернуть разноцветный букет. Вот он пошел ко мне и купил розы, а дома их обрезал, чтобы даже по длине совпадали с любовничьими. Прежние, изломанные, он сунул в мусорный пакет и выбросил — думал, контейнер скоро увезут, не ожидал, что бомж пороется. Потом сел в машину и укатил назад в Чернигов. Будто его тут и не было.

— Вот тебе волчанка, — глухо уронила Семеновна.

Танюша сказала:

— Время смерти…

С учетом всего, что сказано выше, имеются весомые основания считать, что гражданка Корчик является убитой собственным мужем и находится внутри квартиры 105 в доме 26 по проспекту Науки. Предполагаемое время ее смерти — 10–11 часов утра 8 марта сего года. Настоящим заявлением я прошу органы принять необходимые меры и разобраться в ситуации. Для подтверждения готова предоставить свои свидетельские показания и два букета — семь ирисов и девять поломанных роз, которые сохранила в рамках своего рабочего места. Не знаю, достаточно ли этого для вскрытия квартиры и возбуждения дела… Но что-то же нужно предпринять!

С уважением, Черёмшина Татьяна Петровна.